По глубокому сине-черному небу гуляла яркая дебелая луна. В комнате, пронизанной струями лунного перламутра, царил беспорядок. Со спинок кресел свисали гроздья одежды; за приоткрытыми дверцами шкафа таился мрак; на столе, меж посуды с остатками ужина, валялись окурки, карты, бобы... Отточенные луной, стыли резкие тени.
Лежащая на диване женщина не ведала покоя даже во сне. Она крутилась с боку на бок, то сворачивалась как улитка, то, раскинув безвольные руки, опрокидывалась на спину, то перекатывалась на живот. Грузная плоть источала испарину, в прерывистый шелест дыхания вплетался тихий жалобный стон.
- ... это ошибка. Меркурий снова забыт - он повернул на запад! Да... Плохо я, видно, старалась, не пошла моя наука впрок. Будет, будет и встреча, и перемены, но... В общем, крепись: тебя возненавидят и проклянут.
- Проклянут!? Кто? И за что!
- Всему свое время. Но знай, однажды она сама сделала это, не задумываясь. Раскаяние не дождалось её, совесть не достучалась. Ты восстановишь утраченное равновесие. Это больно и неизбежно. К милосердию - через жестокость. Иначе её не спасти.
- Но почему, почему я?
- Это твое приданное. Да не судите...
- Нет, нет, погодите...
- Смирись. Ничего не изменишь. Все взвешено, учтено, опутано связями. Случайность - это миф. Ступай и забудь.
- А-а-а-а, - спящая дернулась и притихла.
Тени смягчились: просветленное небо подернулось легкой вуалью. Стрелки настенных часов двинулись вверх.
Будильник пропиликал по третьему кругу, когда Лариса с трудом разомкнула глаза. Тяжелая, будто набитая песком голова, сбитая в жгут простыня, влажный ворох скомканного одеяла - то ли спала, то ли не спала...Женщина села, вяло зевнула и досадливо сморщилась.
В животе бурчало, к горлу подкрадывалась тошнота, во рту - гадко. Это все Ленка: 'Давай, подруга, расслабимся'. Ели, пили, болтали. Соседка вдруг вспомнила свою бабку. Якобы та была ведьмой, лечила от сглаза, гадала, учила когда-то и Ленку, а перед смертью отдала ей заветный мешочек с бобами и замусоленную истрепанную колоду.
Раньше Лора к таким вещам относилась здраво, с ухмылкой. А тут загорелась... Сгоняла Ленку домой. Нетерпеливо высыпала на стол костяшки твердокаменных бобов, с благоговением перетасовала белесые от старости карты. Как не раскладывала, не кидала ей Ленка, все выпадала то роковая встреча, то перемена в судьбе. И при этом - мужчина. А еще страсть и муки... 'Ты разобьешь его сердце!' - тыкая пальцем в бобовую россыпь, заключила соседка.
Взбудораженная сладкими обещаниями, Лариса долго не могла уснуть. Перемены - это то, в чем она нуждалась больше всего. Последние несколько лет проползли чередою тусклых, унылых будней. А душа ждала праздника, безрассудства, любви. Того, что жаждет любая женщина. Пусть ненадолго, на один вздох, на один миг...
Теперь от вечерней эйфории не осталось и следа. 'Размечталась, дура конопатая, - со злостью усмехнулась Лора, и поплелась в ванную. - Пора. Кому-то отдыхать, а мне работать'. Сегодня она была в день.
Привычно собираясь, Лариса внезапно ощутила смятение. Легкое, едва различимое, как микроскопические пятнышки ржавчины на зеркальном отливе металла... Оно скользнуло, царапнув острым студеным краем.
Контрастный душ смыл тревогу. Надев любимый костюм, женщина подсела к трюмо. Веки припухли, на мягком, уточкой, носу выскочил прыщ, сухие губы поблекли. Крем, пудра, подводка для глаз... Лора отложила помаду и взялась за расческу. Густые светло-русые в крупные кольца кудри Лариса унаследовала от матери. Щетка с трудом пригладила буйные пряди. Волосы - это единственное, чем природа порадовала Ларису. Они удивляли, притягивали и восхищали. Да, в этом ей можно было позавидовать.
Залихватски подмигнув себе, она поспешила на кухню. Стакан крепкого чая - и в путь! Она с кряхтением натянула сапоги, сунула обувную ложку на место, накинула шубку и распахнула дверь.
До конца смены осталась пара часов. Немолодую роженицу привезли по скорой. Преждевременные, тридцать пять недель, первые роды. Пришлось попотеть. Это был мальчик. Лариса несла синий едва пищащий комочек на обработку. Как она уронила ребенка?
Жалкое неподвижное тельце, голубой нестерпимый блеск намытого пола - это все, что впоследствии она могла вспомнить. И крик, дикий вопль обезумевшей от горя мамаши.