Адельм Кервель вывел последнюю формулу и отложил кусочек грифеля, затем взял в узловатые, измазанные чернилами, грязью и угольным порошком, пальцы исписанный чертежами пергамент и еще раз пробежал его глазами. Взгляд его был растерян, он понимал: что-то случилось, но уставший после трехдневной работы ум и истощенный организм мешали ему осознать всю важность этого момента. Кервель закрыл глаза и потер виски.
-- Наконец-то, - прошептал он, - наконец-то... Я... Сделал... Готово....
Ослабевшими руками Кервель отодвинул стул и перевалился на пол, мелкими шажками он пополз по своей каморке к углу, где доживал последние минуты огарок свечи, освещая икону Христа Спасителя.
-- Спасибо, - промолвил Адельм, - спасибо, тебе, о Боже!
И разрыдался. По щекам его струились слезы, он размазывал их языком и руками по грязному лицу. Это были сладкие слезы радости, они были слаще нектара и амброзии. Это был дар Богу, который не оставил, Богу, который услышал и понял. Кервель самозабвенно рыдал, не переставая молиться.
Тело его было в грязной каморке, но дух уже парил в небе. Адельм видел, как он рассекает облака на своем аппарате, он представлял себе грязный город сверху: тесные лабиринты залитых помоями улиц, всеми концами выходящих на сверкающую, белокаменную церковь. Но жизнь в городе не кипит как обычно, все бросают свои дела и смотрят в небо, грязные нищие указуют перстами на парящего Кервеля, падают ниц и воздают хвалу Господу. А Адельм поднимается все выше и выше, и вот уже белой точкой кажется ему церковь внизу. Он уже видит множество маленьких городов и стран, а затем ему открывается весь земной шар, но Адельм не останавливается, ведь он хочет добраться до самого Эдема, и там предстать перед Господом, пасть к его ногам и так же лить слезы, так же благодарить за то, что тот три ночи и три дня не оставлял его за то, что водил уставшей его рукой по пергаменту за то, что шептал на ухо заветные слова.
...Со скрипом отворилась дверь каморки, и в комнату вошли три человека в белых рясах. Первым шел худощавый и длинный монах с жидкими волосами, он неприятно улыбался и сжимал в жилистых костлявых руках истертую Библию. Сразу следом вошли два, на вид одинаковых монаха, в таких же белых рясах, на их лицах читалась бычья покорность. У всей троицы фанатично горели глаза.
Худощавый, не теряя времени, в два шага одолел отделяющее его от Адельма Кервеля пространство, оказавшись у него за спиной, монах шире расставил ноги, как бы укрепляя позицию, поцеловал Библию и заверещал, обнажая гнилые зубы:
-- Именем, Святой Инквизиции и Папы Григория девятого, вы обвиняетесь в пособничестве дьяволу!
Кервель повернул к инквизитору грязное лицо. Радость еще держала его в своих сладких объятиях, и он не понял слов инквизитора. Адельм подскочил и, радостно смеясь, обнял худощавого. Он целовал его в щеки и бормотал:
-- Человек... Летать... Как птица... Придумал... Во имя его....
Два мускулистых монаха, что пришли с худощавым, мгновенно отреагировали на его команду, толкаясь и отбрасывая в сторону, попадающуюся на пути мебель, они кинулись к Кервелю и скрутили ему руки.
-- Что... Что вы делаете? - закричал, Адельм, боль его отрезвила.
-- Ты жалкий приспешник Дьявола! - опять начал худощавый, - сатанинское отродье, ты будешь гореть на священном огне!
С каждым словом инквизитор накалялся и багровел, не выдержав, он с размаху ударил Кервеля по щеке.
-- Но послушайте, - отчаянно скулил Адельм, - это ошибка, я истинный католик, все мои деяния во имя Господа нашего!
-- Да?! А это что?! Что это такое?! - худощавый потряс перед лицом Кервеля исписанным пергаментом.
-- Это... Понимаете, это такой, аппарат, - начал объяснять Адельм, - чтоб летать, вы понимаете? Человек отныне сможет летать, как птица, понимаете? Я сам приду...
Инквизитор снова ударил его по щеке и завизжал:
-- Еретик! Еретик! Да как ты смеешь, оспаривать законы Божия! Никогда тварь человеческая не будет летать! Ибо не дал нам Господь этого!
-- Но это ведь он, - снова начала Адельм, - Он мне помог его создать! Все под присмотром Его! Со слов Его!
-- Чтооооо?! Да как смеешь ты говорить слова подобные?! Как смеешь ты, дьявольская пешка, слова Сатаны за слова Господа выдавать! Сжечь! Сжечь немедленно эту ересь!
И худощавый поднес пергамент к крохотному огоньку на конце огарка. Адельм Кервель рыдая пытался вырваться из лап инквизиторов, вывернув шею он дотянулся до запястья одного из монахов и вцепился в него зубами, тот завыл и отпустил Кервеля. Адельм, рыча, сильным рывком освободил вторую руку и кинулся к худощавому. Выбив из его руки горящий пергамент, Адельм вцепился инквизитору зубами в горло. Худощавый завизжал, ряса на его груди побагровела от крови.
Двое монахов, придя в себя, бросились на помощь инквизитору, один схватил табуретку и ударил ею Адельма по голове, тот потерял сознание и худощавый вырвался.
-- Убейте его! Он сошел с ума! - заорал он, держась за окровавленное горло.
Затем, не дожидаясь, схватил огарок и бросил его на стол с бумагами, огонь, с вечной своей жадностью набросился на подаренную ему пищу. Вскоре запылал весь стол, и пламя стало перекидываться на пол и стены.
-- Уходим! - крикнул инквизитор, - Смерть еретику!
И троица монахов быстро покинула пылающую каморку.
Жар привел Адельма Кервеля в чувство, он со стоном попытался подняться, но ослабевшее тело его не слушалось. Увидев, что творится у него в каморке, Адельм отчаянно завопил о помощи.
Последнее, что он увидел, было плавящееся лицо и красные масляные слезы, текущие по щекам Христа Спасителя.