Марксизм и революционная борьба пролетариата

Карл Корш. 10 тезисов о марксизме сегодня (1950 г.).

1.     Более не имеет смысла спрашивать, до какой степени учение Маркса и Энгельса является сегодня теоретически приемлемым и практически применимым.

2.     Сегодня все попытки восстановить марксистскую доктрину как целое в ее первоначальной функции теории пролетарской социальной революции являются реакционной утопией.

3.     Хотя в основе своей двусмысленные, существуют, однако, важные аспекты Марксова учения, которые, в их изменяющейся функции и в применении к разным ситуациям, до сих пор сохранили свою эффективность. Точно так же импульс, созданный практикой старого марксистского рабочего движения, до сих пор входит в практическую борьбу народов - и классов.

4.     Первый шаг в восстановлении революционной теории и практики состоит в разрыве с тем марксизмом, который претендует монополизировать революционную инициативу, равно как и теоретическое и практическое руководство.

5.     Маркс сегодня является лишь одним из многочисленных предшественников, основателей и развивателей социалистического движения рабочего класса. Не менее важен так называемый утопический социализм - от Томаса Мора до наших дней. Не менее важны великие соперники Маркса - такие, как Бланки, равно как и его заклятые враги - такие, как Прудон и Бакунин. Не менее важно, в конечном счете, более недавнее развитие - например, немецкий ревизионизм, французский синдикализм и русский большевизм.

6.     Следующие аспекты марксизма должны быть подвергнуты особой критике: а)Его зависимость от слаборазвитых экономических и политических условий в Германии и других странах Центральной и Восточной Европы, где он имел политическое значение; в)Его безусловная приверженность политическим формам буржуазной революции; с)Безусловное принятие передовых экономических условий Англии как модели для будущего развития всех стран и как объективных предпосылок перехода к социализму; к этому можно добавить d)Последствия многократных отчаянных и безуспешных усилий вырваться из этих условий.

7.     Результатами данных условий являются: а)переоценка государства как решающего инструмента социальной революции; в)мистическое отождествление развития капиталистической экономики с социальной революцией рабочего класса; с)последующее двусмысленное развитие изначальной марксовой теории социальной революции искусственным делением ее в теорию двустадийной коммунистической революции; эта теория, направленная с одной стороны против Бланки, а с другой - против Бакунина, отбрасывает от настоящего движения реальное освобождение рабочего класса и помещает его в неопределенное будущее.

8.     Именно в данном контексте нужно рассматривать ленинистское или большевистское развитие; именно в такой новой форме марксизм был перенесен в Россию и Азию. В связи с этим марксизм изменился; из революционной теории он стал идеологией. Эта идеология могла быть и была использована для различных целей.

9.     С этой точки зрения нужно критически оценивать 2 русские революции 1917 и 1928 гг., и с этой точки зрения нужно определить функции, выполняемые марксизмом сегодня в Азии и в мировом масштабе.

10.    Контроль рабочих над производством их собственной жизни не может осуществиться в результате занятия ими позиций на интернациональном и мировом рынках, утраченных саморазрушительной "свободной конкуренцией" монопольных собственников средств производства. Этот контроль может быть результатом только организованного действия всех классов, сегодня отстраненных от него в системе производства, которая становится сегодня все более регулируемой монополистическим и плановым образом.

Приведенные выше тезисы Корша способны оказать шокирующее воздействие на каждого, для кого освободительное движение пролетариата и марксизм суть взаимозаменяемые синонимы. Это шокирующее впечатление усиливается тезисной, концентрированной формой изложения мысли. В тезисах мысль утверждается, а не доказывается, и потому остается неразвернутой и кое-где не вполне понятной.

Не солидаризуясь со всеми идеями "10 тезисов", мы находим их тем не менее чрезвычайно полезными для стимулирования критической работы по переоценке опыта революционного пролетарского движения.

Мир переживает сейчас глухую пору безвременья, когда старое кончилось, а новое еще не началось. Нет ничего мучительнее, чем жить в такую пору. Но есть работа, которую нужно выполнить именно ночью. Сова Минервы вылетает в то же самое время, когда воют упыри. Эта работа - работа по подведению итогов. Именно такое подведение итогов, сведение счетов после Французской революции и завершения буржуазной революционности на Западе осуществил в 1840-е годы Карл Маркс. Именно ее должны мы проделать сегодня, когда повторение прошлых истин равносильно воспроизведению в 1840-е годы великих для 1790-х годов идей Руссо и Робеспьера. Смелая мысль не заменит смелое действие, но она готовит его.

Старое социал-демократическое и "коммунистическое" рабочее движение исчезло. Кризис человечества сводится к кризису пролетариата. Класс пролетариев находится сейчас чуть ли не в самой мучительной ситуации в своей истории, будучи сведен к армии беззащитных и безжалостно эксплуатируемых рабов капитала. Понять причины этого, а не повторять мертвые троцкистские формулы - долг революционеров.

Понять надлежит, в частности, насколько старый пролетариат социал-демократических и коммунистических партий был действительно социалистическим пролетариатом и что представлял собою "марксизм", являвшийся идеологией этих партий. Тезисы Корша, лишенные дипломатических двусмысленностей, могут послужить отправной точкой соответствующего анализа.

Поскольку история революционного движения и революционной мысли представляет собой для большей части левых активистов terra incognita, сперва следует рассказать, кем был Карл Корш.

*       *       *

Карл Корш (1886 - 1961) родился в семье банковского служащего. По образованию - правовед. В 1912 - 1914 гг. учился в Англии. Симпатизировал английским формам реформизма - фабианству и гильдейскому социализму.

Первая мировая война привела  его к переходу от реформизма к революционному социализму. В 1917 г. он вступил в Независимую социал-демократическую партию, а в 1920 г., вместе с большей частью НСДПГ - в Коммунистическую партию Германии.

В 1923 г. была издана наиболее известная и вызвавшая наибольшие дискуссии работа Корша - "Марксизм и философия". Тогда же, в 1923 г. он был министром юстиции в социал-демократически-коммунистическом правительстве Тюрингии и одновременно организовывал красные сотни для так и не произошедшего пролетарского восстания.

После того, как в 1923 г. революция в Германии была упущена, Корш становится сторонником левого крыла КПГ во главе с Аркадием Масловым и Рут Фишер и редактором теоретического журнала партии "Интернационал".

Когда в 1926 г. левое крыло КПГ было исключено из партии и распалось на множество групп, Корш возглавил одну из них, "Решительную Левую". Он все более радикально критиковал государственный капитализм в СССР и пришел вскоре к выводу об исключительно буржуазном характере Октябрьской революции. Пытался организовать международную левую оппозицию, для чего, в частности, обращался с предложением о союзе к итальянским левым коммунистам (А. Бордиге).

После прекращения деятельности "Решительной левой" в 1928 г. занимался в основном пропагандой марксистской теории в просветительских кружках рабочих и интеллигентов. Своим учителем марксизма его считал Бертольт Брехт.

После прихода Гитлера к власти Корш эмигрировал в Данию, а в 1936 г. - в США. Преподавал философию в американских университетах и сотрудничал с небольшими группами "коммунистов рабочих Советов" (Пауль Маттик и его товарищи). Во время испанской революции симпатизировал анархо- синдикалистской НКТ, критикуя в то же время оппортунистическую политику ее руководства. Признавал империалистический для всех сторон характер Второй мировой войны. В центре его интересов в 1930-е годы - марксизм как теория революционной практики пролетариата, чему посвящены работы "Карл Маркс", "Марксизм: критическое восстановление принципов", "Почему я марксист?" и др.

Находясь во все большем одиночестве и не теша себя утешительными иллюзиями, Корш до конца жизни остался верен освободительной борьбе пролетариата и не перешел в услужение ни к сталинизму, ни к социал-демократии - в отличие от множества прекрасно начинавших и плохо кончивших марксистских интеллигентов. По своим политическим и теоретическим взглядам он был ближе всего германо-голландскому левому коммунизму и разделял как его сильные, так и слабые стороны.

*       *       *

В упомянутой выше работе "Марксизм и философия" Корш делает попытку с марксистских позиций проанализировать историю самого марксизма. Он делит ее на 3 периода: 1)Революционно-катастрофический марксизм 1840-х годов, марксизм "Коммунистического манифеста"; 2)Марксизм прогрессивно-эволюционной фазы развития капитализма, длившейся до 1914 г.; 3)Восстановленный революционный марксизм новой катастрофической эпохи войн и революций, начавшейся в 1914 г.

Как мы знаем теперь, эпоха войн и революций, начавшаяся в 1914 г. и завершившаяся в 1945 г., не закончилась гибелью капитализма, причем спасли капитализм те силы, которые претендовали прежде быть его могильщиками - социал-демократические и коммунистические партии. Вслед за этим последовал период прогресса капитализма и придавленности пролетариата, еще более угнетающих, чем в эпоху II Интернационала. Поэтому предложенную Коршем схему истории марксизма нужно дополнить - и в то же время его понимание необходимо углубить.

Известно, что не Маркс создал классовую борьбу пролетариата, но классовая борьба пролетариата превратила доктора философии и радикального буржуазного демократа Маркса в коммуниста. Однако необходимо задаться вопросом: о каком, собственно, пролетариате идет речь?

Согласно марксистской концепции, по мере развития капитализма происходит концентрация и централизация производства, а с ней вместе растет численность, организованность и сила пролетариата. Чем развитее капитализм, тем развитее фабрично-заводской пролетариат - и тем он революционнее.

Данная марксистская апологетика капитализма имеет, к сожалению, один недостаток - она ошибочна. Если хотеть сформулировать общий закон, абстрагирующийся от множества конкретных ситуаций, вернее будет скорее обратное: чем более развитым и всеохватывающим является капиталистическое господство, тем пролетариат более подавлен и тем его революционное движение слабее. Революционность западноевропейского пролетариата в XX веке намного уступала его революционности в XIX веке, Франция в XX веке не знала ни кратковременных попыток пролетарского господства, подобных Парижской Коммуне 1793 и 1871 гг., ни пролетарских вооруженных восстаний, подобных восстаниям лионских ткачей и июню 1848 г.

Если мы посмотрим на историю рабочего движения, то увидим, что самые органически-революционные пролетарские движения, имевшие целью не исправление капитализма, а его свержение, были выступлениями отнюдь не фабрично-заводского пролетариата сформировавшегося буржуазного общества, но 1)либо пролетаризированных ремесленников (луддиты, лионские ткачи, Парижская Коммуна), 2)либо недавно пришедших на завод и сохранивших еще докапиталистические общинные традиции вчерашних крестьян и ремесленников (чартизм, Россия 1917 г., Испания 1936 г.).

Причины понятны. Крестьяне и ремесленники сохраняли контроль над трудовым процессом и легко могли представить себе подобный контроль непосредственных производителей на новой технологической основе, созданной промышленной революцией - стоило лишь объединенным производителям отнять машины и фабрики у капиталистов. Для недавно пришедших на завод бывших крестьян и ремесленников капиталистическая система не казалась вечной и незыблемой - они видели то, что было до нее и именно поэтому могли увидеть то, что будет после нее. Капиталистическое предприятие не было своим для них, на него их загнало прямое или чуть скрытое насилие - и насилием они надеялись покончить с ним.

Их заклятый враг, класс капиталистов, давал им политическое и идеологическое оружие против себя самого. Желая обрести в массах простонародья послушное воинство для своей борьбы с паразитическим дворянством и абсолютистской бюрократией, буржуазия втягивала эти массы в политическую жизнь, а благодаря своей теоретической борьбе против монархии и иерархии, в изобилии давала массам аргументы и доводы, которые можно было использовать против самой буржуазии. Декларации против деспотов, тиранов и привилегированных паразитов общественные низы переворачивали против новой "аристократии богатства", против "промышленных феодалов", как Фурье называл капиталистов. Из "естественных прав человека" следовало, что первейшее его право - это право на жизнь, а из права на жизнь с роковой неумолимостью вытекало уничтожение частной собственности. Свергнув в буржуазной революции старых господ, трудящиеся массы, эксплуатированные как дворянством, так и буржуазией, естественным образом стремились свергнуть и новых господ - капиталистов, от буржуазной революции непосредственно перейти к "новой, еще более великой революции", революции антибуржуазной. Идеологическим обоснованием подобных попыток были разные течения пролетарского коммунизма.

Под общей вывеской "утопического социализма" обыкновенно смешивают два совершенно различных направления домарксовой общественной мысли: 1)критику  капитализма со стороны его реформаторов, которые нередко даже не были социалистами (это относится к Фурье и Сен-Симону, что не мешало обоим быть умницами и гениальными мыслителями не хуже Гегеля), и 2)пролетарские течения, видевшие освобождение рабочих делом самих рабочих и выступавшие за революционное свержение существующего строя. Сюда относится пролетарский революционный коммунизм Бабефа, Бланки и Вейтлинга, выступавший за насильственную революцию и пролетарскую диктатуру, а также, с меньшей последовательностью, левое крыло чартизма, революционный анархизм - анархизм бакунистского крыла I Интернационала и чикагских революционеров, русское революционное народничество с близкими ему течениями Южной и Восточной Европы и т. д. В большинстве случаев этот пролетарский коммунизм имел естественно-правовое обоснование (хотя встречались и попытки исторического обоснования коммунизма - у некоторых чартистов [Бронтер О"Брайен] и у великого итальянского революционера Карло Пизакане, совмещавшего собственную форму исторического материализма, анархизм и народничество). Тем не менее по своей четко-революционной направленности этот грубо-пролетарский коммунизм намного превосходил последующий марксизм II Интернационала и произошедших из него течений.

Именно с представителями этого пролетарского коммунизма, орабочившимся интеллигентом Карлом Шаппером, часовщиком Иосифом Моллем и сапожником Генрихом Бауэром познакомился в середине 1840-х годов молодой конторский служащий Фридрих Энгельс. Впечатление от знакомства осталось настолько сильным, что спустя 50 лет он с восторгом вспоминал об этих настоящих людях, попавшихся ему в то время, когда он еще хотел только стать человеком.

Шаппер, Молль и Бауэр представляли Союз справедливых - коммунистическую организацию, состоящую в основном из немецких странствующих подмастерьев, живших в Англии, Франции и Швейцарии. Эти несколько сотен изгнанников (Союз изгнанников - первое название Союза справедливых, ставшего Союзом коммунистов), изгнанных либо немецкими деспотами, либо голодом и нуждой (а обыкновенно - обеими этими причинами) не имели ни кола, ни двора - а тем самым не имели и отечества. Страдания мира были их страданиями, они не имели дома -  и поэтому были дома везде.

Революционный марксизм 1840-х годов был идеологией именно коммунистических странствующих подмастерьев и промышленных рабочих первого поколения (кадровые потомственные фабрично-заводские рабочие тогда еще просто нигде не существовали). Союз справедливых, социалисты-рикардианцы (пролетарские мыслители, из учения Рикардо делавшие социалистические выводы), "партия физической силы" в чартистском движении, революционно-коммунистические общества во Франции предоставили коммунистическое содержание, Маркс и Энгельс дали ему историко-научное обоснование - не больше, хотя и не меньше. Буржуазные интеллигенты, воспитанники Гегеля, бывшие радикальные буржуазные демократы, они сделали это именно так, как могли и умели - и ожидать чего-либо еще было бы идеализмом.

Восторг перед конкретными странствующими подмастерьями перемежался у Маркса и Энгельса с инвективами против этого класса в целом. К пролетариату радикальные буржуазные демократы, ставшие создателями исторического материализма, потянулись сперва как к классу, который осуществит задачи буржуазной революции - т. е. не своей, а чужой революции. Буржуазный прогрессизм был составной частью мировоззрения Маркса и Энгельса, пример чему - их постоянная позиция по национальному вопросу (подробнее см. статью "Национальный вопрос и капитализм" в сборнике ГПРК "Идеология коллективизма"). Иначе и быть не могло.

Крестьянин и ремесленник контролировал условия своего производства, но это производство было неимоверно узким, локальным и ограниченным. Общинная солидарность была велика, но не распространялась за пределы общины. Крестьянин, ремесленник, подмастерье много раз восставал и много раз даже захватывал власть на той или иной территории (такие предвестники пролетарской диктатуры уходят в далекое прошлое - Флоренция 1378 г., Мюнстер 1534-35 гг. и т. п.), но не мог распространить эту власть на все общество, и восстание громила беспощадная реакция.

Маркс и Энгельс надеялись, что капиталистический прогресс, сохранив традиционную солидарность трудящихся, в то же время во много раз расширит сферу этой солидарности, сделает возможным охват ею уже не крестьян одного села или кожевенников, плотников и пивоваров парижских предместий, но пролетариев всего мира. В чем Маркс и Энгельс ошиблись, так это не в том, что рисовали капитализм в слишком черных, но, напротив, в слишком розовых красках, не в том, что были излишне критичны, а в том, что были излишне апологетичны по отношению к нему...

Из-за невозможности организоваться в масштабах всего общества ранний пролетариат был способен на борьбу, но неспособен на победу. Непосредственный переход от буржуазной революции к революции пролетарской оказался невозможен в Западной Европе. На смену революционному марксизму периода буржуазных революций  пришел марксизм эпохи эволюционного развития капитализма. Корш в "Марксизме и философии" относит данный сдвиг к времени после поражения революции 1848-1849 гг., на наш взгляд, правильнее относить сюда начало этого перехода, а завершился он в 1870-е годы - с поражением Парижской Коммуны, крахом I  Интернационала, провалом испанской революции 1868 - 1873 гг. и неудачей итальянских анархистских восстаний.

Эволюционно-прогрессивный характер капитализма означал, что, отказавшись от революционной борьбы с уже побежденной феодальной реакцией и в случае нужды беспощадно подавляя революционные стремления пролетариата, капитализм был готов идти на уступки рабочим - если те с достаточной силой будут этих уступок добиваться. Из революционной фазы своего исторического цикла капитализм перешел в фазу реформистскую - и не дошел еще до фазы реакционной.

Как и любой прогресс в классовом обществе, этот прогресс происходил за счет пота и крови пролетариев - а равным образом разоряющейся мелкой буржуазии и народов колоний. Индустриализация означала потерю рабочими контроля над производственным процессом, превращение их в простые придатки машины (этот процесс увенчался уже в XX веке появлением фордизма). Утратив контроль над своим трудом, став деталями производственной системы, в принципе взаимозаменяемыми с механическими инструментами, рабочие перестали верить в возможность своей власти над процессом общественного производства. Вместо преобразования отношений производства они стали добиваться в лучшем случае изменения отношений распределения. Легко представить себе рабочую власть в небольшой мастерской, на огромном заводе - гораздо сложнее. "Ломать фабрику" могли ремесленники-луддиты или китайские крестьяне, только что пришедшие на фабрику в 1920-е годы; для потомственного рабочего, у которого на этой фабрике работали и отец, и дед, это было невозможно.

Переход от революционного движения раннего пролетариата к реформистскому движению потомственного пролетариата (большевик и историк революционного движения И. А. Теодорович говорил о "пролетарии-отце и пролетарии-сыне") являлся сдвигом и в методах, и в целях. Вместо заговоров и восстаний - революционной вооруженной борьбы за власть -  наступил черед выборов, разрешенных митингов, газетной пропаганды и т. п. легалистской борьбы за реформистские требования (сопровождавшейся, особенно вначале, уцелевшей как пережиток прошедших героических времен проповедью о революции, которая наступит когда-нибудь в будущем в силу объективных условий и без наших особых усилий). Вместо социализма как совершенно нового строя возобладали представления о социализме как улучшенном современном строе, при котором фабрики и заводы перейдут в руки демократизированного государства, но сохранят (хотя и в демократизированной форме) свои теперешние порядки. Доминирующей в рядах социал-демократии была идея о будущем социалистическом обществе как одной большой фабрике.

Преобразование рабочего движения было столь стремительным и глубоким, что затронуло все его направления. В начале XX века один из крупнейших анархистов, Энрико Малатеста, с ностальгией вспоминал, что 30 лет тому назад, в эпоху его молодости, у каждого товарища был пистолет, запас пороха и план города, где крестиками были обозначены места, удобные для строительства баррикад, теперь же про все это никто и не думает... Сам Малатеста дожил до 1930-х годов и, сколько мы знаем, сильно отошел от бакунистских настроений своей молодости.

Хотя трансформация охватила, в разной степени, все рабочее движение, наиболее подходящей идеологией его новой стадии оказался марксизм. Это объясняется двумя взаимосвязанными причинами: 1)марксизм сумел дать целостное всеохватывающее мировоззрение; 2)он соединял теоретический радикализм и признание революции - в неопределенном будущем - с оправданием и обоснованием реформистской практики в настоящем.

...Корш и другие левые критики "марксизма II Интернационала" имели моду делать ответственным за все его пороки "механицизм", "фатализм" и "детерминизм". Но все обстоит отнюдь не так просто.

Нужно различать философскую систему, которую мы согласны с гордостью  называть "историческим фатализмом", и возможные психологические и политические выводы из нее. Эти выводы могут быть прямо противоположными, причем неправильные выводы вызваны обусловленным психологическими и политическими причинами непониманием самой концепции исторического детерминизма. Философия - всего лишь оружие классовой борьбы, и в какую сторону будет оно направлено, решает тот, кто его применяет.

Вопреки вульгарным представлениям, система абсолютного фатализма и детерминизма не только не лишает борющиеся личности свободы и активности, но напротив, придает этим личностям огромную силу. Данная система упраздняет свойственное эклектическим концепциям деление на объективные и субъективные факторы и представляет объективное и субъективное как две неразрывные стороны единого исторического процесса. Исторический процесс не делится на хаос субъективных поступков и пребывающее над ним царство вечных законов, которым свободные личности могут по желанию повиноваться или не повиноваться. "История есть не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека", однако эти цели не выдумываются им из головы, а обусловлены всей прошлой историей. Законы истории - всего лишь абстрактные схемы деятельности людей, а сама эта деятельность неизбежно организуется по данным законам. Такой подход, вообще упраздняющий понятие "свободного субъекта", вскрывающий всю его иллюзорность, не только не сковывает борцов, но придает им чудовищную силу. Если то, что мы делаем - не субъективный каприз, но выражение необходимого исторического процесса, тогда сила нашей деятельности опирается не на наши индивидуальные силы, но на куда более мощный поток мировой истории. Не было в истории более свободных людей, чем выразители великих революционных движений своего времени, абсолютные фаталисты и детерминисты - мусульмане в VII веке, пуритане в XVII веке и большевики в веке XX.

Однако если личности ищут не борьбы и победы, но идеологическое обоснование отказа от борьбы, они с легкостью могут превратить освободительную философию фатализма в ее противоположность. Достаточно "забыть", что исторические законы - это законы деятельности людей и представить их как некую сверхъестественную силу, мистическим образом способную реализоваться без деятельности людей и даже в том случае, если размышляющие о свободе и детерминизме люди, ради практических выгод, действуют против мнимо надчеловеческих законов. Верх такого переворачивания был достигнут неким провокатором, который уже после Октябрьской революции написал покаянное письмо Максиму Горькому: "Я знал, что, предавая революцию, я поступаю как последний мерзавец. Но я понимал, что победа революции неизбежна вопреки всем моим попыткам помешать ей, неизбежна в силу неумолимых законов истории - и потому продолжал делать свое черное дело".

Философствующий провокатор представляет собой предельный случай, однако аналогичные философские идеи преобладали во всей социал-демократии. Вся ее реальная деятельность была деятельностью реформистской, грядущая же революция, как считалось, придет когда-нибудь сама собой, в силу чудодейственного автоматизма законов истории. В результате, когда стихийные силы капитализма, развязав в 1914 г. мировую бойню, вызвали-таки революцию, левое крыло старой социал-демократии, искренне и всерьез хотевшее бороться за победу революции, оказалось полностью не готово к такой борьбе, и европейские революции 1917-1923 годов были разбиты...

Нужно подчеркнуть, что "марксизм" - идеологическая система, сформулированная впервые идеологами социал-демократии, начиная с Маркса, Энгельса и Каутского, отнюдь не тождественен мысли и теории Маркса (а равным образом Энгельса - несмотря на возможные оттенки в понимании тех или иных теоретических вопросов, Маркс и Энгельс всегда занимали одинаковые политические позиции, поэтому изыскания об их расхождениях принадлежат к интеллигентскому толчению воды в ступе). Теория Маркса несравненно глубже, живее, значительнее "марксизма". В ряде главнейших положений марксизм прямо противоречил идеям Маркса (например, подменял реальные производственные отношения юридическими отношениями собственности, а уничтожение частной собственности - ее огосударствлением, тогда как в "Нищете философии" Маркс очень хорошо показал, что юридические отношения собственности являются лишь более или менее искаженным выражением реальных производственных отношений, а в "Немецкой идеологии" Маркс и Энгельс напрямую связали уничтожение частной собственности с уничтожением разделения труда). Однако общественное значение имел именно "марксизм", а не мысль Маркса - "марксизм" как политическое течение и идеологическая система, сформировавшиеся в полемике с разными направлениями "утопического социализма" (бланкизмом, анархизмом, народничеством и т. д.).

Но тот, кто хочет свести трагедию перерождения рабочего движения к противостоянию безупречного революционера Маркса и извратившей его учение социал-демократии, тот просто-напросто боится идти до корня вещей. Уже раскол в 1850 г. Союза коммунистов на фракции Маркса - Энгельса и Виллиха - Шаппера означал разрыв единства революционной практики и революционной теории, достигнутого за три года до этого принятием буржуазных интеллигентов Маркса и Энгельса в Союз справедливых, ставший Союзом коммунистов. После этого разрыва практика могла пускаться на авантюры, а теория - засесть в библиотеку Британского музея. До каких трагедий доходила иногда лишенная теоретического компаса практика, показывает судьба бланкиста Бартелеми, от которого в момент революции была бы польза ничуть не меньшая, чем от Маркса с Энгельсом, но который погиб зря и без толку (о нем см. в "Былом и Думах" Герцена"). Теория же, отделившись от практической революционной борьбы, переставала быть революционной теорией.

Выйдя из-под влияния грубо-пролетарского коммунизма, Маркс и Энгельс волей-неволей очутились под влиянием британского тред-юнионизма. В итоге, когда рабочее движение стало оживать после поражений 1848-1849 гг. и был создан I Интернационал, по ясности революционной  программы и революционного действия он намного уступал Союзу коммунистов и французским коммунистическим обществам 1830-1840-х годов, будучи коалицией самой разношерстной публики.

Недоброжелательство Маркса и Энгельса к классу странствующих подмастерьев, свойственные основоположникам марксизма прокапиталистические иллюзии, легализм и пацифизм расцвели пышным цветом в эпоху, отделяющую Союз коммунистов и I Интернационал. Итогом невнятно-умеренной политики I Интернационала, его идейной и организационной рыхлости стали его полное бессилие в качестве революционной организации, призванной бороться за власть, отсутствие с его стороны реальной физической помощи сражавшимся и умиравшим парижским коммунарам. Вот как описывает ситуацию Ян Махайский, один из немногих, кто пытался осуществить пролетарскую критику марксизма (присущие Махайскому многочисленные ошибки не отменяют замечательную ценность данной попытки):

"...Итак, в то время, когда международное движение рабочих выросло совершенно самостоятельно для реальной акции реального выражения политики пролетариата, стремящейся к захвату власти, Генеральный Совет Интернационала такой акции проявить был не в состоянии. На этой почве и выросло сепаративное движение бакунистов. Оно в особенности усиливается после Коммуны, которая застала врасплох Интернационал и обнаружила полную его нежизнеспособность, ибо Интернационал не оказал коммунарам никакой помощи. Сделай тогда Интернационал хоть малейший революционный шаг, он подорвал бы в корне бакунинскую оппозицию.

Бесспорно, что Бакунин вначале со своей анархической проповедью обращался к буржуазным радикалам "Лиги мира и свободы". Несомненно также, что в его альянсе была, особенно вначале, масса непролетарских элементов. Но несмотря на это, фраза, которой отделывается от "сепаратистов" отчет Гаагской комиссии по поводу дела Бакунина, подписанный Марксом и Энгельсом, фраза, громко провозглашавшая, что это интрига, устроенная буржуазией для разрушения Интернационала, не более как простая уловка от сложного, непосильного дела. Если Марксу можно было, конечно, совсем не считаться с наивной программой Бакунина об уничтожении государства по декрету в первый день революции, а также с не менее наивной его теорией о построении социалистического общества на основе "прирожденного человеку чувства солидарности", то он не имел права третировать протест против своей политики многих десятков тысяч рабочих всех романских стран, Бельгии и Голландии, которые пошли за Бакуниным. Этот протест выражал, конечно, совсем не то, что о нем говорили его анархистские вожаки. Он не был выражением порицания той централизации, которую Маркс поставил в Интернационале на место единственно будто бы спасительного федерализма. Нет, это был протест против того, что централизм Интернационала не представлял собою никакого революционного содержания; протест возник не потому, что руководящий орган состоял из "якобинцев", готовящихся господствовать по низвержении современного строя, как утверждал Бакунин, а потому, что он не состоял из революционеров, из "коммунистов, представляющих на практике наиболее решительную, наиболее вперед идущую часть рабочих партий всех стран" ("Коммунистический манифест")" (А. Вольский (Ян Махайский). Умственный рабочий. Б. м., 1968, с. 86 - 87).

Бакунистские секции I Интернационала представляли собой все тех же пролетаризируемых ремесленников и крестьян, восстающих против наступающего капитализма в странах его второго эшелона (прежде всего - Италии и Испании, однако бакунистский характер имело и русское революционное народничество первой половины 1870-х годов). Бакунистский анархизм уступал, однако, старому французскому революционно-пролетарскому коммунизму в двух отношениях: 1)он не понимал теоретически необходимости борьбы за власть, за пролетарскую диктатуру, хотя потребности практической борьбы толкали его к попыткам реализовать пролетарскую власть; 2)он не понимал теоретически всего значения революционной организации, партии, хотя опять-таки властные потребности практической борьбы заставляли его создавать революционные организации.

В конце концов I Интернационал распался на марксистски-социал-демократическую часть, за правильной партийной формой которой отсутствовало революционное содержание, и на бунтарски-анархистскую часть, революционные импульсы которой рассеялись в хаотических попытках.

Единственными, кто были свободны от пороков парламентского политиканства социал-демократического марксизма и антипартийного аполитизма бакунистского анархизма, были бланкисты - представлявшие один из высших образцов пролетарской революционности в мировой истории. Кризис I Интернационала они предлагали решить превращением его в штаб мировой революции - и естественным образом не нашли поддержки ни у немецкой социал-демократии, ни у испано-итальянского анархизма, не говоря уже о британских тред-юнионах.

Бланкистам, однако, были свойственны свои недостатки (прежде всего - французский патриотизм и недопонимание важности экономической борьбы пролетариата). Что еще важнее, вся мировая ситуация клонилась в противоположную сторону. В итоге штаб мировой революции бланкисты так и не создали, а через несколько десятилетий сами были переварены в общем котле французского реформизма.

За поражением Парижской Коммуны последовали другие поражения революционного пролетарского движения. В 1870-е годы это прежде всего провал анархистских восстаний во время Испанской революции 1868-1873 гг., неудача анархистских восстаний в Италии и революционного народничества в России. В последнем случае радикализация методов борьбы, переход к прямой вооруженной схватке с самодержавием происходила одновременно со снижением и ограничением целей борьбы, с превращением народничества из партии тотальной социальной революции в партию радикального буржуазного переворота. В 1880-е годы наиболее значительными поражениями были разгром пролетарского анархизма в Чикаго в 1886 году и гибель Польской социально-революционной партии "Пролетариат" - тоже одного из высших проявлений пролетарской революционности. Все это вместе означало, что революционное раннепролетарское движение на Западе закончилось. Наступила эпоха социал-демократии.

В одной из своих работ Корш, полемизируя против механического отождествления практики и теории, правильно отмечает, что эпоха наибольшей революционности немецкой социал-демократии приходится на 1860-1880-е годы, когда в ней господствовал не марксизм, но разнообразные мелкобуржуазные теории. Принятие же в Эрфуртской программе 1891 г. марксизма в качестве партийной идеологии явилось частью общего процесса реформистского перерождения.

Марксизм как идеология социал-демократии имел две души. Одна из них шла из революционного прошлого, от Бабефа и Бланки, из 1793 и 1848 г. - а равным образом питалась надеждами на революционное будущее. Вторая была реальной душой реформистского настоящего. Сосуществование двух душ в одном теле именуется шизофренией, а в политическом теле оно не может продолжаться долго.

Ревизионизм Бернштейна не был предложением новой практики, но лишь теоретическим оформлением существующей практики, он давал реальной реформистской практике теорию, которая подходила ей намного больше, чем идеи "Коммунистического манифеста". "Мы беспощадны и не ждем никакой пощады от вас. Когда придет наш черед, мы не будем прикрывать наш террор лицемерными фразами", "Мы говорим рабочим: Вам, может быть, придется пережить еще 15, 20, 50 лет гражданской войны для того, чтобы изменить существующие условия и сделать самих себя способными к господству" - эти и подобные слова Маркса и Энгельса звучали как нелепый анахронизм для социал-демократических парламентариев, которые не собирались менять ни существующие условия, ни самих себя. Грозные тени Бабефа и Бланки, восстания, диктатуры и террора смущают покой буржуазного общества - от либералов до полицейских, - так пусть эти тени пребывают в музее древности!

Ортодоксальное крыло II Интернационала, выступившее против теоретического ревизионизма, в своей практике не слишком отличалось от него. Радикализм ортодоксов был радикализмом словесной пропаганды, их революция была делом неопределенного будущего. Их активность в настоящем сводилась к борьбе за прогрессивные реформы капитализма. Самыми характерными представителями такого теоретического радикализма были французские гедисты и болгарские тесняки, а его крупнейшим теоретиком - Плеханов. Гедисты и Плеханов капитулировали перед капитализмом с началом империалистической войны; тесняки, выдержав испытание войной, не выдержали испытание революцией, из-за своего доктринерства и пропагандизма оказались неспособны бороться за власть, проворонили болгарскую революцию и в 1918, и в 1923 годах, чем и закончили свое существование.

Левые течения социал-демократии апеллировали к революционной душе марксизма, той душе, которую ревизионисты приписывали тлетворному влиянию бланкизма. В чем проявлялись, однако, слабость, пропагандистская ограниченность и демократический оппортунизм даже левых течений социал-демократии, их неспособность серьезно ставить вопрос организованной борьбы за власть, которую они надеялись заменить мифической силой пролетарского самотека - это в том, что все они, как черт от ладана, шарахались от обвинений в бланкизме, даром что Маркс и Энгельс с большим уважением относились к Бланки (с большим, чем к кому-либо из современных им социалистов, кроме разве что Чернышевского) и называли его "вождем пролетарской партии во Франции". Даже Ленин открещивался от приписываемого ему меньшевиками бланкизма, хотя Ленин был на три головы выше всех лидеров левого крыла немецкой социал-демократии - от Розы Люксембург до Паннекука.

Классовый пролетарский протест против буржуазного строя и примирившейся с этим строем социал-демократии находил свое выражение в продолжавшем существовать анархизме и в возникшем в начале XX века революционном синдикализме. При всех достоинствах данных течений и при всем уважении к мученикам и героям пролетарского анархизма нельзя не признать, что ни анархизм, ни революционный синдикализм не стали компасом, показывающим пролетариату путь к его классовой диктатуре. В итоге анархизм остался теорией и практикой смелого индивидуального протеста, а синдикализм - радикальной экономической борьбы...

Все вышесказанное относится к Западной Европе, где цикл буржуазных революций и сопровождавших их революционных раннепролетарских восстаний закончился. Уже в Восточной и Южной Европе, в России и Испании, дела обстояли по-другому. Здесь развитие капитализма отставало по меньшей мере на полвека, на повестке дня со всей силой стояли задачи буржуазной революции, а преобладающим типом пролетария был вчерашний крестьянин или ремесленник. Все это сближало Россию и Испанию начала XX века с Западной Европой времен "Коммунистического манифеста".

Поэтому ни в России, ни в Испании социал-демократия не господствовала безраздельно в рабочем движении. В Испании социал-демократической НКТ противостояла анархистская НКТ, в России против меньшевиков выступали большевики, больше всего приближавшиеся к революционному марксизму 1840-х годов. Эсеры, из-за возобладания у них после революции 1905 г. правых течений, не сыграли в 1917 г. роли, которую могли бы сыграть, но о левых эсерах и максималистах еще предстоит сказать вполне заслуженное ими доброе слово.

А между тем внутренние противоречия капитализма, борьба империалистических держав за господство привели в 1914 г. к мировой войне. Начался 30-летний катастрофический период капитализма, период войн и революций. Как оказалось, это не был смертельный кризис капитализма, но кризис перехода от капитализма свободной конкуренции к государственно-монополистическому капитализму. Объективные условия созрели для цикла буржуазных революций на Востоке, но отнюдь не созрели для победоносной всемирной коллективистской революции.

1 августа 1914г. социал-демократия отнюдь не перешла из одного классового лагеря в другой, но всего лишь громогласно признала, в каком классовом лагере она давным-давно находится, признала себя тем, чем давно уже была: партией, обеспечивающей контроль буржуазии над пролетарскими массами. Марксизм раскололся, одна его душа встала против другой, "Коммунистический манифест" против "Предисловия к "Классовой борьбе во Франции"".

Беда заключалась в том, что левым течениям социал-демократии, при всех их хороших качествах, за долгие десятилетия "гражданского мира" и капиталистического прогресса неоткуда было взять умения бороться за пролетарскую власть. Революция была для них делом пропаганды о будущем, но не физической борьбы в настоящем. История Европы 1917-1923 гг. - это история проигранных и несостоявшихся революций. Через субъективную неумелость левых марксистских течений проявилась неспособность промышленного пролетариата совершить  победоносную революцию.

Иначе, чем в Западной Европе, обстояло дело в России. Большевистская партия, выросшая на почве, удобренной кровью мучеников революционного народничества, многие десятилетия готовилась к непосредственной физической борьбе за власть. Русский пролетарий, в большей своей части недавно пришедший на фабрику из деревенской общины, стремился превратить назревающую буржуазную революцию в революцию пролетарскую. И такое перерастание буржуазной революции в пролетарскую произошло - в первый и в последний раз в мировой истории! Русская буржуазная революция переросла в революцию пролетарскую (хотя и не в социалистическую!). То, чего не смог сделать Заговор равных во главе с Бабефом, сделала большевистская партия во главе с Лениным.

Российский пролетариат смог организоваться для захвата власти и победы над силами старой контрреволюции. Для чего он не мог организоваться - так это для перестройки общества на коллективистских началах. Как показала история, на это был неспособен ни ремесленно-мануфактурный, ни фабрично-заводской пролетариат. Сделать это предстоит постНТРовскому пролетариату - иначе вид  Homo sapiens  ждет судьба покойных динозавров.

Русская буржуазная революция победила. Пролетарская революция в России потерпела поражение. Импульс, данный ею буржуазной революции, был такой силы, что та превратила сермяжно-лапотную Россию во вторую империалистическую сверхдержаву. Борцы Великого Октября, начиная от Ленина, Троцкого, Спиридоновой и Махно и до миллионов рабочих, крестьян, солдат и матросов сражались за то, чтобы остановить мчащуюся по костям колесницу буржуазного прогресса, но на деле лишь придали этой колеснице невиданное ускорение.

Революционная волна 1917-1923 гг. привела к возрождению старого революционного коммунизма. Призраки насильственной революции и пролетарской диктатуры внушали буржуазии ужас больше, чем когда-либо в прошлой истории. Программные документы первых двух конгрессов Коммунистического Интернационала, при всех их отдельных неточностях, входят в золотой фонд революционного пролетарского движения. Какое-то время казалось возможным даже преодолеть раскол революционного рабочего движения и осуществить объединение революционного марксизма и пролетарского анархизма.

Спад мировой революционной волны привел к вырождению и исчезновению революционного коммунистического движения, к откату Коммунистического Интернационала на прежние социал-демократические позиции. Перерождение Интернационала и перерождение Советской России шли рука об руку. Этот процесс облегчался тем, что иностранные компартии, на 95% состоящие либо из покаявшихся на две недели реформистов, либо из искренних, но неумелых полуреволюционеров, были для большевиков не помощниками и контролерами, но скорее обузой. Принятие теории "социализма в одной стране" означало конец Коммунистического Интернационала как организации мировой революции, а проведение с 1935 г. политики Народных фронтов - окончательное и бесповоротное превращение "коммунистических" партий в партии злейших врагов пролетариата, удерживающие его в рабстве у буржуазии.

Через год, в 1936 г., началась Испанская революция. Испания 1936 г. по своим социально-экономическим отношениям чрезвычайно напоминала Россию 1917 г. Разница состояла в том, что вместо большевиков в Испании были анархисты. Последствия такой разницы оказались огромны.

Буржуазная революция уже начиналась, но так и не началась в Испании в 1917 г. - о чем сейчас приходится сильно сожалеть. Европа 1936 г., фашизма и народных фронтов значительно отличалась от предреволюционной Европы 1917 г. Но еще не все было потеряно. Победа революции в Испании, установление здесь пролетарской диктатуры сильно изменили бы всю последующую историю Европы и мира. Все зависело от революционной партии, т. е., в конкретных условиях Испании, от НКТ - ФАИ.

(Кажется, что мы пускаемся  в альтернативистское переписывание истории по присказке:

Если бы да кабы,

Да во рту росли грибы,

Это был бы не рот,

А прямо целый огород.

Но так только кажется. Если бы во рту росли грибы, это действительно был бы не рот, а огород. Но в силу объективных причин грибы не растут во рту, и поэтому он представляет собой рот, а не огород. Если бы испанские анархисты действовали иначе, мировая история повернулась бы по-другому. Но в силу глубоких объективных причин они не могли действовать по-другому, что ничуть не снимает с них исторической ответственности. Правильное понимание единства объективной обусловленности и субъективной ответственности выражено в древней религиозной мудрости: "Грех должен прийти в мир - но горе тому, через кого он приходит!")

Вожди испанского анархизма в решающий момент с блеском показали, что они - не левее, а много правее большевизма, что революционной партией они ни в коем случае не являются, а пребывают на уровне стыдливо-центристской социал-демократии. Они отказались реализовывать собственную программу "вольного коммунизма", т. к. это было невозможно без взятия власти и установления, по выражению одного из их лидеров, "авторитарной диктатуры анархистов".

Отказ от взятия власти с неизбежностью означал признание существующей буржуазной власти, власти Народного фронта. Побоявшись стать послезавтрашними контрреволюционерами, как стали ими в конце концов большевики, лидеры НКТ - ФАИ стали пособниками сегодняшних контрреволюционеров. Отказ от установления "авторитарной диктатуры анархистов" имел следствием победу сперва "авторитарной диктатуры" сталинистов и республиканцев, а затем "авторитарной диктатуры" Франко.

Действия вождей испанского анархизма были обусловлены не их анархистскими идеологическими убеждениями, но их объективным социальным положением как представителей рабочей бюрократии - точно такой же рабочей бюрократии, как и социал-демократические и "коммунистические" чиновники. Логика вещей реализовалась независимо от идеологических этикеток.

Испанская революция 1936-1937 гг. была последней пролетарской революцией эпохи двух первых мировых войн. Вторая мировая война закончилась победой буржуазно-крестьянских революций в Югославии и Албании, проигранной буржуазно-крестьянской революцией в Греции и капиталистической модернизацией сверху во всей Восточной Европе. Что еще значительнее по историческому охвату, это то, что она положила начало циклу буржуазных революций в колониальном мире. Но в этих революциях азиатский и африканский пролетариат, из-за своей слабости, сыграл намного меньшую роль, чем в европейских революциях - не только в Октябрьской, но и, пожалуй, в Великой Французской революции.

В Европе фашизм и антифашизм рука об руку довершили разгром пролетарского самостоятельного классового движения. Автоматизация производства имела своим непосредственным результатом еще большее подчинение пролетариев капиталистической системе. Контроль над пролетариатом социал-демократических и коммунистических партий связывал рабочую борьбу по рукам и ногам, вводил ее в пределы, приемлемые для буржуазии. Различные акции стихийной самостоятельной борьбы рабочих на первичном уровне (дикие стачки, волынка, саботаж и т. п.) также не выводили за границы буржуазного строя и были неимоверно далеки от борьбы рабочих за власть. Разные мелкие левые группы, уцелевшие от прошлой революционной эпохи, ограничивали свою деятельность чистой пропагандой и в лучшем случае могли только передать теоретические приобретения прошедших революций следующим поколениям. До какой степени революционные выступления 1960- 1970-х годов могут считаться первыми толчками назревающего под корой капиталистического консерватизма мирового переворота - покажет будущее.

В 1980-е годы исторический цикл, казалось, вернулся к исходной точке. Отступление пролетариата, начавшееся с поражения в 1920 г. Красной  Армии под Варшавой, дошло до предела. В экономике восторжествовала, как утверждалось, неограниченная свободная конкуренция (на самом деле - неограниченное господство монополий), в политике - прикрытый легким демократическим флером полицейский консерватизм, при котором одна партия буржуазия похожа на другую, как две капли воды, а рядовой рабочий имеет шансы попасть под ментовско-бандитский каток на 2 порядка большие, чем в позднем СССР или в любом другом "государстве социального обеспечения" (Welfare State) 1945-1989 годов.

Социал-демократические и коммунистические партии во второй раз в своей истории признали себя тем, чем они были. Некогда они отказались от мнимой революционности и признали себя реформистскими партиями, в 1980-1990-е годы они отбросили мнимый реформизм и признали себя партиями консервативными. Зюганов или Путин, Блэр или Тэтчер, сильное государство при рыночной экономике или рыночная экономика при сильном государстве - кто найдет разницу?

Исчезновение реформистских партий (т. е. превращение их в партии консервативно-либеральные или либерально-консервативные) сопровождалось упадком профсоюзов, резким снижением их силы и контроля над массами. В итоге упадка реформистских партий и профсоюзов современный капитализм гораздо больше похож на капитализм 1800 или 1850, чем на капитализм 1900 или 1950 годов. Этот факт не устают оплакивать еще уцелевшие искренние реформисты: "Профсоюзы традиционно выступали не только как выразитель интересов наемных работников в борьбе за более высокую зарплату и лучшие условия труда, но и как фактор сдерживания классового конфликта.   Профсоюзы придавали конфликту цивилизованную форму, делали возможным социальное партнерство. Глобализация привела к ослаблению профсоюзов. Парадоксальным образом это означает более жесткие социальные конфликты в будущем, больше насилия с обеих сторон, а также больше преступности" (Б. Кагарлицкий. Есть ли альтернатива неолиберализму? //Альтернативы, 2000 г., N 1).

Все большая и большая часть пролетариата, лишенная защиты как социального законодательства, так и профсоюзов, стоит перед капиталом как объект безжалостной и алчной эксплуатации. Все большему количеству пролетариев не на что надеяться в отстаивании своих классовых и человеческих интересов, кроме как на свою классовую и физическую силу. Все большую долю в пролетариате составляют рабочие-мигранты - пролетарии, у которых, как и у странствующих подмастерьев из Союза коммунистов, нет отечества, кого выгнала родина-мачеха и кого не принимает как равноправных жителей страна, которая выдавливает из них все жизненные силы. Им не на что надеяться, кроме как на всемирную и всеохватывающую социальную революцию, которая сметет границы наций и государств.

Старые общинные традиции еще сохранились в пролетариате стран Востока, капиталистическая модернизация которых произошла в XX веке. Этих традиций давно уже нет в пролетариате стран Запада. Однако в современном мире есть то, чего никогда не было прежде и что впервые в истории делает возможной победу коллективистской революции - постНТРовские производительные силы, благодаря которым становится возможно уничтожить общественное разделение труда и тем самым классовое деление общества. Объективная возможность победы коллективистской революции и субъективная готовность пролетариата к этой революции находятся в обратном отношении, чем были в революциях 1789-1936 годов, когда субъективная настроенность пролетариев на победу своей революции контрастировала с объективной невозможностью такой победы.

Хотя сегодня пролетарии впервые в истории могут победоносно завершить  свою революцию, им во сто крат сложнее, чем 150 лет назад, ее начать. Силы реакции и консерватизма, скопившиеся за долгие столетия капиталистического господства, удерживают пролетариев в состоянии подавленности, приниженности и пассивности. Только великие катастрофы могут выбить их из этого состояния, толкнуть к борьбе за свою власть.

Имя этим потрясениям - мировая война (хотя не только. Аргентинская революция 2001 г. началась в результате государственного банкротства). Война, при всех ее ужасах и зверствах, даст пролетариям в руки оружие, избавит их от страха смерти, поставив перед выбором: либо умереть как покорные рабы капитала, либо умереть - но победить, - сражаясь за свое освобождение.

Все мировые события 1990-х - начала 2000-х годов представляют собой подготовку грядущей империалистической войны. Межимпериалистическое равновесие 1945-1989 годов - в безвозвратном прошлом, мир вступил в новую эпоху войн и революций.

Современные капиталистические государства от методов подчинения пролетариата посредством частичных уступок ему и контроля над ним реформистских партий и профсоюзов вернулись к бескомпромиссной диктатуре буржуазной олигархии, господствующей над атомизированной, задавленной и безжалостно эксплуатируемой пролетарской массой. Действие рождает противодействие, освободительная борьба пролетариата, лишенная узды реформизма, неминуемо примет формы, во многом аналогичные формам революционного пролетарского движения 1789 - 1936 гг. Доказательства тому - албанское восстание 1997 г. и аргентинская полуреволюция 2001 г. Революционный коммунизм вновь встанет в порядок дня - коммунизм, представителями которого Бабеф, Бланки и Ткачев были ничуть не меньше, чем Маркс, Ленин, Троцкий и Бордига.

*       *       *

Очень многие идеи, сформулированные Марксом и Энгельсом, а равным образом их великими учениками - Богдановым, Лениным, Троцким, Бордигой и другими, масштабом поменьше, без всякого сомнения, войдут в теорию грядущего революционного пролетарского движения. Но "марксизм", как идеологическая система социал-демократического реформизма (сталинизм и троцкизм являются лишь его разновидностями), должен быть подвергнут беспощадной критике и отброшен - как прививатель пролетариату таких служащих классовому врагу качеств, как буржуазный прогрессизм, эволюционизм, пацифизм, легализм, парламентаризм, просветительский пропагандизм, и, в силу этого, двусмысленный пособник классового врага. Дискуссии, что является, а что не является "истинным марксизмом", представляют пустую забаву, ибо на каждую цитату можно найти контрцитату. Предоставим мертвым хоронить своих мертвецов, и пойдем дальше. Маркс - наш, хотя не единственный, учитель, но настоящий последователь учителя - тот, кто идет дальше него, а не тот, кто сидит на его могиле.

В заключение рассмотрим, что из теории Маркса (попыткой анализа политики Маркса было все вышесказанное) сохраняет свое значение.

*       *       *

Мировоззренческая система, именуемая диалектическим материализмом и изложенная сперва в "Анти-Дюринге" Энгельса, а затем развитая в других работах Энгельса, Плеханова и Каутского, не была созданием Карла Маркса - что само по себе не говорит ни за, ни против ее правильности. Когда молодые Маркса и Энгельс занимались философией, они не были коммунистами, когда они стали коммунистами, то отбросили философию как праздную буржуазную забаву. "Анти-Дюринг" был написан в политических и полемических целях, и с философской стороны представляет собой полемику Энгельса против попытки Дюринга создать "мировую схематику" - "мировую схематику", в которую так называемая "марксистско-ленинская философия" превратила затем идеи самого Энгельса. Главное в диалектическом материализме - взгляд на мир как на развивающееся самодостаточное целое - является правильным и достаточным с точки зрения классовой борьбы. При этом справедливость требует признать, что подобный взгляд Бакунин и Дицген отстаивали ничуть не хуже Энгельса. Попытки детализации и точного выяснения количества "законов диалектики" являются, как и вся философия, праздным отвлечением от классовой борьбы. В коммунистическом обществе и философия, и частные науки объединятся в единую всеобщую науку, но попытки создания такой науки сейчас являются явно преждевременными (что показал неудачный опыт Богданова - единственного ученика Маркса, кто в теоретически-мировоззренческих вопросах не только не уступал учителю, но превзошел его). Как сказал великий буржуазный революционер Мао Цзедун, наше дело сегодня - завоевать Землю, остальную Вселенную мы завоюем потом.

Как правильно отметил Энгельс в своей речи на похоронах Маркса, главными научными заслугами Маркса были, во-первых, создание теории исторического материализма, во-вторых, ее применение к капиталистическому обществу, что сделало возможным понимание объективной неизбежности гибели последнего. Эти великие заслуги Маркса сохраняют все свое значение и сегодня. Однако нужно помнить, что Маркс не мог из ничего создать общественную науку в целостном объеме и неизменных формах, но лишь заложил основы ее. История физики не кончается со смертью Галилея или Ньютона, история биологии - со смертью Линнея или Дарвина, точно так же исторический материализм, чтобы жить, должен развиваться.

Факт эксплуатации рабочих капиталистами известен каждому рабочему, к научному объяснению этого факта приблизились уже социалисты-рикардианцы. Идущие почти столетие дискуссии марксистских экономистов, какие же именно экономические причины приведут капитализм к крушению (тенденция нормы прибыли к падению, исчерпание внекапиталистических рынков, или же чисто экономические причины по самой своей природе неспособны сбросить капитализм в пропасть, и для этого потребуется революционное политическое действие), доказывают, что экономическая теория Маркса жива не как законченная догма, но как метод понимания капитализма в целях его уничтожения.

В теории исторического материализма нужно различать, во-первых,  теорию, впервые открытую Марксом и Энгельсом, а во-вторых, ее понимание и применение самими Марксом и Энгельсом - понимание и применение, далеко не всегда правильные.

Данная Энгельсом характеристика Сен-Симона, который, "хотя и был, наряду с Гегелем, самой универсальной головой своего времени, однако, был ограничен, во-первых, уровнем своих собственных знаний, а во-вторых, уровнем знаний своей эпохи", полностью приложима и к самим Марксу и Энгельсу. Они были тоже ограничены своим опытом, равно как и уровнем развития исторической науки своего времени.

При жизни Маркса и Энгельса сколько-нибудь изучена была история только Западной Европы. В силу этого неизбежно происходило ошибочное перенесение особенностей западноевропейского процесса на всю всемирную историю. Поскольку в Европе давно уже преобладала частная форма эксплуатации, то присущие последней свойства возводились во всеобщие законы, благодаря чему официозная "марксистская" история была неспособна понять ни многие явления прошлого, ни многие явления будущего. Теория Руссо, согласно которой сперва возникли классы богатых и бедных, а лишь затем богатые создали государство, была названа теорией Маркса. Эксплуататорская собственность была отождествлена лишь с одной из ее разновидностей - частной собственностью. Из отдельных формулировок Маркса и Энгельса о бонапартизме следовало, что государство может иметь надклассовый характер, и постепенно в марксизме возобладал взгляд, будто "бюрократия" (государственный аппарат) является не частью эксплуататорского класса, а некоей внеклассовой прослойкой.

Историческая наука в XX веке не стояла на месте. Ею был изучен  огромный массив докапиталистических обществ. Одновременно с этим опыт сталинизма и государственно-монополистического капитализма показал, что политико-экономические отношения свободно-конкурентной Англии XIX века отнюдь не задают правило, но, скорее, представляют собой недолговечное исключение.

Возникновение классов и всей эксплуататорской цивилизации было результатом изменений не в сфере потребления и распределения (т. е. появления неизвестно откуда взявшихся излишков), но в системе производства - результатом усложнения трудовых процессов, что создавало общественное разделение труда и вело к росту производительности труда и появлению излишков. Усложнение процессов производства делало необходимым выделение слоя профессиональных организаторов, руководителей этих процессов. Еще вчера избираемые, сменяемые, подконтрольные и пользовавшиеся разве только повышенным уважением вожди племени становились особым общественным слоем - будущим эксплуататорским классом. Чем дольше исключительно они управляли общинной собственностью, тем больше эта собственность становилась исключительно их собственностью - собственностью класса эксплуататоров, организованного в государство - государственной собственностью. Именно государственная собственность была первичной формой эксплуататорской собственности. Лишь в течении долгих веков и тысячелетий из нее медленно и мучительно вычленялась другая форма эксплуататорской собственности - частная.

Производственные отношения - это не юридические отношения собственности, но реальные отношения людей в процессе производства. Отношения собственности являются лишь выражением отношений управления, иначе говоря, отношений власти. Сама собственность есть не что иное, как экономическая власть. Коллективистское (по старой терминологии, коммунистическое) общество - это такое, где нет деления на управляющих и управляемых, властвующих и подвластных.

Эксплуататорский класс в разных обществах и в разные эпохи делится обыкновенно, в разных пропорциях, на частную и государственную подгруппы, которые, грызясь между собой за долю в прибавочном продукте (как грызутся в современной России чиновники и олигархи), в то же время объединены отниманием этого продукта у непосредственного производителя. Бюрократия является не межклассовой прослойкой, но частью эксплуататорского класса - государственными эксплуататорами, причем в ряде случаев (от Инкской Империи до Советского Союза) эта часть практически совпадала со всем эксплуататорским классом.

Все это подтверждает теорию исторического материализма, для которой общество является системой производства и разделения труда. То, что именно так понимали дело Маркс и Энгельс, доказывает "Немецкая идеология". То, что они не остались одиноки в таком понимании, доказывают работы Богданова - единственного ученика Маркса, в теории превзошедшего учителя.

Чему не соответствует строгая система исторического материализма - так это учебникам "марксистской философии". Поэтому лучше называть систему исторического материализма ее собственным именем. Ведь нелепо было бы называть "ньютонизмом-эйнштейнизмом" современную физику.

10 тезисов о марксизме сегодня (2003 год).

1.     В наступившую эпоху тоталитарного капитализма марксизм как идеологическая доктрина реформистского рабочего движения является теоретически несостоятельным и практически контрреволюционным.

2.     Под "марксизмом" мы понимаем не теорию исторического материализма, открытую Марксом и сохраняющую все свое научное и революционное значение, несмотря на ограниченную форму и ошибочные конкретизации, которые она неизбежно имела у самого Маркса. Марксизмом называется идеологическая система реформистской эпохи в рабочем движении, созданная Марксом, Энгельсом, Плехановым, Каутским и другими идеологами социал-демократии в противостоянии как с врагами справа (лассальянством, прудонизмом и т. п.), так и с врагами слева (бланкизмом, бакунизмом, революционным народничеством) и унаследованная произошедшими от социал-демократии течениями, до троцкизма включительно.

3.     Следующие черты характеризовали марксизм и делали его антагонистом пролетарского революционного коммунизма: 1)замена революционного катастрофизма капиталистическим прогрессизмом и отождествление капиталистического прогресса с революцией пролетариата; 2)соединение пропагандистской революционности для неопределенного будущего с реальным реформизмом в настоящем, следствием чего был перенос революционных целей и методов борьбы в прекрасное далеко и ограничение практической деятельности реформистскими целями и методами; 3)неизбежное для эпохи, когда прогрессивный цикл капитализма еще не завершился, сведение борьбы пролетариата к борьбе за буржуазную революцию и буржуазные реформы, за развитие и улучшение капитализма, а не за его тотальное уничтожение. Следствием этого была критическая поддержка буржуазных национальных движений и прочая политика блоков с прогрессивной буржуазией.

4.     Неотъемлемыми и неуничтожимыми чертами марксизма, делающими его контрреволюционной по отношению к пролетарской революции силой, были демократизм, парламентаризм, легализм, просветительский пропагандизм и практический патриотизм. Будущее революционное пролетарское движение должно будет избавиться от подобного хлама.

5.     Следствием контрреволюционных свойств возобладавшего в рабочем движении марксизма была парализация левых течений рабочего движения, их неспособность практически бороться за власть. Это стало субъективной причиной поражения пролетарских революций 1917-1923 гг. (через которую проявилась неспособность промышленного пролетариата самоорганизоваться для взятия и удержания власти) - кроме Октябрьской революции, возглавившие которую, в союзе с немарксистскими левыми эсерами, максималистами и анархистами большевики, при всех их ограниченностях и ошибках, в силу многих причин стояли много ближе к пролетарскому революционному коммунизму, чем другие течения II Интернационала. Однако ввиду указанной неспособности фабрично-заводского пролетариата самоорганизоваться для коммунистического преобразования мира, Октябрьская революция не переросла и не могла перерасти в мировую коллективистскую революцию, оставшись радикальной буржуазной революцией.

6.     Все вышесказанное не отрицает ни великого мужества миллионов борцов пролетариата, сражавшихся и умиравших под знаменем марксизма, ни значения для теории освободительного движения пролетариата идей Маркса и Энгельса, а равно их великих учеников - Богданова, Ленина, Троцкого, Бордиги и др. Однако не меньшее значение для будущего революционного движения пролетариата имеют революционный коммунизм Бабефа, Бланки и Ткачева, революционное народничество вплоть до левого эсерства и максимализма, анархизм Бакунина, синдикализм Сореля и пролетаризм Махайского. Вдохновляющим примером для него, наряду с русскими большевиками и немецкими спартаковцами, будут герои всей освободительной борьбы угнетенных классов в мировой истории - борцы крестьянских восстаний, плебейских ересей, уравнительного коммунизма, революционного народничества и пролетарского анархизма.

7.     Победу всемирной коллективистской пролетарской  революции делают возможной постНТРовские автоматизированные производительные силы, а необходимой - гибель человечества, неизбежная в случае сохранения капитализма.

8.     Эта революция будет самой великой, радикальной и беспощадной революцией в мировой истории. Радикальность и беспощадность будут одинаково присущи и ее целям, и ее методам.

9.     Эта революция уничтожит всю систему капиталистического производства, иначе говоря, уничтожит разделение труда, классы, товарное производство, государство, нации, семью, религию, философию и буржуазные науки.

Что требуется сейчас от потенциальных революционеров для субъективной подготовки такой революции - это отказ от умерших идеологических систем и единство революционной мысли и революционного действия.