Однажды на страницах ЖЖ я наткнулась на интересный флешмоб: следовало описать свои самые ранние переживания или какие-либо события, связанные с предложенными словами. Решила попробовать. Мне достались слова: Москва, мороженое, ночь.
Итак, Москва.
Мне года четыре, я в детском саду, рисую папе поздравительную открытку. Желтым карандашом, высунув от усердия язык, я старательно изображаю куранты на Спасской башне Кремля. Я видела её на картинке в книжке и полна решимости нарисовать не хуже. Затем над башней появляется праздничный салют, такой, каким в нашем поселке встречают новый год: оглушительная беспорядочная пальба из ракетниц, улетающие в черную даль разноцветные звездочки. Москва тоже представляется мне прекрасной далекой, недосягаемой звездой, на которой всегда праздник.
Потом выяснилось, что родители бывали там не раз, мама заочно учится в Московском институте, и у нас есть родственники-москвичи. С какой гордостью, я всем говорила, что мама уехала на сессию в Москву! Возвращаясь обратно, она непременно привозила всякие вкусности, модную одежку, пластинки, книги. Во времена всеобщего дефицита столица воспринималась этакой волшебной пещерой аладдина, где есть все!
В первый раз я была там в одиннадцать лет, но проездом, по пути домой из Геленджика. Собственно, я увидела небольшой кусочек Москвы в районе Варшавского шоссе, где жили родственники. К моему великому удивлению и разочарованию, они, как и моя бабуля, обитали в обычной хрущевке! Я то воображала, что они живут в красивой многоэтажке, ведь это же Москва - город мечта!
Мои двоюродные дед и бабушка оказались настоящими классическими интеллигентами, милейшими, приветливыми, без всякой столичной спеси старичками. Невозможно было представить, чтобы они возмущались: "понаехали!" К сожалению, такое я впоследствии слышала на столичных улицах не раз.
У деды Симы и бабы Маши мне впервые довелось попробовать бананы. Почему-то зеленые, а не желтые, они, как незрелые помидоры, лежали на подоконнике. Заметив мое остолбенение, баба Маша с улыбкой очистила банан и протянула его мне. Я с благоговением откусила верхушку. Банан оказался ужасно невкусным, каким-то мыльным, но я съела его весь, боясь обидеть щедрую старушку. Кстати, привезенным нами южным фруктам милая чета радовались так же искренне, как я - заморскому банану. После обеда, поразившего меня тонкостью нарезки хлеба, колбасы и сыра, деда Сима отвез нас на дачу, где мы отдохнули перед отлетом домой.
Так что мои самые первые впечатления о Москве связаны с милыми, доброжелательными людьми, хрущевками и бананами.
Мороженое.
Оно было редким лакомством моего детства. Нет, моя семья не страдала патологической бедностью, просто в нашем поселке его почему-то не продавали. Мороженое я ела в городе, в гостях у бабули, причем, в магазине его приходилось караулить, так как раскупалось оно мгновенно.
Прежде всего, мне вспоминается низкий, широкий картонный стаканчик, с круглой бумажной пришлепкой поверх плотной стылой массы взбитого молока.
Пишу, глотая слюнки, ощущая пальцами влажный холод запотевшего стаканчика. На языке медленно тает чуть поскрипывающая ледяная молочная горка. Острый аромат ванили смешивается с едва ощутимым запахом картона, прилагаемая к порции палочка вносит в эту дивную композицию тонкую древесную ноту.
Настоящий сливочный пломбир в вафельном стаканчике я попробовала уже подростком. Случилось это в Сочинском аэропорту. Съев по одной мороженке, мы с сестрой тут же попросили добавки. А потом еще. В конечном итоге терпение у мамы треснуло, и нас отправили восвояси. До автобуса оставалось несколько часов. Изнемогая от удушающей жары, мы слонялись по привокзальной площади, и вдруг нас осенило: бутылки! Прошерстив окрестные кусты и не побрезговав мусорками, мы с сестрицей набрали с десятка полтора разных бутылок. Помыли их у какого-то фонтанчика, обсушили на солнышке и сдали то ли в кафе, то ли в пункт приема стеклотары. На вырученные деньги мы набрали вожделенного мороженного и тут же его слопали.
С тех пор я не переношу даже вида вафельных стаканчиков. А родителям мы признались много лет спустя. Они очень смеялись. Подозреваю, что застукав нас около сочинских мусорных бачков, они бы так не веселились.
Ночь.
Долгая, нескончаемая зимняя ночь. Там, где я жила, зимой светало поздно, часов в десять, одиннадцать, а сумерки опускались уже к трем.
Темноты я не то чтобы боялась, мне было в ней неуютно. Вечером, лежа в постели, я то и дело поглядывала на выбивающуюся из-под двери тонкую полоску света. Так хватаются за спасательный круг. Но родители ложились спать, свет гас и меня охватывала тревога.
Маленький ночник в виде лепестков лилии, пристроенный папой возле замерзшего до самого верха окна, с задачей явно не справлялся. Алая лампочка в центре еле подсвеченного цветка напоминала мне глаз кровожадного чудовища. Я ненавидела эту лампу, но без неё чудовище пропадало из поля зрения и пряталось где-то рядом, готовое наброситься в любой миг.
Я жмурилась, пряталась под одеяло, настороженно вслушивалась в звуки ночи. Заунывный мотив, выводимый стонущими от натуги и стужи электрическими проводами, ширился, рос, укачивал махровымы лапами, убаюкивал и незаметно уволакивал в пучину сна.
Летом ночи больше походили на пасмурный день, но, набегавшись на улице допоздна, мы, дети, засыпали, едва понюхав подушку. Местное население никаких неудобств от затянувшегося до самого утра дня не испытывало. Приезжие страдали бессонницей, тщательно зашторивали окна плотными гардинами, адаптировались долго и мучительно. Романтика быстро улетучивалась.
Единственное, что нам всем сильно досаждало ночью - злющие северные комары: мелкие ненасытные, противно звенящие над самым ухом. Перед сном их старательно гоняли, давили ладошками, хлопали полотенцем. Некоторые даже использовали пылесос! Проку от этой возни было мало, просыпались мы изрядно покусанные. И все же я скучаю по белым ночам моего детства