Звенели цепи. Холодные, пожелтевшие от въевшейся в их громоздкие звенья ржавчины, они мрачно звякали каждый раз, когда он делал движение телом или рукой, чтобы не дать фригльскому комару насытиться кровью.
Рано или поздно глаза его, конечно же, сомкнутся, и он повиснет на своих оковах, забывшись в грезах о далекой родине, и пара-другая этих мистических насекомых вгрызутся точеными хоботками в его размякшие мускулы, чтобы сгореть в лучах выглянувшей из-за туч багровой луны... Но пока время их пиршества еще не настало, он отсрочивал его, как мог.
То и дело темноту камеры пронзал стон его поверженных товарищей, что были на полпути к Долине Предков. За набранной витыми прутьями дырой в стене, через которую в темницу и задувал хоть какой-то воздух, пели ночные птицы.
Отсюда, намертво прикованный короткими цепями к камню вековой тюрьмы, не в силах повернуть голову из-за вбитого в стену ошейника, он мог видеть лишь крохотный участок ночного неба, сияющего в своей холодной неподвижности. Узник мог бы поклясться, что доселе не видел ничего подобного - ни когда шел через пустыню Амк, ни в горах Дуробороса, ни в любом другом месте, через которое пролегали их бесконечные походы. Нигде еще звезды не были такими прекрасными, а гладь сиреневатого неба такой манящей. Сердце заключенного сжалось от мысли, что, должно быть, так видятся ему первые тихие шаги приближающейся смерти. Не такой ее он видел, как, впрочем, и любой из них.
Нет. Делая взмах своего топора, горланя во всю грудь Песнь Отваги, забирая еще одну жизнь ненавистного людского воина - вот как он хотел бы умереть. Зная точно, что кончина его не была напрасной, что он жил и умер не зря - вот конец, который видел любой из Великой Орды, засыпая в ночь перед битвой. Но теперь это действительно только грезы, и по прихоти превратной судьбы они сгниют в этой сырой клоаке, без сил даже на глухую злобу.
Кто был виноват? Они. Конечно же они. Что позволили взять себя в плен, что были недостаточно яростными, что были невнимательны. Пахло сыростью, иренейским мхом и тяжелым мускатом пота. Забывшись, узник прикоснулся к стене, и его лопатки снова объял огонь - раны от плетей надсмотрщика нестерпимо жгло прикоснвение с камнем, что от сотен сидевших здесь до него стал соленым. Очередная пытка, призванная лишить его сна. Словно тот круговорот воспоминаний, в которые он изредка погружался, теряя сознание, сам по себе был недостаточной карой. Кто-то из темноты произнес его имя, застонал, громыхнул цепью, после чего звуки из того направления прекратились. Смерть уже была среди них. Скоро и его замучают до состояния загнанного зверя, посадят на поводок подлиннее и бросят здесь умирать. Что ж, в этот раз он вынудит их достать настоящее оружие, а не рабские плети.
Он не смог бы сказать точно, сколько дней провел в состоянии полузабытья, грозя сорваться вниз со скалы жизни в пропасть смерти. В это время он проклинал легендарную живучесть орков. За что? За что... Пытки прекратились, за пойманными все никто не приходил. Минуты сливались с часами в запутанной и непостижимой игре угасающего разума.
Узник смутно догадывался, что в камере из живых остался только он, но не хотел в это верить, и с его воспаленных губ то и дело слетало едва различимое "братья мои". Когда одной облачной ночью привычные звуки зверей и ветра по ту сторону стены сменились шумом битвы, сердце уже было укрощенного орка затрепетало, сбивчиво выдрагивая путанный ритм надежды и сожаления. Быть может, его и освободят, но что толку, если в этой башне он один?
Воздух перед глазами начал светиться. Золотой свет проникал всюду, освещая и показывая узнику место его заточения, превратившееся в братскую могилу. Плашмя на полу, оперевшись о стены, повиснув на цепях, лежали, сидели и стояли его товарищи. Многих он знал по имени, а с некоторыми делил воспоминания о прекрасном прошлом. И сейчас бремя прожитого медвежьей лапой легло на его плечи, угрожая раздавить...
Теперь, когда свет был в его глазах, настала очередь тела. Мускулы, добытые в сотнях схваток, что давно усохли, напоминая веревки, сейчас наливались былой мощью. Разрасталась шея, так, что ржавый ошейник обхватил ее плотным кольцом, натужно скрипнув и мешая дышать. Узник чувствовал, что раны на спине перестают болеть, что в ногах появляется сила бежать десятки верст. Он вдыхал смрадный воздух темницы, и каждый вдох делал его сильнее. Затрещали кости, что так долго были недвижимы, но боли, как и всегда в случае с магией орков, не было. Узник сделал одно короткое движение торсом - и грохот тяжелых каменных глыб, вырванных вслед за цепями, возвестил о его освобождении. Полетел вниз треснувший ошейник, глухо упав в подушку мха.
К несчастью, люди, занявшие узкие подступы к темнице и не дававшие оркам шанса пробить защиту, всего этого не слышали. А когда их маг почувствовал наконец непреодолимую жажду крови и увидел золотое чудовище позади, излучающее её - было слишком поздно
В несколько прыжков он добрался до первого чародея, одним ударом потяжелевшей руки сломал ему позвоночник и ринулся дальше. Парализованный маг тихо вскрикнул и мягко осел на землю, лишь его посох несколько раз зловеще громыхнул о серо-бурый камень. Сейчас орк был сильнее и быстрее любого людского воина, коих здесь было около двадцати. Но двадцать их было всего, а рассеянные вокруг и толком еще ничего не осознавшие, они были как двое-трое солдат. От чьего-то взгляда он ускользал, чей-то меч парировал, кого-то отталкивал. И когда губы второго мага произносили последнее слово заклинания, сердце его сделало последний удар. Узник резко выдернул клинок из груди полного мужчины и развернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с теми, кто охранял их все это время, кто их пытал. Люди мешкали, наступая на него полукольцом. Он присел, чтобы поднять левой рукой меч оглушенного стражника. Затем резко выпрямился. Сейчас людские мечи выглядели в его руках скорее как гигантские ножи, нежели действительно серьезное оружие, и тем не менее он ударил клинком о клинок, выбивая сноп искр, и взревел гортанным рыком, низким и пугающим, что быстрыми кругами разнесся на мили вокруг. Сколько еще сила его народа будет струиться в нем? Десять секунд? Пятнадцать? Магическая защита пала, и вот-вот должны были прибыть его товарищи. Он знал - их немного, но с этой горстью рыцарей они уж точно справятся. Пятеро человек, с щитами наготове, бросились на него. Кто-то из задних бежал к краю уступа за вышибленным арбалетом. Узник вдохнул полной грудью и сделал шаг вперед.
***
Меха, меха... Богатые на мех шкуры северных волков грели не только тело, но и душу. А он сейчас зависел от любой помощи. После магии Края иначе быть и не могло, потому к ней и прибегали столь редко. Он перевернулся на бок, сгреб в охапку ворох меховых обрывков и скорчился от нового спазма. Бугры мышц змеились под бронзовой кожей, будто бы желая порвать ее и вырваться наружу, в сухую гладь степи. Поначалу боли нет. С магией орков всегда так. Она приходит потом - за все то невозможное, что преодолело тело, за каждый пропущенный удар, за каждый поднятый килограмм, что ранее был неподъемен.
О, их шаманы знали цену магии, и оттого были столь сильны. Но платили не они, а обычные воины. Те, что, приходя домой, видели подросших сыновей, видели полных счастья от долгожданной встречи жен, принимались за хозяйство, возделывали землю, жили, любили, а затем вновь исчезали, теряясь в кровавых морщинах войны, избороздивших планету. Когда-то, вне всяких сомнений, кто-то ее окончит. Люди или орки - истории все равно. Но, если ты каждый день рискуешь погибнуть на этой войне, ты должен ненавидеть врага, должен его уважать, желать уничтожить - иначе никак.
Боль все росла, подступая к голове. И вот уже в виски впиваются два острых гвоздя. Он чувствовал, как вздувшиеся жилы натянули кожу, как череп сжимал бушующий мозг. Нестерпимо. А ведь это только начало... Теряя сознание, он увидел подернувшийся полог шатра - и подол шубы вошедшего шамана. Того самого, что подарил ему свободу и честь умереть в бою. Но он не умер.
***
Они оставили лагерь далеко позади. Накануне он попрощался с женой, поцеловал в носики двух дочурок и приказал сыну, что уже давно рвался на поле битвы, стеречь мать и сестер.
Тишину равнины бередили звуки их шагов. Небо вверху переливалось зеленым, а на востоке пылал пунцовый закат. За каменной грядой - крепость, что должна быть захвачена. Там, внутри ее стен - много людей, много еды и металла. Маленькая битва в большой войне.
Первые из них уже заносили ноги над каменным выступом, а рукой цеплялись за острый камень, карабкаясь вверх. Их обувь тревожила скалу, и ее маленькие частички стремглав срывались вниз, ударяя кому-то в плечо или по голове.
Вскоре уже все орки то сноровисто карабкались вверх, то ловко спускались вниз, то перепрыгивали пропасть, стараясь к ночи успеть подкрасться к человеческой твердыне. Последние лучи голубого солнца ласково лизнули горизонт и исчезли совсем. На небе, одна за другой, зажигались звезды, которые, как это ни странно, ничуть не утратили своего величия, впервые постигнутого им в заточении. Где-то позади ревели самцы тайгалов. Интересно, о чем они переговаривались?
В опускавшейся вокруг темноте различать неровности под ногами становилось все тяжелей, поэтому их отряд ускорился, и у недавнего узника уже не было времени на созерцание природы. Руки и ноги налились кровью - первый предвестник усталости, которую внутренне он совсем не ощущал. Ему даже казалось, что они могли бы двигаться быстрее.
Каменный город спал. Лишь редкий зверь да птица иногда тревожили нависшую над ним тишину. Они разрозненно, поодиночке быстро спустились вниз и нырнули в растущую тут же, у подножия, высокую пожелтевшую траву. На крепостных стенах бродили огоньки - фонари стражников. Пламя в их лампах было непростое, и позволяло видеть в темноте больше, чем простой источник света. Быть может, сегодня кому-то из сторожевых удастся разглядеть в окружающей мгле даже собственную судьбу. Так или иначе, стража продолжала вести себя безмятежно. Иногда к ним заявлялся старший, и лишь тогда они начинали просматривать окрестности, выискивая врагов.
Первые из них, пригнувшись к земле, трусцой заковыляли к громаде стены, укрываемые голосами шаманов. Когда они вплотную подходили к кольцу крепости, то становились вновь видимыми, давая шанс повторить их трюк остальным.
Вскоре уже весь их поход облепил серый камень стен, вжавшись в него спинами и смотря на освещенную лучами огней голую землю перед собой. Выжидая подходящего момента, они взмывали высоко вверх, оставляя позади шлейф из клубящейся тьмы.
Так, никем не замеченные, орки поодиночке проникли в город. Последними, мягко приземлившись на тюк сена, были шаманы, лбы которых взмокли от напряжения. Вокруг было тихо - даже псы не лаяли. Не тратя зря времени, воины отправились туда, где люди хранили свое оружие и доспехи, и где спали те, кто был призван их защищать.
И снова шепот двух шаманов заглушал звуки их шагов. Они просачивались между домами, как горная река бежит меж камней, но только влекло их вперед не течение, а голод войны.
С каждой минутой, шагом рассвет становился все ближе, грозя обнажить своим голубым светом их присутствие. И все же им удалось разыскать казармы. Территория вокруг не охранялась, и двери в каждое из двух зданий почему-то были открыты.
Подождав, пока шаманы даруют им способность видеть в темноте, недавний узник вместе с соплеменником тихо вошли в одно из прибежищ людских воинов. Но едва только взгляд его проник в пустоту помещения, обогнул койки с разбросанными одеялами и неровно стоящие стойки для мечей, едва молния зарождающейся тревоги начала ветвиться в его мозгу, пытаясь достучаться до сознания, как сильный удар в грудь выбил его на улицу, с треском вышибя его телом входную дверь. Орк пролетел несколько аршин, упав к ногам своих товарищей и сжавшись, пытаясь возвратить дыхание. Тот, что шел за ним, отскочил назад, срывая с пояса топор.
Из прохода вышел человек, разгоняя предрассветный мрак серебристым светом еще не остывшего от магии посоха. Со всех сторон послышался шорох шагов - из-за стен, из домов, на крышах - повсюду из темноты вырастали рыцари, чьи кольчуги и латы зазвенели только сейчас. Орки повыхватывали оружие, но шаманы уже заприметили в надвигающейся толпе трех магов, быстро переглянулись, закрыли глаза, и небольшую площадь крепости Кинар, что была перед двумя казармами, пронзил золотой свет.
Он и еще несколько орков, которых магия Края приберегла на потом, бежали от высоких стен крепости, все погубившей.
Там, где-то внутри, горели людские дома. В дыму, неровным пологом опустившимся на улицы, лежали людские воины, и дым уже не мешал им дышать. А рядом с ними лежали орки - окровавленные, теплые, каждый пронзен несколькими клинками, и вокруг каждого еще подрагивающая золотая аура, заставляющая согнувшихся над ними солдат невольно вздрагивать, а держащихся поодаль магов нехотя уважать великую орочью силу отчаяния.
А они стремглав карабкались на острый камень, стремясь оторваться от возможной погони. Когда они уже были близки к тому краю гряды, что смотрел в сторону их лагеря, голубые языки рассвета окатили их спины едва уловимым теплом, стремглав пронесясь прочь. Тогда они смогли разглядеть струйки дыма, роем клубящиеся над дымкой их лагеря. В этот раз хитрость людей превзошла все ожидания.
Мало заботясь о своей сохранности, они ловко спускались со скал, каждым прыжком рискуя разбиться. И все же красный песок вперемешку с камнем, в котором могли расти лишь ивлянка да жох, хрустнув, разметался в стороны от их грузного приземления, и еще долго шуршал под их ногами, пока не сменился тонким слоем земли, кормившей зеленую траву, приминаемую сапогами уцелевших орков из ночного отряда.
Он бежал впереди, думая лишь о том, сумели ли спастись его жена и дети. Что там произошло? Как они не заметили людей неподалеку? Как дали себя обмануть?
Это было глупо, но втайне он надеялся, что сумеет дожить до старости, увидеть красоту повзрослевших дочерей и мощь возмужавшего сына. Надеялся до этого дня. Дарка, Дарка... Грубо смахнув набежавшую слезу кулаком, он продолжил бежать по зеленой степи, освещаемой поднимающимся голубым солнцем.
Люди не ожидали, что из крепости кто-то выберется, а потому некоторые были застигнуты врасплох. Проступив из густого дыма, что был рожден мехами горящего рядом шатра, он по рукоять всадил нож в шею рыцаря, зажимая ему рот, пока закованное в латы тело не обмякло, а зажатый локтем шлем не бряцнул оземь.
Где-то еще нескольких солдат постигла та же участь. Он перебегал от одного жилища к другому, прячась за шкурами, тотемами, нырял в жгучий туман пепла. Землю устилали трупы. Каждый раз, замечая женское или детское тело, он чувствовал камень в груди, пока не рассматривал их лица и не убеждался в том, что это не они. Слышалась людская речь, смех.
Нет, это они, орки, должны были сегодня смеяться, они, а не проклятые человеки. Его обуревал гнев, он чувствовал слабость в теле оттого, что почти утратил надежду. Но когда нет надежды, есть еще ноги и руки, и есть еще тот, кто эту надежду украл. Скоро. Скоро. Только бы узнать, где Дарка с детьми.
В одном из неподожженных шатров орк услышал родную речь. Осторожно приблизившись к нему позади входа, он быстро оглянулся, стал на колени и слегка приподнял натянутый край шатра. Внутри сидела черноволосая мать с ребенком, и сперва орку даже почудилось, что это его жена, но женщина вдруг повернула к нему лицо. Бронзовая кожа ее щек блестела от слез, а покрасневшие глаза источали печаль. В руках она держала окровавленную девочку лет шести, которая тоже еще не утратила жизненного огня. Сердце орка сжалось, и дыхание на мгновение сперло так же, как после того магического удара в крепости. Грудь девочки была красной от набежавшей откуда-то крови, а у женщины между ребер торчала рукоять кинжала. Их глаза встретились. Он - тихий ужас и злоба, она - немая пустота. Женщина ничего не сказала, лишь устало ему улыбнулась и согнулась над телом дочери. Он хотел было сказать ей, чтобы передала малышку, что, может, ее еще удастся спасти, но впереди послышались людские голоса, и он растворился в сером дыме, принесенным сюда сменившимся ветром.
Вечно это продолжаться не могло, обнаружившие убитых товарищей люди насторожились и стали сбиваться в кучки. А он все крался меж построек, орлиным зрением выискивая знакомый стройный стан.
Кого-то из их отряда поймали и убили. Старого шамана, оставшегося в лагере, волокли по земле, зверски избитого, но еще не утратившего сознания. Когда мимо него, спрятавшегося в тюке сена, тащили этого старика, еще вчера днем бывшего на двадцать лет моложе, с заплывшим пунцовым лицом и переломанными костями, тогда он заметил ее.
Все-таки не сумев скрыться, Дарка бежала, огибая снопы костра, держа на руках дочек. Сына рядом не было. В который раз неведомая сила сжала сердце орка и выжала, как грязную тряпку, куда-то в низ живота.
Тревожный лязг доспехов, и огромный черный клинок, встретившись с телом Дарки, разрубил ее пополам, а вместе с ней и детей. Исполинский рыцарь в вороненых доспехах, который выстоял в бойне у казарм и успел добраться сюда, легко взмахнул чудовищным двуручником и закинул его на плечо. С широкого острия капала кровь его родных, орошая покрытую пеплом землю под стальными ногами рыцаря. Сердце орка делало последние удары - он резко встал, взметнув вверх ворох соломы.
- Горош! - Крикнул он имя умирающего шамана, и тот разлепил утопающие в кровоподтеках глаза.
Секунду орк и шаман смотрели друг на друга, после чего колдун кивнул, закатил глаза и безвольно повис на руках своих врагов, разметав длинные белоснежные волосы по пыльной земле.
Шаман был мертв. Но воля его продолжала жить - зеленые глаза бронзовокожего орка, что выскочил из укрытия, засветились золотом, плечи его становились шире, и с каждым шагом навстречу людям раздавался оглушительный треск его костей - орк становился выше.
Рядовые пехотинцы мигом отпрянули назад, напрягшись и застыв в оборонительных позах. Их била крупная дрожь. Но черному мечнику такая роскошь была непозволительна, так что он лишь поудобнее перехватил меч и оглянулся назад, на мага, что тоже прибыл только что. Чародей зашептал слова древнего языка, и доспехи рыцаря стали еще чернее.
Тем временем орк увеличивался в размерах, обрастал мясом, пока макушка его не возвысилась над куполами шатров. Он дышал - и воздух содрогался от его мощи. Между бронзовых мышц, разорвавших одежду, проступали сосуды толщиной с человеческую руку, и люди с ужасом наблюдали, как в них пульсировала кровь. Маг завершил заклинание, ударил посохом оземь - и рыцаря окутала густая тьма, дымкой сопровождающая каждое его движение.
Тьма, рожденная лишь для того, чтобы тут же рассеиться громогласным светом. Все произошло мгновенно.
Секунда - и вороненый панцирь мечника уже сжимают огромные золотые руки. Металл раскаляется, тьма бледнеет, и закованный в броню рыцарь кричит наперекор скрежету собственного доспеха, что уже ломает ему ребра и крошит позвоночник, превращая в скользкую кашу бурлящие от жара внутренности. Орк разжал гигантские ладони - и изувеченный рыцарь рухнул на землю, как покореженная жестянка. Вместе с предсмертным хрипом рот его изверг розоватую пену, оросившую островок примятой травы. Последнее, что мечник видел в своей жизни - занесенную над ним ногу, закрывавшую полнеба, и через мгновение опустившуюся вниз. С чавкающим звуком вылетели пунцовые мозги, не в силах более держаться в расколовшемся черепе. Но хозяин двуручника этого уже не слышал.
Воздух пронзил ужас, исходящий от людей. Кто-то из них, не оборачиваясь, бросился бежать, кто-то посмел осквернить его уже не слышащие уши мольбами о пощаде, даже рыжебородый маг, до этого сохранявший спокойствие, впал в ступор, когда их сильнейшего воина раздавили, как комара. Понимание того факта, что никакой их магии не справиться с этими безумцами, дерущимися в последний раз, выбило у колдуна землю из-под ног. Он закрыл глаза, принимая свою судьбу, и через пару мгновений был разорван в клочья бушующим золотым зверем Орды.
Это утро выдалось кровавым, орочий лагерь то и дело пронзали вопли и крики, а окрестности иногда оглашал драконий рык.
Сжимая зубы до трещин, он уменьшался и усыхал, корчась от боли.
Орк снова был здесь - на небольшой полянке у догорающего тотема, где у стены уцелевшего шалаша было разбросано сено, а у покосившейся повозки безмятежно лежал седовласый старик.
Его ноги подкашивались, дряблые вены густой сетью покрывали тело, грозясь завязаться в узлы. Словно догорающий костер, он медленно ковылял к месту, где окончится его жизнь, испуская кожей золотистые змеящиеся лучики света, под которыми дымилась кожа.
Под конец ноги отказали, он подполз к телу своей жены, оперся на дрожащие руки и долго смотрел в ее испуганное лицо, отдавая дань любви потоком горячих слез. Затем он, громко рыдая, сгреб разрубленные тельца дочурок поближе к себе и лег рядом с Даркой, обнимая дряхлеющими руками своих красавиц.
Всего несколько мгновений он лежал так, сквозь соленые слезы смотря на голубое небо. Дым в поле зрения не попадал, и ему показалось, что все это - только сон, и сейчас они просто нежатся на утреннем солнце. Сладкий голос любимой что-то сейчас ему скажет...
Закрывая глаза и теряя сознание, орк почувствовал быстрый топот легких ног и шумное дыхание. Кто-то стал рядом с ним. Умирая, он услышал тревожный крик где-то над собой:
- Отец!
***
Древнее чудовище, что дремало миллионы лет на дне океана, пробудилось. От движений его могучего тела планета затрепетала, а ледяные звезды безбрежного космоса этой ночью светили ярче, приветствуя старого друга.
Но для Роберта стали ярче только лампы его одиночной палаты, а от слабых движений тела туго затянутая рубашка даже не изменила очертаний. И все же чудовищем был именно он.
Мужчина разлепил отекшие веки и уставился в глянцевый потолок тупым, непонимающим взглядом. Где он? Мгновения растягивались в минуты. Неужели смерть так и выглядит? Ни Зала Предков, ни бескрайних равнин, ни безбрежного неба над головой? Он не ощущал тела - ни рук, ни ног, ни даже головы. Все как в тумане.
Он лежал в белоснежной комнате с выпуклыми стенами, на мягком полу, не в силах пошевелиться. Неизвестно, сколько Роберт так пролежал, вспоминая последние моменты истекшей жизни, почему-то не в силах плакать, хотя скорбь поглотила его всецело.
В конце-концов он услышал приглушенные голоса, и череда металлических звуков, предвосхитивших открытие двери, огнем прожгла его мозг. Внутрь вошли... люди?! Кровь в висках заструилась, отдавая в зубы, в голове мелькнула ужасная мысль, что никакого лагеря не было, а он остался лежать на казарменной площади крепости Кинар, пойманный в магическую иллюзию. Сейчас она развеется, и его живот пронзит холодная сталь меча какого-нибудь пехотинца, а может и того хуже - он умрет здесь, так и не поняв - где реальность, а где мираж. Нет. Нет!
- Освободите меня! - Беззвучно пророкотали его ссохшиеся связки.
- Освободите меня! - Прохрипел он уже громче, вызвав тревогу на лицах вошедших.
Люди, облаченные в белое, остались стоять в проходе, пропустив чернобородого мужчину. Линии его сосредоточенного лица были грубы, и все же он не казался угрожающим, несмотря на широкие плечи и уверенную походку.
- Явите свой истинный облик, трусы! - Сказал Роберт уже отчетливее, пытаясь высвободить руки из ремней. Раздался легкий треск разрываемой ткани, один из стоящих в проходе дернулся, но чернобородый остановил его, подошел к Роберту и присел рядом.
- Кто я, по-вашему? - Спокойно спросил он.
- Ты либо маг, либо мираж! - Прохрипел Роберт, содрогаясь всем телом.
- Вы ошиблись, я ваш друг.
Человек замер в напряженной позе.
- Среди людей нет друзей оркам.
- Но позвольте узнать - с какой планеты вы и те люди, о которых вы говорите?
- Планета НакХал.
- А я человек с планеты Земля. И мы ненавидим накхальских выродков за то, что они так похожи на нас.
В прозрачном льде голубоватых глаз склонившегося над ним человека Роберт увидел непостижимую глубину, напомнившую ему прозрачные воды озера Роз, омываясь в котором, он впервые увидел ее. То был прекрасный солнечный день, наполненный ультрамарином безоблачного неба. Один из тех дней, которые заставляют тебя поверить в чудо. Видимо, вера его оказалась сильна, потому что чудо с ним тогда действительно случилось. И не покидало до самой смерти.
Упругие ремни стянулись и обвисли, тело человека обмякло - он лег и устало закрыл глаза.
- Ты маг? - Спросил он, стараясь не уснуть.
- Лекарь. - Ответил чернобородый, давая рукой сигнал санитарам послать за медсестрой, в чем не было необходимости, потому что весь свободный персонал столпился за их спинами.
- Я поверю тебе, лекарь... А мы и не знали, что в космосе есть кто-то еще. Ты можешь считать меня лжецом, но на моей планете я погиб, и почему-то оказался здесь, у вас. Я все никак не могу умереть. Почему?
Он ощутил прикосновение сильных рук лекаря.
- Вы не должны засыпать, иначе не сможете вернуться. Сейчас моя помощница сделает вам укол, и сон пройдет. Только не спите.
Роберт расплылся в блаженной улыбке, он и сам не хотел засыпать, но уже не мог открыть веки.
- А если не усну - вернусь к своим родным? - Спросил он заплетающимся языком, заставив чернобородого выхватить шприц из рук медлительной медсестры и сделать укол самому.
Из-за тотальной усталости он даже не почувствовал иглы, но очень скоро все его разрозненное, рассыпавшееся сознание собралось воедино, встряхнув его сильным разрядом, и он широко открыл глаза, вдыхая запах удивительной реальности.
Его везли по коридору с большими окнами, залитому солнечным светом. Коляска плавно скользила по гладкому полу, всюду мелькали зайчики и зеленоватые тени от деревьев на улице. Тело ощущало сухое тепло и наполнялось энергией солнца. Шевелить ногами он мог прекрасно, но вот ходить пока не получалось, хотя Роберт и чувствовал в них силу и свежесть. Руки его были мягко, но крепко привязаны к подлокотникам, но он не тревожился по этому поводу. Он узнал, что на этой планете вообще никто не владеет магией, и что тут всего одна господствующая раса, а орки - лишь персонажи выдуманных историй, и у них зеленая кожа.
"Забавно" - подумал он тогда, но когда ему показали цветной рисунок орка, Роберт сильно удивился. Все, кроме цвета кожи, совпадало. Может быть, тот, кто нарисовал это, бывал на их планете? "Наши технологии еще не достигли уровня, который бы позволил нам совершать полеты между планетами. Тем более, что НакХал, должно быть, находится очень далеко отсюда" - ответил ему тогда Адриан - так звали чернобородого.
Коляску тряхнуло на небольшом порожке, а Роберт думал о возможности перемещения душ умерших разумных существ между планетами по всей Вселенной. Но ведь он переселился во взрослое тело, а не родился здесь. Что стало с душой, которой это тело принадлежало до него? Может, он вселился в тело умершего? И надо же - в человеческое. Роберт закрыл глаза, восхитившись иронией того, кто всем управлял. По прижатым к подлокотникам рукам пробежали мурашки.
**
- Я часто вижу вас задумавшимся, Роберт. Вам хорошо думается? - Адриан стоял к нему спиной, смотря в окно. Погода за тонким стеклом была капризной, но все же приятной. Деловитый ветерок усердно гнал облака, так что тени от рощи, раскинувшейся в парке лечебницы, то исчезали в тихой гавани небесных барашков, то заполняли все вокруг. Но очень скоро это проходило, и цунами света вновь поглощало мир.
- Прекрасно, а что? - Он прошел к кожаному дивану и с уютном хрустом погрузился в его темные недра. Долгая ходьба все еще утомляла его, а ведь до этого он два часа пробыл в саду.
- Вам у нас нравится?
- Неужели вы намекаете на выписку?
Адриан повернулся к нему. Выскобленную щеку стремительно поглощала тень гонимого на запад облака.
- Еще не время. Вы часто вспоминаете семью?
- Каждый день, а что?
- Я восхищен миром, о котором вы мне поведали. Он прекрасен. Жесток, конечно же, но не в пример прекрасен. Будь моя воля - я бы ничего не менял. Честно. Но вот у вас наблюдается улучшение, и единственный тревожащий меня вопрос - когда оно перерастет в новый приступ?
- Я не совсем понимаю вас, доктор.
Адриан усмехнулся.
- Послушать со стороны, так это я пациент психбольницы.
Роберт сохранял спокойствие, смотря на вновь отвернувшегося к окну Адриана.
- На меня давят, Роберт. Я бессилен более скрывать от вас правду.
- Правду? Какую? - Тон голоса Роберта подернулся дымкой волнения.
- Простите, что позволил себе все эти слова. Их следовало сказать в конце, но тогда они не будут такими значимыми. Роберт. Я сейчас вам кое-что скажу. Слушайте внимательно, пожалуйста, и постарайтесь отнестись к этому серьезно. Впрочем, отнеситесь к этому как угодно, но знайте - я серьезен. Вы готовы? - Адриан по-прежнему стоял спиной к дивану, монолитом застыв перед окном.
Роберт оторвался от кожаной спинки и оперся локтями о колени, сцепив руки в замок и уперевшись взглядом в рисунок на полу:
- Готов.
- Как вы уже знаете, в первую нашу встречу я подыграл вам, сказав, что мы ненавидим людей с НакХала, чтобы успокоить вас и помочь вам. Это правда. Но правда так же в том, что это была не первая наша с вами встреча. С вами - именно с вами, не с этим телом, а с вами, Роберт, или, если быть точным, Лорнгрэйн. Ваше настоящее имя - Роберт. Вы были моим пациентом полтора года. Полтора года назад ваша спокойная и размеренная жизнь треснула, когда одним прекрасным утром вы проснулись у себя дома и начали собирать вещи. Когда жена спросила вас, куда вы собираетесь, вы ответили, что шаман Кэх приказал выступать на рассвете, чтобы успеть соединиться с другим отрядом. Вы это помните?
По мере повествования Роберт менялся в лице. Доверие к Адриану не позволяло даже помыслить о том, чтобы тот лгал.
- Я помню ту битву под предводительством Кэха. И наш долгий поход до нее. Только это.
- Верно. Не знаю, какие ухищрения применила ваша жена, но уже в шесть часов утра вы были у меня на осмотре. Вы серьезно больны, Роберт. И мы не знаем - чем. Выдуманный вами мир детален и продуман. Мы ни разу не смогли поймать вас на путании какого-то события или даты - описав однажды обстоятельства, присущие тому или иному событию на планете НакХал, вы всегда с точностью воспроизводили их, будто это было на самом деле, и вы просто возрождали эти события в своей памяти. Никакое лечение вам не помогало, а пару месяцев назад вы окончательно потерялись в своем мире и стали забывать то немногое, что знали о нем. Роберт, вы слушаете меня?
Он кивнул.
- Насчет смирительной рубашки - видимо, когда на вас, как Лорнгрейна, применяли ту золотую магию, именно в эти два раза вы становились очень агрессивными и очень сильными, особенно для своего истощенного состояния. Двое наших санитаров до сих пор не совсем уверенно ходят.
Роберт взглянул на своего доктора.
- Хотите сказать, что я шизофреник, и вся история моей жизни - выдумка сломавшегося мозга?
- Да.
- Нет. Нет... - Он вновь откинулся назад, погрузившись в мягкое лоно дивана и закрыв глаза.
- Ведь я - орк. Не человек. Люди - это вы, а я... - он посмотрел на свои руки - бледные ладони с глубокими линиями судьбы, тонкие серо-белые запястья. А ведь совсем недавно его руки были совсем другими.
Доктор смотрел на него, поджав губы и сдвинув брови от испытываемой печали, которой некуда было вылиться.
- Послушайте, Роберт. Здесь ваша жена. Она очень хочет вас видеть. Вы непротив?
Он поднял растерянное лицо, помолчал пару секунд, как-будто рисуя в голове сцену встречи с женщиной, лицо которой никогда не видел. А затем кивнул.
Адриан исчез в дверях, а Роберт остался наедине с тишиной и собственными мыслями, гремящими, как чугун. А что, если ему врут. Если он до сих пор в той проклятой крепости. Но зачем? Его могли сотню раз убить или снова отправить в тюрьму, пытать. Нет. Адриан не лжет. Значит, он действительно...
Послышались быстрые неровные удары женских каблуков, приближающихся к кабинету. Дверь распахнулась - и от нового потрясения у Роберта подкосились ноги. Это была Дарка. Да, очеловеченная. Но Дарка. Она застыла в паре шагов от него, едва сдерживая слезы. Она его любит. А он даже не знает ее настоящего имени. Посмотрев в глаза стоящему позади женщины Адриану, Роберт произнес:
- Жену я все же себе выдумать не смог.
Доктор не изменился в лице, пытаясь понять значение сказанного, а он уже шагнул навстречу любимой, сверкая слезами на впалых щеках.
- Ты была там, в выдуманном мной мире. Тебя звали Дарка, и у нас было трое детей. Первенец - мальчик, а следом за ним родились две прекрасных девочки. Но потом вас... Вас всех... - Он разрыдался, обхватив руками ее шею и уткнувшись в душистые каштановые волосы.
- Я знаю, милый, - сказала она тем самым голосом, каким заигрывала с ним при первой встрече, скользя меж гладких озерных вод, пронзив его узкую грудь копьями далеких воспоминаний.
- Мне стыдно спрашивать, но как тебя зовут на этой планете?
- Дакара, - ласково улыбнулась она.
***
- Как самочувствие? - Адриан присел к нему на скамейку, доставая пачку сигарет из внутреннего кармана.
- Думаю, как забавно все получается. Сначала я забыл свою человеческую жизнь, и стал орком, теперь я должен забыть свое выдуманное прошлое, и вновь стать человеком. Должен признаться, первое было легче. - Роберт раскинул руки за деревянную резную спинку и щурился от припекающего солнца, бьющего сквозь прямые ветви раскидистой дубравы.
- Огоньку, - попросил доктор, хлопая себя по груди.
- Второй месяц как бросил, - улыбнулся Роберт.
Адриан окинул взглядом своего пациента: широкие плечи, округлившееся лицо, ровная спина, крепкие руки с плотными пальцами, синева щетины, въевшейся в массивную челюсть. Доктор бросил непочатую сигарету в витиеватую урну у конца лавки.
- Жена все еще терпит?
- А куда ей деваться? Она все понимает. Не хочу возвращаться домой раньше, чем буду уверен, что снова не впаду в бред. Денег у нас достаточно, так что могу себе позволить. К тому же я езжу к ней почти каждый день, просто не ночую. Разница-то...
- Чего конкретно ты ждешь?
- Не знаю... Какой-нибудь внутренней уверенности, что ли.
- Тебе нужен психолог. Или гипнотизер. Страх перед тем, что ты не можешь контролировать - это естественно.
- Но как же мне быть, Адриан? Как я могу ходить по улице, делать покупки в магазине, водить машину, спать рядом с любимой женщиной, зная, что в любой момент могу провалиться туда? Ты можешь себе такое представить?
- Мы все рискуем. Никто не застрахован от этого. Шизофрения, конечно же, на пустом месте не возникает. Но для самого человека она всегда возникает неожиданно. Но ты излечился. Я верю в это. Странно, но исцеление это произошло как раз после того, как твоя выдуманная жизнь подошла к концу. Как-будто тебе необходимо было прожить это для того, чтобы вернуться.
Тем временем за зеленой кущей прогремел трамвай, и на улицу высыпали новые люди. Они проходили мимо, бросая взгляды на двух мужчин, что задумались о чем-то, сидя на изящной лавке возле небольшого фонтанчика в виде двух маленьких ангелов.
- Я снова начал писать, - начал Роберт, - в голове роятся мысли, предложения - их должны услышать другие. Это будет что-то вроде автобиографии. С Лорнгрэйном в главной роли. Если смогу дописать это, и со мной все будет впорядке, то, пожалуй, успокоюсь.
- Как долго ты готов откладывать жизнь, Роберт? Никто от этого не застрахован. Никто.
- Ты прав... Но никто не знает, как это страшно - помнить, что ты считал себя другим существом, что ты мог убить близких тебе людей, не моргнув при этом глазом. Все достижения человечества - техника, политика, социум, космос - все это ничтожно перед распадающейся вселенной, имя которой - мозг. Отчего человек так хрупок?
- Не знаю. Твоя вот вселенная вновь собралась воедино. И теперь ты здесь. Собираешься писать книгу. Что мы знаем о самих себе? Очень многое. Но сколько не знаем? Может быть, будь нам известно больше, мы бы думали совсем иначе. Что наши тела совершенны и чудесно противостоят агрессивной внешней среде. Кто знает...
- Видев стольких душевнобольных, ты еще умудряешься оставаться романтиком. Тебе тоже нужно начать писать, Адриан.
- Может быть, может быть. Ну, мне пора.
- Да и я уже давно сижу. Ты домой? Нам по пути.
Поднимаясь, доктор пошарил во внутреннем кармане, вновь доставая сигареты. Черно-желтая пачка полетела в урну. Роберт оглянулся на звук.
- Давно хотел бросить. - Сказал Адриан, нагоняя своего пациента.
**
Светлый паркет отдавал осенью на солнце, что прошивало эту комнату насквозь через синеватое стекло окон.
Он все еще был расслаблен после сеанса медитации, завершившегося каких-то десять минут назад. Здесь, на пятьдесят седьмом этаже уносящегося ввысь небоскреба, располагался офис мистера Тчанга - буддистского монаха с тибетскими корнями. Сюда стекались искатели со всего Ньюфаундленда, но это было неважно. Пятьдесят седьмой этаж - именно в пятьдесят семь лет он умер, сгорев в огне собственной ярости. Совпадений не существует - так он считал, входя в офис, о котором узнал в глобальной сети.
Несмотря на то, что мастер Тчанг проводил три сеанса медитации в день, на каждом из них были разные люди, хотя никаких правил, запрещавших людям присутствовать на всех трех, не было. И все же никто не задерживался здесь более чем на час.
Все куда-то спешили. "Избитая фраза" - подумал он, смотря на застывшие далеко внизу колонны машин, размываемые маревом от еще не успокоившегося полуденного диска высоко вверху. На его ногах, уложенных в позу лотоса, лежала толстая тетрадь в кожаном переплете. Он взял ручку, звонко хрустнув пальцем, и к неразборчивому нагромождению слов, иногда оставанливаясь, начали добавляться новые:
" ... моя шизофрения - больше, чем болезнь. Теперь это образ жизни. Болезнь приходит и уходит, либо остается с тобой до конца, я же не знаю, здоров или болен, и живу в кредит, выданный мне моим собственным мозгом. Когда-то я ненавидел людей, теперь ненавижу орков.
Нет. Я их боюсь. Когда вижу по телевизору или на прилавке киоска - сразу прячу глаза, стараюсь не смотреть. За столько времени уже следовало бы забыть их мелкие детали, но я до сих пор все помню. Книга почти дописана, многое пришлось выдумать, потому что забыл, но лицо Лорнгрэйна, наверное, мне не забыть никогда.
Док сказал, что это нормально. Мозг так много потратил на создание всего этого, а потом еще больше на то, чтобы убедить себя в реальности собственной иллюзии... Перечитал последнее предложение - романтично.
Никто не знает, каково это - жить на грани. Все думают "Вот, излечился, живи да радуйся". Нет. Я живу в постоянном страхе. Страхе потерять все в один момент.
Это как идти через луг в грозу. Каждый раз, когда совсем рядом бьет молния, и гром разрывает барабанные перепонки - ты видишь, как моргает Бог. И в одно такое мгновение тебя может не стать. Ты идешь. Совсем здоровый, к дому, к теплу, но что ты можешь сделать с молнией? Ничего. Весь во власти случая. Случая!
Да, это можно сказать про любого. Никто не застрахован от неожиданности. Но лишь за мной она ходит по пятам. Времени все меньше - теперь я это понимаю. Я так до сих пор и не почувствовал хоть какой-то уверенности в завтрашнем дне, и, думаю, даже когда книга выйдет в тираж, ничего не изменится. Смысла отказывать себе в полноценной жизни не было. Я понимаю, особенно сейчас, после медитаций и бесед с Мастером, что жить следует только этим мгновением. Что, кроме него, в жизни ничего более не существует. "Завтра" никогда не наступит, "вчера" никогда не вернется. "Сейчас" - слово длиной в жизнь.
Жизнь - это танец, что горит, пока Он не сомкнет век.
Да и в конце-то концов. Когда это случится, мне уже будет все равно. Остается только надеяться, что я совсем обезумлю и попаду под машину, или свалюсь с моста, захлебнусь, разобьюсь... Пусть лучше так, чем постоянно причинять боль..."
Рука его застыла. Скрежет металла, что громыхнул внизу, сбил с мысли. Он отложил тетрадь, встал и подошел к окну.
Стройные ряды автозастоя исказились - огромный грузовик был там совсем не к месту, он стоял неровно, а позади него пустая дорога была окаймлена разлетевшимися в стороны искореженными машинами. Он прижался к стеклу. Вот так авария. Сегодня ее покажут по телевизору. Дверь открылась - мистер Тчанг, позвякивая чайной ложечкой, просеменил к окну. Мастер ничего не сказал, лишь посмотрел на Роберта, затем на сжимаемую в его руке тетрадь. Снова на него.
Взгляд Мастера казался таким многозначительным, способным выразить куда больше, чем приземленная беседа. Раньше он думал, что это часть его образа, актерская игра, но глаза монаха искрились каким-то загадочным смыслом даже когда тот поливал фикусы из пульверизатора.
- Вы пишете? - Участливо спросил Мастер, желая спросить, что именно он писал.
- После медитации все лишнее из головы исчезает. И когда поток мыслей возвращается - на поверхность всплывает только самое нужное. То, что отображает суть. - Ответил Роберт.
Мастер еще раз взглянул на загнутый чернилами наружу, исписанный лист.
- Многовато для сути, не находите? - Улыбнулся он.
- Вы правы. Но как быть? Душа требует красивых оборотов.
- Мы можем видеть красивое, - Мастер смотрел на аварию, - лишь потому, что носим красивое в себе. Так же с ужасным и всем прочим. Никто так не любит произведение, как сам автор, не правда ли?
- Нет, мистер Тчанг. Бывало и так - что-то писалось на скорую руку, на удачу - и люди благословляли написанное. А над чем-то ты корпишь, все кажется идеальным. А в итоге только критика, критика, критика...
- Речь не о людях, а об авторе. Вкус у всех разный. Потому что красота внутри людей тоже разная. Но кое-что нас объединяет. Каждый ставит свою красоту в центр угла, какой бы ужасной она ни была. С ней все сравнивает, от нее танцует. И это хорошо. В этом все мы.
Роберт смотрел на пожарных, пытающихся вытащить людей из перевернутых машинах. На толпу, что постепенно собиралась - кто-то растерянно стоял рядом, кто-то пытался помочь. Он был частью всего этого. И одновременно - так далеко.
Он распрощался с мистером Тчангом и направился к лифту. Золотое солнце, отраженное, казалось, от самых красных листьев, вынуждало щурить глаза, превратив внешне лифт в скоростной огненный болид, готовый разбиться о землю.
Машина была припаркована неподалеку, придется немного прокатиться дворами из-за той аварии.
Продолжал ли он бояться? Несомненно. Но страх всего лишь означал, что он еще здоров. Теперь он жил дома, с Дакарой. Все стало совсем как раньше, будто и не было этих трех лет.
Машина прыгала из тени в свет, минуя здание за зданием. На сегодня хватит писанины, хотя он и написал всего ничего. Конец всегда самый сложный. Закончить, пусть даже книгу - значит расстаться с частичкой себя - думал он. Многие очень этого желали - поскорее дописать, выпустить, начать что-то новое, ведь идеи уже имеются. Он и сам раньше был таким. А теперь? Дакара мечтала о ребенке. Адриан сказал, что он не обязательно будет с его недугом, что есть шанс на рождение абсолютно здорового малыша. И когда он допишет, то, как и обещал... Об этом не хотелось думать. Не сейчас. Колеса прыгнули на лежачем полицейском, и автомобиль выехал в разгорающееся марево опустевшего шоссе.
Жена ушла в ванную, а он, раскрасневшийся, блаженно лежал под лунными лучами, раскидав влажные простыни и смотря на мотыльков, кружащихся у лампочки на балконе. Дул нежный ветер, лаская уставшие ноги. Из глубины дома доносилось уютное пыхтение водной струи.
Роберт прикрыл глаза, губы его невольно вытянулись в улыбку, он потянулся, зевая, и провалился в сон. Как всегда, сначала ничего не было. Вернувшаяся Дакара прикрыла балконную дверь, не до конца - чтобы не было жарко, потушила светильники в спальне и легла рядом, обняв руку мужа.
***
Рука вдруг занемела, он слегка ею тряхнул - покалывание исчезло. Багровые луны пылали, заставляя дремлющих в скалах науров взмахивать крыльями, хлопая о своды пещер, и царапать когтями влажные стены.
Огни костра плясали, подогревая котелок с мясной похлебкой.
Он несколько раз моргнул, не веря своим глазам - напротив него сидел шаман.
- Тараш! Ты живой! - Взволнованно сказал он.
- Живее всех живых, малец. К чему это ты?
Голос Тараша был другим. Почти таким же, как прежде, но более звучным, резким. И это "малец"... Он посмотрел на свои руки, овеваемые дымом, что гнал сюда переменившийся ветер. Руки юноши. Как же... Он оглянулся - то тут, то там сидели орки - кто по пятеро, кто по шестеро, вокруг небольших костерков - у кого то еще горящих, а у кого-то уже тлеющих. Они вели тихие беседы, внимательно слушая друг друга и изредка жестикулируя. И большая их часть - ребята, которым не перевалило и за пятнадцать. В воздухе вкусно пахло тушеным мясом, орки с аппетитом доедали местных зайцев и мелких скальных хищников.Он знал, что это было, ведь этот день он уже проживал.
Великая Охота - старинный ритуал зрелости. Молодые воины отправлялись в дикие земли, где правил зверь. Там они должны были выслеживать и убивать самых опасных животных, доказывая тем самым свою зрелость, как воинов. И вот они уже у лысых скал, а впереди чернел угрюмый лес. Сколько же лет прошло. Но почему он здесь? Ведь он погиб там, в лагере, обнимая жену и детей. Один из взрослых орков, которые сопровождали юношей, поднялся и сказал тушить костры. Скоро луны поднимутся во всю мощь, и в их свете станут видны следы чудовищ.
Они разделились на группы по трое и вошли в лес. Звуки равнины сменились тягостным молчанием древесных гигантов, таящих под своими кронами немало загадок.
Они осторожно перешагивали через вековые корни, останавливаясь при каждом подозрительном шорохе и вслушиваясь в густую тьму вокруг. Если бы не проникающие даже сюда ало-серебристые лучи Нэлы, Гвины и Алтрэи, что неспешно плыли по безоблачному небу вверху, они бы совсем ничего не видели. Лес говорил с ними. Пытался их напугать, не зная, что для молодых орков это всего лишь игра, чтобы доказать свою готовность к жизни полноправных членов племени.
Под корой одного дерева что-то светилось. Он опередил своих товарищей на пару шагов, чтобы положить руку на гигантский ствол черного исполина. Под толстым слоем коры змеилось что-то светящееся, похожее на жилы. Они пульсировали. Приложив к стволу ухо, он услышал биение сердца лесного чудовища - оно билось медленно, спокойно, величественно. Он чувствовал, как от каждого удара твердой мышцы вглубь, под землю, разбегались импульсы к другим деревьям. От этого сотрясались корни, он ощущал это подошвами ног. В его голову закралась мысль, что, может, он все понимает неправильно, и сердце бьется не в дереве, а под землей, и этот необъятный растрескавшийся ствол, подпирающий небо - всего лишь одна из множеств конечностей существа, что дремало там, глубоко внизу. Лорнгрэйн почувствовал себя жалким и ничтожным, сзади подошли соплеменники, и он поспешил отпрянуть от пульсирующей коры.
- Что там? - Спросил Тулунар, озираясь вокруг.
- Живое дерево. - Честно ответил он.
- Громадина, жаль только сдачи дать не сможет. Нам нужны такие, что смогут. - Заключил Орос, пройдя мимо них.
Лорнгрэйн пропустил товарищей, еще раз прикоснувшись рукой к недвижимому гиганту, и последовал за ними. Кое-где во тьме наверху, среди переплетения ветвей, мерцали зеленоватым огнем мотыльки-падальщики. Под ногами, в ковре из иголок, листьев и обломков сучьев, копошились, тихонько звеня, голубоватые жуки-ползуны.
Ночь вступала в полную силу, отворяя темницы, что были заперты дневным светом, и выпуская наружу своих самых свирепых детей.
Он все не мог понять, что происходит. Все вокруг - реально? Но ведь он помнит, что умер много позже, помнит бесконечные походы, помнит друзей, помнит ее... И пусть все как в тумане, но ведь вся эта жизнь была, и была как-будто вчера. Его это очень волновало, но больше всего беспокоился он о том, что никак не мог вспомнить, чем должен окончиться ритуал инициации. Охоту до леса, костры привала - это он еще помнил, но то живое дерево для него уже было в новинку, а потому сейчас юный Лорнгрейн медленно брел меж деревьев во тьме, перешагивая корни и то и дело поглядывая на широкие спины спутников, что шли впереди.
Рыков зверей слышно не было, значит, у других групп тоже ничего. Странно, ведь они уже столько прошли. Группа Лорнгрэйна наткнулась на несколько небольших просек, освещаемых лунами, свободных от приставучего кустарника и с глубокими вмятинами на древесине здешних экдубов. Будто некий зверь прошел здесь, смяв растительность и изодрав толстую кору, как шелк, своим могучим телом. Они ускорили шаг, преследуя тень прошедшего здесь животного. Впереди было еще светлее, а это значило только одно - покров из густой растительности там вверху был разрушен.
И все же по приходу к источнику света они увидели больше, чем просто куча сломанных веток, валяющихся на земле. Открывшаяся им поляна была забрызгана кровью, несколько деревьев были повалены, и сейчас лежали в объятиях своих братьев на полпути к земле, из которой бушующим спрутом торчали их колонноподобные корни, покрытые сырой глиной, почти грязью, выдранной так же из земных глубин. Дальше все обрывалось, от круга, где топталось животное, никаких следов больше не было. И только Лорнгрэйн, по едва заметным царапинам на нескольких стволах понял, что отсюда зверь взлетел, и круг света посреди темноты, на котором уместился бы весь их лагерь, что они недавно разбили - всего лишь размах крыльев неведомого монстра. Почувствовав тревогу, Лорнгрэйн взглянул на свои ладони - местами в земле, покрытые шрамами, они были настоящими. Он сделал волевое усилие и понял, что это не сон. Что сейчас он и в самом деле стоит здесь, в своем детстве, и не знает, что произойдет дальше.
Они продолжили идти по направлению от просек, как если бы зверь не взлетал вверх. Вскоре их группа встретилась с еще несколькими тройками юных орков, затем из укрытия темноты вышли соглядатаи. На лицах взрослых застыло едва заметное беспокойство, которое они старались скрыть. Никто не решался спросить у них, что происходит, и почему они созывают группы, прервав охоту.
Кто-то пожрал всех животных в этой части леса, и им предстояло выяснить - кто.
Когда они наткнулись на кратер, на дне которого была пещера, в памяти Лорнгрэйна стали всплывать мутные образы, всколыхнувшие тревогу и необъяснимый страх, как бывает со всяким, когда он сталкивается с непреодолимым.
На краю широкой ямы собрались все участники Великой Охоты. Нужно было спуститься вниз, в пещеру, и узнать, что за существо перегрызло всех хищников в округе. Однако сделать это суждено было лишь троим, и Лорнгрэйн вспомнил все слишком поздно. За секунду до того, как воздух пронзил гром, искра ослабевшей памяти разожглась в нем, опаляя сознание горькими воспоминаниями.
Низкий, утробный голос, похожий на боевой клич целого войска, прогремел на весь лес, играя их внутренностями:
- СВЕЖАЯ КРОВЬ.... КТО ЭТО ПОЖАЛОВАЛ В МОЙ МИЛЫЙ ЛЕСОК?
Орки напряглись, вглядываясь в темноту каменной дыры, поросшей мхом, но никто не проронил ни слова.
- СТРАХ - ОДНО ИЗ МОИХ ЛЮБИМЕЙШИХ ЛАКОМСТВ, А СТРАХ ВОИНА - ПОИСТИНЕ БЕСПОДОБЕН! - На последних громоподобных словах, от которых, казалось, качались верхушки деревьев, послышались звуки движения чего-то тяжелого и большого настолько, что каждый шаг невидимого пока существа отдавался даже здесь, наверху.
Вход в пещеру был велик, но они и подумать не могли, что одна только голова показавшегося монстра будет в несколько раз больше самого здорового быка. Подлунную тьму пронзил свирепый красный огонь, которым пылали глаза... дракона.
Норудлэн - Смотритель Охоты, сделал быстрый жест рукой дрогнувшим оркам, чтобы оставались на местах. Сам он начал движение по кругу кратера, чтобы привлечь к себе внимание ящера. Это был статный и еще не одряхлевший орк, хотя и шагнувшей уже в объятия старости.
- Мое имя - Норудлэн, я орк племени Накита, Красных Топоров.
Дракон высунул голову, скрежеща костяными шипами, что торчали из морды, по скользкому камню логова, глаза его неспешно пробежали по всем, собравшимся наверху.
- АВАЛОН - ТАК ЗВАЛИ МЕНЯ КОГДА-ТО. НО ЗАЧЕМ ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬСЯ СМЕРТИ, ОРК?
Норудлэн замялся, размышляя, что ответить. Наконец, когда дракон опять задел своими шипами о камень, он произнес:
- Есть ли у кого-то из нас шанс уйти отсюда живыми?
- ДАЙ-КА ПОДУМАТЬ, СМЕРТНЫЙ. - Было слышно, как внутри пещеры, словно из железа, передвигалось драконье туловище. Наконец, внутри орков снова все задрожало - МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ, ЧТО ТЫ ПРИКАЗАЛ ИМ ОСТАТЬСЯ. В ТВОИХ ГЛАЗАХ БОЛЬШЕ ВСЕГО СТРАХА, НО, ВМЕСТЕ С ТЕМ, И БОЛЬШЕ ВСЕГО РЕШИМОСТИ. ЭТИМ ВЫ И ПРЕКРАСНЫ, МОИ МИЛЫЕ, СЛАДКИЕ СОЗДАНИЯ. ХОРОШО, - глаза дракона, каждый размером с небольшой щит, сузились до небольших дьявольских огней, - ПОЛОВИНУ ОТ ВАШЕГО ЧИСЛА Я ПОЖРУ, ОСТАЛЬНАЯ ПОЛОВИНА СМОЖЕТ ПОКИНУТЬ ЛЕС.
Лорнгрэйн внимательно смотрел на лицо Норудлэна. Это лицо в течение всей его последующей жизни будет всплывать перед ним, такое же недвижимое и печальное. Как он мог забыть. Смотритель думал, и хотя дракон сказал, что в нем было больше всего страха, Норудлэн не показывал его.
Ящер расширил глаза и весь подался вперед, желая видеть, что предпримет этот удивительный орк. А Норудлэн просто повернул голову к своим подопечным, поскольку стоял последним в их веренице, обступившей дыру, посмотрел на них и одними губами, освещаемыми светом трехлуния, прошептал: