Проект строительства 

Вавилонской башни так и не был 

завершен. Но это не значит, что он был 

окончательно 

заброшен. В работе каждой науки, каждой 

области знаний мы видим нацеленность на 

полноту охвата своего предмета, на 

построение его абстрактной 

тотальности. Проект построения 

башни знания, поднимающейся ярусами до 

самых небес - от 

самого низкого и элементарного до 

самого высокого и сокровенного - 

продолжает беспокоить человечество.

Наши представления о 

мире пронизаны абстрактными 

тотальностями разных наук, техник и 

религий. 

Объем известной нам информации давно 

превзошел возможности какого-то 

отдельного понимания и запоминания.
Несмотря на то, что никакая абстрактная 

тотальность целиком нам никогда 

недоступна, мы верим в ее необходимость 

и 

правомерность. Здесь идет речь не 

только о науке. Абстрактная тотальность 

научного знания и абстракция 

вселенского абсолюта 

одинаково далеки от нас.
На уровне человека все абстрактные 

тотальности смыкаются, схлопываются 

постольку, поскольку мы хотим верить в 

целостность 

нашей картины мира, в целостность нас 

самих, в которых разные картины 

мира живут. Смычка различных 

тотальностей - это 

акт нашей воли. В титаническом усилии 

всеохвата человек собирает воедину 

осколки своих фрагментарных 

представлений о мире, 

примиряет мир со своими 

представлениями.
Вот ваза. Непонятая, 

загадочная, красивая. Когда мы 

разбиваем вазу, мы понимаем: ваза 

состоит из 

осколков. Бесполезно какой-нибудь чудак 

будет уверять нас, что осколков в вазе 

не было, что осколки случайным образом 

образовались в момент разбивания вазы, 

- мы отошлем его к фактичности 

эксперимента. Потом мы склеим вазу в ее 

абстрактной 

тотальности - пусть не такую красивую, 

но уже понятную.

Построение 

абстрактной модели конкретного явления 

или целой области знаний начинается с 

выбора 

приоритетов. Мы бьем вазу так, как нам 

удобно. Мы обозначаем понятия, 

определяем величины и показатели, 

строим связи между 

ними. Затем мы подбираем закономерности 

и уравнения, взаимоувязывающие наш 

выбор приоритетов с наблюдаемыми 

величинами - 

объясняем, почему ваза разбилась именно 

так, и склеиваем ее из осколков.
Показатели - то, что мы хотим (и можем) 

мерить, - отвечающие на вопрос 

"Сколько?", определяют для нас ценность 

и значимость 

блага/актива, которому сопоставлен этот 

показатель.

Всеохватная модель, 

абстрактная тотальность позволяет 

распространить ценностное поле на всю 

исследуемую 

область, помещая расчеты там, где 

невозможно наблюдение. Абстрактная 

посчитанность мира на каждом уровне 

представления 

создает возможность монетизации любой 

области знаний. Даже самые удаленные 

галактики и черные дыры, до которых 

рука человека 

не может дотянуться, подвержены 

процессу монетизации. Чем дальше самая 

далекая галактика, чем шире подвластная 

нам область 

охвата, тем больших инвестиций 

будет требовать для себя наука, чтобы 

расширить охват или повысить степень 

его 

детализации.
Опасность 

абстрактных тотальностей в том, что они 

соблазняют нас точностью описания. Мы 

верим этой 

точности и начинаем думать, что мир и в 

самом деле устроен так, как утверждают 

придуманные нами тотальности. В 

психологии человек - это загнанная в 

угол жертва архетипов и комплексов.  С 

точки зрения физики человек - это тело, 

которому 

можно дать пинка - и оно отлетит, 

согласно закону сохранения импульса. С 

позиций химии человека можно сжечь или 

растворить в 

кислоте. Если жутко становится и дрожь 

пробирает от такого цинизма, значит, мы 

все-таки не до конца даем абстрактным 

тотальностям овладеть нами.
Когда мы сравниваем 

реальность любой абстрактной 

тотальности с нашим экзистенциальным 

опытом мира, нам 

становится неуютно. Мы чувствуем, что 

что-то не то. Экзистенциальный 

опыт вызывающе не совпадает ни с одной 

абстрактной тотальностью, - но 

при этом ни одна из тотальностей не 

способна примирить нас с миром так, как 

это 

получается у экзистенциального опыта. 

Экзистенциальный опыт вмещает в себя 

сразу и все так, чтобы не дать 

нам сбиться 

в сторону той или иной абстрактной 

тотальности, чтобы  оставить нас при 

деле мира.
Дело мира - трудное, 

как молитва. Возможно, оно и есть самая 

строгая молитва, потому что дело мира 

лишено 

конкретики обращения к. Обратись 

к чему-то конкретному, и ты уже не при 

деле мира. Любая конкретика фундирована 

какой-нибудь абстрактной тотальностью. 

А в деле мира - там просто обращение к 

бытию, без конкретики. А это трудно. 

Нет 

абстрактной тотальности, на которую 

можно было бы опереться при подступе к 

бытию.
Старая поговорка 

"Труднее всего ждать и Богу молиться" 

обретает неожиданное звучание.
Что мы делаем в нашем гулком одиноком 

обращении к миру, как не ждем и не 

молимся?
Вокруг нашего дела 

стоят, соблазняя нас, абстрактные 

тотальности. В них так легко и 

увлекательно 

сорваться, так легко убить время, так 

легко обрести ценность!
Разумеется, монетизация абстрактной 

тотальности мерится не только в 

деньгах. 
Например, если я выбираю слова для 

своего стиха из популярных тем блогов 

по версии Яндекса, а потом запускаю 

этот стих в ЖЖ и 

набираю на нем почти 3000 посещений за 

одни сутки, 

- что это такое? Циничная 

конъюнктурщина, бумагомарательство на 

злобу дня? Или - открытость 

актуальности сегодняшнего 

момента? Или же крик души "Не могу 

молчать"?
Гергиев дал концерт 

в Цхинвале, откликнулся на боль 

разрушенного грузинскими обстрелами 

города, но тут же нашлись злые языки, 

которые начали упрекать  его в 

прославлении "военной агрессии Москвы", 

"военного вторжения, 

вызванного империалистическими 

устремлениями". Возникает сомнение, 

по какую сторону "виртуального" 

железного занавеса мы живем.. Настолько 

неумелая, топорная пропаганда
Похоже ситуация 

здесь очень непростая. Человек, к 

которому обращены взгляды народа, - 

который сказать может, умеет, - тем 

самым уже и должен сказать. Злые 

языки нашлись бы в любом случае. 

Главное - говорить, делать то, что 

должен.
 Но как бы то ни 

было, обратившись к злобе дня, я и не 

заметил, как оказался в положении 

человека, подсчитывающего 

эффективность своего слова. Я не 

успел опомниться, как в 

погоне за счетчиком я забыл о деле 

бытия (вот, например, переключился на 

оппортунистический стих и забыл об 

этой 

своей, более "серьезной", вещи). 

Получается, что моя задача теперь  - не 

подступ к бытию, не слушание мира, а 

банальное 

SEO-шное копирайтерство, пусть даже с 

претензией на искусство и 

философию.
С другой стороны, - 

выход из ловушки, вроде бы, брезжит, - 

сказать ведь можно независимо от 

конкретики 

ключевых слов. Слова - всего лишь 

метки, за которые λόγως может 

зацепиться, как музыка 

цепляется за ноты. То, о чем 

текст, он говорит безотносительно к 

конкретике отдельных фраз.
Например, когда я читаю чей-нибудь 

комментарий или письмо, мне бывает 

очень трудно из самих слов 

понять - обижаться 

мне или радоваться, улыбаться или 

плакать. Понятно становится только 

тогда, когда, собрав воедину весь свой 

опыт общения с 

конкретным человеком (а еще лучше, 

представив его голос), начинаешь уже 

читать его слова не буквально, а 

интуитивно, через 

весь опыт общения.

И, все-таки (знаю по 

себе!), конъюнктурность снижает доверие 

к собственному слову. В описанном выше 

случае со стихом - вместо того, чтобы 

делать дело бытия мира, мы инфлируем, 

раздуваем внешнюю (и, в общем, весьма 

спорную, 

основанную на статистике) абстрактную 

тотальность блогосферы. Можно было бы, 

конечно, сказать, что в данном случае 

мы 

эксплуатируем тотальность во благо, 

чтобы расширить аудиторию дела бытия. 

Но это отдает лицемерной отмазкой. 

Вроде как 

вспрыгнули на дрезину "А далеко ли до 

Таллинна?", а там уже дальше - неси, 

нелегкая. Но - скорость движения не 

гарантирует 

еще и верности направления..

Мерность мира, его 

абстрактная монетизация захватила 

человека. Даже самая неподвластная 

обиходному 

толкованию физическая величина - 

энтропия (иногда ее называют мерой 

беспорядка, но это, строго говоря, не 

вполне верно), - 

уже начинает мериться не в количестве 

состояний системы, а напрямую по 

количеству ресурсов, затраченных на 

моделирование 

этих состояний - по объему строчек 

программного кода или количеству потребленных при 

моделировании ресурсов. Но строчки 

кода можно создавать незначимые - 

например, бессмысленные комментарии или 

"пустые" 

циклы.
А ведь этими ресурсами, получается, 

будем мериться уже даже не мы сами - 

весь наш мир!
Тем самым получается, что наша картина 

мира оказывается раздутой, 

перекачанной, инфлированной нами же 

самими, нашим желанием 

кушать, - т.е. потреблять тот мир, 

который мы изучаем.
Потребление 

стимулирует потребление, и в этом 

потреблении обесценивается то прямое и 

непосредственное - 

стояние человека в мире, его чистое 

бытие. Словно это стояние - простое, 

открытое, чистое - настолько человеку 

невыносимо, 

что хочется куда-то от него сбежать, 

спрятаться, как-то его затереть, 

замылить.

Инфляция не только 

там, где деньги требуют от нас всё 

больших усилий для получения 

того же самого 

блага. Инфляция везде, где мы, забывая 

о вещах, важных для реализации 

человека, отвлекаясь от пути своего 

бытия, занимаемся 

вещами куда более легкими, 

приятными и - лишними.
К таким вещам относится, в том числе, 

развитие абстрактных тотальностей.
Трудный путь бытия - 

этот путь от себя отвращает.
Бытие, которое мы можем 

свидетельствовать только своим 

подступом, не включая его ни в одну 

абстрактную тотальность, чтобы не 

подвергнуть само бытие инфляционному 

процессу научного знания.
Вопрос бытия уникален тем, что перед 

ним наука обычно пасует, разводит руки: 

из любой абстрактной тотальности бытие 

выколото. 
Поэтому мы не можем  

говорить о бытии, объективируя 

его.
Мы можем говорить вокруг да 

около бытия, заговаривая его.
Работа бытия - это школа высших 

духовных интенсивностей, как обращение 

к Богу.
Обращение к бытию - это 

благоговейное отношение максимальной 

интенсивности, лишенное единичности 

конкретной религии, а 

также антропоморфных черт (которые 

человек копирует с собственной 

экзистенции, вселяя их, например, в 

свое отношение к 

Богу).
Можно сказать, что подступ к бытию 

структурно изоморфен религиозной 

аскезе.
Казалось бы, от религии мало что 

останется, если вывести за скобки ее 

конкретику, - лишить ее таких родных, 

близких каждому, 

черт. Но именно эти, дорогие, 

вещи делают из религии одну из 

абстрактных тотальностей, превращают ее 

в поле 

ценности. 
Выход из поля 

ценности в состояние собранности аскезы 

- вот он, подступ философии.

Но благоговение к 

бытию - это безусловно больше, чем 

голое пустое чувство нигилистического 

внимания к 

чистому бытию. Живое, творческое 

бытие отличается от абстрактного 

чистого бытия примерно как поток 

электричества 

отличается от гудящей трансформаторной 

будки. Есть "жизнь", которая проходит 

через все единичные моменты "теперь", 

связывает 

их. Это момент неслучайности в 

случайности. Каждый последующий момент 

- это бросание игральной кости в 

пределах доступного 

пространства возможностей. Ограничение, 

накладываемое на это пространство 

возможностей - ориентировка на 

сохранение по 

максимуму бытия предыдущего момента. В 

каждом моменте "теперь" есть держание, 

блюдение этого момента, - без 

которого 

каждый момент мог бы сорваться в 

катастрофу, - но почему-то, как 

правило, не срывается. 
Катастрофа возможна. 

Но при этом на уровне человеческой 

экзистенции катастрофа не мерещится нам 

в каждом 

мгновении. Поскольку экзистенция - это 

то в нас, что касается бытия, трогает 

само бытие, можно сказать, что и в 

бытии вес 

катастрофичности значительно меньше, 

чем некатастрофичности. 
Возможно, будь бытие 

(каких-нибудь других 

высокоорганизованных структур, существ) 

катастрофичным по 

природе, -  в таком бытии 

высокоорганизованные структуры 

опирались бы на и отталкивались бы от 

катастрофичности 

как своего базиса, своей природы.
Если только дела не обстоят так, что 

высокоорганизованные структуры (~ 

жизнь) возможны именно в мире с 

устойчивым (т.е. по 

умолчанию не катастрофичном) 

бытии.
Эта 

некатастрофичность (неслучайность в 

случайности) не есть, однако, 

причинно-следственность. Ведь 

катастрофы тоже имеют свою причину.
Некатастрофичность 

это то, благодаря чему наше бытие имеет 

характер благодати.
Действительно, жизнь 

ведь нельзя объяснить одной только 

причинно-следственностью. 
Ведь если бы это 

было так, то вся эволюция была бы 

объяснима из самого факта Большого 

Взрыва, из самого 

факта первокатастрофы.
Но детерминизм 

сам по себе не работает, и 

вдобавок к детерминизму всегда идет 

случайность, которая 

случается не абы как, - а с 

прицелом на развитие.
Структура бытия 

такова, что оно:

утверждает, а не опровергает
укрепляет, а не размывает
созидает, а не разрушает
хранит, и не распускает.
Мир 

держит стояние в бытии.