Слова, полупустые, как просторные кабинеты военачальников, отошедших от дел. Их мемуары никому не интересны. Их ангелы похожи на бесов. Их молитвы как крик души. А вы способны посылать умирать? Зная, что многие из них умрут? Вы можете так? Так просто сказать. Так просто взмахнуть рукой и сделать вид, что обычное дело.
Полуслепые образы в дождь, когда приходит почтальон, который приносит с собой слова в бумажном футляре. Пыль зависает между небом и землёй, её запах, уже запах грязи, её форма неопределённа, пройдёт пара часов и она снова взлетит вверх, туда, откуда упала вода, которая прибила её к земле.
Обращение к тому, кто может дать ответ - только извинения.
Но это, в общем-то, правильно.
Цепкие листья ни за что не хотят покидать родной дом, но осень, приходя вместе с холодом, щёлкает их как семечки, выпивая их сок, невидимым выключателем, гаснет цвет, становится любым другим, только бы не зелёным и ветки раздеваются догола.
Гипнотизирующие пассы природы обволакивают, ты стоишь и смотришь на холодное светящееся серым небо и глотаешь воздух, на вкус совсем, как воду, холодную, свежую струю ветра, пахнет кострами и безвольно тащимыми по земле листьями их прением, их смертью.
Вздохи ветра качают забор, он дёргается в тщетном усилии успокоиться, потом снова дёргается. Где-то вздрагивает мотор мотоцикла, раз, другой, третий, потом успокаивается. Он уносит вдаль то, что находится вдалеке. Он уходит туда, куда уезжает рай, вместе с цирковыми аттракционами и клоунами, спектакль кончается, шатёр вздрагивает и оседает. Оседает день. Небо горит красным закатом, значит завтра будет очень холодно.
Из трубы идёт дым. Печёный картофель ещё не доеден. Роман никогда не будет дописан. Все романы заканчиваются одинаково. Чем? Облегчением.
Советчик всегда может помочь подобрать одежду в магазине, отведёт вас к кассе, и вы заплатите деньги.
Антисоветчик предпочитает свободу и тяготеет к европейской культуре.
В церкви горят свечи.
Абсолютно невозможно уйти от него, оно преследует тебя по пятам, оно тянет к тебе свои руки и не стесняясь, рукоприкладствует. Его либо слишком много либо слишком мало, но всегда достаточно для того, чтобы это сделать. Оно тянется и ты считаешь минуты. Оно летит и ты считаешь недели. Оно останавливается и ты считаешь дни. Оно улетает и ты вдруг понимаешь, что неплохо бы научиться считать.
Ты читаешь строки и видишь город там где его нет.Из опрокинутой урны разлетается мусор. Уборщики тянут к нему свои лопаты, снегоуборочная машина схлопывает лопасти.
Щёлкает выключатель и загорается день посреди темноты. Пальцы тщатся ухватить плавкое, как сталь и нерастворимое в природе, как пластмасса, время. Его можно только измерить. И то, его ли?
Всё, я срываю маску и иду на расстрел.
Я никогда не чувствую, как оно плывёт, изниоткуда в никуда.
По долгой дороге,состоящей из рифм. У которой нет названия и придорожных столбов. Нет указателей направления и направления тоже нет. Скользит вниз, как ботинки по свеженамокшей грязи. Как тени, которые прячутся в складках его плаща.
Всё, а город продолжает спать.
Ему нечего с себя спрашивать. Вечный и серый, как время, город.