Андрей Платонович Платонов (1899 - 1951).

Жизненный и творческий путь

Андрей Платонович Платонов был крупнейшей величиной в замечательной группе советских писателей и поэтов 1920-х годов, созданных Великой русской революции и в большинстве своем уничтоженных - либо физически, либо как писатели - сталинской контрреволюцией. Связь литературы и истории чрезвычайно наглядно прослеживается на примере его творческой биографии. Все его творчество было обусловлено двумя крупнейшими событиями русской и мировой истории 20 века - великой народной революцией 1917 - 1921гг. и ее гибелью от сил государственно-капиталистической контрреволюции. Вся сила раннего и вершинного этапов творчества Платонова обуславливалась в конечном счете произошедшем в результате Великой революции приходом народных масс в литературу, борьбой этих масс за свое полное, всеохватывающее освобождение от всех сил старого и нового деспотизма, надеждой этих масс, что революция 1917 - 1921гг. станет началом грандиозного космического переворота, победы человеческого разума и воли над темными силами энтропии и смерти. Слабость позднего творчества Платонова обусловливалась поражением революции народных масс и необходимостью приспосабливаться к возникшему в результате этого поражения строю государственного капитализма. Бедняки, пошедшие на штурм неба, были загнаны рыть котлованы под особняки новых господ, мусорный ураган истории дул с такой силой, что Андрей Платонов счел прямое противостояние ему безнадежным делом и решил переждать лучших времен, веря в терпеливую мудрость бедняков. Пойдя на капитуляцию перед сталинизмом, он сохранил жизнь, но загубил свой великий гений. Было бы лучше, если бы он поступил так, как Есенин или Маяковский - мы судить не беремся.

В отличие от большей части замечательных советских писателей и поэтов 1920-х годов, в отличие от Есенина, Клюева, Сейфуллиной и Артема Веселого, Андрей Платонов был не крестьянским, а пролетарским писателем. Более того, это был величайший пролетарский писатель в мировой литературе. Рабочее мировоззрение было для него родным и естественным. Поскольку гениальные писатели, имевшие органическое рабочее мировоззрение, в мировой литературе встречаются очень редко (кроме Платонова, можно назвать разве только - да и то с натяжками - Джека Лондона), уже это делает объяснимым интерес к его творчеству.

Чтение произведений Платонова - нелегкое дело. Это не развлечение, а напряженный умственный труд. Как в силу особенностей творческого метода Платонова, мыслившего не образами, а символами, так и в силу политической ситуации в СССР, делавшей невозможной прямое высказывание мысли, без зашифровки ее системой аллегорий, многие произведения Платонова выглядят своеобразными ребусами, причем о необходимости доискиваться смысла этих ребусов далеко не все догадываются.

Но труд по расшифровке произведений Платонова, по выяснению смысла его системы символов и аллегорий далеко не бесплоден, хотя бы потому, что мы узнаем из них, что думали и чувствовали трудящиеся люди первых десятилетий 20 века, люди, которые вопреки всевозможным мифам, были не тупоголовыми шариковыми, а борцами, изобретателями и поэтами, люди, проживавшие мучительную, но отнюдь не худшую и не бесплодную жизнь, ту жизнь, которую они, как и старик из "Горючего камня" Гайдара - писателя, кое в чем похожего на позднего Платонова - не согласились бы променять ни на какую другую...

Андрей Платонович Климентов (фамилию Платонов он возьмет себе в память своего отца) родился 20 августа (а по новому стилю - 1 сентября) 1899г. в Ямской слободе на окраине Воронежа. Его отец - слесарь и машинист Воронежских железнодорожных мастерских Платон Фирсович Климентов - был талантливым самоучкой-изобретателем, о котором не раз писали в губернских газетах, тем не менее семья жила очень бедно.

О рабочих, живших в Ямской слободе под Воронежом, советский платонововед В.А. Чалмаев пишет, что рабочий класс здесь "был весьма специфичен: это был часто еще полудеревенский люд с навыками кустарей. Этот рабочий люд даже в Воронеже был лишь малой частью огромного людского потока деревенской России".

Намного раньше, чем Чалмаев, специфику провинциальных русских рабочих начала 20 века, из которых происходил Платонов, хорошо заметил друг и политический наставник этого последнего, воронежский большевик Г.З. Литвин-Молотов. В предисловии к вышедшей в 1922г. второй книге Платонова - сборнику стихов "Голубая глубина" (первой была изданная в 1921г. 16-тистраничная брошюра "Электрификация") Г.З. Литвин-Молотов писал:

"Платонов - плоть от плоти и кровь от крови не только слесаря - отца, но и вообще русского рабочего, этого молодого гиганта, познавшего коллективную работу и машинное производство, но еще не порвавшего с деревней, голубой глубиной, большой деревней со странничком Фомой, не освобожденного от "тяги к земле"... Двойственность эта в нем, как и вообще в русском рабочем, историческая. Новый город еще не всецело завладел им, а тоска по селу, которого он с малых лет, должно быть, и не видал, от которого были оторваны его предки - это тоска отцовская, наследственная"

Эта двойственность с особой силой проявлялась в поэзии молодого Платонова. Если его публицистика эпохи гражданской войны была однозначно городской, индустриальной и природопокоряющей, то в поэзии перекрещивались городская и деревенская линии:

Динамо-машина.

Песнь глубин немых металла,

Неподвижный долгий звон.

Из железа сила встала,

Дышит миллионом волн.

Из таинственных колодцев

Вверх, на горб машины с пеньем

Вырываются потоки - там живое сердце бьется.

Кровь горячая и красная бьет по жилам в наступленье.

Ветер дует из-под крыльев размазавшихся ремней.

Мой товарищ отпускает регулятор до конца.

Мы до ночи, мы до смерти - на машине, только с ней,

Мы не молимся, не любим, мы умрем, как и родились, у железного лица.

Наши руки - регулятор электрического тока,

В нашем сердце его дышит непостигнутая сила.

Без души мы и без бога и работаем без срока,

Электрическое пламя жизнь иную нам отлило.

Нету неба, тайны, смерти,

Там вверху труба и дым.

Мы отцы и мы же дети,

Мы взрываем и творим.

Мы испуганные жили, и рожали, и любили,

Но мы сделали машину, оживили раз железо,

Душу божью умертвили,

Кожа старая с нас слезла.

И мы встали на работу к регулятору динамо,

Позабыли вечность, звезды - что не с нами и не мы.

Почерневшими руками

Смысл мы сделаем из тьмы. 

Странник.

В мире дороги далекие,

Поле и тихая мать,

Темные ночи глубокие,

Вместе мы, некого ждать.

Страннику в полночь откроешь

Друг позабытый войдет.

Тайную думу не скроешь,

Странник увидит, поймет.

Небо высоко и тихо,

Звезды веками светлы,

В поле ни ветра, ни крика,

Ни одинокой ветлы.

Выйдем с последней звездою

Дедову правду искать...

Уходят века чередою,

А нам и травы не понять.

Подобно тому, как сплав крепче входящих в него взятых по отдельности металлов, так и промежуточное положение между городом и деревней было для Платонова, как и для множества находившихся в одинаковой с ним ситуации пролетариев начала 20 века, источником не слабости, а силы. Платонов и современные ему рабочие были уже свободны от идиотизма деревенской жизни и еще свободны от идиотизма жизни городской. Они находились в маргинальном, пограничном положении между аграрно-помещичьем и индустриально-капиталистическим обществом - и именно благодаря своей маргинальности, неподвластности ни одному из этих эксплуататорских обществ были способны к восстанию против них обоих. Они уже освободились от давящей патриархальщины деревни и еще не были подчинены давящим индустриализмом города. Они пребывали между двумя мирами - и именно поэтому могли принимать лучшее из этих миров и отвергать худшее.

Давящую деревенскую патриархальщину Платонов позднее запечатлеет в "Чевенгуре" во впечатляющем образе крестьянской семьи Двановых. Ловушка городского индустриализма будет раскритикована там же в не менее впечатляющем образе машиниста-наставника, восторженного энтузиаста машин, от машины и погибшего. "Человек - это грубая тварь, а машина - страшно нежное изделие", - любил повторять машинист-наставник. В ранний период своей деятельности Платонов, как и все сторонники рабочего социализма (например, как и один из главных учителей Платонова, крупнейший марксист А.А. Богданов) разделял частично индустриалистские иллюзии машиниста-наставника, однако, в отличие от последнего, всегда ставил человека выше машины, в которой совершенно справедливо видел лишь инструмент и помощника человека.

С самого начала своей сознательной деятельности Платонов стремился к синтезу, к единству городской и сельской жизни. О природе такого синтеза он писал в предисловии к уже упомянутому сборнику "Голубая глубина":

"Между лопухом, побирушкой, полевой песнью и электричеством, паровозом и гудком, содрогающим землю - есть родство, связь, на тех и других одно родимое пятно. Какое - не знаю до сих пор, но знаю, жалостный пахарь завтра же сядет на пятиосный паровоз и будет так орудовать регулятором, таким хозяином будет стоять, что его не узнать. Рост травы и вихрь пара требуют равных механиков".

Последнее предложение как раз и объясняет характер общности зеленого поля и промышленного завода. Оба они входят в сферу человеческого опыта, человеческий труд обеспечивает единство между ними.

Рассматривая, как формировалось мировоззрение Платонова, следует указать еще на одно чрезвычайно важное обстоятельство. Воронежская губерния была отсталой аграрной областью, где до второй половины 1920-х годов были самые высокие рождаемость и смертность в России. Весьма часто случались засухи и неурожаи. Бродили разоренные погорельцы и ищущие лучшей доли переселенцы. Наступала пустыня.

В "Чевенгуре" есть замечательное по своей жути описание неурожаев и голодовок, регулярно происходивших в Воронежской губернии и вообще в царской России:   

"Через четыре года в пятый село наполовину уходило в шахты и города, а наполовину в леса - бывал неурожай. Издавна известно, что на лесных полянах даже в сухие годы хорошо вызревают травы, овощ и хлеб.  Оставшаяся на месте половина деревни бросалась на эти поляны, чтобы уберечь свою зелень от моментального расхищения потоками жадных странников. Но на этот раз засуха повторилась и в следующем году. Деревня заперла свои хаты и вышла двумя отрядами на большак - один отряд пошел побираться к Киеву, другой - на Луганск на заработки; некоторые же повернули в лес и в заросшие балки, стали есть сырую траву, глину и кору и одичали. Ушли почти одни взрослые - дети сами заранее умерли либо разбежались нищенствовать.  Грудных же постепенно затомили матери - кормилицы, не давая досыта сосать.

Была одна старуха - Игнатьевна, которая лечила от голода малолетних: она им давала грибной настойки пополам со сладкой травкой, и дети мирно затихали с сухой пеной на губах. Мать целовала ребенка в состарившийся морщинистый лобик и шептала:

-                                                 Отмучился, родимый. Слава тебе господи!

Игнатьевна стояла тут же:

-                                                 Преставился, тихий: лучше живого лежит, сейчас в раю ветры серебряные слушает...

Мать любовалась своим ребенком, веря в облегчение его грустной доли.

-                                                 Возьми себе мою старую юбку, Игнатьевна, - нечего больше дать. Спасибо тебе.

Игнатьевна простирала юбку на свет и говорила:

Да ты поплачь, Митревна, немножко: так тебе полагается. А юбка твоя ношоная - переношоная, прибавь хоть платочек ай утюжок подари...".

Человек, переживавший такое, не мог иметь иллюзий о возможности мирного и гармоничного сосуществования человека с природой - иллюзий, распространенных среди современных экологистов и прочих городских аборигенов, защищенных от природы культурой, не знающих настоящую природу, но имеющих дело с природой окультуренной, а потому не замечающих, что природа, к которой они призывают вернуться, это не настоящая, безразличная к человеку, а потому беспощадная к нему природа, но лишь аберрация окультуренной и очеловеченной природы.

Герои Платонова (чевенгурцы, крестьяне из "Родины электричества" и "Песчаной учительницы") живут в мире слабой и зачаточной культуры, а потому находятся во власти нещедрой и нежалостливой природы. Зависимость от этой власти может быть преодолена лишь путем отчаянной борьбы с природой, преобразованием дикой природы, где царствует смерть, в природу очеловеченную. Именно отказ от преобразования природы погубит чевенгурскую коммуну - главный вывод из замечательного, но мало кем понятого романа "Чевенгур" заключается как раз в том, что коммунизм невозможен как простой возврат к первобытному равенству и братству, он требует диалектического синтеза первобытного равенства со всеми достижениями человеческого разума, осуществленными в эпоху классового общества.

В одной из своих ранних статей Платонов писал:

"Приглядитесь внимательнее, она [земля] все еще так тесна и опасна для жизни, так кустарно обжита пугливым и осторожным, но таким сентиментальным жильцом, пленником своего прошлого. Она, эта ниша, темна и безвидна. По-прежнему корежит землю сохой одинокий воронежский пахарь, вымаливая дождя на свою скудную ниву. Воды весной много, но она стекает не вглубь, а в овраги ("поверхностный сток"). По-прежнему вся энерговооруженность земледельца - та же изнуренная лошадь. Доныне сказками и суевериями заговаривает он пугающее его, не дающее дождя огромное небо, доныне боится он, особенно ночью, пространства. Да заселена ли еще Земля? Человечество не распространилось на все ее пространство, а теснится в нескольких уголках".

Такой была окружавшая Платонова природная реальность, грозившая человеческой жизни и нестерпимая для человеческого достоинства, реальность, которая должна была быть изменена и преобразована. И чем труднее была эта природная реальность, тем настоятельнее была потребность в изменении ее, и тем грандиознее были мечты о преобразовании Вселенной.

Социальная реальность была не легче. В 1914г. 15-летний Андрей Климентов, старший сын в многодетной семье (у его отца было 11 детей), окончив сперва церковноприходскую, а затем городскую школу, начинает работать - помощником машиниста, литейщиком на трубном заводе, в паровозоремонтных мастерских. В том же 1914г. начинается Первая Империалистическая война. Вслед за войной приходит революция.

Для думающего молодого рабочего нет вопроса, как относиться к революции. Он полностью принимает ее, точно так же, как принимает революцию самый автобиографический из героев Платонова - Саша Дванов из "Чевенгура".

Мы не знаем, было ли хождение Саши Дванова с его приемным отцом Захаром Павловичем по партиям, в целях найти самую правильную из них, чисто художественным образом или имело под собой какие-то автобиографические основания.

"Захар Павлович искал самую серьезную партию, чтобы сразу записаться в нее. Все партии помещались в одном казенном доме, и каждая считала себя лучше всех. Захар Павлович проверял партии на свой разум - он искал ту, в которой не было бы непонятной программы, а все было бы верно и ясно на словах. Нигде ему точно не сказали про тот день, когда наступит земное блаженство. Одни отвечали, что счастье - это сложное изделие, и не в нем цель человека, а в исполнении исторических законов. А другие говорили, что счастье состоит в сплошной борьбе, которая будет длиться вечно.

-Вот это так! - резонно удивился Захар Павлович. - Значит, работай без жалованья. Тогда это не партия, а эксплуатация. Идем, Саш, с этого места. У религии и то было торжество православия".

Как легко понять, Захар Павлович и Саша в поисках правильной партии заходили сперва к меньшевикам, а затем к эсерам - и не были удовлетворены ими обоими.

"За крайней дверью коридора помещалась самая последняя партия, с самым длинным названием. Там сидел всего один властный человек, а остальные отлучились властвовать".

На вопрос Захара Павловича "Скоро конец всему наступит?" ничуть не удивившийся такому вопросу мрачный человек, в котором угадывается представитель большевиков, отвечает:

"Социализм, что ль? - не понял человек. - Через год. Сейчас только учреждения занимаем".

Захар Павлович, обрадовавшись, собирается вступать к большевикам, однако, услышав, сколько бумажной волокиты для этого надо, решает, что достаточно будет, если в партию вступит пока что его приемный сын, а сам он с год подождет.

"Саша сел писать анкету. Захар Павлович начал расспрашивать партийного человека о революции. Тот отвечал между делом, озабоченный чем-то более серьезным.

-Рабочие патронного завода вчера забастовали, а в казармах произошел бунт. Понял? А в Москве уже вторую неделю у власти стоят рабочие и беднейшие крестьяне.

-Ну?

Партийный человек отвлекся телефоном. "Нет, не могу, - сказал он в трубку. - сюда приходят представители масс, надо же кому-нибудь информацией заниматься!

-Что - ну? - вспомнил он. - Партия туда послала представителей оформить движение, и ночью же нами были захвачены жизненные центры города.

Захар Павлович ничего не понимал.

-Да ведь это солдаты и рабочие взбунтовались, а вы-то здесь причем? Пускай бы они своей силой и дальше шли.

Захар Павлович даже раздражался.

-Ну, товарищ рабочий, - спокойно сказал член партии, - если так рассуждать, то у нас сегодня буржуазия уже стояла бы на ногах и с винтовкой в руках, а не была бы советская власть.

"А может, что-нибудь лучшее было бы", - подумал Захар Павлович, но что - сам себе не мог доказать.

-В Москве нет беднейших крестьян, - усомнился Захар Павлович.

Мрачный партийный человек еще более нахмурился, он представил себе все великое невежество масс и то, сколько для партии будет в дальнейшем возни с этим невежеством. Он заранее почувствовал усталость и ничего не ответил Захару Павловичу. Но Захар Павлович донимал его прямыми вопросами. Он интересовался, кто сейчас главный начальник в городе и хорошо ли знают его рабочие.

Мрачный человек даже оживился и повеселел от такого непосредственного контроля. Он позвонил по телефону...

-Дай мне товарища Перекорова, - сказал по проволоке партийный человек. - Перекоров? Вот что. Надо бы поскорее газетную информацию наладить. Хорошо бы побольше популярной литературки выпустить... Слушаю. А ты кто? Красногвардеец? Ну, тогда брось трубку - ты ничего не понимаешь...

Захар Павлович вновь рассердился.

-         Я тебя спрашивал оттого, что у меня сердце болит, а ты меня газетой утешаешь... Нет, друг, всякая власть есть царство, тот же синклит и монархия, я много передумал...

-          А что же надо? - озадачился собеседник.

-        Имущество надо унизить, - открыл Захар Павлович. - А людей оставить без призора. К лучшему обойдется, ей-богу, правда.

-        Так это анархия!

-        Какая тебе анархия - просто себе сдельная жизнь"

Как видим, М. Горький далеко не без оснований обнаружил в "Чевенгуре" "анархическое умонастроение". Однако "Чевенгур" будет написан в 1929г., когда стало понятно многое из того, что было непонятно в период революции и гражданской войны, когда Платонов поддерживал совсем не анархистов, но большевиков.

Чтобы ответить на вопрос, почему так произошло, нужно иметь информацию о подробностях биографии Платонова данного периода, а равным образом о деятельности воронежских анархистов. Такой информации у нас нет. Куда проще объяснить, почему Платонов не примкнул к другой партии, стоявшей левее большевиков - к левым эсерам.

Левые эсеры слишком поздно откололись от правых эсеров (тех самых, которые считали, что "счастье состоит в сплошной борьбе, которая будет продолжаться вечно") и к тому же были прежде всего крестьянской партией, что не могло привлечь к ним ставшего в силу всего своего жизненного опыта ревностным приверженцем рабочего социализма Платонова.

В период революции Платонов ведет чрезвычайно бурную деятельность во всех направлениях. В 1918г. он поступает учится в железнодорожный техникум. Тогда же начинается его активное участие в общественной жизни. Он выступает на дискуссиях в Коммунистическом союзе журналистов, его статьи постоянно появляются в воронежских газетах. В 1919г. он какое-то время работает журналистом в только что освобожденном от белых Новохоперске. В 1920г. он был делегирован от воронежского союза пролетарских писателей в Москву, на Первый съезд пролетарских писателей.

Одновременно и в связи с бурной политической и публицистической деятельностью Платонов усиленно занимается самообразованием. Наибольшее влияние на формирование его взглядов оказали два мыслителя: крупнейший марксистский теоретик, приверженец рабочего социализма А.А. Богданов и чрезвычайно своеобразный философ, сторонник воскрешения мертвых естественнонаучным путем Н.Ф. Федоров. При всем том, что разделяло лидера антиленинского течения в большевизме Богданова и искренне считавшего себя православным человеком Федорова, их объединяла убежденность в возможности избавившегося от внутренних противоречий человечества одержать победу над всеми темными и бессознательными силами во Вселенной.

Круг чтения молодого Платонова вообще крайне обширен. Кроме знакомства с крупными  теоретиками пролетарской и буржуазной мысли, он критически перерабатывал и таких полузабытых сейчас мыслителей, как исследователь половой психопатологии Вейнингер и математик, доказывавший конечность Вселенной, Минковский. Теоретические занятия не были, однако же, для Платонова самоцелью, а должны были помочь ему в разработке проектов вселенского переустройства.   

Много лет спустя в рассказе "Афродита" Платонов, повествуя о автобиографическом персонаже Назаре Фомине, так будет вспоминать о этом невозвратном времени:

"Наверное, совсем иначе направилась бы жизнь Назара Фомина, если бы в минувшие дни его юности его бы не воодушевила вера в смысл жизни рабочего класса. Он бы, возможно, прожил свою жизнь более спокойно, но уныло и бесплодно; он бы имел свою отдельную участь, но не узнал бы той судьбы, когда, доверив народу лишь одно свое сердце, он почувствовал и узнал больше, чем положено одному, и стал жить всем дыханием человечества...

Советская Россия тогда только начала свою судьбу. Народ направился в великий безвозвратный путь - в то историческое будущее, куда никто еще впереди него не шествовал: он пожелал найти исполнение всех своих надежд, добыть в труде и подвигах вечные ценности и достоинство человеческой жизни, и поделиться ими с другими народами...

...Юный Назар Фомин почувствовал тогда великое немое горе вселенной, которое может понять, высказать и одолеть лишь человек, и в этом состоит его обязанность. Назар обрадовался в то время своему долгу человека: он знал наперед, что выполнит его, потому что рабочий класс и большевики взяли на себя все обязанности и все бремя человечества, и посредством героической работы, силой правильного понимания своего смысла на земле - рабочий народ исполнит свое назначение, и темная судьба человечества будет осенена истиной. Так думал Назар Фомин в юности. Он тогда больше чувствовал, чем знал, он еще не мог изъяснить идею всех людей ясными словами, но для него было достаточно одной счастливой уверенности, что сумрак, покрывающий мир и затемняющий человеческое сердце - не вечная тьма, а лишь туман перед рассветом.

Сверстники Назара Фомина, комсомольцы и большевики, были одушевлены той же идеей создания нового мира, они... были убеждены, что призваны Лениным участвовать во всемирном подвиге человечества - ради того, чтобы началось, наконец, на Земле, время истинной жизни, исполнились все надежды людей, чего они заслужили веками труда и смертных жертв, которые они оберегли в долгом опыте и терпеливом размышлении...

...Назар Фомин был человеком счастливого времени своего народа, и вначале, как многие его сверстники и единомышленники, он думал, что наступила эра кроткой радости, мира, братства и блаженства, которая постепенно распространится по всей земле.

...Назар Фомин в те времена был занят, как и его поколение людей, одухотворением мира, существовавшего дотоле в убогом виде, в разрозненности и без общего ясного смысла". 

Как видим, конечной целью революции Платонов считал осенение истиной темной судьбы человечества, начало истинной жизни, при которой будут исполнены все надежды людей, одухотворение мира и придание ему общего ясного смысла. Революция для Платонова (и он мыслил и чувствовал согласно со своей эпохой) означала начало вселенского переворота, когда человечество перестанет быть рабом могучих и слепых сил природы. Революция была для Платонова не просто экономическим и историческим, но космическим событием. Освободившееся человечество могло и должно было победить такие пережитки доразумной эпохи, как болезнь, старость и смерть. Оно могло даже уничтожить существующую неправильную вселенную, чтобы вместо нее создать другую, удовлетворяющую человеческому достоинству (над этой проблемой будет успешно работать инженер Вогулов из рассказа "Потомки солнца (Сатана мысли))":

Мы усталое солнце потушим,

Свет иной во вселенной зажжем,

Людям дадим мы железные души,

Планеты с пути сметем огнем.

Неимоверной мы жаждем работы,

Молот разгневанный небо пробьет,

В неведомый край нам открыты ворота,

Мир победим мы во имя свое.

Однако чем дальше шло время, тем все яснее становилось, что грандиозная попытка штурма неба  не удалась, что, как напишет позднее Платонов, "мастеровой воевал, а чиновник победил". В 1921г. А.П. Платонов выходит из рядов РКП(б). Нам неизвестно, до какой степени это было обусловлено его несогласием со стремительным перерождением большевистской партии из пролетарского авангарда в чиновничью касту, а до какой - причинами личного и случайного характера. Нам неизвестно также, какую позицию занимал Платонов во время внутрипартийных дискуссий гражданской войны (литературовед Н. Корниенко усмотрела, впрочем, в повести 1928г. "Сокровенный человек" следы платоновской симпатии к рабочей оппозиции). Судя по политическим статьям Платонова 1920 - 1921гг., он был убежденным сторонником рабочей самоорганизации и беспощадным критиком бюрократического вырождения большевистской партии и государственной власти, однако, в общем духе с левооппозиционными течениями внутри РКП(б) - т.е. с децистами и рабочей оппозицией - и в противовес антибольшевистским левым течениям (т.е. левым эсерам, максималистам и анархистам) считал, что это вырождение представляет собой пока  еще опасную тенденцию, а не совершившийся факт, и что большевистская партия и существующая власть могут быть исправлены изнутри.

В 1921г. была издана первая книга Платонова - брошюра "Электрификация", в 1922г. - сборник стихов "Голубая глубина". В 1921-1922гг. написаны его первые научно-фантастические рассказы. Однако в целом в первую половину 1920-х годов литературно-публицистическая деятельность временно отходит для него на второй план. Причина - возникшее во время голода 1921г. убеждение Платонова: "какая скука писать о томящихся людях, когда можно кормить их". Как напишет он в 1924г. в краткой автобиографии, "засуха 1921г. произвела на меня чрезвычайно сильное впечатление и, будучи техником, я не мог уже заниматься созерцательным делом - литературой". В 1921 - 1922гг. Платонов работает председателем Чрезвычайной комиссии по борьбе с засухой в Воронежской губернии, с мая 1923г. он - губернский мелиоратор в Воронежском губземуправлении и заведующий работами по электрификации сельского хозяйства.

В феврале 1926г. на Всероссийском съезде мелиораторов был избран в ЦК Союза сельского хозяйства и лесных работ (т.е. профсоюза работников сельского хозяйства, объединявшего тогда госслужащих в этой области, работников совхозов и  часть батраков). В июне 1926г. переезжает в Москву. Там вскоре вступает в конфликт со своим начальством, которое увольняет его с работы. Осенью 1926г. назначен заведующим отделом мелиорации Тамбовской губернии и уезжает в Тамбов.

Тамбов славился бюрократизмом местной власти еще со времен гражданской войны, когда этот бюрократизм толкнул тамбовское крестьянство на восстание ("антоновщина"). Столкновение с тамбовским бюрократизмом довело психику Платонова до полного расстройства: у него начались кошмары и галлюцинации. Столкнувшись на собственном опыте с чугунной  бюрократической реальностью, Платонов почувствовал потребность в осмыслении, почему все пошло не так, как мечталось. Эта потребность в осмыслении окружающей действительности, совершенно расходящейся с грандиозными надеждами эпохи гражданской войны, привела Платонова в художественную литературу.

В марте 1927г. он возвращается в Москву (отметим, что у Платонова была жена Мария Александровна, послужившая прототипом "песчаной учительницы" Марии Нарышкиной, и сын Платон). Занятый поисками жилья и работы, испытывающий жуткие материальные затруднения, Андрей Платонов, движимый мощной  страстью познания, пишет в это время такие шедевры, как "Эфирный тракт", "Родина электричества", "Ямская слобода", "Эпифанские шлюзы", "Песчаная учительница", "Город Градов" и "Сокровенный человек". Прославление революции, пробудившей широкие массы задавленного прежде народа к сознательной жизни ("Ямская слобода" и "Сокровенный человек") соединяется с беспощадной критикой давящей народ системы государственного деспотизма, будь это стародавний деспотизм Петра Первого, как в "Эпифанских шлюзах" или новейший СССРовский деспотизм, как в "Городе Градове" (прототипом Градова послужил Тамбов). Все эти произведения, наряду с научно-фантастическими рассказами и рассказами о изобретателях, написанными в начале 1920-х годов, могут быть отнесены к первому периоду творчества Платонова, к его восхождению на вершину.

Вершинный период творчества Платонова приходится на 1929 - 1932гг, на время окончательного утверждения в СССР системы государственного капитализма.  Большая часть произведений Платонова этого периода ("Усомнившейся Макар", "Котлован", "Ювенильное море", "Впрок") представляют собой беспощадную критику задавившей народную революцию бюрократической контрреволюции, тогда как наиболее значительное и известное произведение вершинного периода творчества Платонова, роман "Чевенгур" представляет собой размышление о внутренних причинах поражения народной революции.

Изданный в 1929г. и вызвавший погромную истерию сталинских идеологов рассказ "Усомнившейся Макар" не представлял собой уникального явления в литературе того момента. Он стоит в одном ряду с "полурассказом" "Босая Правда" Артема Веселого, с "Красным деревом" Бориса Пильняка, с антибюрократическими пьесами Маяковского, а если считать советской литературой не только русскоязычную литературу, но литературу всех народов СССР, то и с такими произведениями украинских писателей и поэтов, как "Санаторная зона" и "Иван Иванович" Мыколы Хвылевого, пьесы "Зона" (ударение на последнем слоге - речь идет о южном ветре с моря) и "Народный Малахий" Мыколы Кулиша, некоторые стихотворения Васыля Эллан-Блакытного и Ивана Багряного. Все эти авторы, верные делу революции, предъявляли от ее имени счет к существующей действительности, и убедительно показывали, что эта действительность с ее социальным неравенством, бюрократическим всевластием и бесправием народных масс является прямой противоположностью тому всеохватывающему освобождению, за которое рабочие и крестьяне проливали свою и чужую кровь в 1917 - -1921гг. Герои "Босой правды" задаются вопросом: "За что мы воевали - за власть Советов или за власть кабинетов?", и в унисон им Платонов пишет "Мастеровой воевал, а чиновник победил". Платонов видел факт победы чиновника, но оценивал его с точки зрения мастерового.

В "Усомнившемся Макаре" Платонов, как и многие последующие критики советского бюрократического капитализма, апеллирует против него к подлинному Ленину. Герои рассказа, крестьянин Макар и рабочий Петр, попав в "душевную больницу" (как и "народный Малахий" Мыколы Кулиша - поэтическая манера этого крупнейшего украинского драматурга 1920-х годов имеет такой же символически - аллегорический характер, как и поэтическая манера Платонова), читают там последние работы Ленина, те самые, в которых он предостерегал против растущей бюрократизации госаппарата:

"-Наши учреждения - дерьмо, - читал Ленина Петр, а Макар слушал и удивлялся точности ума Ленина. - Наши законы - дерьмо. Мы умеем предписывать и не умеем исполнять. В наших учреждениях сидят враждебные нам люди, а иные наши товарищи становятся сановниками и работают как дураки...

...Побольше надо в наши учреждения рабочих и крестьян - читал дальше рябой Петр. - Социализм надо строить руками массового человека, а не чиновничьими бумажками наших учреждений. И я не теряю надежды, что нас когда-нибудь за это поделом повесят...

-Видал? - спросил Макара Петр. - Ленина - и то могли замучить учреждения, а мы ходим и лежим. Вот она тебе, вся революция, написана живьем...".

Впрочем, политические условия СССР 1929г. делали уже невозможной публикацию в подцензурной печати откровенных политических выводов. Поэтому "Усомнившейся Макар", как и "Ревизор" Гоголя, заканчивается благодетельным вмешательством высшего начальника, который помог народу справиться со средними начальниками. Верил ли Платонов в подобное благодетельное вмешательство, подлежит большим сомнениям.

"...Выше их приняли, потому что там была тоска по людям и по низовому действительному уму.

-Мы - классовые члены, - сказал Петр высшему начальнику. - У нас ум накопился, дай нам власть над гнетущей писчей стервой.

-Берите. Она ваша, - сказал высший и дал им власть в руки.

С тех пор Макар и Петр сели за столы напротив Льва Чумового [тип бюрократа] и стали говорить с бедным приходящим народом, решая все дела в уме - на базе сочувствия неимущим. Скоро и народ перестал ходить в учреждение Петра и Макара, потому что они думали настолько просто, что и сами бедные могли думать и решать так же, и трудящиеся стали думать сами за себя на квартирах.

Лев Чумовой остался один в учреждении, поскольку никто письменно не отзывал его оттуда. И присутствовал он там до тех пор, пока не была назначена комиссия по делам ликвидации государства. В ней тов. Чумовой проработал 44 года и умер среди забвения и канцелярских дел, в которые был помещен его госум".

Несмотря на подобную идиллическую концовку (на самом деле она больше походила на сатиру на то, как представлялось отмирание государства в официальной пропаганде), "Усомнившейся Макар" вызвал шквал негодования среди сталинистских идеологов. Один из них, Л. Авербах, в своей опубликованной в "Правде" 3 декабря 1929г. статье "О целостных масштабах и частных Макарах" писал:

"Писатели, желающие быть советскими, должны ясно понимать, что индивидуалистическая распущенность и анархонигилистическая фронда чужды пролетарской революции никак не меньше, чем прямая контрреволюция с фашистскими лозунгами. Это должен понять и Платонов".

История с "Усомнившемся Макаром" сделала окончательно невозможной публикацию крупнейшего произведения Платонова - романа "Чевенгур" (хотя уже упомянутый воронежский большевик Г.З. Литвин-Молотов, являвшийся тогда директором издательства "Молодая гвардия", пытался помочь Платонову в публикации "Чевенгура" и своей волей довел дело до верстки). Из "Чевенгура" в 1929г. была опубликована лишь первая часть - как самостоятельная повесть "Происхождение мастера".

В этой первой части "Чевенгура" в символической форме дается история общественных формаций человеческой истории, оцениваемых с точки зрения их соответствия полноценной человеческой жизни. Бобыль первых страниц "Чевенгура", живущий собирательством, символизирует первобытное человечество. Оно свободно и по своему привлекательно, но полностью зависимо от внешней природы, которой по - настоящему не знает. В итоге бобыль умирает, съев ядовитую ящерицу, а действие переносится в патриархальную крестьянскую семью Двановых. Здесь уже произошел переход к производящему хозяйству, однако сохраняется зависимость от стихийных сил природы, раз в несколько лет происходят страшные неурожаи, от которых мрут малые дети, а в условиях борьбы за существование неизбежно появляются такие деятели, как Прошка Дванов, разрушающие общинно - патриархальные порядки. Поэтому главные герои первой части "Чевенгура", Захар Павлович и Саша Дванов, сперва очаровываются новым этапом человеческой истории - капиталистическим индустриализмом, певцом которого выступает машинист - наставник - тип городского рабочего, уже потерявшего все связи с деревней и тягу к гармонической полноценной жизни. В конце концов машинист - наставник гибнет от столь любимой им машины, и капиталистический индустриализм оказывается Молохом, пожирающим своих собственных детей. Захар Павлович и Саша, типичные интеллигентные рабочие своей эпохи, убеждаются, что нужно переделать мир так, чтобы машина не становилась хозяином над человеком, чтобы человеческие разум и воля возобладали над темными силами природы и общества...

Основная часть "Чевенгура" - история чевенгурской коммуны- считается обыкновенно в литературоведении пародией на сталинизм и/или на идеи самого Платонова эпохи гражданской войны, на его планы преобразования и очеловечивания природы. Однако внимательное чтение "Чевенгура" убедительно доказывает, что подобные распространенные представления не имеют ничего общего с действительностью.

Сталинизм был не скоплением внеисторических ужасов, а системой, осуществившей буржуазную модернизацию России, режимом, проведшим первоначальное накопление капитала. Община, основанная чевенгурцами, не имеет с первоначальным накоплением капитала ничего общего.

Сталинизм с его чиновничеством, индустриализацией, культом труда и промышленного накопления чрезвычайно далек от порядков безначального Чевенгура, отказавшегося от всякой иерархии и от всякого труда, отрекшегося от производства прибавочного продукта, уничтожившего имущество во имя товарищества и тем самым вернувшегося, по сути дела, в первобытное, не послеклассовое, а доклассовое состояние. Тем самым Чевенгур противоположен и идеям молодого Платонова. Если Платонов в своих публицистических статьях периода гражданской войны выступал за преобразование мира силами человеческого разума и труда, то чевенгурцы, по сути дела, отказались от преобразования мира своими собственными силами, понадеявшись, что он изменится силами магии. Чевенгурцы, сами того не зная, близки к идеям древнекитайского философа Лао Цзы, призывавшего к возврату к первобытнообщинному строю и отказу от письменности, но никак не к идеям Богданова, Федорова и молодого Платонова.

Революция чевенгурцев не является революцией городского пролетариата. Единственный настоящий городской рабочий среди чевенгурцев - это слесарь Гопнер, но отношение этого последнего к идее о построении коммунизма в отдельно взятом Чевенгуре резко отрицательное (точно так же, как отношение к этой идее интернационалиста Копенкина). В то же время чевенгурская революция - это и не "Третья революция" трудового общинного крестьянства (для сторонника рабочего социализма Платонова этот класс остается чужим и не особенно симпатичным, что показывается его трактовкой в эпизоде из "Чевенгура", когда Дванов и Копенкин попали в засаду "бандитов", т.е. крестьянских повстанцев). Чевенгурская революция - это революция маргинальных элементов деревни, выбитых из сельскохозяйственного труда помещичьей эксплуатацией и изнурительной войной.

В "Чевенгуре" Платонов объективно изображает соотношение социальных сил народных низов в эпоху революции - слабость и малочисленность городского пролетариата в российской провинции и его распыление в результате революции, возвращение рабочих назад в деревню. Убежденный сторонник рабочего социализма, Платонов не идеализировал ни "Третью революцию" общинного крестьянства, ни революцию беднейших слоев деревни. Вследствие своего мировоззрения, он не смог увидеть сильных сторон крестьянской революции, зато увидел ее слабые стороны. Причиной поражения народных масс в Великой русской революции было то, что так и не реализовался настоящий, прочный и устойчивый, союз городского пролетариата и крестьянства - таков вывод, который можно сделать из "Чевенгура".

Чевенгурцы отказались от борьбы за победу во всемирном масштабе (здесь - и только здесь - можно увидеть в "Чевенгуре" критику идей сталинизма - а именно идеи о возможности построения социализма в отдельно взятой стране), вместо подчинения человеческому разуму темных сил природы и истории они решили изолироваться от истории и понадеялись на возможность гармоничного сосуществования с природой. В результате сперва умерла от болезни самая юная комунарка - маленькая девочка, и для Копенкина, для которого, как и для самого Платонова, коммунизм был прежде всего победой над смертью, это стало доказательством мнимости чевенгурского "коммунизма". Вслед за этим чевенгурская коммуна была уничтожена вторгнувшейся враждебной внешней силой - загадочными "казаками и кадетами на лошадях", в которых можно видеть и силы старой, и силы новой контрреволюции (напомним, что во время сталинской "коллективизации" были уничтожены не только крестьянские единоличные хозяйства, но и крестьянские коммуны - которые, вопреки мифам, объединяли не столько деревенских лодырей, сколько крестьян-энтузиастов, что показывают, например, коммуны крестьян-толстовцев).

В "Чевенгуре" Платонов не отказывается от своих представлений начала 1920-х годов о коммунизме как о преобразовании Вселенной силами освободившегося от внутренних противоречий человечества, но, напротив, убедительно показывает, что всякое стремление понимать под коммунизмом что-то меньшее с неизбежностью обрекает подобный микро-"коммунизм" на гибель от неподконтрольных ему исторических и природных сил.

Событиям сталинского "великого перелома", индустриализации и коллективизации посвящены такие произведения Платонова, как "Котлован", "Ювенильное море" и "Впрок".

В "Котловане" "раскулачиваемый" крестьянин говорит раскулачивателям:

"Ну, что ж, вы сделаете изо всей республики колхоз, а вся республика-то будет единоличным хозяйством...Ликвидировали?...Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что в социализм придет один ваш главный человек!".

Этому "главному человеку" и будет, надо полагать, принадлежать вся республика, ставшая его "единоличным хозяйством".

Как и в "Чевенгуре", поражение коммунистических претензий индустриализации демонстрируется в "Котловане" через смерть маленькой девочки - Насти. Для Платонова коммунизм был победой жизни над смертью, в противном случае это - не коммунизм.

Заканчивается "Котлован" так:

"Погибнет ли эсесесерша подобно Насте или вырастет в целого человека, в новое историческое общество? Это тревожное чувство и составило тему сочинения, когда его писал автор. Автор мог ошибиться, изобразив в смерти девочки гибель социалистического поколения, но эта ошибка произошла лишь от излишней тревоги за нечто любимое, потеря чего равносильна разрушению не только прошлого, но и будущего".

"Ювенильное море (Море юности)" представляет собой другое крупнейшее произведение Платонова на тему сталинской индустриализации. Один из главных героев повести, инженер Вермо, глядя на любимую им женщину - Босталоеву, "думал, сколько гвоздей, свечек, меди и минералов можно химически получить из тела Босталоевой. "Зачем строят крематории? - с грустью удивился инженер. - Нужно строить химзаводы для добычи из трупов цветметзолота, различных стройматериалов и оборудования!"".

Если коммунизм был для Платонова превращением мертвого в живого, то сталинская индустриализация вела к превращению живого в мертвое - а потому была противоположностью коммунизму.

"Котлован" и "Ювенильное море" не были опубликованы при жизни Платонова. "Бедняцкая хроника" (такое жанровое определение дал этой повести сам Платонов) "Впрок" была напечатана в 1931г. в журнале "Красная новь" и вызвала новый шквал критики против Платонова. Стоять на высоте противоборства с эпохой у него больше не было сил. Оставалось либо погибнуть, либо капитулировать, примириться со сталинизмом, найдя в нем какие-то положительные стороны, и ждать лучших времен. Вершинный период творчества Платонова, приходящийся на его противостояние сталинскому "великому перелому" 1929 - 1933гг., подходил к концу, приближался последний период творчества Платонова - период печального и мучительного спуска с достигнутой вершины.      

Хотя уже 1 февраля 1932г. Платонов на собрании советских писателей выступил с покаянной речью, где говорил о "прогрессивно нарастающей ошибочности" в своем творчестве и даже о том, что критика недооценила масштабов "вредоносности" его произведений, настоящий перелом в его творчестве, обусловленный его капитуляцией перед сталинизмом, приходится на более позднее время - а именно, на 1934гг. В 1932г. Платонов еще пишет трагедию "14 красных избушек", где в аллегорической форме говорит о голоде, поразившем деревню после "коллективизации".

Капитуляция Платонова перед сталинизмом нашла выражение и объяснение в его написанных в 1934г. рассказах "Мусорный ветер" и "Такыр", и в изданной позднее, в 1938г., но по поставленной проблематике образующей единство с рассказом "Такыр" повести "Джан".

Окружающая действительность была столь невыносима, что перед Платоновым, как и перед всеми вышедшими из революции советскими писателями, стоял выбор: либо погибнуть, либо согнуться, пойти на капитуляцию перед действительностью, что было тем проще из-за того, что масштабы проделанной сталинизмом прогрессивной буржуазной модернизации были столь значительны, что порождали искушение закрыть на кровавый, антагонистический и исключительно буржуазный характер этого прогресса. Те, кто не хотел гнуться, либо погибали в сталинских тюрьмах либо пускали себе пулю в лоб -как застрелились Маяковский и гениальный украинский писатель и публицист Мыкола Хвылевой. Единственный (и то вовсе не обязательно ведущий к желаемому результату) путь к спасению состоял в примирении с действительностью, в том, чтобы видеть в этой действительности только прогресс и закрыть глаза на антагонистический и кровавый характер этого прогресса и на мучения его жертв.

Как уже было сказано, объяснение причин платоновской капитуляции перед действительностью можно найти прежде всего в его произведениях "Мусорный ветер", "Такыр" и "Джан".

"Мусорный ветер" повествует о ужасах фашизма в гитлеровской Германии, причем этим ужасам в качестве положительного идеала противопоставляется сталинский СССР. В подобном подходе Платонов был не одинок. Очень многие левые западные интеллигенты закрывали глаза на то, что им не нравилось в сталинском СССР, считая этот последний единственным оплотом против фашизма. Более того. Приход Гитлера к власти привел к капитуляции перед сталинизмом последних крупных деятелей большевистской антисталинской оппозиции (кроме Троцкого). Раковский, Муралов и Сосновский почувствовали потребность капитулировать перед ненавистным им Сталиным, чтобы защитить от фашизма государство, которое они продолжали считать рабочим и своим.

Если в "Мусорном ветре" действие происходит в Германии, то в рассказе "Такыр" и повести "Джан" оно разворачивается в Средней Азии. В марте 1934г. Платонов в составе группы советских писателей поехал в творческую командировку в Туркмению. Итогом этой поездки и стали "Такыр" и "Джан". В этих произведениях Платонов описывает прогрессивные буржуазные преобразования, проделанные сталинизмом в Средней Азии, слом там старого патриархального деспотизма. То, что этот старый деспотизм, ломаемый не снизу, а сверху, всего-навсего заменялся новым деспотизмом, в который, как показала последующая история Средней Азии, в практически нетронутом виде вошли главные элементы деспотизма старого, на это Платонов - сознательно или бессознательно - закрывал глаза.

Подробное и осознанное обоснование своего примирения с действительностью Платонов дает - в зашифрованной форме - в своих литературно-критических статьях, опубликованных в 1937-1940гг. в различных журналах, прежде всего в журнале "Литературный критик". Много лет спустя после смерти Платонова эти статьи будут изданы как отдельный сборник "Размышления читателя".

Журнал "Литературный критик" выходил под редакцией других весьма известных капитулянтов перед сталинизмом - марксистских философов и литературоведов Георга Лукача и Михаила Лифшица, угробивших в СССР подлинное историко-материалистическое литературоведение, окрещенное ими "вульгарным социологизмом". В обоснование своей капитуляции перед сталинизмом Георг Лукач - очень известный венгерский марксистский философ, проживавший в то время в СССР - написал весьма объемистый труд под названием "Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества". В этом труде он заявлял, что друг молодости Гегеля, гениальный немецкий поэт Гельдерлин, не пожелавший смириться с невыносимой немецкой действительностью, оставшийся непримиримым революционером и потому сошедший в конце концов с ума, так как не мог ни изменить невыносимую действительность, ни примириться с ней, был глубоко неправ, тогда как Гегель, обнаруживший в этой невыносимой действительности некие разумные стороны, показал себя великим умницей, поскольку сумел по крайней мере внести большой вклад в познание этой действительности. В общественной мысли СССР все дискуссии о актуальных политических проблемах могли вестись только в очень завуалированной форме, и своей поддержкой выбора Гегеля против выбора Гельдерлина Лукач на самом деле оправдывал свой выбор - капитуляцию перед сталинизмом - против выбора тех революционеров, которые остались непримиримыми врагами сталинизма, в котором они совершенно справедливо видели препятствие к освобождению человечества. Среди этих непримиримых революционеров был, например, немецкий марксист Карл Корш, в начале 1920-х гг. вместе с Лукачем предпринявший грандиозно задуманную, но кончившуюся неудачей попытку реформации марксизма и в конце 1930-х годов являвшийся убежденным врагом сталинской системы госкапитализма и приверженцем "коммунизма рабочих Советов".

Лукач утверждал, что примирившись с действительностью, Гегель смог по крайней мере ее правильно понять. Об уровне понимания самим Лукачем сталинизма свидетельствует сделанное им много лет спустя -причем все эти годы с 1929 по 1956 Лукач оправдывал все выверты сталинской политики - утверждение, что сталинизм, оказывается, сделал не одну ошибку, а целый ряд ошибок. Корш, который не выискивал случайные ошибки у Сталина, а видел в Сталине вождя класса государственной буржуазии, успешно действующего в интересах этого класса, смог понять сталинизм куда лучше.

Отступление о Лукаче, с которым в конце 1930-х годов Платонов активно сотрудничал и позиции которого по вопросам литературы и эстетики в то время разделял, понадобилось нам для того, чтобы показать, что Платонов был не единственным капитулянтом перед сталинизмом и что во всех случаях подобная капитуляция вела к творческой деградации.

В 1937г. в СССР широко отмечалась столетняя годовщина гибели Пушкина. Поскольку Пушкин - как и Гегель, как и Лукач с Платоновым - совершил в свое время капитуляцию перед действительностью, после поражения восстания декабристов пошел на примирение с режимом царской России, для Платонова это стало поводом объяснить причины своей капитуляции перед сталинизмом. В опубликованной в Љ1 за 1937г. "Литературного критика" статье "Пушкин - наш товарищ" Платонов писал:

"Зверство всегда имеет элемент комического; но иногда бывает, что зверскую, атакующую, регрессивную силу нельзя победить враз и в лоб, как нельзя победить землетрясение, если просто не переждать его".

Как напишет один из лучших исследователей творчества Платонова, Л.А. Шубин, главный смысл статьи "Пушкин - наш товарищ" состоял в прославлении того "таинственного, безмолвного большинства человечества, которое "терпеливо и серьезно исполняет свое существование"".

Попытка трудящегося человечества перестать быть "терпеливым и безмолвным" была утоплена в крови, оставалось либо героически погибнуть, либо терпеливо пережидать, когда кончится землетрясение и наступят лучшие времена.

Кроме Лукача и Платонова, на капитуляцию перед сталинизмом пошел, в частности, гениальный украинский поэт Павло Тычина, ставший в итоге этой капитуляции премированным сталинским виршеплетом, о творчестве которого среди украинских школьников эпохи СССР ходила следующая присказка:

"Лучше съесть кирпичину,

Чем читать Павла Тычину".

Украинский марксист-диссидент Леонид Плющ напишет о трагедии Павла Тычины так:

"В тюрьме [где диссидент Плющ сидел в брежневские годы] мне попал в руки двухтомник Тычины. Чудесная музыка "Солнечных кларнетов". Образ матери, Мадонны, которая благословляет гибнущую Украину. Потом перед Тычиной встает вопрос - что нужно народу - его сонеты и октавы, или хлеб? Гений мучается и выбирает обыкновенный хлеб, ускоренную коллективизацию, отрекается от красоты ради хлеба. Но коллективизация принесла невиданный ранее голод ... и аресты тех, кто протестовал. Страх перед тем, что происходит, заставляет бывшего гения зажмурить глаза, ослепить самого себя и петь гимны террору.

Вот его страшное "Прометею":

"Рванул все к черту, аж камень закричал

Ведь подавил людей, своих и чужих

Без счета...

Смотрю теперь на кровь,

На корчи тела, на руины.

Заплакать? Себя убить?

Чтобы снова орлы? Чтобы снова тираны?

О! Нет!

Пойду творить новую жизнь

Пускай по трупам -

Сам!".

Певец красоты и солнца становится певцом террора, романтизируя ЧК, ГПУ, Сталина. А потом и на это не хватило таланта - стал министром [культуры УССР], рифмоплетом.

В этой системе талант гибнет, если не сопротивляется требованиям власти".

Платонов и Тычина были очень разными художниками и особенности их биографии в сталинском СССР протекали весьма по-разному. Тычина станет официозным поэтом и министром культуры УССР, Платонов до конца своей мученической жизни будет находится под подозрением и останется писателем, властью не уничтожаемым, но нелюбимым. В 1936г. Платонов напишет рассказ "Бессмертие" с прославлением "железного сталинского наркома" Кагановича, однако романтизации органов сталинской государственной власти в его позднем творчестве намного меньше, чем в позднем творчестве Тычины. С середины 1930-х годов Платонов уйдет в описание частной жизни, а патетический патриотизм появится в его творчестве только во время войны. Однако при всем, что различало русского гениального писателя Платонова и украинского гениального поэта Тычину, оба они, по приблизительно схожим соображениям, пошли на капитуляцию перед сталинизмом, и оба они вследствие этого загубили свой великий гений.

Несмотря на капитуляцию Платонова перед сталинизмом, жизнь его не была усыпана розы, но напротив, утыкана терниями. В мае 1938г. за антисталинские разговоры будет арестован его 15-летний любимый и единственный сын Платон. В начале 1941г. сын Андрея Платонова будет освобожден из лагеря - благодаря ходатайству Михаила Шолохова, с которым у Андрея Платонова были очень дружеские отношения. Но здоровье Платона Платонова будет подорвано пребыванием в лагере, и он умрет в 1943г., на 8 лет раньше своего отца.

Коль скоро речь зашла о отношениях Платонова с Шолоховым, следует упомянуть гипотезу некоторых современных исследователей, что неоконченный роман "Они сражались за родину" был написан на самом деле Платоновым, а не Шолоховым. Поскольку этот вопрос связан в первую очередь с биографией Шолохова, а не Платонова, подробно останавливаться на нем мы не считаем нужным.

Как уже было сказано, в своих рассказах второй половины 1930-х годов ("Фро", "Река Потудань" и другие) Платонов уходит от ужасов общественной жизни в сферу частной жизни, остававшуюся, как он ошибочно надеялся, последним прибежищем свободы. Идиллия частной жизни, описываемая в разгар сталинского террора, становилась лицемерным прикрытиемсталинского террора. Как мягко по форме, но жестко по существу напишет один из платонововедов, Г.С. Бочаров:

"...Это доверие Платонова к целесообразности происходящего в мире в 1930-е годы сказывалось у него (особенно в публицистике) известным прекраснодушием, стремлением принять и оправдать действительное как разумное". 

Капитуляция Платонова перед действительностью была сдачей противнику, силы которого столь велики, что борьба против него кажется столь же невозможной, как и борьба одного человека против обрушивающейся на него скалы, капитуляция в надежде дождаться времени, когда господствующая сегодня злая сила исчезнет. Но капитуляция остается капитуляцией, а не переходом от наивного утопизма к трезвому реализму (а именно таким переходом считали многие советские литературоведы платоновскую прозу второй половины 1930-х годов). Капитуляция не может быть победой. Человек, не желающий прислуживать дракону из-за голых страха и выгоды, но боящийся погибнуть в схватке с драконом, должен выработать систему самооправдания, чтобы прислуживать дракону за совесть, а это неизбежно деформирует не только его совесть, но и внутренний мир вообще.

С начала 1942г. Платонов работает военным корреспондентом в действующей армии. Его многочисленные рассказы военных лет представляют собой некритическую одномерную апологетику в духе официальной пропаганды. Так, в рассказе "Неодушевленный враг" ведут беседу засыпанные в траншее советский и немецкий солдат. Советский солдат спрашивает:

"...отчего ты такой непохожий на человека, отчего ты нерусский?

-Я нерусский потому, что рожден для власти и господства под руководством Гитлера...", - отвечает немецкий солдат и продолжает:"...Я не сам по себе, а весь по воле фюрера".

 Вместо того, чтобы, как подобает советскому человеку, сказать, что наш вождь куда круче вашего фюрера, советский солдат начинает учить немецкого солдата свободомыслию:

"-А ты бы жил по своей воле, а не фюрера!".

Кончается беседа так, как и следовало ожидать. Советский солдат убивает немецкого солдата по имени Рудольф Вальц:

"Маленький комар-полуночник сел на лоб покойника и начал понемногу сосать человека. Мне это доставило удовольствие, потому что у комара больше души и разума, чем в Рудольфе Вальце...Я понимал, что и комар, и червь, и любая былинка - это более одухотворенные, полезные и добрые существа, чем только что существовавший живой Рудольф Вальц. Поэтому пусть эти существа пережуют, искрошат и иссосут фашиста: они совершат работу одушевления мира своей кроткой жизнью".

Учитывая то, что большую часть гитлеровской армии составляли не сознательные фашистские изверги, а несчастные жертвы фашизма, прославление убийства их и отождествление немцев с фашистами (а здесь Платонов не отличался от всех советских литераторов и публицистов военных лет) вело к разжиганию розни между народами, розни, выгодной только всевозможным вождям и фюрерам.

В написанном уже после войны, в 1946г., рассказе "Возвращение" капитан Иванов, вернувшись с войны, узнает, что без него его жена один раз ему изменила. И хотя сам капитан Иванов перед возвращением к жене успел сойтись с девушкой Машей, а затем бросить ее, он страшно возмущен поведением жены и собрался было уйти от нее, однако вернулся, пожалев своих детей. "Что дозволено мужу, недозволено жене", - такова совершенно сталинистски-домостроевская мораль рассказа.

Однако и рассказ "Возвращение", прославлявший действительность в форме изощренной, а не примитивно-лубочной, встретил разносную реакцию критики. После этого несколько книг и сборников Платонова не проходят цензуру. Единственным прибежищем для него остаются детские газеты и журналы. В 1947г. в обработке Платонова изданы башкирские народные сказки, в 1949г. - сборник сказок "Волшебное кольцо". Таким образом, в конце своего творческого пути Платонов, начавший свою работу - как и вся советская литература, с космическим размахом, оказался  вынужден уйти даже не в мир частной жизни, как во второй половине 1930-х годов, а в мир самого первичного сознания - в мир детства и сказки.

В самом конце своей жизни Платонов написал пьесу "Ученик Лицея". Эта пьеса прославляет юного Сашу Пушкина, но делает это с такой навязчивостью и приторностью, что любому не утратившему здоровый вкус читателю Пушкин становится противен (точно так же, как от написанных советскими авторами книжек о детских годах примерного мальчика Володи Ульянова становился противен этот последний). Бездарная пьеса "Ученик Лицея" - наглядное свидетельство итога капитуляции Платонова перед сталинизмом, свидетельство гибели его великого писательского гения.

Андрей Платонович Платонов умер 5 января 1951г. Еще в 1940г. он написал в своем дневнике:

"...Если бы мой брат Митя или Надя - через 21 год после своей смерти вышли из могилы подростками, как они умерли, и посмотрели б на меня, что со мной сталось? - Я стал уродом, изувеченным и внешне, и внутренне. - "Андрюшка, разве это ты?" - "Это я. Я прожил жизнь".

Андрей Платонов прожил жизнь трудную и мученическую, жизнь, которая заслуживает не апологетики, а скорбного сочувствия. Он разделил трагедию трудового народа России, поднявшегося на великую революцию, но потерпевшего в этой революции поражение. Поражение революции стало поражением и самого Платонова, обусловив в конечном итоге гибель его гения. Но до этого величие революции обусловило и величие этого гения - величие автора "Чевенгура", "Сокровенного человека" и статей в забытых воронежских газетах начала 1920-х годов.