Я потребовал от нахала немедленно исчезнуть, добавив для острастки, что не в его интересах испытывать судьбу, когда имеет дело со мной, поскольку к пьянству не терпим, а уж к пьяным тем паче, в чём сможет удостовериться, если, во избежание худшего, не уберётся восвояси.
И многозначительно умолк, ощущая кожей, что, сидящая рядом со мной за столиком бара молодая женщина на моей стороне, хотя объяснить, откуда такая уверенность, не смог бы, будь даже у меня вдвое больше времени на размышление.
Мы с нею не были знакомы. Она уже пила кофе, когда я робко, бочком, подсел к столику, воспользовавшись тем, что освободилось место, и в муках, воистину героических, предпринял попытку набрести на одну-единственную фразу, с которой начнётся наше...
Как вдруг, подобно грому небесному, в прямом и переносном смысле, этот тип, бомж рода человеческого, покусился на мою истончённую временем шляпу, почему-то вызывавшую в нём прямо-таки прилив бешенства. Поначалу, из чувства самосохранения, я попытался проявить снисходительность к недоразумению неприятному, но вполне объяснимому теснотой и сутолокой общественного заведения, но когда на мои новые, и, к тому же единственные, брюки потекла тёмно-коричневая жидкость из оплаченной, а теперь опрокинутой чашки, не стерпел, и, в приведённых выше гневных выражениях, попытался отстоять в присутствии заинтересовавшей меня особы своё мужское и человеческое достоинство.
Но и после столь очевидной с моей стороны угрозы, упомянутый тип не только не выказал похвального намерения подчиниться общепринятым правилам общежития, но, как мне показалось, утратил последние тормоза, отчего правая моя скула уподобилась светофору на регулируемом перекрёстке, а голова - глухо ухающему колоколу, набатным своим дыханием безответно взывающем о помощи.
Как ни старался я не думать о бегстве, ничего лучшего на ум не приходило, и кто ведает, какими бы потерями обернулось для меня неожиданное происшествие, не устремись незнакомка навстречу захмелевшему от безнаказанности злодею, и, скрутив его, под восхищённые возгласы присутствующих, что называется в бараний рог, поволокла к выходу, несмотря на его отчаянные протесты, могущие тронуть и более ожесточившееся, чем моё, сердце.
Когда оба растворились в окоченевших от холода сумерках, интерес посетителей, с любопытством наблюдавших сцену укрощения строптивого, сосредоточился на мне, доказав, сколь бессмысленна моя надежда зализать, в стороне от посторонних глаз, нанесённые мне увечья. Пришлось убедиться также и в том, о чём и прежде смутно догадывался: к позору привыкаешь столь же легко, как к собственной глупости, и, по-настоящему, я сожалел лишь о том, что никогда больше не увижу свою спасительницу, промелькнувшую мимолётным ведением в моём расстроенном несчастиями сознании.
Но, повидимому, на долю каждого их нас время от времени выпадают дни чудесных обманов, ибо не успел я свыкнуться с горестными своими мыслями, как дверь бара снова распахнулась, и я, бессознательно дожидавшийся очередного появления моего мучителя, оказался приятно ошарашенным, разглядев, в клубах ворвавшегося с улицы холодного воздуха, мою спасительницу.
Видимо, жалкий мой вид придал её абстрактно-туманным намерениям несколько иную окраску: вместо словесного утешения - желание собственноручно омыть нанесённые мне повреждения; вместо традиционного соболезнования - искреннее со-чувствие, от которого рукой подать до самих чувств. И хотя пребывал в состоянии полной пришибленности, по счастью, не оказался настолько ослом, чтобы не понять: на выплеске этих самых чувств, как на попутной волне, можно доскользить до цели, не вполне, правда, реальной, но уж очень заманчивой.
В обрушившемся на меня словесном половодье, как в потоке бессознательного, не без труда сумел вычленить несколько фраз, оказавшихся ключевыми. Из них следовало, что незнакомка винила за случившееся себя, только себя и никого кроме, поскольку имеет самое прямое отношение к хулиганствующему субъекту...
- Как, - вырвалось у меня, - сбежавший из сумасшедшего дома пациент и вы?..
- Мои попытки заключить его туда закончились ничем.
- Вы сестра милосердия?
- Хуже, жена.
- Этот бесчестный тип... - притронулся я к вспухшему глазу, - этот дьявол во плоти... ваш?..
- Мой, мой! - подтвердила она так горячо, будто боялась, что я не поверю. - Как и то, что некогда её привлекла в нём эта самая дьявольщина, наложившая романтические румяна на его, как она теперь осознаёт, вполне ординарный облик. Увы, он оказался ординарен во всём, даже в извращениях, к которым склонен. Но, - продолжала она, - не это поколебало её терпение, а откровенное покушение на её свободу. Он ревнует её даже к дверному косяку, даже к дуновению ветра, но именно сегодня, когда впервые за несколько лет супружества показалось, что удалось усыпить его бдительность, случилось то, что случилось, и ей остаётся лишь просить у меня прощения за неподвластное логике поведение негодяя-мужа.
- Но здорово вы его, однако, - снова притронулся я к поврежденному месту. - Отделали, как бог черепаху.
- Ах, если бы вы знали, как надоело мне быть сильной. Иногда так тоскую по собственной слабости, но когда вспомнишь, что защитить тебя некому...
И только сейчас мы заметили, стоящую перед нами официантку.
- Кофе, - сказала моя спасительница. И когда официантка намеревалась уже отойти, быстро добавила: - Два.
А я в это время думал о том, сколько, оказывается, тайн может извлечь чуткое ухо из обычной женской скороговорки. И хотя услышанное не облегчило моих физических страданий, зато во многом способствовало облегчению нравственных. На прощание незнакомка, судорожно покопавшись в сумочке, извлекла какой-то квадратик белого цвета, оказавшегося визитной карточкой. О ней я вспомнил отлежавшись, то есть долго спустя, а вспомнив, позвонил не сразу. Моя память хранила её жалобу на слабость окружающих её мужчин, а я мог только быть их продолжением, но никак не заменой.
Разумеется, позвонил. Разумеется, мы встретились. Разумеется, мы стали любовниками. А как же ревнивец-муж, спросите вы.