Шереметьевский международный аэропорт с привычной неторопливостью готовился к торжественным проводам. Уже выкатили из ангара специально подготовленный "ИЛ", и установили на лётном поле. Возле копошился технический персонал и суетились грузчики.
Слева от "ИЛа", поближе к зданию аэровокзала, изготовилась к движению однообразная линия почётного караула. Справа - в заранее обусловленном каре - выстроились "представители трудящихся столицы". Но, в отличие от прошлых лет, под холодный моросящий дождь выгнал их не начальственный окрик, а разъедающее душу любопытство. Народ жаждал приобщиться к событию исторической важности, но ожидаемой радости не испытывал. Видимо, в борьбе за чистоту крови, сил было потрачено в избытке, а тех немногих, что пока остались, не хватило даже на то, чтобы осознать незамысловатую, в сущности, истину: чем благороднее цель, тем меньше шансов окупить средства, затраченные на её осуществление.
Внешне это никак не проявлялось. Над головами провожающих колыхались Андреевские флаги, но почему-то со звездой Давида, перечеркнутой крест на крест. Плакаты и лозунги отражали смысл происходящего с той долей убедительности, на которую только и способна неподдельная искренность. Они гласили: "Прощай, Рабинович! Большое видится вблизи. А очень большое - на расстоянии!" Или: "Твой светлый образ никогда не выветрится из нашей "Памяти". Или: "То не забыто, что прежде убито". И, конечно, не обошлось без шутки в чисто еврейском стиле, но с русским акцентом: "Передайте тёте Риве, ждём привет из Тель-Авива!"
На проводы, один за другим, прибывали официальные лица. Товарищ Зюганов, от имени и по поручению компартии России / видимо, желая доказать своим присутствием, что разговоры о его предстоящем назначении на главный коммунистический пост, отнюдь не высосаны из пальца /, Янаев - в качестве личного представителя президента СССР Горбачёва, и будущий кандидат на этот высокий пост Жириновский, даже в такой момент не пожелавший отказаться от привычных агитационных замашек: свой загнанный "Запорожец" он втиснул между отливающими чёрным оперением правительственными лимузинами. В любом другом случае, этот факт произвёл бы на окружающих нужное впечатление, но, на сей раз, большой мастер мелкой политической эквилибристики промазал, не соразмерив выверенный замысел с важностью происходящего.
Едва в холле для VIP-гостей появился носильщик с вещами Рабиновича, ряды провожающих сомкнулись и замерли. Первым опомнился Янаев. Подойдя к носильщику, застенчиво опустил руку на его плечо и спросил:
- Барин где?
- Будет, - буркнул тот, стряхнув руку.
"Подхалим несчастный, - презрительно подумал Зюганов. - Нашёл перед кем выпендриваться". Из глубины просторного холла правоверный коммунист напоминал лесковскую блоху, до того, как её подковали.
Между тем, появился Рабинович. Янаев тотчас бросился к нему, беспрестанно бормоча:
- Остались бы, что ли? Вот и Михаил Сергеевич просили. Так, мол, и так, нельзя, чтобы нужные люди покидали нас в ненужное время. Одного как-нибудь сбережём. И непременно восстановим дипотношения с Израилем.
- Подлец ты, Рабинович и больше никто! - не сдержал своих рвущихся наружу чувств Зюганов. - Заявляю официально от имени компартии России. Что же ты, гад, с нами делаешь! Бросаешь в беде. Именно тогда, когда каждый член на счету. А ты подумал о последствиях для международного рабочего движения? Кстати, Нина Андреева, та, которая требует "не поступаться принципами", просила передать благодарность евреям за то, что вдохновили её на борьбу за правое дело.
Жириновский раскрыл было рот, чтобы вставить свои позолоченные пять копеек, как его опередил, выскочивший, словно чёрт из табакерки "Памяти", её главарь Васильев:
- Иуда! На нашей рекламе ваше племя, в полном смысле этого слова, въехало в рай, оставив нас один на один с собственными мыслями. Ничего удивительного, только о себе и думаете.
"Змея, - мысленно обозлился нагло лишенный слова Жириновский, разглядывая на груди Васильева значок с изображением Георгия Победоносцева. - С тобой хорошо дерьмо жрать. После тебя ничего не остаётся".
- Теперь все мы окончательно убедились в предательстве евреев, - не остывал Васильев. - Напрасно на нас обижались, когда мы предостерегали народ об опасности. Вот и Жириновский подтвердит. Не правда ли, коллега? Что означает для страны отвал последнего иудея! Катастрофу! С кем прикажете бороться? А в результате сотни функционеров "Памяти" будут выброшены из тёплой политики, в прямом смысле этого печального слова, на холодную улицу. Разве что, сумеем переключиться на сыновей юристов... Не помню точно, то ли все юристы - евреи, то ли все евреи - юристы.
Но "Жирик" вряд ли обратил внимание на апофиг Васильева, занятый собственной персоной. Он стоял, опершись на "Запорожец", рея в эмпиреях собственного величия. Когда ему казалось, что телекамеры направлены на него, тотчас принимал вид полководца, одержавшего самую свою большую победу. И, в подкреплении этой мысли, изрёк:
- Пусть едут. Чем меньше их, тем больше меня.
В этот момент разразился страшный треск, а гарь заставила присутствующих спрятаться за носовыми платками: верхом на танке объявился генерал Макашов. Так некогда казачий атаман Платов врывался в покорённый Париж. Но, вместо сабли, в руках генерала пылал, напоминая вечный огонь, букет хризантем.
- Лично от министра обороны товарища Язова, - доложил он, - передавая букет виновнику торжества, и, смутившись, умолк. Макашову, приспособленному провидением исключительно для бранных дел, красноречие давалось нелегко. Пока он мешкал, подыскивая слова, паузой воспользовался Жириновский.
- Нынешнее событие подтверждает лишь то, о чём я говорю всегда: проблема евреев не может быть решена прежде, чем не решим проблему русских. Пьянство и антисемитизм - не стиль жизни, а способ отвести душу. Потерпели бы, Рабинович, а когда президентом стану я, разделю страну на губернии и одну из них отдам вам в вечное пользование.
- Позвольте, позвольте, - оттолкнул, опомнившись, Макашов словоохотливого претендента. - Рабиновичу горячий привет от маршала Язова. Маршал сожалеет, что не смог прибыть из-за чрезвычайной загруженности делами. А на "Жирика" не обращайте внимания. Позволь ему то, чего хочет, расплодит космополитов, как мух. Я в бинокль перестал глядеть: всюду они. Притом, что у этих космополитов ни стыда, ни замполитов.
Янаев нахмурился. Имея от президента чёткое указание добиться консенсуса, он считал исполнение его делом чести.
- На вас, армейских, - обратился он к Макашову, - мирная обстановка оказывает плохое влияние. Отсюда неприличная возбудимость и страсть к преувеличениям. Хотя не отрицаю, что на распродаже страны и разоружении армии многие нажили не только политический капитал, но мы стараемся держать ситуацию под контролем, особенно ту её часть, которая не принадлежит госбанку. Что же касается внешнеполитических проблем, связанных с отъездом Рабиновича, то это существенно ослабит наши, и без того слабые, отношения с Израилем. Пока у нас был хоть один еврей, всегда оставался предлог для дискуссий. А теперь - предлог для воспоминаний. Но надолго ли его хватит? Эх, Рабинович вы наш, Рабинович! Народу и так не сладко, а вы лишаете его последней радости.
Обнялись и расцеловались Рабинович с Янаевым, Макашов с Зюгановым, а Жириновский с Васильевым. Массовка трижды прокричала "Ура"! В этот момент у Васильева началась истерика. Сказалось, видимо, понимание того, что вновь начинать поиски врага занятие слишком хлопотное, так что, волей - неволей, придётся отдать его в руки молодых, кричащих, что их затирают. Два дюжих санитара увели его в здание аэропорта.
Прошел, печатая шаг, почётный караул. Рабинович поднялся по трапу, но перед тем, как исчезнуть в чреве ИЛа, обнял стюардессу. В этот момент их самолёта вышел грузчик, подтвердивший, что багаж, без досмотра, в целости и сохранности доставлен на борт. Рабинович обнял и его. Затем, помахав провожающим, произнес: "Поехали"!
- Что он сказал? - переспросил Зюганов у Макашова. - Я не расслышал.
- Он сказал "поехали". Тоже мне Гагарин выискался.
Самолёт оторвался от взлётной полосы и взял курс на Нью-Йорк.