...немного о том, что человек создает, и о том, что создает человека...
в соавторстве с Д. Донцовым
"...на улице было холодно и сыро. Где-то наверху клубилось, но недвижно, будто замершее на часах время, небо: словно состоящее из больших металлических листов, прикрывавших горящий торф, оно пропускало сквозь щели размытых контуров облаков серый, должно быть, удушливый и ядовитый дым, который оседал на его поверхности и падал редким концентратом воды на плечи идущих под ним людей..." "Что за бред пошел? Совсем не похоже на меня, не годится, не годится..."
-2 часа 27 минут (осталось 67 минут)-
... Он посмотрел на часы - ядовито-зеленые недвижимые вакуоли диодов, отражая свет от монитора, плавающий в черной комнатной унылой тишине, безучастно, бесшумно, показывали половину третьего ночи. Глеб взъерошил руками волосы, размяк, съехал по спинке скрипящей старыми пружинами тахты к ее изголовью, и глазами снова расчертил белесый потолок. Ладонью, на которой не было ни единой мозоли, он смог почувствовать, что кружка, стоящая рядом на полу, пуста: эмалированная поверхность не отдавала ни грамма тепла; как и владелец. Глеб нащупал босыми ногами стоптанные махровые некогда белые тапки, лежащие на одеяле, и, распахнув настежь окно, в которое ворвался порыв ветра, шаркая по полу, ушел из необставленной до конца рабочей комнаты в кухню. Пластиковый шершавый подоконник еле слышно кропили капли дождя, стирая желто-серые полоски въевшейся в него пыли, попадая на тонко выведенные, потускневшие на четверть знаки на безмолвных клавишах ноутбука, оставленного на тахте ...
-2 часа 31 минута (осталось 63 минуты)-
... огромный, совсем отдаленно похожий по форме на свадебный торт, бежевый, с выгнутой черной ручкой чайник начал потрескивать, выпуская нагретый воздух. Глеб, развалившись на ореховом журнальном столике, на исцарапанную полировку которого стряхивал пепел, прислоняясь к стене и закинув ногу на ногу, заворожено смотрел на танцующие в стремительном и плавном жертвенном танце, наполненные чем-то искрящимся синим, изредка щелкающие язычки пламени, высовывающиеся из конфорки. Только сейчас, в ожидании того, как из алюминиевого монстра на плите повалит пар, Глеб мог признаться себе, что выжал себя уже на семьдесят процентов - каждое новое предложение он вырывал из своей головы, как маньяк-акушер вырывает кричащего недоношенного еще младенца из утробы матери: ему стало казаться, что каждая мысль бешено орет, царапаясь о какие-то зазубрины на пути от мозга к пальцам, печатающим текст. " Это самое поганое", думал он, доставая с почти пустой столешницы любимую белую чашку " catharsis" взамен остывшей, венчающей горку немытой посуды из трех тарелок в раковине, на которую, выбывая триоли, падали капли из-под крана, " нельзя запомнить мысль, даже если повторить ее про себя две тысячи раз, даже если оставить ее незашитой, незаконченной, снова и снова перебирать в ней все стежки, все зазубрины, невесть откуда взявшиеся в ее мягком волокнистом тельце, похожем на разорванное сердце, - все равно что-то из нее утекает, она меняется, живет сама по себе и, в конце концов, решает уйти куда-то туда: то ли на кладбище идей, то ли в рай для эфемеров." Насыпав молотый кофе в кружку, Глеб потянулся за коробкой с рафинадом, но в каком-то забытьи схватил пачку с хрустящим сахарным песком. " Образ это паразит - пока ему нужно жрать тебя, чтобы сформироваться до конца и окрепнуть, ты можешь делать с ним все, что заблагорассудится, но как только он почувствует себя са-мостоятельным и целостным - " Adue, gnostige Freunde! Auf diese Tot, wenn kann ich dich sehen, mein lieben!", пишите письма..." Глеб хмуро посмотрел сквозь непонятного синего зверька на грубой шуршащей оберточной бумаге, сшитой скрепками, кинул ложку с сахаром в кружку и поставил пачку обратно в настенный шкаф с толстым желтым налетом никотина.
" Рожать чертовски сложно, спасибо Господи..." и ушел обратно в комнату ...
... Глеб снова забыл про кофе и уткнулся в потолок. наверное пытался протереть в нем дыру в новый мир. мысли так и не шли через его, кажется, попрозрачневшую пленку - жаль; но для писателя это нормально, чего уж. в конце концов, вы же не можете на пустом месте сделать личность, а? вот так и он не может .к тому же, недавно кончился траур по его любимцу - Автору. такова участь всех персонажей - Шерлока Холмса чудом вытащили из водопада, а Мориарти (хотя, казалось бы, парню еще жить и жить) размозжили об угловатые булыжники "там, внизу". почему почил именно профессор, а не сыщик усоп? неужто никто ему не симпатизировал? а, бросьте! наукой доказано, что человек предрасположен к тому, что ему, человеку, отрицательные персонажи импонируют. просто Шерлок был популярен. в свое время. Автор тоже был. но его время ушло. Конан Дойль умер, Холмс остался; Глеб остался - "прощай, Автор"! не успев утереть нематериальные слезы расставания, писатель должен соображать нового героя - законы театра жизни для всех. чем он безуспешно и занимался. стоит сказать, что дела у Глеба шли не очень. пусть он считает себя литературным гением современности, (хотя, какой он, к черту, гений? бульварные ужастики и неизвестные сборники рас-сказов неопознанных писателей - вот его стезя), пусть думает, что он духовно богатый человек (духовно обогащенный - циник, маньяк, ретро-град), да пусть представляет себе, что он ницшеанский сверхчеловек - это не спать почти семьдесят часов, но все равно у него все туго и он до этого уже давно дошел. только усвоить этого не может. а пока осталось чуть больше двадцати часов для сдачи нового бестселлера в редакцию - иначе пока-пока, денежки, прощай, квартирка, до не назначенного свиданья, девушки, до новых встреч! жестокая схватка с судьбой и самим собой. один на один. кто кого?..
-2 часа 43 минуты (осталась 51 минута)-
... "Шум - шум - шум - шум." - Глеб мурлыкал себе что-то под нос, снова лежа на тахте, выдыхая это странное имя. "Да, точно, это именно имя. Такому уроду подойдет такое имя. Шум. Хм.. Шум." Глеб осторожно, с большой выучкой, но все же небрежно для себя на вид скинул с живота ноутбук, в на экране которого мерцали витиеватые абзацы, и достал из кармана гладкие празерные четки. Глеб считал, что под высокий треск жизни Христа, ему лучше думается. "Шум-шум-шум" Накинув побрякушку на запястье, он снова притянул к себе ноутбук. "Шум сидел на полу перед столиком, заваленным разлинованными листками. Покрытая тонкой сетью шрамов рука сжимала острую гелиевую ручку, как нож. Шум ваял, вырезая из своих воображения и памяти то, что он только что сделал. "Да, -думал он,- это только начало. Мне предстоит разорвать кокон жизни - я рождаюсь снова." Он ликовал и содрогался от мыслей, наполнявших его разум - кипящей смолой они обжигали его изнутри, будоража смятенные остатки души. Он строил планы и выносил вердикты, отполировывал свои теории и проверял на прочность догадки, хотя ни на секунду в них не сомневался. Он был велик и ничтожен одновременно - в маленькой душной комнатке Шум вынашивал планы насчет своей новой жертвы. Он был настолько увлечен, что все его тело передернуло, когда в воздухе прошелестело еле слышное трепыхание некогда раскаленногл". "Черт! Снова опечатка! Давай, соберись, парень тебе некогда" Глеб вспомнил про стоящий рядом кофе, отхлебнул и поморщился от терпкого вкуса приторного, сладкого, холодного. "Нужно двигаться дальше, еще есть время: я должен успеть сделать его самым злым хозяином ночного мира, какой когда либо был. Объем, объем..." Постепенно у Глеба начал складываться интерьер того помещения, где сидел Шум. Предметы проступали сквозь дымчатую черную вуаль небытия, сначала просачиваясь аморфным прозрачным потоком вещества, и уже после того, как им находился аналог в жизни, приобретали свою истинную форму. " Черт, ну все писатели так делают. Все, кто не сошел с ума от эльфов и молекулярных искривителей трансвирулентных парадигм, пишут, выдирая все подряд из повседневной жизни. В этом суть реалистичности - как можно поверить в то, что какой-то палкой можно метать огненные шары, и сомневаться в том, что маньяки любят горячий фруктовый чай? Надо налегать на детали - в них соль. Пусть варит чай. Авось, если чайник большой, то в нем можно будет потом сварить чью-то голову." Глеб улыбнулся про себя хорошей идее с отпиленной головой и стал дальше строчить текст, пока не решил, то на кухню выходить слишком неудобно - "Надо устроить пепельницу тут: все равно приходится открывать окно, чтобы проветривалось - тут душно, на кухне дымно, на улице - шумно. Ненавижу. Да и времени на переходы я много теряю" Глеб достал из кармана пачку с заткнутой зажигалкой. "К черту пепельницу ..."
... Глеб хорошо подготовлен, поэтому у него есть все шансы, чтобы победить. Мне так думается. У него всего навалом, если рассуждать с материальной точки зрения: курево есть, питье есть, воздух есть, лежанка есть. Что еще нужно писателю? разве что музу, но это такая штука, которая быстро может надоесть, если ее вовремя не заткнуть. Рано или поздно, а скорее рано, шума становится от нее слишком много. Тут парень прав. Да, и еще нужны материалы для записи. Это у него тоже есть, коли свет не обрубят, хотя, навряд ли. Да, навряд ли. Городишко, в котором этот прощелыга живет явно не столица, но и не совсем занюханный - электрики из райцентра не выезжают. Хотя писать на бумаге ему было бы лучше. Пушкин писал на бумаге, Чехов, даже Маяковский и Шекспир, и Бодлер - все, как один, пользовались этим подарком, покупным, естественно, целлюлозно-бумажной промышленности. Один недостаток у нее - горит, дрянь, горит ...
-3 часа 13 минут (осталась 20 минут)-
... сжег все записи. Нет, лучше съел. Так бы они снова стали единым целым - творец и создание. Точно, это знаковое - воссоединение." Глеб опять начал печатать, но скорость его движений по чувствительной клавиатуре стала угасать, а количество помарок, наоборот, возрастать. "Ты засыпаешь? Я тебя спрашиваю, черт, ты засыпаешь?" - Глеб со всей силы ударил себя по щеке, поморщившись уже перед тем, как ладонь, которая вскоре станет чуть менее красной, чем щека, коснется его лица. "Этого нельзя допустить, увалень. Давай, разомнись" Он встал с лежанки, прошелся по комнате от тахты к стене и обратно, так несколько раз, потом по периметру, попутно задевая все, что еще не распаковал или уже упаковал. Случайно ему на глаза попалась ярко-синяя коробка из-под обуви, в темноте похожая на несокрушимый сказочный металл или горную породу, которая как ничто другое в мире может защитить хранящееся в ней от чего бы то ни было, что может случиться. Глеб поднял ее на руки и скинул крышку. Фотографии, старые, шелестящие, и новые, еще упругие. Четкие, яркие, сочные, вечные. Только они могли сохранить то, о чем он уже и сам редко вспоминал - друзей, родственников, просто близких. Среди многих снимков он нашел белый квадрат поляроида, запечатлевший его и Стеллу. "Дьявол, а ведь смотря на нее, я и сейчас хочу стать поэтом. Удивительная. Наверное, и могу. Точнее сказать, смогу. Как только закончу с этим Шумом. Все пройдет, как страшный сон. Снова ее увижу. Слишком долгая разлука. Она, наверное, не рвет себя на части, скучая по мне. Ничего, скоро у меня будут и деньги и свободное время". Он положил фотографию белокурой девушки с яркими голубыми, даже несколько безумными, но такими глубокими, глазами обратно в коробку. "Сейчас нужно сделать усилие, надо уже "заплетать". Подожди, крошка... Продолжаем ... "
-3 часа 31 минуты (осталось 2 минуты)-
... его пальцы уже заплетались. Глаза неприятно морщились, вокруг монитора выступили расплывчатые кружева ресниц. Глеб поставил точку, потянулся, растер опухшее лицо руками. "Вот, черт..." Он склонил голову набок, рыская взглядом по полу и искал выложенною из пачки, превращенной в новую пепельницу, пару сигарет, но ничего не находил в груде хлама, скопившегося рядом с его лежбищем. "Дьявол, а..." Что-то неприятно, сочно и глухо хрустнуло в его коленях, когда он вставал - последние пачки в блоке, лежащем в каком-то из ящиков столика на кухне. Уходя, он снова открыл окно - воздух был словно разряжен, так что дышать было сложно. Пол под его босыми ногами жалобно скрипел ...
-ничего не осталось-
... Глеб минул коридор и вошел в маленькую кухню. Справа от его руки, на столешнице стояли часы, показывающие 3 33 ночи. Глеб сверился со своими на руке. "3 33. Хорошее число. Не 22:22, но тоже неплохо - сейчас в голову должно прийти что-то стоящее". Глеб опять растянулся на столике, прислонившись к стене, и запустил руку в один из открытый ящик под собой, откуда достал предпоследнюю, как ему показалось на ощупь, пачку. Зажав в зубах сигаретный фильтр, Глеб стал хлопать по карманам джинс в поисках зажигалки. " А... её там..." Перед его лицом вспыхнуло высокое волнующееся пламя выкрученной до отказа дешевой газовой зажигалки, которую держала плотно сжатая в кулак рука, на среднем пальце которой между двумя костными наростами было насажено маленькое оловянное кольцо, державшее небольшой кусочек агата в явно когда-то разбитой оправой в виде пентакля. Что-то ударило Глеба чуть ниже солнечного сплетения и медленно расползлось по внутренней стороне ребер. он тупо уставился на огонь. "Если ты еще заставишь меня ждать, то мне придется подпалить тебя, парень" - голос был хриплым и насмешливым. Он прикурил - пламя свернулось в плывущий в темноте пульсирующий мираж и исчезло. Глеб неуверенно встал и вышел из кухни ...
-прошло 30 секунд-
... прислонясь к стене в коридоре, прячась за прикрытой дверью, Глеб чувствовал, как на стене секундная стрелка стирает свою ось, карабкаясь наверх, к двенадцати, чтобы потом снова, осторожно, шаг за шагом, пошатываясь, спуститься к шести. Глеб ощущал, что все его мысли остались там, за дверью, и теперь тонкими струями пытаются вернуться к нему. "Кто он?" "Ты боишься?" "Нет, ну этого быть не может!" "Как он сюда попал?" "Спать" "Милиция?" "Это просто галлюцинация" "Что теперь делать?" "Что он там делает?" "Дверь?" Глеб слегка приоткрыл дверь. На кухне, что-то рисуя пальцами в сизом дыме, растворявшемся где-то под потолком, прямо на полу кто-то сидел. Глеб приоткрыл дверь пошире, чтобы лучше рассмотреть незнакомца - его силуэт приветливо помахал Глебу рукой. Он испуганно захлопнул дверь...
... когда у него хватило духу снова ее открыть, тот человек все так же был на кухне. Глеб с опаской смотрел на него, пока вопрос не вырвался сам.
- Ты что здесь делаешь?
- В принципе, я тут живу, а сейчас, к примеру, готовлю завтрак, а вообще это тупой вопрос, парень, сам знаешь.
Тон силуэта был отвлеченным - он объяснял этому дураку элементарные вещи.
- Нет, нет, стоп, тебя здесь быть не может.
Глеб нервно улыбнулся.
- Это еще почему?
- Дьявол, ну просто не может и все тут. Это невозможно.
На этот раз - вопль отчаяния.
- Почему?
Голос все так же оставался бездушным и холодным.
- Потому что здесь живу я, квартира моя и тебя тут не было, домовой хренов.
На этот раз улыбнулись в темноте.
- Брешешь. Я здесь живу.
- Да? И давно?
Брови стоящего в дверях наигранно взметнулись вверх.
Силуэт поднес руку к предполагаемому лицу, как будто смотрел на наручные часы.
- Уже порядочно.
Глеб озадаченно осмотрел свои тапочки.
- Прекрасно, прекрасно... И что дальше?
Силуэт двинул плечами, склонив голову набок.
- Дальше? Дальше все как обычно - иди пиши, а я останусь тут.
Писатель несколько нервно закивал, поворачиваясь лицом к двери.
- Ага, хорошо, да. Счастливо!
Он ушел обратно в комнату...
-прошло 12 минут-
...когда Глеб шел обратно по коридору, то решил закурить уже там. За кухонной дверью отчетливо слышался стук ножа о доску. Занавес век плотно закрыл весь мир от жутко ноющих глаз писателя - тот уже вошел. Силуэт стоял у стола и что-то на нем кромсал, мурлыкая себе под нос какую-то знакомую мелодию.
- Так значит ты все еще здесь?
Глеб уселся на журнальный столик.
- А что, по-твоему, я должен был исчезнуть?
- Я даже и не надеялся на такой исход, но ты знаешь, я кое-что понял.
- Да - а? И что - удиви меня?
- Тебя действительно тут нет. Ты только в моем воображении: я придумал тебя.
- Ага, вот оно как...
- Точно.
- Так значит, если ты меня выдумал, то ты все обо мне знаешь, да?
- Не совсем, но было бы неплохо за тобой понаблюдать - писатели ведь всегда все берут из реальной жизни, - Глеб усмехнулся, - Расскажи что-нибудь.
- Ну, тут все просто, парень.
Силуэт подошел к двери. Щелкнул выключатель. Глеб вжался в стену...
...перед ним, на полу, выстеленном газетами, широко раскинув ноги, стоял высокий человек примерно одного с ним возраста, но кудрявая бородка на широких скулах делала его старше на вид. Он стоял по пояс голый в разорванных синих джинсах, измазанных побелкой и чем-то засохшим черным, похожим на олифу, и в высоких армейских ботинках с пузырившейся от уличных реагентов кожей. Его руки и грудь были в наслоившейся крови, засыхающей алыми пятнами.
- Зовут меня Шум. Дурацкая кличка, но их, как известно, не выбирают.
На столешнице, рядом с разделочной доской грудой лежали отчищенные от мяса кости, места, сочленения которых покрывала багровая запекшаяся бахрома крови.
- И как я уже говорил, я готовлю завтрак.
Кровь была везде: на белой, отскобленной, с черными сколами, эмали миски, на столе, стекая по нему в небольшую рубиновую лужицу с частыми мелкими пузырьками на полу, на широком ноже, прислоненном к вздувшейся разделочной доске, на которой лежала мясистая вспоротая ляжка, из которой Шум выскабливал жир.
- А ее зовут Стелла; думаю, вы знакомы, а?
Шум погрузил кончик ножа в плоть и он со скрежетом вытеснил полупрозрачную, похожую на крахмал, массу из ноги.
- Знаешь, а ведь фантазия хорошая штука. Согласен?
Глеб не ответил - его вывернуло наизнанку от отвращения и ужаса. Он опрокинулся на стол и со всей силы ударил по нему кулаком - из-под него роем выбежали большие рыжие тараканы и устремились к пурпурной лужице, в которой находилась нога Шума.
- Иногда лучше просто смотреть на фото и многого не знать, правда?
Шум выключил свет...
-прошло 126 минут-
...Глеб лежал на тахте. Не было слышно едва приметного гула куллера в ноутбуке.
Над его телом в резонанс с пульсом сотрясалась колоссальная масса тишины, стремящаяся раздавить его. Она то редела, то снова наполнялась невнятными звуками - где-то за стеной он слышал больной женский кашель, заходящийся в приступах чахотки, наигранный отрывистый детский плач, сквозь который рвался ехидный смех, шарканье и скрежет длинных собачьих когтей по деревянному полу,
что-то этажами ниже выстукивало ритм на водопроводных трубах - звук, как от полой обглоданной куриной кости, заставлял Глеба съеживаться. С каждой минутой появлялись все новые звуки, сливающиеся в один непроводящий фон...
...Глеб начал понимать, что сходит с ума. Он подтянул к себе компьютер и откинул крышку. Последний написанный им абзац - сцена расчленения новой жертвы. Он уже не смог вспомнить, написал ли он его после того, как увидел тот ад на своей кухне или до этого. В комнате снова стало ужасно душно. Глеб услышал, как среди уже не стихающих звуков до него отчетливо доносятся шаги. Шум шел к нему по коридору. Глеб начал печатать. Он кидал предложение за предложением, потом бросался лихорадочно исправлять помарки.
- Ты знаешь, бумага все-таки предпочтительней.
Шум вытащил из-за пазухи небольшую пачку исписанных разлинованных листов.
- Сложно ошибиться, если ты достаточно грамотен. А это - все ненастоящее.
Он вырвал из рук Глеба ноутбук и стал читать вслух. ""Больно, да? Готов поспорить, у тебя внутри уже много мяса, которое болит". Ствол несколько опустился, слепо уставившись почти вплотную к его голове. Последний выстрел - смерть. Ничего, пустота, тупик, ловушка".
- Хм, ты знаешь, неплохо даже, для начинающего, неплохо.
Шум надменно ухмыльнулся ему прямо в лицо.
- А сейчас я просто поставлю точку в конце и тебя, подонок, не станет. Смотри!
Глеб нажал на кнопку...
...Шум схватился за бока, он взвыл от боли и повалился рядом с Глебом на тахту. Скрежеща зубами, он проклинал его, но срывался на полуслове то в высокие вопли, то в утробный рык. "Больно, да?" - спросил Глеб, - "Подыхай, давай, скотина". Шум резко вскочил с кровати.
- Вообще-то нет. И не собираюсь. И я говорил же, что бумага лучше.
Он достал из кармана зажигалку и запалил пачку листов в своей руке...
...Комната наполнилась едким мерзким запахом паленого мяса. Шум подошел к окну и распахнул его настежь, чтобы выветрить остатки Глеба. Необъятный водяной зверь, незнающий краю самому себе, соблазнял темноту своим шепотом - этого не слышал никто, кроме Шума. Ветер игрался с холодной небесной водой: подбрасывал ее вверх, скидывал вниз, сносил в сторону, метал ее пригоршнями на мостовые, бил ими в гладь воды, стоящей в каменных берегах: он выбивал ими неизвестный ритм - основу песни жизни, песни о воле. Шум выбросил бычок в окно, развернулся и пошел в кухню. Чайник уже минут пять кипел - Шум снял крышку и заглянул внутрь. Лежащая на боку девичья голова, наполовину погруженная в остатки воды, уже успела развариться - кожа со щек отслоилась, показав блестящие, покрытые тонкой пленкой кости черепа, и жидкость из лопнувшего глаза густой белесой слизью прилипла к переносице. Голова истошно закричала. "Почти готова", промурлыкал Шум и закрыл как всегда пустой чайник.