Ле Тиссье Тони : другие произведения.

Спиной к Берлину. Немецкая армия отступает 1945

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  Tony Le Tissier
  СПИНОЙ К БЕРЛИНУ
  Немецкая армия отступает
  1945
  
  
  Введение
  
  
  Л убийства через материал я накопил за двадцать лет изучения Второй мировой войны Берлин битвы сцены, много "обратной связи" от немецкого издания моих книг, Битва за Берлин 1945 и Жуков на Одере , я наткнулся на столько всего интересного, доселе неопубликованные пьесы, что я решил привести некоторые из них вместе, как сборник рассказов.
  
  Эти героические, часто пронзительные рассказы об отчаянной, отчаянной защите Отечества ни в коем случае не следует воспринимать как извинение за немецкое дело. Именно потому, что так редко слышишь их версию событий, они заслуживают более широкой читательской аудитории. В основном их рассказывают бывшие военнослужащие вермахта и даже наводящих ужас войск СС, некоторые из них все еще живы. Возможно, удивительно, что эти истории характеризуются той же индивидуальной человеческой теплотой и солдатским юмором, которых обычно можно ожидать от "хороших парней" – солдат срочной службы, британской пехоты и войск Содружества и бронетанковых бригад, которым пришлось столкнуться с удивительной степенью сопротивления, прежде чем закончить войну в Европе. Урок, я полагаю, в том, что мы все в значительной степени похожи, несмотря на форму.
  
  Когда силы союзников – и, прежде всего, мстящая Красная Армия Советского Союза – приближаются со всех сторон; когда их коммуникации, запасы топлива и тяжелая промышленность находятся под постоянными воздушными атаками, примечательно, что немецким вооруженным силам удалось оказать такое эффективное сопротивление. Стоит только вспомнить решение генерала Эйзенхауэра не атаковать Берлин после того, как его войска достигли линии реки Эльба, из-за ожидаемых дополнительных потерь в 100 000 человек, которых это могло ему стоить. Полевые кухни все еще работали. Гонцы-диспетчеры все же дозвонились. Приказы о переводе были выполнены. Строевые парады все еще проводились, даже под русскими обстрелами. В конце концов, как в знаменитой фразе У.Б. Йейтса: ‘Все разваливается, центр не может удержаться’… и начался разгром. Но патриотическая решимость отдельного немецкого солдата умело и дисциплинированно защищать свое Отечество даже ценой своей жизни никогда не подвергалась сомнению. Автор Кристабель Биленберг кратко описала ситуацию в книге "Предстоящий путь" :
  
  
  Германии нечем было гордиться во время правления Гитлера, но было два выдающихся исключения. Во-первых, мужество и стойкость ее солдат, когда, будучи неадекватно экипированными, они в конечном итоге оказались защищающими эту страну от всего мира. Во-вторых, заговор 20 июля, когда те, кто принимал в нем участие, были так близки к успеху в избавлении своей страны от монстра, который правил ими в течение одиннадцати лет и который забрал их жизни, когда они потерпели неудачу.
  
  
  Только одна из этих историй охватывает боевые действия на Западном фронте, где 94-й пехотной дивизии США пришлось прорывать Линию Зигфрида в суровых зимних условиях, при этом потери пехотных подразделений составили до 500 процентов. Несмотря на ожесточенные рукопашные бои, было много взаимного уважения, о чем свидетельствуют истории о том, как генерал Паттон отнесся к капитуляции 11-й танковой дивизии и похищении лошадей знаменитой Венской академии верховой езды Липпицанер из-под носа русских. (Интересно отметить, что в той части Германии, которая лежит между реками Мозель и Саар, американцев по-прежнему считают ‘Освободителями’...)
  
  В ‘Осаде Клессина’, которую я собрал главным образом из сохранившихся радиограммных ‘журналов’ полка и отчета подразделения о ходе боевых действий, создается яркое впечатление о сражении: необычайный героизм войск на передовой, оказавшихся в ловушке на своих позициях, неспособных отступить, – и элементарная тщетность их военной задачи, поскольку ‘ефрейтор’ Гитлер играл свою обреченную роль ‘Величайшего полевого командира всех времен’....
  
  В рассказе покойного Хорста Цобеля о танковой битве за мост в Гольцове небольшое танковое подразделение с безнадежной миссией противопоставляет свои исключительные боевые навыки казавшимся безграничными советским бронетанковым силам Жукова. Эрих Виттор описывает столкновение с историей и аса Stuka в Куннерсдорфе, а позже возвращается с более подробным отчетом о запутанных действиях в Марксдорфе. Гарри Швейцер вспоминает свой опыт в качестве школьника-зенитчика, назначенного на зенитную вышку в Берлинском зоопарке; и как он ненадолго почувствовал вкус борьбы с танками в рядах СС. Герхард Тиллери дарит нам винтовку стрелка. отчет о боях в Одербрухе, отступлении через Берлин и возможном прорыве военнослужащих и гражданских лиц на Запад. Карл-Герман Тамс описывает оборону Зелова, где разношерстный взвод матросов и солдат (потерявших более 90 процентов) съежился под самым сильным артиллерийским обстрелом в истории. Руди Авердик, в то время сержант-радист полка, описывает мучительное отступление из Зелова в Берлин и то, как он попал в недавно организованную бронетанковую бригаду, у которой была только одна задача - сдаться американцам.
  
  Совершенно верно, в колоде есть два джокера. Один из них - рассказ Гарри Цви Глейзера, латвийского еврея, вступившего в Красную Армию, о своем опыте в Хальбе, где погибли остатки немецкой 9-й армии и сопровождавшие ее беженцы, более 40 000 человек. (Гарри, который стал гражданином США, не получал свою медаль до тех пор, пока она не была вручена ему президентом Ельциным во время визита в Белый дом в 1995 году!) Наконец, есть непокорный старшина СС Вилли Рогманн, прирожденный выживший (и самый низкорослый солдат в своем полку), который, "внес свой вклад" в дело фюрера и Отечества на некоторых из самых сложных театров военных действий, обнаружил, что ведет непохожую на себя команду бойцов через руины Берлина, вооруженный британским пулеметом Sten (его не заклинивало, как немецкие "шмайссеры").
  
  Эти захватывающие ‘правдивые истории’ порождают главный вопрос: что бы мы могли сделать, повернувшись спиной к Лондону или даже Вашингтону?
  
  
  А Ч Ле Т
  
  Фром, Сомерсет
  
  Январь 2001
  
  
  
  Поле битвы в Одербрухе
  
  
  
  
  
  
  ОДИН
  По следам Фридриха Великого
  
  
  ЭРИХ ВИТТОР
  
  
  
  В 1945 году Эрих Виттор, 20-летний младший лейтенант трехмесячного стажа, командовал эскадроном в бронетанковом разведывательном батальоне "Курмарк", которым командовал майор Фрайхерр фон Альбедилл, единственный сын сквайра из Клессина (см. "Осада Клессина"). Панцергренадерская дивизия ‘Курмарк’, к которой принадлежало его подразделение, еще не была полностью сформирована на базе панцергренадерской бригады замены знаменитой дивизии ‘Большая Германия’. Эта бригада была отправлена вперед из Франкфурта под командованием полковника Вилли Лангкайта несколькими днями ранее, чтобы попытаться помочь заткнуть брешь, образовавшуюся в результате крушения немецкой 9-й армии на Висле, и теперь сама оказалась в ловушке непосредственно к востоку от Кунерсдорфа. Войска маршала Жукова, здесь части 1-й гвардейской танковой и 69-й армий, рвались вперед, чтобы приблизиться к реке Одер, надеясь захватить плацдармы на западном берегу до того, как растает лед.
  
  
  O 1 февраля 1945 года я получил приказ взять Кунерсдорф, деревню непосредственно к востоку от Франкфурта-на-Одере. Это был Кунерсдорф, где 12 августа 1759 года Фридрих Великий участвовал в битве против русских и австрийцев. На той же самой местности атаковали кавалерийские полки 1 генерала фон Зейдлица, и смертельно уставшая прусская пехота наступала против значительно превосходящих сил русских. Битва была проиграна с огромными потерями. Теперь мы стояли на исторической земле, вынужденные сражаться за нашу страну. Могла бы нам повезти больше?
  
  Я выехал из Франкфурта-на-Одере с восемью-десятью бронетранспортерами (БТР). Обстановка с противником была неизвестна. Все, что было известно, это то, что сменная бригада ‘Великая Германия’ оказалась в ловушке в лесу Реппинер к северо-востоку от Кунерсдорфа и предпринимала отчаянные попытки вырваться. Мы должны были попытаться прорваться на запад.
  
  Когда мы подъехали ближе, я увидел, что в Кунерсдорфе идут бои. Мы достигли окраины деревни, где остановились, и я пошел вперед на разведку. Я продвинулся вперед до центра деревни, которую все еще удерживала наша пехота, восточная часть была занята русскими. Танки Т-34 и противотанковые орудия вели огонь по главной улице, а русская пехота занимала дома и сады. Атака с нашей стороны не могла быть успешной и привела бы только к тяжелым потерям. Я приказал своим людям спешиться под прикрывающим огнем бронетранспортеров. Русские тогда не смогли продвинуться дальше.
  
  Перебегая улицу, я попал прямо под огонь русских, и трассирующая пуля обожгла мне ногу. Мы пытались выбить русских из восточной части Кунерсдорфа ударными отрядами, но, продвинувшись на тридцать-пятьдесят метров, нам пришлось сдаться. Силы противника были слишком велики и отнюдь не бездействовали: нам приходилось всю ночь быть настороже, чтобы не быть застигнутыми врасплох.
  
  Начался новый день. Наши товарищи все еще не могли вырваться из окружения. Наши силы были слишком слабы, чтобы прорвать русское кольцо. Затем, ближе к полудню, мне было приказано сдать свои позиции нескольким гренадерам СС и занять деревню Треттин, примерно в четырех километрах к северу от Кунерсдорфа. Пришло облегчение, передача и инструктаж вскоре были завершены, и я приказал своим людям сесть на лошадей и уехать.
  
  Мы непрерывно двигались по потенциально опасной местности со всей необходимой осторожностью, вынужденные в любой момент считаться с вражеским вмешательством, незамеченными пробираясь через провалы и впадины к Треттину. Мы подошли на расстояние тысячи метров к деревне, от которой нас скрывал невысокий холм. Треттин уже был занят противником. Мы могли видеть несколько вражеских танков. Хотя это были частично прикрытые позиции, мы все еще могли их разглядеть. Мы не знали, насколько силен враг. Что нам было делать?
  
  Атаковать по открытой местности к окраине деревни на наших легкобронированных машинах было бы самоубийством, а обойти с фланга невозможно. В нашем распоряжении не было артиллерии, и, конечно, в деревне все еще оставалось несколько мирных жителей. Как мы могли взять Треттин при таких обстоятельствах? Это была ужасная ситуация, но солдату должна быть удача.
  
  Внезапно мы услышали приближающийся самолет. ‘Стукас!’ Я крикнул: ‘Уберите идентификационные панели!’ Мы не хотели, чтобы нас атаковал наш собственный самолет.
  
  Они пролетели над нами на средней высоте и сделали вираж над Треттином. Над деревней пролетели еще раз, а затем, в следующем полете, мы стали свидетелями уникального показа со смертельным исходом для врага. Со средней высоты первая машина перевернулась на крылья и спикировала вниз с оглушительным шумом. Было ли это порывом воздуха, или включенной сиреной, или и тем, и другим?
  
  Пикирование было нацелено прямо на деревню, пилот снова затормозил, не дотянув до крыш. Можно было подумать, что он врежется в дома, настолько близко он был. Незадолго до того, как снова остановиться, он произвел единственный выстрел из своей пушки, но результат был разрушительным.
  
  Вспышка пламени взметнулась подобно взрыву, и черный дым поднялся в небо между домами. ‘У него Т-34!’ - закричали мы, потому что были совершенно уверены. Тем временем два других самолета сделали то же самое, пикируя и стреляя из своих пушек, и еще два советских танка были в огне.
  
  Как только они снова набрали высоту, они еще раз сделали вираж и спикировали на Треттин. У Т-34 не было никаких шансов противостоять этой атаке с воздуха. Они не были замаскированы сверху и недостаточно бронированы, и поэтому могли быть уничтожены нашими "Штуками" один за другим. Мы были особенно впечатлены точностью ведущего самолета, который каждый раз производил только один выстрел и каждый раз добивался попадания. Наш восторг был неописуем. Тем временем "Штуки" уничтожили восемь или девять вражеских танков. Только подумайте, что бы они сделали с нами, если бы мы атаковали двадцатью минутами раньше?
  
  После своей последней атаки "Штуки" пролетели над нами, помахивая крыльями. Это был сигнал о том, что они закончили свою работу, и теперь все зависело от нас.
  
  Во время воздушной атаки к нам присоединилась рота панцергренадеров во главе с лихим молодым младшим лейтенантом. Теперь мы атаковали вместе, он занял левую сторону дороги, а мы - правую, и мы ворвались в деревню. Русская пехота еще не полностью пришла в себя, будучи полностью деморализованной потерей своих танков. Мы ворвались в деревню, ведя огонь со всех сторон, и справились с этим легко, русские потеряли много убитых и пленных. Некоторым из них, однако, удалось укрыться в приметном участке леса. У меня был только один раненый среди моих людей, и то всего лишь ссадина на спине. Гренадеры немедленно заняли оборонительные позиции, а мы перешли в атакующий резерв.
  
  После опасной ночи в разведке в тылу врага и еще более удачливого возвращения к своим войскам, я узнал несколько дней спустя, как стал возможным успех в Треттине. Это произошло благодаря знаменитому полковнику люфтваффе Руделю, кавалеру высших немецких наград за храбрость.2
  
  В тот же день ‘Великой Германии’ удалось вырваться, и мы внесли свою лепту в это.
  
  
  История Эриха Виттора продолжается в Марксдорфе (стр. 110) .
  
  
  ДВОЕ
  Последний защитник замка Торн
  
  
  ERNST HENKEL
  
  
  
  Я познакомился с Эрнстом Хенкелем во время экскурсии для ветеранов 94-й пехотной дивизии США, когда мы посетили замок Торн в качестве гостей барона фон Хобе-Гелтинга в сентябре 1999 года. Ранее он опубликовал эту статью, которую я перевел с его разрешения, в журнале Kameraden, а позже написал еще одну короткую статью о нашей встрече.
  
  94-я пехотная дивизия ранее участвовала в блокаде оставшихся немецких гарнизонов на атлантическом побережье Британии, поэтому ее первый реальный боевой опыт был получен, когда 7 января 1945 года она начала развертывание перед разъездом Оршольц на линии Зигфрида (см. Схему на следующей странице). Стрелочный перевод, построенный в конце 1930-х годов, защищал основание треугольника, образованного реками Саар и Мозель, и заканчивался на его западной оконечности в замке Торн, напротив ранее нейтрального Люксембурга. Немецкая оборона состояла из ‘зубов дракона’, колючей проволоки и минных полей, подкрепленных бетонными дотами. Это была одна из самых холодных зим столетия, снег был глубоким, а местность возвышенной и открытой ветрам. Погода и защитники, которых вскоре должна была усилить 11-я танковая дивизия (см. Капитуляцию дивизии "Фантом"), понесли тяжелые потери от американцев, потери в стрелковых ротах достигали 500 процентов, где пополнение, как правило, погибало до того, как у них появлялся шанс освоиться.
  
  К тому времени, когда прибыла дивизия Эрнста Хенкеля, американцы захватили западный конец рубки Оршольц. В тот день, когда он, наконец, пал, американцы были вовлечены в крупную операцию по очистке высокого хребта, господствующего над коммутатором к востоку от Синца.
  
  
  
  T в конце января - начале февраля 1945 года 256-я фольксгренадерская пехотная дивизия, а вместе с ней и 481-й полк, к которому я принадлежал, были выведены из северных Вогезских гор. Мы все были рады возможности покинуть этот сектор. Четыре недели тяжелых пехотных боев в снег и холод остались позади.
  
  Частично по железной дороге, частично пешком по шоссе Хунср üкк мы добрались до Ирша, где я встретил члена 11-й танковой дивизии, которую мы сменяли. 11-я танковая срочно требовалась в другом месте. Когда я с некоторым изумлением ответил на его вопрос о том, сколько у нас танков, "совсем ни одного’, он громко рассмеялся. "Веселитесь, - крикнул он себе в спину, уходя, - вы никогда не сможете удержать сектор без танков!"3
  
  Речь шла о так называемом рубеже Оршольц, участке Линии Зигфрида между Мозелем и Сааром, за который велись бои в течение нескольких месяцев. Он получил свое название от небольшого местечка Оршольц, расположенного прямо напротив Саарской петли.
  
  Из Ирша мы двинулись ночным маршем, поскольку маршировать можно было только ночью из-за штурмовиков, вниз по крутой горной дороге и через Саар в Саарбург. Наш взвод разместился в здании на въезде в ближайший к реке город, где все еще держался старик, хотя Саарбург должен был быть эвакуирован. Это был последний раз, когда мы наелись досыта.
  
  Вечером следующего дня мы продолжили наш марш. Фронт был уже не очень далеко, слышались вспышки орудийной стрельбы, разрывы снарядов и обычные звуки передовой. То тут, то там в ночи светились костры. На рассвете мы подошли к заброшенной, наполовину разрушенной ферме. Враг ночью вел огонь по дорогам и перекресткам. После вчерашней попойки и долгого перехода мы повалились где попало и уснули.
  
  На следующий вечер мы снова двинулись дальше. Курение было строго запрещено. К утру мы набрели на хорошо разбросанную разрушенную деревню под названием Кройцвайлер, где разделились среди подвалов. Там были большие винные погреба с массивными сводчатыми потолками. Там также стояло множество винных бочек разных размеров, но все были пусты. Наши предшественники хорошо поработали над этим. Как я позже обнаружил, Кройцвайлер несколько раз переходил из рук в руки, о чем свидетельствовало состояние деревни. Мой взвод провел ночь в большом винном погребе, где сегодня стоит гостевой дом.
  
  Мы были минометным взводом, оснащенным 80-мм минометами. Я был взводным дальномером и поэтому в итоге остался без всякой работы, в основном, однако, в качестве передового наблюдателя. Я нашел себе действительно хорошее спальное место в подвале, разделив потертый диван с двумя другими солдатами. Когда я засыпал, я услышал разговор двух офицеров и мое имя было упомянуто. Я навострил уши и обнаружил, что должен отправиться в замок Торн в качестве передового наблюдателя со штаб-сержантом Виттом. У меня чуть не случился припадок. Витту было около сорока лет, он был профессиональным музыкантом, который был призван в оркестр люфтваффе и получил там звание штаб-сержанта. Затем, в конце сентября 1944 года, оркестр был расформирован, а Витта перевели на боевое дежурство. Я никогда ни тогда, ни после не встречал никого, кто жил бы в таком постоянном состоянии паники, как старший сержант Витт. Его похождения в Голландии и Хаганау были известны всему подразделению, но это уже другая история.
  
  От Кройцвайлера узкая дорога спускалась к долине, делала поворот почти на девяносто градусов влево, затем примерно на 150 м дальше еще один такой же поворот направо, затем снова шла прямо, чтобы встретиться с дорогой вдоль Мозеля (сегодня B 419). В углу, образованном этими изгибами, находился замок Торн, внушительное прямоугольное здание, ныне, однако, полностью разрушенное. Это было неудивительно, поскольку это была линия фронта почти пять недель. Дорога, ведущая из долины, проходила параллельно ей справа от небольшого ручья, который в самой глубокой части сократился примерно до четырех метров, густо зарос, но в данный момент пересох. Небольшой обратный склон, относительно хорошее прикрытие и дорога рядом обеспечили нам пополнение запасов боеприпасов.
  
  Несколько дней спустя два вражеских штурмовика совершили атаку на бреющем полете на Кройцвайлер и, улетая, обстреляли нашу огневую позицию. Они, по-видимому, не видели нашу огневую позицию как таковую, только нескольких солдат, бегающих вокруг. Однако мы подумали, что нас обнаружили, и двинулись дальше вправо, где тропа вела к небольшому овражку, красиво скрытому рощицей. Там нашим минометам предстояло показать себя великолепно.
  
  Ни Витт, ни я не имели никакого отношения ни к первой огневой позиции, ни к переходу на новую, поскольку к этому времени мы уже находились в замке Торн. Мы проехали по дороге до первого резкого поворота налево, где повернули направо и наткнулись на два полуразрушенных здания. Мы снова прошли через дыру в стене направо и прошли мимо длинного разрушенного здания к большим арочным воротам (без ворот), через которые попали во внутренний двор замка. Поскольку весь район был сильно заминирован, нам приходилось держаться строго в пределах обозначенных путей. Как я уже говорил, это было прямоугольное здание, одна сторона которого была обращена на юг, а другая - на запад, с видом на Мозель. Там были остатки толстой башни, верхняя половина которой оторвалась, и длинное здание, соединяющее ее с более тонкой башней, все еще нетронутой, откуда я позже должен был вести наблюдение.
  
  Там также было два больших подвала, первый использовался как туалет, второй, куда вела лестница, служил жильем примерно для пятнадцати солдат. Из последнего коридор вел в другой, меньший подвал, где мы с Виттом устроили себе жилище. Там была небольшая печь, для которой наши предшественники проделали отверстие в потолке. В большом подвале находился артиллерийский передовой наблюдатель и команда крупнокалиберных пулеметов. С передовым наблюдателем были два радиста, через которых он поддерживал радиосвязь со своей батареей. Из большого подвала узкий лестничный пролет вел на платформу, с которой открывался вид на дорогу, ведущую вниз к Мозелю, а затем еще несколько ступеней в длинный коридор на первом этаже, из которого можно было попасть в большую угловую комнату с видом на юг и на запад через Мозель до Люксембурга.
  
  Мы получали почти исключительно только холодные пайки, иногда также мясо, которое нам приходилось готовить самим, о чем никто ничего не знал, кроме Витта. Он был исключительным поваром, но из-за своего постоянного беспокойства не имел аппетита. Я до сих пор помню, как он готовил нежный гуляш, который я бесконечно помешивала. Обычно повару было бы приятно, когда другие хвалят приготовленное им блюдо, но не Витту. Он даже однажды назвал меня свиньей.
  
  Я провел много времени в узкой башне, откуда мне был хорошо виден разрушенный мост, ведущий в Ремих. На немецкой стороне было небольшое таможенное здание с американским передовым наблюдателем. Когда они меняли людей, им приходилось пробегать около 50 м по открытой местности, что они всегда делали на пределе. Но моя узкая вышка требовала особого мастерства, чтобы взобраться на нее. Винтовая лестница, ведущая наверх, имела длинные узкие окна на вражеской стороне, под которыми приходилось проползать на брюхе, иначе американцы увидели бы вас и немедленно открыли бы огонь, что повергло бы штаб-сержанта Витта в панику.
  
  Для меня это было похоже на отпуск. Тяжелые недели в горах Вогезы с глубоким снегом, морозными температурами и жестокими боями в лесу были забыты. Здесь, в замке Торн, у нас было надежное жилье благодаря сводчатым подвалам и достаточному рациону. Мы не несли караульной службы, так как это было для пехоты, их тяжелый пулемет находился в большой угловой комнате, прикрывающей мост и Нениг. Я часто болтал с пулеметчиками. Номером 1 был сержант Флинн (или Флинт), номером 2 - маленький парень с Железным крестом первого класса. Наша минометная мишень "Антон" находилась близко за горным хребтом за дорогой, на том, что для меня было мертвой зоной. Мои попытки уговорить Витта вывести целевую зону непосредственно на дорогу были резко отклонены.
  
  Также было несколько инцидентов. Однажды американский разведывательный самолет, похожий на наш "Физелер Сторч", кружил над нами и Кройцвайлером. Мы открыли по нему яростный огонь, парень поспешно отвернул, и его больше не видели. Время от времени пара штурмовиков возвращалась и обстреливала Кройцвайлер. Снова подтягиваясь, им пришлось пройти над Шлосс Торн, и мы открыли огонь из всего, что у нас было. Старший сержант Витт закатил истерику, сказав, что мы не должны их провоцировать, иначе американцы ответят своей тяжелой артиллерией. Однако на него больше никто не обращал внимания.
  
  Но впереди был еще более интересный инцидент. Однажды ночью к нам привели двух человек из Роты пропаганды, которые, естественно, хотели посмотреть на какое-нибудь действо. Так что пехоте приходилось пробираться через развалины с мрачными выражениями лиц и оружием наготове, вскакивать и снова ложиться, а время от времени давать несколько очередей из своих штурмовых винтовок. Снимки пришлось делать заново, потому что тот или иной из них ухмыльнулся в неподходящий момент. Один из бойцов Пропагандистской роты также хотел заснять минометную мину, взрывающуюся на нейтральной полосе, поэтому мы взобрались на узкую башню, я на четвереньках, как как обычно, но не замечая, что человек из Роты пропаганды ходит прямо. Я отдал приказ на залп по ‘Антону’, и попадания были хорошо видны на переднем плане. Операторы нетерпеливо снимали вдали, даже направив камеры на меня, но затем я услышал приближающуюся стрельбу: ‘Быстро вниз! Сейчас будет скандал!’ Я крикнул, и мы соскользнули вниз по винтовой лестнице, и не прошло и секунды, как на нас обрушилось несколько тяжелых снарядов. Пропагандистам понравилось их пребывание, и той ночью их снова провели через минные поля.
  
  Должно быть, где-то 15 февраля у нас был опыт с плохими последствиями. Со стороны Люксембурга по Кройцвайлеру был произведен обстрел из крупнокалиберного пулемета и командного пункта батальона. Командир батальона коротко приказал нам немедленно открыть огонь из пулемета. Поразить пулемет минометами, когда он ведет огонь из-за укрытия, практически невозможно, за исключением того, что 80-мм миномет предназначен для открытых пространств, где стрельба в упор практически невозможна. Но приказ есть приказ. Если бы кто-нибудь провел прямую линию от перекрестка в Кройцвайлере прямо мимо замка Торн в Люксембург, это дало бы приблизительное местоположение пулемета. Я взобрался на башню, соблюдая обычные меры предосторожности. Старший сержант Витт остался внизу. Мой приказ по огню был: ‘На 60 градусов меньше, снижение 200, ключевой миномет на один выстрел!’ Огневая позиция доложила: ‘Обстрелян!’ Я слышал взрыв, но не видел его. Я сообщил об этом Витту, который взорвался от гнева и обругал наши минометные расчеты. Я повторил свой приказ открыть огонь, изменив его на один градус, и на этот раз я увидел попадание, которое произошло на склоне Мозеля, почти на мертвой точке. Теперь все было просто. Снова: "На 15 градусов ниже, снижение 300, дайте два залпа!’ Попадания пришлись либо по зданиям, либо по их крышам. Замечательно! Пулемет прекратил огонь.
  
  Я доложил на огневую позицию: ‘Ситуация нормальная, прекратить огонь!’ Спокойствие вернулось, но только на мгновение, поскольку командир батальона все слышал. Мы все зависели от одной линии, иногда от целого полка, поскольку сигнальной проволоки было в большом дефиците. Капитан назвал Витта всем на свете и, в качестве худшего наказания, перевел его в пехоту. Поскольку его освобождали от должности, смена должна была состояться той ночью. Витт попросил меня сопроводить его через минные поля в тот вечер. Он был сломленным человеком. Мне было жаль его. Хотя наши отношения не всегда были самыми лучшими, между нами все еще существовали дружеские узы. По дороге в Кройцвайлер мы в последний раз пожали друг другу руки и пожелали удачи. Он был убежден, что идет на смерть, но на самом деле он должен был выжить, хотя, опять же, это уже другая история.
  
  Сменщиком был сержант Шульц. Ему было за сорок, он был восточным пруссаком, замкнутый тип, но хороший товарищ. Мы были в хороших отношениях, вместе пережив жестокие бои в Голландии, Хагенау и в Вогезах. У него было очень поверхностное образование из-за того, что произошло в Восточной Пруссии после Первой мировой войны, и его умение читать и писать было в лучшем случае безразличным; карта была для него полной загадкой. Как и прежде, он оставил все это мне. Он был еще более замкнутым, чем обычно, поскольку знал, что русские делают с безоружными гражданскими лицами в Восточной Пруссии.
  
  Начиная с 18 февраля, кое-что начало происходить. Мы могли слышать артиллерийский огонь из Саара слева от нас, продолжавшийся почти весь день, немного ослабевший ночью и полностью возобновившийся 19-го. Там что-то происходило, и хотя там, где мы находились, было тихо, мы были в состоянии повышенной готовности. Вскоре после наступления сумерек часовой доложил о звуках движения на улице, ведущей от Мозеля. Мы вглядывались в ночь из большой угловой комнаты. Там, внизу, определенно что-то происходило. Наш крупнокалиберный пулемет выпустил две ленты в овраг, шум прекратился, и снова стало тихо. Я не мог отдавать никаких приказов о ведении огня, поскольку вспышки от минометов выдали бы их местоположение.
  
  Мы вернулись в большой подвал. Вскоре после этого появился посыльный с приказом крупнокалиберному пулемету и остальной пехоте возвращаться в Кройцвайлер. Позади остались мы с Шульцем, артиллерийский передовой наблюдатель со своими двумя сигнальщиками и еще два или три человека, по-видимому, сигнальщики. Мы сохраняли спокойствие. Снаружи было исключительно тихо.
  
  Я проснулся на рассвете 20 февраля от необычных звуков. Я поднялся по маленькой лестнице в большую угловую комнату, откуда открывался лучший вид на овраг и дорогу, ведущую вверх от Мозеля. Я высунулся из окна с ручной гранатой. У меня перехватило дыхание. Небольшая дорога гудела от активности. Американская пехота, время от времени проезжая на джипах, продвигалась вверх. Я поспешил обратно в подвал. Капрал из пехотного подразделения, занимавшего подвал за пределами нашего двора, ворвался с внутреннего двора, схватил штурмовую винтовку и снова покинул подвал по наружной лестнице. Я рассказал им в подвале, что происходит, и снова выскользнул наверх. Во внутренний двор замка, видимый с близкого расстояния с площадки приземления, въехал американский танк с человеком на спине, стоящим за крупнокалиберным пулеметом или скорострельной пушкой. Он не был героем, просто чертовски глупым. Только тот факт, что я оставил свою винтовку в подвале, спас ему жизнь. Итак, возвращаемся в подвал, хватаем мою винтовку и возвращаемся обратно, но танк уехал.
  
  Даже сегодня, после нескольких послевоенных посещений замка, я все еще не могу понять, как он попал внутрь, а затем снова исчез. Он не мог проникнуть через арочные ворота, так как они были слишком узкими. Но через ворота я мог видеть танк "Шерман" с нацеленной на нас пушкой. Я снова повернулся, пересек коридор и спустился по узким ступенькам, остановившись на промежуточной площадке. Через щель для стрел мне была хорошо видна дорога и холмистая местность за ней. Американская пехота проходила через узкий просвет в этой холмистой местности и спрыгивала на проезжую часть. Это было то, что мы слышали прошлой ночью. Укрытые холмами, американцы вырыли коммуникационную траншею параллельно дороге на берегу реки Мозель и ночью проделали последнюю вырубку.
  
  Первый крутой перепад высот пришлось преодолевать двухметровым прыжком вниз, оставшиеся четыре-шесть метров - скольжением вниз, насколько это было возможно. Как ни странно, солдаты даже не смотрели на замок, где находился их враг. Они видели свою проблему в том, что первый прыжок. Без колебаний я навел прицел на 100 метров и прицелился в первого. Он посмотрел вниз, прыгнул, и я нажал на спусковой крючок. Попадание в момент прыжка привело к тому, что он согнул колени и сполз на животе на проезжую часть, где и остался лежать неподвижно. Я перезарядил оружие, и уже следующий кандидат готовился к прыжку. Он был маленьким, толстым парнем. Я нажал на спусковой крючок, и он соскользнул на своего товарища. Уже появился третий человек. Игра повторилась; он прыгнул, и я выстрелил. Теперь появились несколько санитаров. В то же время по дороге проехал джип, и офицер на переднем пассажирском сиденье начал давать указания множеством жестов. По белой полоске на его шлеме я мог видеть, что он был лейтенантом. После моего выстрела он резко подался вперед и соскользнул вниз. Из-за санитаров, которые сразу же оказали ему помощь , я воздержался от стрельбы. Кроме этого, я мог слышать хруст шагов снаружи. Если бы американцы уже были там и один из них бросил ручную гранату через щель для стрел, это была бы моя участь. Несмотря на эти мысли, я все еще пытался установить пулемет на позицию, но щель была слишком узкой. Я не мог правильно установить сошки и не мог наклониться вперед настолько, чтобы принять отдачу. Моя попытка с треском провалилась. Отдача ударила меня в правое плечо, и пулемет с грохотом упал на землю. Теперь с меня было достаточно. Я спустился в подвал, где парни вопросительно посмотрели на меня. Я кратко отчитался и заключил: ‘Мы сидим, как крысы в мышеловке!’
  
  Артиллерийский передовой наблюдатель сказал мне, что он отдал приказ открыть огонь по нашей собственной позиции. Я не знаю, отдавали ли мы, передовые наблюдатели за минометами, аналогичный приказ с верейскими огнями. Это маловероятно, поскольку огневая позиция, должно быть, испытывала то же самое, что и мы. Замок Торн обстреливался нашим собственным оружием, а также велся шквальный огонь по американской пехоте, наступавшей на Кройцвайлер.
  
  После короткого обсуждения мы решили сдаться, иначе нас выкурили бы. Одному из нас пришлось бы выйти наружу. Никто не хотел ехать первым, но ребята придрались ко мне, поскольку, по-видимому, я однажды случайно сказал что-то о том, что немного говорю по-английски. Я открыл дверь подвала и перелез через труп капрала, который забрал у нас штурмовую винтовку. Он был убит выстрелом в голову снайпером с другого берега Мозеля. Поврежденный экран, который укрывал нас от вида с реки, упал , и прошлой ночью мы не сочли нужным устанавливать его снова. Никто не чувствовал ответственности, и этот бедняга умер из-за этого.
  
  Теперь моей главной проблемой был снайпер напротив, потому что, когда я поднимусь по ступенькам, он будет держать меня на прицеле. Случится ли со мной то же самое, что с капралом на ступеньках подвала? По собственному опыту я знал, как велико желание нажать на спусковой крючок, когда у тебя на мушке враг. Я поднял руки так высоко, как только мог, взобрался на первую ступеньку и громко крикнул: ‘Американские солдаты, мы сдаемся!’
  
  Ответа не последовало. Я взобрался на следующую ступеньку, высоко подняв руки, и снова закричал. Затем третья ступенька, и парень, должно быть, теперь может видеть мои руки, подумал я. Затем четвертая ступенька. Я вспотел. С пятым шагом он наверняка увидел бы мою голову. Держал ли он меня в прицеле? Нажмет ли он на спусковой крючок? Он этого не сделал, поэтому я медленно поднялся по оставшимся ступеням и остановился во внутреннем дворе замка.
  
  Громко окликнув, я обернулся и получил ответ. Из соседнего подвала, который мы использовали в качестве туалета, вышло около десяти американцев. Они окружили меня и наставили на меня оружие. Их лидер, которого я принял за старшего сержанта, взвел курок своего большого револьвера и направил его мне в живот. Я испытал огромное облегчение, потому что снайпер теперь не мог в меня попасть. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, пока я несколько излишне не повторил: ‘Мы сдаемся!’
  
  Командир отделения указал в сторону подвала. - Сколько? - спросил я.
  
  Я пожал плечами. ‘Я не знаю, может быть, шесть или восемь. Некоторые мертвы, как он", и я указал головой в сторону мертвеца. Американцы вытянули шеи и посмотрели вниз. Это удовлетворило руководителя секции. ‘Пусть они поднимутся, руки вверх и без оружия!’
  
  Поэтому я крикнул снизу: ‘Парни, отстегните ремни, уберите оружие и руки вверх, затем выходите!’
  
  Первым был артиллерийский передовой наблюдатель, который ухмыльнулся мне и бросил понимающий взгляд. (Тем временем они привели рацию в негодность.) Включая меня, всего нас было шесть человек. Казалось, что война для нас закончилась, и мы выжили. Они вывели нас с внутреннего двора наружу через большие арочные ворота. Танк "Шерман" стоял чуть дальше вместе с тремя или четырьмя другими. Еще несколько человек вышли в качестве заключенных из внешних подвалов. Всем нам было ясно, что выхода из этой ловушки нет.
  
  Затем мы услышали первые выстрелы наших 105-мм орудий. Все бросились в грязь, немцы и американцы, пытаясь зарыться в землю. Здесь был бы шанс спастись. Это означало бы бежать назад под огнем наших собственных снарядов, надеясь, что они не достанут меня и что американцы не будут стрелять вслед. К тому времени, как я все обдумал, возможность была упущена. Такие вещи нужно делать не задумываясь, но сегодня я рад, что не сделал этого.
  
  Со сцепленными за шеями руками, они повели нас по дороге, идущей от Мозеля. Там лежали убитые враги, которых я застрелил. Один из охранников указал на них угрожающим жестом. Я был последним в очереди. Когда мы свернули на дорогу, ведущую к берегу реки Мозель, я остановился и еще раз обернулся, глядя на разрушенный замок Торн. Это было ужасное зрелище, и я поклялся себе никогда его не забывать. Эту клятву я сдержал. Мой охранник, долговязый парень, жующий жвачку, резко ткнул меня в грудь стволом своего автомата и сказал: ‘Пошли!’ - выражение, которое мне приходилось часто слышать.
  
  Они отвезли нас в Ненниг для нашего первого допроса. Там уже находилось около десяти человек, включая капитана и командира батальона из Кройцвайлера, которые на удивление быстро попали в плен. Первым вошел артиллерийский передовой наблюдатель, затем, примерно четверть часа спустя, я. Проходя мимо, передовой наблюдатель прошептал: ‘Берегись ударов!’
  
  В комнате находились офицер, который хорошо говорил по-немецки, и задиристый сержант. Они знали меня по имени, поскольку американцы прослушивали нашу телефонную линию. Технически это было легко возможно, поскольку у нас не было двойных линий, только одна полоса с землей. Его первый вопрос: ‘Где ваша огневая позиция?’
  
  Я сказал: ‘Я не предам его. Вы не можете заставить меня’.
  
  Офицер отступил, и сержант нанес мне удар кулаком. Тем не менее, это было не очень сильно и предназначалось только для предупредительного выстрела. Затем офицер сказал: "Теперь ты скажешь мне?" Вот карта. Покажите мне, где здесь находится ваша огневая позиция.’
  
  Тогда я понял, что делать. Без колебаний я показал ему место, где была наша первая огневая позиция. ‘Нет, ’ сказал офицер, ‘ там нет огневой позиции. Наши танки уже там.’
  
  Я не заставил ждать свой ответ. ‘Тогда мы переместили его. У меня больше не было вербального контакта. Огонь был вызван только прожекторами Verey и трассирующими.’
  
  К моему облегчению, он согласился с этой возмутительной ложью, и меня отвели обратно к остальным. Хотя сержант Шульц номинально был старшим передовым наблюдателем, они оставили его в покое. Таким образом, мы пережили первые критические часы. Ближе к вечеру они отвезли нас на грузовике в тыл. Битва за замок Торн закончилась, а для нас - война. И самым важным было то, что мы выжили!
  
  
  ЭПИЛОГ
  
  
  Завершая этот рассказ, небольшой постскриптум. Я не мог забыть замок Торн, воспоминания о 20 февраля 1945 года были слишком сильны. Впервые я проезжал мимо в 1953 году, когда в Кройцвайлере проходил фестиваль пожарной команды. Замок все еще выглядел плачевно, но, по крайней мере, крыши были восстановлены. Я вернулся на Мозель в 1956 и 1959 годах и смог увидеть прогресс, достигнутый в нелегком процессе реставрации. Наконец, посетив замок осенью 1995 года, я дал о себе знать. ‘Хозяин замка’, доктор барон фон Хобе-Гелтинг принял меня очень радушно и назвал ‘последним защитником замка’. Мы проговорили в его офисе добрый час, затем отправились на экскурсию по помещению, которая навеяла старые воспоминания.
  
  Я обнаружил, что несколько ветеранов наших бывших противников, 94-й пехотной дивизии США, также были здесь, и это место имеет для них такое же значение, как и для меня. Они даже профинансировали и установили Памятник мира в стратегическом пункте между Зинцем и Оберлейкеном, надпись на котором была подписана тогдашним президентом Бушем. На открытие пришли ветераны с обеих сторон. К сожалению, меня среди них не было, хотя я, по-видимому, был единственным военнослужащим 256-й фольксгренадерской дивизии, выжившим в боях здесь и позже.
  
  Так называемый Оршольц-Свитч, земля между Сааром и Мозелем, сильно пострадала в многомесячных боях; все деревни были в значительной степени разрушены, сожжены, а поля опустошены. Но благодаря неустанному трудолюбию жителей деревни были восстановлены, а сельская местность процветает. Сегодня замок Торн - это виноградник. Был восстановлен даже Кройцвайлер. Эвакуированные жители смогли вернуться в свою разрушенную деревню только в апреле следующего года. Мужчины обыскивали окрестности в поисках мертвых, которые остались лежать повсюду после ухода американцев. Двенадцать человек были найдены и похоронены на кладбище Кройцвайлер. Когда несколько лет спустя Немецкая комиссия по военным захоронениям захотела перенести их, жители деревни возразили, поэтому павшие до сих пор лежат в земле, которую они защищали. Сегодня над подвалом в Кройцвайлере, где я провел ночь, стоит великолепный гостевой дом с комфортабельными номерами и превосходной кухней. К сожалению, в годы после 1945 года в результате подрыва на наших минах произошла череда смертей и ранений, но сейчас все это забыто.
  
  Многие из моих бывших товарищей покоятся на военном кладбище в Кастелле, где я провожу много часов в размышлениях, а также возлагаю цветы. Мой бывший командир полка, подполковник Глиман, нашел здесь свое последнее пристанище. Они сражались и погибли, добросовестно выполняя свой долг в соответствии с присягой, требуемой законом. Пусть земля будет пухом к вам, товарищи!
  
  
  
  ТРИ
  Спиной к Берлину
  
  
  ГЕРХАРД ТИЛЛЕРИ
  
  
  
  Первоначально я получил копию рукописи Герхарда Тиллери от Иоахима Шнайдера, историка-любителя из Франкфурта-на-Одере, и нашел ее чрезвычайно полезной для сведения воедино событий, описанных в моей книге "Жуков на Одере" . Позже я смог установить контакт с автором в Бремене и получил его разрешение воспроизвести этот замечательный отчет о его опыте стрелка на фронте в Одербрухе, при отступлении к Берлину, боях в окруженном городе и прорыве на запад.
  
  
  Курсы повышения квалификации офицеров в Лüбеке, которые должны были продолжаться до 15 марта 1945 года, были прерваны 16 февраля. Мы уже находились в Клевербрюке на десятидневных полевых учениях, когда пришел приказ. Мы все надеялись стать сержантами 15 марта и получить отпуск, но русские уже форсировали Одер, американцы также подбирались все ближе, и на фронте был нужен каждый человек.
  
  15 февраля я пошел со своим товарищем Хиннерком Оттерштедтом в кинотеатр в Бад-Швартау, и когда мы вернулись на полевые позиции в Клевербрюкке в одиннадцать часов, все наши товарищи были готовы маршировать обратно в казармы. Мы быстро собрали наши вещи, а затем отправились обратно в Камбре-Казерне, где обменяли наш старый комплект на новый и раздали все, что не было абсолютно необходимо. Я собрал свои личные вещи и отправил их знакомому в Лü бек.
  
  Затем мы строем, громко распевая песни, промаршировали к железнодорожной станции. Теперь, когда мы шли в бой, нас переполнял энтузиазм. Все мы были молодыми потенциальными офицерами, большинству из нас было по 18 лет, и нам не терпелось попасть туда. Никто из нас не поверил бы, что война закончится и будет проиграна в ближайшие три месяца и что вскоре многих из нас уже не будет в живых.
  
  Нас погрузили в товарные вагоны и, наконец, на рассвете отправили в путь. Мы обсуждали, поедем ли мы на восток или на запад. Теперь, наконец, мы знали; мы ехали на восток. К полудню мы добрались до Хагенова в Мекленбурге. На следующий день мы добрались до Берлина, а затем в тот же вечер до Потсдама. Здесь мы снялись с тренировки и отправились в казармы. На следующее утро нас осмотрели и выдали пайки на дорогу, оружие и боеприпасы. Во второй половине дня мы могли выйти. Я пошел с Варрельманом и Гесснером в гарнизонную церковь, а затем во дворец. Несколько дней спустя был сильный бомбардировочный налет, в результате которого большая часть города была разрушена.
  
  Из Потсдама наше путешествие привело нас в Вербиг. Чем ближе мы подходили к фронту, тем более сердечно нас встречали жители, которые все надеялись, что мы сможем остановить русских на Одере и отбросить их назад.
  
  Из Вербига мы прошли маршем через Фридерсдорф в Долгелин, где находился командный пункт дивизии "Берлин", к которой мы теперь принадлежали. Нас определили в офицерско-кадетские полки ‘Дрезден’ и ‘Потсдам’. Вместе с 15 товарищами из Лüбека я отправился в полк 1234 ‘Потсдам’, где остальные проходили различные учебные курсы и офицерские кадетские училища.
  
  Мы прошли маршем в Заксендорф, где нас приветствовал командир нашего батальона капитан Альбрехт. Заксендорф находился в Одербрухе, на совершенно плоской местности. Мы искали, чем бы перекусить в Заксендорфе, так как наши дорожные пайки давно закончились. В пекарне каждый из нас купил по полбуханки только что из духовки, затем колбасу из мясной лавки и табак из паба.
  
  Я сел отдельно от своих товарищей в придорожной канаве, съел свой хлеб, выкурил трубку и написал короткое письмо домой своим родителям. Это был мой день рождения. Мне было 19 лет.
  
  До линии фронта оставалось еще около четырех километров. В безоблачном небе появилось несколько русских истребителей и штурмовиков, но вскоре они скрылись при появлении наших собственных истребителей. Командир нашей дивизии произнес речь: ‘Фюрер желает, чтобы плацдарм Лебус был ликвидирован как можно скорее. Недаром здесь наши лучшие полки, и вы можете гордиться тем, что принадлежите к этим полкам.’
  
  В тот вечер мы должны были отправиться в Ратшток, сразу за линией фронта, рыть траншеи. Мы оставили наши рюкзаки у ротного квартирмейстера-сержанта, взяв с собой только абсолютно необходимые предметы, такие как оружие, вещмешок и пайки. Мы даже не взяли с собой набор для умывания и бритья, полагая, что вернемся.
  
  Той ночью длинная колонна повозок вывезла картофель и зерно из Ратштока, который был полностью эвакуирован из своих жителей. Русские услышали шум и начали открывать огонь по дороге, но намного позже того, как конвой ушел. Мы молча маршировали вперед в наших рядах, когда несколько взрывов, поднявших отвратительный дым, внезапно прогремели совсем рядом с нами, и мы молниеносно исчезли в придорожных канавах. По мере того, как взрывы постепенно приближались, наш энтузиазм угас. В конце концов Иван успокоился, и мы смогли продолжить наш путь. Мы хорошо пережили наше боевое крещение.
  
  В Ратштоке, который был сильно поврежден в результате обстрела, мы явились на командный пункт батальона. Однако сейчас было два часа ночи, так что нам больше не требовалось рыть траншеи. Вместо этого мы могли бы спать по очереди, пока кто-то из нас нес вахту.
  
  Командный пункт батальона располагался на ферме Ратшток-мэнор, единственной крупной ферме в этом районе, и был окружен небольшими зданиями. Русские, естественно, могли предположить, что в этих зданиях будут размещены солдаты, вот почему они время от времени обстреливали их. Наблюдатели предыдущего дня установили, что противник подтягивает подкрепления и ожидается атака, поэтому нас держали в резерве в поместье. Мы должны были нести вахту в течение двух часов, а затем могли спать четыре. Утром я стоял на страже, и из окна второго этажа мне открывался хороший вид на окрестности. Однако я не видел никаких русских, поскольку наши снайперы вели огонь на расстоянии 600 метров. Я только что закончил свое дежурство, когда русские снова обстреляли усадьбу. Попадание за попаданием достигало цели, и постепенно здание начало разрушаться. Мы спустились в подвал и ждали, когда прекратится стрельба, но казалось, что вместо этого это будет наш конец. Потолок подвала начал трескаться, и на нас сверху посыпался мел. Еще час такого положения, и мы точно знали, что будем погребены под обломками.
  
  
  Мне нечего было курить, и я одолжил восемь сигарет у Хиннерка Оттерштедта. Я так и не смог их вернуть. Наконец, когда от здания ничего не осталось, русские прекратили огонь.
  
  В тот вечер мы отправились на передовую и были разделены между несколькими ротами. Оттерштедт, Хинтце, Бебензее, Тоде, Шуне, Мейеринг и Борстельман отправились в соседнюю роту, в то время как я остался с Гесснером, Варрельманом, Эрхардтом, Берклерсом, Полмейером, Кралем, Гиллнером и Пфаррхофером в 4-й роте, где командиром нашей роты был младший лейтенант Райффершайдт, а командиром моего взвода - старший сержант Лауффен.
  
  Чем дальше мы продвигались вперед, тем сильнее становился пулеметный огонь. Разрывные пули разрывались повсюду вокруг нас. Об их ужасающем действии мы узнаем позже. Они взрывались с громкими хлопками впереди, позади, рядом с нами и над нами на деревьях. Мы добрались до траншеи сообщения, через которую нам пришлось ползти на четвереньках, и в конце концов добрались до линии фронта без потерь.
  
  Командный пункт роты находился в блиндаже размером примерно два на три метра и высотой в один метр. Командир роты поприветствовал нас и распределил по взводам. Мы с Уоррельманом отправились во 2 взвод. Позиция проходила через лес. Системы сквозных траншей не было, только окопы через каждые 12-15 метров. Русские были примерно в 30-40 метрах перед нами. Слева от нашей позиции протекал ручей шириной около восьми метров, который был Альте-Одером, притоком реки Одер. Справа от нас проходила железнодорожная насыпь. Мы окопались на одной стороне ручья, Иван - на другой. Именно туда командир роты отправил меня в первую очередь. У меня волосы встали дыбом, когда я услышал, что русские так близко. Мы могли разговаривать только шепотом. Каждый звук, исходящий от русских, каждое громко произнесенное слово было отчетливо слышно. Ручные гранаты бросали днем и ночью, и каждый день здесь были потери. К счастью, на левом фланге понадобился пулеметчик, и я получил эту работу. Мне повезло, потому что несколько дней спустя, когда русские атаковали, на правом фланге никто не выжил. Я взял свой пулемет и перешел на левый фланг роты, где стал связующим звеном с соседней ротой.
  
  Однако из нашего леса было мало что видно, так как почти все деревья были превращены в пни в результате обстрела. Ветки и прутья валялись на земле и использовались нами в качестве маскировки.
  
  Другой берег Альте-Одера, на котором сидел Иван, был выше нашего, поэтому русские всегда могли нас не заметить, и мы не осмеливались покидать наши окопы днем. Я был в паре со старым, прошедшим фронтовой опыт капралом Альбертом Шиммелем, который участвовал в русской кампании с самого начала. Он показал мне все приемы, которым мы, новички, должны были научиться. Он вырыл себе яму длиной около 1,60 метра, шириной 80 сантиметров и глубиной в метр, но в яме уже была грунтовая вода, поэтому у нас постоянно были мокрые ноги. В Заксендорфе мне выдали камуфляжный костюм, который был очень теплым и непромокаемым. Погода была довольно плохой; шел сильный дождь, и несколько раз выпадал снег.
  
  Мои ноги замерзли, и у нас не было возможности позаботиться о них. Мы не могли покинуть нашу нору из-за снайперов, которые часто стреляли. Ночью мне приходилось каждые два часа вступать в контакт с правой рукой из соседней компании.
  
  Когда я пошел на контакт в первый раз, я так заблудился в темноте, что не смог найти дорогу назад. Я подошел к Альте-Одеру, и русские услышали меня и открыли огонь. Я искал укрытия от их пулеметов в окопе, но это было не так удобно, когда посыпались ручные гранаты. К счастью, Иван вскоре снова успокоился, но воронка была полна воды, и мне пришлось пролежать в ней около пяти минут, промокнув насквозь. Стуча зубами, я продолжал ругаться, пока не связался с соседней компанией, которая находилась всего в 30 метрах от меня. К моей радости, я обнаружил там Бернхарда Мейеринга, а слева от него лежали Оттерстедт и Полмейер. Я сказал, что снова навещу их на следующий день.
  
  Ночью никому не разрешалось спать, а днем спалось всего четыре часа, так как нам приходилось нести восьмичасовую вахту. Благодаря обильным сигаретам и хорошему пайку, мы не слишком страдали от усталости в течение первых нескольких дней. В организме все еще оставались резервы, которые, однако, вскоре были израсходованы. Ночью всегда что-то происходило, тут и там летали ручные гранаты, выдавались пайки и боеприпасы. Днем вообще не было никакого движения, поскольку весь район за линией фронта находился под наблюдением русских.
  
  В то утро мне не нужно было нести вахту, и поэтому я мог спать, но мне было ужасно холодно в моей мокрой форме. Альберт Шиммель вырыл небольшую яму рядом с нашим окопом, накрыл ее балками и выстелил соломой, где я и лежал сейчас. Альберт дал мне свою шинель, но я все еще не мог уснуть. Моя одежда медленно высыхала. Затем ровно в 12 часов русские возобновили свой полуденный концерт, обстреливая нас из минометов, когда мы присели в нашем блиндаже.
  
  Примерно через полчаса стрельба стихла, и Альберт лег спать, пока я писал письмо своим родителям. Время от времени раздавался выстрел, стоило кому-нибудь из нас неосторожно пошевелиться.
  
  В тот вечер я вернулся в нашу соседнюю компанию, чтобы повидаться с Мейерингом. Первое, что он мне сказал, это то, что и Хиннерк Оттерштедт, и Полмейер мертвы. Полмейер покинул свой окоп и был убит выстрелом снайпера в голову. Оттерштедт пошел ему на помощь и тоже был убит. Итак, всего через два дня мы уже потеряли двоих убитыми, и когда позже я разговаривал с Уоррельманом и Берклерсом, они оба сказали одно и то же: ‘Буду ли я следующим?’
  
  Совершенно подавленный, я вернулся в наш окоп и рассказал об этом Альберту Шиммелю. Он заметил, что они не будут последними.
  
  Затем я должен был вернуться на командный пункт роты и забрать пайки, но поскольку я не знал, как ориентироваться в лесу, Альберт вызвался пойти за мной. Я ждал полчаса, час, но он не вернулся. Русские снова вели огонь из всех калибров, и мы тоже не экономили боеприпасы. Я стрелял по их дульным вспышкам из своего пулемета.
  
  Поскольку Альберт все еще не вернулся, я доложил командиру взвода, который отправил на его поиски посыльного Хайнца Варельманна. Альберт был ранен в руку. На замену Альберту я получил сержанта Гиллнера, которого назначили в роту одновременно со мной.
  
  У нас не было возможности помыться или побриться. Постепенно мы стали более расслабленными, не пригибаясь при каждом выстреле или взрыве. Вы ожесточились ко всему этому, вы привыкли к такой жизни и просто смотрели в лицо всему, что надвигалось. Через некоторое время начали проявляться последствия усталости. Мое лицо осунулось, и жир, который я накопил в мирные дни Л üбека, вскоре исчез. Но рационы были довольно хорошими. Каждый день мы получали полбуханки хлеба и что-нибудь, чтобы намазать на него, и каждый вечер мы получали что-нибудь из полевой кухни, хотя это всегда было холодным.
  
  Русские регулярно обстреливали нас в полдень, так что мы могли практически установить время по нему. Вернер Бüклерс был ранен во время одной из таких бомбардировок, когда он не смог достаточно быстро добраться до бункера, получив осколок в бедро.
  
  К тому времени, как мы пробыли там три или четыре дня, третий из нас, беккеров, Бернхард Мейринг, был убит, а Бебензее ранен в соседней роте. Мы еще и недели не пробыли на фронте, а уже потеряли троих убитыми и двоих ранеными.
  
  Всякий раз, когда погода была благоприятной, появлялись русские истребители и штурмовики, сбрасывали бомбы и стреляли из своих орудий. Однако они не слишком беспокоили нас, поскольку эти атаки были в основном направлены в наш тыл. Русские пунктуально возобновили свой концерт 2 марта, но гораздо более интенсивно, чем раньше. Когда бомбардировка продолжалась более получаса и начала усиливаться, мы знали, что атака наверняка последует. Снаружи был ужасный шум. Я сидел в бункере с Гиллнером. Раздался вой и грохот, вокруг свистели щепки, ударяясь о пни, вокруг летали ветки, повсюду летали песок и навоз, в воздухе стоял запах гари. В промежутках можно было слышать крики раненых. Наконец, спустя почти два часа, стрельба резко прекратилась. Тогда мы поняли: ‘Они сейчас наступают!’
  
  В следующий момент русские открыли ружейный и пулеметный огонь, смешанный с криками "Уррахс!" "Иванов". Русские перепрыгнули через железнодорожную насыпь справа от нас, не встретив серьезного сопротивления. Лишь немногие из нас пережили бомбардировку, которая была особенно тяжелой в этом секторе, а те, кто не смог бежать, вскоре были подавлены численным превосходством. Я слышал шум наступающих русских справа, но никого из них не мог видеть из-за леса. Мы также не могли оставить свои позиции, поскольку должны были ожидать, что русские перейдут Альте-Одер перед нами. Они продолжали наступать и вскоре оказались у нас за спиной. Они встретили небольшое сопротивление со стороны Ратштока и вскоре захватили деревню. Это поставило нас в неловкое положение, поскольку русские теперь были впереди, позади и по обе стороны от нас. Они продолжали наступать и были остановлены только у Заксендорфа.4 Наша соседняя рота отошла, и теперь мы были отрезаны.5 Хайнц Варрельманн, связной нашего взвода, принес приказ об отходе, и мы собрались на командном пункте роты. Теперь наш взвод насчитывал 26 человек.
  
  Самой большой трудностью было выбраться из наших нор незамеченными. Русские, естественно, определили каждую нору и сомкнулись вокруг нас. Из нашей четверки Гиллнер и я были счастливчиками, оставшимися в живых. Прикрывая со всех сторон, мы вышли на опушку леса. То, что мы затем увидели, заставило нашу кровь застыть в жилах. Тысячи русских беспрепятственно проходили мимо, танки, орудия и повозки, все направлялись на запад. Они были всего в 200 метрах от нас и понятия не имели, что мы все еще в лесу, полагая, что мы отступили.
  
  Старший сержант Лауффен отдал приказ ни в коем случае не открывать огонь, так как это только выдало бы нас. Мы окопались и дождались вечера. Остальная часть компании находилась примерно в 300 метрах к северу от нас, и мы могли общаться только с помощью бегуна.
  
  Младший лейтенант Райффершайдт приказал нашему взводу с наступлением темноты прорваться вместе с ротой. Разведывательная группа обнаружила позицию, которая, казалось, была занята слабо, и именно там должен был произойти прорыв. Когда младший лейтенант Райффершайдт послал к нам гонца своей роты, гренадера Райффена, он заблудился в лесу и довольно долго нас не находил. Тем временем компания из примерно 60 человек разделилась.
  
  Теперь наш взвод был предоставлен сам себе, и никто не знал, в какую сторону ушла рота. Почти все здания в Ратштоке были охвачены огнем, и, хотя мы находились примерно в 600 метрах от них, было светло как днем.
  
  Перед прорывом мы уничтожили все, что могло помешать или предать нас; без половинок палатки, с6 ранцами, мешками и противогазами. У нас были только винтовки, когда мы вышли из леса, когда полностью стемнело. Впереди шел штаб-сержант Лауффен, затем ротный бегун, гренадер Райффен, сержант Краль, я, сержант Гиллнер, Хайнц Варрельманн, а затем остальная часть взвода. Мы могли ожидать, что русские в любой момент нас заметят и откроют по нам огонь. Не было сказано ни слова. Сначала мы шли через лес, затем пересекли дорогу и вышли на поле, которое постепенно поднималось к Ратштоку.
  
  Внезапно посреди поля нас окликнули: ‘Стой! Руки вверх!’. В двадцати метрах перед нами стоял тяжелый русский пулемет. Они увидели нас и немедленно открыли огонь. Стоя, мы все были бы убиты, поэтому мы бросились вниз, но мы не могли открыть ответный огонь, не задев друг друга.
  
  Что теперь? Повернуть назад? Но это дало бы врагу гораздо лучшую цель. Русские окопались, и их было трудно заметить. Однако, прежде чем мы смогли принять решение, среди нас начали раздаваться выстрелы, и нам пришлось лежать неподвижно. Было страшно лежать там, не имея возможности отстреливаться. Русские использовали разрывные пули. Я мог видеть, как вокруг нас взрываются снаряды, и грязь и песок летят нам в лица. Я подумал: ‘Вот оно!’ Я прижался лицом к земле, не желая больше смотреть, слушал и ждал конца.
  
  Затем послышалась стрельба из автоматов. Никто из нас не вскрикнул. Я не мог этого понять. Все ли они были тогда мертвы? Затем старший сержант Лауффен начал кричать: ‘Товарищи, прекратите огонь, мы ранены!’
  
  Русские продолжали стрелять. Старший сержант Лауффен крикнул еще раз, а затем замолчал. Когда русские вновь открыли огонь, я схватил Краля за ногу и сказал: ‘Давай, Краль, стреляй, стреляй!", потому что у него одного был пулемет. Он не ответил. Я снова потянул его. Его лицо упало с руки в песок. Он был мертв! Я осторожно подполз к Гиллнеру. Он лежал, зарывшись головой в песок. Я сдвинул его шлем назад и увидел его глаза: мертвые.
  
  Что-то пролетело по воздуху. Ручные гранаты! Я лежал неподвижно, не в силах пошевелиться. Ручная граната упала всего в двух метрах от меня, и я мог видеть искры. Затем она взорвалась. Я получил сильный удар по своему шлему, от взрыва у меня перехватило дыхание, вокруг меня посыпался песок, но я не был ранен. Очевидно, осколок попал в мой шлем, оставив вмятину. Шлем спас мне жизнь.
  
  Последовало еще несколько ручных гранат, затем наступила тишина. Затем кто-то двинулся впереди. ‘Теперь они приближаются, - подумал я, - но они не возьмут меня живым. Прежде чем я уеду, я возьму кое-кого с собой!’. Предпочитая продать свою жизнь как можно дороже, я вытащил чеку из ручной гранаты и собирался бросить ее, когда увидел, что это гренадер Райффен. Своим маленьким телом он нашел укрытие за штаб-сержантом Лауффеном и поэтому остался невредимым. ‘Давай, назад!’ - сказал он.
  
  Затем кто-то подполз сзади. Это был Гарри Уоррелманн. ‘Герд, ты ранен?’ он спросил.
  
  ‘Нет, а ты?’
  
  ‘Да, четыре раза – грудь, живот, ягодицы и бедра’.
  
  ‘Давай, назад!’ Я сказал, но он ответил: ‘Нет, это бессмысленно, я не справлюсь. Но когда ты снова приедешь в Дельменхорст, пожалуйста, навести моих родителей и расскажи им, что произошло.’
  
  Я сказал: ‘Ерунда, ты возвращаешься!’
  
  Но он покачал головой и сказал: ‘Поприветствуй моих родителей’. Затем он уполз.
  
  Мы с Райффеном осторожно поползли назад. Русские не могли видеть, как мы двигались, иначе они бы добрались до нас. Все товарищи, лежавшие там, были мертвы. Как только мы проползли примерно 30-40 метров, мы побежали обратно в лес, сначала согнувшись, но затем выпрямившись, так как знали, что русских там нет. Мы вернулись на командный пункт роты и выкурили сигарету.
  
  Теперь безнадежность нашего положения стала очевидной. Вокруг нас были русские и еще больше русских, ближайшие немцы находились в четырех или пяти километрах. Я думал, что пришел мой конец. Я подумал о своем доме и своих близких, которые сейчас могли бы в безопасности сидеть в бомбоубежище. Продолжался еще один воздушный налет на Берлин, потому что, хотя он находился в 70 километрах от нас, мы могли слышать стрельбу зенитных орудий. На следующий день русские прочесывали лес и находили нас. Я не хотел сдаваться, так как часто слышал, что русские убивали своих пленных. Внезапно мы услышали голоса. Мы с Райффеном осторожно выглянули и затем поняли, что это немцы. Это были еще шесть человек из нашего взвода, которые вернулись, не сумев уйти. Некоторые были совершенно подавлены и хотели перейти на сторону русских. Шансы прорваться были очень малы, но мы все равно решили попытаться.
  
  Между тем был уже час ночи, поэтому мы решили не прорываться к северу от Ратштока, тем путем, которым прошла рота, поскольку русские были бы там подняты по тревоге, а попробовать маршрут к югу от Ратштока.
  
  Мы вышли из леса, добрались до дороги и спрятались в паре окопов, чтобы наблюдать за движением. Русские проезжали всего в десяти метрах от нас, и мы могли слышать каждое сказанное ими слово. Многие пели, а грузовики ездили взад-вперед. Небо было затянуто тучами, но луна все еще пробивалась сквозь разрыв в облаках.
  
  Когда движение на дороге на мгновение приостановилось, мы пробились вперед к придорожной канаве и приготовились перебегать ее. К нашему ужасу, мы увидели, что русские окапываются всего в нескольких метрах от нас. Они были так увлечены работой, что не заметили нас, но нам пришлось бы возвращаться.
  
  Затем по дороге проехала повозка, запряженная лошадьми. Мы лежали в канаве, прижавшись лицами к земле, едва осмеливаясь дышать. Повозка проехала всего в нескольких метрах от моей головы, марширующая колонна следовала за ней. Мы не осмелились оставаться лежать там, так как они наверняка увидели бы нас, поэтому мы встали и пошли вместе с повозкой, как будто мы принадлежали ей, но затем из-за облаков вышла луна, и раздался крик: ‘Немцы!’
  
  Мы побежали так быстро, как только могли, через поле, русские яростно стреляли по нам, но не попадали, так как мы укрылись в воронках от снарядов. Мы могли видеть силуэты русских на фоне горящей деревни, когда они окружали поле, но нам всем удалось выскользнуть через брешь в их оцеплении.
  
  К этому времени русские были подняты по тревоге, и нам нужно было быть более осторожными. Скоро наступит утро, и горизонт станет светлее. Облачный покров рассеялся, и луна светила непрерывно. Мы решили поискать укрытие до следующего вечера и попытаться прорваться снова, когда русские успокоятся. Мы нашли укромное место в сарае для сбора репы, где улеглись на репу и укрылись соломой. Через некоторое время я понял, что от холода у меня коченеют конечности. Я шепотом посоветовался с человеком рядом со мной , и мы решили поискать другое укрытие.
  
  Мы уже собирались уходить, когда подошли несколько русских и, немного поразмыслив, начали рыть убежище всего в пяти метрах от нас. Нам пришлось остаться. Я замерз, и у меня затекли ноги.
  
  После того, как мы пробыли в этой опасной ситуации около часа, я внезапно увидел, как русский приближается к нашему сараю и направляется туда, где лежал Райффен. Нашел ли он его? Русскому нужна была только солома для его блиндажа, и он убрал ее с того места, где лежал Райффен. В мгновение ока Райффен ткнул своим автоматом русскому в лицо. Русский закричал и отшатнулся, переполошив своих товарищей. Мы выбежали из сарая так быстро, как только могли, и пересекли поля. Нас снова заметили. Теперь русские полностью проснулись, бегали туда-сюда и стреляли в том направлении, которое мы выбрали.
  
  На востоке становилось светлее. Нам нужно было устроиться на ферме на день. Затем, примерно в трех километрах от нас, мы увидели в небе огненные полосы, похожие на кометы, и взрывы сразу после этого. Ракетные установки! Там, очевидно, были немцы. Мы решили пойти вместе и попытаться прорваться к ним. Мы двинулись к ракетным установкам.
  
  Внезапно нас окликнули: ‘Стой!’ Перед нами был окоп, и мы попали под огонь из автомата. К счастью, там было несколько отверстий от снарядов, чтобы обеспечить нам укрытие. Пули свистели у нас над ушами, но когда мы открыли ответный огонь, русские убежали.
  
  Мы сделали крюк и двинулись дальше на юго-запад. Уже почти рассвело. Мы собирались перейти дорогу из Ратштока в Заксендорф, когда один из нас внезапно крикнул: ‘Стойте! Мины!’ Наши глаза были прикованы к окружающей обстановке, а не к земле или своим ногам, и теперь мы оказались в приятном беспорядке. Мы были посреди минного поля. Со всех сторон мы могли видеть места, где наши саперы закопали свои мины. Мы едва осмеливались дышать, думая, что нас в любой момент разнесет на куски. Они часто устанавливали противопехотные мины между минами "Теллер" большего размера, предназначенными для танков и грузовиков, и соединяли их проводами, чтобы при малейшем движении они приводили в действие. Ползая на четвереньках, мы прокладывали себе путь сантиметр за сантиметром.
  
  Минное поле задержало нас надолго, и теперь было совсем светло. Прямо у дороги находилась ферма, рядом с которой квадратом располагались четыре картофельных сарая. Мы расположились в этих сараях, поставив по часовому с каждой стороны. Остальные могли спать.
  
  Как только взошло солнце, один из часовых заметил танк с направленными на нас орудиями примерно в 3-400 метрах от нас. Был ли это немецкий или русский? Затем мы увидели, как с фермы вышли двое мужчин, один из них хромал и опирался на другого. У одного из них был чехол от противогаза, так что они, должно быть, немцы. Они снова исчезли на ферме рядом с танком.
  
  Чтобы добраться до этой фермы, нам пришлось бы миновать две другие, первая примерно в 100 метрах от нас. Мы бежали к нему так быстро, как только могли, понимая, что он мог быть взят русскими, но он был пуст, как и следующий. Оккупанты ушли несколько часов назад, и коровы мычали от боли в стойлах, так как их не доили, но мы ничего не могли с этим поделать.
  
  В доме, в который ушли остальные, все еще жили. Женщина не переставая плакала. Один из солдат был ранен, поэтому мы перевязали его и отнесли в танк. Экипаж танка не видел русских. Мы прошли!
  
  Невозможно описать нашу радость. Никто, возможно, не смог бы понять, через что мы прошли, если бы не прошел через это сам. Мы бродили всю ночь среди тысяч русских, часто всего в нескольких метрах друг от друга, стреляли друг в друга, были узнаны и все же прорвались.
  
  Роте также удалось прорваться, имея только двух легко раненых из примерно 60 человек. В общей сложности мы потеряли 16 убитыми из нашего взвода в 24 человека.
  
  Теперь у нас было только одно желание: что-нибудь съесть, а потом поспать, ничего, кроме сна. Позже нас отвезли на грузовике в отдел снабжения нашей компании в Заксендорфе. Русские уже обстреливали деревню. Квартирмейстер-сержант нашей роты сначала позаботился о наших желудках, а потом мы смогли уснуть, но когда мы растянулись на соломе в подвале, я обнаружил, что был просто слишком напряжен, чтобы заснуть. Наконец-то мне удалось немного поспать, но затем нам сразу же пришлось снова встать в строй.
  
  Мы надеялись на несколько дней отдыха, но предстояло сформировать новую линию фронта, и для этого требовался каждый человек. Нас послали вперед – без половинок палаток,3 банок из-под каши, противогазов или вещевых мешков.
  
  Русские были остановлены за Ратштоком, а между Заксендорфом и Ратштоком простирались открытые луга, по которым проходила линия фронта. Позиция нашего взвода находилась примерно в 100 метрах от последнего дома в Заксендорфе, и вскоре мы получили подкрепление. Нашим новым командиром взвода был старший сержант Бухал, юрист из Бреслау.
  
  В течение первой ночи (3/4 марта) мы вырыли наши окопы, а в течение следующей ночи между отдельными окопами были вырыты ползучие траншеи, которые позже углублялись до тех пор, пока система траншей не была завершена.
  
  Русские не рыли траншей, а занимали здания в Ратштоке, примерно в 400 метрах от нас.4 В течение следующих нескольких дней мы собирали двери и солому из разрушенных и покинутых зданий. Двери, которые мы использовали для перекрытия наших блиндажей, устанавливая по две за раз, защищали нас от минометного огня, хотя и не от прямого попадания.
  
  Теперь мы получали еду регулярно и вовремя. В сумерках фургон подъезжал по дороге до самой линии фронта. Сначала мне пришлось бы вернуться в фургон, чтобы поесть, поскольку у меня не было банок для каши, но потом я позаимствовал жестяную крышку для каши. После еды выдали боеприпасы, а раненых и мертвых забрали обратно. Тяжелораненых сразу же увезли обратно.
  
  Как только мы закончили обустройство нашей позиции, рота была заменена. Тем временем мы перешли к строительству альтернативных позиций, траншей сообщения и подкопов. Теперь у нас была не очень хорошо обустроенная позиция справа от дороги, где предстояло продолжить то же самое окапывание. Рота нашего батальона, находившаяся в резерве, заменила нас на старых позициях.
  
  Однажды, когда я ходил за едой, я встретил Йог#252;рген Шуне из ЛüНебурга, который был со мной в Лüбеке. Теперь он занимал мой старый блиндаж. Несколько дней спустя я спросил члена его роты, есть ли новости о нем, и мне сказали, что он мертв. Он пересиживал заградительный огонь в бункере и был мгновенно убит попаданием. Если бы нас не сменили несколькими днями ранее, погиб бы я.
  
  Мы ожидали, что русские продвинут свою линию фронта вперед, поэтому каждую ночь людей отправляли нести вахту примерно в 300 метрах перед нашими траншеями. Каждый взвод отправлял по человеку. Это было довольно неприятное чувство - провести четыре часа в полном одиночестве всего в 100 метрах от русских. Я всегда выкапывал себе неглубокий овражек, чтобы лечь. Через некоторое время начинаешь замерзать, несмотря на толстую зимнюю одежду. Каждый на этом дежурстве получил четверть литровой бутылки шнапса, который прекрасно защищал от холода, но вызывал чувство усталости. У русских тоже были люди, но, к счастью, я ни с одним из них не столкнулся. Я всегда радовался, когда мои четыре часа истекали.
  
  Как только мы заняли эту позицию, нас снова перевели на другую позицию примерно на километр южнее. Эта позиция была довольно ужасной, поскольку всего 50 метров отделяли нас от русских снайперов, которые очень осложняли нам положение.
  
  Однажды мне дали 24-часовой отдых, и я отправился на командный пункт роты, расположенный примерно в 200 метрах в тыл в здании. В течение дня я поднялся на уровень земли и мог видеть далеко за русскими линиями. В тот вечер мы сидели на кухне и готовили что-то для себя, когда сарай внезапно загорелся. Русские обстреляли его зажигательными шашками. Вскоре огонь перекинулся на другие здания, и нам пришлось спасаться бегством. Сержант Мü новая Зеландия, прекрасный парень постарше, был ранен. Он всегда беспокоился обо мне. Ночью, когда я возвращался с командного пункта роты, я шел пешком по полям, а не по мокрым, грязным траншеям. Хотя русские постоянно вели огонь по всему району, шансы попасть под обстрел ночью были невелики. Но всякий раз, когда М üновозеландец видел меня, он жаловался: ‘Тиллери, не будь таким беспечным!’ Однако шальная пуля попала в мозг именно ему. Он сразу потерял сознание, но все еще дышал, когда его доставили на Главный перевязочный пункт той ночью. Я не знаю, выздоровел ли он.
  
  После нескольких дней на этой позиции нас снова передвинули. Мы продвинулись еще дальше на юг, и каждый из трех взводов занял свою ферму, которая была превращена в опорные пункты. Фермы образовывали треугольник, а наш взвод занимал средний. От этих ферм остались только фундаменты, остальное было расстреляно русскими.7 Они уже прорыли линию фронта напротив нас, и фермы представляли собой хорошие мишени для русской артиллерии. Нам пришлось подвергнуться большому обстрелу, а также понести потери.
  
  Я делил каюту со старым старшим капралом, который по профессии был поваром. Каждую ночь он должен был готовить на командном пункте взвода, а мне приходилось нести караульную службу в одиночку. О том, чтобы выспаться, конечно, не могло быть и речи, потому что ночью происходило много событий. Пайки доставляли нерегулярно и всегда холодными. Результатом было то, что я, как и многие товарищи, заболел диареей от холодной пищи и грязной воды. Еда не была чем-то особенным, было много хлеба, но мало жира.
  
  Здесь был тяжело ранен баварский товарищ, а Альберт Гесснер из Бремерхафена был отправлен в больницу с переохлаждением. За последние недели рота значительно сократилась и насчитывала едва ли 60 человек. 15 марта полк был освобожден. В предыдущие дни мы заметили, что русские подтягивают подкрепления и явно планируют атаку, и фактически через несколько дней они атаковали и захватили Заксендорф.8
  
  Как только наша смена, недавно сформированный и оснащенный полк, была проинструктирована нами, мы отправились в Заксендорф, где нас ждали повозки, чтобы отвезти в Долгелин. Там у нас было несколько свободных часов, чтобы поспать и, прежде всего, помыться, что было невозможно в тех местах, откуда мы пришли.
  
  
  СОЛИКАНТЕ
  
  
  В тот же день нас отвезли на грузовиках в Ной Треббин, где мы оставались до следующего утра. Во время обеда мы с несколькими товарищами купили двух цыплят, и товарищ, который делил со мной окоп, приготовил их, чтобы получилось вкусное блюдо. Для нас это было совсем как в мирное время.
  
  Новый Треббин находился примерно в десяти километрах за линией фронта и еще не был очищен от его жителей, но среди них чувствовалась значительная нервозность, и нас часто спрашивали: ‘Вы можете их остановить?’ Хотя у них самих было немного еды, жители дали нам кое-что вкусненькое.
  
  Вечером мы отправились на прогулку. Я даже почистил ботинки и почистил форму для этого мероприятия, но с первым бокалом пива у меня закрылись глаза, и я вернулся в нашу квартиру, которая находилась в сарае. Я очень устал. Я неделями не спал всю ночь, максимум несколько часов днем. Я спал на сене, как на пуховой перине, и ни один обстрел или ружейный огонь не потревожил меня.
  
  На следующее утро грузовики доставили нас в окрестности Летчина, откуда мы двинулись маршем на Соликанте, примерно в 15 километрах к северу от К üстрина. Наш полк освобождал другой, понесший здесь тяжелые потери. Сначала нашу роту оставили в покое. Мы разместились на ферме "Соликанте Мэнор". Само поместье сгорело дотла, но стойла, домики сельскохозяйственных рабочих и амбары все еще стояли. Мы чувствовали себя как дома в подвале одного из сараев, где впервые могли как следует позаботиться о себе. Мы получали наши пайки вовремя и горячими. Мы также могли бы должным образом позаботиться о нашем оружии и снаряжении. Наконец, мы могли бы еще немного поспать.
  
  
  Как хорошо было сидеть на свежем воздухе в эту прекрасную весеннюю погоду или укрываться в наших апартаментах, когда шел дождь. Мы также нашли различные виды еды: картофель, горох, фасоль и кукурузу, которые мы готовили и жарили весь день.
  
  Именно тогда я впервые заметил, что у меня замерзли ноги. Часто я не мог спать из-за боли, и каждый шаг был мучением. Днем у нас не было никаких обязанностей, кроме чистки оружия и снаряжения, но ночью нам приходилось рыть траншеи на линии фронта. Российские военно-воздушные силы были очень активны в этом секторе, но направили свое внимание на наш тыл и не сильно беспокоили нас.
  
  Мы всегда были очень рады получать посылки с фронта, в которых содержалось печенье, конфеты, шоколад, глюкоза и т.д. К сожалению, это случалось не очень часто.
  
  После недели пребывания здесь нам пришлось занять свою очередь на линии фронта, которая проходила между деревнями Соликанте, находившимися в наших руках, и Амт Кинитц, которая была оккупирована русскими. Между деревнями было около 400 метров лугов, между которыми тянулись линии фронта. Позиции уже были подготовлены предыдущим полком.
  
  Русские были примерно в 120 метрах от нас. Командный пункт нашей роты находился на окраине Соликанте на ферме, которая была частично сожжена. Оттуда траншея тянулась вперед к линии фронта и обратно к командному пункту батальона в Соликанте. Справа от нашей роты находилось подразделение пехотного полка "Великая Германия".9
  
  Русские выдвинули сап вперед напротив нашей коммуникационной траншеи на расстояние 70 метров от наших траншей, перед которыми было ограждение из колючей проволоки, и установили мины перед своими позициями. В наших окопах было мало людей - по два человека через каждые 80-100 метров, расстояние до вражеских окопов было примерно таким же. Русские знали об этом и появлялись ночью, чтобы попытаться похитить людей, поэтому нам всегда приходилось быть очень бдительными.
  
  Ночью спать было запрещено, и днем нам почти ничего не удавалось. Вечером, после наступления сумерек, носильщики доставляли наши пайки, принося с собой боеприпасы и почту, но еда была холодной. Каждый день мы получали три четверти литра супа и полбуханки хлеба, но к ним почти не добавлялось масла или жира.
  
  Я получил свою последнюю почту в Л üбеке в начале февраля, и теперь, наконец, в конце марта у меня были еще новости, пришло сразу восемь писем. У меня не осталось писчей бумаги, и хотя мы часто спрашивали об этом у сержанта-квартирмейстера роты, мы все еще ничего не получили. В конце концов, я брал несколько пустых страниц из книг, чтобы писать на них, или обыскивал заброшенные дома в поисках писчей бумаги, когда возвращался днем.
  
  Меня назначили пулеметчиком. Вторым номером у меня был Иво Пфаррхофер из Вены, который был со мной со времен Дельменхорста. Сначала нас разместили справа от траншеи сообщения.
  
  И здесь русские устроили нам обеденный концерт в виде минометов и противотанковых орудий. Русские вели огонь прямо по окопам, и в результате у нас было много потерь. Поскольку русские уже знали наши позиции, мы соорудили альтернативные позиции для ведения огня, и я соорудил несколько огневых позиций справа и слева от траншеи сообщения. Часто я стрелял из своего пулемета с расстояния 30 метров вправо, затем быстро отбегал на 50 метров влево и стрелял снова.
  
  Ночью было много стрельбы. Русские могли видеть наши дульные вспышки и стрелять в них, и мы поступали с ними так же. Так это продолжалось бесконечно. Всякий раз, когда я стрелял, я быстро пригибал голову, и иногда пули просвистели всего на волосок надо мной.
  
  Днем, когда артиллерия и минометы не вели огонь, было сравнительно тихо. Время от времени раздавался выстрел, когда кто-то неосторожно двигался и его голова пробивала укрытие.
  
  Постепенно запас боеприпасов сокращался, и, к сожалению, толку от этого было немного. Мы получили лакированные патроны, которые постоянно застревали в казеннике. На случай атаки я всегда держал в запасе ленту с 1200 патронами для своего пулемета, из которых 300 были латунными.10
  
  Один из нас всегда нес дежурство по охране порядка в траншее, обычно командир отделения. Я всегда был рад получить дежурство по охране порядка в траншее, так как время пролетало быстро. К тому времени, как я прошел через раздел компании, моя вахта почти закончилась, но я остался, чтобы поболтать со всеми, потому что всегда было о чем поговорить. Часто мне требовалось пять часов, чтобы совершить обход.
  
  Моя нора была не просто окопом, как на предыдущем месте, а правильно сконструированной, и я устроился в ней поудобнее. У меня была подходящая установка для пулемета, поддерживаемая досками, и мы сколотили скамейку. Прямо рядом с пулеметной установкой у меня был блиндаж, в котором мы сидели под сильным артиллерийским огнем, чтобы быть поближе к нашему пулемету. Землянка, в которой мы спали, когда у нас была возможность, поддерживалась толстыми балками. Мы нашли несколько матрасов и пуховых одеял в разрушенном доме и соорудили удобное жилище, которому позавидовали бы наши товарищи, спавшие на соломе.
  
  Когда дни стали теплее, мы выкопали место для лежания глубиной 30 см, выстлали его соломой и грелись на солнышке. Мы хорошо все спланировали, но Ивана, к сожалению, все еще приходилось принимать во внимание.
  
  Однажды я только что закончил дежурство окопного санитара и хотел спать. Было незадолго до полудня, и русские открыли свой концерт, короткий, но необычайно насыщенный. Когда он закончился, раздался крик: ‘Тревога!’. Я немедленно подбежал к своему пулемету и осторожно выглянул в бойницу, но не увидел никаких признаков присутствия русских. Я подумал, что какому-то идиоту, должно быть, привидения привиделись. Двое мужчин, Плотный и Брункдорф, начали ужасно кричать. Что произошло? Один из них принял кротовью нору за русского, лежащего на земле, и поднял тревогу. Плотный и Брункдорф бежали вдоль траншеи и были ранены пулей, которая прошла сквозь щеку Плотного и выбила ему несколько зубов, затем попала Брункдорфу в грудь и застряла там. Ни одно из ранений не было серьезным.
  
  Русские разместили снайперов на крышах Amt Kienitz, которые мы не могли видеть. Они часто сидели на чердаках, откуда могли легко видеть нас. Если бы вы не были действительно осторожны и не высовывались, они бы вас увидели.
  
  Однажды сержант Хольст освободил меня от обязанностей окопного санитара. Почти ни у кого из нас не осталось зажигалок или спичек, так что, если вам хотелось покурить, вам часто приходилось проходить сотню метров, чтобы прикурить. Я попросил сержанта Холста принести мне сигарету на обратном пути. Прошло много времени, и я стал нетерпеливым, так как хотел покурить, а потом поспать. В конце концов я сам пошел искать огонек. Примерно в 30 метрах от моего блиндажа было место, которое было очень влажным, в результате чего глубина его составляла всего 60 сантиметров, и именно там я нашел сержанта Холста. Он был убит выстрелом в голову. Несколько дней спустя сержант Беренсен, славный парень, упал практически на том же месте, также с простреленной головой. Оба были неосторожны и позволили своим головам появиться над укрытием, были замечены и застрелены.
  
  Однажды я сам чуть не погиб, когда возвращался через траншею связи на командный пункт роты. Траншея связи также была местами очень сырой, и в этих местах были настелены утеплители. Между этими настилами была лужа длиной около двух метров, и все желающие пересечь ее должны были разбежаться и перепрыгнуть через нее, но для этого им, естественно, приходилось стоять прямо, и их могли видеть русские. Русские заметили это и открыли огонь по этому месту. Когда я подошел к нему, я поскользнулся на мокрой решетке и приземлился примерно в 20 сантиметрах от следующей. В тот же момент разрывная пуля просвистела на волосок от моей головы и разорвалась прямо передо мной. Если бы я не поскользнулся, она попала бы в меня.
  
  Однажды ночью, когда происходили самые разные вещи, Иво Пфаррхофер стоял у бойницы. Я уже выпустил очередь и спустился в блиндаж за новой лентой с боеприпасами, как вдруг услышал, как кто-то стонет и зовет меня по имени. Я позвонил Иво, но ответа не получил. Я нашел его на огневой точке. Он был ранен в горло и парализован. Его сразу же доставили обратно на командный пункт роты.
  
  На каждом участке было по человеку, наблюдавшему за позициями русских через окопный перископ. Однажды, когда я делал это, перископ развалился у меня над ушами. Его заметили русские, и пуля прошла прямо сквозь него.
  
  Однажды ночью, когда сержант Сингер принес пайки, он услышал необычный звук, как будто кто-то перерезал проволоку. Он пошел дальше, как будто ничего не заметил, и поставил контейнер с едой на землю, затем вернулся и увидел, как трое русских перерезают нашу проволоку при свете верейского патрона. К сожалению, его автомат заклинило, и русские ушли.
  
  В качестве замены Иво Пфаррхоферу я получил Йозефа Визера, 35-летнего баварца. Он был достойным парнем, но, к сожалению, мы не очень ладили. Он говорил на диалекте, который я просто не мог понять.
  
  Хотя ситуация была серьезной и наши потери тоже, мы не позволили ей расстроить нас. Каждое утро, как только начинало светать, я направлялся на командный пункт роты, чтобы доложить о состоянии своих боеприпасов, распевая достаточно громко и убедительно, чтобы услышал Иван.
  
  В нашем отделе снабжения работал сумасшедший парень, чье имя я забыл, который ходил в сюртуке и цилиндре как символ своей индивидуальности. У него был немецкий крест в золоте, и он был одним из наших самых успешных снайперов, застрелив более 130 русских. Он обычно сидел в сарае примерно в 300 метрах за линией фронта, и человек из роты наблюдал за ним. Всякий раз, когда он видел русского, снайпер стрелял в него. Однажды я явился в качестве наблюдателя и осматривал русские позиции в бинокль, когда увидел бегающую вокруг собаку примерно в 600 метрах от нас. Я сказал ему, и он попал в цель своим первым выстрелом.
  
  Нам пришлось много пострадать от русских противотанковых орудий, обстреливавших наши позиции. Однажды прямое попадание убило ефрейтора Пестеля в его блиндаже и ранило еще двоих. Русская тяжелая артиллерия вела огонь в основном по нашему тылу, тем самым щадя нас. Даже их военно-воздушные силы, которые были очень активны в этом районе, оставили нас в покое. В воздухе всегда были русские истребители, бомбардировщики и штурмовики, атакующие тыл. Однажды немецкий истребитель "Фоккер-Вульф" появился, маневрировал позади российского самолета, летевшего сзади, и сбил его. Русский вырвался.
  
  С другой стороны, нам часто приходилось терпеть русские ‘бомбардировщики’ ночью. Они проносились над нашими траншеями на высоте около 100 метров и сбрасывали на нас ручные гранаты и бомбы. Мы могли совершенно отчетливо видеть эти устаревшие бипланы. Я часто стрелял из пулемета по "Швейным машинкам", как мы их называли, но они были неуничтожимы.11
  
  Ночью резервная часть была занята рытьем траншей за линией фронта в качестве запасной позиции на случай прорыва русских. Однажды вечером, когда резервная часть шла с командного пункта роты во двор фермы, они получили прямое попадание минометной бомбы, и все восемь человек были ранены, некоторые серьезно.
  
  Сейчас было начало апреля, и погода часто была настоящей весенней. Однажды меня отправили чистить картофель в ротную кухню, расположенную на ферме примерно в двух километрах за линией фронта. Однажды, когда я разносил продовольствие, я встретил Шамми Тоде из Везерманнде, который был со мной в Лüбеке, выходящего с командного пункта роты. Теперь мы были единственными, кто остался в строю после нашего курса туда. Шестеро были убиты, пятеро ранены, а один попал в больницу с переохлаждением.
  
  Мы не видели и не слышали большую часть нашей артиллерии и авиации, но реактивные установки часто стреляли к югу от нас, недалеко от Кüстрина. Время от времени наша артиллерия выпускала несколько снарядов по русским напротив, которые отвечали нам непрекращающимся обстрелом.
  
  К концу марта наш разведывательный самолет уже подтвердил, что русские усиливают свои войска и перебрасывают больше техники. К началу апреля мы сами могли слышать эту активность. Мы постоянно слышали танки, грузовики и пение. Русские, должно быть, сосредоточили огромное количество войск, и было очевидно, что они собирались нанести большой удар в направлении Берлина.
  
  Мы несли все новые потери, неделями не получали смены и были измотаны. Русский огонь усиливался с каждым днем, в то время как наша собственная артиллерия стреляла все более экономно, что означало нехватку боеприпасов. Следовательно, русские могли беспрепятственно готовиться к атаке.
  
  Первая атака произошла 14 апреля. В 5 часов утра мы услышали стрельбу русских минометов, а секундой позже на нас посыпались бомбы. Раздался вой и грохот, в воздухе кружились осколки, кричали раненые, а в промежутках доносились грохот противотанковых орудий, вой зенитных орудий и трескотня пулеметов. Это было так, как будто весь ад вырвался на свободу. Через несколько секунд мы не могли видеть на расстоянии пяти метров из-за дыма и полос пороха, летящих нам в лица. Я сидел в своем блиндаже, прижавшись лицом к стене, ожидая, когда прекратится стрельба. Это продолжалось всего десять минут, но то, что произошло с нашими окопами за это время, не поддается описанию. Можно было только удивляться, что ты все еще жив. То, что раньше было правильно построенной системой траншей, теперь превратилось в неглубокую выемку в земле. Снаряды полностью разрушили траншеи.
  
  Но затем последовала вторая партия. Вражеский ружейный и пулеметный огонь усилился. Прижавшись к земле, мы ждали врага. То, что он сейчас придет, было несомненно. Внезапно огонь пехоты ослаб, и коричневая масса хлынула из русских окопов. В то же время открылся наш собственный огонь, но, несмотря на то, что погибло много русских, еще больше выходило из своих окопов. Вскоре первые из них достигли траншей справа от нас с криками ‘Ура!’ и ворвались в траншею сообщения. Затем они начали закатывать наши траншеи. Около 50 из них ворвались в траншею сообщения, и мы все время приближались. Нам пришлось передвигаться самим. Однако путь к командному пункту роты был отрезан, поэтому мы сначала пошли налево, а затем обратно по другой траншее сообщения. Но эта траншея была почти полностью разрушена, почти не дав нам укрытия, когда русские открыли по нам огонь, и мой второй номер, Йозеф Визер, был убит.
  
  На командном пункте роты все еще оставалась резервная часть, которая теперь оказывала сопротивление русским и сдерживала их продвижение, позволяя нам уйти. Но резервная часть не смогла удержать русских, и командный пункт роты был потерян. Мы заняли деревню Соликанте, постепенно насчитывая около 40 человек при поддержке пулеметного отделения. Совершенно запыхавшись, я занял позицию в придорожной канаве. Старший сержант Бухал лежал в канаве напротив. Он крикнул через дорогу: ‘Тиллери, у тебя есть сигарета?’
  
  Однако у меня были только табак и бумага, поэтому я перебросил ему кисет с табаком, но он тоже запыхался и просто не был готов скрутить сигарету, поэтому я аккуратно скрутил одну для него и бросил через стол.
  
  Тем временем русские были заняты разграблением командного пункта нашей роты. Мы медленно продвигались к нему, и младший лейтенант Райффеншайдт отдал приказ о контратаке. Я задавался вопросом, как мы могли бы отбросить в десять раз более многочисленную армию русских. Неужели они уничтожат всех нас до единого? Но приказ есть приказ. Мы достигли выхода из траншеи связи примерно в 200 метрах от командного пункта и увидели, что русские передвигаются. Затем мы атаковали. По команде мы побежали вперед, громко крича ‘Ура!’ Как только мы тронулись, нас уже никто не мог остановить. Мы атаковали, полные энтузиазма, стреляя на ходу, и не имело значения, когда мой пулемет заклинивало. Я потянул за рукоятку взведения, но безрезультатно. Что я мог сделать? Лечь и устранить затор? Нет, я тоже не мог этого сделать. Поэтому я бросился вперед, не стреляя, но крича все громче. Я был немного левее. Некоторые из нас обогнули ферму справа, некоторые направились прямо во двор фермы, а некоторые, включая меня, повернули налево. Русские искали спасения в бегстве.
  
  Мы думали, что все они покинули ферму. Я повернулся и побежал к тележке с жидким навозом, которая стояла в углу сада. Внезапно из тележки с навозом донесся отвратительный запах, так как несколько пуль прошили ее прямо рядом со мной. Двенадцать русских стояли не более чем в десяти метрах от меня в пристройке к траншее сообщения, где ранее стоял миномет. Один из них указал на меня и что-то крикнул. В тот же момент несколько товарищей вышли с фермы и забросали нас ручными гранатами. Инстинктивно я нажал на спусковой крючок, и пулемет выстрелил, все 50 выстрелов прошли без помех, когда я целился в центр группы. Некоторые бежали, но шестеро остались лежать там, а двое других прошли лишь небольшое расстояние. Я вставил новую ленту, но пистолет отказался стрелять снова.
  
  Тем временем мои товарищи обогнули ферму, и мы снова двинулись вперед вдоль траншеи сообщения. Русские быстро заняли свои старые позиции, а мы вновь заняли наши. Брешь была расчищена. Русские понесли тяжелые потери. Мы насчитали по меньшей мере восемьдесят убитых. Помимо снаряжения, мы захватили один тяжелый, два легких и несколько автоматов. Я взял один из последних. Мы тоже понесли потери; несколько убитых, включая Зеппа Визера, и несколько раненых. Младший лейтенант Голд, который всего несколько часов назад получил свое звание, был ранен при атаке. Он шел вперед один и ужасно кричал, когда его ранили в нижнюю часть живота.
  
  Русские сохраняли спокойствие до конца дня. Ночью нас сменили. Незадолго до этого сержант Беренсен был убит выстрелом в голову. Теперь в роте было всего 48 человек, хотя мы получили несколько замен.
  
  Подразделение, пришедшее нам на смену, было хорошо оснащено, имело боевой опыт и отдохнуло. В отличие от нас, мы потеряли часть нашего оружия, были измотаны и грязны. В любом случае помощь была абсолютно необходима, и это была большая удача - получить помощь за день до начала главного наступления русских.
  
  Новые войска прибыли на линию фронта ранним утром 15 апреля. Мы провели с ними краткий инструктаж, а затем двинулись обратно, довольные тем, что выбрались из этого опасного угла, и не завидовали нашим облегчениям - их задаче, но мы не знали, что русские прорвутся через них 24 часа спустя. Итак, мы подошли к тыловым позициям, которые тянулись примерно в трех километрах за линией фронта.
  
  Позади нас лежала деревня Альтфридланд, в которой все еще оставалось много мирных жителей, в основном фермеров. После нескольких напряженных недель мы надеялись, что сможем как следует отдохнуть. Сначала мы позаботились о своем оружии, а потом могли позаботиться о себе. Хорошенько вымывшись, мы почувствовали себя свежими, как новенькие.
  
  Мы занимали позицию, которая проходила перед усадебной фермой, и поэтому нам не приходилось все время прятаться в окопах, а жили в зданиях и выходили в окопы только по тревоге. Наконец-то у нас появилось время написать домой. Дома многих товарищей находились в районах, уже оккупированных русскими или американцами, и новости с фронта доходили до нас очень редко. Я читал в отчете вооруженных сил, что перед Бременом шли тяжелые бои, но надеялся, что мои письма дойдут до моих родителей. Недавно я получил несколько писем от моих родителей, и большая часть почты не доходила до адресата из-за многочисленных воздушных атак.
  
  Днем мы работали на нашей позиции, а ночью впервые за несколько недель смогли выспаться. Однако одному человеку из каждого взвода приходилось стоять на страже по полчаса за раз. Были распределены обязанности, и я отработал с 03.30 до 04.00 часов. Я рано лег спать на соломе, которую мы разложили в подвале, и спал как на пуховой перине, пока не пришло время заступать на караульную службу. Это был последний раз, когда я спал целую ночь за несколько недель.
  
  
  НАЧИНАЕТСЯ РУССКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ
  
  
  Я встал в 03.30, все еще полусонный, и занял пост, но мне не пришлось быть таким бдительным, как на передовой. Было очень туманно. Я обошел наши апартаменты и без десяти четыре проснулся с облегчением и был счастлив, что теперь могу проспать до утра.
  
  Когда я спускался обратно в подвал, я услышал хорошо знакомый звук; ‘Хлоп, хлоп", исходящий от Ивана. Он стрелял из своих минометов. Я принял это за утренний концерт и продолжил спускаться. Первые русские залпы обрушились на линию фронта, но попадания стали приближаться, пока не начали падать поблизости от нас. Но это было нечто большее, чем обычный утренний концерт. Наше здание получило несколько прямых попаданий. Иван обрушил на нас жестокий обстрел. Попадание за попаданием следовали разряды, и был слышен грохот, который исходил от их зенитных и противотанковых орудий, а также тяжелой артиллерии.12 Затем с командного пункта роты пришел посыльный: ‘Тревога! Немедленно занять пост!’
  
  Я добрался до траншей, перепрыгивая от окопа к окопу под сильнейшим огнем. Земля систематически вспахивалась, одна воронка перекрывала другую. Окопы уже страдали и начинали осыпаться. Один из товарищей из моего отделения был ранен осколком в спину.
  
  14-го, двумя днями ранее, я думал, что это была настоящая бомбардировка, но то, что русские устроили нам сейчас, было намного, намного хуже. Я не думал, что кто-нибудь сможет выжить. Каждый клочок земли был взрыхлен. Я прыгал в ямы, где уже произошел взрыв, поскольку каждый солдат знает, что два снаряда не попадают в одно и то же место. Минуты растягивались в часы. Наконец, через три часа стрельба ослабла и продолжилась позади нас, но мы знали, что вторая часть уже в пути. Теперь мы могли снова отстреливаться, поскольку больше не подвергались обстрелу.
  
  Люди бежали назад с линии фронта, в состоянии шока и без оружия. Тяжело дыша и дрожа, они кричали нам: ‘Иван идет!’
  
  Лишь немногие пережили обстрел на линии фронта и смогли убежать от русских, которые преследовали их по пятам. Их было не разглядеть, так как стоял такой туман, что вы едва могли видеть на расстоянии десяти метров, но вы могли их слышать. ‘Уррахи!’ становились все громче. Накануне я сдал свой пулемет в ремонт из-за постоянных помех, поэтому старший сержант Бухал отправил меня обратно на командный пункт роты за ним. Я нашел его, хотя место было пустынным, но когда я вышел снова, я услышал русские голоса в непосредственной близости и не смог вернуться. The Русские уже добрались до наших траншей. Был только один выход, и он вел в тыл. Я бежал на запад так быстро, как только мог, но мне нужно было нести свой тяжелый пулемет. Кроме этого, у меня при себе были коробка с патронами, русский автомат, мой пистолет, ручные гранаты и все мое снаряжение. Очевидно, я не мог бегать очень быстро. Русские голоса становились все ближе, и скоро они должны были догнать меня. Мне пришлось кое-что отбросить. Сначала полетел русский автомат, затем в грязь полетели ручные гранаты, затем ящик с патронами, и, наконец, я хотел выбросить автомат.
  
  Внезапно я услышал крик сзади: ‘Стой! Ручьи вверх!’ Пулемет улетел по высокой дуге. Я потянул за свои подсумки с боеприпасами, но не смог их снять. Когда я обернулся, я увидел очертания моего преследователя, который уже приставил винтовку к щеке. Затем он снова опустил ее. ‘Черт возьми, Тиллери!’ - сказал он, - "Захвати пулемет с собой!’ Это был не русский, а товарищ из моего взвода, Ганс Кальдековиц, у которого было ранение в голову. Когда прибыли русские, они не смогли вовремя уйти и были захвачены. Затем они смешались с наступающими русскими и постепенно вырвались вперед. Позже большая часть роты должна была встретиться снова.
  
  Следующей линией была тыловая линия обороны, которая проходила между Ситцингом и Кляйн-Нойендорфом за рвом шириной в четыре метра и 400 метрами открытого поля перед ним, очень хорошая оборонительная позиция.
  
  Тем временем русские проникли на своих танках в Кляйн-Нойендорф. В последнюю минуту несколько мирных жителей сбежали, нагруженные узлами со своим имуществом. Солнце рассеяло туман около 1000 часов, и мы смогли разглядеть танки. Затем зенитная батарея позади нас открыла огонь и расстреляла нескольких из них. Здесь я снова встретился с несколькими бойцами моей роты, которые заняли позиции по дороге на Кляйн-Нойендорф. В нашем районе оставалось тихо примерно до полудня, хотя из-за солнечного сияния появились российские штурмовики и истребители. Русские прорвались в соседнем секторе, и мы могли видеть их танки и грузовики примерно в двух километрах к северу. Они преодолевали всякое сопротивление массой своих танков, а следующая за ними пехота занимала позиции.
  
  
  На короткое время нам пришлось занять сектор южнее. Я прошел мимо блиндажа, который открывался в сторону русских, в котором сидел солдат. Я прошел около 50 метров, когда в него попало прямое попадание из противотанкового ружья. Я вернулся, чтобы помочь солдату, но он исчез, его просто разорвало на куски.
  
  Поскольку нам угрожала опасность окружения, нам пришлось снова отступить в течение дня. Мы могли видеть, как далеко продвинулись русские, по столбам дыма, поднимавшимся в небо, где бы они ни находились. В Вушевире, куда мы отступили, мы остановились на полдня. Затем в ночь с 16 на 17 мы снова отступили, не дав себе ни минуты сна. Повсюду на улицах можно было прочитать послание: ‘Берлин остается немецким!’
  
  Вечером мы подготовили новую позицию, но едва она была закончена, как нам снова пришлось отступать. Мы могли отступать лишь с трудом, потому что русские заметили наше отступление и пытались остановить нас артиллерийским огнем.
  
  На следующее утро, 18-го, мы заняли позиции на северо-восточной окраине Нового Треббина, где собрался наш полк. Собралось всего 34 человека, все остальные были либо убиты, либо ранены, взяты в плен, либо пропали без вести. Наша рота была все еще сравнительно сильной, в ней оставалось около десяти человек.
  
  Мы развернулись перед деревней. Вскоре прибыли русские и предприняли атаку, оказавшись в нескольких метрах от наших позиций, и мы даже захватили одну из них. Внезапно четыре самоходных орудия, которые поддерживали нас, исчезли, и теперь русские начали наступать на нас с танками. Поскольку мы вряд ли могли оборонять Ной Треббин менее чем сорока людьми, мы отступили. У нас уже было двое убитых и несколько раненых в деревне.
  
  Мы отступили примерно на три километра по открытым полям, пока не вышли к каналу шириной около десяти метров, который проходил между Ной Треббин и Готтесгабе, и здесь мы развернулись еще раз. Самоходные орудия из Ной Треббин вновь появились для нашей поддержки, но, когда русские атаковали большими силами танков, их пришлось взорвать, поскольку они не смогли пересечь канал.
  
  Мы отступили к другой канаве, где оказались по пояс в холодной воде, так как в противном случае русские увидели бы нас. Мой камуфляжный костюм промок насквозь и с него текла вода, а мне все еще приходилось нести свой автомат и коробку с патронами, поэтому я снял свои брюки с подкладкой и выбросил их; в конце концов, была весна. Я едва мог выбраться оттуда. С каждым шагом мои ноги глубоко увязали в грязи.
  
  Русские вскоре заметили нас и подвергли ров минометному обстрелу. Одна бомба упала в ров и убила трех человек, включая капрала Кальтейса. Затем нам пришлось пересекать открытое поле. Русские стреляли, даже когда отдельные люди переходили дорогу, используя минометы – и метко. В конце рва лежал раненный в ногу мужчина, который попросил меня помочь ему перейти. Хотя минометные бомбы падали близко, нам удалось переправиться невредимыми.
  
  Затем мы столкнулись с военной полицией, и всем, у кого было оружие, пришлось вернуться в строй, но штабным клеркам и персоналу снабжения было разрешено уйти, что мало способствовало повышению нашего боевого духа.
  
  Я снова был отделен от своей части. Хотя я знал, что они были рядом, военная полиция отказалась позволить мне найти их. Мне выделили беспорядочное, сколоченное отделение для развертывания вдоль линии деревьев перед Готтесгабе. У нас была связь с тылом с помощью посыльного. Когда я отправил гонца обратно с сообщением, он не появился снова. Я отправил другого гонца обратно с тем же результатом, поэтому вернулся сам, чтобы выяснить, что происходит. Я не нашел ни души. Они все вернулись, не сказав нам.
  
  Подразделение 15 и 16-летних из гитлерюгенда предприняло атаку у Готтесгабе и было отброшено с большими потерями. Я был развернут со своим подразделением вдоль восточной окраины деревни. Ночью русские ворвались в деревню с танками, и нам пришлось отступить.
  
  Мы снова развернулись примерно в 200 метрах к западу от Готтесгабе. Внезапно к нам подошло около сорока человек. Мы открыли огонь, думая, что это, должно быть, русские, и к тому времени, когда мы обнаружили, что это немцы, двое из них были уже мертвы.
  
  На рассвете 19-го мы заняли позицию на высотах на краю Одербруха. Это была хорошая позиция, и мы могли далеко видеть долину. Когда стало светать, мы смогли разглядеть русских с массой танков и тысячами солдат в Готтесгабе и его окрестностях, а нас было всего сотня человек. Танки и солдаты медленно начали двигаться. Когда они подошли примерно на 200 метров к нам, мы открыли огонь с высоты.
  
  Русские немедленно начали окапываться, пока их танки продвигались вперед. Затем танки открыли по нам огонь, позже также из минометов и противотанковых орудий. Когда огонь усилился, мы отошли, поскольку русские уже обошли нас с обоих флангов.
  
  Во время отступления я снова оказался отделенным от остальной части моего полка, но затем встретился с пятью другими бойцами из моей роты. Должным образом сформированных подразделений больше не существовало, поскольку они были либо разделены, либо уничтожены. Многие пали. Мы шестеро доложили командиру легкой зенитной батареи, которая была развернута на восточной окраине Ихлова. Мы расположились примерно в 100 метрах впереди батареи в канаве, проходившей мимо бакалейной лавки. Население деревни было эвакуировано всего несколько часов назад. В кои-то веки мы смогли хорошо поесть; здесь мы нашли все, к чему стремились. Брошенный скот бродил повсюду.
  
  Когда появились первые русские танки, открыли огонь 20-см зенитные орудия и подбили несколько из них. Когда русские приблизились к деревне, мы перебрались на западную окраину, где находилась большая усадебная ферма, за ограждающей стеной которой мы укрылись от сильного обстрела. Нас также постоянно обстреливали низко летящие самолеты, и вскоре в поле зрения появились русские. Карл Данцер был тяжело ранен минометной бомбой, которая разорвалась рядом с нами, получив осколок в живот. Как только русские пересекли дорогу, ведущую к Штраусбергу, отрезав нам путь к отступлению, орудия были взорваны. Мы снова оказались в окружении, как были накануне и как будем снова в ближайшие дни.
  
  В тот вечер мы отступили под покровом темноты через лес. Всего нас было около 60 человек. Пройдя маршем около четырех километров, мы вышли к дороге, идущей с востока на запад, по которой грузовики двигались в западном направлении. Мы, пехотинцы, маршировали с командиром батареи, лейтенантом, во главе батареи. Командир батареи подумал, что это путь отступления, но я заметил, что почти на всех грузовиках были наклонные радиаторы, а у нас ничего подобного не было. Я сообщил о своих опасениях, но он отчитал меня, сказав, что он командир и знает лучше. Он принял командование батареей всего за день до этого, после того, как предыдущий командир был убит. Однако, когда мимо проехали грузовики, набитые поющими солдатами, мне стало достаточно ясно, что они русские. Я сказал своим товарищам по полку – теперь нас было шестеро – и мы проскользнули обратно в тыл батареи. Слева и справа от нас был еще более густой сосновый лес. Внезапно раздались какие-то крики, а затем голос командира батареи: ‘Не стрелять!’
  
  Мы услышали крики русских впереди и, как молния, исчезли в лесу. Батарея была захвачена практически неповрежденной, и теперь я понял, что командир был немцем, но сражался на стороне Русских и, предположительно, являлся членом Национального комитета за свободную Германию.13
  
  Двое солдат с батареи пошли с нами, так что теперь нас было восемь. Мы пробивались через темный лес на юго-запад. После того, как мы ехали около трех часов, мы прибыли в деревню Гросс-Вилькендорф, недалеко от Штраусберга. Мы не знали, оккупирован ли он русскими, поэтому осторожно подобрались к нему через фруктовый сад, но голосов не услышали. Затем мы услышали звук двигателя и чей-то оклик, так что мы поняли, что здесь были немцы. Когда мы въехали в деревню, мы увидели выезжающий грузовик с тяжелой пушкой на буксире. Мы оказались единственными живыми существами в деревне. Мы зашли в дом и кое-что поели. Мы нашли достаточно еды, поскольку жители съехали всего несколько часов назад.
  
  Мы снова двинулись дальше. На другом конце деревни стояла машина скорой помощи, но она внезапно уехала, когда мы подъехали к ней. В здешней школе был полевой госпиталь, который был очищен. Однако Карл Майнхардт смог вскочить на борт, когда машина тронулась. Я побежал сзади, но машина увеличивала скорость. Карл протянул мне руку, и я смог схватить его за пальцы. Он притянул меня к себе, и на короткое время мы были в безопасности, хотя и отделены от остальных. Нас высадили недалеко от Штраусберга.
  
  Затем мы поискали дом немного в стороне от дороги, где могли бы поспать несколько часов, но вскоре нас потревожили звуки танковой стрельбы, так что сна снова не было, и мы были без него почти неделю. Мы обсуждали, явиться ли в пехотное подразделение или поступить так, как поступало большинство военнослужащих, и просто вернуться обратно. Мы остановились на последнем и попытались наконец получить день, чтобы расслабиться и выспаться. Мы не мылись и не брились несколько дней и больше походили на бродяг, чем на солдат. Наша форма была покрыта коркой грязи, а мои волосы не стриглись неделями. События последних нескольких дней запечатлелись на наших лицах. Мы стали бледными, с ввалившимися щеками и темными кругами под глазами. Когда я случайно увидел свое лицо в зеркале, я был шокирован своей внешностью. Я, конечно, не был похож на 19-летнего.
  
  Мы шли всего несколько минут, когда нас окружили. Здесь дислоцировалось подразделение из 15-16-летних гитлеровских юнцов, хотя не все были вооружены. Все проходящие мимо солдаты были окружены ими и приняты в свои ряды. Пулеметов почти не было, но единственное, что нужно было отдать им должное, - это их дух, который редко можно было увидеть. Они просто не могли дождаться прихода русских. Они подбили несколько русских танков с дистанции в четыре или пять метров, и когда русские поняли, что сопротивление здесь было особенно сильным, они подтянули еще танки в качестве подкрепления. Хотя молодежь понесла серьезные потери, мы отступили только тогда, когда русские атаковали нас с трех сторон.
  
  Затем мы заняли деревню, которая лежала в долине.14 Но и здесь нам вскоре пришлось отступить, поскольку мы были слишком слабы. Затем мы заняли возвышенности вокруг деревни, хотя некоторые молодые люди остались там, вооруженные только 15 "панцерфаустами", чтобы подбить русские танки. Всякий раз, когда им это удавалось, они возвращались со счастливыми лицами, чтобы забрать свежие панцерфаусты. Почти все были одеты в коричневые рубашки, короткие штаны и чересчур большие шлемы. Но чем больше танков они уничтожали, тем больше становилось на их место. На каждого немецкого солдата приходилось по меньшей мере десять русских. Как только танки заняли деревню, они направили свои орудия на нас и нанесли еще более тяжелые потери. Тем временем русская пехота догнала нас.
  
  Внезапно мы услышали крики ‘Ура!’ у нас в тылу, так что мы снова оказались в ловушке. Мы отступили, нас было едва ли 30 человек, и каким-то образом мы снова встретились с немецкими солдатами. Русские продвинулись на значительное расстояние к северу от нас, и мы могли слышать оттуда сильную стрельбу, но на юге было тихо, поэтому мы направились в том направлении.
  
  После того, как мы несколько часов шли по лесу, в котором были большие болота, мы вышли на дорогу, ведущую в Рüдерсдорф. Оттуда возвращались сотни машин, все на запад. Это было ночью с 20 на 21 апреля, и машины врезались друг в друга так, что не могли ни двигаться вперед, ни назад. Наконец-то нам удалось немного поспать в школе, где мы пролежали на жестком полу до утра. Затем мы продолжили путь по дороге Франкфурт-на-Одере в Берлин.
  
  Нам с Карлом Майнхардтом надоело это марширование, поэтому мы просто вскочили на проезжавшую мимо полевую гаубицу и унесли себя с собой, отделившись таким образом от нашего подразделения. Там постоянно возникали пробки. Дорога была забита машинами и беженцами с ручными тележками, детскими колясками и повозками, запряженными лошадьми. Русские наседали так сильно, что мы не могли остановиться и развернуться. В Хоппегартене наводнение полностью прекратилось. Здесь, непосредственно перед Берлином, русских пришлось остановить.
  
  На перекрестке стояли несколько военных полицейских, которые собрали всех, кто еще был способен сражаться, в роты. Наши имена были записаны в пабе, а затем нас отправили на наши позиции справа от главной дороги. По дороге нас с Карлом пригласили в дом, где люди накормили нас, а также мы нашли время помыться и побриться. Окрепшие и освеженные, мы отправились на свои позиции.
  
  У знаменитых конюшен 16 стоял "Фольксваген", а на его брызговике красовался знак нашей дивизии "бронированный медведь". Я спросил тамошнего полковника о нашем подразделении, и мне сказали, что это была колонна снабжения нашей дивизии и что сражающиеся войска были разбросаны повсюду. Мы были первыми из нашей дивизии, кого они увидели за несколько дней. Он посоветовал нам: ‘Убедитесь, что вы доберетесь домой в целости и сохранности. В этом больше нет смысла’.
  
  В тот вечер мы по приказу отошли в Мальнов, пригород Берлина, и разместились на кладбище. Окопы были уже вырыты, и мы получили подкрепление из 17 фольксштурма и полицейского батальона.
  
  Русские продолжали медленно продвигаться вперед. Натолкнувшись на сопротивление справа от нас, где находилась полиция, они обстреляли нас из минометов. Командиром нашей роты был младший лейтенант-артиллерист, не имевший опыта работы в пехоте.
  
  Карл Майнхардт стал командиром отделения штаба, а я - посыльным роты. Вот уже неделю мы с Карлом не ели регулярно, поэтому командир роты отправил меня раздобыть что-нибудь. Я поехала обратно на велосипеде и приехала в школу, где женщины готовили, и купила две банки молока, полные еды. Как только я утолил голод, я поехал обратно в компанию с банками молока, свисающими с моего руля. Когда я подъезжал к роте, пули внезапно начали свистеть у меня над ушами, поэтому я резко свернул на боковую улицу. Затем мне пришлось нести канистры вперед через дома.
  
  Во второй половине дня 23-го русские снова продвинулись вперед. Полицейский батальон, занимавший соседний сектор, отошел, не поставив нас в известность, оставив этот фланг открытым. Русские воспользовались этой возможностью, чтобы окружить нас. Мы отступили, как только осознали опасность. Рота слева от нас тоже отступила. К счастью, выход все еще был открыт.
  
  Командир роты отправил меня восстановить связь с ротой, которая ушла незадолго до нас. Я прошел около 200 метров, когда внезапно услышал голоса, доносящиеся с боковой улицы. Я остановился и прислушался, так как наступила ночь и я ничего не мог разглядеть. По улице приближались русские. Я остался на месте и позвал командира роты, чтобы тот подошел, но он неправильно понял и пошел прямо на русских на перекрестке. Некоторые из тех, кто все еще оказывал сопротивление, были застрелены русскими, а другие взяты в плен.
  
  Прибыли новые русские. Если бы я открыл огонь, это было бы самоубийством. Когда они приблизились ко мне на расстояние 20 метров, я убежал. Я мог слышать повсюду крики и пение русских. Пробежав около трех километров, я встретился с нашим отделом снабжения. Я был совершенно измотан.
  
  
  PANZERGRENADIER
  
  
  Передо мной были грузовики, танки, орудия, все они убегали на запад. Я проехал еще несколько километров. Когда мы подъехали к железнодорожному переезду, образовалась пробка.18 Мне надоело маршировать, и я попросил командира танка подвезти меня. Я почти не спал в последние несколько дней и проехал более ста километров. Мои глаза продолжали слипаться от усталости, и у меня болели ноги. Командир танка, младший лейтенант Лоренц, позволил мне подняться на борт, и теперь путешествие пошло быстрее.
  
  Несколько часов спустя, из-за многочисленных пробок на дорогах, младший лейтенант Лоренц приказал танку остановиться. Экипаж неделями находился в бою и почти не спал. Мы легли где-то в коридоре и хорошо проспали весь следующий день, 25 апреля.
  
  Прошлой ночью было темно, и мы почти не видели города. Когда я вышел на свежий воздух, я был поражен, увидев, что мы находимся в центре Берлина, на торговой улице, окруженной несколькими большими зданиями. Жители засыпали нас вопросами со всех сторон. У них отключилось электричество, по городу ходили всевозможные слухи, и никто ничего не знал наверняка. Это место было похоже на муравьиное гнездо.
  
  Русские прорвались через Берлин, и многие люди пытались выбраться из города, но я не думал об этом. Я чувствовал себя в полной безопасности. Я мог видеть, какое оружие было вокруг и что запасов хватало на месяцы. Я бы никогда не поверил, что Берлин падет в течение следующих десяти дней.
  
  Младший лейтенант Лоренц спросил меня, не останусь ли я с ними в качестве пехотинца сопровождения, панцергренадера. Это был танк 38 (t), чешская модель, известная как Hetzer, который сделал себе неплохое имя; он был небольшим и маневренным, очень быстрым, имел 75-мм пушку и пулемет. Экипаж состоял из четырех человек: командира, наводчика, водителя и радиста. Также было придано четыре панцергренадера с задачей защищать танк в ближнем бою. Двое их панцергренадеров были убиты в бою. С моим прибытием мы были втроем.
  
  Танк входил в состав танковой дивизии ‘Шлезиен’. Только несколько танков этой дивизии все еще были в действии. Сначала мы искали штаб нашего полка, разъезжая взад и вперед по Берлину.
  
  Мы проходили мимо большого склада и увидели, как вывозят большие упаковочные ящики. Младший лейтенант Лоренц послал меня кое-что раздобыть. Я получил большую коробку с бутылками вина, шнапса, ликеров и сект, что-нибудь для всех. Я также нашел экземпляр V ölkische Beobachter,19, в котором были заголовки ‘Атака большевистской орды отразится на стенах Берлина’, ‘С нами фюрер’ и так далее. Газета была размером всего в половину обычного газетного листа. Отыскав штаб полка, нам было поручено обезопасить улицу, но ничего не произошло. Затем во второй половине дня нам пришлось охранять еще одну улицу, но снова от русских ничего не было слышно. Я отправился попрошайничать, так как мы весь день ничего не ели. Повсюду бродили солдаты, но никакого порядка. Почти не осталось подходящих подразделений, повсюду только отставшие и никакого руководства. Солдат попросил у меня сигарету. У меня было много, мне дали 300. В обмен я попросил у него чего-нибудь поесть, и он дал мне семь банок свинины, по одной на каждого, у кого есть танк. Я вернулся, и мы открыли банки штыками. Тем временем русские подтянули свою артиллерию и начали вести огонь, поначалу скупой, по городу. Я ел мясо, сидя на ступеньках сгоревшего здания, два других панцергренадера прислонились к танку, а экипаж сидел внутри. Внезапно в воздухе раздался рев, и я увидел сорок-пятьдесят ракет "Сталин-Орган", летящих в нашу сторону. Как я позже выяснил, эти ракеты имели диаметр 10,5 см и оставляли за собой огненный след. Я молниеносно исчез в здании в тот самый момент, когда вокруг нас обрушились ракеты. Камни, грязь и пыль с грохотом посыпались вокруг меня. Когда пыль рассеялась, я увидел, куда были нацелены ракеты: танк был погребен примерно под двумя метрами обломков, виднелась только верхняя часть. Разрушенные здания рухнули и обрушились на улицу, похоронив двух панцергренадеров заживо. Входной люк был оставлен открытым, но никто внутри серьезно не пострадал. У них были синяки и царапины, и все внутри было покрыто толстым слоем пыли. К счастью, двигатель был все еще цел, и водитель смог выбраться из-под обломков. Я тоже был густо покрыт пылью и получил несколько незначительных царапин. Моя свинина, конечно, стала несъедобной.
  
  На следующий день, 26-го, у нас был выходной, так как танк срочно нуждался в капитальном ремонте и чистке. Мы могли растянуться на прекрасном участке земли в западном Берлине и расслабиться, пока механик занимался танком. Стояла прекрасная весенняя погода, повсюду была зелень и цвели фруктовые деревья. Мы удобно устроились на нашем прекрасном участке земли и могли спокойно выспаться и как следует помыться. Однако на следующий день нам пришлось бы вернуться к активным действиям.
  
  Тем временем русские замкнули кольцо вокруг Берлина, и у нас больше не было никакой связи с западом. С этого момента русские обстреливали город из артиллерии всех калибров, в то время как самолеты сбрасывали на нас бомбы. Каждый рисковал своей жизнью, выходя на улицу. Повсюду горели здания и транспортные средства, а вокруг валялись убитые солдаты. Водоснабжение прекратилось, и населению приходилось часами стоять в очередях у нескольких насосов, когда падали снаряды, убивая женщин и детей.
  
  На следующий день, 28-го, мы отправились в Тиргартен, где располагался штаб полка. Наш танк припарковался рядом с колонной Победы (Siegess äule), где разверзся настоящий ад. Русские рассчитали, что наша тяжелая артиллерия, должно быть, выдвинулась в этот район, поскольку они несколько раз открывали огонь, а теперь обстреливали этот район артиллерией, минометами и бомбами. Когда стрельба усилилась, я побежал к Колонне Победы, под которой был подвал, где я чувствовал себя в относительной безопасности. Русские уже были у Бранденбургских ворот, которые я мог видеть оттуда. Рядом с колонной Победы стояли четыре 37-мм зенитных орудия, но они больше не вели огонь, а русские бомбардировщики пролетали на расстоянии 200-300 метров сомкнутым строем, не подвергаясь обстрелу.
  
  Стрельба продолжала усиливаться, и мы не могли позволить себе дольше оставаться. Мы поехали на запад по оси Восток-Запад. Я предпочел бежать рядом с танком, а не сидеть на борту, поскольку сверху не было прикрытия. Но поскольку танк был виден с самолета, младший лейтенант Лоренц поехал впереди и подождал меня. Внезапно эскадрилья из девяти двухмоторных бомбардировщиков пролетела прямо над нами и сбросила бомбы в непосредственной близости от нас, так что я укрылся в воронке от снаряда.
  
  Той ночью мы снова смогли выспаться, поскольку все по очереди несли часовую вахту. Мы переехали в частное жилье на Моммзенштрассе, которое в основном не пострадало. Жители пристали к нам с вопросами, и когда мы сказали, что ищем жилье на ночь, они столпились вокруг нас. Однако нам не удалось как следует выспаться, так как ночью мы получили приказ вернуться к действиям. Нас послали в Вильмерсдорф, где мы должны были охранять Барштрассе, где она отходила от Мекленбургиштрассе. Наши танки стояли на перекрестке и прикрывали Мекленбургиштрассе. Позади нас было несколько магазинов, небольшое озеро с перекинутым через него мостом, а за ним кладбище и крематорий. Русские уже занимали другой конец улицы.
  
  Внезапно появился Т-34. Наш наводчик заметил его, и он загорелся с первого выстрела. Тем временем в зданиях была видна русская пехота, поэтому нам пришлось отступать через мост к кладбищу.
  
  
  30 апреля мы снова сменили позицию на Маргаринхаус на Гогенцоллерндам, где также находился танк Mark IV из нашего полка. В Маргаринхаусе находились тысячи мирных жителей, которые потеряли все за последние несколько дней, в основном женщины и дети. Не было припасов, и дети просили хлеба. Царил нечестивый хаос. Здесь также было много солдат, а русские находились всего в 100 метрах от нас.
  
  Во второй половине дня 30-го мы вернулись на Фербеллинер-плац, где находилось несколько крупных административных зданий. Большая часть города теперь была в руках русских, и нас теснили друг к другу. Огонь русской артиллерии неуклонно усиливался, и город подвергался постоянным бомбардировкам. В течение нескольких дней мы совсем не спали, и у нас больше не было горячей пищи. Мы должны были подумать, как нам выжить. Тем не менее, мы не голодали, поскольку гражданские лица, с которыми мы постоянно поддерживали контакт, продолжали угощать нас. Однако это были худшие дни в моей жизни, потому что на передовой каждый знал, где находится Иван, но здесь мы всегда должны были быть готовы к неожиданностям. Часто мы находились в здании, а чуть позже приходили русские и открывали огонь по окнам и выходам из подвалов.
  
  Например, на одном перекрестке солдат был убит выстрелом в голову и лежал мертвый всего в нескольких метрах от нас, но никто не знал, где находятся русские. Я быстро скрылся в подъезде здания, и как мне удалось выйти снова, не подвергнувшись обстрелу, я до сих пор не знаю.
  
  В тот вечер я был в здании напротив Margarinehaus. Огонь русских утих, и жители вышли из своих подвалов. Женщина заварила мне чашку чая и дала несколько бисквитов. Как в обычное мирное время, я сидел в кресле в ее гостиной, хотя русские были всего в 30-40 метрах от нас. Внезапно я услышал стрельбу нашего танка и пулемета. Русские снова атаковали. К счастью, было очень темно, и я смог перейти к Margarinehaus. Мы снова вернулись на Фербеллинер-плац.
  
  Ночью русские смогли окружить Маргаринхаус с трех сторон. Наш Mark IV тоже был там и не мог отступить, потому что не было известно, какие улицы были заняты русскими. Утром 1 мая младший лейтенант Лоренц отправил меня искать для них выход. ‘Однако ничего не упусти!’ - сказал он. Сначала я попытался добраться до Margarinehaus через Айзенцанштрассе. Я перебежал дорогу и был обстрелян из русского противотанкового ружья, но был спасен, нырнув в вход в подвал, когда осколки врезались в стену над моей головой. Затем я попробовал еще раз через Цицероштрассе и Несторштрассе, но меня заметили на них обоих и застрелили. Единственным оставшимся маршрутом была Оснабрюккерштрассе.20, я перебегал от входа в подвал ко входу в подвал, и когда мне пришлось пересекать открытое пространство, я открыл огонь по русским. Нигде вокруг не было видно ни одного немецкого солдата. Последний отрезок пути проходил по открытой местности, но в меня не стреляли, как я ожидал, и я преодолел его бегом. Я доложил коменданту Маргаринхауса, подполковнику, который уже потерял надежду на дальнейший контакт с внешним миром. Теперь в здании находилось около 800 человек, и когда я объяснил ему, что все еще есть шанс вырваться , он немедленно приказал очистить здание.
  
  Танк Mark IV ушел вечером и поехал обратно. Теперь я должен был вернуться к своему танку, который находился примерно в 300 метрах от нас. Взрывы, грохот и свист раздавались повсюду, и я был всего в 100 метрах от своего танка, когда внезапно рядом с нами завыл снаряд. Я инстинктивно нырнул в укрытие, но слишком поздно. Я намеревался укрыться за подоконником, но взрывная волна настигла меня и вместо этого швырнула на него. В тот же момент я почувствовал жгучую боль в верхней части левой руки и сзади. Я пошарил вокруг правой рукой и обнаружил кровь. У меня были занозы в правой руке и сзади. Я прихрамывал в здание, чувствуя себя совершенно окоченевшим. После нескольких криков кто-то ответил из подвала, и две молодые девушки лет 18 подошли и отвели меня вниз, в подвал, где они наложили повязки первой помощи. Примерно через полчаса я доковылял обратно к танку. Младший лейтенант Лоренц позволил мне сесть в танк и отвез на командный пункт батальона, где находился медицинский центр, и там меня должным образом перевязали.
  
  Едва это было закончено, как за мной пришел младший лейтенант Лоренц и отвел меня на доклад к командиру батальона. Командир батальона похвалил меня за то, что я сделал, и наградил Железным крестом второго класса. Поскольку врач, который перевязывал меня, боялся, что я могу заразиться столбняком от своих ран, мне сделали противостолбнячную инъекцию. Вскоре после этого у меня появился ужасный зуд, который становился все сильнее и сильнее, а затем я потерял сознание.
  
  Меня отвезли в танке в полевой госпиталь скорой помощи в кинотеатре. Когда я снова пришел в себя, я лежал на полу кинотеатра со страшным зудом и ужасной жаждой. Медсестры забрали у меня оружие, поскольку никому не разрешалось держать его в больнице. Несколько часов спустя, после того как у меня начались галлюцинации и я спотыкался, ко мне пришел младший лейтенант Лоренц. Он хотел попрощаться со мной и сказал: ‘Я бы хотел, чтобы ты остался с нами’. Затем он покачал головой и сказал: ‘Сегодня ночью мы собираемся прорваться на запад, к американцам’.
  
  ‘А что будет с нами, оставшимися здесь?’
  
  ‘Берлин сдастся утром’.
  
  Нет, русские не собирались меня брать. ‘Сэр, я пойду с вами, даже если мне придется привязать себя к танку. Я здесь не остановлюсь!’
  
  Он ухмыльнулся и сказал: ‘Тогда ладно!’
  
  Те товарищи, которые шли с нами, поддерживали меня, когда я ковылял к танку. Задняя часть танка немного накренилась, и я мог держаться. Двигатель был подо мной, и он был довольно горячим. Внезапно шерстяное одеяло, в которое я был завернут из-за лихорадки, загорелось.
  
  В ту ночь с 1 на 2 мая все доступные транспортные средства были развернуты для наступления на запад, чтобы пробить выход из окружения. На самом деле войска сражались с презрением к смерти, поскольку они знали, что единственная возможность вырваться из лап русских заключалась в том, чтобы отбросить их примерно на десять километров. Но с боями был освобожден только узкий коридор шириной менее 100 метров, по обе стороны которого находились русские. Последние быстро привели в боевую готовность все свои орудия и минометы и ждали нашего подхода. Естественно, они ожидали, что мы попытаемся вырваться.
  
  Поток машин непрерывно катился по этому коридору на запад. Наш танк был одним из последних, так как мы должны были обеспечить тыл. Тысячи машин прокладывали себе путь по этому единственному свободному маршруту. Все больше машин пробивалось вперед, подвергалось обстрелу и создавало пробки. Мы проехали через Шпандау, который уже был оккупирован русскими. Огромное количество жителей решили пойти вместе с нами к американцам, рассказав нам, какой хаос учинили русские. Все больше и больше транспортных средств выходило из строя, и на улицах царила паническая неразбериха . Тысячи мертвых лежали вокруг среди горящих машин и постоянных обстрелов. Раненые взывали о помощи, но никто не обращал на них внимания.
  
  В Шпандау потоку транспортных средств пришлось пересекать мост через реку.21 Русские находились всего в нескольких метрах от нас и разрушили все возможное, чтобы нанести больше потерь. Мост был уже наполовину разрушен артиллерийским огнем, и только одна машина за раз могла переправиться, но тысячи хотели этого. Каждый человек открывал огонь по русским. Сотни убитых и раненых лежали в несколько слоев друг на друге. Сначала за наш танк цеплялось двадцать человек; все, кроме четырех, были подбиты.
  
  Маршрут продолжался через Штаакен. Если раньше было десять тысяч желающих прорваться через Шпандау, то теперь в Штаакене их было едва ли тысяча, и когда мы подошли к Дöберицу, их осталось всего несколько сотен. Мы пересекли тренировочный полигон Дöбериц в сопровождении российского биплана, который следил за нами и предупреждал о нашем приближении.
  
  Наши силы становились все меньше и меньше. Мы больше не видели пехоты, только три Mark IV и три Hetzer'а и несколько бронетранспортеров все еще были вместе. Внезапно наш танк остановился и отказался больше двигаться. Я смог подняться на борт Mark IV, когда наш танк был взорван. Экипаж остался позади. Затем мы проехали через позиции русской артиллерии, прежде чем русские поняли это и ушли.
  
  Когда мы отъехали примерно на 20 километров от Бранденбурга, мы проехали через деревню, которая кишела русскими. Эта деревня находилась глубоко в русском тылу, фронт был далеко. В любом случае русские никак не ожидали, что мы появимся здесь, но прежде чем они смогли оправиться от шока и достать оружие, мы снова ушли. Затем нам пришлось завернуть за угол, и, когда мы медленно поворачивали, из дома на углу вышел толстый русский, вытащил свой автомат и начал стрелять в нас. Я уже выхватил свой пистолет и открыл ответный огонь. Когда мы поворачивали за угол, раздался внезапный хлопок, и я слетел с танка по крутому виражу. Он получил прямое попадание из противотанкового ружья и загорелся. Я подумал про себя: ‘Если ты не хочешь, чтобы тебя здесь застукали, тебе придется вести себя хладнокровно’.
  
  Но куда мне идти? Вокруг меня был густой дым, а в нескольких метрах от меня была канава с мостом, ведущим через нее, поэтому я спрятался в камышах у канавы, пока не стемнело. Затем я пошел дальше через камыши. Канава выходила к заросшему камышом озеру. С двумя другими солдатами, которых я нашел в камышах, я оставался здесь четыре дня. Мы спрятались в ивовых зарослях. Земля была такой мокрой, что при каждом шаге образовывались лужи. Ни у кого из нас не было ничего съестного. У меня поднялась высокая температура, и я был не в состоянии ясно думать о продолжении нашего полета. Ночью было очень холодно, и моя одежда промокла, так что из-за лихорадки, отсутствия еды и русских кругом, казалось, не имело смысла держаться.
  
  После четырех ночей я был так слаб, что больше не мог продержаться. Неподалеку был фермерский дом, немного в стороне от остальных, у которого я попросил чего-нибудь поесть. Мне дали немного хлеба, несколько картофелин, сваренных в мундире, и кастрюлю, полную молока. Жена фермера также дала мне гражданский костюм, довольно старую вещь, но я его надел. Я утопил свою форму в озере вместе с пистолетом, медалью, документами и письмами. Затем я несколько часов спал на сене.
  
  На следующее утро, 7 мая, я отправился в путь с одним из моих товарищей. Хотя каждый шаг причинял боль, и я все еще был очень слаб, мы покинули ферму с добрым сердцем и двинулись на запад. Что касается нас, то война закончилась, и мы надеялись скоро вернуться домой.
  
  К сожалению, так не получилось, и за этим последовали полтора года в русском плену.
  
  
  Тиллери был взят в плен 6 мая и снова освобожден через неделю из-за полученных ран. Он пробыл у фермера близ Ратенова около четырех недель только для того, чтобы быть снова арестованным и отправленным в лагерь близ Брест-Литовска, где треть из 800 заключенных умерла, а сам он похудел более чем на 40 фунтов. Осенью 1946 года он был репатриирован как непригодный к работе и получил работу переводчика на кухне американского госпиталя, где вскоре восстановил свои силы. Затем он сделал карьеру в немецком почтовом отделении. Он женился в 1954 году, и сейчас у него есть сын и внук, которые служат в бундесвере.
  
  
  
  
  ЧЕТЫРЕ
  Осада Клессина
  
  
  TONY LE TISSIER
  
  
  
  Я собрал этот отчет по частям из отчета о ходе боевых действий и выдержек из радиограммы, предоставленной генерал-лейтенантом Хансом-Иоахимом фон Хопффгартеном, который в то время был Ia (начальником штаба) панцергренадерской дивизии ‘Курмарк’. Дальнейшую информацию предоставил герр Хельмут Юриш, в то время радист танкового полка ‘Бранденбург’. Довоенные фотографии и дневник герра Отто Карла Пауля фон Альбедилля, 57-летнего помещика из Клессина, были любезно предоставлены доктором Рейнхард Шмук из музея Одерланда, Бад-Фрайенвальде, плюс дополнительные фотографии и материалы, предоставленные доктором Й üргеном Фреймутом, ОБЕ.
  
  
  Чтобы найти Клессин на карте, нужно следовать по дороге, идущей на север из Франкфурта-на-Одере в Лебус, а затем искать первый поворот направо, где эта крошечная деревушка находится на восточном краю отрога Рейтвайн, на высоте доброй сотни футов над долиной Одера. Сегодняшний Клессин мало похож на Клессин начала 1945 года, несколько оставшихся домов были расселены, но географические особенности те же: две дороги, круто поднимающиеся из долины Одера по обе стороны мыса, на котором когда-то стоял замок, или усадьба. Дом возвышался на мысе между этими путями, и из него открывался великолепный вид на долину, что придавало ему военное значение, но сегодня его территория и бывшие сады полностью заросли деревьями.
  
  Асфальтированная дорога из Подельцига вела прямо к главному входу в дом, по обе стороны от подъезда ко входу во внутренний двор ее окружали коттеджи для рабочих и надворные постройки. Этот длинный прямоугольный двор, в свою очередь, был окружен амбарами, коровниками и конюшнями с выходом на внешние параллельные улицы. Еще одна группа коттеджей и надворных построек располагалась под прямым углом к северу от этой формальной группировки.
  
  Владелец замка, Отто фон Абедилл, вел дневник, из которого явствует, что Клессин Гут, или усадебная ферма, была процветающим предприятием с разнообразным скотом, включая молочный скот, свиней и овец, и значительными запасами зерна и других продуктов, хранившихся в его различных амбарах. Когда Красная Армия приблизилась к линии Одера в начале февраля 1945 года, фон Абедилл смог эвакуировать гражданское население и большую часть своего скота, но продукты были потеряны, когда район попал под обстрел, а амбары загорелись.
  
  Затем, ближе к вечеру 15 февраля, советская 69-я армия предприняла внезапную атаку по последнему льду на Лебус. Без предупреждения после обычной подготовительной бомбардировки две пехотные дивизии при поддержке танков прорвали немецкие позиции, чтобы угрожать тылу позиции Рейтвейнского выступа, но были вовремя сдержаны частями панцергренадерской дивизии ‘Курмарк’ под командованием полковника Вилли Лангкейта, которые тем временем заняли оборону в этом секторе. На усиление "Курмарка" прибыло несколько двухбатальонных гренадерских полков с офицерско-кадетскими кадетами, набранных из потенциальных офицеров различных высших учебных заведений рейха, в честь которых они и были названы. Таким образом, ядро этих подразделений было необычайно высокого калибра, поскольку офицерами были инструкторы из этих школ, а потенциальные офицеры - все опытные сержанты, но численность и замена должны были быть составлены из представителей всех родов войск, включая фольксштурм.
  
  С таянием льда советам пришлось прибегнуть к строительству мостов, против чего немцы с переменным успехом использовали свои воздушные и артиллерийские ресурсы. Во второй половине февраля ‘Курмарк’ получил значительное артиллерийское подкрепление и в конечном итоге смог задействовать в своей поддержке до 250 орудий, сотрудничество в обеспечении оборонительного огня пехоты сработало чрезвычайно хорошо. При наличии необычайно обильных запасов боеприпасов эти ресурсы могли бы разместить до 8000 снарядов на площади в 11 000 квадратных метров для поддержки или подавления атаки пехоты. Некоторые ветераны Первой мировой войны описывали условия обстрела отрога Рейтвейн артиллерией обеих сторон как сравнимые с теми, что были в форте Дуамон близ Вердена в 1916 году. В суровую зимнюю погоду 1945 года позиции Вухден и Клессин представляли особую ценность в качестве наблюдательных пунктов.
  
  2 марта ночная атака частей 8-й гвардейской армии, прорвавшихся по Рейтвейнскому отрогу, отбросила немецкие позиции к восточной окраине Подельцига, оставив батальон 1-го гренадерского полка ‘К.С. Потсдам’ изолированным в Вухдене, где ему пришлось организовать круговую оборону. Контратака на следующий день застопорилась под сильным советским огнем и не увенчалась успехом. Затем был издан приказ фюрера, объявлявший Ухден "крепостью", что означало оборону до последнего человека, но он был совершенно не подготовлен к этой роли, его единственными ресурсами снабжения были картофелехранилище и единственный колодец. Было принято решение о снабжении по воздуху, и для ночных высадок был выделен транспортный самолет, но Советы быстро подтянули свою зенитную артиллерию и вскоре сделали этот способ снабжения практически невозможным. Командир корпуса, генерал СС Маттиас Кляйнхайстеркамп, затем отдал приказ о бронетанковой атаке, чтобы освободить гарнизон, но это вызвало такой шквал противотанкового огня, что танки с трудом пересекли исходную линию. Последующий ночной налет трех ‘Бранденбургских пантер’ был более успешным. Хотя один танк был подбит, а другой поврежден, последний справился с третьим танком, который оказался машиной связи, укомплектованной радистами, и, таким образом, обеспечивал хорошую связь для осажденного гарнизона. Однако в первом сообщении сообщалось, что большая часть батальона либо убита, либо ранена, в результате чего боевая численность составляла всего 150-160 человек. С ними не было врача, который ухаживал бы за ранеными, и они часто подвергались атакам советской пехоты и подвергались сильному обстрелу днем и ночью.
  
  Корпус отклонил все просьбы полковника Лангкайта о разрешении на прорыв, как противоречащие приказам Гитлера. В конце концов полковник Лангкайт решил под свою ответственность отдать приказ о прорыве 12 марта, к тому времени картофельный склад и колодец были разрушены, только 80 из первоначальных 400 человек все еще были на ногах, а раненых пришлось бросить. Тем не менее, "Курмарк" продолжал сообщать, что Ухден удерживался еще четыре дня, пока, наконец, не поступило официальное разрешение на прорыв. Выжившие были затем вознаграждены званиями вторых лейтенантов и четырнадцатидневным отпуском.
  
  
  
  Развертывание 2-го батальона 1242-го юнкерско-гренадерского полка 7 марта 1945 года
  Указанные целевые районы основаны на интерпретации радиограммы.
  
  
  Похожая судьба теперь ожидала Клессин, который также был объявлен "крепостью" в начале марта, когда его защищали подразделения панцергренадерского полка ‘Курмарк’. Франц Шаберих, служивший в этом полку, вспоминает, как помогал разрушать стены, чтобы дать возможность "хетцеру" проникнуть через парадную дверь замка и занять позицию для стрельбы через окна по советскому мосту внизу. Несколько попаданий из 75-мм пушки машины частично разрушили мост, прежде чем ответный огонь вынудил ее отступить.
  
  Затем, 7 марта, 1242-й гренадерский полк (ранее известный как ‘К.С. Ветцлар’) захватил секторальный пункт 54.2-Клессин-Альт-Подельциг, его 2-й батальон был направлен в Клессин под командованием капитана Виганда. Первоначальная дислокация 1241-го гренадерского полка (также бывшего ‘KS Weslar’) справа от него была следующей:
  
  7–я рота - между пунктом 54.2 и Клессином
  
  6–я рота - южный фронт Клессина
  
  Велосипедный взвод – Замок Клессин
  
  5–я рота - восточный и северный фронты Клессина до дороги Вухден, где она соединилась со 2-й ротой 1-го батальона
  
  8–я рота + минометный взвод + 2 или 3 отделения HMG - в 3-400 метрах к югу от пересечения дороги Клессин с Райхштрассе 112
  
  Штаб батальона – подвал на северной стороне улицы Клессин
  
  Три дня спустя капитана Виганда отправили на курсы генерального штаба, а на его место назначили лейтенанта Вольфганга Шне, командира 8-й роты, который был единственным офицером в батальоне, прошедшим курс артиллерийской разведки, хотя и не был старшим младшим офицером. Одно из его последующих писем гласило: ‘Крайний справа понтонный мост, затопленный днем и поднятый на поверхность ночью, когда они нахально переправляют свои танки с включенными фарами. Мы должны сосчитать их и сообщить о количестве в полк. Это наша главная задача.’
  
  В первый день его командования советы продвинулись по проселочной дороге с юга с помощью танков, чтобы достичь дороги Клессин-Подельциг, но контратака полка тем вечером вновь открыла маршрут и уничтожила танк Т-34. И снова на следующий день, 11 марта, Советы численностью в батальон атаковали немецкие позиции к северу от деревни и были вынуждены отступить, только перебросив последние резервы полка. Той ночью Советы прорвали немецкие позиции на стыке гренадерских полков 1242 и 1235 к западу от Вухдена и двинулись на юг, отрезав и окружив Клессин. Те немецкие войска, которые вели бои к северу от Клессина, были оттеснены в него, добавив к численности гарнизона элементы 2-й и 3-й рот 1-го батальона. Только слабая и днем неприступная линия позиций теперь соединяла гарнизон Клессина с пунктом 54.2 и остальной частью полка.
  
  В ночь с 12 на 13 марта удалось еще раз пополнить снабжение гарнизона, используя танки и бронетранспортеры, которые также смогли вывезти раненых, но на обратном пути попали под сильный артиллерийский огонь.
  
  Временно усиленный остатками запасного батальона "Фельдхеррнхалле",22 гренадерский полк 1242 предпринял попытку восстановить связь с Клессином вечером 13 марта, но потерпел неудачу с большими потерями, вызванными главным образом сильным огнем противотанковых орудий, доносившимся со стороны Вухдена. В этом бою участвовало всего несколько советских танков.
  
  Единственный колодец, снабжавший водой Клессин, был разрушен в тот день снарядом, и гарнизону пришлось провести четыре безводных дня, прежде чем некоторым предприимчивым людям удалось вновь открыть колодец и обнаружить второй. Гарнизон находился под постоянным артиллерийским и минометным огнем, потери росли. За ранеными ухаживал офицер медицинской службы батальона, младший хирург доктор Гере, который неустанно работал в самых сложных условиях, не в последнюю очередь из-за нехватки медикаментов. Скопление раненых перекинулось из соседнего подвала в сам командный пункт батальона.
  
  Трудности со снабжением были частично устранены несколькими телятами, ягнятами, картофелем и мешком гороха, оставленными герром фон Альбедиллем после эвакуации имущества.
  
  Связь обеспечивался полковым взводом связи с радиотехническим отделением под командованием капрала Хоппа, впоследствии получившего звание сержанта, чьи радисты, к счастью, имели более высокую скорость передачи данных, чем те, с которыми обычно сталкивается пехота. Затем был передовой наблюдатель бронетанкового артиллерийского полка ‘Курмарк’ сержант Хеннеке, которого позже должны были рекомендовать к повышению и награждению Железным крестом Первого класса за его блестящую работу по руководству артиллерийским огнем в самых тяжелых условиях, и передовой наблюдатель 101-го артиллерийского батальона СС, сержант Хаген, чья рация не работала все время. Однако ощущалась острая нехватка батарей для комплектов, и просроченные батареи предполагалось по возможности возвращать в полк для подзарядки. Сохранились выдержки из радиограммы сержант-майора Байера с командного пункта полка, которые дают исчерпывающую информацию о событиях.
  
  13 марта в 09:41 гарнизон Клессина сообщил о скоплении советских противотанковых орудий, минометов и пехоты к северо-востоку от деревни и потребовал сосредоточения огня. В 13 ч.20 м. 5-я рота, удерживавшая северо-восточный периметр, подверглась атаке, но сумела отбросить противника. Гарнизон сообщил о боеспособности в 196 человек с шестью тяжелоранеными, ожидающими забора.
  
  В 14 ч.16 м. советы повторили свою атаку с северо-востока, а затем, несколько минут спустя, позиция подверглась атаке с юго-востока, когда танки и пехота вышли из лощины под замком. Из-за крутизны подхода, этой последней группе можно было противостоять только минометным огнем, но за просьбой об этом последовал призыв к полному огневому сигналу вокруг позиций батальона. К 15 ч.20 м. гарнизон срочно и неоднократно требовал воды, которую обещали доставить танками той ночью.
  
  Советские атаки продолжались, в результате чего гарнизон вызвал огонь из тяжелых пулеметов по позициям, а также артиллерийский, ракетный и минометный огонь по определенным целевым районам. Три с половиной часа спустя гарнизон смог сообщить о полном успехе обороны 5-й и 6-й рот, но срочно потребовались прививки от столбняка и бинты.
  
  В 02:10 на следующее утро, 14 марта, полк объявил, что наступление бронетехники начнется в 02:45 при поддержке пехоты. Как только танки прорвутся, 2-й батальон должен был выдвинуться на флангах, чтобы восстановить контакт со своими соседями по обе стороны. 2-я рота ‘Бранденбурга" обеспечивала огневое прикрытие 3-й роты, но затем "Пантера" подорвалась на мине, и танку, в котором радистом был Маттиас Хамедингер, было приказано забрать ее. Он доложил: ‘Русские вели огонь по нашему танку из "панцерфаустов", не попав в него. Затем одна пуля попала в бензобак рядом с двигателем, и наш танк загорелся, а боеприпасы начали взрываться. Я без труда выбрался через люк радиста, но русская пехота приблизилась и начала обстреливать нас из своих автоматов. Гусеницы, врезавшиеся танком в луг, обеспечили нам хорошее прикрытие, но командир нашего танка, сержант Рäй, был подбит и ранен.’
  
  Как прокомментировал Хельмут Юриш: "В ту первую ночь враг обрушил такой шквал огня, что, хотя он и не достиг цели, чем ближе мы подходили к Клессину, тем больше была опасность, что он пробьет бортовую броню. В конце концов, атака была прервана на рассвете.’
  
  Попытка оказать помощь провалилась, и в 10 ч.00 м. Советы возобновили свои атаки с севера и юга. И снова это было в конечном итоге остановлено артиллерийским огнем. В тот вечер полк призвал гарнизон продержаться еще один день. В гарнизоне теперь оставалось 37 кадетов-офицеров, 8 старших сержантов, 116 других чинов и 27 раненых, уже четвертый день без воды.
  
  На каком-то этапе осады политотдел 8-й гвардейской армии выпустил специальную брошюру, чтобы попытаться заставить гарнизон сдаться, которая начиналась следующим образом:
  
  
  
  НИКТО НЕ ПРОРВЕТСЯ!
  
  СОЛДАТЫ гарнизона Клессина!
  
  Теперь вы сидите у себя в кармане и ждете помощи.
  
  Забудьте об этом! Помощь больше не придет!
  
  Попытки прорваться к вам стоили немецкому командованию нескольких десятков танков и бронетранспортеров.
  
  Танкам и бронетранспортерам не пройти!
  
  Никто не прорвется!
  
  Вы можете продержаться еще день или два, возможно, даже неделю – это ничего не меняет.
  
  
  Где-то в ходе боев из допросов военнопленных выяснилось, что советская атакующая дивизия настолько превосходила немецкую оборону численностью, что, хотя все их минометные ресурсы оставались в действии, они выставляли одновременно только один полк из трех по трехдневной системе обмена: один в линии, один в резерве и один отдыхающий!
  
  В ночь с 14 на 15 марта Клессин сообщил, что слышал, как противник окапывается по обе стороны от Подельцигской дороги, и призвал к обстрелу этого района тяжелой артиллерией. Гарнизон ночью потерь не понес.
  
  В тот же день полк объявил о начале второй операции по оказанию помощи, а вечером началась напряженная сигнализация, в ходе которой передовой наблюдатель из группы помощи "М" доложил о прогрессе, как записано в радиограмме. (I и II обозначают 1-й и 2-й батальоны соответственно.)
  
  
  Ко II 1940 году Осторожно! Наша собственная операция по оказанию помощи. Отступаем. Освещаем поле боя.
  
  В 2002 году сильный противотанковый огонь. Танки продвигаются вперед. Сильный противотанковый огонь справа от дороги на КЛЕССИН.
  
  В 2012 году собственные танки продвигаются вперед.
  
  Танки 2018 года продолжают наступление. На данный момент никаких признаков присутствия собственных войск.
  
  Танки М 2033 в 300-400 метрах перед позицией. Остальные на возвышенности.
  
  Ко II 2035 году Какова ситуация?
  
  Огонь из крупнокалиберных минометов M 2036 можно было вести перед танками.
  
  Пехота М 2038 справа от дороги продвигается хорошо.
  
  От I Какова ситуация?
  
  К I Глава наступления достигла КЛЕССИНА. Фланговые роты наступают.
  
  Собственные войска М 2041 слева от дороги наступают.
  
  M 2047 ведет сильный артиллерийский огонь по собственным войскам справа от дороги.
  
  M 2051 лейтенант Уилкен ранен. Возвращаемся.
  
  М 2055 Звуки боя становятся тише.
  
  К I 2100 офицеру немедленно отправиться вперед и прояснить ситуацию.
  
  Группы наших собственных войск M 2100 возвращаются справа от дороги в 200 метрах от позиции.
  
  Танки М 2105 все еще наступают. Никаких признаков собственных войск.
  
  От I 2107 несколько танков сейчас за деревней. Пехотных рот не видно. Откуда ведется артиллерийский огонь?
  
  Танки М 2110 сейчас в лощине в 400 метрах от собственных позиций. 3 танка продвигаются дальше вперед справа.
  
  M 2120 Вернулись ли какие-то элементы?
  
  Мне, младшему лейтенанту Ленеру, принять командование 3-й ротой и атаковать.
  
  М 2118 С момента последнего сообщения в 20:54 никаких возвращающихся войск не замечено.
  
  Из сообщения I 2125 KLESSIN через 8 Company: Мы свободны.
  
  Возвращается один танк M 2126.
  
  М 2130 КЛЕССИН сообщает: Мы свободны.
  
  M 2137 Видели, как возвращалось до 8 человек.
  
  Прорыв 2215 к I должен быть осуществлен с помощью танков при любых обстоятельствах. У танков есть приказ на этот счет.
  
  К I 2220 Выехал ли вперед офицер из 1-го батальона, чтобы прояснить ситуацию?
  
  Со стороны I 2223 атака на лощину застопорилась. Танки частично обогнали собственные пехотные роты без соприкосновения со взводами. Частично прикрыты сильным минометным огнем.
  
  Из II 2236 контакт справа восстановлен, слева все еще неясен. Враг все еще на дороге.
  
  Из I 2238 вывезти 7 раненых с командного пункта 8 роты. 4 ящика с носилками.
  
  II 2250 срочно нужно узнать, был ли завершен контакт с южным фронтом.
  
  Из II, если 1-я рота / 1242 покинула дорогу ПОДЕЛЬЦИГ-КЛЕССИН и не собирается продвигаться, открыть огонь по ДРОССЕЛЮ23 из всех запрошенных артиллерийских ресурсов.
  
  Ко II немедленно доложите, когда прибудут бронетранспортеры.
  
  С I 7-я рота поддерживает контакт с КЛЕССИНОМ. Если фронтальное наступление невозможно, 3-я рота должна выдвинуться к русским траншеям, которые блокировала 7-я рота, и откатить их на север. Проинструктируйте танки, и пусть они поддержат нас от вас.
  
  С I 7-я рота поддерживает контакт с КЛЕССИНОМ. Если фронтальное наступление невозможно, 3-я рота должна выдвинуться к русским траншеям, которые блокировала 7-я рота, и откатить их на север. Проинструктируйте танки, и пусть они поддержат нас от вас. Немедленно сообщите, атакуем ли мы фронтально или с юга.
  
  Из II 6-я рота имеет контакт с левым взводом 7-й роты, а не с правым взводом 7-й роты. Бронетранспортеры еще не прибыли.
  
  К I 0025 немедленно подготовить инженерный взвод. Взводу перекатать траншеи с юга на север. Лейтенанту Россманну командовать взводом.
  
  Из II 0045 Какова ситуация?
  
  К II 0105 Фронтальное наступление вдоль дороги в настоящее время застопорилось. Инженерному взводу поручено расчистить вражеские траншеи с юга на север. 2-му батальону направить штурмовую группу вдоль фронта 7-й роты из 6-й роты, чтобы восстановить плотный контакт с 7-й ротой. Бронетранспортеры уже в пути.
  
  Инженерный взвод I 0125 проинструктирован и уже приступил к работе.
  
  К I 0135, как только Инженерный взвод будет там, разверните позицию с юга на север. Также выделите 3-ю и 1-ю роты. Враг должен быть изгнан из этих траншей.
  
  Раненых М 0135 транспортируют сюда.
  
  Из I 0135 раненых транспортируют в 8-ю роту. Там много раненых.
  
  Из II 0150 справа на данный момент находится 2 рота, включая 1-й взвод 7-й роты по координатной сетке 69660/14000. Запрашиваю закрытие все еще открытой бреши остальной частью Фельдхеррнхалле или 7-й ротой. Запишите координаты.
  
  Из II 0045 Какова ситуация?
  
  К II 0158 Запрос: бронетранспортеры уже прибыли?
  
  Для II Просить Хоппа установить:
  
  а) Сколько вьючных радиостанций в КЛЕССИНЕ?
  
  б) Сколько из них цело?
  
  Отвечайте немедленно. Baier.
  
  Из II Из Фельдхеррнхалле: один бронетранспортер и 2 тяжелых бронетранспортера подорвались на минах во время возобновившейся атаки, также сильный огонь пехоты.
  
  К II 0745 лейтенант Ш.öне: Предприятие провалилось из-за вражеских противотанковых мин. Признание вашей стойкости и стойкости ваших людей. Я лично не успокоюсь, пока мы не воссоединимся.
  
  Из II 0732 Запроси еще сегодня еще одну партию боеприпасов, фонари "Верей", ручные гранаты, воду, еду, свинцовые и никелевые батарейки, аноды, противостолбнячные средства, бинты.
  
  Из отчета о ситуации II 0920: Батальон удерживает КЛЕССИН на старых позициях. Один взвод 7-й роты в батальонном резерве прорвался к нам после короткого боя, будучи отрезанным. Правое крыло батальона примерно в 150 метрах к северу от подбитого русского танка. Разрыв до 7 роты около 500 метров. Также возможно ликвидировать разрыв специальной бомбардировкой промежуточной лощины, не переводя танки в режим ожидания.
  
  От Div для боевой группы Клессин: Немедленно сообщите приблизительные потери. У вас есть врач в КЛЕССИНЕ?
  
  Ко II 1153 немедленно доложите дивизии: боевая численность, потери и есть ли у вас врач в КЛЕССИНЕ.
  
  Начиная со II 1230 в КЛЕССИНЕ, во всех пяти комплектах радиостанций есть один ненадежный передатчик / приемник. В четырех комплектах сели последние батарейки. Полковой набор по-прежнему рассчитан на 24 часа в режиме приема. 2-я рота не может связаться с 1-м батальоном, но я обезопасил их батареи. Мы будем передавать только тогда, когда вы нам понадобитесь. Пожалуйста, обратите внимание.
  
  Из II 1327 Боевая численность 5/182. Потери: 15 (6 погибших, 9 раненых). Лучший врач, какой только возможен.
  
  Ко II 1740 Ожидается снижение поставок в 1745-1815 годах. Снимайте белое и зеленое. Отметьте зону сброса во дворе замка.
  
  Из II 1902 года командующему: Перечитайте ваше сообщение от 17.30. Сообщения, которые с помощью кодировки не могут быть своевременно обработаны, бессмысленны и ставят под угрозу доверие к руководству. Зона высадки не замок, а деревенская улица.
  
  Ко II 1940 году поставки бомб прибудут завтра утром. Сроки будут переданы вам.
  
  
  Таким образом, еще одна попытка освободить Клессин провалилась. Хельмут Юриш из "Пантер" доложил, что, хотя двум их танкам удалось прорваться через советские позиции, вскоре оба они были остановлены под градом огня. Попытки вернуть их и их экипажи, оказавшиеся в тюках, были столь же безуспешными из-за интенсивности огня. Несмотря на то, что среди экипажей было несколько убитых и раненых, большинство было захвачено живыми.
  
  Однако две "Пантеры" под командованием младшего лейтенанта Эймера и сержанта Стефена прорвались к гарнизону, хотя их не включали в состав возвращающихся сил до 19-го числа. Самое главное, они привезли с собой полезное дополнение к радиосвязи для управления артиллерийским огнем.
  
  Рано утром следующего дня, 17 марта, Клессин сообщил о видимых признаках ухудшения состояния людей в результате отказа пополнить запасы. В 16.00 самолеты люфтваффе сбросили грузы со стороны Подельцига под сильным зенитным огнем достаточных советских ресурсов, в результате чего все контейнеры с продовольствием упали к востоку от Замка на советские позиции. В тот вечер Клессин доложил: ‘Заметное снижение физической работоспособности солдат после шести дней без пополнения запасов. Уже двое мужчин упали в обморок от физического истощения в шестой роте. Сегодня трое раненых. Всего 19 тяжело и 30 легко раненых. Боевая численность 184 человека.’
  
  18 марта радиограмма продолжалась:
  
  
  Ко II Я повышаю с 1 марта 45 года всех офицеров-кадет-сержантов до офицера-кадет-штаб-сержантов, сержанта Липпманна до штаб-сержанта, капралов Хоппа и Герберта до сержантов. Неквалифицированные лица не должны быть проинформированы.
  
  Ко II Главнокомандующий Группой армий и общее офицерское командование объявили о своей особой признательности 1242-му гренадерскому полку кадетов за образцовую стойкость при ВУХДЕНЕ и КЛЕССИНЕ. От Div
  
  Боевая группа 1630 "Клессин"! Как долго еще смогут функционировать ваши радиостанции?
  
  Из II 1833 Еще 2 дня на ‘Получение’.
  
  Чтобы разделить еще 2 дня на ‘Получение’. Однако, когда трафик продолжается, как сегодня и вчера, только еще один день на постоянное ‘Получение’.
  
  II Дивизия 1910 года хочет знать, было ли 2 свиньи в КЛЕССИНЕ, когда она была окружена, и был ли захвачен тамошний картофельный склад. Ответьте немедленно.
  
  Из II 2045 2 свиньи, уничтоженные в результате действий противника перед окружением. Количество доступного картофеля уменьшилось. Количество, потребляемое в качестве пайка, будет учтено при освобождении.
  
  Начиная со II 2130 Ситуация без изменений. Продолжающийся целый день изматывающий огонь из минометов и противотанковых орудий. Прошлой ночью штурмовой отряд 5 роты был отбит и захвачены документы. Враг постоянно укрепляет позиции окружения.
  
  Боевая численность 178 человек.
  
  Потери: 3 погибших, 3 раненых,
  
  На данный момент умерло 8 тяжелораненых.
  
  Срочное пополнение запасов: боеприпасы, верейские патроны, ручные гранаты, еда, сигнальные ракеты, бинты, лекарства от столбняка.
  
  Восстановлено аварийное водоснабжение.
  
  
  Позже Вольфганг Шекспир прокомментировал: ‘Тактическое радио, частично по моей вине, было загружено ненужной информацией (например, рекомендациями по награждению медалями и повышениями в звании, подробными оценками силы при обычном движении, особенно гротескными вопросами из отдела о двух свиньях герра фон Альбедилля и моим ироничным ответом)’.
  
  19 марта люфтваффе удалось сбросить тринадцать контейнеров на деревенскую улицу ценой двух сбитых самолетов, но контейнеры удалось вернуть только ночью из-за сильного огня вражеских пулеметов и противотанковых орудий. Эти контейнеры принесли долгожданное облегчение гарнизону и значительно подняли боевой дух, как показывает радиограмма:
  
  
  Из II 0512 атакуем 5 роту. Запрашивается заградительный огонь.
  
  Сегодня II 0540 снова поставляет бомбы.
  
  Со стороны II 0652 Ночью сильное движение и шум, очевидно, при подготовке атаки на 5-ю роту. Тихо перед 6-й ротой. Следите за зелеными сигнальными ракетами. Где пополнение?
  
  Начиная со II 0823 противник ночью прорыл себе путь на расстояние броска ручных гранат на границе между 5 и 2 ротами и близко к востоку от дороги ВУХДЕН-КЛЕССИН. Сегодня ожидается атака с нескольких направлений.
  
  С 08:45 II по 13:00 Рота: Запрашивайте с 09:00 и далее беспокоящий огонь по ТОНИ в течение утра.
  
  Со II 0925 по 13-ю роту: Беспокоящий огонь по ТОНИ, промахнувшемуся слишком низко. С высоты 50 метров.
  
  С 09:42 по 13 декабря Рота: Запрашиваем нерегулярный беспокоящий огонь по ТОНИ до полудня с расстояния 50 метров.
  
  К II 0950 году могут ли быть усилены заграждения на M ÜHLE-MARS? Если да, то на сколько?
  
  Ко II 1016, пожалуйста, сообщайте ежедневную боевую численность и потери начиная с 18 марта.
  
  Из ВТОРОГО ответа до 09:55. 13 Рота: МАРС и M ÜHLE не могут быть сближены. Команда M Ü HLE без изменений. Команда MARS подняться на 50 метров. Объедините огонь.
  
  К II 1042 Как обстоят дела с пожаром на M ÜHLE-MARS?
  
  До II 1150 Ожидается снижение поставок на 1400-1430 часов. Зажгите верейские огни, как в прошлый раз. Надеюсь, это сработает.
  
  Из II 1342 Проверен боевой состав на 18 марта 45 года: 5 офицеров, 55 кадетов-офицеров, 17 старших сержантов, 121 человек других званий плюс 2 танковых экипажа. Потери: 2 кадета-офицера, 1 раненый другого звания. 1 офицер-курсант, 2 других звания погибли.
  
  Во II 1448 произошла задержка. Точное время будет сообщено позднее.
  
  До прибытия 1520 деликатесов II 16.30 часов. 24 самолета. Световые сигналы. Отметьте зону высадки.
  
  Из II 1605 Вражеская атака. 1 залп по МАРСУ.
  
  Из II 1620 Запрос: Был ли произведен заградительный огонь по Марсу?
  
  Из II 1625 Запрашиваем заграждения на МАРСЕ и ТОНИ на высоте 25 метров.
  
  Из II здесь 1655 собственных бомб. Ниже следует подробный отчет.
  
  От имени II Мы благодарим вас за помощь. Ниже следует подробный отчет.
  
  Из II 1719 Отбиты перед 5 ротой.
  
  Ко II 1722 Молодец, Щöне.
  
  От 13-й роты передового наблюдателя II в 13-ю роту: Орудия на пеленге 190 еще на один выстрел.
  
  Ко II Немедленно доложите, сколько бомб попало в цель.
  
  Из II 10 бомб в цель.
  
  Ко Второму вопросу: Наблюдалось ли уничтожение двух наших самолетов?
  
  Со ВТОРОЙ стороны Да, в направлении ПОДЕЛЬЦИГА.
  
  Со II 1745 года, без ущерба для дальнейших благодарностей, прошу наградить Железным крестом 1-го и 2-го класса младшего лейтенанта Генриха из 5-й роты. С первых дней окружения он со своей ротой отбивал многочисленные атаки, иногда серьезные, стойко удерживал свои позиции и 10 марта лично возглавил контратаку, чтобы восстановить старую линию фронта.
  
  Второму лейтенанту Ш.öне: По указанию командира дивизии младший лейтенант Генрих награжден Железным крестом первого класса. Самые сердечные поздравления.
  
  Из II 2047 Боевая численность: 5 офицеров, 54 кадета-офицера, 18 старших сержантов, 115 других званий, плюс 2 танковых экипажа.
  
  Потери: ранено 5 курсантов-офицеров, 5 других чинов.
  
  Погибли еще 3 рядовых.
  
  7 легкораненых возвращаются на службу.
  
  Обращаясь к лейтенанту II 2245 Ш.öне: Какова на вкус еда?
  
  От имени II Lovely мы благодарим вас!
  
  
  Поскольку ресурсы панцергренадерской дивизии "Курмарк" были признаны недостаточными для выхода из тупика под Клессином, 300-й гренадерский полк под командованием подполковника Гельмута Вебера был выделен из состава 303-й пехотной дивизии ‘Дö бериц’ и получил два-три дня на подготовку. Его задачей было как освободить гарнизон Клессина, так и восстановить прочные оборонительные рубежи до 1242-го гренадерского полка, в то же время, по-видимому, переняв контроль над этим сектором у истощенного 1242-го. Затем, в последнюю минуту, обещанная бронетанковая поддержка была отозвана.
  
  20 марта в 05 ч.15 м. полк продвинулся под шквальным артиллерийским огнем, но, в свою очередь, подвергся сильному обстрелу. Однако, двигаясь быстро, командир 2-го батальона, капитан Б öге, сумел прорваться вдоль дороги к деревушке с несколькими своими людьми и несколькими саперами инженерного батальона ‘Курмарк’ в течение пятнадцати минут. Потери среди атакующих сил были значительными, и только 45 человек в конце концов прорвались к Клессину, где лейтенант Ш. öне передал командование гарнизоном капитану Бöге, но получил указание полка продолжать докладывать, как и раньше. Советы продолжили свою контрбомбардировку атаками как с севера, так и с юга и вскоре восстановили свои блокирующие позиции, систематически уничтожая войска 300-й дивизии на своем пути.
  
  Примерно в 09.00 человек из 7-й роты фольксштурма, который был взят в плен в боях предыдущего дня, появился с советским требованием к гарнизону сдаться к 14.00. Это требование. подписано ‘Верховное командование Красной Армии’, изложено на правильном немецком языке и обещает, в случае капитуляции, немедленную помощь раненым и немедленное освобождение по домам после окончания войны. Это было проигнорировано, и фольксштурмовец перевооружился и вернулся в строй, только для того, чтобы позже быть убитым. Запись радиоперехвата продолжается:
  
  
  Из II 1545 Запрашиваем немедленную разведку вдоль дороги сюда, свободны ли траншеи от противника. Зеленые сигнальные ракеты, если траншеи свободны от врага, в противном случае красные.
  
  Из II 1615 От 6 штурмовых рот. Траншеи вновь заняты противником. От одной до полутора рот. Энергичная атака с поддерживающим огнем все еще может вернуть эти траншеи сегодня. Резервы рядом. После взлома сильная защита справа и слева.
  
  На II 1656-Й - немедленное радиомолчание, за исключением срочных вопросов.
  
  Для II Запрашиваем сильные стороны тамошних элементов B öge.
  
  От 1800 года до командира 300: Численность 2-го батальона 300 человек:
  
  Штаб 2/3/10, 5 рота 1/2/7, 6 рота 0/1/7, Инженеры 0/0/4, штурмовая рота 0/0/4, 2 рота 1/4/4.
  
  От II 1948 Запрашиваем ведение беспокоящего огня по СПЕРБЕРУ ночью.
  
  Ко II 2025 году, где ваши силы и отчет о потерях?
  
  Ко II 2055 году мы пытаемся снова. Время 2300 часов.
  
  От II до полка: Боевая численность 5 офицеров, 56 курсантов-офицеров, 17 старших сержантов, 110 других званий, плюс 2 танковых экипажа.
  
  Потери: 3 раненых других званий, 1 убитый офицер-курсант.
  
  Всего ранено 64.
  
  Завтра необходимо снабжение по воздуху батареями, продовольствием, сигнальными ракетами, патронами Verey, патронами для пулеметов и ручными гранатами.
  
  
  300-й начал вторую атаку в 23:30 своими значительно уменьшившимися силами, но она снова была остановлена огнем советской артиллерии с большими потерями. Попытки оказания помощи, включавшие в себя несколько тяжелых боев, возобновились 21-го, как показывают эти выдержки из радиограммы:
  
  
  Из II 0832 В бронированный артиллерийский полк ‘Курмарк’: от передового наблюдателя, 2-я батарея. Существует вероятность того, что коды были сброшены. Используйте новые коды.
  
  Из II Какова ситуация?
  
  Ко II Готовятся новые контрмеры.
  
  От II 0935 до командира 300:
  
  1) Противник окопался со стороны ВУХДЕНА во второй траншее, идущей от подстреленной "Пантеры" сюда со стороны главной дороги. Таким образом, существует опасность, что эта траншея в конечном итоге приведет к трассе и сформирует вторую непрерывную траншею между вами и нами.
  
  2) Направление огня пробуется с помощью танка, так как собственный набор - u / s.
  
  2) Запрашиваем разрешение на огонь по выявленному тяжелому вооружению.
  
  Хорошо виден ОДЕР.
  
  Начиная со II 0946 для установления нового направления огня командирскому танку необходимо будет подъехать к огневой позиции 2-го батальона бронированного артиллерийского полка ‘Курмарк’.
  
  Со II 1026 по 13-ю роту: Приготовиться к приказу открыть огонь.
  
  Ко II 1037 Приведите краткое обоснование для благодарности сержанту Хеннеке.
  
  На II 1055 направление огня будет осуществляться с помощью танка. С 11:30 ответный позывной - РОТКЕЛЬХЕН.
  
  Из II 1132-го в полк: сержант Хеннеке в качестве передового наблюдателя в тяжелых боях под сильнейшим артиллерийским огнем вел себя так превосходно, что значительная часть успешной обороны принадлежит ему.
  
  От II 1218-го полка: Просьба срочно открыть беспокоящий огонь по ШПЕРБЕРУ, ЭМИЛЮ, ДРОССЕЛЮ всеми доступными артиллерийскими ресурсами.
  
  Ко II все еще нет приказов от корпуса.
  
  
  Последовали рекомендации о награждении Железным крестом Первого класса для шести офицеров-кадетов и Второго класса для еще 38 офицеров-кадетов, 26 других званий и восьми военнослужащих фольксштурма, повышение младшего лейтенанта Генриха в лейтенанты и наводчика Бранденбурга в бомбардиры за его выдающееся поведение в качестве радиста под сильнейшим огнем противника.
  
  Все это время полковник Вилли Лангкайт, командир дивизии ‘Курмарк’, делал все возможное, чтобы получить разрешение от командира XI танкового корпуса СС, фанатичного нациста генерала СС Маттиаса Кляйнхайстеркампа, дать гарнизону разрешение на прорыв, но пока безуспешно.
  
  Журнал продолжается:
  
  
  Откуда II Поступает пополнение?
  
  Командиру 300: Прошу продолжать беспокоящий огонь в течение всей ночи по ДРОССЕЛЮ, ШПЕРБЕРУ, ГУСТАВУ.
  
  Запрос: Где находится 6-я рота? Условия для раненых плохие.
  
  Со II января 1910 года численность гренадерского полка 300 человек и инженерного полка 309: 4/11/30 плюс 1/9 раненых.
  
  От второго до командира 300:
  
  Несколько вражеских обстрелов из тяжелых минометов, в остальном тихо.
  
  Артиллерия II дивизии работает хорошо. Запрашиваю еще раз срочные артиллерийские действия ночью по ГУСТАВУ, ДРОССЕЛЮ и ЭМИЛЮ. Пожалуйста, передайте привет от 6, 7 и 8 рот. Огонь еще не погас.
  
  Из II 2118 В полк:
  
  Боевая численность: 5 офицеров, 55 кадетов, 17 старших сержантов, 107 других званий, плюс 2 танковых экипажа.
  
  Ранены: 1 офицер-курсант, 3 других звания.
  
  Ранен во 2-м батальоне/1242 в КЛЕССИНЕ 54.
  
  Запросите поставку следующего: сигнальных ракет, батарей, боеприпасов для пулемета, патронов Verey, сменного пулемета, продовольствия.
  
  
  В ту ночь люфтваффе совершили вторую успешную переброску грузов, вернув тринадцать контейнеров.
  
  Весь 22 марта Клессин находился под интенсивным обстрелом из артиллерии, минометов, противотанковых орудий и крупнокалиберных пулеметов. Ситуация стала почти невыносимой, как записано в радиожурнале:
  
  
  Из II 0500 обстреливают ГУСТАВА и ТОНИ.
  
  От II 0510 заграждения на высоте 100 м и еще 100 м влево.
  
  Со II по 13 роту: Один раз ТОНИ выстрелил, один залп по МАРСУ, где враг выстраивается.
  
  Со II Приказ по 13-й роте отменен.
  
  Ко II 0555 Прорвался ли враг?
  
  Из II 0618 Какова ситуация слева?
  
  Из II 0621 русские прорвались 2 ротой в 05:00. 7 русских в траншее оставили пулемет, когда их снова выбросили. При этом 1 убитый и 2 раненых. 2-й батальон / бронированный артиллерийский полк ‘Курмарк’ ночью произвел хорошо спланированный обстрел. Ситуация восстановлена.
  
  Срочно ждем еды, патронов "Верей", ручных гранат и патронов к пулемету.
  
  Из II 0920 Запрашиваю один залп беспокоящего огня по РИТТЕРСПОРНУ, откуда доносятся звуки танков.
  
  Из II 1003 вражеский обстрел из тяжелых минометов. Ситуация с ранеными плохая.
  
  Со II по 13-ю роту: Запрашиваем беспокоящий огонь по МАРСУ и ИЛОНЕ с 11 до 13.00. Хронометраж от полка.
  
  Со стороны II ожидаем вражеской атаки. Под непрерывным артиллерийским обстрелом. Условия для раненых невыносимые.
  
  От границ крепости II 1000 КЛЕССИН: От перекрестка на западном выезде SE 300 м, NE 250 м, N 300 м, W 150 м, S 150 м. Пожалуйста, передайте в люфтваффе.
  
  Из II 1111-го полка: Подготовить заградительный огонь по всему периметру.
  
  Из II Готов ли заградительный огонь?
  
  Ко второму заграждению готов.
  
  Из II 1148 МАРС, ГУСТАВ, ИЛОНА, один залп.
  
  Со II 1200 Обстрел собственных позиций русскими.
  
  Запрос из II 1203: Был ли произведен залп по МАРСУ, ИЛОНЕ, ГУСТАВУ?
  
  Из II 1209 Один залп по ДРОССЕЛЮ.
  
  Из II 1217 еще раз подготовить заградительный огонь по всему периметру.
  
  От ВТОРОЙ вражеской атаки. Заградительный огонь по ГУСТАВУ, ТОНИ, РАБЕ, МАРСУ и продолжайте вести.
  
  Из ВТОРОГО заградительного огня по ГУСТАВУ срочно.
  
  Из ВТОРОГО заградительного огня по ГУСТАВУ срочно. Продолжайте огонь, и ДРОССЕЛЬ.
  
  От ВТОРОЙ вражеской атаки. Обстрелы ДРОССЕЛЯ, ГУСТАВА и СПЕРБЕРА.
  
  Из II снова огонь по ГУСТАВУ срочно. Враг атакует!
  
  С 7 кой вражеская атака на КЛЕССИН хорошо видна. Заградительный огонь по лощине!
  
  К 7 Кой, где именно вражеская атака? Укажите точные районы.
  
  Из II стреляем ракетами на 600 м севернее.
  
  Из II снова открываем огонь по ГУСТАВУ.
  
  Начиная со II 1247 враг атакует с направлений 49.7, 56.2 и 16.8, с севера и северо-запада.
  
  Из II запрашиваем сосредоточенный огонь по ГУСТАВУ. Один заградительный огонь по РИТТЕРСПОРНУ 2.
  
  К 7 кой враг, атакующий КЛЕССИН, должен быть самым срочным образом прижат к земле с помощью пулеметов.
  
  С 7 кой вражеская атака из ВУХДЕНА в западном направлении развернулась на КЛЕССИН и из провала перед нашим собственным сектором на КЛЕССИН.
  
  Ко II У вас есть лампы для ночной доставки по воздуху?
  
  Со II 1344 по 13-ю роту: 2 залпа по МАРСУ.
  
  Из II 1347 Ситуация восстановилась, прояснилась. Ожидаются потери от огня вражеской артиллерии.
  
  К II 1350 Вопрос: Все ли атаки были отбиты?
  
  Из II 1355 Приготовиться к дальнейшему круговому обстрелу.
  
  К II 1419 Как прошел последний ракетный обстрел?
  
  Из II 1435 Во 2-й батальон / бронированный артиллерийский полк ‘Курмарк’:
  
  Немедленно дайте один залп по "ГУСТАВУ".
  
  Из ВТОРОГО запроса: Заградительный огонь готов? Командуйте ТОНИ на высоте 100 метров, в противном случае в собственных окопах.
  
  Ко II 1448 заградительный огонь готов.
  
  Из II 1448 ... и снова отброшены в контратаку. Врага гнали комиссары. Текущие заявления заключенных. Мы ожидаем дальнейших вражеских атак.
  
  Данные о потерях еще не рассмотрены.
  
  Условия для раненых очень, очень плохие.
  
  Прикрытие вряд ли возможно. Резервы полностью задействованы.
  
  Срочно запрашиваем поддержку истребительной авиации.
  
  Ко II Какова ситуация?
  
  Из II 1540 Помощь сегодня срочно необходима. Противник занимает восточную часть замка и постоянно усиливается. Силы для контратаки отсутствуют. Пожалуйста, помощь срочно.
  
  Со всех сторон второй заградительный огонь.
  
  Из II Непрерывный шквал со всех сторон срочно.
  
  К 7 Кой заставьте врага, который сейчас атакует южный КЛЕССИН, повергнуть его на землю всем своим оружием.
  
  Из II срочно обстреливают со всех сторон.
  
  Откуда II идет заградительный огонь?
  
  Ко II Где находится главный пункт атаки противника?
  
  Со II востока и юга замка.
  
  Со II 1630 тяжелые потери. Мы боремся до последнего человека.
  
  Ко II 1643 Году, держитесь. Решение принято.
  
  Из II Одна батарея на ГУСТАВЕ. Огонь собственной артиллерии слишком короткий.
  
  От II до 2-го батальона / бронированного артиллерийского полка ‘Курмарк’: один залп по ШПЕРБЕРУ.
  
  Из II Один залп по "ГУСТАВУ".
  
  Из II 1711 Ситуация сложная. Сегодня вечером мы должны опасаться худшего.
  
  От II до 2-го батальона / бронированного артиллерийского полка ‘Курмарк": один залп по "ГУСТАВУ".
  
  От II до 2-го батальона / бронированного артиллерийского полка ‘Курмарк’: Изматывающий огонь по ШПЕРБЕРУ, ГУСТАВУ и РИТТЕРСПОРНУ 2.
  
  Откуда ведется беспокоящий огонь по районам ГУСТАВ, СПЕРБЕР и РИТТЕРСПОРН-2?
  
  Ко II постоянно ведется беспокоящий огонь. Доложите, где и насколько сильно проникновение противника.
  
  Со второй стороны враг проник в замок и южную часть деревни с одной ротой.
  
  Откуда II этот беспокоящий огонь?
  
  Артиллерия II 1754 докладывает, что они ведут непрерывный огонь. Какова ситуация?
  
  Со II 1800 Подготовить круговой заградительный огонь.
  
  Ко второму 1805 году заградительный огонь готов.
  
  От II Запрашиваю постоянный беспокоящий огонь по всему периметру.
  
  Ко II 1821 году Собственная артиллерия делала все возможное.
  
  Начиная со II 1825 раненым больше нельзя предоставлять укрытия на позиции. Значительное разрушение траншей. Мы используем последние наши силы. Враг готовится к атаке.
  
  II Передать лейтенанту Шефу, вызывающему беспокойство, что все радиокоды дивизии, включая самые важные, на радиостанции ХОПП, должны быть уничтожены. Немедленно докладывайте, если код нарушен. Капрал Хопп уже в курсе.
  
  Из II 2000 года огневой шквал!
  
  Со II 2001 года запрашиваем последние заказы.
  
  Ко II 2036 году Ожидается ли вражеское нападение?
  
  Из II Нет!
  
  От второго минометного огня десантируемся на собственные позиции.
  
  Из II 2055 года тяжелая артиллерия ведет беспокоящий огонь по позициям.
  
  Во II 2104 решение о том, должен ли гарнизон КЛЕССИНА продолжать боевые действия, было передано дивизией Группе армий.
  
  От II 2101-го полка: Взорван старый командный пункт.
  
  К II 2126 прямым попаданием или разрушением?
  
  Из II Несколько прямых попаданий. Сгорел, затем взорвался.
  
  Из II Один залп по всем районам блокирования.
  
  К II 2206 КЛЕССИН может быть уверен, что полк делает все возможное.
  
  
  Боеспособность гарнизона резко упала из-за потерь убитыми и ранеными, и оба танка были подбиты прямыми попаданиями в течение дня. В тот вечер младший лейтенант Грейб из велосипедного взвода в упор подбил танк "Сталин" из "панцерфауста". Однако ситуация требовала постоянной артиллерийской поддержки, что не помешало советам закрепиться в восточном углу Замка в тот вечер, что оказалось для них значительным тактическим преимуществом.
  
  Хотя ситуация в Клессине была теперь отчаянной, командующие корпусами и армиями считали приказы Гитлера священными, поэтому полковник Лангкайт, по-видимому, решил обойти их и обратиться непосредственно к генерал-полковнику Готтхардту Хейнрици из Группы армий. Тем временем награды и повышения использовались в качестве стимуляторов морального духа. Годы спустя Шекспир прокомментировал, что они никогда не теряли доверия к своим командирам полков и дивизий в этой ситуации.
  
  Утром 23 марта советы прорвались в основную часть замка после долгой и тяжелой артиллерийской подготовки и после нескольких неудачных попыток. Обороняющиеся были к этому времени слишком слабы, чтобы предпринять контратаку, и были вынуждены образовать кордон к западу от здания. Затем Советы ввели два танка, противотанковое орудие и несколько тяжелых пулеметов, с помощью которых они начали доминировать в деревне из замка, разрушая траншеи и нанося тяжелые потери до такой степени, что почти все защитники были ранены.
  
  В течение утра пришлось расчистить две бреши в обороне северян, и к полудню последние пятнадцать-двадцать невредимых солдат образовали ежик вокруг командного пункта батальона, куда пришлось отнести некоторое количество раненых. Затем, ближе к вечеру, советы ворвались в центр и северную часть деревни, разделив гарнизон на несколько групп. В радиограмме показано, как развивалась ситуация в течение дня:
  
  
  Ко II 0036 Все офицеры-кадеты штаб-сержанты в КЛЕССИНЕ немедленно повышаются в звании младших лейтенантов. Самые искренние поздравления.
  
  От второго до командира 300:
  
  Враг все теснее подходит к внутренним укреплениям со всех сторон.
  
  Один танк подбит в ближнем бою. Раненые лежат в окопах. Можно ожидать, что в следующей атаке все будет захвачено. Резервов не осталось. Возможно ли вырваться или освободиться к 13:00?
  
  Из II Танки с пехотой готовы.
  
  Ко II Присылайте дальнейшие рекомендации для получения Железного креста.
  
  Из II Где заграждения в адрес ИЛОНЫ и РИТТЕРСПОРН 2?
  
  Приближаются II заграждения.
  
  С момента принятия ВТОРОГО решения до 23.00. Эта боевая группа не сможет предпринять еще одну атаку без подкрепления и будет захвачена.
  
  За высочайшее признание вашего храброго поведения. Держитесь!
  
  Лангкайт, полковник.
  
  Из II запрашиваю беспокоящий огонь по ДРОССЕЛЮ.
  
  Ко ВТОРЫМ жителям КЛЕССИНА! На вас смотрят с гордостью и восхищением. Вы - решающие волнорезы, противостоящие большевистскому штурму столицы Рейха. Хайль, наш обергруппенфюрер СС! Обергруппенфюрер СС и генерал войск СС Кляйнхайстеркамп.
  
  От II до 2-го батальона / бронированного артиллерийского полка ‘Курмарк’: один залп на RITTERSPORN 2.
  
  Враг формирует точку.
  
  Второму лейтенанту Ш.öне: Фельдфебель наградил вас Рыцарским крестом. Самые сердечные поздравления от полка.
  
  Из II 0410 численностью 90 человек.
  
  Из II 0445 запрашиваем разрешение на прорыв. Русские готовы атаковать.
  
  Ответ II 0515 капитану Б öге: Верховное командование настаивает на том, что позиция должна удерживаться при любых обстоятельствах.
  
  Со ВТОРОЙ вражеской атаки. Обстрелы ИЛОНЫ и РИТТЕРСПОРНА 2.
  
  Со стороны II враг атакует. Заграждения на ИЛОНЕ в 50 метрах ниже и РИТТЕРСПОРН 2, для 13-й роты.
  
  Из II Все артиллерийские ресурсы на RITTERSPORN 2.
  
  13 Роте: в ШЛОССЕ и 8 роте.
  
  От II ИЛОНЫ до 200 метров. Обстрелы ИЛОНЫ и РИТТЕРСПОРНА.
  
  Со стороны ВТОРОГО противника, атакующего с востока через замок (одна рота). Запрашиваю бегущие заграждения на ИЛОНЕ и РИТТЕРСПОРНЕ.
  
  Ко второму вопросу: можно ли обстреливать замок?
  
  Со второго этажа замок может быть обстрелян. Не слишком коротко!
  
  Из II Какова ситуация?
  
  К II 0750, держитесь! Как дела, лейтенант Шефер?
  
  Откуда II такой шквал по ИЛОНЕ? Щöне в порядке.
  
  По II ИЛОНЕ открыли огонь несколько раз.
  
  Из II Подготовьте заграждения на ИЛОНЕ и РИТТЕРСПОРНЕ 2.
  
  Ко II 0826 готовы.
  
  Ко II 0910 известно ли, что Ш. öне был награжден Рыцарским крестом?
  
  Ко II 0952 Награждаем всех, кого рекомендуют к Железному кресту первого и второго класса, также Железным крестом первого класса за Христа, Второго класса за Хоэнштейна, Аккермана и Шерзингера.
  
  Из II 0957 Почему не стреляли по ИЛОНЕ?
  
  Из II артиллерийского орудия стрельба слишком короткая. С высоты 100 метров.
  
  В ШЛОССЕ противник численностью в 1000 человек численностью в роту. Не осталось резервов, с которыми их можно было бы выбросить. Положение с ранеными безнадежное. Один подвал с ранеными в руках противника в ШЛОССЕ. Особенно не хватает огневой поддержки из собственного оружия. Артиллерийское радио неисправно через батарею, в том числе "Пантеры". Передача с последней батареи. Отчаянно нужны боеприпасы, еда, батарейки, сигнальные ракеты.
  
  Из II 1100 В полк: Рекомендовать Железный крест первого класса младшему лейтенанту Зеллеру (дважды ранен) и младшему лейтенанту Плонке.
  
  К II 1103 Каковы сейчас координаты ежа?
  
  Из II 1130 Подготовьте заграждения для ИЛОНЫ и РИТТЕРСПОРН 2.
  
  Артиллерийскому обстрелу II 1130 по ИЛОНЕ. Немедленно внесите коррективы.
  
  Из II 1137 огневых заграждений.
  
  Из II 1142 немедленно начинается заградительный огонь.
  
  Из II 3 залпов на РИТТЕРСПОРН 2 осталось 100 метров.
  
  Ко II Где вражеская атака? Дайте пеленг.
  
  Из II Вражеская атака с востока.
  
  Из II 1200 два выстрела были слишком короткими.
  
  Ко II 1302, пожалуйста, сообщите, были ли уничтожены коды всех радиостанций в КЛЕССИНЕ (кроме действительных листов за 23-е и 24-е число) или они попали в руки противника.
  
  Из II 1345 Когда придет помощь? Собственная артиллерия особенно устала.
  
  II 1349 Высшему командованию еще предстоит отдать приказы.
  
  Из II Срочных заграждений на RITTERSPORN 2 и ИЛОНЕ.
  
  Из II 1440-го полка: Вражеская контратака в северной части.
  
  Резервов нет. Отрезать путь вряд ли возможно. Повторяю запрос, сделанный сегодня утром, как последнюю возможность. Число убитых и раненых растет с каждым часом.
  
  Из II 1510 прямое попадание в командный пункт. Сражаемся до последнего человека.
  
  Из II 1535 Срочные заграждения на МАРСЕ и РАБЕ.
  
  Из II 1549 Заграждение на Марсе.
  
  Из минометов II 1559 стреляют слишком коротко, с расстояния 100 метров.
  
  До 1738 года награды и повышения в звании являются для вас свидетельством признания Высшим командованием вашего образцового боя. Дивизия гордится вами. Лангкайт, командир дивизии.
  
  Ко II Скольким противникам удалось проникнуть в северные и западные районы?
  
  Из II я не могу расшифровать, поскольку у меня нет кодов.
  
  Ко II Уничтожены ли коды?
  
  Со II 1759 года - да.
  
  Из II 1810 Запрашиваем заградительный огонь по Шлоссу.
  
  Для II Больше нет доступных кодов?
  
  Из II 1822 Правильно, нет.
  
  
  Наконец, в 21 ч.20 м. сообщение из дивизии было передано в Клессин полком: ‘Миссия выполнена; пробивайтесь с боем!’
  
  Капитан Бöге приказал этим людям немедленно собраться у картофельного склада на западной окраине деревни с намерением прорваться ночью компактной группой. На сборный пункт было доставлено как можно больше тяжелораненых. Тем временем лейтенант Шне повел группу на восток, чтобы совершить отвлекающий маневр, и из-за сильного вражеского минометного и пулеметного огня контакт с ним и его группой вскоре был потерян.
  
  Используя прикрытие из густого дыма и пыли от артиллерийского обстрела, группа капитана Б &##246;ге достигла лощины к юго-западу от Клессина, опередив группу из двадцати-тридцати советских солдат, и смогла использовать трофейные танкисты, найденные в лощине, чтобы прорваться и добраться до незанятых первой и второй линий советских траншей. К этому времени советские войска были полностью подняты по тревоге и использовали сигнальные ракеты и прожекторы Verey для освещения места прорыва, которое подверглось сильному пулеметному обстрелу как с севера, так и с юга. Но люди B öge, используя последние ручные гранаты и бронетранспортеры, штурмовали третью, усиленную советскую траншею и прорвались, только 26 из них достигли немецких позиций.
  
  Тем временем группа лейтенанта Шене достигла картофельного сарая, а затем около тридцати минут следовала по дороге на запад через поля, прежде чем им тоже пришлось штурмовать последнюю из советских траншей. Используя последние силы, около 30-35 человек, включая нескольких тяжелораненых, пробились к немецким позициям. Еще несколько человек должны были ночью проскользнуть через советские позиции и добраться до соседнего 1241-го гренадерского полка.
  
  Политотдел русской 8-й гвардейской армии использовал победу над Клессином для выпуска специальной брошюры, адресованной 1242-му полку, с текстом:
  
  
  
  УРОК КЛЕССИНА
  
  СОЛДАТЫ 1242-го офицерского гренадерского полка! Более 300 немецких солдат были окружены в Клессине. 23 марта 1945 года весь гарнизон был уничтожен. Ни один человек не прорвался к своим позициям. 75 человек подняли белый флаг и остались в живых. Все остальные бессмысленно погибли.
  
  
  Кто виноват?
  
  ВИНОВАТ ГИТЛЕР!
  
  Он начал эту бессмысленную войну. В своих приказах он требовал: “Держитесь любой ценой!”
  
  ВИНОВАТЫ ВАШИ КОМАНДИРЫ!
  
  Они не вывели войска из Клессина, когда должны были это сделать, а затем приговорили их к смерти лживыми обещаниями. В своих тщетных попытках оказать помощь они послали на смерть сотни других солдат, а также растратили много танков и самоходных орудий.
  
  
  Когда война закончилась, от парадного портала замка осталась только часть вместе с ржавеющими остовами подбитых немецких и советских танков. Десятки тысяч мин усеивали местность. Мины и корпуса были демонтированы, а оставшиеся руины разрушены. Позже деревушка была возрождена благодаря строительству ряда домов вдоль Вухден-роуд и двух коттеджей на старом месте.
  
  В 1995 году в Ухдене был открыт камень в память о тех, кто сражался и погиб на Рейтвейнском отроге, с надписью:
  
  
  
  Тот, кто живет в воспоминаниях своих товарищей, не мертв
  Мертвы только те, кого забыли
  Мы помним наших павших товарищей и всех, кто погиб на войне
  1945
  Рейтвейнский отрог с деревнями
  Подельциг, Вухден и Клессин
  1995
  
  
  
  
  ПЯТЬ
  Мост в Гольцове
  
  
  ХОРСТ ЦОБЕЛЬ (6 мая 1918 – 3 октября 1999)
  
  
  
  Хорст Цобель, будучи капитаном, командовал 1-м батальоном танкового полка ‘Мüчеберг‘ в боях под Одербрухом. Здесь он рассказывает о своем опыте под Гольцовом, когда советские 5-я ударная и 8-я гвардейская армии объединили свои плацдармы, изолировав крепость Кüстрин. Недавно сформированный батальон Цобеля в то время находился под угрозой расформирования.
  
  
  Неожиданно дивизии был выделен участок фронта, и, поскольку подготовка к нашему предполагаемому расформированию еще не была завершена, мы были переданы в целости и сохранности. На совещании командиров в дивизии я смог установить, что по крайней мере две мои эскадрильи будут включены в состав, хотя нашей смешанной 2-й эскадрилье придется выделить свой отряд САУ для обеспечения ‘коридора’ К üстрин. К сожалению, вошло в практику разделение танков на местности для усиления опорных пунктов. Эта тактика была вызвана необходимостью того времени, поскольку танки были необходимы для укрепления боевого духа пехоты, и была известна как ‘корсетирование’. Только после того, как я указал, что абсолютно равнинная местность с ее километровой видимостью позволяет мне гарантировать, что я буду в состоянии быстро отразить любое нападение, мои предложения о развертывании были приняты. К счастью, у меня было достаточно времени, чтобы осмотреть отдельные районы расположения командиров моих эскадрилий и дать им четкие инструкции, прежде чем мы отправились на наши позиции, должно быть, в ночь с 20 на 21 марта 1945 года. В ту же ночь отдельные танки были окопаны и замаскированы. На следующий день я смог убедиться, что танки были великолепно замаскированы как спереди, так и сверху, и что поле обстрела многих из них составляло от двух до трех километров.
  
  2-я эскадрилья, за вычетом одного отряда, находилась в Горгасте, 3-я эскадрилья - в Гольцове, в то время как 1-я эскадрилья блокировала шоссе на уровне Тучебанда. Я и мой штаб находились в составе 3-й эскадрильи в Гольцове. Мой командный пункт, поскольку выбора особого не было, располагался в просторном подвале, но, к сожалению, с очень высокими потолками. Танкисты также укрывались в подвалах, когда не было необходимости находиться в своих танках, поскольку русские с нерегулярными интервалами вели изматывающий огонь и подвергали массированным бомбардировкам деревни, которые были почти полностью очищены от мирных жителей.
  
  Мы полагали, что опасность быть отделенными от дивизии миновала, но уже на следующий день новый командир полка, майор Маркуанд, посетил нас со своим штабом, чтобы осмотреть наши позиции и получить инструктаж, поскольку на следующий день он должен был принять командование. Мы ничего не могли сделать, кроме как принимать приказы и ждать своей судьбы.
  
  Итак, мы подошли к 22 марта, дню нашей предполагаемой помощи. Мы все пили наше импровизированное пиво – должно быть, было около 06:00, – когда утреннюю тишину разорвала цепь мощных взрывов, которые заставили нас в шоке вскочить и укрыться в углах комнаты, поскольку дом сотрясся до основания. В следующий момент окна вылетели, и целый поток штукатурки и камней хлынул в подвал, сопровождаемый густым облаком пыли, которое затемнило все вокруг нас. Наш прекрасный подвал с высокими потолками грозил стать нашей погибелью. Взрывы и осколки продолжались, попадание следовало за попаданием. Приложив усилия, мы смогли повесить несколько ковриков на окна. Теперь мы сидели на корточках в темноте, пока снаряды падали вокруг нашего дома. Всякий раз, когда дом получал прямое попадание, все вокруг нас сотрясалось. Было просто невозможно покинуть подвал и забраться в наши танки. Телефонные линии уже были пробиты. Мы сидели близко друг к другу и ждали того, что должно было произойти. Как долго это продолжалось, я не могу сказать, всякое ощущение времени покинуло нас.
  
  Совершенно внезапно меня охватило чувство беспокойства. Это беспокойство было мне знакомо с давних пор. Его значение было совершенно ясным; мы должны были убираться отсюда к нашим танкам. Давно пора. Снаряды все еще градом падали на наш дом, который, к сожалению, находился в центре деревни. Один за другим мы выпрыгивали из подвала в наши танки. Было чудом, что никто не был подбит, и еще большим чудом, что все танки, кроме одного, который получил лишь незначительные повреждения, все еще были полностью исправны. Все расчеты роты были на борту, когда мы построились на улице с нашими танками и в кратчайшие сроки направились к выходу из деревни.
  
  
  Мы не совсем дошли до выхода, когда внезапно грохот и взрывы прекратились, и наступила тишина, которая казалась еще более зловещей. Как только дым и пыль немного улеглись, мы увидели, что русские окутали дымом всю деревню. Мы протолкнулись сквозь дым и увидели целое количество вражеских танков напротив, приближающихся к нам на расстоянии нескольких сотен метров. Это была настоящая массированная атака русских, но мы двинулись в нужный момент. С помощью обычной тренировки опытного танкиста младший лейтенант Штраус, который ехал рядом со мной, оценил создалась ситуация, и он подбил первые два вражеских танка из своей "Пантеры". Остальные выбились из колеи и возбужденно наехали друг на друга. Мы воспользовались их замешательством, чтобы продвинуться дальше, подбив еще несколько из них. За короткое время мы прояснили ситуацию в этом секторе и отбили атаку. Немного дальше, перед нашим правым флангом, несколько танков "Сталин" угрожающе подняли башни, но оставались на разумном расстоянии от нас, оставив своих горящих товарищей служить достаточным предупреждением. Но мы также не хотели бросать вызов их превосходящим 125-мм орудиям.
  
  Затем слева от нас, на другой стороне ручья, окаймленного кустами ольхи, мы увидели, как наша пехота возвращается, очевидно, в спешке, и вскоре мы услышали их крики: ‘Танки, танки, вражеские танки впереди!’
  
  Я немедленно развернулся с несколькими танками с левого фланга, перешел мост и продвинулся влево от рва. Прямо за нашими убегающими пехотинцами, которые, несмотря на выдающийся панцерфауст, не утратили страха перед танками, мы увидели целое стадо русских танков, приближающихся к нам. Через несколько секунд мы столкнулись. Командир моего эскадрона "Тигр", который следовал за мной на своем танке, обогнал меня и проехал посередине между русскими, расстреливая танк за танком прямо перед моим носом. Как только первый танк загорелся или взорвался, русские и здесь пришли в замешательство и возбужденно заметались повсюду, а затем в быстром бегстве в тыл, стремясь увеличить дистанцию, оставив позади большое количество своих.
  
  В этот момент я осознал, или думал, что осознал, что теперь мы можем воспользоваться замешательством русских, чтобы начать контратаку и нанести великолепный удар. Для меня было важно восстановить контакт с моей 2-й эскадрильей в Горгасте, мимо которой русские уже прорвались, хотя у меня уже было хорошее взаимопонимание с командиром этой эскадрильи. Я только что передал дивизии свое предложение, когда получил приказ удерживать нашу нынешнюю позицию и не продвигаться дальше. Таким образом, мы заняли подходящую оборонительную позицию справа и слева от реки, вынужденные использовать все танки, включая командирские машины. Адъютант со своим танком занял один угол, обращенный на восток, одинокого фермерского дома с фруктовым садом, в то время как я занял другой угол, обращенный на север. Командир 3-й эскадрильи также был с нами.
  
  Как только мы были более или менее в порядке, русские подвергли нас сильному артиллерийскому и минометному обстрелу. С самого начала их любимой целью, по-видимому, была наша ферма с фруктовым садом, который они держали под постоянным огнем из крупнокалиберного оружия. Однако было абсолютно необходимо, чтобы мы оставались на этой позиции, поскольку от этой фермы мост находился всего в 100 метрах, и тот, кто удерживал ферму, держал мост в руках.
  
  Ближе к вечеру наши позиции снова были атакованы танками. Адъютант сказал мне, что на него надвигалось от семи до десяти вражеских танков. Поскольку я сам был полностью занят, я передал ему ответ, что он должен стрелять в нападающих, потому что десять танков, атакующих по открытой местности, не представляют большой проблемы для хорошо расположенной "Пантеры". Затем я услышал, как адъютант открыл огонь, и проблема, казалось, была решена. Только с наступлением темноты я обнаружил, к своему ужасу, что его башню заклинило, и поэтому все могло закончиться для нас очень плохо.
  
  Был поздний вечер, прежде чем я смог подвести итог событиям дня. Русские атаковали по всему фронту с равной силой, главный удар утром был нанесен к югу от Горгаста, где находилась 2-я эскадрилья с ее самоходными орудиями и одним отрядом танков Mark IV. Лейтенант Циманн, командир 2-й эскадрильи, вывел свой танк за пределы оборонительной позиции, указывая прямо на юг, где он смог расстрелять значительное количество вражеских танков. Из своего очень короткого, по сравнению с "Пантерами", 75-мм орудия он даже смог подбить несколько танков "Сталин" с фланга.
  
  К сожалению, все еще не было отчета от 1-го отряда 2-й роты, который был отправлен вперед для обеспечения ‘коридора’ к Кüстрину. Даже эскадрилья ничего не слышала о них, но, согласно заявлениям вернувшихся пехотинцев, отряд фактически был реквизирован комендантом К üстрина.
  
  Несмотря на всю мощь и мощнейшую артиллерийскую поддержку, использованную в русской атаке, которая, как я позже узнал, имела целью прорвать наш фронт и, по крайней мере, занять высоты вокруг Зеелова, она была разгромлена нашими танками впереди. Единственным достижением противника был разрыв сухопутного сообщения с К üстрином. Исключая судьбу 1-го отряда 2-й эскадрильи, мы понесли лишь минимальный материальный ущерб и в тот день ранили двух человек, а также подбили 59 вражеских танков, не считая других, выведенных из строя.
  
  С другой стороны, наша пехота была уничтожена. Майор Штойбер был тяжело ранен в первые часы сражения. В тот вечер командир батальона и его адъютант доложили мне, что он потерял весь свой батальон. Позже я видел его на нашей позиции с пулеметом, как обычного солдата. Из моих офицеров был ранен только лейтенант Циманн.
  
  Я отправил свой отчет обратно в дивизию через младшего лейтенанта Хенача, который вернулся с поздравлениями дивизии моему батальону. К сожалению, я не мог сам поговорить с подразделением, поскольку мог покинуть свой командный пункт только с прямого разрешения моего непосредственного начальника, чего ситуация здесь не требовала.
  
  Перевалило за полночь, прежде чем все успокоилось и мы смогли немного отдохнуть рядом с нашими танками.
  
  Затем той же ночью 25-я танково-гренадерская дивизия, которую мы перевели в резерв, предприняла контратаку вдоль шоссе Зелов-К üстрин, но застряла на русских минных полях. Командир их танкового батальона позже сказал мне в шутку, что они не встретили ни одного вражеского танка, по-видимому, мы уничтожили их все, но видели многочисленные обломки, усеявшие землю. К сожалению, у нас не было такого же чувства по поводу следующего дня.
  
  На рассвете мы заняли позиции предыдущего дня вокруг одинокой фермы. Ночью возвращающаяся пехота, часть из которой остановилась у нашей колонны снабжения, была реорганизована и снова отправлена вперед. Из этих 200 солдат были выделены мне для обороны нашего небольшого плацдарма.
  
  Это был действительно очень, очень тяжелый день. Предыдущий день, хотя и не лишенный драматизма и напряженных моментов, прежде всего принес видимый успех. Этот день, однако, был другим, гораздо более напряженным и потребовал от всех нас огромных усилий. За всю войну у меня никогда не было такого долгого и изматывающего опыта, как в этот день, 23 марта 1945 года. Успех, который принес предыдущий день благодаря удаче и, возможно, также обычным тренировкам и опыту, пришел относительно легко, но в этот день мне пришлось заслужить его тяжелым путем.
  
  Мы находились примерно в 100-150 метрах от ручья и моста, перед нами была совершенно ровная и открытая местность. У нас было четыре танка во фруктовом саду площадью около 75 квадратных метров. На северной стороне сада стояло массивное одноэтажное здание с несколькими пристройками. Мы должны были удерживать эту ферму, потому что, как только русские перейдут мост, фронт дивизии можно будет легко обойти с этого фланга. Фруктовые деревья были очень молодыми и в это время года на них не было листьев, так что у нас вообще не было укрытия от посторонних глаз.
  
  Этот небольшой участок земли стал целью русских для их артиллерийского, минометного, противотанкового и танкового огня. Сначала мы прижали наши танки вплотную к зданиям, но вскоре они были разнесены на куски. Удары были настолько точными и плотными, что нам постоянно приходилось менять позицию. В конце концов, мы час за часом переходили из одного угла в другой. В промежутках между громкими взрывами артиллерии тяжелого и сверхтяжелого калибра раздавались более легкие звуки минометов и более резкий треск танковых и противотанковых снарядов. И все это время, когда снаряды падали так плотно, что мы продолжали думать, что следующий должен быть попаданием, мы снова и снова меняли местоположение, взад и вперед, здесь и там. Так продолжалось целый день, а день может быть ужасно длинным.
  
  Пехота тоже страдала под этим шквальным огнем. Вместо того, чтобы окопаться примерно в 50 метрах от сада, они сгрудились вокруг танков, как виноград, и, следовательно, попадали чаще, но они не могли этого видеть. Еще до полудня численность 200 человек того утра сократилась до младшего лейтенанта и шести рядовых. С другой стороны, наши несколько танков все еще находились в полном боевом порядке, хотя нам пришлось отключить рации, чтобы сберечь батареи. Только в случае прямой танковой атаки на наши позиции наши радиостанции были бы снова включены.
  
  В тот день наше положение не улучшилось ни на йоту. Снова и снова я спрашивал себя, действительно ли этот участок земли того стоил. Несколько раз я был близок к тому, чтобы отдать приказ очистить фруктовый сад, но затем еще раз убедил себя, что не было никакой другой возможности помешать русским захватить эту территорию своими танками врасплох, и это означало бы потерю моста. Так что я был действительно рад, что у меня был этот внутренний конфликт по поводу приказов, отданных Дивизией, удерживать эту нынешнюю позицию до последнего человека. Приказы такого рода не были чем-то необычным в то время.
  
  Вместе с этими орденами – возможно, это была небольшая подачка – мне также разрешили вручить награды, полученные за день до этого. (Опыт показал, что награды следует вручать как можно скорее после соответствующего мероприятия, потому что, во-первых, это доставляло удовольствие и имело больший воспитательный эффект; и, во-вторых, потому что награды, к сожалению, часто доставлялись слишком поздно. Посмертно присужденный орден больше нельзя рассматривать как награду, только как приятный жест.) Поэтому я позвал соответствующих командиров танков подойти к задней части моего танка и выбрался сам. Даже это незначительное движение , должно быть, было замечено русскими, потому что я еще не успел приколоть железные кресты к командирам, когда справа и слева перед моим танком разорвались два снаряда, так близко, что взрывная волна швырнула нас на землю. Это могло обернуться катастрофой, но, к счастью, никто не пострадал.
  
  В сумерках русские снова атаковали танками, но отразить их атаку было нетрудно. Затем, наконец, стемнело, и мы только подумали, что нам это удалось, когда сверху на нас обрушился такой яростный шквал из орудий всех калибров, что выдержать его было просто невозможно. Когда снаряды разрывались вокруг нас с дождем искр и вспышек света, все стремились как можно быстрее добраться на своих танках до открытой местности. Экипажи храбро держались весь день, но то, что произошло сейчас, было больше, чем они могли вынести. Если бы это был только артиллерийский или минометный обстрел, мы, возможно, смогли бы выстоять, но ракеты и танковые и противотанковые снаряды с плоской траекторией вынудили нас бежать из сада. Мы четко определили, что русские, под прикрытием этой ужасной бомбардировки и темноты, которая тем временем одолела нас, намеревались захватить наши позиции своими танками. Но даже если бы мы потеряли фруктовый сад, я хотел, по крайней мере, предотвратить попадание моста в руки русских. Поэтому я немедленно выстроил свои танки вокруг моста. Снаряды продолжали сыпаться на фруктовый сад, затем все снова стихло. Прежде чем совсем стемнело, я сформировал полукруглый оборонительный пояс за фруктовым садом и надеялся на спокойную ночь, хотя на следующий день эта позиция была бы непригодна для обороны.
  
  Нам снова пришлось бы вышвырнуть Ивана из сада. Около полуночи я получил от командира пехоты два отделения пехоты под командованием штаб-сержанта для проведения разведки боевыми действиями. Заранее я подвел свои танки вплотную к фруктовому саду, чтобы обеспечить пехоте прикрытие огнем в случае соприкосновения с противником, когда все было готово, пехота тронулась в путь. Мы пристально вглядывались в темноту, глаза пулеметчиков были прижаты к оптике, готовые в любой момент накрыть пехоту огнем. Это напряженная концентрация длилась четверть часа, а затем еще четверть часа, но ничего не было видно. Затем внезапно прямо перед нами появились тени, которые немедленно идентифицировали себя как наших разведчиков, и, к нашему большому удивлению, старший сержант доложил, что сад свободен от врага. Похоже, что враг счел ситуацию в темноте слишком критической для себя и отступил обратно к исходному пункту. Ничто не могло порадовать меня больше. Мы немедленно вновь заняли фруктовый сад, а затем остаток ночи провели в тишине. Даже следующее утро прошло без инцидентов. Русские, очевидно, решили, что дальнейшие атаки на эту позицию бессмысленны.
  
  Примерно в полдень 24 марта я получил приказ о нашей смене. Мы должны были вернуться в полевые танковые мастерские, в то время как наши позиции должны были занять другие подразделения.
  
  Как только сменяющий командир был проинформирован о деталях передачи, я поехал обратно в дивизию, где офицер разведки (Ia) рассказал мне о двух русских радиопередачах, которые были перехвачены. В первом командир сектора напротив фруктового сада получил выговор за то, что не усилил атаку. Во втором командир сектора доложил, что он насчитал восемь окопавшихся в саду K öнигстигеров, против которых он не смог продвинуться. Это было слишком большой честью для нас, поскольку, во-первых, у нас на этой позиции было всего пять танков, а во-вторых, с нами не было абсолютно никаких пехотинцев K önigstigers, и мы, конечно же, не окопались! Но мы часто получали такие же приятные подтверждения успеха от Ивана по радио.
  
  
  Цобель потерял свою 2-ю эскадрилью в гарнизоне Кüстрин. 16 апреля он развернул две оставшиеся эскадрильи за водной преградой Хауптграбен к востоку от Зеелова, где, по утверждению его батальона, в тот день было уничтожено более 50 советских танков, потеряв четыре; четыре, которые он послал вперед для поддержки пехоты, были по ошибке подбиты заслоном немецкой противотанковой пушки. Будучи обойденным с правого фланга, он в ту ночь отвел свой батальон для пополнения в лес за Штайн-Стеллунг. на третий день снова в бой батальон утверждал, что уничтожил еще 50 советских танков, попавших во фланг наступавшим к северу от Требница. Затем батальон прикрывал отступление к Берлину, где был задействован в обороне. Цобель был назначен майор на 20 апреля, а затем возглавил прорыв на запад через улучшенный моста в Шпандау (см. загнаны в Берлин) в ночь с 1 на 2 мая. Когда у последних машин закончилось топливо, они бросили их и продолжили путь пешком. Не умея плавать, Цобель тем не менее переплыл две реки, оказавшись голым на западном берегу Эльбы, где он убедил мэра предоставить ему гражданскую одежду и пропуск, в котором было указано, что он ‘навещает свою беременную жену в соседней деревне’. Вооруженный этим, он пересекал оккупированную американцами территорию, пока не нашел свою жену, работающую на британцев в Брауншвейге, где он присоединился к ней в качестве переводчика, так и не попав в плен.
  
  В свое время он получил приглашение присоединиться к немецкой команде для помощи в обучении египетской армии, что он и делал, пока не пришло другое письмо с приглашением помочь основать бундесвер. По дороге домой он узнал о поражении египетской армии в шестидневной войне с Израилем, в ходе которой были уничтожены практически все бронетанковые войска, которые он помогал обучать.
  
  Впоследствии Цобель стал полным полковником и инспектором танковых войск в бундесвере, а после ухода с действительной службы продолжил редактировать технический журнал по бронетанковой тематике.
  
  
  
  
  ШЕСТЬ
  Оборона Зелова
  
  
  КАРЛ-ГЕРМАН ТЭМС
  
  
  
  Я встретился с Карлом-Германом Тэмсом на собрании ассоциации старых товарищей 20-й танковой гренадерской дивизии ‘Мук ви’, организованном в годовщину битвы за Зееловские высоты, которые проводились в музее Зеелова каждый год после того, как объединение Германии сделало подобные мероприятия возможными. Он всегда был жизнью и душой вечеринки, великим рассказчиком, и его смерть 16 апреля 1995 года стала большой потерей для всех его друзей там.
  
  
  Мои мысли возвращаются к марту 1945 года, когда ситуация на всех фронтах была относительно стабильной, а чувства среди нас, молодых солдат, все еще можно было охарактеризовать как уверенность. Мы не были приучены к политическим размышлениям. Ситуация казалась иной дома, на ныне окруженных остатках Рейха, где уже было широко распространено ощущение поражения, хотя транспортная система была неповрежденной, а запасы продовольствия все еще доходили до населения.
  
  Мне был уже 21 год, и я прошел курсы командиров рот в Бем-Казерне в Гамбург-Ральштедте, когда в Страстную пятницу, 30 марта 1945 года, я получил приказ присоединиться к войскам на Восточном фронте. Я попрощался со своей семьей и оставшимся кругом друзей с поистине смешанными чувствами; поскольку, чем дольше длилась война, тем труднее солдату было вернуться на фронт. Я уже был дважды ранен в бою в России. Чувство расставания было, ввиду странной ситуации, трудно поддающимся описанию, внутренне отягощенным неопределенностью будущего, но, тем не менее, внешне уверенным. Для нас крах Рейха и вермахта был невообразим, а чье-либо собственное невежество в отношении происходящего намеренно замалчивалось и преуменьшалось. Итак, я отправился с тремя другими товарищами, полный внутреннего напряжения, по авантюрному маршруту в Берлин, город, который даже на шестой год войны не утратил своей привлекательности и сияния как мегаполис.
  
  Естественно, мы провели вечер ‘в городе’ в Берлине в небольшом баре на Курфюрстендамм. На следующее утро, в пасхальную субботу 31 марта 1945 года, мы продолжили наше путешествие в Фüрстенвальде, до тех пор все еще остававшийся восхитительным маленьким городком. Это произвело на нас большое впечатление, поскольку мы привыкли жить в одном разрушенном городе за другим. (Всего три недели спустя я снова приехал сюда, только что раненный, и нашел только мертвый город из дымящихся обломков.) В Офисе движения в Фüрстенвальде нас направили именно туда, где в данный момент находилось наше подразделение, а именно в Зеелов и на позиции в Одербрухе к востоку от него, напротив К üстрина. Нашим пунктом назначения был Зелов.
  
  На железнодорожной станции стоял поезд, груженный припасами для нашего подразделения (20-я танково-гренадерская дивизия). Отправление ожидалось в сумерках, поскольку Зелов уже находился в зоне боевых действий. Обозначение HKL (Hauptkampflinie = Главная боевая линия) было отменено в конце войны и заменено новым термином ‘Kampfraum’ (зона боевых действий), охватывающим территорию глубиной около 3 километров. Таким образом, Зелов находился на линии фронта, а население было эвакуировано.
  
  Наш поезд тронулся и ощупью прокладывал свой путь в полной темноте и вообще без огней, почти шаг за шагом в ночи; часть пути была видна врагу. В небе над фронтом стояли знакомые сигнальные ракеты; одиночные выстрелы танковых орудий гремели в ночи, и стволы более тяжелых орудий гремели в знак приветствия то здесь, то там и отовсюду, в то время как вдалеке время от времени гремели пулеметы. Хотя поезд катился дальше, фронт уже миновал нас, и наши чувства снова приспособились к иной реальности, отличной от той, к которой мы обычно привыкли.
  
  Наконец поезд остановился на запасном пути, ветке, ведущей к сельскохозяйственному амбару на небольшом склоне на юго-западной окраине Зелова, где нас радостно приветствовали наши товарищи. Внезапно мы снова услышали наш гамбургский диалект и странно знакомые улыбающиеся лица с правильными шутками на устах. После моего ужасного опыта бомбардировки Дрездена и избежав общей облавы на тех героев, которых схватили и отправили в дикое подразделение экстренной помощи, собранное на месте, я был счастлив вернуться целым и невредимым, наконец, в свое подразделение. Мы привыкли называть это ‘нашей бандой’. Сегодня люди вряд ли поверили бы в это, но мы, молодые солдаты, чувствовали себя как дома, вернувшись в свою часть.
  
  Прием и высадка прошли довольно спокойно, оживленно, без шума или ажиотажа. Нас быстро проинструктировали и велели явиться к нашему командиру, полковнику Рейнхольду Штаммерджоханну, на командный пункт полка утром в пасхальное воскресенье. Отец Штаммер Йоханн был мне не чужой, и я был рад перспективе увидеть его снова. Назначенный к нему в звании второго лейтенанта, я, конечно, немедленно запросил боевое командование. С усмешкой он тепло похлопал меня по плечу и сказал: “Сынок, ты только что вернулся сюда с бойни, побудь здесь со мной некоторое время!”
  
  Естественно, я подумал, что это отличный пасхальный подарок. Офицеры штаба приветствовали нас, молодых младших лейтенантов, водкой, как это было принято.
  
  Следующие несколько дней были насыщенными и пролетели быстро, хотя на фронте оставалось тихо. Меня направили в боевой резерв полка, то есть в качестве общего разведывательного отряда. Дни были заполнены инспекционными визитами, ознакомлением с местностью и изучением открывающихся перед нами возможностей, а также подготовкой моряков в нашем полевом батальоне замены к рукопашному бою. В это трудно поверить, но этих людей направили к нам из-за нехватки кораблей для их укомплектования, поскольку у них не было другой альтернативы. Все они были опытными во время морской войны у многих из них были потоплены корабли, и я должен подчеркнуть, что эти моряки в целом произвели на нас выдающееся впечатление. Они были очень симпатичными людьми, как и наши собственные солдаты, которые были готовы к хитрым трюкам Ивана и знали, как обратить их в свою пользу. Однако за короткое время все они были убиты в бою. Я по-прежнему утверждаю, что наш полк в Зеелове был подорван неверной оценкой способности этих людей перейти в пехоту. Это относится прежде всего к работе двух компаний Volkssturm в нашем секторе. Их потери были сокрушительными. Конечно, мы никогда не могли предвидеть упрямого упорства этих войск, противостоящих нам. Мы должны были довольно быстро отказаться от наших последних оптимистических предположений.
  
  Если я могу процитировать отчет в журнале ‘Стерн’ за апрель 1975 года – тридцать лет спустя – масштаб различий в численности вооруженных сил в этом сражении может быть должным образом оценен.
  
  
  …это стало ясно после посещения социалистической святыни24 на Зееловских высотах, где 16 апреля 1945 года началась решающая битва за Берлин. 33 000 красноармейцев пали при атаке на сильно укрепленные немецкие позиции. Только 10 000 человек похоронены на главном советском кладбище. Сколько пало немецких солдат, предположительно, установить невозможно.
  
  
  Мы, выжившие, можем дать собственные оценки численности наших войск. На рассматриваемом участке шириной примерно в двенадцать километров определенно было не более 5000 немецких солдат, выстроенных для обороны, из которых, по-видимому, выжило всего от пяти до десяти человек. Таким образом, мы можем рассчитать численность войск двадцать к одному, противостоявших друг другу на Зееловских высотах в апреле 1945 года.
  
  Но вернемся к нашему опыту и впечатлениям.
  
  В пятницу, 6 апреля, я был прикреплен к боевому командиру Зеелова, Хельмуту Уондмейкеру – тогда майору Уандмейкеру, – то есть направлен в боевую группу Зеелова. Наша задача была проста: оборонять Зелов, при необходимости дать окружить его и сковать силы противника как можно дольше. Это была миссия самоубийцы, но мы с Хельмутом пережили ее.
  
  Сначала я разместился с младшим лейтенантом Герром Реймерсом и еще одним товарищем в здании продуктового магазина прямо на рыночной площади. Естественно, на этой рыночной площади в центре города также стояла церковь с башней. То, что эта церковная башня в конечном итоге станет или могла бы стать точкой прицеливания русской артиллерии, мы просто проигнорировали ввиду того, что предлагало это здание со всеми удобствами в мире. Нам троим хватит не только еды на целый год, но и удобной мебели, начиная с пуховых перин и нетронутой ванной на втором этаже позади, на восточной стороне. Здание было покинуто его обитателями, как будто они только что уехали в короткий отпуск. Некоторые комнаты были заперты и опечатаны и поэтому недоступны для нас.
  
  Итак, сначала мы нагрели воду в ванне и приняли настоящую ванну, одну за другой. Г üнтер Реймерс охотно взял на себя управление кухней и подавал нам одно роскошное блюдо за другим. Несколько дней мы не появлялись на полевой кухне. Запасы вина и крепких напитков были неисчерпаемы. Мы стали слишком самоуверенными и стреляли в голубей с крыши из наших пистолетов, чтобы в конечном итоге с удовольствием их съесть.
  
  Однажды русская артиллерия открыла огонь. В течение дня мы заметили, что через равные промежутки времени одиночные выстрелы были направлены в церковную башню в центре города. Мы впервые осознали, что наше здание находится прямо на линии огня поздно вечером того же дня, после дежурства, когда мы все сидели в своих квартирах.
  
  Я уже пустил воду в ванне и стоял голый в дверях ванной, Гюнтер хлопотал на кухне над нашим ужином, а наш третий товарищ разбирал в своей спальне свои вещи на следующий день, когда мы услышали знакомый звук выстрела. Мы невольно замерли, пытаясь определить направление полета. Пропустив мощный рев и завывание от его пролета над нами, внезапно стало кристально ясно, что попадание должно произойти поблизости от нас в ближайшие три-четыре секунды. Опытный в боях солдат распознает это немедленно – ХРУСТ! Мы все побежали к центру первого этажа здания, когда оно приземлилось под магазином. Мы были полностью покрыты кирпичной пылью, осколками стекла и падающей штукатуркой. Это продолжалось по меньшей мере две минуты или дольше, пока пыль не осела, и мы снова смогли узнать друг друга и увидеть наши напряженные лица. Хотя никто из нас не был ранен, мы были шокированы и сняли напряжение смехом над своим внешним видом и забавной ситуацией. Снаряд разорвался в задней части здания на подоконнике офиса под ванной. Перегородка с магазином, со всеми его полками и содержимым, находилась на рыночной площади перед зданием. Со всей нашей ‘роскошью’ было покончено одним ударом. Нам пришлось отступить в подвалы, как и было предписано. Мы снова остались безнаказанными.
  
  Еще один пример того, как солдат спокойно относится к ситуации, когда фронт был, по-видимому, стабильным: мы чувствовали себя в полной тактической безопасности; поскольку, будучи защитниками Зееловских высот, мы думали, что сможем одолеть любого нападающего благодаря нашему географическому преимуществу, особенно если им сначала предстояло прорваться с плацдарма. Поэтому было решено провести светский вечер. Я не помню, кто был ведущим, но это, безусловно, была отличная вечеринка. Были приглашены все офицеры и сержанты полка, которые смогли вырваться на вечер, в том числе из полевого запасного батальона нашей 20-й панцергренадерской дивизии. Где именно в Зеелове мы тогда сели вместе за стол, я не могу вспомнить. Тем не менее, я вспоминаю большой банкетный зал с высокими римскими окнами, стол, накрытый на тридцать-пятьдесят персон белыми скатертями, сервировку для множества блюд и такое же количество бокалов для различных напитков, а также сияющее, праздничное электрическое освещение.
  
  В этом офицерском клубе мы чувствовали себя как дома. Мы говорили о войне и о том, что будет с Германией после того, как она ее проиграет. Почему никто не мог убить Гитлера? Правильно ли было давать клятву верности отдельному человеку и уцелело ли наше здание в Гамбурге от последней воздушной атаки? Затем мы обсудили политику: как долго западные державы будут оставаться неравноправными партнерами Советского Союза. Придется ли нам совершить еще один поход на восток вместе с западными державами? Как долго мы сможем удерживать русских на Одере и т.д.? Наконец, мы услышали это из уст нашего командира: ‘Мы останемся здесь, если потребуется, пока американские танки не въедут нам в задницу! Понятно?’
  
  Разговор внезапно оборвался, когда мы оказались мишенью для залпа русской артиллерии. Артиллерийский обстрел вернул нас к реальности. Электрический свет погас. Тем не менее, почти все остались сидеть за столом. Мы зажгли свечи, которые были расставлены на всякий случай, и празднование продолжалось неторопливо, хотя в красиво раскрашенных римских окнах теперь не было стекол. К счастью, мы уже закончили трапезу и стол был убран. Быстро принесли новые бокалы, и приятная атмосфера была усилена светом свечей. Это просто показывает, какими толстокожими могут быть солдаты!
  
  На следующее утро, 14 апреля 1945 года, нас разбудили громкие звуки боя. На наши передовые позиции обрушился шквальный огонь. Могло ли это быть началом нового крупного наступления? Крики "Ура!" "Иванов" повсюду один за другим заглушались сосредоточенным оборонительным огнем наших войск. Чего мы никак не могли ожидать, так это того, что так называемый гарнизон крепости, подразделение Ваффен-СС, должно было вырваться из крепости Кüстрин. Это противоречило текущему приказу F ühr и сильно удивило нас. На наших передовых позициях царило значительное замешательство, мы не знали, наши это люди или Иван приближается к ним. Хуже быть не могло, потому что и то, и другое было перепутано вместе, что создало для нас поистине неудачную сцену.
  
  
  Как только все немного успокоилось, пришла трезвая оценка. Как мы должны были интерпретировать российскую атаку? Была ли неразбериха вызвана тем, что наш гарнизон К üстрина прорвал кольцо окружения и вырвался из него, или это была "разведка силами", чтобы обнаружить места наших основных сосредоточений и слабые места на наших позициях? Последнее казалось наиболее вероятным и позже было подтверждено маршалом Жуковым. В связи с этим событием были приняты определенные кадровые решения, приведшие к некоторым изменениям.
  
  Новым боевым командиром Зелова был капитан фон Вартенберг, который сменил майора Вандмейкера, и мне пришлось принять командование ротой старшего сержанта Айскампа и, таким образом, стать командиром роты. Мне был всего 21 год, у меня был значительный опыт работы на Восточном фронте, и по крайней мере половина моих людей были на четыре-пять лет старше, опытные моряки, но, как уже упоминалось, совершенно неопытные в боях на суше. Чтобы установить хорошие отношения с этими людьми, я назначил старшего старшину роты сержант-майором, чтобы держать его рядом со мной. 14 апреля 1945 года боевая численность нашей роты составляла 136 человек, разделенных на три стрелковых взвода и минометный взвод.
  
  Моральный дух компании был довольно хорошим. Мы полностью осознавали нашу бескомпромиссную ситуацию. Сектор компании простирался от северного выезда из Зеелова, где дорога разветвлялась на Гусов и Вербиг, широким полукругом на восток по Рейхштрассе 1 (в 200 метрах перед нами проходила главная железнодорожная линия из Франкфурта-на-Одере в Штеттин с железнодорожной станцией Зеелов), а затем еще на 500 метров мимо ветряной мельницы к усадьбе, охватывающей дугообразный участок земли примерно в 1500 метрах от домов на восточной окраине.
  
  Тогда у нас было внутреннее оборонительное кольцо из соединительных траншей между домами на расстоянии около 700 метров, и здесь, в середине, я установил свой командный пункт. Мы находились на возвышенности, и примерно в 200 метрах к востоку от нас местность круто обрывалась на восток, к Одеру. Железнодорожная линия и станция лежали под нами в разрезе, пересекавшем наш фронт. К üстринерштрассе, как здесь называлась рейхштрассе 1, вела по прямой от моста через железную дорогу мимо гидротехнического сооружения через одерские болота к К üстрину.
  
  Моей задачей было подготовить оба этих объекта, мост и гидротехническое сооружение, к сносу и взорвать их, если возникнет угроза прорыва русских танков. Немного отступив на въезде в город, мы соорудили противотанковый барьер и разместили за ним два противотанковых орудия.
  
  Я разделил минометный взвод на два отделения и развернул их для прикрытия восточной и северо-восточной выездных дорог. На склонах вдоль и перед железнодорожным перерезом в нашем секторе были установлены шесть или восемь 88-мм зенитных орудий, врытых в противотанковые укрепления. Зенитчики производили на нас впечатление большой уверенности.
  
  15 апреля люфтваффе были очень активны. Без сомнения, в качестве дополнения к разведке для прорвавшегося подразделения СС они совершали непрерывные атаки так называемыми подразделениями "pick-a-back", то есть истребителями, установленными над корпусом изношенного Junkers 88, начиненного взрывчаткой, и выпускавшими ее над целью в тылу врага.25 Каждый раз раздавался мощный взрыв и гигантский огненный шар. Каждое попадание было для нас источником огромного удовлетворения.
  
  В то, что это были всего лишь капли в море, мы тогда не могли поверить. Наше время было заполнено подготовительными мерами к обороне, ожидая крупного нападения русских в любой момент.
  
  В 13:00 утра 16 апреля 1945 года сорок тысяч орудий открыли огонь одновременно. Казалось, что рассвет внезапно настиг нас, а затем снова исчез. Дно долины Одера содрогнулось. На плацдарме было светло как днем. Ураганный огонь достиг Зееловских высот. Казалось, что земля плотной стеной тянется к небу. Все вокруг нас начало танцевать, гремя. Все, что не было надежно закреплено, упало с полок и шкафов. Картины упали со стен и разбились о пол. Осколки стекла вылетали из оконных рам. Вскоре мы были покрыты песком, грязью и осколками стекла. Никто из нас не испытывал ничего подобного раньше и не поверил бы, что это возможно. Спасения не было. Самая большая концентрация артиллерийского огня в истории была направлена прямо перед нами. У нас было впечатление, что каждый квадратный ярд земли будет вспахан. Через два или три часа огонь внезапно прекратился. Осторожно мы рискнули выглянуть с высот вниз, в Одербрух, и от того, что мы увидели, кровь застыла в жилах. Насколько мы могли видеть в сером свете рассвета, приближалась одиночная волна тяжелых танков. Воздух был наполнен шумом танковых двигателей и грохотом танковых гусениц. Когда первый ряд подошел ближе, мы увидели за ним другой, а затем орды бегущей пехоты.
  
  Первые снаряды уже несколько минут проносились над нашими головами. Полностью опустив стволы, зенитные орудия, окопавшиеся на гребне вдоль цепи холмов, направили свой убийственный огонь на Советы. Танк за танком загорались, пехоту, сидевшую на них, сметало прочь. Оставшиеся в живых с пронзительными криками бросились в атаку. Орудийные расчеты люфтваффе вели огонь по скоплениям красноармейцев, и атака начала разваливаться на наших глазах. Несколько Т-34 прорвались и теперь были подбиты нашими войсками, когда они пытались подняться по склону Рейхсштрассе 1 в Зеелов. Когда совсем рассвело, атака была отбита с тяжелыми потерями для Советов.
  
  Теперь мы спешили подготовиться к следующей атаке русских. Наши передовые позиции были эвакуированы, а оставшиеся в живых бойцы нашего полка как можно быстрее отступили на вершину холма. Это нужно было сделать так, чтобы враг не увидел, чтобы застать его врасплох при следующем штурме. Это было успешно. Под моим руководством были взорваны гидротехнические сооружения и автомобильный мост через железную дорогу, причем оба разрушения прошли гладко.
  
  В течение утра русские усилили артиллерийскую поддержку наземного сражения тяжелыми бомбардировщиками и штурмовиками. Они прощупывали наши позиции на высотах. Весь день мы выстраивались в линию сбора отставших от наших передовых позиций.
  
  Около полудня на наши позиции на высотах обрушился внезапный сильный артиллерийский обстрел, продолжавшийся около тридцати минут и нанесший нам сильный удар. Это было неописуемо. Сразу после бомбардировки началась атака русских, на этот раз непосредственно на позиции моей роты. Более масштабный прорыв можно было предотвратить только путем значительных жертв с нашей стороны. Ситуация была катастрофической для меня. Каждый пятый человек в моей роте был убит, пропал без вести или ранен, включая старшего сержанта К üхлкампа с 18 бойцами.
  
  Около 18:00 связь с моим взводом № 1 на южной стороне К üстринер-штрассе была потеряна. С наступлением сумерек "иваны" заняли коттеджи по обе стороны улицы вплоть до нашего противотанкового заграждения.
  
  Затем произошел еще один инцидент на левой стороне нашего сектора напротив железнодорожного вокзала. Здесь я наткнулся на штаб-сержанта Ваффен-СС с несколькими другими отставшими солдатами, которые первоначально принадлежали к гарнизону К üстрин и теперь вели уже четвертый день боев с момента прорыва. Они выходили из ущелья, которое вело к нам от железнодорожной станции с северо-востока, и сообщили, что станция кишит русскими. Это было всего в 120 метрах прямо перед нами.
  
  Бойцы Ваффен-СС выглядели совершенно измотанными, как физически, так и морально, и мне пришлось заставить их под дулом пистолета остановиться и подчиниться моим приказам. Я поставил их на свой левый фланг и был рад, что смог восполнить свои потери с помощью этих опытных в боях солдат. К сожалению, в спешке и волнении момента я не записал их имена и поэтому не удивился на следующее утро, когда обнаружил, что их там больше нет. Это было, как если бы земля поглотила их, оставив брешь в позициях, которая на следующий день оказалась роковой.
  
  Затем примерно в 21.00 возвращаемся на К üстринерштрассе. Как была потеряна связь с моим взводом № 1? Я отправился в путь со старшим сержантом своей роты. Мы доползли до главной дороги, затем метнулись к боковой стене здания напротив. Здесь мы отдышались и прислушались к реакции на наш шаг. К нашему ужасу, мы услышали русские голоса в здании, где мы стояли. Внезапно русская ручная граната упала прямо у моих ног. Я инстинктивно отбросил ее ногой, и мы убежали в сад за домом. Вслед за взрывом ручной гранаты позади нас раздалась очередь из автомата. Природа местности и темнота защитили нас. Даже используя сигнальную ракету, Иван не мог нас видеть.
  
  Несколькими метрами дальше нас окликнули наши собственные часовые. На лицах наших товарищей было большое изумление, которые ожидали русских, а не нас с этого направления. Взвод № 1 находился в хорошем боевом порядке. Солдаты взорвали ветряную мельницу перед своими позициями, чтобы создать лучшее поле для обстрела. Я присоединился к младшему лейтенанту Ребишке в силовой зачистке коттеджей на Кüстринер-штрассе, которая продолжалась до рассвета. Все произошло быстрее, чем ожидалось, русские отступили без серьезного сопротивления.
  
  Вскоре после полуночи капитан Розенке из 1-го батальона 76-го панцергренадерского полка появился с новостью, что мы теперь находимся непосредственно под его командованием. С тех пор по приказу полка мы будем называться боевой группой ‘Розенке’.
  
  Рано утром 17 апреля у меня все снова было относительно под контролем. Контакт на обоих флангах был установлен, последняя боевая численность моей роты составляла около восьмидесяти солдат, и я мог передать эту цифру своему начальству. Что принесет нам этот день сейчас? Необходимо было принять во внимание состояние наших войск, большинство из которых находились в бою уже три или четыре дня. Потери в людях и вооружении больше нельзя было восполнять. Было невозможно освободить наших людей.
  
  Рассвет принес еще один взрыв артиллерийского огня, который дополнялся и поддерживался волнами бомбардировок тяжелой авиации. Это было ужасно. Я был на своем командном пункте в подвале того же дома. В какой-то момент раздался мощный взрыв, и все здание поднялось и снова осело, немного накренившись набок. Мы обнаружили дыру размером с человека во внешней стене напротив, а снаружи кратер, достаточно глубокий, чтобы поглотить весь дом, прежде чем его сравняли с землей. Один старшина сошел с ума, у него пошла пена изо рта, и его пришлось усмирять силой.
  
  Артиллерийский огонь внезапно прекратился. Теперь настал момент выйти из дома и занять наши позиции. Нашей главной целью было направление на Кüстринерштрассе. Звуки боя заставили меня направиться в северную часть сектора компании, где до этого было тихо. Что-то здесь было не так. Меня сопровождали наш старшина сержант Ломанн, младший ефрейтор Байерс и ефрейтор Лифке. К нашему удивлению, позиции, частично разрушенные артиллерийским огнем, были пусты. Как уже упоминалось, бойцы Ваффен-СС исчезли. Наше Нет. Третьего взвода больше не существовало; старший сержант Кüхлкамп пал днем ранее. Наш северный фланг был открыт, и контакт с соседним подразделением, ротой фольксштурма, установить не удалось. Если я хотел что-то спасти, мне нужно было действовать быстро. Ломанну, Байерсу и Лифке я поручил поддерживать визуальный контакт с К üстринерштрассе, удерживать позицию и при необходимости отступить к центру Зеелова, где мы могли бы встретиться снова. Я бы пошел с нашим старшиной и попросил нашего командира выделить резервный взвод и привести их на место встречи.
  
  Теперь все, казалось, двигалось с удвоенной скоростью. Нашей целью был командный пункт батальона на ферме manor. Наш маршрут пролегал по улице, ведущей из Гусова, которая, к нашему удивлению, находилась под прямым обстрелом. Затем мы заметили несколько танков Т-34 неподалеку, которые направлялись к нам. Я не ожидал, что меня атакуют с севера так скоро. Я до сих пор помню длинную белую стену высотой около двух метров, ведущую мимо живодерского двора, которая прикрывала нас от огня с севера.
  
  Русские, должно быть, заметили нас, потому что стена получила залп из стволов нескольких танковых орудий и на короткое время развеялась дымом, как только я прошел мимо. Наш сочувствующий старшина сразу за мной был погребен под стеной и исчез в дыму. Я чувствовал себя бессильным, словно загипнотизированным, и бросился через рейхсштрассе, 1, к воротам усадебной фермы.
  
  Двор был площадью около ста квадратных метров и окружен сараями, стойлами и складскими помещениями с погрузочными рампами. Командный пункт нашего батальона находился в подвале склада, куда можно было попасть по погрузочной рампе через большую раздвижную дверь. Я добрался до верха лестницы, запыхавшись, и крикнул вниз: ‘Все снаружи, русские здесь!’ Лица, которые я видел, были апатичными, фактически побежденными. Командный пункт как таковой уже был эвакуирован, и оставшиеся там солдаты искали укрытия от бомбардировки. Один из солдат сказал мне, что наш командир, полковник Стаммерджон, мертв. Это событие вызвало нечто вроде сенсации, на некоторое время парализовав руководство. Его тело уже было отправлено обратно.
  
  
  Солдаты вернулись к жизни, когда сержант Штайн выстрелил в советского офицера, когда они покидали склад через раздвижную дверь. Два Т-34 стояли во дворе с работающими двигателями, а стволы их орудий были направлены в нашу сторону. Человек на танке с красной повязкой на шляпе упал, очевидно, раненный. Шок, вызванный российским присутствием, распространился среди мужчин, выходящих из здания по пандусу. Последовавшая неравная перестрелка вызвала панику среди нас, так что от моего первоначального намерения отвести людей обратно в центр города, чтобы передислоцировать их, пришлось отказаться. Тем временем во двор въехал третий танк, и, поскольку под рукой не было противотанкового оружия, солдаты исчезли. Рядом со мной остался только сержант Штайн. Мы вернулись за здание к запасному пути железной дороги, куда я прибыл семнадцатью днями ранее.
  
  Там я нашел трех человек из штаб-квартиры моей компании, которые, зная о моих намерениях и пережив крушение остатков компании на К üстринерштрассе, пробрались обратно через город на ферму мэнор. Было по-настоящему радостно увидеть их снова. Они принесли известие о ранении лейтенанта Людвига.
  
  Мы продвинулись примерно на 200 метров дальше на юг, к железнодорожной линии Зеелов-Дидерсдорф. Здесь наш капитан Розенке (или это был капитан фон Вартенберг?) мы лежали на насыпи, наблюдая за движением на поле боя. На самом деле Силов был окружен и отрезан с севера, что создавало у нас ощущение, что потерпевший крушение корабль тонет. Отсюда мы могли видеть фигуры в форме цвета хаки, окружавшие город и атаковавшие его. В южной части города снова резко усилились звуки боя, а затем все снова стихло.
  
  Мне была поставлена задача занять высоты перед Дидерсдорфом. Лейтенанта Шефера, тяжело раненного в легкие, двое солдат провели мимо нас на главный перевязочный пункт. Я смог поговорить с ним и пожелать ему скорейшего выздоровления. Итак, мы отступили печальной колонной под прикрытием железнодорожной насыпи в сторону Дидерсдорфа, всегда с ощущением, что Иван дышит нам в затылок. На следующем холме лейтенант Дизинг указал нам на так называемый "Штайн-Стеллунг".26 Здесь я наткнулся еще на восемь человек из моей роты, всего тринадцать человек, самая сильная рота, оставшаяся в нашей боевой группе. Только один человек из десяти выжил за последние 27 часов в хорошей форме.
  
  Ближе к вечеру мы получили от майора Уондмейкера, нового командира полка, коллективный приказ: ‘Всему 76-му вернуться в Дидерсдорф!’
  
  Я помню депрессию, охватившую нас, когда мы возвращались побежденными и измученными через сельскую местность. Подавляющая мощь, брошенная против нас, сломала нам хребет. Наш полк перестал существовать как полк. Это был первый раз, когда я столкнулся с такой потерей уверенности в себе среди наших войск, поскольку мы осознали свое бессилие против этого парового катка с востока. Мне вспомнилась строчка из нашей полковой песни: ‘Ганзейский полк знает только победу – или смерть!’
  
  Внезапно мы оказались на занятой зенитной позиции. Два вкопанных 88-мм орудия, хорошо замаскированные, на глубине от тридцати до пятидесяти метров в лесу, с подготовленными огневыми рубежами. На наш вопрос: ‘Чего вы здесь ждете? Мы последние из пехоты – Иван будет здесь через тридцать минут!" - последовал ответ: "У нас все еще осталось по пять бронебойных снарядов на орудие, что даст нам восемь танков, а затем позволит нам взорвать наши орудия последними двумя – тогда мы придем!""Примерно на пятьсот-семьсот метров дальше лес закончился, и мы прибыли на наши новые позиции еще на сто метров дальше.
  
  Здесь каждый солдат прошел личный инструктаж и получил конкретную боевую задачу. Кроме того, ко мне был прикреплен штаб-сержант Хеллбрун с несколькими солдатами, и мы также получили поддержку трех "ягдтигеров" из подразделения Ваффен-СС. В этой связи я должен вспомнить неудачные сравнения сил – что могли сделать три самоходных орудия против сотни танков Т-34, которые постоянно находились в поле нашего зрения в течение последних двух дней? Несмотря на тяжелые потери, которые мы наносили русским, насчитывая до шестидесяти или более подбитых и сгоревших танков в день, всегда находились новые, готовые выступить против нас. Это обескураживало.27
  
  Наконец, спустя два дня, мы снова смогли поесть. Каждый тихо сидел в своем углу. Незадолго до наступления сумерек мы внезапно услышали неприятный воющий звук зенитных орудий перед нами. Это вызвало короткий и интенсивный шум орудийной стрельбы и разрывов бронебойных снарядов с близкого расстояния. Шум снова стих так же быстро, как начался. Как все происходило там, впереди? Чтобы выяснить это и восстановить контакт с нашими зенитчиками, я послал разведывательный отряд через лес. Примерно через девяносто минут они доложили о том, что перед лесом напротив было семь горящих Т-34. Еще двадцать танков развернулись и отошли за пределы досягаемости огня. Все наши зенитчики были в порядке и спокойно готовили свои орудия к уничтожению. То, что наши люди не привели с собой артиллеристов немедленно или не обеспечили им огневое прикрытие пехоты до тех пор, пока они не смогли отойти, оказалось фатальной тактической ошибкой на следующий день.
  
  На этот раз нас никто не потревожил, русские тоже вели себя тихо, и мы предположили, что до восхода солнца ничего решающего не произойдет. Поскольку я непрерывно был на ногах в течение сорока пяти часов, я рухнул в своей траншее настолько измученный, что спал как убитый. Было уже светло, когда меня безжалостно разбудили. Я проспал две тяжелые бомбардировки, так что мои люди подумали, что я, должно быть, был смертельно ранен. Я был настолько переутомлен, что даже артиллерийский обстрел не смог меня разбудить. Суровая реальность снова овладела мной.
  
  Все были на своих огневых позициях, наши нервы были натянуты до предела. Внезапно мы заметили движение в кустах на опушке леса. Появились фигуры, и я мог видеть, как русские готовились ощупью продвигаться вперед. Когда они были примерно в шестидесяти-восьмидесяти метрах от нас, я крикнул: ‘Огонь по готовности!’
  
  Наши карабины и пулеметы открыли огонь по нападавшим. После нашей первой или второй очереди мы услышали немецкие голоса: ‘Товарищи, не стреляйте, мы немцы!’
  
  Наше оружие немедленно прекратило огонь. Поскольку я спал, я не мог знать, что наши зенитчики не вернулись ночью. Теперь между атакующими русскими мы могли видеть несколько немецких касок. На несколько секунд на нашей стороне был парализующий ужас.
  
  Мы возобновили огонь поодиночке, но к этому времени было уже слишком поздно. Русская артиллерия обстреляла железнодорожную насыпь позади нас, в то время как их пехота ворвалась в наши траншеи. Картина, которая сейчас предстает перед моими глазами, все еще преследует меня во сне. Хотя я был солдатом три с половиной года, из которых семнадцать месяцев провел в боях с передовым подразделением, я никогда не испытывал ничего подобного и не верил, что это возможно. Мужчины дрались дубинками и ножами, совсем как в средние века.
  
  ‘Я больше не могу этого выносить!’ Мне захотелось закричать. Когда я встал над траншеей, меня охватила секундная паника, и я побежал обратно к стене огня на железнодорожной насыпи. Подсознательно я заметил, что кто-то следует за мной. Прошло, должно быть, всего несколько секунд, прежде чем мы оказались примерно в 50 метрах от железнодорожной насыпи и поползли вверх по ней. Два ужасающих взрыва сразу за нами прижали нас к насыпи. Капрал Шредер спросил меня, был ли я ранен. Да, простреленная правая голень и попадание в левую ступню. Какое-то мгновение я не мог подняться. Сам Шредер , должно быть, находился в мертвом углу от взрыва, то есть непосредственно рядом с ним, и поэтому чудесным образом не пострадал. Он перехватил инициативу и быстро перетащил меня через железнодорожные пути в укрытие на дальней стороне.
  
  Как по заказу, там стоял мотоцикл, готовый к отправке. Итак, мы поехали через всю страну в северо-западном направлении к ближайшему лесу, где Шредер кое-как привязал меня. Когда все было готово, мы были наэлектризованы звуком гусениц движущихся танков. Я мог видеть, как танки медленно приближаются к нам, как армада, обрывая молодые деревья небольшого леса, как спички. И снова, как и в предыдущий день, наши войска были окружены танками в клещах и обойдены с фланга.
  
  Состояние моего подразделения и неприкрытый страх смерти придали мне сил бежать. Чтобы выжить, мы должны были добраться до опушки леса, наиболее удаленной от танков, и пересечь открытое поле за ней. Мы поднялись по пологому лугу и как раз достигли вершины холма, когда увидели тяжелые танки, выезжающие из небольшого леса. Дорога Дидерсдорф-Хайнерсдорф, по которой отступали остатки наших транспортных средств снабжения, некоторые из которых были запряжены лошадьми, проходила вдоль дальней стороны холма по мертвой для русских местности. Из последних сил я вскарабкался на открытую повозку, запряженную лошадьми, которая отвезла меня на главный перевязочный пункт в Хайнерсдорфе.28 Русские танки вели огонь с опушки леса, хотя их выстрелы могли достигать только верхушек деревьев, росших вдоль дороги. Несмотря на осколки от разрывов снарядов, ничего серьезного не произошло.
  
  Шредер оставил меня на Главном перевязочном пункте с тяжелым сердцем. Я просидел один или два часа с комом в горле. Я с трудом мог думать, поскольку пережитое продолжало крутиться у меня в голове. Как только за мной ухаживали и перевязывали, меня положили на носилки снаружи; снаружи была площадка размером с футбольное поле, заполненная рядами раненых солдат, уложенных на носилки.
  
  Словно вспышка молнии с неба, два русских истребителя-бомбардировщика внезапно атаковали Главный перевязочный пункт на бреющем полете, выкошивая бреши в рядах беспомощных людей из своих пулеметов. Они сделали пару кругов, повторив свой убийственный огонь, прежде чем улететь на поиск новых целей.
  
  Я мог видеть, сколько времени потребовалось транспорту для эвакуации раненых, поскольку свободных машин было всего четыре, поэтому, с согласия водителя, я сел на передний левый брызговик машины скорой помощи спиной к направлению движения и крепко держался за водительское зеркало. После более чем четырехчасовой поездки нас в конце концов доставили в резервную больницу в К öнигс Вустерхаузен.
  
  Вопреки всем правилам и некоторым благонамеренным советам, я не остался там, а вернулся поездом в Гамбург. Итак, 22 апреля, всего через три недели после моего отъезда, я снова оказался дома. Моя сестра не узнала меня, когда открыла дверь. На пороге появилась моя мать, за ней мой отец. С удивлением он спросил: ‘Ты дезертир?’ Когда я ответил: ‘Нет, я был ранен’. Он сказал: ‘В таком случае, вы можете войти!’
  
  
  После войны Тэмс стал успешным бизнесменом в Гамбурге.
  
  
  
  
  СЕМЬ
  Марксдорф
  
  
  ЭРИХ ВИТТОР
  
  
  
  Эрих Виттор, командир эскадрильи в бронированном разведывательном батальоне ‘Курмарк’, находился в дивизионном резерве в Фалькенхагене, поэтому он и его подразделение не участвовали в боевых действиях до 18 апреля 1945 года, когда его опыт, похоже, перенял опыт Карла-Германа Тамса.
  
  
  Штаб батальона A t 18 апреля 1945 года мне было поручено защищать район к юго-западу от Зелова с моей эскадрильей, где враг прорвался. Мы сразу же поехали через Летцен в Нойентемпель. Я осматривал местность на опушке леса к западу и северо-западу и давал указания своим сержантам, когда мы попали под артиллерийский обстрел. Без какого бы то ни было прикрытия, даже без наших стальных касок, мы беззащитно лежали на открытой местности, пытаясь распластаться, как камбала, и могли только молиться, чтобы в нас не попали, взрывы шли прямо над нами. Камни, комья земли и ветки со стуком падали вокруг нас. Несколько минут казались вечностью. Наконец артиллерия прекратила огонь, и первое, что я сделал, это достал стальные каски.
  
  Затем эскадрилья была развернута на оборонительные позиции и начала окапываться. Мой командный пункт находился в земляном блиндаже с бревенчатой крышей, пробить которую могло только прямое попадание.29 К вечеру мы были полностью готовы к обороне и могли удержать свои позиции. Стало темно, и снова на наши позиции обрушился артиллерийский огонь. Внезапно из моего блиндажа я услышал шум танков, и мне захотелось выглянуть и посмотреть, что это значит. Я уже поднялся на пять или шесть ступенек, когда рядом разорвался снаряд, и взрывная волна снова отбросила меня вниз. Я почувствовал оцепенение, неспособность стоять или что-либо чувствовать.
  
  Со мной что-то случилось? Я ничего не мог ни чувствовать, ни слышать. Мои чувства медленно возвращались к жизни. Осколок снаряда длиной с мизинец торчал у меня из левого бедра, торчал, как игла, так что сержант-медик смог вытащить его на месте. Мне повезло. Позже, в целях безопасности, он сделал мне противостолбнячную инъекцию. К счастью, звуки доносились от нескольких танков "Тигр", идущих нам на подмогу.
  
  19-го числа нам было приказано вернуться в район к югу от Марксдорфа, в который уже проникли русские. С врагом пришлось вести тяжелые, длившиеся час бои в лесу, в которых мои люди сражались храбро и с готовностью, а сержанты подавали своим людям отличный пример. В конце концов мы вышли на опушку леса к югу от Марксдорфа и приготовились к обороне.
  
  Здесь старшина моей роты привел старшего сержанта и еще одного сержанта, которые вызвали у него подозрения. Я не мог тратить на них много времени и отправил их обратно на командный пункт. Они были одеты в немецкую форму со значками воинских званий и орденами, но никто из нас их не знал, и то, что они сказали, вызвало у нас подозрения. Позже мне сказали, что они были членами Национального комитета за свободную Германию и были посланы русскими, чтобы вызвать замешательство и таким образом дать русским преимущество. О судьбе этих двоих нетрудно догадаться. Даже будучи военнопленными, нельзя действовать против собственной страны и работать на врага, каковы бы ни были причины. Это был первый раз, когда я столкнулся с членами этого комитета.
  
  Танки "К &##246;нигстигер" Ваффен-СС заняли позицию на правом фланге моей эскадрильи, и вскоре мы обнаружили, насколько ценными они были.
  
  Ближе к вечеру несколько танков Т-34 начали атаку на Марксдорф из лесного массива в одной стороне. С невероятной точностью 88-мм орудия ’Тигров" расстреливали танк за танком, каждый снаряд приводил к тому, что подбитый Т-34 взрывался, оставляя по большей части лишь светящиеся останки того, что когда-то было быстро движущимся атакующим танком. Не было ни одного промаха, и мы были вне себя от радости результатом. Отличное расположение наших танков не дало русским шанса нанести ответный удар, и они смогли продвинуться к Марксдорфу только ночью.
  
  С наступлением темноты мы смогли провести разведку в Марксдорфе, захватив в плен нескольких пьяных русских, а также имели возможность использовать наши танковые заграждения.
  
  На следующее утро гренадерский батальон "Нордланд’ приготовился начать атаку непосредственно к западу от деревни и вскоре сделал это. Мы могли довольно отчетливо наблюдать за происходящим с наших позиций. Гренадеры СС продвигались вперед, словно на учениях, прорываясь, как в наши лучшие времена. За короткое время они захватили деревню и изгнали русских, снова продемонстрировав боевой дух наших войск, их дух и стойкость, которые даже сейчас приводят к успеху, даже когда их превосходят численностью два к одному. К сожалению, превосходство в численности и снаряжении другой стороны было настолько велико, что это неравенство долгое время не могло быть преодолено ни тактическими навыками наших лидеров, ни мужеством и стойкостью наших войск. Это было 20 апреля 1945 года.30
  
  
  Эрих Виттор был ранен в последние дни войны, но сумел пробиться к американским позициям за Эльбой у Тангермонда, где его взяли в плен. У американцев было так много пленных, что они передали некоторых британцам, а некоторых - Советам. Виттору посчастливилось быть переданным британцам, которые освободили его в конце августа 1945 года. Он поступил на службу в бундесвер в звании лейтенанта разведывательных войск в 1956 году и продолжил службу в этом подразделении, закончив службу в 1984 году заместителем коменданта бронетанковой школы бундесвера в звании полковника.
  
  
  
  
  ВОСЕМЬ
  Отступаем из Зелова
  
  
  DR. FRITZ-RUDI AVERDIECK
  
  
  
  Руди Авердик был сержантом-радистом 90-го панцергренадерского полка 20-й панцергренадерской дивизии, который был развернут вокруг Зеелова в ожидании главного советского наступления на Берлин. Авердик был призван в армию в 1938 году и служил в том же подразделении в качестве радиста на протяжении польской, французской и русской кампаний.
  
  
  Бомбардировка, начавшаяся в 07.00 14 апреля, положила начало последней фазе войны на Восточном фронте.31 Все первоначальные атаки противника были отбиты, 76-й полк подбил двенадцать танков, и к полудню несколько небольших брешей в наших рядах были ликвидированы. Однако наша контратака провалилась перед лицом второй русской бомбардировки, которая была усилена одновременными массированными ударами с воздуха. Роты отступили, понеся тяжелые потери. Затем они заняли главную линию фронта примерно в 200 метрах перед "Аннахофом". Было видно, как советы били лопатами наших выживших раненых. В сумерках враг приблизился, и Аннахоф попал под артиллерийский, ракетный и крупнокалиберный огонь. Ночью мы отошли и заняли рубежи на Зееловских высотах над Вербигом, где провели еще одно спокойное воскресенье (15 апреля) под редким разрушительным огнем. С этих высот у нас был великолепный вид на Одербрух, за исключением случаев, когда дым от взрывов затуманивал все. Я провел ночь со своим водителем в маленьком, очень хрупком бункере.
  
  В понедельник, 16 апреля, мы были разбужены в 04:00 российской бомбардировкой. Каждый раз, когда мы пытались выбраться и побежать к бронетранспортеру (БТР), вспышки молний освещали темноту, грязь и шрапнель свистели у нас в ушах. Вражеская батарея взяла наш командный пункт в качестве прицельной мишени. К счастью, она перенесла свой огонь примерно на 70 метров назад по полям. Этот ад продолжался до 06:00, а затем появился самолет. Эскадрилья двухмоторных бомбардировщиков сбросила ковер бомб над лесом позади нас, в котором была артиллерия всех видов. Однако наши батареи вели огонь очень редко. Неприкрытые высоты и дороги тем временем контролировались с воздуха, а наши собственные воздушные силы были исключительно слабыми.
  
  К полудню, судя по звукам боя и слухам, враг уже обошел нас слева и справа. Остатки подразделений, развернутых перед нами, были захвачены на наших позициях. Наши войска бежали из своих окопов к нам, когда появилась русская пехота, и, прежде чем мы осознали это, иваны уже были на наших высотах. Наспех собранными силами они были отброшены назад на половину высоты, и наши новые позиции удерживались в течение ночи. Активность авиации и непрерывный минометный обстрел лишили нас сна в ту ночь и привели к гибели нескольких человек в колонне снабжения.
  
  В 04 ч.00м. 17 апреля наш командный пункт был перенесен в центр нашего сектора, на железнодорожную станцию Гусов. Едва мы замаскировали машину и переместились в подвал станции, как была объявлена танковая тревога. Танки прошли по дороге, не открывая огня. В то же время эскадрилья бомбардировщиков появилась снова и начала бомбить немного в нашем тылу. Вдобавок к нашим несчастьям, из батальонов поступали по радио тревожные сообщения. Враг находился в тылу 1-го и 2-го батальонов с танками и пехотой, а 3-й батальон отступал . В 09:00 по нашим передовым позициям был произведен еще один обстрел, в результате которого был выведен из строя бронетранспортер 1-го батальона, а экипаж бронетранспортера 3-го батальона был ранен деревянными осколками. Командир отделения, хотя и был наиболее серьезно ранен, тем не менее сам повел машину обратно к колонне снабжения.
  
  В полку теперь был такой беспорядок, например, без связи или физического контакта, что нам пришлось отойти под прикрытием нескольких самоходных орудий (САУ) и32 танков на следующую линию обороны, ‘Штайн-Стеллунг’ близ Гирсдорфа. Это было не слишком скоро, потому что по нам уже стреляли с фланга, и нас осыпало щепками в роще, где мы остановились, чтобы собраться. Когда в полдень мы прибыли с остатками полка на ‘Штайн-Стеллунг’, он уже был под обстрелом, а русские собирали танки и пехоту напротив. Из наших 1-го и 2-го батальонов вернулись лишь несколько разрозненных групп, и теперь они были реорганизованы в слабый батальон. Командный пункт был устроен на обратном склоне оборонительной позиции.
  
  Пока командиры устанавливали границы сектора, вражеский артиллерийский и минометный огонь неуклонно усиливался. Минометные бомбы и залпы ракет падали вокруг нас, и становилось все более и более неуютно. Хельмут Мельцер был убит этим огнем, когда пытался пробраться через лес на велосипеде к линиям снабжения, чтобы купить новое радио.
  
  Внезапно раздался еще один сигнал тревоги. Каким-то образом русские прорвались через наши позиции и оказались у нас за спиной. Штаб в безумной спешке собрал несколько солдат и контратакой восстановил наши позиции. Вскоре пулеметный и танковый огонь раздавался со всех сторон. В сумерках мы пошли в атаку при поддержке нескольких 20-мм зенитных орудий и танков, хотя эти тяжелые машины не могли много маневрировать в лесу. Мы заняли блокирующую позицию на углу леса с нашим бронетранспортером. Бои продолжались всю ночь, но старые позиции не были восстановлены.
  
  Когда утром 18 апреля танки зашли нам во фланг слева, наш БТР и остальные транспортные средства были отброшены на километр назад, к Ворину. Маленькая, заброшенная деревня выглядела такой мирной, но едва мы расположились в доме, как в нашем углу разразилась танковая канонада. Когда мы были на перекрестке, мы попали под обстрел из тяжелого вооружения и артиллерии, в результате которого были ранены несколько солдат, укрывшихся в сарае в нескольких метрах за нашим бронетранспортером. За эти два дня наш взвод связи понес потери в 17 человек. Утром роты отошли к Ворину, и командный пункт оказался на линии фронта, сам командир полка стал жертвой. Штаб дивизии находился всего в нескольких сотнях метров отсюда, в той же деревне. Вдобавок к нашим несчастьям, в нашем топливном баке была смесь бензина и дизельного топлива, так что БТР двигался очень медленно, и двигатель приходилось постоянно включать. У нашего молодого младшего лейтенанта, который пробыл в полку всего несколько дней, возник дерзкий план проехать на БТР по открытой местности к командный пункт, потому что, поскольку маршрут шел под уклон, если бы мы провалились в яму, то быстро выбрались бы обратно! Когда мы тронулись в путь, то попали под настоящий минометный обстрел. Машина ускорилась, несколько раз дала задний ход, и мы ожидали, что она испустит дух. Через несколько минут, которые, казалось, тянулись часами, мы достигли укрытия в проселке и прошли по нему за сарай, где скопились всевозможные транспортные средства, как ни странно, не привлекшие внимания вражеской авиации.
  
  Русские обстреливали пути снабжения, по которым нам пришлось бы отходить позже. Когда их танки вошли в Ворин, я решил покинуть это место на своем хромом БТР и, если повезет, переползти через холм к опушке леса, чтобы дождаться дальнейших событий. Ломающиеся деревья вынудили нас отступить еще дальше в лес. На опушке леса было спрятано несколько единиц тяжелой зенитной артиллерии. Во второй половине дня все должны были отойти на позиции перед М üнчебергом, но наша дивизия должна была снова занять арьергард. Колонны транспортных средств проезжали через лесом к Янсфельде, чтобы присоединиться к главной дороге обратно к М üнчебергу. Однако вскоре последний конвой вернулся с известием, что мы отрезаны. До позиций и танков в нашем тылу было всего около двух километров лесной дороги – Янсфельде уже был занят противником – и мы могли слышать пулеметную стрельбу с того направления. Мы знали, что по обе стороны от нас уже некоторое время шли бои, и теперь выхода не было. Выйдя из леса, дивизионная радиостанция, которая пыталась самостоятельно совершить прорыв, попала в руки русских вместе с тремя членами ее экипажа из пяти человек. Поскольку наш бронетранспортер почти не работал из-за проблем с топливом, ситуация была особенно неудобной, тем более что позади нас не было ни одной из наших позиций. Мы приготовились к бою и направили наш пулемет в ту сторону, откуда ожидали опасности, одновременно подготавливая машину к уничтожению.
  
  Ближе к вечеру наши роты вышли из Ворина, чтобы передислоцироваться в М üнчеберг. Все собрались в лесу, пехота, бронетехника и транспортные средства. Единственной возможностью было прорваться к нашим позициям по маршруту, неизвестному противнику. Наш командир полка, лейтенант, организовал их пешим порядком, а наш БТР был взят на буксир "Тигром". В сумерках мы заняли позиции вдоль опушки леса. Стрельба позади нас показала, что Иван последовал за нами в лес из Ворина. Как только стало достаточно темно, мы вырвались из леса и не встретили сопротивления. Мы без происшествий проехали через горящую деревню Янсфельде и достигли главной дороги на М üнчеберг, а затем, немного позже, наших собственных позиций, которые мы немедленно заняли. Наш бронетранспортер был отбуксирован в город, где топливный бак был опорожнен и заправлен нашей колонной снабжения.
  
  Едва началось 19 апреля, как я был разбужен после нескольких часов сна, подобного смерти, сотрудниками штаба с приказом готовиться к немедленному выступлению. В результате прорыва вражеских танков через наши позиции нам пришлось бы снова отступать. Поскольку горючего было достаточно, маленький БТР, экипаж которого был ранен деревянными щепками, был укомплектован и отправлен вперед заранее. В полдень мы добрались до нового места расположения колонны снабжения в сосновом лесу и снова подготовили нашу машину к бою. Мы связались с маленьким бронетранспортером, который сообщил, что не может дозвониться до командного пункта полка и что ситуация была совершенно запутанной. Затем я не смог получить никакого дальнейшего ответа на свои передачи. Позже экипаж возвращался пешком, их бронетранспортер внезапно был атакован Т-34, который преследовал их и расстрелял. Затем нам пришлось сразу же двинуться дальше, получив срочный приказ выдвигаться, поскольку острия вражеской бронетехники находились всего в километре от нашей позиции. Очевидно, русские больше не встречали никакого сопротивления, наши огромные колонны снабжения были в полном бегстве, не думая оказывать никакого сопротивления. Поездка в Rüдерсдорф в районе Берлин-Эркнер продолжалась до 13:00. Неподалеку была толпа беженцев, которые были вынуждены покинуть свои дома посреди ночи на своих тележках.
  
  Мы оставались в Дерсдорфе до полудня этого нового дня, 20 апреля. Поскольку боеспособность полка сократилась всего до 90 человек, колонну снабжения прочесали и сформировали роту еще из 90 человек. Даже взвод связи был расформирован, а радистов перевели в разряд стрелков. Рота снабжения ушла, хорошо рассредоточившись, под интенсивной активностью российской авиации. Мы последовали за ними немного позже на бронетранспортере с командирами, двумя лейтенантами. По дороге нас бомбили, так как мы были хорошо видны на теперь уже совершенно пустынной дороге. Недалеко от Хенникендорфа мы укрылись в лесу неподалеку от штаба дивизии. Низколетящие самолеты часто пролетали над нами, не замечая нас.
  
  В тот вечер мы получили задание с нашими 180 людьми, из которых на данный момент была доступна только рота снабжения численностью 90 человек, блокировать проход между двумя озерами. В сумерках нам пришлось маршировать на наши новые позиции под градом взрывчатки и зажигательных элементов. Часто нам приходилось останавливаться на забитых дорогах, в то время как темнота становилась похожей на что-то из сказки, когда "Рождественская елка"33 освещала местность вокруг так ярко, как днем. Нам пришлось долго ждать в нашем бронетранспортере, пока не прибыла рота. Из 90 человек 30 выбыли по дороге, очевидно, дезертировав. От остальных 90 выживших солдат полка не осталось и следа. Затем нашими слабыми силами мы сменили роту бронетранспортеров с двумя танками в ее распоряжении. Незадолго до этого танк "Сталин" прорвался через линию обороны, расстреляв "Пантеру", промчался по дороге примерно в 100 метрах от нас и врезался в противотанковое заграждение. В него попал "Панцерфауст", подняв сноп искр. При попытке отступления она была уничтожена второй "Пантерой". Неподалеку горел склад боеприпасов и горючего с треском и взрывами, звучавшими так, словно шло сражение. Воздушные атаки прекратились. Мы съехали с дороги на опушку леса и хорошо замаскировали БТР. Наше местоположение находилось в нескольких километрах от Хенникендорфа на проселочной дороге, ведущей через сосновые леса и луга. После неожиданной атаки русского танка, которая произвела очень шумный шум на дороге, я заснул под треск склада боеприпасов. Когда я проснулся, было еще темно, и потрескивание все еще продолжалось, но я слышал кое-что еще: визг и шум гусениц танков на дороге слева и справа от нас. Тем временем русские снова прорвались, и герои нашей колонны снабжения пустились наутек. Обратный путь по дороге был отрезан. Нерешительность наших лейтенантов едва не стоила нам нашего БТР, так как скоро должно было рассветь.
  
  Веря в свою удачу, мы двинулись по опушке леса через поля, прокладывая себе дорогу под пулеметным огнем из рва, который оказался слишком широким, и сумели добраться до первых домов в Хенникендорфе под прикрытием легкого утреннего тумана и под звук вражеских танковых двигателей в ушах. Несколько танков и САУ из нашего бронетанкового подразделения стояли там на открытом месте, вступая в бой с танками "Сталин", которые только что появились из леса, в поединке, за которым мы наблюдали как зрители. Мы могли совершенно отчетливо видеть, как трассирующие пули отскакивали от танков "Сталин" и взлетали в воздух. Чуть позже один из наших танков был подбит во фланг и загорелся. Погода и дождь помешали вмешательству с воздуха. Поскольку это была уже не позиция нашего полка, а командование перешло к нашим дивизионным инженерам, два лейтенанта решили снова поискать колонну снабжения. Мы получили ее местоположение по радио.
  
  Оборона Берлина представляла собой странную картину, в чем мы сами убедились по пути. На самом деле она состояла только из отдельных, независимых боевых групп. Например, то тут, то там мы видели гитлеровскую молодежь на оборонительных позициях. Как ни странно, мы также подвергались обстрелу на всем пути к Ш öнейхе. Все вызывало у нас ощущение неизбежного поражения. ‘Берлин остается немецким’ было выведено на доске у обочины дороги, что означало, что центр города уже подготовлен к обороне и полон эсэсовцев. В Ш öНейхе мы обнаружили, что войска колонны снабжения удобно расквартированы, в то время как мы не мог легко простить их. Однако в тот день мы снова двинулись в путь в бесконечно длинной колонне с часовыми остановками из-за заторов, проезжая мимо прекрасных вилл и по-весеннему украшенных пригородных садов, бассейнов и парков. Русские уже достигли К öпеника и угрожали отрезать нас.34, убегающая колонна снабжения, в которой также было много гражданских машин, столкнулись с войсками, шедшими в противоположном направлении. Мы прошли через К öпеник, пересекли Шпрее и через Адлерсхоф и Альтглинике в пригород Рудув, где искали жилье. Небольшая боевая часть дивизии заняла оборонительные позиции в Адлерсхофе.
  
  Как только нам выделили жилье в Рудове, нас снова послали вперед на нашем бронетранспортере. По моей просьбе мне и моему радисту разрешили отключиться на 24 часа и хоть раз немного поспать. Как часто я проклинал себя с тех пор! Однако прежде всего мы могли принять ванну и выспаться в нормальной постели. Мы проспали до полудня следующего дня, воскресенья 22 апреля. Погода была прекрасная, и поэтому происходили постоянные воздушные атаки. Шум сражения становился все ближе, и облака дыма постоянно поднимались к югу и востоку. Я проболтал до вечера с людьми на моей квартирке, которые уже морально подготовились к большевизму, но когда я пошел навестить своих товарищей по соседству, я обнаружил, что все, включая транспортные средства, исчезли. Они, по-видимому, покинули свои квартиры в такой спешке, что забыли сообщить нам. Не зная точно, куда они направились, мы отправились в надежде догнать их. Как только начало темнеть, мы встретили колонну боеприпасов нашей дивизии, которая отвезла нас вместе с ними в Нойкленд, но они также не знали, где находится наша колонна снабжения , что было трудно понять. Ночь застала нас на улицах, 35 "Хромых уток" сбрасывали бомбы, а неподалеку стрелял русский пулемет. Ивану каким-то образом снова удалось прорваться.
  
  С рассветом в этот понедельник утром местные жители начали появляться на улицах и угощать нас горячим кофе. Затем мы поехали с колонной боеприпасов в Рудув, откуда двинулись маршем в Адлерсхоф, чтобы посмотреть, сможем ли мы найти наш бронетранспортер или командный пункт полка. Дорога уже была под артиллерийским обстрелом, но женщины и молодые девушки все еще ходили по своим магазинам. Не успели мы обойти противотанковое заграждение, которое находилось под железнодорожным мостом, как младший лейтенант спросил нас, куда мы направляемся, а затем захотел зачислить нас в свою группу обороны. К счастью, со стороны Адлерсхофа появилась группа мотоциклистов из нашего подразделения, и мы запрыгнули в нее и с грохотом умчались от его пресс-банды.
  
  Когда мы возвращались в Рудув, дорога находилась под очень сильным огнем. К этому времени мы встретились с несколькими бойцами 76-го панцергренадерского полка, которые хотели забрать зенитное орудие и в то же время искали колонну снабжения. Попытка найти штаб дивизии в Шуайде оказалась безрезультатной, но нам посчастливилось встретиться с конной колонной снабжения наших дивизионных инженеров, в которую нам удалось влиться с некоторым трудом, так что, по крайней мере, мы смогли бы пройти через многочисленные патрули и заграждения военной полиции. Мы маршировали прямо через Берлин на большой скорости, пока наши ноги окончательно не отказались больше подчиняться приказам. Мы проехали мимо площади Ноллендорфплац, зоопарка, Мемориальной церкви, а затем вдоль Кайзердамм в Шарлоттенбург по хорошо знакомым мне районам. Несколько улиц были забаррикадированы и уже находились под русским артиллерийским обстрелом. Многие беженцы отправились вместе с нами в поисках какого-нибудь способа сбежать на поезде. Саперы остановились возле Функ-турма, где был получен приказ всем колоннам снабжения возвращаться в Берлин. Нам сказали, что колонна снабжения 90-го панцергренадерского полка находится в Дöберице. Мы, два радиста, должны были оставаться до возвращения нашей колонны снабжения, а тем временем были отправлены на холодную базу в Вицлебене с какими-то очень недружелюбными людьми. Поскольку нам не дали ни одеял, ни еды, и мы были совершенно измотаны, мы не чувствовали себя желанными гостями в этом странном подразделении, в котором мы никого не знали.
  
  На следующее утро, 24 апреля, когда наших людей по-прежнему не было видно, а стрельба со стороны Шпандау становилась все ближе и ближе, мы попытались найти на Кайзердамме транспорт из нашей дивизии, который мог бы в конечном итоге доставить нас в Д öбериц. Мы ждали напрасно. Тогда я решился на уловку. Я пошел к командиру инженерной роты и сказал ему, что мы встретили офицера из нашего подразделения, который сообщил нам, что наша колонна снабжения сейчас находится в Д öберице, поэтому он отдал нам письменный приказ о походе, и мы двинулись по Хеерштрассе. Походный порядок позволил нам пройти через заграждения, и часть пути нас подвезли на грузовике. В Шпандау уже шли бои, и неподалеку была слышна пулеметная очередь. Незадолго до Дöберица, как ангел к нам на помощь, появился командир нашей штабной роты на мотоцикле. Он сказал нам, что наш бронетранспортер находится на Рейхсспортфельде. Он сам отправился на поиски колонны снабжения в Д ö берице, но не нашел ее. Мы должны были снова повернуть назад, и он приедет и заберет нас с помощью комбинации мотоциклов. Я отнесся к этому несколько скептически и отправился пешком со своим товарищем на Рейхспортфельд, что оказалось для нас удачей. По пути между Шпандау и Райхсспортфельдом, который мы проделали с двумя остановками, мы не спускали глаз с мотоцикла и были в восторге, когда вместо него внезапно появился наш БТР. Мы быстро запрыгнули на борт. В машине было полно женщин, медсестер, работниц и раненых, а также членов экипажа и штаба полка. Уличные заграждения в Шпандау были уже перекрыты, и русские танки подбили несколько машин перед нами, поэтому нам пришлось развернуться и искать путь дальше на юг. Столбы дыма вокруг нас примерно показывали, где проходила линия фронта. Используя проселочные дороги, мы добрались до окрестностей Потсдама, которые уже были окружены русскими. Нам приходилось несколько раз делать крюк и часто открывать противотанковые заграждения, чтобы прорваться. Наконец мы поняли, что Берлин окружен и что нам придется рискнуть на прорыв.
  
  Близ Кетцина, к северо-западу от Потсдама, озера и мосты, казалось, предоставляли наиболее благоприятную возможность для нашей цели, и мы встретились с несколькими САУ из нашего собственного бронетанкового подразделения. Мы подготовили машину к бою и установили автоматы и штурмовые винтовки вокруг ограждения бронетранспортера. Затем мы ворвались в Кетцин. Вражеская пехота не беспокоилась о нас, только танк пытался расстрелять нас, но его снаряд попал в здание в 30 метрах позади нас. Немного дальше к западу мы наткнулись на несколько войск СС, занявших оборонительные позиции; мы вырвались из берлинского котла. По пути мы встретили несколько подразделений дивизии, в том числе нашу колонну снабжения, запряженную лошадьми.
  
  Русские клещи вырвались далеко вперед. На юге они уже были в Бранденбурге, а на севере - в Науэне. Повсюду были столбы дыма. Ночью нам пришлось пройти через заграждение военной полиции в Кирице, но затем нам посчастливилось найти пункт сбора остатков 20-й панцергренадерской дивизии, который находился в лесу у деревни Вуцетц на Рейнском канале близ Фрисака. Но вскоре за нашей радостью от того, что мы вырвались из окружения, последовала депрессия. ‘Что теперь?’ - вот вопрос, который задавали все.
  
  25 апреля мы были реорганизованы в бронетанковую бригаду 20-й панцергренадерской дивизии. Колонну снабжения прочесывали снова и снова, так что в итоге мы получили два пехотных батальона, два артиллерийских отделения, бронетанковую роту с восемью САУ, одну зенитную и одну пехотную минометную роты, все полностью моторизованные. Нас должны были выделить в качестве отдельной бригады в состав корпуса, действовавшего на севере. Было ясно, что от этих солдат колонны снабжения многого ожидать не приходилось, все больше и больше дезертировавших с каждым днем. Тем не менее, мы продолжали наши тренировки, для которых корпус предоставил нам несколько дней на подготовку.
  
  27 апреля мы вышли из леса к Вуценцу и разместились в бывшем лагере военнопленных для польских офицеров. Поначалу дни были тихими, но позже нас все чаще разыскивала вражеская авиация, так что временами нам приходилось каждые четверть часа искать укрытия в наших маленьких земляных бункерах. Во время неоднократных воздушных налетов 1 мая мы с командиром взвода радиосвязи, когда нас никто не остановил, укрылись на полях со спаржей. В тот вечер Вуцец был объят пламенем, а русские проникли во Фрисак. Наши соседи, которые аналогичным образом заняли оборонительные позиции на Рейнском канале, отступили. В 21.00 мы также отступили, забрав с собой всевозможных беженцев. На дороге были огромные колонны транспортных средств, и "Хромые утки’ сбрасывали сигнальные ракеты. Наше путешествие через Вустерхаузен привело нас на ферму близ Нойштадта, где мы расположились на ночь, в то время как роты заняли оборонительные позиции. Слухи заставили меня снова включить радио в полночь. После торжественной, величественной музыки прозвучало объявление о том, что фюрер пал в битве за Берлин в тот день. Вся наша воля к продолжению сопротивления врагу теперь исчезла.
  
  Ночью русские проникли в Нойштадт. Поскольку у нас не было радиосвязи со штабом бригады, нашего ординарца послали в бригаду за инструкциями. Там он нашел только офицера-санитара бригады, который собирался уходить. Последний посоветовал ему ехать в Сегеберг, что было передано нашему командиру в качестве приказа. Командир бригады майор Росток и его заместитель, который был еще хуже, капитан Керн, бросили нас, чтобы беспрепятственно доехать домой на маленьком автомобиле.
  
  После рассредоточения наших пехотных рот во время ночной неразберихи в Нойштадте мы вместе с моторизованными подразделениями на рассвете 2 мая двинулись к Шверину через Сегеберг. Около Гавельберга трасса сворачивала в сторону Перлеберга, который уже был занят русскими, поэтому мы повернули на юго-запад и проехали мимо Виттенберге, который был в поле зрения американцев. Незадолго до Людвигслуста наш гонец вернулся с известием, что американские танки уже в Шверине и Людвигслусте. Русские и американцы уже взялись за руки к северу от нас, и до американских передовых позиций оставалось всего несколько километров. Офицеры совещались между собой. Единственный выбор, стоявший перед нами, лежал между востоком и западом. Решение было принято после тщательного рассмотрения. Затем командующий обратился к нам; он не хотел больше проливать кровь, но те, кто хотел продолжать сражаться, должны были доложить ему.
  
  После раздачи пайков мы снова отправились на запад. Из-за нехватки топлива мне пришлось оставить свой верный БТР и ехать дальше на нашем грузовике с радиостанцией. Некоторое время спустя мы снова остановились. Перед нами была колонна ВВС, которая уже отправила посланника к американцам. Затем прибыла машина с большими белыми флагами и американским офицером внутри. Он отобрал пистолеты у наших офицеров, а затем махнул нам рукой, чтобы мы ехали дальше. В 18.30 мы пересекли американскую линию фронта и попали в плен. По дороге мы сдали наше оружие. Большинство из нас тоже потеряли свои часы. Некоторые американцы были пьяны, очевидно, от награбленного шнапса. Освобожденные поляки стреляли из пистолетов и уводили коров фермеров из стойл. Было немного утешительно видеть, что люди все еще машут нам. Мы проводим ночь на аэродроме недалеко от Хагенова.
  
  На следующий день мы поехали на наших собственных автомобилях через Хагенув в З üкау, недалеко от Нойхауса, где мы собрались и разбили лагерь с 7000 человек на лугу. Мы должны были какое-то время оставаться там и разбивать наши палатки. В полночь 7/8 мая Германия безоговорочно капитулировала.36 Война была окончена.
  
  Мы оставались на лугу близ Сан-üкау до 17 мая, практически без охраны и неогороженные. Затем мы с пением маршировали ротами через мекленбургские деревни к складу боеприпасов близ Л üбтин, подвергаясь оскорблениям и плевкам со стороны проезжающих грузовиков с иностранцами, в то время как наши собственные люди хотели подарить нам цветы и угощения, хотя в последнем нам отказали наши американские сопровождающие.
  
  30 мая мы выступили в Притцер, где нас погрузили в товарные вагоны, в которых мы ехали с открытыми дверями через Хагенув, Ратцебург, Лüбек и Нойштадт в Ойтин. Оттуда мы отправились маршем в резервацию Ольденбург-в-Гольштейне через местность, хорошо мне знакомую, поскольку я провел там свой последний отпуск перед вступлением в армию. Это было под управлением собственной немецкой администрации, которая открыла офисы для нашего освобождения. Мы разбили палаточный лагерь в красивом, покрытом листвой лесу недалеко от маленькой деревушки Грубенхаген, в получасе езды от балтийских курортов Даме и Келленхузен. После всех трудных времен, через которые мы прошли, мы восстановили силы на пляжах Балтийского моря.37
  
  
  После недолгого пребывания в качестве военнопленного Авердик получил докторскую степень по биологии и в течение тридцати лет после этого работал геологом и ботаником в северной Германии и археологом в Кильском университете. С 1985 года на пенсии, его нынешними увлечениями являются ботаника, геология и написание истории его старого подразделения.
  
  
  
  
  ДЕВЯТЬ
  На зенитной вышке зоопарка
  
  
  HARRY SCHWEIZER
  
  
  
  Гарри Швейцер написал мне после прочтения немецкой версии моей книги "Битва за Берлин 1945", предоставив дополнительные подробности о вооружении зенитной башни "Зоопарк". Впоследствии, по моей просьбе, он предоставил мне этот отчет о своем опыте в качестве школьника-зенитчика-вспомогательного.
  
  
  О 1 января 1944 года я был призван во вспомогательный зенитный полк вместе с другими людьми, родившимися в 1928 году. После базовой подготовки я служил на 150-сантиметровом прожекторном полигоне близ Блумберга под Берлином. Наша прожекторная батарея располагалась примерно в двух километрах от Блумберга посреди поля рядом с каким-то лесом. Батарея состояла из четырех 150-сантиметровых прожекторов и отдельного 200-сантиметрового прожекторно-радиолокационного устройства. Обычно мы засекали нашу цель с помощью 200-сантиметрового прожектора и следовали за ней до конца. Личный состав состоял из сержанта, капрала и нескольких молодых зенитчиков, которые все пришли из одной школы. По утрам мы ездили в школу на поезде до Берлина, но днем дежурили на батарее. Часто русских военнопленных нанимали на строительные работы на позиции. Они спали в другом бараке и получали ту же пищу, что и мы. Со временем у нас с ними сложились почти дружеские отношения, хотя все мы очень боялись русских, особенно позже, в бункере Зоопарка.
  
  Наш школьный класс представлял собой пеструю смесь характеров, в основном в результате нашего разного воспитания дома. Среди нас было несколько фанатичных нацистов, но также и убежденных коммунистов.
  
  В июле 1944 года нас заменили на прожекторной батарее женщинами-зенитчицами и отправили в зенитную артиллерию в бункер Зоопарка, где нас встретили сержанты. Наши легкие времена закончились! Сначала мы должны были привести в порядок нашу форму, пришив обратно наши нарукавные повязки и значки "Гитлерюгенд", а затем нам задали несколько жестких упражнений.
  
  В центре башни было два больших лифта, а по углам - четыре грузовых. Центральные лифты предназначались для пассажиров и были покрыты армированным стеклом. Сержанты поднимались на этих лифтах, заставляя нас взбираться на пять этажей в противогазах, и это было лишь одним из многих упражнений, которым нас подвергали вначале, чтобы приучить себя к активной подаче. Но позже все наладилось. Офицеры и сержанты были очень добры к нам, и мы хорошо ладили.
  
  Однажды мы сидели в нашей казарменной комнате на пятом этаже, пропустив урок распознавания самолетов, и слушали оживленную музыку с английской радиостанции. Внезапно в музыке наступил перерыв, затем раздался барабанный бой и: ‘Германия зовет! Германия зовет! Hier ist BBC London in deutsche Sprache!’ В этот момент дверь открылась, и в комнате появился младший лейтенант Скодовски. Он все слышал, но ничего не сказал, только приказал нам явиться на службу. Он не предал нас, что было к лучшему, поскольку прослушивание иностранных передач было строго наказуемым преступлением.
  
  Бункер Зоопарка был самым удобным из трех больших зенитных вышек в Берлине. Он был хорошо оборудован с использованием лучших доступных материалов, в то время как на внутренней отделке бункеров Фридрихсхайн и Гумбольтхайн поскупились, поскольку первоклассным было только военное оборудование. Боевое оснащение бункера Зоопарка состояло из четырех спаренных 128-мм орудий на верхней платформе и галереи примерно на пять метров ниже с 37-мм орудием в каждом углу и двухствольным 20-мм орудием в центре каждой стороны, по бокам которой слева и справа стояли одиночные 20-мм орудия. Стрельба из twin 128 производилась оптически (по линии визирования) всякий раз, когда погода была достаточно ясной, в противном случае электронным способом с помощью дистанционного управления. Настройки поступали из меньшего зенитного бункера неподалеку, который для защиты имел только легкие зенитные орудия на галерее, но был специально оснащен электронными устройствами. Там был установлен радар большой дальности ‘Блаупункт’, и наши настройки стрельбы производились с гигантского радара ‘В ü рцбурге’, расположенного так далеко, как Ганновер. В этом бункере также находилась диспетчерская для отчетов о воздушной обстановке и он отвечал за оповещение населения о воздушных налетах.
  
  Наше обучение проходило одновременно с применением тяжелых и легких артиллерийских орудий. Мы также прошли базовую подготовку по работе с радарами и взрывчатыми веществами. Мы не понесли потерь от воздушных атак, но товарищи были убиты разрывами стволов и отдачей. Снаряды для 128-го калибра устанавливались на основании показаний радара и перемещались по центру на резиновых роликах до казенной части. Если бы на роликах была хоть малейшая пленка масла, уже заправленный снаряд недостаточно быстро вошел бы в казенник и взорвался.
  
  В меньший зенитный бункер однажды попала бомба, но она оказалась неразорвавшейся, и они были просто шокированы.
  
  128-е использовались в основном для обстрела ведущих самолетов группы, поскольку считалось, что они контролировали налет, и это могло привести к тому, что остальные потеряют направление. Также были произведены залпы, то есть несколько двойных выстрелов одновременно, когда, согласно расчетам радара, радиус каждого взрыва составлял около 50 метров, что давало самолету на обширной территории мало шансов на выживание.
  
  Когда мы были внизу, на галерее, а 37-е или 20-е отгоняли низко летящие самолеты, мы слышали грохот и должны были морщиться, чтобы компенсировать изменения давления, которые происходили при стрельбе из 128-х. Нам не разрешили застегнуть подбородочные ремни наших стальных шлемов, чтобы избежать травм от взрыва.
  
  Позже, когда мы стреляли из 128-х по скоплениям танков вплоть до Тегеля, стволы были опущены до нуля градусов, а ударной волны было достаточно, чтобы разрушить цемент парапета галереи высотой 70 см и шириной 50 см пятью метрами ниже, обнажив стальные стержни под ним.
  
  37-е и 20-е редко использовались против британских и американских самолетов, поскольку они летели выше радиуса действия этих орудий, а низколетящие самолеты редко попадали в зону досягаемости. Все было по-другому, когда русские направили свой низко летящий самолет против башни. Магазины 37-го калибра обычно были заполнены восемью трассирующими патронами, но, поскольку русские машины были бронированы, их заменили на красные трассирующие и зеленые бронебойные снаряды. Эти самолеты почти непрерывно атаковали в апреле, пытаясь ослабить 128-е, которые уже вели огонь по наземным целям. Башни обладали значительной огневой мощью, и было сбито много самолетов. У нас не было защиты, подобной щиту на наших орудиях, и, когда крылья атакующего самолета обрушивали на нас поток огня и снаряды свистели у нас над головами, это было не из приятных ощущений. Огневая мощь трех башен была довольно ощутимой, и мы могли видеть, что после первого залпа следующие подразделения отвернут, чтобы выйти из зоны обстрела.
  
  Когда мы несколько раз наблюдали за ковровыми бомбардировками города с башни в направлении Лихтенберга, где жили мои родители, мы думали, что никто не может выжить невредимым. Однажды мне было особенно приятно получить короткий отпуск и обнаружить, что мои родители все еще здоровы. Перегородки в квартире отсутствовали, а окна были заколочены картоном, но в Берлине это было нормально.
  
  Я в последний раз навестил своих родителей незадолго до того, как русские прибыли в Лихтенберг. Мы уже могли наблюдать за их артиллерийским огнем. Люди в квартале сказали мне, что война проиграна и что я должен надеть гражданскую одежду и остаться со своими родителями, но я уже видел нескольких солдат, повешенных на фонарных столбах на Унтер-ден-Линден с плакатами на шеях, на которых было написано ‘Я был слишком большим трусом, чтобы защищать свою страну’. Страх быть арестованным эсэсовцами и погибнуть таким образом был сильнее, чем страх перед линией фронта. Я все еще считал, что у меня есть шанс выжить, и предпочел вернуться в Бункер Зоопарка.
  
  Боевой бункер был построен на эластичном фундаменте, чтобы выдержать удар от разряда 128-го калибра. Одного только выстрела двух спаренных 128-х было бы достаточно, чтобы разрушить жесткий фундамент. В бункере были собственные источники водоснабжения и электроснабжения, а также современная и хорошо оборудованная больница, в которой, среди прочих, могли лечиться такие выдающиеся люди, как Рудель, знаменитый пилот Stuka. У Руделя на самолете была установлена 37-мм пушка, но у нас на башне были более поздние версии пушки, и он часто поднимался на платформу, чтобы посмотреть на оружие в действии во время нашего пребывания там. Обычно на платформу допускались только орудийные расчеты, но в его случае наше начальство сделало исключение.
  
  В последние дни госпиталь был полностью переполнен, раненые лежали даже в проходах, санитары и врачи могли оказывать помощь только в экстренных случаях. Для них из нашего жилья убрали наши кровати, и, поскольку у нас все равно было мало времени на сон, хватило мешков с соломой.
  
  Кроме нас, некоторые орудия были укомплектованы так называемыми ‘кадетами СС’. Это были белые русские нашего возраста, которые носили желто-голубую нарукавную повязку с головой льва в центре. Мы неплохо ладили с ними, но они были крайними фанатиками с огромной ненавистью к Советской армии. Любому из них, попавшему в руки русских, повезло бы выжить.
  
  Даже на пятом этаже стены казарменного жилья были толщиной более двух метров, а над окнами на двух петлях висели стальные ставни толщиной 5 см. Всякий раз, когда объявлялась тревога или нам приходилось надолго покидать комнату, эти ставни приходилось закрывать. Когда русские приблизились к бункеру и начали стрелять из своих противотанковых ружей и другой артиллерии по стенам и ставням, они в конечном итоге сосредоточились на петлях ставней. Петля снаружи мастерской портного была сломана, и ставня висела косо. Снаряд попал в помещение и убил двух человек, поэтому помещение было очищено, и дальнейшие попадания туда были безрезультатны. Проходы за внешними помещениями были устроены так, что ничего не могло случиться.
  
  26 апреля 1945 года были призваны добровольцы в команды истребителей танков, и многие из моей возрастной группы, в том числе и я, вызвались добровольцами. Нас быстро проинструктировали и экипировали для нашей новой роли. В команде было четыре человека, один с "Панцерфаустом", другой со стеклянной бутылкой, содержащей молочно-белую жидкость, которая при смешивании с кислородом в воздухе могла вызвать остановку танкового двигателя, и два сопровождающих, вооруженных автоматами, чтобы стрелять по врагу, как только тот выскочит. Кроме того, в наше распоряжение был предоставлен джип Volkswagen, чтобы обеспечить нам мобильность, но на следующий день его снова забрали из-за нехватки топлива и поскольку мы предназначались только для дислокации в районе Зоопарка.
  
  Наш младший лейтенант приказал срубить несколько деревьев между бункером Зоопарка и железнодорожной станцией Зоопарка, чтобы обеспечить нам хорошее поле для обстрела, а также соорудил несколько противотанковых заграждений на станции. Наш командный пункт располагался в Аквариуме.
  
  Первый член нашей маленькой команды был ранен на противотанковом заграждении, когда горящая балка упала со здания ему на бедро. Он был немедленно доставлен в госпиталь и позже полностью выздоровел, как он рассказал мне после войны.
  
  Подразделение прошло парадом перед барьером. Я не могу сказать, почему ответственное лицо так сильно недооценило ситуацию, но внезапно молниеносно появились русские самолеты и начали сбрасывать шрапнельные бомбы, и многие солдаты были ранены. Мы бросились им на помощь, но у нас не было носилок, чтобы нести их, поэтому мы использовали столешницы из ближайшего заброшенного ресторана. Это было ужасно. Я помогал переносить столешницу, на которой лежал солдат с разорванной до колена ногой. Он говорил с нами вполне нормально, не жаловался, но боль, должно быть, была сильнее, чем мы могли себе представить.
  
  Единственный случай, когда мы вступили в бой против танка, был катастрофическим для обеих сторон. Нам пришлось уничтожить танк на углу Вихманштрассе и Кейтштрассе, артиллерийский огонь которого доминировал на улице. Мы пробирались через руины и подвалы, пока не смогли увидеть танк из окна каждого подвала. Танк стоял через дорогу от нас и непрерывно стрелял по Кейтштрассе. Русский с автоматом на плече стоял в дверном проеме рядом с танком, наблюдая за его стрельбой. Мы спорили, стрелять ли нам сначала в солдата или в танк, остановив выбор на танке, поскольку экипаж танка был бы начеку. Товарищ Хитцингер выстрелил по танку из "Панцерфауста" из окна своего подвала и попал в него, но в то же время закричал от боли, так как не учел ответный выстрел и весь горел. Русский в дверях исчез. Мы оказали помощь нашему товарищу и потушили пламя нашими куртками, а затем отвезли его обратно в госпиталь в бункере. (Он тоже выжил.)
  
  Теперь из нашей команды осталось только два члена. Мы вернулись в Аквариум и получили приказ явиться в подразделение СС, которое участвовало в уличных боях на Будапештштрассе. Мы прибыли туда, и нам приказали стрелять из дверного проема по русскому пулеметному пункту, который был окопан на углу и держал улицу под обстрелом. Мы на несколько секунд покинули безопасный дверной проем и открыли огонь в направлении русского пулеметного поста, но попали ли мы во что-нибудь, я не знаю. Мой друг Бернд Вандре, который был крупнее меня и, возможно, также несколько тяжелее, слишком поздно добрался до прикрытия дверного проема и был ранен в легкие. Его сразу же отвезли обратно в бункер и ухаживали за ним. (Невероятно, но он выжил, и мы снова встретились после войны.)
  
  Теперь я был единственным, кто остался, и когда я доложил о возвращении в подразделение СС, меня послали в Аквариум за подкреплением. Восемь пожилых солдат были направлены ко мне в Аквариум в качестве подкрепления. Когда мы подошли к перекрестку, я спросил солдата, лежащего на другой стороне улицы, нет ли на ней огня. Он крикнул в ответ, что все в порядке, поэтому я перебежал улицу с тремя солдатами и благополучно перебрался на другую сторону. Затем я поманил остальных, чтобы они быстро переходили улицу. Они двинулись в путь, но слишком медленно, потому что, когда они достигли середины улицы, в них открыли огонь, и некоторые из них были ранены, хотя все они перешли ее. Мы отнесли раненых в ближайшую парикмахерскую ниже уровня улицы и оказали им первую помощь. Позже они были доставлены в больницу.
  
  Теперь с меня было достаточно этого, и вместо того, чтобы отчитываться перед подразделением СС, я вернулся в свое подразделение в бункере Зоопарка.
  
  Меня снова отправили обратно в сады зоопарка, на этот раз с солдатом и приказом ждать русские танки с "панцерфаустом" в узкой траншее. Мы осторожно заложили "Панцерфауст" на некотором расстоянии от нашей траншеи, чтобы его случайно не взорвали. Было уже темно, и танки не пришли. В конце концов нам стало легче, и мы вернулись в Бункер зоопарка.
  
  Когда я отстегнул свой пистолет обратно в казарме, я увидел, что пуля прошла через кобуру и разбила запасной магазин о пистолет. Я не заметил, как это произошло, и мне невероятно повезло, что пистолет помешал мне получить пулю в живот. Это было 30 апреля, и я оставался в бункере. Русские были рядом, на них с галереи сбрасывали пакеты со взрывчаткой, на что они отвечали минометным огнем. Теперь в бункере Зоопарка находилось около 25 000 человек, включая военнослужащих всех мастей, и это была полная путаница.
  
  В отделе связи бункеров работала женщина-зенитчица, очень симпатичная блондинка по имени Дора из Восточной Пруссии, в которую мы все были влюблены, особенно я. В этом не было ничего по-настоящему серьезного, но, как это бывает с первой юношеской любовью, я вряд ли мог думать ни о чем другом. 1 мая 1945 года, в последний день в бункере Зоопарка, мы с Дорой, офицером-курсантом люфтваффе, с которым я подружился, провели большую часть времени вместе. Его прикомандировали к нам, так как не оставалось топлива для полета.
  
  Примерно в 23.00 вечером 1 мая по громкоговорителям прозвучало объявление о подготовке к побегу с башни. Мы быстро собрали наши вещи. У нас было немного вещей, только рюкзак, бутылка с водой, оружие и боеприпасы, а также аварийный паек шоколада. Мы втроем ждали, пока несколько тысяч человек покинут башню, не желая покидать ее одними из первых, поскольку не знали, что ждет нас снаружи. Несколько солдат старшего поколения, некоторые из них с высокими наградами, остались здесь, поскольку они сказали, что им все равно, встретят ли они свою судьбу там или в другом месте.
  
  Когда мы смешались с потоком людей и вышли на улицу, все казалось довольно мирным, лишь изредка из темноты ночи доносились выстрелы поблизости, и в нас никто не стрелял. Мы не могли понять, как нам удалось так легко выбраться из бункера. Каким-то образом этот поток всевозможных военнослужащих без какого-либо руководства попал в Шпандау через Олимпийский стадион. Если не считать нескольких выстрелов на Олимпийском стадионе, мы достигли недавно построенной части Шпандау без какого-либо вмешательства со стороны противника.
  
  Утром 2 мая были сформированы боевые группы, которым предстояло с боем пробиться по мосту Шарлоттен через оккупировавшие Шпандау русские к реке Эльба на западе. Мы присоединились к одной из этих команд, поскольку были полны решимости достучаться до американцев. Наша пропаганда заставила нас бояться попасть в руки русских.
  
  Русские защищали свои позиции на противоположной стороне моста Шарлоттен, но мы смогли переправиться с помощью танков и другого тяжелого вооружения и выйти на улицу, ведущую на запад. Здания по обе стороны улицы были заняты русскими, и нас обстреливали с крыш. Идти дальше было трудно, и в конце концов нам пришлось искать укрытия у входа в здание. Мы держали Дору между нами, чтобы обеспечить ей максимальную защиту, и нам очень повезло, так как несколько раз выстрелы из винтовок или автоматов разбрызгивали дорожное покрытие рядом с нами.
  
  В полдень мы укрылись в подвале с несколькими другими солдатами, ожидая наступления темноты, чтобы продолжить путь. Раненые кричали от боли во дворе за подвалом и умоляли нас расстрелять их, но было абсолютно невозможно что-либо сделать для них, не подставляя себя под шквальный огонь.
  
  Мы дождались темноты, а затем добрались до жилого района, не навлекая на себя огня. По улицам мчались машины, а солдаты цеплялись за них, как за виноградные гроздья. Мы несколько раз пытались сесть в транспортное средство, чтобы быстрее добраться до запада, но это было просто невозможно. (Позже, будучи заключенным, мне пришлось маршировать через Д öбериц и я видел эти расстрелянные и сгоревшие машины со множеством погибших солдат.)
  
  Между нами и жилым районом было большое открытое пространство, которое нам нужно было пересечь, если мы хотели продвинуться дальше. Мы начали ползти по нему на животах, но из зданий впереди в нашу сторону раздались выстрелы, поэтому мы снова поползли назад. Мы видели, что у нас больше нет шансов прорваться, поэтому мы побросали оружие и ждали, что будет дальше. Дора надела повязку с Красным крестом в надежде обмануть русских. Я дал ей адрес своих родителей, поскольку в Берлине у нее не было никого, к кому она могла бы обратиться. После моего пребывания в плену я узнал от своих родителей, что она навестила их и получила обувь и одежду, но больше о ней ничего не было слышно. Во время первой части моего плена я не мог выбросить ее из головы. Я всегда думал о ней. Такова юная любовь.
  
  Утром 3 мая несколько гражданских лиц пришли в наш подвал и умоляли нас сдаться. Они боялись, что, если в здании обнаружат солдат, они пострадают за это. Мы попрощались с Дорой и вышли из подвала. Нас повел большой русский с пистолетом в руке. Нам пришлось идти впереди него с поднятыми руками. Всякий раз, когда мы проходили мимо мертвых русских солдат на улице, он говорил что-то по-русски, чего мы не понимали. Мы ужасно боялись, что он собирается застрелить нас. С поднятыми руками, мой ‘Мауте’ следит, чтобы я подарок, который мои родители подарили мне на конфирмацию в 1944 году, вскоре исчез. К моему страху, мне было все равно. Я также носил серебряное кольцо-печатку с изображением мертвой головы, которое было в моде у нас, молодежи. Он взял кольцо, но, к счастью, из-за него я не ассоциировался с СС. Нас отвели в подвал, где уже содержалось несколько пленных немецких солдат. Ходили пугающие слухи, что тот, кто носит ту или иную форму, будет немедленно расстрелян и так далее, но ничего не произошло. Через некоторое время появился офицер и взобрался на стол. Он сказал , что война окончена, Гитлер мертв, и теперь нас просто зарегистрируют, а затем отправят домой. Однако из этого ничего не вышло, и у нас начался период плена.
  
  
  Взятый советами в плен, Швейцер был слишком слаб телом, чтобы представлять для них какую-либо полезную работу, и поэтому был освобожден в ноябре 1945 года. Он учился на каменщика, прежде чем в 1952 году получить квалификацию архитектора и инженера.
  
  Пятнадцать лет спустя правительство Восточной Германии доверило ему планирование и надзор за строительством сталепрокатного завода в Северном Вьетнаме. Оттуда он отправился работать над проектом в Чехословакию, прежде чем вернуться в Северный Вьетнам для строительства стекольного завода. Позже он работал над аналогичными проектами в Алжире, Конго, на Кубе и в Восточной Германии, выйдя на пенсию в 1991 году. Сейчас он живет на побережье Балтийского моря.
  
  
  
  
  ДЕСЯТЬ
  Halbe
  
  
  ГАРРИ ЦВИ ГЛЕЙЗЕР
  
  
  
  Это часть довольно необычной истории Гарри Цви Глейзера, с которым я познакомился в 1996 году на ежегодной встрече выживших после прорыва немецкой 9-й армии в Хальбе, в ходе которого было убито около 40 000 военнослужащих и сопровождавших их беженцев. Большинство присутствующих были бывшими солдатами Ваффен-СС, но Гарри был на другой стороне, капралом Красной Армии. Невысокая, стройная, загорелая фигура, вооруженная большим фотоаппаратом, Гарри радостно беседовал на несовершенном немецком со своими хозяевами. Это был его второй визит, и он явно был почетным гостем.
  
  И все же Гарри был латвийским евреем, который бежал от преследований своих соотечественников перед нацистским вторжением и подростком работал шахтером в Казахстане, прежде чем записаться добровольцем в Красную Армию. После уничтожения немецких войск в Восточной Пруссии 129-я дивизия Гарри провела вдохновляющий церемониальный парад, на котором она получила орден Красного Знамени. Затем, после короткого отдыха, дивизия присоединилась к 1-му Белорусскому фронту маршала Жукова к востоку от реки Одер напротив Франкфурта-на-Одере. В течение двух недель они отдыхали и репетировали боевую тактику предстоящей операции, для которой их головная 3-я армия находилась в резерве. 26 апреля дивизия достигла окраин Берлина.
  
  
  Взвод разместили на грузовике "Студебеккер". Гарри установил пулемет отделения на крыше кабины водителя, и они поехали в столицу Германии. Затем в грузовик попал "панцерфауст", к счастью, только в левое колесо. По взводу открылся огонь. Гарри обеспечил прикрывающий огонь из пулемета, когда его отделение спрыгнуло и укрылось в ближайшем здании. В поддержку подошел танк, и после дюжины выстрелов в здание отделение смогло очистить его. Один немец был убит, двое ранены, одна из них женщина в форме люфтваффе. Даже истекая кровью, она выглядела фанатичной, больше, чем мужчины. Гарри был ранен во второй раз, но перевязал себя и остался со своими людьми.
  
  На следующий день передовые части, пробивающиеся вперед с юга и востока, встретились возле аэропорта Темпельхоф. На следующий день передовые части соседней армии двинулись к центру города, целясь в Рейхстаг и рейхсканцелярию, последний оплот Гитлера. Фюрер отдал свой последний отчаянный приказ прорвать кольцо окружения в Берлине. Подразделению Харри было приказано выйти и повернуть на юг, чтобы отразить эту попытку. 35-километровый форсированный марш-бросок по автобану Берлин-Дрезден в ту ночь был больше похож на рысь, чем на прогулку. Дважды они были встречены огнем противника и понесли несколько потерь, но продолжали наступление, чтобы присоединиться к северному флангу окруженных советских войск вокруг остатков немецкой 9-й армии генерала Буссе, которая входила в группу армий, от которой Гитлер зависел в своей помощи.
  
  На рассвете Гарри повел свое отделение в их последний бой. Деревня Хальбе, расположенная в 40 километрах к юго-востоку от Берлина, казалась покинутой, все гражданские лица скрывались. Отделение развернулось на восточной окраине деревни с видом на обширное заброшенное пастбище. Для усиления стрелков был установлен пулемет "Максим". Гарри разместил его на своем правом фланге и, отдав приказ своим людям, отправился обыскивать фермерский дом в их тылу. В подвале он обнаружил перепуганных обитателей. "Оставайтесь дома, ни при каких обстоятельствах не выходите из дома, пока не получите свежих инструкций!’ - сказал он изумленным жителям на беглом немецком. ‘Да, яволь, герр офицер!’ - ответили они хором. Глаза Гарри осмотрели полку на стене и заметили ряд банок с мясными консервами. ‘Пожалуйста, возьмите это!’ - сказал старик, единственный мужчина в семье. Гарри взял две банки, запер дверь и вернулся в окопы, перешагнув через несколько трупов немецких солдат.
  
  Он подоспел как раз вовремя. Его солдаты держали 15-летнего немца, который ехал на велосипеде с "Панцерфаустом" на плече. Добравшись до отделения, он понял, что приехал не по тому адресу, развернулся и упал с велосипеда. Разоружать его не было необходимости; мальчик выглядел жалким и напуганным до смерти. На вопрос, как он там оказался, мальчик ответил: "Три дня назад нас собрали в школе в восточном Берлине, чтобы встретиться с Геббельсом. Рейхсминистр говорил с нами, обещая, что мы выиграем войну, нам просто нужно будет откликнуться на призыв фюрера помочь , пока не поступит новое оружие.’ Гарри стало жаль мальчика. Он помог ему выправить колесо и отправил его домой к матери.
  
  Он вытер пыль со своего бинокля и продолжил наблюдение за окрестностями. ‘Ни единого признака жизни, слишком тихо!’ - сказал он себе. В этот момент появилось изображение, движущееся через поле. Гарри настроил объектив и увидел женщину с ребенком на руках, бегущую к деревне. Так же внезапно она исчезла. ‘Какого черта она там делает?’ спросил он себя, отправляясь раздавать две банки мяса своим голодным стрелкам. Затем прибыл посыльный с просьбой к Гарри явиться на командный пункт батальона.
  
  Командир батальона и его штаб находились на южной стороне улицы, разделяющей Хальбе надвое, и смотрели на юг через пастбище в сторону леса. Среди деревьев развевались белые флаги, означавшие желание сдаться. Гарри стоял в стороне, ожидая доклада о своей ситуации и состоянии готовности. Командир батальона повернулся к нему: ‘Капрал, вы говорите по-немецки, не так ли?’ Гарри кивнул, и капитан продолжил: "Вы видите белые флаги? Это меньше километра. Если вы хотите заслужить "Красное знамя",38 пойдите проясните ситуацию и приведите с собой несколько делегатов для их капитуляции’. Гарри начал пересекать пастбище. Пройдя около двухсот ярдов, он остановился. Белые флаги исчезли. Он оглянулся. Группы командования там тоже больше не было. Из леса донеслось несколько выстрелов. Гарри снова посмотрел в сторону немцев, но там не было никаких признаков жизни.
  
  Пятьдесят лет спустя он случайно узнал, что это были за флаги, что также объясняло замечание командира о высокой награде, поскольку он, должно быть, знал, насколько рискованной была задача. Группа немецких солдат, известная как Войска Зейдлица и утверждающая, что представляет Национальный комитет Свободной Германии, по разным причинам работала с Советами против Гитлера. Многие из них имели опыт на Восточном фронте и не имели желания продолжать войну с гитлером. Тем временем советская разведка организовала специальные группы для десантирования с парашютом в тыл немецких войск. линии, управляющие сложной системой слежки и диверсий. Поощряемые Советами, войска Зейдлица увеличивались в численности по мере отступления немецкой армии на Восточном фронте, побуждая целые группы дезертировать и тем самым саботируя военные усилия нацистов. Как только они были обнаружены эсэсовцами или другими убежденными нацистами, они были бы расстреляны. Таким образом, Пятая колонна работала с обеих сторон. Белыми флагами, которые видел Гарри, размахивала группа солдат Зейдлица, пытавшихся организовать сдачу основных сил русским, но они были замечены, и большинство из них были убиты эсэсовцами.
  
  Гарри понял, что ему грозит опасность попасть в ловушку, и вернулся к своему отделению. В следующий момент появился гонец: ‘Немецкие танки движутся к деревне, за ними следует пехота’. Пастбище немедленно ожило, когда началось немецкое наступление. Позволив им продвинуться на 200 метров, отделение открыло огонь, скосив многих атакующих пехотинцев, а остальные откатились назад. Ситуация была хуже в тылу отряда на главной улице деревни, где немецкие танки продвигались вперед, стреляя из пулеметов со своих башен, а за ними следовали штурмовые группы пехоты, среди них были эсэсовцы в черной форме с автоматами. Теперь они быстро приближались к позициям Гарри, и двое мужчин уже были ранены. Отделение безостановочно стреляло по атакующим, пулемет "Максим" исчез, а третий человек упал замертво. Немцы продолжали наступать бесконечно, и бой был ожесточенным. Легкое 45-мм орудие поддержки на тротуаре не смогло остановить немецкие танки. Снаряд из ведущего тяжелого танка ‘Тигр’ попал в орудие, убив или ранив весь экипаж. Отряд попытался отступить, но было слишком поздно, главная улица была уже запружена. Затем, словно по Божественному вмешательству, внезапно опустились сумерки, которые позволили им добраться до задних дворов, ползти со своими ранеными, пока они не выбрались из Хальбе и не вернулись к своим основным силам.
  
  Сумерки застали разгромленный батальон в отступлении, потеряв многих своих бойцов, включая командира. Много раненых осталось позади, большинство из которых были найдены немцами ночью и расстреляны. В этот момент, предприняв отчаянные усилия, немцам удалось вырваться из окружения. Как узнал Гарри пятьдесят лет спустя, их целью было избежать русского плена, а не спасти фюрера и уже окруженный берлинский гарнизон.
  
  В течение следующего дня батальон пришел в себя, получил подкрепление и приготовился вернуть деревню. Прибыла полевая кухня и была установлена на земле. Повсюду были трупы вражеских солдат и лошадей, но запах горелой плоти не мог отвлечь солдат от трапезы. Пришла почта, а вместе с ней полевая открытка трехмесячной давности от Джаки для Гарри: ‘Дорогой брат, я наконец-то вернулся в Ригу. Я нашел тетю Дженни. Она сообщила мне печальную новость: мать была расстреляна в начале 1944 года, как раз перед освобождением города, при попытке избежать последнего отбора (на казнь). Кровь прилила к голове Гарри. Он положил открытку в нагрудный карман на всякий случай.
  
  Прибыл контингент реактивных систем залпового огня "Катюша" и занял огневые позиции. Танки Т-34 также были готовы. Ночь прошла без особых эмоций; они знали, что на следующий день будет ‘жарко’.
  
  Это началось ранним утром. "Катюши" ослабили немцев на десять минут, затем пехота вступила в бой, чтобы зачистить все, что пыталось сопротивляться. Отделение Гарри навалилось на головной танк, который двинулся к лесу, где были сосредоточены остатки котла. Танк остановился в сотне метров от леса, чтобы избежать попадания в панцерфауст, отделение спрыгнуло и побежало в лес. Несколько выстрелов - вот и все сопротивление, с которым столкнулись оставшиеся немецкие солдаты. Один был застрелен, остальные побросали оружие и подняли руки. Далее целая масса немцев встала с поднятыми руками, повинуясь приказу пленным собираться в группы. В то же время остальная часть взвода взяла в плен полковника, который был командиром танка с высокими наградами.39
  
  На следующий день все было кончено. Шестьдесят тысяч немцев из этого кармана сдались. Примерно сорок тысяч человек, включая мирных жителей, укрывавшихся вместе с остатками 9-й армии, были убиты в окружении и при прорыве.
  
  Позже Гарри был награжден орденом Славы, второй по значимости медалью за доблесть, но не получил явного упоминания об этом, поэтому он не мог приписать это какому-либо конкретному событию.
  
  
  После войны Гарри продолжал служить в Советской Армии, получив звание сержант-майора. Он уехал, чтобы вернуться в Ригу и стать фотографом газеты. Позже он был одним из первых представителей молодого поколения, кто получил визу, позволяющую ему эмигрировать в Израиль, где он продолжал работать фотографом, женился, завел семью и развелся. Много лет спустя его пригласили навестить внуков в Америке, и он решил остаться, став американским гражданином. Во время государственного визита президента Ельцина он в конечном итоге получил от него орден Славы на церемонии, состоявшейся в Белом доме.
  
  
  
  
  ОДИННАДЦАТЬ
  Капитуляция дивизии ‘Фантом’
  
  
  TONY LE TISSIER
  
  
  
  Эта история привлекла мое внимание на обеде Ассоциации ветеранов 94-й пехотной дивизии США в Перле, Германия, в сентябре 1999 года, когда ее рассказал профессор Шеффер-Кенерт, бывший офицер артиллерии 11-й танковой дивизии, которая противостояла им в боях за Оршольцский рубеж Линии Зигфрида. Этот отчет взят из официальной истории 11-й танковой дивизии и статьи бригадного генерала Уильяма В. Моллы в журнале Ассоциации ветеранов 21-й пехотной дивизии США.
  
  Свою предшественницу во французской кампании 1940 года британцы окрестили ‘Призрачной бригадой’, 11-я танковая дивизия с гордостью приняла это название, назвав себя ‘Gespenterdivision’, что американцы затем перевели как ‘Дивизия-призрак’.
  
  
  O 15 апреля 1945 года, к тому времени, когда 11-я танковая дивизия была вынуждена отойти на линию Вайсер Эльстер по обе стороны от города Грайц, ее уважаемый командир генерал-лейтенант фон Витерсхайм запоздало передал командование дивизией генерал-майору фон Буттлару в соответствии с полученным несколькими днями ранее приказом принять командование XXXXIST танковым корпусом к востоку от Берлина. Зная, что путь на север уже перекрыт, генерал фон Витерсхайм решил остаться с дивизией до конца войны. Поэтому он сообщил о болезни в медицинское подразделение дивизии с притворными жалобами на желудок и остался поблизости от тылового командного пункта, где поддерживал связь с Ia дивизии (начальником штаба).
  
  В тот же день дивизия получила двадцать истребителей танков "Хетцер" с завода в близлежащем Плауэне, тем самым увеличив свою бронетехнику в то время, когда кадровый резерв был более чем заполнен, поскольку отставшие и оставшиеся без родителей подразделения, казалось, притягивались к сплоченной организации дивизии, как магнитом.
  
  Однако дивизия оказалась под непосредственной угрозой окружения, поскольку американцы прорвались через соседние части с обоих флангов. В тот день развернулись ожесточенные бои, в ходе которых один из танково-гренадерских батальонов в ближнем бою уничтожил пятнадцать американских танков.
  
  Ночью по радио был получен приказ прорываться на юг, поэтому дивизия построилась в длинную колонну и тронулась в путь с включенными фарами. Американцы не вмешивались, и дивизия смогла достичь западной окраины гор Эрцгебирге и сформировать северо-западный фронт между Айбенштоком и Клингенталем, где обстановка оставалась мирной.
  
  Затем, примерно 23 апреля, дивизия получила приказ от группы армий G соединиться с LXXXV корпусом в Пассау. Распространился слух, что он присоединится к подразделениям СС для защиты так называемого ‘Альпийского редута’. Дивизия двинулась в путь и в конце концов достигла района Таус в Богемском лесу, в 45 километрах к юго-западу от Пльзеня. Затем был сформирован новый фронт, обращенный на юго-запад вдоль германо-чешской границы между Форст-ам-Вальдом и Цвизелем. В то время как это происходило, 3-я армия Паттона пересекала фронт дивизии в направлении Альп, занимая последнюю часть южной Германии.
  
  Тем временем появилось еще немного топлива, и поэтому недавно восстановленный 111-й танково-гренадерский полк и подразделения дивизионной поддержки под командованием генерал-майора фон Буттлара смогли продвинуться в район Валлерн, примерно в 40 километрах к северо-востоку от Пассау, в соответствии с полученным приказом блокировать американское наступление на Линц, предоставив основным силам следовать за ним, насколько это возможно.
  
  После этого генерал фон Витерсхайм вернулся к исполнению обязанностей, взяв на себя командование основными силами под свою личную ответственность. Затем основные силы продвинулись на небольшое расстояние в направлении Клаттау и Нойерна. Плохие условия радиосвязи в этой горной местности привели к полному нарушению связи между этими двумя элементами, находящимися на расстоянии 100 километров друг от друга, и им предстояло встретиться снова только в плену.
  
  Затем, 2 мая, от фельдмаршала Шнернера поступил ожидаемый приказ дивизии присоединиться к Восточному фронту в Чехословакии. Все орудия и бронированные машины, остановленные из-за нехватки топлива, должны были быть уничтожены, а их экипажи отправились пешком, как пехота.
  
  На совещании командиров частей и старших офицеров штаба было решено, что выполнение этих приказов приведет только к ненужному уничтожению дивизии и неизбежному плену в советских руках. Альпийский фронт уже капитулировал, и другие соединения вокруг него исчезали или расформировывались без приказов. Поэтому было единодушно решено сдаться американцам, если удастся выполнить почетные условия.
  
  Утром 4 мая генерал фон Витерсхайм отправил двух офицеров своего штаба, майора Фойгтмана и лейтенанта Кнорра, с переводчиком под белым флагом в штаб 90-й пехотной дивизии США на германо-чехословацкой границе в Ноймаркт с письмом следующего содержания: ‘Развитие военной и политической ситуации делает для меня желательным избежать дальнейших потерь с обеих сторон. Поэтому я приказал майору и предъявителю этой записки провести с вами переговоры о прекращении военных действий.’
  
  Запрошенные почетные условия были вне компетенции командира 90-й дивизии генерала Эрнеста согласиться, поэтому он передал их генералу Паттону, который одобрил их, отметив, что 11-я танковая была ‘самой справедливой и храброй’ немецкой дивизией, с которой сражалась его 3-я армия! Генерал Брэдли также одобрил условия, добавив, что дивизия должна прибыть в надлежащем порядке, ‘со своими кухнями’.
  
  Условия позволяли офицерам сохранить свое табельное оружие, а солдатам продолжать быть вооруженными до тех пор, пока мы не покинем Чехословакию. Затем дивизия должна была расположиться лагерем в Кеттинге до тех пор, пока ее не смогут расформировать.
  
  В переговорах о капитуляции также участвовал полковник Чарльз Х. Рид из 2-й кавалерийской группы, которая была противником 11-й танковой в Лотарингии, когда между противниками установилось хорошее взаимопонимание вплоть до обмена тяжелоранеными пленными во время затишья в боевых действиях. Теперь он был ответственен за то, чтобы помешать советским представителям вмешаться в это дело.
  
  Различные подразделения дивизии прошли парадом с последним ‘ура!’ в защиту отечества, прежде чем перейти границу и попасть в плен.
  
  Свежая одежда и припасы были доставлены со складов в Чехословакии, и теперь они были равномерно распределены между войсками, как и средства дивизии, профессиональные солдаты получали немного больше, чем остальные, поскольку переход к гражданской жизни дался им труднее.
  
  Тем временем генерал фон Баттлар собрал свою оперативную группу близ Валлерна, чтобы узнать мнение о том, продолжать ли выполнение их задачи или присоединиться к основной группе, находящейся в американском плену у Кеттинга. Большинство выбрало последнее, поэтому в 07.00 7 мая генерал фон Баттлар связался со 101-м американским пехотным полком 26-й пехотной дивизии янки в Андреасбурге. Однако должна была пройти еще неделя, прежде чем оперативная группа фон Буттлара воссоединилась с основными силами дивизии в Кеттинге после доставки американскими танкерами 135 000 литров топлива для их транспортных средств.
  
  История не закончена, потому что в К öцтинге главным событием года был конный карнавал на Троицу, главная достопримечательность для старых кавалеристов 11-й танковой дивизии и 2-й кавалерийской группы.
  
  Случилось так, что знаменитый конный завод из 400 лошадей породы липпицанер был эвакуирован на конезавод немецкой армии в Хостау, где к ним присоединился русский конный завод из 200 лошадей. 26 апреля, когда Красная армия была всего в 60 километрах от нас, части 2-й кавалерийской группы достигли чехословацкой границы, где они остановились в соответствии с условиями Ялтинского соглашения. Это ставило их ближе к гвоздику, чем русских. Посредством письма, написанного полковником люфтваффе в американском плену, это было предложено подполковнику Рудофски, начальник конезавода, что, возможно, удастся переправить лошадей через границу под американскую опеку. Рудофски послал своего главного ветеринарного врача, доктора Лессинга, на переговоры и вечером 26-го он встретился с полковником Ридом на ферме на границе. Американцы предложили вывести лошадей пешком, но это было непрактично, поскольку конюхов было слишком мало, а также многие кобылы должны были вот-вот родить или уже несли за собой новорожденных жеребят. Dr. Лессинг вернулся в Хостау в сопровождении капитана Стюарта из 2-й кавалерийской группы, чтобы посмотреть, что можно сделать.
  
  Тем временем в Хостау прибыл офицер, чтобы организовать его оборону. Сначала он отказался встретиться с американцами, но после долгих обсуждений, не в последнюю очередь с командиром соответствующего корпуса, его убедили, что сопротивление бессмысленно и что было бы хорошей идеей вернуть лошадей в Баварию. На следующий день прибыли американцы и захватили весь конезавод без единого выстрела.
  
  15 мая основная часть стада тронулась в путь, частично пешком, частично на грузовиках, приобретенных в захваченном артиллерийском училище. Американцы перекрыли все основные перекрестки, чтобы лошади могли безопасно пройти через Фюрт-им-Вальд в подготовленные помещения в маленькой деревушке Шварценберг. Из всего стада только три молодых жеребенка были потеряны, когда вооруженные чехи остановили их недалеко от границы. И снова американцы успешно предотвратили вмешательство Советов.
  
  Первое свидетельство об увольнении из 11-й танковой дивизии досталось мужчине, возглавлявшему конную процессию на карнавале в Кöцтинг.
  
  За исключением генералов и офицеров Генерального штаба, которые подпадали под особую категорию содержания под стражей, все военнослужащие дивизии вскоре были освобождены в соответствии с полученными инструкциями. Тем, кто направлялся в западную часть Германии, был предоставлен транспорт поближе к их домам, в то время как те из восточной Германии, кто не сопровождал их, нашли жилье на месте.
  
  
  
  ДВЕНАДЦАТЬ
  Оркестр Лейбштандарта-СС Адольфа Гитлера
  
  
  ВИЛЛИ РОГМАН (5 апреля 1923-18 февраля 1997)
  
  
  
  Строитель по профессии, Вилли Рогманн вызвался пройти военную службу в качестве полицейского, но был переведен в ‘Лейбштандарт-СС Адольф Гитлер’, когда они понесли тяжелые потери во время вторжения в Польшу в 1939 году, поскольку и полиция, и Ваффен-СС находились под эгидой Гиммлера. Он прослужил в той же роте четыре года в качестве их самого маленького бойца, сначала в Греции, а затем в России, закончив ее обершарфюрером СС (старший сержант) и получив Железный крест Второго и Первого классов, немецкий крест в золоте (см. цитату сзади) и золотую застежку для рукопашного боя. После восьмого ранения в боях под Каном и последующего выздоровления Вилли Рогман был направлен в батальон охраны в Берлине, где он служил во взводе охраны при рейхсканцелярии, пока эти обязанности не были переданы Службе безопасности СД при СС.
  
  Дерзкий, откровенный и самоуверенный, он придерживался твердых взглядов на некомпетентность некоторых своих начальников и редко боялся их озвучивать.
  
  
  
  ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД в честь ДНЯ РОЖДЕНИЯ
  
  
  В 13:00 16 апреля 1945 года Советы начали свое крупное наступление на Берлин с того, что должно было стать четырехдневным сражением, прежде чем они прорвали последнюю немецкую оборону, маскировавшую их плацдарм в Одербрухе, всего в восьмидесяти километрах к востоку от города.
  
  Обо всем этом мы мало знали в Берлине, где дежурство в наших казармах в Лихтерфельде продолжалось как обычно, как будто это не имело никакого значения. Однако с нашим учебно-сменным батальоном в Шпрехагене, в 25 километрах к юго-востоку от Берлина, дело обстояло иначе. Часть нашего батальона численностью в двенадцать рот уже была отправлена на Восточный фронт в качестве полка ‘Фальке’ при 9-й армии, а остальные готовились к маршу в Берлин, чтобы присоединиться к боевой группе ‘Монке’ для обороны Правительственного квартала. Этот батальон под командованием капитана СС Шефера должен был сражаться в составе полка ‘Ангальт’.
  
  Майор СС Кашулла, командир батальона охраны, отправил меня домой в фиктивную командировку якобы за ортопедическими ботинками, как будто они все еще были в наличии. На самом деле меня отправляли домой навсегда. Тихо я понял, что Кащулла дал мне возможность самому решить, возвращаться в Берлин или нет. К этому моменту фронт на западе был прорван и быстро отступал, и я, как опытный солдат на передовой, мог сосчитать на пяти пальцах количество дней до того, как мой дом будет захвачен. К тому времени, когда я должен был вернуться в Берлин 4 апреля, если бы я не предлагал дезертировать или просто остаться дома, всего за три дня фронт достиг Ганновера. Однако, как добросовестный солдат, исполняющий свой долг, я сел на последний поезд, идущий в Берлин, и то, что казалось верной смертью.
  
  Я ничего не мог сказать об этом своей жене и родственникам. В отличие от меня, все они все еще верили в окончательную победу, как ни трудно в это поверить сейчас. Если бы я высказал им свое мнение, они донесли бы на меня местному партийному чиновнику. Однако он не мог бы запереть меня, как поступил бы с гражданским лицом, поскольку я находился под военной юрисдикцией. Нет, партийный чиновник отправил бы рапорт в мое подразделение, который попал бы на стол майора СС Кащуллы. Он бы записал меня на доклад, закрыл за нами дверь, чтобы его адъютант не мог слышать, потому что он был проницательным человеком, и отчитал бы меня за то, что я был таким откровенным, порвал отчет и выбросил его в корзину для мусора.
  
  Но я даже был откровенен с нашим фюрером, когда у меня была такая возможность, и он попросил меня об этом. Это произошло следующим образом. С февраля 1945 года я отвечал за внутреннюю охрану рейхсканцелярии, это была постоянная обязанность, поскольку мне не разрешили вернуться на фронт, как я предпочел бы, из-за моего золотого значка участника ближнего боя, поскольку полк был моим домом. Однажды ночью часовой у подножия лестницы позвонил мне, сигнализируя, что происходит что-то особенное. Когда я бросился к нему, он сказал мне, что фюрер бродит вокруг.
  
  Затем я увидел, как он в полутьме (вызванной затемнением) приближается ко мне. Он прошел мимо меня к Мозаичному залу. Я стоял там, как соляной столб, поскольку нам не разрешалось отдавать ему честь или привлекать к себе внимание. Затем он поманил меня следовать за ним. Незадолго до этого неразорвавшаяся бомба пробила Мозаичный зал до самого подвала, оставив после себя дыру в потолке и полу диаметром около трех-четырех метров. Он стоял перед ним, мрачно глядя на него, и, повернувшись ко мне, сказал: ‘Теперь они хотят раздавить нас’. Естественно, я не ответил, так как это было не мое дело.
  
  Затем он прямо спросил меня, что я, как солдат на передовой, как он мог видеть по моим многочисленным наградам, думаю о том, как шла война. Я был захвачен врасплох и сказал: ‘Мой чертов кадровик, у вас есть гораздо более компетентные советники’.
  
  ‘Да, - сказал он, - конечно, но все они лгут мне. Я хочу знать от вас, солдат на передовой’.
  
  ‘Тогда что вы хотите услышать, ’ спросил я, ‘ пропагандистскую речь или голую правду?’
  
  ‘Естественно, последним", - сказал он.
  
  Тогда я сказал ему: ‘Если у тебя нет хорошего туза в рукаве, то война давно проиграна’.
  
  ‘Как это влияет на боевой дух?’ - хотел знать он.
  
  ‘С Ваффен-СС вряд ли вообще", - был мой ответ. ‘Мы продолжаем сражаться, даже когда знаем, что все потеряно. Но с вермахтом это разрушительно’.
  
  ‘Можете ли вы привести мне примеры?’ он хотел знать.
  
  ‘Это я могу’.
  
  Затем он глубоко вздохнул и ушел.
  
  Когда я вернулся в казармы после этого эпизода 4 апреля, мне сказали, что командир хочет видеть меня немедленно. Когда я доложил ему, он сказал мне, что мои обязанности в рейхсканцелярии закончены. Посетителей больше не было, и СД (служба безопасности СС под руководством криминальдиректора Хогля) взяла управление на себя. То же самое мне сказал мой заместитель и ландсман Карл Берг, когда он вернулся в казармы. Поскольку мне нужно было чем-то заняться, майор СС Кашулла предоставил в мое распоряжение колонну грузовиков и людей, и с ними я каждый день ездил к реке Эльба.
  
  Сначала мы поехали на подземный склад бензина в Ферчланде. Затем я поехал дальше на север вдоль восточного берега Эльбы, туда, где было пришвартовано несколько барж со специальными припасами для подводных лодок. Эльбу охраняли несколько полицейских подразделений, и я слышал, как у них урчит в животах, но от страха перед огнем со стороны американцев, которые заняли позиции на другом берегу. Когда мы приехали, они не хотели позволить нам прикоснуться к вкусностям, которые вряд ли пришлись мне по вкусу. Я пообещал им, что они получат свою долю.
  
  Я пошел вперед с фонариком и определил, что следует засунуть в почтовые пакеты. Самые красивые вещи, которых мы не видели годами, хранились здесь для наших подводников, у которых было мало надежды вернуться, и им хватало только самого лучшего.
  
  Итак, ранним утром мы отправились обратно с нашей богатой добычей, и полицейские тоже были очень довольны. Тем не менее произошел инцидент, который мог закончиться плохо. Один из моих людей поднялся на палубу с охапкой бутылок шампанского, радостно крича. Я заранее раздобыл несколько сект, и мы все были немного пьяны. Я пнул его в голень, и он от неожиданности выронил бутылки. Вскоре с другого берега реки донесся сильный пулеметный огонь, и нам пришлось быстро укрыться. Этот глупый парень не понял, что ночью голоса легко разносятся над водой . Конечно, в ту ночь мы больше ничего не могли сделать и были вынуждены вернуться с полупустыми грузовиками.
  
  На обратном пути мне удалось подстрелить двух оленей в лесу близ Бранденбурга. Затем на обочине дороги внезапно появился мальчик и остановил нас. ‘Старший сержант, вам принести шнапса и вина?’ Конечно, мы так и сделали. Он указал на усадьбу на вершине холма, где для нас было всего вдоволь.
  
  Оказалось, что за тамошний магазин отвечал майор парашютно-десантных войск. Когда он попросил приказ о реквизиции, мне пришлось отказаться от него, но когда я доложил своему командиру, ситуация вскоре изменилась. Адъютант должен был составить приказ о реквизиции, и это был приказ большого масштаба, уполномочивающий меня приобрести шнапс и вино для 1000 человек. Теперь майор выдал нам столько, сколько мы могли унести. Естественно, я отложил 200 бутылок для личного пользования.
  
  Это привело к тому, что у меня не было недостатка в друзьях в казармах. Целый ряд моих начальников хотели выпить со мной ‘Bruderschaft’ (братство). Старший сержант 1-й гвардейской роты хотел быть моим другом и пригласил меня в дом рядом с казармами, за которыми он присматривал и в которых жил со своей девушкой. Он даже предложил мне переехать к ним и привести женскую компанию, но я отказалась, так как считала, что этот период счастья продлится всего несколько дней.
  
  Вот что произошло. Мы приехали 20 апреля, и в честь дня рождения нашего фюрера в казармах снова должен был состояться настоящий парад. Ожидалось, что даже я приму участие. Я промаршировал мимо базы для салюта в первой шеренге 1-й роты с обнаженной винтовкой под звенящую музыку. Бригадный генерал СС Монке принимал парад вместе с несколькими другими старшими офицерами.
  
  После парада в казармах стало неспокойно. Сирены протяжно завыли: ‘Танковая тревога!’ 3-я гвардейская танковая армия маршала Конева под командованием генерала Рыбалко продвинулась с юга к Берлину и внезапно стала угрожать городу. На его пути было только одно серьезное препятствие - канал Тельтов. Вскоре он смог создать несколько плацдармов и угрожать южной части Берлина, в которой были расположены наши казармы. Поскольку предполагалось, что Охранный батальон будет охранять самые внутренние укрепления, его нельзя было направить в бой против войск Кониева, поэтому весь батальон должен был сдаться и быть реорганизован в боевой батальон, и не раньше времени!
  
  Командир 1-й гвардейской роты, в штабе которой я жил, попросил меня не вмешиваться в это, поскольку он хотел, чтобы я действовал при нем как своего рода адъютант, так сказать, "дополнительный сотрудник учреждения’, поскольку официально такого назначения не существовало. Он доверял мне, поскольку у него самого почти не было боевого опыта. Его опытом было короткое время на фронте, награждение Железным крестом 2-го класса и назначение в офицерскую кадетскую школу, и с тех пор он никогда не возвращался на фронт, а делал свою карьеру здесь.
  
  Для меня не имело значения, где и как я буду сражаться, и я согласился. Пока батальонный адъютант рассказывал подробности, я держался на заднем плане, но как только он закончил, он заметил меня. Я рассказал ему, что сказал мне командир 1-й гвардейской роты, и последний подбежал, когда увидел, что мне нужна поддержка. Когда он услышал, что я должен был сказать, последовало решительное отрицание. Я напомнил адъютанту о приказе фюрера, который не позволял ему назначить меня на боевое дежурство. Адъютант согласился, но воззвал к моему чувству долга. Ему все еще предстояло создать минометный взвод, и для этого ему нужен был командир.
  
  Поскольку я не делал этого раньше и ничего не знал о минометах, я отказался. Но он отверг это и сказал: ‘Такой, какой вы есть, вы должны быть в состоянии сделать это легко, а другие командиры, ’ он посмотрел на командиров рот, ‘ не имеют опыта руководства в бою. Вы быстро научитесь и, вероятно, справитесь лучше, чем большинство.’
  
  Когда я спросил его, каких людей я бы взял, он указал на группу, которые, увидев мое вытянутое лицо, ухмыльнулись в пространство, и мое сердце упало. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что они показали себя совершенно не так, как я ожидал. Они никогда не подводили меня и были со мной до самого конца.
  
  Затем мы вытащили шесть 8-см минометов со всем их снаряжением, таким как телефоны, кабель и так далее, а также боеприпасы. При этом я обнаружил, что три моих сержанта кое-что о них знают. Я сам знал, как стрелять из них, поскольку часто делал это из трофейного оружия, но у меня не было специальных знаний.
  
  Там, в углу оружейной, я увидел груду пистолетов-пулеметов, которых я никогда раньше не видел. На мой вопрос оружейник ответил, что их сбросили с британского самолета, чтобы вооружить иностранных партизан. Они попали в наши руки и просто ждали здесь, когда кто-нибудь их заберет. Я осмотрел их и увидел, что они были довольно примитивными на вид, с разными ручными захватами, и ни один из них не превышал 25 см в длину.40 Тогда я подумал, что, если дело дойдет до партизанской войны, это было бы как раз для нас.
  
  Пока наши люди разносили оружие и снаряжение по своим квартирам, я спустился со своими сержантами на подземный полигон и выстрелил из этих штуковин. Я обнаружил, что они стреляли даже с грязью в своих движущихся частях, и что наши боеприпасы подходили. Теперь я мог отложить в сторону свой итальянский пистолет-пулемет, который я привез из Италии, потому что немецкие автоматы так часто заклинивало.
  
  В оружейной комнате был даже MG 4241, который мы взяли. Когда я подарил оружейнику пару бутылок вина, он положительно замурлыкал от удовольствия.
  
  Мы разделились на три отделения, каждое из сержанта и двенадцати солдат. Мое штабное отделение возглавлял капрал и состояло из двух бегунов, будущих линейных и пулеметного отделения. Всего нас было около пятидесяти человек.
  
  Затем я сказал своим людям, что они могут забрать у меня сигареты и табак, поскольку я зарезервировал значительную сумму для себя. Также они могли получить еду и питье из моих запасов. Это было воспринято с радостными возгласами, и вскоре они праздновали в своих квартирах так, как не делали годами. Я штурмом покорил сердца своих людей.
  
  Теперь я должен описать мое последнее празднование дня рождения Гитлера, которое я проводил в двух комнатах, которые я делил с сержантом СС Карлом Бергом, моим заместителем в рейхсканцелярии. У него затекла нога из-за ранения, полученного во время подготовки к операции "Цитадель", большому танковому сражению.42 Он пришел к нам на замену в люфтваффе, будучи сержантом полевой дивизии люфтваффе, и поэтому был принят в качестве сержанта СС. Я пытался убедить его стать моим четвертым сержантом. (Он скрывался во время реорганизации батальона и поэтому не был посвящен в подробности.) Но он не был заинтересован и хотел только сесть на один из транспортных средств, покидающих Берлин, что ему и удалось сделать. Я встретил его в трамвае в Магдебурге после войны, и он рассказал мне, что его отвезли в Гамбург, где он получил освобождение из Ваффен-СС и поступил на службу в местную полицию, избежав таким образом попадания в плен к прибывшим британцам.
  
  Но вернемся к моему празднованию. Были расставлены столы и стулья, и всем пришедшим был оказан радушный прием. Тем временем площадь казарм заполнялась машинами из всех видов подразделений, заправлявшимися бензином, который я привез с собой, чтобы уехать по последнему еще открытому маршруту, Рейхштрассе 6.
  
  У каждого из этих ‘героев’, когда с ними разговаривали, были важные причины для отъезда, но на самом деле они говорили: ‘Выбирайтесь из берлинской ловушки и не попадайтесь русским!’ Некоторые предлагали взять меня с собой. Эти типы из тыловых районов не хотели оставаться позади и сражаться бок о бок с фюрером и умирать, оставаться верными до самой смерти, как они поклялись. Но мне пришлось сказать им, что для меня об этом не может быть и речи; я не хотел нарушать свою клятву. Но были и другие случаи.
  
  Мне сказали, что мой бывший командир роты, майор СС Эрнст Кляйнерт, который потерял ногу в России и теперь носил протез, и тем не менее командовал ротой ‘Марш’ в Хартмансдорфе /Шпренхагене, был на площади на своей штабной машине в сопровождении жены и ребенка. Я быстро завернула для него немного еды и поспешила попрощаться. Он уезжал не по своей воле, а получил приказ от Монке вывезти раненых "Лейбштандарта’ из Берлина автобусами, что ему удалось сделать, доставив их на польдер в Шлезвиг-Гольштейн. Однако, несмотря на то, что некоторые из них были очень серьезно ранены, все они стали военнопленными, а некоторые долгое время содержались в примитивных и унижающих достоинство условиях, постоянно голодали, так что их протезы больше не подходили.
  
  Самым высокопоставленным гостем на моей вечеринке был бригадир СС Мейер (‘Сиппенмейер’) из СС Сиппенхауптамт.43 Его водитель, старший сержант СС, знал одного из моих сержантов и спросил, может ли его начальник приехать. Он хочет еще раз увидеть, как настоящие солдаты праздновали день рождения Ф üхрера. Теперь он сидел рядом со мной, ведущим. Ему тоже нужно было срочно попасть в Гамбург. Пока он был еще трезв, он излучал мощную уверенность в победе и объяснил мне оборонительную стратегию нашего руководства в отношении крепости Берлин, где, по его словам, он выбьет зубы русским.
  
  Мне было непонятно, почему он хотел покинуть Берлин вместо того, чтобы участвовать в великом триумфе здесь, но как простой старшина, не мне было задавать генералу такой вопрос!
  
  Он продолжал подробно объяснять мне оборонительные кольца вокруг Берлина и в нем самом. Последнее внутреннее оборонительное кольцо, которое особенно интересовало нас, поскольку нам предстояло его защищать, называлось ‘Цитадель’ и находилось под командованием бригадира СС Монке, который непосредственно подчинялся Гитлеру. Он включал в себя внутренний город с рейхсканцелярией, рейхстагом, министерствами и главными правительственными учреждениями.
  
  Вот так бригадир СС Мейер проинструктировал меня о концепции обороны нашего Высшего командования. Однако, в моем скромном качестве я не мог использовать эти обширные знания, поскольку командира взвода интересует только его позиция и то, что находится слева и справа от него, если ему придется вступить в контакт.
  
  Вечеринка была довольно веселой, если вы можете использовать это слово, чтобы описать юмор моих людей на виселице. Они напились, прекрасно зная, что их ждет. Благодаря моим новым товарищам из группы, у меня дома была музыка, и несколько человек усердно играли в последний раз в своей жизни.
  
  ‘Сиппенмейер’ напился, и его невнятная речь сильно отличалась от его прежних высокомерных разговоров. Это заинтриговало меня еще больше, когда он прошептал мне на ухо истории об измене Гиммлера и Г öринга. Он продолжал, заикаясь: ‘Теперь есть только фюрер, только фюрер’. Итак, они уже свалили, но я сказал себе: ‘И что мы, болваны, можем с этим поделать? Мы разделим судьбу нашего фюрера’.
  
  Но даже лучшие вечеринки когда-нибудь заканчиваются, как и моя. На следующий день мы поехали в центр города на трамвае, так низко пал ‘Лейбштандарт’. А затем пешком - маршем это не назовешь - до Восс-Штрассе и через нее к рейхсканцелярии.
  
  Я угостил женщину-водителя трамвая несколькими вкусностями. Мне пришлось оставить большую часть своих сокровищ здесь, и я просто надеялся, что русские ими подавятся. Конечно, нам пришлось оставить большую часть нашего личного имущества, как и в любом случае, когда мы отправляемся в бой. Сражающемуся солдату и так есть что нести, но так было всегда.
  
  Итак, весь наш батальон отправился на трамвае, поскольку огромное количество горючего, которое я привез из Ферчланда на Эльбе, было передано для эвакуации из Гамбурга, в результате чего у танков "Нордланда"44, когда они присоединились к нам позже, не было горючего для маневрирования, и их пришлось использовать в качестве стационарных огневых точек.
  
  Поскольку здесь нами, казалось, никто не интересовался, я оставил свой взвод на ступенях рейхсканцелярии и отправился искать жилье у сержантов моего отделения. Подвалы под рейхсканцелярией, куда мы заглянули в первую очередь, были уже заняты, но не комбатантами, готовыми взять на себя здесь оборону, а семьями чиновников, ожидающими транспорта, чтобы их увезти. Это привело меня в ярость, ибо как можно сражаться здесь, когда на пути стоят женщины и дети?
  
  
  Итак, мы поднялись на первый этаж, где наблюдалось необычное хождение взад-вперед людей важного вида, но опять же никаких настоящих бойцов. Здесь снова все комнаты были заняты.
  
  Затем я заглянул в кабинет фюрера. Он был пуст. Никто не осмеливался сюда переехать. Я подумал про себя: ‘Что ж, фюрер здесь больше работать не будет, а мои люди не привыкли жить на открытом воздухе, и им нужно жилье, поскольку на улице свежо и дождливо’.
  
  Большие окна были выбиты во время последнего воздушного налета, и никто не заменил их, так как они снова были повреждены во время ночных налетов, но, по крайней мере, у одного была крыша над головой. Итак, я пригласил своих людей, и им удалось поместиться со всем своим оборудованием.
  
  Затем я обыскал большой письменный стол и нашел коробку сигар для посетителей, поскольку в те дни фюрер курил так же мало, как и я. Там также была бутылка хорошего коньяка. Я попробовал его и прикончил бутылку, не потрудившись поискать бокалы. Затем я свернулся калачиком на чудесном ковре и уснул. Солдат никогда не знает, что принесет следующий час. (По словам советского генерала, позже потребовалось пятнадцать человек, чтобы убрать ковер, чтобы доставить его обратно в Москву.)
  
  Ночью меня грубо разбудили. Как только я оттолкнул фонарик, светивший мне в лицо (электрического света не было из-за затемнения). Я увидел патруль СД, стоящий передо мной и говорящий о том, чтобы расстрелять меня как старшего по званию за осквернение кабинета ‘Всемогущего’. Кабинет фюрера не был ночлежкой и так далее. Я попытался объяснить им, что я был полностью осведомлен о значении этой комнаты с моей предыдущей работы в рейхсканцелярии. Мы не хотели оставаться здесь, но отправились бы сражаться туда, куда нам прикажут, и это произошло бы раньше, чем могли подумать они, которые, как было видно, не носили орденов и никогда не участвовали в боевых действиях.
  
  Мои люди, которые нашли еще немного коньяка и были полны бравады, столпились вокруг нас и агрессивно заявили, что есть только два возможных способа вытащить нас отсюда, либо найти нам жилье получше, либо убить нас. Ни один из "героев" СД не был в состоянии что-либо предпринять. Поскольку им больше нечего было сказать, я предложил им присоединиться к нам в качестве перевозчиков боеприпасов, поскольку было бы обидно, если бы война закончилась, а они даже не понюхали пороха. Я хотел бы поговорить об этом с их шефом, уголовным директором Хоглом, предложил я. Они были достаточно здоровы, сказал я, пощупав мышцы их рук. Но они не хотели знать и ушли, бормоча угрозы. Но как можно угрожать человеку, которому уже грозит неминуемая смерть?
  
  Итак, мы снова улеглись спать. Затем ранним утром вошел лейтенант СС Путткамер (родственник военно-морского адъютанта Гитлера) и представился командиром моей роты. Он начал отчитывать меня за то, как я обошелся с патрулем СД ночью. Я резко отверг это предложение и сказал: ‘В отличие от меня, вчера вы уже знали, каким должно было быть ваше назначение и что вы будете отвечать за компанию. Поскольку вы не проявили себя, мне пришлось проявить инициативу. На случай, если вы не осведомлены о своих обязанностях как командира отряда, вам следует знать , что это не зонтик, который можно оставить валяться где попало.’
  
  Таким образом, я с самого начала совершенно ясно дал понять, что между нами все в порядке. Поскольку он носил только Железный крест Второго класса, для меня было совершенно очевидно, что он раньше не участвовал в настоящих боевых действиях. Возможно, его высокопоставленный родственник должным образом защитил его от необходимости отправляться на фронт, и поэтому ему тоже досталась подобная роль, поскольку в бою не существовало такого понятия, как минометная рота. Обычно взвод был бы разделен для непосредственной поддержки командира полка или батальона.
  
  Он отвел нас в подвалы, которые тем временем заметно опустели, поскольку семьи чиновников покинули их ночью. Комнаты, которые он мне показал, находились рядом с командным пунктом Монке на Герман-Герингштрассе. Они наполнили меня уверенностью, как только я их увидел, поскольку были построены из железобетона, а перегородки аналогичной конструкции поддерживали потолок. Как опытный строитель, я увидел все это с первого взгляда. Потребовался бы огромный снаряд, чтобы прорваться.
  
  Командир нашей роты занимал здесь внизу маленькую комнату со своей женой на седьмом месяце беременности. ‘Боже милостивый, - подумал я, - он что, сумасшедший?’ Он по глупости занял комнату с окном рядом с внешней стеной, где подвал находился всего в полутора метрах под землей. Первый снаряд, разорвавшийся на тротуаре, разлетелся бы осколками прямо внутрь. Естественно, я не сказал этому лишнему вояке того, что я думал.
  
  Его жена чувствовала себя постоянно больной, что было неудивительно в ее состоянии, но ей приходилось продолжать рассказывать всем об этом, в то время как он стоял рядом и ничего не говорил. С ней мне тоже пришлось подвести черту, из-за чего я выглядел бесчувственным тупицей. Ему даже пришлось сидеть рядом с ней, чтобы утешить ее, когда начался обстрел.
  
  После этого обмена словами я перешел со своим подразделением штаба в маленькую комнату, а остальные расположились вокруг. Наши предшественники, как и мы сами, оставили свои личные вещи. К моему удивлению, там была пара начищенных офицерских сапог и несколько сносных бриджей к ним. Я годами не видел таких красивых сапог, с тех пор как мой отец, мастер-сапожник, сшил мне такую пару. В одном из них была кобура для маленького пистолета "Вальтер" калибра 6,35, а в другом - ножны для стилета с острием и острым, как бритва, лезвием. Я примерил их, и они идеально подошли. Затем я попробовал пройти в них несколько шагов, которые привели меня в подвальный коридор. Ко мне подошла молодая женщина со щенком эльзасской породы. Щенок прислонился к одному из блестящих ботинок и помочился внутрь. Я оттолкнул его ногой, что не понравилось молодой женщине.
  
  Она отругала меня и получила резкий ответ в ответ. Затем я заметил, что мой старый товарищ по роте Хайнц Юркевиц, который теперь был с телохранителем Ф üхрера, стоял позади нее, делая мне резкие сигналы руками, которые я не мог понять.
  
  Я крикнул ей: ‘Убери отсюда свою собаку и оставь нас в покое!’ После чего она посадила щенка на поводок и ушла с ним, не сказав ни слова.
  
  ‘Ради бога, Вилли, ’ сказал мне Хайнц, ‘ что ты наделал? Ты знаешь, кто это был?’
  
  ‘Нет, я не знал’.
  
  ‘Это был отец Улейн Браун!’
  
  ‘Насколько я понимаю, это мог быть отец Улейн Шварц", - сказал я. ‘Что насчет этого?’
  
  Затем ему пришлось конфиденциально рассказать мне, кем был отец улейн Браун, и что он был приставлен к ней в качестве ее телохранителя.
  
  Этим объяснением я должен прояснить, что даже я, который был на дежурстве в рейхсканцелярии, ничего не знал о существовании этой женщины. Это была запретная тема, и никто об этом не говорил. Нас учили быть осторожными. Тем не менее, она находилась здесь, в бункере F ührerbunker при рейхсканцелярии, с 15 апреля и приехала, вопреки воле F ührer, чтобы разделить его судьбу. Обычно она жила в горном убежище Ф üхрера в Берхтесгадене. Щенок был от Блонди, овчарки фюрера, и он подарил его фру улейн Браун, чтобы у нее было что-то, что напоминало бы ей о нем, поскольку он не смог приехать из-за войны. Когда придет время умирать, щенок тоже умрет.
  
  Конечно, я тяжело воспринял это и попросил Хайнца попросить у меня прощения за свое невежество, поскольку у меня самого не было доступа к F ü hrerbunker.
  
  После этого фиаско я снял сапоги и бриджи. Как и их владелец, я не нуждался в этих специальных ботинках.
  
  Затем командир роты приказал нам отправиться в Тиргартен и потренироваться с минометами. Это было, конечно, довольно поздно, но необходимо, поскольку минометы лежали неиспользованными в казармах и теперь должны были увеличить боевую мощь двух полков.
  
  Итак, мы переехали в Тиргартен и практиковались в расстановке и так далее. Командир роты стоял там, ничего не говоря. Знал ли он об этих вещах больше, чем я, я не могу сказать. В таких обстоятельствах лучше всего позволить сержантам заниматься этим делом, поэтому я оставил их наедине.
  
  1-м взводом командовал старший офицер, курсант 45 лет, которого я знал по казармам. Это был последний раз, когда я или командир роты видели его. Он дежурил в казармах в качестве дежурного сержанта через день и расхаживал с важным видом, как павлин, и этого было достаточно, чтобы заставить меня поддразнивать его. У него все еще не было необходимых парадных наград, чтобы поступить в офицерскую школу, и, следовательно, у него должен был быть могущественный покровитель, поскольку иначе это было бы невозможно. Когда такие похожие ‘эксперты’ прибыли на фронт и были поставлены выше меня, хотя я был всего лишь младшим сержант-майором, им пришлось нелегко.
  
  У меня не было намерения быть посланным с моими людьми на неопределенное задание. Даже мои люди, без моего ведома, просто отвернулись бы, если бы он попытался отдавать приказы через мою голову. Для них не имело значения, сколько звезд у вышестоящего. Они смотрели на это с точки зрения того, каковы были их шансы на выживание с этим вышестоящим, и я бы предпочел уйти сам, чем посылать кого-либо на опасное задание.
  
  Итак, у этого джентльмена больше не было защитника, и ему, наконец, пришлось показать, из чего он сделан.
  
  Во время наших учений несколько тяжелых снарядов неожиданно разорвались в нескольких сотнях ярдов от нас, впервые в центре города. Поскольку я не слышал выстрелов, мне сразу стало ясно, что они производились батареей дальнего действия, стрелявшей по карте, и не представляли большого беспокойства для опытного солдата.
  
  Итак, без спешки я приказал своему взводу по частям отойти к двум бетонным гаражам, стоявшим неподалеку. Они, конечно, не выдержали бы прямого попадания, но это было бы крайне маловероятно. Чтобы показать своим людям, как опасно я отношусь к ситуации, я, некурящий, закурил сигарету, передал пачку по кругу и начал отпускать шутки, и вскоре первые остроты распространились среди моих людей. Таким образом, все сохраняли спокойствие, что было главным.
  
  Но старший офицер-курсант, который не был знаком с таким обстрелом, закричал: ‘Все потеряно, спасайтесь сами!’ Командир роты стоял неподвижно, как мраморная статуя, не воспринимая этого.
  
  Я немедленно принял командование над этой дико разбегающейся толпой и приказал им лечь. Затем я по частям отвел их в укрытия. Вскоре стрельба прекратилась, и у нас не было потерь.
  
  Это были такие командиры, которые ведут людей на уничтожение без всякой причины, и это не предвещало ничего хорошего в будущем.
  
  Как я прочитал в советской военной литературе после войны, обстрел был чисто пропагандистским жестом, чтобы иметь возможность доложить Сталину, что: ‘Логово льва теперь находится под сильным разрушительным огнем’. Я даже видел фотографии орудий, примитивных устройств с дальностью стрельбы около 18 километров, установленных на самоходных гусеницах.
  
  Я не стал дожидаться приказов командира роты, а отвел свои войска обратно в рейхсканцелярию, не без презрения взглянув на этих двух ‘героев’, которые уже сошлись лбами.
  
  Обер-лейтенант СС Август Крэнке ждал меня в рейхсканцелярии. Он был адъютантом во 2-м батальоне полка "Ангальт", которым командовал капитан СС Шефер, к которому, согласно моим инструкциям, принадлежал мой взвод, тем самым отстранив меня от непосредственного командования Путткамера.
  
  Сначала Крэнке должен был показать мне расположение позиций батальона. Батальон уже был развернут, и везде, где это было возможно, ответственный командир роты показывал мне окрестности. Но поскольку Шефер никогда не проводил конференцию командиров рот, на которой мне тоже пришлось бы присутствовать, я так и не смог узнать их всех. Батальон был полностью мобилизован, и резервов не было. Мне просто нужно было пройти по улицам позади зданий, в которых были развернуты наши роты. Я сделал предварительный набросок фронта, а позже смог скопировать все на миллиметровую бумагу для моих передовых наблюдателей. Сам я остался бы в основном на базовой позиции и отправил бы своих сержантов в качестве наблюдателей, поскольку они лучше разбирались в этом деле.
  
  Границей батальона слева было правое крыло Belle-Alliance-Platz (Мерингплатц), откуда он шел вдоль канала Ландвера до Тиргартена, затем пересекал Тиргартен до реки Шпрее. Затем он последовал за Шпрее через Дипломатический квартал до моста Кронпринцен. Рейхстаг был нашей границей с 1-м батальоном капитана СС Томаса Мругаллы. Правым флангом у рейхстага командовал обер-лейтенант СС Бабик, о героическом сражении которого у рейхстага я расскажу позже.
  
  В Тиргартене мы могли обойтись только окопами для двоих через каждые пятьдесят метров, но здесь также стояли танки батальона "Герман фон Зальца" панцергренадерской дивизии СС "Нордланд" под командованием подполковника СС Петера Кауша, очень храброго человека и кавалера Дубовых листьев к Железному кресту.46
  
  Там также была мощная зенитная башня Зоопарка, район которой обороняли подразделения фольксштурма и Гитлерюгенда. Позже эта зенитная башня превратилась в мощный бастион обороны, хотя зенитные башни не предназначались для этой цели. С его массивными бетонными стенами и его высотой, он был почти неприступен и не мог быть взят советами. Тем не менее, тысячи мирных жителей в этом бункере пережили ужасные времена.
  
  Мы вернулись на командный пункт батальона на самом нижнем уровне станции скоростной железной дороги Потсдамская площадь, где меня представили командиру батальона, капитану СС Шеферу. Командный пункт Шефера находился в помещении охраны платформы, где он оставался до конца. Напротив его офиса стояло несколько вагонов скоростной железной дороги, набитых припасами, под управлением интенданта.
  
  Меня пригласили поесть. Денщик командующего весь день готовил бутерброды для него и его посетителей. К ним подавали либо чай, либо эрзац-кофе, и запасов хватало до конца.
  
  Шефер проинструктировал меня оставить моих людей в резерве в рейхсканцелярии. Он позовет нас, когда мы ему понадобимся.
  
  Когда я вернулся, мои люди были заняты разгрузкой грузовиков, которые один за другим въезжали во внутренний двор с боеприпасами и припасами из внешних районов. Рейхсканцелярия превращалась в огромный подземный склад снабжения.
  
  Моим людям пришлось сделать это из соображений самосохранения. Никто не приглашал их поесть или не выдавал им усиленный рацион. Я не мог обратиться к своему командиру роты по такому пустяку. Как рассказали мне мои люди, он просто сидел там, утешая свою жену, когда снаружи рвались снаряды.
  
  Возможно, я излишне критичен, но командир подразделения не может взять с собой на войну свою жену, а здесь война становилась все более ожесточенной, даже в рейхсканцелярии, поэтому я могу справедливо обвинить его в прискорбном невыполнении своих обязанностей.
  
  Следовательно, моим людям приходилось в поте лица воровать хлеб насущный. К своему стыду, я должен признать, что помогал им, задавая продавцу глупые вопросы, пока они уносили украденные вещи в свои квартиры. Пусть читатели думают что им угодно, полные желудки моих людей были для меня важнее морали и приличий. Мучает голод, а еда, которую мы принесли с собой из казарм, закончилась. Кладовщик, у которого не было голода, не мог этого понять. Он был типичным интендантом, а такие люди реагируют только на письменные приказы о выдаче чего бы то ни было. Обнаружение такого заказа привело бы только к ненужной работе и гневу, вот почему я подчеркиваю этот момент. Как только мои люди убрали достаточно, мы взяли отпуск. Жалобы владельца магазина никого не волновали.
  
  Поскольку мы не знали, что находится в коробках, мы открыли их штыками и набили себя отборными продуктами. Не спросив меня, кому-то пришла в голову идея отнести немного еды семье Путткамер, и вскоре у нас случилась еще одна драма. Мне пришлось прослушать лекцию о морали и приличиях, которую я выслушал, не сказав ни слова. Нет, я бы не стал делать это снова, я обещал.
  
  Я не верил, что путткамерам с их связями придется голодать, но им и в голову не приходило что-либо давать солдатам.
  
  Наши товарищи из взвода старших офицеров-курсантов тоже были голодны, но это не имело ко мне никакого отношения. Я не знаю, что случилось с ними позже, но с тем командиром, который у них был, это могло быть только катастрофой.
  
  Тем временем на территории нашего полка произошел серьезный инцидент. Генерал-майор Маммерт, командир танковой дивизии ‘Мüнчеберг’, с ведома или без ведома командира нашего полка СС-полковника Ангальта, и я так и не выяснил, какого именно, поскольку последний лишь в редких случаях отдавал распоряжения, приказал нашему 1-му батальону покинуть отведенные ему позиции и перейти в оперативный резерв на Александерплац. В результате этого на нашем правом фланге образовалась брешь, которую Шефер не смог бы заполнить своим батальоном. Удивительно, что не было серьезных последствий. Я этого не понимал.
  
  На следующий день, 24 апреля, ситуация изменилась следующим образом. Генерал Вейдлинг, командир LVI-го танкового корпуса, в состав которого входили 9-я парашютно-десантная дивизия, 18-я и 20-я панцергренадерские дивизии, танковая дивизия "Мüчеберг" и панцергренадерская дивизия СС ‘Нордланд", был назначен Гитлером боевым комендантом Берлина. Он сменил генерала Реймана и перешел непосредственно в подчинение Гитлера. Генерал Маммерт стал командующим LVI-м танковым корпусом.
  
  
  МОСТ ЯННОВИЦА
  
  
  Наше вступление в бой произошло совершенно не так, как планировалось. Поскольку полку ‘Ангальт’ был выделен только один минометный взвод, каждый из батальонов хотел получить его для себя. Другой взвод направился во второй полк Монке, который состоял в основном из сотрудников берлинского управления СС. Как ни странно, Монке даже не смог вспомнить имя командира, когда тот вернулся из плена, и я его тоже не знал. Эти офисные сотрудники, казалось, были заинтересованы только в защите своих собственных офисных зданий, как мне позже предстояло выяснить в Министерстве внутренних дел.
  
  
  Ночью с 23 на 24 апреля я получил неожиданный приказ отправиться со своим взводом на Александерплац и явиться там к капитану СС Мругалле. Бои уже шли, и мой взвод был срочно нужен. Командир 2-го батальона, капитан СС Шефер, как он позже сказал мне, не был проинформирован об этом и продолжал верить, что у него все еще есть взвод в резерве в рейхсканцелярии, к которому он может обратиться в любое время. Кто был ответственен за это внезапное решение, я тоже не знаю.
  
  Итак, мы отправились на Александерплац, оставив украденные запасы продовольствия и не заботясь о том, что произойдет, когда их найдут. Для нас был важен только момент, и ничего больше.
  
  Президиум полиции, массивное здание, стояло посреди площади. Его внешние стены были толщиной в два метра, и все сооружение было построено массивно, как я обнаружил, когда зашел внутрь, чтобы доложить штабу батальона. Позже это здание обороняли как крепость, и поскольку русские не смогли его взять, они обошли его.
  
  Адъютант, младший лейтенант СС Вильгельм Фей, сказал мне, что капитан СС Мругалла ушел со всем своим батальоном, чтобы остановить прорыв русских и уничтожить их. Это озадачило меня, поскольку я все еще не знал, что батальон был выведен со своих позиций. В то время я думал, что это было сделано по инициативе Мругаллы, но это было не так. Мругалла был очень храбрым и послушным солдатом. Всякий раз, когда он получал приказ, он выполнял его, не задумываясь о последствиях, как это произошло здесь с приказом генерала Маммерта.
  
  Но вернемся ко мне и моему взводу. Поскольку я не хотел заблудиться в темноте и думал, что Мругалла приведет обратно свой батальон, мы ждали его возвращения в Полицейском президиуме. После того, как мы прождали несколько часов, мы попали под ночную бомбардировку, которая, как оказалось, была последней со стороны западных союзников. Рейхсканцелярия сильно пострадала во время этого налета, но мы в Полицейском президиуме с его мощной конструкцией не понесли потерь, хотя стекла из окон, расположенных примерно на высоте полутора метров, осыпались повсюду.
  
  Мне наскучило это непривычное ожидание, и я решил пойти вперед со своими руководителями отделений и двумя бегунами, чтобы посмотреть самому, оставив взвод позади в Президиуме. Было все еще темно, но несколькими улицами восточнее, на Шиллингштрассе, я увидел нечто, подобного чему я никогда не видел за всю войну. Капитан СС Мругалла вел весь свой батальон в качестве разведывательной группы. Посреди улицы стояли два танка "Пантера", которые ему одолжил генерал Маммерт, поскольку у нас не было своих. Солдаты наступали на расстоянии трех шагов друг от друга по обе стороны улицы вдоль зданий, которые еще не превратились в руины, с командиром батальона и его штабом за танками в середине.
  
  Я все еще вижу сцену спустя десятилетия, как будто это было вчера, это было так необычно. Они двигались, как похоронная процессия, переходя с улицы на улицу в поисках врага, которого там не было. Поскольку я двигался быстрее их похоронного темпа, я вскоре догнал командира батальона и доложил ему.
  
  ‘Тогда где же ваш минометный взвод?’ - спросил он. "Он может срочно понадобиться в любую минуту’.
  
  Я ответил: ‘Вы же ни на секунду не думаете, что я позволил бы своим людям участвовать в этом шутовстве, не так ли? Я никогда в жизни не видел ничего более нелепого! Что происходит?’
  
  Естественно, это стало для него шоком, но я всегда был из тех, кто высказывает свое мнение, и то, что я увидел здесь, было за пределами понимания.
  
  Он остановился, как и весь его батальон, включая танки. Все хотели посмотреть, к чему был этот обмен репликами. Поэтому я сказал ему, что не знаю, была ли это его идея или генерала Маммерта, но кто собирался занять его участок обороны, в то время как он заведет свой батальон в ловушку, которая уничтожит их всех?
  
  Тем временем стало светло, и поскольку на мне, как и на остальных, не было камуфляжной куртки, он мог видеть мои награды. Возможно, у него возникли сомнения по поводу своего предприятия, но откуда он мог знать, что делать? Он был всего лишь высокопоставленным чиновником администрации и, как я позже выяснил, деканом школы администрации в Арользене. Все его люди тоже пришли с административных постов в СС. Когда командиры его рот собрались вокруг, я увидел, что ни у кого из них не было достойных наград, так что не было никого, кто мог бы посоветовать ему в таких вопросах.
  
  Он сказал мне: ‘Но я оставил сильный постоянный патруль позади себя на мостах Шпрее!’
  
  ‘Ты бесполезное дерьмо!’ Я нахально сказал ему: "Когда придут русские, они одолеют их за считанные минуты’.
  
  ‘Что бы вы тогда сделали в моем случае?’ - спросил он.
  
  ‘Немедленно прекратите это дело и займите позиции, выделенные вам командиром полка’.
  
  ‘Но как я выполню свою задачу по обнаружению русских?’
  
  На мой взгляд, русским не нужно было определять местонахождение, но я сказал: ‘Я займусь этим со своим минометным взводом’.
  
  ‘Вы сделаете это всего с несколькими людьми?’ С сомнением спросил он.
  
  ‘Просто отведите своих людей назад, и я скоро дам вам знать, как далеко находятся русские’.
  
  Он согласился, что я должен взять на себя эту роль, что было не совсем по мне. Каждый из нас взял по "Панцерфаусту", когда он отдал приказ возвращаться.
  
  Затем два лидера гитлерюгенда, которые подслушали разговор, подошли к нам и спросили, могут ли они пойти с нами. Мы снова остановились, и я спросил этих двух четырнадцатилетних подростков, не предпочли бы они помочь своим матерям с мытьем посуды, что их расстроило. Они сказали мне, что командуют подразделением Гитлерюгенд численностью в пятьдесят человек и ищут подразделение для присоединения, и что после нашего обсуждения с батальоном Мругаллы это не показалось им подходящим. Однако я по-прежнему не хотел, чтобы со мной ехали дети, и поэтому отправил их дожидаться моего возвращения в полицейском президиуме.
  
  Мы продолжали маршировать на восток. Пройдя несколько улиц дальше, я наткнулся на баррикаду, охраняемую двумя часовыми Ваффен-СС, оба совершенно пьяные. В их состоянии от них нельзя было получить никакой информации, и они, очевидно, стали бы легкой добычей русских, поскольку были неспособны что-либо понять.
  
  Итак, мы пошли дальше и, должно быть, прошли довольно большое расстояние, прежде чем внезапно увидели два сталинских танка, стоящих бок о бок, перегораживающих улицу. Мы пригнулись и открыли по ним огонь из "панцерфаустов", но, как я и опасался, они не смогли пробить лобовую броню, и мы не смогли атаковать их сбоку, так что это только разбудило их. Затем мы попали под огонь автоматов из двух окон, который мы вскоре заставили замолчать танковыми очередями.
  
  Мы поспешно отступили и едва успели завернуть за угол улицы, как открыли огонь танковые орудия. Я записал название улицы, чтобы Мругалле не пришлось искать самому, но на самом деле, как я позже обнаружил, мы были на неверном пути.
  
  Основная атака русских шла со станции Шлезишер и поэтому прошла мимо нас. Почему русские атаковали оттуда, я позже узнал из советской военной литературы. Генерал Боков, политический комиссар 5-й ударной армии, командующий которой генерал-полковник Берзарин в тот день был назначен комендантом города, написал, что армия захватила в Силезии вместе с боеприпасами несколько единиц тяжелой немецкой осадной артиллерии типа "Тор", которая использовалась при осаде Севастополя. Эти минометы были установлены на железнодорожных вагонах, приспособленных к российской колее, и, по словам Бокова, колея была приспособлена к этой колее вплоть до станции Шлезишер, и 25 апреля они начали обстреливать своими бомбами центр Берлина.47
  
  Когда мы вернулись в Президиум полиции, и я доложил об этом Мругалле, он уже готовился к выводу своего батальона, получив новый приказ защищать станцию Шлезишер. Он отдал мне приказ развернуть мой минометный взвод – я бы лучше знал, где, чем он, – в поддержку его батальона. Он дал мне роту фольксштурма в поддержку, поскольку знал, сколько могут стрелять минометы, и они могли собрать минометные бомбы в рейхсканцелярии, чтобы я мог обеспечить надлежащий заградительный огонь, как он выразился. Я с благодарностью согласился, поскольку у нас был с собой только один комплект боеприпасов.
  
  Парни из Гитлерюгенда тоже были там, просились вступить в бой. Поскольку я теперь знал, что Мругалла и не подумает установить надлежащий заслон, за которым я мог бы действовать, я отчаянно нуждался в пехотном прикрытии и поэтому неохотно вступил в бой с гитлеровской молодежью. Эти парни были хорошо вооружены автоматическими карабинами, бог знает, кто это устроил. Для сравнения, у фольксштурма были только трофейные французские и итальянские винтовки с небольшим количеством боеприпасов к ним.
  
  Итак, теперь я двигался между приподнятым участком пути скоростной железной дороги и Шпрее со своим штабным отделением, командиром Фольксштурма и гонцами, а также двумя лидерами Гитлерюгенда, в направлении станции Шлезишер.
  
  На станции скоростной железной дороги "Янновиц Бридж" рельсы находились примерно на высоте десяти метров на почти вертикальной конструкции из тесаных блоков песчаника. Сразу за мостом Янновица я нашел место, которое искал. Массивное возвышение скоростной железной дороги было полым, как своего рода каземат, с несколькими бетонными ступенями, ведущими вниз внутрь. Я хотел расположиться здесь, в глухом углу каземата, где артиллерия не могла меня достать, только вести огонь по высокой траектории, для чего у русских было более чем достаточно оружия. Например, их 120-мм минометы, против которых мои 80-мм минометы были ничем.
  
  Я вызвал свой взвод, и люди фольксштурма знали, где найти меня с боеприпасами.
  
  Мой взвод прибыл и начал обустройство. С одним из сержантов моего отделения, назначенным передовым наблюдателем, связистами и прибывшей тем временем гитлеровской молодежью мы направились вдоль путей к станции "Мост Янновиц". Я искал подходящее место для Гитлерюгенда, чтобы оборудовать оборонительную позицию. Я нашел одно, но, как мне предстояло выяснить, не такое хорошее, как наша минометная позиция.
  
  С передовым наблюдателем, связистами и четырьмя гитлеровскими юнцами, которые хотели защитить наблюдателя, мы прошли некоторое расстояние к станции Шлезишер. Я нашел высокое здание, откуда у наблюдателя был бы хороший общий обзор. Связисты протянули телефонный кабель, и я вернулся на свою позицию.
  
  Вскоре мы установили связь, и передовой наблюдатель начал вызывать огонь, хотя у него все еще не было подходящей цели. Он сообщил, что русские вывешивали красный флаг каждый раз, когда брали высотное здание, но большинство из этих флагов тут же снова сбивали. Затем фольксштурм прошел по мосту позади нас и сбросил около пятисот минометных бомб. Теперь у нас было все, что нам было нужно, и мы могли начинать.
  
  Затем позвонил передовой наблюдатель. Враг наступал плотной группой при поддержке танков. Мы начали обстреливать их, и если подумать, что с практикой миномет может сбросить в воздух до десяти бомб одновременно, можно получить некоторое представление об огневой мощи этих шести минометов.
  
  Минометная мина обычно при попадании оставляет дыру шириной около двух ладоней, но на проезжей части она не оставляет дыры, а разлетается на мелкие осколки, которые прошивают человеческие цели, как решето, и, должно быть, среди этой плотной толпы наступающих русских были ужасные потери.
  
  Когда фольксштурм подошел со вторым грузом и увидел наш заградительный огонь, они быстро запустили свои бомбы в каземат и исчезли. Это было совершенно правильно, потому что это было жаркое место. Затем передовой наблюдатель приказал нам остановиться. Цели больше не было. Оставшиеся в живых русские бежали в укрытие.
  
  Теперь мои люди думали, что заслужили отдых перед следующим боем, и я согласился с ними. Они очень хорошо проявили себя в своем первом бою, и я раздобыл для них немного табака. Тем не менее, я сказал им, чтобы они не стояли без дела на открытом месте, а укрылись в казематах, думая, что мы можем ожидать некоторого возмездия за то, что мы сделали. Но я понятия не имел, что это будет так плохо.
  
  Итак, я стоял снаружи наедине с одним из моих сержантов, когда услышал шум, в котором я узнал залп многочисленных артиллерийских орудий и глухой стук тяжелых минометов. Я быстро схватил миномет и спрятал его в укрытии. Сержантский состав незамедлительно последовал его примеру, когда над нами разразилась буря.
  
  Мы помчались вниз, в казематы, и ни секундой раньше. Затем это ударило. Наши барабанные перепонки чуть не сместились от грохота разрывающихся снарядов. Я никогда не испытывал ничего подобного. Как долго продолжался обстрел, я не могу сказать. Это могли быть секунды или часы. Мы сидели или лежали там с тревожным чувством, что это никогда не закончится, неспособные общаться друг с другом из-за шума, каждый замкнулся в себе.
  
  Когда, наконец, мы снова смогли выйти на улицу, внезапная тишина резанула по ушам, а небо потемнело от дыма от разрывов снарядов, все еще висевшего в воздухе.
  
  Сначала я посмотрел на наши минометы. Только два, которые мы взяли с собой, оставались исправными, остальные представляли собой лишь разорванный и искореженный металл, и это после нашего первого боя. Наша связь также была потеряна, телефонный кабель был перерезан в нескольких местах.
  
  Я грубо установил два уцелевших миномета и расстрелял оставшиеся боеприпасы вслепую. Я не хотел оставаться здесь, а хотел отойти за Шпрее, поэтому послал гонца отозвать передового наблюдателя, если он еще жив. Я сам пошел вперед, чтобы посмотреть, как дела у парней и как они справились под огнем.
  
  Когда я добрался до позиции Гитлерюгенда, это было потрясающее зрелище. Можно сказать, что там не осталось ни единого камня, стоящего друг на друге. Все было несколько раз перевернуто артиллерийским огнем, и мальчиков разорвало на мелкие кусочки. Я смотрела на это со слезами, текущими по моему лицу.
  
  Я упрекал себя за то, что принял предложение мальчиков, когда мне следовало проявить твердость и отослать их прочь. Но мои самобичевания пришли слишком поздно, поскольку они слишком твердо верили, что могут что-то сделать для своей страны. Их матери напрасно ждали их возвращения. Я не мог сообщить им о судьбе их сыновей, поскольку даже не знал ни одного из их имен.
  
  Теперь передовой наблюдатель вернулся со своими четырьмя добровольцами из Гитлерюгенда. Заградительный огонь прошел прямо над ними, не причинив им вреда. Они тоже заплакали, когда увидели, что случилось с их товарищами, но когда я понадеялся, что с них хватит, они сказали мне, все еще плача: ‘Сержант-майор, это делает нас еще тяжелее. Мы хотим оставаться с вами до последнего!’ Что можно сказать такому мальчику? Им было по двенадцать-пятнадцать лет. Сегодняшняя молодежь никогда бы не поверила, с чем приходилось мириться их предшественникам.
  
  Когда мы вернулись, мой взвод уже перешел мост позади нас на другой стороне Шпрее. Мост был все еще цел, и не было никаких признаков постоянного патруля Мругаллы. Как я теперь установил, мост даже не был подготовлен к сносу. И здесь руководство пустило все на самотек. 48-летний полковник Лобек, вероятно, не хотел взрывать мост, поскольку, как и по любому мосту, по нему проходили такие жизненно важные услуги, как водоснабжение, газ и электричество для гражданского населения, которое было бы лишено всего этого, если бы мост был взорван.
  
  Два моих оставшихся миномета были установлены за огромным зданием. Поскольку мост не был защищен, я использовал тех из моих людей, у которых теперь не было минометов, для создания тонкого защитного экрана, к которому я также направил пулеметное отделение и четырех оставшихся гитлеровских юнцов с их хорошими автоматическими карабинами. Они не сбежали бы, когда стало бы жарко, в этом я был уверен.
  
  Я отправил передового наблюдателя на крышу здания. У меня не хватило духу отправить его обратно через Шпрее после нашего последнего фиаско. Теперь он стрелял в упор, имея возможность видеть поверх набережной скоростной железной дороги.
  
  Затем я спустился в подвалы здания, чтобы посмотреть, сможем ли мы укрыться здесь, если на нас снова обрушится град. У меня волосы встали дыбом, когда я увидел, что там хранилось без охраны. В деревянных ящиках лежали большие ракеты, каких я никогда раньше не видел. Они напоминали сталинские органы, но были намного больше. Мне пришло в голову, что ящики также должны служить им пусковыми установками, но я понятия не имел, как они работают. Я разозлился, что наше руководство должно было оставить эти опасные вещи валяться без присмотра и неиспользованными. Что, если русские оккупируют этот район, не будут ли они использовать их против нас? Они, конечно, не обращали внимания на гражданское население. Ракеты, конечно, не были заряжены, но в одном углу было сложено несколько коробок с чем-то похожим на детонаторы, упакованные в древесную стружку. Так что там было все, кроме того, кто знал, как ими пользоваться.
  
  Когда я вернулся на дневной свет, я подозвал своих сержантов и передового наблюдателя спуститься с крыши. Я вкратце рассказал им, что нашел в подвале, и приказал немедленно сменить местоположение, чтобы убраться подальше от этого места с его опасными устройствами.
  
  Немного ближе к вокзалу Шлезишер мы нашли то, что искали. К нам подошел незнакомец. По его форме я принял его за чиновника вермахта. Я остановил его и спросил, с кем он в одиночку шел по этому району. Он представился техником по боеприпасам, работающим на полковника Лобека. ‘Итак, ’ подумал я, ‘ он может кое-что объяснить’.
  
  Я отвел его в обширные подвалы, внимательно наблюдая за ним. Он не выказал удивления, когда увидел ящики. Я предположил, что он, должно быть, кладовщик, но он отрицал это.
  
  ‘ Ты можешь показать мне, как эти штуки работают? - Спросил я.
  
  Он сказал: ‘Я эксперт по взрывчатым веществам и уже прошел соответствующую подготовку в мирное время и с тех пор посещаю курсы, так что я знаю все о новейших продуктах. Я, конечно, могу показать вам, как они работают’.
  
  ‘Тогда помоги мне вывести их на позицию и открыть огонь, когда это будет необходимо’.
  
  Он сказал: ‘Я так не думаю. У меня офицерское звание, и я подчиняюсь приказам только полковника Лобека’.
  
  ‘Скоро мы сможем это изменить", - сказал я ему. ‘Лобек далеко, но я здесь со всей полнотой исполнительной власти. Мои гитлеровские юноши счастливы стрелять и, только что потеряв своих товарищей, находятся в правильном настроении. Один мой жест, и вы будете смотреть в дуло их пистолетов. Но ты можешь, по крайней мере, показать мне, как эти штуки работают, и когда ты поможешь мне обезопасить мост, ты сможешь идти, куда захочешь.’
  
  ‘О взрыве моста без прямого приказа полковника Лобека, насколько я понимаю, не может быть и речи. Я бы не стал этого делать, даже если бы вы поставили меня к стенке’.
  
  "У меня тоже нет приказа делать это, и я не знаю намерений нашего руководства. Я обеспечу безопасность только для того, чтобы нас не захватили русские танки", - сказал я ему.
  
  Это сделало его более сговорчивым. Я позвал своих товарищей, и мы вынесли две ракеты и заложили их в середине моста. Конечно, это была неправильная процедура, но у меня не было намерения ввязываться в саперные операции. Если эти штуки взорвутся, подумал я, от них камня на камне не останется. Под прикрытием моих товарищей он приготовил для меня запал и быстро закрепил его. Он, должно быть, знал кое-что о своем ремесле, поскольку генерал Боков описывает в своей книге о взятии Берлина, как их инженерам пришлось работать весь день, чтобы демонтировать это конкретное устройство безопасности. На самом деле ни мы, ни наши преемники не взрывали мост, и когда я приехал туда после войны, я обнаружил, что он все еще цел.
  
  Затем я собрал своих сержантов и попросил его объяснить им, как именно они работают, и как их заряжать. Когда этот парень достал нужные детали из нужного угла, не ища их, даже батарейки, которые были необходимы для подачи слабого электрического тока для подрыва ракет, я сказал своим сержантам в его присутствии: ‘Разве не странно, что этот пророк знает, где что находится, не ища этого?’ Они глухо рассмеялись. Один предложил бросить его в Шпрее на корм рыбам. Когда этот ‘герой’ увидел, что мои сержанты сердито смотрят на него, он начал страшно заикаться. Поэтому я сказал ему: ‘Проваливай, пока я не передумал!’
  
  Затем мы вынесли одну из ракет, для чего потребовалось восемь человек, и установили ее у стены набережной, готовую к запуску. Обсудив это со своими людьми, я хотел произвести пробный выстрел. Передний наблюдатель снова взобрался на крышу, поскольку это было самое высокое здание вдоль и поперек.
  
  Я запустил ракету, пока мои люди прятались. Она пронеслась, как огненная комета, и упала в районе нашей старой цели, как доложил наш передний наблюдатель, когда он снова снизился. Теперь мы могли видеть облако пыли с уровня земли. Русские бы задались вопросом, откуда взялся этот монстр.
  
  Естественно, я позаботился о том, чтобы больше не натравливать этих монстров. У нас было достаточно опыта общения с русскими, чтобы не позволить им вывести их на нас.
  
  Однако, что касается моста, я бы ни минуты не колебался взорвать его, если бы возникла непосредственная опасность. У меня не было намерения позволить танкам захватить нас.
  
  Тогда моим гитлеровским юнцам пришла в голову идея снова двинуться вперед, чтобы вылечить и похоронить своих товарищей. Несколько сочувствующих фольксштурмовцев сопровождали их, и я послал свое пулеметное отделение обеспечить им прикрытие, но сам не пошел, так как знал, каков будет результат. Как можно было найти землю, чтобы похоронить останки в этом щебеночном мусоре?
  
  Именно это и произошло. Они вернулись безуспешно, им удалось забрать у погибших детей лишь несколько удостоверений личности и личные вещи. Бойцы фольксштурма, многие из которых не проходили действительной службы, никогда не видели ничего столь ужасного и были глубоко потрясены. У некоторых случились нервные срывы, но молодежь стала еще жестче и увела их прочь.
  
  Я сказал командующему фольксштурмом оставить пару связных, отвести своих людей в рейхсканцелярию и ждать моего звонка. Если бы мне в конечном итоге потребовалось больше минометных снарядов или просто понадобилась их помощь, я бы дал ему знать. Я, конечно, не хотел использовать их для обороны с их причудливыми винтовками и скудными боеприпасами.
  
  Затем я распорядился вынести целую партию ракет и установить их вдоль обнесенной стеной набережной реки, готовых к запуску. Они были установлены почти вертикально, чтобы целиться в улицу на противоположной набережной. Это означало, что они взорвались всего в 150 метрах от нас, поэтому я приказал использовать оборванные остатки нашего телефонного кабеля, которые мы соединили заново, в качестве удлинителей кабелей зажигания. Затем я приказал всем, включая защитный заслон, отойти на некоторое расстояние назад и затаиться в ожидании того, что должно было произойти. Хотя там, где мы находились, было тихо, из района вокзала Шлезишер продолжали доноситься раскаты грома и молнии.
  
  Я был удивлен, что не получил никаких сообщений или новых приказов от Мругаллы. Сначала он требовал тяжелого вооружения, а теперь, казалось, забыл о нас. Я думаю, что он уже немного отступил в сторону Александерплац. Как я позже выяснил, он тем временем был ранен в руку, но остался со своими войсками как хороший солдат.
  
  Нам пришлось довольно долго ждать, прежде чем снова дошло до съемок. Был вечер, и уже начало смеркаться, когда дюжина русских танков проехала по улице на дальнем берегу с востока, обогнув Шлезишерский вокзал, и направилась к Александерплац. Это был момент, на который мы надеялись и которого ждали.
  
  Ничего не подозревая, поскольку никто не стрелял по ним с флангов, они медленно продвигались вперед, в ловушку. Когда я подумал, что они достигли нужной точки, я выпустил ракеты, которые с воем обрушились на свои цели, поразив их и превратив это в ужасное фиаско для русских. Некоторые осколки даже попали в Шпрее. Несколько танков, должно быть, получили прямые попадания, поскольку они раскололись на части, как коробки из-под мыла, увеличивая общий эффект. Один из них опрокинулся в Шпрее, и над ним забурлила вода. Некоторые из тех, кто ехал рядом с взорвавшимися цистернами, либо просто опрокинулись, либо были отброшены к конструкции скоростной железной дороги, как если бы они были игрушками. Все были выбиты. Несколько членов экипажа выпрыгнули за борт и попытались спастись, пригнувшись и выползая из зоны обстрела. Мы позволили им уйти, чтобы они могли доложить о том, что с ними произошло.
  
  Наступила необычная тишина. Мы отступили и укрылись в подвалах, так как я боялся, что на нас снова обрушится буря, но ничего не произошло. Я могу только предположить, что российские передовые наблюдатели не смогли определить, откуда прилетели ракеты. То, что у нас хватило наглости стрелять с такой короткой дистанции, вероятно, им не пришло в голову.
  
  Когда мы поняли, что нас не собираются наказывать, мы выпустили еще несколько ракет, но установили их в другом месте, нацелившись на район станции. Там можно было стрелять куда угодно и быть уверенным в попадании в русскую цель, но я был осторожен в стрельбе по ним, потому что ночью остаточный свет, который ракеты оставляли за собой, был виден на многие мили.
  
  Как рейхсканцелярия обнаружила, что мы запускаем эти ракеты, я понятия не имею, но внезапно ночью прямо к нам подъехала колонна грузовиков. Их сопровождал младший лейтенант СС Трибес, который передал нам приказ погрузить как можно больше ракет и оборудования к ним и доставить их на Потсдамскую площадь. Он также привел с собой фольксштурм.
  
  
  В ДЕЙСТВИИ На ПОТСДАМСКОЙ площади
  
  
  Мы загрузились как можно быстрее, наши минометы и боеприпасы тоже. Затем мы забрались в грузовики, а фольксштурм последовал за нами пешком.
  
  Слава богу, мы не попали под обстрел во время погрузки, иначе нас разнесло бы вдребезги. Сержант и несколько солдат остались позади и взорвали ракеты, которые мы установили ранее, как только отошли на некоторое расстояние, и они смогли догнать нас до того, как Советы нанесли ответный удар.
  
  Ракеты и наше оборудование были выгружены на Потсдамской площади и доставлены под землю на верхний уровень станции скоростной железной дороги. Бойцам фольксштурма, которые следовали за нами, а затем помогали разгружаться, я приказал занять два вагона скоростной железной дороги на нижнем уровне, где я зарезервировал вагон для своих людей и последних четырех наших гитлеровских юнцов. Я сам вряд ли вообще мог воспользоваться этим жильем, так как меня ждало много работы.
  
  Появились четыре медсестры Красного Креста и предложили ухаживать за нашими ранеными в предстоящих боях, предложение, которое я с радостью принял.
  
  Затем у меня возникли проблемы с четырьмя оставшимися гитлеровскими юнцами. Поскольку в данный момент у меня не было для них задания, они встали возле нашего вагона скоростной железной дороги, который находился недалеко от входа в туннель Потсдамерштрассе, и начали приставать к "отставшим", просто приняв на себя роль военной полиции.
  
  В то время как настоящая военная полиция передавала нам этих ‘отставших’, чтобы они заняли наши передовые позиции, эти молодые полицейские коротко спрашивали: ‘Куда вы направляетесь? Откуда вы пришли?’ Тот, кто был не в состоянии дать полностью удовлетворительное объяснение, был расстрелян на месте.
  
  У нас не было намерения делать ничего подобного. Когда я говорю ‘мы’, я имею в виду моего командира батальона, который был здесь главным. По своему обыкновению, он ничего не предпринимал в отношении прихода и ухода многочисленных ‘отставших’, которых можно было назвать ‘отставшими’ только потому, что они больше не хотели сражаться. Эти люди жили в туннелях и выходили оттуда только тогда, когда их выгонял голод или жажда, когда они пытались удовлетворить свои потребности на станциях скоростной железной дороги.
  
  Теперь, когда один из моих людей ворвался ко мне и сердито доложил, чем занимается эта военная полиция, я спустился вниз со своими сержантами. Мы разоружили их и устроили им головомойку. Что мы могли сделать с этими детьми? Расстрелять их? Конечно, я мог понять, что их раздражало, что большинство солдат больше не хотели сражаться. Я чувствовал то же самое. Но у них не было девиза на пряжках ремней, как у нас.49 Итак, я прогнал четырех мальчиков и крикнул им вслед: ‘Чтобы я вас здесь больше не видел!’
  
  Они смотрели на меня так, словно больше не могли понять ни меня, ни мир. Но это было бесполезно, потому что наши пути снова пересеклись на следующий день. Прибыв из района, уже оккупированного русскими, они не знали, куда идти, и обещали вести себя прилично, но я должен был подчеркнуть им, что мои приказы священны и должны выполняться немедленно и ревностно. Я не вернул им их оружие, но вокруг валялось много того, что те, кто устал от войны, выбросили, так что вскоре они смогли перевооружиться.
  
  Однако, что меня порадовало, так это то, что нам сразу же увеличили рацион, включая мой обоз снабжения, чего раньше не было. До сих пор мы находились только в режиме ожидания или сражались. Что же это были за лидеры, которые никогда не думали, что о их солдатах нужно заботиться! Пока я без зазрения совести угощался бутербродами на стоящем у командира батальона столике, мои люди отнесли свою порцию в их вагон скоростной железной дороги.
  
  Теперь настоящая военная полиция начала прочесывать туннели и доставлять к нам ‘отставших’, чтобы их скормили в наших передовых траншеях.
  
  Затем командир батальона подошел ко мне и сказал: "У вас сейчас только два миномета, не считая ракет, из которых вы ни одной не выпустили. Вы вряд ли перегружены’.
  
  Не зная, чего хотел от меня капитан СС Шефер, я сказал: ‘Тогда пошлите меня вперед, и если вам не хватает командира роты, я с радостью возьму его на себя, мне хватит даже взвода. Это устроило бы меня гораздо больше, чем эта работа здесь.’
  
  ‘О нет!’ - сказал Шефер, - "после вашего ракетного обстрела моста Янновиц вы стали хорошо известным и уважаемым человеком. У меня были бы неприятности, если бы я уволил вас с вашего поста, что я не имел в виду. Помимо этого, между нами, адъютант привез из рейхсканцелярии известие о том, что вы должны получить Рыцарский крест за этот поступок, а также быть повышены в звании за вашу храбрость.’
  
  ‘И что будет потом?’ Я хотел знать. ‘Давай, выкладывай все начистоту! Каждый день мне приходится отвозить отставших, задержанных военной полицией, к различным командирам рот. Даже если есть офицеры, которые разгуливают без надлежащей работы, старший сержант должен быть назначен дежурным офицером!’
  
  Шефер подумал об этом, а затем сказал: "Если снаружи станет жарче, из этих административных типов сформируют ударный отряд, чего они никогда раньше не делали. Среди них нет никого, кто мог бы заменить вас, поэтому я продолжу передавать вам отставших, чтобы они заполнили дыры в линии фронта.’
  
  Итак, я передал командование своему старшему сержанту и отправился с отставшими.
  
  
  СМЕРТЬ полковника СС АНГАЛЬТА
  
  
  Рано утром 25 апреля командир нашего полка прибыл на Потсдамскую площадь, желая поговорить с капитаном СС Шефером. С ним были его офицер связи, младший лейтенант СС Трибес и его водитель, капрал СС Масбендер. Они оставили свою штабную машину на площади.
  
  Когда он увидел наши ракеты, сложенные вокруг, и некоторые, которые мы готовили к бою, он подошел ко мне. Я доложил ему, и он начал рассказывать мне о нашей операции на Александерплац-вокзале Шлессишер, поздравляя меня. Я не одобрял операцию батальона Мругаллы и сказал ему об этом. Когда речь зашла о русских и неохраняемых мостах в центре города, я сказал, что головы должны полететь. Он никак не намекнул, как много ему известно о действиях Мругаллы или одобряет ли он их, поскольку командир полка не обязан объяснять свои мысли и планы простому командиру взвода, но я видел, что привлек его внимание.
  
  Он был нетерпелив и приказал мне немедленно сопровождать его на Александерплац, чтобы прояснить мои обвинения. У меня загорелись уши из-за того, что я так свободно открыл рот. Когда командиры спорят между собой, сержант-майоры, скорее всего, окажутся раздавленными между жерновами. Однако мне пришлось последовать за Ангальтом, который даже не спустился вниз, чтобы повидать Шефера, потому что здесь все было тихо. Я махнул своему заместителю, показывая, что уезжаю с Ангальтом, и поспешил за ним. Я сел на заднее сиденье рядом с младшим лейтенантом СС Трибесом.
  
  Чего ни я, ни командир моего полка не понимали, так это того, что у русских теперь была тяжелая осадная артиллерия, готовая открыть огонь по центру города. Им не понадобилось бы много целей, поскольку в центре города они не могли промахнуться. Каждый выстрел был бы прямым попаданием, будь то в немецких солдат или ни в чем не повинных мирных жителей. Здания рухнули бы как карточные домики, крыши туннелей S-Bahn и U-Bahn были бы разрушены, и множество людей погибло бы от этих супер-снарядов.
  
  Тем временем мы проехали по Герман-Герингштрассе, мимо Бранденбургских ворот, которые были забаррикадированы так, что мы не могли проехать, и остановились на Кляйне-Мауэрштрассе между Унтер-ден-Линден и Беренштрассе, поскольку Ангальт не хотел так открыто выезжать на Александерплац, когда начали падать снаряды. Я тоже был счастлив идти пешком и через туннели, так как это стало очень рискованно. Поэтому я оставил их и пошел вперед, чтобы предупредить Мругаллу о нашем прибытии.
  
  Когда мы добрались до Полицейского управления, адъютант послал гонца за Мругаллой. Поскольку остальные не появились, я вернулся посмотреть, что с ними случилось.
  
  Я нашел Ангальта лежащим на том месте, где я его оставил. Большой осколок снаряда пробил ему легкие сзади, убив его. Его сопровождающий, казалось, исчез.
  
  Инстинктивно я забрал его документы, награды и т.д. и отправился за носилками и оказанием помощи, поскольку нельзя оставлять полковника СС валяться без дела, как простого солдата. Итак, я побежал обратно под обстрелом в полицейское управление и взял двух мужчин и носилки, но когда я вернулся, и Ангальта, и его штабной машины уже не было.
  
  Я вернулся в полицейское управление и доложил капитану СС Мругалле, который прибыл тем временем, и сказал ему, что теперь одному из двух командиров батальонов придется принять командование полком. Я также отдал ему вещи Ангальта.
  
  Мне там больше нечего было делать, поэтому я отправился обратно, но через виллу Геббельса, чтобы прояснить вопрос о смерти Ангальта.
  
  Я обнаружил, что Ангальт уже был похоронен в саду. Двое сопровождающих уже уехали, предположительно в рейхсканцелярию, чтобы забрать майора СС Вала, который теперь был командиром нашего полка.
  
  У Валя было совершенно иное прошлое, чем у двух командиров батальонов, поскольку он был командиром подразделения и кавалером Рыцарского креста в 5-й танковой дивизии СС ‘Викинг’, но я сам его не знал. Однако именно из-за этой смены командиров мое продвижение по службе и награждение Рыцарским крестом сорвались, не то чтобы это меня беспокоило.
  
  Когда я возвращался к своим войскам по Лейпцигер Штрассе, передо мной на проезжей части взорвалась минометная мина, приближения которой я не слышал. Осколок попал мне в горло, перекрыв дыхательную трубу, так что я с трудом мог дышать. Я пополз, поскольку мне не хватало воздуха, чтобы идти, обратно в наш полевой госпиталь в отеле "Адлон". Там все было переполнено ранеными, лежавшими друг на друге, а не рядом. Осколок извлекли, мое горло перевязали, и, к счастью, мне также сделали противостолбнячную инъекцию. Я быстро уехал, подавленный столькими страданиями.
  
  Когда я вернулся на Потсдамскую площадь, работа продолжалась. Вход на Потсдамерштрассе получил прямое попадание тяжелого снаряда, который разрушил бетонные ступени и обнажил землю внизу, сделав ее идеальной для установки наших минометов. Теперь мы могли вести огонь из нашего высокоточного оружия, не опасаясь ничего, кроме прямого попадания.
  
  Подошел командир батальона и сказал, что мы должны начать использовать наши ракеты. вот почему мы их привезли. ‘Но где?’ Я спросил его, потому что глупо было требовать чего-то подобного. Здесь не было такой концентрации вражеских танков, по которым можно было бы стрелять, как у станции Шлезишер. Вокруг были только хитрые вражеские разведчики, которые становились все более дерзкими, пробираясь через наши позиции с небольшим количеством людей. В каждого бегуна, выходящего на открытое пространство, стреляли, как это случилось со мной, когда я возвращался после вывода отставших на передовые позиции. Я был метким стрелком и расстрелял небольшую группу разведчиков из своего трофейного автомата. Я спросил выжившего: ‘Что тебя здесь интересует?’ и получил неожиданный ответ. У этих русских была безумная идея захватить Гитлера, который, как они верили в своей невиновности, был спрятан где-то здесь. Они приехали, чтобы забрать его и отвезти обратно к Сталину, который наградил бы их медалью и отправил домой в отпуск. Мы могли только посмеяться над такой простотой, как будто телохранители позволили бы кому угодно приблизиться к Гитлеру. Они предпочли бы, чтобы их сначала изрубили на куски.
  
  Но у других тоже были глупые идеи. Гранд-адмирал Д öнитц, например, отправил несколько специально отобранных моряков в Берлин охранять Гитлера. Когда они приземлились в Гатове, их немедленно доставили в рейхсканцелярию, но что мог с ними сделать Монке? Там уже было достаточно охраны, не считая СД. Поэтому Монке послал их к рейхстагу, чтобы заполнить брешь, которую русские, к счастью, не обнаружили. К сожалению, эти моряки не были должным образом экипированы для боя, поскольку прошли службу в почетном карауле и радиолокационной школе, поскольку считалось, что они будут использоваться только в качестве почетного караула в рейхсканцелярии. Однако, несмотря на старшие звания сопровождавших их морских офицеров, они подчинились лейтенанту СС Бабику, который имел боевой опыт под командованием Иоахима Пайпера, хотя у него не было ничего выше Железного креста первого класса.50
  
  Теперь я выслал двух своих сержантов в качестве передовых наблюдателей, одного прикрывать район Холлиш-Тор-М &##246;кернский мост, другого район Потсдамский мост-Л &##252;цовплатц. Они оба вернулись ночью, когда больше нечего было видеть. Но они тоже не могли предложить никаких целей для ракет, и мы не могли использовать это оружие для стрельбы по воробьям.
  
  Однако давление со стороны рейхсканцелярии продолжало возрастать, и я должен был что-то сделать, чтобы угодить своему начальству, сидя в их защищенных от бомб подвалах, не обращая внимания на гражданское население. Ракеты только разрушили бы их дома, похоронив их под обломками. Нет, я бы этого не сделал. Если бы я не поражал врага, я должен был найти цель, где я не причинил бы никакого вреда.
  
  Итак, я отправился в Тиргартен, где находились танки ‘Нордланд’ под командованием храброго подполковника СС Петера Кауша. Когда я объяснил ему свою проблему, он похлопал меня по плечу и сказал: ‘Вы совершенно правы. Эти джентльмены обделались’. Он вывел свои танки, и я выпустил две ракеты по освобожденной территории. Никто из моих начальников этого не заметил, поскольку они не собирались высовываться наружу. После моего доклада все эти джентльмены остались довольны и оставили меня в покое.
  
  Поскольку мне было любопытно, как продвигаются дела, я использовал свою рану как предлог, чтобы посещать рейхсканцелярию почти каждый день, хотя перевязки мне делали наши собственные медсестры. В подвалах почти друг на друге лежало около 1500 раненых. Врачи суетились, ухаживая за ними с карбидными лампами, поскольку только в бункере F ü hrerbunker было собственное электроснабжение. По крайней мере, еды было достаточно, как и достаточных запасов других видов. Мы также могли доставлять оттуда минометные бомбы, но снаряды для артиллерии были почти закончены, а после падения аэродрома Гатоу их больше не было. Следовательно, огонь немецкой артиллерии становился все слабее.
  
  Что касается артиллерии, ко мне подошел однорукий армейский лейтенант. У него было два 105-мм орудия, но он потерял связь со своим подразделением и искал другое подразделение, к которому можно было бы присоединиться. С разрешения командира моего батальона, мы объединили силы. У него еще оставалось немного боеприпасов к его орудиям, которые он привез с собой. Мы положили их в укрытие внизу, у нас. Если бы сейчас супер-снаряд пробил крышу, нас всех разнесло бы вдребезги. Эти солдаты вермахта были с нами до конца, и мы хорошо сработались вместе, включая наших передовых наблюдателей.
  
  Военная полиция теперь хотела, чтобы я отправил своих людей из фольксштурма вперед в бой. Несмотря на мои протесты, они сказали: ‘Никто больше не может позволить себе сидеть сложа руки и ничего не делать. Отправьте их куда-нибудь в бой’.
  
  Я предложил им прочесать рейхсканцелярию, где было много партийных чиновников, ничего не делающих, но они возразили, что это не входит в их обязанности. Эти несносные типы, которых ненавидел каждый солдат на передовой, ушли, ворча, но я понял, что мне придется найти какое-нибудь полезное занятие для моих людей из фольксштурма.
  
  Я спросила женщин, которые обосновались на платформах вокзала со своими детьми, как мы можем им помочь. Они сказали, что они голодны, потому что никто их ничем не снабжал, но самое страшное - это жажда. Внизу не было воды, так как система вышла из строя, и они сходили с ума от жажды.
  
  Поэтому мы собрали все емкости, какие смогли, и отправились на поиски воды. В Берлине все еще оставалось несколько уличных водяных насосов, которые не использовались годами, но были относительно неповрежденными. Когда мы наконец нашли один из них, началась работа по переносу воды. Как только я сказал своим людям, что мы будем продолжать это делать, споров по поводу воды больше не было. Конечно, любой, кто попытался бы использовать воду для мытья, был бы линчеван, и мужчинам моложе 60 лет пришлось бы самим заботиться о себе, но бойцам фольксштурма не мешали выполнять свою задачу, поскольку женщины безжалостно избили бы военную полицию, если бы та вмешалась.
  
  Тем временем русские продвинулись вперед до канала Ландвер с одной стороны Тиргартена и до Шпрее с другой. Теперь у нас было достаточно целей, за исключением Тиргартена, где находились наши собственные силы, и особенно вокруг бункера Зоопарка, зенитные орудия которого теперь вели наземный бой.
  
  27 апреля я отвел другую группу отставших на Бель-Альянс-Плац (Mehringplatz), но не нашел там никого, кому можно было бы их передать, поэтому я назначил старшего солдата, отвечающего за толпу, а это все, что вы могли бы назвать их, поставил их на охрану и вернулся. Я мог видеть, что они побегут, когда появятся первые русские, но я надеялся, что в развалинах все еще будут наши товарищи, которые примут их бой. Теперь роты представляли собой полную смесь различных видов комбатантов. Часто отставшие возвращались только для того, чтобы их окружали и снова отправляли вперед, как скот на бойню. Среди них я узнал несколько знакомых лиц, но прикинулся дурачком и притворился, что ничего не заметил.
  
  На обратном пути я сделал крюк, чтобы проверить моего передового наблюдателя, который находился на крыше высокого здания, но когда я добрался туда, здания уже не было. Должно быть, его разрушил супер-снаряд. Я подумал, что у него, должно быть, была быстрая смерть и он не мог сильно страдать.
  
  Случилось так, что мне подобрали другую группу отставших, чтобы доставить их в тот же район. По какой-то счастливой случайности, я вел их мимо кучи обломков, под которой был похоронен мой товарищ, когда мы услышали стоны. Я ворвался в развалины с помощью других и нашел товарища без сознания примерно в двух метрах внизу. Мы отнесли его обратно на Потсдамскую площадь, где передали нашим медсестрам, которые оставили его при себе, вместо того чтобы отвезти в полевой госпиталь. "Мы скоро поставим его на ноги, - сказали они, - и он будет среди знакомых лиц.’И они были совершенно правы. Я отвел свою группу отставших обратно в назначенный район, и к тому времени, когда я вернулся, он пришел в сознание. Снаряд ударил как молния, и он ничего не мог вспомнить об этом, но все, что он перенес, - это ушиб головы и несколько других ушибов. Ему чрезвычайно повезло.
  
  28 апреля я снова отправился в рейхсканцелярию, явно для поддержания связи, но на самом деле пытаясь получить некоторое представление об общей ситуации. Когда я собирался въезжать в ворота на Герман-Герингштрассе, я столкнулся со своим старым товарищем по роте Бруно Вайнке. За несколько лет до этого Бруно получил повышение вместо меня, но затем его перевели в эскорт F ührer, где повышений не было, так что теперь я был выше его по званию, и там он стоял на карауле, как обычный солдат. Он вовлек меня в дискуссию о военной ситуации, о которой, по его словам, знал из первых рук, ибо стены F ü hrerbunker были не настолько плотными, чтобы ничего не просочилось. Сплетни из закулисья, подумал я, но прислушался, не желая показаться грубым. Он рассказал мне о плане Гитлера относительно решающей битвы за Берлин, которая должна была привести к серьезным изменениям в ходе войны. Генералу Буссе, который находился к юго-востоку от Берлина со своей 9-й армией, было приказано прорваться через кольцо окружения 1-го Украинского фронта маршала Конева, перерезав таким образом его коммуникации и вызвав хаос, а затем прорываться к Берлину.
  
  (Чего здесь никто не знал, так это того, что молодые, неопытные солдаты Буссе, тихо и неподвижно затаившиеся в лесах Хальбе, в настоящее время были расстреляны танками Кониева, как кролики, и что остальные, в основном бронетанковые подразделения, прорывались не к Берлину, а к 12-й армии генерала Венка.)
  
  По его словам, фюрер возлагал большие надежды на 12-ю армию Венка. С тех пор как она была отведена от линии Эльбы, собрана и направлена на Берлин, ее бронированные острия достигли Трейенбритцена, а в Потсдаме была слышна стрельба танков. Я сказал Бруно: ‘Я слышу новости, но мне не хватает веры. Я познакомился с этими дивизиями на Эльбе, и они состоят всего лишь из аварийных подразделений. У них могут быть гордые имена, но я не верю, что у них есть что-то сверх этого. Я встречался с этими войсками и просто не верю, что они смогут вытащить нас из этой передряги.’
  
  Затем Бруно рассказал о генерале СС Штайнере и его третьем германском танковом корпусе СС. Я больше доверял генералу СС. В соответствии с приказами Гитлера, он должен был нанести удар с севера в районе Ораниенбург-Эберсвальде на нашу помощь. Но я больше не верил в чудеса, поэтому оставил Вайнке на его посту и продолжил свой путь.
  
  Аэродром Гатов был потерян 27 апреля, несмотря на отчаянную оборону. Это был жестокий удар по обороне столицы, поскольку большая часть боеприпасов доставлялась через него. Затем была предпринята попытка использовать часть оси Восток-Запад в качестве взлетно-посадочной полосы, но это продолжалось недолго. Некоторые из прибывающих транспортных самолетов были сбиты вражескими истребителями, а другие попали в воронки от снарядов.
  
  
  БИТВА За МОСТ МОЛЬТКЕ
  
  
  Главная советская атака была направлена на Рейхстаг, чего мы не могли понять, поскольку он лежал в руинах после пожара 1933 года. Штурм был проведен 79-м стрелковым корпусом 3-й ударной армии генерал-полковника В.И. Куцнецова под командованием генерал-майора С.И. Переверткина и привел к мосту Мольтке.
  
  По мере того, как ситуация накалялась, нашим ротам, развернутым у моста, потребовалось подкрепление, поскольку они были рассредоточены в блиндажах по два человека на расстоянии пятидесяти метров друг от друга.
  
  До тех пор мы не вели огонь в этом районе, но теперь мне пришлось послать передового наблюдателя для ведения прямого огня. Район вокруг моста должен был быть обстрелян по первому требованию. Мой командир батальона предложил мне отозвать наблюдателя с Потсдамского моста, что я и сделал, но у меня все еще оставалась большая проблема - несколько раз в день выводить вперед наших отставших, что действовало мне на нервы. Итак, я убедил командира батальона, что направление огня там будет настолько сложным, что я должен сделать это сам, и что отозванный мной сержант должен остаться на базе. Моему командиру батальона это не понравилось, но я сказал ему, что не могу продолжать распределять свои обязанности. Ему следует поискать кого-нибудь среди безработных едоков, которые ходят вокруг, чтобы заменить отставших от меня. Зачем, например, нам понадобился дежурный офицер нашего уровня? Мы могли бы сами поддерживать порядок. А мои люди должны оставаться здесь, готовые мгновенно сформировать штурмовой отряд, если русские прорвутся. (Я не хотел, чтобы они были израсходованы, но оставил их для финальной битвы.)
  
  
  Нравилось ему это или нет, он, должно быть, воспринял меня всерьез, потому что в такой ситуации не осталось никаких резервов, кроме нас самих. Поэтому он ушел и больше не возражал.
  
  Я был важен в этой ситуации, потому что, по-видимому, я был единственным, кто мог обращаться с ракетами. Ответственность перешла на меня и моих товарищей. Одному богу известно, что случилось с настоящими владельцами.
  
  Когда Курт Абихт, старший сержант батареи, увидел, чем я занимаюсь, он решил пойти со мной в качестве передового наблюдателя. За это время мы стали друзьями, что при таких обстоятельствах происходит быстро; один вскоре видит, из чего сделан другой. У него не было абсолютно никаких проблем в отношениях с командиром батареи, но он чувствовал себя зажатым и хотел выбраться. Он тоже был опытен, примерно того же возраста, что и я, и с такой же манерой высказывать свое мнение перед начальством.
  
  У артиллеристов была рация, но она была нужна их передовому наблюдателю, который делил гнездо недалеко от Потсдамского моста с наблюдателем, которого я отозвал. Они вместе использовали радио, но теперь он будет направлять огонь по обоим нашим ресурсам с его помощью, в то время как Курт воспользуется моим полевым кабелем.
  
  Итак, ранним вечером 28 апреля мы отправились в Министерство внутренних дел с моим сержантом из штаб-квартиры, двумя связистами и двумя посыльными. Мы смогли пройти часть пути под землей по туннелю, но затем нам пришлось совершить рывок через К öнигсплац при дневном свете, оплачивая полевой кабель.
  
  В Министерстве внутренних дел, обширном комплексе, похожем на блокпост перед мостом Мольтке, полковник полиции отвечал за свой командный пункт в бункере в подвалах. Этот человек сразу же захотел отдавать мне приказы, и у нас возник жаркий спор. Я сказал ему, что его здание интересует меня только как хороший обзор с моста. Я хотел знать, почему он не послал кого-нибудь из своих людей укрепить наши позиции на мосту, но его это не тронуло. Этот вопрос заставил его взвыть от ярости и вызвал глухой смех у Курта и моих людей.
  
  Итак, мы вышли и направились к Дипломатическому кварталу, который заполнял изгиб Шпрее. Посольства следовало оставить в покое, но ни у одной из сторон не было на это времени.
  
  Мы оказались внутри опустевшей швейцарской миссии, которая горела уже несколько дней и имела взрывозащищенный подвал, углубленный и укрепленный бетоном. Закрыв за собой стальную дверь, мы вскоре согрелись. Снаружи по ночам было все еще относительно холодно, но здесь тепло от костров проникало сквозь толстые бетонные стены.
  
  Как только мы разогрелись, мы стали искать здание с видом на мост и Таможни слева. Поскольку в то время было довольно темно, я не могу сказать, что это было за здание. Как только полевой кабель был готов, мы выпустили первую ракету, которая приземлилась на Вашингтонплац справа от моста. Я внес исправления, которые могли быть сделаны только приблизительно, как объяснялось ранее.
  
  Затем Курт открыл огонь из своих орудий, выбрав мост своей целью. Командир его батареи отправился с офицером связи из нашего батальона в рейхсканцелярию, чтобы попросить снаряды. Поскольку офицер связи, посланный нашим командиром батальона, подтвердил, что он стрелял всего с двухсот метров, он получил то, что хотел.
  
  Мои люди из фольксштурма затем переносили снаряды ночью. Ночью было относительно тихо, поскольку у наших противников были другие дела, и даже их снайперы исчезли.
  
  Теперь мы стреляли из наших минометов и по мосту, что было проще, чем ракетами. Если я не ошибаюсь, это было на их максимальной дальности. С другой стороны почти не раздалось выстрелов, что заставило меня заподозрить, что они что-то замышляют. Всякий раз, когда ракета попадала в Вашингтонплац, поднималась такая суматоха и беготня, как будто мы потревожили осиное гнездо. Позже я обнаружил, что их артиллерия была полностью развернута там, на открытом месте, без какого-либо прикрытия вообще. Мы слышали больше, чем видели, потому что только случайный огонь освещал сцену.
  
  В этом месте ширина Шпрее составляла около пятидесяти метров, а набережные, обнесенные тесаным камнем, возвышались примерно на три метра над уровнем воды. Мост также был из тесаного камня и имел четыре арки, перекинутые через Шпрее. Хотя мост был построен на широкую ногу, он уже был сильно поврежден. На обоих концах моста были построены баррикады, но та, что на вражеской стороне, была снесена бульдозером.
  
  Поскольку противник планировал внезапную атаку, об этом не было объявлено с помощью открытого заградительного огня, который предупредил бы нас. Атака пехоты началась внезапно. Согласно русским отчетам, это было сделано силами по батальону из 150-й и 171-й стрелковых дивизий, которые ворвались к нам через мост.
  
  Пулеметы двух наших рот, которые тем временем были усилены моряками, вели непрерывный огонь. С первой попытки пехота удержалась на баррикаде из колючей проволоки на нашем конце моста. Я направлял минометный огонь, чтобы "град" обрушился на мост, а мой друг Курт использовал свое оружие, чтобы снаряды рикошетили по нему. Они пытались отступить, но никому не удалось уйти, потому что, когда они отступали, в них несколько раз попали мелкие осколки от минометных снарядов, и рикошеты Курта разлетелись по мосту, сбросив тела в реку взрывом.
  
  Тем временем на Потсдамской площади была установлена целая батарея ракет, и я направил их на Вашинтонгплатц и таможенный двор. Позже я узнал, что у генерала Переверткина там был свой передовой командный пункт, откуда он мог наблюдать за атакой с близкого расстояния, но в книгах нет упоминания о воздействии ракет. Я только надеюсь, что они до смерти напугали его и командиров его дивизий.
  
  Теперь танки-бульдозеры подкатили к мосту, убирая мертвых и раненых в сторону, а затем раздвигая баррикаду с нашей стороны. Рикошеты Курта вскоре превратили их в металлолом. С нашей стороны к нам присоединились противотанковые орудия, а также танки ‘Нордланда’ из Тиргартена. Затем тяжелые зенитные орудия на зенитной башне Зоопарка также открыли огонь, как только им стало немного видно из-за пожаров на мосту, и образовалась огромная куча металлолома, преграждающая путь новым танкам, катящимся вперед.
  
  Свежая пехота ворвалась на мост и смогла образовать небольшой плацдарм с нашей стороны. Теперь чиновники из Министерства внутренних дел вступили в бой, отчаянно поливая огнем из своих окон свои старые MG 34.51 Они защищали свое здание, как крепость, поскольку знали, какой будет их судьба как "людей Гиммлера", и поначалу были обойдены.
  
  Дипломатический квартал был едва защищен, поскольку мы хотели как можно больше уважать нейтралитет посольств, что не беспокоило Советы. Теперь его штурмовала 171-я стрелковая дивизия. Это было похоже на прорыв плотины; их было невозможно сдержать. Русская артиллерия всех калибров обрушила на нас шквальный огонь, который расчистил путь для их пехоты в центре. Мы едва могли поднять головы, чтобы дать им отпор. Теперь я мог видеть, что их артиллерия была не только на Вашингтонплац, но и развернута на Таможенной территории, а сзади стоят самоходные орудия, которые ведут огонь без прикрытия. Однако, как только стало светло, это было не так хорошо для них. С зенитной башни Зоопарка по ним открыли огонь орудия всех калибров. Я раньше не видел тяжелых зенитных орудий в действии. Они не просто подбили танк, но и разнесли его на куски, особенно когда задели его с фланга, как это было в данном случае.
  
  Груды металлолома становились все больше, особенно на дальнем берегу, но это не сдерживало врага, который просто перебрасывал свежие танковые полки из своего резерва, как карточный шулер, вытаскивающий тузы из рукава.
  
  Но теперь мы начали контратаковать, причем по обе стороны реки. С нашей стороны мы увидели, как среди орудий внезапно завязался ближний бой, поэтому войска с нашей стороны тоже атаковали. Таким образом, русская пехота на своем маленьком плацдарме попала под огонь с обеих сторон, поэтому большинство из них просто пригнули головы, в то время как я бросился вперед со своими людьми.
  
  Были зажжены зеленые огни Верея, чтобы предупредить зенитную башню Зоопарка прекратить огонь. Обычно это означало бы обратное, но, к счастью, зенитчики сразу поняли и прекратили огонь.
  
  Но как получилось, что немецкие войска так внезапно появились на другом берегу реки? На самом деле это были бойцы 9-й парашютно-десантной дивизии полковника Гарри Германна, которая защищала станцию Лертер и была отрезана в районе товарной станции. Русские не заметили их в своей спешке пересечь Шпрее и добраться до рейхстага. Теперь они использовали возможность застать русских врасплох с тыла, обратив в бегство множество орудийных расчетов и создав хаос, прежде чем броситься к нам через мост.
  
  Была быстро собрана команда подрывников, чтобы, наконец, взорвать мост, но из-за спешки и огня русских им удалось обрушить в воду только половину одного пролета моста. Пытаться снова было слишком опасно, поскольку русские немедленно снова захватили мост, генералы гнали своих людей дальше. Мы могли слышать их истерические крики оттуда, где находились.
  
  К сожалению, успех контратаки вскоре сошел на нет, поскольку мы не смогли выбить русских из дипломатического квартала. Их было слишком много. К тому же к этому времени они были переполнены огромным чувством победы, зная так же, как и мы, что это была их последняя битва в войне.
  
  Теперь бои развернулись против Министерства внутренних дел, или ‘Дома Гиммлера’, как называли его русские, который оккупанты защищали практически до последнего человека.
  
  Затем прибыл гонец от командира батальона с инструкциями для меня немедленно явиться на Потсдамскую площадь. К этому времени наш полевой кабель был пробит в нескольких местах и был бесполезен. Я не был огорчен тем, что меня отозвали, поскольку мне не хотелось сражаться бок о бок с таким странным и недружелюбным подразделением, как Министерство внутренних дел. Мой друг Курт Абихт думал так же, но я предложил проложить для него новый полевой кабель, если он останется нашим передовым наблюдателем. Тем не менее, я забрал с собой Альфреда, руководителя отдела моего штаба, и двух бегунов. Из всех моих сержантов я ладил с Альфредом лучше всех, и мне нравилось, когда он был со мной. Он никого и ничего не уважал и остроумно комментировал события по-берлински.
  
  Внизу, в недрах станции скоростной железной дороги "Потсдамер Плац", мы получили теплый прием не только от наших товарищей, но и от самого командира батальона. Здесь тоже обстановка накалилась, и казалось, что он боялся, что русские ворвутся в любой момент. Кроме моих людей, у него не было никого, кого он мог бы использовать в ближнем бою. Гражданское население легко могло запаниковать и помешать обороне, и если бы это произошло, я был бы тем, кто лучше всех знал, что делать.
  
  Поэтому я должен был остаться здесь, сначала построив баррикады на верхнем уровне, за которыми мы могли бы окопаться и вести круговую оборону. Если русские ворвутся, с ними нужно будет быстро разобраться. Мы не знали, с какого входа, скорее всего, появятся русские, поэтому нам пришлось организовать круговую оборону.
  
  Тем временем наверху, на площади, образовалась огромная свалка металлолома из сгоревших брошенных автомобилей и разбросанного повсюду расстрелянного оборудования.
  
  Теперь мое внимание переключилось на наш сектор от Бель-Альянс-Плац до Потсдамского моста. Ситуация на мосту по-прежнему была такой, как описано ранее: с обеих сторон были подвешены воздушные мины, а мост не взорван. Мост штурмовала 79-я гвардейская стрелковая дивизия при поддержке танков 11-го танкового корпуса. Саперам пришлось сначала обезвредить мины, что стоило им больших потерь от наших пулеметов. Мы также вели огонь из минометов и ракет по указанию нашего передового наблюдателя, находившегося в непосредственной близости, радио которого работало отлично.
  
  Позже русские раздули историю о том, что знаменосец 220-го гвардейского стрелкового полка, рискуя собственной жизнью, спас плачущего ребенка, зовущего свою мать, но передовой наблюдатель ничего об этом не сообщил, и я думаю, что это была просто еще одна из их пропагандистских историй.52
  
  Вражеская пехота сначала продвигалась под прикрытием дымовой завесы, что позволило им создать небольшой плацдарм. Затем танки попробовали новый трюк, на который попались наши товарищи. Первые танки были подбиты танками ‘Нордланд’, стрелявшими из Тиргартена, где они были остановлены из-за нехватки топлива. Советские танки защитили себя листовым металлом и другими предметами от панцерфаустов, поэтому один из них набросил на эти выступы мешковину и пропитал ее горючим, а затем поджег, чтобы создать впечатление, что танк был подбит, что позволило ему перебраться через реку и занять позицию , не подвергаясь обстрелу.
  
  Одновременно пехота 39-й гвардейской стрелковой дивизии переплыла канал и поднялась по насыпи, в то время как 12-я мотострелковая бригада проделала то же самое на станции метро "Керн Бридж" и внезапно оказалась на нашей стороне канала. Наши обороняющиеся войска были захвачены врасплох, но энергично контратаковали и отбросили часть русских обратно к каналу. К сожалению, не везде, только там, где у нас были энергичные командиры.
  
  Дальше на восток, у Халлеш-Тор, русские смогли переправить несколько танков с помощью понтонов, но как только их гусеницы ступили на твердую почву, подразделения истребителей танков вступили в бой и уничтожили большинство из них.
  
  Русские больше не могли использовать против нас свою авиацию, поскольку линии обороны были слишком близки, в некоторых местах противников разделяло всего два метра. В некоторых зданиях русские вели бой с нижних этажей, а немцы над ними, и мне пришлось бы самому зачищать нижние этажи, прежде чем передавать своих отставших. Мой британский пистолет-пулемет отлично зарекомендовал себя в этом ближнем бою. На расстоянии тридцати метров это было лучшее оружие. При таких обстоятельствах почти никто не был взят в плен.
  
  Каждое подкрепление было с радостью принято моими товарищами, которые также приветствовали еду и боеприпасы, которые мы привезли с собой. Заменить неисправные пулеметы было не так-то просто. Мы организовали оружейную мастерскую в одном из вагонов скоростной железной дороги, но обычно из двух неисправных можно было собрать только один эффективный пулемет.
  
  В ночь на 28 апреля в районе Лейпцигер-штрассе и Принц-Альбрехт-штрассе, где находилась штаб-квартира гестапо, шли тяжелые бои. Русские попытались прорваться сюда и ненадолго преуспели, но гестапо контратаковало и вернуло себе здание. Я всегда обходил этот район стороной, чтобы эти джентльмены не подняли на меня руки, и теперь им приходилось бороться за свои жизни.
  
  Наступило 29 апреля, и нам пришлось удерживать наши позиции и проводить контратаки, но все безрезультатно. Мы знали только по слухам о важных политических решениях, принимаемых в рейхсканцелярии, поэтому я отправился посмотреть, что удастся выяснить. Командир батальона и его штаб пошли со мной. Он тоже не был проинформирован о происходящем, будучи слишком младшим по званию, но бригадный генерал СС Монке был хорошо информирован, проведя в тот день две встречи с Гитлером. Он сказал Гитлеру, что русские уже на Потсдамской площади и в туннелях под Фосс-Штрассе, но это было неправдой, поскольку территория вокруг все еще прочно находилась в наших руках.
  
  Русские закончили свое наступление на Министерство внутренних дел примерно в 04:00 30 апреля. Мне пришлось отправить туда передового наблюдателя, поскольку командир батальона запретил мне идти самому. Я сказал своим сержантам ни в коем случае не позволять отрезать себя в Министерстве внутренних дел. Если русские найдут их полевой кабель, они перережут его и приведут в негодность. Поэтому они направились к зданию Швейцарской миссии и оставались там до тех пор, пока 171-я стрелковая дивизия не вытеснила их оттуда, очистив западную половину дипломатического квартала.
  
  К этому времени мы израсходовали последние минометные мины, и больше их не было, поэтому я послал гонца отозвать своих людей. Я также отозвал наблюдателя с нашего левого фланга по той же причине. Теперь, когда мы были "безработными", я использовал своих сержантов для подбора отставших, и из отчетов, которые они приносили мне по возвращении, я получил следующую картину. Русские заняли обе стороны Лейпцигер-штрассе, а также станцию Анхальтер. Давление возрастало по мере того, как они приближались со всех сторон. Бункер зоопарка и прилегающая к нему территория были отрезаны от нас и образовали собственных ‘кармана’. Несколько отставших оттуда ночью пробрались к нам через русские позиции и сообщили, что баррикады в районе, охраняемом Гитлерюгенд и Фольксштурмом, были атакованы русскими из 45-мм пушек в упор, а затем русские вынудили мирных жителей выйти из их подвалов, чтобы расчистить их под немецким огнем. Теперь, когда обстановка в бункере Зоопарка накалилась, часть укрывавшихся там гражданских лиц была изгнана, тысячи внезапно вышли на открытое пространство в поисках укрытия и защиты и попали под огонь русских, когда покидали бункер.53 Некоторые из них дозвонились до нас и сообщили, какие ужасные условия были внутри бункера. Воздуха почти не было, чтобы дышать, постоянно стреляли пушки, а крики людей, падающих от напряжения, делали это невыносимым. В отличие от бункера Зоопарка, они нашли условия в наших туннелях довольно приятными. Несмотря на то, что там было не так много места, они все еще могли ходить и немного передвигаться. Мы также должны были снабжать этих новоприбывших водой, но там они получали только по глотку время от времени.
  
  
  БИТВА ЗА РЕЙХСТАГ
  
  
  Это было настоящее сражение само по себе. Я не могу описать его на основе своего собственного опыта, а только на основе опыта выживших бойцов, а также российских отчетов, хотя к последним следует относиться с большой осторожностью.
  
  Командующим обороной рейхстага был лейтенант СС Бабик из нашего батальона, который прибыл из того же 2-го полка "Лейбштандарт Адольф Гитлер", что и я, где он ранее командовал 11-й ротой нашего 3-го батальона. После госпитализации он возглавил роту Потенциальных лидеров в Шпренхагене в феврале 1945 года. Я не уверен, но думаю, что это была та рота, которая была у него в рейхстаге. В роте было около 100 человек, и он больше не получал поддержки от нашего командира батальона. К этому можно добавить 250 моряков, которые были доставлены самолетом, хотя, как упоминалось ранее, эти люди не были должным образом экипированы для боя. Мы называли их "Вклад Д öнитца", а сопровождавшие их морские офицеры выступали в роли командиров его взвода и отделения. Затем прибыла рота десантников из 9-й парашютно-десантной дивизии плюс примерно 100 отставших солдат фольксштурма, которых я привел с собой. Таким образом, в целом в распоряжении Бабика было не более 550 бойцов, в отличие от 5000, приписанных ему русскими.
  
  Была установлена круговая оборона, и Бабик устроил свой командный пункт в подвале за Рейхстагом, откуда было несколько подземных туннелей, ведущих к другим зданиям. Сам рейхстаг был замурован после пожара 1933 года, предположительно, для предотвращения дальнейших попыток поджога.
  
  Русская атака началась с массированного артиллерийского обстрела. Когда атакующая пехота 150-й стрелковой дивизии развернулась влево от здания Министерства внутренних дел, она попала под сильный фланговый огонь из укрепленного оперного театра Кролла, танков ‘Нордланд’ в Тиргартене и зенитной башни Зоопарка. Атака была начата сразу после захвата Министерства внутренних дел, к тому времени дивизия сократилась всего до двух полков, у нее не было времени ни на отдых, ни на рекогносцировку, и вскоре она потерпела неудачу. Тем временем 171-я стрелковая дивизия начала атаку на восточную половину Дипломатического квартала через Альзенштрассе с таким же отсутствием успеха и большой ценой.
  
  Командир корпуса, понимая, что ему придется очистить оперный театр Кролля, вызвал свою резервную 207-ю стрелковую дивизию, которая должна была сначала очистить слабо защищенный квартал Шлиффенуфер вдоль Шпрее, чтобы добраться до Оперного театра. Русские находились под огромным давлением, поскольку Сталин хотел, чтобы Красный флаг был поднят на вершине Рейхстага ко времени первомайских торжеств. Дополнительная артиллерия, танки и ракетные установки были переброшены через границу для усиления здания Министерства внутренних дел в рамках подготовки к следующему нападению.
  
  Вторая советская атака застопорилась на линии прорыва к туннелю U-Bahn, который проходил через K öнигсплац к Дипломатическому кварталу и не был показан на русских картах. Это заброшенное рабочее место было затоплено, а его глубина и крутые склоны сделали его идеальным противотанковым препятствием, которое, естественно, было включено в систему обороны.
  
  Хотя 171-й стрелковой дивизии удалось обезопасить восточную половину Дипломатического квартала вплоть до моста Кронпринцен, 150-я стрелковая дивизия прочно удержалась на линии рва под сильным огнем из рейхстага, поэтому было решено дождаться наступления темноты для окончательного штурма.
  
  С наступлением темноты, примерно в 18:00, русские танки стали невидимыми для зенитной башни Зоопарка и смогли обойти затопленный ров, чтобы оказать поддержку пехоте, штурмующей здание. Пехота использовала минометы, стрелявшие горизонтально, чтобы пробить небольшую брешь в заложенном кирпичом дверном проеме и, поддерживаемая огнем танков поддержки и самоходных орудий, смогла проникнуть в само здание, где разгорелся беспощадный ближний бой, постепенно распространившийся на различные этажи этого огромного здания. Но внутри было очень темно , что ставило новичков в невыгодное положение по сравнению с защитниками, которые знали, как себя вести.
  
  Военный совет 3-й ударной армии выпустил специальный флаг № 5 по этому историческому случаю и отправил его вперед в сопровождении членов коммунистической партии. Два сержанта смогли проскользнуть внутрь, найти путь на крышу и водрузить флаг. Официальный отчет, а также фотографии и видеосъемка, сделанные на следующий день в память об этом событии для потомков, показывают, как они прижимают флаг к одному из похожих на перечные горшочки украшений на заднем парапете здания с видом на Бранденбургские ворота, утверждая, что это произошло за семьдесят минут до Первомая. Два сержанта были награждены золотыми звездами Героя Советского Союза за свой подвиг. Однако позже выяснилось, что первый Красный флаг, который был поднят над рейхстагом, на самом деле был поднят капитаном артиллерии на статуе над главным входом задолго до полуночи, в то время как сержанты были на втором часу первомая и использовали конную статую над задним входом в качестве опоры. Затем фотограф заставил их сменить местоположение из-за отсутствия фона для создания сайта, в результате чего получился знаменитый снимок , который был опубликован по всему миру. За свои старания капитан получил только ‘Орден Красного Знамени’.
  
  Бои внутри здания продолжались весь день 1 мая и до 13.00 2 мая, когда приказ генерала Вейдлинга о капитуляции дошел до выживших, которые к тому времени были отрезаны от нас более чем на тридцать шесть часов. Тем временем советские огнеметчики устроили пожар внутри здания, удушливый дым которого еще больше ухудшил обстановку.
  
  Наступающий 79-й стрелковый корпус позже утверждал, что взял 2000 пленных и насчитал 2500 убитых немцев во время штурмов Рейхстага, Дипломатического квартала, Шлиффенуфера, моста Мольтке и оперного театра Кролла, но эти цифры, как я показал, сильно преувеличены. Их собственный военный мемориал, построенный недалеко от этого места, значительно содержит тела 2200 солдат, предположительно погибших в этой же операции.
  
  
  ПОБЕГ С ФРИДРИХШТРАССЕ
  
  
  Однорукий лейтенант, сопровождаемый Куртом Абихтом и его людьми, спустился ко мне. Он сказал, что оба его пистолета теперь превратились в бесполезный металлолом, и он думал, что нам конец. Мои минометы также были бесполезны из-за отсутствия бомб, а наши ракеты давно израсходовались. Теперь мы были просто пехотинцами. У нас все еще был наш пулемет с шестьюстами патронами и много боеприпасов к нашим автоматам, но это было все.
  
  Потерь среди моих людей, к счастью, было немного. Возможно, это было потому, что я предпочитал действовать сам, а не подвергать опасности других, но я не могу быть уверен. Один из сержантов был ранен, когда его завалило обломками, но он мог достаточно легко передвигаться и вернулся к несению несложной службы.
  
  Как обычно, я поднялся на наши баррикады на верхнем уровне в ночь на 1/2 мая. Мы все еще не организовали ударную группу, как нам было приказано сверху, но, к счастью, мы были избавлены от этого, и теперь нас укрепили на наших позициях однорукий лейтенант и его люди. Хотя они не были вооружены для ближнего боя, как мы, всего нас теперь было около шестидесяти. Заявив, что он не пехотинец, лейтенант передал командование мне.
  
  Я превратил бывшую будку билетной кассы в тихий уголок для себя и устроился там подремать. Внезапно появился посыльный с приказом для лейтенанта и меня явиться к командиру батальона. Лейтенант взял с собой старшего сержанта батареи Курта Абихта, а я взял двух своих гитлеровских юнцов в качестве бегунов. Как обычно, они были остры, как горчица.
  
  Когда мы добрались до командного пункта на нижнем уровне, мы обнаружили командира батальона и его штаб, сидящих там в бывшем кабинете охраны платформы, с лицами, которые в свете свечей казались бледными и обезумевшими. Шефер сказал своему адъютанту: ‘Хорошо, обер-лейтенант СС Крэнке, мы все здесь, вы можете начинать’.
  
  Когда я спросил о пропавших командирах рот, Шефер сказал; ‘В данный момент они нам не нужны. Обер-лейтенант СС Крэнке только что вернулся из группы ордена с бригадиром СС Монке в рейхсканцелярии.’
  
  Крэнке зачитал то, что, по его словам, было последним приказом фюрера. Нас поблагодарили за нашу верность фюреру и освободили от присяги ему. Затем нам сообщили о новом правительстве, которое должно было быть сформировано, в составе которого все еще в Берлине были доктор Йозеф Геббельс, новый рейхсканцлер, и Мартин Борман, партийный министр. Теперь любой мог поехать, если бы пожелал.
  
  Однако бригадный генерал СС Монке отменил последнее заявление письменным приказом о прорыве всех войск Ваффен-СС под его командованием на север от Фридрихштрассе. Войска армии генерала Вейдлинга должны были прорваться на запад, чтобы соединиться с войсками генерала Венка. Генерал СС Штайнер двинулся бы к нам со своими дивизиями и повел бы нас дальше, чтобы присоединиться к нашим друзьям американцам.
  
  (Для меня это прозвучало странно, потому что я никогда раньше не слышал о таких "друзьях". Всего за шесть месяцев до этого эти ‘друзья’ убили моих родителей прямым попаданием бомбы в их загородный дом.) Согласно этим приказам, Монке должен был сам возглавить отход с Фридрихштрассе.
  
  Только тогда до нас дошло, что Гитлер был мертв уже тридцать часов. Как сказал нам адъютант, это держалось в секрете, чтобы фронт не рухнул. Геббельс хотел договориться с Советами о прекращении огня. Когда я спросил о Геббельсе, мне сказали, что он приказал полковнику СС Раттенхуберу застрелить свою жену и себя.
  
  Затем я спросил о Мартине Бормане, и мне сказали, что Борман теперь является самым высокопоставленным партийным чиновником в Берлине и назначил Монке возглавить побег.
  
  Теперь Шефер отдал свои приказы. Мы должны были пройти как можно дальше по туннелям скоростной железной дороги, которые частично проходили бы под линиями противника. Поскольку туннели не вели прямо к станции скоростной железной дороги Фридрихштрассе, мы поднимались по определенному запасному выходу и продолжали движение над землей к станции, где ждали дальнейших распоряжений Монке.
  
  Теперь я спросил о наших ротах впереди. ‘Они последуют за нами позже, но сначала должны будут прикрыть наш вывод’, - сказал Шефер.#228; ‘Вы и лейтенант можете пойти с нами, но вашим людям придется остаться и прикрывать наш тыл, иначе русские нападут на нас с тыла’.
  
  Мне не нравилась идея уходить без своих людей, и лейтенанту тоже, поэтому я сказал командиру батальона: ‘Вы один отвечаете за свои роты, но я ни на шаг не продвинусь отсюда без своих людей’.
  
  Лейтенант сказал то же самое.
  
  Я продолжил: ‘Поэтому я останусь здесь, пока вы не уйдете. Никакие русские не доберутся до вас сзади’.
  
  ‘О нет!’ - сказал Шефер, - "Мне нужен твой опыт ближнего боя при прорыве!’
  
  ‘И с кем же я собираюсь прорываться, если не со своими людьми?’ Спросил я. ‘С такой толпой, как эта, практически мне незнакомой, это не сработает. Они бы бегали вокруг меня, как стадо овец!’
  
  ‘Я не думал об этом с такой точки зрения’, - сказал Шефер. ‘Что касается меня, поступайте, как вам нравится. Как обычно, последнее слово за вами!’
  
  Затем я отдал приказы моим гитлеровским юнцам, которые стояли там с широко открытыми ртами во время этой дискуссии. Одному из них было приказано немедленно взорвать два оставшихся миномета ручными гранатами и как можно быстрее вернуться с артиллеристами. Лейтенант одобрительно кивнул.
  
  Другому было приказано подойти к нашим вагонам скоростной железной дороги и, если там есть кто-нибудь из наших людей, вывести их под каким-нибудь предлогом и отправить обратно сюда. Я использовал эту уловку, чтобы избежать того, чтобы женщины и фольксштурм присоединились к нам при прорыве.
  
  Курт Абихт объяснил этим солдатам фольксштурма, что мы намерены делать. Они должны снять свои нарукавные повязки и кепи и снова стать настоящими гражданскими лицами. Я также убедил своих гитлеровских юношей вернуться домой. По крайней мере, их снова держали бы на руках их матери, даже если бы матери тех, кто был убит, проклинали меня.
  
  Затем я оттолкнул в сторону квартирмейстера, растерянно стоявшего возле своего вагона скоростной железной дороги, нагруженного припасами, и ворвался внутрь. Я искал и нашел коробки с ‘Шоколадой’ и бросил их на платформу, где некоторые из них лопнули, и банки покатились по полу. Я поискал немного шнапса и нашел несколько ящиков ‘Аква-Витт’, марки, которую иногда выдают простым солдатам как часть их рациона, и поставил две из них на платформу. Тем временем мои люди собрались вокруг, гадая, что происходит. ‘Не задавайте слишком много вопросов", - сказал я. "Ешьте как можно больше "Шоколады" , так как это будет единственным питанием, которое вы получите в течение следующих нескольких дней. Тогда каждый возьмет бутылку шнапса, но только одну! Вы все можете сделать по одному глотку, но остальное оставьте на случай, если кто-то будет ранен, когда это поможет облегчить боль.’
  
  Они с готовностью выполнили то, что я сказал, как и артиллеристы. Затем мы тронулись в путь. Я повел своих людей. Все батареи фонарей были разряжены, поэтому я держал в руке горящую сальную свечу.
  
  Мы нашли нужный аварийный выход из туннеля и выбрались на открытый воздух, не сделав ни шага в неправильном направлении. Затем мы перешли к станции "Фридрихштрассе", где собрались тысячи людей. Вместо ваффен-СС, как планировалось, вокруг стояли солдаты всех родов войск, ожидая начала прорыва, даже женщины. Некоторые были секретаршами из правительственных учреждений со своими начальниками, но были также офицеры со своими женами на руках, что затруднило бы их в любом сражении.
  
  Я не уверен в точном времени, но, должно быть, было около полуночи, и на мосту Вайдендаммер все было тихо, за исключением бормотания толпы. Наш батальон образовал круг и обсуждал ситуацию. Я держался особняком, хотя они хотели знать мое мнение. В этом не было смысла. Я никогда раньше не был в такой ситуации, и мой боевой опыт здесь не имел никакой ценности. Однорукому лейтенанту все это наскучило. Он не чувствовал себя связанным приказами Монке и сказал мне: ‘Мы сами найдем выход. Удачи тебе’.
  
  Я пожелал ему и его людям того же, и они уехали. Я увидел его снова двенадцать лет спустя, потому что они не справились, и им пришлось пройти горький путь в Сибирь, где они провели следующие пять лет.
  
  На мой вкус, все было слишком тихо, и это вызвало у меня подозрения. Почему это заняло так много времени? Время было не на нашей стороне, подумал я. Я взял за руку начальника отдела моего штаба, и мы пошли вверх по Фридрихштрассе. Я научился ничего не предпринимать, не проведя предварительно рекогносцировку, а здесь никто не готовился. Мы добрались до Шосшештрассе, примерно на 780 метров вверх по Фридрихштрассе, не попав под огонь. Если бы я был свободен, я бы взял своих людей и отправился туда прямо сейчас, и, учитывая знание Альфредом местности, мы, вероятно, справились бы без тяжелых потерь, но это был не мой выбор, я должен был подчиниться приказу. Русские, похоже, нас не заметили, и поблизости могло быть только несколько их разведчиков.
  
  Итак, мы вернулись на исходную точку, где дискуссия все еще продолжалась. Я вывел командира батальона из группы и рассказал ему о том, что я наблюдал. ‘Да, да’, - сказал он: "Я уже понял, что это самое слабое место, где мы сможем прорваться’.
  
  Однако самой большой ошибкой здесь было слоняться без дела в ожидании руководства. Русские разведчики, должно быть, поняли, что происходит, и передали сообщение. Фридрихштрассе, по-видимому, была границей между 3-й и 5-й ударными армиями. Очевидно, их разведчики, должно быть, установили здесь контакт, и брешь не закрывалась до полуночи.
  
  Постепенно к нам присоединились товарищи из отдаленных рот. То ли им сообщили посыльные, то ли просто заметили, что штаб батальона ушел, я не могу сказать, но один командир роты сбил Шефера с ног при обстоятельствах, в которых я не участвовал. Люди из рейхсканцелярии также начали время от времени появляться, и от некоторых знакомых мне товарищей из эскорта Ф üхрера я кое-что узнал о том, что происходило.
  
  Смятение и паника вспыхнули среди многих раненых, которые не могли прийти сами и у которых не осталось оружия, чтобы застрелиться. Там, где один из них был спрятан, его передавали по кругу, пока не закончились боеприпасы. Другие умоляли врачей, профессоров Вернера Хаазе и Герхарда Шенка сделать им смертельные инъекции, но у них не было ничего, что можно было бы сделать. Даже бинты приходилось стирать и использовать несколько раз.
  
  После того, как адъютант Геббельса Швец Германн поджег тела Геббельса и его жены, он облил бензином все в бункере F ührerbunker и поджег его, чтобы русские не нашли ничего стоящего. Это снова вызвало панику, поскольку люди думали, что пожар произошел из-за саботажа, а дым еще больше ухудшил условия в бункере.
  
  Очевидно, Монке сам определил состав групп, которые должны были покидать рейхсканцелярию через регулярные промежутки времени. Не было никаких упоминаний о совместном прорыве, о ситуации, в которой мы сейчас находились здесь. Было ли это намеренно или по недоразумению, я так и не смог прояснить.
  
  Пока мы ждали Монке, он уже давно уехал со своей группой, которая состояла примерно из пятнадцати человек, чьи имена мне позже назвал капитан СС Генрих Мундт. Те, кого я могу вспомнить, были: майор СС Гюнше (адъютант Гитлера), капитан СС Клингмайер (адъютант Монке), который ранее командовал Учебно-полевым батальоном ‘Лейбштандарта’ в Шпренхагене, капитан СС Мундт, ранее дивизионный квартирмейстер ‘Лейбштандарта", профессор доктор Шенк, посол Хьюел (представитель Министерства иностранных дел в рейхсканцелярии), Лейтенант СС Штер (офицер связи Монке), вице-адмирал Восс (представитель военно-морского флота при рейхсканцелярии), фрау Юнге и фрау Кристиан (секретари Гитлера), фрау Крюгер (секретарь Бормана) и фрау Манзиали (повар Гитлера), плюс несколько офицеров из штаба Монке и майор СС Валь, наш новый командир полка, но я не могу быть уверен.
  
  Включение четырех женщин в эту группу показывает, что Монке не намеревалась возглавлять прорыв с фронта. Очевидно, он пообещал Гитлеру вывезти женщин в целости и сохранности, и в этом ему удалось с тремя из них пробиться на запад, но очень хорошенькая фрау Манзиали исчезла без следа.
  
  Как я узнал позже, группа Монке выбрала следующий маршрут. Сначала они побежали через открытую Вильгельмплац к станции скоростной железной дороги Кайзерхоф, по туннелю к станции скоростной железной дороги Митте, откуда свернули в туннель в северном направлении под Фридрихштрассе, но когда они достигли уровня Шпрее, путь им преградила закрытая дверь в переборке, охраняемая двумя железнодорожниками, в обязанности которых входило закрывать дверь после прохождения последнего поезда ночью. Хотя поезда не ходили больше недели, двери все еще были закрыты, и они отказывались их открывать. Монке по глупости согласился с этим и повернул обратно к станции метро Friedrichstrasse и пошел вдоль набережной, пока они не вышли на пешеходный мост. Когда один из сопровождающих повернул к вокзалу, где мы ждали, Монке сказал ему: ‘Нет, не на Фридрихштрассе, там скоро разверзнется настоящий ад!’ Как он был прав!
  
  Группа Монке убрала колючую проволоку, перегораживающую пешеходный мост, и пересекла реку. Затем они попытались найти дорогу к вокзалу Лертер, но когда они достигли Инвалиденштрассе, где их оставил капитан СС Мундт, они свернули не туда и поехали по Шоссештрассе до казарм Майк ä фер, где столкнулись с некоторыми трудностями, но смогли уйти, добравшись наконец до пивоварни Патценхофер, где они отдохнули.
  
  Тем временем мы все напрасно ждали Монке. Я обошел толпу и встретил нескольких людей, которых не видел годами, но сейчас было не время для болтовни, мы все были слишком озабочены тем, что могло нас ожидать.
  
  Затем, наконец, произошло какое-то движение. С шумом подкатил одинокий танк King Tiger с неисправной гусеницей. Я пересек Шпрее и остановился на небольшом расстоянии за баррикадой, правая сторона которой была открыта. Затем к ней бок о бок подъехали самоходное орудие и бронетранспортер. Следующие пять бронетранспортеров подъехали и выстроились позади остальных. Во втором я смог разглядеть фигуру в кепке и пальто, которую в темноте принял за Монке. Я еще больше убедился, что это был он, когда капитан СС Шефер подбежал к машине и заговорил с ним, но я был примерно в тридцати метрах от него и не мог слышать, что было сказано.
  
  Поскольку я думал, что Шефер поведет свой батальон во главе своих людей, я со своими людьми выстроился за машинами. Затем Шефер побежал назад, постучал в дверь последней машины и ворвался внутрь вместе со своим адъютантом, обер-лейтенантом СС Крэнке. Затем Шефер крикнул: ‘Рогманн! Тебе нужно приглашение? Залезай!’
  
  Я подошел к машине и сказал ему: ‘Ты же не думаешь, что я собираюсь уехать с тобой и оставить своих людей здесь, не так ли?’
  
  Он начал что-то говорить, но я перебил его: ‘Вы можете вычеркнуть меня из списка!’
  
  Дверь захлопнулась.
  
  Офицер, которого я принял за Монке, на самом деле был майором СС Тернедде, командиром полка ‘Норге’ в составе "Нордланд", и все транспортные средства были из этой дивизии.
  
  Дело было не только в том, что я не хотел оставлять своих людей позади, но и в том, что мой природный пехотинец неохотно ехал в этих ‘передвижных гробах’. Даже если бы моих людей там не было, я бы не пошел с ним добровольно. Прорываться на этих машинах в уличных боях - действительно рискованное дело, которое уменьшается только тогда, когда они окружены и защищены пехотой, поскольку очень легко забросать их сверху гранатами и превратить в братские могилы.
  
  Бронетранспортеры двинулись вперед, и мы построились через улицу за баррикадой. Первая шеренга состояла из пулеметчиков с оружием на ремнях, у всех были барабанные магазины на пятьдесят патронов. Кроме моего пулеметчика, я и мои люди следовали во второй шеренге.
  
  Бронетехника ускорила ход. Мы быстро последовали за ней, но не смогли угнаться за ней и вскоре потеряли контакт. Затем мы попали под огонь пехоты из окон зданий справа от улицы, и все пулеметчики открыли ответный огонь, поливая фасад зданий. Грохота, вызванного одновременной стрельбой сотни пулеметов, было достаточно, чтобы лопнули барабанные перепонки. Теперь танки открыли огонь по нам с обеих сторон.
  
  Мои люди, которые все сделали по второму глотку из своих бутылок перед отправлением, были в настроении встретиться лицом к лицу со смертью. Я не стал пить второй раз, зная о чувстве безразличия, которое вызывает крепкий алкоголь, потому что в такой ситуации я должен был уметь думать за этих неопытных людей и реагировать молниеносно.
  
  В этой толпе не было чувства лидерства. Не было ответственных офицеров. Мои люди подчинялись мне только потому, что знали меня и доверяли мне. Им нужно было только поймать мой взгляд и подать сигнал, поскольку крики в этом гаме были бесполезны, выполнять мои приказы. Буквально тысячи людей слепо продвигались вперед позади нас. Я никогда не видел такой примитивной формы атаки, будучи привыкшим к пустому полю боя в современной войне. Это была полная бессмыслица.
  
  За нами были не просто Ваффен-СС, и не просто солдаты, но офицеры со своими женами, даже мой бывший командир роты обер-лейтенант фон Путткамер со своей женой, находящейся на тяжелом сроке беременности.
  
  Тем временем мы достигли уровня Цигельштрассе справа от нас, которая теперь была заполнена русскими танками, которые, должно быть, были предупреждены о нашем готовящемся прорыве своими разведчиками. Своим непостижимо долгим ожиданием мы дали им достаточно времени для построения, хотя танк смог проскочить, если был немного поврежден. Но самоходное орудие и один из бронетранспортеров были подбиты, когда другие бронетранспортеры проезжали мимо, поскольку я не видел других обломков вокруг.
  
  Русские стреляли в наши сомкнутые ряды, когда мы, спотыкаясь, продвигались вперед, не обращая внимания на наших убитых и раненых. Теперь моя группа была впереди. Затем мы попали под огонь танков на Йоханнисштрассе справа от нас, и эффект разрывов осколочно-фугасных снарядов в наших рядах был просто ужасен. Наступление прекратилось, и тысячи людей потекли назад. Я никогда не видел такого фиаско.
  
  Однако мы не пошли с ними. Было очевидно, что будет еще одна попытка, поэтому мы молниеносно исчезли в зданиях слева от нас, где мы были в безопасности. Поскольку мы были впереди, никто не мог помешать нам отступить, что мы и сделали. Мы были впереди, потому что во время атаки это самое безопасное место, как знают опытные солдаты на передовой.
  
  До сих пор мои собственные люди не понесли потерь и все еще держались вместе. Мы ждали неизбежной второй попытки, которой предшествовал мчавшийся к нам бронетранспортер, обстреливаемый со всех сторон, но он только ускорил свою судьбу, потому что остановился и загорелся, перегородив улицу для других бронетранспортеров, следовавших за нами.
  
  Когда те, кто шел пешком, добрались до нас, мы выскочили, чтобы возобновить лидерство. Улица теперь была полна убитых и раненых, по ним проносились бронетранспортеры. Находясь в укрытии в зданиях, мы встретились с несколькими опытными людьми из ‘Нордланда’ и даже с несколькими парашютистами. Вражеские танки снова появились перед нами, и мы попытались подкрасться под их огнем, чтобы подбить их, чтобы пройти мимо, но свежие танки появились позади них справа и поливали идущих впереди пулеметным огнем, рикошеты от которого привели к тяжелым потерям среди нас. Практически весь мой взвод попал под этот огонь, который прервал атаку, заставив массы людей снова отступить.
  
  Мы оттащили наших раненых под прикрытие зданий и перевязали их, как могли. Я воспользовался своей бутылкой шнапса, чтобы придать им храбрости. Я понял, что все это дело безнадежно. Русские получили подкрепление, и когда подошла еще одна толпа, их перебили на моих глазах.
  
  Мы больше не принимали никакого участия в этой бойне. Я понял, что руководство уехало, бросив нас, поэтому я больше не обязан им быть верным и должен спасти свою собственную жизнь и жизни немногих оставшихся невредимыми моих людей. Нам пришлось оставить наших раненых позади, отчего мое сердце обливалось кровью, потому что это было впервые на этой войне. Итак, я попрощался с ними, подбодрив их, сказав, что противостоящие русские тоже являются передовыми войсками и ничего им не сделают. Я сказал им снять свои руны СС и сделать так, чтобы их нельзя было идентифицировать как Ваффен-СС, избавиться от всех их документов и расчетных книжек, и тогда их отвезут в больницу и будут обращаться с ними как с обычными солдатами вермахта.
  
  Остались только двое невредимых: Альфред, командир моего отделения в штабе, и беглец. Во время паузы в стрельбе мы вместе прокрались обратно к мосту Вайдендаммер. Я не могу описать тот ужас, который царил на улицах и усиливался с каждой атакой.
  
  С моими оставшимися людьми я нашел шлюз терстег и пересек Шпрее, не попав под огонь, поскольку русские сосредоточили свои усилия на Фридрихштрассе. В конце концов мы добрались до станции Лертер, где можно было увидеть следы боев, которые там происходили, но русских не было. Как только мы миновали Нордхафен, мы направились на север. Руководитель отдела моего штаба хорошо знал свой Берлин и дал мне хорошие указания, но я все еще думаю, что я мог бы найти дорогу и без его местных знаний. Везде, где это было возможно, мы обходили подвалы с помощью дыр в стенах, которые были пробиты в качестве меры предосторожности при воздушном налете, чтобы люди могли спастись, если их дом пострадает. Таким образом, мы могли бы пройти по всей длине некоторых улиц.
  
  В конце концов мы пришли к зданию полиции, возможно, к полицейской больнице, поскольку у окон стояли полицейские на страже. Так мы постепенно продвигались вперед. Уже рассвело, и в любой момент из подъезда или двора мог появиться русский патруль, поэтому я снял свои медали и знаки отличия, как и мои товарищи, сделав нас неузнаваемыми как ваффен-СС. Мы встретились с несколькими немецкими солдатами, которые один за другим пробирались в том же направлении, что и мы.
  
  Затем мы наткнулись на капитана СС Мундта, который был один. Он был нашим дивизионным квартирмейстером с кабинетом в казармах Лихтерфельде. Он занимал этот пост с 1934 года, поэтому никогда не участвовал в боевых действиях. Однажды я помог ему с работой, и с тех пор он всегда останавливался, чтобы поговорить со мной. Именно он теперь рассказал мне, что случилось с группой Монке, членом которой он был. После того, как они пересекли шлюз терстег, на Фридрихштрассе после нашей первой попытки прорыва началась стрельба, после чего Монке прокомментировал: ‘Теперь они поймали это!’
  
  Этот комментарий заставил Мундта покинуть группу и уйти самостоятельно. Я сказал ему, что бессмысленная попытка прорыва на Фридрихштрассе стоила жизни моим людям и что я чувствую ответственность. Я сказал ему: ‘Фюрер мертв, и моя присяга ему окончена. В будущем я сам буду выбирать себе начальников, независимо от того, носят они генеральскую форму или нет’.
  
  Мундт не ответил, а продолжил свой путь, в то время как мы продолжали двигаться на север. Мы не столкнулись ни с каким врагом, и, должно быть, было около 16.00, когда мы прибыли на территорию пивоварни Patzenhofer на Принценштрассе, где тысячи мужчин стояли группами, разговаривали и явно чего-то ждали. Я думал, что они ждут приказов для следующей попытки прорыва на север. Я смешался с ними в поисках кого-нибудь, кого знал, но никого не нашел, а отдельные группы не доверяли посторонним и замолкали при каждом приближении постороннего. Это, в свою очередь, вызвало у меня подозрения, и я продолжил поиски с двумя моими товарищами. Затем я заметил большой бункер посреди двора пивоварни с бетонными ступенями, ведущими вниз. Я передал свой автомат своим людям и спустился по ступенькам к занавесу, за которым я мог слышать голоса, в том числе русские. Я отодвинул занавеску и вошел в тускло освещенную большую комнату, полную офицеров, в основном Ваффен-СС.
  
  Монке стоял посреди комнаты и разговаривал с двумя русскими офицерами, один из которых, по-видимому, был генералом, а другой выполнял роль переводчика, переводя все, что говорилось. Я слышал, как Монке сказал: ‘Давайте подведем итоги. В 18.00 мы сдаем город; солдаты отправляются в почетный плен и должны работать; офицерам придется работать только добровольно; штабные офицеры сохраняют свои награды и табельное оружие и, конечно, своих ординарцев.’
  
  Переводчик нетерпеливо кивнул, после чего я выступил вперед и спросил: ‘И вы верите в это, бригадный генерал?’
  
  Монке подошел ко мне и сказал: "Не говори, если тебя не спросят, когда говорят генералы!’
  
  Затем у нас состоялся резкий обмен репликами перед русскими, в который я не буду вдаваться. Я в ярости выбежал из комнаты, угрожая предупредить товарищей наверху, поскольку мы не хотели закончить жизнь на сибирских свинцовых рудниках. Я слышал, как Монке крикнул двум своим офицерам: ‘Верните его, или он все испортит!’
  
  Но они не смогли остановить меня, и мои товарищи помогли мне спустить их обратно по ступенькам в бункер. Затем за мной пришел другой офицер, это был капитан СС Мундт, и я сердито сказал ему: ‘Тогда чего ты хочешь?’
  
  Он присутствовал, но я его не заметил. ‘О, Рогман, ’ сказал он, - каким дураком я был, думая, что будет еще один побег. Вы не представляете, насколько вы правы!’
  
  ‘О, да, хочу!’ Сказал я.
  
  Мундт продолжал: “Никто не осмеливался сказать что-либо против этого, а потом ворвались вы и все переполошили. Я тоже не хочу сдаваться и идти в плен. Пожалуйста, возьми меня с собой по другому маршруту, который, надеюсь, приведет нас к свободе!”
  
  Когда я согласился, двое моих товарищей склонили головы друг к другу и начали перешептываться. Затем они отвели меня в сторону и сказали: ‘Вилли, ты только посмотри на него! Он может одеваться во что угодно, но все равно будет выглядеть как прусский офицер, даже на расстоянии!’
  
  Они, конечно, были правы, но как я мог оставить его позади? Я решил взять его с собой, даже если его присутствие могло угрожать нам. Мундт понял, что происходит, и сказал: ‘Рогман, я бы скорее умер, чем отправился в Сибирь!’
  
  ‘Конечно, я возьму тебя с собой, - был мой ответ, - но я главный, и тебе придется делать то, что тебе говорят, без каких-либо возражений’.
  
  Он согласился, но теперь должен был делать все по-нашему. Я сорвал с его головы офицерскую фуражку и отшвырнул ее, потому что ее было легко узнать на расстоянии, а затем его погоны и срезал своим ножом его руны и звезды. Конечно, его ботинки и сшитая на заказ форма все еще выдавали, кем он был, но в данный момент мы ничего не могли с этим поделать. Он снял свой офицерский ремень и сунул пистолет в задний карман.
  
  В отличие от него, я был грязным, неопрятным и небритым, с густой щетиной на лице и оттопыренными карманами. На мне были брюки поверх ботинок, и я выглядел абсолютным бродягой, но в этих обстоятельствах, когда русские были такими же грязными, это было вполне приемлемо.
  
  Затем один из моих товарищей сказал: ‘Теперь нас четверо, и это слишком много, чтобы пройти через это. Не поймите неправильно, но мы предпочитаем прокладывать свой собственный путь’.
  
  Я сочувствовал, потому что без Мундта у них было бы меньше трудностей. Кроме того, Альфред был берлинцем и вскоре нашел бы для них приют. Поэтому я поблагодарил их за проявленную преданность, и мы обняли друг друга и попрощались, думая, что это будет навсегда. Итак, мы с Мундтом отправились в путь, нашей первой целью было найти гражданскую одежду.
  
  Мне не нужно было предупреждать других товарищей. Площадь значительно поредела. Из тысяч, которые стояли там раньше, осталось всего несколько сотен, а скоро их будет еще меньше. Они с энтузиазмом бросали свое оружие в кучу, на которую я бросил пистолет-пулемет, который мне так понравился, предварительно сняв затвор, чтобы никто другой не мог им воспользоваться.
  
  Мы достигли Борнхольмерштрассе и пересекали открытую площадь, когда нас внезапно окружила дюжина вооруженных иностранцев, национальность которых я не разобрал. Они потребовали, чтобы мы подняли руки и сдались.
  
  Я прикинулся дурачком, чтобы развеять их подозрения, с идеей сбежать, и это сработало. Банда отошла в сторону, ища другие цели, но двое из них остались с нами и начали нас обыскивать. Это привело Мундта в ярость. который схватил своего противника за шиворот, а затем сильно ударил его ногой. Мне тоже пришлось присоединиться и я вырубил своего противника ударом руки в горло. Он упал без звука, а я полез в сумку для сообщений за спрятанным пистолетом Маузер калибра 7,65.
  
  Теперь на нас напали другие иностранцы, которые видели, что произошло. Их было, должно быть, с дюжину, они танцевали вокруг нас с ножами. Мундт отшвырнул в сторону своего безжизненного противника и вытащил пистолет из его заднего кармана. Мы встали спина к спине для круговой обороны. Время было не на нашей стороне, поэтому я открыл огонь, как и Мундт. На таком расстоянии каждый выстрел был попаданием, и вскоре они либо лежали на земле, либо обращались в бегство.
  
  Затем нам внезапно пришлось иметь дело с гораздо лучше вооруженным врагом. Несколько из них были вооружены винтовками и стреляли в нас всего с пятидесяти метров. Мы открыли ответный огонь, но, хотя пятьдесят ярдов - ничто для винтовки, для пистолета это слишком много.
  
  Я разрядил обойму, и мне пришлось сменить ее, как и Мундту, так что на мгновение мы оказались беззащитны. Враг, который уклонялся при каждом нашем выстреле, заметил это и продолжал стрелять. Двое из них, должно быть, целились в Мундта, потому что он получил два попадания в голову и упал замертво.
  
  Сменив магазины, я бросился вперед, чтобы сократить дистанцию стрельбы, и таким образом получил преимущество моего более скорострельного оружия. Я бежал зигзагами, но они дважды ударили меня, один раз по голове, а другой - по левой нижней части руки, что в гневе я воспринял только как легкий удар. Но затем мои враги внезапно рассыпались передо мной, и я услышал автоматную очередь, доносящуюся сзади меня.
  
  У меня не было времени оглянуться, чтобы посмотреть, кто стрелял, и я вбежал в дверной проем справа от меня. Когда другие мои враги увидели мое появление, они попытались остановить меня, но я быстро вытащил свой второй пистолет из-за голенища ботинка и прострелил себе путь обеими руками. Я оказался в длинном коридоре и, быстро оглянувшись, увидел большую группу вооруженных русских, выходящих из-за угла улицы.
  
  Я побежал по коридору и подошел к двери в дальнем конце, в которой торчал ключ. Я открыл дверь, вытащил ключ и запер дверь с другой стороны. Затем я встал у двери, прислушиваясь к тому, как подкрадываются мои преследователи. Они начали ломать дверь. Там была давка из них, поэтому я несколько раз выстрелил из своего пистолета калибра 7,65. Вопли боли возвестили о том, что несколько из них были ранены, более одного с каждым выстрелом.
  
  Пришло время уезжать. Я пересек задний двор, перелез через стену в следующий двор и так далее. Я слышал, как мои преследователи на некотором расстоянии позади продолжали кричать. В конце концов я добрался до старого заброшенного кладбища, которое давало достаточно укрытия благодаря зарослям кустарника и большим надгробиям. Я присел за ними, когда мои преследователи прошли совсем близко. Я не хотел оставаться здесь надолго, поскольку на мне все еще не было гражданской одежды. Когда я проверил свой пистолет, я увидел, что у меня осталось всего два патрона, слишком мало для боя. Я порылся в своей сумке для сообщений, с которой по глупости не хотел расставаться, и вывернул карманы. То содержимое, которое могло бы меня идентифицировать, например, моя платежная книжка и награды, я засунул в сумку для писем и закопал в яме, которую выкопал своими руками за надгробием.
  
  Я прокрался через кладбище и увидел вдалеке несколько многоэтажных жилых домов, которые выглядели неповрежденными. Они были оккупированы, и вряд ли в этом районе происходили какие-либо боевые действия, пока оккупанты сидели в своих подвалах. Я перепрыгнул через кладбищенскую стену, вошел в одно из зданий с тыла, а затем поднялся на второй этаж и постучал в дверь. Дверь открылась, и изнутри донесся голос, где две женщины, мать и дочь, мирно разбирали постельное белье. Я сказал им, что мне нужна гражданская одежда, чтобы переодеться. ‘Но почему?’ - наивно спросила мать. "Русские ничего вам не сделают, просто выгляните на улицу. Вы можете видеть, как они мирно уводят немецких пленных’.
  
  Я предложила матери несколько ценных вещей, которые были у меня с собой, и сказала: ‘Мне нужна только старая одежда, которую ваш муж больше не носит’.
  
  Поэтому она достала мне из шкафа брюки и пиджак. Пиджак был немного великоват, а брюки немного коротковаты, но они мне вполне подошли. Я хотел выглядеть иностранцем, лучше всего поляком, поскольку немного говорил по-русски и мог сойти за поляка, плохо говорящего на нем.
  
  Но я еще не совсем закончил с этими двумя женщинами. Я не хотел менять свои специальные ботинки, но мне нужно было что-нибудь надеть на голову, потому что, как и все солдаты, я чувствовал себя полуодетым без шляпы. Когда я попросила у нее такую же, женщина сказала: "У меня только одна шляпа, и это лучшая вещь моего мужа’.
  
  ‘Хорошо, ’ сказал я, ‘ давай это сюда’.
  
  Но прежде чем она это сделала, она заметила мое обручальное кольцо и сказала, что русские снимут его с меня, если увидят, что, вероятно, было правдой, включая палец и все остальное. Эти жадные женщины разозлили меня, поэтому я решил оставить им ‘подарок’, который им не понравился бы. Я быстро засунул свой маленький пистолет за кухонный шкаф, думая, что он принесет мне больше вреда, чем пользы как гражданскому лицу. Однако я оставил две гранаты с яйцами, которые у меня еще оставались, и засунул нож в ботинок.
  
  Итак, я попрощался с двумя женщинами и вышел на улицу. Двое русских, стоявших в дверях, с любопытством посмотрели на меня. Я сразу перешел в атаку, обратившись к ним по-русски со словами: ‘Вместо того, чтобы таращиться на меня, дайте мне чего-нибудь покурить’.
  
  Поэтому они дали мне клочок газеты и немного своего крепкого табака "Махорка". Хотя я не курил, я знал, как скручивать сигарету по-русски, и доверие русских ко мне росло по мере того, как они смотрели. Затем я попросил у них прикурить и затянулся сигаретой. Я сказал им, что только что был в гостях у своей девушки, с которой до этого мог встречаться только тайком. Когда я собирался уходить, один из них пошутил, что я, должно быть, последние несколько часов был в одних трусах, так что мы расстались по-дружески.
  
  На улице теперь не было победителей и их пленников. Я засунул руки в карманы и зашагал дальше. Я прошел совсем немного, когда услышал голос позади себя. ‘Willi! Подождите минутку!’
  
  Я думал, что меня здесь никто не знает, но звонок повторился, и чья-то рука схватила меня за руку. Я сказал им по-русски, чтобы оставили меня в покое, но затем знакомый голос произнес: "Вилли, ты больше не говоришь по-немецки?’
  
  Двое людей, смотревших на меня, которые сами выглядели как бродяги, были Альфред и его товарищ, оба теперь в гражданской одежде и одеты не лучше меня. Мы отошли в сторону, чтобы не привлекать внимания.
  
  По словам Альфреда, после того, как наши пути разошлись, они пожалели, что оставили меня наедине с Мундтом, поскольку не думали, что все получится хорошо. Итак, они последовали за нами, но сначала должны были переодеться за стеной. Оба несли рюкзаки с гражданской курткой и брюками, с самого начала думая, что они им понадобятся на каком-то этапе. Таким образом, они спрятали свою форму, но в процессе потеряли нас из виду. Они нашли нас снова, только когда мы были вовлечены в тушение пожара.
  
  Для Мундта они опоздали на минуту, но стрельба из их автоматов спасла меня, остановив русских. Затем они спрятались, пока не смогли следовать по звукам погони, и именно так они снова догнали меня. Само собой разумеется, мы все были рады встретиться.
  
  Затем Альфред предложил всем нам поехать к нему домой неподалеку, где он жил со своей молодой женой. Я советовал не делать этого, поскольку его видели там в военной форме бесчисленное количество раз и его легко могли выдать русским, но он настаивал, что у него нет врагов, которые могли бы это сделать. Я все еще был настроен скептически, но темнело, и нам лучше было убраться с улиц, поскольку должен был наступить комендантский час. Итак, мы отправились.
  
  На улице было много движения. Теперь, когда люди больше не были заперты в своих подвалах, они передвигались, толкая перед собой ручные тележки и неся посылки. Они также грабили магазины, у большинства из которых, казалось, не было владельцев, чтобы остановить их. Русские как оккупирующая держава казались равнодушными и ничего не делали, чтобы предотвратить мародерство.
  
  Когда Альфред объявил, что его улица находится на следующей улице впереди, я попросил его держаться в двадцати шагах позади нас и прикрывать наш тыл в случае крайней необходимости. Он посмеялся над моей осторожностью, но согласился. Заглянув за угол улицы, мы увидели, что с одной стороны она застроена пятиэтажными зданиями, а с другой ограничена двухметровой кирпичной стеной промышленной площадки. Вдоль правой стороны улицы была припаркована колонна трехосных американских грузовиков Studebaker, в которых сквозь частично открытые навесы были видны ящики с боеприпасами. Грузовики были припаркованы вплотную друг к другу, расстояние между ними составляло всего около двух метров.
  
  Русские были настолько беззаботны, что развели костры примерно у каждого третьего грузовика и сидели на корточках вокруг, поджаривая свои деликатесы.
  
  Как раз в тот момент, когда Альфред показывал, где находится его квартира, из окна высунулась женщина, ее держали за руки русские. Она увидела нас и в отчаянии закричала: ‘Альфред, приезжай скорее! Русские...’
  
  Больше мы ничего не слышали, так как ее втащили обратно в комнату.
  
  Мы договорились, что останемся внизу, чтобы прикрывать его, но другого товарища нельзя было сдерживать, и он ворвался внутрь вместе с ним. Я крикнул Альфреду: ‘Хватай свою жену и убирайся через задний двор! Я прикрою ваше отступление!’
  
  Они вытащили автоматы из своих сумок, а я приготовил гранаты. Звук их автоматов донесся сверху, насторожив русских, сидевших на корточках у своих костров, которые начали перебегать дорогу. Они не заметили грязного цыгана, который зашел за третий грузовик и бросил гранату внутрь, а затем снова в предпоследний грузовик, прежде чем направиться к углу улицы. Не то чтобы это имело значение, потому что их время истекло.
  
  Взрывная волна отбросила меня в конец улицы, и я потерял сознание. Когда я пришел в сознание, все, что я мог видеть, было морем обломков. Взрыв уничтожил автоколонну, разрушил пограничную стену и выбил все окна и рамы на другой стороне улицы. Мой ангел-хранитель снова позаботился обо мне. Я отделался только синяками, но русских размазало по стенам. Удалось ли Альфреду сбежать, я не мог остаться, чтобы выяснить. Я захромал прочь.
  
  
  До ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА
  
  
  Теперь было по-настоящему темно, и мне нужно было найти место для ночлега и убраться с улиц, которые все еще кишели мародерами.
  
  Я обогнал пожилую женщину, тащившую полностью загруженную ручную тележку, и предложил помочь ей отвезти ее домой. Она искоса посмотрела на меня: ‘Я знаю, ты ищешь место для ночлега. К сожалению, не со мной. У меня дома две дочери, и они приходят и уходят день и ночь. Русские просто открывают дверь. Вы знаете, как это бывает.’
  
  Поэтому мне пришлось продолжать поиски. В конце концов я наткнулся на старика, который выходил из подвала магазина, безуспешно пытаясь взвалить на плечи две большие коробки. Я предложил свою помощь. Он тоже сразу понял, чего я добиваюсь. "У меня всего две комнаты, - сказал он, - но моя жена в отъезде, так что бери коробку и пойдем со мной’.
  
  Он передал мне коробку, и мы ушли, как два нагруженных осла. Русские не смотрели на нас, потому что люди, убегающие, не носят с собой коробки, как знали те наивные парни. По дороге я обнаружил, что мы везли. В коробках были банки с зеленой фасолью.
  
  ‘Я приготовлю что-нибудь поесть, когда мы вернемся домой", - сказал старик, и он так и сделал. ‘Будет лучше, если ты ляжешь на кровать с мокрой тряпкой на голове и притворишься больным. Русские обязательно скоро заглянут туда и увидят, кого я привел с собой.’
  
  Это показалось хорошей идеей, и когда вскоре после этого ко мне заглянули русские, я застонал по-русски, что у меня болит голова и что я думал, что у меня холера, из-за чего они поспешили уехать. Затем мы поужинали зеленой фасолью и подгоревшим картофелем.
  
  Ночь была полна криков насилуемых женщин.
  
  На следующее утро у меня было настоящее русское мытье кошки, которое проходило следующим образом. Я прополоскал рот драгоценной водой, затем запрокинул голову и побрызгал ею в воздух так, чтобы она попала мне на лицо, которое я затем вытер салфеткой. Старик заметил, что я все еще грязный, поэтому я повторил процесс.
  
  У нас снова была зеленая фасоль и печеный картофель. Очевидно, что таков будет рацион старика в обозримом будущем.
  
  Теперь мне нужно было разведать местность. Я спросил старика, не может ли он выделить мне пару ведер. Поскольку я не знал, вернусь ли я, я временно попрощался с ним и поблагодарил его за поддержку. Он сказал: ‘У меня пара внуков в такой же ситуации, как у вас, так что это было вполне естественно’.
  
  Я шел по улице со своими ведрами в поисках уличного насоса. Я нашел его и встал в очередь за водой, так как впереди меня было довольно много людей. Я наполовину наполнил ведра и отправился, но не обратно к старику, а сначала в квартиру Альфреда, чтобы выяснить, что случилось. С моими ведрами никто не заподозрит меня в бегстве. Было много плакатов, приказывающих всем солдатам фольксштурма, членам партии, должностным лицам и другим явиться на ближайший советский пост или быть немедленно расстрелянными.
  
  Когда я добрался до улицы Альфреда, старый русский солдат складывал останки своих бывших товарищей в ящики с боеприпасами, чтобы похоронить их. Когда я спросил его, что произошло, он сказал, что произошел несчастный случай.
  
  Под окном Альфреда лежали три мертвых тела, которые были выброшены из окна. Это были мои товарищи и жена Альфреда. Когда русский увидел, что я смотрю на них, он прокомментировал: ‘Фашисты без чувства юмора!’
  
  Я ушел со своими наполовину наполненными ведрами. Чем ближе я подъезжал к центру города, тем больше контрольно-пропускных пунктов мне попадалось. Я заметил, что они, казалось, больше интересовались теми, кто покидал центр города, чем теми, кто въезжал, что было понятно, поскольку боевые действия происходили только накануне. Впереди меня был контрольно-пропускной пункт, где проверяли документы. Я остановился и поставил свои ведра, как будто хотел отдохнуть.
  
  Затем русский полуторатонный автомобиль, их собственной примитивной конструкции, в котором не было аккумулятора и чьи стеклоочистители приводились в действие вручную, подъехал и остановился рядом со мной. Внутри было трое мужчин, тесно прижавшихся друг к другу на узком сиденье, водитель и два офицера, а рядом с ними на подножке стоял гражданский немец. Офицер снаружи ударил гражданского кулаком в лицо, обругал его и сбросил с себя.
  
  Я подумал, что это мой шанс. Я быстро подошел к машине и спросил русских, могу ли я помочь. Они были счастливы, что нашли кого-то, кто мог говорить по-русски и показать им дорогу к рейхстагу. Я сказал: ‘Я поляк и поэтому не чувствую себя здесь как дома, но я знаю дорогу к рейхстагу и могу отвести вас туда. Но там вам нечего брать’.
  
  ‘Мы просто хотим нацарапать наши имена на колоннах рейхстага. Каждый русский солдат, у которого есть ноги, направляется к этому центральному пункту, чтобы нацарапать свое имя, и если у него будет его фотография, он станет героем в России. Любой может сказать, что он это сделал, но ему нужны доказательства того, что он там был. А теперь прекрати болтать и приходи!’
  
  Я сделал это как можно быстрее и велел водителю трогаться. Мы подъехали к контрольно-пропускному пункту и проехали его без остановки. Когда мы подъехали к рейхстагу, я спрыгнул с подножки, женщина-надзиратель схватила меня и попросила помочь разобрать завалы. Я выругался на нее по-русски. Затем один из русских подошел ко мне и спросил, могу ли я воспользоваться Leica. Он каким-то образом приобрел ее, но не знал, как ею пользоваться. Я проверил камеру, есть ли в ней пленка, затем они встали перед рейхстагом, и я сделал несколько их снимков. Затем мне пришлось отдать камеру водителю, чтобы он сфотографировал меня с двумя офицерами.
  
  Им не терпелось нацарапать свои имена, поэтому я оставил их, не попрощавшись. Я хотел пройти на Фридрихштрассе, чтобы попрощаться со своими погибшими товарищами, если они все еще лежат там. Я думал, что раненых уже доставили в больницу. Неподалеку находился "Шарит" é, где во время боев было принято решение не брать на себя военные потери, чтобы сохранить свой гражданский статус, но это, вероятно, больше не имело значения.
  
  На Фридрихштрассе все еще было полно убитых, и несколько немецких военнопленных убирали их с моста Вайдендаммер. Танки-бульдозеры заталкивали сгоревшие обломки в руины, чтобы расчистить улицу.
  
  У меня по-прежнему не было документов, удостоверяющих мою личность, даже обычной татуировки с группой крови Ваффен-СС подмышкой, поскольку я пропустил ее из-за того, что нес службу в карауле, когда роте наносили татуировки.
  
  Проезжая по Фридрихштрассе на Шоссештрассе, я миновал подбитый бронетранспортер, изображение которого позже появилось во многих книгах. Чтобы не наступать на лежащих там мертвых солдат, я обошел машину с правой стороны, в которой было небольшое входное отверстие от трофейного "панцерфауста". Нескольким оккупантам удалось выбраться, но затем их скосил пулеметный огонь. Когда я добрался до места, где заканчивался наш выход, я нашел своих товарищей, лежащих вперемешку с солдатами других подразделений. Ни одна пехота не смогла продвинуться дальше, только несколько бронированных машин, которые были подбиты позже.
  
  Затем я посмотрел на руины, куда мы вытащили наших раненых товарищей. Они все еще лежали там, не раненые, а мертвые. Русские убили их выстрелами с близкого расстояния, это было очевидно. Их ограбили, вывернули карманы и забрали часы. Естественно, это меня сильно задело. Я стоял там и мог бы выть, как молодой пес, потерявший хозяина, но я почувствовал, что за мной наблюдают, и прокрался прочь по боковым улочкам, притягиваемый, как магнитом, обратно к рейхсканцелярии.
  
  Я не знаю, что побудило меня, но я прошел через Тиргартен и Потсдамскую площадь, чтобы выйти на Герман-ГöРингштрассе. Там я увидел, что стена, ограждающая участок рейхсканцелярии, была разрушена, и можно было заглянуть в сад, где лежало много мертвых. (Позже я узнал, что русские поручили саперному батальону снести стену, ожидая сильного сопротивления, и что они назвали это место ‘Садом самоубийц’ в честь множества найденных там самоубийц.) Мертвецов было особенно много вокруг бывших фонтанов в центре.
  
  Я обошел весь комплекс, как скучающая прогулочная коляска. Вход на Вильгельмштрассе также был открыт. На установленном посту я увидел сильно обугленный труп, в котором, подойдя поближе, я узнал Геббельса. Русские солдаты и иностранные рабочие стояли вокруг, делая замечания и глумясь над его трупом.
  
  Я решила отправиться в Лихтерфельде и рассказать фрау Мундт о том, что случилось с ее мужем, но, когда я приближалась к Потсдамскому мосту, передо мной возникло новое препятствие. Бульдозеры и инженеры снова делали мост проходимым, но для меня непроходимым. На контрольно-пропускном пункте требовали предъявить документы любого, кто не был российским солдатом. Я раздумывал, что делать дальше, когда полуторатонный грузовик снова пришел мне на помощь. Они заметили меня, прислонившегося к колонне, и поманили к себе. Теперь они хотели отправиться в Штеглиц и спросили меня, могу ли я помочь им найти его. "У меня есть дела поважнее, чем просто разъезжать с тобой, но поскольку никто другой не может тебе помочь, я помогу. Только это не включено!’ Сказал я, указывая на контрольно-пропускной пункт.
  
  ‘О, это мы скоро увидим!’ - сказал один из офицеров. "Поднимайтесь на борт!’
  
  Он достал свой пистолет и, когда один из часовых попросил мои документы, показал ему вынутый пистолет. ‘Тогда все в порядке", - сказал часовой и пропустил нас.
  
  Когда мы добрались до Штеглица, русские собирались поблагодарить меня и скрыться в доме. ‘Что теперь?’ Я спросил. ‘Я не завтракал и ужасно голоден, а теперь мне предстоит долгий путь обратно в город!’ Поэтому они дали мне ломоть хлеба и большой кусок бекона, и я попрощался.
  
  
  Таким же дерзким образом Рогманн, наконец, смог пробраться домой через оккупированную россией территорию, пересечь Эльбу в Магдебурге и вернуться домой к своей жене в все еще оккупированной американцами части обозначенной советской зоны в Айслебене. Здесь удача отвернулась от него. Его ликующая жена по секрету рассказала соседу о его возвращении, слух распространился, и кто-то выдал его американцам, которые схватили его еще в постели на следующее утро.
  
  После войны правительство Восточной Германии сослало Рогмана в отдаленную деревушку в горах Эрцгебирге, недалеко от чехословацкой границы, где он возобновил свою первоначальную профессию строителя.
  
  
  
  
  Приложение
  
  
  
  Насколько правдоподобен рассказ Рогманна? Хотя многое из этого звучит как сценарий последнего приключения Индианы Джонса, в военных подвигах Рогманна нет сомнений, как показывает следующая цитата, полученная из бывшего Берлинского центра документации.
  
  
  
  ЦИТАТА
  
  
  1-я танковая дивизия СС
  
  ‘Leibstandarte Adolf Hitler’
  
  SS-Panzer-Grenadier-Regiment 2
  
  
  Благодарность № 87
  За присуждение
  Немецкий крест в золоте
  НАГРАЖДЕН 8 февраля 45
  
  
  Штаб-квартира Regtl, 15 декабря 44
  
  (подпись )
  
  SS-Obersturmbannführer
  
  и командир
  
  
  Краткая основа и рекомендация вышестоящего должностного лица кандидата:
  
  Старший сержант СС Рогман, как член Лейбштандарта, принимал участие во всех боях полка на Востоке и в Италии.
  
  В битве за Росток в 1941 году он был награжден Железным крестом Первого класса за личное мужество.
  
  В зимнем сражении за Чарков в феврале–марте 1943 года он отличился в качестве командира отделения 6-й роты 2-го танково-гренадерского полка СС своей личной храбростью.
  
  Несмотря на ранение, он всегда оставался со своими людьми, пока ситуация не позволила ему обратиться за медицинской помощью. В общей сложности Р. был ранен восемь раз.
  
  9 ноября 43-го его рота, находившаяся под сильным давлением противника, получила приказ отойти на новые оборонительные позиции, которые уже были заняты основной частью батальона. По собственной инициативе Р. атаковал голову атакующих сил противника своим подразделением и отбросил их назад в ближнем бою. В результате этой контратаки рота смогла занять позиции, на которые ей был отдан приказ.
  
  19 декабря 43-го года батальону была поставлена задача прорваться через позиции противника в заросшем кустарником и редколесьем районе Коростеня и свернуть их. В 04:30 Р. получил приказ произвести рекогносцировку и найти слабое место на позициях противника. Р. выполнил свою задачу, вернувшись с пленными. Атака на эти позиции в 10 ч.00 м. увенчалась полным успехом, в результате успешного прорыва взлетно-посадочная полоса Малин-Коростень оказалась во владении батальона. Во время атаки Р. особенно отличился своим личным напором.
  
  В ночь с 21 на 22 декабря 43 года враг большими силами четыре раза атаковал наши слабо удерживаемые позиции перед Мелини. Р., который лежал перед позицией роты со своим пулеметом, благодаря своему образцовому обращению и стойкости с этим пулеметом и его людей, косил их, так что враг каждый раз был отброшен назад. В 11 ч.00 м. батальон начал атаку на Мелини, но атака была остановлена из-за вражеского обхода с фланга. И снова именно Р. со своим пулеметом предотвратил вражеский прорыв на фланге.
  
  2 января 44-го года рота перешла на новые оборонительные позиции перед Бобриком. Несколько вражеских атак были успешно отбиты, но после новой атаки противнику удалось прорваться с обеих сторон роты и окружить ее, отрезав таким образом от батальона. В 16.30 командир роты отдал приказ прорваться через вражеские позиции и восстановить контакт с батальоном. Рванувшись вперед со своими людьми, Р. уничтожил три вражеских пулеметных гнезда, тем самым пробив брешь во вражеской линии, и взял на себя защиту правого фланга. Как только рота прошла , Р. атаковал вражескую позицию и присоединился к роте с шестью пленными.
  
  5 Января 44-го года старший сержант СС Рогман со своим подразделением занимал передовую позицию, когда противник начал атаку на позиции близ Качкиана в утренние часы. Р. позволил своим позициям быть захваченными танками, а затем вступил в бой с наступающим противником. Благодаря своему хладнокровию и решительности он смог сохранить полный контроль над ситуацией, основная масса противника была уничтожена огнем винтовок и пулеметов. Затем он вступил с теми большевиками, которые прорвались на эту позицию, в ближний бой, пока район не был очищен. Мужественное поведение Р. сыграло здесь решающую роль и предотвратило внезапный прорыв противника.
  
  6 января 44-го Р. и его подразделение первыми ворвались на наши собственные позиции, которые были заняты противником близ Питки, а затем огнем подавляли сопротивление противника до тех пор, пока не стало возможным снова занять всю позицию. Р. уничтожил три вражеских пулеметных гнезда во время этого боя.
  
  В ходе тяжелых оборонительных боев к юго-западу от Проскурово противник вечером при поддержке бронетехники атаковал позиции батальона на северо-западной окраине Андреевки. Враг прорвал наши слабо занятые рубежи и закрепился на северной окраине Андреевки. Восемь вражеских танков пытались прорваться в деревню, четыре из них были уничтожены нашими собственными самоходными орудиями. Р. получил задачу установить численность противника на северной окраине Андреевки. В 2000 часов он атаковал врага штурмовым отрядом, используя внезапность противника, чтобы расколоть вражеские боевые группы. Враг бежал, оставив 20 убитых и двух пленных. Этот решительный акт позволил батальону установить новую линию безопасности на этой позиции.
  
  В 2000 часов 2 апреля 44 года Р. получил задачу начать атаку на две занятые врагом фермы близ Лосяча. Р. был первым, кто начал зачистку ферм, которые были взяты после нескольких ожесточенных боев в ближнем бою, причем врагу пришлось оставить несколько убитых на фермах. Несколько вражеских контратак, последовавших вскоре после этого, были успешно отбиты Р., пока он не получил приказ передислоцироваться на опушку леса неподалеку. Р. прикрывали передислокацию и нанесли такие тяжелые потери вражеским остриям, что враг смог беспрепятственно занять новые позиции.
  
  Во всех своих боях с врагом старший сержант СС Рогман проявил себя образцово и 1 сентября 44 года был награжден золотой застежкой для рукопашного боя. Ввиду его исключительного личного мужества и его всегда целеустремленного стремления, я считаю его достойным награды
  
  
  "Немецкий крест в золоте"
  
  
  и просим, чтобы это было присуждено ему.
  
  Комментарии командира дивизии:
  
  Старший сержант СС Рогман проявил себя как бесстрашный сержант во всех боях 1-й танковой дивизии СС ‘LSSAH’.
  
  Я прошу, чтобы его наградили немецким крестом в золоте за его исключительную храбрость.
  
  
  (подпись )
  
  Обер-лейтенант ССührer и
  
  Командир дивизии
  
  
  Комментарии 1-го танкового корпуса СС:
  
  Я одобряю эту благодарность
  
  
  (подпись )
  
  Командующий генерал
  
  Начальник группы СС и
  
  Генерал-лейтенант войск СС
  
  
  Комментарии штаба 6-й танковой армии СС:
  
  Предложение одобрено
  
  
  Дж. Дитрих
  
  Оберст-группенфюрер СС и
  
  Генерал-полковник бронетанковой армии
  
  о Ваффен-СС
  
  
  
  Эта цитата также примечательна тем, что в ней опущен важный инцидент с участием Рогмана в конце марта 1944 года. ‘Лейбштандарт’ был окружен вместе с остальной частью 1-й танковой армии близ Каменец-Подольского на западной окраине Украины, когда все их офицеры были вывезены самолетами по приказу сверху, чтобы переформировать дивизию во Фландрии. Рогманну, тогда сержанту, оставили командовать остатками своего батальона, и в конце концов он сбежал всего с шестью бойцами. Когда он вернулся с докладом в дивизию во Фландрии, его появление было совершенно неожиданным.
  
  
  
  Фотографии
  
  
  
  
  1. Советские войска за Бранденбургскими воротами.
  
  
  2. Немецкую молодежь уводят в плен.
  
  
  3. Замок Торн из-за реки Мозель.
  
  
  4. Эрих Виттор в форме младшего офицера дивизии "Великая Германия".
  
  
  5. Американские войска опрашивают погибших после боев за Ненниг близ замка Торн.
  
  
  6. Ernst Henkel in 1943.
  
  
  7. Фольксштурм во Франкфурте-на-Одере.
  
  
  8 . Замок Клессин перед битвой.
  
  
  Два немецких ‘Тигра’, уничтоженных в Клессине.
  
  
  Все, что осталось от замка Клессин после битвы.
  
  
  Мертвые немцы в своих разрушенных траншеях под Зееловом.
  
  
  9. Карл-Герман Тэмс в звании сержант-майора награжден Железным крестом второго класса.
  
  
  Первый визит Ассоциации старых товарищей ‘Мук ви’ в Силов 15 апреля 1991 года. Тэмс в плаще слева, автор - крайний справа.
  
  
  10. Майор фон Хопффгартен вновь посещает поле боя "Курмарк’ в качестве генерал-лейтенанта бундесвера в отставке.
  
  
  11. Советские танки Т-34 на поле боя.
  
  
  12 . Позиция Клессина, видимая с немецких позиций в точке 54.2. Густые деревья покрывают территорию замка в центре, а новые дома на Вухден-роуд слева.
  
  
  Хорст Цобель в боевом турне с Королевскими уэльскими стрелками в 1993 году.
  
  
  13. Танки "Сталин II" под огнем на мосту Мольтке, башни закрыты, как видно из Дипломатического квартала 29 апреля 1945 года. Дыра от подрыва обозначена отсутствующим парапетом. Два СУ-100 и Т-34/85 нацелили свои орудия на дальний берег, а в центре слева видны собачьи упряжки для эвакуации раненых.
  
  
  14. Заросший участок замка Клессин сегодня.
  
  
  15. Мемориал Вухдене в память о тех, кто пал на Рейтвейнском отроге.
  
  
  16. Герхард Тиллери в отпуске на родину в 1944 году.
  
  
  17. Hinnerk Otterstedt’s grave in Sachsendorf.
  
  
  18. Гарри Цви Глейзер в 1945 году.
  
  
  19. 40 000 солдат и гражданских лиц погибли при попытке прорыва в Хальбе.
  
  
  20. Гарри Цви Глейзер в беседе с президентом Клинтоном в Белом доме после вручения ‘Ордена Славы’ президентом Ельциным во время государственного визита.
  
  
  21. Зенитная башня зоопарка с другой стороны канала Ландвер во время демонтажа. Оснащенный четырьмя спаренными 128-мм орудийными установками и двенадцатью многоствольными 20-мм или 37-мм ‘помпонами’, этот бункер составлял ядро обороны, укрывая до 30 000 гражданских лиц.
  
  
  22. Гарри Швейцер в форме гитлерюгенда.
  
  
  23. Советские противотанковые орудия в действии в Берлине.
  
  
  24. Старший сержант СС Вилли Рогманн носит золотую застежку для рукопашного боя.
  
  
  25. Подбитый советский Т-34 напротив рейхстага на Мольткештрассе.
  
  
  26. Адольф Гитлер и молодежный лидер Артур Аксманн поздравляют гитлеровскую молодежь с наградами за храбрость 20 марта 1945 года.
  
  
  27. Советские танки пробираются сквозь завалы.
  
  
  28. Руди Авердик в звании сержанта награжден Железным крестом Второго класса в 1944 году.
  
  
  29. Руди Авердик во Франции, 28 мая 1940 года.
  
  
  30. Разбитая советская бронетехника на Шарлоттенбургерштрассе.
  
  
  31. Советские войска с фургоном panje и портретом Сталина II приближаются к задней части Рейхстага, чтобы подписать свои имена на стенах.
  
  
  32. Автор с Вилли Рогманом в Берлине в 1994 году.
  
  
  33. Постановочное поднятие ‘Красного Знамени № 5’ 150-й стрелковой дивизии сержантами М.А. Егоровым и М.В. Кантарией на заднем парапете Рейхстага днем 2 мая 1945 года. (Имперский военный музей)
  
  
  
  
  1 1 Это был предок генерала Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха, захваченного в плен под Сталинградом, который стал председателем "Бунд Дойчер Оффизьер" (Лиги немецких офицеров) и вице-президентом "Национального комитета свободной Германии", что дало начало термину "Зейдлиц-Труппен", которым нацисты называли тех немецких военнопленных, которые занимались пропагандой и даже сражались в рядах Красной армии против вермахта, хотя он полностью отмежевался от этого. себя от этой деятельности и позже был оправдан западногерманским судом после войны.
  
  
  2 2 Ханс-Ульрих Рудель специализировался на уничтожении танков с помощью оснащенных пушкой "штуковин", часто работая на высоте башни, и на его счету было уничтожено 519 советских танков и повреждено 800, а также потопление крейсера и серьезные повреждения линкора. В том же месяце он потерял ногу в бою и проходил лечение в берлинском зенитно-ракетном госпитале Zoo.
  
  
  3 1 Однако именно из-за того, что командир 11-й танковой дивизии очень сильно ощущал, что ее здесь используют не по назначению, поскольку старший состав LXXXII-го корпуса не привык иметь дело с бронетанковыми соединениями, он обратился непосредственно к инспектору танковых войск с просьбой о смене дивизии. Фактически батальон 111-го панцергренадерского полка остался позади с несколькими танками для поддержки 256-го фольксгренадерского.
  
  
  4 1 На самом деле немецкая контрбомбардировка отделила советскую пехоту от сопровождавших ее танков к тому времени, когда они достигли шоссе 112, и их продвижение остановилось сразу за Ратштоком.
  
  
  5 2 У меня есть отчет по этому поводу Герберта Тегелера, командира взвода в соседней 2-й роте, которой командует лейтенант доктор "Хоффманн", который прорвался к северу от Ратштока и в целости и сохранности вернулся в Заксендорф той же ночью.
  
  
  6 3 Они также служили дождевиками.
  
  
  7 4 Эти фундаменты обычно были из ‘фельдштейна’, валунов ледникового периода, добытых на полях, и были чрезвычайно прочными.
  
  
  8 5 Однако Саксдорф был отбит немцами и находился в их руках в качестве крупного опорного пункта до 16 апреля.
  
  
  9 6 Это был батальон почетного караула из Берлина.
  
  
  10 7 Нехватка латуни привела к появлению стальных патронов, которые приходилось защищать от ржавчины лаком, но последний плавился, когда казенная часть оружия нагревалась, и патроны прилипали. Пулеметчикам приходилось менять стволы после каждой очереди, а стрелкам - открывать затворы с помощью своих окопных инструментов - утомительное занятие, которое резко снижало скорострельность.
  
  
  11 8. По-2 был защищен от огня пехоты.
  
  
  12 9 Маршал Жуков приказал открыть огонь из всех имеющихся орудий, независимо от того, были они нацелены или нет, чтобы усилить психологическое давление.
  
  
  13 10, иначе известные как ‘Войска Зейдлица’.
  
  
  14 11 Вероятно, Гельсдорф.
  
  
  15 12 Ручное противотанковое оружие.
  
  
  16 13 Хоппегартен - знаменитый немецкий ипподром с собственными конюшнями и тренировочными площадками.
  
  
  17 14 Фольксштурм был создан указом от 25 сентября 1944 года о формировании ополчения под эгидой нацистской партии из всех мужчин в возрасте от 16 до 60 лет, способных носить оружие. Гитлерюгенд также был вооружен и эксплуатировался при защите своей страны.
  
  
  18 15 Предположительно, там, где Франкфуртер-Аллея пересекается с кольцом скоростной железной дороги.
  
  
  19 16 Официальная газета нацистской партии.
  
  
  20 Теперь Билефельдерштрассе, 17.
  
  
  21 18 Это был мост Шарлоттен через Гавел, который был серьезно поврежден, когда при переходе взорвался грузовик с боеприпасами. Хорст Цобель (см. Мост в Гольцове) возглавил прорыв здесь на бронетранспортере, организованный генерал-майором люфтваффе Сюдовом.
  
  
  22 1 Дивизия ‘Фельдхернхалле’ была единственным формированием СА (Sturmabteilung) в вермахте. Его запасной батальон был отправлен на Одерский фронт в качестве чрезвычайной меры, во многом вопреки желанию руководства СА, которое продолжало настаивать на его возвращении. В итоге в батальоне осталось всего 60 человек в строю.
  
  
  23 2 Только несколько из этих целевых зон были обозначены на местности, согласно чертежу.
  
  
  24 1 Нынешний музей Зеелова первоначально был создан правительством Германской Демократической Республики как ‘Мемориал освобождения’.
  
  
  25 2, известный как "Мистель", его целью были советские мосты.
  
  
  26 3 ‘Штайн-Стеллунг’ был подготовленной, но безлюдной главной полосой обороны.
  
  
  27 Предположительно, 4 танковых "Тигра Ausf B J" 502-го тяжелого танкового батальона СС, которые были расквартированы неподалеку. Тяжело бронированные и вооруженные 88-мм пушкой, они на самом деле были грозными боевыми машинами.
  
  
  28 5 Здесь располагался штаб XI танкового корпуса СС (см. ‘Осада Клессина’).
  
  
  29 1 Это уже существовало бы как часть ‘Штайн-Стеллунга’, второго оборонительного пояса, беспилотного и рассчитанного на то, что выжившие из первого оборонительного пояса со временем укомплектовали бы его персоналом.
  
  
  30 2 День рождения Гитлера.
  
  
  31 1 Это было началом двухдневной ‘Разведки боем’ маршала Жукова в рамках подготовки к началу ‘Операции Берлин’ 16-го. Важным фактором было завоевать достаточно территории, чтобы проложить маршруты через минные поля для главного удара.
  
  
  32 2 245-я бригада SPG и несколько танков 8-го танкового батальона действовали в этом районе.
  
  
  33 3 Своего рода парашютная вспышка, которая разбрасывает мелкие элементы для создания эффекта освещенной рождественской елки.
  
  
  34 4 Подразделения 3-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта противника.
  
  
  35 5 советских бипланов По-2.
  
  
  36 6 Капитуляция, подписанная генерал-полковником Йодлем в Реймсе.
  
  
  37 7 То, как остатки 20-й танково-гренадерской дивизии были сохранены в целости и сохранности и изолированы британцами, прежде чем позволить дивизии расформироваться, придает окраску советскому утверждению о том, что британцы рассматривали возможность использования немецких войск против Красной Армии, если возникнет необходимость.
  
  
  38 1 Вторая по значимости награда после ордена Ленина.
  
  
  39 2 Ровно пятьдесят лет спустя на этом поле боя шестидесятидевятилетний Гарри встретится со своими бывшими врагами, ‘Группой Хальбе", и среди них восьмидесятичетырехлетний командир танковой группы Ганс фон Лак, командир 125-го танкового полка 21-й танковой дивизии.
  
  
  40 1 Это был бы пистолет Sten, дешевое оружие, производимое в огромных количествах.
  
  
  41 2 MG 42 был широко известен как ‘Шпандау’ по месту своего первоначального производства.
  
  
  42 3 Крупнейшее танковое сражение Второй мировой войны произошло на Курско-Орловской дуге в июле и августе 1943 года.
  
  
  43 4 "Сиппенхафт" - это система, при которой вся семья преступника была арестована и заключена в тюрьму.
  
  
  44 5 11-я панцергренадерская дивизия СС ‘Нордланд’.
  
  
  45 6 В немецкой армии и Ваффен-СС потенциальные офицеры отбирались из рядового состава и в конечном итоге направлялись в офицерскую школу перед вводом в строй. В данном случае потенциальный офицер, проходящий службу в рядах, эквивалентных сержантскому званию (Oberjunker).
  
  
  46 7 Железный крест вручался за храбрость в порядке возрастания: Второй класс, Рыцарский крест первого класса, Рыцарский крест с дубовыми листьями, с Дубовыми листьями и мечами и с Дубовыми листьями, бриллиантами и мечами.
  
  
  47 8 Миномет "Тор" имел калибр 600 мм и ствол длиной 5,07 м, весил 120 тонн и мог производить 12 выстрелов в час на дальность до 6 800 м. По словам генерала Бокова, пишущего о 5-й ударной армии генерала Безарина, части которой штурмовали станцию Шлезишер, у них также было 2000 орудий и минометов калибра 80 мм и выше с приказом не экономить боеприпасы, поскольку они только что получили 2000 железнодорожных вагонов. Вокзал Шлезишер теперь является Остбанхоф.
  
  
  48 9 Старший инженер гарнизона.
  
  
  49 10 На пряжке ремня ваффен-СС был девиз ‘Meine Ehre heisst Treue’ (Верность - моя честь).
  
  
  50 11 Полковник СС Пайпер из 1-й танковой дивизии СС ‘Лейбштандарт Адольф Гитлер" был обвинен в убийстве американских военнопленных во время наступления "Битва за Арденну".
  
  
  51 12 Устаревший пулемет, который был заменен на MG 42 общего назначения.
  
  
  52 13 Тема памятника на советском военном кладбище в Трептов-парке.
  
  
  53 14 Прорыв Швейцера из зенитного бункера Зоопарка произошел где-то после полуночи, и его группе удалось уйти невредимой во время затишья в боях, но эти условия не действовали ни раньше, ни позже, вплоть до капитуляции на рассвете 2 мая.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"