Перевод с русского

От редактора

Подготовка включенных в это издание материалов к первой широкой публикации представляет значительную научную и методологическую проблему с точки зрения позиционирования многообразия их тематики, фактического, познавательного, а также идейного содержания в контексте современного научного и литературного дискурса. В этой связи возникает настоятельная необходимость предварить их для массового читателя некоторыми историческими и техническими замечаниями.

Коегдинский Архив, также известный как "Архив Четырех", представляет собрание рукописей и документов на русском языке, приблизительно датируемых концом прошлого - началом нынешнего века и, предположительно, принадлежащих перу нескольких авторов, значительно отличающихся по своим творческим интересам и масштабу дарования. Вместе с тем, однако, по некоторым признакам представляется допустимым вывод об определенной степени знакомства авторов с работами друг друга, как, возможно, и об отдельных эпизодах личных встреч - на что указывает ясно видимая в некоторых случаях и не объяснимая иным образом взаимная осведомленность относительно обстоятельств их жизни и творчества, а также наличие стилевых и содержательных параллелей в целом ряде высказываний.

На протяжении долгого времени материалы Архива хранились в закрытом фонде Коегдинской народной библиотеки, где, как широко освещалось в средствах массовой информации несколько лет назад, благодаря бдительности ее немногочисленных посетителей была раскрыта деятельность строго законспирированного общества, состав и цели которого по сей день являются предметом служебного расследования. Вскоре после его начала, однако, получил известность достоверно установленный факт, что сбором и хранением Архива в свободное от основной работы время занималась группа из четырех состоящих в штате библиотекарей - чьи имена, разумеется, в интересах следствия не раскрывались; тем не менее, именно благодаря этому обстоятельству (а не авторству материалов, как можно было бы предположить) некоторое распространение среди исследователей Архива получило также упомянутое выше второе, неофициальное его название.

Степень секретности, с которой хранился Архив, и которая явилась первым поводом для расследования - наряду с открывшимся фактом свободного владения всеми четырьмя заговорщиками русским языком - а также принятые ими меры предосторожности - ранее не имели прецедента в истории города. Хранителями тщательно соблюдалось, чтобы Архив никогда не покидал стен особого хранилища, тайно оборудованного в подвальном помещении библиотеки - по-видимому, довольно сыром, с чем и связана неудовлетворительная сохранность большей части документов; выдавался он исключительно по особым рекомендациям лиц, также вовлеченных в деятельность общества, являющуюся теперь предметом расследования; ознакомление и работа с материалами Архива были строго ограничены стенами хранилища и проводились только за специально выделенным для этого, отгороженном от остальной части хранилища низкой ширмой и довольно, как выяснилось в ходе расследования, неудобным столом - причем, только в ночное время и под постоянным присмотром одного из Хранителей, следившего, в частности, чтобы документы не фотографировались и из них не делалось пространных выписок.

Мы можем лишь догадываться, что было причиной такой чрезвычайной секретности Архива: его позднейшими исследователями не было выявлено никаких оснований считать его материалы особо ценными, содержащими какие-то секретные или опасные сведения; кроме того, большая часть рукописей представлена в нем лишь черновиками, и никаких оснований полагать, что они впоследствии были завершены, также нет. Одной из причин предпринятого расследования стало наличие среди прочих материалов Архива документов с грифом секретности - однако, срок его давности истек, по-видимому, задолго до их попадания в Архив, и в силу этого данное объяснение также не представляется удовлетворительным. За все время существования Архива он выдавался на руки всего один раз - школьному учителю словесности, розыски которого впоследствии не увенчались успехом - однако даже и после этого случая, несмотря на то, что Архив, очевидно, оказался попросту невостребованным, все описанные выше меры предосторожности продолжали полностью соблюдаться вплоть до самого разоблачения общества и прекращения его деятельности, из чего можно сделать единственный вывод о том, что целью установленного режима секретности было предотвращение свободного обсуждения материалов Архива широкой общественностью. Несмотря на то, что подобная цель в современном мире не может не вызывать изумления, к настоящему времени приходится удовлетвориться такой догадкой как наиболее достоверной.

* * *

В научном и литературоведческом сообществе на протяжении всего последнего времени не прекращаются споры как о происхождении Архива - с какой целью и когда он был собран - так и об авторстве содержащихся в нем рукописей. Тем не менее, несколько положений на сегодняшний день большинством исследователей признаются несомненными.

Так, достоверно известно, что подавляющее большинство материалов создавалось на протяжении, по меньшей мере, трех десятилетий, в разное время, но безусловно, задолго до включения в Архив. Как уже отмечалось, его тексты в некоторых случаях перекликаются друг с другом, хотя в других отношениях представляются совершенно, по-видимому, независимыми. Однако, даже и в случае заимствования некоторых мыслей и целых выдержек (впрочем, достаточно коротких), их влияние на содержание остается весьма незначительным, поэтому все рукописи можно совершенно уверенно считать самостоятельными, оригинальными произведениями.

Единственное бесспорно отмечаемое всеми специалистами исключение составляет при этом категория Времени, в той или иной форме красной нитью проходящая через все произведения - в которых рассматривается в самых различных аспектах, в том числе, физическом, философском, филологическом, фенологическом, а также не в последнюю очередь - фантастическом. Именно это признается наиболее вероятной причиной включения данных материалов в Архив и может, вместе с тем, указывать на его предназначение: так, в некоторых исследованиях он упоминается как "Коегдинская Хронология". В последнее время, однако, в среде исследователей получила определенное распространение точка зрения, что указанная тема, отнюдь не являясь для собирателей Архива основной, послужила причиной его необычайного засекречивания: часть исследователей - здесь мнения вновь разделяются - полагает, что это было сделано в стремлении сохранить некое тайное знание для посвященных, в то время как другая часть склоняется к выводу, что это, напротив, было попыткой предохранить от его разрушительного воздействия неподготовленные и неустойчивые умы; некоторые исследователи считают вероятным, что во внимание принимались обе причины совместно.

Время Архива - нелинейно, иррационально; все входящие в него произведения объединяет то, что при сохранении иллюзии формально последовательного изложения и причинно-следственной логики оно предстает в них не единым потоком, несущим повествование из прошлого в будущее, от одного события к другому - напротив, Время на поверку оказывается разорванным, раздробленным, растерзанным, растрепанным и разъятым на составные части, которые следуют друг за другом - а часто и параллельно друг другу - в последовательности, подчиняющейся прихоти авторов настолько, что ее следует рассматривать, скорее, как непоследовательность, противоречивость, хаотичность, даже трансцендентность. Это также является одной из самых существенных сложностей при подготовке настоящей публикации, требуя от литературного и научного редактора особого внимания и бережности в отношении оригинального текста. С другой стороны, углубление в ткань и внутренний алогизм содержания всех без исключения произведений требует от читателя значительного смещения привычных психологических ориентиров и представляет, таким образом, существенную нервно-психическую нагрузку для него; учитывая это обстоятельство, с приведенным выше мнением о том, что погружение в содержание Архива читателя незрелого и, особенно, юношества, должно во всяком случае происходить при содействии внимательных квалифицированных специалистов, нельзя не согласиться.

Дисфактуальность и отвлеченность изложения, его предельная обобщенность, нарочитое отсутствие детализации и оторванность от чувственного опыта также в той или иной степени роднят между собою отдельные сюжетные линии и целые произведения, что естественным образом укладывается в общую для их авторов тенденцию к внутреннему алогизму и принципиальному анахронизму изложения, также требующую для своего восприятия некоторой предварительной подготовки. Все безымянно в материалах Архива, лишено времени и места, все призрачно и неконкретно, все - не то, чем кажется; ничто и никто в них не называется по имени, а если и называется - с нарочитой условностью - то в сочетании с демонстративно избыточным цитированием и многочисленностью скрытых отсылок к доступным лишь внимательному читателю аллюзиям служит той же цели абсолютного устранения из повествования любых ориентиров, точек отсчета, с одной стороны, и придания ему абсолютного же стилистического символизма - с другой.

Общий саркастично-пессимистический тон, характерный для большинства материалов, включенных в Архив, по крайней мере, в некоторых произведениях достигает степени, можно сказать, открыто декларируемого упадочничества, которое, несмотря на вполне традиционную литературную форму, позволяет позиционировать их идейное содержание в рамках направления, которое с культурологической точки зрения лучше всего будет характеризовать как неодекаданс. Ряд исследователей обращают при этом внимание на связь этого обстоятельства с упомянутой выше подчеркнуто неестественной безымянностью и обилием скрытых отсылок к разнообразному культурному контексту, предполагая, что этот прием также является средством намеренно затруднить непосвященным доступ к зашифрованному содержанию и выводам, которые оно подсказывает, придавая им общий эзотерический характер и делая их однозначную интерпретацию весьма затруднительной - в связи с чем научная дискуссия по этому вопросу последнее время выделяется среди исследователей как самостоятельное направление.

Для удобства читателя все материалы Архива соответственно своей тематической принадлежности объединены в четыре раздела. В первый из них включены рукописи и документы, хранившиеся отдельно от остальных в особой папке. Второй для удобства читателя перемещен в конец и сделан четвертым. Последний, содержательно более других связанный с первым, снабжен архивными документами, собранными в Приложении, и сделан вторым, а первый размещен в середине. Ознакомление с ними, таким образом, при необходимости возможно в любой последовательности, как отдельными произведениями, так и связным текстом; однако, по мнению редакции, нумерация, предложенная в данном издании, значительно больше, чем первоначально сделанная его Хранителями - судя по всему, в алфавитном порядке своих доныне неизвестных имен - отвечает внутреннему родству и своеобразной логике подачи всех публикуемых произведений.

* * *

Несомненно, из этого краткого предисловия ясно, что материалы Архива Четырех при любом взгляде на них нельзя отнести к разряду легкого, беллетристического чтения - их восприятие, как уже было сказано выше, требует от читателя значительных усилий и терпения. Однако редакция выражает надежду, что впервые появившаяся возможность ознакомления с ними в данном тщательно подготовленном издании, содержащем их научно выверенный текст в высококачественном профессиональном переводе, снабженный обстоятельными комментариями и другими справочными материалами, может оказаться полезной не только для архивных специалистов, но и для широких масс читающей публики, интересующейся редкими или пограничными течениями в современных естествознании и литературе.

"О, сколько нам открытий чудных

Готовит сын ошибок трудных"

Александр Сергеевич Пу.

Ночь

Расскажи, расскажи мне, как это было, как началось, с чего, как это так началось, как случилось, просто ли так, ни с чего, само собою, своим собственным произволением, или, напротив, вопреки, наоборот - целенаправленно, специально, обдуманно, по заранее разработанному плану, но - кем тогда, кем в таком случае, при таких обстоятельствах, разработанному, кем и - зачем, отчего, по какой причине, и как оно все продолжалось, долго ли, коротко ли, и насколько долго и коротко по отдельности, и что было до того, всего этого, перед тем, о чем ты, как я вижу, собираешься мне рассказать, и после чем закончилось, да, главное - чем завершилось, кто победил, кто на ком женился, или вышел замуж, долго и счастливо, и в какой последовательности, и какой отсюда следует вывод - расскажи мне, расскажи, пожалуйста, расскажи мне всё.

Но как, как, послушай, как я все это тебе расскажу - ты спрашиваешь, будто я при этом присутствовал, лично, сам все видел, своими глазами, своими ушами слышал, сам планировал, сам все делал, сам убирал за собой - да, будто все это - я сам.

Да, конечно, так и есть, я так и думаю, это все ты, ты сделал, наделал, натворил, своими руками, все ты, всё из-за тебя, все причины и следствия, всё - твоих рук дело, все это - ты сам, отвечай теперь, рассказывай.

Нет.

Да.

Нет, я не могу.

Ну, пожалуйста.

Я не могу, не умею, я не знаю, как, не умею рассказывать, я плохо рассказываю, мне часто говорили об этом, раньше, давно, я многое делаю плохо: всё; вот и это получилось плохо, неправильно, не понятно - где начало, где конец, где середина, о чем вообще это...

О чем?

Да, вот - о чем? О чем мы теперь говорим, о чем тут можно вообще говорить, зачем это мы говорим, по какой причине, какого вывода хотим мы отсюда, не лучше ли оставить все это, не трогать, не говорить о нем, забыть, просто радоваться тому, что есть, жить своей тихой простой жизнью, питаться от трудов рук своих, не вспоминая, кто мы, откуда, куда мы идем, тем более, что мы и не идем никуда, поскольку некуда нам идти, в силу того, что никто нигде нас не ждет, потому что никто там не рад нам, ибо никому мы там не нужны, по нашей неспособности внятно что-то рассказать интересное и даже выпутаться из зарослей придаточных предложений, обусловленных путаницей в наших мыслях, порожденных неуверенностью, вызванной присущей нам рефлексией. Короче, слушай внимательно, не перебивай.

Да! (радостно)

Ну, слушай.

Ты уже начал рассказывать?

Я же просил не перебивать.

Да я не перебиваю. Нет, не перебиваю.

Ну, вот.

Что?

Говорю - ну, вот. В стародавние времена, такие давние, что даже и представить их трудно - не на что опереться, не с чем сравнить, а так просто - в Начале Всего. В начале всего не было ничего. Совсем ничего, абсолютно, ни Земли, ни Солнца, ни даже звезд, ни даже галактик, даже пространства какого-нибудь, где бы это все могло быть, находиться и помещаться - не было: не было ни длины, ни ширины, ни, подавно, глубины, все было мелко, ничтожно, несущественно - настолько, что даже и времени-то на самом деле не было, такое было странное время, "после" было, а "до" не было, вообще, совсем, и "во время" не было, ничего совершенно - на то оно и Начало последующего Всего.

Но как же могло так быть, чтобы не было ничего, как это представить - что-нибудь, все же, должно было быть.

Не было, не было ничего, вот, представь, его не было - большого, огромного, всё заполняющего собой Ничего, в нем не было ни людей, ни машин, ни домов, ни веществ - даже молекул, даже атомов - ни звезд, ни галактик, ни туманностей, ни пространства, ни времени...

Как представить это себе?

Как представить, что было до часа нашего рождения, как представить - что будет по нашей смерти? Ничего, ничего, не было еще ничего, не было и нет по сей день слов, чтобы о том рассказать, или описать хотя бы, как-то хотя бы назвать, нет понятий, которые могли бы выразить это - потому что само понятие появилось, когда стало кому понимать, а тогда не было, не было понимающих, не было мыслителей, не было художников, не было литераторов, музыкантов и скульпторов, не было религии, не было республиканцев и монархистов, не было большевиков, не было политики, не было пролетариев, не было демократов, не было армий, не было полиции, не было родины, не было никаких этих глупостей - даже самого дадаизма: не было ничего, вообще ничего, ничего, ничего...

* * *

"В Начале Всего было Большое Ничто^[1], бескрайнее и беспредельное, а больше не было ничего, что после стало от Начала Всего. А что было до Начала Всего - есть великая тайна, запечатанная печатями. Здесь мудрость; и кто может ее вместить, да вместит, а кто не может, тот да идет с миром своей дорогою".

"В Большом Ничто не было ничего, только лишь единое Семя Всего, столь малое, что даже горчичное семя было бы в сравнении с ним - более самой наибольшей горы, и капля росы - более океана, и все, что потом стало, стало несравненно более него, ибо Семя это было наименее всего, что теперь ни есть сущего. Посему в Большом Ничто, где не должно быть ничему, Семени Всего как бы не было, так что никто не мог видеть его; тем более, что видеть его было и некому".

"И в столь малом Семени уже было Всё; и все это было в нем сдавлено силою настолько великою, беспредельною, что более не могла она сдерживаться Ничем, и стало выходить из Семени Всё, очень быстро, и первым из него вышло Время, и так стало Начало Всего".

"И лишь самое малое Первое Мгновение того юного времени - столь малое, что короче него не могло быть никакого времени - Всё было целым, а затем - после того малого мгновения, в сравнении с которым даже мгновение глаза нашего показалось бы нам вечностью - от Всего стали отделяться Силы, и Всё перестало быть целым, и тогда возник Хаос; а до того Хаоса не было, поскольку Хаос и был Ничто. Здесь также мудрость, и могущий, да вместит.

И первой отделилась Сила Великого Тяготения; однако в ту пору оно не было столь великим, а так - ожидало в сторонке своего часа, ибо что к чему тяготеть еще не стало, и кого тяготить еще не было.

И начали тогда внутри оставшегося Всего происходить удивительные и страшные Переходы - одного в другое и другого - в третье, и были за то названы эти переходы Фазовыми. И длились они краткое время, которое, однако же, в сравнении с Первым Мгновением было долгим - столь сложными и ужасными были эти Переходы; вот как было в Начале Всего.

И когда первые Переходы завершились, Всё стало расширяться, и чем долее оно расширялось, тем оно расширялось быстрее; так даже до сего дня.

И стали отделяться от Всего, прежде всего, другие Силы, числом три, и обернулось Всё малыми частицами Всего, на которых Силы переносились туда и сюда, будто на быстрых конях, и веяли, где хотели. И отделилась Сильная Сила, для скрепления малых частиц, на коне Черном, и Слабая - для скрепления наималейших частиц в малых частицах, на коне Красном. И еще одна Светлая Сила отделилась - на коне Белом - и стала скреплять между собою малые частицы самыми разными, и даже иногда весьма причудливыми, способами, и так появилось Нечто, и стал Свет и осветил Нечто, и стало видно, что это хорошо.

И стало Сил в мире Четыре, и стали они владычествовать в нем, и всё в мире стало - Четыре, и Четыре стало во всем. Но все эти Четыре Силы были в мире изначальной Одною Силою, а как это так - есть также тайна и великий секрет, и многие умные мудрецы пытались его разгадать, но никто в этом много не преуспел.

И в скором времени расширилось все до степени неимоверной - ибо Ничто тому не препятствовало, и бескрайность его тому весьма способствовала, и беспредельность была порукою. И Нечто стало таившемуся дотоле Тяготению поприщем, на котором то стало собирать разрозненные частицы вместе, дабы не растворились они призрачным паром по воле первозданного Хаоса, освободившегося вместе с Четырьмя, которые были одною Силою.

Главным же стремлением той Великой Силы было - все усложнять: делать все новым, разным, непохожим на прежнее, более и более мудреным, замысловатым, затейливым и запутанным. Стремлением же Хаоса была простота и порядок, чтобы покуда не истечет Время, было бы Нечто единым и неразделенным в себе, и было в себе бы простым, как изначальное Ничто, до скончания веков, вечно.

И Великая Сила, которая была Четыре, стала бороться с Хаосом, и так с той поры доныне первозданный Хаос и Великая Сила Четырех борются между собою за Нечто, и в то время, когда где-то побеждает Хаос, где-то еще побеждают Четыре, и наоборот".

"Но так, однако же, спаслось новорожденное Нечто, и не поглотило его вновь Великое и равнодушное Ничто. Тогда отделилась твердь от тверди, и твердь, что рождена была Четырьмя, назвали Материей, а что освободилсь от Материи, назвали Пространством, и пронизали Материю и Пространство Четыре Великие Силы, которые были одною Животворящею Силою, и тоже увидели, что это очень, очень хорошо.

И Тяготение стало собирать Материю как бы в подобие облаков, облака - в еще большие облака, еще большие облака - сжимать своею тяжкою, доставшеюся ему от изначального Семени силою, вновь дробя их частицы, малые, маленькие и малюсенькие, сплющивая и слепливая их в новые, и оттого в глубине самых больших облаков стали рождаться звезды, и жаром своим сожигали и переплавляли в огненном горниле своем большие и малые частицы, что были вокруг них, заставляя соединяться в новые, доселе невиданные Вещества, Вещества - в песчинки, песчинки - в камни, камни - в горы, горы - в планеты; и три прочие Силы склонились пред этой первоначальною Силою, и за то было прозвано ее тяготение Всемирным".

"Но Хаос всегда был там, где и Четыре Силы, и стремился свести все собранное ими - врозь, а все, поделенное ими, воедино, и боролись Великие Силы с Хаосом, и не различить стало, где заканчивается Великая Животворящая Сила Четырех, а где начинается Хаос, и все это назвали Мирозданием".

"Так начало быть все, что потом начало быть, даже и до сего дня".

"Но хоть кто-нибудь может сказать - почему?!"

"Здесь мудрость".

* * *

И когда же все это было?

Я ведь просил не перебивать.

Я не перебиваю.

Ну, раз все, что было, было только потом, после - всё, совершенно, абсолютно всё, даже то, что было очень, очень давно, сколько хочешь, давно - то, стало быть, его начала не было вообще никогда! Ничего не было, а все, что было после, потом - только фикция, мираж, фата-моргана, сон Черного Короля. Не было у нашего мира главного - начала, и у всего Мироздания - не было, бедные мы, безначальные... - То есть, прости - я отвлекся.

А почему вдруг всё появилось?

Нипочему.

Как это?

Вот так. Раз времени не было - не могло быть причин. И следствий быть не могло - для них просто не было времени. Ничто не могло быть связано причинно-следственными связями, тем более, что ничего и не было, так что здесь все совершенно, совершенно логично, и совершенно непонятно, какие здесь могут быть вопросы - например: является ли течение времени необходимым условием существования причинно-следственной связи, или же наоборот - причинно-следственные связи отражают течение времени.

И каков ответ?

А его нет. И быть не может, поскольку любой ответ на этот вопрос априори предполагает возможность причинно-следственной связи независимо от времени, вне времени, до Начала Всего.

И что? может быть, так оно и есть.

А это уже другой вопрос.

Но может быть, так оно и было? И, например, до Начала Всего - существовала какая-то, ну хоть какая-нибудь, пусть не сильная, а так - слабенькая, но все же связь причин и следствий, нет?

Так этого быть не могло тем более - что связывать, когда вообще ничего нет, даже времени.

А тогда, может быть, существовала ее возможность?

Когда?

Ну, я же говорю - до Начала Всего, как ты не понимаешь?

Но ведь его никогда не было, вернее, оно было никогда - его так же невозможно достичь, даже мысленно, как и начала Вечности, не говоря уже о том, чтобы быть до него.

Ну, вот этого - не было, хорошо, пусть - но как долго этого не было?

Но на этот вопрос опять невозможно ответить - ведь времени не было же. Значит - всегда не было, или - никогда не было, как тебе больше нравится.

Мне это совершенно не нравится. Что-то все это очень сложно.

Да, непростая штука.

* * *

Полно, неужели ты этому веришь? Неужели кто-то, хотя бы сам автор, вообще этому верит? Ну как, послушай, подумай сам, как же - не было ничего, не было никогда - или всегда, это неважно - не было, не было, и вот - появилось, стало, и отделилась гравитация - и стала твердь, и отделилось электрослабое взаимодействие - и стал свет, но - ради всего святого - почему?! откуда там все это было, когда ничего - ничегошеньки не было?! кто это все туда напихал, как так упаковал? Там, значит, все уже было - до того - вот что! - хотя даже и этого "до" быть не могло... Откуда же тогда взялась вообще какая-то неоднородность? - ну, было бы нечто, совершенно однородное, сферическое, изотропное, изоморфное, равноудаленное и равнодушное, ничем не отличающееся от того Ничто, из которого и родилось - тогда да, тогда все логично, нигде не подкопаешься. А так - это просто отговорка, отписка, уловка - чтобы скрыть, не признавать свою очевидную беспомощность и неосведомленность в этом вопросе.

Все было, было, я знаю, мне все понятно, вот оно в чем дело, нас обманули и продолжают обманывать, рассказывая эти нелепые, антинаучные сказки по какое-то яйцо, или какое-то там Семя.

Сингулярность, как его сейчас называют.

Да хоть бы и Сингулярность. Ты перечитай внимательно, вдумайся - чем все эти россказни, в сущности, отличаются от древних мифов наших темных и невежественных предков - над которыми мы, признавая их литературные таланты, тем не менее, снисходительно посмеиваемся, а то и обвиняем в сознательном надувательстве?

Но так говорят...

Кто, кто так говорит?

Ну так говорят уважаемые люди, ученые, мыслители, теоретики, пишут даже в научных журналах^[2], обосновывая свои слова длинными и сложными, очень сложными, выкладками - честно говоря, я в них мало что понимаю.

Но никто не отвечает на вопрос - почему! Чем в этом смысле уровень современной науки отличается от уровня Древнего Египта, или Бронзового Века?

Похоже, ничем. Но ведь и в Древнем Египте, и в Бронзовом, и даже в Каменном веке люди уже были разумны и несомненно наблюдательны, и полученный опыт они обобщали, передавали своим потомкам, те - своим, и так на протяжении поколений из обобщенного и осмысленного опыта рождалось Знание. И его преимущество перед нашим знанием, полученным нами в последние два столетия, в том, что оно рождалось и шлифовалось десятками, а то и сотнями поколений - чего-нибудь это да стоит, почему же мы так пренебрежительно сбрасываем его со счетов, объявляя заблуждениями и предрассудками только потому, что оно дошло до нас в форме и символах, которых мы не понимаем, или, чаще, понимаем превратно.

Но было и такое "знание", что Солнце и все планеты обращаются вокруг Земли - и ведь оно оказалось ложным? Знание, свалившееся лавиною в самые последние десятилетия, полностью, кажется, смело всю прежнюю, казавшуюся незыблемой, ясной и точной картину мира, обнаружив, что она так же зыбка и приблизительна, как многие дошедшие до нас мифы и представления наших предков. И оказалось - самое главное - что она крайне ограничена. Не то же ли самое должно было происходить и во все предшествующие эпохи, сделав знание, доставшееся нам от них в наследство, совершенно, бесповоротно устаревшим?

Да, но здесь ключевое слово - "лавина". Особенность нашего времени в том, что скорость получения новых фактов и знаний, росшая век от века, стала расти год от года, и грозит начать расти день ото дня - мы в какой-то момент просто перестали успевать переваривать это знание, по-настоящему осмысливать его, делать частью культуры, мироощущения, как это было прежде; оно не добывается нами, а именно "валится" на нас, захлестывает и переливается через край цивилизации, перестает быть частью нашего мира, становясь уделом немногих избранных, чуждых ему в той же мере, как и оно само. В этом большая разница. И при этом мы теперь часто возвращаемся к тому, что казалось безвозвратно, но оказалось поспешно отвергнутым.

Например?

Ну, например, наследование приобретенных признаков. Ламаркизм. Мендель-то всех надул со своим горохом^[3] - вернее, теорию наследования он нащупал верно, но для доказательства использовал результаты только тех опытов, что ей не противоречили. Поэтому и вполне верна она только для чисто лабораторных условий. А сам по себе ламаркизм, возможно, и не вполне верен, но ведь и Ньютонова физика, честно говоря, оказалась верной не вполне - неприменима она ни к атомным масштабам, ни к галактическим. Так и всегда бывает - на каждом витке развития выясняется что-то, что не учитывалось раньше. Ну вот, а признаки-то наследуются: просто в силу того, что генов самих по себе оказалось недостаточно - например, их нужно еще включать-выключать - в процессе, так сказать. Этими материями теперь вот эпигенетика занимается. Так что кукушку в ястреба, или рожь в пшеницу, конечно, не превратишь, а вот некоторые приобретенные особенности и даже простейшие навыки, говорят, наследуются. Ну, то у мышей, конечно.

А что касается научной картины мира, которую мы, в сущности, праздно обсуждаем, то знаешь ведь - притчу о слепых. Поймали слона и ну его щупать, дескать - что за зверь такой? Слон кричит, вырывается, а они ему - неет, стой, шельма: пока всего тебя не исследуем, как полагается, не отпустим; терпи, мол, ради науки. Один за ногу тискает, другой за хвост тянет, третий за хобот, четвертый... Ну, в общем, исследовали они его должным образом, отпустили, слон ушел, а они стали его обсуждать, слона-то - делиться своими наблюдениями и выводами. Тот, который за ногу щупал, конечно, говорит: "Слон - он, как дерево - внизу ствол, вверху, возможно, и листья какие-нибудь обнаружатся при дальнейших исследованиях, а корней у него нет - да ему и не надо: он прыгает". Второй, что за хобот подержал, говорит: "Нет, коллега, ошибаетесь - и откуда у вас такие научные данные, я не понимаю даже. Слон - змея. Обычная совершенно змея, только без чешуи и неядовитая, называется слон. Внести ее в классификатор по классу пресмыкающихся, или рептилий (Reptilia), и дело с концом". Тогда третий, державший за хвост, давай возмущаться, что слон - никакая не Reptilia, и даже не растение, а веревка - причем, довольно грязная. Четвертый... тот, правда, ничего не сказал, промолчал. В общем, стали они таким образом вести научную дискуссию, трое, и дошло у них даже до рукоприкладства; покалечили, конечно, друг друга еще немножко... Беда... И без того слепые были - видно, не первое это они исследование вместе проводили. Ну и ни к какому особенному согласию не пришли, а заключили, мол: "Дискуссия была острой и интересной, и высказанная вами точка зрения, высокоученый коллега, заслуживает внимания, но я, извините, придерживаюсь другой", - и разошлись; прихрамывая, конечно.

Это к чему. Целостной картины так ведь и нет. Это до Максвелла еще казалось, что вот оно - все уже ясно, и вот она - картина: вот чуть только подкрасить кое-где, и будет в лучшем виде - на века. А как подкрашивать начали...

Мы ведь тоже исследуем - каждый что ему ближе, и смотрим на предмет - каждый со своей кафедры. Как врачи-специалисты - один по левой ноздре, другой по правой, а насморк, как проходил за неделю, так и проходит - с лечением или без. Это не в обиду никому - знание прирастало веками, количество перешло в качество, быть универсалом, как в XVIII веке уже невозможно... А эта лавина новых, совершенно непредставимых ранее данных вообще вбила в гроб научного универсализма последний, наверно, гвоздь. В какой-то момент ответом на резкое усложнение общей картины мира и вынужденное замыкание в нишах специализации стала относительная победа позитивизма: это как раз и есть отрыв абстрактного знания от философии; отказ от попытки осмысления: теория верна, потому что она точно предсказывает результаты измерений. Но ведь с такой точки зрения и небесная механика Птолемея была верна. Она тоже вполне могла предсказывать положение небесных тел - довольно точно по тем временам, хоть и очень мудрено там все получалось. В конце концов, можно было бы сказать: и ладно, и пусть - несовершенная, но прагматичная теория, может, и лучше, чем никакой; только проблема позитивизма состоит в том, что он вот не отвечает на вопрос "почему?" - поскольку объявляет его бессмысленным.

* * *

Ну так и что делать? Как снова поженить физику и философию - готовы ли они к этому?

Можно, конечно, вполне успешно вести домашнее хозяйство без учета искривления пространства, и разогревать обед, не зная о вероятностном характере процессов в микроволновке. Но как-то вернуть цельность картине мира, которую видишь, все же хочется!

Слишком многое в моем, например, сознании долгие годы покоилось на том, что параллельные линии не пересекаются, прямоугольник ABC равен прямоугольнику A'B'C', и если поезд вышел из пункта А, то рано или поздно он прибудет в пункт Б - в общем, на ясных и понятных законах; на том, что всё развивается от простого к сложному, что жизнь имеет цель и смысл, что есть объективная реальность, данная нам в ощущениях, и есть наш внутренний, но тоже вполне реальный мир, мысли, чувства - привязанность, зависть, чувство красоты, тщеславие, радость, грусть... В юности мир казался мне таким незыблемым и таким в этой своей незыблемости прекрасным, мудрым, справедливым... Но теперь, словно безжалостно включили яркий свет в спальне, заставив нас щуриться и одурело моргать спросонья; под оглушительный рев электронного оркестра залили все, что нас окружало, лучами каких-то дьявольских театральных прожекторов, отчего старый, добрый и милый нашему сердцу мир принял жалкий бутафорский вид, и появилось это, вызывающее приступы противного головокружения, чувство зыбкости, ложности, неправды всего происходящего, сна - кажется, что все отменено, ничего нет - ни неба ни земли, ни добра ни зла...

Ты не поверишь - но вот откроюсь тебе по секрету: я вообще не в восторге от того, что вижу вокруг. Только никому не говори.

Как это? Что это значит? Почему?

А вот потому, что все это - действительно: бутафория и сплошной обман.

Как это? Что это значит? Почему?

Ну, смотри: размер электрона (если вообще можно говорить о его размере, смешно даже) в атоме, к примеру, водорода - почти в девятнадцать тысяч раз меньше его орбиты. Это вишня, летящая по кругу диаметром в полкилометра. И даже не по кругу, и не летящая, а размазанная по стенкам сферы. Которая, таким образом, по своим пропорциям - вроде мыльного пузыря. А в центре у нее - ядро, еще одна вишня. И всё! Остальное - пустота, мало чем отличающаяся от космической.

Ну, то - водород. Газ...

Да и в твердом веществе дело обстоит примерно так же. Сплошное надувательство. Атомы сами довольно плотно друг к другу пригнаны, но внутри них - ведь та же пустота. Ну, в смысле, привычной нам материи там - нетути. Вот и получается, что привычная нам материя - вроде мыльной пены: на вид плотная, а состоит почти полностью из пустоты - высуши ее, и только грязное пятнышко останется.

Это пенопласт еще такой, кажется, есть...

Я и говорю - бутафория, пенопласт один.

Это что же...

Вот-вот.

И ты, и я...

Вот-вот. И ты, и я, и мы с тобой, и сильные и тысяченачальники, и даже самые горы, которые те легкомысленно призывали на них пасть - все пенопласт и бутафория, декорации и реквизит. Мы вот видим вроде: гора, Фудзияма какая-нибудь, или Казбек - а на самом деле это всё только так нарисовано - хотя, конечно, искусно, хаять незачем - искусно; но подойдешь ближе, близенько так, близехонько - ан, нет: никакой не Казбек, а один пенопласт.

Да... дела...

Поначалу-то я и сам верил; а глянул в стороны - везде сплошной пенопласт.

Да. Дела. Да-да. Но, собственно - и что с того? Ну, Фудзияма - но она же твердая, на нее ведь можно взобраться при желании, и на фоне неба она смотрится ничего... Вот - стол, на нем едят, вот стул - на нем сидят...

Да ведь всё пустое внутри - одна видимость!

Ну и что, ну и пусть внутри, зато хоть снаружи - ничего, не пустое, и что мне за дело, что там внутри; зато берешь в руки - имеешь вещь; я вот сейчас огрею тебя скалкой - и посмотрим, будет это одна видимость, или нет!

Что ты, что ты - не надо меня скалкой... Дело ведь не в этом...

Ага, испугался, небось - сразу "не в этом", а вот в этом всё и дело!

Да нет, не в этом.

А в чем? Вот - в чем?

А вот представь. Представь для начала огромный сгусток газа - настолько огромный и массивный, что даже атомы его сплющивает от чудовищного давления внутри - и сплющиваясь, сливаясь вместе, они выбрасывают чистую яростную энергию, которая разлетается в пустоте на миллиарды километров вокруг...

Это Солнце светит, короче?

Да. Например. И вот, эта энергия летит, летит со скоростью света...

Поскольку это - свет и есть.

...и достигает границы меж пустотой и неким материальным телом, например, табуреткой.

Неожиданно.

Для нее тоже. И вот - часть этой энергии поглощается границей, которую мы будем называть поверхностью тела, и несколько ее нагревает; а часть - отражается, отбрасывается указанной нами поверхностью, распространяется все дальше и дальше, однако же несколько изменив направление, и, возможно, по пути частично отражаясь и поглощаясь поверхностями других тел, летит, летит - и попадает нам в глаз.

Неожиданно.

Да. Но вот - попав к нам в глаз, она снова несколько изменяет свое направление, преломившись на границе пустоты и глаза, чтобы собраться на специальной площадке-сетчатке - названной так в честь изучившего и описавшего ее в 1875 году профессора Сеточкина, Николая Николаевича^[4] - заполненной специальными чувствительными клетками - палочками и колбочками...

Названными так в честь его ассистентов - Колбочкина и Палочкина?

Совершенно верно, именно. И вот, энергия, достигшая этих клеток, вызывает в них особые химические реакции, которые приводят к выработке импульсов - также энергетических - но распространяющихся уже внутри нашего черепа. Этих импульсов мы получаем одновременно множество - а именно множество, полученное от множества чувствительных клеток, на которые, благодаря устройству нашего глаза, нигде не перепутываясь, попадает отраженная энергия от множества точек поверхности упомянутого тела. Полученное нами множество импульсов обрабатывается, и наконец передается еще одному виду клеток, образующих наш мозг.

Названный так в честь кого?

Просто, по недоразумению.

И что?

Мы полагаем, что видим табуретку.

(после паузы) Ну, это называется - сложно о простом. И, собственно - что из того?

Ты считаешь, это можно назвать объективной реальностью?

(долгая пауза)

Ты, конечно, можешь сейчас ударить меня скалкой. Придав скалке ускорение, ты сообщишь ей кинетическую энергию; при соприкосновении скалки с моей неподвижной головой, эта кинетическая энергия сообщится клеткам покрывающих ее тканей и - если приданное тобою скалке ускорение достаточно велико - повредит их; нервные окончания сообщат мне о повреждении, и я почувствую боль; кровь из лопнувших капилляров заполнит межклеточное пространство, и образуется синяк и шишка; все это будет совершенно реально и, наверно, вполне объективно. Но цилиндрическая форма приближающегося ко мне тела, предположительно, деревянного, которое я замечу в краткий миг, пока скалка будет опускаться на мою голову, равно как и последовавшая за этим боль - будут, как мне кажется, не более реальны, чем искры, которые посыплются у меня из глаз. Нет? Я ошибаюсь?

Похоже, ошибаешься - если вместо круглой скалки я отломаю ножку у стула, квадратную в сечении - возможные повреждения твоей головы будут больше, и будут при этом совершенно объективны, нравится это тебе или нет.

Верно, но я ведь о другом. Является ли цилиндрическая форма - реальностью? Является ли реальностью то, что я вижу - или говоря более общо - воспринимаю с помощью органов чувств? Вполне реальной в определенном смысле является модель мира, которую я строю в своем сознании, и текущее состояние которой определяется в том числе на основании информации, получаемой с их помощью - показаний, получаемых мною от этих датчиков, которыми меня снабдили Природа и папа с мамой. Вот эта модель может быть более или менее адекватна реальности - собственно, эта адекватность определяет ее ценность для меня, и учет текущих "показаний датчиков" поэтому необходим. Но кажется вполне очевидным, что такая модель не тождественна объективной реальности - хотя, скорее всего, тождественна реальности субъективной.

Но ведь эти "показания", как ты их называешь, отражают именно реальность. И к тому же... Ведь то, что они "показывают" - это сияющий синий цвет утреннего неба и нежный розовый - закатного, совершенство формы и молочная теплота мраморной статуи, прикосновение к коже прохладного вечернего ветра, запах цветов перед дождем, да мало ли что еще. Неужели все это - нереально?

Информация, получаемая нами от органов чувств, так или иначе переносится электромагнитным взаимодействием, если не прямо, то косвенно. Поэтому, да - электромагнитную картину реального мира мы воспринимаем. Только не всю - а лишь маленький ее кусочек, отражающий реальность в очень узких пределах спектра. И есть еще гравитационное взаимодействие, которое мы воспринимаем совсем немножко - тяжесть яблока можем почувствовать, да и то косвенно - опять же через электромагнетизм - вот, пожалуй, и все.

Ну так и вряд ли во Вселенной есть вообще кто-то, или что-то, способные охватить всю картину Мироздания целиком, во всех ее деталях - так, чтобы и неба содроганье и дольней лозы прозябанье. Видим, что можем, живем, как умеем.

Так-то оно так, но мы ведь и объективно изучаем только лишь эту, вынужденно ограниченную картину мира, и представления свои строим, главным образом, на ее основании - просто потому, что представляем ее себе визуально. Объект, прямо или косвенно не проявляющий себя электромагнитно, то есть визуально, для нас вроде и не существует. А с другой стороны - ну, не существует синего цвета неба объективно, и вообще синего цвета не существует, и красного - не существует: это воображение, мираж. Да и ничего из того, что мы видим, слышим, обоняем и осязаем - объективно не существует. Это чисто человеческие, психические феномены; это тени на стенах пещеры, но не то, что отбрасывает эти тени. Они и то, что их отбрасывает, тесно и объективно связаны - это верно - хотя один и тот же предмет тени может отбрасывать весьма разные - и наоборот: в зависимости от ракурса. Но мы до сих пор не можем вполне осознать, что наша картина мира, эта наша реальность, данная нам в ощущениях - не является данностью, а полностью зависит от внутреннего устройства нас самих.

Но, тем не менее, есть вполне однозначная связь этой картины с объективной реальностью; мы не можем напрямую видеть или даже представлять в ней очень многие вещи, но можем их постигать, опираясь на результаты экспериментов, измерений - пусть даже сколь угодно косвенных. Иначе говоря, мы можем делать верные, то есть - соответствующие действительности - выводы, и верно предсказывать новые, еще неисследованные, опираясь на современную научную методологию и экспериментальные данные. Это делает недоступную нам чувственно реальность тем не менее познаваемой. Разве этого недостаточно?

Беда в том, что, как мне кажется, мы не вполне сознаем эту субъективную зависимость, не всегда проводим четкую границу; недоброй памяти "корпускулярно-волновой дуализм"^[5] тому, скажем, яркий пример. Вывод о том, что электрон "иногда" проявляет себя как частица, а "иногда" как волна, был когда-то вынужден представлением, что и в действительности существуют "частицы" и "волны"; а это в свою очередь восходит к простому бытовому представлению, что все в природе представляет собой крупные или мелкие кусочки материи, только без ясного осознания, что же такое эта "материя" есть. Мы ее просто видим каждый день, начиная с момента рождения, и это кажется данностью. А это не так, и электрон - "частица" и "волна" только в теории, которая оказалась настолько же верной, насколько и теория Птолемея, то есть притянутой, прямо скажем, за уши для объяснения непонятного через кажущееся не только понятным, но и самоочевидным.

Но ведь и та и другая были, как я понимаю, пересмотрены? Это же как раз и подтверждает мою правоту, нет?

И да и нет. Да... Ну просто потому, что так и было, действительно. Нет - потому, что учет объективного ограничения возможностей нашего восприятия ведет к выводу об объективном ограничении нашей способности к познанию - а этого вывода вся мировая наука и вообще современное миросознание боятся, как огня, и готовы на самые абсурдные допущения, только бы его не делать. Вывод этот, более формально, состоит не в том, что есть нечто, недоступное познанию (разумеется, часть Вселенной за пределами области, из которой к нам может добраться свет, научному познанию не поддается) - а в том, что есть нечто доступное, но принципиально непознаваемое. Мы не можем и, основываясь на строго научной методологии, по-видимому, никогда не сможем сказать - как оно всё на самом деле. Что такое на самом деле материя; как на самом деле происходит любое взаимодействие, и так далее. Более того, мы даже не сможем сформулировать, что это такое, за самое дело. И мы всегда будем изучать и описывать только свои впечатления от него, хотя не можем даже сказать, что это. Так что скромнее нам нужно быть, одним словом. Не путать свою субъективную модель с объективной.

* * *

Опять модель. Что за модель?

А вот представь, ...

Ох, опять...

...простейший организм. Почувствовал свет, или тепло, или скопление питательных веществ - зашевелил ресничками, поплыл в ту сторону: просто потому, что предки делали так же, и это было хорошо. Здесь никакой модели нет, простейший автомат. Без памяти.

Теперь усложним, добавим память. Поплыл, получилось хорошо - запомнил. Плохо - если не помер, тоже запомнил.

Что именно запомнил?

Можно разные случаи рассматривать, в порядке усложнения. Возьмем, к примеру, такой: входной сигнал + ответная реакция = результат (плохо или хорошо). Сравнил входной сигнал и как реагировал - выбрал, когда было хорошо. Это еще не модель, конечно, но уже придает способность на основании прошлого опыта планировать свое поведение. Все дальнейшее с практической точки зрения сводится к тому же. Однако столь простой механизм имеет очень большой недостаток - он безусловно требует этого прошлого опыта: пока не попробовал, ничего посоветовать не может. Проблема тут в том, что в процессе приобретения можно и с таким опытом столкнуться, что дальнейшие попытки его получения закончатся ввиду гибели. Модель окружающей среды, мира, поэтому, дает возможность этот недостаток преодолеть: в отсутствие опыта - получить его безопасно, "в песочнице". Ценой жизненных ресурсов, конечно - ведь модель тем полезнее, чем точнее повторяет внешнюю реальность, а значит, в большинстве случаев, чем она сложнее и "прожорливее".

Итак, в ответ на внешний раздражитель - копируем его в модель: задаем вопрос - смотрим, как она изменилась: получаем ответ - принимаем решение - действуем. Если успеваем. Значит, следующее важное усовершенствование - не всегда дожидаться внешнего раздражителя (поскольку с реакцией на него можно и опоздать - чем сложнее модель, тем медленнее работает), а начинать в свободное время задавать ей вопросы самостоятельно - и запоминать ответы, "про запас". Однако и это недостаточно хорошо - поскольку не дает возможности, учитывать влияние ответного действия на окружающую среду. Одно из последних усовершенствований, поэтому, очевидно: включение в модель в качестве ее составной части - самого организма. Включающего эту модель. И вот все веселье начинается именно здесь, поскольку это, как известно любому программисту, означает, вообще говоря, рекурсию, в общем случае бесконечную, со всеми последствиями, зависящими от реализации, но также хорошо известными - от банального "повисания" с потерей жизнеспособности до исчерпания всех ресурсов и краха, то есть прекращения жизнедеятельности. Что с точки зрения естественного отбора - одно и то же.

Теперь представим себе живой организм с моделью окружающей среды, включающей его самого. Что это?

Разумное существо!..

А все то же самое, с механизмом "внутренних вопросов и ответов"?

Рефлексирующее разумное существо.

Ну, иначе говоря - интеллигент. Существо, впрочем, не всегда разумное - см. выше про бесконечную рекурсию и ее последствия... Вот такие пироги.

В конце концов, какое это имеет значение?

Большое, поскольку это, например, связано с понятием физического пространства. Почему мы как-то специально выделяем длину, ширину, высоту и - с легкой руки Эйнштейна^[6] - время и их считаем пространством, противопоставленным материи, которая имеет массу других характеристик - температуру, кинетическую энергию и так далее? Раз уж все это взялось из единой Сингулярности? Ведь, скажем, в математике такой проблемы нет вообще - пространство образует любой произвольный набор переменных, их число определяет размерность пространства, вот и все. А в таком фундаментальном противопоставлении геометрического пространства и времени есть что-то странное, неестественное.

Но как можно избавиться от него?

Обрати внимание, что любой материальный объект - для простоты будем говорить о макрообъектах - в нашем восприятии имеет, прежде всего, определенное положение в трех пространственных координатах и времени; при том, что остальные его характеристики, в том числе геометрические, могут быть хоть бы и полностью идентичными любому другому. С нашей точки зрения, два объекта не могут одновременно занимать одно и то же положение в трехмерном пространстве (то есть одну точку в пространстве-времени). Ну, просто это фундаментально важно для нашего взаимодействия с ними - такого взаимодействия, разумеется, на какое мы способны - а все, на что мы, в общем-то, способны - это перемещать предметы в пространстве: все остальные манипуляции с ними - лишь следствия.

И таким образом, закрадывается мысль, что пространственно-временные координаты - это некий адрес объекта в континууме Мироздания; собственно, совокупность таких адресов и образует материальную структуру последнего. Совершенно естественно, что в нашей модели внешнего мира составляющие этого адреса получили особое, выделенное место - ведь "адрес" объекта идентифицирует его для нас.

Но это не снимает проблемы, только переформулирует в других терминах.

Да, если совсем забыть, что мы говорим о себе, любимых. Я ведь сказал - для нашей модели, отражающей характер нашего взаимодействия - а оно не обязательно единственно возможное. И здесь-то начинается самое интересное - можно заключить, что для "субъекта", иначе взаимодействующего с Мирозданием, его картина, его "пространство", будет совершенно, качественно иным. Например, в нем будет другое понятие о расстоянии. И о размерах. Вообще, о многом понятия будут иные, обо всем.

Как это?

Давай представим... Хм, наверно, уже мало кто помнит Лема^[7], а вот "Матрицу"^[8], сюжет которой прямо основывается на одной идее, взятой из "Суммы технологий"^[9], видели, наверно, все - так вот, представим существо, скажем, искусственное, все сенсоры, "органы чувств" которого подключены к каналам передачи информации, также искусственным, которыми мы управляем. Ну, например, пусть у него будут сенсоры для приема визуальной, зрительной информации - "зрение" и акустической - "слух". Ну пусть еще будет тактильная - "осязание".

Ну и что получится?

А получится то, что мы будем ему по этим каналам гнать какую-нибудь туфту. И вот что интересно: какая у него, этого существа, сложится картина объективной реальности, данной ему в ощущениях, если мы снабдим его, помимо прочего, некоторым интеллектом?

Жутко даже представить...

Это тебе жутко. А для него это будет - родной мир, милый сердцу (или что там будет у него) и радостный: поскольку мы ж добрые, мы ж ему не дали болевых сенсоров. И все. Для него это - райский сад, Эдем.

Ничего не райский - он же не знает, что такое Ад, ему не с чем сравнивать.

Это верно. Ну - мы упрощаем: сути дела, которую мы сейчас обсуждаем, это не меняет. А состоит она в том, что существо это - назовем его Адам, почему бы нет? - обладая интеллектом, а значит, испытывая некоторую склонность к созданию, поддержанию и развитию внутренней модели мира, о которой мы говорили, этим и начнет заниматься. Что будет? Напоминаю: картина Мироздания для него - это то, что мы ему гоним.

Боже...

Угу. Вот именно. Но если мы гоним ему не совсем уж белый шум, то есть полную белиберду, а что-нибудь хоть немного осмысленное, пусть даже и хаотичное - наш Адам начнет находить в нем какие-то закономерности. Он для начала сформирует себе какое-нибудь "пространство". В нем не обязательно будет три или четыре измерения - возможно, больше, возможно, меньше; не обязательно даже, что это будут измерения, которые являются пространственными для нас (то есть, как мы считали бы, на самом деле): это зависит от того, что мы гоним и куда. Тут нужно честно признаться, что это я для понятности слукавил немного, когда говорил о разных органах чувств, "зрении" там, "слухе" - принципиальной разницы между ними нет никакой: а разница только в том, на какой манипулятор этот сенсор работает - если, скажем, на что-нибудь такое, чем он, это самое наше существо, сможет влиять на поток данных, который получает - вот как мы, например, переставляем предмет на другое место и видим его там - этот сенсор будет, в нашем понимании - "зрение": аппарат для восприятия пространства. Хотя если такой "обратной связи" нет - ничего, конечно, не получится, во всяком случае, представить себе "мироощущение", которое в результате сложится, я не берусь.

Что-то вроде древесного...

Да, наверно, вроде...

Но хорошо, что же дальше - с Адамом?

Дальше: такая связь сенсоров и манипуляторов должна быть в достаточной степени детерминирована, то есть воспроизводима - если я передвинул стакан, я должен и увидеть его на новом месте, по какой-нибудь закономерности. Однако же это - всё, что требуется: закономерность может быть сколь угодно сложной, в том числе и не аналитической, эмпирической - вплоть до правил "драконьего покера". Только в этом случае объем памяти у нашего существа должен быть предусмотрен достаточный, чтобы все это вместить. А если все вместить не может - будет для него поведение стакана просто-напросто в чём-то непредсказуемым.

Хм...

Вот-вот. И чем меньше рабочий объем памяти по отношению к сложности закона, с которой приходится иметь дело - тем более непредсказуемым это дело будет.

"Непостижимым"...

Да, можно и так сказать, между прочим. Но снова, заметь - это и всё. Если у существа нет никакого другого, "преджизненного" опыта - будет для него этот, созданный - снова заметь - им самим в своем воображении мир - единственной, с его точки зрения, объективной реальностью.

Почему объективной?

А потому, что наплоди он себе подобных - для них эта реальность будет точно такой же, с теми же самыми законами: отчасти потому, что они будут точно так же их воспринимать и усваивать, а отчасти - наш Адам передаст им свой опыт, или, по крайней мере, что-то из него - раз уж он будет их плодить; это не обязательно, но вполне возможно и даже весьма вероятно.

Но как же организовать такое постоянное поступление информации - да еще и с обратной связью - это ведь очень сложно?

Да не особенно - нужен всего лишь некий автомат, который будет последовательно генерировать любые "коды" по любому закону, только в зависимости от текущего состояния "среды", которое определяется, в том числе, действиями живущих в нем "существ"... Вот и все - он может быть даже и не очень сложным, его минимально одаренный школьник может написать: просто мир, который он будет порождать, будет в этом случае довольно примитивным; будет автомат посложнее - и мир станет сложнее; собственно, и все.

Но вот что опять интересно - это как существа, обитающие в этом мире, будут воспринимать работу порождающего его автомата.

Как?

Как связь причин и следствий.

Ох...

Причем, хуже того - вне зависимости: считаем ли их причинно связанными мы, вкладываем ли мы в это какой-то свой смысл, или гоним нечто, взятое совершенно от фонаря - таблицу умножения, прошлогодние цены на мандарины - для них смысл будет. Это их мир, они не знают и по условиям нашего эксперимента не могут знать иного. Другое дело, что этот их смысл может оказаться в свою очередь неожиданным и непонятным для нас, экспериментаторов: в мало-мальски сложном мире мы даже не сможем заранее предсказать, каким он будет.

И еще интересно представить, что получится, если они там займутся научной работой. Как ты думаешь, насколько близкой к "действительности" будет картина, построенная исходя из идеи позитивизма? Будет ли она включать представление об этом автомате, ценах на мандарины, о нас самих, наконец?

Черт его знает.

Вот именно. Может, и будет. Но скорее всего нет: идея "нас" не нужна для объяснения "их" мира - несмотря на то, что а) он нами создан, б) полностью нами управляется, в) мы можем в любой момент совершать в нем что угодно, в том числе противоречащее не только открытым ими законам, но и любым законам вообще - просто все, что нам заблагорассудится. Последнее может, конечно, натолкнуть их на мысль о нас, но совершенно не обязательно; вернее сказать, кого-то натолкнет, кто-то будет упрямо видеть в этом ошибку эксперимента, или его невоспроизводимость: разумеется - нас ведь никто не обязывает делать это еще раз точно так же по чьему-то желанию - мы, откровенно говоря, просто вряд ли будем о нем знать.

А кто же тогда с их точки зрения будем мы?!

Вот то-то и оно...

Но если мы таким образом вмешиваемся - это же будет, что - чудо?!

Да, именно. Более того, представь себе также, что мы предусмотрели созданным нами существам сенсоры, на которые сами ничего не передаем, а позволяем попадать на них - солнечному свету, каплям дождя, раскатам грома... Чем это будет для них? "Сверхчувственным восприятием"? "Мистическим опытом"? Заметь - эти ощущения в определенном смысле гораздо более реальны, чем их "непосредственные" - однако с их точки зрения все будет ровно наоборот. Представляешь, какой это материал для развития философии, искусства...

Другое дело, что безо всякого позитивизма о нас можно, конечно, будет строить всякие догадки, но они так и останутся догадками - тут уж ничего не поделаешь.

Если прямо не вбросим какие-нибудь скрижали.

Вроде того. Но и в этом случае - кто-то будет верить, кто-то нет. Как мы сами хорошо знаем из истории.

Но так, иначе ли - главное в том, что, с одной стороны, они будут постигать и изучать законы своего мира, причем это их знание будет совершенно объективно и "научно", а с другой - мир, который будет описывать их наука - полностью иллюзорен и настолько является функцией их собственного устройства, что даже нам - единственным, кто "существует на самом деле", "первичен" по отношению к ним - нужно приложить немало усилий (не говоря уже о желании), чтобы его понять - не меньше, чем им. И уж точно - нам вряд ли под силу предсказать его устройство заранее - об этом я уже говорил; представь себе, например, их понятие о времени...

А что?

Ну, я, например, представить его не могу. Что будет "время" в их понимании? Появится ли в нем вообще такая категория? Как они могли бы воспринимать "момент времени"? Или суждение о нем также не могло бы возникнуть? Видишь, сколько вопросов...

Послушай... Только ответь правду.

Хорошо.

Это же - игра?

Ну, не обязательно... но... Да.

(после паузы) Ну да, хорошо... Это мысленный эксперимент, игра... Хорошо, что с человеком это невозможно.

Знаешь, как сказать. Многие люди живут в совершенно иллюзорном мире, считая его единственно реальным. Художники, музыканты, сумасшедшие. Да те же ученые... Не говорю, что все, но многие же. Так что...

Ну ты же не хочешь сказать, что кто-то, когда-то - какие-то силы - собрались - и замыслили дьявольский план всем нам заморочить головы, обмануть, выстроить целый мир на грандиозной лжи?.. Зачем?!.

[запись прерывается]

* * *

"... нарушившие мое уединение приступили ко мне и так вопрошали".

"Знание человеческое со времен наших неразумных пращуров умножилось, познали мы Механику, и Химию, и Электромагнетизм, и Математика нам подвластна, и Теория Относительности служит нам, как Специальная, так и Общая.

Познали мы Биологию, и Генетику, и Психологию с Психоанализами, и Медицина расцвела у нас усилиями веселых профессоров, так что даже если собрался кто помирать, то могут откачать теперь. Познали мы также Философию: и Материализм, и Эмпириокритицизм, и Идеализм, и даже Экзистенциализм какой-то - тоже познали, хотя и с трудом. И многое, многое кое-чего еще познали мы, но только так мы и не познали главное - вот что есть Время?

Ибо Время - есть в нашей жизни самое главное, в нем она начинается, и с большим или меньшим успехом продолжается; по Его истечении, рано или поздно, она заканчивается, а без Него - никакой жизни бы у нас не было, ибо что же это за жизнь?

Но всяк говорит нам о Времени разно и так порою мудрено, что сам чорт ногу сломит и ничего не разберет, и никакого толку и согласия нет у нас в этом предмете даже и по сию пору.

Отвечай, можешь ли ты сказать нам утвердительно - что Оно такое есть?"

"Прежде, чем ответить на ваш вопрос, - сказал я им, - разрешите поблагодарить за оказанное мне доверие, а также, пользуясь случаем, передать привет моим родителям и всем нашим родственникам и знакомым, которым тоже, вероятно, было бы интересно это узнать - если бы они хоть иногда слушали, что им говорят ..."

* * *

Весьма секретно

Стенографическая запись доклада адъюнкт-профессора метафизики Русской Научной Школы, г-на Н-кого Н.Н., на закрытом заседании кафедры Высшего Академического Совета по изобретениям открытий.

Господа и дамы, высокоученые коллеги, досточтимые члены Совета, Ваше Высокопреосвященство!

Темой моего доклада является философская сущность Времени, которая высшим произволением была открыта вашему покорному слуге 7 сентября минувшего года в час с четвертью пополуночи.

Всякий, умом своим дерзнувший проницать таины Мироздания, обязан и должен неукоснительно в том соблюдать все без исключения уложения великой нашей Научной Школы, утвержденные и заботливо собранные для нас в своде Постановлений ее Великих Соборов, в особенности же судьбоносного XIX Вселенского Научного Собора, прямо предписывающего нам это делать.

Как справедливо указывается в томе седьмом, в главе "О Пространстве" - пространство, в котором мы с вами проживаем, располагается в Измерениях, коих число есть ровно Четыре. Позвольте, господа, обратить ваше внимание на то обстоятельство, что одно из этих Измерений - и есть время.

Пространство четырех - прошу заметить: равноправных - измерений, в научном обиходе названное за это Континуумом, наполнено не просто лугами, полями и предметами: поскольку одним из его измерений является время, оно наполнено событиями. Событие, господа, это, разумеется, не день рождения или посещение оперы - сии есть мероприятия; событие - есть ни что иное, как указанное место в указанное время. Иначе говоря, событием в седьмом томе Свода Постановлений называется просто точка в четырехмерном пространстве-времени хорошо вам известного, досточтимого коллеги нашего, г-на Минковски; расстояние между такими точками - зовется обыкновенно интервалом^[10].

Если мы с вами, господа, находясь в одной точке, переместимся в некую иную - мы переместимся не только в длину, ширину и высоту, но и, некоторым образом, во времени - утром мы были дома, а переместились в присутствие, потратив, скажем, четверть часа. Возникает вопрос: вот мы с вами перемещались в длину с такой-то определенной скоростью - но с какой же скоростью мы перемещались во времени? Является ли этот вопрос резонным, спрошу я вас? Ответ будет: является и совершенно - поскольку вердикт, вынесенный Великим Собором гласит: "Измерения равноправны". Раз, господа, равноправие - значит, некоторым образом, можно и спросить, не правда ли?

(шум в зале)

Здесь я опускаю выкладки, и просто изложу сам вывод кратко: из записи выражения интервала в пространстве-времени легко видеть, что время течет со скоростью света, господа.

А скорость света - это, господа, не шутка: это очень быстро. Недаром наши гуманитарно одаренные поэты пишут: "Ах, как далёко остались те дни!.." Далёко, разумеется - далёко: секунда - и чуть ближе, чем до Луны. Так тонкая душевная организация, интуиция, заменяет естественнонаучное образование... Но - простите - я отвлекся.

За те три года, что поэт расстался с любимой, можно и до ближайшей звезды добраться - было бы, если бы он с такой скоростью двигался в обычном, трехмерном пространстве. Однако, если бы он в обычном пространстве двигался с такой скоростью (оставим за скобками технические аспекты этого предприятия), время для него остановилось бы! Вернее сказать, остановилось - с нашей точки зрения, по нашим, оставшимся на Земле часам. На этот счет давалось несколько различных объяснений, в частности, нашим глубокоуважаемым зарубежным коллегой г-ном Айнштайном, однако они, будучи формально верными, довольно длинны, так что я так же не стану отнимать ваше время, излагая их, тем более, что с учетом сказанного выше, этот казус можно объяснить довольно коротко - в силу постулированного тем же г-ном Айнштайном ограничения на предельную скорость (как при непосредственном попечении Его Высокопреосвященства утверждено постановлением Великого Собора - она ограничена скоростью света), пространственная скорость как бы вычитается из скорости времени, замедляя его ход^[11].

Снова несколько отвлекаясь, можно также заметить, что в силу упомянутых причин сам свет при этом находится сам по себе как бы и вовсе вне времени - время, можно сказать, над ним не властно. Кроме этого, можно обратить внимание также на то, что для придания предмету скорости, ему нужно сообщить некоторую энергию - значительную в случае значительной скорости - так что энергия, господа, в некотором роде, "съедает" время^[12].

(оживление в зале)

Итак, я возвращаюсь к теме своего доклада. Как вы знаете, господа, пространство, в котором располагается наша Вселенная, испытывает, так сказать, расширение. Оно, в соответствии с постановлениями последних трех Соборов, расширяется, причем с довольно значительной скоростью, и даже, как следует из новейших (еще, впрочем, не канонизированных) научных данных - все более возрастающей.

Это расширение происходит совершенно подобно растягиванию оболочки воздушного шара при надувании его водородом или гелием: при этом все точки его поверхности равномерно удаляются друг от друга, при том, что какого-то определенного центра на ней, из которого бы происходило растягивание, равно, как и ее границ, указать, разумеется, невозможно - иначе говоря, растягивание двумерного "пространства" поверхности воздушного шара происходит с равной скоростью в любой его точке; при этом две любые точки удаляются друг от друга с тем большей скоростью, чем дальше находятся друг от друга.

Теперь, господа, я покорнейше прошу вас выслушать дальнейшее рассуждение со всем возможным вниманием, так как мысль, которую я намерен вам сообщить, является ключевой в теме моего доклада и, более того, позволяет пролить свет на некоторые вопросы, волнующие человечество, возможно, со времен наших праотцев.

Если - я подчеркиваю: если - решиться на некоторое обобщение трактовки утвержденного в Постановлениях взгляда на время, как на Измерение, некоторым не вполне понятным образом (и, к слову сказать, по причинам, также нам неизвестным) выделенное из прочих, и совершенно принять постулат о его равноправии - можно сделать предположение, что и оно, так же, как остальные измерения, подвержено расширению.

И тогда, господа, мы можем сделать вывод, что ход времени есть простое следствие этого расширения.

(недоуменный гул)

Да-да, господа, я понимаю... Я вполне сознаю, господа, что такой вывод звучит отчасти странно, но не делает впечатления слишком важного. Однако, при всем том, из него - в случае, если он сколько-нибудь верен, разумеется - проистекают некоторые, чрезвычайно важные следствия. Покорнейше прошу еще минуту внимания.

Начну с того, что высказанная мною гипотеза не только хорошо согласуется с Общей Теорией Относительности уже упомянутого мною и высоко чтимого всем нами г-на Айнштайна, но и довольно легко объясняет некоторые ее положения, обыкновенно трудные для понимания. В частности, это уже обсуждавшееся нами замедление времени при увеличении скорости, но также и асимметричность, однонаправленность хода самого времени - что разрешает известный нам с последнего Собора горячий спор гг. Хокинга и Пенроуза, разрешая его в пользу Пенроуза; становится очевидной невозможность построения Машины Времени г-на Уэллса, что позволяет в самом скором времени предъявить к нему претензии в шарлатанстве, и так далее - я не хотел бы чрезмерно занимать этим ваше внимание.

Упомяну только еще один вопрос - это, собственно, "ограничение скорости света", на котором основано все здание современной физики. Мне это представляется важным потому, что дает возможность не только довольно просто обосновать упомянутые мною положения, но и впервые получить ответы на вопрос, почему это так, а не иначе.

(вопрос из зала: "И почему?")

Если заданный теперь вопрос относится к последнему из упомянутых мною фундаментальных положений, то чтобы ответить на него, сперва необходимо довести до глубокочтимого собрания второй вывод, который по моему скромному суждению вытекает из первого; однако прежде, чем сделать это, я - в силу некоторой его необычности - вынужден нижайше просить отнестись к нему с возможным снисхождением. (пауза)

Фундаментальное ограничение скорости, как нам всем хорошо известно, распространяется не только лишь на перемещение в пространстве материальных объектов. Скорее даже оно касается передачи любых сведений, сообщений, в какой бы форме эта передача ни происходила: материальной - в форме, например, депеши, отправленной с нарочным, или нематериальной - в форме эфирного сообщения, передаваемого с помощью беспроволочного телеграфа, изобретенного нашим соотечественником, г-ном Поповым, и, как вы знаете, поставленного на службу человечеству американским гражданином Маркоуни; ни то ни другое сообщение, как бы мы ни ухищрялись, не может быть доставлено его получателю быстрее, чем со скоростью света - при том, что даже на скорость перемещения, скажем, точки соприкосновения гильотинных ножей это ограничение отнюдь не распространяется - что, как известно, в одной из европейских стран было широко использовано в повседневной практике. Равным образом, указанное ограничение не распространяется также и на само расширение пространства, которое может и, как мы знаем, на достаточном удалении от нас происходит со скоростями, многократно превышающими скорость света - что порождает такое важное явление, как граница наблюдения Вселенной: свет из находящихся за нею областей просто не может нас достигнуть, поскольку те удаляются от нас быстрее, чем может двигаться он.

Полагаю, вы согласитесь, что это более похоже не на простое физическое ограничение, а на некий запрет, всеконечно напоминающий всем нам о могуществе Высших Сил, управляющих нашим миром.

Позволю себе привлечь ваше благосклонное внимание к тому обстоятельству, что передача любого сообщения при этом, как и все в мире, подчиняется Великому Закону Причин и Следствий - которому полностью посвящен девятый том Свода, трактующий его следующим образом: "Тайна сия велика и непостижима". Однако, хотя с одной стороны, понимание или даже осознание связи причин и следствий как философской категории является, скорее, интуитивным, чем логическим, с другой - в повседневной жизни она представляется нам естественной и даже самоочевидной.

Так вот, господа, в предлагаемой вашему рассмотрению - как стало теперь принято говорить в научных кругах - "модели" расширяющегося пространства-времени время можно логически представить как некую, "выползающую" из каждой точки пространства ленту, на которой в некоем (разумеется, неизвестном нам) виде представлены - "записаны" - события, долженствующие возникнуть в этой точке; их же причинно-следственные связи при этом определяются порядком, или регламентом представления - а говоря иначе - записью событий на ленте.

Так, господа, на наших с вами глазах исчезает время и на авансцену Мироздания выходит Время - лента, свиток Которого является ничем иным, как Книгой Судеб.

(пауза, за которой следуют сильный шум и волнение в зале, в которых участвует даже Его Высокопреосвященство; конференц-секретарь звенит колокольчиком, шум утихает; слышится возглас: "Вы так и не ответили на вопрос!")

Сейчас... сейчас, господа... Простите великодушно мою рассеянность, я несколько взволнован...

[прим. перев.: далее небольшая часть стенограммы утрачена; возобновляется со слов "совершенно неверно"]

... совершенно неверно, господа. Дело в том, что наше обычное представление о будущем, находящемся, где-то там, где-то впереди, перед нами - в свете сказанного предстает ошибочным, наивным: будущее - внутри нас, точнее говоря, в каждой точке внутри нас, как и внутри любого материального тела, даже эфирного - любой неоднородности, которой возможно приписать локальное пространство. В то время как наше прошлое - окружает нас, как пар, как облако уже недостижимых для нас событий, о которых лишь могут грезить одаренные поэты: "Ах, как далёко те дни", - как призрачная сфера, постоянно уносящаяся от нас вдаль, вдаль, и постоянно же пополняемая бьющим из нас с бешеной скоростью ключом, который мы знаем как "существование"...

В этом и причина вероятной необратимости времени: даже на самом малом временном удалении его скорость значительно превышает скорость света и никакое сообщение из прошлого, уже ставшего таковым, не может достичь нас в настоящем - совершенно подобно тому, как не может достичь нас свет из-за границы наблюдения. Однако же и из настоящего никакое послание в будущее дойти не может - отчасти по той же причине, а отчасти просто потому, что никакого настоящего в действительности не существует, оно бесконечно близко к будущему, неотделимо слито с ним - с будущим, которое только и есть настоящая, без кавычек, реальность - точка, будто булавочною иглою проколотое отверстие, через которое к нам вползает лента Времени, и из которого каждое мгновение рождается сам наш мир, и всё, что в нем ни есть сущего...

(вопрос из зала: так где же ответ, что вы обещали?)

А это, господа, и есть ответ. Теперь легко понять, почему существует тот "запрет" на скорость передачи, или распространение сообщений - любой, как теперь часто говорят, "информации": просто потому, что акт передачи сообщения из нашего мира в наш мир - это также последовательность причины и следствия, и она не может совершиться быстрее, чем движется Время; может - одновременно, мгновенно, но тогда не будет передачи, а будет лишь два одновременно возникших события - послание нам от мира, из которого к нам вползает Лента. Словом - по той же, скажем, причине, по которой ни один сигнал в наших электронно-вычислительных устройствах не может быть передан за время, меньшее тактового периода их процессора: это просто лишено смысла.

Нет никакого специального "запрета" - просто так получилось, господа.

(вопрос из зала: Но тогда почему получилось именно так?)

Видите ли, это вопрос уже не про наш мир, вообще не про нашу Вселенную. Его надобно обратить к Высшим Силам... Хотя я сомневаюсь, что ответ, даже если он последует, будет легко понять, поскольку для этого в нашем разуме нет ни подходящих абстракций, ни аналогий, ни даже художественных образов.

[прим. перев.: на этом стенограмма прерывается; трудно судить, велась запись далее, или же была прекращена; дальнейший ход заседания восстановлен по сделанному ассистентом кафедры конспекту, и, судя по нему, сводился к ответам на вопросы присутствующих]

* * *

Вопрос: Вы утверждаете, что разум человеческий не имеет возможности, ниже оснащения, прозревать послания Высших Сил; однако же Церковь учит нас, что путь веры приводит нас к постижению Бога нашего. Таким образом, вы отрицаете веру?

Ответ: Ваше Высокопреосвященство, я не могу отрицать или утверждать того, для чего не имею соответствующего образования, применительно к религиозной вере - духовного; для этого нам даны наши духовные пастыри. Но, исходя из общетехнических соображений, я полагаю, что человек никоим образом не может постичь Сущность, столь превосходящую его в любых отношениях, ни даже представить себе, насколько подавляюще это превосходство. По крайней мере, мне дерзость подобного притязания очевидна и представляется проявлением немыслимой гордости - хотя я и допускаю, что даже смертный человек может в сем продвинуться до некоторой степени (весьма малой, как мне кажется).

С другой стороны, мы знаем, что некогда нам была дана весть о сем, нарочно приуготовленная в постижимом нами материальном образе и форме; насколько мы, однако, захотели и смогли воспользоваться поданной нам тогда возможностью, и наше Священное Писание, и вся дальнейшая история человечества свидетельствуют, [нрзб.] весьма недостаточно.

Вопрос: Если принять вашу остроумную гипотезу, как нам следует трактовать само расширение пространства-времени? Ведь оно, как следует из природы этого слова, означает, что нечто сперва было одного размера, а затем - то есть в следующий момент времени - некоторым образом, "раз" - и сделалось другого размера, большего. Иначе говоря, расширение возможно только в связи со временем, но как быть, если расширяется, по вашему утверждению, самое время?

Ответ: Это можно представить себе таким образом, как если бы мы находились в двигающемся по железной дороге вагоне, глядя в окно на близко расположенную изгородь: вот сейчас мы видим ее низенькой, проехав несколько далее, мы уже видим ее возвысившейся, а еще далее - видим ее высокой - возможно, закрывающей для нас даже все окрестные дали.

Однако неподвижный наблюдатель, находящийся в то же самое время на холме близ железной дороги видит всю изгородь разом - только в начале - скажем, в ста саженях слева - она низка, а в конце - справа - высока. Эта иллюстрация, связывающая два измерения со временем, разумеется, страдает многими изъянами и неточностями, однако помогает вообразить себе подобное и для случая, когда имеются четыре измерения, включая время.

Вопрос: Но при этом наличие постороннего наблюдателя предполагает его нахождение в мире с еще одним, дополнительным измерением: применительно к нарисованной вами картине - третьим, а к нашему, четырехмерному, миру - пятым? Это означает, что населенный тем воображаемым наблюдателем мир, "окружающий" наш собственный, должен иметь по меньшей мере пять измерений; очень хорошо-с, но что в таком случае представляет собою поезд, мчащий через него нас с вами?

Ответ: Обратите внимание, что при этом мы обсуждаем некий высший по отношению к нашему мир, мир Высших Сил, о которых, по моему скромному мнению, знать утвердительно мы ничего не можем...

Могу только предположить, что, быть может, этот поезд - всего лишь иллюзия, порожденная устройством нашего разума, нашего сознания - развившаяся в процессе эволюции как компромиссное средство восприятия [нами] реальности, будучи погруженными в нее, а не сторонними наблюдателями.

Вопрос: Но церковь учит нас, что все живое - плод Божественного творения, а человек был создан по образу Божию и подобию. Вы последователь эволюционной теории г-на Дарвина?

Ответ: Да, я разделяю взгляды эволюционной теории, более того, полагаю их совершенно верными, но не вижу, чему бы они могли противуречить. Если принять предложенный мною на ваше рассмотрение подход, можно сказать, что Божественное творение мира, быть может, совершается постоянно в каждой точке пространства даже по сию пору.

Более того, пользуясь предоставленной мне возможностью выступления пред собранием высокоученых мужей (и дам, конечно), представляющих весь спектр научных и религиозных взглядов, я почитаю своим долгом признаться, что в исследованиях своих и размышлениях был движим стремлением прояснить - прежде для себя самого - общую картину мира, которая ныне предстает весьма прискорбно разрозненной.

Как мы знаем, с одной стороны, школа мысли научного атеизма, уважаемых представителей которой я вижу и в этом зале, отрицает существование мира Горнего, Высших Сил и Бога во их главе, не приводя, однако же, в доказательство этого никаких иных аргументов, кроме того, что они сего не усматривают. Но таким образом можно отбросить и многое другое, чего мы не усматриваем, но что, тем не менее, признается. Скажем, Темные Силы^[13], усмотреть которые мы не можем по их определению, а можем лишь доверять своим теоретическим представлениям и результатам наблюдения их косвенного воздействия на окружающую материю и пространство. С другой стороны, наша духовная школа столь же уверенно утверждает бытие Божие, но также - простите, Ваше Высокопреосвященство, великодушно - не приводит в его обоснование, в сущности, ничего, кроме самодоказательной казуистики, производимой из традиции и мудрости наших пращуров, полагая этот предмет вопросом веры, то есть духовного (в противуположность научному) постижения - что, конечно, же отнюдь не убеждает господ атеистов, ниже простой народ, который, как и прошлом, темен, заражен суевериями [далее нрзб.]

... таким образом, человечество не только не обладает картиной Мироздания, сколь-нибудь целостной в самом важном своем аспекте, но самый этот аспект является предметом непримиримых разногласий и диаметрально противуположных взглядов на него - в народе это зовется: "кто в лес, кто по дрова" - что уже совсем никуда не годно.

В то же самое время, существует и подтвержден научно ряд неопровержимых фактов, которые, как кажется, способны прояснить это положение: например, несомненно, что Вселенная конечна в пространстве и времени, а следственно, имеет начало, и будет иметь тот или иной конец, как несомненно - если принять изложенную сегодня гипотезу - и то, что существует некий внешний, в нашем понимании нематериальный, объемлющий "нашу" Вселенную и высший по отношению к ней мир, которым она так или иначе управляется.

Мы можем при этом называть его миром Горним, актом творения, Создателем - следуя традиции, или - отринув традицию - каким-то иным образом: миром идей, [нрзб.], но сути дела это уже меняет. Так или иначе, мир становится единым, во всем своем многообразии и сложности. И, как мне представляется, вопрос переходит в совсем иную плоскость и сводится к возможности или невозможности установления какого-либо сношения с этим, Высшим, миром и Высшей Силой - говоря проще, господа: возможно ли просить ее о чем-либо и получать ответ, все равно - материальный, или какой бы то ни было нематериальный. В этом вопросе, последователи атеизма и теизма никогда, вероятно, не сойдутся - кроме, быть может, часа наивысших душевных переживаний, что приходит однажды к большинству из нас, когда душа сама, не оглядываясь на наши убеждения и не заботясь о правильности терминологии, обращается к чему-то высшему, что только одно и может утешить ее и облегчить ее муку.

Вопрос: Что побудило вас заняться изысканиями в области, по-видимому не входящей прямо в круг ваших научных интересов и компетенций?

Ответ: Должен открыться вам, господа, я занимался этим подобно тому, как мы порою, находясь в полном уединении, негромко наигрываем на фортепиано музыкальные произведения великих композиторов прошлого - не для снискания славы у публики и, тем более, не для заработка - а просто для самих себя, потому что самостоятельное их исполнение дает нашему музыкальному чувству и душе много более полное понимание и проникновение в их гармонию и содержание. Подобно этому, я люблю как бы самостоятельно проигрывать для себя открытия наших великих предшественников и современников, открывая их для себя заново, как бы проходя всю партитуру, с ее завязкой, кульминацией и развязкой, ведущей к финалу, выраженному для публики часто в двух-трех строчках совершенно сухих формул, или логических выводов, за которыми уже не видно ни того духовного труда, ни драматизма, которые сопровождали их рождение. Это особого рода интеллектуальное и духовное наслаждение, господа, когда вы, пройдя всю цепочку умозаключений, порою заблуждений, сделанных многими поколениями мыслителей и ученых, самостоятельно приходите наконец к ясному и изящному выводу, уже подтвержденному научными данными и результатами экспериментов.

Но в этой - вновь обращаясь к этому образу - партитуре, которую я разучивал и изучал многие годы - мое внимание вдруг обратили на себя два-три пассажа, которые показались мне исполненными нового, ранее, возможно, не замеченного смысла - чем мне показалось необходимым поделиться, о чем я и решил вам рассказать, господа...

* * *

Сопроводительная записка конференц-секретаря кафедры Высшего Академического Совета по изобретениям открытий к стенограмме доклада адъюнкт-профессора метафизики Русской Научной Школы, г-на Н-кого Н.Н., на тему "Философская сущность Времени"

К прилагаемой стенограмме имею честь присовокупить следующее.

В заседании, председательствовавшемся бессменным Председателем нашим, Николаем Николаевичем Н-ским, и продолжавшемся три часа с лишком, приняли участие осьмнадцать постоянных членов Совета, а также двое приглашенных нарочно для прояснения особых вопросов Математики и Физики.

Из мнений, высказанных в ходе самого заседания и в кратком обсуждении по его закрытии, следует отметить следующие.

"Докладчик, по всей вероятности, недостаточно владеет математическим аппаратом современной физической науки, поэтому выводы его, не подкрепленные настоящими выкладками, делают неубедительное впечатление и, во всяком случае, не доказаны ничем, кроме умственных рассуждений".

Признал, впрочем, что довольно складных.

"Ежели выводы, делаемые докладчиком и верны, то прикладное их значение для отечественной науки и хозяйственной жизни вызывает сомнения, поскольку все равно тепла или холода нам ни убавляют, ни прибавляют и никак на сроки посевной не влияют".

Также говорил о бесплодных умствованиях.

"Провинциальное праздномыслие. Чувствуется отсутствие у докладчика прилежания в занятиях, находящихся в его прямой компетенции и обязанности. Уставши за день на кафедре голова отдыха просит, а не бесплодной мечтательности".

 "Неподобающая местами дерзость изложения выдает в докладчике происхождение низкое: верно, из разночинцев выбился в адъюнкты. Рассуждения о Святой Церкви и Великих Таинах также неосновательны - по причине признаваемого им самим отсутствия духовного образования, а одной физики для того мало. Вольнодумец".

Состав[лено] 27 ноября [нрзб.] года, в 6 [нрзб.] пополудни

(подпись, нрзб.)

Весьма секретно

Заключение особой комиссии Высшего Академического Совета по изобретениям открытий в отношении доклада адъюнкт-профессора метафизики Русской Научной Школы, г-на Н-кого Н.Н., на тему "Философская сущность Времени"

Предложенные Совету сведения о работе г-на Н-кого, представляют научный интерес, однако по причине недостаточности формальной доказательной базы настоящая их ценность в данное время не может быть определена.

В то же время, содержащиеся в докладе оригинальные идеи и концепции при широком их распространении могут оказывать дурное влияние на неокрепшие умы, а общий вольнодумный дух докладчика - толкать на бесплодные сомнения в руководящей линии академической Научной Школы и мешать ее плодотворной работе.

Посему, решением комиссии постановляетcя:

? 1

Наложить на сам доклад, равно как и на все связанные с ним материалы гриф секретности, литера "Г"; предупредить докладчика об ответственности за разглашения его содержания и любых сведений о нем, включая место и время его проведения.

? 2

Поручить углубленное изучение проблем, затронутых в рассмотренном докладе, и проверку сделанных в нем выводов Сельскохозяйственному факультету (как близкому к реальной почве), обязав выделить не менее 2 (двух) сотрудников в должностях не ниже аспирантской.

? 3

Докладчика поблагодарить, выдать ему какую-нибудь медаль, и отправить обратно в его родной город, Кое[нрзб.] с оплатой ему произведенных расходов и издержек.

С[екретарь?] Комиссии, [нрзб.]

(подпись нрзб.)

Утверждаю, Председатель Комиссии

(подпись нрзб.)

* * *

Да... Любопытные документики. Откуда они у тебя?

Ну, видишь ли, некоторым образом достались... На них ведь гриф, мне бы не хотелось об этом говорить.

С другой стороны - это очень интересно, и все такое... Хотя и впрямь довольно бездоказательно... Но, говоря откровенно - и что? Что из этого? Никаких особенно новых практических выводов не следует из его открытия.

Из него - если оно, конечно, верно - следует по меньшей мере один новый вывод (хотя его и нет в самом докладе) в отношении того, что я бы назвал - семантикой Мироздания: на базе выводов, сделанных в докладе, можно сделать вывод об источнике первичного "смысла" всех сообщений.

Это как?

Ну вот, например, фраза "на лугу пасется рыжая корова" тебе понятна?

Да, понятна, что же в ней непонятного?

Правильно. А почему? - Ну там, да - для начала потому, что мы умеем понимать речь, владеем языком, на котором она сказана, и можем эту фразу дешифровать - но еще и потому, что мы знаем, что такое: "луг", "корова", что значит "пастись" - то есть "поедать растущую из земли траву" - и так далее. Мы можем установить соответствие между этой фразой и знаниями или сведениями, которые у нас имеются. Но что, в свою очередь, такое - эти "знания"? что это означает? - А это, если очень упростить, означает наличие в нашей внутренней модели мира (помнишь?) неких записей, связывающих слово, скажем, "корова" с целым набором его атрибутов, его описанием - размер, форма, живая-неживая, что умеет делать сама, что с нею можно делать, и т.д. Точно то же со словом "пастись": к кому или чему применимо, кто может "пастись", что получается в результате, ну, и тоже - т.д. Если в результате обработки всей этой последовательности слов применительно к нашей модели мира концы сходятся с концами - мы ее "понимаем", если нет - например, читаем: "на лугу паслась сладкая слива" - остаемся в недоумении.

Ну, можно представить...

Да, представить можно. Но будет адекватным это представление или нет - сказать уже трудно. Например, знаменитое: "Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка"^[14]. Мы понимаем, что обладающее неким свойством нечто, вероятно, одушевленное и, более того - женского рода, как-то что-то сделало с кем-то, или чем-то, а затем принялось что-то делать с чем-то аналогичным, только меньшим предыдущего, возможно его детенышем, верно?

Верно.

Откуда мы все это знаем - при том, что понятия не имеем, кто такая "куздра", тем более, "глокая"? - тому было дано много всяких объяснений, в том числе, самим автором. Но нас сейчас интересует несколько иной аспект, не лингвистический. Как мы, например, можем вполне даже обоснованно предположить, что не только произошло, но и продолжает происходить что-то нехорошее?

Чувствуется.

Правильно. А почему? - Потому, что во многих других фразах со вполне знакомыми нам объектами и событиями, с которыми мы раньше встречались - описывалось именно что-то нехорошее: скажем, "Наглая баба грубо оттолкнула негра и [теперь] бьет негритенка" - здесь, конечно, по звучанию-то другие слова напрашиваются, ну да ладно.

Да, уж...

Из этого два вывода. Первый: хотя мы понимаем часть смысла, точного смысла полностью мы не понимаем - в нашей модели мира отсутствуют необходимые связи. Может, там вообще речь о каких-нибудь научных приборах, плохо закрепленных в кузове грузовика, едущего по пересеченной местности. Второй вывод: ту часть, что мы понимаем, мы понимаем на основе аналогий, опыта и прочего - то есть на основе связей, которые у нас все же имеются и могут быть применены в данном случае.

Только теперь я уже не вполне понимаю, о чем это мы говорим...

Да, извини, это я, конечно, увлекся. Дело в том, что все упирается в наличие, или отсутствие этих связей - описаний то есть. Грубо говоря: есть описания - мы понимаем смысл фразы, нет описаний - не понимаем. Если про бокру мы что-то еще понять можем, то, скажем, "МЕНЕ ТЕКЕЛ ФАРЕС" ставит нас в тупик уже не одну тысячу лет. Но в этих самых описаниях, о которых мы все время говорили: слова, термина, например, "корова" с его атрибутами - последние ведь в конечном счете тоже могут и должны быть раскрыты и описаны - "одушевленное", "жвачное", "может пастись" и тому подобное. Это означает, что для них также должны существовать какие-то определяющие их связи, для тех свои, и так далее.

И что?

Где-то эта цепочка должна заканчиваться, или нет?

Ну, знаешь, у многих она заканчивается очень просто - мы вот все говорим: "душа", "судьба", "любовь" - причем, походя и постоянно - а попроси объяснить, что это такое - никто не объяснит.

Верно. Так, кстати, часто происходит с базовыми понятиями, аксиомами. Они потому и аксиомы - считаются не требующими доказательств, но на самом деле просто недоказуемы в рамках выбранной предметной области. Но то обстоятельство, что мы не можем сходу и не привлекая аналогий объяснить, что такое "красный" - не мешает нам это отлично понимать: спелый помидор от зеленого все отличают прекрасно.

Кроме дальтоников.

Ну хорошо - большинство. Большинство же отличает. Это означает, что некая связь - описание - имеется, только ее "правая" часть не является словесной, вербальной, вот и все.

Ну так вот и все. Вот на этих - невербальных - описаниях все и заканчивается, при чем тут Время?

А вот вопрос: откуда у нас эти - пусть и невербальные - описания-то взялись?

Ну, откуда... Мама рассказала.

А маме кто рассказал?

Ну... Я понимаю, конечно, к чему ты клонишь...

Вот именно. Мы, как ни начнешь задумываться, везде и всюду находим лишь цепочки связанных терминов - или, пусть, понятий, определений, сигналов - да чего угодно - но всегда они ведут дальше, к чему-то другому; например, хорошо - маме бабушка рассказала, бабушке - ее бабушка, по цепочке добираемся до трилобитов, затем - до питательного бульона, из которого появилась жизнь, от бульона - к связям молекул, от молекул...

Ну, я не думаю, что понятие "души" в молекулах было записано.

Я тоже так не думаю, но там могли быть записаны составляющие составляющих его определения - это ведь довольно длинная цепь, в ней много всего. Кроме того, мы ведь рассматриваем все очень упрощенно, только чтобы хоть как-то представить, откровенно говоря, непредставимое - в действительности все гораздо сложнее и, как говорится, совсем не так, как на самом деле...

Ну, так дальше-то что?

А дальше мы упираемся в Сингулярность. Из которой вообще все вышло когда-то.

Ну вот и славно. Там, значит, все и содержалось изначально.

Постой-постой, это ты к чему?

Ну так это значит, что все цепочки определений заканчиваются в конечном счете Сингулярностью: "это есть то", а "то - есть Сингулярность".

Как это, как это? Это всякое сообщение в конечном счете бессмысленно, не означает ничего?

Выходит, так. Но что-то после чтения сегодняшних, например, газет это не кажется мне очень удивительным.

Постой-постой, ты меня не путай.

Я не путаю: что же делать, если у нас газеты такие.

Хм, конечно, та школа мысли, что Мироздание абсурдно и ничто в нем не имеет конечного смысла, весьма популярна, но если считать ее доказанной на физическом уровне, становится как-то не по себе...

Да и потом - Сингулярность: она ведь - вне нашего мира; породив его, она не стала его частью, она - как булавочное отверстие в театральном заднике: если было бы возможно заглянуть в него, мы увидели бы всю машинерию, тайно приводящую в движение декорации спектакля, который мы считаем Мирозданием.

Поэтому я и говорю, что Лента Времени - быть может - способна предложить здесь хотя бы компромисс. Не забывай, к тому же, что мы рассматривали сейчас только случай определений, а он хотя и важен гносеологически, для знания, отнюдь не исчерпывает проблему - назовем так: осмысленности.

Нет?

Нет. И нечего иронизировать.

Я не иронизирую.

Нет. Потому что, если вдуматься, набор определений одного через другое составляет в нашей внутренней модели мира, которую можно уподобить виртуальному компьютеру внутри нашего собственного, эээ... сознания... Ну да, так является в нем ничем иным, как данными - или, скажем: базой данных. Но ведь есть еще и процедуры их обработки, получения чего-то, основываясь на этих данных.

Алгоритмы, проще говоря.

Ну да. Алгоритм - вообще-то вещь довольно странная: его вполне можно записать, описать можно, дать ему определение, доказать. Но его определение, описание - будет снова некой информацией: "алгоритм есть..." - и так далее - то есть снова будет данными. А когда пытаешься осознать его сущность безотносительно такого описания - она ускользает: по крайней мере, у меня для нее не находится даже адекватного образа.

Но, вот же, в словаре, пожалуйста: "Алгоритм - это..." - Хм, да...

Вот именно. То есть мы прекрасно знаем, что такое алгоритм, имеем несколько разных определений, удобных в разных проблемных областях, умеем его анализировать, определять его сложность, проверять на правильность - все прекрасно; но сформулировать его онтологическую сущность - мы, выходит, не можем. Я вот даже внятно объяснить это не могу, кроме как привести аналогию: "рассказать, что собираешься сделать" и "сделать" - очень, как ты знаешь, разные вещи: кто рассказывает - не делает, кто делает - помалкивает.

Знаешь, это не очень удачный пример.

Не очень. Но другого просто сейчас в голову не приходит, я же и говорю - внятно объяснить не могу.

Ну, тогда все это полная белиберда, непонятно зачем. Зачем мы об этом говорим-то в таком случае?

Нет, не белиберда, не белиберда, я сам сначала думал, что белиберда, но потом понял, что - нет. И говорим мы об этом вот почему - ведь все наши знания в конечном счете служат выполнению нами (или кем-то еще) неких действий. Только такие знания, сведения, даже в обиходе, интуитивно, считаются имеющими некий смысл.

Нну... Пожалуй, что и так... Хотя...

И что - "хотя", вот что? Действия могут быть физическими, или нефизическими - пример: преобразование самих знаний; могут выполняться прямо, или опосредованно - другими, или с помощью неких инструментов; могут быть в каком-то смысле удачными или неудачными, вести к чему-то, или не вести ни к чему. Но так или иначе - именно с ними в нашей Вселенной мы сталкиваемся на каждом шагу.

Вот некий, гипотетический, объемлющий ее мир - или как там это назвать - судя по ответам на вопросы к докладу, может быть наполнен такими вот, в определенном смысле статическими, то есть не требующими никаких действий, знаниями, или, может, лучше назвать - законами. Что и является коренным его отличием от нашей, динамической Вселенной: сам Большой Взрыв, породивший ее - уже есть действие.

Ну, хорошо, хорошо, пусть так.

А если так, то получается - по крайней мере, в нашей Вселенной: нас, в конце концов, именно она интересует, нам в ней жить - так вот, получается, что смысл - есть то, что преобразует сведения в действия.

Сильно сказано, сам придумал?

Какая разница, может, и сам... При этом часть этих сведений - есть описание алгоритма такого преобразования, разумеется.

Ну да.

И нечего иронизировать.

Да не иронизирую я. Но только тогда во вполне осмысленной фразе "корова на лугу жует траву" - или как там было? - скажи на милость: в ней-то какое такое преобразование совершается, в какие действия?

Какие, какие... А действия могут быть и виртуальными - не забывай про нашу внутреннюю "виртуальную машину". В ней при восприятии нами этой фразы и появляется на время виртуальная корова, жующая виртуальную траву; а при восприятии фразы "МЕНЕ ТЕКЕЛ ФАРЕС" - ничего нигде не появляется, мы и считаем ее бессмысленной.

Ну там насчет "ничего нигде" - это, конечно, как сказать... Но в целом логично.

Разумеется, вполне осмысленными могут быть и сообщения другого рода - трансформирующие одни знания в другие: обобщающие, анализирующие. Но, если вдуматься, знаний они ведь не добавляют, лишь делают те, что есть, удобнее для последующего преобразования в действия опять-таки. То есть, все снова указывает, что это и является конечной целью любого сообщения, и его осмысленность - критерий, определяющий, пригодно оно для этого, или нет. Так вот: долгое время я не мог найти источника, базы для этого критерия в фундаменте Мироздания - ведь должен он где-то быть, должен же где-то существовать образец, шаблон, придя к которому по цепочке определений и подстановок, мы можем сказать - да, это сообщение осмысленно, по нему может быть выполнено некое действие, не нарушающее законов Природы.

Кажется, я понимаю...

Ну, да: ведь можно взглянуть на Время, на Ленту Времени, а еще лучше будет сказать - на пространство-время, как - в некотором смысле - на фундаментальный источник неких сообщений, или, если хочешь, одного, но очень длинного - во всю историю Вселенной, с момента ее появления. Оно-то и есть самый подходящий кандидат на то, чтобы быть таким образцом, нет?

И что, ты можешь представить себе, что там, где-то там сидит - я не знаю: Бог, например - и строчит нам это послание уже много миллиардов лет, не останавливаясь ни на мгновение? Каждой песчинке, каждому атому сочиняет, что ему в каждую пипосекунду делать? Воля твоя, это из области мифологии.

А вот представь, что все не так; что были в Сингулярности - при всей ее сингулярности - некие изначальные неоднородности - нам ведь ничего другого не остается, как смириться с предположением, что в ней изначально вообще все было как-то - возможно, очень мудрено - "свернуто", иначе откуда бы им впоследствии взяться? И теперь эти неоднородности естественным порядком расширения пространства-времени "выносятся" к нам в виде некого кода, который нам представляется связью причин и следствий. При этом совершенно не обязательно, чтобы в этих связях, этом коде и этих, в конечном (а вернее, начальном) счете, неоднородностях был какой-то специальный смысл - происхождение их может быть и совершенно "случайно". Но ведь они формируют наш мир с самого начала, включая его физические и даже математические законы - и в нем они получают естественный статус фундаментальных истин, аксиом.

А как же принцип: "мусор на входе - мусор на выходе"?

Так что считать "мусором". Для существ, рожденных на помойке, выросших на помойке, не видевших никогда и ничего, кроме помойки и даже не имеющих такой возможности - для них наш "мусор" - есть то, из чего состоит их жизнь и они сами. Вспомни бедного гипотетического Адама.

Хорошего же ты мнения...

Да нет, это не мнение же - просто ответ на вопрос. С другой стороны, и что тут такого: грязь, как известно - вещество в неподходящем для него месте - повидло в карбюраторе, разумеется, грязь, а в вазочке на чайном столе - это совсем не грязь, это повидло.

Ну, хорошо, допустим. Только зачем было объяснять все так длинно и путано?

Да уж, как получилось.

Странно это себе представлять... Это, получается, из каждой точки пространства идет "вещание" Послания нам из мира, который мы не можем себе даже вообразить, настолько он непохож на наш и чужд нам; да еще и не просто из каждой точки, а из каждой точки, получается, свое.

Да получается. Помнишь Лемовского Демона? "И нет демона превыше этого Демона, ибо он - Второго рода"?

Нет; напомни?

Ну, некий межпланетный пират грабил космические корабли, требуя не золота, а информации - был аддикт информационный, жаждал ее более всего на свете. И герои, попавшие к нему в плен, смастерили ему крошечного Демона, наподобие Демона Максвелла, только в отличие от этого - "Демона Первого рода", сортировавшего молекулы газа по их тепловой энергии и нарушавшего, таким образом, Второй закон термодинамики - Демон Второго рода неким образом интерпретировал их тепловые колебания и крошечным алмазным перышком выписывал на бесконечной бумажной ленте полученную таким образом информацию. После чего пленники смогли спокойно улететь - поскольку пират был затоплен потоком этой самой информации обо всем, что когда-либо происходило во Вселенной от ее сотворения, обо всем, что будет происходить в ней до скончания ее времен, а также что могло бы происходить, если бы для того были подходящие условия, и что происходить не могло ни при каких обстоятельствах и никогда.

Но как это возможно? Где тепловое движение и где информация?

Чисто теоретически вполне возможно. Ну, подобно известному парадоксу о том, что с помощью двух стержней из твердого металла можно записать целиком всю Британскую Энциклопедию.

Это как?

Да так. Текст Британской Энциклопедии можно представить в виде цифрового кода - всё, кстати, в современной обработке и хранении данных на этом основано; этот цифровой код можно представить, как последовательность, скажем для определенности, десятичных цифр - только очень длинную. Поставим перед этой последовательностью запятую, а перед запятой - ноль, и затем на точном (очень, конечно, точном, чрезвычайно, непредставимо) станке изготовим из твердого, как я уже сказал, металла два стержня: только один из них - на вот это самое число, которое получилось, длиннее другого. И готово дело.

В чем же оно готово?

Ну, впоследствии мы можем измерить разность длин этих стержней (только с огромной, непредставимой, конечно, точностью), записать ее, отбросить ноль и запятую и из получившегося кода восстановить исходный текст Британской Энциклопедии. Даже картинки так можно кодировать. Сложность только техническая - вот эта огромная точность изготовления и измерения.

Мда, и правда... Занятно.

Кроме того, отличие в длине стержней может быть сделано сколь угодно малым - это даже не слишком и дело-то усложнит; да если подумать, и сами стержни могут иметь сколь угодно малую длину. То есть информация - может быть записана как угодно, и даже самыми неожиданными способами - вот, например, с помощью двух микроскопических и при этом почти ничем не отличающихся стержней - поди, даже, и пойми, что в них что-то записано.

Так что, с этой точки зрения, в тепловых колебаниях может содержаться немыслимое количество информации - всего и дела, что для ее "прочтения" нужен Демон... Который так же невозможен, как и Демон Максвелла.

Но самое главное здесь состоит в том, что если бы мы и получили всю эту информацию, какова была бы ее ценность для нас? - Ноль. Поскольку информация ведь всегда нужна не просто какая-нибудь - или даже вся - а та, какая нужна. В этом и лукавство. Как я и говорил, сообщение осмысленно для нас только тогда, когда мы можем произвести на его основе какие-то действия, хотя бы виртуальные; ценно в данный момент, для решения данной задачи. Это еще одна особенность осмысленности - она не бывает абсолютной, только относительной. Хотя область применимости сведений может быть весьма широкой - она не может быть бесконечной. Впрочем, как и ничто в нашем мире...

* * *

Да, но послушай, лукавство там или нет, но это ведь, получается, каждый кубический сантиметр воздуха содержит, быть может, всю историю Вселенной, всю мудрость... Каждый лист, каждый камень может быть Посланием - а мы даже не узнаем об этом. Когда ученый бьется над загадкой Природы, ставя сложные и порой опасные эксперименты, тратя часы, дни и годы мучительных размышлений - разгадка всегда перед ним - вот она, протяни руку и возьми, прочитай, быть может, даже не нужен никакой шифр... Но сделать этого ученый не может - как искать ее среди моря других сведений обо всех мыслимых и немыслимых загадках всех возможных и невозможных миров, на всевозможных языках, существующих и несуществующих?.. Обидно же.

Наверно, обидно. Хотя дело, может быть, в том, что эта информация ему не адресована просто. Вернее, адресована не ему. Вернее она, может, никому не адресована. Как мелодия не существует без слушателя, так и письмо не существует без адресата, способного его прочесть.

Да ведь, бывает, читают и чужие письма, даже довольно часто.

Но это и не считается достойным делом, заметь. И при этом чтение чужих писем становится возможным только потому, что тот, кто их читает, в чем-то все же похож на адресата: владеет его речью, понимает его знаковую систему, находится в курсе вопросов, которые его интересуют. А если послание адресовано человеку - то микроб его понять не сможет, и даже не поймет, что это послание. Как, кстати, и наоборот.

Что - наоборот?

Человек тоже не заметит послания, адресованного микробу.

Что логично...

Ну да.

Послушай, но что же это получается - вот, скажем, картина - "Мона Лиза", или "Утро в сосновом бору": это что же, с исчезновением последнего человека они также исчезнут? Превратятся просто в измазанный красками холст?

Очевидно, да. Не только микроб или муравей, но даже и просто слепой человек воспринимает их именно так - Гомер не мог бы наслаждаться живописью, как это ни жестоко звучит. Теперь есть, наверно, способы, которыми можно было бы сообщить ему какое-то представление, как-то ввести зрительные образы в мозг, опираясь на встроенные механизмы последнего, но если этого не делать - именно так все и будет обстоять.

Так что мрачный образ тотальной гибели человечества можно не привлекать - если бы мы, с другой стороны, понятия не имели, скажем, об индейском узелковом письме, какая-нибудь легенда о Вицлипуцли была бы принята нами всего лишь за красиво связанную циновку - и наши искусствоведы даже нашли бы в ней особые художественные достоинства, изучали бы, какими изобразительными элементами и цветовыми сочетаниями отличаются разные школы их плетения, и как на них влияло географическое положение и уровень экономического развития района, в котором они были распространены, строили бы предположения, что автор хотел выразить тем или иным затейливым узором - словом, привычно несли бы ахинею вне всякой связи с действительностью.

А если мы забудем когда-нибудь нотную грамоту (а мы в последнее время все чаще что-то забываем) - какое-нибудь редкое и не записанное в другом виде произведение будет навсегда утеряно, никто и не вспомнит о его существовании. Не говоря уже о том, что для его восприятия существом, которое вообще не является человеком, ему понадобится не только умение ноты читать, и не только способность воспринимать колебания среды - к которым относится и звук. Нужна еще способность различать при этом высоту и длительность тонов, но, главное - нужно еще эмоционально реагировать на их последовательность так, как это делает человек.

Верно, меня в свое время очень интересовал вопрос: вот, неандерталец - вообще отличал бы мажор от минора? И главное - была бы у него эмоциональная связь мажора - с радостью, а минора - с грустью? Или даже не у него, а, скажем, у средневекового китайца, никогда в жизни не слышавшего греческой - не говоря уже о европейской - музыки?

Ну, такие исследования, вроде бы, проводились - но очень робко как-то, наподобие исследования влияния разных музыкальных жанров на пророщенную фасоль. Во всяком случае, внятного ответа на такой вопрос по ним дать нельзя.

Потому что здесь ведь могут действовать два совершенно разных механизма. Первый, когда определенные музыкальные сочетания активируют подсознательные, зашитые в самое ядро нервной системы процессы, которые на сознательном уровне отражаются в виде эмоций - веселых - условно, конечно - или грустных. Второй случай - когда эти же эмоции возникают в результате обучения: грубо говоря - ребенок слышит музыку в мажоре, и ему предлагают под нее потанцевать-попрыгать, а слышит минорную - и ему говорят: "Слышишь какая грустная песенка?" Постепенно он это запоминает и начинает так воспринимать всякую музыку.

И доказать, какой из этих механизмов действует - а в часто встречающемся случае, когда действуют оба, да еще вместе с десятком тех, что мы не учли - ответить, какой из них превалирует - никто пока, судя по всему, не может.

Но ведь тогда все эмоциональное богатство музыки, все ее содержание - мудрая высокая скорбь Lacrimosa, могучая радость и предвкушение великой битвы Валькирий, жуткое и ехидное, бесовское веселье троллей и спокойная отстраненность послеполуденного сна фавна - неужели все это существует только благодаря тому, что есть кому слушать? И что с ним просто договорились - что хорошо, что плохо? И объективно, материально, на самом деле - ничего, что составляет существо, смысл музыки, нет? Как, как это может быть?

Ну, как. Вот запишем мы этот свой разговор по старинке - на магнитофонную пленку, а потом возьмем, да и сожжем. И где тогда наш разговор? Слова, мысли, эмоции, выраженные в междометиях, в оговорках, в многозначительных или неуместных паузах - где, куда делись? Где их искать?

А как же "рукописи не горят"? Информация неуничтожима?

С точки зрения квантовой физики - неуничтожима. А вот попробуй тогда этот наш разговор восстановить - что-то я себе слабо представляю такую возможность.

Но вот сейчас - он же есть! Есть его смысл. Он ведь откуда-то берется, пусть мы тут половину на ходу сочиняем, но ведь берется откуда-то, не с пустого места же! Где-то он есть, он откуда-то должен был прийти, наполнить говоримые нами слова, сложить их во фразы, каждая из которых, предположительно, выражает какую-нибудь мысль - иногда даже не одну. Воля твоя, не могу представить, чтобы что-то рождалось из ничего. Ты ведь сам говорил, что нашел этот источник, Ленту эту.

Ну, не нашел - предположил, всего лишь... Но смысл - одно дело, а тут совсем другое: и я, в свою очередь, не могу представить, что это могло бы быть - ведь оно нематериально, по сути своей не выразимо никакими словами, знаками, это не есть даже информация - ведь если изображение улыбки Моны Лизы - есть информация, конечно, то наше понимание ее, как и понимание красоты вообще, музыкального содержания, не говоря уже об эмоциях, которое оно у нас вызывает - никакой информацией не представимо, ведь это все, скорее - ну, как бы назвать? - понятия, концепции, идеи... Только и остается снова считать, что - все непознаваемо, и все оттуда берется, от Начала Всего...

* * *

Так что же - получается, всё вот так зарегулировано с самого начала, детерминировано, расписано в Сингулярности от сотворения Ее до скончания времен?

Ну, тут приходится ответить банальным "и да, и нет". Да - поскольку чем-то ведь все определяется, у каждого следствия есть своя причина и по их цепи мы неизбежно придем к какому-то истоку, началу Всего. Нет - потому, что при всем том существуют события, никак между собою не коррелированные - это обосновано теоретически и доказано экспериментально: просто таковы их статистические параметры. Но этот факт совершенно не означает, что никакого детерминизма не существует вообще.

Но эксперименты по проверке неравенства Белла^[15], вроде бы и доказывают, что это представление неверно?

О, похвальная осведомленность.

Стараемся.

Нарушение неравенств Белла доказывает некорректность представления, что квантовые объекты обладают каким-то по нашим меркам заранее определенным набором параметров, которые существуют и проявляются независимо от других объектов, включая инструмент наблюдения и сам его факт. То есть эксперименты опровергают представление, что случайность нам только "кажется", поскольку мы чего-то не учитываем. Но - с другой стороны, в этих экспериментах корреляция событий оказывается как раз выше, чем должна быть в представлении о совершенно независимых случайностях. Поэтому экспериментальное нарушение неравенств Белла с философской точки зрения говорит скорее в пользу детерминизма. А поскольку все эти исследования только подтверждают верность квантовомеханических расчетов - о том же говорит квантовая механика. Только не о локальном детерминизме, а - мировом, Вселенском. Такой выходит странный парадокс...

То есть все предопределено от сотворения мира? Слушай, это как-то даже жутко... Это же получается - Бог всем всё расписал вообще заранее? Но какая же тогда может быть, скажем, свобода воли? Это, что ли, тоже - фикция, пенопласт?

Видишь ли - я ведь уже сказал: эта с позволения сказать "инструкция" совершенно не обязательно в каком бы то ни было отношении осмысленна - сама по себе, вне нашего мира она может быть и совершенно недетерминированной, случайной...

Послушай, но это же - проверяется. Ведь неслучайный процесс отличается от случайного тем, что мы, следя за ним некоторое время, научаемся его прогнозировать - пусть с большей или меньшей точностью, но тем не менее. Можно было бы понять, когда бы детерминированный процесс представлялся случайным - но не наоборот же. Случайность - если это истинная случайность - случайностью так и остается, и никакого детерминизма из нее не выведешь, и никакие наблюдения за ней не дадут возможность ее предсказывать. Так что, уж если даже квантовая теория обосновывает детерминизм, что-то остается одно: либо все расписано заранее, либо эта теория о Времени вообще неверна.

Ох, ну, я не знаю... Хорошая ведь теория, красивая...

Красивая, но что же делать, если в ней концы с концами не сходятся.

Концы с концами, говоришь?.. А ведь это мысль...

Что?

Ну, если представить, что все происходит так: зависимость следствия от причины в каждый момент, тот неуловимый момент, когда будущее становится настоящим, определяется, с одной стороны, "кодом", записанным на Ленте, а с другой - текущим состоянием самой этой точки пространства-времени... Как говорят, что при измерении импульса квантовый объект "переходит в состояние", определяющее импульс... Что, в общем-то мешает им взаимодействовать таким образом? Ничто не мешает - это, скорее, даже довольно естественно...

И что из того?

А то, что закон, по которому происходит их взаимодействие, мог быть выбран также совершенно случайно - но результат его применения будет уже некоторым образом детерминирован; важно только, чтобы этот закон не менялся - но ничто же не мешает тому, чтобы в этом, образно говоря, уравнении Мироздания были свободные члены. Существуют же физические константы - постоянная Планка, например, космологическая константа...

Пожалуй...

Да и, кстати, есть обоснованное мнение, что эти константы на самом деле все же менялись за время жизни Вселенной - только очень медленно, а может - редко. Но так или иначе, подобный взгляд на вещи позволяет понять, как из случайных неоднородностей изначальной Сингулярности - гипотетических, конечно - могут происходить совершенно детерминированные процессы в нашей Вселенной, наряду - что самое главное - с действительно случайными: то есть в полном соответствии с теорией и экспериментальной практикой.

Мне кажется, тебе просто хочется спасти свою теорию, она тебе нравится.

Так во-первых, эта теория - не моя, а во-вторых, она мне потому и нравится, что без революционных потрясений основ позволяет легко сложиться более-менее целостной картине мира - все факты очень естественно находят в ней свое место, как кусочки мозаики... Ну, может, конечно, не все, но многие.

Хорошо, в общем-то довольно логично, логично... Но ты ведь понимаешь, что в этом разговоре мы все равно не подтвердим ее верности, как положено; это дело сложное, может быть масса всяких "но".

Да понимаю - разумеется, понимаю. Мне это вот только сейчас в голову пришло, я толком и не продумывал все следствия.

Вот именно. А тут может быть много всяких... Да и вообще, нужно все это себе хоть как-то представить: вот "код" какой-то; по определенному закону комбинируется с текущим состоянием, производится некое действие, точка, таким образом, переходит в новое состояние... Затем все повторяется... Что-то ведь это все напоминает...

Послушай. Это же что - автомат?!.

Как - автомат? Какой?

Очень простой. Простейший - в сущности, проще некуда.

Постой-постой...

Элементарный автомат, каждое новое состояние которого является функцией текущего состояния и поступившего кода. И именно простота не дает ему зациклиться, "повиснуть": залог тому - независимость поступающего кода от его текущего состояния.

То есть однонаправленность времени.

Да.

Это же...

Да. Что? Нужно подумать... Может - учитывая, что точек пространства много - клеточный автомат, может быть... Но каждый переход в новое состояние воспринимается нами как "причинно-следственная связь", "ход времени" и все такое...

Да, да, что-то такое писали - "цифровая Вселенная"... "42"... "Четыре"...

"Магия чисел", нумерология!.. - всегда, всегда для нее находилось какое-нибудь "естественное" объяснение, но если взглянуть на дело таким образом... Это же и говорит в пользу ее фундаментальности...

Да-да-да, ответ на вопрос... Жизнь, Вселенная и Все Вообще... Я ведь говорил, что все это - мираж.

А мы тогда - кто?!.

(пауза)

* * *

И послушай, а как же Хаос? Не есть ли он - Смерть, разрушение и уничтожение всего, что ни есть, сущего? Ему-то находится какое-нибудь место в этом рассуждении, или ты хочешь сказать, его не существует?

Может, и находится. Ведь существует же, скажем, теория Хаоса: которая описывает, как, наоборот, совершенно строгими, детерминированными законами порождаются процессы, неотличимые от случайных.

Ну да, как "разворачиваются процессы", мы хорошо узнали - на собственной шкуре...

Так, может, и получается, что не только все возникло из первозданного Хаоса, но и продолжает возникать из него по сей день. Если принять гипотезу, которую я тебе только что изложил, то это обратная связь детерминирует изначальную случайность. Но при всем том Вселенная и ее законы, какими мы их знаем - именно игра случая. Просто так получилось: могло не получиться ничего, могло получиться что-то иное, но получилось то, что получилось - и совершенно случайно при этом получилось так, что теперь есть, кому все это изучать, обсуждать  - "антропный принцип" это называется.

Ну как же случайно - другого и быть не могло: в силу имманентного стремления к усложнению.

Ты, я вижу, осваиваешь мой научный канцелярит, поздравляю.

Стараемся... Так что либо не было бы ничего, либо пришло бы к тому же - в той или иной форме. Вернее, ничего бы не было, если бы стремление к усложнению не было имманентным свойством Мироздания... Вернее, оно и оказалось имманентным, поскольку вообще что-то существует... В общем, как-то так^[16].

Ну да. Сложная вещь.

Непростая штука.

Но возвращаясь к твоему вопросу - если ты, конечно, еще его помнишь - то, что мы запросто называем Хаосом - не столь простая и очевидная вещь.

Что довольно естественно.

Да. Например, даже не вполне понятно, что именно мы называем этим словом. В обыденном смысле "хаос" - это беспорядок, неразбериха. Хаос в античной мифологии это состояние мира до появления чего бы то ни было - то есть Предвечность, то самое Большое Ничто. Термодинамический хаос - это совсем не то же самое, что хаос в упомянутой мною теории его имени, и так далее. Правда, у всех его ипостасей - кроме последней - есть одно общее стремление: к абсолютному ли порядку, или к столь же абсолютному беспорядку - но к полному однообразию, стиранию - не мытьем, так катаньем - каких-либо неоднородностей. Что с нашей точки зрения одинаково означает - смерть.

Но в теории Хаоса...

Знаешь, мне кажется, это просто не очень удачное название.

[прим. перев.: далее часть записи неразборчива]

* * *

Странно это все... Изначально, казалось бы, все так просто было. Как же получилось, что все настолько усложнилось? Почему мир так невероятно, невообразимо сложен, что многие поколения мыслителей и ученых тратят годы жизни на то, чтобы его познать, а до сих пор познали лишь крохотную часть, и нет никакой надежды, что эта часть окажется когда-нибудь значительна - уже не говоря о том, чтобы стать целым. Почему, все произошло так, как произошло - как, по какой причине, какой отсюда следует вывод?...

Ничего себе вопрос. Ведь чтобы только подступиться к ответу на него, необходимо, как минимум, понимание, как вообще что-либо "происходит". Иначе говоря: как и почему причина влечет за собою следствие. Многие понятия, в том числе научные, в конечном счете базируются на концепции причинности - которая, меж тем, отнюдь не является чем-то самоочевидным. Не вполне даже просто сказать - что такое эта самая причинно-следственная связь, которую мы все время поминаем; понятие о ней за всю историю философии почти не осмыслено, и относящиеся к ней изыскания больше трактуют ее, так сказать, прикладные стороны - что есть "первопричина", что - "смысл", "цель" и так далее. Но при этом никто, кажется, не пытался даже задуматься о том, что она представляет сама по себе, ее природу, что это за связь такая - безотносительно того, что с чем она связывает конкретно.

И?

Действительно, этот вопрос сложен, поскольку для ответа на него - снова - отсутствует язык: он ведь сам по себе предполагает такую связь априори  - это все равно, что пытаться самого себя поднять за волосы. Приходится полагаться, скорее, на примеры, опять-таки.

Вот видишь.

Вижу, но я ведь не упрекаю философов прошлого в лентяйстве или небрежности. Это затруднение - фундаментально, здесь мы упираемся в границу нашего языка^[17], а значит, и нашей возможности познания. Однако полное отсутствие такого представления - хотя бы, на худой конец, в виде грубой аналогии - ставит крест на любых попытках построения сколь-либо фундаментальной картины Мироздания в целом: поскольку причинно-следственная связь является одним из главных его столпов, если не вообще главным. И хорошо еще, если не единственным.

Во как.

Да как-то так. Ведь само Мироздание является следствием некой причины и в то же время причиной для массы разнообразных следствий.

Уж это точно...

Но при этом эти связи нигде внятно не описаны. В физике только существуют определения и граничные условия возможности (или невозможности) такой связи - они, в свою очередь, выводятся из определения интервала в четырехмерном пространстве-времени^[18], которое, если обратишь внимание, упоминался и в докладе.

Кстати, я вот все время думаю - ведь интервал этот, как и само пространство Минковского - это же математическая абстракция, просто некая удобная форма записи и расчетов - но существует ли оно на самом деле? то есть - действительно ли "наше" пространство - является пространством Минковского? и насколько обосновано применение выводов, основанных на этой абстракции к нашему "реальному" миру?

Знаешь, она, абстракция эта, настолько хорошо описывает положение вещей в нашем реальном мире, что мысль об их глубокой, фундаментальной, опять-таки, связи, просто напрашивается. А как все это называется... Что имя? - звук пустой... В конце концов, возьмем, "расстояние" - так оно и в обычном, интуитивно воспринимаемом нами как данность, пространстве "реально" не существует - только в нашем воображении, как некая удобная нам абстракция.

Но ведь это и есть критикуемый тобою позитивизм?

Да, конечно. Я ведь говорил, что он часто позволяет выйти из положений, из которых иного выхода, возможно, и не существует. Пока, во всяком случае, приходится довольствоваться тем, что есть.

Хорошо, ну так и что там про физику?

Ну да, так вот - причинно-следственная связь между событиями возможна или невозможна в зависимости от, говоря коротко, характера и знака интервала между ними в четырехмерном пространстве. Вот и все, что может сказать физика. Но нас ведь интересует иное: что означает - "событие А являлось причиной события Б", или "событие Б было вызвано событием А". И здесь мы как раз и сталкиваемся с отсутствием в языке выразительных средств для этого: "вызвать" [следствие] - это такая априорно-атомарная, никак не определяемая операция.

И что же делать?

Ну, что... Пытаться анализировать примеры.

Но ведь ты сам говорил, что этим и занималась классическая философия на протяжении тысяч лет, разве не так?

Так, да. А что делать? Но можно пробовать рассматривать их под другим углом.

Ну, и?

Начнем с того, что если наш ребенок скажет нам, что чашка разбилась потому, что упала со стола - мы вряд ли удовлетворимся таким объяснением, верно?

Верно. Еще и по шее...

Ну по шее - не по шее, еще неизвестно - ведь чашку со стола могла и кошка смахнуть. Но сейчас обратим внимание на два обстоятельства. Первое: "объяснение" это - формально совершенно верно, падение со стола, несомненно, являлось причиной разбивания чашки. Второе: нас оно не удовлетворяет.

Совершенно.

Вопрос - почему?

Ну...

Вот именно: при попытке ответить на вопрос "почему" - возникает много всяких мыслей, верно?

Верно.

Прежде всего мы осознаем, что есть непосредственные причины, а есть - косвенные, то есть причины причин; и бывает, нас интересуют первые, а бывает - вторые: как с чашкой. Размышляя дальше, мы понимаем, что в реальности любые причинно-следственные связи представлены цепочками - у каждой причины находится своя причина, а каждое следствие, таким образом, оказывается причиной для других.

Но в этом, как ты знаешь, нет ничего нового.

Нет. Но я и не собираюсь открывать что-то новое, а лишь пытаюсь иначе взглянуть на уже известное. Размышляя еще далее, мы обнаруживаем, что эти цепочки можно распространять не только "вправо-влево" - с концов, но и внутри каждого звена: каждое из них не атомарно, но имеет внутри себя также целую цепь микро-следствий, вызванных микро-причинами. Например, разрушение чашки ведь не мгновенно, а представляет целый процесс, хотя и быстрый - в котором играет роль, скажем, наличие микродефектов в ее материале, которые также были вызваны своими причинами - ну, и так далее. Это, как бесконечный ряд вещественных чисел, в котором между любыми произвольно взятыми числами содержится также бесконечно много промежуточных. Иначе говоря, в масштабах макромира можно говорить уже только о непрерывных и в каком-то смысле бесконечных процессах - а не о цепочках.

Эта мысль также не кажется слишком оригинальной, но из нее можно сделать важный вывод: указание причин и следствий становится делом довольно произвольным, вопросом некого соглашения. Существующего, заметь, только между людьми - то есть в достаточной степени субъективного.

Возвращаясь к событиям, мы можем вспомнить, что у каждого элементарного события может быть и, как правило, бывает более одной причины - скажем, наличие и характер микродефектов были ведь предопределены производителем чашки - выбором рецептуры глины и режима обжига - что, получается, тоже является одной из причин ее разрушения, косвенной. А с другой стороны, любое событие может порождать и в большинстве случаев порождает более одного следствия. Таким образом, линейные причинно-следственные процессы столь тесно - и, главное: неразрывно - переплетаются, что начинают представляться уже, скорее, как некое единое и непрерывное Причинное поле (строго говоря - многомерное). Указание конкретной причинно-следственной связи в нем - вроде тропинки в поле пшеницы, или ржи - дело также совершенно субъективное. С большей или меньшей объективностью мы можем указать только один "край" Поля - текущий момент времени, а другим "краем" оно уходит...

В Сингулярность...

Совершенно верно. Где, в этом смысле, и находится Первопричина Всего. Ведь из нарисованной мною сейчас картины, наверно, ясно, что кроме Неё в "реальности" никаких причин - не существует: всё сущее является Её косвенным следствием - хотя и весьма отдаленным, надо сказать.

То есть...

Боюсь, да. В пресловутой "реальности" никаких "причин" и "следствий" вообще нет - это, кстати, помогает понять некоторые физические парадоксы - вернее, их попросту не возникает: если, конечно, принять такой взгляд на вещи.

Но во всяком случае получается, что следствия причин - это атрибутика нашего интуитивного восприятия мира - а значит, опять-таки, дело вполне субъективное. Ведь если задуматься - для нас-то эти материи связаны, скорее, с понятием ответственности за определенные последствия, и важны они для нас по той же причине. Когда мы грозно спрашиваем: "Почему разбилась чашка?", нас ведь интересует вопрос, кто будет отвечать за это: кошка или, все же, наш шалопай - а отнюдь не то, какие конкретные физические процессы привели к ее разрушению. Когда же нас интересует, что явилось причиной разрушения важной детали - которую мы сами и выточили - физика этого процесса, напротив, начинает нас очень интересовать, но наш интерес при этом имеет вполне практический смысл: нам снова нужно, в конечном счете, понять, что ответственно за поломку - чтобы, скажем, в следующий раз этого не допустить. Когда мы заботимся о последствиях принимаемого нами решения - мы думаем, не придется ли нам за них отвечать и, если придется, то как... Везде - ответственность; а уж на кого или на что она возлагается - вопрос соглашения: традиций, культуры и очень часто - случая.

Совершенно другой вопрос - собираемся мы по ней просто наказывать, или требовать что-то исправить: кстати, разумное наказание как раз и должно сводиться к принуждению а) возместить причиненный ущерб и б) больше так не делать. То есть тоже в неком смысле к исправлению последствий. Другое дело, что не всегда это оказывается возможным...

Но фактически из доклада следует что не [далее запись неразборчива до слов "хорошо, вот я"]

* * *

Хорошо, вот я пытаюсь себе представить все это: весь наш мир и мы сами, наша иллюзия, наш сон, в котором мы сами снимся кому-то высшему, случайный или предопределенный законами Хаоса... Что, все это порождено твоим Автоматом?

Ну, почему моим - если ответить на твой вопрос утвердительно, то он такой же мой, как и твой.

Хорошо, пусть. Пусть нашим Автоматом. Но он-то сам - реален?

Видишь, ли...

А, знаю: и да и нет - верно?

Ну, да - видишь ли, тут мы снова упираемся в ограниченность нашего языка, его изначальную непригодность для описания таких понятий: вероятно, всей историей его развития это просто не было предусмотрено - появление вот таких попыток объять необъятное...

Но значит, в каком-то смысле можно-таки считать его реально существующим?

В каком-то смысле, пожалуй - да. Только не спрашивай меня, как именно он устроен, какие там в нем детальки.

Ну, это и неважно. Я просто пытаюсь представить себе, что же - вот он, реально существует - где? В пустоте? Где вообще ничего нет - даже пространства? А вокруг него - что?! Убей - у меня это не получается.

Видишь ли, так этот Автомат не то чтобы где-нибудь помещался - как компьютер на полу в комнате, пусть даже пустой. Получается, скорее, что каждая элементарная точка нашего пространственно-временного континуума является таким Автоматом - если, опять-таки, принять гипотезу, вокруг которой мы все это городим. Или, возможно, лучше сказать - каждая точка нашего континуума является его элементарной ячейкой, "клеткой".

Да, ты что-то говорил про клеточный автомат. А что это, кстати, такое?

Ну, представь себе матрицу клеток, в которых могут быть записаны определенные значения. Таблицу, вроде как в "крестиках-ноликах". Значение в каждой клетке по определенным правилам зависит от значений в соседних. По этим правилам на каждом шаге - за каждый ход - определяется новое состояние каждой ячейки. Вот. Собственно, и все.

Так просто?

Да, довольно просто. Только нужно еще принять во внимание, что матрица может быть не только плоской таблицей, но и, скажем, кубической - и вообще иметь любое число измерений. И, соответственно, соседей у каждой клетки может быть сколько угодно - это определяется только правилами. И самих клеток в матрице может быть любое, сколь угодно огромное число. И состояний каждая клетка может принимать не два, как в "крестиках-ноликах", а сколько угодно...

Но, доказано, что уже самый простой клеточный автомат^[19] способен выполнить любое мыслимое вычисление, скажем, компьютерную программу.

И ты хочешь сказать, что вот я ткну пальцем в воздух, а там - какая-то "клетка"?

Да, именно.

Но там же ничего нет! Это что же - скажешь, и все пространство от Земли до Луны заполнено такими клетками? Там же - пустота, вакуум!

Во-первых, нельзя путать слова "вакуум" и "пустота". Вакуум всегда заполнен, например, полями: то есть вполне реальной материей. Но даже если мы изолируем кусок вакуума от всего внешнего мира, в нем все равно по квантовомеханическим причинам будут "возникать" частицы материи - только виртуальные. Во Вселенной нигде, наверно, нет пустоты, природа, как известно, ее не терпит.

А во-вторых, это даже и неважно.

Вот здорово...

Да. Потому что это лишь трудно, действительно - представить. Скажи: как мы представляем себе - пространство?

Ну, как - как ...

Вот именно. Как пространство. Можем еще воздуху в грудь набрать и этак руками развести - пространство, дескать. И это все, что мы можем: понятие это для нас - самоочевидное, аксиоматическое, семантически терминальное, через него многое определяется, а оно само - данность. Но ведь "в реальности" - это не так, оно имеет же какую-то природу.

И какую?

А мы уже об этом говорили.

Ну, прости забывчивых и глупых, что докучают тебе своей бестолковостью - но не будешь ли ты столь любезен напомнить?

Да что ты заводишься - я же вот просто и напоминаю. Ведь необходимо опираться на уже полученные сведения, чтобы усваивать новые - иначе вообще ни один разговор невозможен, придется каждый раз заново знакомиться, представляться, снова обсуждать то, о чем говорили пять минут назад...

Так ты напомнишь, о чем мы говорим?!

Да, прости, это я увлекся... Пришел, знаешь, в голову такой сюжет...

Ну?!.

Да - прости. Так вот. О чем я говорил?

О природе пространства.

Ну да, так вот: помнишь, мы говорили... - прости, прости... - что в математике "пространство" - это лишь набор параметров, больше ничего. И точка в пространстве - просто набор конкретных значений этих параметров. В том, что мы в быту понимаем под словом "пространство" - набор из трех координат: муха, например, сидит на столе - и мы можем сказать, где именно она сидит, указав ее координаты относительно, например, ближнего к нам левого нижнего угла комнаты.

А почему именно левого?

Вот. Это хороший вопрос. Можно еще указать ее координаты относительно угла стола, можно - от кончика моего носа, а можно - от центра Земли. Это лишь вопрос удобства: координаты мухи относительно центра Земли - не слишком удобная информация.

Да уж...

Иначе говоря, то, что мы понимаем под пространством - всегда локально, относительно, в известной мере от этого и название Теории Относительности.

Что-то снова стало непонятно, о чем мы говорим...

Да, это я снова отвлекся.

Да?!

Да, прости - несмотря на все это, существует ведь и общее пространство-время, как совокупность точек с самыми разнообразными координатами в нем - событий.

Ну да, это я помню...

Вот - но мы воспринимаем его в соответствии лишь с тем, как устроено наше зрение и обработка визуальных сигналов в мозгу. Это совершенно не значит, что оно в действительности таково, каким мы его воспринимаем. Наш цифровой Адам, если еще помнишь его, образованный лишь игрой электронов в кремниевых кристаллах, тоже способен воспринимать какое-то свое "пространство" - в данном случае по нашей прихоти - но это "пространство" - лишь точно такая же игра электронов. Если он видит в нем комнату - это ведь не значит, что мы выделили ему комнату в своей квартире. А она для него, тем не менее - совершенно реальна, он может в нее войти и жить в ней.

Но что из этого всего?

Там, где с точки зрения Адама - пустота, "на самом деле" - никакой пустоты нет, а есть точно такая же игра электронов, только немного другая.

Здорово сказано.

Да, я старался. То есть там - точно такая же клетка его цифрового мира, что и в любом другом "месте", например, внутри самого Адама, работающая по тем же законам, по тому же алгоритму, просто она находится в другом состоянии.

Вот ты к чему...

Ну да.

Хорошо, но все же: весь этот набор клеток, вся совокупность точек - не бесконечна же? Это и представить как-то трудно, и наука, вроде бы, учит нас, что - нет...

Нет, не бесконечна. Более того, к ней понятия, скажем, размера, объема - вообще за ее пределами неприменимы. Это как комната в созданном нами цифровом мире - в нем она имеет определенный объем, вне - об этом говорить бессмысленно: по крайней мере, к "нашему" пространству объем ее не имеет никакого отношения, в некотором смысле можно сказать, что он - ноль.

Слушай, а с этой нашей Сингулярностью - не та же ли история?!

Вот я тебе о чем и толкую. В некотором смысле - каждая точка нашего пространства-времени и есть - та самая Сингулярность. И, получается, нельзя сказать, что когда-то, до определенного момента, она была, а теперь ее нет, а есть порожденный ею мир. В каком-то смысле по сей день продолжается Большой Взрыв...

Так... Постой... Хорошо... Постой... Но это - в нашем мире. И тут уже точно получается, что должен быть какой-то... Объемлющий...

Предвечный. Ты ставишь вопрос, который выводит нас за границу познаваемого.

Да?

Да. Предвечность, по-видимому, непознаваема, по крайней мере, с научной точки зрения. Невозможно даже строить более или менее правдоподобные догадки - только лишь искать какие-то аналогии. И то - проверить их нам вряд ли суждено.

Но, тем не менее?

Тем не менее, можно представить, например, что "вокруг" не существует ничего. Вообще ничего - и наша Вселенная - единственное, что в этом "ничего" существует - ну, если ты в состоянии себе это представить. Я, например, не могу - в частности потому, что мы же говорим о пространстве-времени, а это означает, что был момент, когда ее не было, и тогда возникает законный вопрос - с какой стати она появилась. Даже виртуальные частицы рождаются в вакууме только потому, что существуют частицы вообще, что когда-то они вообще возникли. То есть, даже если возникновение Вселенной из ничего и оказалось возможным, никакие аналогии не помогут нам представить превращение нуля - пусть не в единицу, но хотя бы просто в отличную от него величину.

Далее, можно попытаться представить, что наша Вселенная в объемлющей "вселенной" такая же "клетка", как в ней самой - любая точка: о чем мы говорили. Тогда возникает соблазн продолжить эту вложенность, причем, в обе стороны. Но если ему поддаться - у нас появляются бесконечности, которые мы обоснованно не любим: опять-таки, никакие аналогии не позволяют человеческому разуму оперировать ими. Иначе говоря, такое предположение создает новую проблему, не решая, откровенно говоря, старой.

Так, можно представить какую-нибудь "бесконечномерность", где все вложено друг в друга: это означает, что мы близки к концу этой цепочки, и так же, как через любую точку нашего пространства к нам "перетекает" вселенная, объемлющая нас, мы в свою очередь "перетекаем" в трехмерное пространство без времени, то - в двумерное и одномерное. А дальше - дальше конец: только что тогда он собой представляет? - не говоря уже о том, что все идеи, включающие бесконечности, кажутся, опять-таки, сомнительными.

Если заведомо исключить такое бесконечное дробление и вложенность - мы возвращаемся к исходному вопросу, просто на новом уровне - что тогда вокруг этих стоящих бок о бок мультивселенных - или в чем они заключены.

Словом, тут, как видишь, возникает много не вполне ясных вопросов.

Например, каких еще?

Например, если Вселенная уникальна - как так, почему? если неуникальна - конечно или бесконечно число других? И в том и в другом случае - почему, что является причиной? Или в этом случае нельзя говорить о причинно-следственной связи и следует говорить "просто потому, что это так"?

Например, может ли что-либо "реально существующее" в каком бы то ни было смысле быть бесконечным? Может ли, с другой стороны, в каком бы то ни было смысле существовать Ничто?

И никуда от этих вопросов не деться, если, конечно, не выбрать самое простое объяснение - "вокруг" существует компьютер, на котором Господь Бог играет в игру, и наш мир начался в момент включения питания.

А почему нет?

Может, и да. Но только этому несколько мешает вопрос самосознания: определение того, что такое - "я".

Ты?

Нет, "я", даже не как философская категория - а как феномен Мироздания, определение его физической природы что ли.

* * *

 Как это?

Ее очень трудно хоть как-то ухватить, даже просто поставить вопрос мне никак не удается - многие годы, всю мою жизнь, с детства... Но попробую - может, впрочем, лишь дать иллюстрацию.

Итак: в нашем мысленном эксперименте - мы создаем некий цифровой мир и населяем его существами, обладающими сенсорами, памятью и внутренней моделью мира, включающей их самое. Как ты помнишь, этого достаточно, чтобы считать эти существа в той или иной степени разумными. Хоть это отнюдь не значит, что их разум будет сопоставим, например, с человеческим - наличие у них личности является лишь вопросом терминологии: при соблюдении вышеперечисленных условий всегда можно говорить о некой личности, как совокупности данных, хранимых в памяти, плюс алгоритмы обработки. Не забудь, конечно, что алгоритмы и сами-то хранятся - в виде данных. То есть личность - это всегда некие данные: портфель с документами - биография, справки, дневники, фотографии, распорядок дня, рецепты - взять стакан молока, довести до кипения, остудить...  записки - домашний адрес, не забыть выбросить мусор... Пока понятно?

Ну, в целом.

Отлично. При этом ход процесса обработки этих данных и еще потока данных от сенсоров - "глаз" там, "ушей", "периферийных нервов", порождающий, в свою очередь, какие-то другие, новые данные (а больше он ничего не умеет), и часть из них снова откладывающий для сохранения в памяти, будет в нашей модели представлять из себя - поток самосознания.

Как это? Почему?

Ну, подумай - поток, порождаемый этим процессом, можно представить себе, как некий "фильм", свой для каждого из наших подопытных существ, отдельно ему транслируемый, правда? Знаешь, спьяну, или во время болезни, или во сне - бывает ощущение, что видишь все, как в кино или по телевизору?

Да, но то - спьяну...

Хорошо, может, это и не самая удачная аналогия, да и, в конце концов, детали реализации здесь не столь важны - но ведь знакомо?

Ну, в общем-то, да.

Тогда - внимание, как говорится, вопрос: кто смотрит этот фильм?

Кто?

Так вот, ответ - если бы его можно было дать - и объяснял бы, что такое "я". Вот тебе, собственно, обещанная иллюстрация. Улавливаешь?

С трудом. Что-то такое... Неуловимое...

Вот-вот. И я говорю - дать ясный ответ на него кране затруднительно: можно лишь точно сказать, что это - не личность (что такое личность - см. выше), можно точно сказать, что это, скажем - не центральный процессор вычислительного устройства, на котором мы проводим наши опыты - он лишь поддерживает каждый процесс самосознания - снимающий и демонстрирующий этот фильм - но кому?..

Очень, честно должен признаться, похоже, что "я" лежит вообще вне поля научного познания, и во всяком случае - полностью вне нашей модели мира. Более того, является затруднительной и, по-видимому, также лежит вне возможностей научного познания даже сама интерпретация того вопроса, что я поставил выше - он, собственно, о чем?

И труднее всего, разумеется, интерпретация множественности и при этом независимости воспринимающих "я".

Что-то теперь уже и я совершенно ничего не воспринимаю.

Ну ведь этот "фильм" "смотрит" каждое из наших существ - при этом, каждое, как ты помнишь, свой. То есть смотрят, например, на один предмет, но видят его под своим углом зрения.

Ну и что?

Представь на месте одного из этих существ себя, а меня - на месте другого. Только нужно это очень ярко представить, вжиться в роль. Закрой глаза. Теперь: мое "я" для тебя существует реально?

Брр...

Единственный ответ, напрашивающийся при этом интуитивно, дает школа мысли, которая, как ты, вероятно, знаешь, называется солипсизм: нет, не существует. Единственным "Я" в этой Вселенной являешься ты, а все остальное - плод твоего воображения.

 Однако такой ответ, как ни странно, не может быть признан вполне удовлетворительным, поскольку противоречит условиям эксперимента: более одного независимого процесса самосознания. А так все остальные должны быть внутренними процессами модели мира одного главного.

И по применении этих рассуждений уже к нашему, "реальному" миру, оказывается не вполне ясным, почему же более, казалось бы, соответствующая его устройству модель, которая, к тому же, вполне практична - в действительности не реализуется?

Далее эта проблема может быть проиллюстрирована таким экспериментом: создадим точную копию твоей цифровой личности со своим набором сенсоров и всеми прочими прибамбасами. Очевидно, что через некоторое время после такого клонирования две ваши личности можно будет (если не знать об истории их появления) считать полностью независимыми. Однако, заметь, что при этом в первый момент после копирования они совершенно идентичны. Так появится ли отдельное "я" у второй копии автоматически? Если оно все же появится, но не в первый момент - тогда в какой? И как оценить в таком случае "критическую массу" разницы, необходимой для этого?

* * *

Хорошо. Все это, действительно, занятно, но как наличие самосознания опровергает идею "играющего Бога"?

А, ну да - но я бы сказал - делает ее не вполне правдоподобной. Вернее, не столько самосознание, сколько вот это, неуловимое "я". Проблема - в самом его, очевидном каждому, существовании. Ведь даже в наше безумное время немногие готовы отождествить с Богом себя, согласись. И это значит, что они все же существуют независимо. Что возвращает нас вновь к тому же вопросу - кто смотрит "кино".

Ну, может, это все равно Бог, только не сознающий себя? Знаешь, бывает ведь - амнезия. Очнулся - и не помнит, кто он, что он...

Дерзко.

Но это ведь только фантазия, мечта, дым...

Хорошо, понятно. Только все равно тут концы с концами не сходятся. Потому что это также означает, что и за персонажами компьютерной игры, в которую ты часто играешь - стоит Он же.

Ну, Он... Он - вездесущ...

Допустим. Но тогда все равно остается вопрос, что происходит при клонировании. Пусть даже клонируется личность - хорошо, это можно себе представить. Но что при этом также клонируется самосознание, идентичность, "я" - представить себе уже невозможно: что же - ты начинаешь видеть комнату, в которой тебя клонировали, с двух, что ли, разных точек зрения одновременно? А если принять твое допущение - так мы и Бога, получается, клонируем столь непринужденно? Он ведь все-таки един.

Но в трех же лицах...

Ну, это уже ты ерничаешь. Так можно, конечно, дорассуждаться до чего угодно, но представить себе это я все равно не могу, хоть убей.

В общем, да. Тайна сия...

...есть велика, это точно. Я ведь говорил - за пределами научного познания. Вот тебе, кстати, пример доступного - куда уж доступнее - но, по-видимому, непознаваемого. Поэтому тут только, как выразился наш знакомый г-н Н-кий - гуманитарно одаренных поэтов поприще.

* * *

Да. Так мы что-то далеко ушли от Предвечности.

Ну, если вернуться - можно представить стационарную однородную Вселенную, в которой нет времени - это логично, поскольку мы предполагаем, что некогда оно появилось вместе с пространством, а "до того" даже и его не было - вернее, его течения, хода.

Как это?

Ну, так. Таково, например, пространственное измерение: отсюда - и к дальнему углу комнаты. Оно ведь никуда не "течет", правда?

Вот и подобная Предвечность поистине статична, там ничто не меняется и не может измениться, поскольку ничто никуда не течет. В ней ничего не происходит, попросту говоря. Поэтому в ней безусловно невозможна - физически, да и философски невообразима - причинность, а значит, и жизнь - по крайней мере, в любой мыслимой нами форме.

Не знаю, приходилось ли тебе видеть старинный ленточный магнитофон? Но даже если не приходилось - неважно, попробуй представить: вот, движется в нем лента, на которой записана музыка; и музыка звучит, пока движется лента, и с ее движением - неумолимо приближается к своему финалу, завершению, молчанию. Но, если в желании остановить прекрасное мгновение музыки задержать ленту - исчезнет и музыка. Где она? Только что была - куда подевалась? Вот же она - вот: записана в виде по-разному намагниченных участков ленты, но - не звучит...

Такова - как бы сказал наш великий, но никогда реально не существовавший, соотечественник^[20] - изрядная картина жизни. Жизнь точно так же существует только в движении - чем и отличается от многих других видов материи - или как уж там это следует назвать... Неподвижность для нее - Смерть. Поэтому-то она и непредставима в той Предвечности, какую мы обсуждаем.

Не слишком, должно быть, веселое местечко.

Да уж. Первозданный Хаос...

Ладно, хорошо, пусть - времени там нет. Но тогда что же есть?

Ну, есть, вероятно, некое пространство - если в ней что-то присутствует, как-то должно же оно идентифицироваться, стало быть, адрес какой-нибудь обязано иметь. Совокупность этих адресов, если помнишь...

...И есть - пространство. Ну, допустим.

Да. И если опять-таки помнишь, в обсуждении теории г-на Н-кого проскальзывает мысль о том, что оно должно иметь не менее пяти измерений - то есть плюс одно дополнительное ко времени - для того, чтобы вместить нашу собственную Вселенную (может, она там, кстати, и не одна). Она там в таком случае будет похожа на лист растения гинкго - знаешь, такой расширяющийся от черенка.

А почему - лист?

Ну потому, что если взглянуть на Начало Всего - там размер нашей Вселенной близок к нулю, а дальше она расширяется со все возрастающей скоростью.

Но лист - плоский?

Правильно. По оси времени-то Вселенная, если помнишь, расширяется неизмеримо быстрее, чем по всем остальным. Вот и получается почти совсем плоский лист.

Интересная картина, если наша Вселенная там не одна. Этакое, трепещущее листьями древо Мироздания...

Вроде того.

А зачем пятое измерение?

Ну, в общем, дополнительное измерение - это разумное предположение: чтобы вместить наш четырехмерный континуум. Как они там, в обсуждении, говорят - выйти за пределы времени и обозреть его со стороны.

Хотя, если вдуматься, это и не обязательно.

Нет?

Нет. Ведь наше трехмерное пространство вмещает трехмерные же объекты - и ничего. Никаких проблем не возникает. Тут хитрость этого "обозрения" в том, что мы не способны воспринимать действительность во всей ее временной протяженности разом. Однако - возвращаясь к течению времени, к нашему движению в нем - нужно ведь заметить, что мы также и не воспринимаем текущий его "момент" - вообще. Вопреки тому, что привыкли об этом думать.

Нет?!

Нет. Просто потому, что протяженность "текущего момента" равна, строго говоря, нулю - как мы его можем воспринимать, скажи на милость? Это физически невозможно - все равно, что видеть предмет нулевого размера.

Хм...

Вот-вот. Поэтому мы всегда считаем "настоящим" только некоторый все же ненулевой отрезок времени: причем, как утверждают медики - разной длительности, в зависимости от ситуации, то есть попросту от нашего душевного состояния. А "текущий момент" для нас при этом - некая точка в пределах этого отрезка, то есть, как ты понимаешь, в неком ближайшем прошлом.

И что?

А то, что эта точка, как ты, наверно, теперь также понимаешь - воображаемая.

Так что же ты хочешь сказать: настоящее - существует только в воображении?!

Конечно. Помнишь: настоящего - не существует, оно неотделимо от будущего. Оно - математическая абстракция, как наименьшее положительное [вещественное] число, не равное нулю.

Хорошо, но какое это имеет отношение к размерности объемлющей нашу Вселенную Предвечности?!

Самое прямое.

Да?!

Да. Потому что и самое это течение времени, как мы его понимаем - быть может, феномен, рождаемый исключительно устройством нашего разума, предусмотренной в нем моделью мира, включающей нас самое? И так получилось в процессе эволюции, или просто - случайно? А тогда, чтобы увидеть мир во всей его временной протяженности, достаточно лишь иначе устроенного сознания.

Но как это возможно?

Ну, подумай. Если "настоящее" для нас - все же некий отрезок времени, зависящий от состояния, скажем так, нашего разума - представь себе: мы достигли такого состояния, что отрезок этот простерся вплоть до Начала Времен. Время для нас тогда бы остановилось.

И если бы такое произошло, это и значило бы - выйти за его пределы. Мы бы тогда видели всё на всем его протяжении: вот там - звезда зажглась, а здесь - уже погасла, там стена вдоль нашего пути - только строится, а здесь - уже закрыла от нас небо, здесь мы - взрослые, а там, вдали - еще дети, а еще дальше - нас вообще еще нет, и только наши родители тревожно ждут нашего появления...

Хорошо - естествоиспытатели галлюциногенных грибов после иногда рассказывали о чем-то подобном. Кто еще мог, конечно. Но все равно это не очень убеждает - здесь, знаешь ли, есть нюанс. Чтобы на самом деле видеть все от Начала Всего, помимо состояния такой дивной просветленности нужно было еще и родиться в этом Начале.

Это верно, конечно, но я ведь и не говорю именно про нас с тобой. Хотя...

Кто может сказать, когда родилось мое, или твое "я", которое смотрит это кино? И что оно такое на самом деле?..

(пауза)

* * *

 [часть записи утрачена; возобновляется со слов "с другой стороны"]

...с другой стороны, вся эта картина довольно умозрительна. Ну как, как все это можно проверить, чем доказать? Где - в самом-то деле - выкладки? Авторитетные источники? А если это просто еще один миф, ничем не лучше того, что ты уже приводил, ничем не лучше всех остальных, сочиненных на протяжении тысячелетий - этих "Великих Сил", этих "Четырех"... Все это было, было многократно описано, обсосано со всех сторон, давно приелось, превратилось в литературный штамп. Хорошо еще "Космические Вибрации" не упоминаются и "Тонкие Энергетические Уровни".

Знаешь, я сейчас подумал совершенно о другом. Все, что ты говоришь, верно, конечно, но ведь верно и то, что существует некая реальность, данная нам в ощущениях, да мы сами, наконец. Есть история, есть ее признанные факты. И один из таких фактов состоит в том, что вся эта история не была бы возможна без постоянного созидания. И вот все это - все это постоянное стремление к созиданию, постоянному усложнению созданного, эта непонятная, неопределимая, но непреодолимая сила, удерживающая все вместе, не дающая разлететься призрачным паром в бесконечном пространстве, но также и не дающая всему слипнуться в один большой бессмысленный ком, сила, которая пронизывает все, дает основу и жизнь всему - все это тебе ничего не напоминает?

Что напоминает?.. Всемирное тяготение?

(пауза)

Бога, что ли? Его могущество? Что?

(пауза)

Любовь?!..

(пауза)

Значит - это правда? Значит, она действительно есть, и есть на что нам уповать, жить ради чего?!

Но, послушай - "любовь"... То, что мы называем любовью, это же немного неприлично, довольно смешно и очень, очень приятно - только при чем тут Мироздание?!..

Все, что ты перечисляешь - лишь проявление, частный случай. Можно ведь предположить, что стремление к усложнению, даже в ущерб "выживаемости" - чем сложнее, скажем, организм, тем больше у него уязвимых мест - изначально присуще даже не материи, а Вселенной, в которой мы живем - во как.

Как?

Ну, если снова обратиться к "цифровой" ее модели - сейчас даже неважно: насколько она реальна - можно утверждать, что алгоритм, которым она движется, обязан предусматривать такое усложнение. Во-первых, мы его наблюдаем на всем доступном нам протяжении истории. Во-вторых, теория говорит, что альтернативой является деградация: постоянное упрощение до полной однородности...

Хаоса...

...В сущности, да. А в таком случае за почти четырнадцать миллиардов лет это бы стало весьма заметно. Не говоря уже о том, что в таком случае вообще становится непонятным, как что-то могло даже просто возникнуть.

То есть, получается, что это Любовь - первопричина всего?!

Да в известной степени - получается. Очень отдаленная, конечно. Но вот факт встречи твоих родителей, например - тоже сейчас событие весьма уже отдаленное, да и грандиозным его вчуже не назовешь - но к какому числу самых разнообразных последствий оно привело.

О, да...

Вот видишь. Другой вопрос, что та же теория говорит еще о третьей возможности - постоянной, что ли, пульсации.

А это как?

А это когда существующие формы бесконечно проходят один и тот же путь изменения, бесконечно повторяют сами себя. Можно предположить, что при определенном стечении обстоятельств возможен цикл - "усложнение, прогресс - упрощение, деградация" и обратно. Но даже если реализуется такой сценарий, все опять-таки указывает на то, что мы пока живем в первой его стадии.

Да? Но неприятно думать, что она может плавно перетечь во вторую...

Неприятно, конечно, но ведь это процесс в любом случае очень длительный. В любом случае, мы не доживем... Надеюсь.

(пауза)

Да и наша с тобой жизнь - подтверждает такое стремление. Если бы не оно - его бы и обсуждать было некому, согласись.

Наверно.

Жизнь получается неким его продолжением, развитием; жизнь - некое средство Любви в противостоянии Хаосу - "противостояние" это, разумеется, нравственно и эмоционально нейтрально. И Разум, вероятно - просто следующая в этом ступень развития...

Хотя вот для него - по крайней мере, для человеческого разума - оно становится трагичным. В какой-то момент он начинает сознавать, что жизнь так же существует только в движении к смерти, как и музыка - в движении к молчанию, тишине. То есть он начинает сознавать себя бойцом, поставленным умирать за дело Жизни и Любви - и даже уйти, бежать, дезертировать, бросить свою высоту, которую ему приказано защищать до последнего вздоха - означает для него также немедленную смерть. В общем, все как в жизни... И ему не остается ничего, кроме как признать дело, за которое он умирает - великим, самым важным, признать его абсолютную ценность - "Время не имеет значения, важна только Жизнь"...

Как это грустно...

Ну, это художественный образ, конечно, только - в отличие от многих других образов - он не сочинен, не притянут за уши - он выводится из законов Природы...

* * *

 Ты говоришь так, называешь их: Жизнь, Любовь - у тебя получается, они, что ли, одушевленные? Движутся сами собой? Имеют собственную волю? Это же ненаучно как-то.

Знаешь, что мне начинает казаться?..

Что?

Вот представим это: пяти-, или сколько там-, мерный, статичный - неподвижный с нашей, егозливой, точки зрения, мир: ничего не происходит и в принципе не может, все навсегда, бесконечность, вечность. Скука смертная, сама Смерть.

Ужас.

Тем не менее, в нем имеется некая пространственная структура, некие неоднородности, которые наша Вселенная, в нашем понимании - "всасывает" в себя, а в понимании Высших Сил... Ну, не знаю, как это назвать в их понимании.

Никак.

Хорошо. Эти неоднородности - неважно, как возникшие: намеренно сочиненные, или как-нибудь случайно существующие, или какие-нибудь еще...

А какие могут быть еще?..

Ну, не знаю - какие-нибудь. Я же говорю - неважно.

Хорошо.

Словом - неоднородности. Часть из них - "меняющихся" относительно быстро - определяет "случайность" уже в нашей Вселенной, в нашем понимании. А "статичная", или медленно меняющаяся часть - определяет в нашей Вселенной ее законы, физические константы и все такое, оказывается чем-то вроде совокупности алгоритмов, "программы". То есть - определяет, как, что и когда происходит, связывает причины со следствиями. Причем среди этих следствий - немаловажные, знаешь, вещи, как то: образование элементарных частиц, фундаментальных взаимодействий - полей, образование вообще материи - звезд, планет, зарождение жизни, появление разума...

Ну?

Теперь снова - внимание. Вопрос: каким из давно набивших оскомину ругательств можно обозвать тот самый мир, из которого пришли законы, породившие все это?

Бардак?

"Мир идей", балда. Во всяком случае, его относительно статичные неоднородности, определяющие наши законы природы - независимо, повторяю, от того: являются ли они "осмысленными", "разумными", или полностью бессмысленными в их "собственном" мире - в нашем проявляют себя как идеи. Как то, что является сутью алгоритмов, которую я, если ты помнишь, все никак не мог сформулировать.

Ты почему обзываешься?!

А, ну извини, пожалуйста, извини. Я в запале: для меня ведь это по-настоящему важный вопрос, над которым я размышлял многие годы. Ведь это означает, в частности, что мир идей все-таки первичен по отношению к нашему - признание этого простого факта позволяет развязать многие неувязки в нашем понимании мира.

А почему ты сказал - "ругательство"?

Да, видишь ли, это же чистой воды идеализм. И когда-то это было не просто ругательство, а прямое обвинение, за которое можно было весьма сильно пострадать. Собственно, и по сей день, если честно, на подобные взгляды у научного сообщества - аллергия.

Однако такой, если хочешь, ракурс во взгляде на мир показывает, что идеи - это нечто, существующее вполне объективно, хотя и неощутимо, и что в нашем мире - происходит их реализация.

То есть - воплощение...

Видимо, так.

Значит, наш мир для них - возможность воплощения... Вот почему он возник, зачем он нужен - он дает им жизнь...

Погоди, погоди. Это уже оккультизм какой-то?

Никакой не оккультизм - это же правда, неужели ты не видишь? В их вселенной, в этой неподвижной Предвечности жизнь невозможна в принципе - ты же сам говорил. Им было мало простого воплощения - они, как и все в природе, хотели жить! Любить, и сливаться в этой любви, и рождать, и совершенствоваться, и снова - жить! Неужели ты не понимаешь - из этого их стремления появился разум! Мы - то, что дает им жить...

То есть - субстрат.

Ну зачем так принижать...

Но это ведь также правда - если верно, что ты говоришь. И ведь, знаешь... Похоже, так и есть: идеи рождаются, растут, овладевая умами миллионов людей, претерпевая изменения, живут, порождают новые идеи, которые продолжают свою жизнь в то время, как старые отмирают. Этим наполнена история человечества, наука, литература, искусство. Одна философия чего стоит - кишат там, как в террариуме... Можно изучать их эволюцию, которая и происходит-то в полном соответствии с общими ее законами, нисколько не смущаясь тем, что те, последние - также ничто иное, как идеи. И разум - кому бы он ни принадлежал: нам или дельфинам - для них - просто материальная форма существования, а мы - как я уже сказал - субстрат. В этом ведь ничего обидного, или, тем более, оскорбительного - просто так получилось, мы этому сами обязаны жизнью. Ведь это означает, что наше появление было закономерным в развитии не просто Вселенной, а вообще всего вместе - в предвечном замысле Мироздания, или я уж даже и не знаю, как это назвать.

* * *

"...духи, находящиеся за Твердью, что вверху, есть Предвечные. И Предвечные духи непостижны смертному уму, но только они есть Сущие, а духи те, что под Твердью, и внутри Тверди, есть твари, только невидимые глазами и не имеющие никакого другого чувственного образа: они не Сущие и смертному уму постижны. Сущие суть Светы, и каждый тварный дух имеет себе хозяина из Предвечных Светов; и есть тварные духи добрые и злые; и добрые суть Ангелы, а злые суть Демоны.

А Предвечные есть Высшие и Низшие, и есть Средние между Низшими и Высшими, которых Ангелы и Демоны имеют себе хозяевами.

И есть един Предвечный дух, что царит даже и над Высшими и за это называется Всевышний".

"Всевышний Дух есть Отец всему. Он же являет собой старший и высший Свод Законов, полагающий причины для всех прочих, каких ни на есть, Сущих духов, что следует понимать так: дарует им основание быть Его Следствиями и просвещает их мудростию Своею для соделывания ими Действий, какое какому сообразуется.

Всякое Его просвещение в благости Отеческой различно сообщаемое тем, кои управляются Его Промыслом, само в себе просто, ибо и Свод, Им олицетворяемый, и Причины, его составляющие, наипроще всего, чего бы то ни было, основание, меж тем, для всего того полагая.

А поелику всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца Светов (Иак. I, 17), также - по слову Дионисия^[21], Святого наставника нашего - и всякое излияние просвещения, благодатно одождяемое на нас от Виновника своего, как единотворная сила, паки возвышая и делая нас простыми, возводит нас к соединению с привлекающим всех Отцем, и к Божественной простоте. Ибо все из Него и к Нему, по священному слову (Рим. XI, 36)".

"И посему среди всех простых Законов должно быть Едину Высшему и Един есть, который всем прочим глава и среди всех перед Всевышним первенствует. Тот закон также в основе своей весьма прост, проще некуда, но, однако же, требует от всего Простого при совокуплении производить Сложное, и требует от всего Целого быть сложнее Частей, его составляющих. А если бы того Закона в Своде не было, то в Начале Всего ничто из ничего не могло бы возникнуть, и не было бы ничего, что после стало от Начала Всего.

Имя тому закону, положенное в Предвечности: Любовь. И посему царит там Един Всевышний Дух Отец полновластно по Первому Закону Своему, и посему же святые отцы учат нас, что Он - есть Любовь.

А Действие, сообразное Высшей Любви, есть Добро, и здесь - мудрость".

"Все Сущие суть прямые и косвенные следствия Законов и, в согласии с Первым Законом, суть их Усложнения. И множество их существует не чьим-то намеренным попечением, а только лишь естеством Законов и в согласии с ними. Посему, все согласные Духи незримо парят в Предвечности. Однако же не все из них уполномочены свободно совершать свои Действия, а только те, Действия коих сообразны в настоящем времени с повелением Всевышнего относительно Бытия и положением дел под Твердью. А те, коих Действия с ними не сообразны и могли бы неосторожно нарушить замысел Всевышнего, ждут часа своего, когда станут сообразны, но дождутся они своего часа, или нет - есть секрет и великая тайна, может быть, даже до скончания всех времен. Однако множество их есть также залог требуемого Первым Законом Разнообразия и Изменчивости, и все новое в мире под Твердью возможно благодаря нему, и здесь также мудрость.

И среди Сущих духов есть такой, что не будучи в силах отменить Первый Закон, все же умаляет требуемые Им проявления Изменчивости и Движения, выставляя против них Однообразие и Покой. Имя этого есть Смерть, и Действие, соответственное ему в тварном мире под Твердью, есть Зло".

"А когда Сущие духи сходят под Твердь в тварный мир, они воплощаются в Действиях, которым предназначены, и тогда в нем возникают неживые Вещества и Силы, а из них - вещественные, видимые глазом, или имеющие иное чувственное воплощение Твари: живые, но неодушевленные. Но также духи, воплощаясь и совокупляясь между собою, рождают и невидимых глазом духовных тварей, которые поселяются в вещественных Тварях, придавая им одушевление, и это есть Жизнь духов.

И один из сильных Средних духов - есть дух Человеков, посему Человеки - также дают жизнь духу и дух Человеков весьма силен. В разуме человеческом вольготно жить ему и, в согласии с Первым Законом Любви совокупляясь с другими, рождать новых духов, иногда дотоле неведомых, но только управляемых множеством еще не воплощенных в Предвечности над Твердью".

"Так царство человеческое воплощает царство Предвечное и является для его обитателей поприщем".

"И здесь также мудрость".

* * *

А это у тебя откуда? Из музея стащил?

Из библиотеки, если честно. Да и не стащил - искал когда-то описание ангельской иерархии для другой книги, и вместе с работой Дионисия попалось... Ну, и...

В общем - взял?

Ну да... Да подумай, кому это в народной нашей библиотеке было нужно? Валялось бы годами, пока моль не съела.

А у тебя - моли нет...

Конечно. Да поначалу я и сам не поверил - что за ерунда? Подделка? Розыгрыш? А тут, видишь, как обернулось - все же соображали кой-чего предки наши, пусть путано, но сохранили частицу знания, которое только сейчас, может быть, становится понятным - что оно, к чему, и какая в нем мудрость.

Но, честно говоря, и правда - путано больно.

Да, собственно, говорится то же самое: человек есть одна из форм жизни идей. Кроме жизни, человечество дает идеям и возможность для комбинации - "совокупления". Эта возможность тем выше, чем выше степень коммуникаций между людьми, поэтому - обрати внимание - в истории человечества, при всех ее поворотах, коммуникации постоянно развивались - теперь, как ты знаешь, достигнув уровня, ранее немыслимого для других биологических видов, включая пчел и муравьев. Но, раз появилась жизнь и возможность комбинации, возникает эволюция. И мы, вся наша цивилизация представляет собой выражение идей - первичных или производных - возникших в результате эволюции. И предоставляет для них "поприще". Вот, вкратце, что говорится - почему я и вспомнил об этом манускрипте.

Словом, в том, что наш мир вообще и человеческие цивилизации, в частности, руководятся идеями - вроде никто и раньше не сомневался, но получается, что они и возникли-то исключительно их могуществом.

О да. Идея, овладевшая массами, есть сила.

И при этом надо всей нашей собственной жизнью - высится бесчисленное многообразие виртуальных, нереализованных идей в Предвечности, ждущих своего часа для воплощения и питающих нашу мысль, творчество - я не знаю - искусство, да и науку. Идеи - мысли пустоты; можно представить себе Предвечность, как высший разум, "сон" которого и порождает наш мир. Именно благодаря ним, заметь, в нем вообще возможно что-то новое, возможно развитие, эволюция - ну и все остальное, что мы считаем само собой разумеющимся.

Постой, но если человек, точнее, разум - это аналог жизни, значит, среди этих виртуальных идей может оказаться идея разумной жизни для них? Это что - какой-нибудь сверхразум, или сверхчеловек?!..

[запись прерывается]

* * *

[запись возобновляется со слов "ты с моей помощью"]

Ты - с моей помощью, конечно - нарисовал картину... В общем, вполне грандиозную, но право слово - очень странную, очень. Как-то мне снова кажется, все это идет вразрез с тем, что мы знаем с детства, изучаем в школе, читаем в книгах, видим каждый день. Неужели ты этому веришь? Неужели вообще кто-нибудь этому поверит? Тебе не кажется, что все это - плод досужих, ни на чем не основанных умствований? Ну ведь не может быть, чтобы хоть сколько-нибудь осмысленная концепция так противоречила всем человеческим представлениям, выстраданным - не побоюсь этого слова - на протяжении всей его многовековой истории. Ты же сам говорил: предки были не дураки, нельзя отвергать добытое ими знание?

Но ведь эта концепция его и не отвергает.

Нет?

Нет.

И где же в ней место для него?

Ну, можно пытаться найти в предлагаемой картине Мироздания место для многих вещей, из которых самыми важными являются Бог и свобода воли.

Вот как. Только пытаться?

Ну да, конечно. А ты хочешь прямо сразу всю истину в последней инстанции, и чтобы она не оставляла места ни для каких проблем? Смертным так не дано.

Ну хорошо, допустим. И что же?

Место и роль Бога можно искать, отталкиваясь от представления о нем в истории - как силы, породившей Мироздание и управляющей им, Бог есть Любовь, и прочее в том же роде.

Так, хорошо - можно искать, и что? Можно найти?

Да, Бог - есть Любовь.

Эта мысль, знаешь ли, не нова.

Да, но здесь она получает свое обоснование: ведь Бог - первопричина всего, иначе говоря - первопричина всего называется "Бог". Причина только тогда может так называться, когда она способна порождать следствия, а для того, чтобы какие бы то ни было следствия были вообще возможны, надобна некая, назовем так - сила, которая бы не давала им рассыпаться, исчезнуть в тот же момент, когда они появились, поддерживала их существование. Назовем эту силу "Любовь". Ни первое ни второе не имеют для нас никакого смысла друг без друга. "Бог" - есть "Любовь".

Ну, это чистой воды схоластика.

Возрази.

Это - схоластика.

А это - не возражение.

Но ведь у тебя получается, что Бог - это Компьютер!

Нет, не получается. "Компьютер" - если уж его так называть - это его, так сказать, инструмент. Который - такое же его творение, как и все остальное.

Но тогда Бог - Игрок? Геймер?!.

Нет. Он - как мы уже прочитали - Высшая идея, существующая в Предвечности, и в нашей вселенной он также получает свое воплощение. Так что Он не играет. Он так живет.

Главный вопрос всех религий, включая атеизм, на самом деле состоит ведь не в том, есть Он, или нет - это, знаешь ли, вопрос терминологии - а в том, существуют ли способы взаимодействия с Ним. Можно ли просить его о каких-нибудь, скажем прямо - благах и получить их в ответ. Вот и все, что нас интересует.

Ты считаешь человека настолько меркантильным?

Но ведь это правда. Все мы осознанно или неосознанно хотим для себя, или в той или иной мере близких нам людей, каких-то благ - при жизни, или после смерти. Ну, мы так устроены. Мы не можем существовать без этих благ - главным образом, без энергии. И поэтому получается также, что Бог - есть для нас их Податель. Больше просто некому. Поскольку он - Первопричина, всё - от Него. И еще, получается, что Он не где-то, а, действительно, внутри нас - коль скоро мы суть форма Его жизни, воплощение. Ну и так далее. Схоластика или не схоластика, но все находит обоснование и занимает свое место.

Ну, хорошо - это религия, опиум народа. Оставим, чтобы не разжигать. Но вот - наука?

А что - наука? Большая часть современных научных концепций - популярных, конечно - укладываются точно так же: я ведь тебе уже говорил. Так что вся эта созданная нашим знакомым г-ном Н-ким космогония - возможно, снова наводит разрушенный мост между естественной наукой и философией. Ну, или, по крайней мере, дает представление, как бы он мог выглядеть, если б возникло желание его построить. Поскольку с него открывался бы грандиозный вид на Мироздание.

Но в чем же тогда смысл и цель [Мироздания]?

Ты еще спроси, в чем смысл жизни.

Тоже, кстати, хороший вопрос. Может, объяснишь?

Нечего иронизировать.

Это ты иронизируешь, а не я.

А если не иронизируешь, то задумайся о том, что сравнение физических размеров человека и Вселенной показывает - человек в ней даже не микроб, даже не атом, не элементарная частица, а просто ничто. Какая может быть цель его собственного существования, какой отдельный от общего смысл?

Да ведь ты же сам говорил, что физические размеры - вещь субъективная?.. Что все это иллюзия, обман зрения?

Ну, говорил. Так и есть.

И как же тогда?

Все равно не могу представить, чтобы ничтожная пылинка могла какой-то личный смысл предложить Вселенной. Хотя собственное существование пылинке, конечно, не возбраняется наполнить каким-нибудь смыслом, какой уж ей ближе.

Но это ведь ужасно. Так думать - ужасно.

Помнишь, старый анекдот: Эйнштейн умер и, несмотря на то, что по происхождению был иудей, а по убеждениям - атеист, предстал перед Всевышним. И просит его: покажи мне, Господи, как же на самом деле устроена Жизнь, Вселенная и вообще. Господь берет мел и пишет сложное уравнение, во всю доску. "Господи, но вот же, здесь - ошибка!" - восклицает Эйнштейн. "Да знаю я", - досадливо отвечает ему Господь.

И что?

А то, что с ошибкой или без, но правая часть уравнения, как и положено, равна нулю. Цели у Мироздания в общем - нет. А предопределенная цель каждого члена этого уравнения - вносить свой вклад в сведение его к этому самому нулю - если хочешь, вот тебе и смысл жизни. И отсюда вытекает важное следствие: если пытаться смотреть на вещи слишком глобально, неизбежно обнаруживаешь отсутствие цели в их существовании.

Но я совсем не хочу делать целью своей жизни участие в обессмысливании Мироздания. Мне это совершенно не нравится.

Но что делать. Кому сейчас легко? Вот подумай: если бы у твоей жизни был какой-то предопределенный от Начала Времен и поэтому обязательный к исполнению смысл - о какой свободе воли можно было бы говорить?

(пауза)

Тут уж что-то одно - тут уж или свобода, или смысл. Потому и вольны мы свободно найти себе смысл по душе. Наполнить им жизнь - и в конце концов, быть воплощением Бога: это ль не смысл? - я не знаю - не цель? Чтобы жить долго и счастливо, в такой или обратной последовательности; а какой отсюда следует вывод - я уже не могу объяснить: не умею, не знаю, как...

Знаю, все это не слишком толково - мне часто об этом твердили, раньше, давно - что я многое делаю плохо; вот, наверно, и это плохо, неправильно вышло - где начало, а где конец, где середина, о чем это всё вообще...

* * *

Послушай...

Да, я снова отвлекся.

Послушай, но это же... Но как же все это было... Подумать только, с чего это все началось, случилось - ведь просто так, ни с чего, само собой, своим собственным произволением... И при этом совершенно направленно, специально, обдуманно, по заранее разработанному плану...

Но кем? Кем разработанному?! Кем и - зачем, отчего, по какой причине?! Какой - ну скажи - какой отсюда следует вывод?! Скажи... Скажи мне, пожалуйста... Скажи мне всё...

Ты спрашиваешь, будто все это я - будто я при этом присутствовал, лично, сам это видел, своими глазами, своими ушами слышал, сам планировал, сам все делал, сам убирал за собой... Будто все это сделал - я, все это сделал - я сам...

Конечно же, ты - так и есть, так я и думаю, все это сделал ты, ты наделал, ты натворил, своими собственными руками, все ты, все от тебя, все причины и следствия, всё - рук твоих дело, всё это есть - ты сам, отвечай теперь... рассказывай...

Но я не могу.

Вот так всегда.

Послушай, пора уже спать, скоро [утро?]

[запись прерывается]

Утро

Я вот это специально записал; чтобы не забыть. Впрочем, я-то еще ничего - еще что-то помню: по крайней мере, кое-что - а больше уже никто ничего не помнит, если не запишет специально. Мне кажется, это и началось - когда, чтобы не забыть, стали все записывать. Точно, впрочем, не помню, поскольку записать не успел, но мне так кажется: ведь то, что записано - к чему же помнить? уже не забудешь - то, что записано - и все стали всё забывать. Пока не прочитают, что записали - тогда вспоминают. Поэтому главное теперь - не забыть, что записали и где именно: вот это и оказалось самым сложным - много путаницы оказалось из-за этого - потому что если не помнишь, где что записано, то где же потом искать? Стали и это записывать, и почти все время стали на это тратить - записывать, чтобы не забыть, потом искать, где записали, потом снова записывать - где нашли. Искать стали подолгу - целыми днями, прямо с утра, а потом неделями и месяцами, но снова все растеряли, конечно. Словом, непросто людям стало жить - путаницы возникло очень много, никто ничего не мог понять, и всем пришлось носить все свое прямо с собой, иногда прямо целыми сумками, рюкзаками даже стали носить, чтобы вспомнить.

В общем, в конце концов как-то приспособились, но все равно очень, притом, неудобно: например, вышел кто-нибудь из дому, пошел куда-то, по делу - очень важному, может быть - по вопросу жизни и смерти - а по дороге и забыл, зачем пошел. Сел, стал искать, рыться в сумке своей - где записал? - час ищет, другой - и не находит. Тьфу, пропасть. Пока искал, рылся в записках своих - забыл, как домой вернуться. А домой ведь хочется: дело, по которому вышел, все равно исполнить невозможно, поскольку неизвестно - какое оно было. А если вышел в холодную зимнюю пору, да в сильный мороз? Холодно, бесприютно всё, куда идти, неизвестно - словом, нехорошо. Только хорошо, что много таких горемык всегда оказывалось одновременно - так что сбивались в стаи, согревали друг дружку как-то, чтобы вовсе не замерзнуть. И так - до весны. Весной, понятное дело, расходились, поскольку тепло. Но, опять - тоже неудобно: только встретились, познакомились - а после и забыли, с кем. Вроде, лицо знакомое, а как звать - неизвестно, записать забыли. Решили тогда хотя бы себе имена записывать - прямо на лбу, чтобы долго не искать - но снова оказалось непрактично - смывались эти надписи, и снова всё это приводило к неразберихе - попробуй там прочитать разводы какие-то - когда тот, у кого они на лбу, может, сам в морду тебе дать хочет - тоже не узнал, потому что.

Вот тогда и постановили выдумать какое-нибудь уж одно имя на всех, чтобы точно не забывать. Выдумали; но все равно забыли. Тогда всем рекомендовали его себе записать; все записали - и получилось немного лучше: так, встречаешь утром соседа - глянешь в записку, которая на такой случай где-нибудь поближе держится - и поздороваешься: "Здравствуй, - мол, - Николай" - "А, - отвечает сосед, - кого я вижу, Николай! Здравствуй!" И - разошлись, мирно.

Только с женщинами поначалу не очень хорошо получилось, потому что они зваться "Николаями", категорически отказались - потому что это ущемление их женских прав и дискриминация. На митинги даже выходили - хорошо, что каждый раз забывали - зачем. Ну, делать нечего - стали выдумывать женское имя; и выдумали - "Наталья". На ту же букву, чтобы все-таки проще было, и чтобы никому не обидно. Ну, женщины поворчали, но в конце концов согласились, надоело им попусту митинговать.

* * *

Разрешите представиться: меня зовут Николай - кажется. Нет - точно: я сейчас сверился с записями и даже для верности посмотрел в зеркало - точно, Николай. Николай, эээ... - Николаевич: будем знакомы, очень приятно, будем знакомы, эээ... видите ли, у меня тут так значится - чтобы не забыть, для памяти, черт бы ее подрал, ничего же не помню, все приходится записывать - помню только очень хорошо, что родился в какую-то уж очень суровую зимнюю пору - шел снег, падал большими хлопьями, а я смотрел на снег и думал: "Вот идет снег, первый снег остатка моей жизни". И вот - пожалуйста, так и значится: "Николай Николаевич".

То есть, да - здравствуйте! Теперь вы знаете мое имя, и - собственно говоря - я его знаю теперь тоже. И, как вы понимаете, ваше имя я теперь, некоторым образом, тоже знаю. Говоря собственно, я его и раньше знал, так что будем знакомы. Как поживаете? Спасибо, вот я поживаю неплохо, только, кажется, забыл представиться - минутку... вот: "...так-так-так, родился в 1962 г. прошлого, - а может быть, и нынешнего, - века, конкретно - 11-го ноль второго, в городе Николаеве, Николаевской, - естественно, - области". Все правильно, только не написано, что - зимой и что - снег шел, а так, кажется, всё. Дальше: "...такой-то области, русский" - вот это я не знаю, что означает, я наводил справки, но что это означает, все равно непонятно. Возможно, это какая-то специальная медицинская пометка, типа "высокий", или "низкий" - там не указано, какой конкретно; я когда в зеркало глянул, мне показалось, что - средний. Но тогда, в 1962 г. - не знаю уж, какого века - было, наверно, виднее, я не уверен. А может, это дефект развития какой-нибудь тогда сразу же обнаружили и - записали. Для памяти. Чтобы не забыть. Я, точно - иногда что-то плохо себя чувствую.

* * *

И это непременно нужно было записать - дефект. Сейчас с этим - с дефектами развития, я имею в виду - очень строго. Чуть какой появится - сразу же положено непременно искоренить. Потому что и так всего уже достаточно - вон, не помним ничего толком - а если еще какие дефекты разведутся - то и вовсе жизни не станет. Ее, собственно говоря, и так нет - и я вот ничего еще, еще помню кое-что: по крайней мере, хоть что-то - что она, жизнь, какая-никакая, а все-таки есть - раз уж есть, кому ее вспомнить; а другие совсем ничего не помнят, и думают, что ее нет. Нет, они не думают - это я неправильно сказал - они об этом не думают: им, в сущности все равно - есть она, или нет, от этого же ровным счетом ничего не меняется - для них. Да по большому счету и для меня тоже. Я ведь уже сказал - про дефект. Черт его знает - в чем он и заключается, но поскольку я иногда все-таки о нем вспоминаю, в мысли ко мне закрадывается некоторая тревога иногда: вот о нем же известно - ведь все же записано; а ну, как прочитают - не нарочно даже, а так просто - случайно - но прочитают, переполошатся, да начнут искоренять? Мне ведь неизвестно, что это может означать - а ну, как искоренение-то дефекта возможно только через искоренение меня - как его носителя? Ведь это может где-то быть прямо так и записано - не у меня, а где-нибудь: где возьмут, да и прочитают - случайно? Записано, скажем: "Неисправимый дефект. Носитель представляет большую опасность для общества. Подлежит немедленному искоренению". И всё. Может ведь так быть? Словом, очень тревожные мысли.

Я, когда они приходят - всегда стараюсь их поскорее забыть. Но только проблема в том, что именно они-то очень плохо забываются - тогда как что-нибудь другое забывается очень хорошо. А их, мысли эти, даже и записывать не нужно: закроешь глаза - и прямо на черном фоне под веками будто кто чертит, огненными буквами - "МНЕ ТЫКАЛ ПЕРЕЦ"! Кому тыкал, куда тыкал, неизвестно - но вдруг эта самая, где-то сделанная обо мне запись - означает, что я могу при определенных условиях начать как-нибудь кого-нибудь тыкать?! И вот еще - что это за "перец"? Не является ли это иносказанием каким? что в виде "перца" проявляются какие-нибудь мои, подавляемые в течение дня, эмоции? А я их даже не осознаю - но они гнездятся в глубине моего подсознания, копятся там до времени, а потом благодаря моему дефекту каак проявятся, да каак заставят меня выражать их всем в глаза! Например. А ведь может быть и что-то еще похуже, кто знает? Я ведь не знаю.

* * *

Ну, не будем об этом. Я вот помню - если вы не забыли, я еще помню кое-что - и помню вот, например, как невыносимо долго шел снег в день, когда я родился, и потом, позже: мне казалось, что он шел всегда, всю жизнь, да так, собственно, оно и было - для меня. Я смотрел на снег: как крупными белыми хлопьями, будто широкими мазками свинцовых белил, выкладывает он густые, плотные валики с той стороны оконного стекла, старательно отгораживая суровую красоту пославшей его ледяной пустыни - торжественно и горько синеющей в ранних зимних сумерках - охраняя ее от горячего и суетливого беспорядка странной человеческой жизни, начинающейся там, за аквариумным стеклом окна. Там - это в смысле - тут, где я лежал на руках у своей, тогда еще довольно молодой мамы, нефокусирующимся взглядом глядел на ее огромное, заслоняющее от меня половину потолка, лицо и думал: "Идет снег. Сейчас меня будут кормить, а потом я покакаю и усну. А потом проснусь, и меня снова покормят, я усну и еще раз покакаю. Меня вымоют и снова положат спать. А снег всё будет идти. И так - всю жизнь?!" Мне не давала покоя эта мысль, она очень тревожила меня, и я плакал, когда она меня посещала. Меня утешали - пытаясь снова накормить - но лишь добавляли к этой моей тревоге горечи. Я старался ее поскорее забыть, вытеснить куда-нибудь в подсознание, и теперь, когда я об этом вспоминаю, то иногда начинаю думать, что, может быть, это и привело к возникновению того самого дефекта, записанного у меня при рождении? Или это он был именно врожденным, а мысли, посещавшие меня тогда, производились его действием? Быть может, это из-за него мне становилось так горько тогда, что в конце концов я твердо решил непременно что-то с этим сделать, как-то протестовать против этого, поднять мятеж, может быть?

* * *

И еще помню - как гораздо погодя, после, бегали за мной по всей школе - бедные преподаватели мои, уборщицы и даже ученики старших классов, а я прятался от них и плевался в каждого, кто неосторожно зазевался, ядовитой своей слюной при любой возможности, неожиданно, из-за угла. Это было потому, что я не хотел ходить в школу, несмотря на то, что ее посещение считалось необходимым для моего развития - я очень не хотел ее посещать, все мне было в ней противно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Я послушно сидел на уроках, не смея даже попроситься выйти, я выполнял все эти их дурацкие домашние задания, я, сдерживая тошноту, жрал какие-то их творожные сырки, и однажды меня вырвало этим творожным сырком прямо на парту, и дальше я уже не помню, что было - вроде я вытирал с парты свою блевотину, а может и нет. Думаю, вытирал - поскольку для всех остальных она наверняка была ядовита. Я ненавидел все без исключения школьные порядки, которым беспрекословно подчинялся, и даже считал их правильными. Но в какой-то момент я больше уже не смог терпеть всю их бессмысленную мудоту, и поднял среди себя мятеж, и метался сам собою по лестницам и коридорам школы, и метал в кого попало мокрые грязные тряпки, которыми они стыдливо стирали с доски глупости, которые сами же там и писали, и они гнались за мною по всем этажам, но так и не смогли меня поймать - потому что я выпрыгнул в конце концов из окна четвертого этажа и растворился сизой неуклюжею птицей в прозрачном послеполуденном небе, оставив их внизу, в недоумении, с отвислыми ртами, похожими на кошёлки нищих, которые те выставляют на церковной паперти в день Светлого Воскресенья. Хорошо - думаю я теперь сам себе - что они не смогли тогда поймать меня: иначе я бы сейчас не смог ничего написать, что я сейчас пишу, а только строчил и строчил бы какие-то лозунги в из газетах, журналах и популярных брошюрах, впрочем, это теперь уже совершенно неважно.

* * *

Потому что вместо этого я, помню, пошел работать на завод, хорошо помню, как пошел - в чисто поле, преодолевая лесополосу, пробирался по буферам товарных составов, ныряя в водяной коллектор, шел в нем, нащупывая дно, по грудь в покрытой веселой зеленой ряскою воде, выползая оттуда к сторожевым вышкам со внимательными автоматчиками, пробирался мимо них через ржавую металлическую вертушку, стараясь, чтобы она меня не задела - и каждый день вот так ходил, туда и обратно, но такая уж у меня была работа, я был молодой, веселый и не жаловался, а напротив, был полон больших и интересных планов на последующую свою жизнь.

И поэтому кем только я не работал после: и слесарем-металлистом, и сантехником-исследователем, а уж на каких удивительных и ужасных станках и инструментах и с какой целью - то мне согласно форме допуска было рассказывать строго-настрого запрещено. Вот я и не рассказываю.

* * *

Но, между прочим, я помню не только эти скучные биографические подробности. Со мной в жизни - благодаря моим планам, а может быть, и вопреки ним - всякого случалось много, она у меня незаметно становилась все интереснее и интереснее, и со мной в ней стали происходить всякие события, интересные не только мне одному, но уже и другим: и тогда хотелось уже, чтобы стало не так интересно, но было, наверно, поздно что-то менять, и все осталось, как есть.

Так что я помню, например, еще, как из дому вышел - утром, после ночи, когда другие какие-то люди подняли свой уже собственный мятеж в городе, где мы тогда жили - независимо от меня, много лет спустя после того, как я родился в нем, и учился в этой своей мерзкой школе. И вот до сих пор не знаю - может быть, это я как-нибудь совершенно случайно вдохновил их своим примером? А может быть, и нет - даже скорее всего, что нет, поскольку это всё были совершенно незнакомые мне люди, с чего бы им брать пример именно с меня. Не знаю, возможно, их тоже рвало в школе, где они учились, или какие-нибудь сходные обстоятельства вынудили их к этому. Может быть, их тонкие, чувствительные души не вынесли, что за окном все время, непрерывно, идет снег, или они были жестоко травмированы тем, как с ними обращались их родители, педагогический состав, или ученики выпускных классов школ, в которых они совершенно независимо от меня обучались - не имею об этом ни малейшего представления, как, впрочем, и ни о чем другом. Но вот, они долго терпели, готовились, собирали тряпки и копили ядовитую слюну, поджидая, когда солнечным осенним утром я выйду из дому по делам, чтобы к этому времени как следует развернуть свой мятеж, кричать в мегафоны, ездить туда и сюда на тяжелых пыльных грузовиках, стрелять, бить стекла и вообще всячески показывать, как с ними плохо обращались, или, может быть, что-нибудь другое показывать - я не знаю. Я почти всю ночь смотрел, как они мятутся - там и сям - на освещенных безжизненным ртутным светом улицах, и меня одолевали двойственные мысли - с одной стороны (думаю, что левой) я очень им сочувствовал, поскольку сам на себе испытал, каково это - подвергаться гонениям, пусть даже и в школе; с другой стороны (наоборот, правой) - я совершенно не понимал, что они хотят сказать, или чего они намерены добиться: вернее будет сказать - изо всех сил старался этого не понимать, и в некоторой степени мне это удавалось. Таким образом, два моих мозговых полушария жили той ночью своей параллельной жизнью каждое, временами вежливо, с достоинством, но совершенно непримиримо споря друг с дружкой, и я очень устал тогда от этого, очень устал. И уснул в конце концов.

А утром из дому вышел - нужно мне было идти в ближайший магазин, чтобы купить чего-то съестного, для себя и для своей семьи, чего-нибудь принести ей вкусного, или какого уж нибудь еще, что попадется мне в моем, по идее, родном городе. И было солнечным и теплым это чудесное осеннее утро; в синем-синем небе, какое бывает только осенью - или во сне - роились вертолеты: они летали туда и сюда, гулко жужжа, как стая мух; их было очень много - десятки, а, может, сотни - даже тысячи - во всяком случае, пять, или шесть я видел точно; они летали туда и сюда. Я в те времена никогда еще не видел вертолетов, тем более - над своей улицей, выходя солнечным утром в магазин - но сразу догадался, что это именно они, по их виду. Я сначала думал, что теплое осеннее солнце сделается сейчас мрачно как власяница, и небо скроется, свившись как свиток, и всякая гора и остров двинутся с мест своих - а что до моих мозгов, утомленных ночными спорами (пусть вежливыми), так и подавно. Но тут же услышал, как совсем недалеко слышна артиллерийская пальба, и успокоился, и понял, что все в порядке, и ничего этого не будет.

Потому что стреляли там, где я не раз проходил, гуляя с девушкой, когда-то давно, когда был совсем молодой; мы очень любили там гулять: я теперь думаю - наверно, оттого, что в те времена там не проводили танковых атак и не стреляли из пушек.

А теперь многим пришлось гулять там и при стрельбе - что же поделаешь, раз нужно проводить атаку? - нужно ведь как-то мириться с этим, потесниться, дать друг другу место; ну и вот - все гуляли, смотрели, приобретали опыт артподготовки, мотали себе на ус: мало ли, вдруг как-нибудь пригодится в домашней жизни.

И вот, неподалеку от меня люди тоже шли кто куда: на работу, и по всяким прочим делам. Я, например, шел себе в знакомый магазин; и по дороге мне невзначай попадались очень высокие и совершенно чернокожие женщины, с ног до головы завернутые в яркие, хотя и немного обтрепанные покрывала - я не знаю точно, как именно они называются на языке их племени. Женщины несли на головах всякий свой домашний скарб, кувшины - возможно, с пальмовым маслом, я точно тоже не знаю, мне было, в общем-то, некогда отвлекаться и заглядывать в них, поскольку я шел за пропитанием для себя и своей семьи и, хотя все тщательно записал, немного боялся забыть, зачем и куда отправился.

Чернокожие женщины, очень стройные и красивые со своим скарбом на головах, очень, к тому же, красиво освещенные осенним утренним солнцем, молча, не обращая на пальбу, к которой они привыкли в своем племени, внимания, шли к своему стойбищу, разбитому в скверике неподалеку, где я очень тоже любил гулять, но в детстве и с бабушкой. Он был древний, этот скверик перед большим и тоже древним зданием с каланчой, он был там, наверно, сотни лет, или даже тысячи, и, наверно, поэтому чернокожие люди - среди которых обитали чернокожие женщины с чернокожими детьми - расставили там свои шатры, готовили там себе какую-то подозрительную пищу, о происхождении которой у меня не было и нет никаких догадок, и, вообще, жили там как-то потихоньку, ни на что не обращая особенного внимания и никому особенно не мешая. Позже, ближе к зиме, в один прекрасный день я их там больше не увидел: от стойбища остались лишь кое-где вбитые колья и валяющиеся на земле мокрые бумаги какие-то, среди которых бродили собаки - также, быть может, чернокожие: я не знаю - они все были покрыты шерстью с ног до головы и передвигались на четвереньках. Видимо, оставившее их племя было племенем кочевников, и когда перестали палить, оно отправилось караваном куда-то вдаль, решив, что более ничего интересного в городе, в котором они ненадолго остановились, происходить не будет.

Вот какую историю я еще помню, только забыл, чем она заканчивалась. Кажется, все, кто поднял тот неожиданный мятеж, выпорхнули вдруг из окон, когда по ним стали стрелять из пушки, и растворились в послеполуденном солнечном небе, осев после огромными стаями сизых голубей на крышах домов и дорожках скверов - вот почему их так много там до сих пор. А дошел ли я тогда до магазина или нет, я, к сожалению, точно сказать не могу.

* * *

Но, собственно говоря, вот к чему весь этот мой долгий рассказ: чтобы теперь можно было объяснить, кто я такой. То есть, я, конечно, уже представился, если только ничего не перепутал, а теперь - чтобы объяснить, кто я такой в смысле моего нынешнего занятия в жизни: говоря собственно, я - рассказчик. Точнее - профессиональный исполнитель устных рассказов.

Поскольку что-то еще помню. Это оказалось очень кстати, когда вокруг никто ничего не помнит. И получилось это у меня следующим образом (я специально это записал, не все же полагаться только на память).

Много чем я в жизни своей занимался: был ребенком, потом школьником, после школы пошел рабочим на производство и на совершенно секретных сложных станках что-то там такое производил, неважно сейчас, что; позже работал водителем автобуса - был такой самодвижущийся экипаж, предположительно, для перевозки людей, и я его водил - туда и сюда; ну и еще - был пиратом, грузчиком в аэропорту, продавал в аптеках полезные и бесполезные лекарства, преподавал на курсах вязания крючком, вел экономический раздел в газете, пытался баллотироваться в законодательное собрание г. Николаева (другого - не того, в котором я родился), но не набрал нужного количества голосов - что и неудивительно, поскольку никто в г. Николаеве меня тогда не знал. И в общем, как-то у меня все это не получалось, не был я доволен своим местом в этой жизни, да и перебиваться с хлеба на воду в нередкие времена, когда вовсе никакого места у меня не было, стало мне утомительно.

Я дошел уже до того, что пробовал поступить актером в театр - сразу после неудачи на выборах: я вообразил, что, может быть, так меня лучше узнают в г. Николаеве, и я попробую выставить свою кандидатуру в следующий раз; однако наутро выборы в г. Николаеве отменили совсем, заменив их народными увеселениями с песнями, плясками и пальбой из пушек. Я, помню, совершенно не огорчился этому, а, наоборот, подумал, что очень хорошо сделал, решив поступить именно в театр: поскольку при случае это очень поможет мне участвовать в организуемых для народа праздниках - люди, увидев меня на сцене, будут рады узнать меня также и на этих новых, несомненно полезных, мероприятиях - тем более, что имя мое будет записано в программке. Однако в театр меня не взяли, сказав, что у меня отсутствуют необходимые данные. Я было спросил, какие же данные, по их мнению, необходимы, однако они уже забыли про меня, обращаясь к кому-то следующему. Я понял, что меня никак не вспомнят, поскольку мы разговаривали уже больше пяти минут назад, а из списка, куда я был записан, меня успели вычеркнуть; и мне пришлось уйти из театра.

Я ехал тогда, после театра, домой, в поезде, смотрел в окно и думал о том, как бестолково у меня все складывается в жизни. Ехать было недолго - всего пять минут - но за это время успело стемнеть, снова пошел снег, мокрый и противный, и я немножко порадовался, что еду в теплом и сухом поезде, а не иду домой пешком, хотя идти-то было, откровенно говоря, всего минут пять, если не торопиться. Торопиться мне было незачем - все равно дома меня не ждало ничего особенно нового, кроме грязной посуды, которую я не успел помыть, когда накануне уходил пробоваться актером в театр. Я ехал, смотрел в темное окно, хотя ничего там, кроме мокрого снега, не видел, и даже, кажется, задремал.

Мне, кажется, даже снилось, что я еду в вагоне поезда, прислонившись лбом к стеклу, за которым снег крупными мокрыми хлопьями изо всех сил старается отгородить вечернюю, погруженную в непроглядную тьму ледяную пустыню, сохранить ее строгую, горькую наготу, раскинувшуюся на многие мили вокруг пересекающего ее по диаметру пассажирского состава, спасти от разрушительного действия жаркой и душной жизни, которой он нафарширован, как связка гигантских зеленых сосисок. Я видел себя, сидящего прислонившись лбом к холодному и дрожащему на ходу оконному стеклу, в одной из этих сосисок, вовсю фаршируя ее своей собственной бестолковой жизнью. Мне снилось, что на одном из особенно тряских участков пути мой лоб все же разбивает стекло, которое брызгает во все стороны мелкой хрустящей, как монпансье, крошкой осколков, а я свободно и радостно вылетаю в образовавшуюся, веющую холодным ветром дыру, и сизой птицею скрываюсь в темном полуночном небе.

 Как раз в этот момент я почувствовал, что, действительно, больно ударился лбом - оттого, что меня довольно бесцеремонно трясет за плечо какая-то женщина в форме - как мне почудилось - железнодорожных войск. Оказалось, что разбудившая меня женщина проверяет, все ли пассажиры этого поезда купили билеты, чтобы иметь право на нем ехать. А я вспомнил, что именно и забыл купить билет: я был слишком развлечен мыслями о том, как меня не приняли в театр актером, и просто - забыл.

И я, чтобы оправдаться в этом, действительно некрасивом поступке, стал рассказывать ей свой сон: как я вылетел, размахивая крыльями, к чертовой матери из этого самого окна, возле которого сидел - я даже показал ей это окно, а потом рассказал, как пытался поступить в театр, и как у меня ничего из этого не вышло; увлекшись, я рассказал еще, что когда-то давно уже вылетал из окна - еще в школе - и что вследствие этого у меня был уже некоторый опыт в деле воздухоплавания; а потом - заодно - рассказал уж и как за мной гонялись по школе, и почему гонялись, и хотел еще что-то рассказать...

...но тут заметил, что она - в смысле: женщина в форме - довольно давно уже сидит рядом со мной и, очевидно, забыв, что ей нужно проверять билеты у остальных пассажиров поезда, в котором мы с ней ехали, молча и внимательно меня слушает. Тогда я несколько осмелел, обернулся и увидел, что другие пассажиры тоже постепенно собираются вокруг меня и что, в сущности, слушают меня уже все, кто есть в вагоне.

И я стал рассказывать им - дальше, что помнил; я читал им стихи - какие помнил, наизусть, совершенно безо всяких записей, рассказывал сказки, какие сам читал в детстве - и они удивленно и восхищенно смотрели на меня, и мне это было тоже несколько удивительно, но приятно. Правда, стоило кому-нибудь из них отвлечься, отвернуться - и он сразу же забывал, зачем подошел ко мне - и уходил; но затем, слыша звук моего голоса - возвращался и снова начинал слушать, и так по нескольку раз за все время нашей поездки.

Словом, те пять минут, что мы ехали, пробежали совершенно незаметно.

* * *

А потом женщина в форме, так и не проверив билеты ни у кого более, вышла вместе со мною, и со мною вместе пошла ко мне домой, и там оказалось, что она - моя жена.

Я немного удивился этому, поскольку ни о чем таком не помнил, но она предъявила мне запись о заключении брака между некоей Натальей, 1965 г. р. и неким Николаем, 1962 г. р., сделанную когда-то давно, может быть, даже, несколько лет назад, в ЗАГС г. Николаева (другого - не того, в котором мы в тот момент находились), а затем предложила сличить ее с моей записью о том, кто я таков. При сличении все совпало, опровергнуть это мне было нечем, время было уже позднее, и я не стал спорить. Она вымыла посуду, лежащую в раковине, и мы легли спать.

В сущности, семья у нас получилась неплохая - только приходилось, конечно, по утрам заново представляться друг другу, а так - ничего. Для этого на тумбочке рядом с кроватью Наташа специально держала бумажку - чтобы вспомнить. Я, по большей части, помнил все и без того, но она-то об этом, конечно же, забывала за ночь и каждое утро немного застенчиво отвечала на мое приветствие: "Очень приятно - Наташа", - и надевала свою форму, чтобы идти на работу, проверять билеты. В общем - ничего страшного.

Теперь ведь семьи-то - какие? Живут люди друг с другом, живут - а ведь не помнят, почему. Из-за этого, само собой, ссорятся часто - дерутся даже - пока не вспомнят. Да и дети - рождаются, а почему - не помнит, опять-таки, никто. И откуда они вообще, для чего? Кто их кормить-одевать, скажем, должен. Или попу мыть. А дети, в свою очередь, тоже ни черта не понимают - что это за дядьки-тетьки их заставляют уроки учить. Убегают из дому, конечно: их ловят - возвращают. Если не забудут. Путаница при этом бывает ужасная - неизвестно же, кто чей. Так, наудачу возвращают. Но, с другой стороны - никто и не замечает разницы: дети как дети, мальчик и еще один мальчик - только наши вроде беленькие были, а эти - смуглые и кучеряшки на голове - черные... Ну-ка, посмотрим, что там у нас записано на сей счет... И выясняется, что записано просто - Николай и еще один Николай, 1975 г. р., а про кучеряшки ничего не записано - вот и поди гадай, может их покрасил кто? А точно ли наши беленькие были? А черт их разберет, может, и нет... И вообще, какие это - наши? Вы, вообще, гражданин - кто? Словом, так вот - часто ссорятся.

Но потом, конечно, садятся, вынимают все записи, изо всех шкафов и сумок, разбираются - кто, да что: кто кому кем приходится, где отцы, где дети - целые вечера на это уходят иногда, а если семья большая - так и неделями, бывает, сидят. А что делать? Но с другой стороны - интересное ведь занятие, причем общее - очень это сплачивает семью: после вместе чай пьют, смеются вместе, потирая синяки.

С половой жизнью только - откровенно сказать - тоже очень большая путаница бывает, очень. Конечно, этого стараются особенно не обсуждать, даже скрывают - от молодежи. Но все равно - поделать тут ничего невозможно, поскольку - кто там станет в темноте друг у друга бумажки проверять? Никто, разумеется - да никто и не вспомнит об этом. Только утром если: хвать-похвать, а в бумажках-то - что? А в бумажках - все честь по чести: Наталья + Николай = любовь. И всё. Доволен, не доволен - "Доброе утро, разрешите представиться - Николай. Ваш супруг" - "Очень приятно, доброе утро - Наталья. Аналогично". Да и, в сущности, какая разница? Совет да любовь.

Но у нас с Наташей и точно совет был; было-то у нас получше, чем в других семьях, поскольку я ведь старался все держать под контролем, понимая, что стоит отвлечься - и неизвестно, с кем я наутро завтракать стану. Записи ее старался держать в порядке и на глаза ей все время подсовывал - любовь любовью, а напомнить о себе документально тоже в наше время необходимо иногда. Раз был случай - потерялась ее записка обо мне: весь дом перерыли - нет, хоть убей, как и не было. Сели рядом, смотрим друг на друга; вижу - сомнение в Наташиных глазах уже подымается: так-то, вроде - тот... А как проверишь - может, и нет? Впрочем, вскоре нашелся документ - она с тумбочки пыль вытирала и бумажку в лифчик себе сунула - от нежности, да чтобы и не забыть. Ну и забыла, конечно. А пока на меня с недоверием смотрела, за грудь взявшись - как женщины, бывает, делают - так что-то там у нее и зашурши. Радости! Плачет, целует. На два часа раньше обычного легли - я наутро даже и не слышал, как она на работу ушла.

Работала Наташа полсуток, после сутки свободна: но очень уставала, бедная - двенадцать часов на ногах, да по поездам. Бывало, придет с работы, удостоверение свое мне сунет - я сделаю вид, что проверил - и после сам ей свой документ предъявлю; тогда поцелуемся, я с нее пальтишко форменное сниму, ботики мокрые только с ножек стащу, а она уж и спит. В спальню на руках ее несу, как ребенка, там уж раздену совсем, одеялком укрою и оставлю. Сам пойду на кухню - чаевничать. После прихожу, ложусь рядом.

Если день спокойный выдался, так и спим до утра; если, бывает, случилось что, или просто народу больше обычного на поездах разъездилось, Наташа иногда беспокоится во сне, все пытается билет у меня проверить. Спи, милая, все хорошо.

А поутру - ну, как обычно: представимся друг другу, доброго утра пожелаем - и встает, конечно, жена моя голодная до ужаса. Завтракаем; она яичницу уписывает и с набитым ртом что-то мне по записям своим рассказывает - что вчера на работе было: от них требовали записи вести, для учета безбилетных пассажиров; она их потом начальству представляла. У нее эти рассказы не очень внятные получались - с набитым яичницею ртом, так что я мало что из них понимал; но головою кивал, конечно - да, мол, дорогая, как интересно.

Вот эти самые ее рассказы - спасибо им - и натолкнули меня на мысль о нынешнем моем занятии.

* * *

Я ведь так и не устроился никуда. После театра как-то у меня задор пропал, робеть я начал. Приду куда-нибудь - и толком не могу сказать, что мне нужно: меня послушают-послушают, как я мямлю что-то, да и выпроводят. Я, откровенно говоря, приуныл тогда. Не знал уже, куда податься. Дома сидел, прибирался, посуду мыл, а после, как все переделаю, так и снова не знаю - податься куда. Вроде и некуда.

Сидел, размышлял об этом своем положении, почему я в него попал, и по какой причине, и какой отсюда, из этого моего положения, следует вывод, но так никакого вывода сделать не мог, и выхода никакого не находил. Вспоминал себя - как родился, и рос, и потом пошел в эту мерзкую школу; как учился в школе - плохо, откровенно говоря, учился: поскольку все время отвлекался на подготовку своих мятежей; вспоминал, как потом, выйдя из школы, пошел работать на завод, учеником слесаря; как потом работал слесарем; как мне надоело работать слесарем, и я ушел с завода, и, словом, многое вспоминал, что не забыл, конечно.

Когда у Наташи, жены моей, были свободные сутки, я иногда рассказывал ей, что вспомнил накануне - она слушала внимательно, как в первый раз, тогда, в поезде; иногда даже рот приоткрывала. Поэтому я избегал ей во время еды рассказывать что-то: иначе так она и застывала с открытым ртом, не донеся до него ложку - забывала; такое на нее впечатление производили рассказы мои. А один раз даже поперхнулась: думал - задохнется. С тех пор я и перестал за едой рассказывать. Рассказывал после.

"Ты записываешь?" - спросила однажды Наташа. "Нет, зачем? - ответил я. - Так помню..." Ответил, но сам задумался. Наташа между тем, спрашивает: "А записывай на всякий случай" - "На какой - всякий?" - "Вдруг, забудешь..." - "Забудешь тут...". "Да и вообще, - продолжила она задумчиво, - пишут же люди. А другие, может, почитают". И, подумав, добавила: "Да и тебе не скучно будет".

"О!" - подумал я. "Вот оно!" - подумал я. "Почему бы и нет?!" - воскликнул я громко и чмокнул Наташу в губы: "Точно!" - "Что?" - спросила она, освободившись. "Стану писать", - ответил я. - "Писателем стану" - "Теперь все - писатели, - заметила Наташа неожиданно грустно. А после, поведя глазами, добавила: - Посуду вымоешь?"

* * *

Я попробовал писать, но довольно скоро понял, что при таком огромном количестве всяких этих разных, у каждого накопившихся, записок, читать мои - никто не станет; тут Наташа заблуждалась. И даже я снова приуныл.

И уж начал кое-что присочинять; сперва понемногу - в тех местах, где точно не помнил, как на самом деле было, а потом и вовсе стал сочинять все - от начала и до конца. Однако, перечитывая то, что получалось, в глубине души чувствовал все-таки, что - нет, не станут, нипочем не обратят внимания на мои даже самые невероятные выдумки в общем непрерывном потоке ежедневных "не забыть", "выбросить мусор", "домашний адрес: Никольская, д. 25", "мужа зовут Николай", "дети ушли в школу, обещали вернуться в три", "купить мыла", "смерти нет", "вчера мы ели сладкие весенние баккуроты"...

Немного погрустив по этому поводу я, однако же, утешился. "В самом деле, - утешал я себя, - все не так уж плохо, не так уж все безнадежно, как это мне кажется. Ведь каково мое главное отличие от всех остальных? главное преимущество? - благодаря которому я снискал тогда, в поезде, столь большую и благодарную - хоть бы и на пять минут - аудиторию, и даже нашел свою любовь, жену свою, Наташу, и обрел с ней, Наташей, женой своей, тихую и счастливую семейную жизнь?" - "Да, действительно, каково?" - "А вот таково, что я-то могу рассказывать свои рассказы живым человеческим языком и безо всяких записей. И это для всех вокруг - фокус, наводящий изумление, может - кто знает? - даже трепет, который никто, кроме меня, навести и не может. А сохранившаяся у меня способность к таким фокусам, которая вполне могла даже - в других обстоятельствах - быть принята за душевное уродство, дефект, рудимент какой-нибудь - как раз в нынешней моей жизненной ситуации оказывается спасительным преимуществом в ведомой мною эволюционной борьбе за изнурительное существование". Что-то смутно тревожное на миг почудилось мне в этих мыслях, но я решил не обращать внимания и мыслил дальше: "Несомненно, - мыслил я, - мне следует теперь же, не сходя с этого места, выйти к людям, чтобы испытать на них силу своего преимущества, а там будь, что будет".

Поначалу это получилось не очень хорошо. Я выбежал на улицу, прямо в тапочках, даже не заметив, как лязгнула железным замком дверь подъезда, захлопнувшись за моей спиной. Я стал обращаться к прохожим со своими рассказами, но, в сущности, никто не понимал, чего я от них хочу. А пройдя мимо - и лишь удивленно взглянув - все вообще забывали о моем существовании, погруженные в свои собственные мысли. Впрочем, кое-кто задерживался на минуту - какой-то маленький мальчик, совершенно посторонний, девушка в черном свитере - но пока я обращался к остальным, они тоже куда-то ушли.

Я было совсем приуныл, да и ноги у меня замерзли в тапочках, когда рядом со мною остановился молодой человек, полноватый для своего возраста, с довольно, как мне сначала показалось, неприятным, напоминающим какого-то грызуна лицом, но необыкновенно располагающей дружелюбной улыбкой. На миг я подивился такому сочетанию, но решил не обращать на это внимания и стал рассказывать - ему. Рассказал, как я был ребенком: и ему, казалось, очень понравилось - как я был ребенком; тогда я рассказал, как работал на производстве - и о производстве ему также, казалось, очень понравилось, хоть он и не говорил мне в ответ ни слова, а все только слушал. Я заметил, что рядом с ним появилась невзрачная девушка, скрывающая свою невзрачность под толстым слоем косметики и слишком ярким пальто; девушка очень быстро что-то строчила в своей записной книжке, время от времени бросая вопросительные взгляды на молодого человека. Он отвечал ей легким кивком, но взгляда от меня не отводил, так отвечал.

Я, нужно прямо сказать - увлекся своими рассказами и поэтому некоторое время не замечал, что происходит вокруг. Но затем обратил внимание, что вокруг собралась уже небольшая толпа, и в ней происходит какое-то волнение, суета какая-то - кто-то что-то приносит, а затем уносит; появился и скрылся микрофон; деловитые ребята в спецовках установили софиты на сложных подставках, но не включили. Некоторое время меня даже снимали какой-то странной камерой, после бросили снимать и включили софиты. Я зажмурился от их яркого света, и софиты выключили. Меня уже некоторое время о чем-то спрашивали, но я - занятый всеми этими наблюдениями - не понимал: о чем. Потом спросил - но оказалось, что спрашивающий уже ушел куда-то. Потом уронили сумку с микрофоном и долго ругались друг с другом; я пытался еще что-то рассказать, но меня никто не стал слушать. Потом меня попросили - молодой человек с лицом грызуна - я для себя решил, что мышиным - попросил рассказать еще что-нибудь; я запнулся, поскольку к этому времени совершенно забыл, что уже рассказывал, а что - нет, и проблеял в ответ нечто невнятное, а девушка в ярком пальто, казалось, так же старательно все записала, что я блеял. После этого мне было предложено проследовать в стоявшую рядом машину и поехать с ними. Когда я спросил, зачем, мне пообещали, что все объяснят по дороге; я согласился, и мы поехали.

* * *

Многими миллионами жизней заплатило человечество за каждый из уроков своей истории. И вынесло-таки из них некую смутную идею: о том, что нужно бы как-то уже и заканчивать эту суровую школу, а то ведь мало, что ученики в ней вовсе поизведутся, но даже и учителя вместе с самой школой канут в небытие. Только ведь, что делать-то? как сдавать экзамен в школе этой злосчастной, когда весь курс в окно проглядели, да на переменках в "трясучку" проиграли? Да и господа экзаменаторы, откровенно говоря, больше своими личными огородами интересовались, чем предметом. И принимать экзамен у своих обалдуев совершенно им оказалось без интереса.

И вот - договорились раз, да и провели секретный педагогический совет - с негласным привлечением старост выпускных классов. Для соблюдения сугубой секретности собрались ночью на болоте; все - согласно тайно распространенному заранее дресс-коду - в черных плащах-домино и полумасках, чтобы не узнал никто; запалили у самого края темной трясины костры и стали среди коряг и прущей изо мха болотной травы - будто черти. Директор с огроменными черными рогами на голове - в которых было спрятано шумоизлучающее на всех радиочастотах устройство страшной мощности: чтобы даже и запеленговать ведущиеся переговоры дистанционно было бы совсем невозможно - поднялся, сверкнул в адском свете костров клыками и начал: так, мол и так - дамы и господа, высокочтимые члены педсостава и подающая надежды молодая смена наша (каковая со своих мест немедля издала громкие нечленораздельные крики приветствия); положение наше с вами, откровенно говоря - швах.

Всё смолкло разом при этих словах его, и безумными очами, горящими в ночной тьме, будто угли из ярко полыхающих кострищ, вперилось в его недвижимо возвышающуюся на фоне ночного неба, непроглядно темную, как грозовая туча, фигуру. Стало вдруг слышно, как зудит потихоньку из выпавших у молодого преподавателя физкультуры наушников развеселая музычка. На него шикнули; музычка затихла. "Да, господа, - продолжал меж тем Директор, - оценки независимых экспертов показывают, что если мы с вами не возьмем немедля решительных мер, вся наша шарашкина контора накроется с ужасным скандалом, и придется нам идти от своих огородов мыкать горе по пустынным дорогам иных миров". И - "офф... офф..." - разнеслося в густо настоенном на крепких болотных ароматах воздухе тревожное эхо.

Но лишь затихло оно, мигом спало безмолвное оцепенение, вызванное страшными директорскими словами; "Как?! Что?!" - заголосили, заволновались все разом. "Почему?!" - вопрошали с одного краю поместившейся опричь болота поляны кажущиеся в смешанном освещении костров и кстати взошедшей полной луны какие-то свиные рылы; "По какой причине?!" - с угрозой осведомлялись высокие фигуры с будто бы видимыми смутно из-под черных накидок их домино бледными лошадиными мордами - видимо, преподаватели политэкономии. "Какой отсюда следует вывод?" - каркал хриплым от многолетнего курения табаку голосом мрачный пожилой господин, угнездившийся на толстенном сосновом суку. "Да! - какой, какой?" - волновались собравшиеся у подножия той же сосны мелкие бесенятки из учащихся.

И долго продолжалось это дьявольское волнение среди собравшейся, до крайности расстроенной публики. Сыпались предложения. Однако предлагавших немедля опровергали скептики, которых в свою очередь уличали в пристрастиях циники. Кое-где дошло дело даже до рукоприкладства, и некоторые невовремя подвернувшиеся под руку бесенятки были утоплены в зловонной трясине во имя торжества той или иной из числа противоборствующих партий, немедленно образованных случившимися тут, как это обыкновенно бывает, некстати, радикалами. Только вывода, и страстно чаемого выхода из этого их, действительно, незавидного положения никто, собравшийся в ту страшную ночь на болоте, так и не смог предложить.

"Чу! то есть, эта... - Ша!" - вдруг будто некий гром прогремел над сделавшейся совершенно безумной толпою глас Директора, до того наблюдавшего за творящимся вкруг него содомом с изумительным безмолвным презрением - и всё вновь утихло в единый миг и стало немо, будто умерло. "Вывод, - молвил Директор и обвел место пред собою потемневшими от нечеловеческой его мудрости очами. - Вывод, уважаемые дамы и господа, таков, что следует нам с вами называть отныне все вещи не своими именами, а особым, тайно разработанным нами с вами, способом". И, помолчав, добавил вдруг очень тихо и грустно: "Иначе говоря, станемте лгать, господа".

"Фи, - дерзко возвысила свой голос молодая, неопытная математичка с косой, - эка невидаль. Что же, мы раньше, по-вашему, что ли, не лгали?" Директор перевел на нее свой тяжелый взгляд, и она смешалась. "Лгали, - молвил Директор, - однако же в простоте своей веками все-таки называли многие вещи их собственными именами. А теперь делать сего отнюдь не следует, а следует сугубо придерживаться порядка, который я предложил ранее в своем выступлении".

"Ну так и что? что с того изменится, как станем мы называть все по-особому? - вопрошали все-таки недоверчивые голоса с разных сторон. - Как лопату не называй, так она лопатой и останется!"

"Нет! - грозно разнеслось директорское пояснение. - Неверное мышление у вас, дорогие мои коллеги и примкнувшие к нам учащиеся. Новое мышление необходимо нам всем, и в нем наше единственное спасение!

Ведь, называя лопату лопатой, мы относим ее по статье "садовый инвентарь", с которой у нас, как вы хорошо знаете, не все в порядке. А назовем ее же - "многоцелевое спецсредство"? А? Я вас спрашиваю - возможно ль быть столь нерасторопными, чтобы не получить еще и приличные инвестиции под это дело? Уверяю вас - никоим образом невозможно. Одних ценных бумаг компании, производящей сие, можно выпустить - на мильярд! И если правильно повести дело: производство наладить где-нибудь в Средней Азии - что у нас на заднем дворе расположена, рекламную кампанию провести повсеместно, на всех этажах - можно только под залог получить - десять! нет - сто мильярдов! Вот вам и средства для покрытия дефицита бюджета и прочего всего. А скажем прямо, как есть - то ведь дальше придется сказать, что нет у нас никакой лопаты, поскольку финансирование, выделенное на нее, мы по огородам своим растащили, а остаток в "трясню" проиграли - тут у нас беда и начнется, поскольку финансировали-то мы - собирая с младших классов, на завтраки, которых многие так и не дождались.

Разоримся ведь чрез это, в полную трубу вылетим; а как вылетать будем - передеремся друг с дружкою в простоте своей до смерти, так что не только камня на камне не останется, но даже и две даты, чертою разделенные, поставить будет некому. Империя зла - вон на каждом углу козни строит, и хоть штаны у них протерлись назади, а все руку свою норовят просунуть везде, чтобы всем вредить. "Все у нас со штанами в порядке, вы бы за собой лучше следили: а то у вас негров на уроках притесняют", - отозвался вдруг один из политэкономов. "Вот - видите? - величественно указал на него Директор перстом своим. - А до драки дойдет - думаете только лишь голыми руками уважаемый коллега махать будет?" Все содрогнулись при этих словах Директора, представив, чем будет махать преподаватель политэкономии, известный радикальными взглядами на свой предмет. Да и то: в одной Мезопотамии - ходили такие слухи - сколько оружия массового поражения припасено^[1] - это ж не можно сказать обыкновенными словами, а только необыкновенными.

Словом - долго ли, коротко ли судили и рядили собравшиеся, неопознанные в черных плащах и полумасках своих злокозненные субъекты, но только за отсутствием других внятных предложений, а также под давлением директорского авторитета, заблаговременно (как впоследствии выяснилось) подкрепленного заманчивыми обещаниями некоторым влиятельным в педагогической среде персонам, принято было решение взять изложенную комплексную программу решительных мер за основу, образовать тайную комиссию по ее разработке и воплощению в жизнь, а с тем немедленно и разойтись, поскольку не токмо уже третьи петухи вскорости должны были прокричать, но и неприсмотренные в пылу полемики костры давно уж потухли, холодно к утру стало и очень сыро. На том и завершился исторический педсовет.

* * *

Однако, образованная на нем комиссия, ко всеобщему изумлению, немедля начала работу и выработала совершенно новую, доселе невиданную по своей подробности и охвату программу, названную для конспирации: "Феноменально Разумная Система".

Особое место в ней отводилось сокращениям разным. Очень это был важный пункт ее разумности, поскольку произносит, к примеру, докладчик с трибуны: "ЕГОГО", а никто, кроме посвященных, не понимает, что означает это: "Ежегодный Очень Грубый Обман" - непосвященных. Глянет непосвященный в красиво отпечатанный и розданный всем текст доклада, но там разъяснений тоже нету никаких; а спросит, не приведи Господь, посвященных - и тут-то они над ним - ну, куражиться: и на один манер объяснят, и на другой, и все это снисходительно эдак - "что это вы не понимаете"; и - главное - каждый по-своему объяснит, совершенно, порою, противоположным образом. А как же - Феноменально Разумная Система прямо того требует в первом же своем параграфе: чтобы для каждого, регулируемого ею термина, было бы более одного толкования, и чтоб все они при этом непременно противоречили друг другу. Словом, объясняют посвященные великие хитрости нового мышления развесившему уши свои непосвященному - объясняют, а специально уполномоченный тем временем у него по карманам шарит. В соответствии со специальным приложением к Системе - секретным настолько, что сжечь его полагалось не после прочтения, как можно было бы подумать, и даже не перед ним, а вовсе - перед напечатанием. А сжигавшего полагалось подвергнуть специально также разработанной и официально принятой программе защиты свидетелей, в конечном итоге сводившейся к утоплению защищаемого на глубоком месте после торжественного награждения специальной медалью из чистейшего чугуна весом тридцать килограммов - с выбитой на ней надписью: "In Gold We Trust".

* * *

Таких сокращений на всякие случаи жизни было разработано множество - среди них, например: СМИ - "Система Минус Интеллект" - негласное обозначение органов печати, ООН - означавшее "Организация Общих Надежд", и даже СССР - "Специальный Симулятор Социалистической Реальности" - была и такая, разработанная группой энтузиастов экспериментальная версия Системы, которая некоторое время испытывалась в отдельно взятой стране: на нее большие надежды возлагали поначалу, но потом забросили из-за громоздкости и ряда серьезных недоделок.

Однако же при этом и многих обычных слов оздоровляющее действие новой системы также коснулось.

Рабов, что жили в пристроенном бараке, стали называть - "трудовой", он же "великий" "народ", рабство официально отменили, а недовольных ковали в кандалы и отправляли на каторгу - перевоспитываться в духе нового мышления.

Стали называть феодалов - "крепкими хозяйственниками";

ростовщиков - "кредитными организациями";

оккупационные войска - "ограниченным", или "миротворческим" "контингентом", а войны все стали "освободительными", или пошли по графе "миротворческих операций";

черное назвали "альтернативно-белым";

белое - "условно-черным".

И стали жить. Добра наживать. И все-то пошло у них на лад: нужно, например, денег у населения занять для всяких надобностей и нипочем их не отдавать - сейчас сочиняют "облигации государственного займа", а затем "реструктуризацию внутреннего долга". Нужно какие-нибудь полезные ископаемые продать, чтобы себе скромный летний отдых позволить - объявляют их "всенародным достоянием", а поскольку достояться за ними всем народом в очереди возможным не представляется, то и можно дальше ими пользоваться в свое удовольствие, никого не спрашивая. А случись они у соседей, к их - соседей - несчастию, следует немедля справедливо осудить "ресурсный эгоизм" - это что раньше означало, что своим собственным добром можно пользоваться по своему собственному усмотрению - и справедливо покарать его, введя к соседям "ограниченный миротворческий контингент" - всенепременно для помощи им в "укреплении демократии". И тогда уж самим решать, как соседским добром распорядиться. В общем, очень, действительно, разумная система - для тех, кто понимает, как она действует.

Однако же - все бы хорошо, но стали вдруг замечаться у народов, в той школе свой курс проходящих, непонятные странности - сначала среди непосвященных, а затем даже и среди самых, что ни на есть посвященных. Стали, например, замечаться среди последних такие случаи, когда говорящий всё в полном соответствии с рекомендациями Системы вдруг начинал сам верить в то, что говорит - хотя первоначально никоим образом это в ней не предусматривалось. Бросились было в спешном порядке предусматривать - однако по дороге забыли, чего бросились-то, и сами, наоборот, стали искренне верить всему, что в сводах Системы записано. Случилось это якобы после принятия очередной поправки к ним: для упрощения формулировок считать самую ложь - мудростью и проявлением здравого смысла. Так и стали считать; и только самые стойкие еще продолжали смутно помнить что-то и - сомневаться; среди них, конечно, дольше всех продержался Директор. Однако сомнение в Системе к тому времени уже рассматривалось как полный подрыв ее устоев (хоть никто не помнил - каких) и приравнивалось к смертным грехам. Застали однажды ревнители системной чистоты Директора врасплох - он как раз в душ полез, мыться - вытащили его оттуда (кстати, в голом виде оказался он совсем не грозен, а так - мелкий ядовитый старикашка), да и наградили его незамедлительно чугунной медалью - по программе защиты свидетелей. Очень, говорили, трогательная была сцена - хоть и недолгая.

* * *

И с того времени стало все скорее и скорее забываться, а наконец - и вовсе забылось, что, да как начиналось, и к чему на самом-то деле велось. Педсовет исторический был совершенно тайным и никаких письменных свидетельств о нем не осталось, как не осталось почти никого из его участников - благодаря той же программе их защиты; а те немногие, кто ее избежал - позабыли всё как-то совершенно начисто и даже стало им казаться, что так оно всегда и было. Сгладилось, а затем и вовсе пропало тайное разделение на посвященных и непосвященных; даже название Феноменально Разумной Системы было как таковое позабыто, и после похожим образом назвали одну крупную организацию: совершенно уже не отдавая себе отчета - почему.

Меж тем сама Система так оказалась хорошо и действительно мудро разработана, и так успешно оказалось ее действие, что продолжалось оно - и даже еще успешнее, чем прежде - отнюдь на все это не взирая. Настолько она укоренилась в сознании человеческом и настолько оказалась к нему приспособлена, что и тени подозрения об ее успешно продолжающемся существовании и даже невиданном развитии и усовершенствовании не возникало ни у кого никогда. Только лишь какие-то туманные фантазии овладевали по временам некоторыми нездоровыми, прямо скажем, умами - то "Матрицу" какую-то выдумают, то "Совок": но догадаться, что это им в болезненных видениях Система является, никто уж оказался не в состоянии.

Однако, при всей органичности для сознания среднего обывателя и скромной незаметности в нем Системы, нагрузка, вызванная ею, породила-таки некоторые следствия. Дополнительная сложность мыслительных процессов, и без того обывателю непривычных, потребовала дополнительных затрат энергии - причем, немалых. Весь энергетический баланс в мозгах стал смещаться в сторону постоянных - хоть и неосознанных - преобразований непосредственных мыслительных импульсов в Систему и обратно. Ментальные и астральные вибрации сделались у всех весьма необычными; ауры совершенно перекосило и вместо прежних, приятных для глаза расцветок можно стало наблюдать лишь неопределенные цвета тусклой побежалости. Кармические связи стали крайне беспорядочны - поскольку также подвергались постоянным преобразованиям туда и сюда, а кармы у всех сами по себе причудливо зазмеились и стали переплетаться и завязываться в такие узлы, что только плюнешь, да руками разведешь.

Но главным, пожалуй, следствием всех произошедших изменений в духе нового мышления стало то, что память человеческая - возможности которой не вовсе же безграничны - перестала справляться с сохранением невероятно возросшего потока новых мыслей, пусть зачастую и незаметных сознанию. Что-то там в ней такое нарушилось - в условиях повышения энергетических уровней - уж там тонких, или толстых - черт их разберет. И отказала память человеческая - извините, мол, за возможные неудобства - вы уж теперь как-нибудь без меня.

Да и то сказать - сколько ей, бедной, пришлось поработать за многие тысячелетия, сколько вынести в себе, сколько сохранить - многого, даже порою и ненужного. Сколько попреков в свой адрес выслушать - порою совершенно противоположного свойства: ведь в то самое время, как один клянет ее "ничего не помню, чертова память", другой жалуется - "чертова память - и хотел бы забыть кое-что, да не могу". Справедливо это по отношению к ней - труженице верной? Конечно, несправедливо. И нужно, нужно было дать ей, наконец, покой, который она вполне заслужила.

Впрочем, тут начались и некоторые неприятности, поскольку настоящего действия Системы никто теперь толком не понимал, а только верил, что все так и должно быть, как уже привыкли. А ведь без настоящего понятия непременно что-нибудь да сделаешь не так. Начались сбои: вроде результат ожидался один - а оказалось на деле, что получили-то совсем другой, и даже черт его разберет, какой именно. Нужно думать - а уже забыли, о чем. Стали, как положено, в записях рыться - а в записях расписаны только планы, да что в результате получить ожидалось: а что на самом деле получили - отнюдь не расписано. Вот и думай тут.

Немного, конечно, все стало приходить в упадок, деградировать - но, теперь уже, к счастью, никто особенно не замечает этого: поскольку не помнит же, как раньше было - хоть бы даже и вчера. А оно и вполне естественно: Система-то пресловутая - ведь ложь. А сколько ж можно всё помнить - что, как и кому налгал? Хоть даже бы и вчера? Никоим образом это невозможно. Никто и не помнит: я, например - совершенно ничего этого не помню. Собственно, поэтому и приходится всё дальше и дальше выдумывать. Именно поэтому, собственно, и можно что-то писать.

* * *

Наутро сильно болела голова и я не помнил, почему. Почему-то. Впрочем, тогда я еще многого не помнил: например, как оказался там, где оказался - в номере довольно, судя по обстановке, приличной гостиницы, совершенно один - и при этом еще я совершенно не помнил, что этому предшествовало. Вернее, то, что этому предшествовало, я помнил довольно хорошо, но совершенно не понимал, как это получилось. Я помнил [как сейчас], что встретил кого-то на улице и разговаривал с ним - или с ними - и он, она, или они разговаривали со мной, задавали мне вопросы, и я на них отвечал, и мы, таким образом, разговаривали друг с другом, а вокруг нас все время суетились какие-то еще другие люди, хотя это я уже помнил не очень хорошо. А потом мне было предложено поехать с ними куда-то в другое место, чтобы там всё продолжить, и я, как был - в тапочках - согласился, и мы поехали. Ехали недолго, не больше пяти минут, и приехали в другое место куда-то - с большими залами и кучей какого-то оборудования в залах - и всё продолжили, и продолжали довольно долго, так что устали даже, и решили поэтому ехать в третье место, пить пиво. По приезде туда, куда решили, стали пить пиво, а потом и много чего другого, и очень веселились при этом. Все были очень милые, приятные люди, только, как мне показалось, с несколько странными, мышиными лицами. И мы все веселились довольно долго - минут пять, наверно, или дольше - и настала ночь, и стало темно.

Дальше я помню (несколько уже смутно), как целовался на темной веранде с девушкой в пальто, надетом прямо на голое тело; при свете пальто было бы, возможно, яркое, но там, где мы целовались, разобрать его цвета я не смог. А дальше получилось так неожиданно, что на этом пальто она мне и отдалась. Меня это поначалу немного смутило, но потом я решил не портить общего веселья, и она отдалась мне снова. Впрочем, возможно, это была уже другая девушка: точно определить я бы не смог, поскольку было темно, а проверить у нее документы я постеснялся. И, собственно, это было последнее, что мне как-то запомнилось, поскольку дальше я, утомленный, уснул.

* * *

И вот, проснулся в одиноком гостиничном номере, неизвестно - где, и неизвестно - почему. Неизвестно - может, это девушки в пальто принесли меня сюда, а может, и нет. Неизвестно было даже - наутро какого дня я здесь проснулся: следующего, или какого-нибудь другого. Да и утра ли - также было не вполне ясно: поскольку часы, висевшие над дверью, показывали три - но какого времени суток, определить по их виду мне не удалось.

На время меня охватило острое чувство, что все это на что-то похоже - будто это все когда-то со мной уже было, и не однажды, или не со мной, но с кем-то очень мне знакомым; я, возможно, читал об этом, в какой-то книге, даже много раз читал, в разных книгах. Я подумал, что в таком случае, это повторяется со мной или кем-то еще по некой важной причине, и попытался представить, что бы это могла быть за причина, но не смог. "Боже, опять..." - подумал я почему-то в загадочной мути этого непонятного безвременья.

Впрочем, приподнявшись и выглянув в окно, я обнаружил, что на дворе довольно светло, и даже солнечный свет пробирается сквозь облака - хоть и не без труда; из этого я заключил, что дело все же происходит, скорее, днем. Тогда я осторожно спустил ноги на пол и, придерживая сползающие штаны, подошел к окну. Взглянув в него внимательнее, я заметил, что над зелеными рвами течет, розовея, весна, что место, где я оказался, вообще славное, много деревьев, кустов, все ухожено, чисто и все такое.

Насмотревшись в окно, я повернулся и стал осматривать помещение, где находился. Однако осмотр не дал ничего существенно нового, так что я решил подойти к двери и выглянуть в коридор. Несколько сбившись с курса, я все же ее достиг, но выполнить свое намерение до конца не смог: дверь оказалась запертой. Подергав за ручку, подивившись - кому и зачем понадобилось меня запереть - и придя в некоторое раздражение, я решил найти хотя бы туалет - и нашел его вполне удобным, хотя не понял, для чего он весь украшен зеркалами в полный человеческий рост: меня это несколько смутило.

Сполоснув руки, я решил заодно и умыться - и умылся; а затем, подумав, принял душ и растерся махровым полотенцем. Надев халат, я стал размышлять, куда бы деть грязное белье, и ничего не придумал; свернул его пока узелком. Вышел, бросил стянутую с себя одежду на диван. Сел в кресло, посидел; закинул ногу на ногу, снова рассеянно побродил взглядом по комнате... и мало-помалу снова перевел его в окно... Удивительным образом, более ни одна мысль о тогдашнем моем положении меня не посетила.

* * *

Я принялся вспоминать, как родился, как долго шел снег в тот день, и потом, позже; я вспоминал, как учился в школе, долго, невыносимо долго в ней учился и как, как я не хотел в ней учиться, несмотря на то, что это считалось необходимым для моего развития, как все мне было там противно, и как я послушно сидел на уроках, и выполнял все эти их дурацкие домашние задания...

За окном, внизу, энергичным шагом прошла невысокая женщина в плаще и скрылась за углом. Вслед за ней появился дородный мужчина с хорошо видной мне сверху лысиной, обрамленной спускающимися до плеч каштановыми волосами. Он шел без плаща, в ослепительно черном бархатном пиджаке, которому я начал было дивиться, но скоро он пропал из моего обзора вместе с мужчиной. Проехал велосипедист. За ними всеми, немного погодя, показалась девушка - в весеннем пальтишке, шарфике, с серой сумочкой на плече; я проводил ее глазами: девушка прошла и тоже скрылась.

Мне стало скучно смотреть в окно, я отвернулся, но вместо того, чтобы попробовать разобраться в происходящих со мною странностях, зачем-то снова вернулся к воспоминаниям - как работал после школы - сначала недолго, а потом много лет, как остался потом без работы и искал ее потом - много еще чего я так механически вспоминал, но занятие это нравилось мне все меньше и меньше, и даже стало немного раздражать. Теперь мне казалось, что, наоборот, всего, что я вспоминал, на самом деле со мною не было, а в какой-то книге было мною прочитано, или я видел это в каком-то фильме - возможно, в нескольких разных - но потом мне стало и вообще непонятно, в самом ли деле я видел эти фильмы, и видел ли в таком случае их я, а не кто-то другой; тогда я окончательно запутался и стал пытаться не думать совсем, при этом, вероятно, даже задремывая по временам.

* * *

Так прошел, наверно, час.

Я почувствовал, что проголодался. Стал искать глазами телефон, чтобы заказать чего-нибудь, но не нашел; немного пригорюнился. И в ту же минуту раздался стук в дверь. "Кто?" - осторожно спросил я - и в ответ услышал незнакомый девичий голос:

- Николай Николаевич, можно?

Я невольно кашлянул и снова осторожно спросил:

- А кто там?

- Наташа, - послышалось из-за двери.

Я кашлянул снова.

- Николай Николаич, откройте, вам уже пора просто, - снова послышался из-за двери голос незнакомой Наташи.

- А дверь заперта, - растерянно ответил я.

- Так вот и откройте, - донеслось из-за двери c некоторым уже нетерпением.

- А как же... У меня и ключа нет... - начал я мямлить еще более растерянно.

- Есть, - сказала Наташа уверенно, - вы же сами заперлись, просили не мешать. Хотели отдохнуть - до выступления.

Эти последние слова меня озадачили; а она тем временем продолжала:

- Вы наверно на столик его положили, как обычно, поглядите, - и Наташа несколько непоследовательно начала тихонько подергивать ручку двери.

Я бросил взгляд на столик, действительно, стоявший в углу близ дивана, и, действительно, увидел на нем какой-то ключ. Это снова меня несколько поразило: как это я не заметил его раньше - однако, будучи человеком решительным, долго предаваться размышлениям по этому поводу я не стал, а поднялся с кресла, взял ключ и, запахнув халат поплотнее, без труда открыл дверь.

За дверью оказалась - точно: девушка - аккуратно и строго одетая, с тщательно подведенными веками и губками, в пиджачке и узкой юбке, в туфельках-лодочках - тоже очень аккуратных; от всей ее худенькой фигурки и особенно от этих туфелек веяло необыкновенной деловитостью - при одном взгляде на нее хотелось подписать какие-нибудь бумаги, или провести совещание. "Совещание?!." - подумалось мне внезапно.

Увидев меня в халате, девушка даже руками всплеснула:

- Николай Николаич, собирайтесь же - начало через сорок минут!

- Наташенька, распорядитесь, детка, насчет кофе мне, - вдруг с изумившей меня самого начальственной интонацией попросил я, посторонившись и пропуская ее в дверь.

Она стремительно вошла, почти ворвалась в номер:

- Да вы не успеете! Еще ехать четверть часа!

- Ничего, подождут, - ответил я небрежно и снова неожиданно для себя. И так же неожиданно добавил: - А вы - поторопитесь. Есть хочется.

Наташа бросилась к столику, на котором нашелся ключ, и схватила трубку также вдруг нашедшегося там старомодного, с диском, телефонного аппарата. Тявкнув в нее что-то вроде: "Кофе и бутерброды. Николай Николаевичу. Живо" - она снова повернулась ко мне:

- Сейчас принесут. Вы оденьтесь пока?

Она распахнула шкаф, в котором я увидел полку с чистым бельем и выглаженный костюм на плечиках. Я величественно кивнул, подхватил его, выбрал белье и отправился в ванную.

Закрывшись там, я ошарашенно уставился на свое отражение в зеркале.

- Наташа, - спросил я, глядя себе в глаза, - напомните, куда мы так торопимся?

- Выступление у нас, Николай Николаич, - донеслось из-за двери терпеливое разъяснение, - в ДК железнодорожников. Они уже звонили, беспокоились. Я сказала, что все в порядке, вы едете.

Я свел глаза к носу. Не помогло.

Минут через пять, кое-как одевшись, я выбрался из ванной. Взгляд мой снова привлек столик в углу, поскольку теперь на нем обнаружились бутерброды и кофе; уже принесли. Номер сразу приобрел домашний вид. Я почувствовал, что не хочу никуда ехать.

- Наташа, - начал я, - а не можем ли мы это мое "выступление" - отменить? Или, скажем - перенести? Очень есть хочется.

- Николай Николаич, миленький - нет, не можем: я ведь им уже сказала, что вы едете. Да и вообще - все ведь распланировано у нас на полгода вперед: вся программа съедет. Завтра нам же в Николаев. Вы ешьте скорей и - поехали. Такси, наверно, ждет уже. А вечером поужинаем.

* * *

Такси, точно: ждало внизу. Уселись, поехали.

Оказалось, что гостиница помещалась не в самом городе, а в паре километров на отшибе; город, впрочем, оказался тоже - зеленый, чистенький, очень, к счастью, маленький - а то бы опоздали - и совершенно незнакомый. Мне бы помолчать, но я по дороге все же спросил шофера:

- А что это за город? На Николаев, вроде, не похож?

Шофер несколько напряженно взглянул на меня в зеркальце:

- Нет, почему - Николаев и есть.

Пару минут спустя мы проехали мимо некого в два человеческих роста подобия надгробной плиты с надписью "Николаев". Наташа, сидевшая спереди, тоже украдкой бросила на меня удивленный взгляд.

* * *

Дом Культуры железнодорожников помещался почти в самом центре - выходил фасадом на главную площадь - и был огромен: казалось, незнакомый городок Николаев был построен вокруг него, как вокруг барской усадьбы, и существовал исключительно, чтобы его обслуживать.

Пять этажей, не считая цоколя. Монументальная лестница, с площади поднимающаяся к огромным тяжелым дверям парадного входа. Какие-то золотые шары по бокам. Государственная символика на фронтоне. Наверху - четыре башенки какие-то.

Однако внутри бросалось в глаза некоторое запустение: когда мы, не без труда совладав с тугой дверной пружиной, вошли - никто не встретил нас, никто нас, казалось, не ждал; в широком вестибюле не было вообще ни одного человека. Наташа, ничуть этим не смущаясь, схватила меня за руку и потащила вглубь: мимо гардероба, где было некое подобие жизни - поскольку на вешалках виднелись весенние уже пальто и плащи - и явственно тянуло жареной картошкой - мимо каких-то нагроможденных друг на друга шкафов, в лабиринт служебных коридорчиков - неожиданно узких - вверх, на второй этаж - по также узким лесенкам - там снова по коридорам, закрученным, казалось, в кольцо - и, наконец, постучав в дверь с табличкой "Администратор", втащила меня в небольшую комнатку, заставленную конторской мебелью: пыльную, но уютную.

Закатное солнце смотрело в окно, заставляло светиться немытые стекла, тем самым создавая огненный ореол вокруг темного силуэта женщины, поднявшейся нам навстречу из-за стола: лица ее - против света - было не разобрать, но вся ее фигура, вызывавшая в памяти образ стенобитной машины, что предки наши строили для осады древних городов - могучая и, несомненно, наводившая ужас на бедняг, что волею судьбы, или по неосторожности оказывались у нее на пути - выражала теперь крайнюю степень дружелюбия и радушия.

- Здравствуйте, здравствуйте, наш дорогой Николай Николаевич! - пророкотала она cочным грудным голосом, который, впрочем, несколько портили вдруг прорывающиеся несколько визгливые нотки. - Ждем, ждем. Совсем заждались. Народ уже в зале, - и протянула полную крепкую руку.

- Наталья Николавна, вы простите, в дороге немного задержались, - соврала Наташа.

- Что вы, что вы - это для нас такое событие, для всей культурной публики нашего города, можем и подождать немного, ничего-ничего, - ответствовала на это могучая Наталья Николавна с невозможной любезностью, хоть и не без упрека в своем удивительном голосе. И, подсунув нам какие-то бумаги, а далее, видимо, привычно беря быка за рога, в свою очередь осведомилась: - Можно объявлять?

При виде бумаг я открыл было рот, намереваясь что-то спросить, но Наташа меня опередила:

- Да! - бросила она, одновременно ставя за меня подпись, и таща за руку к двери. - Давайте!

И теми же - или такими же - коридорчиками и лесенками потянула куда-то вниз.

Я был растерян.

- Эээ... Наташа, - неуверенно начал я, влекомый крепкой девичьей рукой, как большой, но бестолковый пес. - Наташа. Мы, собственно, куда, эээ... идем?

- На сцену, на сцену, - заразившись, вероятно, манерой повторять слова, отвечала Наташа на бегу. - Все уже собрались.

- Какую... сцену?! - спрашивал я холодея.

- Как какую? - не понимала моя проводница в этом административном кишечнике. - У вас же выступление, вы забыли?

И вдруг, будто озаренная догадкой, резко остановилась. Неожиданно прислонила меня к коридорной стене, положила руки на плечи, и очень спокойным задушевным голосом проговорила:

- У вас выступление. Вы выступаете с рассказами. Сейчас все уже собрались и ждут их. Нужно выйти и рассказать им что-нибудь. А потом мы поедем ужинать и спать. И все будет хорошо. И завтра мы поедем выступать с рассказами в другом городе - где нас тоже ждут.

И совсем нежно добавила:

- Вспомнил, болван?

Я не вспомнил. Но кивнул.

* * *

Понимая, что сейчас совершается какое-то чудовищное недоразумение, я - уже ничего не соображая и не видя вокруг - дал себя увлечь дальше, и в конце концов был почти вытолкнут на неярко освещенную сцену. Как только я на ней оказался, свет прибавили и направили на меня. Я зажмурился.

В голове у меня не было не только никаких рассказов, но ни одной мысли вообще. Я понял, что нужно просто объяснить, что произошло недоразумение, извиниться и уйти.

- Эээ... - проблеял я.

В зале зааплодировали. Я поднял руку, но это, видимо, было принято за приветственный жест - аплодисменты стали громче, теперь охватив уже весь зал.

Мне показалось невежливым никак на это отреагировать, и я поклонился.

- Воот... - начал я, когда аплодисменты стихли. - Дорогие друзья, - здесь я снова на секунду запнулся, но затем все-таки продолжил: - Дорогие друзья, я должен объяснить вам, как оказался тут, перед вами.

Раздались смешки, и захлопали снова.

- Нет, я нисколько не шучу, - стал я объяснять, - произошло недоразумение.

Зал захохотал.

Я решил не обращать на это внимания и стал рассказывать, как очутился в этом городе, в номере гостиницы - заодно похвалив и то и другое и, к своей досаде, сорвав новый аплодисмент - а затем вспомнил и рассказал также про то, что предшествовало моему появлению здесь - в общих чертах: из скромности умолчав о деталях. Увлекшись, я рассказал, как ехал в поезде после своей неудачной попытки поступить в театр, про свой сон, про то, как познакомился со своей будущей женой - о которой я вспомнил настолько неожиданно, что в груди у меня что-то глухо булькнуло, я запнулся и несколько секунд не мог произнести ни слова.

Но тут - умолкнув - я вдруг почувствовал, что зал слушает меня, затаив дыхание, и ждет, когда я продолжу, и будет слушать все, что бы я ни поведал ему - я ему оказался чем-то интересен, залу, зачем-то ему нужен - и я вспомнил, что мне говорила полчаса назад девушка, с которой я познакомился, в сущности, только сегодня, но которая, как оказалось, знает обо мне больше, чем я теперь сам о себе знал. Мне очень захотелось присесть.

В ту же самую минуту в зале снова захлопали. Я не понял, чему, стал озираться и вдруг увидел нечто, в чем не без труда узнал Наташу. Первыми мне бросились в глаза туфли на невероятной высоты шпильках; дальше поднимались черные чулки в сеточку и нечто вроде трусиков, прикрывающее, казалось, лишь только узкий треугольник ниже живота; в пупке сверкала какая-то блестяшка; какой-то безумный лифчик сверкал и переливался всеми цветами радуги, так что в глазах рябило; вокруг шеи обвивалась бархотка - также с блестящей цацкой у плеча - а на голову был напялен совершенно невозможный плюмаж из крашеных и (как стало видно потом) немного обтрепанных перьев. При этом лицо ее было размалевано до совершенной неузнаваемости, хотя - странное дело - издали производило впечатление совершенно божественной красоты. В руках Наташа держала обычный конторский стул.

От изумления я не придумал ничего лучшего, как сделать в ее сторону широкий жест рукой: мол, "просим" - и растерянно улыбнуться; но улыбка у меня получилась довольно кривая. Вдруг - невесть откуда - заиграла развеселая музыка; виляя бедрами и бросая в зал призывные взоры, Наташа подошла, поставила стул и, решительно положив руки в длинных черных перчатках мне на плечи, заставила опуститься на него. С некоторым ужасом я ждал, что за этим последует.

Однако ничего страшного не случилось. Наташа сделала шаг в сторону, приняв такую позу, что я вообразил, будто сейчас, чего доброго, начнется стриптиз, но она лишь игриво покачалась на своих шпильках, бросая в зал воздушные поцелуи, а затем - так же работая бедрами и пританцовывая - удалилась за кулисы. Глядя ей вслед, я отчетливо видел у нее на ягодице маленький прыщик.

Музыка смолкла. Мне снова стало неуютно на этой сцене, в лучах света, льющегося на меня с разных сторон; не меньше минуты я сидел, не в силах собраться с мыслями. Однако, когда я, чувствуя неловкость от затянувшейся паузы, заговорил - оказалось, что как-то специально собираться мне и не нужно: слова потянулись одно за другим, сами собой, полились нежданные рассказы, в которых я уже сам не мог отличить правду от вымысла, и сам стал верить во все то, о чем говорил, слушая себя как бы со стороны и удивляясь сам себе.

Я рассказал, как родился, и конечно же - как долго в тот день шел снег, упомянул, что в бумагах у меня было записано: "русский" - и при этом мне показалось, что часть публики потянулась к выходу, но, увлеченный, я тогда не обратил на это внимания - тем более, что когда я вдруг неожиданно звучно возгласил: "МНЕ ТЫКАЛ ПЕРЕЦ" - в зале даже вновь зааплодировали.

Я воодушевился, поднялся, и голос мой стал горячей. Я рассказывал уже вещи, которые мне самому казались странными: - "Откуда я это взял?" - лихорадочно вспоминал я, но вспомнить не мог.

Я говорил, что - хоть ныне это и представляется невероятным - некогда все люди имели способность помнить, что с ними было не только накануне, но даже и некоторое время тому назад, и помнили поэтому истории своих семей, кто кому кем приходится и все такое, и могли без труда указать своих детей в комнате, где были также и всякие другие дети, а дети, в свою очередь, могли узнать родителей, просто увидев их на улице - безо всяких записей - и это было естественное свойство человека, никого оно не удивляло. И люди поэтому могли носить самые разные имена, каждый - свое: Александр, Борис, Вера или, например, Галина - и никто в них не путался. Да и, вообще, всё у всех было разное, а не одинаковое, как теперь - но понимали тогда друг друга лучше: я взял на себя смелость предположить, что это оттого, что тогда всё было разное у всех вместе, а теперь одинаковое - у каждого в отдельности (в зале при этом прошло легкое волнение, будто от ветра). И большое также удивление вызвало известие, что люди могли помнить прочитанное или услышанное и могли пересказать его своим детям, а те - своим; и, например, "бабушки", то есть - женщины, дети которых уже родили своих собственных детей - могли рассказывать им - "внукам" - всякие истории, которые они иногда услышали от своих собственных бабушек, а те, возможно, - от своих. И так существовала "культура", и в те далекие времена не считалось, что она состоит только в отсутствии мусора на улицах и наличии экспонатов в музеях, и даже недостаток глянцевых журналов тогда нисколько на ней не отражался, а если и отражался, так, пожалуй, и к лучшему.

Я рассказывал, что мнение об услышанном, прочитанном, или произошедшем у наших предков на глазах не надиктовывалось им каждый день в утренних передачах новостей, как это делается теперь, а передачи эти передавали просто сами новости. И, вообще, жизнь была проще, и суждения о ней были проще - все просто называли лопату "лопатой", да и всё. А что это "многоцелевое спецсредство" - приходится говорить только теперь, поскольку значение слова "лопата" нами утрачено: черт его знает, что это и было такое. Как черт знает, что такое значили и другие утраченные ныне слова: благородство, честь, достоинство, целомудрие, сострадание, совесть - перечислял я.

Я разошелся даже до того, что призвал вернуть в обиход, по крайней мере, некоторые из этих слов, или хотя бы вспомнить их первоначальный смысл. Но в этот момент в боковом проходе показалась могучая фигура администратора Натальи Николавны, которая жестами показала, что пора заканчивать - и конец моей пламенной речи потонул в овациях. Думаю, это меня и спасло, поскольку неизвестно, что бы я еще тогда наговорил - увлекшись.

Снова заиграла разухабистая музыка. Снова вышла Наташа - на этот раз я уже ничему не удивлялся - исполнила прощальные пируэты, уже привычно схватила меня за руку и, фривольно пританцовывая, увела со сцены в темную глубину кулисы.

Там - отойдя подальше - она прислонилась к какому-то комоду и захохотала. Я, ничего не поняв сначала, было испугался, что у нее истерика, но оказалось - ей действительно весело: "МНЕ ТЫКАЛ ПЕРЕЦ!.. МНЕ ТЫКАЛ ПЕРЕЦ!.." - повторяла она, складываясь чуть ли не пополам.

* * *

Ужинали в гостиничном ресторане, полупустом, больше похожем на столовую в доме отдыха; поговорили.

Словом, выяснилось вот что. Я, оказывается, уже год, как езжу с такими выступлениями. Пользуются они довольно большим успехом, а причина, в сущности, очень проста: народу интересно, что я рассказываю, поскольку никто больше этого не помнит. И я такой - чуть ли не единственный: есть говорят, вроде бы, еще и другие, как я, но они нигде не появляются, и вообще занимаются разными другими делами. А меня в свое время показали в какой-то передаче по телевидению - и так я приобрел сначала некоторую, а затем - довольно большую известность; при этом ее потеря мне не грозит, поскольку все всё сразу же забывают, и могут слушать снова с тем же интересом. Правда, по этой же, разумеется, причине и помнят, кто я такой, лишь день-два, но в силу того, что я выступаю довольно часто - пусть и в разных местах - слух обо мне идет и народная тропа ко мне не зарастает.

Наташа в той самой передаче впервые меня и увидела, но поначалу не обратила особого внимания. А позже я приехал в ее родной Николаев (не этот, в котором мы были, а другой), она случайно попала ко мне на выступление, ей неожиданно понравилось, и она, после учебы намыкавшись в этом своем Николаеве без работы, сразу попросилась в ассистенты. Я взял; ассистент мне был нужен потому, оказывается, что я считался фокусником - по крайней мере, так проходил во всех ведомостях. Здесь разрешилась несколько мучившая меня загадка ее появления на сцене в столь причудливом виде: когда я спросил, она объяснила, что это подсказала ее подруга; на мой вопрос - зачем? Наташа простодушно ответила: "Ну, все же так делают".

В этом разговоре меня кольнула некая странность: получалось, что Наташа все помнит мало, что не хуже меня, а - учитывая ее рассказ о последних тринадцати месяцах, совершенно выпавших из моей памяти - еще и лучше. Но я решил до времени оставить эту тему и задал другой, тоже несколько беспокоивший меня вопрос:

- Наташа, а что за бумаги мы подписали?

- Что администрация ответственности не несет, только мы сами, - ответила Наташа, обчищая куриную ножку.

- За что не несет? вернее, за что это - мы сами?

- За нас; за то, что мы там говорим.

- А что же в этом такого?

- Так ведь письма пишут.

- Кто?!

- Зрители. Ну, то есть - слушатели. Слушают, а потом пишут.

- Кому пишут?!

- Ну... Кто - кому. Кто в администрацию пишет - а ведь у них свое начальство. А кто и выше... пишет. Вышепишет, - захихикала Наташа.

Я изумился:

- Так, хорошо - но какое начальству дело? Странно даже...

- Ну, какое... Есть дело - на то оно и начальство. Чтобы народ был доволен. Чтобы все спокойно было. А если кто-то недоволен...

- Да чем же тут можно быть недовольным? - снова изумился я.

- А вот, например, зачем вы это рассказали - про себя?

- Что именно?

- О своей... особенности.

- Это, что я русский, что ли? - воскликнул я, вероятно, чуть громче, чем следовало, и несколько голов повернулись к нам при этих моих словах.

- Во, видите, - повела Наташа глазами по сторонам, - народ беспокоится. А начальство этого не любит. А еще больше не любит тех, кто народ беспокоит. Мы потому фокусников и разыгрываем: какой с них спрос - вроде, фантастика. А так бы, думаете, зачем мне жопой каждый вечер вертеть?

Мне сразу вспомнились все тревоги по поводу моего "дефекта"; лицо у меня, вероятно, вытянулось, поэтому Наташа решила меня подбодрить:

- Николай Николаич, да вы не расстраивайтесь: начальство - это тьфу! это ерунда - не будет оно за вами гоняться. Нам только на одном месте лучше не засиживаться. Хуже - с теми, кто пишет. Вернее, кто не пишет. А любит поговорить.

И Наташа задумчиво подперла щеку кулачком.

- Ну, ничего себе, утешила! - снова воскликнул я. - А это еще кто?

- Да я вам не говорила... - ответила Наташа, глядя в сторону. - Были всякие. Интересовались.

- Да кто же?!

- Не берите близко, Николай Николаич, ну их. Дураки всякие. Да, кстати, и нечего о них думать - все равно уезжаем утром. А если возвращаться будем - они к тому времени всё забудут, - и она снова захихикала.

Нельзя сказать, чтобы все это меня успокоило, но время было уже позднее, завтра, действительно, нужно было рано вставать, чтобы ехать на вокзал; я решил оставить и эту тему также - после разберемся, решил я.

Наташа проводила меня до моего номера, мы стали прощаться: "До завтра" - "Да, до завтра" - "Рано вставать, не проспите" - "Да, постараюсь" - "Ну, до завтра", - улыбнулась Наташа и вдруг взяла меня руками за уши и поцеловала в губы; прижалась сразу, казалось, всем своим худеньким телом. В общем, так получилось, что ночь она провела у меня. Мы довольно быстро уснули: устали очень.

Наутро, уже в маленьком вокзальном кафе, я, почему-то смущаясь, спросил у нее, наконец, то, что давно должен был - документы. Она их с готовностью вытащила, и оказалось, что она - моя жена. По документам, по крайней мере, выходило именно так: "Наталья Николаевна, таак... 1978 года рождения... - Николай Николаевич... - брак зарегистрирован в Николаевском ЗАГС..." - да, жена. Здравствуй, дорогая. Как давно мы не виделись. Со вчерашнего дня.

* * *

Однако не все, не все в ту эпоху, когда внедрялась Система в самое сознание людское, совершенно и безоговорочно подверглись ее воздействию, хоть и разумной она была - феноменально; нет, не все. Были все же - главным образом, из тех, что стояли у самых истоков ее и, хотя не были изобретателями и основоположниками, но тоже в меру своих скромных сил подсобляли в ее развитии и распространении - и вовремя почувствовали, как ее можно использовать со многой выгодой для себя. Так и всегда бывает - зачинщики и основатели очень скоро уходят на заслуженный - хотя далеко и всегда добровольный - покой, их сподвижники разъезжаются по дачам своим - писать о них мемуары, а в опустевшие кабинеты въезжают бывшие секретари и письмоводители - и вот они-то десятилетиями просиживают в начальственных креслах, откуда вытащить их бывает возможно только вперед ногами: поскольку это ж надо быть полным идиотом, чтобы оставить полный питательных плодов огород, разбитый и возделанный трудами предшественников, доставшийся готовым и удобренным - пока кормит он их самих и многочисленных прихлебал, и пока не обобран в нем остатний крыжовенный куст и не выкопана самая распоследняя картошка.

Впрочем, по этой самой причине в тонкости Системы никто из них не входил и настоящего действия ее не понимал - просто им это было без надобности: главное ж - знать, как с ее помощью обеспечить себе постоянный доход и всякие прочие удовольствия; а для этого задаваться всякими вопросами ее происхождения, внутренней структуры и функционирования бывает излишне - прямо вредно это бывает: поскольку утомляет и мешает полученными благами наслаждаться. Работает кой-как - и ладно.

И поэтому, конечно, для понимающего глаза вся эта публика представлялась, будто бы испорченные механические куклы, которые дергаться еще как-то дергаются конвульсивно, но смысла в этих дерганьях глаз понимающего не способен был углядеть никакого. Беда только в том, что понимающих-то глаз к тому времени вовсе уж не осталось. А для непонимающих - смысл очень даже большой из всего того получался: вон, попросту говоря, какие деньжищи прут - попробуй тут, скажи, будто те, кто все это организовал и в карман их кладёт - дураки?

* * *

Конечно, как это положено от века природою человеческой, сбивались эти самые конечные пользователи Системы в стаи - союзы, партии, ордена тайные - и распространение они получали больше в странах цивилизованных - и у просвещенных народов.

И стало этих орденов и союзов, разных удивительных Там Плиеров, и Ежуидов, и Баб-Тистов, превеликое множество, но никак не менее дюжины, и был среди них самый крупный, богатый и сильный Орден, совершенно тайный, который даже никак не назывался, а если и назывался, то назвавшего немедленно причисляли к Его Свидетелям, и немедля по всей многоизвестной программе защиты свидетелей отоваривали: так что вскоре и вспомнить-то это название оказалось некому - не помним, говорят, и все тут.

И были у того Ордена многочисленные тайные знаки и символы, красивые обряды и великие церемонии, многие ему принадлежали движимые и недвижимые имущества и архитектурные ансамбли, и многие богатства в драгоценных каменьях и металлах, и патенты на сделанные в его тайных лабораториях изобретения, и многие видные люди своего времени были его сопричастниками, и занимались они многой важной политической, общественной и научной деятельностью, опираясь на его могущество, так что при этом меняли даже самый ход истории. Но поскольку названия Ордена, к сожалению, никто не помнил, то и никаких достоверных сведений связанных с ним в истории и полицейских протоколах отнюдь не сохранилось.

Остался так просто - осадок.

* * *

А среди народов диких, нецивилизованных, со своим, особым путем развития, поначалу распространение имела своя собственная система, состоявшая в том, чтобы тащить, все, что плохо лежит, и более ни о чем не беспокоиться. Просвещенные народы никак эту варварскую манеру не понимали и даже относились к ней вполне пренебрежительно: у них самих ведь отродясь такого слыхано не было, а если производился какой отъем чужой собственности, то исключительно по законам их Великой Системы, коих на этот счет имелось превеликое множество, и сопровождался он каждый раз многими по всей форме составленными документами, на хорошей бумаге и с печатями - и даже последняя сирота такой документ получала в утешение, совершенно на общих основаниях с президентом банка и даже - случалось - депутатом парламента: такое существовало цивилизованное равноправие и верховенство закона.

Однако пренебрежение мало-помалу переходило и в некоторое изумление: как же это у них, и ныне диких, так получается, что тащат-тащат, безо всякого удержу и документов - а все что-то остается, и даже, по-видимому, прирастает. Ведь темные, грамоте нашей не знают, в хозяйстве у них упущения, на улицах беспорядок, грубые, хмурые, сами неопрятны, ни бороды ни подмышки не бреют и дух от них плохой; у нас в истории, правда, и у самих не всегда с этим хорошо бывало - но так ведь свое не пахнет. Что же это такое и как к нему относиться, когда даже из них самих некоторые, которые почище, пишут, что ни умом их систему не понять, ни аршином каким-то не измерить?! Видно, это есть их такая военная тайна - а что же еще?

Поймали мальчишку местного и стали по затылку его бить, да приговаривать: "Открой, открой нам, мальчик, нет ли у вас какой важной тайны?" - но сколько ни били, сколько ни допрашивали, плакал мальчишка, сопли по грязным щекам размазывал, но не сказал им тайны; а когда плюнули и отпустили, выяснилось, что он еще и мелочь из карманов у них по-тихому выгреб - ну что с ними такими поделаешь...

"Что это за страна? - воскликнули удивленные народы. - Что же это такая за непонятная страна, в которой даже такие малыши на ходу подметки режут, а все еще остается много в ней: лесов, полей и рек, и белки, и соболя, и рыбы красной и белой, и каменьев драгоценных, и нефти, и газу, и деньгами значительные суммы - которые при этом в нашей Системе никак не задействованы и пользы не приносят!" И дали своим исследователям задание: досконально этот вопрос исследовать и представить на рассмотрение проект - как к этому вообще относиться и что, в частности, с этим делать. И финансирование выделили на это исследование - из денег налогоплательщиков.

Трудились исследователи, не покладая своих арифмометров, тридцать лет и три года, и наконец выкатили на большой, красиво украшенной лентами и кистями телеге свой проект, который гласил: параграф первый - относиться к предмету исследования следует как к Новому Вызову; параграф второй - вследствие положения параграфа первого, надобно идти к ним, шельмам, с мирной - или как пойдет - проповедью своей Системы - ибо она есть одна правильная и к общему счастию народов устремленная.

И были собраны со всего цивилизованного мира наилучшие проповедники, и снарядили их, и дали по презентации, и денег из финансирования - на представительские расходы, и отправили их - нести благую весть о Системе, ее чудесах и преимуществах. С великими трудностями и лишениями добирались они и по морю, и посуху, и воздушным сообщением в край варварский, необъятный и бесприютный - блуждая по бездорожью, продираясь через буреломы, увязая в снегу; многие так и сгинули навсегда в чужой немилой земле, кто от холода, кто от тоски, и многие, многие погибли от клыков медведей, бродящих по улицам городов варварских - так положив свои животы и самые жизни на алтарь просвещенного отечества, за свет и торжество его великого и могучего разума.

И пришли оставшиеся из них в живых к варварам; но, чтобы их сразу по дикому обычаю не употребили в пищу - или по какой еще другой статье расходов - представились, кто кем: кто научным работником, кто лицом духовного звания, кто артистом-лицедеем, кто добровольным помощником и защитником прав угнетенных животных. И сообразно каждый своему образу и подобию, кто как мог, стали проповедовать о Системе.

А когда изложили первые начала учения, коего посланцами они были, слушавшие их внимательно варвары, глядя им прямо в самые очи, и с добротою необычайной, нежностью даже, ответствовали так:

"Это вы нас врать, что ли, учить пришли? Так это, милые, мы и без вас умеем, мы не то что - мы сами себе умеем врать, да так, что после сами и верим".

"Вы нам лучше скажите-ка, какие там у вас такие биржевые показатели и доходности, и нельзя ли вам продать два ракетных крейсера за сто мильонов под видом металлолома - пионеры на двести лет вперед насобирали, девать некуда? Да и вот еще газу у нас купить не хотите ли?"

И с улыбкою добавили: "Вы часики-то свои обратно, так и быть, возьмите - нам они без надобности, привычка больше".

"Уау", - сказали тут все проповедники разом, и побежали отправлять беспроволочным телеграфом в свою Штаб-Квартиру сообщение следующего содержания:

"ТУЗЕМЦЫ ПОКОРЕНЫ ТЧК ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ БИЗНЕСА ТЧК ОСТАЕМСЯ ТЧК ЗПТ СКОБКА".

* * *

Вот тут самое главное и началось. Поскольку западная предприимчивость в соединении с восточной мудростью, северной невозмутимостью и южным темпераментом придали Системе уже вовсе невиданную дотоле силу и могущество, и не осталось теперь уже не охваченных ею диких стран и народов, кроме самых отсталых и вымирающих. Вся планета полностью ей покорилась и управлялась теперь ее волею, так что многим даже стало казаться - речь идет о неком милостивом и благолюбивом правителе, попечением Божьим человечеству посланным, дабы устроить, наконец, его, откровенно говоря, непутевую жизнь.

А потому, что всем она несла какую-нибудь пользу: богатые богатели в приятной уверенности, что тем самым они приносят благо, создавая рабочие места, бедные прозябали в бедности, утешенные тем, что таким образом удается избежать инфляции и нет войны, для глупцов все было устроено так, чтобы они все понимали, а умные были довольны, поскольку им объясняли, что этим они отличаются от глупцов - словом наступила гладь, да благодать, полная уверенность в будущем, позитивное отношение к жизни и - как следствие - полное душевное и физическое здоровье населения. Войн, поверите - не стало! - поскольку с тех пор, как Система полностью распространилась, она же и полностью начала всем, всякой мелочью, управлять, и настолько феноменально разумно, что крупных причин для конфликтов просто не могло возникнуть - а мелкие флуктуации она быстро и относительно безболезненно подавляла. Да и какие там войны - если одними "демократическими инициативами", можно так, если понадобится, упромыслить, что и камня на камне не останется - как, кстати, и получилось в иных краях.

И все бы хорошо. Одна беда - памяти у людей к этому времени не стало уже совсем: с глаз долой - из сердца вон, только отвернулся - все забыл, пять минут, от силы час - и чистый лист. С одной стороны, для правильной, бесперебойной работы Системы это было необходимо: ну, начнет кто-нибудь вспоминать, что раньше называлось бы она не "всеобщее благоденствие", а тихое помешательство и вырождение? - так до размышлений каких-нибудь недалеко, а там, глядишь - и до бунта; а тут: приказали - сделал, забыл; готов к новым приказаниям. Красота. Но с другой - это же самое качество, как часто бывает, в своем диалектическом развитии до признаков слабоумия стало и мешать, нарушать функционирование важных участков работы: ему нужно рубильник какой-нибудь переключить, а его и след простыл - идет, счастливый, ничего не помнит, посвистывает.

Здесь-то как раз и помогло полное и всеобщее распространение Системы на все народы. Не зря, не зря пропали самоотверженные труды ее провозвестников, даже и от медвежьих клыков умученных - не говоря уже о выживших, которые через то стали важными и богатыми господами - оказалось, что среди варваров, обращенных ее проповедью, много таких, у которых память, несмотря на добросовестное подчинение Системе, все же сохраняется по каким-то таинственным причинам, возможно - генетическим. То есть она, конечно, уже не та, что прежде - когда мы молодые были - но, все же, хотя бы она есть. Тем самым проблема получила решение, поскольку теперь, если даже кто про рубильник забудет - найдется тот, кто его вовремя выключит.

Здесь поначалу были возражения, скептики говорили так:

"Как же это возможно? Они ведь, как известно, даже родства не помнят?"

"Родства они, может, и не помнят, - отвечали на это циники, - а что где лежит - уж там плохо или хорошо: это им без разницы - помнят прекрасно. А это есть что? Это и есть - запоминающее устройство!"

Таких особей стали выявлять и помещать в особые условия - под особенно неусыпный контроль Системы - с той целью, чтобы в процессе выращивания не допустить развития вместе с полезным свойством памяти - вредного свойства использования ее для самостоятельного мышления. А далее, после курса обучения, эти "устройства" направляли на ответственные участки, где их настоящей задачей являлось - следить, чтобы чего не вышло, и в нужный момент подставлять плечо; однако в видах обеспечения социальной справедливости и создания хорошего климата в коллективе на них нагружали также и обычную работу - для виду: ящики, там, таскать, билеты проверять, ну и всякое тому подобное.

И одна только оставалась после этого проблема. Некоторых таких либо выявить не удавалось вовремя, либо они сбегали из-под неусыпного контроля - будто сизыми птицами вылетали в форточки - фьюить! - и нет их - ищи, свищи. Вот у них часто развивалась такая неприятная склонность к праздным и вредным размышлениям, причем на общем фоне скудоумия развивалась очень сильно, болезненно.

Их-то в обиходе и называли "русскими" - хотя, скорее, по привычке: так просвещенные народы всегда называли тех, кто с одной стороны раздражал, а с другой - пугал: теперь уже невозможно сказать, чего было в этом названии больше. Нарицательное такое было имя - настоящих ведь, природных русских к тому времени не осталось вовсе: как писали в учебниках - от неумеренного пьянства; хотя в прежние времена имелись сомнения, даже и был ли вообще такой народ, биологически: вот, китаец - сейчас видно, что не эстонец, или негр - правда ведь? а русский - черт его знает, что это и такое, и в чем его отличие от поляка или украинца, например. Уж их и скрести пытались, и чего только не делали, так ни к чему и не пришли.

Однако, русские там, или нерусские, а таких флуктуаций на общем фоне было, к счастью, мало, так что Система успешно с ними справлялась.

* * *

Вот и еще год прошел - пробежал, пролетел; мне-то показалось - пять минут. Нет - год.

И, однако же, много всего за этот год в жизни произошло. Известность устных моих рассказов возросла настолько, что заинтересовались журналы - стали печатать, недели не было без интервью: в них, разумеется, приходилось безнадежно повторяться - но, к счастью, никто этого не замечал; из телевидения стали приезжать постоянно, тоже что-то спрашивать... Стали приписывать какое-то необыкновенное образование и осведомленность - что, конечно же, было неправдой; тем не менее, я добросовестно надувал щеки - даже бородку отпустил, клинышком - и принимал глубокомысленный, солидный вид, поскольку сознавал - все это мое нынешнее относительное благополучие основано на детском интересе, что держится у публики, а разочарую ее - и пиши пропало: отвернется, да и забудет обо мне, еще не дойдя до гардероба - что я тогда делать стану, куда подамся...

* * *

Так что хмурым весенним утром я смирно сидел в очередном гостиничном номере и безо всякой особенной мысли глядел в окно. Я знал, что все это уже было, много раз: я знал, например, что пока я гляжу в окно, непременно под ним пройдет девушка в сером пальто... и она - вот, пожалуйста - прошла: я привык к этим бесконечным повторам, меня перестали озадачивать внезапные пустоты во времени, после которых все, кажется, начинается заново, но продолжает все тот же, по большей части всем уже известный сюжет. Мне понравилось жить в гостиницах; я даже не пытался найти свое прежнее жилище, да и никто уже не помнил, где оно находилось: когда я называл адрес и спрашивал, как пройти, все недоуменно смотрели на меня и пожимали плечами. Я смирился со своей судьбой - не так уж она и дурна, думал я - я привык к ней, я хотя бы знал, чего от нее ждать - и вот сейчас просто сидел и, безмысленно уставясь в зябкую весеннюю хмарь, терпеливо ждал, когда за мной пришлют машину, чтобы ехать на очередное телевизионное шоу.

Подкатила машина, поехали.

* * *

- Дорогой Николай Николаевич! - встретила меня в служебном подъезде незнакомая девушка в пальто. Она радостно улыбалась, но глядела не на меня, а, вроде, немного поверх. Я невольно обернулся - там висело выпуклое зеркало, в котором отражалась моя спина.

- Подождите, пожалуйста, здесь. За вами сейчас придут, - услышал я ее голос, но, когда перевел взгляд обратно, самой девушки уже не было видно - мимо меня пронесли какие-то рамы, молодой человек в свитере протащил толстый кабель...

Переминаясь с ноги на ногу, я послушно ждал. Пахло не то парфюмерией, не то чем-то кондитерским; неяркое освещение, приглушенный механический шум странно успокаивали, убаюкивали даже; мимо меня снова что-то таскали, показались два солидных человека и, негромко беседуя, скрылись - все, словом, выглядело толково, по-деловому. Так прошло с полчаса.

- Николай Николаевич, где же вы, вас ищут! - наконец раздался немного раздраженный голос откуда-то справа. - Скорее!

Крепкая женская рука ухватила меня и потащила в неожиданно оказавшийся там узкий коридорчик, втолкнула в ярко освещенную комнатку, похожую на театральную гримерную.

- Скорее, у нас мало времени, - сообщила мне владелица руки - строгая молодая женщина в белом халате. - Через пятнадцать минут ваш выход. - Она схватила меня за плечи, властно на них надавила. Я плюхнулся в кресло перед большим зеркалом. Да - гримерная и оказалась.

Пальцы ее заходили надо мной, как заведенные. За десять минут женщина сделала с моим лицом нечто такое, отчего, глянув, наконец, в зеркало, я сам себя решительно не узнал. Кожа разгладилась, стала матовой, вместо свойственной мне с детства бледности, на ней появился несвойственный мне легкий румянец и загар. Тени под глазами исчезли, а в них самих появился глубокий, неотразимый блеск. Лицо стало рельефно, и даже появившиеся у меня в последние годы складки подтянулись и придавали моему, обыкновенно кислому, выражению вид решительности и даже дерзости. В целом лицо мое приобрело такой вид, будто я помолодел на тридцать лет, причем, все это время жил в бунгало на берегу тропического моря и занимался исключительно охотой на акул и виндсерфингом.

Я обернулся к женщине, указывая пальцем в зеркало, и уже открыл было рот, но она - "Некогда, некогда!" - снова схватила меня, потащила в дверь, в коридор, за угол, снова за угол - там мелькнул свет, шум усилился - было такое впечатление, что неподалеку идет цирковое представление. Наконец она притащила меня в полутемную кулису, передала кому-то невидимому и скрылась, будто растворилась в кромешной уже темноте, бесшумно, как летучая мышь - даже белый ее халат не мелькнул. Невидимый, тихонько дыша, подвел меня к высокому проходу в павильон, поставил, подвигал за плечи, будто нацеливая, и отпустил.

- Будьте любезны подождать, - только прошептал, будто прошелестел.

Я, несколько уже сбитый с толку, ждал.

Наконец из проема раздался какой-то крик, приглушенные кулисой аплодисменты прокатились раз, другой...

- Пошел, - выдохнул невидимый, и плавно, но довольно сильно подтолкнул меня в спину - я покачнулся, сделал невольный шаг вперед, и вприпрыжку выскочил в ярко освещенный павильон. Ну, и поначалу ничего не увидел, конечно: стоял потерянно, озираясь и моргая.

- Итак, - снова принялся кто-то оглушительно кричать, делая, к счастью, длинные паузы между словами, - с нами... Наш дорогой друг... Николай... - и наконец совсем истошно: - Николаевич!!!

И будто четыре восклицательных знака, вырвавшись из его луженой глотки, запорхали, забились под высокими сводами павильона.

Публика, оказавшаяся в креслах, поставленных амфитеатром вдоль одной закругленной стены, заревела; раздались свистки. На мониторах, висящих напротив, проползла надпись: "АПЛОДИСМЕНТЫ". Снова раздались аплодисменты, слышанные уже мною из-за кулисы.

Глаза мои уже обвыклись на ярком свету, и я увидел, что стою на невысоком подиуме, в одном конце которого, ближе ко мне, предусмотрены столик, вроде журнального, и кресло рядом, а в другом - странно изгибающийся, будто хочет то одной рукой, то другой, достать яблоко с дерева - молодой человек с микрофоном; я понял, что именно он издавал тот, оглушивший меня в первый момент, крик. Молодой человек направился в мою сторону, грациозно помавая на публику своим микрофоном, словно лебедь - крылом: публика стихла; в это время с другой стороны подиума ко мне вышла девушка в аккуратном офисном костюмчике. Они приблизились одновременно, взяли меня с двух сторон под локти, как-то слегка пританцовывая, подвели к креслу и усадили в него; когда девушка наклонилась ко мне, я с удивлением узнал в ней Наташу. В ответ на мой удивленный взгляд она подмигнула и скороговоркой прошептала:

- Ничего, Николай Николаич, просто не успела предупредить. Ты посиди здесь немного, потерпи, ладно? Это недолго. Все будет хорошо.

Усадив меня, они с молодым ведущим, произвели руками красивые пируэты, обращенные к публике - каждый в свою сторону - после чего Наташа скрылась, и я остался один.

* * *

Ведущий, лучезарно мне улыбнувшись, стал представлять публике мои заслуги - дотоле мне неизвестные. Оказалось, что даже когда он говорил спокойно и ровно, голос его оставался неприятно крикливым, будто истеричным; в сочетании с очень странной манерой останавливаться и говорить "ааа" в самых неожиданных местах фразы - будто роль плохо выучил - это создавало впечатление, что он сам не вполне ясно понимает, что несет и напуган этим. "Будто кукла говорящая..." - подумал я.

- Итак... ааа... - возгласил ведущий, - наш непревзойденный мастер художественного слова, наш непререкаемый авторитет в... ааа... части истории, литературы и всех наук - наш дорогой Николай Николаевич сегодня с нами и готов ответить... ааа... на наши вопросы, которые мы, несомненно, мечтаем ему... ааа... задать.

Краем глаза я видел, что на мониторе снова проползла надпись "АПЛОДИСМЕНТЫ". Зал разразился аплодисментами. Ведущий успокоительно примял ладонями воздух перед собой; мне вблизи было видно, что на лице у него написана невыносимая скука. Публика стихла.

- Однако, - продолжал ведущий, - и у нас... ааа... и у нас для нашего дорогого гостя приготовлены неожиданные сюрпризы, которых - уверен! - он никак не ожидает, и которые - я надеюсь! - будут для него приятной... ааа... неожиданностью! Ха, ха, ха!

Я напрягся.

- Николай Николаевич, - ведущий интимно понизил голос в микрофон.

- А? - пискнул я.

- Для начала расскажите, пожалуйста, - этот вопрос часто задают наши зрители - о своем детстве. У вас ведь было трудное детство? Вы пережили войну, голод, холод, трус, возмущение черни, крушение лайнера "Николай II", на котором вас пытались вывезти с родины, вы были вынуждены скитаться, искать себе пропитание на помойках, вас ловили и избивали милиционеры, вы просили подаяние у Николаевского вокзала, играя на гармошке - как вам все это... ааа... удалось? - и выбросил в мою сторону руку с микрофоном, будто с рапирой.

- Эээ... - протянул я, несколько обескураженный этим потоком, и скосил глаза на микрофон у лица.

- Говорите - все равно, что, - прошипел ведущий.

- Никак... - пролепетал я в ответ.

- Николаю Николаевичу трудно говорить о том времени, тех событиях, он взволнован... Поддержим его аплодисментами, друзья! - и ведущий, напряженно глядя на меня, зааплодировал; зал поддержал.

- Но наш первый сюрприз - как раз и связан с... ааа... детской порой Николая Николаевича, - поведал ведущий залу. Снова состроив искусственную улыбку, он обратился ко мне:

- Дорогой, Николай Николаевич - вы рассказывали, что были беспризорником, не помните своих родителей - это правда?

- Ну, не совсем... - замялся я, - родителей я, действительно, помню очень смутно, помню только, что шел снег, когда я родился, и потом, позже... И как я лежал на руках у еще довольно молодой своей мамы, глядел на ее лицо и думал: "Идет снег..." А отца я, да, пожалуй, совсем не помню - я даже не уверен, был ли он у меня... Но беспризорником в полном смысле, мне кажется, назвать меня нельзя...

Все время, пока я это мямлил, ведущий ласково смотрел на меня, покачивая головою.

- Вы говорили, что почти не помните свою мать, что вас разлучили, когда вы еще были младенцем? - задал он вопрос в микрофон.

- Да.

- И что ваша мать умерла?

- Да...

- Друзья! - повышая голос, ведущий снова обратился к публике, - дорогие мои, в это почти невозможно поверить, но мы разыскали маму Николая Николаевича - Наталью Николаевну - она тоже всю... ааа... свою жизнь считала его погибшим. И сейчас! - в этом зале! - на ваших глазах! - произойдет чудо! - мать и сын встретятся после сорока лет разлуки!! Аплодисменты!!!

Зал разразился овацией. Я почувствовал, что у меня темнеет в глазах.

На подиум поднялась старушка и засеменила к нам. Она была маленькая, сухонькая, аккуратно одетая... По виду ей было лет восемьдесят.

Я не помнил матери, не помнил ее лица, только самое общее - шепот, нежность... Я не помнил ее черт, тем более, не мог знать, как время изменит их за столько лет, но чем ближе подходила к нам старушка, тем вернее я мог ручаться: она не может, не может быть моей матерью - до такой степени нет у нас ничего общего. Я даже вскочил со своего кресла и, наверно, выдал свои чувства таким выразительным взглядом, что старушка будто наткнулась на него, не дойдя несколько шагов - и остановилась в неуверенности.

- Обнимитесь, обнимитесь же, - засуетился ведущий, - вы, наконец, можете это сделать!

Старушка опомнилась, зыркнула глазом, бросилась ко мне и с воплем: "Николенька!" - решительно повисла у меня на шее. Я начал хватать ртом воздух, намереваясь протестовать, требовать прекращения этого фарса, но тут рядом услышал негромкий умоляющий голос Наташи:

- Николай Николаич, миленький, ну потерпи, это же шоу, нужно!

Я растерялся и стоял, не зная, что мне делать дальше.

Старушка тем временем слезла с меня, уселась в другое кресло, заботливо пододвинутое ей напротив моего, и ведущий стал задавать ей вопросы.

- Вы, наверно, рады увидеть своего сына спустя столько лет?

- Да, я рада спустя столько лет увидеть своего сына, конечно, рада...

- Расскажите нам, что вы чувствуете сейчас, спустя столько лет, вновь обняв... ааа... его?

Старушка, будто услышав известную ей одной команду, принялась дребезжащим голосом зачитывать явно выученный текст - что-то про чувства матери и благодарность спонсорам - стараясь при этом не встречаться со мною глазами. Я решил ничему не удивляться, немного потоптался и, пользуясь тем, что ведущий пока занят другой добычей, сел на место.

Меж тем, старушка уже добралась до моего детства и что-то плела про какие-то ясли, в которые меня, якобы не смогли определить.

- Скажите, Наталья Николаевна, не мечтали ли вы, - предположил проницательный ведущий, - чтобы талант вашего сына, который вы заметили уже в детстве, смог впоследствии столь развиться, принеся ему такую известность и... ааа... успех?

- Нет, что вы говорите, даже мечтать не могла, никто даже совершенно ничего такого не ожидал. Николенька уже в детстве показывал необыкновенную одаренность, но у него всегда был такой сложный характер; мы все очень бережно к нему относились и для всей семьи он был совершенным кумиром, но все было так трудно, вы же понимаете; я растила его одна...

Старушка приложила к глазам платочек; мне, впрочем, показалось, что без особой нужды. Ощущение дурного сна крепло у меня все более.

- Но в таком случае, - продолжался допрос, - вы, вероятно, можете поделиться со всеми нами... ааа... какими-нибудь воспоминаниями о его детстве? Какие-нибудь интересные случаи - пожалуйста, мы вас все просим! Вот, будьте добры, возьмите свои записи... - и передал старушке сумку с бумажками, в которую она тотчас уткнулась.

- Николенька был очень умненький... очень воспитанный и послушный мальчик, - задребезжала старушка по бумажке. - Он всегда был кумиром всей нашей семьи...

(Какой еще семьи?...)

- ...но у него был такой сложный характер, очень поздно начал говорить, такой был молчаливый...

- О, возможно, у него была задержка развития?

- Ну, не знаю, не знаю... Он всегда был такой одаренный, очень, очень много читал...

- Читал?! Что вы говорите... Расскажите нам об этом подробнее!

- Очень, очень много. Просто читал часами, сутками напролет, забывая про сон и еду... Бывало, зовешь его - "Николенька, иди кушать", - а он: "Не могу, маменька, читаю"... Очень, очень много читал. И книги все толстые, взрослые...

- Наталья Николаевна, а не было ли в таком случае среди них какой-то литературы, не... ааа... рекомендованной к прочтению детьми в этом возрасте?

- Нет, нет, что вы такое говорите, мы ведь всегда так бережно к нему относились, ему приносили исключительно проверенную детскую литературу. Однажды уснул прямо на втором томе словаря иностранных слов - на статье "экзистенциализм". Еле разбудили его - смеху было, шуток потом... - старушка робко хихикнула.

- А еще? Что-то, может быть, забавное?..

- Ну, вот помню, как он однажды занимался мастурбацией, сидя в бабушкином гардеробе...

Мне показалось, что я медленно погрузился в кипяток; стало душно; уши у меня начали гореть так, что я всерьез опасался - они вспыхнут. Какой еще гардероб? Какая бабушка?!

- А как часто ваш сын занимался в детстве мастурбацией? - продолжал допытываться любознательный ведущий.

- Ну, я не знаю, вы же понимаете - когда мальчик занимается мастурбацией, это вопрос интимный, деликатный... - отвечала старушка, не моргнув глазом.

- Но вообще ему были свойственны такие фантазии?

- О да, да - он уже в детстве был очень сексуален.

- Да, людям неординарным, гениям, часто бывает свойственна повышенная - и даже... ааа... извращенная - сексуальность, - поведал публике ведущий и откашлялся. - Мы еще вернемся к этому позже, - пообещал он вслед за этим, обернувшись в мою сторону.

Публика снова захлопала, но мне это его обещание показалось зловещим. Я стал лихорадочно вспоминать, нельзя ли какой-нибудь эпизод в моей жизни истолковать, как сексуальное извращение, но, кроме учебы в школе, ничего не вспомнил. Я уже приготовился было встать, чтобы разоблачить перед публикой все это неприличное, безбожное надувательство и удалиться с гордо поднятой головой. Но потом представил... Вот я поднимаюсь, стою перед публикой - ни с того ни с сего - пытаюсь что-то говорить... А микрофона-то у меня нет, и меня никто не услышит, и ничего не поймет... Вид у меня будет при этом нелепый, жалкий... Если я уйду, сорву съемку, будет скандал, и меня уже, наверно, больше не пригласят... Еще и неустойку, чего доброго, потребуют... Да и Наташа меня просила... Вот она - рядом стоит и тоже нервничает... Да и куда я пойду? я же здесь первый раз, заблужусь...

Словом, я не встал, никого, конечно, не обличил, а снова решил ничему не удивляться и просто спокойно отбыть эту экзекуцию до конца, тем более... Тем более, что публике вся эта фантасмагория, кажется, нравилась и ничуть не смущала, а мне вдруг стало интересно, что еще придумают ее устроители - поскольку было ясно: они намерены пойти в избранном направлении довольно далеко.

Тем временем, ведущий, кажется, выпытал у моей "матери" все, что хотел, и стал напоследок ее благодарить:

- Наталья Николаевна, большое вам спасибо за интересный и содержательный рассказ, и за трогательные и где-то... ааа... забавные подробности о детстве вашего сына, которых мы без вашей помощи, вероятно, никогда бы не узнали. Поаплодируем Наталье Николаевне! - зал снова разразился овацией.

"Что вам за радость-то знать эти подробности?" - подумал я.

- Когда, кстати, - продолжал ведущий, - и при каких обстоятельствах вам все же пришлось расстаться?

- Я со своим сыном вынуждена была отправиться из нашего родного Николаева на пароходе, в город Николаев. По пути нас постигло кораблекрушение, - это слово старушка выговорила со второго раза. - Я чудом, чудом спаслась, но потеряла все документы, все свои записи... И долгие годы думала, что Николенька, мой сыночек, погиб... - старушка снова приложила к глазам платочек.

- Еще раз поблагодарим Наталью Николаевну за ее увлекательный рассказ, - ведущий даже поклонился, - и она занимает почетное место среди нас в зале!

Заиграла музыка, старушка, наконец, поднялась, и под рукоплескания публики, действительно, заняла место в первом ряду, сложила ручки на коленях и приготовилась смотреть и слушать наше безобразие дальше.

- Рекламная пауза! - заорал ведущий, так что я даже вздрогнул.

* * *

После короткой рекламной паузы пошли вопросы. Как обычно, меня спрашивали о какой-нибудь ерунде, например, что я ем на завтрак и какой у меня режим дня.

"Николай Николаевич, это же, наверно, страшно трудно, столько много помнить, как вам это удается?"

"Николай Николаевич, что бы вы могли посоветовать, чтобы более лучше, более успешнее освоить вашу профессию?"

"У вас есть домашние животные? И если есть - каких вы предпочитаете?"

Ну и всякое такое в этом же роде, что, по крайней мере, немного разрядило мое напряжение и я даже начал думать, что все теперь обошлось.

* * *

Но тут снова взял слово молодой человек, ведущий это нелепое (на мой взгляд) шоу:

- Скажите, Николай Николаевич, вы помните свои школьные годы? Вы ведь любили школу, не правда ли?

Я довольно хмуро ответил что-то в том смысле, что - неправда.

Молодого человека это ничуть не смутило:

- Конечно, - гремел под сводами павильона его задумчивый голос, - кто из нас не любил школу? Новые знания, крепкая дружба, первая любовь, последний звонок... Не правда ли, Николай Николаевич? - и снова сунул микрофон мне в рот.

Я снова проворчал что-то нелюбезное - что да, у меня была первая любовь, в школе, и это-то из всего перечисленного принесло мне наибольшие страдания.

- Вы помните, как ее звали, Николай Николаевич? - с интересом спросил ведущий.

Я посмотрел на него, как на идиота.

Но это подавно его не смутило, и он возгласил, по своему обыкновению делая многозначительные паузы:

- Сегодня... В этом зале... Среди нас... Присутствует классный руководитель нашего дорогого гостя, Наталья Николаевна!! Аплодисменты!!! - вопил он, как резаный.

"Что это, зачем он все время так истошно орет? Предполагается, что тем самым он приведет публику в необыкновенное возбуждение и воодушевление, что ли?! Или - что скорее - без этого она уснет?" - пока я размышлял над этим, на подиуме, откуда ни возьмись, появилась другая старушка, того же, примерно, возраста, что и первая, но довольно высокая и строгая. Она подошла к креслу и уселась на краешек, не опирая выпрямленную спину. Стоит ли говорить, что ее я также не помнил совершенно.

- Здравствуйте, Наталья Николаевна, - приветствовал ее ведущий. - Как вы? Ааа... Все хорошо? - и ни секунды не ожидая ответа, продолжил: - Наталья Николаевна, расскажите нам о нашем госте: он был хорошим учеником?

Я был очень, очень плохим учеником. Я совершенно не хотел учиться в школе, несмотря на то, что для моего развития это считалось необходимым; мне было там противно, тошно - сам даже не знаю, почему - и вместо того, чтобы послушно сидеть на уроках, я часто, очень часто сбегал с них и болтался где-нибудь по улицам, что, видимо, наложило отпечаток на всю мою последующую непутевую жизнь. А если вспомнить, как я выполнял все эти их дурацкие домашние задания - непонятно, что вообще позволило мне получить аттестат...

Однако, "учительница" моя, тем временем, довольно складно рассказывала, каким примерным учеником я был - "Только, конечно, со своим особым мнением по многим вопросам..." - при этих словах она недобро глянула на меня, но тут же снова отвела взгляд и продолжала врать про мои школьные успехи дальше, так что в конце концов я стал даже сомневаться - может, это я что-то забыл? или, будучи подростком, неправильно понимал в те годы?..

Из тревожного ступора меня вывела фраза:

- Конечно, у него был сложный характер, как и у любого одаренного ребенка...

Это меня отрезвило; я понял, что все в порядке, и снова успокоился. "Учительница" под очередные аплодисменты неутомимой публики уже сходила с подиума, занять свое почетное место рядом с моей "матерью".

* * *

После очередной рекламной паузы снова начали задавать вопросы; в этом раунде они оказались уже не столь пресны.

"Не могли бы вы рассказать о своих политических убеждениях? И еще - кто из политиков прошлого вам ближе? Спасибо".

Знаете, если говорить прямо, все политические деятели мне по-человечески одинаково чужды - хотя за многими я и готов признать выдающиеся способности, а за некоторыми - ту пользу, которую они принесли своим странам и народам. Но все они без исключения, как и все их занятия, совершенно для меня непостижимы: когда я размышляю над этим, у меня возникает ощущение, что мы принадлежим к разным биологическим видам - настолько у них другие, отличные от моих, жизненные ценности, другая логика, язык, эмоции, чувства другие - они пытаются симулировать все это, будучи на публике, иногда даже успешно, но мне всегда кажется, что оставшись наедине, они со вздохом облегчения убирают их в ящик с прочими инструментами своего таинственного ремесла - и запирают на ключ.

Но самое удручающее в них - это катастрофическое отсутствие общей культуры - которое, впрочем, они также порою прекрасно умеют скрывать, если хотят: выдавая осведомленность - за широту познаний, а навыки в демагогии - за гибкость и богатство мысли. Но при этом во всем, кроме политики, их ум невероятно неповоротлив, взгляд - зашорен, а мировоззрение - примитивно, как у рыбы - посмотрите внимательно в их глаза. Мне кажется, это и есть главная причина того, что мы живем так, как живем - они просто не представляют, что можно жить - а главное: хотеть жить - как-то иначе.

Так что все мои политические убеждения сводятся к тому, чтобы люди жили, не подвергаясь лишним, бессмысленным страданиям, и - свободно: поскольку несвобода - в конце концов, один из самых бессмысленных видов страдания - вот и все. Но как этого достичь, не передушив друг друга, я - в ряду многих поколений на всем протяжении человеческой истории - не знаю... Вероятно, именно поэтому и существует политика и политики.

"Но ведь среди политиков бывали самые разные люди; вам не кажется, что говорить так огульно - несправедливо?"

Конечно, я толкую сейчас о профессиональных, прирожденных политиках - а не случайно оказавшихся в политике людях, которые, как и в любом другом деле, бывают совершенно разными - но для них поприще это всегда оборачивается большей или меньшей бедой: если только им самим не удается покинуть его вовремя, они неизбежно исторгаются им во тьму внешнюю, сплевываются в дорожную пыль, как шелуха.

С другой стороны, вспомним, что политическая деятельность - это всегда и прежде всего конкуренция, причем, жесткая: борьба за власть. Мы же так часто слышим, что политик, не желающий бороться за власть - не политик, а - нонсенс, правда? Поэтому в политике, как и в любой области бытия, где конкуренция существует, происходит естественный отбор, селекция - по признаку успешности в этой борьбе; самые успешные поднимаются в ней наверх, чуть менее - занимают вторые роли, ну а слабые, в зависимости от милости победителя отправляются в почетную ссылку или в обычную - иногда даже и вечную.

А теперь, вспомнив все это, представим себе двух борцов - один из которых борется по всем правилам классической борьбы: никаких подсечек, только захваты за пояс и всякое такое, а другой - бьет коленом в пах, пальцами тыкает в глаза, кусается и, вообще, делает все, что только может обеспечить ему перевес, невзирая ни на какие правила. Кто из них одержит победу, кто взойдет на высшую ступень пьедестала, как вы думаете? Ведь ответ очевиден, разве нет?

Поскольку политическая борьба - это, во многом, игра без правил, или с не очень-то ясно определенными правилами, которые, к тому же, каждая политическая группа легко переписывает для себя сама - в ней наверх всплывает - ну, так, чтобы никого не оскорблять - категория людей в наименьшей степени обремененных какими бы то ни было нравственными ограничениями - ну, просто это естественный процесс, неизбежный, как всплытие в воде некой, более легкой субстанции...

Это дает мне основания и, как мне кажется, право относиться к политике таким вот образом.

"Николай Николаевич, вот вы говорите - живем, как живем. А как надо?"

Видите ли - если бы я знал точный ответ и, главное, мог всем рассказать, "как надо" - это лишь означало бы, что я принадлежу к тому самому виду - политических деятелей, о которых только что говорил: просто автоматически, по определению - поскольку ответ именно на этот вопрос и является официально, публично декларируемой целью их деятельности.

Я - не знаю, как надо. Я думаю, что, вероятно, всем надо по-разному - и это последнее "надо" - одновременно выражает как потребность, так и целесообразность.

Но проблема в том, что каждому из нас - разным, с разными потребностями и целями - приходится иметь дело с доставшимся всем нам естественно ограниченным набором ресурсов: земли, воды, солнце... А их ограниченность - сколь бы много всего этого ни было - означает неизбежную конкуренцию за них. И, в сущности, "политика" - если вернуться к ней - это, как урвать побольше ресурсов для "своих" (или попросту для себя), отняв их у "чужих" - вот и все. "Мудрая политика", при этом - как сделать, чтобы "чужие", однако же, не чувствовали себя вовсе обделенными - поскольку в таком случае доля урванных ресурсов, которую придется пустить на отражение их атак, станет неприемлемой. Если не вполне понятно, о чем речь - то и другое в обиходе называется "война".

Поэтому, политика - это всегда про войну. Становясь политиком, нужно быть готовым эту войну вести - теми или иными средствами - и рано или поздно - силой оружия. В этом качественное отличие политической деятельности от просто управления. Вы можете в своем прекраснодушии сколь угодно твердо вознамериться стать мудрым просвещенным государем, заботящимся в подвластном краю исключительно о справедливом управлении потоками ресурсов, взаимовыгодном обмене с сопредельными государствами и о прочих таких же серьезных и полезных вещах - и спустя малое время обнаружить, что не только ведете кровопролитные сражения на несколько фронтов, но и в народе вашем зреет возмущение и бунт: просто потому, что вы окружены соседями, которые отнюдь не разделяют ваших идеалов, а действуют по старинке, по-простому - грабь, что плохо лежит... Политики ведь, как вы помните, редко блистают оригинальностью мышления - их народы вряд ли это одобрят...

Но, может быть, вот как и надо, вот что и должно быть целью - чтобы не было войны: чтобы сами народы, наконец, одобрили прекращение этой постоянной войны всех против всех - тогда с политиками, возможно, как-нибудь справимся. Но как убедить народы...

* * *

Я развел руками. Мне показалось, что в зале поднялся какой-то гул - не очень слышный, но все же заметный. Ведущий шоу молодой человек внимание на него, видимо, тоже обратил: скука на его лице стала мало-помалу сменяться озабоченностью. Он даже стал переговариваться с кем-то невидимым - вероятно, по местной связи - из чего я заключил, что дебатов в сценарии шоу не предусмотрено, и что-то пошло не так, как планировалось. Впрочем, пока он озабоченно говорил, шум утих, и все было покатилось дальше, но тут, откуда-то из десятого ряда поднялась женщина в очках - в остальном ничем не примечательная - и потребовала микрофон:

- А я считаю, - заявила она, - что Николай Николаевич совершенно напрасно с таким пренебрежением говорит о политике - и, между прочим, было бы очень хорошо, если бы такие, как он, активно участвовали в политической жизни, потому что они могут принести много пользы нашей стране и народу, - женщина разошлась и будто гвозди забивала, - потому что Николай Николаевич много знает и помнит, и прекрасно об этом говорит, и его потенциал, поддержанный всеми нами, поможет нам всем бороться с теми безобразиями, которые у нас творятся!

На последних словах она, мне показалась, напором и уровнем звука почти сравнилась с нашим ведущим; тот - видимо, заревновав - озаботился еще более и опять стал с кем-то приватно переговариваться. Снова поднялся гул. Женщину кое-как усадили на место, но гул от этого только возрос.

Я стал неловко оправдываться, что говорил о политике вовсе без пренебрежения - просто эта сфера деятельности чужда мне настолько же, насколько, скажем, балет - смотреть его я люблю, но участвовать в нем не имею ни возможности, ни желания. Я рассказал, как пытался баллотироваться в законодательное собрание города Николаева и как у меня ничего из этого не вышло - и, следовательно, нынешняя моя позиция в этом вопросе основана на глубоком знании жизни и собственном в ней опыте - но мне показалось, что публику это не очень убедило - раздались даже смешки.

В общем, дело явно отклонялось от сценария все больше, и отчаянная попытка ведущего объявить рекламную свою паузу - очевидно, также внеплановую - не помогла: шум в ее продолжение только нарастал, а после окончания вновь попросили микрофон - некий мужчина. Дали - что поделаешь.

- Являясь председателем законодательного собрания города Николаева, - начал мужчина руководящим голосом, - и пользуясь случаем, от лица всего нашего депутатского корпуса приветствую вас, Николай Николаевич, а также организаторов нашей сегодняшней программы и всех присутствующих, и хотел бы выразить благодарность за внимание и возможность участвовать в развернувшемся тут у нас конструктивном диалоге. От лица всего Николаевского законодательного собрания и от себя лично, хочу заострить внимание присутствующих на том, что в позитивном сотрудничестве всех уровней власти и общества - которое тут у нас представлено своей небольшой, но активной частью - состоит значительная составляющая успехов законодателей...

К этому моменту его, по всей вероятности, перестала слушать не только публика, которая гудела уже ровно, как пчелиный рой, обсуждая своё, но даже и наш неунывающий ведущий, который, отведя в сторону Наташу, тоже что-то тихо ей говорил. Я подавно упустил нить речи законодательного начальника и снова впал в тревожный транс.

- ... приоритетов городской социальной политики, - бубнил тот, - выстраивание системы адресной помощи наиболее острее нуждающимся в поддержке категориям и группам граждан - которая сохранялась и в тяжелую годину памятного нам всем кризисного состояния экономики. Пользуясь случаем, считаю своим долгом донести, что наш город - один из немногих, который проводит с этой целью внедрение средств самообложения граждан^[2]: с целью развития механизмов участия населения в осуществлении местного самоуправления и активизации самоорганизации граждан нами было выдвинуто законодательное предложение о закреплении права принятия решения также и в части введения самообложения за представительным органом местного самоуправления со сроком на период работы представительного органа, что выдвигает наш город в застрельщики движения самообложения в масштабах всей нашей огромной страны.

Я стал представлять себе это "самообложение", но сразу затруднился: "Что мне это напоминает? - думал я сонно. - Самоублажение?.. Самообожание?.. Милый мой председатель - тебя, наверно, никто не прерывает, ибо ты даешь нам краткие минуты покоя и отдыха в этом вертепе... Спасибо тебе..."

- Реализация вышеизложенных предложений положительно скажется на развитии территорий муниципальных образований, позволит...

- И животноводства! - закричал кто-то из зала.

- Да, совершенно верно гражданин подсказывает, - невозмутимо отозвался председатель, - в первую очередь - животноводства. Заботы села традиционно в центре внимания депутатов, и это неслучайно: почти треть народных избранников всех созывов - организаторы сельскохозяйственного производства, люди, работающие на земле, знающие и любящие ее...

Продолжаю: за истекший период времени нашим заксобранием подготовлено более сто четыре законодательные инициативы по внесению изменений в федеральное законодательство, ряд из которых приобрели силу закона. В марте этого года приступил к работе новый депутатский корпус...

- Дядя, ты о чем? - снова раздался голос из зала. - Давай, ближе к делу. Чего хотел-то?

- Итак - закругляюсь, - отвечал на этот выпад председатель, - пользуясь случаем, от лица всех законодателей и от себя лично я бы хотел выразить надежду в марте следующего года видеть в рядах нашего законодательного собрания виновника сегодняшнего мероприятия - уважаемого Николая Николаевича, и выразить уверенность в его больших успехах в деле законодательства...

- Дядя... - снова послышался из зала тот же голос.

- Эээ, - сбился, наконец, председатель, - конечно... закругляюсь... Если Николай Николаевич сочтет себя...

Но так и не договорил, в чем конкретно я мог бы себя счесть, сел на место. Зал зааплодировал.

На фоне аплодисментов снова послышался голос боевой женщины в очках:

- Нечего, нечего, - восстала она со своего места, сверкая очками на бедного председателя, - знаем мы ваше законодательство: инициативы выдвигаете, а только больше безобразия с каждым годом! Не слушайте его, Николай Николаевич, - обратилась она ко мне, - это провокатор! Никакие законодательные инициативы этих марионеточных собраний нам не нужны! Это все только для отвода глаз и отвлечения политических масс от настоящей борьбы за свои попранные права! Слава богу, у нас демократия, мы свободная страна! Вам, Николай Николаевич, необходимо немедленно возглавить протестное движение и вместе с нами - и вами - в наших рядах - добиваться радикальных перемен в деле народного образования!

Я давно сбился, пытаясь подсчитать, сколько раз за это время произносилось мое тщательно выговоренное полное имя: "И язык у них не устанет", - думал я.

"И почему только образование?.. - мое размышление обратилось к активной женщине. - Почему бы также не здравохранение? - оно у нас не на должном уровне... Или вот, действительно - животноводство?.."

Мне многое случилось повидать и привыкнуть тоже - ко многому, но происходящее сегодня все ж было мне ново, выходило, казалось, за рамки всякого здравого смысла... Я был уверен, что вслед за последним этим пламенным выступлением, съемка немедленно будет прервана, всех разгонят, кого-то, может быть, и задержат, а шоу потом уже, как ни в чем ни бывало, покажут в записи, порезав и перемонтировав куски; но ничего этого не происходило, прерывать, похоже, никто ничего не собирался, и даже было видно, что вполне спокойно готовятся к продолжению безо всяких репрессий. "Неспроста это", - думал я тоскливо.

* * *

Пока я так размышлял, в перепалку вступил бодрый мужчина лет пятидесяти, крупный, дородный - но какой-то болезненно бледный, с волосами до плеч, похожий на драматического актера. Я думал, обо мне, как обычно случается в подобных случаях - вроде юбилеев и поминок - все, наконец, забыли, но мужчина, прогудев что-то в адрес всех предыдущих ораторов по очереди, теперь обратился именно ко мне:

- Позвольте представиться - Н-кий, Николай Николаевич, - он усмехнулся, - да-да: ваш полный тезка... - руководитель общества любителей старинной, некоторым образом, кухни. Имею честь сообщить вам и всем присутствующим, - он величественно обвел взглядом зал, - только что мною получено извещение о решении внеочередного заседания совета старейшин нашего общества, включающем вас в список его почетных членов - с правом совещательного голоса! - он взглянул в сторону сутулившегося в своем кресле законодательного председателя, дескать: "Вот тебе! А нечего было рот разевать", - и продолжил: - Разрешите вручить вам, тезка, соответствующий диплом и непременный символический атрибут нашего общества, полагающийся всем его членам!

С этими словами этот, по-видимому, кухмейстер стал протискиваться из своего ряда, каковое занятие дородность его делала не вполне простым. Протиснувшись (и получив в свой адрес несколько неприязненных шиканий), он проплыл к подиуму, взошел ко мне и под звуки запущенной устроителями шоу музыки вручил - точно: красивый диплом с сургучной печатью, а затем, мгновение примерившись, напялил на меня обыкновенный кухонный фартук. Несколько уже всеми позабытый ведущий просунул между нами свой микрофон:

- Скажите, - несколько изумленно спросил я, - а как полностью называется ваше... эээ... общество?

Кухмейстер снисходительно на меня взглянул:

- Его полное официальное название: Общество любителей кулинарной старины "Память". Вы теперь - его полноправный почетный член: с правом совещательного голоса! - и палец поднял, будто я знал, что этим голосом теперь делать.

- Не тесно? - осведомился кухмейстер заботливо, указав на фартук. Я ответил, что нет - ничего.

Зал тем временем уже откровенно буянил. Все галдели в полный голос, причем мне показалось, в этом участвовали не только студийные сотрудники, но и часть охраны. Слышались, обычные в таких случаях "да здравствует!" и "долой!" - но жидко, по-школьному. Подняли написанный от руки - видимо, только что - транспарант: "Коля, держись!" Кажется, даже петарду какую-то взорвали - хлопок был в шуме еле слышен, но потянуло характерной вонью. Стоя перед всем этим весельем в фартуке, я чувствовал себя не то клоуном, не то санитаром.

* * *

Ведущий, закончив, наконец, тайные переговоры, вернулся к выполнению своих обязанностей, занял позицию в центре и снова принялся орать.

- Друзья, минуту внимания! В начале нашей сегодняшней встречи я говорил вам, что мы... ааа... подготовили несколько сюрпризов - два из которых вы уже видели, - он слегка поклонился первому ряду, где сидели моя "мать" и "учительница", - но самые неожиданные и интересные из них - мы оставили... ааа... на потом!

При этих его словах зал заинтересованно притих, а я понял, что меня ожидает еще один аттракцион; снова немного заныло сердце.

- И сейчас... - затянул ведущий, - мы представляем вам... человека непростой судьбы... - Наставника Николая Николаевича - Николая Николаевича!!! - заголосил он, что есть мочи, и захлопал в ладоши: - Аплодисменты!!!

Зал послушно, хотя и довольно вяло, выдал свой аплодисмент.

На подиум поднялся довольно уже пожилой сутулый человек, почти старик, с большой лысиной и равнодушным, потухшим взглядом, который не удавалось поймать даже в упор. Мешковатый костюм, растоптанные башмаки - вид у него был, действительно - как у старого, ушедшего на покой учителя истории, и я было подумал, что так оно и есть, и его тоже привели из той злополучной школы, где я учился. Но оказалось, я недооценивал изобретательность организаторов шоу.

- Николай Николаевич, - обратился ведущий к старику, - расскажите нам, пожалуйста: ведь вы хорошо знали, - он указал на меня: - сегодняшнего героя нашей программы?

- Да, - устало и тихо ответил старик, - хорошо... Довольно хорошо.

- Когда это было, вы помните? - взялся допрашивать ведущий.

- Николаше было лет двадцать, наверно - может, чуть больше, я точно не знаю.

- Вы могли бы нам рассказать, при каких обстоятельствах вы познакомились?

- Я нашел Николашу, - начал рассказывать старик, по-прежнему не глядя на меня, - помню, ранним утром в сквере, на скамейке, недалеко от дома, где я жил. Мне кажется, он был болен - когда я его нашел, он был, некоторым образом, без сознания... А потом очнулся, но был дезориентирован во времени и пространстве, не мог говорить - и не понимал, что ему говорят. Я отвел его к врачу, но там он впал в буйство, устроил дебош...

- Дебош, вы говорите? Какого рода дебош? Что он сделал?

- Он ударил врача, бросился бежать, ударил гардеробщицу, которая пыталась его остановить...

- Ударил женщину?

- Да. Я же говорю - он явно был болен.

- А почему, как вы считаете, он делал все это? Это был приступ неконтролируемой агрессии?

- Нет, мне кажется, он считал, что его преследуют...

- То есть вы хотите сказать, что у него была мания преследования? Мы правильно вас поняли?

- Не знаю я, - совсем тихо пробормотал старик, - но во всяком случае он отказался идти к себе домой... Считал, что кто-то его там поджидает... Я пожалел его и приютил у себя... Ему нужно было помочь, - старик в первый раз поднял глаза. Нет, в его взгляде ничего не блеснуло - он был такой же усталый и равнодушный, как вначале.

- Но вы не боялись дать кров юноше, больному, как вы считали, с навязчивыми идеями, который только что применил насилие к женщине - вы не боялись за свою жизнь?

- Ему нужно было помочь, - повторил старик. - Я жил тогда на чердаке, знаете ли, - добавил он; неизвестно к чему.

У меня было странное чувство. С одной стороны, я понимал, что старик врет - так же, как и все остальные сегодня: ну, не было со мной, и не делал я всего того, что он мне приписывает - не помешался же я, в самом-то деле.

Но с другой стороны - я вновь смутно узнавал в том, что он плел, что-то уже то ли виденное мною будто во сне, то ли читанное где-то, в какой-то безвестной книге - только в чудовищно искаженном, поставленном с ног на голову виде - как уже бывало не раз в моей нынешней жизни, да и просто - сегодняшним утром: ведь я размышлял о том же. Может быть, - закралась ко мне мысль, - я все же схожу с ума? Или... Был сумасшедшим всегда?.. И это есть тот именно дефект, который записан у меня при рождении? И это я ошибся, и все происходившее со мной в жизни, и сегодняшнее это шоу бездарное - только плод моего расстроенного воображения, галлюцинация, бред?! И вот - эта неприятная старушка, что сидит в первом ряду - действительно моя несчастная мать?! А вторая - моя не менее несчастная классная руководительница, которая действительно намучилась со мной, пока я кидался в нее тряпками?!

Я заволновался, заметался, стал искать глазами Наташу, она заметила, подошла, присела на корточки рядом с моим креслом, взяла за руку.

Нет, нет, ффу, нет, что я говорю, что я такое говорю - нет, я не сумасшедший, нет: 2х2=4, так? Так. Меня зовут Николай Николаевич, русский, разрешите представиться? Так. Ведь верно? ведь правильно? Да, правильно, верно, не волнуйся, все хорошо. Да, да! я знал, я чувствовал - вот это стол: за ним сидят, вот это стул: на нем... тоже сидят. Вот Наташа - сидит рядом со мною на корточках, я ее хорошо знаю, а вот неприятный молодой человек - ведущий этого зрелища, и две старушки, и этот старик - я их не знаю, они все - лгуны, они лгут, чудовищно лгут с непонятной мне целью на потребу публики, потому что так нужно, так положено в нашем новом мире, который мы построили, в котором мы стали всем, это - его основа, ему так нужно, иначе он развалится, разрушится и нам некуда станет податься, мы будем обречены вечно скитаться по дорогам чьих-то чужих миров, где нам всегда, до скончания времен, быть незваными гостями, нахлебниками, попрошайками... И устроители шоу знают об этом, знают, они же не дураки и наверно лучше меня знают, что делают, и только просят меня всего лишь немного помочь: как я могу отказать им в такой малости? Поэтому я - должен, обязан вытерпеть всю это безумие до конца, и даже виду не подавать, и даже приятно улыбаться - потому что от меня, только от меня, сейчас зависит спасение моего мира...

Будто вынырнув из тяжелой маслянистой воды, я услышал, что ведущий еще продолжает допрашивать старика:

- А что было потом?

- Потом мы некоторое время жили вместе. Он помогал мне в работе - я брал чертежи делать на дом, - пояснил он, почему-то смущенно, - а я немного занимался его образованием - поначалу он был довольно невежествен...

- И что потом?

- Мы некоторое время так жили, а потом расстались.

- Николай Николаевич, сегодня мама Николая Николаевича рассказала нам, что у него уже в детстве отмечалась повышенная сексуальная возбудимость. Ваши отношения носили интимный характер? Вы спали вместе?

- Молодой человек, - голос старика на момент приобрел жесткость, - если вы, как и большинство современной молодежи считаете слово "интимный" синонимом слова "постельный" - нет: наши отношения не носили постельного характера. В остальном - отношения двух, живущих вместе одиноких людей, волею судьбы выброшенных из жизни - безотносительно их пола и пристрастий, вопрос, действительно, весьма интимный: и я бы не хотел его здесь обсуждать.

- Но как случилось, - не отставал ведущий, - что вы оказались, как вы сами говорите, выброшены из жизни? Вас преследовали? Это было связано с вашими необычными пристрастиями?

Старик молча поднялся и двинулся к спуску с подиума.

- Вы не хотите отвечать? - все же крикнул ему вслед ведущий, видимо, решив удостовериться окончательно, и затем по своему обыкновению потребовал аплодисментов - как он выразился: "Мужеству и честности гостя нашей программы".

Старик скрылся; впечатление осталось настолько тяжелое, что аплодисмент не получился совсем, однако ведущий, как ни в чем ни бывало, вцепился в меня:

- Николай Николаевич, как вы бы могли прокомментировать рассказ вашего наставника?

Я не знал, как его прокомментировать, и ответил что-то путаное, что, действительно... хотя, с другой стороны, в молодости я был... но в то же время...

Из этой трясины меня вытащил только его следующий вопрос:

- Скажите, не кажется ли вам, что такие болезненно-агрессивные проявления, о которых мы сегодня услышали, могут являться препятствием для вашего участия в общественной жизни, не говоря уже о политической карьере?

Я понял, к чему он клонит, но только принялся было честно отвечать в том духе, что агрессивные проявления являются, скорее, необходимым условием политической карьеры - которая обещает быть тем более успешной, чем более они болезненны - как явственно услышал жужжание аппарата внутренней связи в кармане у ведущего. Тот приложил руку к уху, где у него был спрятан наушник, что-то выслушал, изменился в лице и неожиданно снова завопил, картинно указав на меня пальцем:

- Блестящий ответ!!! Вот, что значат полемический опыт и психологическая подготовка!!! Действительно - теперь все здоровые силы нашего общества смогут без колебаний выдвинуть нашего героя на любой, самый высокий пост и знать, что он - не подведет! Он с честью выдержал это импровизированное испытание и заслужил приз!!! Приз - в студию!!!

Последние слова он проорал с таким почти отчаянием, что я снова почувствовал: что-то пошло не так.

* * *

Я думал, сейчас с помпой выкатят какую-нибудь обычную в таких случаях бессмысленную дрянь, вроде микроволновой печи от спонсора, но ничего этого не случилось; заиграла неожиданно элегическая музыка, под которую ведущий спросил меня проникновенно:

- Николай Николаевич, мы с вами выяснили, что несмотря на свою феноменальную память, вы не помните, как звали вашу первую любовь. Но мы знаем, что еще до начала вашей блестящей карьеры, вы встретили человека - женщину, с которой у вас возникла душевная близость, которая разделила с вами время вашего становления и даже дала ему первоначальный импульс...

Я закрыл глаза, а ведущий обратился к публике:

- Вы не поверите - но мы разыскали первую жену нашего героя - она сейчас с нами! После того, как он внезапно пропал из дома, Наталья ничего не знала о его судьбе. Прямо сейчас, в студии, они снова встретятся после долгой разлуки!!! Аплодисменты!!!

Мне показалось, что он повторяется, но, видимо, менять что-то в сценарии у них уже не было времени.

Вместо ожидаемых аплодисментов стало очень тихо, даже музыка смолкла. Я открыл глаза: в этот раз организаторы не обманули - я увидел, как на подиум поднимается Наташа. Та самая Наташа, которая проверяла у меня, да так и не проверила билет, когда я ехал в поезде. Которая заслушалась, как я рассказываю всякий, вообще-то, вздор про свою бестолковую жизнь, да и вышла в нее вместе со мною, будто в темную и сырую весеннюю ночь; действительно, разделила со мною ее редкие радости и нередкие тяготы.

Две женщины - постарше и помоложе - стояли рядом со мной и растерянно глядели друг на друга, а я стоял рядом с ними и не знал, что сказать. К счастью, та, что помоложе, скоро опомнилась, потянулась к другой, поцеловала в щеку. После короткого колебания, они обнялись. В тишине было слышно, как вся женская половина публики хлюпает носиками в свои платочки.

Наконец мы сели друг напротив друга. Моя молодая помощница и прямая спасительница куда-то деликатно испарилась.

- Ну как ты? - задал я не вполне ясный, но обычный вопрос.

- Ничего, - отозвалась Наташа-первая, - как ты?

- Ничего, - ответил и я.

Повисла пауза, молчали все - даже ведущий.

Мы обменялись парою тоже обычных в таких случаях ничего не значащих фраз. Вновь помолчали. Наконец я решился задать еще один простой вопрос, который поразил меня сразу, только я ее увидел - почему-то мне показалось, что сейчас для него был подходящий случай:

- Послушай, - сказал я, - у нас ведь и дети, наверно, есть какие-то?

- Сейчас посмотрю, - ответила Наташа, сверяясь с записями. - Да, есть - мальчик и девочка. Да вот они, тоже здесь. Николай! Наталья!

- Идите к маме, - зашипел ведущий, - пока она вас помнит.

Подошли, действительно, мальчик и девочка - двойняшки.

- А это что за хрен с горы? - косясь на символический фартук, который я так и забыл снять, спросил мальчик у матери.

- Это ваш отец, идиоты.

- Здравствуй, папа.

Я смотрел на него, на девочку, снова на Наташу, но думать смог лишь о том, что мне-то казалось - прошло два, ну три года, а на самом деле - больше десяти. Где я был все это время, что делал, зачем?!

Куда, в какие подземелья, какие омуты времени канули все эти годы? Почему вообще это происходит? Кто в тайне от нас пожирает нашу жизнь, наши мысли и чувства, наши слова и дела - чтобы потом высохшими останками отложить их в пластах археологического ила, запасти, приберечь на черный день, дав нашим гипотетически возможным потомкам копаться в них и ломать себе голову - зачем бы предкам все это было нужно, и что бы это могло значить, и какой вывод следует отсюда? Неужели, тот, что вся наша жизнь нужна затем лишь, чтобы обеспечивать кормом прожорливое это чудище? Но почему - без него сама она невозможна, вся разворачивается только в нем, им расчерчена, им отмерена? Чудище оно, наше Время - или чудо?

* * *

Позже, снова сидя в гостиничном номере, мы обсуждали с Наташей тот день, скандальную съемку.

- Послушай, - говорил я, - но ведь это же гнусно: перетряхивание грязи - добросовестное, как при обыске, ничем не замутненный дистиллированный цинизм - и ладно бы, это была правда - но ведь - ложь! Неуклюжая, бесхитростная, при этом наглая - каким бывает провинциальный болван, приехавший покорять столицу... Неужели, это действительно, у кого-то не вызывает чувства гадливости, кому-то может быть интересно?!

- Нет, не вызывает, интересно. Ты, Николай Николаич, удивишься - какие рейтинги у этой передачи. При этом все прекрасно понимают всё, о чем ты говоришь, но - смотрят с удовольствием. Еще и причмокивают.

Да и... Что значит - ложь? - ты что, когда подростком был, извини...

Я покраснел:

- Но ведь я же не дрался с гардеробщицей в поликлинике, не тонул в кораблекрушении - ну, не было всего того, что там несли эти шуты гороховые приглашенные!

- А откуда ты знаешь?

- Ну, как...

- Ты ведь не помнишь детства - сам говорил. Помнишь только что-то совсем смутное, а после - раз: и уже подросток, чуть ли не сразу - завод. Ведь могло же быть так, как рассказывали? Может быть, у тебя в детстве был шок? И выпадение памяти? Ты ведь сам мне жаловался на провалы, повторы эти?

- Да я же тебе объяснял: это Время - оно у меня нелинейно... Я затерялся в его петлях, живу то параллельно, то иногда, мне кажется, вообще в обратном порядке, то пропускаю его, будто пролистываю, не читая, скучные или страшные места в книге...