Любому пишущему известно: оригинальные мысли приходят в голову редко, а набредя на таковую, трясешься над ней, как нищий над старым одеялом. О том, что такая мысль на подходе, я ощутил с утра и сразу предупредил жену, чтобы не тревожила. Буду работать.
Разговаривали мы за завтраком. Жена поглядела на меня с уважением и спросила:
- Что ты предпочитаешь на обед, борщ или суп?
- Не вижу разницы, - ответил я недовольно. - Пора привыкнуть, что в процессе творчества еда не имеет для меня никакого значения.
Пока мы с ней с ней общаемся, я в это время проворачиваю зародившуюся идею, как жена котлеты на сковороде. После завтрака - сразу за письменный стол. Ручка и бумага уже на изготовке, будто снаряды у пушки. Компьютер нетерпеливо вздрагивает всем телом, что происходит всегда с приближением моего творческого процесса. За прикрытой дверью слышны какое-то время вздохи жены, шаркающие шаги и звон посуды. Наконец, стихает. Словно она вознеслась над пространством и замерла в ожидании, когда ей будет позволено приземлиться.
Затрещал телефон, и жена обозначилась. Последовали восклицания: "Наконец-то! Как я рада за вас! Поздравляю от всего сердца!" Не очень оригинально, подумал я, прислушиваясь. Но вот жена закончила трепаться, снова шаркающие шаги и стук в дверь, не такой робкий, как обычно.
- Войди, - позволил я.
- Извини, дорогой, что мешаю тебе сосредоточиться, но у меня потрясающая новость. Звонила Серафима Ильинична. Сергей, наконец, сдался и сделал Лене предложение.
Я ощутил плодотворную радость. С Сергеем мы не знакомы. Лена мне никто. Но Серафима Сергеевна заведует отделом в банке, и такое знакомство поддерживает мой престиж куда несомненей, чем будущая книга, которую ещё только собираюсь создать.
Но женщина и на вершине остаётся женщиной, особенно, когда нет мужа, дочь перебродила и пересидела, а намерения незнакомого мне Сергея не прояснялись. Сколько было предположений и догадок на сей счёт: ухаживает он "просто так" или " намерением"? Серафима Ильинична то и дело переходила от надежды к отчаянию и обратно, как переходит курица вброд речку, то пересохшую, то полную дождевой воды.
И вот - свершилось! Я отчётливо представил банкетное многоцветье и ресторанное многолюдье, потную от усердия обслугу и конвульсии облагодетельствованных музыкантов. Потом мысль переметнулась на саму Леночку. Помню её совсем юной. Уже в ту пору она отличалась заносчивостью и чванством, окрашивающие самые светлые эмоции в тёмные тона безразличия и отвращения. Надо ли удивляться, что даже возможности Серафимы Ильиничны оказались ограниченными, когда речь шла о дочерней судьбе.
Но, рассуждая здраво, следует признать, что неизвестный мне Сергей, этот мистер Икс из матримониального пасьянса, разложенного Серафимой Ильиничной, не прогадает, при условии, конечно, что сумеет себя побороть и смириться с неизбежным. Ему уж точно не придётся корпеть перед экраном компьютера в попытке начертать на нём контуры вымученного сюжета, весьма напоминающего недоношенное дитя. И не придётся гадать напечатают ли написанное, а уж после растягивать жалкий гонорар, не подкрепляемый никакой новой возможностью.
Занятый судьбой Лены и Сергея, не заметил, как подоспело время обеда.
- Маша, что у тебя на первое?
- Борщ, - последовал ответ.
Отлично, подумал я. Борщ на обед. В перспективе свадьба Леночки. Наверняка будет Аркадий Афанасьевич из издательства. Наша встреча произведёт на него известное впечатление, ибо знакомство с Серафимой Ильиничной - такой фирменный знак, который сияет ярче самого яркого таланта.
ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДЕТЕКТИВ
- Автор пришёл. Убить или впустить?
- Впускайте, - вздохнул я и перетянулся через стол, дабы разглядеть вошедшего.
- Сиди, не беспокойся, - разрешил он, вскарабкиваясь на стул.
Сидим.
- Я вот по какому делу, - объяснил автор, болтая ногами. - В минувший вторник сдал твоим опричникам рукопись, а в магазинах даже обложкой не пахнет. Ежели такими темпами и дальше будем двигаться, издательство прогорит, а в горелом учреждении директор не нужен.
- В минувший, говорите, - ужаснулся я. - Стало быть, третьего дня. Так скоро мы не трудимся. У нас гении ждут.
- Гении пусть. Им спешить некуда. А у меня скоро юбилей. Подготовил к дате протокол издательских возражений. Кое-кому мало не покажется, зато тебе много прибудет.
Мысль о прибыли в издательском деле первая.
- Возвращайтесь, - уламываю посетителя, - и ждите сигнала.
- А чего сигналить, - упёрся тот. - Печатайте без предварительных условий.
- Каких условий?
- Тех, что авторам предъявляете: или чтоб друг детства, или чтоб по одной статье проходили, или чтоб общий бизнес...
Тут бы и дурак сообразил, что выхода, кроме, как убить или сдаться, нет. Вызвал сотрудника с рукописью. Явился бледный, как финская бумага. Зуб ищет зуб в километре от цели. Что-то мычит, но логику, как копейку под диваном, не найти. Пришлось отправить несчастного в тыл. К врачу. А мы втроем /я, автор и рукопись / остались на передовой. Дверь на запор, а для верности стулом припёрли. Пожарникам через окно кукиши показываем. Тем же, кому удалось добраться до шестого этажа, суём куски текста, понюхав который опадали наземь, как сухая штукатурка.
С тех пор держим осаду. Сколько, не помню, кажется, второй год. Для поддержания духа жуём, как бетель, нескончаемую рукопись, а что в конце, не может предсказать никто.
КОМПЕНСАЦИЯ
Пародист Витькин слыл своего рода знаменитостью среди немногочисленных сотрудников юмористических отделов газет и журналов. Каждая новая его пародия вызывала в их глазах весёлые слёзы, что само по себе свидетельствует в пользу его таланта, ибо смеющиеся юмористы - зрелище столь же редкое, как и плачущие работники ритуальных служб.
Но Витькина не печатали. Вдоволь позабавившись, сотрудники принимались за свои прямые обязанности /по нынешним временам избавленные и от них / и в положенный срок кто-то из них сочинял ответ, смысл которого сводился к тому, что редакция весьма признательно автору за внимание, однако - тысяча извинений! - напечатать пародию не представляется возможным по причине не сложной, но важной: не смешно! Опечаленный Витькин откладывал безрадостное уведомление в долгий ящик и принимался за сочинение очередной пародии.
Однажды в редакционном буфете затеялся разговор о Витькине. Сначала речь шла о талантливых людях вообще, о том, что, судя по почте, на белом свете наблюдается даже их некоторое перепроизводство, а уж после вспомнили о Витькине, когда один из собеседников, от коего во многом зависили судьбы начинающих, промолвил:
- В талантах скрыто нечто роковое. Они никогда не соответствуют времени, в котором живут. Хотя бы тот же Витькин. Буду откровенен, пишет он смешно, дерзко, свежо. Но не хватает чувства меры, точнее, чувства опасности. Для него Шляпников - не более, чем благодарный объект для сатиры, а для меня - главный редактор журнала "Стоп-машина". Или Чичикайло... Напечатай мы пародию Витькина, и ни вам, ни мне, ни автору, если случайно доживёт до первой книжки, в издательстве "Семена" не напечататься. Впрочем, разговор наш понятен исключительно профессионалам, но как втолковать такое любителю? Вот и приходится наступать на горло чужой песне.
- А нельзя ли помочь Витькину разобраться? - предложил один из беседующих, выпивший много чая и потому добродушно настроенный. - С одной стороны, вручим ему шанс искупить прежние вины, с другой - избежать будущие.
Но тот, от кого зависила судьба Витькина, был неумолим:
- Талант рано или поздно побьётся сам! - изрёк он.
И изжёванная мудрость не подвела. Потерпев неудачу в любимом жанре, Витькин взялся за серьёзную прозу, и хотя случалось краснеть за написанное, мало-помалу просочился в печать, обзавёлся знакомствами и связями, выпустил несколько книжек, не вызвавших ни встречных мыслей, ни зависти и, крепко ухватив удачу, вышел на служебную орбиту, сменив Чичикайло в издательстве "Семена". А поскольку уже прежде знал, кому обязан своим перерождением, вход в издательство закрылся для того навсегда. Бедняге не оставалось ничего другого, как заняться пародистикой, чтобы дать выход накопившейся злости. Особенно доставалось Витькину.
Но зажравшегося Витькина не доставали мушиные укусы. Он реагировал исключительно на типографский шрифт, не обращая внимания на компьютерные тексты.