Аннотация: Текст выложен не до конца. Шестая книга цикла. Ни к Махагаве, ни к Ветеру главный герой Марио Далин никакого отношения не имеет. Ну, это он сам так думал...
Цветень, кряхтя, полол в огороде сорняки, хотя огород-то, по правде говоря, так, одно название: грядка лука и пять борозд картошки. В Холодной Низине все плохо росло - местность сплошь открытая сердитым морским ветрам, особенно летом они свирепствуют, спасу нет. Люди запираются по домам, закрывают ставни, и рыбаки в море не ходят, ждут хорошей погоды.
А сейчас как раз было затишье, лето доживало последние деньки, вот Цветень, превозмогая боль в развороченных старостью суставах, и пополз в огород, хоть что-нибудь спасти от буйных сорняков, которым и зима нипочем, и холодные ветры, знай себе прут. Он как раз лук окапывать взялся, а тут крики донеслись от околицы. Крики не сполошные - озорные, знать, детвора у околичного столба собралась, и визжат, какую-то забаву придумали. Цветень поднял голову - вроде как плач услыхал. Нет, видать, нехорошая забава, раз кого-то до слез довели. Он застыл, все еще сжимая в руках пучки лебеды и мокрицы, весь в слух обратившись, слух не то что зрение, пока не подводил. И среди визга и смеха разобрал тоненький, взахлеб, плач - прозвенел и оборвался. Так и у Цветеня сердце оборвалось, он бросил сорняки, поднялся с колен и как мог быстро побежал к околице.
А там деревенская ребятня, как стайка сердитых гусят, у околичного столба на парнишку набросилась. Он, бедный, сидит на земле, голову в коленки прячет и руками сверху прикрывает, а деревенские мальчишки в него шишками еловыми и речной галькой кидаются - на спор, кто больше попадет. Ахнул Цветень, сук с земли подхватил - и на них.
- Вот я вас! - крикнул грозно.
Мальчишки с визгом бросились врассыпную, но не далеко, знали, что Цветеню все равно не догнать. Остановились на расстоянии и гримасничают, дразнятся:
- Волчонок! Волчонок!
- Черный глаз! Черный глаз!
- Ты у нас попомнишь, ведьменыш!
- Пошли прочь! - прикрикнул на них Цветень, сгреб парнишку в охапку и поставил на ноги. На него обратилось заплаканное лицо с кровившим носом и разбитыми губами. Грязная тряпица, один глаз закрывавшая, на ухо съехала, и теперь было видно, что у этого мальчишки глаза разные - один синий, как небо над Лескинскими Возвышенностями, а другой черный, как море в самый жестокий шторм.
- Пошли, сынок, давай, - сказал Цветень, не обращая внимания на обидчиков, что все еще дразнились, хоть уже и потише - боялись палки.
Он повел мальчонку к своему дому, им вслед бросили несколько шишек и камней, но не попали, и ребята уныло разбрелись кто по домам, а кто другую забаву искать.
- Ишь нашли дело - над человеком измываться!.. - приговаривал Цветень, смывая бедолаге кровь с лица. - Терпи, сынок, сейчас все поправим.
Парнишку звали Марио Далин, шел он как раз к Цветеню, когда ребятня его у околицы подкараулила. Он и шел-то нарочно тихо, не по деревне - задами, чтоб не увидел никто. По деревне уже давно не ходил, знал, что не любят его там, а все из-за разных глаз. Его прозвали ведьменышем, бабки говорили, что своим черным глазом он порчу навести может. За это и камнями в него кидались, и собак спускали. Вот Марио и ходил к Цветеню задворками.
Было ему почти двенадцать лет, а на вид больше восьми никто бы и не дал. Рос, можно сказать, сиротой - мать давно умерла, он и помнил-то ее смутно, а отец часто и надолго уходил в море рыбачить. Да в деревне все мужчины рыбаками были, а чем еще промышлять, если земля под ногами - сплошь камень и скалы? Хлеба не вырастишь, так, яблоки кой-где зрели, ну и огороды под окнами немного овощей давали. Вот и уходили мужчины в море на неделю, а то и на две, если артелью. Потом с уловом в Брумк или Ферк заворачивали и там улов сбывали, а домой уже возвращались с мукой, солью, одеждой и прочими продуктами и вещами, что во всяком хозяйстве необходимы.
Вот и отец Марио, Ясень Далин, таким же путем на жизнь зарабатывал, им пока хватало, да и Цветень, старинный друг Ясенева отца, их не бросал, за что ему доля небольшая полагалась. В отсутствие Ясеня Цветень за Марио приглядывал, хоть и тяжело ему было ходить на другой конец деревни, на Чайкин мыс. Марио и сам не часто захаживал, а когда выбирался к Цветеню, то все больше поздно вечером, по темноте. Бывало, и ночевать у него оставался, если засиживался долго. Цветень-то истории всякие рассказывать большой мастер был. Уляжется на печке, овчиной укроется, трубку раскурит и про доблестных рыцарей начнет вещать, да про чудовищ морских и лесных, да про чудеса разные. Марио слушал его, рот раскрыв и глаза распахнув (в Цветеневом доме ему черный глаз можно было и не завязывать), долго мог слушать, хоть до утра. Все спрашивал, отчего в их края рыцари не захаживают, на это Цветень обыкновенно отвечал, что далеко и камни кругом, рыцарские кони себе все копыта собьют. И то правда: Холодная Низина во всем королевстве - как отрезанный ломоть, Лескинскими Возвышенностями ото всех укрыта, сюда дорога-то одна, через Кривое Ущелье. Король в Лете заседает, что ему кроме увеселений да балов? А уж рыцарям до этого ломтя тем более дела нету - не наешься.
- Вот сейчас хоть одного бы сюда, - бормотал Цветень, вытаскивая из волос Марио колючки и одновременно полой рубахи вытирая нос и щеки. - А то творится беззаконие, ровно среди разбойников живем, а не средь порядочных людей...
Так что ни одного рыцаря еще не видел Марио, а очень хотелось. Цветень больше обыкновенного его сказками да историями всякими баловал - отец-то уже восьмой день с моря не возвращался, на восьмой день жены рыбаков-одиночек плакать начинают. Беспокоился Цветень, но все ж надежда была, что в Брумке или Ферке Ясень задержался или к каравану какому пристал. Марио что - дитя, для него время свой ход имеет и восемь дней ему как три, вот он и не понимает беды. А Цветень сам рыбак, всю жизнь в море отходил, ему ли не знать, когда плакать начинать, а когда молиться?..
Марио - черноволосый, взъерошенный галчонок - сидел у печки, грелся. Его колотило всего, но не столько от холода, сколько от пережитого. Больно было - побили мальчишки - плакать хотелось. Носом хлюпал - кровил еще, языком разбитую губу ощупывал. Цветень на стол собирал, поглядывал на Марио и думал, что не в один день беда к Далину в дом пришла. Парнишка и не понимал сперва, что это косятся на него, за спиной шепчутся и в сторону шарахаются, как от зачумленного, да и лет-то ему тогда всего ничего было. Он всего лишь с ребятами поиграть хотел - ребенок, что возьмешь, едва пять годков стукнуло, а ребята, родительских разговоров наслушавшись, не приняли его, а еще и тумаков надавали. Марио домой явился зареванный и в синяках, отец увидел - ничего не сказал, одного его оставил, а сам куда-то ушел. Вернулся нескоро, ночью, лицом черный, долго комнату шагами мерял, к окну подходил, в темноту глядел, потом к столу сел, голову на руки уронил и оставался так до самого утра.
Горевал Ясень Далин, что не мог совладать с той дурной славой, которая по окрестностям за его сыном ходила. Что с того, что глаза разные? Да мало ли таких людей встречается? Нет, слава эта еще до рождения была Марио обещана - из-за матери.
Ясень Далин был завидным женихом, много девичьих красивых глаз на него смотрело, много улыбок было ему подарено, а все напрасно: привез Ясень жену издалека, с той стороны гор, из Солнечных Холмов, что в Колдовском Краю волей случая находились, да такую красавицу - разом всех затмила. И позавидовал кто-то, пустил шепоток, что, мол, зналась красавица Валиана с колдунами, от них и красоту свою получила и Ясеня приворожила, напустила чары на него. А когда Ясеню сына родила, тут уж следов не скроешь - родился мальчонка с разными глазами, самый что ни на есть ведьменыш. И стали люди их дом стороной обходить да при встрече чураться, а Ясеню и невдомек - и так забот полон рот. А потом тихо угасла его жена (в деревне говорили, что не иначе колдуны ее душу призвали), и он мальчонку сам поднимал, не до слухов было. Это Цветень как-то посоветовал ему по сторонам глядеть и пореже Марио без присмотра оставлять. Удивился и огорчился Ясень Далин, когда понял, что боятся сына его и проклинают, и не поправишь уже никак случившегося. Он в деревню сходил, двум-трем особо языкастым бока намял, но только хуже сделал - разговоры еще больше поползли. С той поры Ясень на своем хуторе совсем бирюком сделался, сына от себя не отпускал, а когда в море уходил, поручал Цветеню за ним приглядывать.
Вот когда Марио помаленьку трястись перестал, спрашивает у него Цветень:
- Что за нужда тебя к дому моему средь бела дня погнала?
Знал ведь: не ходит к нему Марио при свете, только если на ночь глядя - боится деревенских. Стало быть, дело какое-то неотложное.
- Злые духи ко мне в дом стучались, - говорит Марио негромко, а сам оглядывается, точно те самые духи за спиной у него стоят.
- Злые духи? - удивленно поднял бровь Цветень. - Никогда не слыхал, чтоб они так безобразничали.
И спросил, ставя на стол кувшин молока:
- А какие они из себя-то?
- Кто? - не понял Марио и икнул.
- Да как кто? Духи эти самые.
- Да я не видел их совсем, - отвечал Марио, продолжая икать.
Старый Цветень почесал бороду.
- Ладно, - решил. - На ночь глядя не пойдем, а с утра сходим посмотрим на ту нечисть, что в дом к тебе напрашивалась. Ты до светла у меня побудь, не то мальчишки опять подкараулят.
Марио шмыгнул носом и налил себе в кружку молока. Отпил, белым хлебом закусил и говорит:
- Грозились связать и в море бросить. Не в этот раз, в следующий.
"С них станется", - подумал Цветень, а вслух сказал:
- Не боись, врут они. Чтоб человека беспомощного в воду бросить, это смелость надо иметь, чай, не котенка. Ничего, подрастешь, будешь им сдачи давать, не станут больше приставать.
А сам опять думает: эта ребятня деревенская не своим умом такую шалость придумала - большие научили. Сам на днях у молочниковой ограды разговор слышал, мол, из-за ведьменыша в огородах картофельная ботва пожухла. Дескать, он прошел, посмотрел и сглазил. Хотя Цветень знал - мальчонка и носа в деревню не кажет, что ему чья-то картошка. Однако же что его слово против речей всех деревенских сплетников?..
- Да когда же я вырасту? - спрашивает Марио, вытирая губы рукавом - наелся досыта. - В прошлый четверг ты говорил: подрастешь - узнаешь. Нынче среда, а что-то я совсем не вырос!
- Быстро ты хочешь, за неделю-то! - Цветень спрятал улыбку в бороду. - Сперва спину распрями да глаза от земли подымать научись.
И то правда, растет мальчишка, постоянно побоев ожидаючи, вот голову в плечи, как цыпленок, и прячет, скукоживается весь, лишь бы не заметили. Разве это дело? Цветень как мог старался от страха его отучить, говорил:
- Дразнят - отвечай, нападают - отбивайся, бей всем что под руку попадется, не то самому быть битым.
Но Марио был мал ростом и худой, его ветер с ног свалить мог, куда уж ему против ватаги деревенских мальчишек. Но все равно храбрился:
- Вот к следующему месяцу вырасту, они у меня попомнят!
Месяц - это куда как больше недели, он думал, месяц - срок большой.
- Ну-ну, - посмеивался себе Цветень. - Ложись-ка спать, как раз за ночь еще подрастешь.
Марио охотно перебрался на постель, застеленную штопанным, но чистым бельем, и через минуту уже спал. Цветень же еще долго не ложился, все сидел на своей печке, плел начатую корзину и тянул под нос рыбацкую песню:
Эх вы, мачты, весла, сети,
Не сломайтесь, не порвитесь.
Ждут нас дома малы дети,
Жены просят: возвернитесь...
Лишь поздно ночью загасил он лучину и забрался под овчину - поспать, если сон придет, а то и просто утра дождаться, как все чаще бывало.
С утречка, чуть свет, проснулись оба: Цветень и так, считай, не спал, а Марио привык вставать с первыми петухами. Поели на завтрак кислого молока с остатками белого хлеба, Марио умылся, заправил постель, и они вышли на улицу.
С моря веяло всегдашней сырой прохладой, но ни старик, ни мальчик ее не замечали - свыклись уже. Над Лескинскими Возвышенностями разливался неясный свет - там заря занималась.
- Через деревню пойдем, - сказал Цветень, нашаривая впотьмах прогулочную палку, - к пекарю завернем, возьмем тебе хлеба. В доме, небось, шаром покати?
Марио смолчал. Врать не умел, а в доме действительно еды почти никакой не осталось. Он завязал потуже тряпицу, что закрывала глаз, и ухватился за Цветеневу руку - авось рядом с ним в него не будут кидаться камнями мальчишки и злые старухи.
Жители Чайкиного Мыса по обыкновению поднимались с восходом и ложились с закатом - дел хватало, а потому в домах и на улице закипела жизнь: замычали в стойлах коровы, просясь на выгон, застучали топоры, рубившие хворост в утренние очаги, заскрипели колодезные вороты, запахло дымом и сдобными лепешками.
Марио крепко держал Цветеня за руку и старался не подымать глаз от дороги. В такие минуты ему всегда хотелось сделаться невидимым и неслышимым, подобно какому-нибудь жучку или маленькой пичужке. И съежился еще больше, услыхав из-за плетня молочникова дома:
- Глянь-ка, ведьменыша за каким-то делом в деревню принесло! Да ты прячь подойник-то, прячь, не то молоко скиснет!
- Водит с ним дружбу Цветень, вот раньше времени и состарился, того и гляди, из ума вскорости выживет! - неслось из-за другого плетня.
- Мать сгубил, отца сгубил, попомните мое слово, и нас погубит колдовское отродье!.. - прошипели из-за третьего.
Марио все слышал и все глубже втягивал голову в плечи. Однако Цветень шагал как ни в чем не бывало, медленно, правда, но зато твердо, и никто не решился выйти и плохое сказать ему в лицо. Только мальчишки по обыкновению повисли на заборах и принялись кричать дразнилки, но камнями не швырялись, и собаки не гавкали и близко не подходили.
Так прошествовали они через всю деревню в девятнадцать домов, поднялись по узкой заросшей тропе на высокий берег, попетляли меж дубов и буков и оказались около дома Марио.
Дом казался необитаемым. Остановившись на некотором расстоянии, Цветень долго его разглядывал. Марио решил, что он высматривает, не поселились ли в нем злые духи, и затрясся от страха. Но на самом деле Цветень с грустью смотрел на перемены, случившиеся с домом за это лето, а в духов всяких он не очень верил, а если и верил, то уж точно знал, что в доме Марио им делать нечего. Дом словно бы чуял беду - он погибал. Стены почернели, и рассохлись ставни, покосилось крыльцо, из трубы выпало несколько кирпичей. Старый Цветень еле слышно вздохнул.
- Ладно, - говорит. - Давай искать духов тех бесприютных.
Но Марио нипочем не захотел идти к дому близко.
- Не робей, Далин, - Цветень взял его за шиворот и вперед подтолкнул. - В какое окно стучались-то?..
Говоря по правде, окон всего-то было два, Марио ткнул пальцем в то, что ближе к крыльцу. Цветень подошел ближе, поглядел и рассмеялся.
- Смотри-ка, что за духи к тебе стучались!
Марио с опаской приблизился. Цветень палкой под самый верх тычет, а там, над самой рамой на шнурке картофелина болтается, а от нее веревка длинная в кусты, за сарай, тянется, за нее подергаешь - картофелина в окно-то и стучит.
- Поймать бы этих духов и хворостиной выпороть, - говорит Цветень, снимая хитроумное устройство, именуемое в народе "стукачом", - чтоб неповадно было.
Марио стоял насупившись, он понял, чьи это проделки. Вот погодите, отец вернется... В горле у него закипели слезы.
- Пошли-ка поглядим, вдруг из дома стащили чего, пока тебя не было.
Тащить-то было нечего, но могли найти тайник с монетами, и Марио перепугался - это ж на новый парус! Он даже когда голодал, денег оттуда не брал, хотя отец, в море уходя, и разрешил.
Цветень оставил палочку на крыльце и степенно вошел.
В доме было прохладно и чуть сыро - со вчерашнего дня очаг не топился. А ветер с моря дул каждое утро нешуточный и к осени становился все холодней и суровей и тут, на скалах гулял весьма привольно.
- Ну что, будешь еще про духов думать? - спросил Цветень.
Марио помотал головой.
- Может, у меня поживешь, покуда отец не воротится?
Марио опять помотал головой.
- Он сегодня причалить должен, - сказал уверенно, - а у меня дома не прибрано и печь не топлена. И сеть я еще не дочинил.
Цветень поглядел на него и говорит:
- Ну, тогда бывай, пошел я. У меня тоже дел невпроворот.
Он пожал мальчику руку, как полагается, по-взрослому, и отправился восвояси.
К вечеру Ясень Далин не явился. К утру следующего дня - тоже. У Марио кончились запасы в кладовке, но монеты он не трогал.
Он просидел целый день на скале, глядя в беспокойное море, но отца так и не дождался. Не дождался его ни через два дня, ни через три. И тогда Марио узнал другой страх, оказавшийся куда сильнее прежнего: страх, что отец не вернется совсем. Как только страх пришел, он тут же прогнал его, но тот был хитрее: вернулся, пробрался внутрь, затаился в глубине, не давая есть и спать. Он превратил Марио в зверька, что сидит в норе и прислушивается к каждому шороху. В конце концов страх ослабил его дух, а голод ослабил тело.
Цветеню, считай, не под силу было его навещать - путь до мыса долог, через всю деревню, да к тому же все вверх. Он к колодцу за водой еле шел и вдруг услыхал, как кузнецов сын, подбегая к дому сыровара, кричит издалека:
- Ведьменыш преставился! Ведьменыш преставился! Дома неживой лежит!..
Цветень охнул, бросил ведро и поспешил к утесу. Дорогу выбирал покороче, где шел, где бежал, у дома Далина стайкой вилась ребятня и при виде старика бросилась врассыпную. Цветень, запыхавшись, распахнул дверь.
Марио лежал на постели, и на первый взгляд казалось, что он действительно умер, но старик, приложив ухо к груди, услыхал живое сердце. Он поднял мальчонку и вынес на солнце. Ребятня притихла. Они хоть и дразнили Марио, обижали, потому что сдачи дать не мог, но увидев худое неподвижное тело, перепугались.
- Что, доигрались, стервецы? - Цветень так зыркнул на них глазами, что те в страхе бросились в разные стороны.
На почтительном расстоянии остановились только мельниковы сыновья, и старший, держа за руку меньшого, спросил:
- Дедушка, а дедушка, нешто вправду помер?
Меньшой всхлипнул.
- Нет еще, - сурово ответил Цветень, кладя бездвижного Марио на дровяную тележку - домой везти, на руках бы не донес. - Заприте дом, ставни, а ключи мне принесите. Возьмете что - уши оборву.
Мальчишки кинулись исполнять порученное.
Цветень упарился, везя Марио в тележке, сам-то Марио легкий, а тележка - не очень, но ни один человек не вызвался ему помочь. За ним глядели из окон да поверх плетней, перешептывались вслед, но ни одна калитка не скрипнула и ни одного доброго слова не услышал Цветень, пока брел по деревенской улице и не мог даже пот вытереть, что застил глаза.
Наконец дошел он до дома, поднял Марио и на кровать отнес. Следом прибежали мельниковы сыновья и бросили в огород через забор ключи.
Марио пролежал в беспамятстве три дня. Цветень все эти дни шаркал по избе, вроде бы по надобности, а на самом деле ни к чему рука не лежала - прислушивался, дышит мальчонка, нет ли? Хорошей еды в доме давно не водилось, но в этот раз Цветень расстарался и мяса добыл, и картошки, и даже меду, чтоб Марио выхаживать. Думу тяжелую думал: что с мальчишкой будет, коли Далин не вернется? В деревне из-за черного глаза ни одна семья Марио к себе не возьмет, а Цветень стар, не сегодня-завтра - в могилу, ему парнишку никак не поднять. Видать, пришло время завет Ясеня исполнять, на такой случай им оставленный.
Марио на третий день от беспамятства очнулся, не увидел отца и заплакал. Плакал долго и горько, а старый Цветень сидел у постели, курил трубку и приговаривал:
- Плачь, сынок, плачь, от этого, бывает, легче делается. Плачь, но умирать не вздумай. Ты еще только жить начал, не отступай, и тебя судьба вознаградит. Жизнь, она ведь для того и дана, чтоб - хорошо иль плохо, - но прожить ее, окаянную...
А еще через неделю, когда Марио уже вставал и ходил, за ним приехала повозка, запряженная статной гнедой лошадью, и не откуда-нибудь, а из Солнечных Холмов, с той стороны Лескинских Возвышенностей. Старый Цветень исполнил-таки давний наказ Ясеня: если случится с ним беда, отыскать родню его жены и просить их взять Марио к себе. У Марио в Солнечных Холмах жила тетка, сестра матери, и хоть она ни разу племянника в глаза не видела, все же согласилась взять его к себе.
Для Марио это был удар. Он кричал, как раненое животное, когда Цветень вел его до повозки, крепко держа за руку. Старик посадил Марио на телегу, сунул в руки узелок с нехитрой снедью и кое-какой одежонкой, повесил на шею мешочек с монетами, что копились на новый парус, неуклюже ткнулся губами в макушку и поковылял к дому, не оглядываясь. Знал, если обернется и в глаза мальчишке глянет, - замертво упадет.
Тележные колеса заскрипели по деревенской улице, и все высыпали посмотреть, как наконец ведьменыша спроваживают туда, где ему и место: в Колдовской край, вон и человека за ним прислали лицом черного, не иначе оборотня какого. Потому и молчали все, и Марио, сжавшийся в комок, в узелок вцепившийся, не услыхал ни единого слова - ни доброго, ни худого. Он не плакал, но все его тело терзалось жестокой болью. Ослепший и оглохший, он не видел дороги, которой ехал, будто ехал темной безлунной ночью.
Смотреть-то, по правде говоря, было особо не на что, однако же Марио нигде, кроме Чайкиного Мыса, не хаживал, и места кругом были незнакомые. Ехали они почти по самому берегу Глубокого Залива, что разделял собой Холодную Низину и Дальнюю Долину, где было несравненно теплее. Ехали мимо деревень и деревушек, а городов не встречали, потому что город в Холодной Низине был один - Брумк, и стоял он на берегу моря.
Ближе к Лескинским Возвышенностям дорога сделалась тряской, потому что опять начались камни да ухабы. Возница поругивался сквозь зубы, понукая лошадь, и опасливо поглядывал на мальчишку: в деревне нашелся добрый человек, успел шепнуть, что у того глаз дурной, а ну как порчу нашлет? Вон, сидит ровно как неживой, ни дать ни взять - из замогильного мира выходец. А Марио сидел-сидел и вдруг с повозки сиганул да как задаст стрекача!
Хоть и боялся он черного глаза, а за мальчишкой припустил со всей прытью, на какую только способен был, потому как хозяйки своей, что Марио, значит, теткой приходилась, боялся еще пуще. Какое там! У госпожи Шашер глаза хоть и не черные, но как глянет - хоть сквозь землю проваливайся. Потому нагнал он мальчонку, когда тот в кусты кинулся, да и слаб мальчонка, куда ему наперегонки бегать. Поймал, схватил в охапку и не отпускал, пока тот не перестал брыкаться. А как перестал - так в повозку обратно усадил и для верности за ногу веревкой привязал.
Так Марио, привязанный, точно волчонок, трясся в повозке до самой темноты. А когда стемнело, возница распряг лошадь, стреножил и отпустил пастись. Марио же, в отличие от лошади, остался привязанным, только веревка удлинилась.
Возница развел небольшой костер, подвесил над огнем закопченный котелок и вскипятил чай. Марио сидел на земле на охапке соломы и молча следил за ним одним глазом.
- А меня - Печкинс, - сообщил возница, радуясь, что мальчишка заговорил - так все ж спокойнее, мало ли что у него на уме. - Мой дед был трубочистом, и отец тоже, потому я и есть такой черный.
У Марио отлегло от сердца. Он-то хоть и рос отшельником, а тоже слыхал разговоры про колдовской край, откуда его матушка родом. Называли его колдовским потому, что колдунов там водилось больше, чем простых людей, и все они ликом были темные, будто сажей измазанные. Вот Марио и подумал, что Печкинс тоже колдун, и притом злой. Так они целый день в повозке на ухабах тряслись, а еще и от страха - один одного, значит, боялись. А когда поближе друг на друга глянули, оказалось, что бояться-то и нечего.
- На, поешь, - сказал Печкинс, доставая из корзины копченое мясо, хлеб и огурцы. - Чай еще нескоро приедем...
Марио отказываться не стал, тем более что в последнее время его каждодневная еда была куда хуже этой.
- Ты особливо не переживай, - говорил ему меж тем Печкинс, незаметно дергая веревку - не развязалась ли? - В дом едешь хороший, большой. Богатый, опять же. Будешь как сыр в масле кататься. У тетушки твоей сынок есть, Тиблем звать, годков ему как тебе, будет для игр товарищ. Работать не надо, ешь да спи - красота!..
Марио его слушал-слушал и тряпицу с глаза потихоньку-то и стянул - авось здесь, от Чайкиного Мыса далеко, люди другие, не посмотрят, что у него глаза разные, поди, и не такое видывали. Но возница как только сей маневр узрел - в лице переменился.
- Ты... это... - заикаясь, проговорил он и оглянулся по сторонам, словно бежать собрался и не знал, в какую сторону лучше, - ты тряпицу-то... это... обратно...
Марио тяжело вздохнул и завязал глаз. Стало быть, везде люди одинаковы и ходить ему всю жизнь одноглазым при обоих здоровых! Ведь никто не знает, как ему надоело наполовину видеть. Не усмотришь, как мальчишки с левого бока подберутся и каверзу какую-нибудь учинят. Вот и вознице этому, человеку чужедальнему, про него небылиц наговорили, стало быть, дурная слава, куда ни пойди, всюду за ним потянется. Марио еще раз вздохнул, заполз в повозку и в солому зарылся, как зверек. А Печкинс-возница еще долго говорил не переставая, главным образом для того, чтоб себя успокоить, - а вдруг мальчишка его уже сглазил? Вдруг не доехать ему теперь до дома? А ну как скрутит его, да прямо сейчас?.. Но ночь медленно убывала, а его все не скручивало, и Печкинс понемногу успокоился. Скоро рассвет, а за ним день, а к вечеру они уже дома будут. Он еще раз проверил веревку, постелил около костерка одеяло, завернулся в него и крепко уснул.
Чуть свет отъевшаяся за ночь лошадь резво покатила повозку дальше. День занимался и обещал быть жарким. В Заморье ведь как? Что лето, что зима - все одно тепло, только зимой дождей выпадало больше, холодных, а снег или град бывали редко.
Но нынешним утром небо сияло чистой синевой, вот только чайки в нем почти не кружили - море оставалось все дальше и дальше, и воздух сменился: из него исчезла соленая тревожность вольного ветра, он больше не манил неизвестностью, горьковатым запахом чужих берегов. Перед Марио вставали горы, лесистые скалы с лысыми верхушками, протянувшиеся цепью от Дальней Долины до Изломанной Бухты. Впервые в жизни Марио видел горы так близко, они были огромны и весьма походили на хребет окаменевшего дракона. Марио позабыл обо всем и смотрел, как заколдованный, на приближающуюся громадину. Смотрел, когда она закрыла собой полнеба, и потом, когда повозку стало немилосердно трясти - они выехали на каменную дорогу, проложенную по дну Кривого Ущелья. Вцепившись обеими руками в боковину повозки, Марио глазел по сторонам весь день, пока они подпрыгивали на колдобинах, а потом дорога пошла под уклон. Навстречу стали попадаться деревья, которые потихоньку собирались в леса, и стало теплее, отсюда как раз начинался Теплый Край.
Край этот потому так и звался, что его грело дыхание Золотой Пустыни, лежащей далеко на востоке, а от холодных ветров с запада укрывали Лескинские Возвышенности. Печкинс понукал лошадь, и на исходе дня они добрались-таки до Солнечных Холмов. Дорога плавными изгибами спускалась с гор в холмистую долину и заворачивала в село со стороны мельницы Вересеня. Мельница стояла на большой заводи, где брал, считай, начало Аамир, в этом течении звавшийся Ниткой (мал еще был да тонок).
Мельник Вересень степенно приподнял шляпу на бодрое приветствие Печкинса и настороженно окинул взглядом одноглазого парнишку, что сидел ухватившись за поручень, маленький и тщедушный, - откуда такой заморыш? Повозка покатила дальше, а мельник, приложив ладонь к глазам, еще долго смотрел ей вслед, гадая, не встречал ли он этого мальчонку прежде... Так и не догадался, махнул рукой и пошел домой ужинать - вечерело уже.
Солнечные Холмы - село большое, тут и домов много, и садов, и лугов, и дороги хорошие, крепкие, все ухоженное, ладное. Печкинс лошадь не гнал, чтоб не передавить кур и гусей, которые паслись где надо и не надо и могли под колесо попасть. Марио, жадный до новых впечатлений, смотрел вокруг, позабыв о своих горестях. Тоска по отцу, по Чайкиному Мысу на время оставила его, ему не было страшно, ведь он ехал в дом, где выросла его мать, а такой дом не может быть плохим.
Возница Печкинс махал хворостиной и покрикивал "н-но!", хотя лошадь и не думала быстрее бежать, зато на дорогу высыпала ребятня поглядеть, кто это пожаловал в Холмы, даже взрослые оторвались от дел и подошли к плетням и заборам полюбопытствовать, кого Печкинс везет. Марио потихоньку за его спину спрятался и одним глазом выглядывал - не кинет ли кто камнем? - до того привык, что как увидят его, так обиду учинят. Но его никто не тронул, и повозка подкатила к стоящему аккурат посередине села большому дому. Дом был низкий и продолговатый, вокруг него - ни кустика, ни травинки, земля чисто выметена, а на углу возвышалась колокольня с единственным колоколом, к языку которого была привязана длинная веревка. По двору лениво расхаживали - Марио даже рот открыл - самые настоящие королевские гвардейцы, в красных с синей окантовкой мундирах и синих штанах, подпоясанные алыми бархатными кушаками с золотыми кистями, а на голове у каждого красовалась черная шапка с роскошным плюмажем. В жизни Марио не видывал столь богатых нарядов, наверняка они могли сравниться по красоте даже с рыцарскими!
- Ну, сынок, слезай, - сказал Печкинс, развязывая веревку, - надобно тебя занести в Книгу.
- В какую такую книгу? - насторожился Марио, а у самого от волнения в горле пересохло.
- В Книгу всех жителей Солнечных Холмов, - ответил Печкинс, привязывая лошадь к колокольне. - Идем.
Он взял вконец оробевшего Марио за руку и повел в этот большой дом, на двери которого сияли нарисованные серебряной краской королевские корона и скипетр. Гвардейцы, присланные на подмогу местным охранниками границ, мало обратили внимания на Печкинса и мальчика, что шел с ним, а те, что обратили, смотрели скучающе и высокомерно. Марио весь съежился и уставился на пыльные носки своих единственных башмаков. Аккуратно переступив порог, он вслед за Печкинсом тщательно вытер ноги и только после этого поднял голову.
Он попал в оружейную, где по всем стенам висели кинжалы и легкие мечи, по углам стояли щиты и алебарды - все начищенное до блеска. У Марио глаза разбежались - какой мальчишка не мечтает о боевом мече?! Но здесь, к его великому сожалению, задержаться не пришлось, Печкинс потащил его в другую комнату, поменьше, где из всей обстановки были только стол и стул. За столом сидел человек в зеленом мундире, поверх которого красовался алый бархатный плащ, расшитый по краю золотом. Человек этот был седой, в морщинах, и взглядом обладал проницательным и колючим, под которым Марио съежился еще больше. Среди морщин угадывался старый шрам - от брови до щеки, что придавало лицу выражение одновременно свирепое и недовольное.
- С чем пожаловали? Какие жалобы? - стальным голосом спросил он, для пущей важности грозно сведя кустистые брови на переносице.
Седой начальник гвардейцев по имени Хватень уставился на Марио, слегка повернув голову влево, потому что правый глаз видел лучше.
- Этого, этого, - закивал Печкинс.
- Как звать? - господин Хватень говорил отрывисто, как и положено начальнику.
- Печкинс! - вытянулся в струну Печкинс.
- Да не тебя! - нахмурился начальник гвардейцев. - Мне хоть и восьмой десяток, но на память пока не жалуюсь! Я всех жителей Солнечных Холмов наперечет знаю, тебя Печкинс звать, а его?
И он ткнул пальцем, украшенным золотым перстнем, в Марио.
- А у самого что ли языка нет? - недовольно поинтересовался господин со шрамом.
Марио молчал, будто воды в рот набрал.
- Робеет парнишка, - отвечал за него Печкинс. - Вы уж извиняйте.
- Ладно.
Начальник гвардейцев полез в стол, достал оттуда большую толстую книгу в кожаном переплете, смахнул с нее пыль и открыл где-то посередине.
- Чей будешь? - спросил он, аккуратно записывая имя Марио в конце страницы.
- Отец мой звался Плук, а мать... - начал Печкинс, но, натолкнувшись на ледяной взгляд господина Хватеня, быстро сообразил: - Сын Валианы Шашер, племянник госпожи Хламеры Шашер, сирота, прибыл на житье.
- Я не сирота! - вскинулся Марио, но его не услышали.
- Сын Валианы Шашер? - в голосе начальника прозвучало удивление, и посмотрел он на Марио настороженно, с неприязнью, словно тот, не успев появиться, уже совершил какой-то проступок.
- Если бы не славное имя госпожи Шашер, - сурово произнес он, - я бы не пустил сына Валианы Шашер в Солнечные Холмы.
Он колебался еще несколько мгновений, потом дописал начатое и поставил печать. После этого закрыл книгу, убрал ее и встал во весь рост - величественный и грозный.
- Если я узнаю о малейшем твоем проступке, Искамар Далин, - отчеканил он, - если ты неподобающе будешь вести себя - я, не терзаясь сомнениями, отправлю тебя на Невольничий остров.
Марио почувствовал, как дрогнули руки Печкинса, что лежали у него на плечах, а потом услыхал, как тот говорит, запинаясь:
- Не извольте беспокоиться, господин начальник гвардейцев, ничего худого не случится... Все будет в лучшем виде, не держите зла...
И он, пятясь, вытолкал Марио за дверь и бросился к лошади, которая уже зацепилась хомутом за веревку и норовила позвонить в сигнальный колокол.
- Н-но! Пошла! - Печкинс свистнул прутом, и повозка, поднимая клубы пыли, быстро выкатила на дорогу.
Длинный приземистый дом вместе с роскошно одетыми скучающими и высокомерными гвардейцами остался позади. Марио подергал Печкинса за рукав.
- Господин Печкинс, а господин Печкинс! А что это за Невольничий остров такой, куда господин Хватень меня отослать грозился?
- Нечего тебе там делать и забудь про это! - Печкинс отчего-то был сердит и прутом размахивал сердито. Лошадь давала сдачи хвостом.
- А матушку за что он так невзлюбил? - снова спросил Марио.
Печкинс резко натянул поводья, и повозка остановилась, Марио чуть не вывалился. Лошадь недовольно грызла удила и укоризненно косила черным глазом на Печкинса. А тот глядел на мальчишку и раздумывал, что ему ответить. Ну как ему сказать, что имя Валианы Шашер проклято в Солнечных Холмах? Проклята ее красота, сама память о ней? За то, что с колдунами дружбу водила, в колдовском лесу пропадала, опасных знаний от них набиралась? Что из-за нее, как думали, урожаи гибли и скотина дохла? Как можно сказать такое этому мальчонке, ее сыну?.. А не сказать - другие скажут...
- Вон, видишь тот лес? - Печкинс указал прутом на пятно ясеневых рощ на крутом боку Лескинских Возвышенностей. Посреди темных еловых лесов оно было особенно заметным.
- Вижу, - кивнул Марио. - А что там?
- Никогда не ходи туда, - сказал Печкинс, - никогда!
И огрел лошадь по крупу.
Пока они тряслись в повозке по деревне, Марио все глядел на то загадочное пятно. Лес как лес, но, может, там полно диких зверей? Волков-людоедов? Марио слыхал про таких, их еще оборотнями прозывали. Или большие двуногие птицы гнездились там, которые по воздуху не летали, а по земле ходили и по ночам, рассказывают, воровали людских детей из люлек. Или колючие кусты под названием хнюх там росли, а в такой куст попадешь, колючки в тело вопьются и кровь высосут. Или, может...
Видения, одно ужаснее другого, проносящиеся в мозгу Марио, прервал возглас Печкинса:
- Готово! Приехали.
И Печкинс незаметно поцеловал амулет в виде рыбьей головы, что на шее висел. Марио спрыгнул с повозки и огляделся. Приехали они в большой яблоневый сад, и кругом витал яблочный дух. Аллея меж деревьев, аккуратная и ровная, посыпанная желтым песком, привела их к огромному дому. Ах, что это был за дом! Высокий, белый, с колоннами и башенками, балконами и балкончиками, с широким ажурным крыльцом, а возле крыльца журчал и плескался самый что ни на есть настоящий фонтан! Каменная пышнотелая русалка, окруженная дельфинами, держала в руках раковину, из которой лилась вода. А с другой стороны крыльца, ближе к хозяйственным постройкам, росла высоченная береза, бросая длинную тень на двор и на дом со всеми его колоннами и башенками. До чего же этот дом отличался от того, который стоял на Чайкином мысу, - сложенного из серого камня, с каменным полом, летом покрытым циновками, а зимой - овечьими шкурами. Нет, этот дом был точно из сказки, весь похожий на белое облако или на морскую пену на зеленой волне. Марио глядел на него в оба глаза, стянув повязку на шею, - должно быть, этот дом не хуже королевского дворца! И тут скрипнула дверь.
Печкинс перестал улыбаться и отступил назад. На широкое ажурное крыльцо вышла женщина. Она была невысокой, даже, скорее, маленькой, и весьма дородной. У нее были жилистые, как у мужчины, руки, сильные плечи и совсем некрасивое лицо, к тому же припечатанное большой родинкой на щеке. Однако, несмотря на это, женщина держала голову в накрахмаленном чепце очень высоко. Марио подумал было, что это экономка, но ошибся.
Марио воззрился на нее, удивленный: он не такой представлял себе тетушку, ведь его мать, как говорят, была красавицей, неужто яблочко от яблочка так далеко падает?..
У госпожи Хламеры Шашер была железная воля, стальные нервы и металлический голос.
- Искамар Ясень Далин, - отчеканила она, - у меня уже есть сын, и ты вторым сыном мне не станешь. Я не желала видеть тебя в своем доме, но я дала слово и сдержу его.
Марио не понимал, про что она говорит, но, как всякий ребенок, отчетливо понимал, как ему это говорят. От холода, звучавшего в ее голосе, у него перехватило дыхание.
- Я велю тебе надеть повязку и никогда не снимать ее, - голос тетушки не повысился и не понизился ни на чуть-чуть.
Когда Марио не пошевелился, оглушенный, растерянный, к нему подошел Печкинс и неловко, дрожащими руками, нацепил съехавшую повязку обратно на глаз.
- Я велю тебе, - продолжала тетушка Хламера, - не покидать пределы этого двора, иначе ты будешь наказан розгами.
Марио вздрогнул - еще никто и никогда не наказывал его розгами.
- Ты будешь жить на кухне и там же зарабатывать себе пропитание. Бездельников в моем доме нет. Тебе есть что сказать мне, Марио Далин? - тетушка Хламера с нажимом выговаривала имя Далин, словно оно было ей ненавистно и жгло язык. - Все, что хочешь сказать, можешь сказать сейчас. Потом я тебя слушать не стану.
Но Марио молчал, весь сжавшись, втянув голову в плечи. В животе тихонько завывало от отчаяния, подступая слезами.
- Тогда иди, - велела госпожа Хламера Шашер. - На кухню.
И дверь красивого дома, похожего на облако или на пену на гребне морской волны, с сухим щелчком закрылась, чтобы Марио никогда не смог войти туда.
Печкинс безмолвствовал, а что он мог сказать? Даже зная крутой нрав хозяйки и то, как не ладили они с сестрой, матерью Марио, все же он не ожидал, что она обойдется с мальчонкой столь сурово, как-никак он ее кровь да к тому же мал еще. Потом вздохнул и преувеличенно бодро провозгласил:
- Не горюй, малыш! Пошли, покажу тебе новое жилище, увидишь, там не так уж и худо...
Он взял Марио за руку и повел на задний двор, где располагались домики для слуг, баня, сараи и кухня. Кругом все было чистым и ухоженным, госпожа Хламера была строгой хозяйкой, и потому все в ее доме работали от светла до темна.
Кухня представляла собой просторную комнату с большим очагом посередине, а все стены были увешаны полками со всякой посудой - начищенной до блеска. Заправляла кухонными делами повариха Параса - тучная дама в накрахмаленном переднике - и несмотря на свою тучность, резво перемещалась от огромного стола, на котором происходило кулинарное действо, до очага и обратно. Повариха взглянула искоса на вошедшего с Печкинсом Марио, ничего не сказала и отвернулась. Ничего не сказала и молодая горничная Мела, наливавшая чай в изящный фарфоровый чайничек, и экономка Пляса - весьма чопорная особа, считавшая себя выше остальных и потому державшаяся высокомерно и всегда чуть в стороне. Промолчал и дворник Мятлик, обвязывавший шпагатом свою метлу, чтоб не развалилась. При виде Марио он быстро отвел глаза и незаметно сложил пальцы в охранный знак, отгоняющий злые чары. Марио поднял глаза на Печкинса, Печкинс не смог выдержать его взгляд - зверька, потерявшего тропу домой, к своим, - и тоже отвернулся.
- Ну-ка, Параса, дай мальчонке поесть, его звать Марио, - сказал он громко, чтоб все слышали.
Все слышали, но смолчали. Горничная Мела подхватила чайный поднос и выпорхнула из кухни. Повариха налила Марио чашку супа, до самых краев, и хлеба не пожалела тоже. Печкинс усадил Марио за стол и сидел рядом, пока тот ел. Потом велел ему помыть чашку и ложку и отвел в чуланчик, где Марио предстояло жить. Чуланчик этот находился рядом с другим чуланчиком, где были составлены кастрюли, тазы и ведра и всякие другие вещи, которые нужны не так часто, чтоб держать их на полках в кухне. В чуланчике Марио вместо кровати на полу лежал тюфячок, а более ничего не было, даже окошка.
Марио привыкал к новой жизни долго и тяжело. Он поднимался чуть свет и начинал работать на кухне: носил дрова, чистил котлы и кастрюли, мыл посуду и полы. Еды хватало, но он ел скудно - разве полезет кусок в горло, если постоянно ждешь наказания? Одежку свою стирал сам, со двора не выпускали - тетка Хламера боялась дурной славы по деревне. Прислуга его сторонилась: и не жаловали, и обидеть боялись - глаз-то черный. Вот так Марио вроде и был на белом свете, а вроде его и не было.
- Сдается мне, - говорил шепотом Печкинс вечером поварихе Парасе, когда они садились к столу пропустить по рюмочке яблочной наливки, - желает хозяйка сгубить мальчишку. Не вынести ему такой жизни!
- А зачем он ей? - тоже шепотом отвечала повариха и по сторонам оглядывалась - не подслушивает ли кто. - Не любила хозяйка младшую-то, Валиану, та красавицей была, а на Хламеру никто и глядеть не хотел. Уж наверняка думала, что из-за нее в девках засиделась. Сжила ее со свету и мальчонку ейного сживет, помяни мое слово. Ты что ж думаешь, за просто так она его к себе взять согласилась? Нет, она через него с Валианой счеты сведет, чтоб ничего сестриного на этом свете не осталось. Да ты и сам все знаешь.
- Да ведь грех это, Параса, великий! - ужасался Печкинс.
- Знамо дело - грех, - соглашалась Параса, - да только супротив никто не встанет. Ты пойдешь супротив хозяйки?
У Печкинса было трое детей и больная жена. Он вздохнул.
- То-то же, - повариха налила еще по рюмочке, - тогда не пошел и теперь не пойдешь. И я тоже. И сдается мне, кто в это дело влезет, тому худо придется.
А через неделю, как раз на выходные, явился Тибль. Марио как раз во дворе фонтан чистил - соскребал зеленую слизь с дельфинов и дородной русалки. Тетка Хламера наказала, чтоб рыбы и девица блестели, вот Марио и старался, по колено в воде, сам весь облепленный противной зеленью.
- А это что еще за чучело такое? - услыхал вдруг за спиной.
Марио оглянулся и ахнул: стоит перед ним мальчишка в новеньком костюмчике оруженосца - в красном мундире с белыми обшлагами и в красных же штанах с белыми лампасами, а на голове - щегольская шапочка с перепелиным пером. Да еще на поясе кинжал настоящий. У Марио дух захватило - вот бы ему такой наряд! Тибль стоял перед ним в заносчивой позе: расставив ноги, задрав нос, а руки демонстративно положив на рукоять кинжала.
- Ты кто таков, заморыш? - презрительно оттопырив губу, спросил он.
Марио молчал. На него всегда нападала немота, когда чувствовал, что может получить взбучку.
- Чего молчишь? - Тибль грозно шагнул к нему, но Марио-то был в воде, а этот щегольской мальчик в воду бы нипочем не полез, побоялся бы мундир испачкать.
- Ну погоди, - процедил он и сжал кулаки. - Я до тебя доберусь!
И быстро ушел.
Марио, у которого из мыслей не выветривался роскошный костюм, дочистил русалку и дельфинов, выловил из воды мусор и уже собирался его выносить, как что-то просвистело около и булькнулось в воду. Камень! Вз-з-з, бульк! Рядом булькнул другой. Марио оглянулся по сторонам - никого нет. И вдруг промеж лопаток как стукнет больно! И сразу по ноге, ниже коленки. Марио кинулся к русалке, чтоб спрятаться, упал, хлебнул взбаламученной воды, закашлялся и опять получил камнем по спине. Он уже сообразил, что это Тибль сидит где-то в укрытии и упражняется в меткости стрельбы из рогатки - как-никак будущий королевский гвардеец. Спрятаться Марио не удалось, видимо, Тибль засел в таком месте, из которого можно стрелять куда угодно. Марио закрылся руками, два камня просвистели мимо, один попал в русалку, отколов ей кусок уха, а еще один попал Марио в макушку. Марио взвыл, выскочил из фонтана, прикрываясь руками, и кинулся к березе. Вз-з-з! Вз-з-з! - жужжали камешки, врезаясь в песок, сбивая листики с яблонь и стукаясь в ограду цветника. Марио, как дикий котенок, за которым гонится свора собак, взлетел на березу, на самый верх.
На верхушке вцепился в тонкую ветку, которая, несмотря даже на его хрупкий вес, грозилась надломиться. Выше залезть было уже нельзя, а вот свалиться - запросто. Марио спустился пониже, уселся на ветку потолще и отдышался. Здесь гадкий Тибль его достать не мог, ни из рогатки, ни каким другим способом. Места, куда он попал в него камнем, - макушка, спина, под коленкой - ломило, словно по ним прошлись молотком. Марио вытер слезы, размазав по щекам зелень от фонтанной воды, и потрогал макушку. Он не мог дать сдачи Тиблю, он вообще никому не мог дать сдачи, потому что природа, когда раздавала силу и крепкие кулаки, обошла его стороной. Вот он и вынужден был убегать при всякой опасности, прятаться и шепотом ругать своих обидчиков, надеясь, очень надеясь, что придет время, когда он вырастет и станет таким, как отец, - сильным и смелым - и уже не даст себя в обиду.
А пока сидел на верхушке березы и тихонько выл от боли и невозможности просить защиты. А когда перестал выть, стал смотреть по сторонам - у него дух захватило. Береза-то высокой была, далеко с нее виднелось, тут тебе и Солнечные Холмы как на ладони, и Лескинские Возвышенности под самым носом, и набирающий силу Аамир в долине синеет. Засмотрелся Марио, забыл о горестях, пожалел, что не пичужка, полететь не может.
Сверху Солнечные Холмы большими ему показались, одна часть как раз на холмах лежала - красивые усадьбы, белые, желтые, зеленые, утопали в садах, сразу видно - людей зажиточных, вроде тетушки Хламеры. А ниже, среди лугов и больших возделанных полей теснились дома попроще, некоторые и вовсе неказистые, там бедняки жили, те, кто на полях богатых соседей кусок хлеба зарабатывали. На краю деревни, ближе к горам, стояла мельница, мимо которой Марио в повозке приехал. Там как всегда людно было, много телег, груженых мешками, ехали к мельнице и обратно, Вересень - хозяин - от нее большой доход имел. А посреди деревни возвышалась колокольня с сигнальным колоколом, Марио весь передернулся, вспомнив седовласого господина со шрамом.
- Марио! Эй, Марио! Ты куда запропастился, зверок? - донесся снизу приглушенный голос Печкинса.
Он обнаружил корзину с мусором, выловленным из фонтана, а самого Марио и след простыл. Печкинс и окликал его негромко, знал, попадет мальчонке, ежели хватятся.
- Здесь я, - Марио ответил так же тихо, но Печкинс услышал.
- На кой нелегкая тебя туда понесла? - задрав голову, Печкинс высматривал его среди зеленой листвы, которая и не думала к осени желтеть, потому как в Теплом Краю деревья стояли в листве, считай, круглый год.
- От Тибля прячусь, - ответил Марио, осторожно спускаясь вниз - уж Печкинс его в обиду не даст.
- А что сделал тебе Тибль-то?
- Из рогатки стрелял.
Печкинс выругался про себя. Этой напасти еще не хватало. Хозяйскому сыну в доме все позволялось, ежели он вознамерится Марио извести, то уж непременно изведет. По счастью, Тибль являлся домой только на выходные, остальное время он проводил в школе гвардейцев в Мряке. После смерти мужа госпожа Шашер определила сына в лучшее учебное заведение в округе, истратив едва ли не все денежные запасы, но зато у Тибля теперь имелись блестящие перспективы. Марио же, обитая на кухне, блестящих перспектив не имел, он не имел вообще никаких.
Вдруг из сгущающихся сумерек со стороны сада донесся пронзительный визг Мятликовой свистульки - Мятлик по ночам сад сторожил. Свистулька с перерывами верещала минуты три, потом смолкла.
- Не иначе Скрынник с Брюквинсом за грушами влезли, - покачал головой Печкинс, - житья от них нет.
- А кто это такие - Скрынник с Брюквинсом? - Марио легко спрыгнул с нижней ветки, хоть она и была высоко.
- Шпана, - ответил Печкинс коротко.
А уже к ночи, когда дела были сделаны и все разошлись спать, Печкинс с Парасой присели пропустить как обычно по рюмочке "для пущего отдыху". Печкинс опрокинул свою, закусил малосольным огурчиком и говорит:
- То-то он сегодня за весь вечер ни разу на глаза не попался, - после рюмочки сказала Параса. - Где хоронился-то?
- На березе.
Параса распахнула глаза, что при ее пухлых щеках должно было выражать крайнюю степень удивления.
- Ах, Печкинс, Печкинс, как в жизни все повторяется-то! Ты помнишь, как госпожа Валиана любила на макушке это самой-то березы сиживать?..
- Помню, - мрачно кивнул Печкинс, глядя в рюмку. - Налей-ка ты мне еще одну, Параса.
Повариха искоса глянула на него и наполнила рюмку.
- Достанется тебе, Печкинс, от жены-то!
Печкинс молча выпил.
- Вижу, прикипел ты к мальчонке, - покачала головой Параса, а Печкинс ей в глаза не смотрит. - Худо это, Печкинс, к беде. Знаю, почему за ним смотришь, да только прошлого не вернешь, нет его уже, прошлого-то! Умерло все, прахом пошло. А кто его тревожить будет - тому страдания назначены.
Конюх ничего не ответил, встал из-за стола, шапку надел и за дверь вышел. Он один из всех слуг не при усадьбе жил, а в низине. Уже поздно было, а его дома ждали жена и трое детей.
- Вот ведь дурья голова, никак молодую госпожу не забудет, - Параса потянулась к бутылке, чтоб убрать в чулан, потом махнула рукой, налила себе еще рюмку, глотком выпила. И пошла спать.
Следующий день начался для Марио с чистки кастрюль. Он драил их во дворе песком, а кастрюли-то были - он в них сам целиком уместиться мог. Сажей весь измазался, а тут как раз Тибль является, уже не в мундире, правда, но в не менее красивой домашней одежде. Остановился в двух шагах, смотрит. Марио от работы не отрывается, думает, может, мимо пройдет. Не тут-то было, Тибль продолжал стоять, а за кушак у него вместо кинжала была заткнута рогатка.
- Ну что, заморыш? Жив еще? - насмешливо спрашивает Тибль.
Марио молчал.
- Давай-давай, чисть хорошенько, в этой кастрюле тебя и сварят! - продолжал насмехаться Тибль.