Пролог

Что скажешь мне ты перед смертью,
Герой, познавший пустоту?
Удары символичной плетью
Покорно перенёс в аду?
Гравюры разлагающейся плоти,
Панно из выпотрошенных звёзд,
Гниющие скульптуры ночи,
Картины из кровавых слёз.
Вся благостная человечность
Попала в лапы кровопийц.
Эмоциональная увечность -
Удел проклятых самоубийц.
Но под покровом грёз кошмарных
Скрывает ночь дары страшнее.
Ведь ждёт судьба неблагодарных,
Кто так стремился стать мертвее.
Освобождая пик презрения
К уродливой душе своей,
Узрел я в лике отражения
Лишь инфернальный блеск теней.
И в мясорубке душ проклятых,
Перемоловших в пустоту.
Среди казнённых и распятых
Я потерял свою душу.

1

Всё началось банально и даже без веских причин, просто накопилось, и всё тут. Но моя неудавшаяся попытка самоубийства изменила в корне мою жизнь. Но не потому, что я получил какие-то откровения или начал ценить такое понятие как 'жизнь'. Я обрёл пугающий дар видеть таких же отчаявшихся, запутавшихся или зажравшихся слабаков, как я сам. И теперь я видел их помеченными знаком суицида. Это невозможно объяснить в двух словах, так что обо всём по порядку, ведь всё началось с банальной и эгоистичной попытки покончить с собой.
Ах да, следует сначала представиться, как-то невежливо получается, я рассказываю свою историю, а вы даже не знаете моего имени. Что ж, простой парень из московской глубинки с редким именем Зиновий, 26 лет отроду перед вами. Что за имя такое редкое, в честь кого меня назвали, все только и спрашивают у меня. На самом деле имя Зиновий было вполне себе обычным, хотя семейные легенды гласили, что должна была родиться девочка, и назвать её хотели Зинаидой. Но родился мальчик, а от такого красивого (по мнению родителей) имени отказываться не хотелось, вот так они переделали Зинаиду в Зиновия. Вообще хорошее имя по всем параметрам, греческого происхождения, и переводится как 'сила Зевса', а в оригинале звучит куда более гордо - Зенобиос! Но настрадался я вдоволь с этим именем, потому что как ни крути, а сокращённо меня хотели называть Зиной, Зиней, Зеней. Немного бесился в детстве, ну какая ж я Зина? Так что с младых лет настаивал - либо называйте меня полным именем, либо его греческим аналогом.
Не могу сказать, что я был несчастным или что меня никто не понимал. Меня не унижали и не применяли ко мне физического или эмоционального насилия. Я не был супер талантливым, чтобы какой-то дар пожирал меня изнутри, как и не был я недотёпой, еле сумевшим окончить девять классов. У меня хорошая семья, у меня никогда не было крупных проблем в личной жизни, у меня даже всегда были друзья, какие-то хобби и интересы. Так в чём же дело, почему в один прекрасный момент я решил, что с меня хватит и меня не радует подобное существование?
Вероятно, всё было слишком нормально, всюду вроде бы неплохо, и из-за этого мои эмоции были притуплены. Я был серым, блеклым и скучным, даже если другие этого не замечали. Во мне не было лёгкости и спонтанности, а чувство новизны было чем-то невообразимым. Никаких психологических травм в детстве я не получал, хотя подозреваю, что являясь в семье средним ребёнком (у меня два брата) всё же повлияло на мою психику, я был во всём всегда середнячок. Никогда - лучший, как и никогда - худший, то есть всегда посередине любых крайностей. Посередине в любой ситуации, всегда нейтральная сторона, если была возможность, а если и приходилось принимать какую-либо сторону, то только сторону победителей, где я оставался далеко от лидерских позиций. Но это не потому, что я был стеснительным или не имел лидерских навыков, нет уж, когда мне надо, я всегда мог временно подстроиться под любую роль. Складывается впечатление, что я просто хотел всегда быть невидимкой, и чтобы все оставили меня в покое. Может быть и так, ведь я никогда не был против добровольного одиночества, но я и не тянулся к нему, я одинаково комфортно себя ощущаю практически в любом обществе.
Наверное, дело было в том, что я довёл своё депрессивное состояние до финиша? Но нет же, я не был депрессивным, никогда не романтизировал смерть, никогда даже не задумывался о том, что ждёт человека после смерти, никогда не изнывал по каким-то проблемам и не плакался из-за несправедливости этого мира. Я спокойно переживал разрывы с людьми, я не доводил себя до эмоционального выгорания из-за конфликтов или провокаций, я умел прощать и умел отпускать. Меня никогда не прельщала готическая муть, преувеличенная мистика или попытки раскрыть свои тёмные стороны, я даже избежал этого периода в подростковом возрасте. Я никогда не зарывался в религиозные догмы в поисках смысла жизни, мне никогда не был нужен Бог, чтобы справиться со своими проблемами - мои проблемы были исключительно моими, и я справлялся с ними собственными силами. Я не любил насилие, я не понимал удовольствия получать боль, я отказывался верить в теории, что страдания необходимы ради развития, поэтому в моей жизни их и не было. Во всяком случае не того уровня, чтобы навеять мысли о самоубийстве. Так что пока мои сверстники философствовали о смысле бытия, о несправедливости мира сего и килограммах страданий, что они пережили и о тоннах, что им ещё предстоит пережить, я в это время просто жил. Дышал, ел, учился, гулял, смеялся, бегал, читал, болтал, играл, и даже любил. В чём же была моя проблема? Была ли она?
Может быть, я ощущал, что меня никто не понимает, что мой внутренний мир так сильно отличался от окружения, что я не мог пережить это? Нет, в том-то и дело, не было во мне чего-то особенного и экстраординарного. Не то чтобы я умышленно подстраивался под стандартное поведение человеческих особей (ради лёгкости бытия), но я и не выделялся. Наверное, мне особо и нечем-то было выделяться. Я был обычным человеком, таких, как я - миллионы и миллионы. Я многим поверхностно интересовался и по-настоящему интересовался, так что не мог бы назвать себя слишком апатичным или безучастным. Я был крайне лоялен ко всем возможным меньшинствам хотя бы потому, что восхищался теми, кто так рьяно доказывает, что он понимает себя, и поэтому всё окружение обязано принять их такими, какие они есть. Да уж, как тут не позавидуешь, если человек готов страдать и получать шквал осуждения ради собственных принципов, это о многом говорило. Эти люди имели своё место в этом мире, свою позицию, своё представление о том, кто они такие. Они не боялись отстаивать своё мнение, потому что этим они сохраняли своё собственное видение о себе, ломая стереотипы и банальные попытки всех людей уравнять. И дело тут даже не в последствии влияния философии Советского союза на разумы народа русского, ведь во всём мире люди пытаются всё упростить, в том числе и людей. Дело было скорее в первобытных инстинктах, ведь в кланах безопаснее, в кланах выгоднее, в кланах ты будешь принят. Так что я и сам застрял где-то между первобытными инстинктами и желанием сбросить все рамки и оковы. Проблема была лишь в том, что я не чувствовал себя расслабленно ни в кланах, ни в попытках самоутвердиться как что-то не вписывающееся ни в один клан. И что самое интересное, многие мне завидовали, мол, как классно, тебя не колбасит - всегда такой уравновешенный, всегда выпутаешься из любой ситуации, не замечая, что это лишь потому, что я был пресным и серым внутри. Короче, в видимую группу факторов риска я не попадал, да и покопавшись глубже, ничего такого не находил.
В итоге я так и не нашёл истинных причин своего поступка - недостаток эмоций, притуплённое восприятие жизни, вечная середина во всём, неспособность самореализоваться, банальность существования, может быть, какие-то детские травмы, психологические зажатости и отсутствие веры сделали своё дело. Но после того как во мне открылся странный дар, я начал понимать себя лучше. Но путь мой был долгим и полным неожиданных откровений, который был разделён на несколько фаз, прежде чем я дошёл до самого пика понимания. Поскольку я не был склонен к депрессии, никогда не был пойман в употреблении запрещённых препаратов, не стоял ни на одном учёте и ни разу в жизни даже не посещал психолога, для моих родных и близких моя провальная попытка покинуть этот мир была полной неожиданностью. Не могу сказать, что и для меня не была, и хотя я не назвал бы её спонтанностью и мимолётным порывом, всё же я планировал это событие совсем недолго. И без эмоций. Просто очередное дело, которое я должен сделать. Выбросить мусор, потому что завелись мошки. Сдать проект на работе, который уже просрочил на неделю. Купить новую зубную щётку, потому что сломал последнюю. Покончить с собой. Тупо список дел, которые нужно выполнить - без лишних эмоций, без сожалений и без посторонней помощи, все эти дела у меня стояли на одной шкале важности, так что тут и ежу понятно, что моя смерть меня мало волновала. Как впрочем, и жизнь. Так почему было не продолжить жить в том же режиме? Всё-таки был какой-то кризисный толчок, что подтолкнул меня на этот решительный шаг. Но ответов я не имел, просто почему-то в этот период суицид у меня был запланирован в списке еженедельных дел.

2

Пришлось поломать голову, каким методом лучше будет это сделать. Я не был сторонником длительных мук, но понимал, что безболезненных методов покончить с собой не существует, та или иная доза страданий идёт бонусом к каждому из них. Я не люблю кровь, так что застрелиться и зарезать себя я изначально не рассматривал, к тому же я не умел стрелять, да и мясник из меня всегда был довольно слабый. Так что я исключил огнестрельное и холодное оружие из своего списка. Метод самосожжения я тоже не рассматривал, не любитель я был жареного. И все варианты, где могут быть задействованы другие люди, тоже меня не интересовали (особенно, если это могло потенциально кому-либо навредить, хотя бы морально).
И я размышлял над четырьмя вариантами - утопиться, спрыгнуть с высотки, устроить передозировку лекарственными препаратами вперемешку с наркотиками или повеситься. Для первого варианта я подыскал редко посещаемое озеро в одной деревушке неподалёку от Москвы. Но я боялся, что инстинкт самосохранения и мои таланты пловца не позволят довести дело до конца. Да и осень радовала жаркой погодой, и мне пришлось бы ждать ночи, если я хотел дождаться полного одиночества.
В качестве места для прыжка смерти я выбрал неохраняемую заброшку высотой в девять этажей, что посещалась крайне скудно, в основном молодёжью и неформалами. Конечно, был риск столкнуться с ними именно в этот день, но это-то ладно, меня скорее пугала перспектива выжить после падения и остаться инвалидом. Страхов во мне как таковых не было, но нежелание быть кому-либо обузой (да хотя бы государству) было достаточно ярко выраженным.
Я тщательно исследовал дозировки крепких транквилизаторов, изучал, как они действуют вместе с тем или иным наркотиком, и вскоре в моей тетрадке были расписаны идеальные формулы, как приготовить коктейль смерти. Можно было ещё воспользоваться ядом, но яд не сулил эффекта расслабления, что меня-таки прельщал в медикаментозном методе. Но после того как я по глупости пригласил к себе в гости друзей, отпраздновать своё повышение на работе (да, да, я же простой человек, праздники отмечаю, на работу хожу), мой тайник был каким-то образом обнаружен. И естественно, в нём после обнаружения не хватало важных ингредиентов для идеальных формул смертельных коктейлей. Заново всё это скупать на чёрном рынке мне не хотелось, это был большой труд, а результат того не стоил.
В итоге я остановился на самом простом и чистом способе - повешение. Ну, тут уже не должно быть никаких подводных камней. Всё, что мне нужно, так это выбрать крепкую верёвку, привязать её к прочно держащемуся сооружению и вуаля! И это спокойно можно сделать в домашних условиях. Даже если по каким-то причинам верёвка порвётся или крепление не выдержит моего веса, я всегда смогу пробовать заново, пока не получится. Тихо, без грязи, без свидетелей, почти безболезненно.
Я был не шибко активным в интернете, да и в реальном времени старался умеренно вести социальную жизнь. Да, я гулял с друзьями, посещал мероприятия (кино, концерты, бары), ходил на работу, баловался спортзалом, шастал по магазинам, выходил в свет со своей девушкой. Обычный человек, говорил же, ничего особого, но это я пишу к тому, что пару дней у меня стабильно было в запасе, чтобы пропасть, прежде чем кто-нибудь забьёт тревогу, что я никому не отвечаю. В качестве своего судного дня я выбрал пятницу, когда впереди два выходных. Я наплёл всем, кто имел на меня планы тусоваться, что мне нездоровится, и я хочу провести выходные в постельном режиме, чтобы восстановить силы перед новой рабочей неделей. Ещё именно на эти выходные моя девушка уезжала в другой город на бьюти тренинг (она работала косметологом-эстетистом), ведь обычно выходные мы с ней проводили вместе. Так что девятое сентября было идеальным днём, чтобы спокойно и без лишнего шума покинуть этот бренный мир навстречу...неизвестному. Вернее, навстречу пустоте, потому что не верил я ни в какие жизни после смерти, да и я именно этого и хотел - быть никем и ничем, что у меня практически получалось и при жизни. Теперь настало время исправить эту погрешность в реальности, а не только символически. И ирония в том, что я решился на этот шаг за день до значимой даты, ведь десятое сентября - всемирный день по предотвращению самоубийств!
Я был предусмотрителен - в этот день ничего не ел, и вернувшись домой после работы, сделал клизму, тщательно вымылся, надел чистую одежду, причесался, побрился, всё ради того, чтобы сотрудникам похоронного бюро было меньше работы. Частое явление, между прочим, некое извинение за сей поступок перед теми, кто будет разгребать последствия твоей смерти. Я задёрнул все шторы, закрыл окна, отключил звук на всех гаджетах и посмотрел внимательно в последний раз на своё отражение в зеркале. Что ж прощай, серый ты человек, возвращайся в свою стихию - пустоту, мысленно говорил я своему отражению, понимая, что надежды не оправдались, я не начал испытывать эмоций. Я думал, что в момент, когда мне действительно надо будет это сделать, на меня нахлынут сожаления и появится куча мелочей, которые я ещё не успел сделать, и я стану за них цепляться, и они вытащат меня из этой бездны. Нет, всё тот же пустой взгляд в зеркале, всё те же практичные мысли о смазанной верёвке, о вымытых клизмах и о том, что я даже ничего не накопил в качестве наследства. И никаких предсмертных записок. Потому что нечего мне было в ней писать, я и сам не знал причин, почему я это делаю. Я не чувствовал вины ни перед кем, это была моя жизнь, и не перед кем мне было извиняться или оправдываться, даже перед самим собой.
Я заранее провёл эксперимент, повесив на прочный потолочный карниз ремень с привязанным мешком с камнями, которые превышали мой вес. Они спокойно висели целую ночь, и я заключил, что эта конструкция выдержит и меня. Я изучил видео, как правильно делать петлю, выбрав в качестве орудия смерти свой фирменный кожаный ремень. Я рассчитал до сантиметра все углы и градусы, и даже провёл генеральную репетицию со стулом. И когда механизм был не просто понят, но и отработан, я осознал, медлить нет причин. Голова была пустая, иногда откуда-то появлялись навязчивые мысли на уровне - помыл ли я ту кружку, что вчера оставил в раковине или почему я нарядно оделся? Я отгонял их, сейчас была важна методичность действий, с блуждающими мыслями можно отвлечься и сделать что-то не так. Думаю, проще было бы делать это в задурманенном виде, но моя практичность посчитала, что не только желудок и кишечник должны быть очищены от всего лишнего, но и мозг. Свет у меня был приглушённым, с окон едва просачивались огни фонарей, и разглядывая со стула свою съёмную квартиру с таким непривычным порядком, я всё ещё ничего не чувствовал. Что ж, пора оттолкнуть стул и позволить петле вонзиться в шею, сужаясь до такой степени, чтобы перекрыть весь кислород. Прощай, банальная земная жизнь, да здравствует пустота!

3

Возможно, на какой-то момент пустота и завладела мной, только длилась она не целую вечность, а определённый отрезок времени, а именно двенадцать минут и шесть секунд. Даже я в таком состоянии понимал, когда мне сообщили все эти технические данные, что это - ненормально. В организме обязательно начались необратимые процессы, ведь мой мозг испытывал кислородный голод недопустимое количество времени. Я, конечно, был не медик, чтобы с точностью утверждать о необратимых процессах, но сомнительно, что новые технологии пошли так далеко, чтобы возвращать к полноценной жизни людей, чей мозг не обогащался кислородом целых двенадцать минут. Но самое странное было то, что я никаких изменений в себе не ощущал. Ну, не считая чисто физического дискомфорта от несостоявшейся добровольной асфиксии. Какое-то время я был подключен к ИВЛ, пока дыхание не восстановилось, мой слух и зрение были очень слабыми, мучительно болела голова, постоянно тошнило, не говоря уже о нестерпимой боли в области шеи. Один обычный глоток воды с обезболивающими, способными ввести в транс повидавшего все горние и подземные миры сибирского шамана, был равносилен экскурсии по всем девяти кругам ада. Про мелочи типа отсутствия контроля при мочеиспускании и дефекации, карусельные головокружения и тяжесть в мышцах, как будто в тебя залили весь бетон мира, я промолчу. Но я не жалуюсь, я сам себя обрёк на эти страдания, потому что неверно рассчитал своё самоубийство. Именно так я думал в те нечастые моменты, когда моё сознание было чистым, правда, не мог до конца понять, в чём же я прокололся? Лопнул ремень? Сломался карниз? Какое-то ЧП? Именно ЧП. Дело в том, что ключи от моей квартиры есть только у владельца, который давно уже покинул территорию РФ, сдавая в аренду свои московские квартиры, которые он приобрёл благодаря выгодным недвижимым сделкам в лихие девяностые. Я был закрыт изнутри, проверял несколько раз этот факт. В квартире никого не было, это тоже стопроцентный факт. Ни у кого из моего окружения не было ни малейшего представления, чем именно я решил заняться в этот погожий сентябрьский денёк, чтобы забить тревогу, вломиться ко мне и спасти от прожорливой петли. Да и никто не мог попасть ко мне в квартиру так быстро, раз прошло всего двенадцать минут, как меня начали спешно реанимировать! Тогда что меня спасло?
Рассказали мне это уже тогда, когда у меня более или менее восстановились все прежние функции - контроль всех потребностей организма, самостоятельное дыхание, нормальное зрение и слух, терпимые головные боли и возможность говорить шёпотом (мне повезло, что голосовые связки не разодрались в клочья). Оказалось, что моя соседка Дуняша, которая не совсем дружила с головой (но при этом жила в гордом одиночестве, лишь еженедельно получая помощь от социальных сотрудников) в тот день решила провести эксперимент на кухне. Это был не первый раз, когда она масштабно учудила. Однажды она после просмотра какого-то фантазийного фильма решила устроить в квартире свой подводный мир, затопив аж целых шесть этажей вниз, вплоть до первого. Мне повезло, я живу на восьмом, прямо над ней. Ещё один раз она соорудила из наволочек длинную сетку (которую соседи назвали чулком великана), привязала её к подоконнику и сбросила вниз. И по ней она выбрасывала мусор - прямо на дорогу, где парковались местные автовладельцы. Мусора у неё оказалось дома не так много, а зрелище это её так забавляло, что она ходила весь день, рылась по мусорникам и приносила в дом всю эту рухлядь. И спускала по этому чулку и радовалась как дитя. Пока кусок строительного мусора не приземлился на новёхонькую иномарку одного из жильцов дома. Разборки были длительными, целую неделю у нас шастали полицейские, не знаю, чем закончилась эта история, но у Дуни точно не было столько денег, чтобы оплатить пострадавшему ремонт.
Для меня остаётся загадкой, почему именно девятого сентября моя бабахнутая соседка Дуня решила впервые в жизни пожарить блины. Понятия не имею, на каком масле она их жарила (не на машинном ли?), но у неё на сковороде вспыхнуло такое пламя, что она в панике швырнула сковородку и подожгла свои замызганные занавески. Зная о причудах этой дамы, соседи мигом вызвали пожарников, когда Дуня в панике стучала во все подряд двери с дикими воплями 'пожар, пожар'. Пламя быстро поднималось вверх, сотрудники пожарной службы сработали мгновенно, начав эвакуацию всего подъезда, но под самым ударом были ближайшие этажи. В том числе и моя квартира. Не знаю, кто там принял решение взломать квартиры, чьи хозяева не ответили, но именно это решение и спасло мне жизнь. Думаю, даже повидавшие за свою жизнь пожарники были удивлены увидеть висящего в петле человека. Но они не растерялись, кто-то освободил меня и моментально передал медицинским работникам, которые дежурили целыми бригадами. Ну надо же, спасён банальным желанием юродивой соседки похавать на ужин блинчиков, за какие прегрешения кинули меня в этот нелепый сценарий, такую дешёвую чернуху даже в чёрных комедиях бы не показывали! Но это стало для меня первым уроком - никогда недооценивай особенных людей, они тоже принадлежат этому миру. Ну и ещё я с горечью осознал, случайности не случайны, если даже полностью прописанный сценарий смерти попадает в лапы нелепой случайности, как тут не поверишь в судьбу? Жизнь дала мне ещё один шанс, осталось только разобраться, зачем. Ну и принять решение, стоит ли им воспользоваться.

4

Когда ко мне начали запускать посетителей, вернее, когда я начал помнить их присутствие и контролировать себя, меня удивили их одинаковые лица. У всех одинаково озабоченные взгляды, у всех одинаково красные глаза, у всех одинаковые банальные слова утешения, и у всех одни и те же фразочки, что, несмотря ни на что, они меня всегда будут поддерживать. То есть они меня уже воспринимали как инвалида, как обузу, как кого-то, кто ушёл в крайности, из которой есть только одна дорога - вниз. Меня это взволновало, наверное, я неадекватно себя воспринимаю, и я действительно теперь был психом с множеством отклонений - тысячи мёртвых клеток в мозгу будут решать за меня, как мне жить! Это очень частая проблема - человек не осознаёт своего психического заболевания, и от этого его состояние не подлежит исцелению. Этого мне хотелось меньше всего. Но после разговоров с врачами, я начал уже различать, кто меня жалел, умалчивая информацию или искажая факты, а кто говорил в лоб. Да, у врачей есть опасения, что у меня есть отклонения, только те пока ещё себя не проявили, но на данный момент они скорее склонялись к тому, что моя мозговая деятельность была более или менее стабильной. А насчёт психики, тут был только один вариант - человек, который лишает себя жизни, по умолчанию имеет проблемы с психикой. Я понимал, мне не избежать длительных сеансов с психиатрами. И это я ещё был в России, где не так строго ставят на учёт неудавшихся самоубийц. Но всё равно пощады я не ждал, осознавая с горечью, что так легко не отделаюсь после выписки.
Хотя перелопатив разнообразную информацию на тему самоубийств (в том числе медицинскую), я понял, что лишь относительно небольшой процент самоубийств совершают лица, страдающие психическими отклонениями. Суицид - осознанный шаг, и нередко совершается в полностью трезвом и адекватном состоянии. И я попадал под этот случай. Правда, без сформулированных чётких причин, я не мог до конца разобраться, как мне дальше жить с этим психологическим грузом.
Когда я начал отчётливо различать эмоции своих визитёров - родителей, коллег, друзей, девушки, знакомых, я снова объединил их в один общий модуль поведения. Все они передо мной чувствовали вину, и я понять не мог, почему? Родители корили себя, что так мало мне дали, и я вырос несчастным. Девушка устраивала истерики, что занималась лишь собой, не замечая, как мне на самом деле плохо. Близкие друзья извинялись прямым текстом, что игнорировали все мои тревожные звоночки, потому что боялись ответственности, хотя могли не допустить этой трагедии. Коллеги вежливо оставляли пакеты с апельсинами и шоколадками, и на лицах их была такая провинность, что мне казалось, что они так и ждут, чтобы я их наказал. Начальство просило скорее возвращаться назад в наш дружный коллектив (тот ещё серпентарий), позволив работать удалённо, пока я восстанавливаюсь. Да, этим шансом я с удовольствием воспользуюсь! Даже знакомые, чьи имена я не всегда мог вспомнить, приходили с теми же самыми повинными лицами, мол, не уберегли тебя, прости нас, слабых и грешных. И заваливали тонной цветов (которые теоретически нельзя было оставлять в больнице из-за риска аллергии у пациентов) и сладостей, которые обычно доставалась медсёстрам, так как первое время я мог потреблять исключительно жидкую пищу. Каждый из них хотел взять вину на себя за то, что я покончил с собой. Чёрт, что за мир это был, откуда взялась эта жертвенность, это чувство вины, это желание наказать себя? Почему в окружении, когда кто-то добровольно уходит из жизни, все вдруг начинают себя корить, что это именно из-за них случилась трагедия? Это был такой бред, что я даже сначала не мог поверить в это массовое желание быть виноватым в том, что я сделал, хотя ни один из этих людей и близко не стоял рядом с моим желанием покинуть этот мир. Только доказывать им это было бессмысленно, они хотели страдать вместе со мной. И мне даже казалось, что некоторые из них страдают куда больше меня. По правде говоря, я бы не сказал, что я страдал даже в этот период. Конечно, физические боли, дискомфорт и беспомощность били по самооценке и продуктивности, вызывая кое-какие сожаления и воспоминания из прошлого. Но также они мне дали время для размышлений, когда ничто мне не мешало анализировать свой поступок. Потому что я уже тогда принял решение не шутить с судьбой, раз какая-то Дунечка решила спасти меня, кто я такой, чтобы оспаривать сие судьбоносное решение? Надо же, если сейчас философски размышлять на эту тему, именно Дуня стала для меня божественным светом, что спас меня от тьмы. Да уж, даже для чёрного юмора слишком нелепо. Но я ничего не мог изменить, это уже произошло, и мне теперь придётся жить с мыслями о своей спасительнице, решая, как воспользоваться своей новой жизнью. Не то чтобы желание жить стало сильным, но оно было, и это было хорошо.
Но были во всём этом свои странности, я до сих пор не догонял, каким образом меня удалось спасти без видимого вреда здоровью. Я выбрал в качестве смерти странгуляционную механическую асфиксию, сдавив свою шею петлёй, которая спровоцировала удушение. Смерть должна была наступить через 4-5 минут от кислородного голодания дыхательных путей, при этом сердечная и мозговая деятельность с парализованным дыханием могла ещё какое-то время функционировать. Сонная артерия, значит, не была пережата до такой степени, чтобы вызвать смерть. Из переломов я получил два шейных позвонка, которые со временем благополучно зажили, лишь изредка вызывая ощущение паралича и болевые спазмы при резких поворотах. Возможно, мой ремень был недостаточно длинным, чтобы вызвать в течение пяти минут неминуемую смерть, предполагали врачи, но даже у них не было точных ответов, почему я выжил. Да и мой мозг голодал слишком долго, но это был не единичный случай, порой подобные чудеса случались, и наука даже их объясняла. Я также не попал с симптомом острого расстройства центральной нервной системы, и кровообращение в организме восстановили очень быстро. Скорее всего, я висел в петле пять минут. Вряд ли меньше, иначе бы все жизненно важные функции всё ещё работали. Потом стоит учесть время, пока меня передавали медикам и их реанимационные работы. Всё вместе это заняло двенадцать минут, что угодно могло произойти за это время в моём организме, но в итоге ничего не произошло. Во всяком случае, ничего такого, что изменило его привычные функции. Сплошные странности.
Я провёл в больнице две недели. Первые дни я совсем не помню, потом ещё шло несколько промежуточных, когда хотелось поскорее получить крепкие колёса, дабы забыться многочасовым сном. А потом я медленно переваривал случившееся - размышлял над своим провалом, искал ответы на вопросы, на которые никогда не было верных ответов, и интегрировался в свою новую жизнь. Я понимал, что я стал другим, и если даже жизнь будет течь в том же направлении что и раньше, и меня будут окружать все те же люди и обязанности, я уже изменился, моё восприятие теперь иное, и всё привычное будет казаться непривычным. И валяясь в своей потной больничной постели, я понял, что воспринимаю всё острее, ярче, чётче, и это никак не было связано с тем, что моё зрение и слух пришли в норму после временного помутнения, а потому что всё уже не казалось таким пустым, таким бесполезным, таким предсказуемым. Жизнь была куда многослойнее, чем я думал, каждая вещь хранила свои тайны, каждый человек имел в себе божественный потенциал. И эти откровения раскрыли мне глаза, и тогда я понял, вот теперь я хочу жить, вот теперь мой интерес исследовать этот мир не поверхностный!
Но и этот яркий энтузиазм длился недолго, больничная рутина и перспективы стать частым посетителем подобных мест поубавили мой интерес к жизни. Но куда-то испарилось моё тотальное безразличие, взамен предложив испытывать реальные эмоции. Я попал в статистику тех, кто после неудавшейся попытки самоубийства начал ценить жизнь, посчитав своё спасение божественным вмешательством. Не совсем всё так пафосно, конечно, но решение я своё принял - жить, нельзя умирать, где я осознанно поставил запятую после слова 'жить'. И хотя первое время я думал о повторной попытке (что по статистике бы меня перенесло во вторую группу тех, кто после первой неудачи будет повторять их, пока не добьётся цели), все аргументы были против этого решения. Если бы я ощущал подобные эмоции и размышлял так глубоко в день самоубийства, я бы остановил процесс. К сожалению, некоторые вещи проясняются лишь тогда, когда ты переходишь некую грань, и назад ты уже возвращаешься с грузом ответственности, мешком ошибок, но и с надеждой всё исправить. Да, раз уж я выбрал жить, стоило делать это по-настоящему, а не влечь жалкое существование. Я понимал, что смотрю теперь на жизнь каким-то очищенным взглядом, но я тогда понятия не имел, какие глобальные перемены меня ожидают.

5

Попытки вернуть хотя бы фасад своей прежней жизни столкнулись с осложнениями, ко мне изменилось отношение практически всего окружения, и я даже задумался о том, чтобы переехать в другую страну. Но в связи с политическими обстоятельствами, эмиграция представлялась достаточно сложной, не говоря уже о нарастающей русофобии в странах Европы и США. Да и в целом мне нравилось жить в России, я спокойно переносил московский ритм жизни, и в глубине души был предан своему народу, который прошёл так много испытаний сквозь века, и это лишь закалило русский дух. Моё уважение и любовь к родине скорее лежали в сердце, я никогда не участвовал в патриотических акциях и был безразличен к любым политическим агитациям. И тем не менее, это не отменяло того факта, что мои личные отношения с родной страной не имели для меня значения, напротив, это было одно из тех понятий, где я действительно имел своё мнение. Да и я прекрасно осознавал, что если мне и удастся организовать переезд (пускай, даже временный), это будет означать только одно - что я сдался, убегая от самого себя. Я хотел сбежать от всех последствий неудавшегося самоубийства, только осознавал, что в любой точке земного шара все рано или поздно неотвеченные вопросы дадут о себе знать.
Можно было не так глобально размышлять, а просто сменить жильё, район или город, найти новую работу, кинуть все связи и оставить их на уровне интернет общения, но против этого решения тоже были весомые аргументы. Во-первых, я не представлял, насколько спокойной и серой мне будет казаться жизнь вне Москвы, динамика и пульс города были у меня в крови. И хотя я не был самым активным и вечно утопающим в бессчётных делах человеком, я не воображал себя живущим в глубинке, несмотря на то, что по всем параметрам, жизнь отшельника меня не должна была пугать. Я родился в Подмосковье, в городе Пушкино, в тридцати километрах от центра Москвы, так что вся моя жизнь всегда была связана с этим городом. И во-вторых, сейчас было не самое лучшее время съезжать, привычная городская суета держала меня в своих живых объятьях, напоминая о том, что я всё-таки живой, всё ещё живой. Тут, конечно, была некая дилемма, ведь я именно в этом городе и решил покончить с собой. Но я чуял, что именно эти места удерживали свои загадки, и именно здесь я когда-нибудь позволю откровениям пронзить своё устаревшее мировоззрение и изменить свою жизнь.
Стоит уточнить, что после случившегося девятого сентября, моя квартира не пострадала от последствий пожара, но вот Дуне пришлось переехать, думаю, пожар стал последней каплей, чтобы её переселить в социальный центр с круглосуточным присмотром. Когда я вернулся из больницы домой, лишь следы от копоти на лестничном пролёте моего восьмого этажа напоминали о случившейся трагедии, где не пострадал ни один человек. Кроме меня, естественно. К сожалению, слухи как-то дошли до многих сплетников двора. Я впервые понял, что такое быть звездой района, и надо сказать, подобной мечты я даже не имел в переходном возрасте, когда большинство моих сверстников искали хоть какую маломальскую популярность. Сочувствие и банальные пожелания скорее выздоравливать я спокойно выдерживал, отвечая любезностью на любезность. Но откровенное любопытство и попытки выудить у меня, почему я так поступил, я уже выдерживал не столь толерантно. И все как будто были в курсе, что именно стало причиной моей трагедии. Я собирал эту информацию, осознавая, что с помощью соседей скоро смогу написать красноречивую биографию, которая бы доказала, что у меня не просто раздвоение личности, да во мне живёт минимум 15 психопатов:
- Ах, какая беда, у вас же неизлечимая болезнь! Вы прямо таете на глазах!
- Ну надо же, вы так хорошо скрывали свою ориентацию!
- Как же это, наверное, ужасно, когда тебя бросает любовь всей твоей жизни!
- Я, конечно, осуждать не хочу, но мне бы не хотелось, чтобы вы влияли на наших детей своими пагубными пристрастиями!
Неужели их жизни были настолько скучны, что они сочиняли такие трагичные истории и ещё и распространяли об этом слухи? Да лучше бы что-нибудь из их теорий подтвердилось, во всяком случае, это были бы реальные проблемы, которые можно было объяснить. У меня же не было ничего, только домыслы, которые с каждым днём устраивали меня всё меньше. И возможно, виной тому были антидепрессанты, которые заражали меня жизненной энергией. Но я подозревал, что дело не в них, потому что когда я бросил их пить, жажда познать жизнь во всей её красе стала только сильнее. На что занудный врач бы ответил, так это потому, что вас вылечили эти таблетки! Ох, может быть всё и объясняется так просто, но к тому времени, когда в моей жизни начались настоящие странности, мне было не до подобных размышлений.
Я думал, что вернуться в ту комнату, где я пытался повеситься будет настоящим испытанием, я представлял пугающие, леденящие кровь картины, как меня там накроет при воспоминаниях. Но ничего подобного. Да, было неприятно смотреть на этот пресловутый карниз, но мои родители давно уже убрали все следы преступления против самого себя, так что ни стула, ни ремня я в квартире не обнаружил. Дорожки пыли намекали, что здесь давно не убирали, но в целом стерильность и тишина и были всем, что навеяло мне моё возвращение домой.
Поскольку второй раз мне повторять было не надо, я с радостью принял предложение работать удалённо хотя бы потому, что я был сыт по горло общением с людьми, которых интересовала моя трагедия. Надо было переждать, пока страсти поутихнут, потому что даже те коллеги, с которыми я просто здоровался, хотели знать о настоящих мотивах моей попытки суицида. Я никогда не гнался за популярностью, так что повышенный интерес и желание забраться ко мне в голову, чтобы проанализировать причины поступка, которого от меня никто не ожидал, вызывали меланхоличный приступ спрятаться от всех. Я работал четыре года в крупном туристическом бюро, и мои официальные обязанности включали в себя бронирование номеров в отелях по России и зарубежью. Но естественно, у меня ещё были и другие обязанности, хотя в контракте они и не были прописаны, но в целом я был ещё и клиентским центром, который решал всякого рода непредсказуемости. Мне пихали не самые сложные дела, но всё равно порой те были утомительными, а клиенты - несговорчивыми (есть категория людей, которым нужен конфликт ради конфликта), и сейчас я был освобождён от них всецело. Жизнь во время пандемии доказала, что большая часть офисных сотрудников способны делать свою работу удалённо, и хотя мне наказали возвращаться в новом году на полную ставку, я радовался возможности пережить кризис в домашних условиях ещё несколько месяцев.
Общение с семьёй стало холоднее, хотя я видел, что каждый из них пытался быть ко мне теплее и терпимее. Только стена непонимания не давала этому теплу достигнуть цели, и хотя неловких пауз молчания становилось всё меньше, внутри понимания больше не стало. Эта давящая жалость была практически невыносимой, чувство вины матери и угрюмая молчаливость отца были красноречивее любых обвинений и прямых вопросов. Мне не задавали их лишь потому, что проявляли ко мне жалость, боясь распотрошить мою бедную больную психику. Все они боялись, что моя неудачная попытка не остановит меня, и их мысли были такими сильными, что мне казалось, что я прямо обязан это сделать, ведомый этими эмоциональными энергетическими мыслеформами. Именно по этой причине я старался как можно меньше времени проводить в окружении родных по крови, посчитав это временной нормой, потому что сейчас мне нужно было выбросить из головы всё, что мешало мне наслаждаться новой жизнью. Тут явно ещё свою роль сыграл фактор, что мой мозг был мёртвым двенадцать минут, врачи могли запугать их, что я могу остаться овощем, и даже если это не проявилось сразу, в будущем это может дать о себе знать в самых причудливых формах. По правде говоря, я и сам это осознавал, но старался отгонять навязчивые страхи, от них только было больше тревог. Я был в курсе, что мою родню напичкали буклетами и лекциями о защитных антисуицидальных факторах, чтобы у меня не возникло желания повторить попытку. Им промывали мозг, как сформировать антисуицидальный барьер у меня, но большая часть этих факторов были связаны с давлением на жалость - вынуждение строить планы, которые ты не имеешь права не реализовать, наличие детей в качестве груза и ответственности, религиозные табу и запреты, а также предъявляя доказательство, что суицид - слабость, которую ты не можешь себе позволить.
Нет, мои родные подобными методами не пользовались, они решили пойти путём мягкости и поддержки во всём, что вызывало во мне непонимание. Они прекратили быть собой в моём присутствии и говорить правду, они ломали свои личности, чтобы соответствовать моему состоянию. Но я не был хрупким цветочком, нуждающимся в подобном отношении. Но я скорее отожествлял себя сейчас с антикварной китайской вазой восемнадцатого века, что нам подарил один благодарный дальний родственник, когда мама ему помогла добиться того, что в суде рассмотрели его дело, которое он успешно выиграл. Эта ваза стояла круглый год в серванте, и мне с братьями было запрещено открывать дверцы этих полок, где та стояла. Ну, оно и понятно, ведь три мальчишки в небольшой квартире способны были за пять минут создать погром даже в пустой комнате. И только на новый год мы доставали эту вазу и ставили в неё веточки ели. Когда мы сидели за столом в канун нового года, нас постоянно ругали, чтобы мы не двигались, не орали и не дышали. Я утрирую, но я не понимал, какой кайф от этой уродливой вазы, если мы даже не можем, как следует расслабиться на таком радостном празднике! В глубине души я жаждал, чтобы эта ваза разбилась, но слишком ценил эмоции родителей, чтобы сделать это самостоятельно. К счастью, мои братья тоже на это не решались. Но в итоге эту вазу разбил пьяный в дупель друг отца, который так нажрался на какой-то посиделке, что с грохотом свалился на этот сервант, разбив вдрызг большую часть посуды. А главное, на нём самом ни царапины! Дуракам и пьяницам везёт, что правда, то правда. Сейчас я в полной мере вспоминал те ощущения, что вызывала у меня эта проклятая ваза, только сейчас этой вазой был я.
Каждый хотел мне как-то помочь, как-то утешить. То пришлют курьером продукты из моего любимого ресторана, то кинут на карту несколько тысяч, вспоминая несуществующий долг, то 'случайно' встретят меня, чтобы сделать подарок, то вдруг я выигрывал какие-то билеты, то вдруг на моей полке появлялась редкая книга, за которой я гонялся несколько лет. Это было мило со стороны родных, я ценил их поддержку и по-настоящему любил их, но почему этого всего не было до неудачного суицида? Меня воспринимали как инвалида, как что-то сломанное до такой степени, что любая неосторожная мелочь способна была разбить хрупкие куски, с таким трудом и тщательностью склеенные вместе. Думаю, именно по этим причинам меня никто не спрашивал в лоб, из-за чего я решился на столь отчаянный шаг. Непонимание и отсутствие любви они все готовы были исправить сейчас, только правда была в том, что я не был сломан, во всяком случае, не меньше чем до девятого сентября. Для меня это, наоборот, было неким толчком вперёд, возможностью посмотреть на свою жизнь более осмысленным и глубоким взглядом. И хотя я был далёк от понятия полной гармонии внутри себя, я чувствовал себя увереннее здесь и сейчас. Так что приходилось получать повышенную дозу заботы, и все мои попытки доказать, что я действительно в порядке и со всем справляюсь самостоятельно, были пустой тратой времени. Я смирился с этим и объяснял расплывчато, что страдал много лет депрессией, чуть не поверив сам в эту версию. Очень уж многие пытались мне это внушить.
С девушкой Христиной мои отношения всё же сдвинулись с места, и по моей инициативе. Она жутко переживала за меня, и как и большинство окружающих, винила себя в случившемся, потому что недостаточно заботилась обо мне, но сейчас была готова отдать всю свою любовь. Поскольку я в этот период пытался быть честнее с самим собой, я осознал, что эти отношения мне неинтересны, Христа была не тем человеком, с которым мне хотелось строить общее будущее, а сейчас другие варианты меня не устраивали. Я сейчас был в промежуточном состоянии - вернувшийся после смерти и изучающий жизнь с чистого листа, но и с солидным грузом прошлого за спиной. Она была намерена начать совместную жизнь, и поскольку она была на два года старше меня и уже по биологическим причинам нуждалась в семье, я решил, что правильнее будет отпустить её. Я был не тем человеком, который мог дать ей чувство безопасности, любящую семью, заботу о будущих детях. И она была не тем человеком, в котором я сейчас отчаянно нуждался, чтобы преодолеть свою травму. Давление, жалость и попытки выпотрошить мою душу со всех сторон всё же сделали своё дело, я начинал сам принимать, что получил психологическую травму, нуждаясь в лечении. В очередной раз я подстроился под нормы общества, решившее, что я был больным и слабым. И хотя внутри меня боролся дух сопротивления, в полную мощь он дал о себе знать после того, как моя жизнь окрасилась мистическими полутонами.
Расставшись с Христиной относительно мирно, я взялся за своих близких друзей. Моя небольшая компания (три парня и две девушки) была неприхотливой и с солидным чувством юмора. Мы частенько выезжали на природу, иногда выбирая экстремальные условия или места, гонялись за старыми заброшками, устраивали фотоохоту на исторические памятники и мечтали о том, что когда-нибудь отыщем что-то экстраординарное, способное изменить ход истории. Ну, это больше девки мечтали, романтизируя, как найденный в тёмном лесу бункер докажет всему миру, что именно Россию раньше заселяли разумные инопланетные цивилизации. Помимо вылазок на природу и поисков всего необычного, мы иногда как все городские жители развлекались и традиционными способами - кино, клубы, музеи, кафе, вечерние прогулки, поездки в другие города. Не могу сказать, что между нами были эмоционально душевные отношения, но мы были на одной волне - без осуждений, без конфликтов, без злых шуток, просто балдели от этих совместных вылазок здесь и сейчас.
Но даже их не миновала эта напасть драматизировать всё, что касалось моей личности. Снежана и Яна включили в себе мамочек (чего я не ожидал от тех, кого всегда считал скорее пацанками), и всякими способами пытались выразить свою любовь и поддержку. Пацаны, гиперактивный Дима, рассеянный Лёша и любитель интернет мемов Васёк, были более сдержанными в проявлении чувств, и поскольку они не были так эмоционально богаты как девочки, то старались в моём присутствии контролировать все свои слова. Никакой искренностью, естественно, теперь не пахло, я осознал, что стал для них загадкой, которую они даже боятся разгадывать. Я же вёл себя так же, насколько мог при этих внутренних переменах в головах своих друзей, и это казалось со стороны наигранным. Мол, всё в порядке, как будто суицид для меня был очередным сплавом по реке или выходом в морозную ночь покурить. В какой-то степени так оно и было, только доказывать кому-либо что-либо я не собирался.
Интеграция обратно в свою жизнь вышла куда более болезненной, чем я думал. А ведь я готов был и к серьёзным вопросам, и нормальным попыткам поговорить по душам, и принятию дельных советов, только ничего из этого не было. А была жалость, душащая забота, неловкость, любопытство и попытки навязать своё мнение. По возможности я бы скрыл попытку самоубийства, только в моём случае это было изначально невозможно, так что приходилось мириться с тем, что все знают о моём провале. Я не прятался и не скрывался за маской равнодушия или страхов, мой суицид не был табу, потому что меньше всего мне хотелось по-настоящему погрязнуть в депрессии или обманывать себя. Да, я пытался покончить с собой, не то чтобы тут было чем гордиться, но я не собирался этого стесняться. Все мы делаем свои ошибки, из которых извлекаем уроки. И хотя мне ещё предстояло их открыть для себя, я уже был на пути принятия истины. Моё решение не менять место жительства, работу и окружение требовали мужества - везде, куда бы я ни подался, клеймо неудачной попытки самоубийства будет висеть надо мной как зловещее и заразное проклятие. Хотел я этого или нет, но мне придётся нести это клеймо всю свою жизнь, потому что одно я знал точно, убегать от себя я не намерен.
Конечно, я всеми силами пытался строить из себя нормального и здорового человека, я ненавижу ныть и жаловаться, потому что нытьё и жалобы показывают твои слабости, а также портят нервы окружающим. Никто до конца не мог понять меня хотя бы потому, что мне даже самому это не удалось. Хотя я, конечно, лукавлю по поводу своей неуязвимости и лёгкого возвращения назад в привычную жизнь. Но это была переносимая доза страданий, которую я мог самостоятельно пережить, это был мой собственный опыт, необходимый для того, чтобы усвоить уроки хотя бы на проходной балл. Самым сложным моментом были приступы удушья. Частенько ни с того ни с сего я начинал задыхаться, и воспоминания о том, как ремень мне перекрывал кислород, пока я висел в петле, оглушали меня. Я проваливался в бездну, стены давили, пол и потолок сливались, и кто-то высасывал из моих лёгких драгоценные капли воздуха. Как мне объяснил врач, это были скорее иллюзорные приступы удушья, и хотя у меня на эти случаи всегда имелся при себе ингалятор, он толком не помогал, пока мне не удавалось перебороть свои страхи. Или скорее воспоминания о страхах, которым я не позволял материализоваться во что-то осязаемое, окончательно сломав себе жизнь.
Ещё бывали страшные головные боли, и это тоже объяснялось последствиями удушения и кислородного голодания мозга. Врач 'обрадовал', что это может затянуться на всю жизнь, и со временем боли могут стать интенсивнее и длительнее. Да уж, иногда правда-матка не является лучшим решением, слова врача совершенно меня не обнадёжили на оптимистичное настроение. После этих головных болей моё сознание было затуманенным, требовалось время прийти в себя, и я понимал, что если слова специалиста подтвердятся, то со временем я точно смогу претендовать на инвалидность. Про боли в горле и вечно затёкшую шею я уж промолчу, но я надеялся, что это было временно. Во всяком случае, я уже мог потреблять не только жидкую пищу. Контроль жизненно важных функций (постыдных, простым языком) тоже восстановился, так что можно было спокойно выходить из дому без полной пелёнки. И кстати насчёт потенции, я понятия не имел, вернутся ли ко мне когда-нибудь постоянные мысли о желании секса. На самом деле мужчины больше времени проводят в мыслях о желании секса, чем в попытках его реализовать. Я был из того же теста и сейчас понимал, что эти желания были скорее поверхностными. Сейчас же все эти мысли испарились, секс вдруг стал для меня такой же скучной потребностью, как чистить зубы каждый вечер. Вот уж точно повредился умом, явно бы удивились мои друзья, только подобное я планировал держать при себе, я был уверен, что со временем моё либидо придёт в относительную норму. Но а так можно было сказать, что я легко отделался. Да, случившееся отразилось на моей внешности и иммунитете, который теперь был особенно ослаблен. Я всегда был склонным к худобе, но поскольку зависал по много часов в спортзале и немало ел, мне удавалось выглядеть здоровым. Сейчас же все мои недостатки так и выпирали - тощее тело с гремящими костями, дрожащие руки, тикающие глаза, преждевременное облысение, пигментация на коже, осунувшееся лицо трупного окраса, и вдобавок к этому хриплый голос, более подходящий матёрому алкашу или торчку. По описаниям я уже был близок к этому карикатурному образу, так что я намеревался со временем вернуть себе не только здоровье, но и облик, от которого люди не будут ворочать носы или искать слова утешения. Нет, я был сыт по горло жалостью и сочувствием, но как я уже писал, ничто не могло снять с меня клеймо неудавшегося суицида. Разве что удавшийся суицид. Но я зарёкся, мне хватило одного раза, чтобы осознать какую ошибку я совершил.

6

Было странно вернуться обратно в свою жизнь, от которой я решил избавиться, так и не отыскав истинных причин, что именно меня не устраивало. А главное у меня не было ни одного хотя бы сырого плана, что бы я хотел исправить, не говоря уже о конкретных действиях. Проклятье людей 21 века - неумение распознать свои собственные интересы, мир вокруг диктует слишком много правил, законов и навязчивых советов, что у тебя уже не хватает ни времени, ни сил, ни желания копаться в себе. Так проще. Ты живёшь уже по готовой схеме, отточенной и приспособленной для стандартного представителя гомо сапиенс, поддерживая этот организованный ритм уже с первых лет своей жизни. Единицы способны выпасть из этого ритма и остаться частью этого мира, живя по правилам, которые диктует их собственное развитие. Только таких людей настолько мало, что это ничего не меняет, и остальные семь миллиардов продолжают впитывать образ жизни, который им диктует система. И даже те, кто в какой-то степени этой системой руководит, вынуждены жить под стройный ритм этой структурированной организации, обобщающей все человеческие жизни в один единый организм. А думающие именно за себя человечки считаются эгоистами, анархистами, душевно больными, неприспособленными для жизни в обществе, опасными дегенератами. Можно, конечно, считать их свободными художниками, только как их не называй, в глазах не желающего думать своей собственной головой общества, они всегда будут обузой, тормозящей естественную эволюцию человечества. Да и по правде говоря, часто эти люди оказываются просто позёрами, считающими себя выше других - вне всего, такие вот уникальные и неповторимые образцы человеческой расы. А я всегда стоял где-то между. Желающий внутри обрести утопическую свободу, и при этом живущий по всем этим отточенным правилам системы, не желающий ничего кардинально менять.
Возможно, это и была главная причина, почему девятого сентября этого года я решился на столь радикальный шаг. Наверное, я просто устал конфликтовать внутри себя, когда моё подсознание желало разрыва всех возможных оков, а навязанная система настолько овладела мной, что эта зависимость стала неуправляемой. Моё желание быть уникальным и свободно думающим противоречило моему послушанию не выделяться ни в чём и следовать запрограммированной системе. Именно это я и наплёл своим новым философским тоном во время своего первого визита к психотерапевту, прописанному мне государством. Усталая и безэмоциональная женщина с характерной русской полнотой после 50 часто перебивала меня, её совсем не интересовали мои объяснения. Признаться, я и сам притянул их за уши, но у меня других доводов не было, а все так и требовали ответа, почему я это сделал? Почему?
- Но стоит учитывать ваше депрессивное состояние, - перебивала она меня много раз, всё время указывая на наличие депрессии. Что бы я ни говорил, она приплетала мою подсознательную депрессию, которой я никогда у себя не замечал. Да и сейчас я не ощущал себя депрессивным, желание жить и разбираться в своём лабиринте сознания, было высоким как никогда.
- Поймите меня, - пытался я ей объяснить каждый раз, что депрессивное состояние, даже если оно и было, то не являлось ключевым в моём поступке. Её метод заключался в том, чтобы я принял свою депрессию, и после этого оправдал свой поступок тем, что именно на тот момент у меня был некий кризис. Потому что так говорила статистика, так говорили записи компетентных учёных, так диктовала пресловутая и вездесущая система. - Я изучал ваши брошюры и не обнаружил у себя ничего из симптомов, которые бы подтвердили наличие этого психического заболевания.
И это было так, никакой потери сил, пессимизма, навязчивых мыслей, нарушения сна, апатии, заниженной самооценки, чувства вины, неспособности отвечать за свои поступки, зависимостей, тревог и страхов у меня не было в помине. Не то чтобы всё это обострилось, да я этим не страдал! Я ещё мог согласиться с гедоническими нарушениями, когда мотивация во всех жизненных сферах снизилась, и я уже не понимал, получаю ли я удовольствие от чего-либо. Но это не было критичным, я всю жизнь был недостаточно мотивирован, чтобы иметь своё мнение, а мой эмоциональный фон никогда не превышал зону собственного комфорта. Я бы не назвал свои причины эгоистичными или аномическими (моральные ценности были на том же уровне), но я бы также их не назвал дезиллюзионными, я не был настолько не удовлетворён или разочарован своей жизнью или теми или иными её сферами. Но как это оправдывало мой поступок именно в тот день? Я понимал уже тогда, никто не хочет искать настоящие причины, все хотят очередного подтверждения проверенных методов, чтобы лечить меня как обычного пациента с депрессивными нарушениями.
Никто не хотел возиться с проблемными клиентами, во всяком случае, не в России и не через государственную медицинскую программу. Да, мне действительно оплачивали лечение, некий фонд по предотвращению самоубийств, который частично спонсировался государством, а частично медицинскими организациями, научными центрами или просто заинтересованными меценатами. Я изучил всю информацию на их официальном сайте, но информация была поверхностной, а контактов было минимально. Акцент во всём ставился на альтруизме у этой клиники, и их девизы пестрели слоганами, прекрасно бы украсившими брошюры французской революции, я прямо ощущал их наигранную жертвенность, хотя на сто процентов был уверен, что за подобными заведениями всегда стоят деньги. Деньги - двигатель науки, только они, родимые. Но если сейчас не докапываться и прекратить видеть во всём заговоры, то эта организация действительно делала хорошее дело. Откровенно говоря, я бы лучше оплатил своё лечение из собственного кармана. Возможно, пришлось бы взять кредит или уйти на время в долги, но в таком случае, никто не диктовал бы, как и где мне лечиться.
А так я был вынужден пройти курс реабилитации, хотя и не соглашался на этот эксперимент и подписей своих не ставил. Видимо мои родные решили за меня, а в тот период я не мог официально отвечать за свои поступки, так как самоубийцы не числятся способными принимать зрелые решения. Не значило ли это, что меня всё-таки поставили на учёт? Это была крайне щепетильная тема, ведь в России не существует юридического определения, что такое психическое расстройство. У нас принудительное отправление на лечение после попытки самоубийства каждый раз определяется индивидуально, юрист и врач решают, могут ли они это сделать. Но поскольку закона не существует, пациент потом мог обжаловать, что его несправедливо вынудили лежать в дурке. Психическое расстройство должно быть крайне тяжёлым и нести в себе опасность для себя или окружающих. Явно не мой случай, но трудно было доказать свою адекватность после подобных событий. Я даже не понимал, принудительно ли я находился в клинике или нет. Да и это никак не решало проблему и не отвечало на вопрос, поставят ли меня на учёт.
Я выяснил это не сразу. Никто не хотел давать мне подобную информацию, но я был настойчив, и одна медсестра уже просто сдалась моему напору и сказала, что меня снимут с учёта, если я пройду курс лечения по всем правилам, и если препараты помогут мне вернуть утраченное психическое здоровье. Что-то мне это не нравилось, они навязывали своё лечение и при этом не давали тебе раскрыться, клепая всем одинаковые диагнозы? В чём смысл такого лечения?
Можно было принять ситуацию, делать всё, что говорят профессиональные врачи - пить послушно лекарства, ходить на все сеансы терапии и даже посещать добровольные групповые сборища самоубийц. А можно было добиваться правды, чтобы они верно интерпретировали мою болезнь и назначили подходящее лечение, потому что я и сам теперь хотел понять, что со мной не так.
Как я узнал чуть позже, мой случай вначале сильно заинтересовал кого-то из этой организации, видимо люди, реально планирующие тихо уйти из жизни со стопроцентной гарантией невозврата, по каким-то причинам интересовали клинику. Но после того как я чётко и уверенно выразил свою позицию, что больше не намерен доводить дело до победного конца, ко мне как будто бы потеряли интерес. Вероятно, их интересовал мозг настоящего самоубийцы, который любыми методами добьётся своей цели.
Мою теорию подтвердила знакомая с клиники, к которой я начал вежливо подкатывать, осознав, что она очень любит поболтать. Думаю, она даже до конца не понимала, где начинается криминальная ответственность за выбалтывание секретной информации, и где вообще начинается эта самая секретная информация. Деятельность их клиники была легальной, она же не собиралась выдавать тайны пациентов. Девушка была ветреной, кокетливой и дружелюбной, и язык у неё был не просто хорошо подкован, а прямо-таки создан для турниров болтунов. Не то чтобы меня прельщали подобные люди, но мне была приятна её открытость и откровенная симпатия, да и признаюсь, не без корыстных целей я приглашал её каждый вечер четверга в кафе-мороженое. Да, да, несмотря на промозглые серые октябрьские деньки типичной Москвы, мы оба с ней никогда не могли отказаться от мороженого.
Устроившись за дальним столиком уютного, но тускло освещённого кафе в Москва-сити, Алла, кутаясь в шёлковые шарфы, тараторила со своей привычной скоростью. - Они хотят сконструировать некую схему мозговой деятельности человека, который неудачно покончил с собой, но это его не остановило. Короче, идёт себе такой анализ и сбор информации с момента старта, когда начались необратимые процессы, которые сулят лишь один результат - самоубийство. - Она умудрялась чётко произносить каждое слово на огромной скорости и с полным ртом мороженого. - То есть мы фиксируем некую отправную точку, когда всё начиналось, и этот плавный или резкий процесс ухудшения, всё это у нас регистрируется, схематизируется и обобщается в некую формулу. То есть траектория от начала до конца - причины, развитие симптомов и сама кризисная точка, всё это имеет свою схему.
- И что, прямо все несостоявшиеся самоубийцы имеют одинаковый путь? - не выдержал я, еле успев встрять со своим вопросом, пока Алла отклоняла телефонный звонок своего очередного ухажёра. - Ну, вырабатывается меньше серого вещества, нарушая баланс нейромедиаторов, - объясняла она, как будто это было очевидно. - Это если мы учитываем пациентов с ярко выраженным депрессивным синдромом. Бывает ещё обратная сторона этой проблемы, так называемая маниакальная фаза, обычно суицид в таком случае свершается в повышенном возбуждённом состоянии. Но эти пути на самом деле достаточно схожи, если мы сейчас анализируем мозг человека, который решил покончить с собой. То есть даже неважно, что подвигло тебя на этот шаг - печаль, апатия и прочий негатив через призму медленного угасания жизненной силы, или безумный порыв чувств, невыносимый всплеск эмоций. Для нас пациенты с маниакально-депрессивным синдромом - одного поля ягоды.
- Вы не видите разницы между депрессивными чуваками и полными психопатами? Как можно объединить подобные суициды в одну траекторию? - я был удивлён, неужели такие противоположные понятия могли классифицировать одинаково?
- Ой, - махнула она театрально рукой, при этом сладко улыбнувшись сидящему за соседним столиком мужчине, чья девушка на неё пристально пялилась уже добрых пятнадцать минут, - всё очень банально. Люди, замыслившие суицид действительно схоже воспринимают жизнь, и их болезнь прогрессирует определёнными этапами, которые давно уже запротоколированы. Ничего нового.
- Получается, что сделав тупо магнитно-резонансную томографию, вы можете определить человека, склонного к суициду? - спросил я, уже не нуждаясь в ответе, именно это она мне только что объяснила, что всё слишком просто. Не слушая её ответ, который тотчас последовал, я перебил её. - Но зачем нужна эта схема? Чтобы лечить всех одинаково? Какой смысл в этом? Все случаи же уникальны и требуют индивидуального подхода.
- Это вам так кажется, - снова она картинно махнула рукой, чуть не скинув пустую креманку. - Но ты даже представить себе не можешь, как поведение всех этих психов и грустных людишек проходит по банальным и давно прописанным формулам.
Мне не понравился её издевательский тон, смеяться над больными и слабыми никогда не входило в мои жизненные принципы, хотя, к сожалению, никогда не останавливало продолжать молчать в тряпочку или даже для вида смеяться, когда при мне мои сверстники кого-то травили, кто не мог за себя постоять. Но и тут я промолчал, если я начну её поучать, то она может не поделиться со мной информацией, которая была крайне важна для меня сейчас. Так что я просто решил направить тему в нужное мне русло. - Алла, чем я так заинтересовал вашу организацию? И почему я чувствую, что сейчас что-то изменилось, и я просто остаюсь заурядным, назойливым пациентом?
- Ты передумал, - ответила она в лоб, поправив свою брошь в виде несущего мир голубя. - Все твои анализы подтверждают, что ты действительно не намерен предпринимать повторную попытку суицида. Ты уже практически здоров, и анализировать тебя бесполезно. Твой мозг тщательно изучили и пришли к выводам, что твой путь на этом завершён, смерть не интересует тебя. Во всяком случае, пока.
Я задавался вопросом, почему изначально мой случай их так заинтересовал? Официально они спонсировали лечение, реабилитацию, психологические консультации и возможность будущих осложнений лицам, не достигшим совершеннолетия (у нас в РФ этот возраст до 18 лет). Мне было 26, я никогда не нуждался в каком-либо финансировании, связей с медицинскими организациями не имел, в роду никто самоубийств не совершал. Я уже был в курсе такого явления клинической психологии как оценка суицидального риска, где с помощью разных шкал (например, аффективного суицидального поведения) и тестов (например, жизненных ориентаций) определяют, склонен ли человек покончить с собой. Я сдал море тестов и ответил на множество вопросов, зная, что чист, на данный момент моя суицидальная идеация была практически нулевой.
- Но изначально всё было не так, чем именно мой случай заинтересовал организацию по предотвращению самоубийств?
- Теоретически нас интересуют все случаи, когда самоубийца выживает по каким-то причинам, не связанным с его подсознательным желанием спастись, - ответила она, не задумываясь. - Нас интересует, как в момент физического исцеления в нашей клинике размышляет его мозг, как именно он принимает неудачу, и как именно строит новые планы по самоубийству. Это - самый важный промежуток времени для нас, мы анализируем всё до мелочей, чтобы у нас была максимально полная картина хода мыслей потенциального самоубийцы. И уже по этой схеме у нас проводят эксперименты. Добровольцы проходят схожий путь через изменения в мозговой деятельности.
- Вы добровольно подвергаете себя риску покончить с собой ради каких-то экспериментов? - удивился я, осознав, что сжимаю в потной ладони липкую ложку с такой силой, что её черпало погнулось. - И что нового вы узнаёте через эти эксперименты? Как это помогает бороться с проблемой?
- Наши методы помогают нам залезть в мозг человека, который покончит с собой, мы вырабатываем модули поведения его психического состояния, и благодаря этому мы уже с самых первых симптомов способны разглядеть проблему. Вовремя вылечить, соответственно! - её глаза блестели, она верила, что её организация занимается правильными делами, только что-то я слабо верил, что подобные эксперименты не имеют двойного дна.
- У нас в стране тысячи людей, которые страдают депрессиями или имеют биполярный синдром, - возразил я, - которые скрывают свою болезнь от окружающих, и многие из них даже способны обмануть самых близких. Как это помогает бороться с всё нарастающей депрессией, поглощающей нашу страну?
- Ну, скоро будет реально достаточно одного МРТ, как ты и сказал, чтобы распознать склонного к самоубийству человека, - объяснила она, нажав ещё агрессивнее на отбой звонка ещё одного ухажёра (который был записан как бывший жених). - То есть уже во время младенческих проверок. И с самых зелёных лет с помощью лекарств стабилизировать его состояние.
- Ты говоришь о том, что в ближайшее время невозможно, - кажется, Алла была наивной не только в жизни, но и в работе. - Мир борется за демократию и свободу мышления во всём, а ты говоришь о принудительных медицинских проверках, боюсь, что ваши эксперименты не пригодятся даже через сто лет. Я сомневаюсь, что вашу деятельность когда-либо признают легальной.
- Вообще-то наша деятельность легальна, и мы занимаемся практически альтруистическим трудом, так как наши исследования финансируются из наших собственных карманов! Да и кто-то же должен делать первые шаги в этом направлении, мы в этом деле передовые! - парировала она, нервно поглядывая на свой замолкший телефон, как будто сожалея, что проигнорировала очередной звонок одного из своих суженых. - Мы хотим помочь людям любить эту жизнь, справляться с любыми трудностями, вдохновлять их на реальные эмоции, ведь жизнь - это дар, котик!
Искусственно не заставишь любить жизнь, подумал я, но решил промолчать, её взгляды на телефон явно намекали, что она бы предпочла компанию поинтереснее. Так что я решил прекратить спорить и поддержать её, чтобы наша встреча не оказалась последней. - Цели у вас благородные, согласен, просто я не уверен, что наше общество готово к таким методам. - Она что-то начала на это отвечать, но я её не слушал, усиленно формулируя последний вопрос, который не давал мне покоя. - Почему категорично объявив, что я исцелён и никогда не предприму повторную попытку самоубийства, вы меня лечите от типичной депрессии, которой у меня даже не было обнаружено? Не простые транквилизаторы, а антидепрессанты нового поколения, которые дают пациентам с тяжёлой и затяжной депрессией! Нейролептики тоже, проверенные, которые не вызывают депрессию. Препараты на основе лития, естественно. По идее, тут так просто передозировку устроить, мне не кажется это нормальным! - Ой, а что за лекарства тебе прописали? - невинно хлопала глазами Алла, она действительно не знала, от чего меня лечили сейчас. Я просто видел, что она не умеет врать.
Когда я показал ей свои рецепты в телефоне, она прикусила губу, о чём-то надолго задумалась, а потом нацепила на себя свою очаровательную улыбку и пыталась отшутиться. - Радуйся, что тебе не прописали ЭСТ! Мы ж это, не успокоимся, пока не залечим!
На этом наш разговор на медицинские темы был завершён, я понял, что она сама задумалась о нестыковках диагнозов и методов лечения, но вряд ли эти тревожные мысли застрянут в её ветреной головке дольше пяти минут, так что я осознал, что большего я от неё сегодня не добьюсь. Когда я уже её провожал до маршрутки (каюсь, денег на такси я не наскребал, я почти не работал в последнее время, и все мои скудные денежные запасы медленно угасали), она сказала серьёзным тоном, настолько нетипичным для неё. - Тебе надо походить на наши групповые терапии, пообщаться с такими же, как ты. Думаю, тебе это необходимо, сможешь понять лучше свои мотивы. Исцелишься до конца, и поймёшь, как прекрасна жизнь.
Может быть, для таких, как Алла жизнь и была прекрасной, только не каждый был способен мыслить подобным образом. В этом-то и была проблема, не бывает одинаковых людей, и обобщённое лечение, которое по её словам способно будет предотвратить добровольные смерти, не способно исцелить каждого. Но я задумался о групповых терапиях. Мне предлагали присоединиться к ним уже с первых дней, как я смог встать с постели, только тогда я меньше всего думал о том, чтобы общаться с такими же самыми неудачниками, как я сам. А потом мне казалось, что эти терапии - посмешище на лечение, как принудительные визиты в общество анонимных алкоголиков или наркоманов. Да и в какую группу меня направят? К психам с биполяркой? К унылым депрессивщикам? К отшибленным просветлённым, которые во время предсмертного опыта общались с ангелами и поняли, что они теперь - избранные? Ладно, вряд ли один визит на групповую терапию навредит моей психике, решил я.

7

Надо отдать должное архитекторам и дизайнерам, которые спроектировали эту клинику без явных ассоциаций с психиатрическими лечебницами. Много открытого пространства, яркого света, приглушённых кремовых тонов и никаких замков и решёток. Даже в её названии не было ни одного слова, имеющего в себе корень 'псих', но сути это не меняло, здесь изучали психические отклонения и лечили пациентов, которые имели явные суицидальные наклонности. Мне нравилось, что здесь совершенно не ощущался дух отчаяния и страха, даже в кабинете школьной медсестры я испытывал куда больше дискомфорта, чем в этих стенах. Я был уверен, что в этом и была задумка - не отпугивать клиентов строгостью и злым роком, а мягко вдохновлять их комфортом, доверием и оптимизмом на добровольное сотрудничество. Многие секты имели подобную тактику, чтобы потерянные люди быстро ощущали себя принятыми. Но всё равно, шагая по широким и безмрачным коридорам, я чувствовал дух фатализма, как будто шагнул на территорию чистилища, предлагающее лишь одну дорогу после кратковременной передышки - прямо в ад. И хотя я не был религиозным и понятия рая и ада воспринимал как метафоры пространств, где обитало добро и зло, холодок так и бежал по моей спине, пока я пытался отогнать все нездоровые ассоциации. Видимо роль играли мыслеформы пациентов - каждый из них имел суицидальные наклонности, что естественным образом привлекало смерть. Больные здесь не учились снова любить жизнь, они просто боролись за то, чтобы остаться на этой земле. Но я ведь был исключением, надеялся я, и желание умереть погасло во мне навсегда?
Мне хотелось выговориться, понять, что я не один такой, и я был готов излить душу, притянув за уши свою версию о том, почему я пытался покончить с собой. Только весь мой социальный порыв интегрироваться в общество потерянных людей испарился, как только я увидел пустые глаза участников кружка. Всего нас было одиннадцать человек, не считая специалиста, который казался таким же безучастным, как и все безжизненные лица, замышляющие очередной суицид. А ведь эта терапия должна объединять тех, кто хочет избавиться от навязчивых суицидальных мыслей.
Из десяти участников лишь двое занимались своими делами, остальные тупо слонялись или сидели, уставившись в пол. Одна молодая особа с вечерним макияжем сидела равнодушно в телефоне, и один парень неопределённого возраста изучал структуру листа фикуса, который оказался искусственным. А остальные как будто манекены, то ли на них так действовали лекарства, то ли депрессия их была на финальной стадии, то ли они так и не понимали, зачем им продолжать жить. Тут и анализировать ничего было не нужно, никакого комфорта, утешения, и тем более ответов на мучившие меня вопросы я тут не получу.
Я внимательно слушал первого говорившего - нелепого мужичка в очках и с солидной щетиной с редким именем Пафнутий, пока у меня не начала пухнуть голова от его преувеличенной драматизации: - И лучезарные очи беспощадной смерти испепеляли меня с такой яростной агонией, что даже с закрытыми глазами я ощущал её благоухающий смрад, её инфернальный оскал, её пронзительный шёпот, она вцепилась в меня пылко своими костлявыми руками, и ни секунды я не мог прожить без её волчьего взгляда! Она присосалась к моей измученной душе, остервенело разрывая моё полыхающее сердце, она контролировала неистово каждую мою мысль, ведя целенаправленно в глухую бездну, полную мёртвых лун!
Боже мой, куда я попал, думал я, руки так и тянулись сделать фейспалм, этот словесный понос с противоречивыми речевыми оборотами был настолько неестественным, что терялась суть самого рассказа. Человек пытался объяснить, почему он совершил самоубийство, но через театральную призму поэтической какофонии, я реально начинал ощущать себя как в психушке. Мне ничего не оставалось, как наблюдать за другими участниками, и делал я это украдкой, чтобы не спугнуть их, мало ли, какая у них психика, ещё один подобный рассказ ещё одного Пафнутия я не выдержу!
Накрашенная девушка по имени Дарья продолжала со скучающим видом листать ленту своих социальных сетей в телефоне, а ботаник, чьё имя я так и не узнал, переместил фикус на соседний стул и продолжал разглядывать его листья. Все остальные продолжали сидеть с пустыми взглядами, всё чаще устремляя их в пол, оставив Пафнутия без какой-либо поддержки. Но его это не расстраивало, он продолжал свою историю, в которой появлялось всё больше пафосных слов, и всё меньше сюжета я в ней улавливал. Вопросов ему тоже никто не задавал, и хотя мне хотелось как-то поддержать его, я боялся, что мой вопрос спровоцирует новый поток речей, чего мне хотелось избежать любой ценой.
На удивление Дарья тоже в этот вечер высказалась. - Я верну его, неважно как - приворотами, угрозами, мольбами, или докажу, что я - самая лучшая, но он вернётся ко мне! Обязательно вернётся! - Её проблемы были уже более реальными, психика не выдержала, что её кинул бойфренд, вот она и решила свести счёты с жизнью.
Ещё один мужчина спрашивал совета, как научиться распоряжаться финансами, долги довели его до самоубийства, но я видел, что он пытается исправиться, преодолевая жизненные трудности. Его история была известна тут всем, они продолжали свои начатые раннее дискуссии, и я ощущал себя тут лишним. Но ведь я мог сам участвовать в беседах, давать советы, и быть может, получить их сам? Но когда я задал слегка расслабившимся участникам группы после недалёкой шутки свой вопрос, тишина стала пугающей. - Кто-нибудь имеет околосмертный опыт? Мой мозг был мёртв 12 минут, кто-нибудь переживал подобное?
Неправильно я начал беседу, я стал не просто изгоем, а каким-то предвестником фатального кризиса, смерть дала мне пинок назад в этот мир, и я, повидавший что-то по ту сторону жизни, теперь принёс эту заразу сюда. Но всё же любопытство Пафнутия и явные перспективы романтизировать и драматизировать мою историю взяло верх, и он осторожно поинтересовался. - Что там? Что там после смерти?
И тут я понял, что на этом сдулся. Боже мой, мне нечего им сказать, а врать этим потерянным людям, которые заново искали смысл жизни, мне точно не хотелось. И я сказал, как есть. - Ничего, ничего там нет. Пустота, отсутствие какого-либо движения, безликое ничто.
Возможно, все последние события всё-таки начали вгонять меня в депрессию, и я действительно нуждался в антидепрессантах, раз я так прямолинейно и пессимистично ответил. Ведь мог же сказать, что ничего не помню, ведь так оно и было. Я помню лишь пустоту, но мой мозг был мёртв слишком долго, он мог лишиться настоящих воспоминаний. Никто не прокомментировал мой ответ, но уровень тревожности и апатии снова превышал норму, и теперь я уже точно стану изгоем до конца этого унылого собрания. Психотерапевт или кто он тут был, почти всё время молчал, а ведь именно от него я надеялся получить и поддержку, и какие-то ответы на вопросы, и сплочение коллектива, но его позиция была такова, что мы сами должны общаться друг с другом. Он тут явно был для того, чтобы проследить, что никто никому не набьёт рожу или не покончит с собой сподручными средствами. Зря я вообще сюда пришёл, размышлял я, стараясь избавиться от неуверенности, стыда и чувства одиночества. Наверное, мне нужно было радоваться, что я испытывал такие яркие эмоции, пускай и не самые приятные, но это явно был прогресс исцеления моей эмоциональной инвалидности. Может, всё-таки антидепрессанты делали своё дело? Или я действительно изменился после временной смерти?
Чтобы как-то отвлечься от навязчивого чувства никчемности, я уже пристальнее разглядывал своих братьев и сестёр по несчастью. Шарф с радужным принтом у полноватой девицы. Очень грязные ногти у пацана в худи с СССР (отсутствие элементарной гигиены - нехороший знак для людей с суицидальными наклонностями). Нервный тик Пафнутия на левый глаз. Постоянный кашель заядлого курильщика у существа неопределённого пола. Непонятная ультрафиолетовая, светящаяся, эллипсовидная метка над головой у самой маленькой участницы этого кружка.... Стоп, что это такое, метка двигалась, как будто парила над ней? Я сначала подумал, что это кто-то балуется с лазером, но даже Дарья в кои-то веки убрала телефон и разглядывала свой ярко-бордовый маникюр. Я не выдержал и подошёл к этой девчушке, которая вся сжалась при виде меня, как будто перед ней стоял кровожадный маньяк или сама смерть. Я провёл над её головой дрожащей рукой, и ощутил странное тепло, исходящее от этой метки. Я попробовал прощупать её, но она как будто имела своё магнитное поле, и потребовалось немало усилий, чтобы сдвинуть её с места. В этот момент я ощутил острое желание застрелиться, ни секунды не мог выдержать в этом бесполезном мире! Я резко отпрянул от неё, чуть не распластавшись на полу и задев сидящего рядом ботаника с фикусом. Наваждение прошло, смерть больше не казалась выходом и ответом на все вопросы.
Все уставились на меня теперь не только враждебно, но и со страхом. Боже мой, что я учудил вообще? Зачем мне это нужно было? Но как-то надо было оправдать свой поступок, да и я хотел знать, что это была за чертовщина? С такими новыми технологиями я ещё не сталкивался. Но на все мои вопросы, что это было, никто не мог объяснить ничего вразумительного, пока я не начал описывать всё что видел и чувствовал. Теперь я в их глазах был ещё и тотальным психом, потому что никто не видел ничего необычного, хотя эта метка до сих пор висела над головой напуганной девчонки. - Господин Панов (я был единственный, кого назвали по фамилии, и эта официальность доказала мне в очередной раз, насколько я сюда не вписался), - крикнул психиатр, чей голос оказался громче, чем я ожидал. - У вас галлюцинации, советую вам принять ваши лекарства и вернуться в свою палату. - Но я лечусь дома, - возразил я, но потом решил оправдаться, потому что никогда в жизни не видел никаких галлюцинаций, и интуиция моя вопила о том, что в этот раз ошибается не меньшинство. - Неужели вы не видите, что над ней навис этот знак...зловещий? Она помечена чем-то...
Мне не дали договорить, специалист по определению поспешных диагнозов приобнял меня и повёл в сторону двери, теперь уже не намекнув, что мне нужно покинуть помещение, а прямо выгоняя. Я понял, что дальнейшие расспросы или попытки договориться ни к чему хорошему не приведут. И буркнув слова прощания, я удалился по просторным коридорам назад в цивилизацию. Хотелось скорее покинуть все эти странные видения и давящие напоминания о самоубийстве и просто подышать свежим воздухом.
На парковке я остановился и достал из своего рюкзака пачку сигарет. Я не был зависим от курения, но бывали дни, когда сигаретка-другая помогала снять усталость или накопившийся стресс. Но в этот раз хаотичные мысли ещё более исступлённо копошились в моей голове, никак не давая ухватиться хотя бы за тонкий лучик логики. Именно в таком состоянии меня и отвлекла та самая маленькая девушка с меткой над головой.
- Что, что ты сделал? - кричала она, хватая меня за полы расстёгнутой куртки.
Кажется, она была не в себе. Я схватил её руки и убрал с себя, она дрожала и смотрела мне в глаза каким-то отчаянным взглядом, явно требуя объяснений. Только я не врубался, что именно она хотела услышать от меня, я уже всё сказал в клинике, но мне никто не поверил, да и слушать не захотел, просто посчитав тотальным психопатом. - Ты никогда не замечала над собой ничего странного? - только и спросил я, хотя ответ уже знал, для неё моё поведение стало полной неожиданностью.
- Нет, - качала она неистово головой, - нет, нет! Что ты сделал в тот момент, когда... когда почти упал? Что именно ты со мной сделал? Отвечай!
У этой барышни была истерика, её отчаяние и страхи были удушающими, хотелось скорее спрятаться в своей городской берлоге, чтобы переварить случившееся и принять возможность галлюцинаций. Так что я решил закончить эту беседу прямо сейчас. - Да ничего я не сделал, просто галлюцинации.
На её лице отразилась такая беспомощность вместе с детской наивностью, что мне стало стыдно, что я так быстро сдался. У меня была возможность обсудить это пугающее событие, только я уже сдулся. Я уже сам начинал верить, что мне почудилось, да и кто знает, какие отклонения со временем могут обнаружиться у меня после 12-минутного кислородного голодания мозга? Но тут в её взгляде снова отобразилась решимость, и закусив нижнюю губу, она выпалила. - Просто в тот момент, когда ты как будто ударной волной накренился в сторону, я...я ощутила себя так легко, так правильно что ли. Прямо как в детстве, это чувство вечного счастья, как будто ангел коснулся меня, а не фрик-суицидник.
За фрика-суицидника мне хотелось ей дать подзатыльник, но её слова напугали меня, потому что когда я пытался схватить эту странную светящуюся метку, она и ощутила себя свободной и счастливой. Как будто именно эта точка мешала ей жить полноценно. В голове у меня кусочки мозаики судорожно складывались в общую картину, какое-то неожиданное откровение, которое сейчас изменит всё моё существование. Но усилием воли я разбил мозаику, не позволив этому случиться, потому что вдруг осознал, что не хочу этого откровения. Я вернулся из мира мёртвых не для того, чтобы страхи преследовали меня, лучше принять ещё антидепрессантов и грешить на поехавшие нервы. - Я же сказал, мне показалось, раз никто ничего не видел.
Ответ её разочаровал, она замялась, опустила взгляд, но не уходила. А потом пристально взглянув в моё осунувшееся лицо, спросила хрипло. - А вмазка у тебя есть?
Ну да, она подумала, что я - торчок, раз так легко согласился на возможные глюки, ну да ладно, мне не хотелось никого ни в чём переубеждать, хотелось покоя и возможности переварить случившееся, а ещё лучше отправить воспоминания под замок. Потому что я не был готов сейчас принять этот бред, который к тому же не поддавался логическим объяснениям.

8

Пока я интегрировался назад в свою жизнь, привыкал к бытовому быту (уж простите за тавтологию) и хоронил воспоминания о странном происшествии во время группового сеанса терапии, я получил интересное предложение из Швейцарии. Я понятия не имею, как именно работает эта система, что в других странах узнают о пациентах с необычными кондициями, ведь Россия в последнее время не отличалась стремлением сотрудничать со странами Европы. Но видимо сфера медицины никогда не отказывалась от возможности масштабно изучать необычные явления. Меня подробности не интересовали, я был скорее заинтригован возможностью сотрудничать с экспертами по мозговой деятельности престижной швейцарской университетской больницы. Эта клиника занималась именно теми пациентами, чей мозг голодал более семи минут, не оставив видимых изменений в человеке. Их исследования могли помочь спасать людей, чья клиническая смерть превышала позволительные минуты без необратимых процессов. Во всяком случае, я так думал, но гарантии у меня никакой не было, что именно это и было целью подобных организаций. Я не хотел размышлять о теориях заговоров, о том, что тайное правительство находит методы как массово и незаметно убивать всё возрастающее население планеты, о том, как в подпольных клиниках проводят жутчайшие эксперименты над людьми, и о том, как идут попытки создать расу сверхлюдей и преодолеть физиологическую смерть. Я просто хотел, чтобы мой мозг работал нормально, в надежде на иллюзорную поддержку, что необратимые процессы меня не настигнут.
Я понимал, что вот он мне даётся шанс переезда, которого в глубине души я жаждал, ведь так будет проще отпустить свою травму, когда тебе о ней напоминает чуть ли не ежедневно всё твоё окружение (или их молчание и безмерная опека). Да, от себя не убежишь, я это сознавал, но это ведь будет временное отступление, чтобы помочь разобраться в себе? Перспективы застрять в очередной больнице, конечно, были сомнительным утешением, но если я хотел убедиться, что моему здоровью ничто не угрожает, придётся с этим смириться.
Я накатал им приветливый и лаконичный ответ на английском языке, которым я владел свободно, так как работал по большей части с зарубежными клиентами (но не в последнее время). И так началась моя длительная переписка с этой организацией. Страховки у меня не было, как и юриста, так что все деловые и юридические дела мне предстояло решать самостоятельно, благо я уже не состоял на учёте, и мне не требовалось согласия родителей или опекунов. Я мог принимать самостоятельные решения, осознавая, какое это счастье - быть независимым! Первая проблема началась, когда клиника, в которой я до сих пор проходил курс лечения, отказалась выслать в Швейцарию все мои медицинские документы. Они не давали их и мне на руки, объяснив, что это - врачебная тайна. Я пригрозил им юристом, или что пущу в СМИ нелестные слухи об их организации, но мои угрозы их мало волновали. Они прекрасно видели, что я не имею никакой власти, чтобы навредить их репутации. К тому же мне приходилось общаться с ними посредством электронной почты, ведь встречи с начальством невозможно было организовать простым смертным вроде меня. Телефонные звонки сто раз перенаправлялись, чтобы связать с нужным человеком, а в письмах предоставляли размытые ответы.
Значит клиника, в которой я лечился, не была заинтересована в сотрудничестве со Швейцарией. Но каким образом тогда в Европе узнали про мой случай? Наверное, благодаря длинным языкам Аллы и подобных сорок, но раз это позволялось, теоретически не было у этой клиники таких уж страшных секретов. Алла мне тут была не помощница, она понятия не имела, как мне передать все мои медицинские сведения, потому что была из другого отдела. Да, у неё есть там контакты, но не такого уровня, чтобы кто-то сдавал данные пациента лишь для того, чтобы тот благополучно мог эмигрировать. Она меня неверно поняла, я не собирался переезжать навсегда в Европу, но переубедить её в этом было невозможно, она оказалась куда более рьяной патриоткой, чем я думал. Хотя она могла так сказать, чтобы я просто отстал, не желая кого-то подставлять и ставить под угрозу свою работу. Я не осуждал её, приняв позицию поражения, но не сдался в попытках договориться с зарубежной организацией другими способами. Я общался с ними так, как будто медицинские сведения у меня уже почти на руках, началась скучная подготовка к переезду - виза, оформление страховки, жилищные вопросы, процент финансирования, технические подробности о предстоящих обследованиях. Я понимал, что вся эта затея висит на волоске, но всё же надеялся на благоприятный исход.
И вот когда все документы были готовы, и я уже собирался написать заявление об увольнении и сообщить родителям, друзьям и арендатору о своём отъезде, клиника попросила описать своё состояние на данный момент. Особенно их интересовало, не появились ли какие-нибудь странности, которые я не мог объяснить научным языком. Что-то, что говорило о возможных нарушениях после клинической смерти. И тут чёрт дёрнул меня упоминать этот бред, но я описал тот случай на групповой терапии со всеми подробностями. В том числе, что я чувствовал в момент, когда прикоснулся к метке, и что в этот момент ощущала девушка. Я получил так много уточняющих вопросов, что во мне загорелась надежда, что это были не галлюцинации, и у них есть объяснения этому явлению! Наверное, они уже сталкивались с таким последствием после клинической смерти! Я с радостью описывал все свои чувства на тот момент, всё, что шептала мне интуиция, все внешние детали и то, что на тот момент излучала меченая. С замиранием сердца я ждал от них ответа, который последовал только через неделю. Я написал им несколько писем с уточнениями насчёт билетов и срока визы, но они не ответили на них. Я начал волноваться. И когда ответ, наконец-то, пришёл, я испытал разочарование:
- Уважаемый господин Панов, к сожалению, мы не можем принять вас в нашу клинику из-за нехватки важных медицинских документов, чтобы провести полный анализ вашего мозга. Но мы настоятельно вам рекомендуем оборвать все связи с московской клиникой по предотвращению самоубийств. Желаем вам скорейшего выздоровления.
Я долго размышлял над этим отказом, сначала пытался договориться с ними, писал, что у меня есть все медицинские документы, и что я вылетаю, как и планировал, но в ответ получал лишь тишину. Визу мне так и не выдали, бронь на билеты аннулировали, а деньги, которые я отсылал им на подготовку документов и переезд, перечислили назад до копейки (не считая процентов, что банки брали за трансакции). Потребовалось несколько дней, чтобы переварить и принять тот факт, что новая жизнь отменяется. Но я был уверен, что дело было не в моих отсутствующих медицинских данных. Я перечитал последнюю переписку, и что-то внутри меня похолодело, и хотя я мыслил как параноик, я до сих пор места себе не находил, когда вспоминал тот случай с меткой. Меня не покидало ощущение, что они поняли, что моё странное видение было спровоцировано экспериментами, которые проводила клиника над своими пациентами. Акцент в их вопросах был поставлен на то, что в стенах именно этой клиники меня посетило это видение, и что именно среди пациентов этой клиники я увидел эту странность. Кажется, Швейцария хотела поскорее умыть руки, что чуть не взяла к себе на исследование человека, над которым проводили странные эксперименты. Возможно, они знали что-то об этой клинике или сталкивались со схожими случаями, но все мои попытки достучаться до истины не принесли никаких результатов. Пребывая в своей фрустрации над загубленными возможностями, я целую неделю копался в интернете в поисках правды, пытаясь нарыть всё, что касалось московской клиники. Я читал отзывы тех, кто в ней проходил лечение - походу, большая часть липовые, уж очень официальным языком написаны и без единого критического замечания. Я штудировал биографии лечащих врачей и руководства (скукота или тишина) и искал в новостях упоминания этого заведения (ничего криминального, никаких нарушений официально не всплыло).
Не найдя ни одой зацепки, я начал искать людей в интернете с суицидальными наклонностями или после клинической смерти, которые испытали что-то схожее со мной. Я чуял, что большая часть из них были фантазёрами, позёрами или лгунами. Люди, которые были одиноки, или романтизировали всё связанное со смертью, подростки с дефицитом внимания и воспринимающие жизненные уроки как кару божью, когда выход лишь один - в окно. Я осознавал, что среди всей этой своры, желающей показать, как они страдают, были и интересные люди, но я был скептиком, это напоминало мне пресловутые сайты знакомств. Девяносто процентов из сидящих там - извращенцы, больные, неуверенные в себе, фрики, люди с криминальными наклонностями и прочие позёры, но бывает, наткнёшься на кого-то здраво рассуждающего, и ваши цели и интересы вдруг совпадают. Редкость. Так и здесь я особых надежд не питал. Но продолжал наблюдать за самыми популярными закрытыми группами, которых связывали суицидальные наклонности, загадки смерти и опыт клинической смерти. Но фильтровал я безжалостно, надеясь, что когда-нибудь мне пригодится что-то с этих порталов. Кто бы мог подумать, в 26 лет я буду зависать на сайтах, объединяющих потенциальных самоубийц (большая часть из которых переживёт подростковый период и вместе с ним и свои суицидальные наклонности).
Я начал читать книги и смотреть документальные фильмы о людях, переживших околосмертный опыт. Тут меня тоже ждало разочарование, все они были повёрнуты на религию или мистику. Мистический опыт меня интересовал больше, но однотипные рассказы о том, какой Иисус добрый, что встречал умерших и велел возвращаться назад, дабы нести слово о нём в мир, и какими радостными были их встречи с мёртвыми родственниками, увольте, я и в детском саду на такое бы не повёлся. В этом я был типичным продуктом Советской пропаганды, и хотя я уже родился на территории РФ, впитавшийся в ДНК атеизм не давал ни малейшего шанса повестись на мифологические сказки и церковное промывание мозгов. Но при этом я был лоялен ко всем религиям, человек имеет право верить во что угодно - в воскрешение Иисуса или Ленина, в существование Чебурашки или Чупакабры, и неважно, поклоняется он пантеону греческих богов или своим местным туалетным божкам. Но тут я пас, уж извините. Дайте мне технический прогресс и логическое объяснение всей этой мути, что происходит в моей жизни после долбаного суицида!

9

Разочарование после облома со швейцарской клиникой, отношение окружающих, считающих меня больным, и унылая погода за окном были не самыми лучшими спутниками в моём исцелении. Я не видел прогресса своего выздоровления, вернее я до сих пор затруднялся распознать в себе болезнь, осознавая, что моё неприятие проблемы тормозит моё лечение. Но зачем мне лечение, если я здоров, твердил голос разума. Я попал в затруднительное положение в своей голове, одна сторона, которая хотела быть слабой и принимать всё, что за меня нарешали, противоречила второй стороне, которая твердила всё громче, тебе это не нужно, ты самостоятельно можешь справиться со всей этой неразберихой. В итоге я не мог разобраться даже в том, здоровый я или больной, безобидный я или опасный, добрый я или злой. Что-то посередине, как всегда, вечная середина. Слишком слабый, чтобы иметь своё собственное мнение, но слишком упёртый и любопытный, чтобы поверить в это. Впервые в жизни я осознал своё одиночество. Я всегда спокойно переносил одиночество, я бы даже мог назвать себя одиночкой, мне подходило это состояние, когда я сам выбирал его. Сейчас же выбора у меня не было, весь мир как будто прекратил слышать меня, видеть меня, понимать меня, у всех был какой-то больной и заклеймённый образ, который не имел ко мне никакого отношения.
Беседы с психиатром стали чаще по моему собственному желанию, я их сменил уже три раза, но все они были из того же теста, что и первая толстая тётка, утверждая, что я прячусь в своём коконе, и мои депрессивные мысли тянут вниз моё лечение. Я хочу жить, говорил я прямо, меня устраивает моя жизнь, объяснял я, я просто хочу перестроиться на новую жизнь, потому что никто не способен воспринимать меня тем, кем я являюсь. Тем, кем я был до девятого сентября! Я не изменился, я всё осознал, так почему мир вокруг стал таким тихим, таким замкнутым, таким далёким? Банальные проблемы, читалось в их лицах, пока они объясняли мне, что многие после подобных событий чувствуют себя изгоями - надо больше говорить, надо продолжать делать рутинные дела, надо видеться с людьми, надо ловить позитив, и ни в коем случае не закрываться от мира. Это не мир отвергает меня, а я его. Может оно и так, но я был в нетерпении, это был период новой жизни, когда энергия била через край. Энергия познавать всё новое, быть частью чего-то грандиозного, делиться своими чувствами со всем миром! А вместо этого я застрял в своём любимом промежуточном состоянии, когда апатия заглушала все мои экстравертные всплески энергии.
Пока я боролся с приступами меланхолии и чувством вины, что не сворачиваю горы, мне меньше всего хотелось думать, что у меня ещё развивается биполярка. И единственный вариант, как прекратить об этом думать, была активная жизнь. Я должен был больше общаться с нормальными людьми, которые не считают меня больным. Но ведь я осознанно решил не убегать от своего прошлого и от самого себя, так что хорошим вариантом было возобновить общение с такими же несчастными, как я сам. И я начал с того же самого, снова записался на курс терапии несостоявшихся самоубийц.
Особых надежд на откровения я не питал, и хотя после переписки со швейцарской клиникой я имел некоторые сомнения по поводу деятельности больницы, это никак не влияло на участие в групповой терапии. У меня было слишком мало информации, чтобы начать серьёзно воспринимать эту теорию, и я как обычно, отложил свои опасения в долгий ящик. Все навязчивые мысли я также спрятал подальше. Мне надо было концентрироваться на важном - разобраться, почему я решился на самоубийство, потому что без понимания причин, я не мог извлечь из полученных уроков необходимый опыт.
Я отказывался чувствовать себя неловко и неуместно в этот раз. Я пришёл сюда добровольно, так что никто теоретически не мог вызвать неловкость и дискомфорт во мне. Вся команда была в сборе, хотя не вся, не было наркоманки, чья метка над головой до сих пор не давала мне покоя. На самом деле, не только её, было два новых человека, но поскольку нас всё равно было одиннадцать, значит, не хватало кого-то ещё. Кого-то из сидящих с пустыми взглядами, решил я, людей без личностей, которые затеряются в любом обществе. Возможно, это и была причина, почему они не хотели жить - их никто не замечал, они были невидимками, и пока вокруг кипела жизнь, и реальные люди её реально проживали, они были лишь свидетелями этой настоящей жизни. Чёрт, неужели я становлюсь таким же, как мои родственники, раздавая диагнозы и додумывая, даже не разобравшись в ситуации? Нет, не надо мне этого счастья, стоило настроиться на то, что возможно всё, и зачастую судьба удивляет самыми неожиданными поворотами.
Пафнутий снова начал свои речи, которые казались ещё более бессвязными, пестря метафорами, символическими сравнениями и устаревшими словечками. Наверное, я ничем не отличался от присутствующих здесь, и мне стало не по себе, а что если со стороны я выгляжу таким же пустым, одна лишь сломанная оболочка? Или ещё хуже, а что если не только выгляжу, но и являюсь? Тогда почему я настолько сюда не вписывался? Может быть, я был здесь единственный, кто действительно преодолел свою тягу умереть раньше положенного срока? А может, я просто пытался себя в этом убедить, что я хочу жить, и что моя жизнь - нормальная и не пустая?
Тревожные мысли не давали мне внимательно слушать пафосные рассуждения Пафнутия, а краем уха я потом улавливал, как один из безымянных пустоглазых пытается выразить словами своё состояние после аварии, где погибла вся его семья. Боже мой, бедные люди, их личные трагедии не просто подкосили их, они высосали у них всю жажду жизни, оставив лишь всепоглощающую пустоту, которая даже была сильнее смерти.
Чтобы как-то отвлечься от пугающих откровений, что я действительно сюда не вписываюсь, потому что в моей жизни не было трагедий, я уставился в одну точку, чтобы сфокусироваться на словах говорящего. И тут я её и увидел, знакомая мне метка над головой мужчины неопределённого возраста, нервно теребящего скомканную бумажную салфетку. Я уставился на него, пытаясь понять, не брежу ли, но как и в прошлый раз, никто не замечал ничего подозрительного. Так, так, так, пытался я собраться с мыслями, кажется, кто-то действительно сходит с ума. Чёрт, пора бросать пить все эти колёса, они меня не лечат, а калечат, и все эти побочные эффекты - бессонница, одышка, навязчивые мысли, паранойя, желание начать новую жизнь и при этом спрятаться подальше от общества, были доказательством того, что время пришло. Может быть, первые две недели или даже месяц я и нуждался в антидепрессантах, но теперь я видел лишь их негативное влияние. В тот вечер я принял, что вижу галлюцинации, и видел я их только в этой клинике, да я не удивлюсь, что здесь реально проводят эксперименты над людьми. Тут было что-то неладное в этом уютном зале с мягкими диванчиками, пушистыми подушками и картинами с букетами цветов. Мне не стоило сюда возвращаться, дабы не будоражить свою чувствительную психику, прямо-таки приглашая в своё подсознание нелепые видения.
Я прослушал всё и не дал себе возможности выговориться, я не задавал вопросов, не воспринимая ни одного слова. Весь мир вокруг застыл, превратившись в ненавязчивый фон, пока я любовался переливом кислотных цветов, которые я с трудом распознавал - фуксия, электрик, циановый. Иногда они трансформировались в неоновые оттенки, а потом плавно переходили в пастельные и успокаивающие тона - мятный, ванильный, лавандовый, перламутровый. Я не мог разглядеть, что за узоры они образуют, те были абстрактными и постоянно менялись, как струящийся материал под порывом ветра. Но когда мне удавалось сфокусировать на них свой взгляд, мне казалось, что те образуют более или менее статичный рисунок. То ли это была лампочка, то ли колокольчик, то ли человеческая фигура. В глазах у меня рябило от этого светопреставления, и пришёл в себя я только тогда, когда осознал, что зал опустел. Я поспешил покинуть это место, отгоняя красочную рябь в глазах, что мешала вернуться безопасно назад в реальность. Надо же, размышлял я, прямо как на заказ мне были все эти психоделические картинки, и всего лишь с помощью простых антидепрессантов! Голова взрывалась после этой неподвижной концентрации на яркие точки, и хотя это и было видением, мои глаза так не считали. Я понять не мог, меня отталкивала эта метка или притягивала, в ней таилась какая-то загадка, ответ на которую скрывался где-то поблизости, и прямо-таки рвался мне в руки. Но это ведь просто видение, вызванное клиникой, моим голодавшим двенадцать минут мозгом и антидепрессантами, оправдывал я себя, пытаясь найти выход из здания. Все вывески были нечитабельными, а рисунки, которые могли указать на выход, расплывались. Людей поблизости не было, да что за напасть такая?
- Вам помочь? - услышал я голос, как будто исходящий из стальной бочки. Я с радостью ухватился за вопрошающего, и тот вывел меня на свежий воздух. На открытом пространстве я быстро пришёл в себя, но глаза ещё долго болели и привыкали к дневному свету. Я скорее по голосу узнал, что спасший меня от галлюциногенной панической атаки был не кто иной, как Пафнутий. Кажется, именно он был лидером этой импровизированной ячейки, либо был единственным, кто любил говорить, даже неважно, что именно, лишь бы говорить. Возможно, это и была его главная проблема, его никто никогда не слушал и не хотел слушать, что и довело его до попытки свести счёты с жизнью, где никто не ценит твои высокопарные речи. Но что-то я снова раздавал диагнозы и придумывал людям биографии, хватит видеть во всём драму, ругал я себя мысленно.
- Что на этот раз было не так? - спросил Пафнутий с укором без своих привычных красноречивых выпадов, видимо, для этого ему нужна более многочисленная аудитория. - Что не так с бедным Ярославом?
До меня дошло, что Ярослав - тот мужчина со скомканной салфеткой, у которого над головой застыла разноцветная метка. Ну да, очевидно даже с пустыми взглядами, устремлёнными в пол можно было заметить, как я сорок пять минут пялился на место, где у Ярослава теоретически должен быть нимб. Я не ответил, мне кажется, Пафнутий знал ответ, но раз он мне не поверил тогда, то не поверит и сейчас, так что я всего лишь поблагодарил его за помощь. Когда я уже доставал свои наушники, чтобы окунуться в мир нового музыкального путешествия в стиле space ambient, Пафнутий произнёс слова, которые я боялся услышать, отгоняя все мысли на эту тему:
- Маленькая пропала. Больше не приходит на наши собрания, и телефон её не отвечает. Ты с ней не общаешься? Ты её тогда напугал, может, тебе что-то известно?
Маленькая, значит, была той самой наркоманкой, которая просила у меня вмазку, и у которой над головой я впервые увидел светящуюся метку. Я весь похолодел изнутри, потому что осталось только перевернуть одну страницу, и я прочту ответ на мучивший меня вопрос. Нет, нет, нет, просто глюки, убеждал я себя, вспоминая дыхательные упражнения из йоги, что меня учили в этой же клинике (после странгуляции проблем с дыханием не избежать). Девочка просто пропала, она могла быть где угодно, в полной безопасности. И это абсолютно ничего не значит. Я ничего не ответил Пафнутию и смылся подальше от этой сумасшедшей клиники, решив, что теперь действительно бросаю все лекарства и начинаю новую жизнь без больниц, без медикаментов, без галлюцинаций, без суицидальных мыслей.

10

Я понял, что не могу находиться дома в одиночестве, после того как откровения норовили взломать мой мозг, чтобы влить всю шокирующую информацию, к которой я не был готов, к которой я не хотел быть готов. Я был возбуждён до предела, на грани настоящей панической атаки - с аффективными мыслями, граничащими с паранойей. Не задумываясь, я позвонил одному из своих товарищей, у которого периодически покупал травку для релакса. Не то чтобы я делал это часто, но этот Слава был проверенным контактом, а главное, всегда доступным. Я понимал, что сейчас может быть не лучшее время смешивать антидепрессанты с другой дурью, но вариантов, как мне заглушить свои страхи и убедить себя, что меня просто глючит, я не видел. А может, просто не хотел видеть, выбрав самое лёгкое решение. И тем самым спрятав новые накопившиеся вопросы, которые следовало проанализировать как можно раньше. В моей голове уже было настоящее бюро находок с психическими и мистическими загадками, ответы на которые явно окажутся логичными и простыми, если я действительно заставлю себя прощупать их глубоко. Нет, не сегодня, говорил я своим галлюцинациям, сегодня я просто хочу быть обычным человеком с обычными потребностями, обычными желаниями, обычными действиями.
Так что вскоре я уже расслаблялся в одном из притонов, с которыми негласно сотрудничал Слава, и сидя за обшарпанным столом, мы с ним курили через бонг какую-то невероятно крепкую траву. - Whatsup bro, - приветствовал он меня, как всегда греша своим английским сленгом, - выглядишь, как будто ширялся на пару с самой смертью...
Меньше всего мне хотелось сейчас обсуждать свою попытку самоубийства, искать оправдания и философствовать о своих мотивах. Я пришёл сюда ради пустой головы и пустых разговоров. К счастью, Слава был не из тех, кто лез в душу, ставил диагнозы или смаковал твои неудачи. Этим мне он и нравился - без нравоучений, без осуждений, без конфликтов, всегда прямолинейный и живущий здесь и сейчас, это была именно та компания, которая мне была необходима. Для таких, как Слава я не был жалким и больным, может быть, общество считало его самого жалким и больным. От того он и не осуждал таких же несчастных, как он сам. Но какая разница, я наконец-то забывал о том, что после суицида у меня началась новая жизнь.
Вскоре я настолько разомлел, что уже смеялся с последних новостей о вездессущем Суссаннине, местной наркозвезде, который умудрялся справлять естественную нужду в самых нелепых местах. В последний раз он ухитрился пописать в воздушный шар! Надо же, как он вообще пробрался на охраняемую территорию с воздушными шарами, но это уже была другая история. Воспоминания о сегодняшнем сборище лузеров-суицидников (в своём состоянии я именно такими и видел их всех, да и себя тоже, но это ведь в прошлом) слились, так что я уже ржал в голос, когда смотрел, какие шедевры снял на телефон ещё один мой товарищ, подсевший на амфетамины. Прогнав малышню с песочницы детской площадки, он воспользовался их посудой - лопатками, формочками и вёдрами, дабы показать свой любимый ритуал, как именно надо приготавливать измельчённый кристаллический метамфетамин для курения. Естественно, ни одна социальная сеть такое видео не пропустила, но снят ролик был комично.
Я впервые после девятого сентября чувствовал себя собой на сто процентов, и хотя я допускал, что это из-за потребления марихуаны, это не отменяло чувства покоя, что я исцелился, что я был в нужное время в нужном месте. И это релаксирующее состояние стало решающим, чтобы завязать со своим психиатрическим прошлым. Я хотел быть свободным от всего, потому что я был здоровым. Осознание того, что никакой болезни и не было, накрыло меня, и я испытал умиротворение, что я на верном пути развития.
Я в этом состоянии описал свои последние странности, передав все противоречивые чувства, на что Слава, сделав очередную глубокую затяжку, ответил своим равнодушным тоном:
- Yo man, твой трип связан с твоим этим околосме околосмерт, ну, опытом твоим этим. Yeah. Ауры, нимбы, ангелы, ты это, подгони мне свои колёса, буду всучивать их вместо ЛСД, твоё описание цветов этих ярких...ну, как там ты их называл? Нео... неоновых, got it! Будет классно для любителей всего яркого и мистического.
И тут меня осенило. Да, продам прямо сейчас всё, что мне выписали - все свои запасы, чтобы не было искушения слезать с них постепенно, или вообще убедить себя, что они мне нужны. Так что в тот же вечер я потащил Славу к себе домой, где продал ему все лекарства, которые потреблялись по рецептам. Мне уже было всё равно, что придётся как-то выкручиваться на еженедельных проверках в клинике. Пофиг, я готов был оборвать с ними все связи, и если надо, компенсировать всю сумму, которую они потратили на моё лечение. Я знал, что сумма будет запредельной, но деньги были всего лишь ресурсом, их можно заработать. Я был здоровым и адекватным, ничто мне не мешало заработать необходимую сумму, чтобы избавиться от всех привязок, от всех зависимостей. И хотя частично во мне говорила трава, но я не был обдолбан, чтобы совсем не соображать, даже в таком состоянии я отдавал себе отчёт, что начинаю новую жизнь. Простые люди, простые разговоры и простые действия и были тем толчком, который дал мне понять, что всё в моих руках. Я сам выбираю, как живу, и если я не хочу, чтобы мне сочувствовали и воспринимали больным, этого и не будет. С этого дня я был свободен от давящего прошлого, зависимостей, галлюцинаций и попыток психоанализировать свой поступок. Я готов был погрузиться в свою нормальность.

11

Я был верен своему слову, моя решимость ничуть не угасла после того как я на следующий день проснулся с тяжёлой головой, что спровоцировало курение травы. Я понимал, что самокопание, жалость к себе, попытки видеть во всём заговоры и мистифицировать всё вокруг окончательно сведут меня с ума, пока я находился в этом подвешенном состоянии. Ещё не вернулся к нормальной жизни, ещё завис в прошлых грехах, ещё осознавал уроки. И если я не мог изменить мнение окружающих о себе, то я мог изменить своё мнение. Этого у меня никто не мог отнять, и я с какой-то наигранной радостью погружался в нормальность своей новой жизни. Правда, эта наигранность явно была тревожным признаком того, что я в очередной раз пытался отодвинуть важные проблемы на фоновый режим, сделав вид, что их не существует. Сейчас так было проще, отрицание проблем было моим следующим этапом. И он последовал за этапом, когда я принимал мнение других за своё, поверив, что нуждаюсь в заботе, медикаментах и жалости, признав свою болезнь чем-то реальным.
Сейчас же мне меньше всего хотелось быть больным, так что я концентрировался на тех делах, которые у меня меньше всего ассоциировались с попыткой самоубийства и периодом залечивания ран. Я был доволен этому просветлённому состоянию, когда всё казалось решаемым, лёгким и имеющим множество вариантов развития, мне было открыто столько путей, и почему я только сейчас это осознавал? На самом деле, я понимал это всегда, только до девятого сентября меня мало это интересовало, я не хотел иметь множество путей, а только один, самый простой и проверенный. Но подсознание-то знало лучше, от того кризис в какой-то момент и настал, и хотя это не до конца оправдывало мой фатальный поступок, мне казалось в тот период, что я лучше себя начинаю понимать. Наконец-то я дожил до того момента, когда мне не хотелось прятаться, не хотелось быть как все, не хотелось серой и размеренной жизни, и хотя цена была огромной, возможно, это всё же того стоило? Если бы я посмотрел на себя со стороны, то явно бы увидел, как не совсем здоровый человек отчаянно заставляет себя быть счастливым, обрубая все противоречащие радости мысли. Но и этот период нужно было пережить.
Главное, что я хотел проработать в это время - превратить в реальный факт то, что я видел галлюцинации, и хотя частично галлюцинации формировал наш мозг, чаще всего глюки были просто глюками и не требовали тщательного анализа. К тому же что хотеть от моего мозга, который теоретически был способен выдавать любые искажения после кислородного голодания? Думаю, светящаяся метка стала моим главным страхом, потому что внутри-то я понимал, что меня не глючит, но это было настолько необъяснимым, что легче было убедить себя, что я поймал глюк. К тому же никто не видел этого кроме меня, что также говорило в пользу версии искажённых видений. И поскольку я не планировал возвращаться на встречи ячейки самоубийц, я был уверен, что больше никогда и нигде не увижу что-то подобное. Опять же я убедил себя, что феномен ярких меток связан с этой клиникой.
Я уже понял, что новую жизнь проще всего начинать в новом обществе, но поскольку я зарёкся убегать от себя (несмотря на то, что отправил в чулан свои самые главные проблемы), я решил дозировать себя новыми связями. Я не собирался забивать на свои нынешние контакты, и хотя все они в какой-то степени напоминали мне о прошлых ошибках, они были частью моей жизни. Надо было научиться жить с этим напоминанием, чтобы оно не влияло своим депрессивным угнетением, упущенными возможностями и загубленным здоровьем. К тому же я понимал, что со временем мой суицид будет постепенно забываться, просто нужно было пережить этот период, я был на окончательном пути выздоровления, как-никак! Да, я себя в этом убеждал, но уверенность в себе давала тебе дополнительные баллы в борьбе с любым недугом.
Несколько недель я пытался жить как прежде, хотя не совсем как прежде, сейчас я наигранно окрашивал свою жизнь в яркие цвета, получая утрированные эмоции. Я преувеличенно играл в жизнь, доказывая самому себе свою нормальность. Я снова встречался со своими друзьями, мы организовали несколько экскурсий в Подмосковье с ночёвками, где получили немало адреналина. Но и с этим я был осторожен, потому что понимал, со стороны мой наигранный оптимизм мог походить на желание жить на грани, в подсознании жаждая повторить самоубийство. Да, мои друзья вроде были теми же узнаваемыми товарищами, но ничто уже не могло изменить их новое мнение обо мне. Не то чтобы я был потерянным для них окончательно, но они чётко осознали тогда, что не понимают меня. Они принимали меня, любили меня, я им был интересен, но своим я уже никогда не буду. Как можно понимать до конца человека, желающего покончить с собой? Даже настоящие эмпаты теряются, когда пытаются прочувствовать ход мыслей и эмоций человека, пытавшегося покончить с собой, особенно, если до сих пор причины этого поступка неясны (даже мне самому). Но главное, что мне самому сейчас было комфортно со своими друзьями, и я готов был болтать и дурачиться за всю компанию, без страха окончательно стать в их глазах неизлечимым психом. Страхи неприятия тоже испарились, я себя простил и принял, и это было главным, мнение остальных людей не должно было влиять на мой позитивный настрой. Так что я смотрел в будущее с какой-то безумной улыбкой комедианта, которого вдруг перевели в драматургию, только он ещё этого не осознал.
Проще всего покончить с периодом уныния было, постоянно держа свои мысли где-нибудь вне своего подсознания, так что в течение следующего месяца моя социальная жизнь стала такой активной, что у меня не было времени и сил заниматься собственным психоанализом. При этом я твёрдо решил, пока я интегрируюсь в свою новую реальность, я не буду себе позволять потакать своим слабостям, это было моё решение меняться, и я хотел быть в здравом уме и рассудке. За это время я практически отказался от алкоголя и наркотиков, лишь ради компании мог выпить банку пива, но на этом я себя останавливал. Я чуял, что эта лёгкость, что даёт алкогольное или наркотическое опьянение соблазнит меня ступить на самый простой путь искушений. И хотя я и до этого не был заядлым любителем нажраться до пугающего состояния, всё же сейчас мне нравился этот контроль, как я создаю сам свою реальность - в здравом рассудке, по собственной инициативе. Я начинал наслаждаться созданной свободой, правда, цена этой свободы стала проявляться в гиперактивности, мой мозг теперь работал в режиме, запрещающем копаться в метафизических реалиях.
Каждый день у меня теперь начинался рано, а заканчивался очень поздно. Я стал больше работать, записался на курсы трейдинга и штудировал тонну инфы о финансовом рынке, планируя в свободное время заниматься этим, чтобы поправить своё финансовое состояние. Работать независимо было мечтой многих представителей офисного планктона, и я не был исключением. Каждый раз, когда моя башка мучительно пыталась начать процесс самокопания, я хватал с полки кубик рубика, разгадывал судоку, изучал очередные ништяки трейдинга или устраивал видеозвонок с друзьями. Каждый раз я отгонял опасные мысли активной деятельностью, которая требовала участия мозга, и я считал это самой лучшей терапией. Я был немного шокирован, как много мы можем успевать, если не тратим время на бесполезное сидение в гаджетах (измеряемое часами), бесцельную отдачу своей энергии одному человеку (для меня романтика сейчас была крайне непродуктивным явлением) или на болезненные попытки копаться в себе. Люди обожают обдумывать все свои фейлы и изъяны, мусолить их и создавать из мухи слона, не говоря уже о том, сколько времени они тупо проводят в мечтах и неосуществимых фантазиях. Нет уж, сейчас я не мечтал и не сожалел, сейчас я действовал.
Я старался больше выходить из дома, и каждый раз в обществе заводил временные знакомства, которые мне сейчас давались естественно, просто потому что я не думал о последствиях, не анализировал свои желания и потребности других людей, а тупо наслаждался этим временным контактом. Стать популярнее было гораздо проще, чем я думал, но это не было моей целью, и обычно все эти связи не имели привязок или последствий. Потанцевать в компании красивых девушек в клубе, обсудить с киноманами последний фильм в кинотеатре, поболтать с видом знатока с гурманами на винной дегустации - всё это было сейчас нормой моей жизни. Никакой мистики, никаких психологических барьеров, никаких сожалений и никаких угрызений совести. Моё исцеление сделало меня приземлённым, но мне сейчас именно это и было нужно, крепко стоять на ногах на этой земле. В мире живых.
И я действительно прекратил потребление антидепрессантов, я даже отказался от обезболивающих, которые я иногда пил, когда меня мучали страшные головные боли. Я боялся, что это станет первым признаком возвращения к прошлым страхам, пагубным привычкам и к вере в то, что у меня депрессия. Короче всё, что касалось напоминания о попытке самоубийства, я не позволял себе ни в каком виде. Не могу сказать, что я начал видеть всё чётче или имел острое желание накидаться таблетками, лишь во время приступов мигрени проклиная себя за трезвенную решимость.
Я спокойно прошёл все анализы и разговоры с психологами, которые я сократил до минимума, я желал остаться до конца года на их бесплатной программе, потому что в январе уже мог переводиться в другую клинику (как я понимал, посещение психиатра входило в мои добровольные обязанности, как минимум на несколько лет). Я хотел скорее закрыть все свои хвосты, которые связывали меня с моей ошибкой, и именно эта клиника была самым жирным напоминанием, почему я должен был начать новую жизнь. Ничего не изменилось, я делал вид, что продолжаю потреблять выписанные антидепрессанты, но никто не заставлял меня сдавать анализы крови или мочи, чтобы проверить, послушно ли я выполняю все их предписания. Я понятия не имел, что показывали мои МРТ, потому что никто не делился со мной их результатами. С психиатрами беседы тоже проходили в схожем русле, я стал болтливее и практичнее, что было показателем того, что я интересовался этой жизнью не на поверхностном уровне. Во всяком случае, я был уверен, что врачи считали, что антидепрессанты делали свой прогресс, и моя депрессия, которой вероятно никогда и не было, тоже исчезала (просто им нужно было держаться за свою версию, чтобы оправдать, почему мне финансируют лечение). Я был уверен, что в начале года распрощаюсь с этим заведением раз и навсегда. И я этого действительно хотел, потому что это место связывало меня с моими похороненными страхами.

12

Период неприятия тоже продлился недолго, как и до этого период растерянности и попыток собрать свою жизнь из кусков. И хотя внутри я понимал, что долго я так не продержусь, подавляя все свои психологические триггеры, я тогда не позволял себе консультироваться со своим подсознанием. Но мне нравилось, как я всего за один месяц слепил себе относительно стабильную жизнь, наполненную социальной активностью и желанием развиваться и справляться с любой проблемой. Я понимал, что я на верном пути, пускай таким я буду не вечно, но именно сейчас я осознавал свою связь с этим физическим миром. Я хотел, чтобы всё теперь было постепенно, я должен был созреть к тому, чтобы вновь прислушиваться к своему внутреннему голосу, и медленно начинать прорабатывать свои психологические зоны дискомфорта и болезненные воспоминания. Только кто сказал, что жизнь позволит мне эти плавные переходы?
Беда пришла совершенно не с той стороны, которой я ожидал, потому что я был уверен на сто процентов, что если мои демоны подсознания вновь будут выпущены на волю, так это благодаря вмешательству клиники по предотвращению суицидов. Поэтому я пытался сократить визиты туда, быть послушным мальчиком, чтобы не вызывать дополнительных проверок или неудобных вопросов, но а консультации с психотерапевтом превратить в приятные светские беседы, где я рассказывал о своей настоящей жизни, новых интересах и знакомствах. И как же я гордился тем, что стал нормальным человеком, во всяком случае, нормальным в своём собственном понимании этого слова.
Был предпоследний день старого года, в двери громко стучался 2023 год, от которого я ожидал укрепления своих позиций своей новой жизни, как и новых откровений. Но в старом году стоило отпустить всё дерьмо и концентрироваться лишь на самом необходимом. А в 2023 уже разбираться глубже с накопившимся грузом. Но судьба явно так не считала, решив, что именно в старом году надо реанимировать нерешённые дела, дабы новый год не начался с иллюзий.
Я очень устал в этот день, была пятница, и я потратил три часа на новогодний шоппинг по креативным лавкам в центре Москвы, возвращаясь домой на свою Серпуховско-Тимирязевскую линию. Пускай большую часть покупок я и сделал онлайн, всё же иногда надо взглянуть собственными глазами на подарки для избранных. Особенно тщательно я выбирал подарочки для своей компании, так как мы решили не рушить нашу старую традицию и отмечать Новый год вместе. Да, нас будет больше шести, так как все потихоньку начинали обзаводиться тесными контактами (не всем же ходить в холостяках), но я даже был рад этому, сейчас большое количество людей на тусовке было для меня настоящим праздником, где можно демонстрировать свою нормальность без последствий неудавшегося самоубийства.
Утомлённый, нагруженный неудобными бумажными котомками, угрожающими разорваться в самом неподходящем месте, я еле впихнулся в вагон метро вместе с оравой таких же усталых работяг и опаздунов, которые, как и я в последний момент скупали оставшиеся подарки к Рождеству. Неудобство было красноречивым, я старался никого не толкать и не притеснять своими пакетами, но не все были воспитаны как я. Меня то и дело зажимали под отборную ругань нервных пассажиров. В конце вагона орал младенец, какая-то тётка истерично вопила в телефон у меня под ухом, бабка с тележкой мне периодически наезжала на ногу, а усатый и улыбающийся под хмельком мужчина щекотал меня своим массивным букетом белых роз. Я на какой-то момент аж куда-то вылетел, как будто видел себя со стороны. В вагоне жутко воняло человеческими запахами, тревогами и суетой, да и жара была невыносимой. Я оделся не по сезону, моя куртка была рассчитана на десятиградусный мороз, а сегодня была оттепель. Это состояние длилось недолго, и после того как гул в ушах прошёл, а чёрные точки прекратили маячить перед глазами, тут я это и увидел. Та самая пресловутая неоновая метка над головой мужчины, сидящего в другом конце вагона!
Я сначала было решил, что пребываю в полуобморочном состоянии, а там что угодно может привидеться, не говоря уже о вспышках и бликах, которые частенько мельтешат у нас перед взором из-за постоянных втыканий в экраны. Но нет, кого я обманывал, я же понимал чётко, что вижу то же самое, что и тогда в клинике, и реальность этого нимба была очевидной - его фактурность, объёмность и цветовой диапазон были самым реальным явлением в этом чёртовом вагоне метро. Энергетика метки тоже была сильной, меня магнитом тянуло к ней, как будто в ней одной вмещались все ответы на тайны мироздания, которые учёный мир и свора шарлатанов пытается раскусить уже тысячелетиями. Метка манила меня как ключ или портал в другое измерение, где будут доступны знания иного уровня, где материальный мир покажется детской игрой, а временные рамки прекратят существовать. Но я знал, что это - иллюзия, и она притягивает меня, чтобы присосаться и похитить мой разум, высосать мою душу, отдав всего себя и уйдя окончательно в ничто, в пустоту, из которой меня извергли Дунины блинчики.
Я понимал опасность знака, но это нисколько не сбавило интереса исследовать этот феномен. В моём мозгу сейчас происходила полная трансформация - то, что я целый месяц щепетильно строил, не позволяя подсознанию даже пискнуть, сейчас извергалось вулканической лавой из всей моей сущности. Я не был больной, я не страдал галлюцинациями, я не нуждался в медикаментозном лечении, я абсолютно вписывался в этот мир, это всё было правдой! В любом состоянии, с верой или без, под чем-то или кристально трезвый, скептик или эмоционально нестабильный, эти метки существовали. И хотя видел их только я один (во всяком случае, пока я так считал), это уже ни на что не влияло. Сейчас я осознавал, что никакой пустоты не существует, и та сторона жизни полна слоёв и уровней.
Я понимал, что вызываю волну оправданного раздражения, направляясь в сторону сидящего мужчины с меткой над головой, но я не хотел упустить шанс поговорить с этим человеком. Эта метка явно не рандомно появлялась над головами конкретных людей, их всех что-то объединяло, и мне предстояло это выяснить. Зачем, я пока не понимал, но знал, что двигаюсь по прямой к своему предназначению. Кажется, за день до нового года я прорвал все барьеры своего атеизма, и минуя стадию агностицизма, попал прямо в дебри философских и религиозных путей, полных скрытых знаков. Я вдруг чётко осознал, что смерть - не конец, и чуть в этом идеологическом порыве не оправдал свой импульс приблизить её. Только зачем? Загадки стоит разгадывать при жизни, потому что после смерти нас ждут тайны иного уровня. Я понятия не имел, откуда во мне такая уверенность, но видимо такое случается со стоическими атеистами, которые слишком долго держали себя взаперти от возможностей рассуждать и мыслить глубоко. В какой-то момент тебя прорывает, и ты видишь, что за стенами своей добровольной тюрьмы, состоящей из всего материального и логического, кипит настоящая жизнь, которой ты боялся и не впускал к себе. Я ощутил лёгкое опьянение от того, как ярко ощущалась новая свобода. И хотя я был всем своим телом привязан к этому плотскому миру, мой дух был свободен странствовать в иных измерениях, где не нужна логика, порядок или законы справедливости. Я погружался в узкие загогулины своего подсознания, ломая все свои привязки и все свои ошибочные рассуждения об этом мире. Я был таким жалким в этом болезненном и стареющем теле, но я был и божественным созданием, которое раскрывало свой третий глаз и видело, смотрело, наблюдало и осязало. Я отпустил своё поражение, понимая, что всё возможно, всё реально.
Пока я извинялся и продвигался вперёд из одной гущи угрюмого леса людей в другую враждебно настроенную чащу, стараясь при этом не толкаться и не растерять свои котомки, уже объявляли следующую остановку. Чёрт, я прямо понял, что стоило поспешить, потому что мужчина этот выбежал чуть ли не на последней секунде, когда уже объявляли, что двери закрываются. Я понял, что готов пожертвовать своими подарками, но каким-то непостижимым образом мне удалось юркнуть вслед за ним. Я должен был поговорить с этим человеком, мне нужно было задать ему всего один вопрос, правда, он был совсем не того уровня, которые люди привыкли задавать незнакомцам. Но я решил импровизировать, главное сейчас было не упустить его из виду. Мужчина слился в потоке людей, спешащих по своим нескончаемым делам, и в следующей людской волне я выбивался вперёд с ограниченными возможностями (человеческая пробка не менее серьёзна и опасна, чем автомобильная, особенно в час пик московского метро). Я держал человека с меткой в поле своего зрения, и хотя эта личность была серой и незапоминающейся, метка была для меня путеводной звездой, она вела меня из этой подземной духоты на волю. Я пребывал в крайне возбуждённом состоянии, идеализируя, мистифицируя и символизируя всё вокруг, потому что на данный момент моё сознание, слившись с подсознанием, признавало, что все 27 лет (недавно исполнилось) своей жизни я ошибался, неверно трактуя этот мир.
Когда я оказался на свежем воздухе, я только тогда понял, что нахожусь на Чертановской станции, в двух остановках от своей Пражской остановки. Думаю, теперь потеряться в большом городе - задача проблематичная, с встроенными навигаторами и интернетом в телефоне. Не обращая внимания куда иду, я двигался в направлении светящейся точки. Я не очень хорошо знал Северное Чертаново, хотя и жил по соседству, но смаковать в этом районе было нечего, особенно когда я понял, что моя метка движется в сторону Варшавского шоссе. Никогда не любил прогулки вдоль шумных трасс, заполненных густым потоком автомобилей, городская романтика в моём понимании состояла из немного других понятий. Народу становилось всё меньше, а в моей голове до сих пор не было ни одной идеи, как заинтересовать этого мужчину ответить на мои вопросы. Но я уже знал себя, если идей не было, то они и не появятся, сегодня был не идейный день, так что придётся быть откровенным и прямым, раз я был сегодня одарён пустой головой. За последний месяц я понял одну вещь, если ты не будешь говорить или действовать, в твоей жизни всё и будет происходить лишь в твоей голове. Если хочешь чего-то добиться, то пойди и возьми это сам, говорил мне разум, потому что пока ты будешь размышлять или представлять, как это сделать, шанс будет упущен.
Я нагнал этого неказистого мужчину, когда тот переходил железнодорожные пути, где вдали уже простиралась маленькая речка Чертановка. Мужчина был среднего роста и телосложения, без отличительных признаков и с типично славянским лицом. А одет он был не по моде, безвкусно и аляповато. Он смотрел себе под ноги, шаг его был уверенным и быстрым, но слежки явно не заметил, так как его реакция была весьма ненаигранной, кажется, я его даже немного напугал.
- Извините, - начал я, прочистив горло, когда между нами оставалось непозволительно интимное расстояние. - Не могли бы вы мне сказать, где находится торговый центр 'Аэробус'?
По правде говоря, мы прошли мимо этого самого ТЦ, но можно ведь строить из себя дурака, я задал этот вопрос, чтобы иметь в запасе несколько секунд и проанализировать его психологический фон. Он нервно разглядывал меня, явно не внушаемый доверием, что от парня с внешностью бывалого нарка и годами психиатрички можно ожидать что-то хорошее. Увы, пока что я был далёк от совершенства, мой болезненный вид всё ещё был кричащим. Мужик неопределённо указал рукой, кажется, в обратном направлении, и я понял, разговаривать он со мной не хочет, что бы я ему ни плёл. Что ж, тогда чем быстрее я задам свой вопрос, тем лучше для нас обоих.
- Я вас видел в больнице, - импровизировал я, ловя на понты этого мужичка. - Клиника по предотвращению самоубийств, вы там работаете? - Я полагал, что он был скорее пациентом, но даже сейчас мой вопрос прозвучал чересчур лично, чересчур невежливо, и я не слишком-то верил в удачу.
- Да чё те надо, уродина! - взорвался он. - Да пошёл ты в баню тазики пинать! Средь бела дня пристают эти торчки чёртовы, покоя не дают, ублюдки занюханные.
- Вы пытались недавно покончить с собой? - мой тон стал резче, я понимал, что уже проиграл, неверно расположив этого антисоциального человека к себе. Так что дальше следовала ещё более нелепая какофония изо лжи. - Поймите, это важно, мы разрабатываем лекарство, которое способно вернуть смысл жизни...
- Так ты ещё из секты поганой? - взорвался он, и на какой-то миг мне показалось, что он меня ударит или хотя бы оттолкнёт. Но он всего лишь смачно плюнул мне под ноги, и отвернувшись, направился через железнодорожные пути. - Совсем уже с ума посходили, двадцать первый век, а до сих пор шастают всякие нанак-шахи чунявые, ироды треклятые...
- Вы до сих пор считаете, что смерть - лучшее решение всех проблем? - неожиданно для самого себя спросил я. А что если эта метка была связана с попытками суицида? Или она помечала тех, кто о них замышлял? В голове моей неистово крутились колёсики, потому что я был близок к некому откровению, и я даже не расслышал, что на это ответил мой недружелюбный собеседник, пересёкший рельсы.
Ничего я от него не добился, но пищи для размышления у меня было вдоволь. Мало того, что я осознал, что последний месяц отвергал самое важное, так ещё и возвращение меток не напугало меня, а скорее возродило любопытство. Я был на пути разгадки этих знаков, я это знал, и если бы этот человек оказался более сговорчивым, возможно, я бы уже сегодня их разгадал!
Но когда я уже оказался в безопасности четырёх стен, можно было проанализировать случившееся без посторонних отвлечений. Сначала я пытался понять, связана ли эта метка с каким-то из моих состояний. Вряд ли, каждый раз, когда я её видел, я был очень разным. В первый раз - растерянным, депрессивным, ничего не понимающим. Во второй раз - решительным, настроенным на победу, любознательным. А сегодня я был скептичным, приземлённым, непоколебимым. До определённого момента. Сейчас я уже был другим. Нет, однозначно, это не связано со мной, а с этими людьми.
Ладно, как в этом замешана клиника? Их ли это эксперименты? Пока что мне не удалось найти ни одного человека, который бы видел что-то схожее, в клинике никто не хотел идти со мной на контакт по этим вопросам. Но я мог видеть метки не только там, так что я не был уверен, что это связано с их опытами. Швейцарская клиника намекнула мне на это, я понял это из контекста, там явно творилось что-то неладное. Но я также не исключал, что у меня появился какой-то дар, пока я не мог определить до конца его функции и смысл, но это было связано с суицидами. Я мог его получить из-за непозволительно долгого кислородного голодания мозга. Или потому что кто-то меня хотел вернуть назад, сказав, что моя миссия незакончена. Но всё это были лишь спекуляции, мне нужно больше информации, чтобы прийти к каким-то выводам.
Так что же объединяло всех этих людей? Несчастная жизнь? Депрессия? Серость и безликость? Усталость от жизни? Безысходность, не подлежащая исцелению? Проблемы из-за пагубных привычек? Возможно, но это всё слишком размыто. Я ничего не знал про сегодняшнего странника, зато я знал, что объединяет двух остальных. Попытка самоубийства. И я готов был отдать зуб, что и сегодняшний человек когда-то пытался покончить с собой. Но тогда почему меток не было у остальных членов ячейки суицидников? Тогда может, все эти люди побывали по ту сторону жизни, пережили клиническую смерть? Но тогда почему этой метки не было у меня самого? Я в панике побежал к зеркалу, чтобы убедиться в этом, но кто сказал, что зеркало отразит этот метафизический феномен? Но я помнил, как я себя ощущал рядом с ними, я не чувствовал постоянно подобного напряжения, вряд ли я был помечен подобным знаком. Тогда что же их объединяло? Однозначных ответов я сегодня не получу, понимал я, поэтому буду работать с теми средствами, которые мне доступны на данный момент. Когда психологически зажатый человек пытается выразить себя, ему стоит задавать наводящие вопросы. Так что я задавал себе множество банальных вопросов о внешности, поведении и эмоциональном фоне все этих трёх людей, пытаясь найти как можно больше совпадений. Мне уже казалось, что я начал фантазировать, вспоминая какие-то нелепые детали на уровне - у первой девушки была татуировка в виде иероглифа за ухом, сопли второго человека имели зелёный окрас, а от третьего мужчины пахло женскими духами. Но я так глубоко копался в их личностях, что мог уже надумывать то, чего нет.
Тогда я возвращался к меткам и анализировал их как можно подробнее. Были ли они одинаковые? Однозначно нет, они были настолько разными и при этом похожими, но тяжело описать что-то нематериальное. Цвета постоянно менялись, но что служило переходом между яркими и приглушёнными тонами? Они имели вообще значение? Сегодня я помню, что метка стала более блеклой, когда мужчина ругал меня, возможно в этот момент он был более приземлённым, от того и метка слегка заземлилась? А что с формами, что за узоры они выдавали? С этим тоже была беда. Я не помнил никаких рисунков в своём шоковом состоянии, когда впервые увидел метку, запомнились только едкие цвета, так что я мог анализировать только двух индивидуумов. У первого я видел в основном всякую абстракцию, к тому же вырвиглазные цвета мешали мне концентрироваться. Но я припоминал лампочку, колокольчик, человеческую фигуру. Сегодня же мне казалось, что я видел какую-то дорогу, средство передвижения, возможно, машину. И связав все эти объекты вместе, я осознал, что так и не продвинулся вперёд, до сих пор не улавливая логику, у кого именно я видел метки. Я понимал, что они были связаны с самоубийством, но как именно, оставалось загадкой. Мне нужно было больше примеров, а ещё лучше втереться в доверие к кому-то, кто подобной меткой обладает. Кажется, настала пора вернуться в порочный кружок горемычных самоубийц, вот там явно была большая вероятность столкнуться вновь с этим странным феноменом.

13

Новый год проскочил как в тумане, я отмечал его на каком-то автомате, погружённый в раздумья о связи между суицидом и меткой. Весь праздник шёл у меня на каком-то радужно-салютном фоне - шампанское под речи президента страны, хлопушки в квартире на радость жирному померанскому шпицу Яны, шумные фейерверки на детской площадке, лезущий из ушей оливье и куча обмнимашек. Технически я был со всеми на одной волне, участвовал в конкурсных программах (на уровне, кто громче споёт 'В лесу родилась ёлочка'), выиграл второе место в юмористической викторине, набил пузо неполезной едой и выслушал тысячу и одну новогоднюю байку от своих друзей (некоторые я слушаю из года в год). Придраться к тому, что я был отрешённым, никто не мог, но все мои мысли витали в других измерениях, доступных лишь тем, кто побывал по ту сторону жизни.
Мне не терпелось действовать. Я ощущал себя беспомощным, что от меня скрывали такую важную информацию, но моя воля была непоколебимой, я чувствовал, что ступаю на путь предназначения, который объяснит все мои загадочные поступки. Я уже чувствовал себя уверенно, потому что гордился тем, что осознанно выбрал жизнь, воспринимая весь суицидальный опыт как необходимый урок. Но медлить не было сил, мне хотелось всего и скорее, меня распирала любознательность, я хотел научиться управлять своим новым даром, потому что верил, что тот способен меня гармонизировать, возвысить, показать что-то недоступное простому смертному взору. В те дни я даже гордился, что пережил клиническую смерть, этот маленький факт как будто был доказательством того, что я живу сразу в двух измерениях - жизни и смерти. Осталось только обуздать все тайны тёмной стороны, чтобы вернуть свою целостность.
В связи с тем, что в последние годы россиян благословляли длительными новогодними каникулами, рабочий день только начинался девятого января, а это означало, что в ближайшие дни я не попаду на кружок несостоявшихся самоубийц. У меня не было ни одного контакта участников, да и захотел бы кто-то со мной встретиться вне больничных стен? Да и чем больше их соберётся, тем больше вероятность, что я снова увижу у кого-нибудь метку. Перспективы так долго ждать меня не прельщали. Обычно мы в эти дни с ребятами уезжали в какую-нибудь соседнюю область на пять дней, и если позволяли погодные условия, ночевали всегда на улице. Но в этот раз они все уезжали без меня в Ростовскую область, и если я всё же решился бы к ним присоединиться, пришлось бы туда ехать своим ходом. В принципе в хорошей компании и на новом месте время всегда летит быстрее и продуктивнее, но я понимал, что вряд ли получу то удовольствие, которое несут подобные поездки. Я был одержим жаждой знаний, повёрнутых лишь в одну сторону. Хреново, что рядом не было никого, с кем бы я это мог обсудить, и пока я не найду единомышленников, мне придётся переваривать всю эту муть самостоятельно. Даже с психологами я не мог поднимать эту подозрительную тему, ведь та могла спровоцировать череду дополнительных проверок и выписку более крепких колёс. Я жаждал найти союзников, это было правдой, но скорее для того, чтобы мне помогли разобраться в лабиринте суицидальных символов и направили на верную дорогу, чтобы я воспользовался своими знаниями во благо себе, а может даже мира. Но я давно уже принял, что этот путь я пройду самостоятельно. Но от маленькой помощи ведь я не откажусь, вот только где её найти?
В эти дни улицы были полупустыми, если сравнить с тем, что происходит в Москве в рабочие недели. Многие заведения были также закрыты. Но зато во время праздников было организовано множество культурных мероприятий, на которых можно встретить уйму разных людей, где теоретически мог попасться и меченый. Так себе охота, конечно, но у меня не было никаких критериев, на которые ориентироваться в поисках этих меток. Возможно, в медицинских учреждениях у меня было больше шансов, только просто так шастать по поликлиникам и больницам даже если теоретически и было возможно (и то сейчас всё строго по записи), мне не хотелось тратить свои выходные на подобные развлечения. Так что лучше уж было таскаться по культурным мероприятиям.
Я составил подробный план на неделю, где должен был посетить два сеанса кино, два балета, два театральных спектакля, два клубных концерта и две музейных выставки. И при этом я продолжал свои курсы трейдинга, встречался с товарищами и штудировал информацию о людях, которые пережили околосмертный опыт. Вот уж никогда не думал, что буду тратить добровольно свои выходные на выход в театр или в одиночестве бродить по мягким ковровым дорожкам музея. Но когда есть цель, ничто не может тебя остановить. К тому же я собирался держать глаза широко раскрытыми и выискивать метки и на улицах, и в общественном транспорте, и в магазинах. Авось, повезёт где-нибудь.
В кинотеатре я застал свору орущих детей, семьи спешили развлечь своих чад, пока были каникулы, да и это как бы помогало многим взять себя в руки и тупо прекратить бухать. К сожалению, русский народ славится тем, что праздники предпочитает провести в запоях. Я, конечно, утрирую, но никто не отменял того факта, что в нашей стране люди любят прикладываться к бутылке. Хруст попкорна, неадекватно громкий саундтрек, очереди в туалет и какофония из детских голосов самых разнообразных тембров, вот чем мне запомнились визиты в кино. Ни одной метки, ни одного тревожного знака, ни одной попытки с кем-нибудь познакомиться. Бесполезно.
Посещение музеев (арт галереи и музея истории) тоже было столь же продуктивным. По залам бродили пенсионные группы и одинокие туристы из глубинки. Громогласный голос гидов (хотя я столько раз слышал, что в музее нельзя громко разговаривать) и неадекватно высокие цены на сувениры в музейном магазине, вот такими были мои одиночные визиты в музей.
В театр я ходил с подружкой своей бывшей, она всё напрашивалась на встречу со мной, так как хотела пошпионить, не нашёл ли я себе новую пассию. Она была до тошноты настойчивой, легче было сдаться. Ну да, всю дорогу, антракты и даже часть спектаклей она мне твердила, какой же я идиот, что упустил такую девушку как Христа. И как та цветёт и пахнет без меня, хотя это и не было правдой. Правда была такова, что Христина предпринимала попытки возобновить отношения, и один раз наша встреча закончилась её истерикой. Она унижала себя и умоляла вернуться к ней, и что она такая несчастная, но я никогда не вёлся на истеричный шантаж. Кажется, одиночество ей не к лицу. Под неумолкаемый шёпот и жестикуляцию подружки, а также под душераздирающие театральные восклицания я с трудом мог разглядывать присутствующих по обе стороны сцены. Но никаких светящихся знаков и в помине не было. Никаких суицидальных мыслей во время просмотра пятивековой трагедии! Что-то Шекспир уже не тот, посчитал мой мозг, возрадовавшись прохладной свободе московских улиц.
Во время просмотра балета 'Лебединое озеро' никаких самоубийственных откровений я не обнаружил. Помпезные декорации, нестройно звучащий оркестр и вечные позывы в уборную. К счастью, вечер закончился прекрасно, когда я каким-то образом оказался в оперном ресторане с пожилой госпожой, рассказавшей мне о нарядах каждой из лебедих (она когда-то шила костюмы для постановок). А вот опера 'Севильский цирюльник' вызвала во мне какие-то позитивные эмоции, наконец-то можно было смыть с себя пелену вечных трагедий, которая простиралась за мной длинным шлейфом все мои культурные выходные. И снова ничего сверхъестественного в оперном зале не обнаружилось. В новый год люди видимо входили без суицидальных помыслов, оставив свои неудачи и депрессии в старом году.
Первый концерт собрал золотую молодёжь и поклонников всех этих моднявых тиктокеров, чьё творчество мне было по барабану, это мягко говоря. Но я посчитал, что среди всей этой молодёжи могут быть суицидально настроенные мечтатели и мрачные философы. Но когда я увидел всех этих накрашенных, улыбающихся девочек и их танцующих парней, то осознал с какой-то тоской, что постарел. Это уже было не моё поколение, хотя мне было всего 27, эта десятилетняя разница создала между поколениями непроходимую пропасть. Ни одного намёка на суицидальные девиации. Хотя поначалу я несколько раз загорался, когда все эти неоновые копеечные цацки и ультрафиолетовые мейкапы и ногти ложно намекали, что не зря я тут страдаю и потею три часа! Разочарование.
И вот в воскресенье, в самый последний день перед окончанием каникул, я отправился в дешёвый и сомнительный клуб в подвальном помещении, где ошивалась всякая шваль. Ну, я-то их таковыми не считал, но я образно их так называю, потому что почти у каждого в нашей стране есть представление о том, как выглядит и ведёт себя шваль. Сегодня там играло несколько локальных банд в стиле панк, хардкор, ска, стоунер и грайндкор. Признаюсь честно, я сам был больше по тяжёлой музыке, хотя также загонялся и по всякой кислоте и дабу, уважал рэпчик и мазафаку, но мог спокойно слушать и то, что транслируют по радио (без эмоций, правда). В клубе было накурено, душно и скучно, немногочисленные посетители слэмовали у сцены, нажирались в баре, ширялись в туалетах или беседовали в своих скудных компаниях. Звук был отвратительным и чересчур громким, и для того, чтобы с кем-то поговорить, нужно было отойти от сцены. Бар был лучшим местом, где наблюдать за всеми присутствующими. И хотя пить мне в эту ночь не хотелось, для виду я взял себе двойную порцию коктейля московский мул (подозревая, что вместо сока лайма туда добавили протухший лимон, что вне всяких сомнений, соответствовало бы репутации клуба).
Посасывая потихоньку брыдкий коктейль на своём наблюдательном посту, я сначала решил, что клубный свет, который также оставлял желать лучшего, внушает мне визуальные галлюцинации, когда возле бара начал сверкать знакомый и неуловимый силуэт кислотных тонов. Парень с бритой головой и опухшими от бессонных ночей глазами недалеко от меня осушал пиво из пластикового стакана с мерзким, чавкающим звуком. И над его лысой черепушкой она и сверкала! Я не мог поверить, что я действительно вижу это, да и чего я ожидал? Неблагополучные люди, кажется, в основном и имели эти метки, и хотя я понятия не имел, что из себя представляла жизнь этого парня, но судя по его виду, вряд ли в последнее время фортуна баловала его райскими кущами. На фоне играла грайндкор банда из Мытищ 'Фуфайкино фуфло', чей искажённый гитарный звук под натуги местного звукорежиссёра едва ли походил на музыку. Но я посчитал это великолепным фоном для знакомства с этим парнем.
- Ну и какофония, - устало вздохнул я. - Немногим лучше этой адской смеси из протухших лимонов. - Я поморщился без всякого притворства, краем глаза наблюдая за лысым парнем и его меткой. Усталый взгляд в мою сторону, и снова присосался к своему пиву, вернее к последним каплям этого напитка, что упрямо прицепились к стенкам пластика. Я понял, что если угощу парня ещё одним пивом, он явно будет более сговорчивым. И оказался прав.
После благодарности последовала его бессвязная речь о каких-то местных традициях клуба и завсегдатаях оного. Я понял, что у меня есть шанс разговорить его на откровенные темы, но нужно было грамотно выйти на его суицидальные наклонности, если таковые имелись.
- Выглядишь неважно, - осторожно добавил я, когда тот присосался к третьему пиву, спонсируемому мной. - Жизнь в последнее время по головке не гладит?
- Ты знаешь, - ответил парень после небольшой паузы, так как ему потребовалось смачно отрыгнуться, - держусь из последних сил, со всех сторон какая-то лажа повылезала....
Я вкратце обобщу историю этого лысого пацанчика, которого звали Егор, потому что говорил он порой бессвязно, часто отвлекался, клянчил очередное пиво, и вытягивал меня несколько раз покурить на улицу. Он был бездомным студентом, вернее уже бывшим, ведь в прошлом семестре его отчислили. Он какое-то время жил нелегально в общаге, но руководству это надоело, вмешалась полиция, и короче, ему теперь там не рады. Егор пытался переселиться к своей девке в другую общагу, но та прогнала его, после того как он продал её фирменную сумочку (чтобы отдать долги). Его постоянно увольняли, куда бы он ни приходил работать, и хотя он клялся, что посещал работу каждый день и добросовестно её выполнял, я что-то в этом сомневался. Долги его с каждым днём растут, колотили уже и не раз, ночует где попало, многие друзья уже отвернулись и не дают в долг и не пускают на ночлег. Родные все его далеко в Удмуртии, и он даже боится им сообщать свои последние новости, ведь вся семья собирала деньги, чтобы он смог учиться в Москве. Проклянут сразу и на много поколений вперёд! Хотя какое там поколение новое, ему бы самому выжить.
Когда он упомянул слово 'выжить', я и направил беседу в нужное мне русло. - Ты считаешь, что у тебя безвыходное положение? Ты размышлял о том, чтобы покончить со страданиями?
Он не сразу уловил мои намёки, но когда я уточнил, что я имею в виду, то ответил со слезами на глазах. - Да будь проклята такая жизнь, только у меня даже нет сил наложить на себя руки! Наверное, я - жалкий трус, мало того что неудачник, урод и фуфлогон (как в тему саундтреку).
Сердце моё тревожно забилось, пока я старался скрыть свой неуместный энтузиазм, формулируя свой следующий вопрос. - Но ты уже пытался покончить с собой?
Егор удивлённо поднял свои затуманенные от усталости, слёз и алкогольных испарений глаза. - Да говорю же, трус я жалкий, непонятно за что цепляюсь в этом трухлявом московском болоте. А вернуться домой не могу, стыдно, кому нафиг нужен такой придурок...
Пока он продолжал себя конструктивно критиковать, я разочарованно разжёвывал его ответ. Значит, версию появления меток у людей, кода-то пытавшихся покончить с собой, можно было отмести. Я не исключал, что он мог соврать, но это вряд ли. Я и сам не верил в эту версию, потому что все из ячейки в таком случае должны были иметь метки. Тогда оставался вариант, что метка появлялась перед тем, как человек совершит самоубийство? Но Егор же слишком труслив! Тоже не факт. Короче, пока буду придерживаться этой версии. Но какой был её срок? Если она появилась, через какой промежуток времени человек должен был добровольно покинуть этот мир? Дней? Месяцев? Лет? Могло ли в таком случае случиться такое, что человек передумал, и метка исчезала? Вопросов не становилось меньше, но я уже нащупывал что-то чёткое.
Я раздумывал о том, чтобы приютить бедолагу у себя, но я жил на съёмной квартире и не хотел наутро проснуться без столешниц, отделанных под мрамор или своего антикварного самовара, который мне подарили друзья на совершеннолетие (гордился этим бесполезным созданием до сих пор, даже имя ему дал - Чаесос). Но тут меня спас какой-то трухлявый панк, чьё дыхание сбивало с ног за несколько метров. Он пригласил Егора дальше тусить кому-то на квартирник, и поскольку там будет дешёвое пойло, Егор с радостью согласился. Мы обменялись с ним номерами телефонов, и он поблагодарил меня несколько раз и просил присоединиться к ним. Но мои мысли уже блуждали в других местах.
Я для себя решил, что буду наблюдать за Егором. Мне нужны были реальные доказательства теории, что метка имеется у людей, которые намеревались в ближайшее время покончить с собой. Мне нужно было знать сроки её появления и вычислить, что означают цвета и формы (в этот раз цвета были тёплыми, а формы изображали круги и полукруги). Мне наконец-то выпала возможность проанализировать всё это, и я понимал, что этого парня легко расположить к себе, просто оплачивая ему алкоголь. Я понимал, что спаивать отчаявшегося человека - чисто кармически нехорошо, но это был самый лёгкий вариант продолжить свои наблюдения. Да и не буду же я вечно это делать, только до того момента, пока он это не сделает. Я уже себя накрутил как последний фаталист, ещё толком не разобравшись в ситуации. Но всё равно я ощущал себя каким-то сказочным злодеем, пока добирался до дома на своих двоих, чтобы проветрить голову от стрёмного вкуса протухших лимонов и привести в порядок свои мысли. Сейчас стоило отбросить эмоции и парировать фактами. Но ничто не могло заткнуть ликование в моей душе в эту морозную, бесснежную ночь.

14

Прошло несколько дней, каждый день я звонил Егору и проверял его эмоциональное состояние, но он все эти дни бухал по-чёрному, и признаков депрессии я в нём не обнаружил. Он просто был не в состоянии проявлять какие-либо её признаки. Я размышлял на тему деструктивного поведения и искусственного создания экстремальных и опасных ситуаций, которые могут спровоцировать смерть. Даже в моём кругу общения я помню одного чувака, который потреблял алкоголь и таблетки, так как в подсознании жаждал скорее покончить с этой жизнью. Но многим людям не хватает смелости сделать этот решительный шаг, с одной стороны самоубийство - оптимальный выход для трусов, а с другой стороны не каждый способен его совершить. Возможно, Егор бухал так неистово, так как пытался ускорить приход смерти, и хотя теоретически он не собирался совершать самоубийство, его деструктивное поведение и вред организму именно к этому и вели, к так называемому косвенному самоубийству. Может, в таком случае тоже появлялись метки? Но я совсем не знал Егора, чтобы верить тому, что он слишком труслив, чтобы когда-нибудь созреть на самоубийство. Мне оставалось только наблюдать.
Кружок незадачливых самоубийц собирался только в пятницу, и у меня в запасе было несколько дней, чтобы чётко упорядочить хаос в голове. На работе была суета, я должен был возвращаться в офис, но я всё откладывал этот роковой момент, сославшись на физическую хворобу. Но я понимал, что вечно валандаться не получится, даже если мне и удастся договориться работать удалённо, какой-то процент времени я всё равно буду обязан присутствовать в наших стерильных офисных помещениях. Уволиться я пока тоже не мог, и хотя я начинал въезжать в систему трейдинга, с моей финансовой дырой я не мог себе позволить не иметь стабильного дохода. Но я планировал начать работать на себя, когда придёт время. А пока что мне нужно было уладить другие проблемы, которые захватили меня с такой силой, что вся работа и учёба были в тягость. Но, как говорится, кто не работает, тот не ест. Так что я старался выбросить всё лишнее из головы, занимаясь своими рабочими обязанностями.
В пятницу утром мне начали приходить странные сообщения, что надо обязательно встретиться, и что важнее этой встречи ничего нет на всём белом свете. Я сначала подумал, что это был кто-то из моих наркоманских друзей, которым срочно требовался баблосик. Я игнорировал этот призыв о встрече полдня, пока этот номер не решился мне позвонить. Мне не хотелось разговаривать с этим странным анонимом, жаждущим встречи, но продинамить я его тоже не мог, а вдруг он планировал забронировать гостиничный номер?
Каково же было моё удивление, когда звонящий представился Пафнутием! Сразу скажу, контактов у меня не мало, но Пафнутия я знал только одного.
- Настало время разговоров серьёзных, - загадочно произнёс тот. - Прошло время сомнений, все знаки указывают на великое событие, ты нужен нашей пастве, дабы обсудить сие блистательное явление. Я посвящу тебя в наши таинства сегодня, ты должен присутствовать.
Что-то в последнее время у меня оставалось всё меньше сомнений в здравом рассудке Пафнутия. Но я чувствовал, что у него может быть информация, связанная с метками, и поскольку это была пока что моя единственная зацепка, я принял предложение встретиться с ним наедине. Но по его словам, скоро я уже смогу общаться напрямую и с паствой, и что это означало, мне даже не хотелось знать, вот честно. Я воспользуюсь шансом узнать что-то в связи с мучившими меня вопросами, но я не собирался становиться частью общества, которому принадлежал Пафнутий и иже с ними, это я знал точно. К тому же этот визит отменял надобность посещать клинику, потому что видеть пустые лица и враждебные взгляды в свою сторону мне совсем не хотелось.
Встреча была назначена в какой-то маленькой чайной в другом конце Москвы, недалеко от станции метро Щукинская. Чайная напоминала образы советских буфетов, в ней пахло борщом (как это возможно, это же чайная?), а на стенах висели совершенно неуместные абстрактные картинки с самолётами, явно распечатанными с низким разрешением. Я не уловил связи ни с чайными церемониями (которыми здесь не церемонились), ни с интерьером, но так ли это было важно? Я не собирался становиться завсегдатаем подобных заведений.
Когда мне подали в стакане с подстаканником оранжевый чай, напиток оказался некрепким, и в нём уже был сахар! Я по настроению пил чай с сахаром или без, но я знал, насколько в настоящих чайных заведениях негативное мнение о сахаре и прочих усилителях вкуса, которые убивают истинный вкус чая. А вот ватрушка оказалась добротной, и пока я высчитывал процентное соотношения творога и изюма, явился Пафнутий, которого невозможно было не узнать даже издалека. Длинная борода с сединой (хотя как я позже выяснил, ему было всего 37 лет!), очки в толстой оправе, тонкие губы, острый подбородок, косматые брови, грязные ногти, сухая кожа и неизменный революционный берет. Было в этом печальном образе что-то отталкивающее и жалкое одновременно, и на какой-то миг мне стало интересно, что же стало причиной того, что он в своё время пытался покончить с собой. И как он был связан с фондом по предотвращению самоубийств?
- Все знаки говорят о том, что наш великий пророк явился! - брызгая слюной начал он вместо приветствия, явно оставив её образцы в моём приторном чае. - Конечно, приход твой омрачён чередой самоубийств, и это только начало! Но именно таким путём и приходит пророк, чтобы мы видели мощь его, но продолжали верить, продолжали быть сплочёнными и избранными...
- Стоп! - перебил я его, толком не въезжая в его речи. - Во-первых, давай обойдёмся без пафосных речевых оборотов, говорим прямо и лаконично. Во-вторых, переходи сразу к сути, потому что я не являюсь религиозным человеком, любого вида секты обхожу стороной и не нуждаюсь в поэтических вступлениях. И в-третьих, почему ты мне всё это не говорил в клинике?
Пафнутий явно привык к тому, что его перебивают, потому что я представить не мог, кто был способен выдержать его тягомотные речи (где 99 процентов слов была вода, и только один процент - суть) дольше вынужденных (или вежливых) пяти минут. - Мы ждали тебя, исследовали тщательно записи, и я уже в первый раз понял, что ты - особенный, но боязно было, тревожно, как будто все наши внутренние демоны начали шептать сделать это, сделать это немедленно...
- Что сделать? - устало спросил я, пока что этот разговор вызывал лишь скуку, ни на шаг не приблизив к разгадке тайны, почему я вижу метки.
- Самоубийство! - прошептал Пафнутий с таким наплывом эмоций, что я чуть чаем не облился. - Мы все начали ощущать острую тягу вновь совершить это, сверхмощная сила давит на нас всех, но мы-то знаем, что нас будут испытывать, попытаются уничтожить, и мы должны выстоять!
Я не до конца въезжал в его тягомотину, но обвинения, что я провоцировал у этой сумасшедшей ячейки суицидальные мысли, переходили все рамки дозволенного. Прямо лепили из меня демонический образ, ха, если бы, да и что в таком случае я бы имел от этого? - В смысле, что вас пытается уничтожить? Зачем вас пытаются уничтожить? И вас, это кого вообще? И почему ты мне всё это рассказываешь?
- О-о-о! - застонал вдруг он, уронив голову на стол. - Отрицаешь себя! Считаешь нас слишком низкими и недостойными, да, мы слабы и жалки, но наша вера выше всех, и именно она питает тебя!
Я почесал репу, посмотрел внимательно на Пафнутия и спросил каким-то чрезвычайно драматичным тоном. - Вы меня воспринимаете как...Бога..., так что ли?
- Бог - один! - ответил Пафнутий, внимательно разглядывая мою скептичную мину. - Но он также действует через проводников, пророков, ангелов света и тьмы, чтобы напрямую вмешиваться в события мира сего, который катится в ад без их помощи!
- Окей, так себе новости, - преувеличенно иронизировал я, - ну спасибо хоть на этом, а я-то рассчитывал, что аз есмь Бог! Ну, хоть понизили всего лишь до проводника. Ты это, сворачивай свою лавочку с сектантскими байками, и если тебе есть что сказать мне по делу, то самое время приступить к этому. Расскажи про метки, что они значат? Почему я их видел у Маленькой и у Ярослава?
- Да потому, что ты пометил их! - на удивление эмоционально выпалило это первобытное существо. - Ты выбираешь самых слабых, чтобы подпитывать себя, и выживут лишь сильнейшие! Я намерен пройти с тобой путь очищения до конца!
- Но как я их пометил? На что именно мне нужны эти силы? И почему именно они - наислабейшие? - из меня сыпался град вопросов, потому что с каждым ответом Пафнутия, ясность ускользала от меня.
- О-о-о, - снова застонал он, тряся неистово головой, и борода его-таки попала в мой стакан с чаем, который я так и так не планировал допивать из-за сахарного осадка. - Ты пожрал их души! Их больше нет, но они сами виноваты, сами, сами..., что не верили, что опустили руки, что сдались...
В этот раз мне не хотелось язвить или пытаться направить его хоть на один прямой ответ. Под ложечкой у меня засосало, и хотя мне не в чем было испытывать угрызения совести, мне показалось, что тень моя отбрасывает почти неуловимый смрад смерти, манящий прямо из ада. Я отогнал неуместные видения и серьёзно задал свой следующий вопрос. - Они мертвы, да?
Я боялся этого ответа, но ожидал его, так что когда Пафнутий подтвердил и начал что-то говорить, я перебил его и спросил убитым тоном. - Когда это произошло?
Но Пафнутий не знал дат их смерти, когда пропала Маленькая, наверное, тогда это и произошло, скорее всего, через несколько дней после нашей последней встречи. А о смерти Ярослава ему сообщили в клинике без подробностей. Ладно, у меня, конечно сомнений не было, но надежда, как говорится, умирает последней. - Самоубийство, да?
Я опять не слушал объяснения этого вестника дурных новостей, мой мозг обрабатывал в данный момент полученные знания, подтверждая теорию о том, что метки появлялись незадолго перед тем, как человек совершал самоубийство. Но я не понимал, почему я их видел, что означали их цвета и символы, а главное, что мне вообще делать с этой информацией.
Я с трудом поднялся на ноги, едкий запах борща заполонил мои ноздри и передвигался по всему организму, отравляя суповыми миазмами. Кажется, мне было нехорошо, этот день был отвратительным, наверное, я просто схожу с ума и подобные Пафнутию и были моим уровнем. С трудом отыскав в себе силы, я соврал Пафнутию. - У меня нет времени, мне надо бежать. Если хочешь, пришли мне информацию о вашей...группе мне на электронную почту. - Я накарябал на салфетке адрес своего мыла и пулей выбежал из этой дешёвой чайной с её кислым борщовым запахом. Эта встреча подтвердила мою теорию, но и вызвала недоумение - какой пророк, какие души пожирать, как подстрекать на самоубийство? Наверное, это было совпадением, вся эта религиозная мура и символическая тарабарщина. Но стоило взглянуть на теорию веры Пафнутия и его чокнутых соратников, правда, я решил не позволять создавать из своей личности культ, уж больно много ответственности они на меня хотят взвалить, в этом я не сомневался. Им нужен был какой-то козёл отпущения, чтобы оправдать свою избранность, которая им докажет, что они - не просто чокнутые михрютки, а помеченные божественным пророком! И поскольку я каким-то образом напророчил самоубийство двух участников их группы, они увидели во мне некий дар, и я подходил на роль их Мессии.
Переваривая всю эту несуразную белиберду в заполненном метро, я даже забыл о тошноте и головокружениях, потому что сейчас мой мозг плавился от переизбытка чепухи и первобытных страхов. Мой новый дар ведь у меня появился не просто так, за всё приходится платить, и я понятия не имел, какова будет плата. В этот день я мечтал лишь об одном, оказаться девятого сентября прошлого года в своей квартире с петлёй в руках, чтобы не совершить эту ошибку, лишив себя навсегда спокойной жизни. Я был сыт по горло суицидами, суицидальной идеацеий, суицидальными наклонностями и суицидальными попытками. Но я потерял все свои шансы на жизнь без суицидальных мыслей, и теперь мне оставалось только идти до конца, чтобы закрыть этот чёртов суицидальный кармический узел, и сказать самому себе - да, теперь я понимаю, почему живу, и почему даже смерть не захотела принять меня.

15

Я чувствовал, что в последнее время всё меняется слишком стремительно в моей жизни, и стоило только отпустить всё прошлое, простить себя и наслаждаться жизнью здесь и сейчас, как выползла вся эта сверхъестественная муть. Одно я знал точно, погружаться в средневековые догмы, слепую веру в потустороннее и смаковать свою избранность я не собирался. Я хотел оставаться максимально практичным и реалистичным, прагматичное мышление поможет окончательно не свихнуться, но я осознавал, что не всё имеет логическое объяснение. Но мне так хотелось этого! Так что пока я ждал весточки от Пафнутия, я решил потрясти контакты клиники, чтобы удостовериться в смерти Маленькой и Ярослава. В клинике дружеские отношения у меня образовались лишь с одной Аллой, и хотя было ещё несколько специалистов, которые мне искренне сочувствовали, когда я там проходил лечение, это был не тот уровень отношений, чтобы обращаться с такой деликатной просьбой.
Я наплёл Алле по телефону, что мой последний психотерапевт мне посоветовал вести дневник, чтобы анализировать траекторию своего исцеления. Но мне нужна статистика, дабы понять, какой у меня прогресс. То есть мне важно знать процентное соотношение тех, кто после лечения в их клинике исцеляется, и какой процент повторно совершает суицид. Алла велела мне идти в отдел статистики, она словечко за меня там замолвит, со всеми данными охотно поделятся, только официально ими оперировать я не имею права. Конечно, заверил её я, и это было правдой, мне ведь на самом деле было наплевать на эту жалкую статистику, меня интересовали подробности смерти двух пациентов.
Мужчина примерно моего возраста из статистического отдела встретил меня прохладно, назвавшись аналитиком данных. Он не дал мне оперировать за своим сверхновым лэптопом, так что мне пришлось задавать ему вопросы:
- Сколько самоубийств было зарегистрировано за последние три месяца?
- Три самоубийства и две непроверенных смерти, возможно, самоубийства, но доказательств нет.
- Обращался ли кто-то из этих пациентов за помощью сюда?
- Нет.
- Сколько времени прошло между самоубийствами?
- Примерно полгода.
- Были ли у них психические отклонения?
- Да, у всех была депрессия в связи с зависимостями.
- Какой возрастной категории принадлежали умершие?
- От семнадцати до сорока восьми.
- Спонсировал ли фонд по предотвращению самоубийств их лечение?
- Да.
- Посещали ли они групповые терапии при больнице?
- Да.
- Какими методами они лишили себя жизни?
- Информация недоступна.
- Можно ли хотя бы взглянуть на их фотографии? Мне даже не важны имена, вдруг я видел их тут.
- Нет.
Вот и всё, большего я от него не добился. Когда я отчитывался перед Аллой, она обещала, что сфотографирует мне анкеты самоубийц. И обещание она своё выполнила, и когда я вечером получил долгожданное письмо, сердце моё бешено колотилось. Так оно и было, Маленькая (которую звали Светлана) и Ярослав были в числе самоубитых. Третье лицо мне оказалось незнакомым, хотя на сто процентов я не был уверен, что не видел его потухший взгляд среди участников ячейки. В анкетах также было немного информации о данных их смерти.
Сверившись с календарём, я выписал количество дней с того дня, как появлялась метка до дня их самоубийства. У Светланы - семь дней, у Ярослава - пять. Два человека статистикой не являлись, но всё равно я обобщил пока, что срок появления метки - примерно одна неделя до совершения самоубийства. Если мне будет доступно общение с людьми, у которых я видел метки, будет понятнее, насколько эти данные точны. Но опять же, откуда мне знать, как долго у них до этого была метка, я впервые видел этих людей, поэтому этот анализ не давал никакой гарантии, что срок - неделя. До сих пор было неясно, как именно появлялась метка. Как бы я ни хотел забыть Пафнутия и его секту, я понимал, что там явно будет доступен живой материал для исследований. Живой материал звучало как издевательство, так как я собирался их анализировать лишь для того, чтобы понять детали их грядущего суицида. Но я понял одно, чтобы разобраться в себе, придётся стать циничнее.
Теперь я узнал и причины смерти. По идее, кому навредит то, что я узнал, как умерли эти люди, успокаивал я себя, что вынудил Аллу выкрасть эту информацию. Но когда я представлял, что у этих людей явно есть кто-то, кто их оплакивает, мне казалось, что я бесцеремонно вторгался в чью-то личную трагедию. Светлана умерла от передозировки. Вариант, что она просто не рассчитала дозу, не рассматривали, когда в крови находят такое количество наркоты. Интересно, где она всё это достала, ведь незадолго до суицида у неё явно вообще ничего не имелось, раз она просила у меня вмазку. Но какое это сейчас имело значение? Она была мертва, и именно этого она и хотела, и хотя мне было бы интересно покопаться, что именно стало её последней каплей, это было невозможно. Ярослав умер от удара током. Он обмотал себя проводами и подключил их к розеткам. Нечастый метод, может быть, он работал электриком? Ладно, и это было неважно, человека было не вернуть, и я понятия не имел, какая у него была судьба.
Я не ощущал никакой связи с этими личностями, их метки были единственным, что меня интересовало, и дни, когда они ушли из этого мира мне ничем особенным не запомнились. Но мне было важно узнать, исчезала ли после самоубийства метка? И куда именно в таком случае она пропадала? Может, она куда-то перемещалась? К новой жертве (как паразитирующий вирус)? И в какой момент? Когда наступала клиническая или биологическая смерть? Я осознавал, что для того, чтобы понять все эти нюансы, я должен присутствовать во время чьего-то самоубийства! Так себе эксперимент! Но что мне было делать? Просто забить и не обращать внимания на эти странные знаки и игнорировать все темы, связанные с самоубийством? Но что мне делать с этой информацией? Выискивать людей с метками, и что дальше? Уговаривать их любить жизнь и не выбирать смерть? Я себе даже представить не мог такого, особенно если учесть, что это были полные незнакомцы. Да, иногда с ними возможно было познакомиться и поддерживать связь, случай с Егором доказал это, но как я мог влиять на его жажду жизни? Что может человека заставить передумать совершать самоубийство? У каждого были свои критерии, если это были социальные или материальные причины, или связанные с одиночеством и непониманием окружающих, то тут ещё можно было пытаться помочь этим людям. Неужели я должен стать полным альтруистом, пытаясь остановить отчаявшихся людей от рокового шага? А что если таким образом я ломал предначертанную для них судьбу? Да и возможно ли изменить их решение, если я уже видел метку? Это стоило выяснить. Все остальные размышления я решил пока заморозить, я и так сделал слишком много непроверенных выводов, поэтому относиться на полном серьёзе к своим теориям не стоило. Меня уже начинала грызть совесть, пока я только замышлял о том, за чем мне предстоит наблюдать. Отвергнуть свой дар я не мог, метки уже стали моей болезнью, моими навязчивыми мыслями, моей одержимостью! Возможно, это было временным наваждением, пока всё казалось загадочным и недоступным, и все мои желания мигом улетучатся, когда я окончательно пойму всю эту систему.
Когда я получил на следующий день письмо от Пафнутия, оно было длинным, но в нём было больше пафоса, исторических сводок и хвалебных речей грядущему Мессии суицидального мира, чем конкретных данных. Название секты состояло из аббревиатуры ТОКРАС (тот, кто разрушает смерть), а в оригинале звучало как TOWHAD (the one who havocs death). Эта секта существовала много веков, если верить легенде, и началась она с неудачной попытки самоубийства некого избранного господина, который в своём состоянии между жизнью и смертью получил сведения, что когда явится в мир сей тот, кто разрушает смерть (именно так называли этого Мессию), смерть прекратит существовать. Я не очень понимал как это возможно, потому что человеческое тело создано так, что оно стареет, дряхлеет, и в конце концов, прекращает функционировать. Ну да ладно, над этим я ещё поразмышляю. То есть суть была в том, что когда люди прекратят добровольно себя убивать, смерть в каком-то смысле прекратит влиять на человечество. Как это воспринимать, я не знал, символически, образно? Но как приход того, кто разрушает смерть мог изменить власть смерти над физическим телом? Информации об этом в письме не было, и я был уверен, что никто из сектантов этого не знал, лишь имея какие-то предположения.
Секта существовала по всему миру, если верить данным в письме, но когда и где она была образована, было неизвестно. В России она существовала уже много десятилетий. Я поискал в сети информацию об этой секте, и тишина! Как же так? Потому что если верить этому письму, ТОКРАС была весьма значительной, так почему они тогда настолько тщательно скрывали свою деятельность? Большая часть людей, упивающихся эстетикой самоубийства - позёры, готы, мрачные романтики и слабаки, мне кажется, что именно таких людей подобные секты и привлекают. Значит, у них могут быть свои уставы, запрещающие разглашать информацию о деятельности организации. Да и насколько организована их деятельность? Главный смысл секты - дождаться и распознать того, кто разрушает смерть. Объединившись, они анализировали знаки и события в мире, сопоставляли их со своими собственными прогнозами, а также поддерживали друг друга, чтобы не совершать грех сей непростительный. По их мнению, самоубийство было проклятием человечества, и цель их была благородной - они старались сократить количество сих грехов смертных, чтобы ускорить приход Мессии. Самостоятельно, без помощи того, кто разрушает смерть, было невозможно снять проклятие.
Информации о том, кто такой этот их новый Мессия практически не было. Не были там описаны и знаки, по которым они определят его явление. Так что никакой годной инфы о метках я там не нашёл. Пафнутий допускал, что я подхожу под описание того, кто разрушает смерть. Скорее всего, участники ТОКРАС имели больше знаний, и я должен вынюхать максимально об этом. А что если какой-то чувак в своей суицидальной агонии придумал, что когда-то родится человек, который после неудачного повешения начнёт видеть меченых перед суицидом грешников? От подобных мыслей меня начинало знобить, потому что меньше всего мне нужна эта ответственность - исцелять мир от проклятия смерти! Ладно, шутки в сторону, я всё ещё прагматично смотрел на деятельность этой секты, и многое там явно можно объяснить логически. Но опять же, Пафнутий при встрече сказал, что я высасываю души тех, кто не справился под гнётом проклятия самоубийства, но зачем мне это надо? Я должен пожрать определённое количество душ суицидников и только тогда буду достаточно силён избавить мир от проклятия? То есть я как бы пожру такое понятие как 'самоубийство', и мир будет снова напоминать рай Адама и Евы? Что-то тут не стыковалось, вырисовывался какой-то чернокнижный злодей, который при этом имеет такую благородную цель? Ладно, разберёмся и с этим.

16

Меня закрутило в водоворот дел и по большей части из-за того, что приходилось снова тратить уйму времени, чтобы добраться до офиса и потом назад домой. Боже мой, как же неудобно всё это, и я бы не сказал, что качество моей работы понизилось, когда я пахал удалённо, но моего присутствия требовали, и больше у меня не было причин откладывать это печальное событие. Естественно, из дому я не работал по восемь часов в день, а тут придётся торчать до вечера, слишком часто сбегать не позволят даже мне. Ко мне и так отнеслись очень лояльно в связи со всеми последними событиями, и хотя я до сих пор жаждал сменить работу, какое-то время это делать не стоило. Во-первых, нужно было проявить благодарность. И во-вторых, сейчас было не лучшее время менять работу, которая будет относительно без стрессов и приносить достаточно денег для нормального проживания. Какое-то время придётся жить в этом режиме и пытаться выбросить из головы метки, дабы не стать одержимым психом, потерявшимся в иллюзорной реальности. Может быть, эта ответственность была именно тем, что мне сейчас нужно, трудотерапия порой спасает от депрессий, навязчивых мыслей и страхов, и хотя это были слабые утешения для жаждущего познать истину, я убеждал себя, что это было временно.
В честь моего возвращения моя начальница, ухоженная и помешанная на спорте и диетах женщина средних лет (выглядящая на лет пятнадцать моложе), устроила маленький банкет. Я догадывался, что это ради того, чтобы каждый работающий в фирме 'Русстурвояж' смог не просто кинуть на меня взгляд, но и разглядеть. Людей почему-то страшно интересуют личности, которые пытались покончить с собой. Я ж говорил, это клеймо никогда не удастся смыть, и хотя я привык к повышенному интересу, я чувствовал себя неловко. Это была не моя компания, где я ощущал себя расслабленно и мог быть саркастичным троллем. Роль диковинки я играть не собирался, решив проявить максимальную вежливость и чисто рабочее отношение. Тут главное было умело поставить на место тех, кто попытается перейти на личное, но я надеялся, что всё пройдёт как можно официальнее. Если мне предстоит видеть эти лица пять раз в неделю, надо привыкать к тому, что их мнение обо мне изменилось, самоубийство - такая вещь, которая мало кого оставляет равнодушным. Каждый имеет своё мнение по поводу этого феномена, и обычно оно ярко выражено - молодые люди более эмпатически настроены к горе-самоубийцам, а люди постарше скорее склонны к осуждению, даже если на словах и будут ворковать.
Банкет длился весь обеденный перерыв, пока моя начальница не отправила всех работать. Я оказался прав насчёт поведения коллег, молодые вели себя непринуждённо, вежливо и ни одного намёка не поднимали насчёт того, почему я так долго отсутствовал. Коллеги постарше постоянно выходили на опасную тему, но не до такой степени, чтобы говорить прямо, и я ловко лавировал между их любопытством и желанием остаться тактичным с искусностью профессионала. Я не стыдился того, что сделал прошлой осенью, но мне не нужно было кричать о своей боли и страхах или взывать о помощи. Я просто хотел делового отношения к себе, без заботливой фамильярности или замаскированного осуждения. В последнее время я уже не походил на живой труп, я набрал несколько килограмм, мои синяки на лице уже не напоминали бездну потухшего вулкана, а бледность не ассоциировалась с трупными явлениями. Я возобновил спортивные тренировки, старался правильно питаться, больше спать, но всё это у меня получалось с переменным успехом. Но всё же результаты кое-какие были, и хотя я никогда не заморачивался насчёт того как выгляжу, меня несколько достали сочувственные взгляды. Я был здоровым и хотел, чтобы это знали и все вокруг. Больше всего меня напряг в этот день анонимный подарок от коллеги (я догадывался, от кого именно), когда на моём столе появилась карта таро с повешенным. Меня аж передёрнуло от жестокой аналогии, и теперь каждый раз, когда я садился за свой рабочий стол, у меня перед глазами всплывал образ повешенного. Но если сейчас мыслить символично, я действительно сейчас проходил в своей жизни период необходимой трансформации, жёстких уроков и самопожертвования. Но подобная шутка у меня совсем убила желание ходить на работу.
В офисе работать хотелось ещё меньше чем дома, концентрация была нулевой, живот постоянно жаловался на количество съеденного тортика, коллеги то и дело заходили поболтать, а в голове у меня самого неистово крутились суицидальные колёсики. Так что пока я на автомате оформлял заказы, отвечал на бесчисленные звонки, аннулировал брони и писал письма, я представлял себя принцем самоубийц. Моя фантазия разгоралась, пока я вынужден был корпеть над этой тягомотиной, служа людям, чтобы облегчить им путешествия, а ведь я бы мог в это время избавлять мир от смерти! Я пока скорее стебался с этих теорий, но как-то это благотворно влияло на мою самооценку, во всяком случае, пока это напрямую не воздействовало на мою жизнь, над этим можно было смеяться. Но когда я серьёзно размышлял о метках и о том, что меченые люди так быстро уходили из жизни, мне было не до смеха.
Я жаждал знаний, а также возможностей делиться своими размышлениями, потому что я себя всё время накручивал, что-то додумывал и не видел себя со стороны. Знакомство с кружком Пафнутия у меня было в планах, но если они меня воспринимают как Мессию, никакого равенства я там не получу, не говоря уже о том, что никто из них тупо не поверит в мои сомнения или слабости. Да даже советов я от них не рассчитывал получить, но может зря я их преждевременно хоронил, возможно, некоторые в секте окажутся адекватнее Пафнутия. Но если он был одним из лидеров, что-то я в этом сомневался. Я написал ему письмо с банальными благодарностями, что посветил меня в тайную деятельность секты и попросил о встрече. Он ответил мне, что напишет за сутки место и время встречи. Попахивало неоправданной конспирацией. То ли они мне до сих пор не доверяли, то ли их деятельность настолько маскировалась, что каждая новая встреча проходила в новом месте.
Я решил стать активнее в сети, выискивая собеседников, интересующихся эстетикой смерти или с высокой суицидальной идеацией. Клубы самоубийц были достаточно популярным феноменом в своё время, но новые законы запрещали легальность подобной деятельности, так что приходилось поднапрячься, чтобы отыскать что-то интересное. Я уже занимался этим как выписался из больницы, так что осталось просто внедриться в виртуальные группы с целью отыскать хоть кого-то, у кого были схожие со мной проблемы. Самым простым методом было создать свою тему и в лоб спросить о метках. Но мои попытки уже в октябре не оправдали ожиданий, и я до сих пор получал сообщения о галлюцинациях от странных и одиноких людей. Я не верил даже половине из них, воспринимая их сообщения как фантазии или психиатрические отклонения. Были там повёрнутые на мистике анонимы, явно начитанные, умные, с подвешенным языком, но это не гарантировало, что именно эти люди имеют реальный суицидальный опыт, окрашенный мистикой. За некоторыми я внимательно наблюдал, но как правило, самые молчаливые и были теми, кто меня интересовал. Обычно те, кто воистину обладает мистическими дарами, не трубит об этом всему свету. Я ведь тоже этого не делал. Но я был растерян, мне необходимо было понять, кто я такой. Люди моего поколения привыкли к тому, что они говорят 'окей, гугл', и находят всё, что им нужно. И я так привык жить. Только сейчас эта система дала сбой, и я искал традиционные методы, как разобраться в себе. На самом деле, меня всё это немного пугало, и хотя я до сих пор был реалистичным скептиком, бронь моего атеистического материализма рушилась на глазах. Да и всё время ещё эти накрученные страхи всплывали, что мой мозг немного повредился после кислородного голодания, вот и выдавал свои суицидальные свистопляски. Чем больше людей могли бы подтвердить реальность меток, тем я буду спокойнее за свою психику.
Это также был мой запасной вариант, как искать людей для своих экспериментов, и хотя не факт, что среди этих людей были те, кто в скором времени собирался уйти из жизни, я сейчас цеплялся за любую возможность. То же самое с сектой, я планировал держать глаза широко раскрытыми, и если наметится хоть один человек с меткой, я возьмусь за его анализ, и ничто меня не остановит! Всё казалось таким сложным и неоднозначным, что меня начали одолевать сомнения, что это вообще важно, даже если и являлось правдой. Я запутался, зачем обращал внимания на всю эту белиберду, которая окончательно лишила меня покоя. Но потом вновь и вновь сопоставлял все факты, перебирал совпадения, и чувство изнутри душило меня, что я хороню великий дар, а ведь мог бы спасать мир! Короче, меня кидало из крайности в крайность, когда полное неверие и желание окончательно забросить свои эксперименты чередовались с манией величия, что после временной смерти я действительно стал избранным и должен воспользоваться своими божественными талантами. Реальность, насколько я понимал, была где-то посередине. Да, я немного был ку-ку, но способности всё же кое-какие обрёл после клинической смерти.
Но ведь у меня был экземпляр для наблюдений, так почему я не анализировал Егора и его метку, когда были такие возможности? Я звонил тому каждый день, писал, кидал деньги на телефон (чтобы иметь с ним контакт), но мы с ним так ни разу после этого не встретились. Он всё время зависал в каких-то сомнительных компаниях, где был доступен алкоголь и наркотики. Я ведь мог пригласить его к себе, дать ему те крохи сочувствия и веры в себя, которые необходимы опустившемуся человеку для того, чтобы решиться изменить свою жизнь в лучшую сторону. Я чувствовал, что хотя бы это я ему мог дать, и кто знает, что тогда стряслось бы с его меткой? Но меня отталкивал его образ жизни, его деструктивность, его философия халявщика, я не хотел нести ответственность за кого-либо в этой жизни, потому что я еле справлялся с самим собой. Я избежал дурки, не состоял на учёте и мог жить свободно. Это было чудом, что спустя полгода, я вернулся к привычному образу жизни, и я так боялся разбить эту хрупкую реальность. Но всё равно это не оправдывало, почему я отказался от того, чего так жаждал. То ли я так боялся узнать правду, то ли страх ответственности за чужую жизнь не давал мне ступить на этот путь.
Но в тот день я решил, что готов изменить своё решение, нужно было на живом примере изучать метки. Вечером, после своего первого рабочего дня в офисе я названивал Егору. Телефон его был вне зоны и это меня напрягло. Так, это ещё ничего не значит, утешал себя я, где-нибудь нажрался, телефон разрядился, очень типичная ситуация! Но я чуял, что совесть меня начала пилить не зря именно в этот день, случилось что-то дурное, что я мог бы предотвратить. Так говорила одна моя сторона, а вторая ругала, что я упустил шанс наблюдать за процессом. Как же мне не хватало успокоительного эффекта нейролептиков, но я зарёкся зависеть от чего-либо в этой жизни, особенно в период, когда меня окружали события, максимально требующие здравого мышления.
Я пошёл в тот вечер в клуб, где впервые познакомился с Егором, поспрашивал сотрудников и постоянных клиентов, получив контакты нескольких лиц, с кем недавно мог тусоваться Егор. Последовала череда звонков, пока у меня не образовалась логическая цепочка возможных передвижений Егора за последние сутки. Теперь у меня имелось несколько потенциальных адресов. Пришлось покататься по Москве, но я понимал, что не успокоюсь, пока не удостоверюсь, что Егор в безопасности. Или мёртв.
Первый адрес находился на Первомайке, где мне никто не открыл дверь, сколько бы я ни трезвонил. А второй был на Воробьёвых горах. Я шёл пешком через лесопарк с тревожными мыслями, и хотя Егор не был моим другом, я его едва знал вообще-то, всё равно понимал, что это не освобождало меня от ответственности. Когда я звонил в дверь в одну из квартир в новой высотке, я весь продрог и валился с ног от усталости. В квартире в эту ночь была тусовка - панки, анархисты, наркоманы, левые и потрёпанные жизнью металлисты бухали здесь уже несколько дней. Квартира была дорогой, хозяина в ней не обнаружилось, как впрочем и Егора. Никто не мог вспомнить его, пока маленькая полноватая девчонка с радужными волосами не сообщила:
- Егор поссорился с Максом и вынужден был свалить, денег задолжал, не рады ему тут. Ладно, мне он должен всего пятьсот рублей, но не все такие счастливые как я.
- И куда он ушёл? - спросил я устало, с благодарностью приняв с чьих-то рук рюмку с водкой.
- Навряд ли, далеко, - ответила мне радужноволосая, оценивая меня бесцеремонно, хотя излучала ауру существа, не интересующегося мужским полом. - Думаю, к Осквернителю, у него на тусовках, конечно, не такой широкий выбор деликатесов, но для Егора сойдёт, он ни от чего не отказывается, за что платить не надо. Прохиндей. Давай, провожу тебя.
Шли мы недолго, всю дорогу она стебалась с моего имени. - Ну надо же, чё по-настоящему назвали тебя Зиновий? Охренеть, хотя сейчас мода на всё русское возвращается, ты прикинь, скоро у нас снова будут Владлены или скорее Владпуты! Ха-ха-ха!
Смеялась она эффектно, думаю, даже накуренная горилла звучала бы приятнее. Но ей почему-то шёл этот смех, он дополнял её бунтарский образ и желание выделиться, но внутри я видел обделённую вниманием девочку, которая до сих пор не наигралась (и даже не скрывала свою страсть к ярким цветам и мягким игрушкам).
Осквернителя так звали, потому что он был химиком и работал с ядами. Сколько тысяч крыс губят такие люди и не счесть, вот так он имя своё и получил. Вечеринка его действительно была куда скромнее, и большая часть тусовщиков уже легла спать. Но сам он бодрствовал и с умным видом рассказывал какой-то парочке со слипающимися глазами, как он снимал на камеру мучения колонии крыс, что он лично отравил своим улучшенным средством. Я надеялся, что он сочинял, потому что симпатии к человеку, который наслаждается агонией смерти живых существ и ещё и гордится сим фактом, у меня не нашлось. Мы ходили с Тусей (так звали радужноволосую, и она смела смеяться с моего имени?) по комнатам и искали Егора. Один раз я споткнулся о чьё-то храпящее тело, а ещё один раз мы получили отборный мат, когда включили свет в одной из спален.
Егор отыскался в рабочем кабинете, перепланированном под небольшую лабораторию. На полу и в скрюченной позе. Я подумал сначала, что у него был приступ эпилепсии, но тело его не выглядело естественным - слишком жёсткое и неподвижное. И самое главное, метки над ним не было, и тогда сомнения все мои рассеялись, этот человек был покойником. Что и следовало ожидать, метка исчезала после смерти, и ни у кого я тут её не обнаружил. Скорее всего, просто рассосалась, наверняка, они были индивидуальными и не передавались другим людям, но это мне ещё предстояло узнать.
Когда нам с Тусей удалось объяснить Осквернителю, что в его квартире находится труп, прошло двадцать минут. И когда сей факт был им проверен, гости начали вылезать из своих укрытий.
- Чёрт, ну, как без трупов-то у Осквернителя-то? - ныл какой-то гопник, явно уже сидевший, так как устроил настоящую истерику, когда принимали решение, вызывать ли ментов. Никто не хотел быть замешанным в этом, но Осквернитель сразу понял, что именно Егор натворил.
- Зря ты ему рассказал про своё чудо средство, - ругала его какая-то нервная девушка, возможно, цыганского происхождения. - Одна капля убивает целую колонию крыс, одна капля спасает мир от чумы, одна капля очищает человечество от зла! Да ничего хорошего твоя одна капля не приносит, только смерть, поганец ты, богомерзкий!
Из обрывков слов, вопросов, истерик и приглушённых страхов я понял, что Егор соблазнился на то, чтобы испробовать чудо средство Осквернителя, которое тот создал самостоятельно, и с дозировкой там точно всё просто - одна капля способна убить человека. Но Егор принял ни одну каплю, и яд на основе стрихнина сначала вызвал в нём мышечные сокращения и проблемы с дыханием, пока его окончательно не парализовало. Я надеялся, что мучился он недолго, хотя был в курсе, что стрихнин действует приступами, и человека долго колбасит между фазами покоя. Но это было улучшенное средство, но судя по тому, как хвастался Осквернитель мучительной и длительной агонией смерти колонии крыс, я сомневался, что смерть Егора была лёгкой и быстрой. Но это был его выбор, его лебединая песня - яд, парализованное тело, битое стекло от склянок и потухший взгляд, устремлённый в пустоту. И если верить Пафнутию, то я должен был пожрать его душу. Только мне казалось, что я наоборот потерял кусочек своей собственной души, потому что подобное в мире продолжало происходить. Люди до сих пор не желали жить, люди до сих пор выбирали смерть, а не жизнь, и я понятия не имел, как самому выжить в таком мире.
Мне больше не хотелось никакой ответственности, только домой во всепрощающую постель. Я совершил сразу несколько ошибок - опустил руки, когда мог оказать помощь, и упустил возможность изучить этот феномен на человеке, который не считал бы меня странным. Я был не единственным, кто слинял в эту ночь из проклятой квартиры Осквернителя, который до сих пор собачился с цыганкой, что делать с трупом, ведь никто не хотел быть свидетелем убийства. И хотя я-то знал, что никакого убийства не было, в полиции всё равно могут проверять эту версию, и тогда все, кто в эту ночь тут присутствовал, автоматически могут попасть в список подозреваемых. Вот мне этого точно не было нужно. К счастью, меня тут никто не знал, и уговаривать остаться не пробовал. И расставшись с невозмутимой Тусей возле дома, где я с ней познакомился, я на такси добрался до дома.

17

Боже мой, какой это был провал, я отвратительно себя чувствовал после этой мрачной истории, хотелось выть в голос на луну где-нибудь в густых сибирских лесах, потому что впервые в жизни я ощутил себя неудачником. Прямо на нуле был, обычно мне всегда удавалось быть в некой нормальности, но в эти дни тёмная чаша весов впервые опустилась до земли. Я пытался сопоставить своё состояние с тем, что я испытывал перед попыткой самоубийства, и понял, что пробил-таки свою эмоциональную увечность. Если бы я испытывал такой шквал эмоций девятого сентября, это точно бы меня остановило от последнего шага. Ведь когда человек испытывает такого уровня эмоции (пускай, в таком негативном ключе), он понимает, что живой, и хотя качество подобной жизни крайне сомнительно, но это было на уровне катарсиса. Дистопический катарсис, который вывернул мою душу наизнанку, обнажив пасти всех спящих демонов, о существовании которых я даже не подозревал. Те даже умудрялись оставаться в своей криоконсервации, пока я боролся с пустотой во время клинической смерти, так что же выгнало их на свет божий именно сейчас?
Подозреваю, что это было полное осознание того, что я обрёк себя на такую жизнь. Я знал, что уже не могу остановиться, и пока я не раскушу, почему одарён этим пугающим талантом, не успокоюсь. Моя жизнь теперь будет окрашена чужими трагедиями и страданиями, мне не просто придётся фиксировать смерти людей, а проживать последние дни этих людей, чтобы понять причины их суицида. Я думал, что это будет проще, мне всегда казалось, что я достаточно легко отношусь к смерти людей, даже если они и касались лично меня. Я никогда сильно не привязывался к людям, осознавал неизбежность смерти, так что до конца не мог сообразить, почему меня так бомбило сейчас. Наверное, я ступил на некую точку невозврата, когда поворачивать назад уже поздно. Кажется, искупление собственной попытки суицида началось. Оставалось только собраться силами и вновь нацепить маску циника.
Я по-прежнему блуждал в лабиринтах неведения насчёт всей этой чертовщины, у меня не было чёткого плана действий, чтобы понять связь между метками и самоубийствами, а также разработать собственные этические и моральные принципы, как мне себя вести после того, как я вступаю в контакт с помеченным человеком. Стоит ли мне вмешиваться в его судьбу и создавать дружбу, чтобы добиться уничтожения метки или хотя бы её на время отсрочить? Но зачем мне это делать? Я не видел причин вмешиваться в жизни людей, которые по своим собственным причинам решали покинуть этот мир раньше положенного срока. По идее, каждая душа была вольна делать со своим жизненным даром всё, что ей вздумается. Но многие из этих людей ведь просто заблудились, лишились чего-то, что бы держало их в этом мире. И в таком случае психологи, родственники или друзья могли бы вернуть потерявшемуся человеку свою целостность, чтобы он вновь ощущал своё место в этом мире, в этом теле, в этом воплощении. Мне срочно нужно было глубже вникнуть в догмы секты, куда входил Пафнутий, чтобы лучше понять функции того, кто разрушает смерть, и хотя я сомневался, что это вообще как-то связано со мной, там могли быть какие-то ответы.
Но пока я ждал от него конспирационной весточки, я даром время не терял, потому что после суицида Егора окончательно потерял покой. Очень отвлекала в это время работа и курсы, и если на всё остальное я мог забить и изучать одержимую тему, работа меня держала в реальности. И я понимал, если сейчас заброшу работу, это будет означать, что я окончательно ушёл в иллюзорные миры, утеряв связь с настоящим. В глубине души я до сих пор не был готов на жертвы и цеплялся за навязанную обществом нормальность. Я был затерян в этой шаблонной нормальности, не понимая, где начинается моя собственная личность, и существует ли она на самом деле. Такой парадокс получается, потому что когда даны все возможности быть собой и делать то, чего желает душа, страх прекратить быть частью этого привычного мира давит удушающим зловонием. Но раз я размышлял об этом, это было хорошо, значит, я уже осознавал свои проблемы глубже, чем до попытки самоубийства. Возможно, мой путь исцеления был сложным и мрачным, но это был мой путь, и никто не мог у меня отнять этого. И я не был больным, скорее заблудившимся, но я стремился к свету и знаниям, и во мне жили такие реальные и такие сильные эмоции, разве это не было прекрасным знаком?
С пропастью в душе, но с какой-то безумной верой в светлое будущее, я стал активнее общаться с потенциальными самоубийцами в интернете, по возможности обходя стороной позёров и садистов (которые обожают смаковать всё, что связано со страданиями смерти). Я не раскрывался до конца. Хотя бы потому, что моя история сама по себе звучала неправдоподобно. Мало того, что я был 12 минут мёртвым, оставшись в добром здравии, так ещё и какие-то сверхспособности приобрёл. Но я осторожно развивал тему мистики в нашей жизни после попытки самоубийства, и потихоньку там накапливались интересные детали, которые я аккуратно фильтровал. Кто-то начал понимать язык животных (не поверил). Кто-то начал видеть ауры (допускаю). У кого-то открылся художественный талант неземного уровня (тут скорее в мозгу было что-то зажато, не давая развивать таланты). Интересными показались случаи, когда люди вдруг ни с того ни с сего обретали редкие знания (на уровне свободного владения древним, мёртвым языком), но я не мог проверить правдивость этих слов, потому что в интернете люди постоянно лгут. Невероятная интуиция наблюдалась у многих, и в это я верил. Эмпатия тоже была частым феноменом, люди начинали чувствовать глубже эмоции других личностей, переживая их изнутри (не тупо когнитивная эмпатия). Интерес и одарённость в гадании и прочих оккультных науках тоже нередко наблюдался, вплоть до точного предсказания будущего (частично верил в это). Кто-то стал веганом, потому что не мог пережить боль продуктов, которые он пожирал (молящие о пощаде курочки, не верю, тут скорее сработал психологический фактор). Тех, кто начал видеть всякие религиозные знаки я всерьёз не рассматривал, не нужно было мне ещё связываться с христианами, мне хватало Пафнутия с его сумасшедшей лавочкой. Люди, слышащие голоса, это уже был какой-то канон, я был уверен, что большая часть из них просто имеют психические расстройства. Кто-то начал практиковать глубокие медитации и трансовые состояния, познавая глубже мир, каждый со своей собственной колокольни. В принципе, я размышлял о том, чтобы отыскать какого-нибудь просветлённого гуру, чтобы тот мне помог осознать, почему в моей жизни появились метки, но пока что я не доверял подобным людям.
Я знал, что собираться даже небольшим кружком с потенциальными самоубийцами было запрещено законом, но люди всё равно периодически встречались и обсуждали наболевшее. Мне хотелось заинтересовать людей, которые не преодолели жажду умирать на реальную встречу, чтобы отыскать потенциальных самоубийц. И тогда уже попытаться втереться в доверие и сделать то, что я уже должен был фактически сделать в случае с Егором. Но парня было не вернуть, а я всё так же нуждался в живом материале для исследований. Вероятно, в кружке Пафнутия тоже такие найдутся, но я понятия не имел, когда этот полоумный мне соизволит написать, а я ведь был в нетерпении, я буквально светился огнём, чтобы действовать. Да и кому навредит, если я встречусь с кем-то, кто пережил схожий со мной опыт? Меня заинтересовал один человек, видящий ауры и работающий с волновой энергией предметов. По идее, можно было искать таких людей не только среди несостоявшихся самоубийц, мой талант был немного схож, только он почему-то работал в одном направлении - в смерти. И это уже было необъяснимо, так что я начал засиживаться на оккультных порталах, дабы отыскать подходящие контакты. Но в интернете моя интуиция либо крутила у виска заядлого и циничного нигилиста, либо орала, что надо бежать скорее к ним на встречу, они обязательно тебе помогут познать себя!
На моё объявление встретиться и обсудить суицидальные темы отозвалось достаточно индивидуумов. Сомнительно, что я обрету откровения в подобной компании, но это была хоть какая-то зацепка. Я мог продолжать выискивать потенциальных самоубийц в метро и магазинах, но вряд ли меня там ждал успех (никогда не был пикапером). Очень уж отчётливо я помнил, как мужик из метро меня назвал чунявым нанак-шахи, и хотя с одной стороны это меня забавляло, всё же это был провал, и наверняка этот мужчина уже был мёртв. Я надеялся на успех с меткой, должен же кто-то из них в ближайшее время наложить на себя руки? Плохое это было желание, я это понимал, но я и сам страдал от этого дисгармоничного процесса обучения. Для меня важны были только результаты, а не методы, цель-то, в конце концов, у меня была благородная. Во всяком случае, я на это надеялся.
Назначив на следующих выходных встречу в дешёвой фастфуд забегаловке (я подозревал, что теоретически многие из потенциальных самоубийц могут иметь финансовые проблемы), я взялся серьёзно за тех, кто шарил в аурах. Я не надеялся на чудо, что найду кого-то из тех, кто имел неудачный суицидальный опыт, но в данном случае это было не самым важным. Я был готов записаться на сеанс к аурологу за деньги, чтобы тот мне помог разобраться с цветами меток, те явно что-то означали. Обычно специалисты по аурам занимались ещё разнообразными оккультными, психологическими и аюрведическими практиками. Пообщавшись с некоторыми из них как потенциальный клиент, я сразу отметал одного за другим, что-то было не то с ними, мне нужен был кто-то, кто поймёт изюминку моей проблемы. И пока меня не торкнуло, я не торопился в своём выборе.
Но выбор я свой всё же сделал, записавшись на сеанс к аурологу Тришне, и хотя я подумал, что это - женское имя, под псевдонимом скрывался мужчина, который совершенно не был похож на индуса. Тришна в индийской и буддийской философии означает страстную жажду жить, какая-то ирония опять получалась, потому что на сеанс записывался чувак, который на полном серьёзе пытался покончить с собой. Но то был я из прошлого, который до сих пор пытался контролировать мной настоящим, но я не поддавался на его провокации. Офис Тришны был в центре, прямо на Арбате, что явно означало, что денег его практика приносила достаточно, потому что арендовать офисы в таком месте могли себе позволить далеко не все. Но означало ли это, что я не разочаруюсь в этом специалисте? Интуиция моя почему-то зажглась именно тогда, когда я изучал его официальную страничку, хотя возможно я просто цеплялся за первое попавшееся символическое совпадение.
Кажется, офис Тришны соответствовал всем правилам фэн-шуя - правильно распложенная мебель, отсутствие острых углов, много естественного света, натуральные материалы, открытое пространство. Всё это располагало к тому, чтобы клиент был максимально открыт и расслаблен. Не могу сказать, что я сильно нервничал, но я до сих пор периодически испытывал вспышки нетерпения и в этом офисе они почему-то обострились. Я хотел делового общения без всех этих поучительных философских пояснений, и хотя моя нервозность чести мне не делала, сейчас я ничего не мог с этим поделать.
Тришна был типичным психологом - казался одновременно непроницаемым и дружелюбным, не лез в душу, был вежливым и внимательно слушал собеседника. Я сначала попросил его объяснить, как именно человек видит ауру, и что означают её цвета. Чего я боялся, не произошло, Тришна чётко и лаконично объяснил мне про магнитное поле, которое есть у каждого человека, из каких слоёв оно состоит, и какие цвета излучает. Потом краткое объяснение об уровнях (от физического до духовного), и общих характеристиках каждого цвета. Я напрягал память и спрашивал о цветовых сочетаниях, яркости и ультрафиолетовом свечении, и Тришна рассказывал, что чем ярче цвет, тем насыщеннее те или иные эмоции. Когда цвета теряются и образуют настоящий радужный перелив, это означает, что человек проходит через трансформацию или перенапряжён. Это всё было интересно, но то, что я видел, не было аурами, и я пытался безопасно объяснить это:
- Понимаете, я биополе вижу только над головой человека. И оно в себе несёт некие символы, скорее абстрактные, но иногда эти узоры образуют конкретные рисунки. Это связано как-то с аурой?
Тришна долго разглядывал меня, а потом осторожно спросил. - Вы видите их у всех людей?
Я понимал, смысла лгать не было, я ведь пришёл ради того, чтобы попробовать разобраться в своей проблеме и тяжело вздохнув, я признался. - Я их вижу редко, и только у тех, кто как-то связан со смертью. То есть человек либо имел суицидальный опыт, либо в ближайшее время планирует.
- Хм, очень интересно, - но в голосе Тришны интереса не прозвучало. Я не обижался, что и он отнёсся к моему рассказу с долей скептицизма, ведь он скорее как физик воспринимал всю эту муть с аурами и её электронно-фотонными вибрациями. - Давайте, я внимательно рассмотрю вашу ауру.
Я позволил, только в какой-то момент отчего-то испытал резкий порыв страха, и мне хотелось бежать со всех ног из этой фэн-шуй ловушки с её кричащим минимализмом и отсутствием зеркал. Тришна изучал меня на расстоянии метра, никаких фотокамер со специальным светом он не использовал, у него явно был тренированный глаз. Я чувствовал, что это не просто физик и психолог, а человек, который видит глубоко, и внутри я боялся услышать какую-то горькую правду, от того и желал сбежать.
Мне казалось, что специалист по аурам меня обследовал целую вечность, и на его непроницаемом лице начинали пролегать морщинки, пока он не плюхнулся в своё кресло с элегантностью сытой панды. Тришна долго пытался сформулировать свой вопрос, и прозвучал тот всё равно коряво. - Вы работаете в индустрии смерти? Часто с ней сталкиваетесь в своей жизни?
- Нет. Но я начал видеть эти цветные...ауры? Эм, после неудачной попытки самоубийства. - Чего мне было врать? Мне иногда казалось, что весь мир уже потешается с моей горе асфиксии.
Тришна вытер пот со лба тыльной стороной ладони, и после того как взвесил в уме слова, которые предстояло сказать, произнёс их несколько более эмоционально. - У вас очень странная аура. Сначала я подумал, что она у вас белая, и что вы невинны как младенец. - Он посмеялся этому забавному предположению, но потом продолжил. - Или скорее серая, предполагая, что вы в крайне подавленном состоянии. Или же чёрная. Ментальные и физические проблемы со здоровьем, накопленный негатив, неумение снять стресс. Но..., - ауролог помолчал, но явно не ради театральной паузы. - Ваша аура не имеет цвета, она даже не прозрачная, она как будто бы отталкивает все цвета, преобразуя их во что-то мне неведомое. Как некая чёрная дыра, поглощающая и свет и тьму. Я с подобным никогда не сталкивался.
Мне совсем стало не по себе от подобного ответа, я сразу же вспомнил слова Пафнутия, что я пожираю души самоубийц, явно потому что у меня самого её не было! Символика с аурой и цветами явно схоже играла - каждое самоубийство раскрашивало мою ауру, делая её более осязаемой. Ну и чепуха, думал я, осознавая, что вспотел так, что встать с деревянного стула без лужи не получится. Но меня совсем доконали эти совпадения. Чтобы как-то разрядить обстановку, я решил пессимистично отшутиться. - Думаю, это связано с тем, что у меня нет личности, всюду где-то посередине, всюду кому-то подражаю, своего мнения не имею. - Конечно, это было не так, но я бы сейчас охотнее принял эту версию. - Или дело в том, что самоубийцы лишаются души. Я побывал по ту сторону жизни, я был мёртв двенадцать минут, и пустота пожрала меня, оставив лишь полупустую оболочку.
- Нет! - категорично возразил Тришна, пока я смаковал сказанное как последний мазохист. - Наоборот, вы владеете каким-то даром, высшие силы одарили вас чем-то воистину грандиозным, просто вы пока не научились использовать свой талант. Вы как бы спрятались изнутри, никого не подпуская к себе, потому что сейчас ваша аура под священной протекцией, туда заказана дорога даже мне, помогающему людям разобраться с аурами всю свою жизнь. Вы - святой человек, верьте в это, и тогда у вас всё получится.
Я понимал, что Тришна привык все разговоры заканчивать на позитивной ноте, но я не верил, что он сейчас говорил искренне, потому что перед ним сидел какой-то проклятый, несчастный суицидник без души. Но мне так хотелось поверить в свою избранность и святость! И что у меня существует важная миссия, которая действительно улучшит этот гнилой мир. Но что-то во мне оставалось всё меньше надежд, чёрная полоса засасывала с неконтролируемой скоростью. - Спасибо вам за помощь, - ответил я, вскакивая дёргано со стула с грациозностью пьяной панды. - Ваша лекция мне пригодилась.
- Пожалуйста, не убегайте! - искренне попросил Тришна. - Выпьем зелёного чая, попробуем решить, как вам почистить ауру...
- Да, конечно, - огрызнулся я, - попробуем, но я очень занят, запишусь в другой раз на сеанс, и тогда мы подумаем, как мне почистить то..., чего у меня нет, с ваших же слов, - не сдержался я от сарказма. И покинул кабинет ауролога, не оглядываясь назад. Всё здесь давило, несмотря на правильное зонирование пространства, потому что уходил я оттуда с грузом, который казался непосильным. Я был не просто серым и безликим, я был пустотой, которая пожрала меня изнутри, и я ещё распространял её как ходячий вирус. Бездушное существо, которое пожирало души других, но при этом всё равно не обретало свою собственную. Тьфу ты, что за бредятина, пора завязывать с этими сказками о существовании душ и попытаться вновь включить своё логическое мышление. Но с каждым днём оставаться реалистом было всё сложнее, и я чуял, что это было только начало. Пора было отбросить страхи и начать принимать жизнь во всей её красе и во всём её разнообразии.

18

На следующий же день мне написал Тришна и извинился за то, что был со мной таким резким (хотя я, наоборот, назвал бы его чересчур деликатным), и что он возвращает мне деньги за сеанс банковским переводом, а также предлагает поддерживать с ним контакт. Он просил тщательнее изучить мой случай, чтобы обсудить странность моей ауры с другими аурологами со всего мира. То ли он пытался так извиниться, что разочаровал клиента, боясь за свою репутацию, то ли действительно заинтересовался моим случаем. Мне оба варианта подходили, я понимал, что хуже от этого никому не будет, если он попытается разобраться в этом, наоборот, оставалась надежда, что его исследования помогут мне понять себя.
Неделя выдалась крайне тяжёлой, мне снова начали подкидывать привычную работу, от которой я отвык, но всё равно мои поисковые системы рабочего компьютера пестрели оккультными запросами. Я уже начинал походить на какого-то эзотерического психа, которые всегда вызывали у меня самого если не неприязнь, то хотя бы настороженность. Я в последнее время нарушал и нарушал свои собственные принципы - всегда оставаться трезво мыслящим и не впадать в зависимости. Я подумывал о том, чтобы возобновить потребление нейролептиков, но я не хотел так быстро сдаваться, хотелось верить, что я был сильным и каждая неудача лишь закаляет меня. Но кому это было нужно? Я сам придумал это и сам страдал от своих собственных ограничений, чего ради? Ответа у меня не было, но я снова интуитивно чувствовал, что тайны эти я разгадаю именно в незапятнанном состоянии.
Я закачал себе сотни разных лекций и книг, где подробно излагали разные теории о том, что ждёт самоубийц после смерти, и какой груз им предстоит нести на своём горбу, если смерть отвергла их. Христианство и мусульманство считало самоубийство смертным грехом, который невозможно искупить. Даже убийству можно раскаяться, так что по сути, ничего страшнее самоубийства не было. Не обнадёживает. Но среди древних римлян, викингов и кельтов существовали практики добровольного ухода из жизни, дабы не превратиться в дряхлого и полоумного старика. В древнем мире были распространены ритуальные самоубийства, когда человека приносили в жертву языческим богам, и это считалось настоящим благословением. В Китае и Японии вообще когда-то был в почёте культ самоубийства, и никакими непростительными грехами там и не пахло! Но всё равно самоубийство должно было в таком случае свершаться при особых обстоятельствах - защита чести, ритуальное значение, отказ от старости или в некоем просветлённом состоянии, когда человек достигал духовного совершенства в своём смертном теле. Я не попадал ни в одну категорию, поэтому не мог оправдать свой поступок. Но с этической точки зрения я осознавал свою ошибку - я просто сдался, не справившись с жизненными трудностями. И снова так себе откровения для человека в процессе исцеления.
Мне не давали покоя христианские аналогии между понятием смертного греха и словами Пафнутия и Тришны об отсутствии души или ауры, это совпадение как будто подчёркивало то, что самоубийство лишало человека чего-то существенного. И даже если попытка оказалась неудачной, ты уже был заклеймён, ты терял право на искупление, и твоя душа покидала тебя, оставляя лишь биологическое тело. Считать себя биороботом, у которого просто случился сбой в системе, мне совсем не хотелось. Но я ведь раньше особо и не задумывался о том, что там у нас ещё есть помимо тела и здравого рассудка. Так почему сейчас меня так пугало, что я мог быть лишён души, хотя до этого даже не шибко верил в такое понятие как 'душа'?
На этой неделе у меня была запись к психотерапевту в клинике по предотвращению самоубийств, и мне уже было всё равно, что я не пил лекарства. С нового года мне было позволено постепенно слезать с колёс, чтобы возвращаться к самостоятельной жизни без медикаментов. А я это сделал без консультаций, тупо слез со всех колёс, чему периодически сожалел. Потому что иногда легче всего было верить, что всё сверхъестественное как-то связано с потреблением таблеток. К тому же я ещё не отбросил версии, что в клинике проводили эксперименты, и появление меток могло быть одним из этих экспериментов. Естественно, мои анализы показали, что я уже какое-то время не принимаю ничего крепче витамина С, и меня ждали нудные объяснения с психотерапевтом, почем я так поступил.
- Поймите, я никогда не страдал депрессией, это вы настаивали на этом, - объяснял я в который раз. - И я не видел результатов, абсолютно ничего не менялось, только зависимость появлялась. Вы же сами видите, насколько позитивны все мои анализы. Я могу спокойно сейчас пройти все ваши суицидальные тесты, которые докажут, что я даже не склонен к депрессии.
И это оказалось правдой, моя психика была в добром здравии, мой оптимизм не был наигранным, и хотя я немного лукавил в тестах, чисто интуитивно обходя острые углы, врачи не могли придраться к моим словам. Магнитно-резонансная томография же показала обнадёживающие результаты, мало того, что не было обнаружено никаких отклонений (страх превратиться в овощ до сих пор не давал мне покоя), так ещё была выявлена повышенная активность работающих одновременно нейронов. То есть мой мозг был сейчас способен справляться с мультизадачностью - я мог одновременно заниматься несколькими делами, и мне должно было хватать энергетических ресурсов на это. Что-то мне так не казалось.
Но я решил попробовать сделать мультитаскинг своей нормой, мне бы крайне пригодились такие таланты! Но нужны тренировки, и я решил начать их в тот же день, например, одновременно регистрируя туристическую группу на тур 'всё включено' и в голове торговать фьючерсами в своих трейдерских курсах. А если ещё туда добавить аудио лекцию по оккультным практикам и оформление счетов за месяц? Звучит фантастично, но мой мозг был готов к большим нагрузкам, осталось только его начать использовать по полной программе. Я чувствовал, что это благословение мне было дано лишь для одной цели - применить свой дар по назначению. Всё это было связано с самоубийствами и метками, просто я пока ещё не уловил связи. Но я был уверен, что подобная практика поможет мне быстро считывать энергетический фон людей, мгновенно реагировать, а также повысит стрессоустойчивость. Мне нужно было вооружиться всеми возможными талантами, чтобы суметь пройти свой путь предназначения до конца. Я сейчас был в таком состоянии, когда мог либо отступить, считая себя трусом, либо окончательно сойти с ума, либо погрузиться в свою новую жизнь, используя каждую возможность. Я выбрал третий вариант, и теперь уже начал по-настоящему углубляться в то, что мне предоставила аннулированная не по собственному желанию смерть.

19

Выходные настали слишком скоро, я морально был подавлен, а мой мозг пытался построить новую цепочку мышления, как одновременно погружаться сразу в несколько значимых дел, чтобы не страдало качество. Самым сложным было оставаться в этом состоянии, когда тебя постоянно дёргали. То на работе вызывали срочно в отдел рекламы, то звонил владелец квартиры предупредить о новом налоге на жильё, то всплывала назойливая реклама, когда ты в уме инвестировал несуществующие инвестиции. И всё, сбивалась вся система, моя нервозность повышалась, иногда гранича с паническими атаками, которые также были возможным вестником приступов удушья. Нужно было работать над своей стрессоустойчивостью. Если меня могла вывести из себя какая-то безобидная реклама, как же я буду справляться с воистину важным материалом? И если я снова подсяду на колёса, это будет конец, потому что если лекарства будут помогать, сомнительно, что мне хватит сил и желания слезать с них. Пора было начинать практиковать медитации и чаще выезжать на природу. Уединение с природой - лучший антидепрессант, ещё и бесплатный!
Энтузиазм встречаться с одержимыми самоубийством людьми поубавился, так как я тренировал себя на мультизадачность, но я ведь сам организовал эту встречу, отступать было неправильно. Моя цель была создать контакт с меченым человеком, и хотя чёткого плана у меня не было, как я буду себя вести, одно я знал точно - я не допущу такого конца, как у Егора. Сейчас у меня было больше уверенности, больше информации, больше сил противостоять. Но я уже понял, что это не те ситуации, которые можно подогнать под что-то и действовать схематически, главное было не прятаться и не бояться. Мне надоело быть прожигателем возможностей.
Когда большая часть любителей эстетики смерти собралась в дешёвой жральне, первым делом я выдохнул с облегчением, ни одного потенциального самоубийцы! Тут снова сработал фактор отсрочки - хоть бы не сейчас, хоть бы не сейчас! Хотя я-то знал, что хоть сейчас, хоть не сейчас, я никогда по-настоящему не буду готов к этому. И обычно чем больше тебе даётся отсрочка, тем меньше ты подготовлен. Так что радоваться, по сути, было нечему, ведь мне придётся искать альтернативные источники, где искать меченых людей. Но всё равно моё настроение заметно повысилось, потому что я мог расслабиться и просто получать удовольствие от новых знакомств. И хотя я особых надежд на эту странную компанию не возлагал, я прекрасно знал, что внешность обманчива, как и первое впечатление зачастую указывает лишь на маску.
Нас было восемь человек - пять девчонок и три парня. Статистика утверждала, что девушки чаще грезят о самоубийствах и одержимы эстетикой смерти, во всяком случае, на том уровне, чтобы обсуждать это. Женщины гораздо чаще предпринимают попытки самоубийства, но большой процент из них либо показушный, либо того уровня, что чуточку не хватило смелости или что-то до конца не рассчитано. Мне были интересны их истории, и когда они представлялись, я вспомнил некоторых из них по их никнеймам, связав имена с их постами. Я помнил Фриду, которая увлекалась всякого рода гаданиями, хотя внешне и не походила на типичную ведьму. Никакой чёрной одежды, готического макияжа, драгоценностей и татуировок. На вид просто студентка забугорного колледжа после спортивной секции. Ещё я узнал парня с оригинальным ником Суйся-в-ад (немного схоже со звучанием английского слова suicide), он катал объёмные телеги о том, что во время клинической смерти или выхода астрального тела, мы все соединяемся со своими тотемными животными. У него были свои теории о том, как именно животные выбирают нас, и как мы в жизни можем воспользоваться их знаниями. Недурно писал, но как-то не цепляла меня его анималистическая философия.
Я сразу понял, что компания была не самой талантливой в светских беседах, но по крайней мере, у них не были пустые взгляды, эти люди принадлежали миру живых. Поскольку организатором встречи был я, мне пришлось отдуваться, чтобы вовлечь всех этих полузакрытых людей в разговоры. С одной стороны мне хотелось послать всех к чертям, включив в себе диву, ах, не в настроении я, вы мне неинтересны, потому что никто из вас по-настоящему и не грезит о самоубийстве! Но я заткнул свою внутреннюю диву, не хватало ещё поддаться воле этой истеричной фифы! Я начал беседу с нейтральной темы, заметив под курткой у Суйся-в-ад толстовку с World of Warcraft. Я сам геймером не был, но всё же был у меня период, когда я часто рубился в компьютерные игры, правда, предпочитал игры из серии Final Fantasy. Тема эта быстро оживила весь наш кружок, тут все в какой-то степени интересовались компьютерными играми, и тут уже я скорее казался профаном. С этих тем мы вышли на темы манги и аниме, обсуждали азиатскую культуру, но а потом кто-то увёл тему к харакири. И вот мы уже ходили по острию ножа, наконец-то мы приближались к опасной теме самоубийства.
Тяга к самоубийству на психологическом уровне или суицидальный опыт схожи с алкогольной и наркотической зависимостью, и люди обычно делятся тут на три категории. Первые кричат о своём опыте (неважно, побороли они зависимости или нет), кичась своим дерьмом, потому что это - их дерьмо. Вторые гордятся тем, что прошли все круги ада, признавшись в своих зависимостях, и хотя для них это - настоящий вызов, признание и разделение своей истории - часть терапии для них. Ну и третьи почти всегда молчат на эти темы, даже если участвуют в разговорах, либо если вынуждены об этом говорить, то делают это с сарказмом, язвительно, переходят на личности, скачут от темы к теме и льют воду. Я начал анализировать собравшихся и пришёл к выводу, что большинство принадлежит последней категории. Но всё равно я понимал, что кто-то ждёт первого смельчака, когда можно будет безопасно начать тему самоубийства на личном уровне, потому что у каждого тут были особенные отношения с таким понятием как 'смерть'.
И тут меня понесло. Так легко шёл рассказ о том, как меня спасла от петли голоштанная соседка, что мне казалось, что я в себе впервые открывал талант юмориста. Но на самом деле я так много думал об этой оказии, постоянно анализировал свою неудачу, полировал сносную версию для близких, что она уже мне самому казалась какой-то по-домашнему ностальгической. Я был рад видеть улыбки этих людей, которые и не были такими уж угрюмыми, я иногда слышал их смех, комментировал их замечания и отвечал на вопросы, и сплочённость коллектива, казалось, была у меня в кармане. И пока я размышлял о том, может, это и есть моя цель - помогать морально суицидально настроенным людям, к нашему столику кто-то тихо подсел. И когда я повернул голову в сторону новичка, улыбка моя застыла, а недосказанное слово осталось не разжёванным в моих онемевших устах. Человек с меткой самоубийства!
Мне показалось, что она соткана из кружев, белоснежный и хрупкий кристаллик снежинки. Её утончённость и субтильность были болезненными, и когда наваждение прошло, я осознал, что эта девочка явно страдает нервной анорексией. Её волосы были выбеленными до прозрачности, мелкие черты лица заострились до предела, а искусственная сутулость указывала на позицию невидимки. Она молча села на свободный стул, достала из рюкзака скетчбук и начала в нём что-то рисовать. Мне пришлось следовать своим последним принципам - использовать возможности мозга, одновременно занимаясь несколькими делами. Нелегко это давалось - продолжать свой весёлый рассказ и анализировать при этом новую участницу, ведь не её хлипкое здоровье и неземная внешность заставили меня остолбенеть, а нимб над головой!
Символ переливался космическими тонами - синим, фиолетовым, розовым, и я сразу вспомнил слова Тришны, ассоциируя эти цвета с интуицией, психикой, чувствительностью. Но кто сказал, что цвета метки совпадали с тем, как аурологи трактовали цвета биополя? Цветные блики были бледными, медленно кружась вокруг блондинки, как будто были созданы из дыма. Узоры были абстрактными и нечёткими, тяжело было уловить в них какой-то смысл. Этот знак был невероятно притягательным, но в нём таилась опасность. Как молния, такая красивая и далёкая, но один миг, и она может оказаться у твоих ног, опалив до головешек. Кто сказал, что человек перед смертью теряет все краски и красоту? Эта девушка была примером преображения смерти, это было ужасно, но как же ей шла близкая смерть, не передать словами. Мне захотелось просто остановить навсегда этот миг, чтобы она всегда оставалась в этом состоянии между жизнью и смертью, ещё живая, но уже обустраивающаяся на пороге смерти.
Думаю, лишним будет упоминать, что остальная часть разговора меня мало волновала. Хотя я был доволен этому странному единению, этим улыбкам и этим выходам из зоны комфорта, мне до них всех не было дела. Я пришёл сюда ради блондинки с меткой, которую звали Дайана. Она почти всё время молчала, нашим шуткам не смеялась, но если её что-то спрашивали, с ответом не терялась. Её здесь некоторые знали и видели раньше, от того она чувствовала себя комфортно. В мою сторону она не смотрела, и когда я один раз лично к ней обратился, спросив, есть ли у неё тотемное животное (после возвращения к любимой теме Суйся-в-ада), она лукаво улыбнулась (впервые!) и вновь вернулась к своим каракулям. Когда мы уже все прощались, я понял многозначительность этой улыбки. Дайана всё это время рисовала наших тотемных животных, эдаких кавайных зверюшек. Она каждому вручила свой набросок, и мне достался осьминог. Я задумался, пока своим уже кипящим от усталости мозгом слушал другие пояснения, почему ты - котик, ты - барсук, а ты - злобная паучиха.
- У тебя много лап, - услышал я её серебристый голос, вторгшийся в моё сознание и подсознание одновременно, - но ты всё равно милый и с большой думающей головой. - Я поблагодарил её, даже не зная, что на это ответить, вероятно, она разбиралась в психологии, так как попала в точку с кучей лап, которые пытались делать сразу несколько дел, и с тем, что моя голова действительно была большой от дум. Она сразу потеряла интерес ко мне, либо же сделала вид, но я-то знал, что это не была наша последняя встреча. Потому что я ощутил острый призыв защитить её от самой себя, разрушив чары самоубийства. И чем раньше мы с ней встретимся снова, тем больше у меня возможностей её спасти. Она станет прекрасным образцом для моего анализа, я это просто знал.

20

Начать общение с Дайаной было проще простого хотя бы потому, что я ей в какой-то степени пригляделся. Думаю то, как я разглядывал её на встрече (скорее её метку, но она же не знала об её существовании) дало ей ошибочно понять, что она мне понравилась. Ну, на самом деле, она мне понравилась, но я скорее воспринимал её как объект для экспериментов, эдакий взгляд учёного на своего подопытного в надежде сделать великое открытие. Я понятия не имел, почему она хотела со мной дальнейших встреч, если уже была помечена самоубийством? Какой резон заводить новые отношения, если ты себя обрекаешь на скорую смерть? Не значило ли это, что она ещё не думала об этом, и самоубийство у неё будет спонтанным? Можно ли в таком случае его отменить? Или отсрочить на более далёкий срок? Случай с Егором доказал, что может пройти и больше недели, так что точных данных о сроке метки у меня до сих пор не было. Наконец-то у меня появится возможность исследовать этот феномен, а если ещё создать с ней доверительные отношения и учесть её потенциальное желание обсуждать все свои суицидальные переживания, я буду на седьмом небе от счастья (и плевать, что самоубийцы в рай не допускаются)!
У меня был один козырь в кармане, почему я мог смело с ней общаться на тему суицида, ведь мы с ней познакомились на портале, где именно ими и интересовались, и хотя я не хотел быть фаталистичным и навязчивым, тема самоубийства была достаточно уместной. Моё первое впечатление не ошиблось, она была достаточно закрытой и молчаливой, но не угрюмой и депрессивной, во всяком случае, для тех, кто ей был приятен. Со стороны казалось, что она ушла в мир грёз и творчества, ей проще было уткнуться носом в свой скетчбук, чем поддерживать разговор, но у неё также было чувство такта, так что в обществе она могла выжить, даже если её и считали фриком. И хотя я понимал, что интегрироваться ей непросто, для неё это не было болезненным.
Болезненными у неё были отношения со своим собственным телом. Так много девочек страдают из-за завышенных стандартов, которые диктует мода, готовые идти на отчаянные шаги, чтобы соответствовать этим нездоровым параметрам. К сожалению, этот капиталистический мир как никогда помешан на внешней стороне жизни, и неокрепшие умы и психически слабые люди часто загоняют себя в рамки навязанной красоты. Дайана тоже попала в эту категорию, и уже в школе вбила себе в голову, что толстая, и начала свой долгий и мучительный путь диет. И как это часто бывает, результат ей так понравился, что случались панические атаки, если она вновь набирала хотя бы несколько сотен грамм своего прежнего веса. И в итоге получила она нервную анорексию, бесполезную помощь психолога и кучу проблем с внутренними органами. Она до сих пор была больна, но уже признавала это, а лечиться совсем не хотела, её устраивало мало есть, её устраивало её тело, а всё остальное она готова была терпеть. То есть по её мнению, эти страдания оправдывались, потому что ей нравился результат. Позиция человека с деструктивным поведением равна форме скрытого суицида? Это тоже стоило выяснить.
Во всём остальном Дайана была вполне себе обычным человеком, она не была социофобом, чтобы по возможности избегать любого общества, хотя находиться в нём часто и добровольно она желания не имела. Но я чувствовал в ней какую-то нереализованную нишу внутри, которая со временем мутировала в пустоту. И хотя Дайана была вполне себе живой, эта пустота лишала её некой искры, и глаза её никогда не светились, даже когда она искренне веселилась. И опять же это говорило в пользу того, что она серьёзно задумывалась о том, чтобы добровольно лишить себя жизни. Хотел ли я стать для этого человека психологической поддержкой? Да. Хотя бы ради того, чтобы проверить, могу ли я влиять на её метку. Но в то, что я был послан в качестве 'ангела' для меченых суицидом людей, я не верил, так что в их спасение соответственно тоже. Но мне нужно было изучить этот феномен на множестве примеров, чтобы составить свою собственную статистику. Это было непросто, и стоило концентрироваться на Дайане - человеке, который доверял мне, но при этом не нуждался в помощи. Это как пытаться объяснить выкупленному рабу, что он свободен и может строить ту жизнь, о которой мечтал. Но освобождённый раб при этом хочет только принадлежать кому-то, потому что не способен принять свою свободу как благословение. Так и Дайана, она жила в своей собственной больной реальности, и мир вне её реальности её совершенно не интересовал, хотя в подсознании она и знала, что её мир - ограниченный и уродливый. Заставить человека прекратить страдать невозможно, нужно осознать проблему, Дайана же проблемы не видела. Человек, который хотел наказаний, всегда получал их с лихвой. Мне же оставалось только наблюдать за кульминацией этой катастрофы.
Беда была в том, что я сам к ней чрезвычайно быстро привязывался, хотя меня всегда привлекали совершенно другие девушки - уверенные, самостоятельные, психологически уравновешенные, способные трезво рассуждать в любой ситуации, практичные и деловые. Дайана же до сих пор жила с родителями (но ей было всего двадцать лет), нигде не училась и не работала, и интереса к подобным вещам не выказывала. Она рисовала своих кавайных зверушек, чтобы справиться со своей нервозностью, и это было хорошо, но мне это казалось чересчур инфантильным. Она не строила планов и целей и избегала этих тем как огня. С семьёй её отношения были прохладными, хотя она и продолжала жить в родительском доме. Мать уже забила на неё, так как её анорексия уже была пятилетней болезнью без малейшего проблеска на исцеление. Дайана предпочитала всё своё свободное время (которого у неё было вдоволь, у неё не было никаких обязанностей по жизни) торчать в своей комнате и рисовать, либо сидеть в интернете. Но при этом она довольно часто встречалась со своими приятелями по сети, и таких приятелей у неё было достаточно, что всё же говорило о том, что коммуникативные способности у неё имелись. Она могла расплакаться прямо на улице, если увидела мёртвого голубя. Могла устроить истерику возле кассы самообслуживания, если у неё что-то не получалось. И могла впасть в мрачное молчание, кода ей что-то не понравилось. По всем параметрам, она была полной противоположностью моих идеальных отношений. После попытки самоубийства я стремился к плодотворному одиночеству, чтобы преодолеть свои проблемы и не вовлекать в них посторонних (это была одна из причин, почему я расстался с Христиной). Я не планировал с ней ничего серьёзного, я находился в поисках себя и окружать себя ещё более неуверенными и заблудившимися людьми, у меня не было ни малейшего желания. Но так ведь будет проще? Думаю, я пытаюсь себя оправдать сейчас, что мне это было неинтересно, но я был одинок, и даже компания дикой и больной девчонки, которая уже была одной ногой в могиле, казалась чем-то необходимым на тот момент. У меня не было времени тянуть ситуацию, и если я был намерен раскусить тайны метки, нужно было действовать здесь и сейчас.
Когда после нашей второй встречи в кафе, где она пила один чёрный кофе за другим (объяснив, что в этом напитке всего две калории) я пригласил её к себе поиграть в компьютерные игры, она это поняла как намёк на что-то большее. Я был не против, моё либидо ещё не пришло в норму, но импотентом я не был. Секс с экстремально тощей девушкой - тот ещё подвиг. Сплошные острые углы, резкие повороты и страх что-то сломать. Но она была тёплая, энергичная и такая живая. Откуда эта яркая страсть в ней проснулась? В это время метка её была розовой и красной, что аурологи бы трактовали как повышенную концентрацию любви и страсти.
После секса я ощутил, что-то изменилось между нами. Вернее в её голове, а я просто поддался этому порыву и позволил ей прожить последние дни так, как она этого хотела. Может, в её жизни не хватало любви? Вероятно. В тот вечер она проявила настойчивость и осталась ночевать у меня (я не выгонял её, потому что был тактичен). И на следующий день она привезла чемодан с вещами. То есть, она просто решила начать со мной жить, и поскольку я не возразил, так оно и вышло. Это была дополнительная забота, но всё прямо шло ко мне в руки, оставалось только наблюдать и анализировать. Главное было оставаться равнодушным, любая привязка сейчас могла стать для меня ударом, потому что я знал, чем всё в итоге закончится. И закончится очень скоро. Мне казалось, что я подобрал бездомное, больное животное, чтобы облегчить его последние дни жизни, потому что понимал, оно никогда не выкарабкается с таким диагнозом. Беда была в том, что усыпить я её не мог, и вынужден был наблюдать за тем, как приближается роковой день. Но ведь в таких ситуациях ты всегда себя тешишь мизерной надеждой, а вдруг чудо случится именно сейчас? И то, что я едва знал этого человека, не облегчало моих страданий. Я старался включить в себе режим эгоистичного циника и обычного наблюдателя, меня не касались проблемы людей, которые меня окружают, и я просто следил за ними нейтральным взглядом.
Прожив с Дайаной неделю, я мог сделать кое-какие выводы насчёт метки. Метка ярче не стала, и я подумывал о том, что яркость указывает на интенсивность суицидальных мыслей - чем она ярче, тем скорее человек покончит с собой. В её творческих порывах абстрактные узоры обретали простые геометрические формы - звёздочки, сердечки, бантики, и это было так мило. Когда она спала, метка блекла, вероятно, во сне её жажда умирать была практически нулевой. Меня привлекал этот знак, я постоянно на него пялился, он как будто засасывал меня в странное царство теней и полутеней, которое был доступно лишь тем, кто призывал смерть на свой порог. И тень ложилась на моё лицо, и взгляд тянулся к тяжёлому карнизу, где я болтался в петле прошлой осенью, приветствуя пустоту. И я осознавал, что впустил её тогда, и пустота никуда не делась, преследуя каждый мой шаг и маня назад испить сию чашу до конца. Я понимал, насколько неправильно жить вместе двум самоубийцам, потому что вдвоём наши мысли о смерти образовывали что-то осязаемое, хотя я и был уверен, что преодолел жажду смерти. А если мыслить ещё глубже, получается, что только такие люди меня и будут окружать, пока я одержим своей больной идеей, своими дьявольскими галлюцинациями, своими попытками доказать себе, что здоров.
- Куда ты смотришь? - не выдержала она однажды, когда я впал в медитативную прострацию, так как её метка в тот миг была особенно притягательной по цветовой гамме.
- На твой нимб, - улыбнулся я натянуто. - Ты сегодня озарена своим привычным космическим блеском, что подчёркивает твою ангельскую красоту.
Я на самом деле говорил искренне, смакуя с какой-то экстатической агонией идею того, что перед смертью человек обретает неземную красоту, цвета метки сегодня были действительно насыщеннее, что настораживало. А ещё больше настораживало то, что мы с ней прожили больше недели, и я ничегошеньки не сделал, чтобы помочь ей отвлечься от суицидальных мыслей. После этого она долго на меня смотрела, и пустота в её глазах становилась угнетающей.
На следующий день я застал её после работы за неожиданным занятием - она резала свои руки острым лезвием. На самом деле, это не было так уж удивительно, ведь я до этого видел на её теле множество шрамов, и некоторые из них выглядели относительно свежими. Дайана практиковала селфхарм, когда жизнь казалась особенно невыносимой. Крови было не так много, но она почему-то была везде - на её одежде, на столе, на стенах, на полу, на ковре, на посуде. Скорее всего, она нервно бродит и всё трогает во время этих вспышек ненависти к самой себе. Не зря у неё никогда не было серьёзных отношений. Парни-то у неё периодически появлялись - встречались, всё как положено, но совместная жизнь с ней невыносима. Я понимал, что легче мне с ней не будет, так хотелось послать её ко всем чертям. Но что в этот момент было с её меткой? Та практически обрела плотность. Яркие неоновые лучи болезненно били по глазам, она как будто пульсировала своей собственной жизнью, пытаясь вырваться наружу. Я уставился на метку, как будто в ней одной концентрировалась жизнь, а весь мир вокруг был мёртв, мёртв, мёртв.
Потребовалась вся моя выдержка, чтобы прекратить тупо растворяться в энергии зловещего знака. Я обнял её и ждал, когда она насопротивляется, чтобы потом расплакаться. Я знаю, как чудотворно влияют объятья во время обычных женских истерик, и хотя тут имело место быть психическая болезнь, ход её мыслей я угадал верно. Метка при этом уже не ослепляла своими вырвиглазными оттенками, но всё также неистово пульсировала, отравляя всё вокруг своей искрящейся энергией, обесценивая всё пространство до серой и унылой преисподней.
Когда она пришла в себя после того, как я её напоил красным вином (она слабо сопротивлялась этому, там ведь калории), я ей сказал, что она всегда может мне позвонить, поплакаться, и что угодно рассказать. И я всегда её поддержу и пойму, и никогда не буду осуждать. Я знал, что людей, которые имели суицидальные наклонности не так просто разговорить. Проблема была в том, что она сама не всегда распознавала свои эмоции. - Ты мне сказал про мой нимб вчера, и это прозвучало как издевательство, потому что нет нимбов у таких ничтожеств, как я, я - просто пепел, горстка земли, дерьмо, от которого даже мухи улетают...
Самоповреждение обычно сопровождается заниженной самооценкой и ненавистью к себе, так что то, что она себя принижала и считала недостойной, всё это было по канону. Так почему она не лечилась, неужели она хотела чувствовать себя этим дерьмом? Я никогда не считал себя толковым психологом, но в последнее время жизнь не считалась с тем, что я считал или не считал, она просто подкидывала мне тяжёлые задания, которые я был обязан выполнить. - Дая, дорогая, у нас у всех есть душа, и все они равны перед высшими силами, нет недостойных людей, нет непрощённых людей, нет ничего такого, что мы не могли бы исправить. Каждый из нас достоин быть счастливым, и твой нимб, который я по-настоящему вижу - доказательство твоей прекрасной души, которая пылает чудесными цветами далёких вселенных. - Помолчав немного, я добавил (типун мне на язык). - И у тебя не только душа красивая, ты сама - красивая...и не толстая ты, точно тебе говорю.
Думаю, кто общается тесно с анорексичными людьми, знает, как такие слова как 'толстый' способны вызвать волну ненависти к себе, и неважно в каком контексте потреблять это слово, оно всё равно будет действовать как красная тряпка на быка. Думаю, будет лишним описывать, в каких адских муках прошла эта ночь, но я пришёл к выводам, что в тот день Дайана была очень близка к самоубийству. Метка становилась реальной и объёмной, энергия в ней усиливалась, и я даже ощущал некий жар от неё, который, тем не менее, ощущался ледяным. Цвета становились интенсивнее, и их было великое множество, но их оттенки было проблематично описать человеку, не одарённому художественным талантом. И тогда я отчётливо увидел в ней и формы, я точно видел голые деревья, чьи ветки напоминали вены. Да, скорее всего, незадолго до суицида в ней можно даже прочесть метод, как именно человек наложит на себя руки. Дайане было суждено умереть той смертью, которую она уже неплохо отрепетировала при жизни. Я был уверен, что она в один прекрасный день вскроет себе вены. И хотя я понимал, что мыслить так - ужасно, но я обязан при этом присутствовать. Я тогда уже понял, что ничто не сможет её остановить, и она была не тем человеком, чтобы я энергично искал методы, как опровергнуть эту фатальную теорию. Ах, нимбы и души самоубийц, размышлял я в ту ночь, орудуя тряпкой, чтобы ликвидировать учинённый ею беспорядок. Просто глупые сказки, в которые даже не верят наивные анорексички, торчащие от кавайных котят и медвежат. Как же было разорвать это проклятие и обрести вновь свою душу? Как именно отыскать свой путь в рай? Явно не окружая себя такими же бездушными созданиями, как я сам, которые выбрасывают на помойку великий космический дар - свою жизнь. Мы сами себя прокляли, и я осознавал свою чудовищную ошибку, только не было ли уже поздно её искупать?

21

Казалось, что Дайана относительно пришла в себя после попытки себе навредить, она выплеснула нереализованные эмоции таким вот искажённым методом и снова направила свой взор на обычную жизнь. Метка её стала более блеклой, неуловимой, спокойной, но искушение разглядывать её всё равно было высоким. Она ни разу не извинилась за свою истерику, и я посчитал это хорошим знаком. Человек не должен стыдиться того, как он справляется с накопленным негативом, не всем дано проработать у себя в голове дерьмо или поплакаться лучшему другу в жилетку, чтобы обновиться. И хотя её метод был опасным и радикальным, других вариантов она не знала. Либо они ей не подходили. Я предлагал ей обратиться к врачам, чтобы те оказали ей специализированную помощь или выписали другие лекарства, но она даже слышать меня не желала, мол, пять лет в этом болоте плаваю, это неизлечимо.
- Просто прими меня такой, какая я есть, хорошо? - выпалила она, когда я втирал ей, как мне помогла терапия в клинике по предотвращению самоубийств (брехал, конечно, но хотелось ведь показать именно положительный пример). - Я не собираюсь что-то менять, мне нравится моё тело!
Она даже не понимала, что речь идёт не об её теле, но как я уже сто раз писал, человек, который не осознаёт своей психической болезни, исцелению не подлежит. По идее, чего мне было париться, моя цель состояла в том, чтобы быть с ней до конца, и в награду получить ответы на мучившие меня вопросы. Только оставаться бездушным и безразличным у меня до конца не получалось. И хотя она не была моей жертвой, совесть пилила меня за отсутствие действий и реальной помощи.
Я расслабился, я получал удовольствие от того, что у меня снова были какие-то отношения. Да, я не влюблялся в Дайану, но мне была приятна её компания, когда я забывал о том, что она обречена, и когда она сама успешно играла в жизнь. Внутри она ещё была ребёнком, который жадно ловил примитивные радости и новые ощущения, и в такие моменты я окончательно забывал о том, как временны эти отношения. Да я даже смел надеяться, что смогу пробить её жажду жизни, и метка ликвидируется. Её бледность ведь была показателем того, что Дайана была вне кризиса, но ведь я знал, как легко его спровоцировать. Так что мне оставалось только погрузиться в свой новый опыт и не думать о неизбежном. В конце концов, все мы рано или поздно умрём, вот только как убедить людей не призывать смерть раньше времени? Да и точно не несостоявшийся самоубийца должен стать примером для вдохновения на жизнь.
У Дайаны был пик активности, каждый день после работы мы с ней выходили в свет, и блеск её вечно голодных глаз смягчался, радуясь моим знакам внимания, подарочкам или прикосновениям. В ней ожил её внутренний ребёнок, а также расцветала женщина, позволив демонам дисморфофобии уйти в спячку. Но Дайана в этот период активно принимала психостимуляторы, и я в очередной раз убедился, что при всей этой видимой помощи, они лишь способны поддерживать искусственную жизнь. И радовался за себя, что мне удалось слезть со всего этого говна практически без последствий. Но даже если её жизнерадость и была последствием приёма лекарств, разве это было так плохо? Главное, что в те моменты она ощущала себя счастливой, полноценной жительницей этой планеты, достойной жизни.
В принципе, её социальная активность и желание видеть людей дали мне надежду, что её суицидальные мысли действительно возможно как-то притупить. Кто знает, как долго метка может просуществовать в таком блеклом виде? Она хотела таскаться за мной по пятам, и поскольку её тревожность усиливалась, когда она сидела дома одна (и при этом не желала обрести какое-то занятие или чему-то обучаться), мне ничего не оставалось, как развлекаться каждый вечер в ущерб отдыху. Я несколько раз поднимал тему того, что ей неплохо было бы посещать курсы живописи, и хотя я понимал, что за это удовольствие придётся платить со своего кармана (она сама себя не обеспечивала, и родители ей ничего не давали, как она переехала ко мне), это того стоило бы. Но складывалось впечатление, что она боялась даже такого вида ответственности, и разговоры эти быстро глохли.
Самым сложным моментом в эти дни был ужин с её родителями, на котором настояла она сама. Насколько я понял из обрывков разговоров за этой провальной трапезой, Дайана хотела доказать своим родным, что на свете есть ещё идиоты, которые любят её, заботятся о ней и принимают такой, какая она есть. Ох, знала бы она первопричину, почему я начал с ней общаться! А ещё эти двусмысленные намёки, мол, мы все умываем руки и ответственность за её жизнь на тебе! Я понимал её родителей, они устали от всего этого дерьма - надежд на то, что может быть лучше явно уже не осталось. Но я не позволил им перекинуть груз ответственности на свои плечи, в этой жизни каждый отвечал лишь за свои поступки.
Знакомство с моими друзьями прошло более гладко, хотя знакомить своих близких с Дайаной мне не шибко хотелось хотя бы потому, что я ощущал бренность наших временных отношений. Но чтобы создать максимально комфортные условия для неё, мне и самому нужно было продолжать жить в привычном ритме, чтобы всё выглядело естественным. Яна со Снежаной, конечно, уши мне все прожужжали, что Дайана слишком худая и болезненная, но при этом визжали от радости, что я всё-таки выздоравливаю, и новая любовь - показатель того, что я очеловечился до предела. Странный критерий, но видимо, для таких девочек отношения были частью нормальности, а поскольку я был ненормальным (раз хотел покончить с собой), то в таком случае это было признаком моего выздоровления. Пацаны, конечно, были в своём репертуаре - Васёк признался, что фапает на порно видео с анорексичками, Дима умудрился пригласить свою бывшую, которая в подростковом возрасте преодолела булимию, но а Лёша в тот же день продал несколько рисунков Дайаны через какой-то японский портал. Меня аж взбесило, насколько легко и всецело мои друзья приняли мою новую девушку. Я сам даже не чувствовал того, что она является частью моей жизни.
Естественность была главным критерием, как я пытался уравновесить эти отношения, то есть я жил так, как если бы Дайана была простой рандомной девчонкой, с которой я бы хотел строить отношения. Думаю, она так быстро со мной спелась, чтобы, во-первых, сбежать от своей рутины, во-вторых, чтобы кто-то её обеспечивал, и в-третьих, чтобы доказать всем (и самой себе), что она достойна того, чтобы её любили. Я даже не знаю, верила ли она в то, что я испытывал к ней что-то кроме лёгкой симпатии, и хотя я беззаботно бросался такими словами, как 'люблю' и 'любимая', это были просто слова, которые не несли в себе большой силы. Ей были удобны эти отношения по всем параметрам, я же просто жил в это время, не призывая скорый конец этой невесёлой сказки, но и не смакуя блаженно каждый день здесь и сейчас.
Я прекратил играть роль психолога для Дайаны, потому что это усиливало её беспокойство. Также я прекратил свои вечерние перекусы, потому что искушение своровать что-то вкусненькое было крайне заразительным для неё. А если она превышала количество допустимых за сутки калорий, её тяга к селфхарму также возрастала. Еда была нашим табу, я минимально говорил о пище, и хотя мы с ней часто сидели в кафе, ничего кроме кофе или минеральной воды она там никогда не брала. Я наполнял холодильник вкусными и полезными продуктами, и хотя я видел, что в моё отсутствие их становилось меньше, я видел, как мало она ест. Её длительные походы в туалет и запирания в ванной я игнорировал, и даже то, как она периодически корчилась, лёжа на диване. Я прекрасно понимал, что вся её пищеварительная система может быть атрофированной, и что в любой момент какой-нибудь орган может отказать. Она слишком долго жила в состоянии, когда её организм получал недостаточно элементов для полноценного существования. Она нуждалась в лечении, но я был слишком пассивным, чтобы зажечь её хоть на что-нибудь. Это были не мои проблемы, и интенсивность затраченной впустую энергии была неоправданной для бедного, сходящего с ума экс-суицидника.
Новая жизнь меня выматывала, но её нормальность давала некую опору, я наконец-то был окружён обычными вещами обычного человека. Возможно, это была моя терапия - зажить как все, чтобы полностью преодолеть психологические барьеры. И только метка над головой Дайаны была ежедневным доказательством, что моя нормальность надумана. И рано или поздно иллюзии разобьются, и осколки самообмана пронзят своей остротой, насильно раскрыв глаза. Я даже забыл о кружке сумасшедшего Пафнутия, от которого до сих пор не было весточки, что меня скорее радовало. Я слишком ценил сейчас этот покой, что поселился в моей душе, хотя всё вокруг и кричало об опасности на фоне болезненных декораций.
Я подарил Дайане профессиональный планшет для рисования, и мы с Лёшей уже вовсю рекламировали её профиль на японском сайте, где интерес к её рисункам потихоньку рос. Я не очень разбирался в этом стиле, но она мне объясняла, как много на самом деле существует всех этих выражений эмоций у рисованных героев, чтобы верно трактовать рисунок. А ещё у неё была хорошо проработана колористика, цвета были такими яркими, насколько она сама была блеклой. И ещё она выработала свой собственный стиль, и хотя я не особо видел разницу между другими типичными кавайными художниками, профессионалы это углядели, и Лёха заверял, что с помощью нужной рекламы, она сама себя сможет протолкнуть. Это были прекрасные вести, неужели Дайана нашла что-то такое, что даст ей стимул не просто цепляться за этот мир, а исправить что-то в своей жизни? И любимый человек рядом, новые друзья, самостоятельная жизнь, чем не повод распрощаться со своим болезненным прошлым?
Настала весна, приближался праздник восьмого марта, люди ждали какого-то пробуждения, и хотя природа не спешила обновляться и баловать теплом, настроение человечества было направлено к весне, благоухающей ароматами цветов и согревающей своими нежными лучами солнца. Романтики и мечтатели выползали из своих зимних берлог, заражая своим энтузиазмом и прагматистов 21 века. Даже я был подвластен этим чарующим намёкам на лучшее будущее, пока на мою почту не пришло письмо от Пафнутия, в котором было лишь написано время, дата и место. Встреча должна состояться завтра вечером, а адрес указывал на жилой дом в Химках. И всё, вся иллюзорная жизнь простого человека рухнула в тартарары, я чётко осознал свою обречённость, и что я до сих пор хожу под проклятием самоубийства, и даже жажда разгадать появление меток куда-то канула. Я мог игнорировать этот зов, мог отсрочить встречу, мог продолжать относиться к бредням Пафнутия со скептицизмом. Но больше всего на свете я хотел вылечиться от навязчивых мыслей, связанных с темой самоубийства.
Когда я вернулся домой с цветами в охапке, гирляндами со звёздочками и диетическим тортом, мои мысли были заняты предстоящей встречей с Пафнутием. Дома было подозрительно тихо, лишь редкие всхлипы раздавались где-то из глубины квартиры. Пахло нашатырным спиртом. Я понимал, случилось что-то неладное, но почему-то сохранял полное спокойствие, как будто просто следовал запланированному сценарию. С подарками и в пальто я зашёл в свою спальню и увидел Дайану, скорчившуюся на ковре. На полу валялись таблетки и разбитые склянки, воздух был застоявшимся. Но запах крови я ощущал отчётливо. Она резала себе вены кухонным ножом, который я недавно заострил для профилактики. Ей было очень плохо и не только потому, что она теряла кровь, это пока не была смертельная потеря. Она просто устала бороться со своими собственными демонами, со своими неописуемыми болями в животе, со своей диспепсией, со своими надуманными страхами - против того счастья, что выпало ей в последнее время, и которое она так и не смогла принять.
- Уходи, - попросила она, голос её был слабым, но ровным, несмотря на то, что лицо её было залито слезами. Она явно плакала уже несколько часов.
- Дайана, любимая, - сказал я тихо и ровно, - я никуда не уйду. Я буду с тобой рядом до самого конца. - Я сел на пол и обнял её за плечи, осознав, что оправдалась сейчас фраза 'бойся своих желаний', потому что сейчас мне представился случай наблюдать за последним путём суицидальной метки. Метка была невыносимо яркой, я щурился, разглядывая её, но узоры веток прямо пульсировали вспышками молний - кроваво-красные, агрессивные, неудержимые. Этот знак делал Дайану слишком живой, слишком прекрасной, слишком яркой, и энергетика эта манила меня. Так хотелось раствориться в её лучах, чтобы познать вечность, преодолеть смерть и выйти из этого проклятого цикла жизней просветлённым. И тут я вспомнил, что в тот день, когда я впервые увидел метку, я её пытался потрогать. Это было сложно, и требовало невероятных усилий, и в миг, когда я ухватился за неё, невыносимая жажда убить себя пронзила с такой неистовой силой, что я удержался от искушения. Но что если я мог передвигать ею, перенаправлять её другим людям? Я весь покрылся испариной от откровений, это же была такая власть, такие возможности! Но разве сейчас это было важно? Я должен лишь думать о том, что я могу её сейчас спасти, забрав у неё метку. Но мне некому было её отдать, здесь был только я! Страх пустоты накрыл меня, и я снова висел в петле и добровольно впускал в этот мир все силы ада, которые до сих пор раздирали мою душу, коей я уже был почти лишён.
Нет. Ни за что я не вернусь назад в эту всепоглощающую пустоту. Да и я понимал, что Дайана не выживет, она слишком больная, слишком слабая, слишком безразличная. Отступать было поздно, она не хотела этой помощи, потому что её тошнило от такой жизни, от того, что я дал ей шанс на нормальную жизнь, а она не знала, что с ним делать. Пик ненависти к себе и стал причиной этого последнего шага. Она была очень слаба, но ещё могла говорить. - Знаешь, это невыносимо, ты видишь мои нимбы, продаёшь мои картины, любишь меня так нежно, терпишь всё моё дерьмо с каким-то счастливым смирением, ты такой неземной. Но я не могу быть твоим ангелом, я - пустая, просто жалкая оболочка, стоит только дотронуться, как из меня посыплются черви. Чем лучше ты ко мне относился, тем больше они выползали, и сейчас даже они разбежались, и я отправляюсь в свою пустоту...
Мне были знакомы эти слова, я сам ощущал лишь пустоту, когда ждал своей смерти, потому что ничего другого и не существует, когда лишь одна твоя оболочка осталась в мире живых. Она даже и её лишалась. Я мог остановить кровотечение на её вскрытых венах, вызвать врачей, но я уже видел, что она - мертва, она не принадлежит миру живых, и если я не позволю ей сегодня уйти, это будет осквернением мира живых, который отталкивал всё прогнившее, всё грязное, всё мёртвое.
Вместо этого я пялился на её нимб, на её проклятую метку, которая вот-вот лишит её жизни, и возможно и души, и она никогда не сможет искупить этот грех. Это было неизбежно, роковое событие, которое ничто не должно было потревожить, просто есть люди, которые изначально ходят путём тьмы, и мы с ней принадлежали этой мрачной дороге. И если для меня ещё было спасение или надежда на спасение, то Дайана уже переходила в необратимую фазу, и я провожал её в последний путь. Мир несправедлив, или мы просто не способны принимать его дары света, потому что наша тьма слишком сильна.
Я не знаю, сколько времени прошло, много часов, наверное, и ничего не менялось. Я впал в медитативное состояние, потому что метка засасывала в свой мир, только я был чересчур осторожен, чтобы поддаться её соблазнам. Она неистово переливалась неоновыми расцветками, хороводы из деревьев плясали по стенам, алые капли мельтешили перед взором, пока вихри эти не начали ослабевать. И всё больше в них было вкраплений чёрной как уголь тьмы. Цвета потускнели, узоры размылись, энергетика ослабла, и после последней ослепительной вспышки я осознал, Дайана покинула мир живых, и душа её растворилась вместе с меткой. Я ощутил странный толчок внутри, как после тяжёлого пробуждения. И всё, и мир вновь был целостным, мир снова балансировал на крайностях, не позволяя ни одной из них взять верх. Как же чётко я всё видел и понимал, неужели Пафнутий прав, и я действительно питаюсь мечеными людьми? Нет, точно нет, это было лишь осознанием смерти, которая является обратной стороной жизни. Или платой за жизнь. Ведь всё в этом мире закономерно и гармонично.
Я так до конца и не знал, что стало с меткой - растворилась ли она вместе со смертью Дайаны, или перешла в другое измерение? Или передалась другому человеку? Или трансформировалась в другую энергию и принадлежала мне? По ощущениям я склонялся к последнему варианту, но я был в стрессе, я устал, я что угодно мог себе надумать. Но тяжело было игнорировать совпадение, что именно завтра состоится встреча с кружком самоубийц, которые заявляли, что я был тем, кто разрушает смерть, и что я пожираю души сдавшихся самоубийц. Бред, но мурашки бежали по моей коже от всех этих диковинных размышлений. И от того, что я сидел в холоде слишком неподвижно. И от осознания, что у меня на руках умерла моя девушка. И что я позволил ей умереть. Боже мой, я был чудовищем. И отрицать свою натуру уже было невозможно. И самое страшное было то, что я принимал это с благоговейной покорностью - без эмоций, без осуждений. И я сам создал этот суицидальный сценарий, сам себя проклял.

22

Я был уверен, что следующий день пройдёт как в тумане, потому что нужно было избавиться не только от воспоминаний о Дайане, но и от всех материальных улик. Нет, я не планировал сбегать и пудрить мозги медикам, а также лгать криминалистам, которые обязаны проверить естественность смерти. Но я и не хотел лишней шумихи. Как-то подозрительно всё это выглядело, в моей квартире покончила с собой моя девушка (нашу связь они быстро вычислят, мы её не скрывали), а полгода назад в этой же самой квартире я сам пытался покончить с собой. Странное совпадение. Я знал, что врачи в итоге сделают выводы, что смерть её не была насильственной, и я буду вне подозрений, но мне хотелось избежать допросов. К тому же если будет доказано, что смерть Дайаны была медленной, и я всё это время был в квартире, в полиции могли трактовать это как неоказание помощи больному или беспомощному человеку (статья 124 Уголовного кодекса РФ). Как правило, за такое преступление сурово не наказывали, но очень мне нужно было попадать на штраф или исправительные работы, а то и арест на несколько месяцев? Нет уж, увольте, от того я и решил подстраховаться.
Я позвонил родителям Дайаны и в лоб рассказал, что этой ночью она осуществила то, о чём давно мечтала, и хотя родители явно до конца не верили в серьёзность её намерений, это их не слишком сильно удивило. Но всё равно это был шок. Нелепые обвинения, что это я её довёл, я просто пропускал мимо ушей. Да я её едва знал, мы с ней прожили вместе месяц, я ей не сделал ничего дурного и они это знали. Дайана бы вернулась к ним, если бы ей было плохо со мной. Я не ставил ультиматум, но потребовал, чтобы они увезли её тело и разбирались сами с медиками. Я не принимал возражений и быстро нажал на отбой, надеясь, что они приедут как можно скорее.
Пока родители Дайаны переваривали случившееся, я в это время убирал квартиру и собирал её вещи, поместившиеся в один чемодан. Я накрыл её тело любимым плюшевым пледом с мультяшными лягушками, и комок застрял в моём горле, что это происходит в моей жизни. Я представил на мучительный миг, каково будет родителям, которые сейчас приедут и увидят мёртвой свою двадцатилетнюю дочь, добровольно приняв смерть. Как хорошо, что у меня не было детей, и на тот момент мне казалось, что желание обзавестись потомством у меня не появится никогда. Я не хотел жить с этим грузом, это были не мои заботы и не моя ответственность, и я просто отказывался нести на горбу ту боль, что причинила вся эта ситуация. И то, что всё это произошло так быстро, абсолютно ничего не меняло, потому что к подобному невозможно подготовиться. И я концентрировался на своей главной задаче - выяснить причины, почему я видел людей, помеченных перед самоубийством. Пока я не выясню тайны меток, я знал, что добровольно буду окружать себя такими людьми, как Дайана, Егор, Светлана, Ярослав или тот нанак-шах чунявый из Чертаново. И скорее всего, бонусом мне пойдут их самоубийства. Пора завершать сентиментальный период и начинать воспринимать всё глазами требовательного и преданного учёного.
Ситуация закончилась благополучно, я не считал себя трусом, но смотреть в глаза родителям Дайаны мне хотелось меньше всего, так что я готов был разразиться громогласными молитвами неведомым богам, когда ко мне явился её старший брат Евгений. Впечатление от знакомства с ним было кислым, он мне показался чересчур язвительным, но сейчас передо мной стоял смиренный и взрослый мужчина, который взял удар на себя, чтобы пощадить психику горюющих родителей. Не было никаких слёз и истерик, только деловые вопросы. Вместе мы вынесли закутанное в плед тело Дайаны в его машину, и хвала богам, не встретили ни одной живой души.
День прошёл быстро, я взял отгул на работе, чтобы прийти в себя и подготовиться к вечеру. Я не знал, насколько скептически отнесусь к новым сведениям о деятельности секты и о своей роли в их жизни, но в последнее время совпадения и мистические знаки поубавили мой настороженный критицизм. Непросто было выбросить из головы события этой ночи, которые выбили меня из колеи, как бы я ни отгонял прочь воспоминания и ни концентрировался на предстоящей встрече. Я даже до конца не мог решить, насколько правильно поступил с Дайаной, и стоило ли мне вообще начинать эти отношения, зная о том, что она обречена. Мне не с кем было консультироваться, потому я и был сам себе судья, стараясь не впадать в крайности. Моя эмоциональная сдержанность поколебалась, а если ещё учесть бессонную ночь и мысли о возможных последствиях, я себе особого выбора не оставил. Впервые после того, как я зарёкся зависеть от какой-либо медицинской помощи, я решил принять психостимуляторы, чтобы просто выдержать новую информацию, которую я сегодня получу на собрании сектантов.
Я знал, что изменился после этой ночи, моя человечность должна была притупиться, чтобы я смог ступить глубже в суицидальную игру - это был мой первый опыт соприкосновения с реальным самоубийством и наблюдением за жизнью метки. И хотя я пока ни разу не проявил возможностей как-то влиять на эти метки, я считал, что это будет следующий уровень, как мне познать их мир и двигаться к своему предназначению. Не просто же так я начал их видеть! Хотя в мире случалось столько нелепых случайностей, которые были лишены всякого смысла, что не стоило так категорично размышлять. Но кто не хочет ощущать себя избранным и способным на великие дела? И хотя я пока не понимал, как с такими странными способностями это возможно, но я только ступил в эту игру, наконец-то осознавая её правила. И хотя не всё было ясно, и не было чётких идей, каким будет мой выигрыш (или проигрыш), в этом и была суть игры, в самой игре я познавал это, методом проб и ошибок. Меня занесло в вихрь мистики и тьмы, который я проходил в гордом одиночестве, как бы одиноко это ни звучало. Но ведь самоубийство и было тем путём, что человек был способен прощупать лишь наедине с самим собой. Я побывал на том свете, приоткрыв дверь к чему-то не поддающемуся логике. И хотя двери за мной вновь захлопнулись, я был заряжен новыми возможностями. Осталось только применить их по назначению и разобраться, что за назначение такое.
Меньше всего мне нужно было наряжаться и продумывать свой образ для сектантской встречи, так что я оделся в свою любимую немаркую, тёмную одежду, мешковатую и комфортную. Конечно, можно было понтоваться и напялить загадочный плащ с тайными символами и массивным капюшоном, прикрывающем всё лицо. Можно было ещё наложить корпспейнт, и держать церковные свечи в руках, излучая запах ладана. Наверное, в дешёвом и табуированном фильме ужасов моё появление примерно так бы и отобразили, только здесь была обыденная реальность, где сектанты носили джинсы и пили чай в постсоветских буфетах, а их Мессия обожал спортивные костюмы и до сих пор пытался восстановить своё преждевременное облысение. Да кто такому поверит вообще? Но внешность была лишь иллюзией, скрывая наши истинные сути за масками мимимишности, уродства, серой никчемности или навязанными стандартами красоты.
Я отключил телефон, и пока сидел в электричке, вспоминал всю доступную о секте информацию, связывая её с последними событиями. Многое вызывало недоумение, многое пугало и многое заставляло чуть ли не ржать в голос. Я пришёл к выводу, что подготовиться к этому собранию невозможно, потому что я так и не решил, какова моя роль в этой группе. Если они мне не будут навязывать какие-то совсем уж дикие обязанности, я склонялся к тому, что буду подыгрывать им. Если они действительно верят в то, что я был тем, кто разрушает смерть, да ради бога, если это даст мне доступ изучать феномен суицидальных меток. Эта ночь доказала, что я зашёл слишком далеко, чтобы остановиться на полпути, я был настроен любой ценой познать свои новые способности.
Это был обычный спальный район, обычная девятиэтажка времён Горбачёва, обычная квартира тех времён - с тремя небольшими комнатами и просторной кухней. Никаких чёрных штор, алтарей, пентаграмм на полу обнаружено не было, а из живности там находилось целых 17 человек. Вероятно, некоторых из них я видел на собрании в клинике по предотвращению самоубийств, потому что почти у всех у них были одинаковые потухшие взгляды и покорность судьбе. Люди закрытого типа, которые привыкли, что мир не слышит и не понимает их, и даже если они не родились изгоями, своей закрытостью и концентрацией на своих недостатках и проблемах, они отгоняли мир от себя. Объедки после невкусного ужина, вроде бы ещё пригодные, но кому они нужны, если есть свежая и вкусная еда? Не зря они объединились, неудачникам вместе легче кучковаться. Я понять не мог, что меня с ними связывало, и как вообще я умудрился ступить с ними в одно измерение? Почему я пытался покончить с собой? Неужели я был таким же, как они?
Никакой эмпатии я не испытывал, даже элементарная жалость куда-то испарилась, находясь в компании потенциальных самоубийц. Трудно было остановить поток мыслей и прекратить оценивать людей по первому впечатлению. Я знал, что это было неправильно, но я устал от самоубийц и их образа мыслей, они сдались раньше срока, недостаточно старались, и так хотелось растрясти их всех и кричать 'люби жизнь, наслаждайся жизнью!', только это было как об стену горох. Но всё это не имело значения, вот что меня действительно интересовало, так это наличие меток.
Целых две потенциальных жертвы, о-го-го, какой богатый улов, злорадствовал я, радуясь как безумец, что эти два невзрачных призрака с пустыми взглядами стоят одной ногой в могиле! Потому что мне было проще принять скорую смерть этих двух никого не интересующих анонимов, чем признавать факт, что красивые и молодые девушки также могут ненавидеть жизнь. Ну, мои дорогие, туда вам и дорога, вы уже - пустота, мысленно обращался я к ним, так что же вам мешает с ней соединиться, чтобы обрести вечный покой? Я был обозлён на несправедливость мира после этой дикой ночи. Я всё для себя решил в тот же миг, эти два лузера будут моими подопытными, по которым я не пролью ни одной слезинки, и никто не прольёт, вот таких людей и нужно набирать для своих экспериментов. Кажется, в тот день я был лишён всей своей привычной гуманности и сочувствия.
- Хорошо, я пришёл, - неожиданно для всех и себя самого я заговорил после глубокозначительной паузы. - Давайте обойдёмся без вступительной речи. По каким критериям вы вычислили, что я - тот, кто разрушает смерть?
На удивление, ответил не Пафнутий (который впустил меня и был моим гидом, пока проводил жалкую экскурсию по квартире). И тут я понял, что тут было несколько особей женского пола, и одна из них и заговорила со мной уверенным голосом с чёткой дикцией. - Мы изучили все доступные нам пророчества, которые и указывают на тебя, Зенобиос.
Вау, меня назвали моим греческим именем, я прямо ощутил в себе всю силу Зевса после этого! Ах, как падки люди на лесть, она уже расположила меня к себе, а что если эти двое с метками начнут мне льстить, не пожалею ли я о своих поспешных намерениях? Я попросил её поделиться этими пророчествами, чтобы самому решить, насколько они совпадают. Говорила не только Фаня (или Фаина), та самая женщина, что успела задобрить меня своими познаниями имён, почти каждый внёс свою лепту в моё посвящение в тайны их сообщества.
И совпадений действительно было достаточно. Дата моей первой смерти была точно предсказана (девятое сентября). Греческое имя (Зиновий = Зенобиос). Мой возраст и расположение планет во время моего рождения (я родился в ноябре). Место рождения (самый поэтичный город на свете). Орудие первой смерти (асфиксия). Способность распознать проклятие (наверное, это было связано с метками). Контроль смерти (вот это было интересным пунктом, стоило поразмышлять над его смыслом). Небесные покровители (вот это вряд ли, никогда я не ощущал себя таким одиноким). Кровь демонов (ну, это они уже загнули, хотя это скорее было образным, как ещё назвать человека, который видит помеченных добровольной смертью). Чисто астрологически я подходил под этот мрачный образ, не говоря уже о точной дате моего самоубийства. И эта способность распознать проклятие явно указывала на метки. Они все называли самоубийство проклятием, так ли это было? Тоже стоило выяснить. Но что с моими обязанностями по отношению к ним?
И тут они замялись. Кажется, они рассчитывали, что я приду с точными ответами, потому что сами толком не понимали, как именно я буду разрушать проклятие смерти. И я услышал в тот день лишь спекуляции и предположения. Моя миссия - очистить мир от самоубийства, и когда уйдёт необходимость саморазрушения, мир выйдет из кризиса, и это будет новый уровень для человечества. В этом был резон, когда нет тяги к саморазрушению, автоматически уменьшится уровень насилия, ведь люди часто направляют эту тягу против других людей или самой планеты. Я не совсем понимал ту часть, описывающую, как именно я уничтожу склонность людей убивать себя. Как именно я их буду выискивать? Ну, были у меня уже примеры, когда я видел меченых суицидальной меткой людей, и что с того? Как я уничтожал этот мир от самоубийств, если эти люди себя всё равно убивали? Получалось, что я не выполнял свою миссию. Но нет же, это просто слабые люди, объясняли они мне, те, кто не выдерживает пика проклятия, которое усилилось с моим появлением. Сейчас очень трудно бороться с чарами самоубийства, пока тот кто разрушает смерть ходит воплоти среди смертных. И эти жертвы необходимы, они питают меня и дают силы. Как они меня питают? Как я их пожираю? Сплошные загадки! По их теории сейчас активизировались самоубийцы, и по их прогнозам количество суицидов в ближайшее время только будет увеличиваться. И это всё из-за меня? В таком случае, мне нужно быстрее отыскать метод, как избавить мир сей грешный от проклятия. Звучит абсурдно. Да и не планировал я испытывать вину за то, что так долго разбираюсь в себе! И не делал я ничего дурного, чтобы провоцировать увеличение случаев добровольного ухода из жизни.
Тот, кто разрушает смерть был фигурой аллегорической, некий образ, который закроет адские врата, освободив людей от желания себе вредить. Мы попали под какое-то жуткое проклятие, у людей случился сбой, и у многих включился механизм самоуничтожения. А ведь ни одна живая тварь не должна включать в себе добровольно функцию самоликвидации, ведь каждая душа создана без неё. Но как же героические смерти во спасение большего? Как же плен, когда животные выбирают смерть? Мне кажется, бывают оправданные случаи самоликвидации, но на это участники кружка ответили, что страдание равно очищению, и совсем не повод сдаваться. Моё появление посеет смуту в умах чувствительных и слабых, я поведу за собой массы в могилы, но сильные выживут и станут костяком нового обновлённого мира. Это будет не мир без смерти, потому что смерть необходима для поддержки баланса перерождения и регенерации. Это будет мир без искажения, без того что противоестественно человеческой расе. Вот это уже звучало понятнее, и хотя по-прежнему это было из области фантастики, я видел, что цель была благородной. Правда, это не объясняло, как именно мне удастся направить мир к этому очищению. Да и мои методы уже изначально были какими-то недобрыми. Но видимо, чтобы исправить такую глобальную проблему и исцелить карму всего человечества, невозможно обойтись без больших потерь.
Это всё была демагогия, а мне нужны были реальные факты. Откуда брались метки? У кого именно они появлялись? Каков был их срок? У каждого ли потенциального самоубийцы они появлялись или только у избранных, кто попадал под особое проклятие? И самое главное - что мне делать после того, как я находил помеченного человека? Как себя вести, какую тактику избрать? По идее, если следовать их логике, мне выгоднее было поскорее их провоцировать на самоубийство, чтобы пожрать их души и стать сильнее для того, чтобы выполнить свою миссию. Но это был самый лёгкий метод, самый деструктивный, и мне он не нравился, хотя я готов был следовать ему, если мне предоставят больше доказательств. И тут я почему-то вспомнил слова Тришны, что у меня нет ауры, во всяком случае, он её не видел. А если связь всё-таки существует между метками самоубийц и мной? Если верить этой теории, то я пожрал уже одного слабого суицидника, который мог наполнить меня некой силой. Мне срочно надо было проверить свою ауру! Если она у меня изменилась, тогда вряд ли это совпадение. Но неплохо было бы повторить подобный опыт и снова проверить, и тогда уже делать выводы. Я глянул на этих двух меченых пустоглазых, осознав, что в покое их не оставлю, пока вдоволь не наиграюсь. У меня ещё было множество вопросов к сектантам, только башка моя уже не фурычила.
- Я хочу вернуться сюда завтра, чтобы испытать свою силу, - сказал я, вставая со скрипящего дивана-книжки. - Среди вас есть слабые. Те, кто отчаялся верить, те, кто устал ждать, те, кто ходит под проклятием. - Их затравленные взгляды начали разглядывать друг друга. - Я не могу вас заставить любить жизнь, но ведь только так человечество способно избавиться от проклятия. Начни с себя, скажу я вам, не смотрите на других людей, не смотрите на то, что происходит в мире, создайте свой персональный рай и живите в нём по своим собственным правилам. Не разрушайте хрупкий баланс между жизнью и смертью, ведь всему своё время.
Они осыпали меня благодарностями, моя банальная речь тронула их безразличные сердца так, как не удалось бы ни одному психологу. Сомнений у меня не оставалось, что все эти люди действительно верили в то, что проповедовала секта, и я реально мог положительно влиять на них, выбирая верные слова. Но мне ведь выгодно было, чтобы они мёрли как мухи. И они всё равно это будут делать. Я знал, что без материала для исследований не останусь, мир полон самоубийц, и со своими талантами я теперь мог иметь доступ к их самоубийствам! Я покинул их в какой-то нервной спешке, мне нужно было прочистить голову, чтобы выбросить всё лишнее, разобрать реальные факты и решить, насколько стоит верить в сверхъестественную версию.

23

Мой отключенный телефон дал мне поспать несколько часов, но моя тревожность всё же не дала мне долго расслабляться, я был слишком взволнован последними известями, и чем раньше я всё выясню, тем быстрее успокоюсь. К счастью, пока что никто меня не беспокоил по поводу смерти Дайаны, но это было лишь вопросом времени, прежде чем меня допросят об её последних днях. Но пока что я был свободен от всей этой формальной муры. Наверное, месяц был слишком короткий срок, чтобы убиваться по человеку. Да и не мой это был метод. Если человек уходил из моей жизни, это были его проблемы, я никогда никого не удерживал насильно рядом, и даже если в данном случае уход означал смерть, кто я был такой, чтобы мешать человеку осуществить свою мечту? Но внутри во мне теплились мысли, вот как раз-таки ты и можешь влиять, просто врубись в тему и поймёшь, какая это власть. Но и эти странные мысли я отгонял, сейчас важна была сосредоточенность и трезвый взгляд на всё. Даже на то, что не поддаётся логическому объяснению.
Меня атаковали новые письма, зря я Пафнутию дал адрес своей электронной почты. Участники писали мне свои истории, просили советов, умоляли встретиться, и это было хорошо, они не станут ничего скрывать от меня. Они хотели помочь мне, потому что верили в меня, что я спасу их всех от желания убить себя, или по ещё более глобальным причинам (типа спасти мир от зла).
Практически все их истории были трагическими, и если бы я читал их в отдохнувшем и здравом состоянии, наверное, комки в горле бы вызывали очередной приступ удушья (я задыхался всё реже, только при особенных стрессах). Проблемы с зависимостями, финансовые ямы, трагические смерти близких, несчастная любовь, неумение приспособиться в обществе, физические изъяны, психологические травмы, насилие. У всех этих людей действительно были причины не любить жизнь в отличие от меня, и я до сих пор поражался тому факту, что я пытался наложить на себя руки. Но кто-то меня остановил и вернул назад. Или может, Зиновий на самом деле умер, и его тело захватил тот, кто разрушает смерть? И я пока не улавливаю, что никакой я не Зиновий, просто ограничения тела не дают мне осознать свою настоящую сущность. Такие мысли пугали меня, почему-то захотелось цепляться зубами и когтями к своей личности, я не хотел никем быть кроме себя, пофиг, что скучный и серый, но зато свой, родной! Там была и другая полезная информация - график встреч, контакты их администрации и как связаться с их лидером, который жил не в России, и никто не знал ни его имени, ни адреса, ни лица. Он в основном и финансировал деятельность секты, правда, я пока не понимал, на что уходили эти деньги? На чай в дешёвых чайных? На бумажные салфетки, чтобы утирать им свои слёзы? На проезд на метро, чтобы добраться до больницы? Но прочитав их устав, я примолк со своим предвзятым мнением и циничностью. Цель этой секты была - поддерживать людей с острыми суицидальными наклонностями. То есть в кризисные моменты члены секты могли приехать к отчаявшемуся человеку, чтобы его поддержать всеми возможными способами. И все их встречи тоже проходили под знаменем моральной поддержки и усиления боевого духа, чтобы преодолеть желание наложить на себя руки. Также они частично спонсировали больничные расходы и организовывали похороны, сотрудничая с фондом по предотвращению самоубийств. Хм, видимо, всё-таки оттуда растут ноги, все дороги ведут в этот пресловутый фонд.
У них также была особая система общения с человеком, который пытался покончить с собой, там было слишком много букв, чтобы мне сейчас туда вникать. Поведение при больных людях тоже было детально описано - если у человека был психоз, депрессия, навязчивые мысли и так далее. Они проводили свои тесты, определяя индекс суицидальной готовности, видимо на основе тех тестов, которыми меня пичкали в клинике. Я сомневался, что это всё сильно помогало, за последнее время два человека из их группы покончили с собой, и у двоих были метки. Да и вообще мне не казалось нормальным объединяться людям с суицидальной идеацией, это лишь могло усилить их тягу к самоубийству. Наоборот, терапия должна исключать всё, что ассоциируется с этим явлением или воспоминаниями, и куда лучше окружать себя позитивными людьми, жизнерадостными занятиями, спокойными развлечениями. А все эти люди были живым напоминанием того, через какой ад ты прошёл. Попытка самоубийства - это то, что ты никогда не забудешь, это тот груз, который будет волочиться за тобой, как бы ты его ни пинал, и в какие могилы ни зарывал. А трансформировать этот опыт в извлечение уроков, мало кто был способен. И я в том числе.
Помимо помощи потенциальным и неудавшимся самоубийцам, секта тщательно готовилась к приходу того, кто разрушает смерть, собирая все пророчества о нём, трактуя символизм и выискивая все малейшие упоминания о нём в философских учениях и религиях. Они вели свою собственную статистику о самоубийствах и тех, кто был близок к их осуществлению, и часто они с ними связывались. Вероятно, со мной тоже связались представители этой секты, которые работали в клинике. Интерес к личностям, покончившим с собой девятого сентября, их явно особенно интересовал, ведь именно тогда и должен был восстать из могилы их Мессия.
Их главная цель была подготовиться к моему приходу и спасти как можно больше душ, пока я снимаю проклятие. И что меня поразило больше всего, они верили, что помеченные суицидом люди не только теряли возможность когда-либо возродиться, они лишались души! В этом и была опасность, это и была причина, почему они так ждали моего появления, они все могли навсегда лишиться души, и меня эта несправедливость поразила до глубины сердца. Я не хотел такой жизни, ведь я уже не был атеистом, который сомневался в существовании души. И вопрос, который меня тревожил ещё сильнее - была ли у меня душа, ходил ли я сам под проклятием, если уже побывал по ту сторону жизни? Или же я был вне опасности? Нигде не описывалось это в их пророчествах, я был на уровне мифологической и божественной сущности, и нелепо было сравнивать себя с обычными людьми. Это если действительно принять, что я был тем, кто разрушает смерть. Боже мой, столько информации и ничего конкретного, как именно мне добиваться целей! Так что я подготовил список вопросов, которые планировал отослать лидеру секты, скрывающемуся под псевдонимом Suinsomnie (смесь французских слов suicide и insomnie что ли?). Мне описали его как таинственную личность, которая редко даёт прямые ответы. Есть такое качество у лидеров сект - напускать на себя совершенно неоправданную загадочность, чтобы иметь власть и поддерживать интерес своей паствы.
Разобравшись с делами сектантскими, я перечитал последние письма Тришны, который после моего визита мне регулярно писал и объяснял возможные причины, почему он не видел у меня ауру в её традиционном понимании. То, что я недавно пытался покончить с собой - одна из причин, вероятно, моё энергетическое тело ещё не восстановилось. Ещё возможно - болезни (в том числе и психические), которые забрали у меня энергию. Как вариант - я завершил свою карму. Ещё он размышлял на тему того, что я принёс после себя слишком сильную энергетику смерти (после того, как был мёртв 12 минут), и до сих пор не восстановился в духовном плане. Но это всё было притянуто за уши, и страх, что я был лишён души, так как сам себя проклял, всё сильнее давил на меня. Он также информировал меня о душевном состоянии человека, чьи цвета ауры я описывал. Я писал ему о метке Дайаны, и по правде говоря, сведения Тришны совпадали с тем, за чем я наблюдал лично. И хотя я со стопроцентной уверенностью сказать не мог, но мне казалось, что метка и аура были связаны. То есть метка была энергетическим или эфирным телом человека, концентрированном в одном ярком сгустке, так как человек был на грани смерти. То есть она уже не окутывала его защитным свечением, а пульсировала в одном месте, крича об опасности.
Тришна сказал, что сделает ради меня исключение и будет ждать меня в офисе в субботу вечером. Пока я ехал, то старался забить голову своими несуществующими продажами акций, а также регистрировал проблемную пожилую пару в одном из гостиничных комплексов Подмосковья. Есть у меня душа или нет, должен ли я спасать мир или не должен, но на мультитаскинг я забивать не собирался. И на фоне жужжали все эти суицидальные размышления. Я начинал более или менее понимать, как продуктивно использовать максимальное количество нейронов. Но у этого был и свой минус, теперь даже во время работы, учёбы или расслабления с друзьями, меня постоянно терзали мысли обо всей этой самоубийственной белибердистике. Я был по уши в дерьме, разгребая последствия своего суицида.
Когда я оказался в светлом и просторном кабинете Тришны, мой живот пел плачевные серенады. Я уж и не помнил, когда в последний раз ел. Мало того что месяц прожил с анорексичкой и чуть сам не заработал пищевые расстройства, так теперь ещё из-за стрессов забывал пожрать. Я с благодарностью согласился на предложенный чай с печеньками, умяв их за пять минут. Я надеялся, что это никак не повлияет на видимость моей ауры.
Кое-как я подавил своё нетерпение, выслушивая все философские выпады, что из себя представляют ауры с точки зрения вайшешики или ньяя, но на данный момент мне хватало уже новой информации, чтобы ещё погружаться в индийские премудрости. И когда уже Тришна пристально начал меня разглядывать, я сфокусировал внимание на том, что происходило здесь и сейчас. И когда он предложил мне сфотографировать мою ауру, я согласился. Значит, что-то он всё-таки видел.
- Складывается впечатление, что ваша аура как будто бы и не совсем ваша, она лавирует над вами, окутывая ваше естество, но как будто бы поглощая вашу истинную сущность, - объяснял он, и я не понимал, что он имеет в виду. Когда он сделал фотографии, мне стало понятнее, почему он был взволнован. Аура как будто имела чёткие границы как что-то обведённое и замкнутое, не касаясь моего физического или даже астрального тела. И сомнений у меня оставалось всё меньше, аура суицидника оставалась со мной, я пожирал её, возможно, это и было всё, что оставалось от его души. В таком случае теория о пожирании душ тем, кто разрушает смерть, оправдывалась сполна, как бы нелепо это ни казалось. Игнорировать совпадения становилось всё труднее, важно сейчас было понять, что мне это давало, выгодно ли мне провожать в последний путь самоубийц? Действительно ли их души оставались со мной? И если сейчас чуть-чуть отбросить в сторону мистику, как всё это влияло на моё развитие? Давало ли это мне какие-нибудь новые способности? Психологическую неуязвимость? Новые таланты? Сверхъестественные силы? Хреново, что никто не мог мне помочь в этом, так что я надеялся что-то узнать из ответов Suinsomnie, которому я уже успел накатать объёмное письмо с вопросами.

24

Я перенёс встречу на воскресенье, отказавшись тащиться в Химки. Я пригласил сектантов в ближайшую харчевню, где можно было неплохо уединиться и насладиться кавказской кухней. Я готов был сожрать целого барана, как будто меня пробил наконец-то голод за месяц жизни с анорексичным человеком. Я прямо написал, что хочу видеть конкретных людей, а именно тех двух меченых, Владимира и Дмитрия, пускай думают, что они - избранные, мне было всё равно. Как мне было всё равно и на то, чтобы щадить психику других членов, не пригласив их на встречу. Это были не те люди, с которыми я бы хотел дружить и чью поддержку бы хотел принимать, да и я хотел максимально себя обезопасить от создания какой-либо тёплой связи. Случай с Дайаной ещё давил на меня, хотя я отключил сейчас по возможности свои эмоции. Но броня подсознания уже была потрёпана всевозможными сбоями тихой и спокойной жизни, которая мне теперь только снилась.
Счастливые лица Владимира и Дмитрия сияли при виде их Мессии, который жрал баранью ногу, чавкал и облизывал пальцы от жира. Мне было абсолютно по барабану на весь этот тошнотворный этикет. Вместе с ними были Пафнутий и Фаня, а также ещё один парень, чьё имя я всё время забывал. Замени его другим членом этой секты после паузы, и я бы даже этого не заметил.
Наверное, вид у меня был стрёмный, но мне было плевать, я был уверен, что выгляжу более живым и материальным, чем все эти сектанты вместе взятые. И хотя у меня теперь была поверхностная и личная информация о том, почему они настроены суицидально, во мне не осталось ни жалости, ни желания им помогать. Они надеялись на меня, не допуская мысли, что я был таким же потерянным суицидником, не менее человечным и не менее падким на ошибки. Жажда жить у меня сейчас бурлила в крови, потому между нами и была эта бездонная пропасть, а не потому, что я был выше их всех, так как являлся существом божественным и вне грехов, вне правил, вне мира сего. Я не знал толком, почему я повёлся на их красивые слова, но я знал одно, я намерен был использовать свои новые таланты во благо себе в первую очередь, а если это принесёт пользу всему миру, что ж, это будет вдвойне приятно.
После того как Фаня рассказала последние новости, что в Санкт-Петербурге наложил на себя руки член их группы, а в Нижнем Новгороде одна из них находится в тяжёлом состоянии, я спросил. - А чем ваша помощь отличается от всех этих кризисных центров и горячих линий для самоубийц? Как вы выискиваете своих членов, им может стать любой человек, который грезит самоубийством или пытался покончить с собой?
- Всё так и начинается, - ответила Фаня. - Но членами становятся лишь те, кто верит в наши взгляды и целиком принимает их. То есть, чем сильнее наша объединённая энергия, тем больше веры и поддержки тому, кто разрушает смерть. Но если человек не восприимчив к истине и хочет дальше жить во тьме, даже если преодолел свои слабости, мы с ним впредь не сотрудничаем.
Всё мне ясно было, значит, они не отличают особенных людей, да и в таком случае, они все были бы как-то помечены, значит, не имело значения, где именно я находил меченых людей, все они были одинаковым балластом для того, кто разрушает смерть. Это было хорошо, всё-таки не все дороги вели в секту, и хотя через неё я получал важную информацию, мне меньше всего хотелось стать полноправным участником подобной группы. У меня ещё было множество вопросов, но сначала я хотел дождаться ответов от их загадочного лидера. Складывалось впечатление, что они многого не договаривали.
Когда я позвал этих двух несчастных, помеченных скорой смертью (которые трепетали перед моим благоговейным взором), у меня не было чёткого плана, что мне с ними делать. Я не понимал, как мне познавать тайны метки, как использовать свои способности, и главное чего ради. И тут мне пришла в голову спонтанная идея, конечно, она не решала проблему, но с чего-то же нужно было начинать. Вряд ли у меня будет больше теоретических знаний, мне нужна была практика, только так я смогу познать тайны нимбов. И я решил поиграть с этими двумя. С одним попробовать убить метку - сделать всё возможное, чтобы этот человек преодолел свои суицидальные наклонности. А со вторым, наоборот, ускорить смерть. И следить за тем, как метки меняют свои цвета и структуры, а также наблюдать за своими внутренними изменениями, будут ли эти люди влиять на меня.
Я едва мог концентрироваться на словах Пафнутия, который описывал тот день, когда тот, кто разрушает смерть, появился в этом мире. - И небеса озарились вспышкой тысячи светоносных бликов, и душистые слёзы градом низвергались на нашу многогрешную подлунную...
- Так! - прочистил я горло, чтобы возвышаться хотя бы голосом над красноречивым вбросом этих бесполезных слов, но не слишком успешно, мой голос, наверное, никогда не возобновит свои прежние децибелы. - Я, конечно, очень рад вашей весёлой компании, - я едва сдержался, чтобы не закатить глаза в саркастичном опровержении своих же слов, - но мне бы хотелось личных разговоров, потому что есть вещи, которые можно обсуждать только с глазу на глаз. И я бы хотел остаться наедине с избранными.
Пафнутий точно не обиделся, потому что привык, что его всё время затыкают. Фаина стиснула зубы и улыбнулась как можно естественнее (очень коряво), потому что явно считала себя избранной. Безымянный невидимка никак не отреагировал, либо я не обратил внимания на его жухлый диапазон эмоций. Но совсем скоро я остался наедине со своими жертвами (или избранниками), толком не понимая, в какую дьявольскую игру вступаю. Это был импульс, практически бесцельный с первого взгляда, и что я из этого вынесу, это уже был другой вопрос.
Ну что, полчаса наедине с каждым из них дали мне кое-какой план действий. С Владимиром я решил действовать мягко и пытаться убить метку. Его суицидальные наклонности ярче себя начали проявлять после того, как от него ушла жена. Какая-то совершенно банальная трэш история - он любил её безумно, всей жизнью прямо была эта его любимая Таня, а она взяла и ушла от него к их общему другу. И правильно сделала, я так решил, потому что в новых отношениях она расцвела, и её новая семья процветала во всех смыслах (если верить Владимиру). Но это опустошило его, оставив в сердце такую дыру, что жизнь стала невыносимой. Он начал выпивать, потерял работу, от него отвернулись друзья, родственники забили, он катился по наклонной не со скоростью метеорита, но в течение нескольких лет дошёл до полного дна. Серьёзная драка, тюрьма, дурка, попытка самоубийства. Вот так он и попал в лапы этой организации, благодаря которой немного привёл в порядок свою жизнь. Но он был несчастен, потому ему важно было цепляться за что-то значительное, и вера в того, кто разрушает смерть и стала его иллюзорной терапией. И то, что я интересовался им сейчас, приводило его в полный восторг. Метка его никуда не делась, но мне казалось, что в ней теперь отсутствовали кричащие тона. Что явно намекало на то, что на данный момент мысли о самоубийстве приглушены. И это мне играло на руку, мне хотелось доказать, что я воистину повелеваю метками. И благодаря усилиям и хитрой игре я добьюсь того, что она вовсе исчезнет.
С Дмитрием же было ещё проще. С самого детства у него были проблемы. Насилие в семье, побег из дома, скитания, детский дом, насилие в детском доме, плохие компании, наркотики, воровство, колония. В тюрьме пытался наложить на себя руки после очередного акта насилия. Есть люди, которые привлекают всякого рода насильников, Дмитрий был типичной жертвой, но при этом с агрессивными наклонностями и не умеющий их правильно выразить. За него взялся фонд по предотвращению самоубийств после того, как он предпринял повторную попытку себя убить. Оттуда он и попал в поле зрения секты и теперь вместе со всеми изучал все предсказания. Типичная жертва по жизни, так что он идеально вписывался в мой план ускорить его суицид. Наверное, это было нехорошо, но он всё равно был обречён, так какая разница, проживёт он четыре дня или четыре недели? Сомнительно, что за этот месяц он получит необходимые уроки, способные его очистить и перенести на новый уровень развития. В конце концов, если я был тем, кто разрушает смерть, то запросто мог себе позволить ускорить смерти своих жертв во благо всему миру.

25

К счастью, ответ Suinsomnie всё же не заставил меня мучительно долго ждать, правда, я получил далеко не всё, что хотел, но это уже было что-то. Ответы были лаконичными, часто размытыми и намекающими, что я сам должен до многого догадаться. Но смирение, что мне придётся пройти этот путь в гордом одиночестве, настигало меня с фатальным оскалом безумца. Моё несостоявшееся самоубийство открывало мне таинственные двери к знаниям, которые мне и не снились, но при этом лишая меня единения со своими человеческими собратьями. Я слышал о том, что большие знания возвышают человека хотя бы потому, что уровни развития образовывают пропасть между сведущими и невежественными. Думаю, это был и мой вариант, знания и мистические повороты в моей жизни были именно того уровня, который никак не сближал меня с человечеством. Может быть, я был просто сумасшедшим, очередным фриком, который возомнил в себе божественные способности, время покажет, а пока я был намерен выжать из своих новых талантов максимальную выгоду.
Далее я перечислю ответы таинственного лидера секты в сокращённом варианте и в переводе (мы с ним общались на более или менее универсальном языке - английском).
Вопрос: Действительно ли я являюсь тем, кто разрушает смерть?
Ответ: Преодолев страх сомнений, ты найдёшь все ответы.
Вопрос: Почему вы называете самоубийство проклятием, и как я способен его распознавать?
Ответ: Саморазрушение - искажение, самоубийство загрязняет ауру планеты, слишком сильно перетягивая чашу весов на сторону тьмы.
Вопрос: Как именно я могу очищать мир от склонности к самоубийству?
Ответ: Как волк является санитаром леса, ты питаешься осквернёнными и отвергнутыми, что усиливают проклятие. Жертвы во благо мира, во имя спасения света.
Вопрос: Зачем мне нужны эти жертвы?
Ответ: Ты не просто очищаешь мир от искажения, ты питаешь себя. Один ты не справишься, эти жертвы делают тебя целостным, полноценным, непобедимым.
Вопрос: Что происходит с душами самоубийц после последнего шага? И с теми, кто умирает добровольно в моём присутствии? Как именно происходит поглощение душ?
Ответ: После самоубийства души прокляты. Очиститься невозможно. В твоём присутствии они благословлены тем, что становятся частью тебя. Ты поглощаешь их, они живут через тебя, только это их способно очистить. Происходит полное слияние, ты обогащаешься энергетикой смерти, которую способен трансформировать в энергию жизни в борьбе против проклятия.
Вопрос: Что значит контроль смерти?
Ответ: Ты способен контролировать и жизнью и смертью. Ты можешь выбирать, кто живёт, а кто умирает. Ты должен сам решать, какие тебе нужны жертвы.
Вопрос: Кто мои небесные покровители?
Ответ: Те, кто вернул тебя назад просветлённым и одарил силой в борьбе против проклятия.
Вопрос: Почему во мне течёт кровь демонов, и что это за демоны?
Ответ: Чтобы разрушить чары проклятия, нужно впитать это проклятие. Чтобы свет победил, нужна поддержка тьмы, иначе не будет гармонии.
Вопрос: Как именно я нахожу помеченных суицидом людей? Как мне себя вести после обнаружения этих людей? Ответ: Ты сам находишь свой путь и решаешь, годятся ли они в качестве жертвы.
Вопрос: Связаны ли метки помеченных суицидом людей с аурой? Что означают их цвета и формы?
Ответ: Вопрос непонятен.
Вопрос: Моё воскрешение девятого сентября - символический акт или этим телом завладела какая-то новая божественная сущность (тот, кто разрушает смерть)?
Ответ: Твоя личность не менялась, в тебя никто не вселялся, ты просто пробудился.
Вопрос: Я сейчас неуязвим? Бессмертен? Что случится, если я лишусь тела? Что если я сам покончу с собой в ближайшее время?
Ответ: Твоё тело - всего лишь плоть, а плоть не бессмертна. Но твоя душа - бессмертна, и её мало волнуют твои оболочки. Она всегда найдёт пристанище ради своих возвышенных целей. Твой суицид невозможен, пока ты не окончил миссию. Если ты лишишься тела, у тебя будет новое, пока ты не завершишь свои дела. Пророчества говорят, что ты впервые явился в материальный мир, потому что остался последний шаг в предотвращении проклятия. Но времени мало, мир поглощён проклятием, саморазрушение станет гибелью планеты и всей человеческой расы.
Вопрос: Сколько человек я должен поглотить, чтобы было достаточно для завершения миссии?
Ответ: Это известно только тебе самому.
Вопрос: Что именно я должен делать после самоубийства слабых и проклятых?
Ответ: Впитать их души, перезаряжаться и двигаться вперёд.
Вопрос: Почему именно сейчас мир в опасности?
Ответ: Твоё появление означает кризис.
Вопрос: Как именно я буду очищать мир от проклятия? Будет ли мне кто-то помогать в этом?
Ответ: Это - твоя миссия, но у тебя есть поддержка, метафизическая защита. Ты разрушишь проклятие суицида, и человечество избавится от склонности к саморазрушению.
Вопрос: Что станет со мной, если мне удастся выполнить свою миссию? Будут ли прощены души самоубийц, смогут ли их как-то восстановить?
Ответ: То, что принесено в жертву, восстановлению не подлежит, их души - жертва в очищении мира от проклятия. Не зацикливайся на конкретных личностях, числах и событиях, твоя цель выше этого.
Вот в принципе и всё, что я узнал. Не мало, если так подумать, но что из этих ответов было конкретными фактами, способными помочь мне понять свою миссию? Лидер не сомневался в том, что я и был их Мессией, ни малейшего скепсиса, никаких проверок, для него это было истиной. А значит и для всех остальных членов секты, так что божественный статус мне был гарантирован. Подняло самооценку, да, но и прибавило новых забот, на мне была какая-то невероятная ответственность, и главное без чётких целей. От меня зависело спасение мира, если им верить, для такого важного задания требовалось больше инструкций! Но как я и полагал, это была одиночная самоубийственная миссия, никаких помощников, никаких советов, и даже никакого осуждения, если я буду пользоваться своими способностями себе во благо. Правда, я пока мало понимал, как можно на этом нажиться. Я вообще не понимал, где преимущества моего статуса, кроме как сомнительного поклонения чокнутой секты? К сожалению, никаких указаний, как именно мне искать потенциальных самоубийц, как много мне нужно их собрать, и что именно мне с ними делать. Мне нужно провоцировать их на скорейшее самоубийство или же наоборот пытаться дать шанс и продлить их жизнь, уничтожив метки? Или их игнорировать? Но как в таком случае я смогу пожрать их души? Эта часть про души вызывала у меня приступ неконтролируемой дрожи, я не хотел никого поглощать, как и не хотел, чтобы самоубийцы лишались души. Но сейчас был кризис и без жертв не обойтись, в этом я почему-то не сомневался.
Совершенно никакой информации о метках и помеченных, никто не понимал, как именно я вижу потенциальных самоубийц, ещё одна тема, которую мне предстоит изучать самостоятельно. Так что я не знал, как долго всё это будет продолжаться, не говоря уже о том, что должно произойти, если я выполню эту миссию. Только как её выполнять, как именно я смогу разрушить смерть? Поглотить души всех самоубийц? Это невозможно, я был один, так что тут стоило поразмышлять, как именно будет проходить этот процесс. Закончится ли он неким ритуалом? И главное, что станет со мной, если я дойду до цели? Моё тело не было бессмертным, я это и сам понимал, но вероятно, смерть мне в ближайшее время не светила, а пополнить ряды самоубийц уже по-настоящему мне совсем не хотелось, я только начинал ощущать, что жизнь - дар. Про небесных покровителей, связь с тьмой и кровь демонов - непонятно. Единственное, что я из этого более или менее понял, что я под защитой. Мне нужно было познать тайну меток и научиться контролировать ими. Это явно шло под пунктом контроля жизни и смерти. В моих руках были меченые люди, и я мог решать, когда именно им умирать, продлевая или сокращая их жизни. А может даже, спасать их от проклятия. Всё это я был намерен проверить в ближайшее время.

26

Ну что, в моей жизни теперь появился какой-то осмысленный план действий, пускай я пока и не знал даже приблизительных результатов, но я был активен, я был в своей стихии, я получал удовольствие от жизни. Страсть познать тайну меченых людей поглотила меня, наделив невероятной энергичностью. Работа, учёба, социальная жизнь - всего этого у меня было сполна, и надо сказать, меня это не утомляло, наоборот, я давно себя не чувствовал таким живым.
Я достаточно легко отделался с историей с Дайаной. Мне звонили из полиции и задавали банальные вопросы, к которым я был морально готов. Как давно мы были знакомы? Месяц. Как вы познакомились? Через интернет. Что вас объединяло? Одиночество, общие интересы. Какие интересы? Музыка, живопись, японская культура, ночные прогулки, общие друзья (всё было враньём, ничего нас с ней не объединяло, о чём я мог бы им сказать). Говорила ли она о том, что не хочет жить? Нет (снова враньё). Не обсуждали ли вы тему самоубийства? Она знала о моей неудачной попытке, но мы никогда не обсуждали эту тему (враки). Не были ли вы жестоки с ней? Никогда, я уважал её и любил (увы, так и не сумел). Пыталась ли она себе навредить в вашем присутствии? Нет (фу, заврался окончательно). Знали ли вы об её психических проблемах? Знал про анорексию и давние самоповреждения. Что вы делали в ночь, когда она умерла? Был дома и спал, пока Дайана гостила у родных. Вот и всё. Никаких доказательств, что она свою последнюю ночь провела в моей квартире. Следов насилия не было обнаружено, но а доказать то, что я мог подстрекать её на решение покончить с собой, они не могли. И я действительно не хотел приближать тот роковой день.
Но я понимал, что впредь мне нужно действовать осторожнее. Я не хотел видимой связи с теми, кто в ближайшее время может покончить с собой. Всякие маньяки же есть, бывают и такие, которые получают извращённое удовольствие подстрекать людей к смерти, обесценивая их до полного ничтожества. По идее, в этом ничего удивительного бы не было, что я сближаюсь с людьми, пережившими схожий опыт. Но как только наступает реальная смерть, подозрительность усиливается стократно.
Мультитаскинг работал всё лучше, я становился стрессоустойчивым, расслабленным, способным к длительной концентрации, но это было скорее умственным трудом, требующим максимум усилий, чем сверхспособностями, на которые я до сих пор по наивности надеялся. Блин, ну я же был назначен тем, кто спасёт мир от искажения, где же освобождение от обычных человеческих обязанностей? Но я никогда не был баловнем судьбы, который получал дары за красивые глазки или умелый флирт, всегда осознавая, что если хочешь чего-то достичь, тебе не на кого надеяться, кроме как на самого себя. Но а если жизнь тебе подкидывала сюрпризы, даже если ты их не считал желанными, тебе всё равно приходилось за них платить. И чем раньше я смирюсь с тем, что мои новые способности не приносят никакой отдачи, тем лучше будет для моей психики. Пора было научиться совмещать свою нормальную жизнь с мистической (других слов я пока не находил своим новым 'талантам'), не уходя в крайности и адекватно балансируя между ними. Но период сожалений, страхов, отрицания и ненависти к себе завершался, настало время принятия своей новой личности.
Я начал осуществлять свои планы со своими подопытными жертвами. Надо было подготовиться морально, потому что по большей части меня ждала работа психолога и эмпата, но то, что мои жертвы меня обожествляли, играло мне на руку в их послушании. Возможно, я пользовался этими привилегиями, но мне были важны результаты, а не методы их осуществления, пока я не разберусь, как работают метки, вряд ли сдвинусь с места в своих возвышенных целях. Да и сколько можно было испытывать угрызения совести, я делал то, что должен делать. А на титул святого я никогда не претендовал.
Мягкий подход с Владимиром работал превосходно. Я был с ним постоянно на связи, встречался с ним и в реальном времени, показывая своё доброе расположение. Он расцветал на глазах, видя, как важен для меня, ведь я был чудесным спасителем заблудших овец и божественным пророком. Он признался, что в последнее время члены секты ощущали повышенное психологическое давление, жажда покинуть этот мир возросла многократно. Я не был уверен, что это не было надуманным желанием, так как именно об этом говорили их пророчества. Но поскольку я ему лично говорил, что его жизнь ценна для меня и всего мира, его желание умереть снижалось.
Через своего товарища Васька я познакомил его с одинокой женщиной, которая не могла вынести своего одиночества, и обычно выбирала себе какие-то крайне неудачные варианты для отношений. Мы разрекламировали Любе Владимира как принца на белом коне. Я знал таких дамочек - наивные и полные любви, живущие в какой-то полу-фантазийной, полу-романтической реальности. И буквально за один вечер они спелись как два влюблённых голубка. Поскольку именно я посоветовал ему эту женщину, Владимир её воспринимал как посланницу свыше. У них со временем могли возникнуть сложности, по сути, оба были незрелыми людьми, но в таком случае я был намерен искать другой вариант. Мне было ясно одно, для Владимира жизнь считалась неполноценной, если у него не было семейных отношений, и хотя сомнительно, что он до сих пор отпустил свою дорогую Таню, его интерес к жизни заметно возрос.
Естественно, больше всего меня интересовала жизнь метки. Её цвета плавно менялись, и в серых тонах и чёрных пятнах начинали появляться оранжевые, красные и лимонные блики. Я консультировался с Тришной по поводу этих цветов, всё ещё ориентируясь на анализ цветов по методам аурологов. Насколько я понимал, всё совпадало. У Владимира вначале нашего знакомства доминировал серый цвет, который указывал на дефицит энергии, депрессию и постоянные сомнения, тогда как чёрные вкрапления указывали на страдания, скорбь, неумение прощать и отпускать боль. Сейчас же красный цвет внёс в его жизнь страсть и сексуальность, оранжевый указывал на важность отношений, а лимонный намекал на страхи потерять хрупкое счастье. Владимир едва мог поверить, что это происходит с ним. Но несмотря на то, что он верил, что был благословлён моей поддержкой, это ни капли не возвысило его. Как только он поверил, что может любить, а главное, что его могут любить, и что жизнь не состоит исключительно из его бывшей жены, надобность цепляться за учения секты рассыпалась. Я добился своей цели и теперь наблюдал, как метка меняла цвета, а потом стала блекнуть и узоры в ней выглядели совсем размытыми. А я ждал, когда она окончательно исчезнет, дабы убедиться, что я действительно могу исцелять меченых людей.
С Дмитрием тоже всё было просто. Этот человек был уже одной ногой в могиле, его метка была очень яркой, но в ней также доминировали тёмные тона и разноцветные блики. Тришна рассказывал, что радужные цвета являются тревожным знаком, обычно это указывало на трансформацию, что в сочетании с мрачными оттенками указывало на выгорание. От того незадолго до самоубийства я видел в метке весь спектр цветов, когда человек был на грани - полностью истощён физически и психологически. А когда они уже казались неоновыми, прямо ослепляющими, это и был пик эмоционального перенапряжения, последняя вспышка, перед тем как угаснуть навсегда.
Я принял то, что Дмитрий должен уйти из жизни, это была его обязанность перед сектой, спасителем и всем миром. Я говорил ему о том, как мир выживает на жертвах, добровольных дарах, благодаря которым есть ещё шанс спастись. Я ведь тщательно изучал в последние месяцы все темы, где самоубийство или самопожертвование считались благородным поступком, а не постыдным грехом. И из моих уст сыпались разные примеры. Например, что в древние времена охотничьи группы могли пожертвовать кем-то больным или старым, чтобы задобрить хищников, ведь животное после насыщения не станет нападать на человека. Дмитрий знал, что был никчемным человеком - слабым, больным, порочным, и добровольный отказ от жизни в данном случае был во благо миру. Именно это я ему плёл. А потом уже мои сладкие речи затрагивали ритуалы, где быть жертвой означало великую честь. Ведь жертвенный человек был даром бога, это был наивысший контакт между человеком и божеством, полное слияние через передачу жизненной энергии и плавный переход из старой жизни в новую жизнь. Вероятно, люди действительно когда-то верили в эти варварские обычаи, для меня это было дико, но приходилось изображать, что я верил в это.
Я не учёл того, что все сектанты владели информацией, что души самоубийц пожираются мной, либо же испаряются, настигнутые силой проклятия. Пришлось импровизировать. Но я был их Мессией, так что к моим словам не просто прислушивались, их считали истиной в последней инстанции:
- Дима, я не отрицаю, что люди, которые совершают самоубийство - прокляты, и нет им спасения. Но с моим появлением всё изменилось. Теперь я могу выбирать свои собственные жертвоприношения как в древних ритуалах. В таком случае душа самоубийцы не растворяется в полное ничто, она переходит через жертву ко мне, полностью очищаясь от земных грехов. И это уже не работает как проклятие, душа твоя спасена, и ей уготована особая миссия. Мне жаль, что у меня так мало времени, иначе бы за моей пазухой были бы все потенциальные самоубийцы, потому что каждая жизнь ценна, каждая душа достойна спасения. Но это невозможно, поэтому я выбираю самых слабых, самых отчаявшихся, чтобы вернуть им веру в себя через эту очистительную жертву. Ты - избранный, единицы будут удостоены этой возможности метафизического соития с божественной энергией.
Мои слова лились из уст как музыка ангелов. И это даже не было наглой ложью, ведь после самоубийства души становятся частью меня. Я их поглощаю, и они живут через меня, что приводит к их полному очищению. Я до конца не понимал, как это происходит и что становится с их сознанием, но всё равно это было куда лучше, чем просто сгинуть навсегда из всех материальных и нематериальных миров под воздействием проклятия.
- То есть ты должен принести меня в жертву? - спрашивал совсем уж поникший Дмитрий, даже не в силах притронуться к заказанному мной пинтовому бокалу пива в шумном баре.
Я поднял свой бокал, вытер пену с губ и улыбнулся как можно искреннее. - Нет, Дима, это ты должен принести себя в жертву. Только ты сам. - Я понаблюдал за его реакцией, смирение и решительность, отлично. И тогда я продолжил. - Сам пойми, сколько грязи ты уже принёс в этот мир, и сколько ещё можешь принести. Твоя тяга к самоуничтожению возникла не просто так, мир отвергает всё, что чуждо жизни, это абсолютно нормально. Твоя душа гораздо мудрее, она знает, что причиняет вред миру, который принадлежит жизни, от того в тебе и запрограммированно суицидальное поведение. Только тебе повезло, что ты дождался того момента, когда открылся путь спасения. Для меня все души важны и равны, и я готов спасти тебя, потому что ты нужен Богу!
После этой встречи в метке Дмитрия стало больше чёрных пятен, похожих на старые ожоги, правда, разноцветные блики всех цветов радуги начинали пробиваться через унылую серость. Дело явно приближалось к финишу, и сердце моё одновременно трепетало в предвкушении и обливалось кровью, потому что я до сих пор был человеком, и я сочувствовал каждому, кто заблудился и потерял надежду. Но я не собирался отменять это дело, парень был обречён. Возможно, тактика, которую я выбрал по отношению к Владимиру, продлила бы ему жизнь, а может даже вытащила из экзистенциального кризиса. Но я знал, что уже поздно, мы оба с ним перешагнули за некую черту невозврата, осталось только поставить точку.
На следующий день, пока Владимир развлекался со своей дамой сердца в боулинг-центре, Дмитрий принимал самое важное решение в своей жизни. Он позвонил мне и спросил, может ли принести себя в жертву в самом священном месте, где я осознал, что был тем, кто разрушает смерть. Я долго обдумывал эту просьбу. Чисто кармически было нехорошо вновь допускать смерть человека в своём жилье, но искушение было велико, потому что дома я буду в безопасности, дома я буду расслаблен и смогу концентрироваться на умирании этого человека. Странные у меня были желания, но я отгонял сейчас все дисгармоничные нюансы, которые противоречили моей натуре жизнелюба. Но в итоге я пришёл к выводам, что ничего не теряю, если исполню последнее желание Димы. Я написал ему, что жду его вечером у себя. Придётся потом связаться с членами секты, дабы они втихомолку увезли тело, и ни один след не указывал на место его смерти. Этот случай уже куда ближе шёл к статье 124 в доведении до самоубийства. Но никакие законы меня не волновали, эти события были вне человеческого законодательства.
Я уже боялся, что он передумал, пока ждал его в своей холостяцкой берлоге, пытаясь отогнать все воспоминания, как Дайана умирала в моих объятьях. Телефон его не отвечал, а иных его контактов у меня не было. Но около полуночи раздался невероятно громкий звон в дверь, мои нервы уже были на пределе, так что каждая мелочь воспринималась чересчур остро. Я был открыт новым ощущениям, и еле уговорил себя остаться в трезвом рассудке, хотя искушение принять успокоительное было невероятным. Метка Димы была очень яркой, абстрактные рисунки скакали у меня перед глазами - палки, ветки, лестницы, верёвки. Да, верёвки, он повесится, как и я. Отличный выбор, безопасный. Тут уже без вариантов, я прослежу, чтобы никакая Дуня его не спасла всему району на смех.
Я позволил ему оглядеться и впитать в себя жилищную атмосферу, где по его мнению жил пророк, который как великий Один висел на древе жизни (или дешёвом карнизе), чтобы принести себя в жертву ради получения знаний. Я старался меньше говорить, чтобы сохранить церемониальное настроение, потому что для Дмитрия это было важно, для него это было ритуальным самоубийством, тогда как я в своё время испытывал лишь пустоту и призывал лишь пустоту. И хотя глаза его не принадлежали миру живых, всё же некие искринки в них ещё проскальзывали. А метка его пульсировала неоновыми верёвками, которые как молнии вспыхивали и электризовали пространство, пытаясь вырваться наружу. Время пришло.
Он не подготовился, жаждая полностью повторить то, что испытал я, явно надеясь таким образом слиться со своим спасителем, который не поскупился пожертвовать одним из своих электрических удлинителей. Ремень мой пропал после попытки свести счёты с жизнью, думаю, его ликвидировали мои родители, чтобы тот не напоминал мне о моём поражении. Никто не знал, как именно я повесился, пускай Дима верит, что я повесился на проводе. Я спокойно привязал удлинитель к карнизу, подставил виндзорский стул с кухни, задвинул шторы и непринуждённо улыбнулся. Это было приглашение ступить в добровольное служение смерти, приняв его с гордо поднятой головой и надеждой на очищение. А не с пустой головой и полным мраком в холодном сердце. Мне бы его веру в тот роковой сентябрьский день, думал я, наблюдая, как мой подопытный кролик медленно, но решительно шагает в сторону своей добровольной казни.
Я помог ему накинуть петлю на шею, а также проверил механизм, чтобы провод затянулся как можно туже, переломав ему позвонки, чтобы смерть настала максимально быстро. К сожалению, я не мог ему предоставить мгновенную смерть, надеясь, что страдания Димы стабильно закончатся через пять минут. Я наблюдал за ним какое-то время, пока он стоял на стуле, держась за удавку, его метка буйно расплёскивала ярких солнечных зайчиков по всей квартире, невидимых для других. Но всё больше тёмных пятен поглощали эти яркие бесформенные искры, изрыгая свой фатализм с невероятной яростью. Передо мной стоял осуждённый, гнилой человек, которого мир отвергал как мусор, даже душа его была противна этому миру, но я был падальщик, я подберу её, чтобы трансформировать её уродство в силу света. Когда я откинул стул в сторону, в глазах Димы я увидел какую-то надежду, страхи его пробудились, и только мольба осталась, потому что в последний момент сработал инстинкт самосохранения. Но я уже знал, что этот человек мёртв, и ничто не было способно его вернуть в мир живых.
Я отключил в себе всю гуманность, я просто вынужден был это сделать, концентрируя всё своё внимание на трансформации метки, которая искрилась всеми возможными цветами, пока не начала тускнеть и мерцать. На заднем фоне я слышал неприятные звуки человеческой агонии, видел подёргивание тела, чувствовал естественные запахи, но это было просто не самыми приятными декорациями, вот и всё. Я был уверен, что его шейные позвонки переломались и сонная артерия пережата, а дыхательная система уже парализована, но мне казалось, что тело его корчилось и корчилось в муках, пока наконец-то я не закрыл глаза, чтобы сделать глубокий вдох. И когда я выдохнул, то увидел, как метка испаряется словно дымок, и меня накрыло ощущение, что душа Дмитрия была ликвидирована. Но я себя чувствовал превосходно, как будто что-то умерло во мне, потом резко возродилось, как после перезагрузки системы. Щелчок, и ты обновлён. Возможно, это и было то самое пожирание души, чтобы стать сильнее и завершить свою миссию. Только особых изменений я не чувствовал, но может, они ещё во мне откроют нереализованные таланты?
Я позвонил Фаине и попросил её приехать, намекнув, что Дмитрия больше нет. И сказал ей, чтобы приезжала на большой машине (так они называли свой катафалк). Она всё поняла, не задала ни одного вопроса и приехала в течение сорока минут с двумя помощниками. Когда я её впустил, она смотрела на меня со страхом и благоговением, вот сейчас она видела во мне того, кто разрушает смерть. Угрюмые помощники молчаливо сняли труп, положили в чёрный чехол и направились к лифту. Только бы их никто не заметил! Кажется, звёзды были на нашей стороне. И как только машина отъехала, я смог расслабиться и переварить случившееся. Завтра надо было сфотографировать свою ауру, а ещё лучше купить аппарат Кирлиана, потому что я был уверен, что энергия метки Дмитрия перекочевала ко мне. Но мой эксперимент был завершён, я видел добровольное самопожертвование ради своих нужд, я видел жизнь метки во время и после этой жертвы. Природа этого феномена мне становилась всё понятнее.

27

На следующий день я пошёл на внеурочный приём к Тришне, который был рад моим визитам в любое время, так как его интересовали все сложные случаи, не поддающиеся объяснениям. Аурология вообще была не самая точная наука, но мой случай был уникальным, я это просто знал. Он видел насквозь людей, так что не было необходимости использовать опто-электронные приборы, фиксирующие состояние энергетической оболочки человека. Моя аура всё также была в том странном состоянии, моё магнитное поле было достаточно далеко от моего физического тела и имело чёткие контуры (как будто нарисованные тушью). Но за этой линией теперь было несколько размытых линий - одна синевато-фиолетовая (явно подарок после смерти Дайаны) и теперь ещё серо-бордовая (прощальный подарок от Дмитрия). Возможно, это было совпадением, пока было рано судить, это были всего два случая. Тришна хотел объяснений от меня, но это я был клиентом, так что это я требовал от него объяснений.
- Вообще-то аура редко состоит больше чем из двух цветов, ведь у вас не радужная аура, а чётко очерченные слои, как будто у вас их несколько, но они связаны, и при этом соблюдаются границы. Может быть, у вас раздвоение личности? Или вы очень сильно привязаны к некоторым людям?
Я только качал головой, этот просвещённый, считающий себя эзотерическим гуру не понимал ни меня, ни моего энергетического фона, и его профессиональное любопытство пыталось нащупать хоть какое-нибудь объяснение. Я ничего не терял, если говорил с ним искренне. Насколько позволял здравый рассудок. - Это может быть связано с тем, что я неким образом был привязан к людям, и они недавно умерли, оставив некое воспоминание во мне?
- Вы имеете в виду фантомных сущностей, которые присосались к вашему биополю? - уточнил ауролог. - Вы знаете, я не вижу, чтобы над вами что-то паразитировало, возможно, вы привлекаете к себе своими негативными мыслями и чересчур сильными желаниями лярвы, но уж очень последовательно в таком случае они паразитируют на вашем поле. Как будто вы имеете полный контроль над ними.
- Как будто я пожрал эти лярвы, ну, или просто слабые души? - пошёл я ещё дальше.
- Именно, - Тришна снял очки и протёр их в который раз, кажется, я был одним из тех клиентов, которые в пух и прах разрушали все его знания и духовную практику, напоминая в очередной раз истину - я знаю, что ничего не знаю. - Поэтому я должен вас спросить, не практикуете ли вы чёрную магию? - И что имеется в виду под чёрной магией? - интересовался я искренне, смакуя возможность того, что я ещё до кучи могу оказаться крутым чёрным магом.
И снова он замялся, пытаясь как можно нейтральнее подобрать верный ответ. - Вы правы, магия, она просто магия, чёрная или белая, это смотря как посмотреть. Я имел в виду некромантию, все кладбищенские ритуалы, может быть, наведение порчи или привороты, чтобы привязать человека душой и телом к себе.
Оба мы понимали, что его объяснение звучит натянуто, но в какой-то степени он также попал в точку, я действительно получал в подарок души самоубийц, только это был добровольный дар, моя натура требовала этого, чтобы я смог выполнить свою миссию. В принципе, консультации Тришны мне уже и не были нужны, разве что для того, чтобы фиксировать, как моё биополе обрастает всё новыми самоубийственными дарами. - Эти новые цветные слои в моём биополе, они...отражают моё состояние? Указывают на некие способности?
- Теоретически - да, - Тришна был рад снова говорить о чём-то с уверенностью. - Но вы как будто бы закрыли эти каналы и не пользуетесь ими, возможно, вы ограничиваете себя подсознательно, так как не знаете, как вместить в себе это разнообразие, чтобы не навредить психике.
- Но если бы я прорвал эти каналы, то смог бы пользоваться этими состояниями? - это была интересная теория, я мог питаться душами так, чтобы они давали мне недостающие качества. Это могло бы сделать меня более целостным и завершённым. Только в неподготовленном виде это могло вызвать шизофрению. Возможно, именно поэтому я пока и не мог ощутить благословение этих смертей.
- Должно быть, - ответ Тришны не звучал уверенно, кажется, ему предстояло учиться, учиться и ещё раз учиться, чтобы с невозмутимостью профессионала рассуждать на эти скользкие темы. - Думаю, это бы помогло вам менять личности, но если вы действительно обуздаете эти наслоения, ваша психика не должна пострадать. Но знаете, ваше биополе до сих пор является агрессивным по отношению ко всему, оно отталкивает всё вокруг, кроме этих новых цветных уровней. Это указывает на неуязвимость, вы можете себя защитить от всего, но при этом мне кажется, что вы закрылись в себе, и это не позволяет вам вобрать весь свой потенциальный опыт.
- Выстроенная лично мной защита или некий дар свыше?
- Понимаете, Зиновий, я верю в силы космоса, помощь божественных сущностей, вселенскую связь, - объяснял он, - но я, как и вы, являюсь при этом человеком прагматичным и рациональным. Мы можем принимать советы и получать вдохновение от высших сил, но работа над нашим физическим, астральным и ментальным телом - исключительно наша собственная заслуга. Все наши ограничения сидят у нас в голове, и все наши таланты также прокачаны нами самими. Если вы готовы, то откройте путь к этим каналам, стоит пользоваться всем, что предлагает нам природа, но не забывайте, что это лишь сырые дары, шлифовать их вам придётся самостоятельно. У вас большая аура, но она не льётся волнами вокруг вас, из-за этого её энергия застаивается, что указывает на эгоцентризм. Я вам советую не сдерживать в себе энергию и не расходовать её исключительно на себя. Вы - не интроверт, помните об этом, и чтобы получать полноценное развитие, надо впустить мир в свою жизнь. Откройтесь ему, иначе вы не сумеете обуздать в себе все эти потоки энергии.
Я поблагодарил его за советы и вышел на улицу с новой пищей для размышления. Я был согласен с ним по поводу того, чтобы освободить всю энергию, опыт и знания, мне хотелось делиться с миром тем, что я наработал, а также получать поддержку, веру, сочувствие и человеческое понимание. Но когда твой новый опыт состоит из таких опасных тем, это было непросто, если я не хотел оказаться в психушке, а то и на скамье подсудимых. Единственное как я мог прорабатывать все свои энергетические блоки и развивать новые способности, так это научившись играть в обществе. Оставаться нормальным и манипулировать сознаниями людей, чтобы они не видели всей сути моей игры. В голове выстраивались сырые черновики новой тактики, я был сыт по горло теорией и неподтверждёнными ответами, кишащими тайнами и отдающими мистическим душком. Отныне я изберу практику, уж лучше я буду учиться на собственных ошибках, чем пухнуть в одиночестве от своей крутости, от которой, в конце концов, просто лопну, если не научусь делиться этой энергией.
Я был доволен своей решительностью, наконец-то я не ощущал мрачного груза неизбежности, принимая себя таким, какой я есть. К чёрту сейчас все пафосные титулы, религиозные догмы и веру, что я должен спасать этот катящийся в ад мир, настало время воспользоваться тем, что предлагала мне жизнь. Подальше от безумия, мистики и страхов, просто жизнь, моя жизнь. Я чувствовал себя прекрасно, и это удивляло, ведь вчера на моих глазах повесился человек, сделав это под мою диктовку, а у меня такое окрылённое состояние и вера в светлое будущее? Кажется, я был не таким уж хорошим человеком, как хотелось верить.
Ещё одна хорошая новость ждала меня вечером, когда Владимир с Любой пригласили меня посидеть в кафе и отметить их две недели вместе. Когда я явился в ресторан, который ни один из них не мог себе позволить, мой первый взгляд всегда концентрировался над головой Влада. И тут я остолбенел, метки не было! На меня смотрело совершенно человечное лицо, розовое и расплывшееся, и я застыл на месте, чёрт возьми, кто этот человек? Я взял себя в руки и пытался себя вести естественно, но мысли мои блуждали, потому что без метки энергетика Вовы была совершенно иной. Поскольку я в последнее время всё успешнее справлялся с многозадачностью в своей голове, мне не составило труда общаться с ними так, как будто они были самыми дорогими для меня людьми. Я анализировал все изменения в энергетике Владимира по мере того, как блекла его метка, пока окончательно не испарилась. Куда она делась? Вновь стала частью его полноценной ауры? Я так до конца не понимал этого феномена, потому что метки были реальными не в физическом плане, но они имели своё собственное биополе. Наверное, то же самое происходит с аурой человека - когда душа его покидает мир, она просто растворяется с общим биополем. Хотя если сейчас рассматривать теории аурологов, люди с тяжёлой или незавершённой кармой оставляют следы в виде фантомов, поэтому надо было ещё поразмышлять на эту тему, что творится с метками после смерти.
Зато теперь я знал, что действительно был способен убить метку и вернуть человека из мира тьмы обратно в реальность без надобности себя убивать. Конечно, я не знал, исчезла ли метка окончательно и не вернётся ли в ближайшее время, это я мог проверить только со временем. Я не знал, радоваться ли мне своему таланту. Стоит ли пользоваться тем, чтобы вытягивать потенциальных самоубийц обратно в жизнь, разрушая проклятие и спасая их души? Это противоречило нуждам того, кто разрушает смерть. Наоборот, мне нужно пожирать их души, но по правде говоря, я ещё слишком скептически относился ко всей сектантской мути. Может, я просто был благословлён после своей смерти неким даром, чтобы вытягивать заблудшие души из бездны ада, давая им шанс всё исправить? Может, хватит играть в божественных посланников и оправдывать себя в манипуляциях человеческих жизней? Может, настало время попытаться стать лучше и ступить на путь праведности? Видимо, совесть меня всё же начала пилить после случая с Дмитрием, раз я пытался отвергнуть свои тёмные стороны.
Как бы там ни было, но мои мысли на следующий день уже были направлены в другое русло. Мне позвонила Фаня и рассказала, что Владимира вчера не стало. Я был шокирован новостями, потому что у него ещё вчера не было метки, неужели та способна возродиться за такой короткий срок? Я уже успел себя накрутить, даже не выслушав подробностей его смерти, ведь это мог быть не суицид! Деталей она не раскрыла, так что день прошёл в мучительных размышлениях, что я что-то упустил с метками, и они не работают по моей схеме, которую я так тщательно составлял. Вечером она поделилась со мной, что это была авария. На самоубийство не похоже, но никогда нельзя знать наверняка. Вместе с ним погибла и Люба, и я был почти уверен, что это был несчастный случай, не мог бы он рисковать её жизнью! Но ведь что угодно могло произойти после того, как я оставил их ворковать в дорогущем ресторане. А человек с суицидальными наклонностями, слабой нервной системой и эмоциональной незрелостью явно мог быстро скакать от одного состояния к другому. Метка теоретически могла вернуться. Но вряд ли я когда-нибудь узнаю правду.
Но моя усилившаяся в последнее время интуиция твердила иное. Человек с меткой был уже проклят, и ничто не могло его спасти, он добровольно впустил проклятие в свою жизнь, которая у него отнималась по умолчанию. И если каким-то неестественным образом это проклятие временно снималось, то вскоре его ждала неминуемая расплата. Невозможно обмануть смерть. Я ощутил, как будто вмешался в чью-то заранее прописанную судьбу, и в попытках изменить её траекторию, призвал неконтролируемые силы, которые кармически выполнили свой долг. Но и это пока было только моим интуитивным предположением, и чтобы удостовериться в этой версии, мне придётся найти другие жертвы, чтобы с точностью утверждать, что люди с метками обречены в любом случае.

28

Моя жажда крови возросла стократно, обнажив необходимость наблюдать за добровольной смертью. Мне нужны были живые примеры, хотелось, чтобы каждый второй человек обладал меткой, ведь бесцельно искать потенциальных суицидников было заданием непростым. Через Фаню я пытался организовать встречи с потенциальными самоубийцами, им было необязательно даже быть членами секты, хотя мне это и облегчало работу. Сектанты принимали всё, что я им говорил, считая это истиной в последней инстанции, и если мне нужна была скорая смерть одного из них, я бы её точно получил. И пока я искал по миру новые жертвы, нужно было пытаться создать метки у кого-то из секты самостоятельно. Я хотел расширить свои способности и осознать границы своих возможностей, чисто логически это было следующим шагом.
Я понимал, что это уже не просто тянет на статью 124, это уже полностью соответствует ей, но мне уже было всё равно, я мог безопасно и безнаказанно действовать под покровом ТОКРАС. К тому же мне были ещё нужны анти-жертвы, чтобы подтвердить теорию, что даже если мне удаётся снять с них метку, они всё равно обречены в скором времени на смерть. На самом деле, мне хотелось делать это меньше всего, потому что именно тогда я ощутил, что вторгаюсь в прописанные кармой сценарии, приводящие к искажению. Но ведь если я не смогу убедиться в своей теории, то никогда не узнаю, способен ли я исцелять человека от проклятия самоубийства. А вдруг я ошибался, и у меня действительно была возможность дать этим пропащим людям второй шанс, чтобы сохранить их души? По идее, тут я ничего не терял, наоборот, попытки сохранить жизни очищали мою совесть.
После очередного собрания секты, где мы помянули смерти Владимира и Дмитрия, я на фоновом режиме наблюдал за присутствующими, пытаясь нащупать самого слабого и отчаявшегося. Кого-то из тех серых незапоминающихся анонимов с одинаковыми пустыми взглядами и невыразительными лицами. Невозможно было концентрироваться на их чертах, шкала красоты была совершенно неуместна по отношению к этим невидимкам, хотя теоретически их лица и могли быть красивыми. Я задумался, ведь когда человек уже долгое время мёртв, он теряет свою красоту, в его виде нет ничего натурального, что связывало бы его со своей личностью. Лишь на короткий миг после смерти они ещё излучали свою застывшую красоту. Тут было то же самое, несмотря на то, что у этих людей не было метки, внутри они были мертвы, что противоречило природе. Так какие могли быть сожаления провоцировать их скорую кончину, если они по сути своей оскверняли мир живых?
Мой выбор пал на одну серую личность. Оказалось, что он не пропустил ни одного собрания с моим присутствием, значит, его вера в того, кто разрушает смерть была непоколебимой. Суицидальный путь Игоря был вполне себе традиционным, у него был ВИЧ, хотя я так понимал, что ВИЧ он свой запустил, и тот уже перешёл в терминальную стадию СПИДа. Так себе утешение для оптимистичного образа жизни, а если ещё добавить букет всех осложнений, то я совсем не удивлялся, что парень пытался покончить с собой. Он был обречён, его ждали страдания, и в данном случае подстрекание к суициду будет оправданным. Я назначил встречу на следующий день, чтобы начать его обрабатывать.
Комфортные условия, повышенное внимание и личный интерес были моими инструментами, к тому же я с ним говорил так, как будто верил на сто процентов, что был их избранным. Если хочешь беспрекословного послушания, стоит играть убедительно свою роль, потому что если ты сам смеёшься со своей игры, это могут почувствовать и другие. Я начинал получать всё больше удовольствия от этой странной и безумной забавы. Можно было смело пользоваться схожей тактикой, что я избрал с Дмитрием.
- Ну, вы же все понимаете, что являетесь искажением этого мира, - мурлыкал я под джазовые трели в итальянской пиццерии, давясь вторым двойным эспрессо. - Количество самоубийств возрастает. Моё присутствие провоцирует их. Самые слабые сдаются и выбрасывают свой жизненный дар, как будто это что-то гнилое и противное природе. Но на самом же деле всё наоборот, человек не выдерживает этого дара, потому что сама его натура противоестественна природе, и единственный шанс как исправить это - самоликвидация. В этом мире всё не просто так, трудно сдерживать искажение, когда самоубийцы плодятся как сумасшедшие, загрязняя общую ауру планеты своими мыслями о саморазрушении. - Я долго философствовал в таком духе, пока не перешёл к главному вопросу. - Тебе был дан шанс вернуться в этот мир, скажи мне, благодарен ли ты этому? Ценишь ли ты свою новую жизнь? Следуешь ли своему предназначению?
Затравленный взгляд Игоря и его длительное молчание были красноречивее любых слов, этот человек до сих пор воспринимал жизнь как обузу, и ни хрена он не воспользовался вторым шансом. И не дав ему ответить, я продолжил свою заключительную речь своей обработки. - Я вижу в этом божественный знак, тебя действительно вернули сюда назад на этот короткий срок, чтобы ты дождался того, кто разрушает смерть. - Я помолчал немного, переваривая свою скромность, можно ведь было назвать себя, а не свой титул. - Теперь у твоей души есть шанс освободиться, шанс стать чем-то больше, возвыситься в симбиозе со спасёнными душами, разрушив навеки чары проклятия. Ты можешь быть спасён, воистину мы живём в чудесные времена!
- А если я умру собственной смертью или от болезни? - спрашивал Игорь, немного пришедший в себя, но всё ещё апатичный и мрачный. - Смогу ли я искупить грех сего деяния?
- Конечно, нет! - я был категоричен. - Как естественная смерть способна искупить хоть какой-нибудь грех? Ты же понимаешь, что в этом нет никакой жертвы. Шанс спастись лишь один - принести себя в дар тому, кто разрушает смерть, чтобы обогатить его на завершение миссии, от которой зависит судьба этого мира. И единственный твой шанс не потерять душу.
Никаких сомнений у него не было, что мои слова верны, и я понимал, что ему надо всё обдумать, прежде чем решиться на этот шаг. Но а мне оставалось наблюдать, когда же у него появится метка. Я ни капли не сомневался, что она появится.
Я поехал в Химки на следующий день, Игорь бывал там всегда, если я сообщал, что нанесу визит. Каково же было моё облегчение, когда я увидел над его головой серую метку, в которой было много бледно-голубых и коралловых вкраплений. Проконсультировавшись с Тришной, тот сообщил, что это может быть связано с сомнениями, страхами и неуверенностью в себе. А на фоне, конечно же, маячила болезнь, депрессия и полный упадок сил. Этот человек и без меня стоял одной ногой в могиле, я сомневался, что он прожил бы долго, но какая разница?
Игорь знал, что я должен присутствовать во время добровольного жертвоприношения, да и я знал, что большинство из них считали это честью, я их благословлял в последний путь, чтобы очистить грех с души и перевести на новый уровень. Но если верить их теориям, их душа прекращала существовать после самоубийства, просто делая меня сильнее, но я не собирался это обсуждать, главное, что они верили мне, их учения могли ошибаться, а я - нет, ведь я был тем, кто разрушает смерть.
Всё нужно было организовать так, чтобы оставаться невидимкой. Это было важным условием, так как я понимал, что на этом не остановлюсь, пока полностью не осознаю силу своего дара. Я не хотел давать ему много времени на раздумья, меня ждало столько дел впереди, что я начинал терять терпение, искореняя гуманность по отношению к слабым и заблудшим душам. Кажется, я начинал мыслить так, как и должен мыслить тот, кто разрушает смерть. Все эти жертвы были балластом для моих целей - горстка пепла, которая должна разгореться и возродиться как птица феникс. Я принимал свой новый дар с покорностью, оставив сожаления и сомнения в прошлом. Пора было прекращать прятать в себе силу верховного бога Зевса, настало время применить эту силу.
Игорь выбрал в качестве смерти летальную инъекцию. Но чтобы получить необходимую дозу, ему пришлось связаться с руководством секты, которые имели доступ к ресурсам фонда. И тут я впервые почувствовал колебания - эта ячейка существовала для того, чтобы помогать неудавшимся самоубийцам интегрироваться назад в жизнь и максимально их обезопасить от искушений повторить попытку. Помощь в осуществлении повторной попытки самоубийства противоречила всем их уставам. Я вмешался в это дело, сказав, что Игорь делает это в качестве жертвы, и он мог бы сделать это тайно, но он пересилил свою трусость и признался в этом, избрав священный путь. Фаня связалась с Suinsomnie, спросив, что им в этом случае делать. Я нервничал и злился, потому что уже себе возомнил неприкасаемый авторитет, мне эта ситуация показалась неправильной, постановив, что впредь никому не позволю усомниться принятым мною решениям. И хотя я считал Фаню одной из самых адекватных в секте, я воспринял её противостояние как препятствие в лёгком осуществлении своих целей. И в тот же день решил, что она попадёт в категорию моих подопытных.
Ответ от главаря секты пришёл быстро:
- Ничто не должно мешать тому, кто разрушает смерть идти к своей цели. Количество жертв в данном случае незначительно, лишь он один знает каким путём следовать.
Отлично, этот ответ дал мне полномочия творить всё, что я хочу. И несмотря на недовольство Фани (и ещё некоторых, кто работал на фонд), их организация должна была помочь Игорю осуществить последний акт саморазрушения. Он получил смертельную инъекцию, и я не видел смысла медлить. Я назначил ему срок - три дня, чтобы Игорь мог завершить все свои дела, а также попрощаться с теми, кто ему был дорог. Он снимал комнату в общежитии какой-то благотворительной организации, и я посчитал это место не самым подходящим. Для наших целей секта выделила одну из квартир, принадлежащую фонду, в которой иногда проживали кризисные пациенты, выпущенные после больницы и ещё не понимающие, как дальше жить после неудавшейся попытки самоубийства.
Когда я явился после работы на квартиру в Басманном районе, недалеко от Чистых Прудов, Игорь был уже весь зелёный. Я чувствовал его страх и неуверенность, он цеплялся за какие-то иллюзорные надежды, что в этой жизни ещё может произойти что-то хорошее. Но мой приезд означал лишь одно, от того его метка разгоралась своими привычными неоновыми бликами, создавая вокруг радужный ореол. Абстрактные рисунки в ней становились всё отчётливее, и я распознавал в них изображения с красными крестами, улавливая аналогии с медицинской наукой, что соответствовало моим представлениям о смертельной инъекции. Я вдруг осознал, насколько гармонично ощущаю себя в этой среде. У меня ещё был не такой богатый опыт провожать самоубийц в последний путь, но в этом был такой покой, такая правильность, как будто сейчас действительно наступал момент очищения. Примерно как врач себя ощущает перед операцией по удалению гноя, что отравляет организм. А ведь так оно и было, душа Игоря и была гноем, от которого необходимо освобождать мир. Наконец-то я нащупывал своё место в этом мире, и откровение это накрыло меня экзальтированной гармонией.
Всё прошло гладко и быстро, я не нервничал и не боялся, скорее даже впал в полумедитативное состояние, но при этом контролировал всё с чёткой ясностью. Игорь сам себе сделал укол, он как ВИЧ-инфицированный привык к подобным процедурам. Это было самоубийство, он должен был сделать это сам, а я просто сидел рядом на полу и наблюдал за жизнью метки, практически не моргая. Я не позволял себе задурманенного состояния во время таких ответственных моментов, моё спокойствие было продуктом моей собранности и готовности, я самостоятельно дошёл до состояния, когда начал принимать эти жертвы как необходимость.
Сначала он просто стал вялым, потом заснул и постепенно все его жизненные функции замедляли свой ритм, высасывая последние капли жизни. Это была щадящая смерть, практически безболезненная, я был уверен, что ему дали инъекцию, которую применяют при эвтаназии в странах, где это легализовано. Но я знал, что этого мало, чтобы его убить, и второй укол с более сильной дозировкой придётся делать мне, пока Игорь находился под глубоким наркозом. Я выждал положенное время, чтобы его мышцы успели расслабиться (дабы избежать судорог агонии) и ввёл второй укол, наблюдая за жизнью метки. Всё больше черни в ней появлялось, а радужные блики и плачущие кровью кресты блекли, пока я почти перестал дышать, а моё сердцебиение было настолько замедленным, как будто я сам погружался в кому.
Когда метка испарилась, оставив после себя лёгкий серый туман вокруг тела Игоря, я снова уловил толчок внутри. Я ощутил прилив сил и божественное тепло, которое разливалось по моим жилам, как будто я сам был мёртвым, а сейчас меня воскресили. Это был катарсис, это было обновление, это было полное принятие своей новой личности, и я ощутил себя совершенным. Я долго сидел и наслаждался этим спокойствием, не тревожась о том, что рядом лежит остывающий труп человека, которого я подстрекал покинуть этот мир. В этот день я прекратил противиться своей натуре, мои деяния не были злом, они были началом очищения, и этой ночью я не сомневался в необходимости своей миссии. К тому же я доказал самому себе, что способен убедить человека покончить с собой, искусственно вызвав метку. Но я сомневался, что мне бы удалось проделать этот номер с человеком, без склонности к суицидальной идеации, но что если я был способен передвигать метку и передавать её другому человеку? Как в таком случае она будет действовать на того, у кого я её украл, и на того, кому я её насильно внедрил? Я решил, что это станет темой моего следующего исследования.

29

Как быстро у меня менялись приоритеты! Ещё несколько месяцев назад я всеми силами старался отгородиться от всего, что напоминало бы мне о моей неудавшейся попытке самоубийства. Сейчас же я сожалел, что в Москве было так мало потенциальных самоубийц, мне хотелось себя окружить ими, чтобы иметь под рукой материал для своих экспериментов. Мне нужно было начинать охоту, только я не хотел слепо бродить по людным местам, не так уж и велик был процент застать человека с меткой спонтанно. Придётся крутиться в местах, где теоретически их можно застать - больницы, притоны, социальные центры, клубы самоубийц, короче, самое дно общества. Но так хотелось ошиваться в высших кругах и выбирать интересных, образованных, красивых и эмоционально уравновешенных жертв.
Я знал, что не успокоюсь, пока не проверю свою теорию о том, что освобождённых от метки людей невозможно спасти до конца от цепких лап смерти, и для этого мне нужны были ещё хотя бы две жертвы. Мне пришла в голову идея съездить в командировку в другие большие города, где были филиалы нашей секты, чтобы познакомиться с их членами. К сожалению, я пока ещё не обладал интуицией вынюхивать людей с метками, не видел я также метки через видеосвязь, увы, техника у нас ещё не того уровня, чтобы передавать через профессиональные камеры биополе человека. Мне ничего не оставалось, как наведаться в питерскую ячейку - там было минимум четыре человека, находящихся в кризисном состоянии по шкале суицидальных тестов, вполне возможно, они замышляли в скором времени повторную попытку. Когда я сообщил о своём намерении познакомиться со своей паствой и в других городах России, я удивился, что мне на это выделили деньги. Как всё просто, деятельность Мессии должна спонсироваться, я это намотал на ус, так как понимал, что уже не тяну ежедневную работу в офисе. Я и так всё чаще брал отгулы или договаривался работать удалённо, но такими темпами я себе заработаю статус худшего работника, а там уже и до увольнения может дойти. Не всю жизнь же будут жалеть бедного самоубийцу, я давно уже не походил на лузера, которого любое суровое слово способно в одночасье загнать повторно в петлю. Мои успехи в трейдинге крепли, я знал, что даже если секта будет меня спонсировать на безбедную жизнь, всегда стоит иметь запасной вариант, ведь я не знал, как долго ещё буду вариться в этом кружке полоумных.
Поездка оказалась весьма продуктивной, я обобщу её, концентрируясь на самом важном. Я взял незапланированный отпуск на неделю, и хотя начальница неохотно подписывала его, я намекнул, что в скором времени планирую уходить, и она пошла мне навстречу. Не то чтобы я был незаменимым сотрудником в её фирме, но я чувствовал, что я ей симпатичен как человек, во всяком случае, ситуация с моей попыткой самоубийства доказала то, что она мне сочувствовала.
В Санкт-Петербурге меня встретили с распростёртыми объятьями, прямо не ожидал от депрессивных людей таких искренних улыбок и неподдельной радости. Но их радость меня мало волновала, ведь как правило, человек, решившийся на самоубийство, очень далёк от такого понятия как 'счастье'.
Но всё прямо шло ко мне в руки, на собрании присутствовало два человека с метками, именно то количество, которое я и выбрал для дальнейшего анализа. Но в этот раз никаких серых людей с поникшими взглядами из серии 'посмотрел и забыл', и я даже не знал, смеяться мне или плакать. Первой жертвой был старик 89 лет, а второй была пятнадцатилетняя девочка. Чёрт, куда меня занесло? Дайте мне серую массу, которую легко стереть с лица земли! Но ведь у меня была обратная миссия с этими людьми, надо было вернуть им смысл жизни, доказать, что суицид - не выход, чтобы они ценили второй шанс, ведь не просто так смерть их отвергла.
После душевной посиделки в их штаб-квартире, я мог приступить к близкому знакомству с моими избранниками. Я был расслаблен и полон сил, никто не сомневался в моём авторитете и важности моей миссии, и столько вопросов мне задали, что я пожалел, что у меня к ним изначально было предвзятое мнение. Питерцы у меня скорее ассоциируются с холодностью, завышенным самомнением и постоянным напоминанием, какие ж вы все плебеи, кто не удостоился родиться в культурной столице. Я был приятно удивлён, насколько моё мнение отличалось от действительности. Да и где были серые невзрачные человечки, почему каждый из членов секты обладал такой яркой личностью? Может быть, я просто начал глубже разбираться в людях и видеть через все маски кусочек реальной души? Мне это не нравилось, потому что легче провожать в последний путь людей, которые тебе совсем не симпатичны, но ведь я не должен зацикливаться на личностях!
На следующий день я встретился с пенсионером Самиром в пельменной 'Бульк' на Невском проспекте. У него над головой пестрела метка, и в ней было так мало серых и чёрных тонов, что я даже удивился. В ней доминировали синие и фиолетовые цвета, что явно указывало на высокую духовность, от того я был в недоумении, почему человек преклонного возраста и с таким высоким духовным развитием помышляет о повторной попытке суицида? Мы долго с ним беседовали на нейтральные темы. Он рассказал о своём татарском происхождении, о своей огромной семье, а также о своём детстве в Советском союзе после Второй мировой войны. Потом он поведал, сколько городов сменил, работая на разных заводах - ветеран труда, почтенный гражданин, имеющий много грамот, такой активный, такой небезразличный. Первые неудачи его начались в девяностых. На шинном заводе, на котором он тогда работал, был бунт из-за плохих условий, который перерос в настоящую бойню, и по горячности своей Самир убил человека. Его судили, он отсидел, и именно там его откачали, когда ему почти удалось повеситься на ремне (он подмигнул при этих словах, явно знал мою историю назубок). После этого с ним начал поддерживать связь фонд по предотвращению самоубийств, пытаясь понять, почему он потерял веру и добровольно залез в петлю, незадолго до своего освобождения. Понятное дело, счастливыми годы тюрьмы не назовёшь, но Самир был не из тех, кто легко сдавался. Он начал изучать вместе с другими всё, что было связано с личностью того, кто разрушает смерть, осознав, наконец-то, почему он это сделал. Я нервно сглотнул после этих откровений, чуть не подавившись аппетитным пельменем. Я уже догадывался, чем закончится его рассказ.
- Мною руководили высшие силы, и даже неважно светлые или тёмные, но в тот роковой день я по какому-то наитию действовал, я не планировал этого, но резко почувствовал необходимость этого поступка, который считал бы постыдным, если бы не высший смысл. Но не суждено мне было умереть, потому что моё самоубийство должно принадлежать тебе, повелитель смерти, и только тебе. Я - весь твой, и я готов отдать свою душу на съедение прямо сейчас, потому что знаю, как важно тебя хорошо вскормить. Ты не жалей нас, я уже пожил достаточно, знаешь, я бы ввёл закон добровольной эвтаназии стариков, которые уже понимают, что сделали всё, что могли в этой жизни. Смерть не пугает меня, даже если душа моя навеки сгинет в омуте всех этих страстей, я достаточно прожил, и мне уже охота на покой. Пускай, вечный.
Этот человек сам предлагал себя в жертву, это было благородно и смело, но на данный момент это противоречило моим планам, наоборот, мне нужно было, чтобы он жил. И хотя я чувствовал, что дед всё равно умрёт, почему-то не мог уже отступить, и я понятия не имел, будет ли спасена в таком случае его душа. Но личности и количество жертв не имели значения, разве на птицефабрике кто-нибудь расстраивается из-за смерти конкретной курицы? Какая, к чёрту, разница, сколько сегодня замочат кур - двадцать или две тысячи? Все они были для тебя одинаковыми, просто мясо, просто еда. Так и здесь, не стоило зацикливаться на личности Самира, просто очередная курица с серийным номером, потенциальная туша, чтобы стать чьей-то едой. И всё.
Я говорил похоже, как с Владимиром, которого спас от самоубийства, но от смерти не сберёг. Мол, он ценен для меня именно живым, у меня и так хватает подпитки, самоубийц становится всё больше, но не всем суждено сгинуть из-за проклятия, есть прощённые, избранные, те, кто вместе со мной создаёт армию живых. Я старался обойтись без пафоса, но всё равно, подобные разговоры прямо изрыгают дух церемониальности. Но Самир был умным и проницательным, он понял, что за этим скрыто что-то больше. - Ты уверен, что следуешь своим путём, отговаривая свои жертвы от смерти? Тебе не нужны наши жизни, парень, ты ошибаешься в своих суждениях. Поверь, нас не пугает ни агония смерти, ни то, что мы никогда не попадём в рай, да даже то, что наши души сгинут, в этом же весь смысл! Кто-то должен стать жертвой! И если эти жертвы добровольные, то всё идёт своим чередом, и ты не должен нам доказывать, что мы ещё способны принести этому миру какую-то ценность. Нет! Мы уже мёртвые, мы родились такими, потому мы и должны уйти обратно в смерть, не оставив ни малейшего следа!
Но я был непреклонен, я знал, что поступаю неправильно, вмешиваясь в сценарий высших сил, но что поделать, коли я был зациклен на своих экспериментах, отступать я был не мастак. В конце концов, я имел авторитет в этой группе, и ничто не должно было поколебать принятого мною решения. И я всё жужжал и жужжал о том, что есть прощёные души, которые очищают загрязнённость учинённую самоубийцами, и Самир был практически святым, и его последние дни будут насыщенными и наполненными смыслом. Я не мог ему обещать вечную жизнь, ему уже было 89, так почему было не воспользоваться всеми дарами, коими он был благословлён?
Он не соглашался с моей теорией, но сказал, что верит мне, и хотя я заврался и бредил, я давно уже прекратил испытывать вину от своей игры. И в ходе нашей послеобеденной прогулки по историческому центру, метка Самира блекла, значит, он принимал в это время самое важное решение в своей жизни. И когда мы уже с ним расставались возле станции метро Лиговский проспект, метка исчезла окончательно. Вот это сила воли, вот это решительность, дед действительно передумал на сто процентов прощаться с жизнью. Но я чуял, что и его интуиция шептала, что добром это не кончится, мы оба с ним нарушали устав космических законов, и кара настигнет нас за это вмешательство.
Я встретился с ним ещё раз в конце недели своего пребывания в Питере, и метка у него больше не появилась. Я знал, что моя миссия по отношению к Самиру завершена, и теперь осталось только ждать, придёт ли за ним в ближайшее время неминуемая смерть. Если смерть будет натуральной, можно ли это будет считать подтверждением моей теории? Этого я не знал.
Прежде чем перейти к своей второй несовершеннолетней жертве, хочу уже завершить рассказ о Самире. После того, как я вернулся в Москву, на пятый день пришла весточка из Санкт-Петербурга. Самира больше нет. Я застыл, когда читал подробности его смерти. Нет, смерть его не была натуральной. Самир умер в пельменной 'Бульк', подавившись пельменем. Какая нелепая смерть, но для меня она была символичной. Ведь именно там я изменил его судьбу, после которой обозлённая смерть не выдержала издевательств, прибрав к рукам этого наглеца и оставив деда захлёбываться в луже пельменей. Я знал, что это на моей совести, вместо того, чтобы прибрать его душу для дальнейшего выполнения миссии, я отверг её. Но кто знает, может, Самир и был исключением, получив прощение, но я ведь сам придумал эти слова, от того и начинал в них верить. В любом случае, эта ситуация усилила мои догадки, что помеченный человек не принадлежит миру живых, как бы я ни старался его уберечь. Но чтобы убедиться в этом на сто процентов, я принялся за маленькую Нику, надеясь, что всё пройдёт также гладко как с Самиром.

30

Ника была сиротой, и хотя родители её были живы, от неё отказались при рождении. Большую часть времени она провела в детских домах, а попытки интегрироваться в приёмные семьи успехами не обвенчались. Она была вся в себе, со стороны даже казалась диковатой, ей не нужна была любящая семья или постоянная компания, она была одиночкой, но явно не от сладкой жизни выработала подобную тактику. Потребность подпускать кого-либо в свою жизнь утратила актуальность, ей давно уже что-то не додали, и было уже поздно дорабатывать это, ведь ей уже скоро стукнет 16. Она могла находиться в обществе, но ей это не было нужно, так что её асоциальность сделала её изгоем, ведь в её возрасте подростки кучкуются и состоят в кланах. Мне хотелось пробиться через её необщительность и нащупать там хоть что-нибудь, но я боялся, что не найду ничего кроме пустоты. Не было у Ники никаких целей, никаких мечтаний, никаких высоких потребностей. Складывалось впечатление, что Ника просто родилась телом, не было в ней заложено никакой души, и выживала она на голых инстинктах. Она не была агрессивной или мстительной, но сострадания и милосердия в ней тоже не было. И она такой была всегда, с самого детства, просто бездушное создание, и я бы воспринимал её тупо как животное, если бы не её высокий интеллект. Она легко выживала в комфорте и спокойно переживала недели жизни на улице. Я был уверен, что она уже родилась с хронической депрессией, удивляясь, как она дожила до такого возраста. Всё она видела в каких-то серых цветах, может быть, она считала, что это нормально? И что все люди на самом деле так воспринимают мир, просто изображают, что на свете может существовать счастье? Мне до суицида часто казалось, что моя жизнь - пресная, и что я слишком редко получаю яркие эмоции, но сейчас я понимал, насколько глубокими были мои эмоции по сравнению с бездушной Никой. Разглядывая её, почему-то казалось, что ошибки природы существуют, и единственным вариантом, как прекратить распространение проклятия, было дать этим ошибкам природы возможность самоуничтожаться. Но я снова судил раньше срока, это было обобщённое мнение о Нике, но не личное наблюдение, может быть, если покопаться глубже и попытаться её раскрыть, я пойму, что большинство ошибается?
Я не хотел отступать, раз уж именно Самир и Ника были избраны мною в качестве тех, кого я спасал от самоубийства. Слишком часто я останавливался на полпути, слишком часто позволял закрывать глаза на истину, но сейчас ни страхов, ни сожалений не осталось. Эта девочка жила в приюте какой-то религиозной больницы, которая была связана с пресловутым фондом. Странно, христианство бы явно посчитало всю эту суицидальную муть ересью и богохульством. Я подписал только одну бумажку и мог забрать Нику хоть на край света, потому что я был их пророком и имел право делать всё что угодно со своими жертвами. Это было неприятно, а что если бы я оказался педофилом? Но мне было выгодно их безразличие, их слепая вера открывала мне множество дверей для экспериментов.
На прогулке Ника почти всё время молчала, но украдкой разглядывала меня, заглушая вопросы, и я надеялся, что мне удастся её разговорить. В её метке было больше всего жёлтого цвета, и чисто интуитивно я в этом видел нереализованное детство. Что если все её проблемы были из-за того, что ей не дали нормальное детство? Я чувствовал, что она доверяет мне, всех меченых незримо тянуло ко мне, и хотя её броня безразличия была практически непробиваемой, в моём присутствии ей было тяжело играть. Я и сам ощутил, какая лёгкость у всех у них рядом со мной. Ведь их метки означали скорый суицид, после которого их души переходили ко мне.
Я взял её с собой в Москву, мы доехали до столицы на Сапсане за четыре часа, и оказалось, что она ни разу не посещала столицу. Я представлял, что Ника - моя дочь, с которой я не живу, от того за несколько дней должен ей подарить максимальную дозу приятных впечатлений. Первым делом я повёл её в торговый центр и позволил купить любую одежду. Она стеснялась и говорила, что ей ничего не нужно, но внутри я уловил огонёк желания, внутренний ребёнок просыпался. Благодаря моим комплиментам, уговорам и шуткам, через пару часов шоппинга я её не узнал. Передо мой стоял уверенный в себе и стильный ребёнок. И я понял, что она действительно ещё была дитём (не только внешне, тело у неё было недоразвитым). Она оделась по моде каких-то корейских поп групп, вся увешанная атрибутикой. В салоне красоты ей сделали контрастный грим, блестящий маникюр, вплели яркие косы, и...впервые я увидел её искреннюю улыбку.
Всю неделю я её пытался обработать на жизнелюбие. Я отправил её после прогулки и шоппинга в нашу штаб-квартиру в Химках, потому что мне надо было выходить на работу. Но на следующий день я её забрал и нас снова ждали увеселительные прогулки. И так всю неделю - рестораны, катание на коньках, боулинг, 5D кино, квесты, зоопарк, концерты. Она расцветала, всё чаще улыбалась, и хотя речь её была сдержанной, я видел, как повышается её коэффициент счастья. И метка блекла, разрушая все депрессивные мысли, освобождая Нику от проклятия смерти.
В субботу после долгой и продуктивной гулянки на ВДНХ мы с ней поехали ко мне домой, закончив вечер настольными играми, где она выражала всё больше эмоций. Она смеялась и подкалывала, и почему-то мне было так легко в эти моменты, и внутренний голос пытался убедить меня, что это и есть моя судьба. Не пожирать слабых и отчаявшихся людей, подталкивая их к самоубийству, а исцелять их, давать второй шанс, указывать иной путь, который очистит от всех прежних грехов. Но она была обречена, я это знал, но в эти дни мне хотелось опровергнуть этот бред. Два человека были не показателем, с Никой обязательно всё будет иначе, потому что она - другая, она любит жизнь, она хочет прощения, и она заслуживает этого шанса.
Девочка осталась у меня ночевать, завтра я планировал её отвезти назад в Санкт-Петербург, потому что в этот день метка исчезла окончательно, я прямо наблюдал за тем, как она превращается в лёгкий туман, растворяясь в полумраке московских сумерек. Была полночь, а мы с ней играли, смеялись и радовались жизни. Сегодня был праздник, потому что чаша жизни перевесила чашу смерти, доказав, что мир не так уж искажён, раз пятнадцатилетние девочки всё же были способны выжить в нём. За эту неделю она получила то детство, о котором мечтала 15 лет, разве это было не чудо? Раз я был способен за такой короткий срок спасать людей не только от петли, но и убеждать их в том, что жизнь - дар. Мне казалось, что мне улыбаются тысячи ангелов, меня спасли не просто так, во всём был смысл!
Никаких интимных моментов у нас не было, мы не ощущали сексуального влечения, так что я совсем не парился из-за того, что она у меня ночует. Я ощущал от неё схожий интерес, я для неё не был объектом желаний, а скорее приобретённым отцом. Я оказался прав, потому что когда она вдруг с грохотом захлопнула коробку конфет, то призналась. - Вообще-то у меня диабет первого типа, сахар мне нельзя, но я всю жизнь себе в чём-то отказываю, подумала, а зачем, если жизнь так коротка? Я не колола себе инсулин в тот день, когда поняла, что устала быть никем, ограничивать себя во всём, когда весь мир смеётся и радуется непонятно чему. Мне приснился сон такой хороший. Что за мной пришёл папа и забрал домой. Дом был именно таким, каким я себе его и представляла. Просто без слов я пошла за ним, за один миг у меня было всё - любовь, семья, дом. А потом я проснулась. Меня откачали. Не знаю, зачем. Но сегодня я вспоминаю этот сон, и понимаю, что он сбылся...
Нам не нужны были слова, это был самый интимный момент в моей жизни, мне действительно казалось, что я обрёл потерянную дочь, и меня накрыла волна тепла и любви. Я обнял её, и она расслабилась - две заблудшие души в этот миг обретали второй шанс, мы исцелились от всех суицидальных кошмаров, просто наслаждаясь тем, что сидим рядом друг с другом. Совершенно чужие люди, едва знакомые, но отверженные смертью, соединённые в жизни. Это был совершенно не сексуальный момент, сразу хочу уточнить, думаю, у кого есть дети, поймут ту глубину, что мы с ней ощущали в эту таинственную ночь.
Почти не спавшие мы поехали с ней на вокзал, я провожал её на поезд, но сам оставался в Москве. Я разглядывал румяную Нику в её розовом плаще, с её переливающимися косами и диетической конфетой в руке. Метка не вернулась, моя миссия окончена, я даже не знал, встретимся ли мы с ней когда-нибудь, так как понимал, что наваждение прошло, и все мои родительские чувства остались в прошлом. Но мне захотелось запечатлеть этот миг, вряд ли фотография сможет отобразить этот невидимый ореол счастья, но она будет приятным напоминанием об этом позитивном дне. Ника позировала мне, дурачилась, бегала и смеялась, пока я не осознал, что мы отдалились от остановки и стоим слишком близко к железнодорожным путям. Я видел, что поезд приближается, но меня как будто сковали невидимые силы, и я просто снимал дальше видео с тупой улыбкой на губах, пока она не чебурахнулась с перрона прямо на рельсы. Я видел её улыбку и слышал её смех, но то, как её переехал поезд, этот момент мой мозг стёр из памяти. Я понимал, что мог бы избежать этой трагедии, но ничего не сделал, потому что карма пришла за своим должком. И меня охватила волна печали, потому что душа Ники растворилась вместе с меткой, и вместо того, чтобы нам с ней осуществить слияние душ, я перенаправил её на путь пустоты. Смерть получила свою жертву.

31

После этой истории я какое-то время чувствовал себя больным. Причём не только физически слёг с классическими простудными симптомами - наравне с моим телом изрыгала всё дерьмо и моя душа, все мои психологические раны снова открылись и начали кровоточить. Осознание того, что меченые люди не подлежат спасению, добило меня. Теперь я это знал, как и знал то, что стоит пользоваться их добровольной смертью себе во благо. Возможно, я не до конца ещё понимал, зачем мне нужны их души, но какой-то странный азарт и чувство ненасытности уже терзали меня. И хотя сейчас я на время погряз в сопливых сожалениях, я понимал, что хочу пользоваться своим даром. То чувство, что люди с меткой принадлежали мне, опьяняло меня и одновременно вызывало тошноту. Зачем они мне были нужны, уже не имело значения, они были моими, и прожорливый эгоист внутри меня просто хотел их, а причины ему были по барабану.
Я уже понять не мог, существует ли реальность, или моя одержимость самоубийцами отрезала меня от той жизни, к которой я привык. После того как мне удалось более или менее проглотить свои болезненные воспоминания и принять себя, я решил больше времени проводить с нормальными людьми. То есть с теми людьми, чья суицидальная идеация крайне низка. Потому что я чуял, что скоро окончательно свихнусь, а ведь я оставался простым человеком, мои функции того, кто разрушает смерть не должны были лишить меня человечности. Я начинал привыкать к своему обожанию, но я ведь не хотел проводить всё своё свободное время среди чокнутых суицидников. Сейчас я был слаб из-за своих неудач, которые оставили меня голодным на проклятые души. Странный голод, ничего не скажешь, но я уже привыкал к странностям.
Первым делом я решился на шаг, который должен был уже давно осуществить. Я уволился с работы, чтобы начать работать самостоятельно - без ограничений, без дедлайнов, без лишнего напряжения. После того как мне сообщили, что мой мозг приспособлен работать в режиме многозадачности, я времени даром не терял, тренируясь выполнять сразу несколько дел. Это было непросто, часто мужской, логический мозг способен работать только над одним делом, будь ты трижды гением. Женщины быстрее приспосабливались к режиму мультитаскинга. Ведь уже с древних времён на них лежала ответственность за воспитание детей, ведение домашнего очага, и поскольку многим этого было мало, они ещё успевали развивать свою карьеру. Конечно, это не совсем точные аналогии, но мне теперь не нужно было время перестраиваться со своих рабочих обязанностей на продажи онлайн акций. В последнее время я делал неплохие успехи в среде NFT, и хотя я там ничего не создавал, принадлежа к коллекционерам, эта криптовалюта привлекала меня как любителя цифрового искусства. Я начинал зарабатывать те деньги, на которые можно было выжить даже в Москве. И если ещё учесть финансовую помощь от секты, я мог без угрызений совести и страхов писать заявление об увольнении.
Неделя отпуска без предварительного согласия, неделя больничного сразу после отпуска, постоянные отгулы, просьбы работать удалённо, опоздания, всё прямо было за то, чтобы меня отпустили с миром с этого рабочего места. Но директриса была непреклонной, она даёт мне месяц отработать (это даже не обсуждается, я обязан по контракту отработать положенный месяц), и если тогда я не передумаю, тогда она подпишет моё заявление. Я знал, что не передумаю, с моим новым образом жизни и навязчивыми идеями о своей миссии по спасению мира, мне не подходила тихая офисная жизнь.
Я понятия не имею, как именно у нас работает сарафанное радио, но в тот же день все, кому надо и не надо знали о моём решении покинуть это туристическое бюро. Во время обеденного перерыва я остался работать над отменой ВИП резервации, параллельно переписываясь с возможным покупателем целой серии NFT картинок, у которых я увидел потенциал (хотя художник пока и был никому неизвестен). На заднем плане у меня как образы проплывали лица людей, у которых я видел метки, они поселились в моей голове, пустив корни, и я много размышлял на темы, перенял ли я что-то от их личностей.
Мой кабинет не был отдельным, но мой стол стоял в закутке, скрытый от посторонних глаз. Не то чтобы проходной двор, но никакого уединения на самом деле в помине не было, коллектив был большим и базарным, какое тут уединение. Но когда я увидел, что надо мной возвышается главный менеджер по коммуникациям - офисная дива Вероника, я даже на миг растерялся. Она никогда со мной лично не заговаривала, и даже если ей что-то нужно было обсудить со мной по работе, она всегда использовала для этого посредника, потому что считала себя выше. Я подозревал, что именно её рукой была оставлена карта таро с повешенным в день моего возвращения. Я знал, что она гордится своим умением раскладывать карты, но полагал, что она это делала ради понтов, сейчас это было модно, а также давало дополнительные баллы в обожании своих многочисленных овец (за ней таскались не самые умные гламурные девахи, у которых вместо мозгов был силикон). Было всего два варианта тактики поведения по отношению к Веронике - либо бегать за ней в открытом обожании, либо безропотно выполнять её команды и принимать высокий авторитет. Я старался не попадаться ей на пути, но поскольку я не заискивал перед ней, она меня недолюбливала.
- Решил уже по-настоящему сыграть в ящик? - спросила она своим самонадеянным тоном, стуча своими отманикюренными ногтями по поверхности моего скрипучего стола. Я в этот момент пытался отогнать навязчивые образы - колышущийся на ветру розовый плащ, запах леденца, чистый смех и свист поезда. Боже мой, зачем такой человек как Вероника вторгался в мою адскую жизнь? Сидела бы в своём просторном кабинете, раздавала бы приказы и строила бы дальше из себя богиню. Ей не было места в моей жизни, но на тот момент она меня слишком раздражала, чтобы просто проигнорировать этот язвительный комментарий. В мозгах крутились адские механизмы нового эксперимента. Так, стоп, никаких действий на эмоциях, оборвал я свои диалоги в голове, которые пронеслись у меня за считанные секунды.
- Вера, дорогая, ты как раз мне и нужна! - ответил я с наигранным драматизмом. - Мне не хватает твоих организационных талантов, чтобы спланировать настоящий суицид. Я понял далеко не сразу, в чём был мой промах, но сейчас я в грязь лицом не ударю, спланируем вместе, да, моя богиня порядка? Она не ожидала подобного ответа, я никогда ей открыто не перечил, но я её и не боялся, и пока она пыталась проглотить мои слова и придумать достойный ответ, я в это время извинился и ответил на телефонный звонок. Но решение было принято, я возьмусь за неё в качестве подопытного кролика при первой же возможности. Я не пролил ни одной слезинки по своим жертвам, мир явно будет мне благодарен, если Вероника сгинет в потоке проклятых душ. Правда, я пока не знал, как мне осуществить свои задумки.
Стоит мне только что-то решить касаемо суицидальных целей, как мне предоставляют шанс скорее осуществить свои планы, это было удивительно и попахивало тем, что мною действительно руководили высшие силы. В тот же день нас вызвали на собрание. Вы не подумайте, оно не было связано с тем, чтобы объявить торжественно о моём уходе, чтобы все могли поплакать и отговорить меня уходить. Это было собрание по урезанию какого-то финансирования, что могло повлиять на наш бюджет, и вероятно, зарплаты. Мне было до лампады, я отрабатывал здесь последний месяц, все эти тревожные вести проходили мимо меня. И я спокойно разглядывал своих коллег, размышляя, с кем из них я бы пошёл в разведку и есть ли тут хоть кто-нибудь, с кем я буду поддерживать контакт. Было тут несколько ребят, с которыми я когда-то зажигал на корпоративах, мы прикрывали друг другу отгулы и помогали по работе. Была ещё Марфа, девочка из отдела маркетинга, которая ежедневно сочиняла новый слоган для наших реклам, которые фирма всегда отвергала. Мне она нравилась, несколько лет назад я даже подумывал о том, чтобы с ней встречаться. Только она была замужем, а у меня тогда была девушка. Но всё равно симпатия между нами была искренней, но мы были просто коллегами, даже не друзьями. Я разглядывал её и не мог поверить своим глазам, как у этой уверенной в себе и всегда улыбающейся девушки могла быть суицидальная метка?
Я пялился на Марфу, а рядом сидела эта расфуфыренная дива Вероника, почему не могло быть наоборот? Марфа была обречена, что бы я ни делал, она уже принадлежала смерти, абсолютно ничто не могло спасти её. Чувство несправедливости во мне бурлило всё собрание, почему именно Марфа, ну ёлки-палки, лес густой, кажется, мы действительно приближались к концу. А что если переместить её метку другому человеку? Ведь я трогал её, когда увидел впервые в жизни, теоретически это было возможно, так почему было не попробовать? А вдруг в таком случае умрёт только тот человек, к которому эта метка перейдёт? Но я пока не знал, смогу ли я это осуществить. И сработает ли это с человеком, который не склонен к депрессиям? Смогу ли я отдать метку Веронике? Настало время больших исследований, да и чего я терял, если попробую поиграть? Марфа всё равно обречена.
Мне нужно было, чтобы обе женщины находились какое-то время рядом, желательно без других свидетелей, чтобы я смог осуществить задуманное. Я понятия не имел, как и что мне делать, решив действовать интуитивно. У меня не было наставников, все знания я получал после тщательного анализа, и конечно же, от применения теории на практике. После пережитого за последний неполный год, меня уже ничего не пугало, а опростоволоситься или сойти за дурачка, ну что это изменит, в конце концов, если моё раздутое самомнение немного потерпит фиаско? Даже полезно будет, а то возомнил себя пожирателем душ, Мессия, который спасёт планету от проклятия, фу-ты ну-ты, хватит с меня этого пафоса. Этим успеха не добьёшься.
Я организовал прощальный ужин, зарезервировав на вечер столики в самом ГУМе, и выбор мой пал на икорный бар Beluga, где лаконичное меню предлагало богатый выбор икры и водки. Что ещё русскому человеку нужно для счастья? Рюмка водки, блюдце с икрой и элитное место, а ещё и на халяву! Пришлось раскошелиться, но это того стоило, при каких ещё обстоятельствах мне удастся усадить Марфу и Веронику за один стол, чтобы обе были расслабленными? Я понимал, Марфе не до вечеринок, она замышляла самоубийство, но она так глубоко скрывала свои невзгоды, что никто об этом не догадывался. Посиделка была шумной, эмоциональной и фамильярной, я пригласил тех коллег, с которыми всегда чувствовал себя свободно, исключением была Вероника. Конечно, она пыталась приковать к себе внимание и держать авторитет, но сегодня можно было стоять на голове, рыгать и орать частушки о директрисе. Совсем не те светские беседы, к которым она привыкла, и как я и рассчитывал, она заглушала свою неуверенность водкой и пьянела прямо на глазах. А мне было весело, сожалений, что это в последний раз я так сижу с этими людьми, у меня не было, но по правде говоря, я бы не хотел вычёркивать все эти годы из своей жизни. И хотя я не понимал до конца, что такое счастье, мои годы здесь были безбедными. Правда, почему в таком случае я решил покончить с собой, если всё было так безбедно? Да уж, скоро будет год, как я пытался отбросить коньки, а причин своего поступка я до сих пор не нащупал.
Ностальгические беседы так и изрыгались из наших пьяных уст, стеснительность и скованность заменяли дерзость и вульгарность, всё шло гладко и непринуждённо:
- А помнишь, как та девяностолетняя немка вломилась к нам в офис и настучала тебе по голове своей тростью за то, что ты забронировал ей номер в отеле без придверного коврика?
- Ты прикинь, на дне рождения Сани два года назад он был настолько в зюзю, что перепутал жирного охранника с директрисой и полез целоваться!
Примерно такие у нас уже беседы пошли, и хотя я не воздерживался от алкоголя, моё потребление водки в этот вечер было дозированным. Потому что у меня была важная цель, чем трезвее буду, тем больше вероятности не упустить шанс. И я им сразу же воспользовался, когда Вероника, уже вовсю участвующая в похабных воспоминаниях, пытаясь прокричать очередной тост, чуть не грохнулась. Вот это мне и было нужно, сейчас я с Марфой помогу ей добраться до уборной, а там как-нибудь найду момент, чтобы переместить метку.
Туалеты в ГУМе, построенные по историческим чертежам ничем не уступают богатому интерьеру универмага. Мне было пофиг, что я захожу в женскую уборную, контролёр пропустил меня, так как видел, что Веронике нужна помощь. У неё сильно страдала координация после выпивки, так что всё шло по плану. И когда мы втроём стояли в этих шикарных 'апартаментах', я пытался прочувствовать метку Марфы. Как и у большинства людей, в ней доминировали серый и чёрный цвет, но блики ярких и тёплых тонов периодически вспыхивали в виде молний, явно указывая на страстные, негативные переживания.
- Девочки, подождите немного, у меня для вас кое-что есть, - сказал я игриво, делая вид, что копаюсь одной рукой в заднем кармане брюк. Думаю, обе мои бывшие коллеги подумали о наркотиках. Пока Вероника разглядывала меня, пытаясь сдержать истеричный смешок, Марфа в нетерпении мысленно задавала мне вопросы, какого хрена ты тут устроил?
И тут второй рукой я погладил Марфу по волосам, всё выше поднимая руку, пока не наткнулся на биополе пульсирующего знака скорой смерти. Нимб был обжигающим и увиливал от моего уверенного прикосновения, а сам я себя ощущал так, как будто топтал ауру святого человека, я был таким грязным, таким порочным в этот момент, что заслуживал умереть в этот же миг. Мне хотелось прямо на месте залезть себе в глаза и выдавить их, просунуть пальцы в нос так глубоко, чтобы достичь мозга. И тут перед глазами у меня появились все меченые, которых я спас от проклятия, все те, кто питал меня и направлял на цель, они встали на мою защиту и не позволили метке поглотить мой разум. Огромным усилием воли я вырвал из биополя Марфы этот проклятый режущий глаза сгусток энергии и кинул его со всей дури в Веронику. Это заняло всего несколько секунд, но я весь взмок от пота, нос мой кровоточил, а голова готова была взорваться на тысячи осколков.
Когда я пришёл в себя после этого непередаваемого энергетического взрыва, Марфа смотрела на меня какими-то дикими глазами, а Вероника символически проблевалась. Но дело было сделано, я отдал метку Марфы Вере, и я просто не мог поверить, что это возможно! Да, это требовало усилий, но всё это было такими пустяками по сравнению с тем, на что я был способен! Правда, я понятия не имел, не исчезнет ли у Вероники метка и самое главное, будет ли спасена Марфа? Не вернётся ли эта метка назад? И что в таком случае с Вероникой, получила ли она через этот насильственный акт свою дозу проклятия? Время покажет.
Уходил я из ГУМа в обнимку с Марфой, она чувствовала себя так легко, так правильно, как будто кто-то починил все её сбои, и она снова была тем человеком, которые и должны заселять нашу планету, а не искажённым призраком, запрограммированным на самоуничтожение. Но самое странное было то, что после того как я вторгся в её биополе, я скачал всю информацию об её последних днях. Я знал теперь о её мотивах и о том, как тяжела в последнее время была её жизнь. Её муж набрал долгов, и им уже много месяцев угрожают коллекторы, которые уже один раз избили её мужа до полусмерти. Они вот-вот должны были лишиться квартиры, но она знала, что это не остановит кредиторов, настоящую организованную банду отморозков, которые любыми методами добивались возврата денег. Последней каплей стало её известие о беременности, которая была так некстати. Она поздно о ней узнала, и в итоге аборт делала на пятимесячном сроке, естественно, нелегально. И не без вреда здоровью, теперь она была бесплодной. После этого она как будто бы сдалась, прекратила бороться, позволила себе быть слабой, жажда жизни куда-то испарилась. Я был поражён тому, насколько она скрывала свою боль. Но она была из тех людей, кто никогда не желал быть кому-либо обузой - слишком самостоятельная, слишком гордая, слишком думающая о других. И теперь она получила иррациональное освобождение.
Мы шли с ней и смеялись всю дорогу ко мне домой, мне не было весело от всей этой истории и от её временного освобождения, но я был вдохновлён её побегом из ада. Только мне было гадко от этого вторжения в её душу, как будто я насильно её вынудил поделиться своей болью, что она так тщательно скрывала. Но поскольку она не знала этого, то не могла прочувствовать искажения, которым я был пропитан до такой степени, что меня тошнило от самого себя. А она этот момент лёгкости восприняла как что-то личное, и хотя в этом была доля правды, ведь именно я дал ей иллюзорное освобождение, всё же я никак не заслуживал этого слепого обожания, вторгшись в обитель её души, что было позволено лишь создателю.
Когда мы с ней занимались любовью в моей постели в той самой комнате, где в мир иной ушли две проклятых души, я глядел на окно, где в своё время висел, мечтая о пустоте. И ощущал только какую-то опустошающую горечь. Я до конца не понимал, зачем я вмешиваюсь в судьбы людей и меняю их, но знал точно, что не могу остановиться. В конце концов, разве мне не была дана свобода действий, как именно выбирать себе жертвы? Лидер секты указывал на это, и сам я понимал, не просто же так мне дано это, я действительно мог безнаказанно прибирать к рукам не только меченых людей. Теперь же мне оставалось наблюдать за тем, к какому трагическому концу приведёт мой последний эксперимент.

32

Конечно, я не планировал крутить роман с Марфой, особенно если учесть, насколько в ней сейчас нуждался её непутёвый супруг. Но мне было лень её отталкивать, её магнитом тянуло ко мне, и ничего нельзя было с этим поделать. Её подсознательная благодарность и душевная нагота передо мной не давали ей шансов противиться своим новым чувствам. Её жажда жизни была просто улётной, и для меня это также стало глотком свежего воздуха после жизни под землёй с депрессивными и обречёнными неудачниками. Я давно уже плюнул на свои старые принципы - не кадрить замужних, и просто наслаждался передышкой перед своими новыми экспериментами.
Мне было интересно, как дела у Вероники - задержится ли у неё метка, как будет влиять на её жизнь, сможет ли она преодолеть проклятие. Благо, после этого случая и её тянуло ко мне, так что впервые в жизни я был рад нашим встречам, которые нам организовывала Марфа. У них была одна метка на двоих, я был посредником, но все мы были ячейкой моей адской шутки, как бы в одном биополе, от того нас всех тянуло друг к другу. Я больше не работал в туристическом агентстве, но через Марфу я был в курсе новостей, что же творилось в жизни Вероники.
Конечно же, Вера изменилась, и хотя она старалась держаться достойно и не показывать слабости, внутри её тревожило что-то мрачное и необъяснимое, просто она явно не имела суицидальных наклонностей, от того и не могла принять в себе эти тёмные перемены. Проклятие работало, даже если она и не думала о самоубийстве, канал с желанием смерти работал через подсознание в полную мощь. Ещё я заметил, что странным образом к ней перешли переживания Марфы, которых та сейчас лишилась (несмотря на то, что её жизнь ни в грамм не изменилась, просто изменилось её восприятие). Какие-то навязчивые страхи, что она когда-то потеряла документы, и на её имя набрали кредитов, которые она никогда в жизни не сможет оплатить. Ей казалось, что за ней следят и хотят физически навредить, она теперь ходила по вечерам только в сопровождении мужа. Ну и последним совпадением было то, что она сейчас возобновила процедуры ЭКО, и я знал, что они пройдут неудачно, потому что энергия бесплодной Марфы и её греховный аборт не позволят произойти чуду. Вероника приняла эстафету проклятия, и никогда уже не сможет иметь детей.
Прошло три недели с прощальной посиделки в 'Белуге', мы сидели втроём в маленьком бистро без названия на вокзале. Марфа цвела и пахла, а в моём присутствии прямо растекалась как речка-говнотечка, и это было так ненатурально. Я сломал этих женщин ради своих забав, и теперь они не знали, как переварить весь груз, который был возложен на них. Наше воркование и телячьи нежности задевали Веру, которая заедала своё недовольство подгоревшей пиццей. Для неё это были унизительные встречи, она не могла сформулировать свою потребность нас видеть, и мы не давали ей ничего, что могло бы ей помочь, но всё равно она чуть ли не сталкерила Марфу, пытаясь сделать её своей лучшей подругой. Марфе сейчас хватало любви на всех, тем более она всегда относилась хорошо к Веронике. Я же мог злорадствовать, правда, я давно уже перегорел, чтобы получать удовольствие от её мучений.
- Тебя не смущает, что у неё есть муж? - спросила вдруг она, стоило только Марфе отойти, чтобы ответить на телефонный звонок. В последнее время этих звонков у неё было море, и почти всегда с ужасными новостями. Парадокс был в том, что чем больше у неё было неприятностей, тем она становилась счастливее и свободнее, полная нестыковка с её внутренним состоянием, ведь без суицидальных мыслей она была запрограммирована на режим безудержного счастья. Это было очень негармонично.
- Что-то в последнее время ты чересчур сильно интересуешься личной жизнью своих друзей, неужели всё совсем пресно у самой? - спросил я, даже не пытаясь умышленно её уколоть. - Как видишь, моя совесть безупречно чиста по отношению к близкой дружбе с замужними женщинами. Да, да, да, и у тебя тоже есть шанс.
- Ты даже не в моём вкусе! - пыталась она себя оправдать, почему преследовала нас в последние дни. - Просто...нечисто тут что-то. Марфа зря с тобой связалась.
- И ты зря со мной связалась, - сказал я уже серьёзно. - Но когда в человеке взрастает хотя бы микроскопическое семечко смерти, их всех тянет ко мне. Вера, самоубийство - это не шутки, зря ты на эти темы язвила, ты же понимаешь, что ничто в этой жизни не остаётся безнаказанным. Сегодня ты смеёшься над горе-самоубийцей, а завтра просишь у него совета, как безболезненно покинуть этот мир.
Вероника была настолько ослаблена морально, настолько не понимала себя, что её острый язык немел, а логическое мышление разбивалось о невидимый барьер. Она нуждалась в моей помощи, и в подсознании она это знала. Я же отталкивал её, не собираясь исправлять содеянное, она стала жертвой моего эксперимента, и ничто не могло поколебать моего решения. Да и я сам уже не знал, мог ли я ей помочь.
После этой встречи Вероника начала меня бомбить сообщениями, где изливала душу и задавала странные вопросы. 'Как ты борешься со своими демонами пустоты? Так ли страшно умирать? Встречу ли я после смерти родных, которых потеряла? Кому молиться во время этих жутких искушений?' Я отвечал ей в своём саркастичном тоне, предлагая практичную помощь в осуществлении её заветной мечты. Я не хотел, чтобы её метка исчезла, от того и не предлагал помощи, которая ей так была нужна именно от меня. И метка преследовала её, цвета Марфы теперь обросли и другими оттенками, более холодными, но всё больше радужных бликов я там находил, что указывало на перенапряжение. Вера долго не выдержит жить в таком режиме, чужие мысли о самоликвидации терзали её душу, которые она проецировала на себя, и из-за этого хаос в её голове готов был взорваться. Я украл её гармонию, её покой, её выстроенное счастье, и отдал всё это добро ничего не соображающей Марфе.
А Марфа в свою очередь начинала вести себя настолько неестественно, что это уже попахивало сумасшествием. Она останавливалась у кустов, разглядывала их листики и возвышенно говорила об их красоте и уникальности. Она обнимала маленьких детей в метро, раздавала чупа-чупсы бездомным, читала стихи на работе, которые сочиняла в режиме нон-стоп. Каждое найденное на земле пёрышко, каждая улыбка незнакомца, каждое облачко на небе, всё вызывало у неё восхищение и поэтические возгласы. Она была не просто юродивой, она была патологически безумной, и что самое странное, обратной стороны она не замечала. Раздавленная собака на дороге, драка бомжей на перекрёстке, матерная ругань малолетней школьницы, всё это её мозг фиксировал в каком-то затуманенном видении, и эти события не могли остаться в её голове даже на фоновом режиме. Её новая жизнь вычёркивала всё негативное, что могло бы вызвать хотя бы тень желания покончить с собой. Она жила в мире, где не существовало несчастья.
А параллельно жизнь её рушилась к чертям собачьим. Её выселили из квартиры, и она посередине ночи объявилась у меня на пороге со своими котомками (сплошные платья да платочки). Гинеколог у неё после брутального аборта обнаружил кисту, и она не пила лекарства, потому что Бог её спасёт, она сейчас искупала вину, чтобы её маленький ангелочек, который наблюдал за ней с небес, смог вернуться к ней. Она до этого никогда не увлекалась христианскими догмами, и подобные речи казались ещё более дикими. Мы трахались с ней, пока она в страсти своей выкрикивала псалмы, из-за чего я едва мог удерживать своё добро в вертикальном положении. На работе все были обеспокоены её поведением, которое могло негативно влиять на репутацию фирмы, и директриса держалась из последних сил, чтобы не уволить её, так как славилась своим неоправданным милосердием (а ведь милосердие - враг бизнеса). Её свекровь лежала в больнице с инсультом после последних новостей, и врачи гарантировали, что она останется как минимум на половину парализованной. Марфа постоянно меняла номера телефонов и адреса электронной почты, но всё равно ей сыпались угрозы, чтобы она уплатила долги, которые так и висели за её мужем. Её супруг был шокирован предательством, пытался её вернуть силой, и мне хотелось в эти моменты просто раствориться, чтобы не участвовать в их семейных скандалах. Но я решил остаться с ней рядом, чтобы дождаться кульминации этой печальной истории.
Прошло ещё несколько недель, и наконец-то история эта подходила к своему логическому финалу. Последней каплей стало известие, что мужа её всё-таки убили. Подкараулили на тёмной улице и избили до смерти, хотя я не понимал, как в таком случае кредиторы смогут добиться от него выплаты долгов. У Марфы ничего не было, я надеялся, что теперь её оставят в покое. Я понимал, что являюсь фигурой противоречивой в глазах окружения Марфы (друзья пытались её образумить и направить к психиатру), но я принял решение сопровождать её на похороны. Это была не моя среда, но я впустил эту чпокнутую в свою жизнь себе на беду, и пока что не видел, как выбраться оттуда незамаранным. Но я был на удивление хладнокровным к колебаниям Марфы, меня мало трогали её истерики и блаженные выпады.
В день похорон шёл ливень, Марфа была с гламурным макияжем, наряженная в готическую одежду в стиле Лолиты (на ней было куча украшений со всякой нечистью - банты, заячьи ушки, браслеты с костями, просто тихий ужас, а не почтенный наряд для вдовы). Я её не критиковал, это был её праздник (или трагедия), пускай возьмёт от этого события максимально. На похоронах мне не удавалось быть невидимкой, многие явно винили меня в том, что Марфа тронулась умом (и были правы), и хотя никаких прямых обвинений в мой адрес не было сказано, я улавливал хмурые взгляды в свою сторону. Похороны - всегда ожидание, скука, наигранная траурная обстановка, истерики, слёзы и неловкие разговоры. Эти были не исключением, я не знал человека, которого мы хоронили по православным обычаям на кладбище Ракитки в Московской области (места там были дешевле). И естественно скорбеть и лить слёзы по этому трусливому неудачнику мне совсем не хотелось, смерть прибрала его к себе ровно тогда, когда посчитала нужным. Никаких вторых шансов она не собиралась давать супругу Марфы, которого хоронили в могиле с маленьким крестом на имя Геннадия Елисеевича Разумова (я тогда впервые и узнал его имя). А у Марфы второй шанс был, только не распознала она его, не смогла воспользоваться.
Когда после небольшой проповеди каждый из гостей мог произнести речь и возложить цветы, Марфа первой рвалась к могиле покойника. Она стояла над разрытой земляной раной и штудировала высокопарные цитаты и стихи собственного сочинения, призывая всех четырёх архангелов присоединиться к славному пиршеству, пока дух её супруга блаженного соединялся с Богом! Священник напрягся, потому что порой её речи звучали кощунственно, видимо его не предупредили о том, в какой кондиции находится вдова. Но думаю, он привык к разному проявлению горя во время похорон. Марфа всё распалялась, эмоции так и бурлили, она походила на безумного гения, стихи трогали душу (даже мою, если она существовала), и я всё ждал, что у неё появится метка. Нет, не появилась. Зато случилось что-то ещё более невероятное. Она сильно жестикулировала и бродила, даже не заметив, как нога её шагнула в пропасть свежевскопанной могилы, и она рухнула вниз к своему покойному супругу, соединившись с ним и в смерти. Марфа ударилась головой об гроб, и почти сразу же умерла (так нам сказали медики, которые приехали лишь для того, чтобы констатировать смерть).
После этого странного финала, такого абсурдно символичного и гротескного, гости замерли на какое-то время, просто переваривая случившееся и пытаясь осознать, что не попали в чёрную комедию. Я выдохнул с облегчением, наконец-то страдания Марфы закончились, ни к чему хорошему насильственное удаление метки не привело, но может, это потому что Марфа оказалась слабой и не смогла преодолеть проклятие? Я не намерен был останавливаться на этом, один пример не был показателем. К тому же я ещё не знал, какая судьба ждёт Веронику. Но после этого удручающего события я вспомнил, как один мой приятель вечно жаловался на дурную карму. Ха. Теперь я знал, что такое дурная карма. Это когда на похоронах собственного мужа ты в экзальтированном состоянии спотыкаешься и летишь к нему в объятья, распугав нафиг всех архангелов, что в панике задали драпака, оставив её умирать на этом последнем ложе. Смерть была сильнее всех, Марфа попала в ад, её душа сгинула навеки.

33

После этой ненормальной истории Вероника посчитала, что смерть Марфы нас сблизила, и мы с ней обязаны скорбеть по подруге вместе, искупая вину. Я был чист, никаких угрызений совести не испытывал, Марфа бы всё равно покончила с собой, разница была лишь в том, что я не получил в дар её душу. А может дух её вселился в Веронику, и та теперь окончательно свихнётся. Насчёт последнего, тут я попал в точку, и хотя сумасшествие Веры было вызвано скорее навязчивыми идеями и страхами, факт психического сбоя это не отменяло.
А мне не хотелось копаться, что у неё на душе, но это был мой эксперимент, мне надо было знать больше подробностей, как чужая метка влияет на психику более или менее уравновешенного человека (я всегда считал её крайне разумной). Теперь я не отталкивал её, и хотя я не давал ей той поддержки, на которую она рассчитывала, это было сигналом к близости. Рассудок она окончательно не теряла, поддерживая видимость своей нормальной жизни, и хотя демоны сжирали её изнутри, внушая гигантские страхи и ведя всё ближе к суицидальной пропасти, она пила колёса, пытаясь заглушить все свои навязчивые мысли. Её болезнь была связана с моей личностью, это она понимала, и хотя это было абсурдно утверждать, всё же это было правдой. Но я-то знал, что уже не мог её исцелить, она была загрязнена энергетикой метки Марфы и теперь ходила под проклятием. К сожалению, моя жажда познать свой новый дар оставила ей только два варианта развития - самоубийство или скорая насильственная смерть. И поскольку метка у неё не исчезала, я полагал, что смерть её будет добровольной.
Я в это время с головой ушёл в дигитальную среду, я так быстро учился всему новому, что уже неплохо разбирался в виртуальном мире, где можно было зарабатывать неплохие бабки. Мой нюх на перспективных авторов тоже возрос, и за последние недели я заключил несколько выгодных сделок, заработав столько, сколько бы корпел за своим офисным столом в течение многих месяцев. Я был рад, что не был привязан к рабочей рутине, планируя время самостоятельно. Пока у меня не было солидного капитала, я не рисковал крупно, но в скором времени начинал доверять своей интуиции. Но ситуация с Марфой и Верой дала мне повод для размышлений более лёгкого дохода. Я как тот, кто разрушает смерть мог действовать без ограничений в поисках жертв, так почему было не выбирать жертвы со вкусом? Почему голод нельзя утолять эстетичными средствами и с материальной выгодой?
Я уже знал, что срок метки не определён, но чем она темнее и чем больше в ней радужных переливов, тем ближе конец, и только по этому я и ориентировался, сколько примерно проживёт человек. Но я уже знал, что метка появляется у тех, кто реально обречён. Даже если человек по каким-то причинам передумает это сделать, смерть приберёт его очень скоро. И поскольку никаких просветлений или гармоничных цветовых сочетаний я у Вероники не обнаружил, осталось только дождаться её конца.
Она расставляла себе расклады таро, пытаясь найти причину своих страхов, и всюду фигурировала моя личность, указывая на что-то опасное, тёмное, скрытное, именно я был источником поглощения её энергии, и она хотела вернуть её назад. Но я оставался рациональным и прагматичным, так легко назвать человека сумасшедшим, который помешался на мистике, так что я ей объяснял её навязчивые страхи скорее как психолог, который был полным атеистом. А она всё пыталась узнать от меня, что я чувствовал, когда взял на себя карму повешенного. Я сохранял деловой тон:
- Вера, нас поразило то, что происходило в последнее время в жизни Марфы, я знаю, что вы очень сблизились, и её смерть оставила свой отпечаток на твоей ломкой психике. Это - не твоя вина, не кори себя, расслабься и просто найди утешение. Мистика, религия, психология, что угодно, но ты же понимаешь, Марфу не вернёшь, даже если ты каждый день будешь вспоминать её. Она умерла, её нет, душа сгинула навеки, ты понимаешь это? Но может, произошла ошибка, на самом деле должна была умереть ты, а Марфа просто взяла жертву на себя, от того тебя и плющит? Во всяком случае, это бы объяснило твоё чувство вины.
Она действительно так считала, только не понимала, каким макаром там замешана моя дьявольская фигура, я был причастен к этому хаосу, только как она могла доказать это? Здравый рассудок был на моей стороне, и хотя меня многие по-прежнему воспринимали как человека, который неудачно повесился, меня перестали жалеть и считать жертвой. Вера же создавала себе опасность в социальной жизни, которую она так тщательно строила в течение многих лет, и это не был уровень злобной истерички, это уже был уровень одержимой особы с биполяркой. И хотя со стороны я был чист, мне не хотелось быть замешанным в истории двух коллег, которые умерли за такой короткий промежуток времени. Смерть следовала за мной по пятам, но поскольку моя личность ни разу не фигурировала при их кончине, законно мне никто не мог предъявить какие-либо претензии. Но нужно было придумать, как обезопасить себя в роковой день, когда Вероника сдастся, и демоны будут разрывать её сознание, чтобы она сделала, сделала это - покинула этот святой мир, грязная и недостойная душа.
Через десять дней после смерти Марфы, вечером ко мне заявилась Вероника. Всё шло не по плану, я не хотел, чтобы она светилась в моих апартаментах, особенно когда увидел, насколько вырвиглазными тонами играет её метка. С таким потоком суицидальных мыслей я точно не мог рассчитывать на психологический тренинг или философские дебаты, её подсознательные страхи материализовались, и я ощущал тень смерти за её спиной.
Она нервно бродила по квартире, спотыкалась об стены, умышленно передвигала предметы, но при этом ничего не говорила. А на мои гостеприимные предложения отведать чашечку кофе никак не реагировала. Я наблюдал за её пульсирующей меткой, которая казалась воплощением агрессии, её яркие вихри испепеляли моё зрение, но по правде говоря, в момент кризиса от неё крайне трудно оторвать взор. Самый яркий миг, буйство энергии в одной точке, ода жизни, перед тем как прыгнуть в лодку Харона, что увезёт её по реке Стикс в царство мёртвых.
Я даже не сразу заметил, как она перестала нарезать круги как взволнованная кошка. Она рылась в своей фирменной сумочке, неужели это была настоящая Биркин, размышлял я, совершенно не ожидая, что она из этого сокровища (явно с вторичного рынка) вытащит маленький пистолет. Я сосредоточился на её метке, осознав, что геометрические фигуры явно намекали на гильзы или на само оружие. Вероника выбрала относительно лёгкий путь, этой ночью она застрелится.
Не входило в мои планы и то, что нацелила она его не на себя, а в мою сторону. Мне стало не по себе, она была в таком состоянии, что была способна на убийство. Мне никто никогда в жизни не угрожал расправой, даже словами. Эмоции для меня были новыми и странными, но какой-то лёгкий страх начал меня грызть, ведь не так я представлял свой конец! После воскрешения я многое понял и принял, я столько ещё хороших дел должен был сделать, в конце концов, я был тем, кто разрушает смерть, и никто не имел права меня убивать. Смерть принадлежала мне, но в эти секунды сомнения затмили мой разум, я не был неуязвим!
- Что ты сделал, сукин ты сын? - орала она своим звонким сопрано, чтобы мои соседи точно слышали этот скандал. - Отмени это, сними с меня это, забери с собой свои кошмары и проваливайся в ад!
Даже если бы я и хотел рассказать ей правду, она бы звучала слишком фантастично, чтобы в неё поверить, да и я мог представить, сколько времени займёт моя исповедь. И под прицелом мне совсем не хотелось вдаваться во все эти мистические подробности, которые попахивали дешёвым и примитивным ужастиком. И я решил убедительно врать. - Я должен тебе признаться кое в чём. Вера, дело в том, что Марфа была больной, это я заразил её, даже не знаю, как это научно объяснить. Но в клинике, в которой я восстанавливался после попытки самоубийства, мне объяснили, что бывают редкие случаи, когда суицидальные мысли могут передаться как зараза к другому человеку. И поскольку Марфа была не такой неудачницей как я, ненавидящей жизнь, она не могла принять это желание умереть, и её психика не выдержала подобного насилия. Но всё её естество было настроено на самоликвидацию, в подсознании она была запрограммирована на смерть. Она сама не могла принять этого, но это не могло отменить факта её смерти. Она была обречена, к сожалению, финал этой болезни только один...
- Тогда какого хрена ты живёшь? - она тряслась от злости, но верила в мои слова, и мне надо было обезопасить себя, зная, что пистолет у неё заряжен.
- Потому я и изолировал себя, - объяснял я, пытаясь не шевелиться, так как в её состоянии каждое моё движение могло спровоцировать фатальный исход. - Уволился с работы, веду затворнический образ жизни, никого не подпускаю к себе близко, потому что боюсь заразить. Но Марфу мне не удалось уберечь, и я раскаиваюсь, потому что действительно дорожил ею.
- Тогда тебя надо было сразу прикончить, мерзавец ты грёбаный, исцели меня от моих демонов, гадина ты отмороженная, я тебя сейчас убью, потому что ненавижу тебя и все твои суицидальные теории!
- Нет! - категорично я воскликнул, подняв руки вверх, пистолет в её руках задрожал, раздался щелчок, но оружие дало осечку. Чёрт, это было близко. Веронику не сильно напугал незапланированный выстрел, и это также намекало, что она реально способна меня прикончить. - Ты права, меня нужно было ликвидировать, но этим ты не убьёшь заразу. Дело в том, что этот вирус, он как живой организм имеет свой рассудок, он не умирает вместе с заражённым, если смерть - насильственная. Только добровольная смерть способна убить это проклятое существо. После смерти Марфы этот вирус не испарился, а передался тебе, ты была уязвимой в эти дни, сама помнишь своё состояние, тебя уже преследовало желание умереть, и теперь ты заражена, на необратимой стадии, и выход лишь один...
- Тогда почему ты сам себя не убил, если выход только один? Какое право ты имеешь заражать этим других людей? Что за дьявольскую игру ты ведёшь? - её рука всё чаще опускалась, кажется, это было хорошим знаком, значит, она поверила, что если она меня тупо убьёт, это ничего не изменит.
- Я пытался же! - мой голос не дрожал, но всё равно звучал почти на октаву выше. - Но я должен сначала найти источник заражения, чтобы проследить, чтобы он самоликвидировался. Я хочу убедиться в том, что вирус будет уничтожен. Я ищу этого человека все эти месяцы, и лишь недавно напал на след, от того и стал активнее.
- Ладно, - Вера кинула пистолет на стол с гулким стуком, - давай свой кофе, мне нужно знать, мне срочно нужно знать, как выживать с этими страхами, с этими голосами в голове, которые шепчут и шепчут, что в этой жизни ничего нет, лишь пустота, лишь страдания, лишь бессмысленная тьма. Как ты живёшь с ними? Откуда в тебе силы противиться этому адскому искушению?
Я заваривал кофе, на заднем плане размышляя, что перед самоубийством лучше бы вызвать рвоту и сделать клизму, но кажется, Вера надеялась, что я спасу её. И хотя метка её была на грани, она пришла сюда за помощью. По идее, можно было бы пробовать переместить метку. Но это уже ничего не изменит, она всё равно умрёт, снедаемая суицидальными демонами, так зачем нужно было продлевать её мучения? Да и передавать другому человеку метку было неэтично, таким образом я обрекал на смерть ещё одного неповинного человека, распространяя эту смертельную заразу. И хотя я знал, что она не последняя моя жертва, на данный момент у меня не было желания впутывать в нашу историю четвёртое лицо.
Я сел на диван с чашечкой кофе, отпил обжигающий глоток, закрыл глаза и ответил, пытаясь быть максимально честным в своём вранье. - Только это меня и удерживает, как будто незавершённая миссия. Я просто знаю, что должен найти этого человека, иначе этот вирус будет распространяться с бешеной скоростью. Этот человек из религиозной среды, его ничто не остановит, он верит, что делает это во благо человечества. - Странно было говорить о себе в третьем лице, казалось даже, что речь идёт о каком-то злом фанатике, хотя я раньше никогда так себя не воспринимал. Откровение неприятно покалывало намёками на чувство вины. Нет уж, не дождётесь, я следовал своей судьбе, и не было в этом ни добра, ни зла. Да и вообще такие громкие слова мало имели отношения к реальности. Были просто люди, которые по умолчанию не были созданы идеальными.
Вероника села рядом со мной, но чашку кофе в руки не взяла, какой там кофе перед командой 'застрелись', её агрессия по отношению ко мне смягчилась, но она жаждала ответов на мучившие вопросы. Потому что в её глазах ещё читалась надежда на то, что я смогу найти метод как её спасти, обманув проклятие и спрятав её от гнева смерти. Она положила голову на моё плечо, вздохнула тяжело и сказала поникшим голосом, не имеющим ничего общего с её заливистым сопрано. - А что если передать этот вирус своему ребёнку, тогда ведь есть шанс избавиться от этой напасти, правда, Зема?
- Во-первых, ты - пустая, бесплодная, нечистая, - ответил я категорично. - Во-вторых, в тебе сейчас звучит болезнь Марфы, она передала тебе свои последние страхи, одержимости и проблемы. Марфа сделала аборт на непозволительном сроке, лишив себя возможности материнства. И в-третьих, разве непредусмотрительно со стороны природы не позволять размножаться людям с подобным вирусом? Что это за говняный мир, если люди готовы приносить в жертвы своих детей? Если человек уже приходит в этот мир с включенной функцией самоликвидации, зачем вообще такой мир нужен?
- Но что тогда делать мне, как вылечиться? Почему мир так несправедлив? Я хочу жить, я хочу хотя бы жить через своих детей, но я лишена всего, о чём мечтала, я схожу с ума, и ты не представляешь, что может быть хуже для такой практичной материалистки как я, медленно терять рассудок! И главное осознавать это, боже ты мой, даже сейчас я слышу их шаги на свежевскопанных могилах, они радуются пиршеству, все гробы сегодня раскрыты только для меня одной! Меня отвергает всё моё естество, не только общество, люди, всё живое, весь этот мир, я сама себе противна, настолько полная нечистот, что смерть даже морщит нос! Почему мы должны нести бремя проклятых и отверженных? Почему именно мы?
- Дурная карма. Но исцеление близко, пустота манит нас из всех углов. Поверь, после подобного существования ты только и молишься о пустоте. Ты просто сыт по горло жизнью, такая жизнь - не дар. Вера, теперь ты знаешь, что ад существует, и смерть не имеет никакого отношения ни к наказанию, ни к расплате, ни к тьме. Как видишь, смерть - это очищение.
Её метка бешено переливалась, я сам начинал верить в собственные слова, потому что для людей с метками жизнь действительно была проклятием. Жизнь их отвергала и им была самая дорога в клоаку этого несовершенного мира. Именно такие люди и мешали миру очиститься. Меня в этот момент не заботило то, что я сейчас оставлю свои отпечатки на её спортивном пистолете ГШ-18, способном пробить крепкие поверхности. Моя потребность избавить мир от проклятия была на критической отметке, и когда Вероника увидела моё решительное лицо и руку, протягивающую пистолет, она впервые в жизни смотрела на меня с испугом. И с уважением. Сейчас я действительно походил на ангела смерти, требующего возмездия. - Ты можешь дальше убегать от своих демонов, которые грызут тебя изнутри как черви, но убегать некуда, и ты будешь только наблюдать за своим собственным пожиранием, заражая всех вокруг, сея смуту и хаос, распространяя и дальше проклятие. А можешь принять вызов и обрубить эту болезнь с корнем, достойно покинув этот мир, сделав его капельку чище и светлее. Выбор за тобой.
Как зачарованная она всё смотрела на меня, я чувствовал прилив сил, сосредоточенный перед жертвоприношением, перед ритуалом слияния душ. Это был праздник, я был таким голодным. Я понял, что моей энергетике на данный момент практически невозможно сопротивляться, это была слишком правильная ситуация, и ничто не могло остановить этот очистительный акт. Я выполнял своё предназначение. Она была в здравом рассудке, слёзы текли по её щекам, последние искорки жизнелюбия блестели в её глазах, но в моих глазах отражалась истина, которая вела её проклятую душу к пустоте. Она трясущимися руками взяла свой пистолет (явно принадлежащий мужу, имевшему отношение к военным силам), всё это время как под гипнозом пялясь на меня. И сквозь меня, она явно видела за моей спиной знакомую фигуру смерти, что манила её последние недели. Уже более твёрдой рукой поднесла она пистолет к своему виску и моментально нажала на спусковой крючок. Я машинально отбежал в сторону, на самом деле некий страх, что она всё же застрелит меня, так и не покинул моё сознание. Но всё обошлось. Я понимал, что у неё не было вариантов выжить после выстрела с такого близкого расстояния. Она мигом рухнула на пол, к счастью, не оставив на нём половину своих мозгов (хорошо что она не заявилась с дробовиком). Но всё это меня на данный момент мало волновало, мой третий глаз наблюдал за жизнью метки, которая испарилась за считаные секунды, констатировав смерть жертвы. Яркая вспышка в конце, иллюзорный удар током и всё, очередная жертва была принята тем, кто разрушает смерть. И снова меня накрыло чувство гармонии, как будто не было ничего естественнее и правильнее, чем эта маленькая трагедия.
Но когда эйфория прошла, вернулся рационализм, чёрт, нужно было как-то разгребать это дерьмо. Я долго мялся, но потом всё-таки позвонил Фане и попросил особой помощи. С большой машиной.
- Что случилось? - спросила она. Я не ответил, и через десять секунд она прошептала. - Выезжаем.
Две серых тени стояли за спиной у Фаины, которая смотрела на меня со страхом. Но и там я уловил уважение, ведь никто не оспаривает действий Мессии. Чувство, что я был у неё в долгу грызло меня. Мне не нравилось, что кто-то знает о моих странных развлечениях, которые я прикрывал деяниями того, кто разрушает смерть.
Когда квартира была вычищена, труп вынесен, а все улики собраны для уничтожения, мы остались вдвоём. Я улыбнулся ей с благодарностью, а потом мысленно послал ей утешение, что она была моей избранной. Вряд ли до неё дошёл посыл, но что-то она почувствовала, я прямо ощутил возвышенный экстаз, исходящий из её лона. Я для неё серьёзно был богом, способным исцелить мир от проклятия. Если бы ситуация была уместной, мы бы обязательно слились с ней в соитии, одурманенные желанием. Она была сильной и интересной, она верила в меня. Она будет вкусной жертвой, я это знал. Когда-нибудь она добровольно отдастся мне, ломать сильных людей было куда интереснее. Причём ломать с чистой совестью, ради блага всего человечества.
- Ты...ты любил её? - вдруг спросила она, держась за ручку входной двери.
- Всем сердцем, - улыбнулся я, чуть не разбив её собственное. Но потом пожалел бедняжку. - Я всех их любил, лишь я один был способен увидеть свет в их гнилых душах. Лишь я один очистил их, разве это не есть священная и бескорыстная любовь?
Её глаза заблестели от блаженной радости, она верила мне, идеализируя до божественного состояния. Я выполнял своё предназначение, а она была избранной, мир исцелялся, и она была свидетелем этого чудесного исцеления. Конечно, она была в этот миг счастлива. Фаня ушла окрылённой, заразив и меня, я реально не просто ощущал себя в эту ночь божественным избранником, я был тем, кто разрушает смерть. Это была не просто слепая вера, это был факт.

34

Спустя несколько дней после инцидента, я окончательно пришёл в себя, но понимал, что постоянно подвергаю себя опасности, допуская неоправданный риск в связи с этими суицидами. Я хотел снять другую квартиру, подозрения некоторых жильцов дома были практически осязаемыми. Мне хотелось где-нибудь небольшую квартирку с максимальной приватностью. Вариантов было предостаточно, но все они были с высокой арендной платой, и хотя пока что мои фриланс потуги приносили нормальную прибыль, я не чувствовал себя стабильно в этой профессии. К тому же большая часть агентств недвижимости или частных владельцев рассчитывали на долгосрочные контракты. Я теперь понимал, что возможно мне периодически придётся менять жильё, так что меня толком ничего не устраивало. И тут я вспомнил, что фонд по предотвращению самоубийств имеет в своём арсенале квартиры на съём или временное заселение кризисных пациентов.
Я связался с Фаиной, и та заверила, что в тот же день я могу переселяться в любую доступную квартиру, предоставив свободные адреса мне на электронную почту. Глаза мои загорелись при виде квартиры в новостройке рядом со станцией метро 'Парк победы'. Всю жизнь испытывал благоговейное почтение во время семейных прогулок по этому парку, было в этом городском оазисе что-то манящее, что-то очищающее. И хотя я никогда не идеализировал войну, всё же эти мемориальные памятники вызывали во мне подсознательное уважение к своей стране, пережившей так много трудностей. С тех пор этот парк у меня ассоциировался с покоем, я туда ходил проветриться, скинуть всё материальное и суетное, это был интимный и медитативный момент, когда я сливался с природой и родиной. Я в тот же день собрал вещи и перевёз все свои скудные пожитки в новую, просторную двухкомнатную квартиру в современном ЖК Victory Park Residences с площадью в 65 квадратных метров. И аренду мне оплачивал фонд вместе со всеми коммунальными услугами. Тот, кто разрушает смерть явно не должен переживать, как выжить.
И неожиданно я получил от секты ещё одно заманчивое предложение. Последний случай с самоубийством Вероники доказал, что я наконец-то начал выполнять своё предназначение. Методы, жертвы и их количество не должны были интересовать руководство секты, но последствия ведь ложились на их плечи. Я теперь знал, что они не могут мне отказать в помощи, если я находился в неловком положении, когда требовалось избавиться от трупа (фетиш умирать на глазах у того, кто разрушает смерть не просто оправдывали, этот метод возвышали). Конечно, мне не хотелось вовлекать в свои эксперименты чужих людей, но я научился доверять сектантам, я расслабился и понимал, что могу безнаказанно продолжать творить свои дела. Но это был риск, это были неудобства, в конце концов, я мог попасть в поле зрения правоохранительных органов, когда-нибудь кто-нибудь может связать меня с определёнными самоубийствами. Мне нужно было стать невидимкой, и моя новая работа в сети и переезд были началом отбрасывания своей личности. Я даже не откажусь от смены имени, если мои косяки уже невозможно будет исправить. В конце концов, так ли я цеплялся к своей личности? Простой парень из московской глубинки был всего лишь маской настоящего 'я'.
И вот мне предложили новое прикрытие - липовую работу в центре по предотвращению самоубийств, где изучают всё, что связано с самоубийствами, где есть материалы для исследований, и самое главное - потенциальные жертвы. Как я раньше не додумался связать себя с подобным местом? На самом деле доверия к этому заведению у меня стало ещё меньше. Оно фигурировало везде, куда бы я ни совал свой нос - оно было главным спонсором секты, именно там я впервые начал видеть метки и зарубежные коллеги намекали, что там проводят странные эксперименты. Но я больше не понимал, что такое испытывать страхи, жажда следовать своей судьбе убила во мне все сомнения, все атеистические и консервативные взгляды, освободив от привязок и материальных ценностей, превратив людей в инструменты. Стоило только принять свою судьбу, как все рамки и оковы рушились. Совесть и моральные ценности были выдумками людей, а сейчас я знал, что никогда в жизни больше не буду жить под контролем, принимая чужие команды за свои собственные. Эра послушания осталась в прошлом, и хотя это осознание сделало меня одиноким, я никогда в жизни не ощущал такой глубокой связи с этим миром.
Меня сразу предупредили, что есть блоки, в которые мне лучше не соваться, далеко не все сотрудники знали о существовании секты, и в этих блоках по большей части велась легальная деятельность. Меня как раз интересовали те корпуса, которые были связаны с сектой, вряд ли там так много людей, которые верят в её уставы и знают о живом воплощении того, кто разрушает смерть, но я никогда не стремился к известности. Меня заверили, что если мне понадобится что-либо в этой клинике (информация о пациенте, сведения о болезнях или доступ к конкретному человеку), всё будет организовано. Я теперь числился внештатным психологом, помощником статиста и лаборантом. То есть я фактически имел доступ к архивам, экспериментам и общению с суицидальными пациентами.
Я понятия не имел, что именно хочу нарыть в этой клинике, самым важным моментом для меня было искать там суицидально настроенных людей, желательно с метками, чтобы легально присутствовать в момент их самоубийства. Вряд ли стоило организовывать это прямо в клинике. Конечно, я бы этого хотел, но смогут ли на это закрывать глаза, если пациенты начнут массово накладывать на себя руки? Я планировал углубиться в способности меток, узнать, можно ли их передавать сразу нескольким персонам (как бы дублировать метку), реально ли её передать детям, чья психика ещё не сформировалась. Также меня интересовало, влияют ли метки на животных. Я почему-то был уверен, что с животными ничего не получится, но мне и не нужны были подобные жертвы, проклятие исходило от человеческих особей, с ними мне и предстоит работать. Но нужно было в этом убедиться.
Пока я обустраивался в своём новом жилье, параллельно укрепляя позиции в маркетплейсе, неплохо шла и моя интеграция в больнице. Меня сразу же связали с нужными людьми в разных отделах, к которым я мог обратиться чуть ли не с любой просьбой. Ни один из них не занимал высокую позицию, но меня это мало волновало, мои просьбы были легко осуществимыми. Именно эти люди знали про секту и о моём существовании, я по умолчанию получал от них уважение, и наконец-то я видел не серых и пустоглазых сектантов, а обычных людей, ценящих жизнь. Но всё равно клиника пропиталась суицидальной атмосферой, хотя здесь и создали максимально комфортные условия. Ведь тысячи мыслеформ невозможно просто сложить в один мешок и выбросить вон, они всё равно отравляли сердце клиники, влияя также и на работающих здесь людей.
Самой интересной частью для меня оставалось живое общение с пациентами с суицидальными мыслями. Или теми, кто поступал сюда после неудавшейся попытки (я был одним из этих несчастных, а казалось, что это было так давно и как будто вовсе не со мной). Тут я действовал в качестве психолога, но сначала мне нужно было ознакомиться с их делом, после чего я решал, интересует ли меня тот или иной пациент. Я начал с обхода отдела, где лежали люди, которые восстанавливались после неверного расчёта (либо же подсознательно желали, чтобы их спасли), выискивая тех, кто в ближайшее время намерен повторить задуманное. Простыми словами, я искал меченых, именно так я и решал, каких пациентов включить в свой приоритет. После этого я уже бродил тенью по палатам среди людей с острой суицидальной идеацией, которые были на грани и нуждались в длительном лечении. Большая часть из них страдали той или иной формой депрессии, у многих был поставлен обобщающий диагноз - шизофрения, и как правило, опасность они представляли только для самих себя. Многие из них просто были одинокими, слабыми, чересчур легко внушаемыми или не способными выжить в этом стремительно развивающемся мире. Но были и тяжёлые случаи болезни, иногда в медицинских файлах пациентов ставились пометки 'н' (неизлечимые). Были ещё маниакальные пациенты, я не любил находиться в крыле 'буйных', их нрав был непредсказуемым, и никто не мог дать гарантию безопасности, хотя случаи нападений на врачей были крайне редки. Но я ведь не был медик, и не знал как себя вести, если у человека случался спонтанный приступ или пробуждалась жажда крови. Были ещё пациенты с надуманными проблемами, не совсем шизики, не совсем депрессивные, порой ведущие себя как последние позёры (обычно их желание убить себя тоже было раздутым из-за дефицита внимания), которые считали, что нуждаются в лечении. Среди этих я ни разу не видел меток, и я прекратил свои визиты туда.
Со временем у меня даже выработалась система помощи, я помнил слова Аллы, которая говорила, что они ведут эксперименты над людьми, которые планируют повторный суицид. И я начал ей говорить, кто именно планирует в скором времени покончить с собой. Я не был профессионалом и не мог ставить диагнозы, но через правильные каналы, информация доходила до нужных людей, и с пациентами на грани дополнительно работали, это я знал точно. Некоторых я умалчивал, мне нужно было оставлять жертвы для себя. Именно в стенах этой клиники я провёл несколько своих экспериментов. Как только я начал появляться в лаборатории и обзавёлся парочкой полезных связей, я узнал, что эксперименты также ставятся на мышах. И хотя в основном подопытными тут были именно люди, всё же некоторые препараты сначала тестировали на мышах. Здесь сами разводили животных, и хотя статистика там велась довольно скрупулёзно, то и дело цифры не стыковались между собой, и выкрасть пару мышей не составило никакого труда. Можно было поймать на улице крысу и принести в палату к конкретному пациенту, но все входы (даже чёрный) были оснащены сверхсовременными инфракрасными камерами, не охота, чтобы меня засекли, как я прихожу в клинику с животным в рюкзаке. Я не хотел к себе повышенного внимания, а попасться с такой мелочью будет означать именно это. К тому же я знал, что все взращённые в лабораториях грызуны обладали стойкой психикой, крепким здоровьем и выносливостью. И волноваться, что мышки подохнут, пока я дойду до цели мне не придётся.
Когда я добрался окольными путями до нужной мне одноместной палаты, где лежал человек с меткой, я чувствовал себя усталым. Мой пациент с шизофренией, затяжными депрессиями и неудачной попыткой самоубийства спал, выпросив очередную дозу снотворных, что играло мне на руку. Я не знал его имени, я не планировал сжирать его душу, так что его анонимность меня устраивала. Когда я передвинул его метку, покрывшись липкой испариной и со жгучим желанием взорвать на тысячу кусков свой мозг, я пытался переместить её в биополе мыши, которое было таким слабым, что я никак не мог его уловить. Мне никак это не удавалось, метка держалась в моём собственном биополе (от того желание самоликвидироваться до сих пор жгло), как будто не могла отыскать живое существо. Я пытался зацепиться за мышиную ауру и так и эдак, пока не осознал, что если не закончу, то просто пробью себе башку об стену, настолько противной казалась жизнь. Я вернул метку назад пациенту с кодовым номером СК808 с такой силой, что тот аж подпрыгнул в своей кровати. И во время того как я её возвращал назад, я ему мысленно передал сдохнуть. Я был зол сам на себя, и в своей фрустрации хотел сделать подлянку, хотя и не верил, что мои слова способны дойти до адресата. Тем более он всё равно был не жилец, слишком много ярких вспышек (даже во время сна) в метке указывали на то, что его последний день на этой земле близок.
Я еле добрёл до ближайшего туалета, слишком долго метка находилась в поле моей собственной ауры, надо было очистить себя от суицидальных мыслей, они не принадлежали мне, я уже был свободен от этого влияния! Но слабость, головокружение, трясущиеся конечности и заоблачное давление со мной не соглашались. Как только я смог контролировать своё тело, я вернулся в палату, потому что забыл забрать мышку. Но та оказалась умнее меня, её давно уже не было в палате, либо она надёжно притаились. Когда мой затуманенный взгляд сфокусировался на кровати пациента, я прямо восстанавливался на глазах, он в это время бился головой об стену с такой силой, что пробил её! Не знаю, была ли там только кровь, но мне казалось, что я вижу и частички мозга (но вероятно, мой собственный мозг уже преувеличивал). Я моментально исцелился, душа этого гнилого человека через агонию смерти искупала свои грехи, и поскольку никому она не была нужна, я принял её с распростёртыми объятьями. Когда метка прекратила светиться, я был настолько заряжен, что последствия неудавшегося эксперимента испарились, как же чётко всё теперь казалось, как правильно! Боже мой, это был самый гармоничный день на свете!
Конечно, было немного страшно после этого эпизода, я понятия не имел, имеются ли в палатах пациентов видеокамеры (как я позже узнал, имеются, но не во всех), так что решил подстраховаться, сообщив об инциденте в руководство секты. Мне ни разу никто ничего не спросил об этом случае, возможно, никто и не узнал о том, что я навещал больного перед его самоубийством. Но после этого случая я зарёкся провоцировать самоубийства клиентов в больнице. На один случай ещё можно закрыть глаза, но повторные вызовут весомые сомнения. Но этот инцидент доказал мне возможность влиять на желание человека покончить с собой. Возможно, мне это удалось только благодаря тому, что метка находилась какое-то время в моём биополе, от того я действительно мог давать команды ликвидировать себя. Это мне играло на руку, я осознал, что не получаю удовольствия от того, чтобы томить человека и продлевать его дни на этой земле, когда он запрограммирован на самоубийство. Мне нужны были жертвы, а не поклонение или наслаждение наблюдать за чужими страданиями, так что даже если мне на время придётся забирать метки к себе, это того стоит, самоубийцы будут готовы покончить с собой с таким остервенелым желанием, что скорее всего будут это делать в моём присутствии. Что и являлось моей целью! Но мне казалось, что я становлюсь сильнее после слияния душ, жертвы реально питали меня и давали странные силы, которые я пока что вытягивал кусками и по чистой случайности.
Другой же мой эксперимент какое-то время даже пробудил мою совесть, но я не собирался идти на поводу у этого психического состояния, решающего, какие именно у меня должны быть ценности. Как только я получил доступ проведывать детей с суицидальным синдромом, я решил проверить, можно ли привить метку ребёнку, который ещё не осознавал, что такое смерть. Я не рассматривал детей старше 11 лет, когда случаи самоубийств были не редки (особенно начиная с 15 лет), мне нужно было знать, как отреагирует биополе трёхлетнего или пятилетнего ребёнка на насильно навязанную метку.
Мне понадобилась неделя, чтобы организовать это дело. Во-первых, мне надо было найти подростка с меткой. Я нашёл. И даже немного с ним общался в качестве психолога (я оперировал как помощник профессионального психолога, больше слушая и наблюдая за жизнью метки злобного мальчика, который уже однажды пытался поджечь дом). Радужных бликов было предостаточно, чтобы сделать выводы, что ему осталось жить совсем недолго. В ней явственно виднелись огоньки, кажется, страсть к горяченькому у этого парня была в крови.
Потом нужно было засветиться в группе депрессивных малышей. Я даже не хотел думать о том, что маленькие дети (от трёх лет) не только размышляли о самоубийстве, а способны были его осуществить. Просто в уме не укладывалось, в каком же искажённом мире мы живём, что наши дети рождаются с желанием поскорее его покинуть? Но подобные мысли отвлекали от моей миссии. Я присутствовал в комиссионной группе на одной из групповых терапий, и через пару таких сеансов выбрал свою жертву. Тоже мальчик, к сожалению, имя я запомнил, его звали Глеб, у него были слегка раскосые глаза и медно-рыжие волосы. Он лечился из-за голосов в голове (диагноз был поставлен классический), которые порой говорили ему нехорошие вещи, например, умереть. Не знаю, насколько это было серьёзно, но раз он находился в больнице, то проблема явно была существенной. Иногда дети участвовали в творческих семинарах, и хотя обычно их делили по возрастным категориям, педагогов не хватало, и некоторые уроки были совмещены. Выбрав день, когда оба мальчика встретятся на арт-терапии, я запустил свой дьявольский план.
Злобный шестнадцатилетний пироман с меткой всегда стоял возле окна у своего мольберта, где давал волю своим жгучим фантазиям, там не нужно было быть психологом, чтобы распознать рвущийся наружу огонь. Место вокруг него пустело. Я ходил по залу и помогал нуждающимся. Так я 'случайно' испортил холст Глеба, пролив на него стакан с водой, который нёс девочке с астмой. Я пересадил его на свободное место рядом с огненным мальчиком, готовясь морально к переносу метки. Что ж, пускай меня считают неуклюжим, но самым простым вариантом было споткнуться и повалиться на ни в чём не подозревающих жертв. На меня никто не смотрел, так что моё наигранное падение не осталось в анналах памяти присутствующих здесь детей. Потребовалось много сил, концентрации и решительности, чтобы как можно быстрее перекинуть метку Глебу. Было морально тяжело, да и пока метка оставалась в руках посредника, я еле сдержал отчаянный крик, который однозначно бы перенёс меня в другое измерение, где бы я прямиком попал на погребальный костёр.
Когда я пришёл в себя, какой-то доктор помогал мне встать. Я вытер пот со лба и приложил к носу салфетку (повышенное давление традиционно брызнуло кровоточащим носом). Как только я благополучно сел в кресло главного надзирателя, то смог наконец-то полюбоваться плодами своих трудов. Метка перенеслась! И это было неожиданно, я был уверен, что биополе пятилетнего ребёнка оттолкнёт этот чужеродный сгусток смерти. Дело было сделано, силой мысли я заставлял свою совесть мирно спать, потому что чувствовал, что ещё есть шанс исправить содеянное, пока метка не успела заразить Глеба. Я видел, как злобный подросток мнёт свой лист и устанавливает новый, где рисует полную противоположность своим огненным шедеврам - спокойные голубые волны. Удаление метки лишило его агрессии, интересно, будет ли он сходить с ума без своих привычных суицидальных мыслей? В любом случае, я узнаю, каким был его конец, мои связи давали мне возможность отслеживать смерти людей, которые когда-то лечились в этой клинике. Но а на что я обрёк маленького Глеба, который всё смотрел и смотрел на свой рисунок, как будто не узнавал, что это он нарисовал? К сожалению, сеанс арт-терапии завершился, и мне пришлось удалиться.
Новости о смертях детей я узнавал через свои больничные каналы. Глеб наложил на себя руки примерно через пять дней после этого инцидента, его психика не выдержала издевательств, и снедаемый огненными страхами (если верить отчёту психиатра), мальчик поджог себя папиной зажигалкой во время дневного сна. Дело в том, что Глеб не жил в больнице, по вечерам и на выходные его забирали домой, ведь родительская любовь могла работать как антидепрессант в его терапии. Я даже боюсь себе представить, что ребёнок пережил за эти пять дней, не говоря уже о моменте кульминации, когда он добровольно поджог своё маленькое тело! Ну да, навязчивые фантазии пиромана передались бедному малышу, и я осознал, что любому человеку можно передать метку. Я еле удержался от того, чтобы экспериментировать на младенце, который не способен чисто физически себя убить. Думаю, в таком случае смерть всё равно настигла бы его, но меня тошнило от самого себя и подобных мыслей, так что я терпеливо ждал вестей о подростке.
Как я и полагал, смерть уже находилась в биополе своей жертвы, и ничто не могло помешать ей осуществить свою кровожадную расправу. Прошло две недели, психологи заметили улучшение в его поведении, хотя и замечали некоторые странности. Как будто в нём появилась наигранная радость, причём настолько наигранная, что походило на абсурд. Я не знаю, как именно это проявлялось, мне только предоставили отчёт, где подробности не описывались. Примерно через две недели он с семьёй поехал в развлекательный центр, где вместе со своими братьями и сёстрами застрял в одной из аттракционных кабинок, где возник пожар. Понятия не имею, как такое было возможно, но они все сгорели заживо на глазах у кучи людей, которые не смогли ничего сделать, насколько всё быстро и неожиданно произошло. Смерть всё же решила выполнить последнюю волю умершего, и дала возможность осуществить то, что он не успел в первый раз. После этого случая я перестал верить в совпадения. Каждое действие и даже каждая мыслеформа были спланированными, и пускай я стал полным фаталистом, но это мне дало понять одно - больше всего на свете нужно бояться своих желаний.
Я дал себе обещание больше не вмешивать в свои планы детей. Этот мир был полон дерьма, если дети имели суицидальные наклонности, а ведь я очищал его от проклятия, чтобы новое поколение могло жить в гармонии. Это не соответствовало моим планам, но теперь я знал правду о могуществе метки, способной присосаться к любому человеку, независимо от возраста и силы воли. Теперь я мог тщательнее выбирать свои жертвы, пора было очищать мир от действительно злобных людей, которые сеяли лишь разрушение и страдания на этой планете. Мне было всё равно на личности жертв, они все были одинаково хороши для меня. Тот, кто разрушает смерть стерпит всё, и размышляя подобным образом, я действительно видел свои деяния в благородном свете.

35

Я продолжал вести активную жизнь обычного человека, моя тайная сторона никак не влияла на мою нормальность, которая была необходима для того, чтобы создавать видимость простой и законной жизни и не уйти с головой в мистику. Удивительно, но у меня было гораздо больше энергии, я стал сильнее физически и психологически, последствия асфиксии больше никак не влияли, а с ночными кошмарами и бессонницей было покончено. По правде говоря, мне требовалось значительно меньше часов для сна, чтобы отдохнуть и быть бодрым, мой иммунитет пришёл в полную норму, я перестал простужаться, постоянно кашлять и хлюпать носом. Я стал выглядеть лучше, к тому же усердный труд в спортзале улучшил мою физическую форму, хотя я уже давно смирился, что качком мне не стать. Моя шевелюра уже никогда не стала прежней, и чтобы отметить слияние своих двух жизней в одно гармоничное целое, я побрился налысо, решив поддерживать новый имидж на регулярной основе. Это придавало мне суровости, и судя по восторженным отзывам особей прекрасного пола, новый прикид мне шёл куда больше, чем попытки зачесать свои три волосины. Да и это был ещё чисто символический жест - начало новой жизни, где я оставил всё своё дерьмо прошлого вместе со своими волосами. Я по-прежнему был тощ и бледен, но это был терпимый уровень, мой образ карикатурного, больного торчка наконец-то канул в лету.
Я начал внимательнее относиться к своей одежде, потому что встречают-то по одёжке, хоть ты тресни, а человека, одетого со вкусом воспринимают серьёзнее. Я не был поклонником делового стиля, но поскольку всё чаще выходил в свет, в моём гардеробе появлялось всё больше фирменных костюмов. Если ты умел носить дорогие костюмы, это тебе ошибочно создавало ауру успешного бизнесмена, многие девки были падки на этот стиль именно по этим причинам. Да и всегда приятнее подле себя иметь красивого и стильного мужчину, чем среднестатистического русского мужика с подпитой рожей и в обносках, которые были модными в девяностых. И хотя в повседневной жизни я выбирал спортивный и мешковатый стиль, моя одежда прекратила меня носить, наконец-то мы поменялись местами. Я всегда относился наплевательски к своей внешности, сейчас же я чувствовал, что мой запущенный вид будет резко дисгармонировать с моим внутренним миром. Но всё равно я не доходил до того, чтобы зависать в салонах красоты или тратить целые дни на шоппинг. Я не был метросексуалом, но я был ухоженным, знал себе цену и пользовался своей новой уверенностью, чтобы располагать к себе людей.
Получалось, что я жил социальными контрастами. В своей новой работе я был анонимом - без имени, без внешности, без биографии, без личных эмоций. В больнице я играл роль невзрачного и серого человека, на такого посмотришь, и ничего не сможешь о нём сказать, я сливался с массой среднестатистических людишек, чтобы не привлекать лишнего внимания. Поскольку я стал энергетически сильнее, и некоторые теперь улавливали мою пробудившуюся харизму, я прятал эту личность за белыми халатами, смирёнными взглядами и лаконичной речью простачка. И только моя светская жизнь позволяла блистать, покорять вершины и выплёскивать уйму разнообразных эмоций. Мне хватало в больнице качеств интроверта, но больше всего я наслаждался жизнью в обществе. И хотя в какой-то степени это тоже была одна из ролей, в ней было меньше всех ограничений и моральных истязаний.
Я был осторожен в заведении новых связей, чётко контролируя, кого впускать ближе в свою жизнь. Но я больше не заводил друзей, никто не должен был знать о моей тайной жизни, а близкие друзья рано или поздно могли докопаться до истины. Конечно, бывали случаи, когда я позволял доверительные отношения с какой-нибудь прекрасной дамой, но всегда знал, когда остановиться. Я теперь часто практиковал секс на одну ночь, чтобы не возникали привязки, стараясь выбирать дам, которые со мной на одной волне в этих вопросах. И хотя сейчас люди чувствовали себя свободнее в сексуальном выборе, к сожалению, навязанные веками догмы и ограничения ещё били по голове. И это если не учитывать вопрос инстинктов, не так много независимых женщин, которые не нуждаются в мужчине для того, чтобы иметь детей. Слово 'семья' меня пугало в этот период, я не мог себе позволить роскоши даже довериться кому-то, что тут говорить о том, чтобы взять ответственность за свою вторую половинку, и тем более своих потенциальных детей. Но инстинкты во мне полностью не атрофировались, и иногда я мечтал о тихой и беззаботной семейной жизни, но мой мир был слишком грязным и искажённым, чтобы впускать в него близких людей.
Поскольку мои новые знакомства, как правило, не затягивались на длительный период, я всё больше ценил дружбу со своими старыми товарищами. И несмотря на то, что времени у каждого из нас становилось всё меньше (настоящая взрослая жизнь современного человека подразумевает дефицит времени), наша компания регулярно выезжала на природу или собиралась на очередную тусовку. Снежана ждала ребёнка, так что сидела трезвая, пытаясь поймать волну беспробудного смеха, который понятен лишь пьяным. Яна готовилась к переезду в Лондон, так что после её отъезда наша компания уже будет неполноценной. У Лёши уже была семья - контролирующая жена и две маленьких дочурки, которыми он очень гордился. Дима днями напролёт продвигал свой новый бизнес - автосервис у северного МКАДа, конкуренция была высокой и приходилось ухищряться, чтобы не просто выживать, а закрепить позиции. Вася большую часть времени проводил в интернете, он был ещё и стримером по видео играм, и хотя денег он на этом не зарабатывал, это уже было чем-то вроде зависимости. Но своя аудитория у него имелась, и ему этого было достаточно. Девочки неоднократно поднимали вопрос моей холостяцкой жизни, и я отшучивался, что тут моя суицидальная карма не даёт мне шансов на серьёзные отношения. И они вспоминали мой кратковременный роман с Дайаной и её самоубийство, и тема быстро иссякала. Тут я даже не врал, близко подпускать в свою жизнь сейчас я мог только тех, кто знал о моей двойной жизни, а это были либо члены секты, либо меченые люди.
Изменения в моей жизни не прошли незамеченными - новая работа, хороший доход, жильё в престижном районе, имидж уверенного в себе человека, регулярные тусовки в элитных местах. Меня начали окружать успешные люди, я теперь привлекал внимание не только самого дна общества (всяких неудачников, которые даже убить себя не могли до конца), но и людей, способных по достоинству оценить жизнь, пользуясь предоставленными возможностями. Я получал оклад за свою работу в больнице, хотя сам я это скорее позиционировал как волонтёрскую деятельность, вернее так я говорил близким людям. Мол, после того, что я пережил, я стал сострадательнее к самоубийцам. Я всех заверял, что зарабатываю очень хорошо в качестве трейдера, и что мне нравилось, так это то, что никто не мог отслеживать твои финансы и реальный вклад в работу. Я мог говорить, что хочу, и хотя я не врал, я нормально зарабатывал, но меня ещё спонсировал фонд. Так что денег мне хватало, чтобы шиковать и не думать о завтрашнем дне. Я получал удовольствие тратить деньги, я осознал, что мне не подходит режим накопления, что в очередной раз доказывало, насколько я не готов к семейной жизни.
Если рассуждать чисто психологически, я был полностью исцелён после своей роковой ошибки, это если оценивать меня со стороны глазами окружающих. Но мой странный чёрный юмор порой выдавал тайны подсознания - тема смерти, неизлечимых болезней, увечий, психических недугов не были для меня табу. Да, немного циничен и прямолинеен в этих вопросах, но ведь лучшее решение как преодолеть психологическую травму после неудавшегося суицида, было научиться шутить на эту тему. Мне уже не было больно, мне уже не было обидно, мне уже не было стыдно, и я давно отказался оправдываться. Если кто-то не понимал меня, это были их проблемы, а я никому ничего не был должен. Моя жизнь принадлежала исключительно мне, и я не собирался делиться ею с теми, кто недостаточно меня ценил.
Единственными, кто так и не преодолел мою травму, была моя семья, как обычно самые близкие не способны отпустить ошибки и концентрироваться на твоих нынешних достижениях. Поскольку в моей семье с яйцами была именно мать, её мнение сильно влияло на психику отца и даже моих братьев. Я бы не назвал нашу семью очень дружной, но они объединились в одно целое, чтобы поддержать меня после нелёгкого периода. Я им был благодарен, что они не отвернулись от меня и выдавали порционно свою жалость и слащавую опеку, но нормального общения у нас не получалось, я никогда не буду на прежнем уровне в их глазах. Я был самоубийцей, искажением этого мира, и хотя я никогда не чувствовал от семьи такой крепкой и настойчивой любви, я перешёл грань дозволенного, чтобы они понимали меня. И сейчас, когда мне казалось, что со стороны я цвету и пахну, мама считала это каким-то подозрительным затишьем перед бурей. То есть у меня была какая-то фаза, после которой обязательно наступит кризис, поэтому они все должны пасти меня, чтобы не упустить момент невозврата. Но я был здоров, и хотя моя тайная жизнь в глазах общества показалась бы абсолютно не вписывающейся в нормы, именно она вела меня вверх по эволюционной лестнице.
В больнице я снова позволил себя анализировать, и хотя я не исключал, что мои видения начались после вмешательства этой самой клиники, мне хотелось знать о физиологических изменениях внутри себя. Если говорить сейчас о психологических тестах, то там всё было по-прежнему безукоризненно, даже лёгкой предрасположенности к депрессии не было выявлено. Никакие лекарства мне не были нужны, да и я всё равно бы их не пил, я давно уже понял, как любого вида зависимости (даже от сахара или любимого человека) рушат твою собственную личность. К тому же тесты выявили у меня высокий творческий интеллект, чему я удивлён не был, а тест на IQ я никогда так хорошо не сдавал. МРТ мозга также не дал особых изменений, повышенная мозговая деятельность в целом, но в моём мозгу не было сильно увеличенных частей (которые теоретически могли отвечать за гениальность). Чисто физически я был абсолютно здоровым и нормальным человеком, без каких-либо отклонений или сверхспособностей, и меня это устраивало. Я оставался человеком, самым что ни на есть человечным, я принадлежал этому миру, и этот факт грел мне душу. Я не был шизиком, я не был идиотом, я ничего не выдумывал, и несмотря на свою человечность, я был избран для великой цели. Эта информация помогла мне принять свою двойную жизнь как что-то нормальное.
Я приобрёл камеру Кирлиана, чтобы фотографировать свою ауру без посторонней помощи. Я уже начал улавливать слабые оттенки биополя у людей, что давало мне возможность оценить их эмоциональный фон и создать с ними правильный контакт. Но себя я со стороны никогда не видел, как бы я ни всматривался и как долго бы ни медитировал, я был сам для себя закрытой книгой. Фотографии биополя помогали мне понять, как именно я менялся с помощью жертв. Моя аура до сих пор была странной, все слои разных оттенков (тех цветов, которые соответствовали самоубийцам) образовывали контуры, но не соприкасались. Я был в защитном коконе, который становился всё толще, и после того, как я вдоволь нагляделся на фотографию, я ощущал неуязвимость, эти жертвы действительно защищали меня.
Но через какое-то время я начал видеть изменения - некоторые цвета пробивали кокон, присасываясь к моей прозрачной ауре, создавая из неё что-то противоположное пустоте. Именно тогда я и начал ощущать в себе психологические изменения. Как говорил Тришна, я, наконец-то, начал использовать эти цветные слои - они обогащали меня, давали новые качества и знания, повышали интуицию. Это он мне посоветовал тогда открыться миру, и хотя моя тайная жизнь до сих пор принадлежала отшельнику, моя реальная жизнь была открытой и социальной. Иногда я даже чувствовал, это во мне говорит та или иная личность, чью душу я в своё время пожрал. Это не были голоса в голове, иначе я бы начал сходить с ума, в моей жизни и так было до фига мистики, голоса в голове меня бы просто добили. Но я улавливал эти моменты - это работало на уровне интуитивных подсказок, и благодаря им я становился всесторонне развитым, умным, креативным, сильным, уверенным и пробивным. Сомнений у меня не было, я был благословлён своими жертвами, и возможно, они всё-таки оставались жить через меня, так как теория о том, что самоубийцы теряют душу, беспокоила меня до сих пор. И хотя я понимал, что наличие ауры не означает и наличие души, всё же в данном контексте это походило на правду. И тот факт, что до того, как я начал питаться самоубийцами, моё биополе скорее напоминало чёрную дыру, тоже говорил в пользу сей пугающей теории.

36

Самой главной моей идеей фикс оставалось желание размножать метку, потому что было ужасно неудобно передавать её людям, которых я по той или иной причине выбирал себе в жертвы. Чтобы это сделать, нужно было, чтобы меченый человек незадолго перед самоубийством находился в близком контакте с избранной мною жертвой. А ведь большую часть меченых я находил в сомнительных местах - больнице, секте, притонах или даже на улице. Да, я даже не брезговал получать в дар самоубийства бомжей, для меня все люди были равны, моя цель не делила их на плохих или хороших, успешных или невезучих, богатых или бедных. Если я, к примеру, желал самоубийства высокопоставленного чиновника, из-за которого я получил огромный штраф за неположенную парковку, мне нужно было как-то организовать, чтобы тот находился рядом с потенциальным суицидником.
Так что здесь я тоже разработал некую тактику, я анализировал, с кем из меченых есть возможность установить относительный дружеский контакт, чтобы иногда вместе выходить в свет. Загвоздка тут была в том, что мне нужно было рассчитать передвижения своей жертвы, чтобы отыскать более или менее приватный момент, где мы все втроём можем безопасно пересечься. Это должна была быть совершенно уместная ситуация, то есть я не мог заявиться с донором домой к этому человеку, чтобы перекинуть метку. Конечно, такой вариант я не исключал, подумаешь, напился парень, припёрся без приглашения в гости с товарищем, творит ересь, но мне хотелось выполнять свои цели под покровом тайны. Чем меньше подозрений, тем безопаснее. Неоднократно приходилось демонстрировать неуклюжесть, потому что проще всего менять метки было тогда, когда обе жертвы находились в биополе друг друга.
Какое-то время я раздумывал над вариантом временного хранения метки у себя. Но воспоминания о невыносимых муках и жажде покончить с собой заставляли меня отказаться от этой рискованной идеи. А что если в один прекрасный момент я не смогу контролировать это проклятие и убью себя? Тогда вся моя миссия пойдёт коту под хвост. Скорее всего, я перерожусь, и мне придётся пройти все круги ада, чтобы вновь осознать свой проклятый дар. Возможно, моя душа переселится в ближайшее доступное тело человека, но это всё было спекуляциями. Да и кто сказал, что перерождения на самом деле существуют? А что если я просто сам попаду под проклятие, которое пытался такой ценой снять, и моя душа просто исчезнет, а эстафету примет совершенно новая личность, никак не связанная со мной? Перспективы снова стать пустотой на данном этапе развития меня пугали. И подсознательно я понимал, насколько ценен сейчас для мира именно живым.
Ещё серьёзной проблемой было моё присутствие при самоубийстве жертвы, которой я передавал метку. Это было ещё сложнее организовать, чем переместить знак, потому что не было определённого срока, когда именно это произойдёт, да и человек по большей части склонен уходить из жизни под завесой приватности. Конечно, случались и позёрские акты, но надеяться на них и пасти свою жертву 24/7 было практически невозможно. Я мог пытаться в миг передачи запустить приказ, чтобы человек сразу же убивал себя, но тогда это происходило на глазах у донора метки. Конечно, иногда такое практиковать было реально, но в таком случае не должно быть других свидетелей, и никто не должен был связать самоубийство с моей личностью (то есть я вообще не должен был формально светиться в жизни умершего). По идее, причём тут я, если у меня на глазах человек решил покончить с собой, разве можно обвинить в этом меня? Но этот метод требовал невероятных энергетических ресурсов, и если в момент передачи жертва выходила из общего биополя, передача не получалась. Повторять второй раз подобное в ослабленном состоянии было практически нереально, у меня просто не хватит сил на осуществление повторной операции. Так что тут стоило внимательно рассчитать все возможные проколы, чтобы не допустить их.
Ещё я придерживался своего собственного кодекса - максимальная анонимность. Чем меньше я знал жертву, которой передавал метку, тем лучше. Но я не так часто в первое время занимался подобным, одно дело быть в последний момент с меченым человеком, который обречён, а другое дело впутывать в проклятие совершенно невинную жертву. Меня нужно было вывести из себя, чтобы я на такое решился. Но бывало, что в голову что-то заскочит, и какой-то человек вдруг вызывал волну необъяснимой антипатии, и мой внутренний охотник начинал смазывать ружьё. Усилием воли я мог не допустить подобного, но кто мог меня остановить? И главное, зачем мне себя останавливать? Я был волен делать всё что хочу, собирая жертвы по собственному усмотрению. Совесть иногда включалась и говорила наставническим тоном, что я же не могу убивать всех людей, которые мне не симпатичны, но это не были убийства, я никого не убивал, а просто копил силы для своей миссии. Чистил мир от гнили.
Успехи окрыляли меня, и всё чаще хотелось выбирать свои жертвы. Это был странный азарт, вероятно, что-то схожее чувствует маньяк перед тем, как преследует свою жертву, чтобы в последнем акте выпустить на волю все свои извращённые фантазии. В моём случае отступать при успешной передаче метки было нельзя, иначе я терял драгоценную жертву. И там уже приходилось изощряться, чтобы добиться того, чтобы в последний момент находиться рядом. А ведь часто жертвы были чуть ли не рандомными, что усложняло задачу. Конечно, я понимал, что после передачи метки жертву будет тянуть и ко мне и к тому, кому метка раннее принадлежала, но часто этот контакт был неуместным. И мне просто приходилось появляться в определённый момент и забирать то, что принадлежало мне. Перед этим мне нужно было изучить биографию этого человека, знать об его передвижениях, а также вычислить те места, где не будет свидетелей. Это был настоящий вызов, к тому же сейчас всё пестрело камерами наблюдения, чтобы надеяться на то, что я смогу спокойно вынудить жертву вскрыть себе вены в туалете банка. Потому что самоубийство в подобных местах - нонсенс, и записанное камерами обязательно будет рассмотрено. На последнее дело я всегда наряжался в невидимку, но риск опознания всё равно всегда существует. Особенно если подобные случаи всё чаще будут повторяться, и везде будет фигурировать похожая фигура.
Каждый случай был уникален, каждая потенциальная жертва была особенной, и планировать место их смерти было настоящим вызовом, будоражащим нервы похлеще ожидания перед казнью. Стоило ещё учесть, что метод самоубийства кочевал от первой жертвы, и если суицидник, чью метку я вырвал, планировал передозировку, новой жертве нужно было запастись таким количеством наркотиков или лекарств, способным его убить. Даже если этот человек никогда не интересовался подобными вещами. Я далеко не всегда распознавал символы в метке, проблема была в том, что они передавались именно в таком виде, как их представляли самоубийцы. То есть если человек намерен отравиться, то символически это могло быть изображено как череп, таблетка, шприц, буквенная формула яда, склянка и так далее. В зависимости от того, у кого какие ассоциации возникают по отношению к отравлению. От того я не всегда мог подготовиться на сто процентов к соитию душ. Но ничто не могло удержать меня от этого риска, и если по каким-то причинам жертва убивала себя раньше момента, к которому я так тщательно готовился, я на какое-то время впадал в прострацию - такая слабость, такая апатия, такой нигилизм. Именно тогда я испытывал наивысшую дисгармонию в душе.
В какой-то мере я превратился в сталкера. Чтобы подготовить два кульминационных момента в жизни избранной жертвы, приходилось шерстить её биографию денно и нощно. Но я утрирую, в этом мне помогали социальные сети, через них я обычно и узнавал о передвижениях, интересах, работе и социальной активности своей жертвы. Почти всю информацию я получал анонимно. В этом были прелести 21 века, ты мог не выходя из дома спланировать идеальный сценарий убийства, просто исследовав соцсети. Конечно, не всегда это помогало, и приходилось порой отслеживать жертву физически - искать общих знакомых (или заводить таковых), пересекаться случайно. Пересекаться я не любил. Потому что понимал, жертву тянет ко мне с какой-то неистовой силой и необъяснимой логикой. Бывали случаи, когда они сами искали со мной контакта, и тогда я менял тактику, создавая крепкую связь, чтобы человек добровольно в моём присутствии убивал себя. Это был самый простой вариант физически, но самый тяжёлый вариант психологически. Как ни крути, но после создания тесной связи во мне всё же включалась эмпатия, несмотря на изначальную антипатию. Наблюдать за самоубийством человека, которого я видел от силы пару раз, было куда проще. В этом я уже напоминал матёрых врачей. Их переживания невыносимы, когда в их присутствии кто-то откидывает копыта в самом начале практики (на уровне пойти и замолить грехи в церковь, насколько их гложет вина). Но каждый последующий умерший получает от них всё меньше сочувствия. Ну, скончался ещё один человек, подумаешь, я сделал всё что мог, но такова жизнь, все люди умирают! Другое дело, когда умирает кто-то из твоих близких или особенный пациент, к которому ты успел привязаться. Так что я не любил привязываться к жертве именно по этим сентиментальным причинам. Ну и по практическим, не хотелось мне фигурировать в биографии жертвы, если будет намечена проверка подлинности самоубийства.
Бывали ситуации, которые мне знатно пощекотали нервы, но всегда с благополучным исходом. К тому же я всегда мог рассчитывать на помощь секты, если уж совсем влипал. Самой распространённой проблемой были попытки друзей жертвы выйти со мной на контакт. Это в тех случаях, когда я лично знал жертву, не являясь безымянным призраком. Скорее всего, жертва имела навязчивые мысли по отношению к моей личности, могла что-то рассказывать своим близким обо мне, от того те и пытались впутать меня. В основном они спрашивали, не замечал ли я каких-нибудь странностей в жизни жертвы, на что я всегда отвечал, что нет, ничего такого не припомню, мы же едва были знакомы. В тех случаях, когда я позволял создание связи, тогда уже приходилось вести другую тактику - ну да, что-то странное и мрачное исходило в последнее время от этого человека, но разве это что-то меняло? Этого человека было не вернуть, а поскольку это всегда было стопроцентным самоубийством, сделать виноватым меня не представлялось ни малейшей возможности.
Пару раз я попадал в поле зрения полиции, которые опрашивали свидетелей и близких того, кто совершил самоубийство. Я ненавидел давать свои официальные данные, и только усилием воли мне удавалось удерживать под замком все свои страхи и сомнения, пока мои данные протоколировали. Тут я отвечал схоже - ничего подозрительного в последнее время не замечал, с жертвой был едва знаком, и для меня это было неожиданностью. Один дотошный следователь чуть не спровоцировал у меня инфаркт, когда отметил странное совпадение - вы пытались покончить с собой, и тут ваш новый друг тоже это делает, вам не кажется это странным? Как же он был близок к моему разоблачению, но мне хватило мужества превратить его замечание в цитату Стивена Кинга - 'иногда жизнь преподносит совпадения, какие не выдумать ни одному писателю'. После этого случая я решил твёрдо соблюдать границы, никаких близких связей с жертвой. Но легко сказать, не всегда была возможность избежать подобных сентиментальностей.
Я иногда задавался вопросом, почему бы мне не довольствоваться тем, что преподносит мне судьба? Почему просто не пожирать меченых людей, которые прямо шли ко мне в руки? Я сам себе усложнял жизнь! Во-первых, вседозволенность и чувство справедливости давали мне шанс без угрызений совести избавляться тихо от людей, которые мне чем-то насолили или просто вызывали волну необъяснимой антипатии. Во-вторых, это была некая одержимость, с каким-то маниакальным задором я искал жертвы, готовил план заражения и самоубийства, и настолько увлекали меня все эти детали, что я на время начинал болеть потенциальной жертвой. И в-третьих, часто мне всё же было недостаточно того, что мне предлагали. Я устал от слабых, депрессивных и серых людей, это как жевать чёрствый хлеб - утолит голод, но зачем же им довольствоваться, когда в другом магазине только что выставили на прилавок тёплые багеты? Мне не хватало яркости от этих невзрачных людей, всё настолько было уныло и тленно, что я тупо чувствовал себя падальщиком, который обязан очистить поле от несвежих трупов, иначе распространится зараза. Мне нравилось сопротивление жертвы, жажда жизни, попытки исправить положение, и конечно же то, что они видели во мне спасение. Но я нечасто позволял себе подобные отношения, но если связь случалась, я долго питался этими последними моментами (несмотря на то, что был морально опустошён). Что поделать, новая жизнь и безграничные возможности пробуждали во мне эстета, который хотел питаться сильными, интересными, красивыми и неординарными личностями. Абсолютно нормальное желание. Но каждый раз, когда что-то шло не так и впереди маячила опасность, я делал небольшую передышку, чтобы затаиться и переждать бурю.

37

Был один переломный момент в моей новой 'карьере', который изменил моё отношение к людям, которых я решил приносить в жертву. Антипатия, месть, эстетика, чистка от биомусора, всё это было хорошо, но мне хотелось чего-то больше. Я становился опытнее в своих экспериментах, и мои потребности также росли, хотелось новых ощущений. И один необычный случай дал мне понять, что можно выбирать жертвы и с материальной выгодой.
Это был странный день, я бы даже назвал его мистическим, но как я уже неоднократно упоминал, самоубийцы действительно в последнее время активизировались, к тому же их тянуло к моему невидимому присутствию. Меня пригласили на закрытую вечеринку в честь выпускного одной весьма колоритной барышни, дочери опасного олигарха. Она окончила ВУЗ в МГУ, понятия не имею, своим ли умом, али с помощью, но с красным дипломом. По любому, дурой она не была, хотя мне от этого было ни холодно ни жарко, ведь я даже не был с ней лично знаком. Меня пригласила её подруга по тому же ВУЗу, с которой я познакомился на какой-то театральной премьере. Это было чисто развлекательное знакомство для меня, я не был заинтересован в Лене в качестве потенциальной жертвы на переброс метки, и поскольку я старался не привязываться сильно к новым связям, мы с ней виделись в основном только на мероприятиях. Это была одна из причин, почему я попал сюда, чуть ли не единственный, кто не был лично знаком с выпускницей, потому что мы с Леной никогда не встречались в компаниях меньше пяти человек. Эта система позволяла мне не создавать близкий контакт, но поскольку видеть она меня очень хотела, вот мы с ней и пересекались на всяких застольях для избранных.
Я пришёл туда со своей меченой подружкой, с которой познакомился чисто случайно. Чаще всего я обрастал временными близкими связями во время встреч с участниками клуба самоубийц. Я стал активным членом этих неофициальных клубов онлайн, и стал одним из спонсоров, периодически организовывая живые встречи ради охоты. Никто из них не знал о секте и о том, какую роль я в ней играл. По большей части я там собирал молодёжь, многие из которых просто переживали тяжёлый период или трудный возраст. Я давно уже сделал выводы, что люди, которые реально покончат с собой, не так часто афишируют свои желания и ведут себя как можно тише и обычнее. Но частенько я видел там людей на грани. Это уже чувствовалось через подсознание, у них не было метки, но их ауры уже как будто были окутаны суицидальной пеленой, ещё один шаг и появится долгожданная метка. С таким материалом было просто работать - немного внушения и близкого контакта, и чудо свершалось, метка зарождалась у меня на глазах. Конечно, не всегда подобные операции завершались успехом, но я ничего не терял, убеждая ребят на добровольную самоликвидацию.
Поскольку мне нужно было создавать контакт с мечеными людьми, дабы получить позволение присутствовать во время самого интимного процесса, когда они обрывают свою жизнь, ради этого нужно было приложить немало усилий. Проще было с членами секты, но в последнее время жизнь меня не баловала лёгкими добычами. Бывало, люди были слишком закрытыми, и хотя их всех подсознательно тянуло ко мне, они были в некоем коконе - на пороге смерти, оттого впускать новых людей в свою жизнь было табу. Конечно, часто я воспринимал это как поражение, и тогда мне срочно требовалось отыскать настоящую жертву. Получалось, что я сам себя раздразнил, поставив конкретную цель, и не добившись её, ощущал ломку. Но поскольку совесть меня редко мучила, причин так не поступать у меня не было. Я предпочитал выбирать себе жертвы среди противоположного пола, потому что с дамами было проще создать близкий контакт. И речь даже не о сексе - человек, планирующий самоубийство обычно воспринимает секс как эмоциональную терапию, но далеко не все нуждаются в подобных утешениях. Это хорошо срабатывало с людьми, которые чувствовали себя одинокими на протяжении многих лет. Любая тактильность была для них терапией, пока я пользовался их уязвимостью по полной программе. На самом деле, совсем небольшой процент моих жертв имели со мной сексуальный контакт, для этого требовалось время (хотя бывали случаи, когда девушка прыгала от отчаяния в койку в день знакомства), которого у меня не было. Я был слишком нетерпелив, чтобы сюсюкаться с меченым человеком месяцами напролёт. Мой предел был до одного месяца, и если вся обработка действительно занимала месяц, значит, случай был сложным. А я себе и так знатно усложнял жизнь, чтобы быть нежным и терпеливым ещё и с теми, кто добровольно выбирал смерть. Но за последние годы мои таланты психолога многократно возросли, я излучал покой, я внушал доверие, я умел слушать, я не давил, но при этом всегда знал, когда и что сказать. У меня была цель, и я ей следовал, убедившись в том, что если реально захотеть, то не только в космос полетишь, но и докажешь существование фиолетовых единорогов.
Ольга, которую я взял в качестве своей компаньонки на вечеринку к богатой, успешной и красивой выпускнице Виктории, была из тех будущих самоубийц, кто как раз всё время нуждался в живом человеке рядом. Причиной её проблем было одиночество, и я уже понимал, что лёгкого финала с ней не получится. В таких случаях я нередко менял тактику и отдавал их метки другому человеку, которого выбирал сам. Она была той ещё прилипалой, я стал её терапией, уже сожалея об этом. Она расцвела в отношениях со мной, и её метка тускнела и приобретала гармоничные оттенки, что настораживало. Я легко создал с ней связь, но благодаря этой связи она начинала ценить жизнь, что в принципе противоречило моей конечной цели по отношению к ней. Я знал, что она в любом случае обречена, даже если метка исчезнет, смерть настигнет её, но в таком случае я останусь голодным и буду жалеть, что вообще потратил на неё столько времени, нервов и денег. Тогда стоило не упустить момент, чтобы переместить метку. Я уже подумывал об этом, но мне не хотелось рандомных жертв. Но и откладывать эту проблему я не мог, метка вот-вот могла испариться. Можно было пробовать оборвать с ней связь, предав её. Я мог рассчитывать на истерику, при которой она совершит самоубийство. Но надеяться на удачу я не хотел. К тому же я уже заметил, что часто в подобных ситуациях у жертв сносило крышу, я всё ещё помнил пистолет Вероники, направленный в мою сторону. Стоило трижды подумать, прежде чем доводить людей, находящихся на грани до подобного состояния.
Я познакомился с ней на вокзале. Я часто практикую свои охотничьи вылазки в людных местах, тупо выискивая метки в толпе людей. Метро, железнодорожные станции, аэропорты, супермаркеты, праздничные концерты и ярмарки, каждый день там проходят тысячи и тысячи людей, и вероятность там встретить человека, который в ближайшее время совершит самоубийство, весьма высока. Далеко не всегда есть возможность создать с этим человеком контакт, но и здесь я ничего не терял. Ольга сидела в зале ожидания Восточного вокзала, метка её переливалась тёплыми цветами, девушка явно уже решилась на самоубийство, но пока что я не видел в ней узоров. Метке не хватало живительной энергии, что означало, что это случится не сегодня. Она выглядела какой-то съёжившейся, маленькой, незаметной, как будто отталкивала сама себя, ничтожная и недостойная. Я сел напротив и долго за ней наблюдал, ненавязчиво и спокойно. Она нервно ёрзала, втыкала периодически в телефон, но было заметно, что ни на чём не могла долго концентрироваться. Когда поток людей ослаб, я подсел к ней и предложил стаканчик горячего кофе, только что купленного мною в автомате. И она с благодарностью приняла этот маленький дар, и тогда-то я и ощутил, насколько она нуждается в живом человеке. Она плакала беззвучно из-за доброты незнакомого человека, и метка её слегка приглушилась.
Когда мы с ней уже перекочевали в ближайшее кафе, оказалось, что она ничего не ела с прошлого дня, она рваным и эмоциональным языком мне поведала о своей жизни. Я обобщу её рассказ, так как её судьба не является ключевой в моём повествовании. Она работала в Москве домработницей, её резюме было принято в престижное агентство, и она получала выгодные и щедрые предложения. Но в последней семье она порой позволяла себе флиртовать с главой семейства, и хотя дело никогда не доходило до конца, хозяйку дома это не остановило от гнева. Её не только уволили, её репутацию горничной окончательно уничтожили, а она больше ничего не умела делать. И после того, как у неё закончились деньги, ей пришлось съехать с арендованной квартиры, и она собиралась возвращаться домой. Но она так этого не хотела, что смерть была предпочтительнее. Её большая и недружелюбная семья жила в деревне где-то под Воронежем, и она не представляла, как возвращаться в эти трущобы с постоянными пьянками, руганью и нищетой.
Я рассказал ей, что сам не местный (но не уточнял, что был из Подмосковья, что на самом деле облегчало возможность зацепиться в Москве, многие из области даже считали себя москвичами), и как выживал первые годы. Я утрировал, но естественно мой путь тоже начинался с простых должностей и невысокой заработной платы. Я заверял её, что в Москве полно работы на любой вкус, даже если у тебя нет никакой квалификации или умений, множество рабочих мест этого и не требуют. Она запросто найдёт работу в каком-нибудь магазине, в этом я не сомневался. У неё была внешность простой деревенской девки, здоровой и с пышными формами, эту сочность нечасто встретишь у городских жительниц, даже если они и имеют лишний вес. Эта искренняя простота подкупала в её манере, она смогла бы добиться в этой жизни больше, если проявляла бы разумную осторожность. На следующий же день я устроил её на работу в автосервис своего товарища Димы, у неё была такая внешность, которая неплохо резонировала с эстетическими потребностями простых русских мужиков, что в основном и составляли его клиентуру. И поскольку моя квартира была просторной, я позволил ей временно перекантоваться у себя.
Я не брезговал спать с ней. Я круто изменил её жизнь, и она была благодарна мне за это. Ольга была для меня слишком прямолинейной, но я не парился какими методами добиваться связи с потенциальными самоубийцами. Я ещё не решил, использовать ли её в качестве посредника или же присутствовать рядом во время того, как она завершит карму своего проклятия. Я такие вещи решал не сразу. И чем сильнее и необычнее казался мне человек, тем интереснее было наблюдать за его угасанием (или наоборот, невероятным эмоциональным подъёмом перед последним шагом в пустоту).
Это был её первый выход в свет, для вечеринки она арендовала вечернее платье от Эли Сааб. И поход в салон красоты сделал своё дело, в итоге я даже залюбовался ею. Её метка была настолько незначительной, что это вызывало тревогу. Реакция Лены, что я пришёл с какой-то пышногрудой девахой, тоже мне не подняла настроение. Мол, мы же договаривались, что ты приходишь один, я и так еле добилась проходки для тебя, но на самом деле это было не так, на подобные мероприятия принято приходить с парой. Здесь все были одеты с иголочки, хвастаясь новыми брендовыми приобретениями, некоторые ярко и во всеуслышание, некоторые просто ненавязчиво демонстрируя. Дом был обставлен в минималистском стиле, где акцент ставился на контрасте металлических поверхностей с всё ещё модным красным деревом. Сочетание было необычным, но спроектированным годно, и хотя я ни черта не шарил в дизайне интерьера, своё мнение всё же имел. Здесь в основном собралось умное поколение детей богатеев, которым не просто покупали образование и передавали бизнес, эти молодые люди были запрограммированы затмить успехи своих родителей. То есть, не совсем прожигатели жизни тут собрались, а люди с чёткими планами как осуществить свои цели, и я почувствовал себя здесь неуместно. У меня не было никаких планов продвигать свой бизнес или получать в зарубежных университетах вышку за вышкой, параллельно строя деловые связи по всему миру. Мои цели казались куда проще и примитивнее, но как пусты были их желания и 'долгосрочные' планы, жизнь была так коротка, что они тупо не успевали её прожить. А я жил в постоянном режиме здесь и сейчас. И параллельно исцелял мир от проклятия. Как скромно!
Конечно, я знал об этикете и негласных правилах поведения на подобных мероприятиях. Как и знал, с кем именно можно создавать кратковременный контакт, а кого лучше игнорировать. Но я осознавал, что мне проще общаться с прожигателями жизни. Они, во всяком случае, умеют кайфовать, а эта патетичная интеллигенция была зациклена на своих прошлых и будущих достижениях, даже забывая ими наслаждаться. Их речи пестрели миксом из модных словечек и бизнес терминов, некоторые демонстрировали свой акцент, что доказывало причастность к той или иной высшей школе за бугром. Оля чуть ли не с открытым ртом разглядывала картины, спрашивала, как есть ту или иную закуску или нервно улыбалась, если кто-то бросал на неё взгляд. Меня всё тут утомляло, я нервничал из-за того, что её метка была практически прозрачной, и у меня не было ни одного плана в голове. Подсознательно я выискивал удобную жертву, кому можно было бы передать знак. Я никак не мог расслабиться рядом с этой глупой коровой, которая не отступала от меня ни на шаг, а Лена тем временем пыталась вызвать во мне чувство вины. Я выпил пару гламурных ярких коктейлей и глазами стрелял в поисках самых подозрительных чуваков, у кого мог бы иметься кокаин или ещё какая дурь. Но никакого кокаина я в этот вечер не нашёл. Зато меня ждал сюрприз куда приятнее, в доме присутствовал человек с меткой!
Всё неудовлетворение, весь дискомфорт, вся нервозность, всё как рукой сняло, выведя охотничий инстинкт на первый план. Метка прямо ослепляла своими неоновыми тонами, сомнений быть не могло, это её самый пик, и ничто не могло остановить её! Я чётко увидел рисунок трилистника, символ биоопасности, явно указывающий на передозировку. Обладателем метки была молодая девушка с какой-то неземной фарфоровой красотой, и столько мало в ней было от жизни, что я осознал, она уже приняла что-то и принадлежала царству пустоты. Я понятия не имел, кто она такая и что её довело до этого отчаянного шага, но я точно знал, её душа принадлежит тому, кто разрушает смерть! В какой-то замедленной прострации я направлялся в её сторону, и она меня заметила лишь тогда, когда я вступил в её биополе, уже ослабленное, но ещё пульсирующее тонкими огненными венами. Она извинилась и поспешно направилась в сторону уборной. Я последовал за ней, стараясь не привлечь лишнего внимания. Я еле успел просунуть ногу в проём двери туалетной комнаты, которую она всеми силами пыталась захлопнуть, но поскольку у неё их почти не осталось, победа была за мной.
- Что вам надо? - истерично кричала она, пытаясь прогнать вялым движением руки. Я ощущал её отчаяние и страх, она умирала, возможно, сожалея о содеянном и дрожа от страха, что её ждёт после. Я прижал её к себе так крепко, что она моментально обмякла. Я смотрел в её затуманенные глаза и говорил шёпотом. - Я буду рядом. Ты не одна. Твоя душа будет спасена. Умирать не страшно и не больно. Ты избавляешься сейчас от всех тревог, всей боли, всех страхов, потому что я тебя освобождаю. Я, как тот, кто разрушает смерть, принимаю тебя в качестве жертвы.
Она явно думала, что её глючит в этом переходном состоянии, да и перед смертью, какие странности нас могут поджидать, невидимые материальному миру? Вряд ли я походил на классического ангела смерти, но какое мне было дело до антуража, её душа переходила ко мне, я буду сыт сегодня такой красивой жертвой! А она действительно была красивой. Когда происходило слияние, я 'скачал' её биографию. Отсутствие детства, постоянные курсы и репетиторы, школа в Англии, университет в США, профессиональные занятия конным спортом и музыкой, владение бизнесом эксклюзивного бренда украшений, всё она успевала, везде имела успехи. И при этом добрая была, сострадательная, но неизлечимо больная. Я не понял, что у неё была за болезнь, которая высасывала у неё все жизненные соки, и она не только медленно угасала, но и теряла рассудок. И хотя пока психиатрическая фаза была на начальной стадии, как она могла жить с этим грузом, с каждым днём осознавая, что всё меньше контролирует себя, помнит себя, понимает себя? Панацею от этой болезни ещё не нашли, и хотя она была сильной духом, она не считала жизнь с потерей личности жизнью. И я полностью её оправдывал. Это уже мне не казалось слабостью и неспособностью справиться с грузом житейских и сердечных проблем. Это уже был осознанный выбор, где она решила спасти свою личность от полной деградации.
Когда я уловил последний удар током, насытившись сполна сладостными испарениями поглощённой души, в дверь яростно барабанили. Возможно, уже давно. Чёрт, мне не хотелось, чтобы меня засекли рядом с остывающим телом этой безымянной гостьи. Пришлось выкручиваться на ходу, но я уже привык к импровизациям, мои суицидальные похождения редко шли по плану. Когда я открыл дверь, в коридоре столпилось около дюжины зевак. Я не знал, что именно их привлекло к туалетной комнате, возможно, я слишком долго занял её, но ведь это была не единственная уборная.
- Что случилось? - каким-то убитым голосом спрашивала меня Виктория, прижимая свою изящную ладонь к дрожащему напомаженному рту.
Я поправил съехавший набекрень шёлковый галстук с золотым крапом от Пола Смита и сказал как можно увереннее. - Я - врач, этой даме понадобилась помощь, но кажется, я не успел. - Для пущей достоверности я порылся в своей сумке в поисках аптечки, а потом театрально пощупал пульс умершей. - К сожалению, я смог только зафиксировать смерть, и все мои реанимационные процедуры оказались тщетными. - Я очень надеялся, что тема реанимационных процедур не всплывёт дальше, но сейчас всем было не до моих слов, в туалете особняка лежал труп!
После того как все формальности были соблюдены, и я дал свои модифицированные показания фельдшеру из 'Скорой', которая доехала за две минуты, я осознал, что легко отделался. Я понимал, что может быть задействована полиция, так как девушка была отравлена. И хотя я никак не был связан с погибшей, мои страхи ожили, потому что это будет далеко не первый случай, как я прохожу в качестве свидетеля во время очередного самоубийства. Я понял, что мне срочно нужна протекция хозяйки дома, я прямо чувствовал спасение, исходящее от её биополя, приняв спонтанное решение привязать её к себе меткой. После соития с душой фарфоровой красавицы, я был полон сил. Мне оставалось только найти подходящий момент, чтобы передать Ольгину метку Вике.
- Нас даже не представили, - говорил я ей с нотками игривости, пока Ольга с всё ещё выпученными глазами из-за обнаружения трупа жалась ко мне. - Зиновий, к вашим услугам. Извините, что не было возможности отдать вам своё почтение раньше, вы были так заняты приёмом гостей.
- Очень приятно, меня зовут Виктория, - улыбнулась она устало, кажется, этот день подпортил ей не только настроение, но и нервы. - По-моему, вы притягиваете неудачи.
- Чего я только не притягиваю, - усмехнулся я, поцеловав ей руку, чтобы почувствовать на вкус её ауру. - Я - настоящий магнит на разного рода авантюры. Я притягиваю эмоции. К сожалению, не всегда позитивные. Но хватит обо мне, вы нуждаетесь в бокале шампанского. Ведь скоро приедут сотрудники полиции, надо подготовиться к этому.
Она со мной согласилась. На нашем диванчике ещё оказалось несколько усталых особ, под звуки расслабляющего псибиента они сидели в своих телефонах и ждали непонятно чего. Большая часть гостей смылась. Какая тут вечеринка после такого макабрического случая. Да и кто хотел фигурировать в качестве свидетеля, никто не знал наверняка, как умерла гостья. Пока девочки пили шампанское и обсуждали случившееся, я теребил в руках свой полупустой бокал, усаженный между Викой и Олей. Это был мой шанс. Я резко встал, чтобы не менее резко свалиться обратно на заоравшую Ольгу, и от неё как будто отрикошетить на Викторию. Естественно за это время я успел ухватиться за метку и перенаправить её Вике с энергетическим посылом 'люби меня'. Я это сделал ради того, чтобы она прикрыла мой зад перед ментами, остальное меня не волновало. Было немного жалко обрывать жизнь этой успешной и уверенной в себе красотке, но моя безопасность была превыше всего, мир не мог лишиться того, кто разрушает смерть.
После неловких слов извинений и вытирания пятен, я наблюдал за обеими девушками. Ольга вряд ли почувствовала большую разницу, её метка была слабой, хотя когда она облокотилась об диван, выпила залпом очередной бокал с шампанским 'Krug' и сказала своим деревенским тоном 'как же хорошо жить-то!', я понял, что она ещё как почувствовала разницу. С неё сняли проклятие, конечно, она чувствовала себя по-другому. Зато Вика не могла оторвать от меня взгляда, я понял, что зацепил её прямо невыносимо. Такое бывает, банальные люди называют это любовью с первого взгляда, и Вика явно сейчас переваривала то, что теряет голову от этого странного и опасного незнакомца.
Когда приехала полиция, я проходил только как гость, который на момент смерти девушки находился в доме. Никто не указывал на то, что именно я был рядом с погибшей, когда её нашли. Все, кто это видел либо смылись, либо промолчали под зорким взглядом Виктории. Она сказала, что это она нашла мёртвую подругу, и только несколько гостей видели тело. Но поскольку экспертиза ещё не установила причину смерти, нельзя было исключать убийство.
Я пережил напряжённые минуты, когда давал свой паспорт сотруднику правоохранительных органов. Он чётко спросил 'Зиновий Панов, где вы находились в момент обнаружения тела?', но Виктория ответила за меня, что я прибыл позже. Поскольку никто не опроверг эту маленькую ложь, я посчитал себя в относительной безопасности.
Когда полиция и большая часть гостей разъехались по домам (Ольгу я отослал на такси домой, она больше не входила в мои планы, и поскольку она нажралась как последняя свинья, возразить ей было сложно), я несколько часов проболтал с Викой. Она раскрывалась передо мной - такая сдержанная, холодная и знающая себе цену, обнажая свои маленькие слабости, и это было высшим знаком доверия. Я понял, что добился своей цели с невероятной лёгкостью, и пока мы валялись лениво на диване, поедая нетронутые деликатесы, я ощутил себя так расслабленно, так гармонично. Мне тут нравилось. Это была моя среда, и Вика была женщиной моего уровня, так почему бы не воспользоваться этим? Пора было обеспечить себя красивым будущим.

38

Дальше всё было как во сне, настолько всё быстро и ярко развивалось, что я ощущал себя героем какого-то романтического фильма, несмотря на то, что никаких чувств к новой пассии не испытывал. Мой призыв любить меня в момент, когда я находился в биополе Виктории, был принят её мозгом с таким ярым послушанием, что меня даже начинали пугать мои способности. Я никогда раньше подобного не делал, максимум мог передать мыслеформу самоуничтожения, но оказалось, что во время этого интимного вторжения, можно было запрограммировать человека на что угодно. Но я мог передавать приказы лишь людям, которых обрекал на самоубийство, по-другому никак не получалось. Это умножало мою власть. Я мог передать охраннику Мавзолея приказ взорвать Кремль, я мог заставить влиятельного депутата подписать закон о легализации абортов сроком более шести месяцев, я мог внушить успешному бизнесмену переписать все банковские акции на моё имя. Мои возможности становились практически безграничными! Только что мне реально нужно было в этой жизни? Насколько корыстные цели превышали мои принципы не впутывать других людей в свои суицидальные махинации? Тут главное было вовремя остановиться. Успехи могут вскружить голову, и я буду хотеть ещё и ещё, но я знал, насколько вседозволенность разрушает личность.
Но Вика была обречена, отступать было некуда, нужно было взять от ситуации по полной. Я купался в лучах её любви и обожания прямо на патологическом уровне. Она никогда ни к кому таких сильных чувств не испытывала, к тому же Ольгины мыслеформы тоже работали через переданную метку - болезненное желание быть любимой и дарить в ответ свою любовь. Но поскольку Виктория не была создана субмиссивной жертвой, которой нужно было лишь любить, это проявлялось в странных формах. Невероятная опека от неё даже казалась агрессивной, наверное, даже гиперчувствительные женщины с повышенным материнским инстинктом так не кудахчут над своими новорождёнными. Подарки, что я получал за эти недели, это было уму непостижимо, большую часть я потом просто разослал по благотворительным организациям. Я как бы в финансовой помощи не нуждался, но бесполезно ей это было объяснять, она меня не слышала. А я тем временем захлёбывался от её любви и материальных даров.
Через две недели я уже числился акционером в её фирме, которая ей досталась в наследство от матери, годовой оборот которой исчислялся в миллиард рублей. Я понятия не имел, как работает эта фирма, но акционер не обязан вмешиваться в дела фирмы, я мог просто получать свои дивиденды и не париться. Я понимал, что это рискованно, но всё было по закону - я получил акции от самого акционера (Вика была единоличным акционером, и сейчас мне принадлежало 50 процентов акций). Я знал, что фирма её отца имеет примерно такие же доходы, а может быть и больше, она уже была в доле, но я отговорил её переписывать акции на моё имя, потому что понимал, что папаша её с таким положением дел может быть не согласен. А суды мне точно не были нужны. Но она переписала у нотариуса завещание, где её супруг унаследует всё её состояние - дом на Рублёвке, несколько машин, квартиру в Лондоне и все финансовые сбережения. Это было весьма солидно. Осталось только свадьбу сыграть.
Я понимал, почему она торопится. В подсознании она понимала, что у неё почти нет времени, а она ещё не выполнила своё предназначение, она ведь была запрограммирована меня любить. Материальные ценности были для неё залогом успеха, от того она и проявляла чувства таким способом. Она извинялась за эти подарки и разговоры о наследстве, так как боялась, что я подумаю, что она хочет купить мою любовь. Я настоял на скромной свадьбе с двумя свидетелями. Одной из них была Лена, которая окончательно перестала меня понимать, вот уж не ожидала она от меня, что я тупо оказался бабником и альфонсом. Я понимал, насколько нетипично Вика себя ведёт, делая всё возможное, чтобы проводить время лишь с ней одной, мне не хотелось назойливых советов её родственников или друзей. А поскольку я был подозрительным типом, и Вика вела себя так неестественно, я осознавал, насколько шатки мои позиции. Я знал, что прекратить меня любить она не может. Эти чувства иссякнут лишь после того, как оборвётся проклятие. Она получила чужую карму и расплачивалась за греховные помыслы Ольги, но её рационализм и концентрация на конкретных целях (любить меня всеми способами) не позволили ей окончательно съехать с катушек. Виктория была сильной и независимой, но я сломал её за несколько секунд, и теперь тупо доил и ждал момента, когда у неё ничего не останется, чтобы позволить ей покинуть этот мир. Иногда мне начинало казаться, что мои благородные цели по очищению человечества от проклятия заходили слишком далеко, оставляя позади эти самые благородные намерения.
Пока я строил отношения с Викой, которые за несколько недель прошли все фазы, которые многие пары переживают за несколько лет, Ольга чувствовала себя преданной. Но мы с ней не были парой, не было даже речи о том, чтобы нам быть вместе, я просто ей помог в тяжёлый период. Я и так ей слишком много отдал. Ей было больно, она была не шибко умной, так что накрутила себя, что мы обязательно будем с ней вместе, и из-за этих иллюзорных мечтаний чувствовала разочарование. Я почти не появлялся дома из-за навязчивой любви Виктории, завладевшей мной на полтора месяца с неистовой требовательностью. По идее, Оля была свободна от своих депрессивных дум и желания покончить с собой. Но после того как я с ней поступил, мысли об её никчемности вернулись назад. Ольга была обречена видеть успешных и красивых женщин рядом с теми мужчинами, которые ей западали в сердце, она накручивала себя в этом, и страдания её были искренними. Я её игнорировал. Она была проклята, ей оставалось жить считанные недели, так что не было смысла пытаться исправить ситуацию. А гармония в её душе меня мало интересовала, каждый человек сам был обязан строить свою душевную систему ценностей, чтобы добиться максимальной свободы и чистоты. Души самоубийц, в конце концов, были всего лишь моей пищей.
Метка у Оли не возобновилась, но она как будто потеряла частичку своей души с её уходом, раздувая свои несуществующие проблемы и пытаясь доказать самой себе, что она может быть любима. Она в этот период маниакально помогала сомнительного вида алкашам, с некоторыми из них она сношалась, потому что готова была принимать любую любовь между мужчиной и женщиной. Я её не контролировал, понимая, что дисгармония в душе была такой, что можно выть. И при этом весь негатив и депрессивные мысли как будто были отрезаны, но она так нуждалась в страданиях, что насильно их порождала, дабы вернуть утерянный баланс в душе. Я знал, что насильно метки нельзя забирать, но дело было сделано. В итоге в один прекрасный день Ольга напоролась на какого-то садиста, с которым несколько дней выпивала, а он её по каким-то причинам зарезал. Скорее всего, без причин. Потому что говнюк был бездушный или полный психопат. К счастью, полиция до меня не добралась, преступление было совершено настолько открыто, что все доказательства вины этого отбитого алконавта были у следователей на руках. Я тихонько избавился от её вещей и вычеркнул эту дурочку из своей жизни. Я стал слишком толстокожим, чтобы проливать слёзы по неудачникам, которые добровольно выбирали смерть. И когда им предоставлялся второй шанс, они его с треском профершпиливали.
А я тем временем наблюдал за меткой Вики. Медленно, но верно та обрастала плотью, и я различал в ней всё новые цвета и тенденцию затемняться. Желание умереть у Вики раннее отсутствовало, я был в этом уверен, она казалась мне невероятно разумной. Но сейчас у неё появлялись навязчивые страхи остаться нелюбимой, никому ненужной, и она проецировала свою собственную искусственную любовь на меня. Это противоречило всем её жизненным ценностям, из-за этого она каждую секунду испытывала какой-то дикий стресс. Вика была слишком приземлённой, она не верила ни в какие потусторонние силы, банковские счета ей были важнее перспектив попасть в ад, потому что никакого ада не существовало. Как и богов, демонов, призраков, домовых или Пука Пука (это такой ирландский оборотень). И если моя бывшая коллега Вера слышала голоса, боролась с демонами и в агонии смаковала погребальные сцены своего близкого конца, то Вика другими методами сходила с ума. Её душа как будто разлагалась изнутри, потому что все её приземлённые принципы и догмы рушились, всё глубже раскрывая пасть пустоты. И хотя мы мало говорили на эту тему, потому что нас окружала фальшивая и тошнотворная любовь, я прекрасно видел, что у неё на душе.
Примерно на сорок пятый день нашего знакомства, когда мы уже были законными супругами, её психика всё же не выдержала напряжения. Я уже видел, что она на грани по радужным переливам метки, которые всё сильнее утопали в чёрной бездне. Я не хотел удерживать её в мире живых, она уже никогда не вернёт себе утраченную гармонию, и каждый новый день приносил лишь страдания, так зачем было их умножать? Узоры стали отчётливее, указывая на транспортное самоубийство - остановка запрещена, въезд запрещён, разворот запрещён, все какие-то именно запретные знаки, и это явно намекало на то, что она совершит на дороге что-то запретное, повлекшее её добровольную смерть. Меня это радовало, так как в таком случае была большая вероятность скинуть её смерть на несчастный случай. Мне меньше всего хотелось разборок с полицией и её родственниками, ведь она мне оставляла такое наследство. Лучше всего в этот день находиться подальше и иметь стопроцентное алиби, но в таком случае я не смогу поглотить её душу. Что мне было важнее - пожрать её душу или обезопасить своё будущее? Это был сложный вопрос.
Я не мог с ней садиться в одну машину, я это понимал, она могла начудить именно там, и в таком случае могла навредить и мне. Мы жили в Москве, в этом городе было так много дорог, но я совершенно не учёл, что она где угодно могла покончить с собой, необязательно в своём собственном транспорте! Так что когда мы с ней на такси возвращались домой после длительного шоппинга, я был расслаблен. Да, я видел, что Вика на грани по цветам метки, но та уже была в таком виде дней пять. И тут она начала плакать и шептать, что я же её не люблю, это же так очевидно, а она отдала всю себя какому-то незнакомцу, не оставив себе ни кусочка. Ты убил Викторию Максимову, пожрал её душу, бредила она, хотя попала в точку - я высосал из неё всё, и от неё осталась лишь пустая оболочка. А ведь всё что ей было нужно, чтобы я её любил, и всё, остальное её не интересовало. Но я был бездушным и неспособным на такие благородные чувства, и она теперь осталась ни с чем, она не знала, кто она такая, всё пожрала слепая любовь к садисту. Я слушал её настороженно, понимая, что сейчас что-то произойдёт. Я пытался утешить её банальными словами и тактильностью, но это уже не работало.
- Одна любовь на двоих, - смеялась она, давясь слезами, - одна смерть на двоих, наверное, в этот момент ты действительно будешь вместе со мной, и я познаю твою вечную любовь, да, Зиновий? Да, любимый? Таксист спокойно воспринимал очередной скандал в своём временном доме на колёсах, думаю, он неоднократно становился свидетелем истерик и похлеще, но я-то знал, что мы все сейчас были под пиком проклятия. Любая провокация или неосторожное движение могли стать роковыми для нас всех. Чёрт, я так устал за эти недели от её присутствия и этого давящего чувства недосказанности, что я был готов убить её собственными руками. Хотя по всем параметрам Вика была не проблемным человеком, и завладеть сердцем такой девушки мечтали бы тысячи и тысячи мужчин. Но я исказил её, сломал её структурированную систему, закинув в водоворот суицидальных событий совершенно чужого человека.
- Вика, успокойся, давай выйдем и проветримся, - пытался я её урезонить, ведь пока мы находились в машине, моя жизнь была в опасности. Но Вика была настроена именно сейчас выполнить своё предназначение, она была запрограммирована себя уничтожить, и больше терпеть она не могла. Я даже не уследил за тем, чтобы проконтролировать все её резкие движения. Она выхватила свой маленький ультрамодный электрошокер и оглушила им водителя. Таксист задёргался, когда она впустила в него электрический ток, и довольно быстро нас начало заносить. Мы были на скоростной трассе, уже не был час пик, пробки рассосались, но машин было много, и ехали они быстро, а многие ещё и агрессивно (грешит наш народ этим). Я был уверен, что Вика направит электрошокер и в мою сторону, и я не знал, мне сначала её обезоружить или попробовать выровнять машину. Я выбрал первый вариант, и как только оружие самообороны выпало из её рук, я навалился на таксиста, который всё ещё не был в состоянии управлять автомобилем, чтобы выехать с встречной полосы. Нас объехало несколько машин с диким визгом колёс, пронзительными звуками сигнализации и отборным матом. У нас с женой (до сих пор не привык, что сменил статус холостяка) были противоположные цели, она всячески пыталась оттолкнуть меня от управления, при этом крича 'люби меня, люби меня, ты дьявольский мерзавец, люби меня!'.
Пока мы боролись за управление, мы были в смертельной опасности, скорость наша была приличной, машины рядом уже начинали выстраиваться в какой-то непонятный живой организм, задевая друг друга, лишь бы избежать столкновения с нашей безумной машиной. И всё это время таксист ахал, Вика истерично требовала любви, а я перебирал в голове возможные варианты собственного спасения. Нужно было как-то обездвижить разбуянившуюся супругу, чьи силы в момент предсмертной истерики возросли. Я мог попробовать вытолкнуть её из машины или выпрыгнуть сам, но в первом случае получится, что я её убью, а во втором я мог сам погибнуть или остаться инвалидом. В итоге нас спас вышедший из болевого шока таксист, так резко затормозив, что его накрыло подушками безопасности. Его автомобиль не был оснащён задними подушками безопасности, так что нас с Викой резко отшвырнуло вперёд. Спустя несколько секунд я понял, что легко отделался. В итоге у меня было сломано несколько рёбер, я вывихнул руку, и неудачно ушиб спину так, что она мне болела целый год. Но боли я особо не чувствовал, я был на адреналине, потому что был в опасности. Ну и потому, что метка удерживала меня в состоянии эйфории, мой внутренний вампир после длительного голодания вот-вот получит дозу ангельской крови.
Вика выбежала из машины, пытаясь вытащить и меня, и в кои-то веки я почувствовал к ней благодарность, потому что физических сил у меня не осталось. Но как только мы оказались на дороге, она вцепилась в меня и пыталась швырнуть на встречную полосу, где по-прежнему разъезжали машины. Я боролся с ней как мог, и когда мне уже казалось, что смерти не избежать, и на миг я снова висел в петле в своей квартире и молил о пустоте, Вика отпустила мою руку и оттолкнула назад.
- Даже смерть отказывается забирать тебя, Зиновий! - проорала она истошно, залившись каким-то демоническим смехом. - Даже для смерти ты слишком грязен, я продала свою душу абсолютной тьме!
Пока я пытался сохранить равновесие от этого массивного толчка, по дороге ехала безбашенная оранжевая машина. Громкая музыка, бешеная скорость и сплошные понты, естественно, какими бы прекрасными тормозами она ни была оборудована, невозможно было избежать трагедии. Всего за считанные секунды тело моей жены превратилось в фарш. Машина её сбила, тело её приземлилось на кузов, отлетело назад на мокрый асфальт, и по ней ещё проехалась следующая машина. А ведь мы могли с ней там быть вместе! Какое ж некрасивое и опасное самоубийство получилось. Чем сильнее ты подпускал человека к себе с дисгармонией в душе (с навязанной меткой), тем сильнее был риск стать жертвой его сумасшествия. Но все неудобства были компенсированы чувством слияния душ. После такого финала я был готов пережить что угодно.
Меньше всего я хотел разбираться с ГИБДД и заниматься делом о гибели своей жены. Я понимал, что меня совсем скоро начнут доставать, но лучше всех было находиться подальше от этого места. Даже если кто-то и видел, как я ковыляю в сторону Лосиного острова, никто меня не окликнул и не остановил. Каждый думал о своих проблемах - многим придётся чинить машины, многие тут задержатся на много часов. Я позже узнал, что водитель такси после столкновения с подушками безопасности получил травму головы и остался инвалидом (вот это уже было прискорбно, что проклятие метки спровоцировало ещё одну трагедию), и он не смог дать свидетельских показаний, что я находился вместе с женой в его автомобиле. По идее я был в безопасности, сто процентов никто не подумает о самоубийстве, но я уже чуть ли не до паники боялся связываться с ментами, если хоть где-нибудь маячил намёк на суицид.
Я переждал новости в своём доме на Рублёвке, потому что знал, теперь он принадлежал мне. Да, меня ждали неприятные разговоры с родственниками, я ездил на опознание частей тела, беседовал с юристом и пытался скорбеть напоказ. Впереди ждали суды, я знал, что родные покойной жены будут бороться за имущество Виктории, но в итоге они проиграли, потому что всё было законно. А доказать, что последний месяц своей жизни Виктория была в невменяемом состоянии и не отвечала за свои поступки, они не смогли, и все её юридические сделки были признаны легальными.
Когда я ехал назад с помпезных похорон, я чувствовал такую свободу. Вдовец на чёрном лимузине, с бокалом шампанского в руках, в траурном костюме от Прада. Под искусственные биты музыкальной банды в стиле витч-хаус, пропитанный запахом ладана, я просто наслаждался этой жизнью. Я создал сам этот трагический сценарий и вышел сухим из воды. Вернее даже с бонусами. И сейчас я разжёвывал весь шквал эмоций, которые пережил с того самого дня, как впутал Вику в свою самоубийственную аферу. Сладостное слияние душ с моей законной супругой было таким восхитительным финалом, что я восхвалял в этот день смерть, я пел ей восторженные оды, лишь она одна была способна меня возвысить и очистить от всего земного, прогнившего и сломанного.

39

Таких вот личных историй становилось всё больше, но я уже боялся оперировать с влиятельными людьми, так как ещё долго расхлёбывал последствия своего скоропостижного брака и вдовства. На самом деле я чувствовал, что анонимность и минимальная привязанность в моей миссии были предпочтительнее. Получалось так, что я наслаждался пожиранием своих жертв. Но опять же, кто запретит мне это? Почему нельзя быть счастливым, занимаясь делом, на которое тебя благословили космические силы? Единственное, что иногда смущало, что я впутывал по собственному усмотрению никак не связанных с суицидальной идеацией людей. Ладно, если таким образом я бы спасал человека, у которого метка отбиралась. Я понимал, подобное практиковать не стоит, но каждый раз, когда я по тем или иным причинам желал чей-то смерти, голос разума приглушался, и моя охота всегда заканчивалась трагически. Но не для меня. И хотя были случаи, когда я попадал в опасные ситуации, в целом я всегда выходил победителем.
Из самых значимых личных историй у меня было ещё несколько интересных, которым я сожалел. В моей жизни периодически появлялись люди, которым я по тем или иным причинам был не рад. Меня было сложно достать, чтобы я взорвался и превратил этих людей в мишени своей дьявольской игры, хотя бы по той причине, что я не позволял простым людям надолго задерживаться в своей жизни. Да, несмотря на то, что я большую часть времени проводил в том или ином обществе (неважно даже, как активный участник или скрытый наблюдатель), мне подходила жизнь одиночки. Я не только жил по своим собственным правилам, я вписывался в образ жизни своих кармических целей, и при этом успевал взять от жизни всё. Я не думал о будущем, пока выполнял свою миссию.
Одна личная история была связана со Снежаной, с моей боевой подругой, с которой я был знаком с детства. Она благополучно родила, вышла из декрета и снова вышла на работу. Роль новоиспечённой мамочки её утомляла, но чадо она своё любила всем сердцем, считая все недосыпы, расшатанные нервы и гормональные сбои оправданными. Возможно, так оно и было, но чтобы понять это, нужно испытать подобное на себе, чего я делать не планировал. Одна только малюсенькая мысль, что мой ребёнок в какой-то момент получит метку, заставляла меня изрядно понервничать. Что может быть ужаснее, когда у тебя на глазах твой ребёнок обрастает суицидальными мыслями, которые в скором времени выльются в реальный план? Я был пропитан самоубийствами, моё семя несло генетические коды сотен суицидов, потому тема детей для меня была настоящим табу.
А у Снежаны ребёнок был на первом месте, и муженёк её начал себя вести отвратительно. Скорее всего, небеспочвенно, Снежок была не самым простым человеком в общении. Но она была моей подругой, она была матерью-тигрицей, и я автоматически был на её стороне (хотя чисто по-мужски прекрасно понимал гормональные потребности её мужа). Ситуация была некрасивой и неуважительной по отношению к Снежанке, и больше всего мне не нравилось то, что она с этим мирилась - терпела гулянки мужа, его потребительское отношение и безразличие к ребёнку. Я давно заметил, что в нашей стране женщины с трудом мирятся с тем, что их брак или отношения разрушились. И они держатся за них с какой-то маниакальной покорностью, кто-то даже терпит побои и психологическое насилие, а кто-то просто безразличие и наличие любовниц. Да, бывают случаи, когда кому-то в паре требуется пауза, чтобы дозреть до отношений, но подобные случаи редки. Так что вместо того, чтобы избавиться от всего омертвевшего, что мешает двигаться вперёд, эти женщины концентрируются на том, чтобы привязать хоть на тонкую ниточку всё отмершее. Иногда дело в деньгах, но деньги были всего лишь ресурсом, кому надо, всегда сможет их заработать. Случай Снежаны был типичным. И главной причиной, почему она терпела поведение мужа, был отнюдь не ребёнок, а общественное мнение! Она боялась казаться слабой неудачницей, для неё это был невероятный позор, что муж ей изменял и в итоге бросил. Она держалась за него и делала всё возможное, чтобы тот окончательно от них не ушёл. По правде говоря, эти отношения скорее вредили психике ребёнка, чем помогали ему развиваться в гармонии, несмотря на то, что его воспитывали оба родителя. Боже мой, это грёбаное общественное мнение и страх осуждения, да какое тебе дело, что о тебе подумает жирная соседка Валя или сутулая коллега Галя?
Меня бомбило, так как я сам столкнулся с подобным после того как не до конца умер. Вместо того чтобы концентрироваться на своём психологическом исцелении и задаваться вопросами о причинах, почему я это сделал, я первое время только и переживал, как меня теперь будут воспринимать другие люди? Я боялся, что моя прежняя жизнь окончена, я навеки заклеймён и проведу остаток жизни в своей обветшалой лачуге, получая лишь осуждение. В какой-то степени так и было, но на самом деле зря я так переживал, больше всех то, как меня будут воспринимать после промаха, зависело от того, как я сам себя преподносил. Если я шутил на эти темы и выкручивался интеллектуальными беседами, репутация слабака быстро испарялась. Снежана была такой красивой, общительной, умной и сильной, что её только больше зауважали бы, если бы она действительно отпустила своего непутёвого муженька. А слово 'любовь' я был не способен сопоставить в подобных случаях, любить такого человека было не только вредно, это было неким искажением, это разрушало твою личность, плодя дисгармонию в мире. Умение любить никак не связано с одержимостью обладать человеком (неважно даже ради денег и репутации или по психологическим причинам), но поскольку мне никак не удавалось донести до Снежка эти мысли, я решился на тот самый последний шаг, заразив её мужа суицидом.
Я выбрал день, когда Снежана пригласила меня на день рождения дочки. По идее не совсем по моим интересам праздник - мамаши с чадами, детские игрушки, аниматоры и невероятно дебильная музыка, чего только не готовы вытерпеть родители. Но главное было, что там будет Матвей, супруг Снежаны, а я смогу прийти с донором. Мой самоубийца в этот раз был найден в филиале секты Йошкар-Олы (я довольно активно разъезжал по 'гастролям' в поисках лёгкой добычи) - семнадцатилетний Марк, который имел выразительный биполярный синдром, и во время депрессивных фаз неоднократно пытался покончить с собой. Депрессивная фаза у него по лунному циклу должна была скоро настать, я знал, что в этот раз он бы довёл дело до финиша, не решись я отобрать у него метку. Мои друзья знали о том, что я занимаюсь благотворительностью, периодически беру под своё крыло тех, кто имел схожий со мной суицидальный опыт - помогаю им с работой, убеждаю их принять терапию, иногда спонсирую или позволяю временно жить у себя. Со стороны это действительно выглядело благородно, но я старался не афишировать свои 'благотворительные' деяния, так как все те, кому я помогал, по непонятным причинам умирали.
Я объяснил Снежане, что сейчас подселил к себе трудного подростка, у которого обострилась маниакальная фаза, и я бы не хотел оставлять его одного. Естественно она, подпитанная материнским инстинктом велела брать Марка с собой на праздник. Под детский смех, танцующих покемонов и женское сюсюканье, я отыскал относительно приватный момент, чтобы передать метку Матвею. Мои друзья никогда не удивлялись, если во время наших встреч у меня внезапно кружилась голова или кровоточил нос, я же двенадцать минут был мёртвым, конечно, у меня было слабое здоровье! Но мой обморок напугал одну впечатлительную девочку в голубом платье принцессы, и праздник после этого был уже не тот. Ничто не могло её успокоить (я прямо ощутил её экстрасенсорные способности, она подсознательно чувствовала мои заигрывания со смертью, я в этом ни капли не сомневался), и им пришлось свалить раньше времени. Это было сигналом и для других неудовлетворённых родителей покинуть праздник, и я почувствовал укол стыда. Ну да ладно, дело было сделано, Матвей был заражён, остальное меня не волновало.
К сожалению, мне никак не удавалось с ним встретиться после этого, а на мои вопросы Снежана всегда отвечала, что у дочки и мужа всё хорошо. Что и следовало ожидать, слишком гордая просить помощи или признать, что у неё неприятности. У меня была потребность пожрать душу Матвея, но бывают случаи, когда никак не удавалось даже пересечься! Сталкинг результатов не дал, он настолько блестяще скрывал свою дисгармонию в душе, что я даже пожалел о содеянном, он был действительно сильным человеком. Матвей умер рядом с семьёй в развлекательном центре. Утонул в бассейне, вернее утопился, так как это не был несчастный случай. Я не знал подробностей, потому что Снежана и здесь придерживалась принципа - никогда не выносить сор из избы. Это был несчастный случай, и точка. Теперь мы с ней были двое из ларца, изумительных вдовца! Но мне не казалось, что Снежана освободилась от тени любви к своему почившему супругу. Эта ситуация оставила некий осадок в моей душе, мне не понравилось вмешиваться в судьбы людей, которых я ценил. Было в этом что-то искажённое, что-то совершенно противоположное такому понятию как 'дружба'. И хотя в данном случае никаких подозрений в мою сторону не было, мне не хотелось, чтобы в моём близком окружении начали подыхать люди.
Но этот случай вдохновил на кое-что интересное. Поскольку я остался голодным и неудовлетворённым, я всеми путями добивался того, чтобы вернуть метку Марку. Я уже знал, что сектанты были самым удобным материалом для игр, они знали о моей миссии и ценили свою избранность. И это давало мне уйму возможностей контролировать их метки. Философскими и услаждающими речами мне удалось убедить его в том, что все его жертвы и страдания не напрасны, и вот настаёт тот миг, когда он получит очищение и освобождение от сего бренного мира, который причинил ему лишь боль. В итоге мне удалось завершить его затянувшуюся маниакальную фазу (с безумными всплесками нездорового оптимизма), и метка начала медленно материализовываться. На самом деле, это было правильно. Этот человек был помечен и должен был стать моей жертвой по умолчанию. Лишая его метки, я также лишал его своего благословения, и проклятие сжирало его, перемалывая в пустоту. Сейчас же я понимал, что силой убеждения я могу вновь направить его на кармический путь, и это принесло мне облегчение, наконец-то эти люди будут умирать так, как им было предначертано судьбой. Странная радость, конечно, но я как тот, кто разрушает смерть, заботился о меченых людях.
Но этот метод работал не всегда и не со всеми. Да, сектанты были легко внушаемыми, так что от того я и колесил по всей стране как ненормальный, чтобы перевозить их в Москву и питаться ими (или использовать для других целей). Без метки люди начинали вести себя по-другому, они были лишены каких-то первобытных страхов и желаний, и их мировоззрение лишалось чего-то весомого. Они заражались непонятной свободой и жизнелюбием, но всё это было создано искусственным путём, от того настоящего освобождения не приносило. В таком состоянии убедить их вновь покончить с собой не всегда представлялось возможным. Да и требовало времени, которого у меня не было, так как проклятие действовало быстро. Рекорд был около трёх месяцев, дольше ни один человек с удалённой мною меткой не проживал. Чем сильнее человек, тем сложнее вновь внушить ему необходимость покинуть добровольно этот мир, так что порой меня ждали неудачи. Особенно обидно было, когда у моей жертвы уже появлялся прозрачный ореол над головой, и какой-то нелепый несчастный случай прибирал его к рукам, доставляя прямиком в пустоту. Но я также понимал, что не бывает нерешаемых проблем, любого человека можно направить на путь самоубийцы. Я учился, экспериментировал и давил, я психологически обрабатывал, вторгался в биополе человека, внушая ему мысли о смерти, я угрожал и я льстил, я врал и унижался, и в итоге неудачных случаев в моей практике становилось всё меньше. Я мастерски осваивал свою профессию чистильщика, получая всё больше и больше удовольствия от того, во что мне удалось превратить жизнь неудачника Зиновия Панова.
Ну а последний случай, который заставил меня прекратить игры с теми, с кем я был давно знаком, был омерзительным. Начиналось всё довольно-таки мирно, вспомнилось тут мне, что не любил я одну свою училку. Это воспоминание обрушилось на меня после того, как меня пригласили в мою пушкинскую школу на слёт одноклассников. Я был пару раз на таких слётах, как только окончил школу, но жизнь бывших одноклассников меня мало интересовала. А тут мне захотелось пойти, потому что пришла мне в голову идея отомстить учительнице, с которой у меня не получилось создать нормальных отношений. Я даже не могу припомнить, почему она меня невзлюбила, или почему я её невзлюбил. Если бы всё на том и закончилось, ну не нравились мы друг другу, ну и фиг с ним! Так нет же, она мне сделала подлянку, из-за которой я опозорился перед одноклассниками. Сейчас мне история кажется банальной и абсолютно глупой, но тогда я воспринимал мир глазами юного максималиста. Как-то она объявила, что Зиновий-то оказывается безответно влюблён, от того видимо такой рассеянный. И продемонстрировала всем фотографию моего тогдашнего краша, распечатанную картинку старшеклассницы Оксаны, в которую я действительно был влюблён, но красавица была не моего эшелона. Было нечестно объявлять настолько личную информацию, ещё и подкрепляя доказательствами. Я выкрутился и в тему отшутился тогда, и хотя меня какое-то время троллили, эта история быстро забылась. Но учительницу я не простил. Так что, Таисия Амировна, я иду за вами со своим смертельным вирусом!
Я лихорадочно в этот период искал суицидальную девушку, чтобы та сопроводила меня на этот слёт, но как назло все самоубийцы куда-то притаились, либо же попадались крайне неудачные варианты. И подумать только, ради этой фигни я передал метку человеку, который чисто по внешним параметрам подошёл бы в качестве моей пары! Вот это уже была глупость, никому ненужная жертва. В больнице я передал метку одного мужчины в годах знакомой медсестре, которой при переадресации ещё и передал мысленный приказ испытывать ко мне симпатию (я уже побоялся внушать любить меня, случай с Викторией меня кое-чему научил). Так что к слёту я был готов, со сногсшибательной длинноногой медсестрой под ручку я вошёл в свою обветшалую школу как настоящий мачо. Тьфу ты, ну зачем мне нужны были эти понты, если мне реально было начхать на всех своих бывших одноклассников?
Мы все дарили учительнице цветы, которая за последние годы сильно прибавила в весе, и с новой порцией морщин выглядела ещё безобразнее (она всегда была противоположностью моего идеала женщины). Я понимал, что не смогу насладиться её самоубийством, но она казалась мне такой грязной, что впервые в жизни мне даже этого не хотелось. Именно в момент передачи цветов я и внедрил в неё смертельную заразу. Метка была яркой и хаотичной, если бы я её не забрал у прикованного к инвалидному креслу пациента, он бы ещё прожил максимум дня три. От того я и не медлил. Метка могла приглушиться, пока у человека шла переработка информации, но всё равно это будут не месяцы жизни, по моим расчётам я давал ей приблизительно одну неделю.
Новости я уже узнал через интернет, а потом и через своего старшего брата. Таисия Амировна в экскурсионный день отправилась со своим классом в баню, её подопечными был второй класс (странное развлечение для восьмилеток). Я в подробности не вдавался, да и информация была противоречивой в СМИ. Но суть была в том, что она закрылась в этой бане с ребятами, и каким-то образом они все надышались угарным газом. Поскольку я знал, что это было самоубийство, это означало, что она каким-то образом создала ситуацию, что печь была закрыта раньше времени, и в маленькое помещение попало смертельно опасное количество угарного газа. Она была по образованию учительницей химии, явно разбиралась в этом, но всё равно у всех осталось много вопросов, как такое могло произойти, и почему сотрудники бани не смогли вовремя их спасти. Там долго шло расследование, комплекс бань этих в итоге закрыли, бизнес разорился. Выжило всего несколько детей, в итоге погибло 17 человек - учительница и 16 её учеников. В том числе и мой племянник Кузя, который учился как раз-таки в классе Таисии Амировной. От того я новости и узнал от своего брата. Вот тут мне стало не по себе. Из-за своих махинаций я спровоцировал смерть своего вечно улыбающегося племяшки Кузьки!
Этот случай оставил в моей душе кровоточащую рану, совесть наконец-то дала мне пощёчину и пилила, что самоубийство - не вирус, его нельзя передавать, ещё и целенаправленно. В какой-то степени это было убийство, но поскольку я отказывался себя ассоциировать с убийцей, это не стало переломным моментом. Скорбь по малолетнему родственнику вскоре угасла, но я зарёкся ставить эксперименты на людях из прошлого или тех, кто что-то для меня значил. Анонимность и нейтральность были самым лучшим методом, как трезво и без косяков заниматься коллекционированием душ. Внутри я жаждал некоего пробуждения, которое очистило бы меня и дало стимул безукоризненно двигаться к своей цели. Без привязок, без смака, без насилия, без горя, просто следовать своим кармическим путём, потому что сейчас я купался в лучах вседозволенности. И хотя случай с гибелью Кузьки меня немного присмирил и заставил задуматься о насильственном заражении, окончательно я не завершил свои опасные игры.

40

Я до сих пор не догонял, как объяснить научным языком свои сверхспособности, но ведь должно было быть объяснение! Всеми путями я добивался того, чтобы в клинике по предотвращению самоубийств исследовали теорию, что суицид - это вирус. То есть, существует что-то материальное, что доводит человека до этого состояния. Существует множество вирусов, которые вызывают психические отклонения у человека. Так почему тогда моя теория не может быть состоятельной? Я допускал, что это мог быть не один вирус, а некая группа, просто ещё неизвестная науке, но как это доказать? Я не был медиком или вирусологом, чтобы самостоятельно изучать эту теорию, но у меня было кое-какое влияние, и через руководство секты я смог достучаться до тех, кто в клинике руководил экспериментальными проектами. И некоторые из них получали зелёный свет на дальнейшие исследования.
Дело в том, что я до сих пор не исключал возможности, что меня заразили в клинике, а все пророчества секты были простым совпадением. Но это не объясняло то, почему я видел метки именно у тех людей, которые убивали себя. Неужели я их тупо заражал, и этим всё объяснялось? Но почему я видел такие странные галлюцинации, полные символизма? Да и поглощение душ меня делало сильнее, в этом я ни капли не сомневался, мистика в любом случае переплеталась с материальной стороной. Прошло почти пять лет, как я обуздал свои таланты, но я до сих пор не понимал сути своего дара, и пока что ни один научный ответ меня не удовлетворял.
Естественно, моя помощь была неофициальной, но я подгонял для этих экспериментов живой товар - людей с метками, которые в скором времени покончат с собой - их изучали, пытаясь выявить общие отклонения и фиксируя все внутренние изменения. В этот период я возобновил заражение по полной программе, катаясь по сектантским гастролям по России, сладкими речами заманивая жертв в сети своих интриг. Моя слава в кругу нашей ячейки только росла, членов становилось всё больше, подтверждая теорию, что моё появление действительно обозначало кризис. Люди тянулись ко мне, хотели моего благословения и готовы были жертвовать собой. Меченых было много, но всё равно периодически приходилось своими льстивыми словами направлять их на путь истинный. Я до сих пор испытывал нежный трепет, когда мне удавалось заразить кого-нибудь силой убеждения, тогда я не терял энергии и не лишался жертвы, у которой отнимал метку. От того я так любил наносить визиты в областные центры нашей группы, либо же организовывал праздничные рауты в Москве.
Ирония была в том, что я развлекал их своими философско-религиозными бреднями, в которые до сих пор не верил, просто 'откармливая' их для своей истинной цели. И так было приятно видеть, как после моей успешной проповеди у некоторых из сектантов в ближайшие дни появлялись метки. Это были недельные мероприятия, которые я организовывал каждый сезон, и за эту неделю я набирал себе достаточно жертв, чтобы какое-то время жить в расслабленном режиме. Если жертв было мало, я чувствовал поражение, что мои слова ничего не значат для этих депрессивных людишек, и тогда я заражал их сам, отнимая метки у преданных, а потом дьявольскими речами возвращал им их назад в обновлённом варианте. Да, дел у меня всегда хватало, если я хотел не просто насыщать свой голод, а развиваться. Через жертвы я познавал мир глубже, и хотя я до сих пор закатывал глаза от христианских теорий, я не просто верил в высшие силы, я сам был этими силами, пускай и временно облачённый в земные формы.
Секта была последним убежищем для многих людей на грани. Поскольку присутствие их Мессии было реальным, многие чувствовали себя избранными и даже счастливыми. Мысли о самоубийстве у них притуплялись настолько, что с ними было бесполезно работать, они были слишком рады тому, что стали свидетелями этого чуда. Они верили в теорию прощения - раз они выжили после попытки самоубийства, значит, их возвращение было необходимо. И я уже различал тех, кого будет проблематично заразить. В принципе, секта добивалась неплохих результатов, выполняя своё предназначение, так много счастливых лиц появлялось в кругу наших почитателей! Но самоубийства тоже увеличивались в наших рядах. Единственное, что меня удручало в этой ситуации, так это то, что большая часть моих жертв были слабовольными и безликими. И хотя я уже знал, что уровень развития, возраст, социальный статус или суицидальный опыт никак не влияли на поглощение, эстетическая сторона страдала. Мне хотелось ломать сильных людей, а не получать какие-то отбросы, от того я иногда грешил тем, что осознанно знакомился с людьми с высоким статусом и психологической выдержкой. Я почти всегда вляпывался в отвратительные ситуации, которые били по репутации или привлекали внимание спецслужб, но тем не менее, я изредка поддавался этому искушению. Жертвы в больнице и секте не удовлетворяли мои гедонические потребности, от того я и продолжал охоту.
В секте я умышленно заражал тех, кто мне по каким-то причинам не запал в душу. Обидеть меня было затруднительно, ведь я был их Мессией, а если они не верили в эту теорию, тогда они бы и не ходили на все эти собрания. Так что жертвы я часто выбирал исходя из личной антипатии, а также тех, кто знал когда-то меня слабым. Я помнил, как странно себя чувствовал во время первых безумных встреч, когда только получал информацию о том, кто я такой, совершенно не соответствуя своему статусу, который я сейчас гордо носил как орден. Один за другим, я потихоньку избавлялся от тех, кто помнил меня трясущимся слабаком, сомневающимся во всём на свете. Я помнил полное отвержение на встречах в клинике, где я впервые и увидел метку, и все люди, которые там принимали участие, стали моими жертвами. Я выследил всех, сейчас мне хватало полномочий отыскать имена всех пациентов. В больнице эти встречи посещали не только члены секты, не знаю, чем они провинились передо мной. Что не поддержали, когда мне было так плохо? Что игнорировали меня? Что считали психом? Боже мой, да эти люди едва на ногах держались от непосильного жизненного груза, концентрируя все свои мысли на том, чтобы заставить себя жить. Да какая там поддержка, они сами за ней пришли! Но я намеревался замести все следы своего прошлого. А эти люди были напоминанием о тех адских днях, которые заставили меня пересмотреть свои жизненные взгляды, усомниться в своей адекватности, испытать множество страхов и через период отрицания, наконец-то, покориться судьбе. Как бы то ни было, я не выбирал этот путь.
Каждый из них был заражён разрушительной тягой к самоликвидации, приведшей к их смерти. Я не буду описывать всё это, лишь акцентируя внимание на тех персонажах, что фигурировали в моей исповеди. Полноватая девушка с радужным шарфом с первой встречи была найдена мной через соцсети. Она коллекционировала советские керамические сервизы, и под видом продавца я назначил ей встречу. Конечно же, она не узнала во мне того безумца, что когда-то на встрече несостоявшихся самоубийц отжигал со своими галлюцинациями. Я не отслеживал её жизнь дальше, но через связи секты узнал, что она утопилась спустя тринадцать дней после заражения. Парня в худи СССР я нашёл на стройке. Под видом клиента, желающего заказать у его начальника спецпроект особняка, я передал ему через посредника метку. Я ходил на эту стройку несколько дней под видом того самого клиента, и в этот раз мне повезло, парень сиганул с недостроенного последнего этажа вниз, когда я там присутствовал. Несколько раз до рокового дня отчаянный парень пытался со мной заговорить, понимая, что он чувствует что-то по отношению ко мне, но не способный сформулировать свои страхи. Дарья, девушка с прекраснейшим маникюром, которая когда-то совершила показное самоубийство в надежде вернуть своего мужика, была найдена на территории США, где сменила фамилию, выйдя замуж за иностранца. И я посчитал, что она не представляет опасности моей репутации, и я оставил её в покое. Переезд спас ей жизнь.
Поскольку я не упоминал других персонажей, я и не буду концентрироваться на их историях, лишь добавив, что двое из них к тому времени почили. Один человек с пустым взглядом наложил на себя руки, а второй (разглядывающий искусственный фикус) умер при невыясненных обстоятельствах. Мне было всё равно, их души всё равно не достались мне. Все мои жертвы имели слабую психику и перед самоубийством их сильно колбасило - все подсознательные страхи, всё безумие, вся ненависть к себе усиливались многократно. Я понимал, что не должен поступать так с этими людьми, это уже был личный мотив, указывающий на собственные страхи. Но ведь они ничего мне не могли сделать, я был в безопасности. Значит, я всё же сомневался, что следую своей судьбе, и страх наказания, что я с такой лёгкостью и без необходимости заражаю людей на добровольную смерть, всё же присутствовал.
Пафнутия я оставил на сладкое, с первого взгляда не понравился мне этот златоречивый лингвофрик, хотя и был вполне себе безобидным кадром. Его никто не любил, странно, что он в секте имел полномочия, не обладая лидерским потенциалом. Видимо, говорливость и активность стали его козырем, ведь большая часть сектантов предпочитали унылое молчание и созерцание со стороны. С ним я решил поиграть, и с этической стороны мои игры могли показаться садистскими. На одном из праздничных мероприятий я включил импровизацию. Я сообщил, что после длительной медитации ко мне пришло озарение, что высшие силы благословили в этом зале одного счастливого избранного. После томительной паузы я вызвал Пафнутия.
Пока тот нервно переминался с ноги на ноги в ожидании сигнала, когда можно будет усыпить зал своим высокопарным словоизвержением, я подошёл к женщине с веером в третьем ряду и пригласил на сцену. У неё была тусклая серая метка с зелёными и бирюзовыми вкраплениями, которую я в тот же миг передал Пафнутию. Это действие заняло от силы полминуты, но выброс энергии был таким, что у нас на несколько секунд отключилось электричество.
- Вы видите, мы сегодня благословлены вдвойне, и брат наш Пафнутий ступает на жертвенную тропу, потому что сегодня он созрел до состояния, чтобы спасти весь мир! Друг мой, я знаю, что теперь ты готов сотрудничать со мной, готов покориться судьбе и завершить свой кармический путь спасения! Не просто так ты был возвращён в мир сей грешный, проклиная навеки свою душу и обрекая её на уничтожение! Сейчас всё изменилось, и душа твоя послужит райской пищей для наших общих целей! Так возрадуемся, братья и сёстры мои, что мы живём в благословенные времена, когда даже самая жалкая душа получает возможность исцелиться!
После этого случая я начал обрабатывать Пафнутия на жертвенный акт, так как хотел сделать из его смерти шоу. Он был ярким представителем секты, его все знали, каждый имел мнение о нём, так что за этой историей сектанты следили с замиранием сердца. Каждый день я вызывал его на сцену и давал десять минут эфира, где он мог делиться своими напыщенными мыслями о том, как он себя ощущает перед добровольным самопожертвованием. Я его программировал на то, что он сам этого хочет, что это необходимо, и поскольку аудитория следила за каждым его словом и движением, он, наконец-то, мог упиваться своей предсмертной славой. Ух, как его распирало, эмоции били через край, зрители плакали и ахали, рукоплескали и хлопали, потому что видели в моей извращённой игре избранность святого Пафнутия. В эти дни все завидовали его судьбе, желая оказаться на его месте.
С каждым днём эмоции зрителей усиливались, а роль святого Пафнутия уже трансформировалась в мученика. Мне хотелось извращённого представления, дабы показать этим сектантам, что самоубийство - не только пафосные речи и тихая смерть, самоубийство - это ещё и шквал распирающих эмоций, психологические муки, кровь и безумие! И я нагнетал исступлённо эту удушающую обстановку, держа каждого из присутствующих в состоянии между агонизирующим ужасом и экзальтированным упоением. Момент кульминации настал, когда метка Пафнутия стала чернее сажи с алыми пятнами, что я интерпретировал как кровавое самоубийств. Я взял его за руку, тихо проговорив:
- Я рад, что твои последние дни были окрашены столь яркими эмоциями, а твои таланты оценены с должным восторгом. Спасибо, что веришь в нашу миссию и выбираешь жертвенный путь. Я ценю это, твоя душа будет спасена за твоё великодушие и святость. Сегодня я приму твой дар, чтобы и впредь поражать проклятие, ведь только наша объединённая энергия способна преодолеть все трудности. На меня смотрели глаза блаженного фанатика, Пафнутий верил в необходимость жертвы, и что он действительно являлся моим избранным. И я ни капли не сомневался, что он понимал и то, что это был его последний день на этой грешной земле.
Его последнее выступление было блестящим, слова лились из его уст как музыка, и даже я хотел взять свои нелестные замечания обратно, что в его речах никогда нет смысла. Сегодня смысл был, и предельно ясен, Пафнутий приветствовал смерть и отдавал себя в руки того, кто разрушает смерть, чтобы избавить мир от саморазрушения. Свет и тьма сегодня были на одной шкале важности, все мы вдруг осознали тяжесть проклятия, что лежало непосильным грузом на всём человечестве. Но поскольку существовали ещё люди, которые верили в меня, готовые жертвовать собой, значит, была ещё надежда на спасение. Я как организатор этого спектакля задумался, а что плохого, собственно говоря, в этом? Но когда Пафнутий уже начал кричать, чтобы смерть смилостивилась и забрала его душу, то смотрел лишь на меня. Мне стало не по себе, очевидно перед самой смертью он видел больше, называя меня смертью. И это было верно, я был не просто палачом.
- О великая и пресвятая смерть, я весь твой! - стонал этот бородатый юродивый, тараща свои безумные глаза в мою сторону. - Свят и велик, свят и велик, свят и велик! - бормотал он, пока доставал полученный от меня ножик. После того, как он мощным и уверенным движением руки перерезал себе глотку, то всё ещё продолжал шептать эти слова. Я понятия не имел, откуда в человеке может проснуться такая сила воли, но ему реально удалось самостоятельно перерезать себе горло. Кульминационный момент подействовал катартически на нас всех, и когда я пожирал душу Пафнутия, уставившись немигающими глазами на его пульсирующую алыми бликами метку, я пережил невероятный экстаз. Это был первый раз, когда за слиянием душ наблюдали посторонние люди. Наша объединённая энергия и вера в необходимость этого зрелища, оправдывающая всю дикую и уродливую сторону, сделала это слияние воистину неземным. Меня как будто возродили после долгой спячки, я был могуч и велик, я был вне жизни и смерти, я следовал зову высших сил и освобождал человечество от проклятия. Неуязвим. Свят. Вне суждений, вне категорий, вне ограничений.
Я решил периодически устраивать подобные спектакли. После этого вечера моя репутация стала неприкосновенной, я был святым, я был Мессией, я был богом в глазах сектантов, теперь ни у кого не оставалось сомнений.
Последней, кого я планировал уничтожить, была Фаина. Моя вечная, безмолвная помощница, безропотно и покорно заметающая за мной кровавые следы. Она бы с радостью кинулась ко мне в объятья, чтобы подарить всю себя, чтобы убить себя в моём присутствии, потому что верила в меня. Но она знала, что нужна мне живой, и я сам ощущал некую зависимость от её беспрекословной помощи. Но сейчас я понимал, как работает структура этой организации, и что незаменимых людей нет, а зависимости разрушают личность и делают тебя уязвимым. А я не хотел этого чувства, я был вне зависимостей, души людей для меня были просто пищей, все они были равны перед ликом всепоглощающей смерти. Все аргументы были за то, чтобы я избавился от Фани. Необходимо было вырвать с корнем все личные чувства, грозящие свести с ума, победа над Фаиной будет очередным триумфом, а также доказательством того, что я расту как тот, кто разрушает смерть. И падаю вниз, лишаясь всего человеческого. Но это была моя судьба, на мне была нечеловеческая миссия, от того я и обязан похоронить в себе всё, что мешало мне выполнять своё предназначение. Я был на последней стадии перед тем, как прекратить оценивать души и наделять их личными качествами. Я был почти свободен.
Но смерть Фани всё-таки была личной. Но в конце концов, все души одинаково вкусны, и ни одна из них не была достойна сожалений, я делал то, что должен был делать. Я заразил её во время сектантского собрания, где мы обсуждали последние эксперименты в клинике. Я дождался, когда осталось всего парочку человек, Фаня суетилась с мытьём посуды, а донор сидел угрюмо в телефоне. Никто не смотрел на меня, и я спокойно мог передвинуть метку. Хотя это до сих пор требовало немалых усилий, я полностью контролировал процессом, и даже повышенное давление уже не было смертельным во время этих усилий. Оставалось только дождаться момента, когда она созреет на слияние душ со своим спасителем, я решил не давить на неё, позволив событиям течь естественным путём.
Мы виделись с ней каждый день, и даже после того, как расставались, висели на телефоне, болтая или переписываясь без передышки. Она всегда ощущала со мной особенную связь, и когда наконец-то эта связь стала взаимной, то хотела насладиться каждой минутой нашего с ней контакта. Я ей ничего не внушал при передаче метки, но понимал, что влияние прежнего хозяина всё же будет окрашивать её дальнейшую жизнь. Как ни крути, суицид был темой личной и неповторимой, шаблонов не существовало, поэтому переданные метки всегда были замараны энергией исцелённого самоубийцы. Я не слишком хорошо знал субъекта, у которого отобрал метку, это был типичный серый и пустоглазый сектант, ничего не оставивший после себя в этом мире, единственное, что я знал - он был глубоко верующим. Не совсем в христианские учения, но всё же его вера была ближе всех именно к христианским догмам, так что я рассчитывал на то, что Фаня может резко стать религиозной.
Если Фаина не занималась делами общины или не общалась со мной, то её можно было встретить в Богоявленском храме в Химках, недалеко от штаб-квартиры секты. Она замаливала грехи своих суицидальных помыслов, и с каждым днём делала это всё яростнее и эмоциональнее. По мере того как росло её желание умереть, крепла и её вера в Бога, которая, тем не менее, никак не противоречила теории моего существования. По идее, по каноническому христианству тот, кто разрушает смерть был полной ересью, но верующие в нашей секте переделывали теорию о смерти и воскресении Христа под мою сюжетную линию. Я превращался в их глазах в Мессию, что умер за грехи человечества, и вот он вернулся и спасал мир от смерти. Странная теория, но всё же сюжетные линии в них переплетались, пускай и в таком грязном и пугающем виде. Но наши с этим утопическим Мессией цели в какой-то степени совпадали, оба мы разрушали оковы смерти и исцеляли человечество. И хотя поначалу я удивлённо наблюдал за тем, как много среди сектантов христиан, сейчас я понимал, что не так уж и сильно выпадал из их исторических и религиозных доктрин. Я давно уже принял масштабность своей ответственности перед миром сим, чтобы смеяться с подобных теорий. Я уже не убегал от себя и не допускал сожалений. Правители и боги не мыслят индивидуальностями, они видят перед собой только цели, а методы их осуществления - не их забота, не говоря уже о моральной стороне. Этого просто не должно существовать. Я мог до сих пор ронять слёзы, убиваться по конкретным личностям, корить себя, заниматься самобичеванием и вымаливать ежедневно грехи, но я всё равно не имел права сходить с пути своей миссии.
Я поддерживал её визиты в церковь, если это психологически помогало ей принять свою предстоящую смерть. Она даже оттуда умудрялась мне звонить, шепча о своём внутреннем дискомфорте. Её терзали демоны, она сходила с ума из-за голосов в голове, которые вели её к бездонной пропасти. Я неоднократно сталкивался с похожими случаями, когда ещё не понимающий своих суицидальных желаний человек обращался за поддержкой в церковь. Почти все они слышали голоса демонов, которые заставляли их прекратить борьбу, чтобы окончательно завладеть их душами. И хотя Фаня знала, что её душа после добровольной смерти перейдёт ко мне, она не ожидала, что это произойдёт так скоро. Когда-то она действительно не хотела жить и пыталась оборвать своё существование, но вера в мой приход и её избранность притупили все суицидальные порывы. Получалось не всё так гармонично с ней, обычно сектанты смиренно принимали своё поражение и добровольно шли ко мне в лапы, потому что устали бороться и были слишком слабы, позволяя другим решать, как им жить, и когда помирать. От того Фаня была интересным экспериментом - верящая в меня и мою миссию как никто другой, но при этом противящаяся самоубийственному проклятию.
Она раскрывалась передо мной во всей своей красе, наконец-то мне была дана власть познать каждый миллиметр её сокровенных желаний и подсознательных тайн. Я не был влюблён в неё и не считал её своим другом, так что без лишних эмоций принимал её добровольный дар. Случай с Фаней был образцовым по всем параметрам. Всё шло именно так, как мне и нравилось - от создания душевной связи и слепого поклонения до интеллектуально-агрессивной борьбы и безумных выходок. Я питался её эмоциями, но всё же с нетерпением ожидал гротескного финала. Я уже знал, когда она прекратит противиться, метка наглядно иллюстрировала её состояние, с каждым днём затемняясь. И когда в ней уже начали появляться яркие вкрапления и абстрактные узоры, я осознавал, что скоро получу долгожданную жертву. Я знал, что смерть её будет интимной, Фане не подходило безумное, массовое поклонение. Ритуальное самоубийство на глазах у всех верующих в того, кто разрушает смерть больше подходила позёрам. Фаина была из другого теста - невидимый организатор, способный учесть все мелочи и держать любую систему в строю, не выходя из тени. Я был уверен, что под покровом ночи и в тени своего кумира она и передаст мне свою душу. Но я недооценивал её веру, оказалось, что дух её противился суицидальным искушениям даже в последние минуты жизни.
Я уже мог распознать конкретный день самоубийства по неконтролируемым цветовым вихрям в метке, пик ненависти к жизни настиг Фаню, когда мы с ней сидели на моём уютном диване, любуясь прекрасным закатом. Она не нарезала круги и не кричала, обычно человека накрывает истерика, но не в её случае. И только по жёсткости её мышц и рваному дыханию я понимал, насколько она напряжена, и каких ей усилий требует контроль над телом. И тут вдруг она резко вскочила на ноги и произнесла:
- Зенобиос, мне срочно нужно в церковь. Я боюсь тебя, мне кажется, ты - не тот, кого я призывала. Ты служишь силам ада, но ты не заполучишь мою душу...нет...Зенобиос, не получишь....
Меня напрягли её слова, кажется, её религиозность слегка лишила её рассудка. Но это был день её смерти, ей явно было тяжело находиться в адекватном состоянии. Я пытался уговорить её остаться, но она меня не слушала, лишь сбивчиво шептала 'Отче наш', пока одевалась в коридоре. Я не мог лишиться своей жертвы, я должен был поглотить её душу, просто должен. Это был для меня некий переломный момент, когда я полностью обрывал все связи со своим старым 'я' и символически выходил на новый уровень. Я ещё не знал, что меня ждёт дальше, но чуял, смерть Фани - завершение очередной главы моей жизни.
С одной стороны Фаина хотела от меня сбежать, но с другой стороны ей хотелось слиться со мной и телом и душой, остановив жизнь, чтобы перейти в этом состоянии в вечность. Она не отказалась от моей помощи, и я повёз её в Химки на своём новом спорткаре от Бентли. Всю дорогу она жужжала 'Отче наш', пока слёзы текли по её щекам, а руки неистово тряслись в жесте молитвы. Метка судорожно переливалась, и хотя она не отражалась в зеркалах, даже сидя спиной к Фане, мне было трудно избавиться от вырвиглазных бликов. Узоры становились всё чётче, ну кого я обманывал, давно же видел там луковицу! И если сначала я думал, что вижу обобщённый геометрический символ, то сейчас до меня дошло, луковица эта была связана с образом церкви (купола на Богоявленском храме были именно луковичной формы). Значит, она умрёт в церкви, это было странно. Неужели она наложит на себя руки в священном месте? Мне стало некомфортно от подобных перспектив, но моя практичная сторона только фыркала, тем лучше для тебя, зашоренность и суеверия тебе ни к чему. Храм был обычным местом, какая разница, где человек себя убивает? Уж лучше это сделать в месте, где ты себя ощущаешь в безопасности и относительном покое.
Я не последовал за своей жертвой, я хотел дать ей время разобраться в себе. С одной стороны она считала меня неким искажением и боролась против того, чтобы продать свою душу мне (это в ней сейчас говорили христианские страхи). Но истинная её натура понимала, что лишь я один способен дать ей освобождение. Пока она это не примет, то не сможет свершить самоубийство, я это просто знал.
Я сидел в машине и тупо смотрел на православную белокаменную церковь с золотыми луковичными главами. Искушение войти в храм и следить за Фаней было велико, но я не хотел пугать свою жертву. Через двадцать минут я вышел из машины и прогуливался вокруг церкви, пока не дождался звонка от Фаины. Она долго молчала, но я слышал её нервное дыхание, а потом едва расслышал её безумный шёпот:
- Мне страшно. Зенобиос, мне очень страшно...я так боюсь умирать. Пожалуйста, помоги мне...
Я взял себя в руки, чтобы мой голос звучал не просто уверенно, но и расслабленно, как будто нет во мне ни капли сомнений, ни капли нервозности, ни капли собственных страхов. Перед намоленным храмом вера в мою собственную избранность слегка поколебалась, но я же был на верном пути, я очищал мир от гнили, ничто не должно было сбить меня с пути предназначения.
- Фаина, дорогая, я знаю, что тебе страшно. Я знаю, что ты сомневаешься, и это нормально. Твоя жизнь ускользает от тебя, но она уже не принадлежит тебе, эти силы вне нашего контроля. Но я знаю и то, что в тебе есть вера, только ты сама знаешь своё предназначение, свою избранность, свой путь Виа-Долороза. Выбор только за тобой, спасёшь ли ты свою душу от вечной пустоты. Помни, я рядом, я всегда буду с тобой и в жизни, и в смерти, мы соединимся с тобой навеки.
После этого я слышал лишь истеричные всхлипы и шуршание, и когда она вновь заговорила, голос её звучал уже не так плаксиво. - Я вижу тебя, Зенобиос, я верю в тебя, пожалуйста, не покидай меня... Я заметил её. Она стояла на колокольне и смотрела вниз. Понятия не имею, почему никто не забил тревогу, что на колокольную башню забрался посторонний человек, но мне до этого дела не было. Башня не была слишком высокой, но её высоты было достаточно, теперь я понял, какой метод избрала Фаня. Она стояла такая неземная, но решительная, ветер колыхал её растрёпанные волосы, её бледность была поразительной, а неоновые сгустки кружились как карусель над её головой, напоминая нимб. Даже если она когда-то ступила на грешную тропу, сейчас она была очищена, и я получал душу святого человека. Экстатическое предвкушение накрыло меня, ни одна религия мира не способна была противиться чарам того, кто разрушает смерть, и это обновило меня, сбросило весь груз сомнений, я очищался вместе с Фаней, познавая глубину этой вселенной!
Она всё продолжала просить спасти её, параллельно читая молитвы и рыдая, как ей страшно. Всё неистовее она молилась, и всё больше уверенности было в её голосе, и вот уже вместо бога она кричала моё имя, всё ближе она была к искуплению и освобождению. Это действовало на меня как транс, я погружался в бездонный мрак, где мог встретить её душу - единственный свет, что мог согреть меня в этот момент, та самая жертва во спасение. Я уже сам не понимал, кто из нас кого спасает, и кто чем жертвует, мы сплелись с ней в одно целое, и страхи и неуверенность Фани лишили меня покоя. Но когда я увидел над её головой радужный нимб, состоящий из озорных луковичек, эта беспробудная мгла отринула от меня, закрыв с невероятной мощью врата ада. Фаня прыгнула, и пока она летела, я смаковал этот дар, эту добровольную жертву. И я принял её душу, избавив от вечной пустоты. Когда экзальтированная дрожь покинула мою материальную оболочку, тело Фани лежало недалеко от меня. Никакой крови, никаких частичек внутренностей, никаких искажённых поз. Казалось, что она просто спала. Но метка испарилась, а душа её слилась с тем, кто разрушает смерть, мне тут больше нечего было делать. Тихо и спокойно я покидал территорию храма, насыщенный, целостный, гармоничный. Что-то во мне переклинило после этого случая, пришло полное принятие своей личности, и я подозревал, что теперь во мне не осталось ничего святого, ничего такого, что способно было остановить. Пора было двигаться вперёд, оставив все сожаления и ошибки в прошлом.

41

Прошло пять лет с того дня, как я пытался покончить с собой, и за эти годы я успел пережить много чего странного. Но после того как я на сто процентов принял тот факт, что являлся тем, кто разрушает смерть, пришлось неоднократно себя ломать и потихоньку сбрасывать свою человечность. Гуманизм мешал моим возвышенным целям, и когда мне удалось сбросить это философское понятие, включающее в себя заложенную и непоколебимую любовь к людям, мне стало легче. По сути, мой гуманизм возрос, раз мне удалось перестроить себя на режим раболепного послушания, я атрофировал добровольно свою чувствительную сторону, чтобы спасти человечество от проклятия самоликвидации. При этом я делал свою работу тайно, никто не знал моих методов, моих ошибок, моих сомнений, что я испытывал на своём пути. Не говоря уже о моих успехах. Я до конца не был уверен, мог ли назвать свою миссию - добром, да и был ли смысл употреблять такие ограниченные слова как 'добро' и 'зло'? Я делал то, что должен делать, не задумываясь о моральной стороне, а также не вспоминал прошлое и не думал о будущем. Я был готов прожить все предстоящие годы в схожем режиме, спокойно принимая профессию чистильщика.
Мой образ жизни лишал меня важного аспекта - крепких связей со своими человеческими братьями и сёстрами. Я просто не мог доверять ни одной душе то, чем занимался, получая стопроцентную поддержку. Я просто не верил, что такое возможно. К тому же я до сих пор немного параноил, если мои планы рушились. Столько лет прошло, а страх разоблачения всё ещё терзал меня с давящей неотступностью. Значило ли это, что в подсознании я испытывал угрызения совести за свои деяния? Например, когда я умышленно заражал людей и обрекал их на самоубийство? Вероятно. Но сколько бы я себе ни давал обещаний не впутывать неповинных людей ради своих личных целей, рано или поздно я возвращался на свою охоту, проповедующую вседозволенность. Да и мне нравилось это чувство - право выбора беспрепятственно обрекать человека на самоубийство.
Конечно, иногда я задумывался о том, чтобы сократить общение с самоубийцами, прекратить беспощадную охоту и попробовать создать видимость жизни среднестатистического человека. Даже у одиночек обычно есть один или несколько близких контактов, ведь как ни крути, человек был существом социальным. У меня же были исключительно кратковременные связи, большая часть из которых добровольно покидала этот мир в ближайшие месяцы. Люди, которых я не заражал, общаясь на регулярной основе, знали обо мне мучительно мало, да и лишь то, что я сам им презентовал. Тяжело говорить о крепкой дружбе, когда ты не мог доверить самое сокровенное, а поскольку вся моя жизнь крутилась вокруг суицидов, все переживания я отрабатывал в гордом одиночестве. Но а сектанты, с которыми я по той или иной причине заводил близкое знакомство, кончали тем, что приобретали метку. Как только я понимал, что нить между нами становится чересчур плотной, я удалял этих людей из своей жизни как мусор. Зачем я это делал? Ведь среди них как раз и была возможность обрести друзей. Но я никогда не был сторонником отношений с бездонной социальной пропастью. Я был Мессией, их спасителем, никогда мы не могли бы быть на равных, а для меня в отношениях и в дружбе всегда было важно именно равенство.
Так просто было влюбиться, поддаться романтическим порывам, помечтать с кем-нибудь о настоящей семье, наблюдать за тем, как растут твои дети, взращённые с твоего семени, но...я не мог себе этого позволить, просто не мог. И не потому что мне пришлось бы постоянно врать и выкручиваться из-за своих странных контактов и оправдывать нелогичные передвижения, ведь я давно уже научился искусно лгать. А лишь потому, что я сам понимал, что замараю такие искренние чувства как любовь и уничтожу такое священное понятие как полноценная семья своими грязными тайнами и суицидальными девиациями. Мне не нужны были искусственные отношения, у меня и так их было вдоволь, и даже хорошо, что они никогда не заходили за рамки того, чтобы потерять голову. Кратковременные романы, временная дружба ради конкретных целей, тусовки, вот это и был мой уровень, так я никого не обманывал. Главное моё правило гласило - оставайся честным перед самим собой.
Но всё же я немного лукавлю, утверждая, что не заводил никаких близких связей, ведь существовал интернет, безопасное пространство, где можно годами анонимно общаться и получать от подобного контакта одно лишь удовольствие. Было бы безумием рассказывать кому-либо о том, чем я занимаюсь, моя жизнь была похожа на больную фантазию. Страхи и сомнения в правильности своих действий всё же были не беспочвенными, да и если я хотел нормального человеческого контакта, это были не те темы, которыми укрепишь связь. Как только я обрёл дар видеть людей незадолго перед самоубийством, я молился всем богам, чтобы найти хоть кого-нибудь, кому бы я смог доверить свои переживания. Долго я об этом мечтал, пока осторожность и непоколебимая вера в себя самого не оборвали необходимость психологического сбрасывания накопленного груза.
И хотя я становился всё менее человечным, это не мешало мне подсесть на общение с некоторыми друзьями по переписке. Это не был уровень зависимости, но я ценил эти контакты и хотел уберечь их от своей настоящей натуры, потому режим онлайн мне подходил куда больше. Это уменьшало риск заразить их, потому что как ни крути, но все мои близкие контакты каким-то образом умудрялись завершить свой жизненный путь методом самоликвидации. И даже если нередко в этом играла роль случайности, всё же не могу сказать, что был чист. Каюсь, многие из них умирали, благодаря моему вмешательству. Иногда мне казалось, что всё, к чему я прикасаюсь - по умолчанию проклято. Моё подсознание знало, что побывав в аду и работая на силы тьмы, невозможно не оставить следов.
Одной из таких виртуальных друзей была Мия из Лондона. Нас с ней объединила работа, уж очень мы с ней схоже смотрели на будущее перспективных NFT-токенов. Пару раз на NFT аукционах мы с ней боролись за конкретные эксклюзивные коллекции. Я тогда только строил себе репутацию на крипторынке в качестве коллекционера, и анонимность была не моим коньком. Вот так мы и начали общаться с Мией, у которой была отменная чуйка на выгодные сделки, и в итоге я даже брал у неё консультации. Мия не была англичанкой, она переехала с семьёй в Великобританию из Белоруссии, когда ещё была ребёнком. И хотя она помнила своё детство в родных краях, всё же воспитана она была под эгидой британского капитализма и снобизма.
Она жила в Лондоне и работала программистом в крупной компьютерной компании, в свободное время торгуя криптовалютой. Сначала нас объединяли рабочие вопросы, пока мы потихоньку не начинали друг перед другом раскрываться. Ну, я-то раскрывал лишь ту часть, которая являлась публичной, но всё рано замечал, что всё больше доверяю и душевные переживания, умудряясь их описывать в весьма завуалированном контексте. И она тоже. Я узнавал всё больше интересных фактов о Мие - её необычных взглядах и забавных биографических моментах. По всем параметрам, Мия была исключительным человеком, который всегда следовал собственному чутью. Но при этом она была щедрой на поддержку, а её безграничный эмоциональный спектр был способен расположить к себе даже самых хмурых мизантропов. Я уверен, что она знала, что я не раскрываюсь перед ней до конца, но в этом и была прелесть онлайн общения. Мы могли быть теми, кем хотим, мы сами себе строили личности, играя свои роли, чтобы хотя бы виртуально вести ту жизнь, о которой мечтали. Было не так просто отследить правдивость этих созданных личностей, да и нужно ли это? Мы с ней даже никогда не обсуждали нашу дружбу, просто мило общаясь на одной волне. Но сейчас эта связь была одним из тех необходимых звеньев, что держали меня в мире людей - на стороне света, где существуют настоящие чувства и эмоции.
На самом деле, мы даже с ней виделись пару раз. Я боялся этой связи, понимая, что и так слишком много в неё вкладываю, от того не делал ничего для того, чтобы вывести эти отношения на другой уровень. Нам подходила такая дружба, наполовину - деловая, наполовину - липовая, и где-то посередине были мы настоящие, наверное, эта часть и была самой прекрасной.
Мия выглядела и одевалась просто. Но цену себе знала, от того даже в своих кэжуал нарядах и без грамма косметики выглядела свежей и интересной. Немного угловатая и неуклюжая, с нейтральными чертами лица, слегка мужскими повадками и скромной улыбкой. Совсем не мой типаж, я всегда упивался красотой сочности, если рассматривать чисто внешне женский пол. Я люблю яркий макияж, вызывающие наряды, уверенную походку и объёмные и округлые формы. Но это чисто эстетически, я давно уже не привязывал личность к её внешнему облику, куда важнее было коснуться души этой самой личности (и поглотить её, что уж тут скрывать). Но Мия мне нравилась, просто нравилась, в ней не было ничего дисгармоничного, что могло вызвать у меня хотя бы лёгкий дискомфорт. Это бесило. Так что после двух встреч, я не стремился повторять этот опыт. Она тоже не настаивала, мы не рассматривали друг друга в качестве потенциальных партнёров, и эта позиция подходила нам обоим.
Тяжело было заглушить свои эмоции по поводу Мии, и хотя я не испытывал к ней влюблённость (я её скорее воспринимал как сестру), потребность её присутствия была какой-то болезненной. Но я себе не позволял подобных сентиментальностей, заперев свои желания за семь замков. Я несколько раз в год ездил в Лондон, там мне моя покойная супруга Виктория оставила квартиру, а также кое-какие деловые связи, и иногда приходилось там присутствовать лично. Сейчас снова было проще путешествовать, я часто колесил по Европе, чтобы отдохнуть от потребности самоубивать людей. Но по правде говоря, я и там встречал меченых людей и не упускал возможности полакомиться. Я не любил экспериментировать за рубежом, здесь была не моя среда, и страхи и сомнения были куда выше, чем на родной земле, где я всегда мог рассчитывать на помощь секты. И хотя я знал, что филиалы ТОКРАС есть по всему свету, я пока не был готов глобально очищать мир от самоубийц. Видимо, это меня ожидало на следующем этапе.
Искушение встретиться с Мией было каждый раз, когда нога моя ступала на территорию Лондона, но я знал, куда в итоге это может привести, а я так боялся, что по каким-то причинам всё завершится тем, что Мия получит метку. Я не просто приносил несчастья, я сеял смерть, и это даже не аллегории, не метафоры, не символичные и поэтичные аллюзии. Так что встреч с Мией я не планировал в ближайшем будущем. Я сомневался, что тот, кто разрушает смерть когда-нибудь выйдет на пенсию и сложит полномочия своих пугающих обязанностей, но тогда бы я задумался о том, чтобы впустить Мию (и ещё пару контактов) в свою жизнь. Но я довольствовался тем, что имел, мне и этого было достаточно, чтобы не утонуть в болоте цинизма и грязной стороны смерти.

42

Приближался юбилей моего воскрешения, и в честь этого я задумал театральный проект с настоящими самоубийствами среди сектантов. В этот раз я хорошенько поработал, так как задумал массовое зрелище. Целых три человека были на грани, и я ожидал, что никто из них не передумает доиграть свою роль. Перспектива тройного пожирания душ вызывала у меня одновременно чувство эйфории и страха. Я ведь тоже имел право на праздники с настоящими эмоциями. Никакого чувства вины, сектанты были всего лишь биомусором, именно эти люди и создавали проклятие, против которого я вынужден бороться. Каждый человек, загрязнённый мыслями о самоубийстве уже разрушал гармонию этого мира, тогда что тут говорить о тех, кто действительно воплощал их? Так что предстоящую символичную дату я ждал с нетерпением, это был день, когда я мог максимально открыться как личность того, кто разрушает смерть.
Сентябрь был замечательным, лето ещё не отказывалось от своих прав, но уже присмирило жару, и на улице было так свежо и спокойно, что голова была чиста от тревог. Я сидел в излюбленном месте Парка Победы на площади Победителей, разглядывая с беспечным легкомыслием 140-метровый обелиск, изображающий греческую богиню победы Нику. Я не думал о поражениях и войне, а только о победе, и не только над фашизмом, но и над своими внутренними страхами. Я чувствовал себя таким свободным в последние дни! Солнце ласкало меня своими нежными лучами, цветы радовали своим пёстрым изобилием и сладостным благоуханием, а проходящие мимо люди излучали одну лишь гармонию. На скамейке рядом со мной сидела апатичная девушка Ксения, с которой я познакомился на курорте в Сочи. Наверное, она была единственной, кто нарушал гармонию этого дня, так как над головой у неё переливалась суицидальная метка, к которой и был прикован мой взгляд. Я ещё не решил, хочу ли я пройти последний путь с ней и присутствовать во время её самоубийства, или же стоит придержать её в качестве донора. Мне не нравилась её пресность и грузность. Но по правде говоря, перед самоубийством многие теряли все свои краски. Другое дело - заражённые лично мной люди, у которых не имелось суицидальных наклонностей. Вот это был целый фонтан из ярких и противоречивых эмоций! Скрывать не стану, это была одна из наиважнейших причин, почему я продолжал заражать людей и обрекать их на добровольную смерть.
Мы сидели на Поклонной горе и попивали бабл-ти (популярный ныне азиатский чай с шариками), слушая пение птиц и приглушённую болтовню мимо проходящих людей. Ничто не могло испортить мне настроение, думал я. Но всё же в какой-то момент я начал испытывать необъяснимое беспокойство. Что-то было не так, моя интуиция ощерилась в поисках возможных раздражителей. Пока не наткнулась на человека, сидящего напротив нас на такой же скамейке. Я без труда смог разглядеть, куда был уставлен немигающий взгляд незнакомца, а именно на метку сочинской девушки. Сначала я подумал, что человек этот - подслеповат, и просто нагло пялится на Ксению, но кого я обманывал, я же прекрасно видел, куда он смотрит! Такое попросту невозможно, мысленно объяснял я себе, ни одна живая душа не видит того, что видит тот, кто разрушает смерть. У меня просто сдают нервы перед праздником! Но шли бесконечные минуты, а картина не менялась, и я всё неистовее тряс чайные шарики из тапиоки в пластиковом стакане, и воображение моё рисовало апокалиптические варианты развития событий. Дабы не провоцировать свою буйную фантазию, я решил подойти к этому человеку и убедиться, что не так понял его взгляд.
Я не испытывал никакого стеснения и страха подходить к незнакомцам и начинать беседу, моя охота подразумевала постоянное создание контактов с незнакомцами, но сейчас же конечности мои тряслись, дыхание сбилось, а перед глазами мельтешили угрожающие мушки. Человек, чей возраст и пол я так и не смог определить, даже подойдя вплотную, не устремил взгляд в мою сторону, продолжая наблюдать за тем местом, где у Ксюши была метка. Я сел рядом и просто ждал, сам не зная чего. Я никак не мог собраться мыслями, как именно сформулировать свой вопрос или оборонить случайный намёк, чтобы выяснить, куда на самом деле смотрит этот человек. После семи минут напряжённой паузы человек заговорил:
- Удивительное сочетание. Чёрный не поглощает золотые вихри, а эти карминно-розовые вкрапления так и резвятся на фоне великолепной чёрной дыры. Захватывающее зрелище, не правда ли?
Всё так и было, в метке Ксении действительно преобладал чёрный цвет, в который были вплетены оттенки золотистого и розового. Сомнений не оставалось, этот человек действительно смотрел на метку! За один короткий миг перед глазами промелькнула вся моя жизнь, я был в каком-то полуобморочном состоянии, всё-таки люди видящие метки существуют! Столько лет я искал хоть кого-нибудь, чтобы понять себя и свой проклятый дар, пока всё моё желание не выгорело, и теперь я просто не знал, как мне принять этот пугающий факт. Зачем мне это, не легче ли считать себя единственным?
Пока я обдумывал, что ответить, незнакомец продолжил тем же невозмутимым тоном с лёгким французским акцентом. - Ещё не самый пик, но если тебе надоест с ней возиться, уже через пару дней в нимбе появятся радужные тона. Либо же окрылённая и свободная, девочка будет пытаться понять смысл своей неожиданной радости, пока какая-нибудь злобная, но дико симпатичная соседка не почувствует острое желание откинуть коньки.
Я едва мог дышать, этот человек знал обо мне то, что я никогда и никому не доверял. Кто мог знать про заражения? Это же было моей тайной! Где я прокололся, кто мог меня выдать, что вообще этому человеку от меня надо? Страх сковал меня, а тело до сих пор не желало слушаться, мне хотелось достойно ответить ему и гордо удалиться, но сказать я ничего не мог. Но одно я знал точно - отрицать бессмысленно, каким-то образом это анонимное, бесполое существо знало о моих суицидальных схемах. И явно оно знало, кто я такой. Я был тем, кто разрушает смерть, никто и ничто не должно сбить меня с намеченной миссии. Я был выше всех, я был на праведном пути, и я не был обязан ни перед кем оправдываться. Правда была на моей стороне, я был вне человеческих законов и суждений. Я спасал мир.
Поскольку дар речи я так и не обрёл, незнакомец продолжал своим бесстрастным тоном. - Не надо искать оправдания, к чему твоя оборонительная позиция, никто тебя ни в чём не обвиняет. Ты сейчас выдаёшь не только свою неуверенность, но и доказываешь сам себе, что тебе не чужды угрызения совести. А что может быть хуже, чем потерять веру в себя, в свою исключительность, в свою особую миссию по спасению мира? Зенобиос, давай обойдёмся без разочарований.
Как только меня назвали по божественному имени, оцепенение прошло, я снова обрёл контроль над телом. Только никак не мог сформулировать поток хаотичных мыслей, все они были переплетены в сумбурный клубок из страхов и обвинений. Чтобы хотя бы немного нейтрализовать свою мозговую энтропию, я решил перейти на личности. - Мы знакомы?
Тень улыбки появилась на гладком, но абсолютно безликом лице, и хотя по голосу я скорее склонялся, что оно принадлежало женщине, других доказательств у меня не было. Но я знал точно, что никогда не пересекался с этим человеком. - Да. Мы знакомы. Странно, что ты ещё не догадался, кто я. - После многозначительной паузы, дабы дать мне побыть тугодумом, в моей голове начали выстраиваться догадки, неужели это был...
- Да, это я. Непривычно говорить с тобой воочию, к тому же на твоём родном языке. Обойдёмся без пафоса, называй меня, скажем... нейтральным сокращением Сью, ладно? Тебе, наверное, интересно, почему мы решили с тобой встретиться?
Да, теперь я понял, что передо мной сидел лидер секты, которого я знал по никнейму Suinsomnie. Это меня успокоило, мы до сих пор периодически переписывались. Я многим с ним делился, но всё равно у этого человека были непозволительные знания - мои тайные деяния, которые я боялся обсуждать даже с ним (я всегда воспринимал этого человека как мужчину). Но если за мной пристально наблюдать и не исключать факта, что в секте могли быть шпионы, которых даже я не распознавал, траекторию моих суицидальных похождений всё же можно было вычислить. Во всяком случае, какую-то часть. Скорее всего, всё объяснялось просто, но мне было неприятно, что существовали люди на этой земле, которые наблюдали за методами моей работы. Да и во мне вдруг заиграли старые обиды, этот человек видел метки, но не признался в этом и не пытался помочь, когда я так в этом нуждался. Позабыв о тактичности, я обратился к главе секты на 'ты'. - Значит, ты тоже видишь метки.
Вероятно, в голосе моём звучала обида и упрёки, хотя я и старался держаться вежливо, но я уже сразу понял, что передо мной сидит искусный психолог. - Ну вот, ты воспринимаешь мои слова, как будто я умышленно хочу тебя задеть и указать на недостатки. Куда же подевалась твоя непоколебимость нести бремя того, кто разрушает смерть? Разве обязан ты перед кем-то оправдываться? - Улыбка на бледном лице стала чуточку шире. - Но а метки...как ты их называешь, мы их всегда называли трансцендентными стигматами...что до них, чем бы тебе помог тот факт, что я их вижу?
Я не понимал толком, этот человек иногда называл себя в единственном числе, а иногда во множественном, видимо 'мы' он употреблял, чтобы говорить за секту, а не только своё личное мнение. - Я в тот период бы не отказался от любой помощи. Но сейчас понимаю, что этот путь мне надо было пройти в одиночестве, без постороннего влияния. Только тогда бы я смог полностью принять свою миссию.
- Верно мыслишь, Зенобиос, так откуда взялся этот болезненный приступ психастении? Люди имеют право сомневаться и искать оправдания своим действиям. Люди имеют, боги - нет. Ты до сих пор воспринимаешь свою миссию как часть своей человеческой натуры?
- Мне не перед кем оправдываться, - конечно, я врал, потому что совесть моя до сих пор была нечиста, и хотя до этого дня мне казалось, что я принял на сто процентов образ жизни того, кто разрушает смерть, появление этой личности развеяло навязанные собой же иллюзии. - Почему мы встретились только сейчас? Я давно жаждал этой встречи...
- Потому что завершается некий этап, - спокойно объяснял Сью. - И перешагнёшь ты его или нет, зависит только от тебя самого.
- И что же я должен сделать, чтобы на него перейти?
- Оборвать последние связи, которые держат тебя, как ты любишь сам выражаться, на твоей человечной стороне, - объяснило это хилое существо таким повседневным тоном, как будто это было сущим пустяком, и от него не зависели жизни моих близких. - Ты же любишь вызовы, ты же веришь в то, что любой человек приходит в твою жизнь на короткий срок, и незаменимых не существует. Ушёл один, пришёл другой, строгая цикличность, без привязок, без обязанностей. Говорили же, твоя миссия не касается индивидуальностей, только масс. Все люди для того, кто разрушает смерть - масса. Биомусор, тоже одно из твоих любимых слов. Остался последний шаг до твоего освобождения.
Мне стало жутко от этого странного предложения, которое скорее напоминало приказ, что вдвойне настораживало, и раз Suinsomnie раскрыл передо мной свою личность воочию, это явно говорило о серьёзности его слов. Мне это совсем не понравилось. Я привык воспринимать себя с маленькими слабостями, во мне ещё жил настоящий человек, который прятал настоящие чувства. И вот теперь эту последнюю часть моей человечности хотели у меня отнять. Чтобы что? Зачем это нужно и кому? Неужели я плохо выполнял свои обязанности? Как эти маленькие слабости мешали моему предназначению? - До какого ещё освобождения? Хочешь сказать, что я сейчас несвободен? Или...это значит, что...меня освободят от моих обязанностей того, кто разрушает смерть?
- Выбор за тобой. Ты ведь сам понимаешь, насколько тебе мешают мысли о конкретных людях - чувство вины, вечные сомнения, самобичевание, временный уход в тень. Свободные и уверенные так себя не ведут. Ты лишаешь сам себя благословения, привязываясь к личностям. Это разрушает тебя изнутри, ты лишаешься гармонии и начинаешь сходить с ума. И с каждым разом совесть твоя давит всё сильнее, в какой-то момент твоя психика просто не справится с этой нагрузкой. Ты застрял на этом этапе, и пока не преодолеешь свои сентиментальные и ностальгические зависимости, которые по твоему мнению помогают тебе оставаться человеком, не сможешь развиваться дальше. Неужели ты думал, что так будет всегда, что твоя нынешняя жизнь - твой предел, высшее, чего ты смог добиться с помощью таких покровителей? Ты так ценишь свою 'свободу', хвалишь себя за преодоление привязок, отмечаешь 'вкусные' самоубийства и лопаешься от крутости после своих заражений, считая себя непобедимым в своей вседозволенности. Но стоит только тебе подумать о том, что, к примеру, твоя мать способна на самоубийство, как ты отбрасываешь свои божественные обязанности и жалеешь себя, цепляясь за самое примитивное, что у тебя осталось от человека.
Конечно же, моя первая реакция была - взбунтоваться и опровергнуть эту чудовищную теорию. Но потом я лихорадочно анализировал перспективы перезаражать всех, чьё существование по умолчанию делало меня капельку счастливее. Я представлял, как все мои родные и близкие, к которым я действительно испытываю что-то, покидают меня. Зрелище меня это напугало, мне всегда казалось, что общаясь с ними минимально и держа их подальше от своей настоящей жизни, автоматически их обезопасит. Я не мог понять, почему я должен лишаться хотя бы этой далёкой радости, я никому ведь ничего не должен, это ведь я был тем, кто разрушает смерть, и я сам решал, кого приносить в жертву.
- Едва ли это что-то поменяет, - ответил я как можно беспечнее. - Я минимально общаюсь с теми, кого не планирую заражать, их жизни не влияют на меня, между нами слишком большая пропасть.
- И тем не менее, эта пропасть вызывает в тебе противоречивые чувства, из-за которых ты застрял на этом уровне, - снова объяснил свою позицию лидер этой дьявольской секты. - Слишком долгая стагнация ведёт к деградации, Зенобиос, не мне тебя учить, ты и сам прекрасно осознаёшь, что твои игры затянулись. Разве пророки и наместники богов свершали свои великие дела, привязанные зависимостями к конкретным личностям? Нет, зацикленность на одном маленьком человечке делало их слабыми, и во благо развития мира они обрывали эти жалкие и патетичные контакты, потому что впереди их ждал целый мир. А если и случалась какая разрушительная зависимость, она тянула вниз пророка, делала его жалким и хилым, сбивая с пути необходимых перемен, предначертанных судьбой. Невозможно быть свободным и оставаться связанным со своей семьёй, своим супругом, своими друзьями или наставниками. Это - добровольная тюрьма, лишающая тебя великих свершений. Никто не должен удерживать тебя от твоей миссии, и ни в коем случае ты не должен испытывать чувство вины, если делал по-своему, но разочаровывал их. Разве боги не любят всех одинаково, это если рассматривать сейчас версию, что бог - любящий и милосердный? Для него все равны, каждому дан шанс служить ему и получать его благословение. И если ты не воспользовался шансом, для бога все грешники равны, даже если он действительно льёт свои метафизические слёзы по их потерянным душам. Сам помнишь, к каким трагедиям приводило то, что Зевс выделял кого-то из людей. Это - не уровень богов. И даже если боги испытывали то или иное влечение к конкретной личности, если это не привело к трагедиям, тогда применялась формула 'поигрался - выбросил - забыл'. Тебе нет равных в твоей миссии, Зенобиос. Ты можешь привязываться к конкретным личностям, но не забывай следовать правилу богов 'поигрался - выбросил - забыл'.
- Я не верю ни в каких богов! - почти проорал я, хотелось заткнуть этого ненормального, чьи речи так негативно влияли на меня. - Я живу по своим собственным правилам, никто мне не может ничего указывать, я наслаждаюсь жизнью, и временные связи - одно из моих развлечений, чувства и эмоции для меня являются лишь расслаблением, никак не влияющим на мою работу падальщика.
- Тогда в чём твоя проблема, Зенобиос? Почему ты не можешь пожрать именно этих конкретных личностей? Что в них такого особенного в глазах того, кто разрушает смерть? Перестань ассоциировать себя с двумя личностями. Ты и есть - тот, кто разрушает смерть, никого больше не существует. Нет такого человека как Зиновий Панов, есть только тот, кто разрушает смерть. - Suinsomnie помолчал немного, и я впервые услышал лёгкий смешок из этих равнодушных уст. - Да и не стоит себя ещё убеждать в том, что ты не веришь в богов. Разве титул твой - от людей? Разве миссия твоя - человеческая? Разве награда твоя людского уровня? Ты выше всех и упиваешься собой, и это абсолютно нормально. Так что же тебе мешает оборвать последние ниточки, дабы разрушить мост, удерживающий тебя в этом бренном человеческом мире? Прими себя, оставь все сожаления маленьким и жалким людишкам, твоя цель куда выше их кратковременных и надуманных проблем. Ты по умолчанию испытываешь любовь к ним всем, раз несёшь безропотно свой крест и очищаешь человечество от проклятия самоуничтожения. Но если ты познал абсолютную свободу, то тогда ты познал и абсолютное равенство. И чтобы перейти на новый уровень, ты знаешь, что ты должен сделать, символично обрубив все удушающие узы. Не существует зова крови, не существует гормональных сбоев, не существует братского духа, для тебя это - прошлое. Пять лет назад ты убил в себе простого человека, который имел право на ошибки, неужели пяти лет тебе было мало, чтобы похоронить его и принять своё божественное начало?
- Да нет никаких проблем, - я уже не повышал голос, хотя до сих пор во мне бурлили противоречивые эмоции. - Мне не нужно никому ничего доказывать, для меня все души - равны, я и так оборвал все близкие контакты, чтобы концентрироваться лишь на своей миссии. Всё остальное - неважно. Если я начну умышленно заражать тех, кто когда-то вызывал во мне что-то гуманное, наоборот, это будет указывать на то, что я начал переходить на личности. Я буду лишён фактора случайности, который в принципе и доказывает мою непредвзятость. У меня нет ограничений или табу по отношению к конкретным людям. И если фактор случайности укажет мне на тех, кого ты размыто упоминал, я спокойно смогу пожрать их души, а в случае необходимости и заразить.
Мы оба знали, что это не до конца было правдой. Меня бомбило именно из-за того, что подсознание-то знало, что я до сих пор не обрёл абсолютную свободу действий. Но разговор был окончен, и хотя мне хотелось так много чего спросить у этого существа, сейчас Сью вызывал лишь отвращение. Я ненавидел признавать свои слабости. Не сейчас, не на этом уровне. Но именно это сейчас и происходило, хотя вслух я этого так и не признал.
Я понимал, что если сейчас уйду, то это лишь докажет, что я убегаю от проблем. Этот разговор ничего не решил, но я был на эмоциях, ненавидя свою уязвимость. Оголять душу было крайне мучительно для того, кто разрушает смерть. Пускай, я не верю в богов, но я был выше людей в своей миссии, в том числе и Suinsomnie, и никто не имел права оспаривать мои действия и указывать на недостатки. Я был на верном пути, так какая к чёрту разница, что там талдычит это непонятное существо?
- Мне пора, - сказал я, нервно потирая свои люксовые наручные часы. Я не был готов признать, что имею проблемы, от того бессмысленно было дальше вести дискуссии, которые меня лишь сильнее злили. Я ощущал тягостную беспомощность находиться во власти суицидального лидера, который видел меня насквозь, обнажая страхи, которые я предпочитал загонять в самый дальний чулан.
Когда я встал со скамьи, совершенно позабыв, что бросил Ксению, ноги мои были ватными. Моё прощание было лаконичным, и я даже не взглянул в лицо своего собеседника напоследок, надеясь, что не услышу никаких едких комментариев из этого змеиного рта. Странным образом меня отталкивало от этого человека, но также и тянуло, я испытывал слишком много эмоций, и это бесило ещё сильнее. На миг я даже задумался о том, чтобы передать метку Ксюши этому белесому существу, но духу не хватило. Что-то мне не казалось, что в таком подавленном состоянии я был способен заразить такого сильного человека, который читал меня как открытую книгу. Да и что это поменяет? У этого создания были ответы на мучившие меня вопросы, которые я намерен был вытрясти из него по мере того как преодолею свои страхи и отвращение.
- Не сломай себя, - услышал я, - но и не сведи с ума своими сомнениями. На тебе колоссальная ответственность, не позволяй мелочным привязкам разрушить свою личность. От твоей свободы зависит будущее этого мира, помни об этом, о тот, кто разрушает смерть.
Когда я оказался дома, гнев мой слегка поутих. Вероятно, потому что не было рядом этого человека, который впервые за последние годы поколебал мою веру в того, кто разрушает смерть. Но я знал, что не зря меня так колбасит. Мне действительно придётся принять важное решение и освободиться от всех связей, которые меня душили и загоняли в рамки. Чтобы действительно стать богом (в которых придётся поверить), я не мог в себе оставить свои человеческие качества. Предстояло сделать самый важный выбор в своей жизни - остаться Зиновием Пановым или оборвать все путы и стать тем, кто разрушает смерть.

43

Последующие недели я провёл в каком-то беспокойном ожидании непонятно чего. Я потерял покой и не мог получать удовольствия от того, что всегда делал. Всё превратилось в какую-то тупую рутину, даже праздник с ритуальным тройным самоубийством, прошедший точь в точь по моему сценарию, не способен был вытащить меня из этой мрачной меланхолии. Видимо, затянулся сей беспечный период, только странность была в том, что пока мне на это не указали, я этого не замечал. Но развития не было, каждое моё действие было многократно исполнено, пока не превратилось в быт, пускай быт мой и отличался от быта среднестатистического человека. И хотя деятельность того, кто разрушает смерть всё же несла в себе отпечаток спонтанности и случайности, я всё чаще замечал одинаковые модели поведения. Единственное, что мне никогда не надоедало - пожирание душ, ради этого я готов был продолжать нести свой крест.
Но как ни вертись, никуда не денешься от тени сомнения, что посеял в моём сердце Suinsomnie, а мне нужно было как-то двигаться вперёд. Мне не нравились предложенные им методы. Чем провинились передо мной мои родные, что я должен был направить их на путь добровольной смерти? Но внутренний голос продолжал поучать, что все люди равны. Но с другой стороны стояла моя свобода действий, которая противоречила необходимости принимать столь радикальные меры, способные лишить меня гуманизма. Что для меня было важнее? Я понимал, что оставить всё как есть я не могу, необходимость сделать выбор давила, сводя с ума. И пока меня тревожили сомнения, принять важное решение я не мог, потому что если я до конца не проработаю ситуацию и не отпущу своё прошлое, то не смогу полноценно выйти на новый этап. А любой сбой был способен оставить неизлечимые язвы на том, кто разрушает смерть, который не имел права ни на одну слабость.
Я ненавидел противоречивые чувства, которые касались столь важной миссии, я терпеть не мог терзаться угрызениями совести, потому что это был не мой уровень, я был вне любых суждений. Не потому что я был избранным, а потому что даже один процент неуверенности...и деятельность того, как разрушает смерть трещала по швам. Это было неправильно по космическим законам. Имел ли я право забить на своё предназначение и прожить остаток дней как обычный человек вдали от всего, что хотя бы мимолётом напоминало о суицидах? Но самоубийцы преследовали меня, я был загрязнён самоубийственной аурой, я прекрасно знал, что мне некуда прятаться от своих пожирающих талантов. Да и смогу ли я жить спокойно в таком случае? Нет. Я не мог выбросить на помойку свой дар ради каких-то конкретных людишек, это был нонсенс. И проанализировав в который раз свой предстоящий выбор, я пришёл к выводам, что настало время преодолеть последние зависимости.
Я начал экспериментировать с членами своей семьи, я ценил их просто за то, что они существовали, неважно даже было, какие у нас были отношения. Это была любовь по умолчанию, заложенная в меня генетически. Люди, которые ненавидели своих родителей или братьев и сестёр мне были непонятны. Дело тут даже не в том, насколько сложные и выматывающие у вас отношения. Дело в том, что вы по умолчанию связаны, и даже если ты никогда не видел своих родителей или страдал из-за козней своих братьев, невозможно было эту подсознательную любовь ничем замарать. Она просто есть. Настоящая любовь - она именно такая, не делящая на чёрное и белое и не способная угаснуть, как только появлялись первые непонимания. Но это были не крепкие, сжигающие чувства, которые выворачивали твою душу наизнанку, и не холодный расчёт ненавистного долга, что был навязан каждому живому существу. Это скорее была умиротворяющая гармония, чуждая любому искажению.
Я решил избавиться от своего старшего брата Устина, а заодно и от всей его семьи. Как видите, не у меня одного было странное имя в семье, но Устину никогда оно не нравилось, и при совершеннолетии он сменил его на забугорный аналог и теперь звался Джастином. После трагической смерти Кузи (к которой я был косвенно причастен), семья его была высосана. Не звучало там больше смеха, не горели огнём радости их глаза, все они до сих пор жили в тени скорби, не замечая вокруг, как на самом деле прекрасен и многогранен этот мир. В какой-то степени я считал свой предстоящий поступок благородным. И хотя ни у Устина, ни у его жены Ланы так и не появились метки после трагедии, они были в затяжной депрессии, но продолжали влечь жалкое существование. У них ещё была младшая дочь Флора. И дабы не оставлять её сиротой, я решил, что хватит им этих страданий, если уничтожать, то кланами. Чувство вины робко покалывало, пока я планировал такое грандиозное (лично для Зиновия) дело, но пора было отбросить эмоции и стать тем, кто разрушает смерть.
Я до сих пор испытывал страхи, когда в моём окружении люди себя убивали, мне не нравилось быть в центре внимания в подобных случаях. И я решил подстраховаться и в этот раз. Я заразил Устина через своего несовершеннолетнего донора, найденного через клуб самоубийц. После успешного заражения я вернул назад метку своему донору. На следующие выходные я снова пришёл с ним же и заразил Лану, и опять забрал метку назад. Но ещё через неделю настал черёд и маленькой Флоры, у которой я и решил оставить метку, нарушив сразу два табу - заражать родственников и детей. Я понимал, что семья никому никогда не расскажет, что их шестилетняя дочь наложила на себе руки, и поскольку оба они были прокляты и в ближайшие месяцы трагически погибнут, никто не свяжет их смерти с моей личностью.
В итоге история закончилась благополучно для меня. И хотя искушение пожрать душу своей племянницы было сильным, я решил себя избавить от лишних подозрений. На всю семью напали какие-то ненормальные отморозки во время пикника. Понятия не имею, на что эти головорезы рассчитывали, решив поживиться на среднестатистической московской семье среднего класса. Флора первая была убита, она как будто сама бежала в руки к бандиту, нарываясь на его нож. Я не был удивлён, её суицидальные порывы явно вызывали в ней пугающую хаотичность, которую она никак не могла распутать. У них была одна метка на троих, я уверен, что донор, у которого я её забрал был запрограммирован перерезать себе вены, от того семья брата погибла от ножевых ранений.
Конечно, горькое послевкусие ещё долго присутствовало после такого грязного финала, но я осознал, что мне совершенно незачем оплакивать кого-либо. Время эмпатии и сочувствия завершилось, тот, кто разрушает смерть был лишён таких мелочных качеств, так что следующим в списке на уничтожение оказался мой младший брат Николай. Он был бездетным, у него была девушка, с которой он встречался на протяжении семи лет, они периодически сходились и расходились, но я так и не нашёл с ней контакта. Это её и спасло, Маша не вызывала во мне никаких тёплых эмоций, чтобы отправить её добровольно на тот свет вслед за Колей. И тут я снова действовал по той же схеме - заражал, а потом отнимал метку и возвращал донору. И теперь я убедился в том, что даже за несколько часов метка успевала оставить свой след, проклятие работало и в итоге приводило к трагедии. Донором была пожилая женщина, которую я нашёл в клинике. Николай умер, удавившись газом в какой-то шахте, куда он ездил на переговоры, чтобы заключить контракт для нефтяной компании, на которую работал. И снова минимально сожалений, ну, умер и умер, всех нас, в конце концов, поджидает смерть. Обидно было только, что из-за своей осторожности я лишал его души.
Даже смерть родителей не вызвала у меня прилива нежности или приятных воспоминаний. Я хоронил их как груз прошлого, ничто не могло остановить того, кто разрушает смерть. Ни одна душещипательная связь не способна была привязать меня к этому миру и её обитателям. Я был свободен во всём, и хотя было странно наблюдать за плодами своих суицидальных творений, я осознал, что обрывать связи было совсем несложно. Мои родители после смерти сыновей совершенно обезличились в своём горе, их окружала какая-то серая мгла, и я даже надеялся, что у кого-нибудь из них метка появится естественным путём. Увы. Я заразил их обоих в один день и через одного и того же донора. Метка была возвращена назад донору в обоих случаях. Конечно, люди начали шептаться, что наша семья - проклята, считая, что всё началось с моей попытки самоубийства. Так оно и было, только я не был жертвой. Но кто ж знал о моей роли в этих тайных делах. Моя репутация была в безопасности.
Моя мать (я умышленно не упоминаю имён родителей, чтобы максимально обезличить такое личное для Зиновия) умерла во время операции по удалению грыжи. Операция не считалась сложной, но иммунитет моей матери был ослаблен после всех трагедий. Когда я приехал навестить её, то уже знал, что вижу её в последний раз. И она знала, но смотрела на меня с какой-то нежностью и наивностью, и этот её взгляд указывал именно на умение прощать, это было покорное всепрощение, хотя в тот момент я знал, что и она знает о том, что я наделал. Я еле сдержал в себе порыв раскаяния, я не испытывал подобных чувств, я был слишком близко к цели, чтобы упасть в пропасть сожалений перед самой финишной прямой.
Мой отец умер от отравления некачественным алкоголем. Он выпивал со своими товарищами, недалёкими собутыльниками, заглушая вину и боль в бутылке. Он отвратительно питался в последнее время, не следил за здоровьем, так что любая попойка могла спровоцировать смерть. Думаю, он и сам её призывал, но был слишком слаб, чтобы прийти к ней самостоятельно. Суицидальная метка распространяла свои токсичные миазмы в его душе, но удерживала от последнего шага. Его ждала смерть, но случайная, нелепая, трагичная и кровожадная. В принципе, всё совпало, донор мой собирался покончить с собой методом отравления медикаментами. Мать умерла от отравления наркозом (именно так я классифицировал её смерть), а отец от отравления алкоголем. Дело было сделано. Горевать было нечему.
Были ещё и другие родственники, с которыми у меня сложилась та или иная связь, которые влияли на мою жизнь, занимали мои мысли и своим присутствием очеловечивали меня. Примерно таким же путём я избавился от тёти по стороне матери, заразив её суицидальной меткой паренька, который планировал покончить с собой, спрыгнув со скалы. Так что моя любимая тётя Зоя упокоилась не как самоубийца. Она упала с крыши какого-то модного ресторана в Гонконге с невероятной высоты. Понятия не имею, как такое возможно, но подобные трагедии всё же периодически случаются. А вот последний член семьи, который пал жертвой моих козней был дедушка Терентий, живший в деревне Беззубово в Московской области. Он уже был древним и многое повидал в жизни, и я решил пожалеть его и позволить покончить с собой, забрав его душу. Я приехал на отдых в деревню, чтобы проводить его в последний путь. Настроение Терентия мрачнело с каждым днём, но он стал таким говорливым философом, что для меня этот отдых стал настоящей отдушиной. Он видел и понимал так много, но страх неизвестности съедал его изнутри, он настолько помешался на факте, что не знает, что его ждёт после смерти, что решил выяснить это добровольно, не дожидаясь того дня, когда разум его помутнеет. Дед застрелился в сарае в моём присутствии. Он видел, что я наблюдаю за ним, но делал вид, что не замечает моего любопытства, а я в свою очередь не собирался удерживать его. Слияние душ было катартическим. С родственниками было покончено.
Конечно же, их всех тянуло ко мне после заражения, какие-то неуместные страхи и навязчивый мрак их преследовали, подсознательно они искали моей помощи, только я давно уже усёк, что после момента заражения нужно максимально отдалиться. Мне неоднократно выносили мозг, угрожали и пытались разоблачить мои дьявольские козни, если я продолжал мельтешить в жизни заражённой жертвы. Так что отсутствие общения облегчало ситуацию, хотя всё равно многие умудрялись достать меня. Их философские вопрошания и терзания по поводу несправедливости мира обретали чудовищные формы, а упадническое настроение выявляло невообразимые формы депрессии. Да и культ смерти имел место быть, и хотя далеко не все раскрывали свои души передо мной, всё же макабрическая культура из их уст лилась такими потоками, что мне казалось, что я заживо захоронен на кладбище Пер-Лашез. Но я не был их проводником в последний путь, это было их проклятие, и спасать эти души в мои планы не входило. И хотя это я обрёк их на уничтожение, что поделаешь, без жертв не обойтись ради великих целей. И самое невероятное было то, что никогда и нигде я не светился в качестве подозреваемого. Кончились те времена, когда на меня обрушивались разъярённые близкие заражённых мною людей, я выполнял свою работу чисто и не вызывал никаких вопросов. В большинстве случаев я оставался невидимкой, либо же жертвой (как в случае смерти родственников). Именно так я и представлял деятельность того, кто разрушает смерть - безликий аноним, у которого нет фаворитов или расписаний, без эмоций выполняющий своё предназначение. Я был практически свободен.
Параллельно я взялся за своих друзей. В последнее время было мало таких людей, которые мне были дороги, в основном это были люди из прошлого, когда я ещё был обычным парнем и не помышлял ни о каких самоубийствах. Самое сложное было избавиться от своей любимой компашки, именно вместе с ними я обретал свои главные жизненные уроки и выплёскивал свои застоявшиеся эмоции. После попытки покончить с собой наши отношения изменились, но всё равно эти пятеро людей оставили свой след в моей душе, и без них моя жизнь явно бы сложилась иначе. Увы, но настала пора умереть и этим прекрасным воспоминаниям, так что мои дорогие Дмитрий, Алексей, Василий, Яна и Снежана, вы своё дело сделали, пришла пора расплаты за нашу дружбу. Тут пришлось попотеть, как организовать их заражение, так как я хотел, чтобы они погибли все вместе. Поскольку я знал, что случайности крайне благоприятны в моих суицидальных схемах, я надеялся на успех. И я его получил.
Я заразил их за один вечер, передавая метку от одного к другому, притворившись больным. Но после всех этих передач я таким действительно стал. Я долго искал нужного донора, разъезжая по гастролям в филиалы секты, пока не отыскал то, чего хотел. Это была дама с меткой, в которую были чётко вплетены узоры снега. Мне было плевать на её трагедию, всё, что мне было от неё нужно, так это снежная метка! Я организовал своим друзьям тур по заснеженному Красноярскому краю, интуиция моя кричала о том, что в это время года могут быть снежные бураны, а поездка подразумевала спартанский образ жизни, они должны были ночевать в палатках. Я должен был ехать с ними, но из-за моей 'внезапной' болезни, пришлось им обойтись без меня. Я не прогадал, мои друзья пропали где-то в заснеженных лесах на третий день путешествия. Связь там была плохой, к тому же в этом была фишка - жить в диких условиях без помощи гаджетов и мира технологий. Искать их стали только через несколько дней, но тела их так и не были найдены. Зато я точно знал, что зима пожрала их тела и души, отправив навеки в пустоту.
Конечно, были ещё и другие друзья, которые скрашивали моё одиночество и очищали своим присутствием этот мир, наполняя хоть каким-то теплом моё сердце. Их было не так много, ведь я привык относиться к людям как к компосту, и большая часть связей уже не сильно влияла на меня. Но а те, кто был способен растрогать струны моей очерствелой души, умирали по схожим сценариям. Вместе я убрал сорок семь человек из числа друзей детства, коллег, постоянных партнёров для тусовок или секса и прочих случайных контактов, которые изменили моё восприятие жизни. Большую часть из них я не получил в жертву, потому что опасался, что кто-нибудь свяжет, что в окружении Зиновия Панова случалось слишком много самоубийств. Но невооружённым взглядом было видно, что этот самый Зиновий явно ходит под проклятием смерти, раз в его окружении мрут как мухи все, кто когда-то был ему дорог. Но кто ж свяжет это, если я оперировал в качестве невидимки? Несмотря на то что я обладал невероятной харизмой и способен был зажигать уже массы, я умел быть анонимом без личности, не оставляя никаких следов. Я уже и сам запутался, что из себя представляла моя личность, и существовала ли она. Но это уже не имело значения, я был тем, кто разрушает смерть, и только эта личина была важна для развития мира. Кажется, теперь я был совершенно свободным, и настало время предстать в своём обновлённом образе перед Suinsomnie. Что сейчас он скажет, и сможет ли устоять перед величием того, кто разрушает смерть?

44

В период, когда я ломал свои последние привязки, я продолжал жить в своём обычном режиме. Моя маниакальная жажда оборвать все свои корни притупила все остальные аспекты существования, но всё же я ещё оставался одной ногой в прошлом, делая всё возможное ради того, чтобы оказаться в новом будущем. В том будущем, которое я осознанно для себя выбрал, концентрируясь на полном нейтралитете в своей божественной деятельности. Это не было зазнайство или неадекватный эгоцентризм, я не считал себя выше всех, я просто был вне человеческих суждений во всём, что касалось миссии того, кто разрушает смерть. Я не был богом или ангельским созданием, но от человека во мне оставалась лишь физическая оболочка, и я даже понятия не имел, нуждаюсь ли в ней, и что станет со мной, когда я выйду на новый уровень. Возможно, новый этап уже начался, я полностью изменил своё восприятие и отпустил все держащие меня в людском мире привязки. И я убедился, что теперь ничто мне не мешает двигаться вперёд, потому что не было больше моральных принципов, теории неравенства и эмоциональной нестабильности, не было совести и инстинктов, всё это я похоронил вместе с последними людьми из своего прошлого.
Во мне поселилась странная пустота. И пока я её испытывал, то явно не был готов сделать последний шаг и апгрейдиться до нового уровня. Когда ты так резко и безвозвратно обрываешь все свои каналы, которые держали тебя в мире живых и соединяли друг с другом, образовывая причудливый узор из важных точек соприкосновения, непросто было насильно уничтожить всю эту систему. Потому я окончательно и приручил свой эмоциональный фон, теперь он не жил своей собственной жизнью, потакая слабостям простого человеческого существа. И все мои эмоции не просто притупились, а атрофировались. Но возможно это был лишь защитный механизм, чтобы не переживать всю ту боль, что вызвали собственные деяния. И особенно из-за осознания, что я делал это по доброй воле. Ради чего было всё это разрушение, негодовал мой мозг? Но только так я мог обрести индифферентность и непредвзятость в борьбе против могущественного проклятия самоликвидации. Только так я и избавился от слабого и человечного Зиновия, предоставив тому, кто разрушает смерть спасти человечество от самих же себя. И призраки прошлого не просто перестали влиять на меня, они исчезли и не подлежали восстановлению.
Всё это трансформационное время, пока я боролся с демонами прошлого, я прекратил переписку с Suinsomnie, я знал, что меня будет отвлекать всё, что связано с этой личностью, а это был - мой путь, и только мой. Возможно, его знания и советы и привели меня на этот путь, но я предпочитал сейчас концентрироваться исключительно на своих собственных достижениях. Меня не страшила изоляция, одиночество было уделом того, кто разрушает смерть, и очистившись от иллюзий, я преклонял колени перед начертанной судьбой. Но сейчас я был свободен, сейчас я мог требовать всех ответов на вопросы, которые тревожили меня столько лет. Я должен понимать лучше свои цели, в чём-то я может и стал просветлённым, но техническими подробностями меня никто не снабдил. Настало время не просто понять своё предназначение, но и оправдать каждое своё движение.
Сью сразу же согласился со мной встретиться. Мне хотелось видеть его воочию, а не получать сухие и лаконичные ответы через письма. Во мне притупились все эмоции и чувства, но не до конца, чтобы спокойно реагировать на критику. Только я был уверен, что преодолел все свои слабости, неужели я шёл туда за похвалой? Нет, я шёл за знаниями. Мне не хватало целых абзацев, даже не отдельных слов, чтобы завершить свою книгу жизни. Я надеялся, что с помощью Suinsomnie смогу дописать свою книгу судьбы, оставив все тайны в прошлом.
Для встречи мы сняли небольшой конференц-зал в одном из элитных отелей столицы. Красные ковровые дорожки, полупустые стены, современные картины, деревянная мебель и нейтральный белый свет способствовали расслаблению. Я принарядился, и хотя душа моя не пела, всё же я считал этот день праздником. Я шёл сюда, чтобы отметить совершеннолетие того, кто разрушает смерть. Я долго прихорашивался, разглядывая своё отражение в зеркале, которое казалось таким чужим, таким отстранённым. Неужели это был я? Я совершенно не был похож на невидимку. Как и не был типичной жертвой. И никакой пустоты не излучал мой взгляд, только опыт, только яркую смесь из всех возможных чувств и эмоций. И это было хорошо. Я знал, что через спасённые жертвы во мне живёт и всё противоречащее смерти и пустоте, через них я продолжал жить в двух мирах - не живой и не мёртвый, не человек и не бог, не добрый и не злой. Я был всем, и я был ничем, я был вне всего, но оставался в мире живых, разве это не было прекрасно? Я смотрел в чёрные глаза своего отражения и осознавал, вот оно и настало, я свободен.
Я пришёл раньше, чтобы вольготно впитать в себя атмосферу помещения, а также для того, чтобы продемонстрировать контроль над ситуацией. Это я был заказчиком встречи, это у меня остались вопросы, и я их получу именно сегодня. Я медленно смаковал итальянское вино Брунелло ди Монтальчино, разглядывая бриллианты на своих запонках. Голова моя была пуста и полна информации одновременно. Я давно уже перестал пьянеть от алкоголя и психостимуляторов, меня не брали никакие лекарства, так что в последнее время я стабильно сохранял трезвый ум. Да и нужды прятать свои переживания за искусственно созданными состояниями уже не было. Моим единственным наркотиком была охота на меченых людей, а пиком экстаза - синастрия сердцебиений после самоубийства жертвы.
Ничто не могло нарушить моего покоя, я наблюдал, как грациозно заходит в конференц-зал мой гость. Аура этого человека мгновенно пропитала всё помещение, оставив свой след на много веков вперёд. Это была такая сильная энергетика и неповторимая харизма? Или это была совокупность всего, что характеризует типичного представителя гомо сапиенс? Suinsomnie был возвышенной индивидуальностью или серой и безликой посредственностью? Я не понимал этого до конца. Видимо, в наших кругах это и было нормой, этот человек мог быть блестящим оратором и вести за собой массы на революции, а мог затеряться в любой толпе, полностью себя обезличив. Но это был человек, просто человек, следовательно, ничем не отличающийся от того балласта биоотходов, которыми я пользовался, чтобы спасать эти же биоотходы от полного самоуничижения. Просто. Человек.
Я уже с первых встреч с сектантами установил правило, что первое слово за мной, и тон беседы задаю я. Эта встреча не была исключением. Это я пригласил Сью, и поскольку я не собирался ему ничего рассказывать о своей трансформации (к тому же я был уверен, что он и так всё знал), то сразу же перешёл к допросу:
- Что ж, приветствую тебя, господин...эээ...госпожа...?
- Ах уж это юношеское любопытство, разве играет хоть какую-то роль мой пол в нашей беседе? - Suinsomnie наливал себе вино с элегантностью бывалого сомелье. - Всё зависит от ситуации, иногда легче добиться целей в облике мужчины, а иногда всё так и идёт тебе в руки в амплуа женщины. В секте я позиционирую себя в мужском обличье, в клинике - в женском. Мои фамилии тоже отличаются, это чисто формальность для удобства, я-то предпочитаю различать людей не по их кодовым названиям, а по их ауре. По их индивидуальным душам. Или ты уже не считаешь каждую душу индивидуальной, а, Зенобиос? Он попал в точку, но я ощутил некий упрёк и насмешку в его словах, да и задело немного то, что этому существу удалось выявить моё любопытство, пол Сью реально ничего не менял. Я пропустил его ответ, сконцентрировавшись на важном: - Как вы отыскали своего пророка? Чисто случайно или благодаря исследованиям пророчеств о том, кто разрушает смерть? Или через высшие силы? - Мы уже давно знаем, насколько случайности не случайны, но в твоём случае, как ни парадоксально, это была скорее случайность, ты был просто рандомным человеком, который получил метку.
Что, какую ещё метку? Я был в шоке, неужели моя попытка самоубийства была спровоцирована меткой? Неужели всё так просто? Но как это возможно, кто мог мне её навязать? Я лихорадочно обдумывал свой ответ, пытаясь обуздать неожиданные эмоции, пока Suinsomnie сам не заговорил:
- Ты получил метку лично от меня. Люди со стигматами движутся лишь к одной цели - к полному самоуничтожению личности. Они убивают не только своё тело, но и душу. Ты же выжил. Такое случалось, но после этого всегда следовали повторные попытки, пока человек не добивался того, на что был запрограммирован. Это был и твой случай. Во всяком случае, так мы думали, терпеливо дожидаясь, пока у тебя снова не появится трансцендентная стигмата. От того и был повышенный интерес к твоей личности в клинике, наши шпионы следили за тобой денно и нощно, пытаясь не пропустить момент образования метки, чудесное время, ничего не скажешь.
- Разве меня изучали не потому, что в клинике проводили эксперименты, чтобы сконструировать схему мозговой деятельности человека, который покончит с собой? Чтобы по этим данным пытаться его вылечить?
- Ну не без этого, в московском центре по предотвращению самоубийств действительно ведутся подобные исследования. Потому что этому миру нужны научные факты и обобщённая информация о любой болезни, ведь человеческий мозг может переварить информацию только в разжёванном и упрощённом виде. К сожалению, из-за проклятия в каждом человеке заложена внутри программа самоуничтожения, и если она активизируется (либо если кто-нибудь поможет её активизировать, как любишь делать ты), человек погибает. Душа его умирает, отправляясь в никуда. Эти эксперименты ведутся для того, чтобы объяснить людям суть проклятия, замаскировав его под вирус, психиатрический недуг, физический сбой организма. Неважно, как это называть. Это даст возможность противостоять проклятию, ты же понимаешь, что мы только случайно можем преодолевать то, что не понимаем или то, чего боимся. А эти знания в корне изменят ситуацию.
- Тогда почему после того, как я перестал интересовать фонд, со мной хотели как можно скорее распрощаться и назначили стандартное лечение, совершенно не соответствующее моему ментальному состоянию? - спросил я, вспомнив с далёкой горечью весь этот период хаоса.
- Тебя нужно было отправить в свободное плавание, чтобы дать возможность завершить свой путь. По правде говоря, мы были уверены, что ты - не жилец, и что проклятие заберёт тебя в ближайшие месяцы. Ты же понимаешь, сколько таких случаев, никто тебя долго не брал в голову. Конечно, нас занимал тот факт, что ты единожды умирал, это было необычно, но судьба уберегла тебя, только было непонятно, зачем? С тобой велись стандартные процедуры, ты теперь был для клиники обычным пациентом, который доживал свои последние дни, пока проклятие не поставит точку в твоей истории. Конечно, твои данные были любопытны, как и твоя мозговая деятельность, и мне даже было немого жаль, что такой потенциал подвержен проклятию самоликвидации.
- Почему меня не приняли в Швейцарской клинике? Неужели мир медицины знает о ваших экспериментах? Да и...эти эксперименты, разве они, по сути, не безобидные?
- Для общества любой эксперимент, который провоцирует самоубийство, не является безобидным, - тень улыбки украсила это каменное лицо, и я впервые заметил идеальность пропорций, которая по умолчанию должна была вызвать мысли о красоте, но не вызывала. - А если у нас за год могли покончить с собой сотни людей, конечно, это вызывает подозрения. Но мы умеем заметать следы. Но всё же люди бы не были людьми, если бы не копались в опасном дерьме. Репутация нашей клиники много раз страдала. Но ты же понимаешь, всякий раз, когда появлялся кто-то, способный нам навредить, он довольно быстро терял возможность выступить против нас. Исчез, сошёл с ума, умер...неважно, главное, что стало тихо. Но, как говорится, говно убрали, а запах остался. От того любые аномалии считались швейцарской клиникой чем-то противоречащим всем их моральным принципам. Но мне было абсолютно наплевать, где ты умрёшь - в России или в Швейцарии. Так что нет, это не наши происки.
Было неприятно, как спокойно он говорил о том, живой я или мёртвый, но потом осознал, что и сам так размышляю. Мне было всё равно, живёт человек или умирает, все они были одинаковым грузом, подходящим для жертвоприношений. Но я-то был особенным! Откровения неприятно покалывали нервными окончаниями по всему телу, я давно не испытывал такого волнения, и я бы не сказал, что новая информация мне нравилась. - Но как же все пророчества, как вы могли не понять, что я и был тем, кто разрушает смерть?
- Пророчества мы притянули за уши позже, - махнул театрально рукой Suinsomnie. - Да, там были совпадения, от того ты и был заражён лично мной. Я выслеживаю тех, кто мог потенциально быть тем, кто разрушает смерть, только в твоём случае никто уже в успех не верил. Всё стало на свои места, когда ты начал видеть стигматы. Это в корне изменило абсолютно всё! Конечно, надо было понаблюдать за тобой, чтобы убедиться на сто процентов, что проклятие тебя не берёт, кончать с собой ты не намерен, смерть не стоит у тебя за спиной, и стигматы ты действительно не выдумываешь. Вот тогда мы и подсуетились, начали с тобой сотрудничать, пытаясь понять твой потенциал, а также пробудить интерес к твоей новой личности. Твой скептицизм долго мешал тебе раскрыться, но вскоре мы убедились, что дождались того, кто разрушает смерть. Это было неожиданно, наконец-то чудо свершилось.
- И какова же твоя роль во всём этом? Я понять не могу, как ты можешь заражать других, как и я? Неужели ты тоже являешься тем, кто разрушает смерть? Я не один такой? - меня почему-то напугали перспективы, что я могу быть не единственным в этом мире пророком.
- Я - скромный страж, который вечно бдит и направляет, очищает мир и готовит людей к тому, чтобы помочь им понять свой недуг. А также для того, чтобы дождаться того, кто разрушает смерть. - Скромностью его слова не пахли. - Ты не концентрируйся на моей личности, просто принимай помощь, воспринимая как биомусор, просто очередной человек, так ведь проще?
- Почему нельзя было сразу объяснить появление меток и то, как я должен себя вести с мечеными людьми? Почему нельзя было подготовить меня к тому, чтобы я правильно завершал самоубийства?
- Никто не способен прожить чужой опыт, Зенобиос, - ответил спокойно Сью, ни капли чувства вины. - Никто кроме тебя самого. Тебе была дана та информация, которая вела тебя к твоим собственным экспериментам, через которые ты получал необходимую практику. Так ты не только учился пользоваться своим даром, но и принимать свою новую личность. Тебе всегда была оказана помощь, и ты это знаешь, думаю, сейчас ты и сам понимаешь, что ни на что не променял бы свой собственный опыт становления собой. Ты преодолел все искушения, бесился с жиру и страдал, был милосердным и кровожадным, активно работал и уходил в спячку морального истощения. В твоей жизни было всё, ты учился принимать смерть как необходимость поддерживать жизнь. Ты научился убивать, поняв свою истинную натуру. Ты простил себя и преодолел все привязки, наконец-то поняв свою значимость.
Всё было так, чего было вспоминать старые обиды, из-за которых я вдоволь настрадался, сейчас же всё было иначе. Сейчас всё было так просто, так правильно, я был тем, кто разрушает смерть! Я улыбался, потряхивая бокал с недопитым вином, через отражение наблюдая за невозмутимой позой Suinsomnie. Такая гармоничная личность по всем параметрам, до того гармоничная, что эта слащавость создавала её антипод - дисгармонию. Как это было возможно? Под гнётом этих размышлений я решил вернуться к мучившему меня много лет вопросу. - Это - правда, что самоубийцы лишены души? То есть совсем-совсем?
- Да, - ответил всё тем же до тошноты спокойным тоном мой собеседник (или всё-таки собеседница, манеры были больно женственными, да и голос смущал). - Но тебя такие вещи не должны волновать. То, что искажено, восстановлению не подлежит, лишь заражая всё вокруг. Мы можем рассматривать самоубийство как смертельный вирус, который всегда ведёт к одному финалу - полному уничтожению и материи и духа. Пока проклятие самоликвидации не будет снято, этот факт невозможно изменить. С ним можно только смириться.
- Зачем же ты заражаешь людей, если не являешься пророком, способным снять проклятие?
- Я занимаюсь потенциальными пророками, а также теми, кто как-то мешает нашей деятельности. Я занимаюсь исключительно чисткой во благо этого мира. Ты был заражён не просто ради эксперимента или личной прихоти, ты проходил как потенциальный кандидат на роль пророка.
- Эти жертвы, они..., они сделали тебя вечным? - вопрос звучал глупо и наивно, но он уже вылетел.
- Нет, конечно, нет, - голос моего собеседника звучал ещё выше, неужели в попытке сдержать приступ смеха? - Как можно сделать человеческое тело вечным? Оно создано на определённый срок, как бы ты его ни подпитывал и ни ухаживал, срок годности всё равно имеется. Но знания - вечные, заражённые мной люди обогащают меня, и я в отличие от тебя использую их потенциал по полной программе.
- Как ты их пожираешь? Тебе тоже кажется, что это слияние - самое гармоничное, что может быть в этом мире?
- Это - насыщение, передача информации. Во время синастрии сердцебиений можно почувствовать что-то на уровне экстатического катарсиса, но это - скорее дополнительный бонус. Это - самый пик человеческой жизни, всё, что он наработал, взрывается в этом миге до секунды до смерти. Ты прекрасно знаешь, что обогащаешь себя душой этого человека, и только так он остаётся жить через тебя. Ты же можешь полностью скачать личность этого человека - знания, навыки, эмоции, всё доступно тебе, думаю, восходя на новый этап развития, ты теперь сможешь воспользоваться тем, что тебе предлагает жизнь.
- Но что станет с этими душами, когда человек по имени Зиновий Панов умрёт...как материя?
- Сгинут навсегда, они прокляты, просто пока жив ты, они могут жить через тебя. Но рано или поздно они будут лишены этого временного благословения.
И тут меня одолела необъяснимая тревога, и шум в ушах напомнил о прискорбном факте, что несмотря на то что я был тем, кто разрушает смерть, я при этом всё же оставался человеком. Я боялся этого вопроса, но знал, что сверхспособная интуиция и мастерство психолога уже дали понять Сью, что у меня на уме. Пришлось озвучить это и на словах. - А моя душа?
Слишком долгая пауза. Я видел, что Suinsomnie не хочет отвечать на этот вопрос. - Ты был заражён лично мной. Ты - проклят по умолчанию. Хочешь ты этого или нет, но по окончанию миссии и ты лишишься души. Это - часть жертвы, и если тебе не удастся завершить свою миссию, она перейдёт кому-то другому. Но пройдёт немало лет, прежде чем отыщется новый пророк. До тебя последний пророк покончил с собой почти восемьдесят лет назад. Никому не выгодно, чтобы ты напортачил и сдался раньше срока. Но в данном случае неважно, увенчается ли успехом твоя работа или нет, твоя душа сгинет вместе со всеми, кого ты поглотил. Вам всем дано временное спасение, используй его во благо мира, Зенобиос. Значит, Сью мне врал в своих письмах. Но я не верил в это. Я просто знал, что если мне удастся завершить эту изнурительную миссию, я не просто спасу свою душу, я трансформируюсь во что-то совершенно иное. Что-то гораздо выше и грандиознее, чем человеческая особь, но что-то, что пока в рамках материального тела я даже не могу вообразить. Во всяком случае, я готов был верить в это. Иначе, какой смысл было вообще стараться? Зачем обрекать себя на такую жизнь и пытаться спасти гнилое человечество? Нет, Suinsomnie не может знать этого, в конце концов, это был я тем, кто разрушает смерть.
Я решил сменить тему, так как не хотел спорить, боясь, что если он мне выдаст дополнительную информацию, моя вера начнёт трещать по швам. - Как заражаешь ты? Через доноров? Можно ли как-то видеть без меток людей, которые прокляты?
- Мы с тобой - носители этого вируса суицида, будем называть это упрощённо. Он не действует на нас, но помогает нам чувствовать больных людей, и мы способны заражать этим вирусом каждого человека. Потому что ни у кого нет противоядия, его пока не существует. Нам не нужны доноры, ты можешь заражать своим собственным вирусом любого, но можешь и передвигать их по своему усмотрению. Ты лечишь лишь на время человека, у которого забираешь вирус, но поскольку вирус уже успел распространиться, а лекарств не существует, в итоге всё заканчивается для человека гибелью. - Помолчав немного, он ответил и на мой последний вопрос. - Люди не могут себя самостоятельно излечить, потому что они даже не знают, что в них вирус. Поэтому таких людей практически не существует, которые прокляты из-за того, что когда-то у них была трансцендентная стигмата.
- Но можно ли как-то увидеть тех, у кого появится метка? Предотвратить её появление?
- Стигмата есть у каждого человека. Человечество живёт под проклятием самоуничтожения, это - сбой в системе, нет никого, кто живёт без этой ошибки. Но как и с любым вирусом, который живёт в организме каждого человека, существует два варианта - либо человек заболеет, либо нет. В клинике мы исследуем этот феномен, чтобы разработать формулу, как распознать, у кого активизируется сбой. И хотя это никак нас не приблизит к панацее проблемы, пока ты не очистил человечество от этого недуга, всё же мы предпочитаем не сидеть сложа руки и наблюдать за тем, как этот мир всё быстрее следует путём саморазрушения. Присутствие того, кто разрушает смерть всегда - кризис, количество самоубийств по всему миру удваивается, утраивается, с каждым новым пороком всё повышая цифры. И хотя люди продолжают плодиться как ненормальные, скоро человеческие особи будут лишены здорового плодородия, и когда смертность превысит рождаемость по всему миру, будет понятно, что человечество близко к концу самоликвидации.
- В России смертность превышает рождаемость, - напомнил я.
- Не только в России. И хотя пока люди не страдают бесплодием, а дети стали культом, думаю, все видят, что что-то с этим миром не так, и детский смех и яркие краски не будут вечно сопровождать нас в этом мире. Твоя миссия важна, помни об этом, только ты можешь изменить направление развития. Только ты.
- Почему на тебя не повлияло проклятие? И каким образом ты получил свои знания? Тебя кто-то заразил? Неужели, таких как ты - много?
- Нет, нас не много, - в этот раз ответ Suinsomnie звучал уклончиво. - Меня заразил твой предшественник. Всегда есть те, кому удавалось не только обмануть смерть, но и избавиться от влияния вируса. Но научно я тебе это не объясню. После заражения была попытка самоубийства, но после 'того света' мне удалось обуздать свой вирус, а твой предшественник помог мне разобраться, как использовать свой новый дар. Мы были одной командой. А что насчёт души, тут, увы и ах, мне нечем себя тешить. Проклята она, проклята, но ведь для того, чтобы построить новый мир, всегда нужны жертвы. Смирение, и только смирение.
Если верить этому человеку, то ему уже перевалило за восемьдесят, это если учитывать, что его заразили в конце деятельности моего предшественника и в крайне юном возрасте. Но скорее всего, ему уже было больше сотки! Невероятно. Кажется, мы были благословлены на долгую жизнь. Но разве это могло компенсировать уничтожение души? Я снова сменил тему. - Как давно это всё происходит? Сколько у меня было предшественников? Как именно они умирают?
- Никто не знает, как давно рождаются пророки, чтобы исправить чудовищную ошибку, ведущую человечество к самоликвидации, мы отследили со времён христианства, но скорее всего раньше, просто не дошла информация. Секта изучает исторические факты, в принципе это и была главная цель её основания. Неизвестно сколько у тебя было предшественников, да и что сейчас дадут эти цифры? Они все были невидимками, оставив после себя лишь крошки информации, предпочитая нести свой крест под покровом тьмы, прямо в пустоту. Насчёт смертей, тут статистика безутешна, это всегда - суицид. Рано или поздно проклятие настигает даже того, кто разрушает смерть, не дав ему окончить свою миссию. Но ты же - исключение, Зенобиос, разве нет?
Как мне хотелось в это верить, но статистика не утешала, и я уже пожалел, что спросил, вот зачем мне была нужна эта информация? Может, это - выдумки, может, Suinsomnie просто сумасшедший? Но какой ему прок морочить мне голову подобной ложью? Ответов у меня не было. Я вдруг осознал, что сыт по горло новыми фактами, меня тошнило от всего, что говорил этот человек, в голове не укладывалось, что все мои старания меня в итоге никак не награждали. Я в любом случае был обречён, следовал я своему предназначению или нет. Но это если верить лидеру секты, а я ведь предпочёл быть тем, кто спасёт не только человечество, но и собственную душу.
Когда я уже вставал, готовясь произнести банальное прощание, Сью поднялся на ноги и осмотрел меня с ног до головы. А потом произнёс замогильным тоном. - Мы тебя поздравляем, что ты готовишься ступить на новый уровень. Но остались незавершённые дела, прежде чем ты сможешь принять свою награду. Обрубить все привязки, все путы - всё, что мешает тебе развиваться.
- С этим покончено, - мои слова звучали гордо, я преодолел все слабости, окончательно похоронив в себе человека ради самоубийственной миссии, в которой ни при каких обстоятельствах не останусь победителем. - Я не выделяю людей, ни одна душа не рассматривается мною как индивидуальность. Даже твоя. Я - свободен и чист.
Голос Сью никак не дрогнул при моей завуалированной угрозе. - Свободен, да разум твой блуждает в иллюзиях, может, виной тому - твои друзья по переписке? Кстати, ты обратил внимание, что я тебя всё ещё называю по имени? Думаю, тут не надо долго размышлять, чтобы понять, почему я до сих пор употребляю кодовое название по отношению к тому, кто разрушает смерть.
В ушах у меня звучали погребальные колокола, потому что мне так и не удалось запрятать своё трепетное отношение к Мие, она была единственной в списке, кого я просто решил вычеркнуть из своей жизни без какого-либо вмешательства. И хотя я понимал, что это может и не решить проблему, всё же не посмел её тронуть. Это была моя последняя слабость - видеть Мию в мире живых, лишённой проклятия. Но взгляд Suinsomnie говорил обратное, я сам не смогу забраться на пьедестал победителя, пока не разрублю каждую привязку. И в момент нашего прощания я понял, выбор сделать придётся.

45

Каждый раз, когда жизнь заставляла меня принять пугающую трансформацию, я брал время на размышление и переосмысление жизни, и в конце концов, учился принимать перемены. Люди созданы так, что неспособны принимать большие изменения в мгновение ока, всегда нужно время переварить их, чтобы полностью их принять. Для меня это были всегда мучительные периоды, когда я ломал себя и пытался найти ответы, пока истина не начинала пускать корни в моём новом мировоззрении. Сейчас же я отчётливо понял, никакое время не способно мне дать передышку, чтобы принять и осознать то, что я должен был сделать. Я чувствовал опасность привязанностей, я был уверен на двести процентов, что именно привязки и груз вины и становились в итоге причиной самоубийства всех моих предшественников. Я дошёл так далеко, так почему такая мизерная мелочь вдруг встала поперёк горла, преградив путь к новой ступени? Я вычеркнул всё, что мог из своей головы, концентрируясь на глобальных целях, в конечном итоге все люди были смертными, душ на свете была тьма тьмущая, пора было завершить период увязания, чтобы ничто не мешало принять с достоинством предначертанную судьбу.
На следующий день после встречи с главой секты я купил билет в Лондон, прихватив с собой своего нового знакомого из клиники - двадцатилетнего Мишу с острой параноидной шизофренией, у которого во время очередного галлюцинаторно-параноидного синдрома была попытка покончить с собой. Безуспешная. Но он не унывал, как только его выписали из больницы, его метка выглядела такой, как будто ему оставалось жить пару дней. С ним-то я и полетел в Великобританию к своей подружке Мие, так как ещё не понимал, как самостоятельно заражать людей без помощи доноров. Но я был уверен, что пойму это после того, как люди перестанут влиять на моё психоэмоциональное состояние. Я был настроен решительно, сожалений в пути не испытывал, всё на чём я концентрировался, было связано с практическими навыками использования знаний тех душ, которые я пожрал. Suinsomnie и подобные ему явно могли бы направить меня, как использовать эти дары, но было ли возможно научить этому? Но зато теперь ни один социальный контакт не загрязнял моё собственное мышление, которое и вело меня к высшей цели. Мия была последним звеном, чтобы доказать это и самому себе - последний кармический узелок, что ещё связывал меня с моим прошлым.
Всё шло подозрительно гладко, такое спокойствие внутри, такая уверенность в своих действиях, так почему я отложил этот пустяк, что мешало мне заразить Мию в период, когда я избавлялся от своих родных? Я же не был влюблён в Мию, я редко думал о ней, когда мы с ней не общались, и абсолютно выбрасывал из головы, когда был тем, кто разрушает смерть. Но что-то ведь было нечисто с Мией, почему я не решился тронуть её. И хотя я приехал к ней в гости как товарищ Зиновий Панов, в уютной английской гостиной сидел тот, кто разрушает смерть. От смерти Зиновия зависело будущее того, кто разрушает смерть. А смерть Зиновия зависела от смерти Мии, всё было до предела просто. Между нами сидел Миша, чья метка слегка приглушилась после того, как мы покатались на двухэтажном автобусе, а потом ещё и на колесе обозрения, легендарном лондонском глазе. Он ни разу не был за границей, и его жажда смерти сегодня притупилась новыми впечатлениями, которые он воспринял с каким-то детским энтузиазмом. Мне было всё равно - радуется он или страдает, он был одной ногой в могиле, и с каждым новым днём его засасывало в недра смерти всё глубже. Он просто выполнял мою роль, но ключевую в моём развитии.
Я вёл себя абсолютно естественно, никогда раньше не считал себя одарённым актёрским талантом, но жизнь научила меня раскрывать в себе даже те грани, которые казались мне из области фантастики. Моя личность стала многогранной, и явно не без помощи тех душ, что сейчас обитали в моём раздутом биополе, и хотя я так и не распознал, как пользоваться их знаниями и опытом, подсознание всё же брало какие-то крохи. Пока мы общались на нейтральные темы, обсуждали рабочие приколы и анализировали британский финансовый рынок, я вдруг осознал, что именно меня трогало в Мие. В какой-то степени я в ней ощущал того человека, которым когда-то был сам до суицида и последующей суицидальной кары (или благословения, я до сих пор не определился). Потому общаясь с ней, я не просто ощущал максимальную расслабленность, я оставался тем, кем хотел себя видеть - с кристально чистой совестью, с развитыми человеческими качествами и неопределённым будущим. Даже в одиночестве я никогда не мог настолько расслабиться, она излучала гармонию, которая мне была доступна лишь во время синастрии сердцебиений. Именно в Мие я каким-то образом нашёл всё то, что считал навеки утерянным в самом себе. Гордость быть человеком. Человеколюбие. Гуманизм.
Я всё тянул с заражением, хотелось в последний раз насладиться безмятежным антропизмом, ставя всё человеческое на первое место. Я жил в человеческом теле, конечно, было нелегко полностью избавиться от подобного влияния, но решение было принято, медлить было бессмысленно. Когда настало время прощаться, я воспользовался своей излюбленной техникой заражения - споткнуться об донора и упасть на будущую жертву. Во время этого падения я перетягивал метку в нужное мне биополе, подобное я проделывал сотни и сотни раз. Пускай, благодаря этому я снискал себе репутацию неуклюжего медведя, это было низкой ценой за те возможности, которыми я был наделён после заражения. Бывали случаи, когда моя наигранная неуклюжесть не приносила результатов, либо же мешали внешние обстоятельства. Но в этот раз моё падение было идеальным, прямо образцовым по всем показателям. Но когда в моём биополе оказалась метка Миши, случилось что-то странное.
Как будто какая-то сила резко оттолкнула меня от Мии и не позволила перенаправить метку. Такого никогда со мной не случалось, даже когда я заражал родителей, братьев или друзей. Я сразу понял, что барьер был слишком сильным, чтобы бороться с ним здесь и сейчас, особенно пока я не осознал причины этого прискорбного инцидента. Мне ничего не оставалось, как вернуть Мише стигмату, потому что держать её в видимости своей собственной ауры я долго не мог, метка слишком быстро выпускала смертельные миазмы, отравляя мозг на путь самоликвидации. Ведь если верить Suinsomnie, даже тот, кто разрушает смерть не был застрахован от пагубного влияния смертельного вируса. Я на какое-то время отрубился, весь этот процесс высосал у меня чересчур много энергии.
Когда я пришёл в себя, то чувствовал себя погано. Не просто плохо, а на полном дне. И хотя физически вроде мне ничего не болело, а слабость была умеренной, это никак не оправдывало то, что я чувствовал изнутри. Всё давило невероятным грузом, даже моргать не хотелось, весь мир был заляпан каким-то серым туманом, какой-то непроходимой и вязкой дымкой отчаяния. Наверное, я слишком долго голодал, и мне срочно нужно найти самоубийцу, чтобы пополнить энергетический запас топлива, поддерживающий функциональность того, кто разрушает смерть. Да и последняя неудача не только ослабила меня энергетически, но и психологически, я ведь был уже на том уровне, когда подобное просто не могло случиться. Не могло.
Усилием воли я заставил себя слезть с кровати и найти кого-нибудь живого. Я был у Мии дома, и небо казалось чересчур светлым для вечера. А это означало, что куда-то делась целая ночь! Я никогда не отключался так надолго, ещё и не выполнив дела! Тревога слегка отодвинула тягучую апатию, заставив меня выйти к людям, хотя это и казалось каким-то непосильным подвигом. Мия сидела в своём излюбленном бордовом кресле, уткнувшись в ноутбук. Напротив на диване сидел Миша, играя в телефоне в свои бессмысленны игры. Метка над его головой не казалась такой яркой как прежде, но всё же я узнавал знакомые цветовые сочетания и абстрактные узоры. У Мии метки не было. Всё вроде бы как прежде, но всё же не до конца. Мне было некомфортно находиться здесь, я и позабыл, что такое страхи, но вот они, каким-то нелепым образом возродились в моём ослабленном сознании, подчеркнув ещё сильнее человеческую уязвимость. Чёрт, я был слабым, что меня удерживало в мире слабых людей? Я же не имел с ними ничего общего! Так что происходило со мной? Это я так переживал, что потерпел неудачу? Или это было чувство вины, что я не справился с последним испытанием и подвёл не только того, кто разрушает смерть, но и обрёк всё человечество на самоликвидацию?
Мне стоило убраться из этого мрачного Лондона, пропахшего гарью и кровью, которыми была пропитана вся эта маска благополучия и могущества, что излучала английская столица. За каждым красивым фасадом скрывались уродливые внутренности, рано или поздно начинающие разлагаться и отравлять своими трупными миазмами всё вокруг. Даже такие сильные и старинные города как Лондон не могли стереть с себя печать страданий и насилия. Боже мой, люди были такими гнилыми, может, не было никакого сбоя, и человечество несёт в себе функцию самоликвидации исходя из их истинной натуры? Карма существовала, и на данный момент я осознавал, что человечество само себя прокляло, не справившись с той тьмой, которую должна была обуздать, трансформировав в новые формы и направив на всеобщее развитие. Я не хотел иметь ничего общего с тем, кто разрушает смерть, потому что я не был грёбаным альтруистом и мучеником, я взялся за самое дисгармоничное задание, на которое только был способен - пытался вылечить гнилое, уродливое и больное. То, что само себя сделало таким, потому что это и была истинная суть человека. И я был одним из них. Это был конец.
Каждое движение мне казалось в тягость, голова была пустой, а если мысли и копошились в тяжёлой голове, так это чтобы изрыгать отвращение к своей миссии, которую я добровольно принял, успев сотворить столько омерзительных деяний. Но деяний, свойственных типичному человеку, ведь я таким и являлся. Что я там себе возомнил, я был не лучше других, по уши в дерьме, состоящий из дерьма, мыслящий как тотальное дерьмо и способный творить лишь одно дерьмо. Зачем мне думать о дерьме, я себя вопрошал, снова погружаясь в какую-то давящую пустоту. Пустота была единственным состоянием, где я мог спрятаться от этих грязных потоков человеческого дерьма.
Я провёл несколько дней в этой изматывающей фрустрации, отключая мозг до предела, потому что он был способен только выискивать во всём дерьмо в этот период. Я не понимал до конца, как можно так сильно ненавидеть человечество, когда в тебе атрофированы все чувства и эмоции? Кто пробудил во мне всё гнилое и человеческое, а главное зачем? Неужели, это сделал я сам, наказав себя за свою последнюю неудачу? Но кто дал мне такое право, почему Зиновий Панов обрёл голос? Его мнение не было важно для этого мира, ни одна жалкая человеческая душа не должна была стоять на пути у того кто разрушает смерть! Почему мне не удалось избавиться от всего человеческого в себе?
В этот период со мной связался Сью, явно желая видеть мой прогресс, поздравив с успешным выходом на новый уровень. Мне было стыдно за свои слабости, но потом я размышлял, что Suinsomnie был таким же дерьмовым человеком как я сам, а чего дерьму стесняться дерьма? Это было время, когда я потерял веру абсолютно во всё, но всё же какими-то неимоверными усилиями мне удалось настроить себя на то, что я бы хотел исправить текущее положение дел. А это значило, что я осознавал проблему и даже пытался найти методы, как её решить. Значит, процесс восстановления идёт. Но это не означало, что мне удалось перебороть свою тошнотворную мизантропию, которая была настолько мощной, что высасывала из меня последние крупинки силы воли. Пока что о великих целях того, кто разрушает смерть можно было забыть, но нужно было вытягивать себя из этого болота.
Мы встретились с Suinsomnie в Химкинском лесопарке, прямо возле болота. Это было идеальное место, чтобы дополнить моё внутренне состояние - такое же смертельное, топкое и кишащее паразитами. В этот раз никакого дорогого вина мы не пили, а мой дорогущий малиновый костюм был заменён на поношенный спортивный костюм, которому бы позавидовали разве что клошары. Я выглядел грязным и неухоженным, я почти не ел и не спал последнюю неделю, и мой организм жил на голом приказе мозга, который всё отчётливее терял контроль. И разглядывая летний, защитного цвета наряд Suinsomnie, явно пошитый на заказ, я ощущал себя ещё дерьмовее. Но я ведь и был дерьмом, как ещё я должен был себя чувствовать? А Сью прятал своё дерьмо за показной картинкой, но я-то видел его истинную натуру. Почему я не заразил его? Мог ли я это сделать прямо сейчас?
В этот раз никаких приветствий, никакой демонстрации силы, никаких язвительных комментариев. Отмечать тут было нечего. И хотя я ещё не до конца признал своё поражение, я уже был близок к этому. Какое-то время мы молчали и смотрели на болотистую топь, поросшую густой травой. Вокруг нас жужжали назойливые насекомые, но и они являлись частью этого гнилого мира, всё вокруг росло, дохло и излучало те или иные формы жизни, и это было отвратительно. Весь мир состоял из каких-то уродливых внутренностей, а человек являлся наивысшей точкой этого гротескного мира.
Когда Suinsomnie заговорил, его тон был пресным, как и он сам. Несмотря на безупречный вкус, дорогой наряд и изысканные манеры, сегодня этот человек был невидимкой. - Вот он и настал, твой кризис. Мы подозревали, что ты споткнёшься об своё последнее задание, которое связывает тебя с твоей человеческой стороной, раз ты даже сам от себя пытался скрыть необходимость сего деяния. Надо же, споткнуться об какую-то...Мию? Мию, да? - переспросил он, но не дождавшись ответа, продолжил. - На самом деле, это совершенно нормально. Ты проделал такой колоссальный путь, он тебя вымотал, лишил личности. И когда финиш уже виден, у тебя нет ни сил, ни желания ползти к нему. Ты не видишь смысла, твой путь был слишком изнурительным, ты обнажил себя и выбросил все чувства, что роднили тебя с миром людей. Ты остался пустым, и награда тебя уже не интересует. Но я уверяю тебя, это - временно, всем надо время принять это состояние. Символически ты умер, мозг твой ещё не может принять этого, от того ты так и бунтуешь. Знаешь, чтобы выйти на тот уровень, которого ты достиг сейчас, твоему предшественнику потребовалось сорок лет.
- И в итоге он сдался, - прервал я молчание, которое сохранял уже больше недели, и голос мой звучал особенно гнусно. - Что же стало последней каплей моего предшественника? Неужели какая-то глупая привязка к абсолютно бессмысленному человеку?
- Ты судишь себя слишком строго, Зенобиос, - в голосе Suinsomnie звучали утешительные нотки. - Твоё человеческое естество продолжает удерживать тебя в рабстве человеческих размышлений, но ты давно уже их преодолел, и страх расстаться с человеком внутри себя и стал тем последним кризисом. Но если ты глубже начнёшь копать, то осознаешь - расставаться не с чем, всё убито, всё вырвано с корнем, всё атрофировано. В тебе не осталось ни капли человеческого, Зенобиос, так что же тебе мешает принять того, кто разрушает смерть?
- Именно это и мешает, я - человек, и каким бы дерьмовым ни был, живя среди такого же дерьма, всё же...это - моё дерьмо, моё человеческое дерьмо! Моё!
- Твоего ничего не осталось, ты убил свою личность, и ты это уже понимаешь. Но ещё не готовый принять в себе того, кто разрушает смерть, ты терзаешь себя в этом промежуточном состоянии. Пойми, обратной дороги для тебя уже быть не может. Тебе некуда возвращаться, ты не можешь катиться дальше вниз, ты достиг дна, дальше дороги не существует. Ты можешь жалеть себя и ещё долго пребывать в этом состоянии нигредо, но нельзя дважды упасть на самое дно, нельзя повторно разложиться, невозможно умирать и умирать, смерть - необратимый процесс, который ты уже принял.
- Почему умер мой предшественник? Что стало его последней каплей? - не успокаивался я, подозревая, что мне не хватает именно этих знаний. Какая-то информация ускользала от меня, которая прояснила бы моё состояние и подсказала, как двигаться дальше. И есть ли это 'дальше'.
- То же, что и случилось с тобой. Невозможность отпустить в себе человека. Разобщиться со своим эго. Хотя и в его случае отпускать там было уже нечего, это уже была иллюзия на воспоминания того, кем ты когда-то был. И в момент отчаянной попытки сохранить в себе человека и случался сбой. Всеми путями он хотел сохранить этого жалкого мёртвого человека в себе. И единственный метод, который ему остался доступен - это функция самоуничтожения. Доказательство, что он всё ещё был человеком, раз имел волю распоряжаться своей жизнью. И даже зная о том, что это деяние лишит его навсегда души, это не остановило его. Это было ужасное падение, от наивысшего пика чистоты и истины, отделявшего тебя от всего грязного, порочного и человечного, угодить добровольно в ловушку проклятия, против которого ты так усердно и эффективно боролся. И вместе с этим всплыли все воспоминания - все ненужные смерти, все самоубийства, всё дерьмо, которое ты творил ради своих амбиций. Ты просто осознаёшь, что являлся маньяком, смакующим всё самое отвратительное. Хотя это и не так, но в этот миг трудно избавиться от угрызений совести, которые ты все эти годы заглушал. И вот они прорвались и тянут теперь не только Зиновия, но и того, кто разрушает смерть в могилу, за врата ада, ведущие в великое ничто. - Это - не совсем мои размышления, я так понимаю? - спросил я, пытаясь воспринимать объяснения Suinsomnie как терапию, а не поучения.
- В тебе запустился защитный механизм - сохранить всеми путями человека в себе. В этом тебе помогают все твои жертвы, что ты пожрал. Чем больше их, тем сложнее справиться с их давящим шёпотом. Они тебя будут терзать, пока ты не выдержишь и снова не кинешься в петлю. Но ты справишься, каждого тебе удастся заткнуть и выбросить из своего биополя, из своей жизни, из этого мира туда, где им самое место - в пустоту. Ты должен был пользоваться их присутствием себе и миру во благо, но в итоге они захватили твой разум, чтобы не позволить тебе убить в себе человека. Но помни одно - невозможно повторно убить мёртвое. В тебе нет человека, все их уловки и приказы - всего лишь химеры. А разве можно бояться иллюзий? Разве можно следовать зову того, чего не существует? Помни, что это испытание ты создал себе сам, и это означает, что только ты сам знаешь, как его преодолеть.
- Не значит ли это, что у меня появилась метка? - я с ужасом осознавал последствия этого вопроса, но куда уже было сильнее разочаровываться в себе.
- Я её вижу. Чёрная с радужными вкраплениями, очень яркими, прямо обжигающими. Она пульсирует вокруг тебя, затемняя твоё лицо. Твой проклятый нимб, который сначала возвысил тебя до экзальтированного просветления, а потом сломал крылья и показал твоё ничтожество. Но ты же понимаешь, что ни один пророк, ни один бог не избежал искушений, не избежал того, что спускал все силы ада на себя и мир, пока не обуздывал собственной волей этих иллюзорных демонов и не возвращался на тропу своего предназначения. Ты - в игре, из которой невозможно выйти. Ты можешь блуждать вечно в её лабиринтах, переживая одни и те же препятствия, спотыкаясь о них и возвращаясь каждый раз в самый низ. Но есть ведь путь наверх, и только достигнув его, можно покинуть поле игры. Никто не знает, что там вне игры, но это - твой путь, твой опыт. Помни, что дисгармонию создают не обстоятельства и даже не окружающие люди, дисгармония - состояние, которое мы создаём исключительно своими силами. Забудь о проклятии. Помни, что изначально человек существует в полной гармонии с собой и окружающим миром. А потом его мышление загрязняет окружение и жизненные уроки, но в душе ты должен сохранить полный дзен. И тебе очень повезло, что ты уже достиг этого просветления, даже не споткнувшись о последнее препятствие, а просто не способный принять свою награду. Тебе удалось уничтожить в себе человека и стереть свою личность. Твои цели не были корыстными, ты следовал не зову природы, а божественному гласу. Тебе даже не нужно ничего делать, просто рассеять иллюзии и заткнуть всё человеческое, что пытается к тебе присосаться, сбивая с пути. Протяни руку и ты коснёшься этой награды, осознав, как жалок этот материальный мир с его надуманными проблемами. Я в последний раз назову тебя - Зенобиос, проснись, раскрой глаза и рассей дьявольские миражи! Тебя уже нет в мире людей, осознай это и спасёшь не только себя, но и весь мир.
- А свою душу не спасу, - ответил я тоном капризного ребёнка. - У меня метка, я под проклятием, всё кончено.
- Твоя метка - самообман, продукт нежелания отказаться от всего человеческого, страх видеть дальше, чем способен примитивный человеческий взор. - Я осознавал, что Сью действительно было не всё равно, сдамся я или нет. Кажется, не я один нёс бремя проклятия, но что это сейчас меняло для меня? Или тем более обречённого человечества? - Люди обречены на гибель. Потому что не понимают природу вируса, ты же знаешь о нём всё, ты жил с ним всё это время, и он никак не мог тебе навредить, так почему ты позволяешь это сейчас? Зачем цепляться за мёртвое, изгоняя свет истины? Что обретаешь ты, потакая желаниям уродливых химер, превращая своё божественное будущее в нелепую иллюзию и пародию на жизнь? Прогони все жалкие тени и исцелись. И тогда ты сможешь исцелить и этот гнилой мир.
Всё это имело смысл, слова Suinsomnie звучали резонно, и я бы с радостью внял его советам, если бы не одно жирное 'но'. Я был заражён, я был болен, я был запрограммирован на самоубийство. Я пять лет изучал этот феномен, набирался опыта и экспериментировал. Я впитывал в себя энергию суицидального вируса, смирившись с его последствиями. Я принимал свои жертвы и очищал этот мир, и суициды следовали за мной по пятам, отравляя всё вокруг, кроме меня самого. Я научился жить с этим вирусом, охотясь за самым гнилым и разрушительным, сам оставаясь в тени этого проклятия, охраняемый милосердными ангелами и мудрыми богами. Я очистился, и выбрав смерть эго и человека, возвысился до небесных высот. Всё это было моими заслугами и больше ничьими. И при всех этих достижениях, я не научился только одному - исцелять. Как я ни старался найти методы, как спасти хоть одну душу от вечной пустоты, все мои потуги оказались тщетными. Трансцендентная стигмата означала лишь одно - смерть уже тебе дышит в затылок, и как бы ты ни хитрил и ни изворачивался, смерть ещё никому не удалось обмануть. Как бы трагично это ни звучало, но я сам себя обрёк на этот финал, что было вполне закономерно, я был обречён пережить весь тот ад, что испытывали все мои жертвы, пока не выдерживали этого тягостного дыхания смерти, прыгая ей добровольно в объятья. Осталось только выяснить, как долго я продержусь сам в этой смертельной гонке, отправившись навеки в пустоту, которую и заслужил.

46

Я знал, что меня ждёт настоящий ад, и осознание ответственности перед сим миром всё-таки дала мне этот толчок, чтобы оставить депрессию лишь навязчивым фоном. Я должен был хотя бы попытаться создать видимость, что борюсь против искушений. Потому что если ты переставал верить, это всегда означало конец. Я знал, что меня ждут крайне неустойчивые психически дни, которые могли затянуться на недели, месяцы, и кто знает, может даже годы до полного выздоровления. Или поражения. Существовало только два варианта развития для меня - поддаться соблазну и успешно покончить с собой, либо преодолеть кризис и принять того, кто разрушает смерть.
Я знал, что для секты был крайне важен, моё присутствие благословляло и очищало этот мир. Но я знал и то, что они понимали, что не могут насильно удерживать меня в мире живых. Человека, который действительно решился на последний отчаянный шаг, ничто не удержит в этом мире. Ни психиатрическая больница со строгим режимом, ни дюжина нянек и охранников, дежуривших возле тебя денно и нощно, ни путы и ремни, обволакивающие твоё тело, ни даже расслабляющие препараты, погружающие в сонное оцепенение. Человек, замысливший самоубийство всегда найдёт метод как это сделать, а если ещё учитывать мой опыт и силу, я знал, что никакой помощи у меня не будет. Пока идёт борьба в моей голове, ничто не сдвинется с места. И хотя сейчас всё моё естество кричало о том, что оно выбрало смерть, кусочек божественного начала, что поселился во мне, заставлял принять эту бессмысленную борьбу. Я погрузился во тьму, которую создали мои жертвы, блуждая в иллюзиях страхов и миражах отчаяния. Самым лучшим вариантом было бы изолировать меня в помещениях секты, где знающие о моей проблеме люди могли бы оказать психологическую и физическую помощь. Только мне хотелось этого меньше всего, помощь извне сейчас была не просто бесполезной, а раздражающей, мешающей концентрироваться на борьбе против суицидальных демонов. Я давно уже миновал фазу, когда можно позвонить на горячую линию общества предотвращения самоубийств и получить необходимую поддержку. Я уже изначально принял, что путь самоубийства = путь одиночества, осталось только пройти его до конца.
Когда я вернулся домой после встречи с Suinsomnie, то ещё кое-как соображал. Пока во мне кипела хотя бы одна искорка жизни, нужно было привести в порядок свою жизнь. Моя концентрация внимания то и дело рассеивалась, и нажравшись колёс для повышения мозговой активности, я принялся строчить список, что обязан делать каждый день. Как человек, который с каждым днём осознаёт, что деменция поражает его мозг. Я понимал, что мне будет не до бытовых мелочей, и такие понятия как сон, еда, гигиена и минимальные социальные контакты точно не будут меня интересовать, пока я буду всеми путями убеждать себя жить. Казалось бы, что может быть легче - просто жить, когда у тебя для этого есть абсолютно всё? Но ценят ли психически больные люди возможность жить каждый день? Может быть, у них и бывает регресс в болезни, но большая часть дней для них - сплошной хаос и мучения. И самой большой проблемой было то, что не было никакой мотивации, никакой веры, ничего, что убедит тебя бороться за жизнь. Вот сейчас я бы согласился с любым диагнозом врачей, обманывать себя было глупо, меня накрывала фаза тошнотворной депрессии. Но я подготовил себя к этому периоду, хотя и не был уверен, что буду выполнять свои собственные поручения, дабы поддерживать тело живым. Но поскольку я знал, что моё самоубийство будет актом преднамеренным, нечего было переживать, что в период депрессии я себя доведу до косвенного суицида. О том, что в период этой непосильной апатии мне хватит энергии повеситься, можно было даже забыть. Я сбегал в депрессивную берлогу подальше от чувства вины, разрушительной активности и осознания своей болезни. Вероятно, это было терапией, чтобы подготовить себя как можно безболезненнее к следующему этапу. Как я предполагал, время для меня прекратило существовать. Я не соображал даже, какое время суток за окном, небо всегда казалось тусклым, солнце - не грело, тело - не слушалось, мозг не понимал, бодрствует он или погружается в мир серых грёз. Никаких болевых ощущений, никаких позывов голода, никакой жажды согреть собачий холод, что сковал моё тело и мою душу, превратив весь мир рядом в ледяное царство. Я ни капли в итоге не пожалел, выбравшись из этой тоскливой реальности, что заставил себя не потерять окончательно человеческий облик, именно эта прописанная рутина мне и дала какой-то смысл. Я выполнял без интереса самые необходимые для жизни функции, потому что так было легче. Я был обыкновенным животным, которое приняло свою неволю, полностью погрузившись в новый режим.
Мои смарт часы постоянно орали, когда я должен был сделать очередное дело - заказать первый попавшийся комплект еды на два дня, помыться, выйти в парк на прогулку, создать минимальный диалог с продавцом шаурмы или пообщаться с соседской собакой. Я заранее расписал себе какие-то глупые задания, и поскольку мой мозг мыслил структурировано, чтобы не переживать тьму каждую секунду, я мог потратить полдня, пока не подкараулю эту самую соседскую собаку или не дождусь открытия мясной лавки. Я чуть мозг себе не сломал, когда в задании на день высветилось 'покормить пятнадцать бездомных котов'. Я нашёл только четырнадцать, а день уже заканчивался, получалось, что я не выполнил задание, и это чуть не сработало как сбой в системе. Но за минуту до полуночи, мимо моих ног проскользнула чёрная тень. Я всё же успел покормить 15 котов! Каждый день перед тем, как накачаться снотворными (которые меня едва брали), мой взгляд останавливался на распечатанном чёрно-белом плакате, где было написано слово 'жизнь' на всех европейских языках. Я читал всё это, а потом повторял свои новые мантры - жизнь - это заряжать свои гаджеты. Жизнь - это гладить соседского пса. Жизнь - это говорить спасибо курьеру. Жизнь - это кормить пятнадцать московских бездомных котов. И так далее. Это была моя собственная терапия, как убедить себя жить, выполняя и впредь жизненно необходимые функции.
Когда моя депрессивная фаза начала потихоньку ослабевать, я осознал, что преодолел первое испытание. Я справился с этой беспробудной тьмой собственными силами, всё-таки жажда жизни во мне ещё теплилась, и мне не просто удалось сохранить этот тлеющий огонёк, а разогреть его до настоящего пламени. Я чувствовал себя в этот период брошенным, как будто жил среди декораций дистопического фильма, ещё не осознавая, что все вокруг вымерли. Но я был не одинок - те души, что я спас от пустоты всегда были со мной рядом, и хотя именно они в итоге и направили меня самого на путь проклятия, они стали частью меня, спасли меня от тьмы и унылой деградации личности. Но в те дни они все были лишь туманом в моём подсознании, безликие и пустые, но всё же свои, родные, что-то, что делало меня живым. Я был нужен им живым.
Как только я смог самостоятельно направлять себя на новые действия, не прописанные своей программой, я решился сфотографировать свою ауру. Я знал, что в зеркале невозможно увидеть метку, и как бы я не настраивал своё боковое зрение или третий глаз, так и не смог её разглядеть. Но сомнений у меня не было, что она кружила над моей головой терновым нимбом. Мой личный период депрессии был по всем параметрам временем спокойным и апатичным, и риск именно в этот промежуток времени совершить самоубийство был не так велик. Вероятно, стигмата была в этот период серой и безликой, без ярких вкраплений радужных бликов. До депрессии у меня был период отвращения и ненависти к себе и ко всему миру, вот тогда Suinsomnie и видел её насыщенно чёрной и с неоновыми вихрями всех цветов радуги. Тогда риск покончить с собой был очень высок, но энергия того, кто разрушает смерть не позволила мне ступить на тропу самообмана, итогом которой стало бы не освобождение, а полное уничтожение. И после энергетически сильного периода деструктивных эмоций, невозможно было не угодить в капкан распада личности, сопровождающимся банальной депрессией.
Когда жажда жизни восстановилась от одного процента примерно к десяти, моя камера Кирлиана выдала мне свежую фотографию моего биополя. Не то чтобы это меня удивило, но комок в горле всё же встал и перекрыл на время дыхание, когда я разглядывал свою вернувшуюся чёрную дыру. Моя аура вернулась к изначальной пост-суицидальной форме, когда я даже не мог себе представить, что во мне пробудился тот, кто разрушает смерть. Моё биополе было неким сосудом, и как когда-то мне сказал Тришна, этот сосуд был похож на чёрную дыру. В нём не было никаких цветов, и всё, что попадало во владения этой чёрной дыры, было ею же поглощено. Именно это и происходило со мной. Я погружался в полное состояние разложения, ни одна форма жизни не могла воскресить во мне хоть что-то, что смогло бы прогнать распространение смерти. Моя аура уничтожала всё, что попадалось ей на пути, моя душа уже была в состоянии тлена. Она пребывала в шуньяте, если говорить сейчас буддистскими терминами. Процесс был запущен, болезнь распространялась дальше, и итог я уже видел - полная потеря души. Suinsomnie оказался прав, даже тот, кто разрушает смерть не был исключением, попав под проклятие самоликвидации.
И хотя камера не зафиксировала мой нимб, я знал, что все мои съеденные души сейчас покинули пределы моего загаженного биополя и кружат над головой. Все они были сконцентрированы там, в этой одной точке, и у всех у них сейчас была противоположная задача - не обогатить меня на преодоление проклятия, а направить на путь самоуничтожения. Символически я понимал это как влияние на мозг, эти души сейчас олицетворяли иллюзии, активизируя все те эмоции и чувства, которые вели прямиком на добровольный эшафот. Я не приручил их вовремя, дав свободу воли, и теперь они терзали меня с такой силой, что началась фаза сумасшествия. Все они вдруг вспомнили, что когда-то были живыми личностями, проецируя все свои переживания, приведшие их к самоубийственному финалу, на меня. Даже когда я ничего не знал из биографий жертв, в момент синастрии душ я ведь скачивал их. Каждая жертва для меня становилась прочитанной книгой, ни одной тайны не оставалось, ни одного вопроса. И теперь каждая из моих пожранных душ давила своей историей, вызывая невыносимое чувство вины, пробуждая страхи, обезличивая меня и вызывая ненависть не только к умирающему Зиновию Панову, но и к тому, кто разрушает смерть.
По большей части я ощущал эти души как общее давление, груз был ужасным, просто невероятным, когда все их суицидальные истории и эмоции заполняли всё моё естество. Мне даже казалось, что наказание титана Атланта, который был вынужден держать на своих плечах весь земной шар, сейчас не шло ни в какое сравнение. Карма всего мира была на мне, я принял вызов избавить человечество от такого мощного проклятия, я один! Конечно, это было изнурительно. Каждое семя зла, что было умышленно или случайно посеяно в недрах греховной истории человечества, сейчас разрасталось во мне гигантскими ростками. Эти ростки разрывали мою плоть, отравляли живительные сосуды, проникали в мозг, доходя даже до души, которая всё ещё теплилась во мне, пока я окончательно не сдамся. Зачем я должен всё это терпеть? Чего ради? Почему я должен кого-то спасать? Если бы от этого хотя бы зависело моё собственное спасение, может, этот эгоистичный фактор и придал бы мне сил на успешную борьбу. А так всё казалось тленом, бессмысленным и иррациональным тленом.
А иногда оживала конкретная личность и полностью соответствовала карикатурному голосов в голове, именно так как мы себе и представляем шизофреников. Я ведь так хорошо знал каждого из них, истории жизни и их эмоциональные переживания не просто были знаниями в моей голове, каждое чувство я пережил во время синастрии сердцебиений. В этот период я становился актёром, который настолько вживался в свою роль, что отказывался от своей собственной личности. Только в моём случае это не была попытка бегства от самого себя, мне навязывали эти воспоминания, чтобы поглотить разум идеей покончить с собой. Вероятно, в подсознании шла моя борьба с чувством вины. Мне нужно было пережить испытания каждой своей жертвы, чтобы получить полное прощение и избавиться от всех человеческих зависимостей. Это было символическое искупление грехов, ведь тот, кто разрушает смерть должен быть полностью чист, прежде чем примет свой статус. А научным языком можно добавить, вот тут-то двенадцать минут смерти мозга и дали о себе знать своими последствиями.
Надо сказать, моя жизнь теперь была похожа на сплошные трагифарсы и чёрные комедии, но это только со стороны, потому что 24 часа в сутки я жил в постоянном напряжении, терзаемый теми мучениями, что переживали мои жертвы незадолго до самоубийства. И даже не было важно, заразил я их или только поглотил. Даже те, кого мне так и не удалось пожрать, смогли пробраться в моё подсознание со своими душераздирающими историями, что я должен был переживать и переживать, пока в отчаянии не полз к тому орудию самоубийства, что было выбрано той или иной жертвой. Видимо пока я был жив, заражённые (но не съеденные) мною души не сразу покидали этот мир, растворяясь в пустоте. Если сейчас слегка отодвинуть мистику, то я их воспринимал скорее как присосавшихся лярв, которые действовали с тем же упором, что и те души, которые кишели в моей стигмате. И осознание того, что за пять лет деятельности того, кто разрушает смерть я пожрал или заразил сотни и сотни жертв, становилось ясно, что моим мучениям не будет ни конца ни края.
Теперь я превратился в полного психопата - разговаривал с невидимыми субъектами, устраивал истерики со слезами, потом и кровью, обвинял себя и общество в своих бедах, а также смаковал и смаковал своё горе, пока не лопался от переизбытка страданий. В эти периоды у меня были и пики социальной активности, большая часть самоубийц, конечно, вели уединённый образ жизни в конце своих дней, но далеко не все. А если ещё учесть тех, у кого я метки отбирал и заставлял их принять иррациональное и безумное счастье, то там я сполна оправдал себе звание человека-праздника. Именно благодаря этим исцелённым (но проклятым) душам у меня случались странные передышки от тьмы и боли, которые я переживал с преувеличенно блаженной экспрессивностью. Но всегда и везде меня преследовала тематика смерти. Только теперь это происходило открыто, через уродливые формы. В эти моменты я становился типичной Марфой, первой моей жертвой, у которой я отнял метку, превратив её тьму в искусственный свет. Это был теперь и мой уровень - орать псалмы во время секса и танцевать на похоронах танец маленьких лебедей.
Каждое моё движение отдавало нотками сюрреализма в эти дни, заставляя даже посторонних людей тянуться за телефоном, чтобы вызвать дурку. В эти периоды я попадал в отделение психиатрической клиники как буйный пациент, но ничто меня не брало, никакие лекарства и смирительные рубашки, пока я переживал все эмоции, что терзали меня изнутри голосом очередной жертвы. В обезьяннике я тоже сидел несколько раз за неадекватное поведение, пугающее мирных граждан (позиционирующее как мелкое хулиганство). Но мне было всё равно на людей, вернее на их личности, я жил в какой-то мясорубке из живых трупов, которые всё ещё считали себя живыми. Но я-то видел больше, я-то видел глубже, как тень проклятия легла на весь род людской, обобщив их всех в какой-то пульсирующий сгусток из гнилой плоти. Иногда я ощущал такое чувство вины, что мог падать на колени и слёзно просить прощения, что я сдался, что перестал верить, и из-за моей слабости, я всех проклял. Не самые мои приятные воспоминания, но мне нужно было как-то избавляться от этих убийственных эмоций.
Хуже было во время агрессивных фаз, когда меня обрабатывали души тех, кто был склонен к насилию и причинял вред другим. Справиться с этими навязчивыми мыслями было крайне сложно, и хотя иногда мне хватало просто запереться в своём рублёвском доме и крушить заранее приобретённую старую технику или мебель, не всегда я мог справиться с этими демонами террора. Спасали БДСМ встречи, где я готов был платить огромные бабки, чтобы добровольно терзать продажных или больных шлюх, которые испытывали удовольствие от подобного обращения, либо же готовы были вытерпеть всё на свете ради денег. К животным моя тяга к насилию не распространялась, во мне шла борьба со всеми человеческими пороками, и на них и была направлена вся моя ярость. Моя маниакальная фаза редко хорошо заканчивалась для кого-либо, но всё же я держался, как мог. Меня за эти периоды несколько раз обокрали, один раз изнасиловали (это был нонсенс), избивали, запугивали, а про психушку и СИЗО я уже упоминал. Я напрашивался на неприятности с завидной регулярностью, а если фаза агрессии соседствовала с фазой навязанного счастья, то я себе создавал самые нелепые ситуации.
Я мог улететь спонтанно в Японию, чтобы забраться на гору Фудзияма, так как одна из моих жертв мечтала о самоубийстве, спрыгнув с этой священной горы. В моменты нестерпимого одиночества я приставал к людям и просил хоть капельку любви, и готов был терпеть абьюзеров, лишь бы получить крохи внимания и тепла! Хотя обычно получал лишь пинки и насмешки. Я мог в эти дни создать себе эротических аккаунтов, где вытворял невесть что, но каждый просмотр для меня был исцеляющей терапией! Конечно, потом было проблематично избавиться от всех извращенцев, но поскольку мои фазы менялись с движениями луны, я быстро забывал все те ужасы, что переживал, настраиваясь на дозу новых мук.
Нелегки были и острые приступы селфхарма, когда ничто не могло заглушить ничтожность моей личности, кроме самоповреждений. Ничего я не был достоин в эти дни, всё хорошее, что меня окружало, всё вызывало у меня богомерзкий приступ отвращения к самому себе. У меня не было сил с ними бороться, всю свою энергию я направлял на борьбу со своими демонами. Попытки себе навредить могли закончиться потерей сознания или больницей, но чаще всего они заканчивались просто целебными рыданиями. Но это было часто, и вид у меня всегда был болезненный и пугающий. И поскольку у многих моих жертв были проблемы с алкоголем, наркотиками или медикаментами, мой организм постоянно был напичкан какими-то стимуляторами. Но ничего не помогало.
Поскольку для многих религия играла ключевую роль перед смертью, я начал зависать в разных церквях, вымаливая грехи, напевая песнопения, изучая религиозные догмы и истязая священников своими нескончаемыми вопросами и порывами самобичевания. Был даже случай, когда надо мной пытались провести обряд экзорцизма. Безуспешно. Мои демоны покинут меня ровно тогда, когда я переживу все суицидальные эмоции своих жертв. Но демоны стали реальными. Я теперь разговаривал с ними, видел их, прятался от них, пытался изгнать. Иногда просто тупо воспринимал их как собутыльников. Но они шептали и кричали, что я должен себя убить, должен, должен, должен, и голова моя взрывалась от их требований, и во время этих безумных панических атак и смертельных страхов, я был на грани того, чтобы кинуться в петлю или перерезать себе глотку. И в моменты, когда я понимал, ну всё, кранты, ничто больше не держит меня в этом мире, в голове закручивалась чья-то новая история, тем самым спасая меня от последнего шага в пустоту.
Были и более специфические заскоки, например, чьё-то неудавшееся материнство или болезненные попытки зачать, которые становились причиной психических расстройств. У меня в эти дни включались непонятные приступы нежности ко всему, что касалось детей. К счастью, наваждение заканчивалось, прежде чем рассматривали мои заявления на усыновление малюток. И моя гормональная терапия быстренько замораживалась, когда я решал сменить пол. Порой я начинал ненавидеть своё тело и подвергал его голоду или холоду. Один раз безумный приступ эксгибиционизма выгнал меня обнажённым на заполненную людьми улицу. Да, это был тот самый день, когда я отсидел свою первую ночь в кутузке. Я получал много штрафов в последнее время, но деньги меня не интересовали, я не замечал, как их тратил, а однажды в порыве бесконечной любви ко всему миру, пожертвовал половину своих сбережений какому-то благотворительному фонду в помощи создания семьи. Ну и хрен с ним, на что мне деньги-то, когда я уже был наполовину мёртв?
Но большую часть работы я проводил в своей голове. Я вёл диалоги со своими жертвами, которые частенько превращались в затяжные монологи, где каждый раз пытался оправдать себя. Но иногда моё смирение притупляло желание оставаться правым, и я каялся, вымаливал грехи, искал возможности искупления, пока меня не накрывало облако ненависти к своей преступной душе, и рука моя двигалась к заветному пузырьку со смертельной дозой таблеток или проверенной петле. Но что-то всегда меня удерживало от последнего шага, и я ощущал, как будто очередная душа упокоилась, и терзания её больше не трогали мою израненную душу, которая в любом случае была обречена. Я проживал каждый кусочек ада каждой своей жертвы, я дышал страданиями и приветствовал мазохизм, я уничтожал и воскрешал своё эго, чтобы снова и снова испытать новую порцию боли. Я понимал, что пока не проплачу и не переживу каждый миллиметр пыток и скорби, из которых состояли последние месяцы моих самоубийц, никто мне не позволит спокойно умереть. А ведь это и было то, о чём я мечтал каждый день, каждый час, каждую минуту. Всё моё сознание пожирали мысли о самоубийстве, только мой предстоящий суицид и держал меня в мире живых, в этом бесполезном гадюшнике из гниющей плоти и ненависти к своим собратьям. Мир, который был настолько несовершенен, что проклял себя сам на вымирание. Человечество само выбрало себе такую судьбу. Мне не хотелось иметь ничего общего с подобными законами природы. Это уже не была природа, это было искажение, полное уничтожение гармонии в пользу всепожирающего хаоса. Я был сыт по горло этим несовершенством, этой бесконечной пыткой под названием 'жизнь'. Но я был частью этого гнилого мира, и как и каждое человеческое создание, нёс этот крест в качестве наказания за свою тотальную деградацию.
Когда я начал слышать голоса своих родственников и близких друзей, во мне проснулся кающийся убийца. А ведь так оно и было. Это я убил их всех без причин. Конечно, муки совести утроились в этот период, я вспоминал хладнокровную подготовку к каждому убийству, только теперь от моей выдержки и ледяного спокойствия не осталось и следа. А когда я переживал их последние дни, противоречивость их чувств и обострившихся страхов выворачивали наизнанку всю мою сущность. Именно я был причиной, почему мир был проклят, потому что такие как я существовали и могли творить безнаказанно подобное зло. Невозможно было вытерпеть масштабность своих грехов, ни одна планета не способна была справиться с последствиями нанесённого мною вреда человечеству. Я был бездушной машиной, способной только искажать, ломать и загрязнять. Я сеял смерть и безжалостно убивал, в надежде стереть свою личность. Каким же монстром я был! Конечно, хотелось стереть подобную личность, которая способна была на такие поступки. Не было ни одной причины заражать ни одну из своих жертв, мне не было оправданий, мне не было прощения, у меня не было надежды на второй шанс. Я сам себя проклял, и в порыве страстного раскаяния я вдруг осознал, что созрел. Созрел на то, на что и был запрограммирован. Не было никаких пророков и тех, кто разрушает смерть. Не было никакой необходимости кого-либо убивать или пожирать. Мир, может и был проклят, но только из-за таких ничтожеств как я. Я был не тот, кто разрушает смерть, а тот, кто разрушает жизнь.
И когда я осознал силу своих заблуждений и этого чудовищного безумия, голоса в голове начали молкнуть, а демоны прятаться в своих мрачных укрытиях. И тут я услышал слова поддержки. Мои родные не отвернулись от меня, все вместе, объединившись с энергией всех пожранных и утерянных душ, а также присосавшихся лярв, они окутали меня своей любовью и всепрощением. Не было никакого осуждения, я делал всё верно, я выполнял самую важную для человечества миссию, как кто-то мог меня в чём-то упрекнуть? Я был святым, из меня вылилось всё дерьмо, я был чист и свободен. Я был на верном пути, я принимал свой дар как высшее благословение. Ничто не могло сбить меня с пути предназначения, ничто не могло исказить мой внутренний свет, благодаря которому я исцелю человечество от гибели. Исчезнет всё искажение, а самоубийства превратятся в историю. Ничто не могло уничтожить жизненную энергию, жизнь была наивысшим благословением, и теперь я не только это осознавал и принимал, я делился этим со всем миром!

Эпилог

Мне остался лишь последний шаг принять в себе того, кто разрушает смерть. Я улыбался, когда привязывал к карнизу новёхонький кожаный ремень. Как же это было невероятно, иметь кристально чистую голову, когда каждая мысль принадлежала лишь тебе одному. На душе было так тепло, так легко, потому что я делал то, что должен. Всё началось с моего самоубийства, всё им и закончится, это был единственный шанс, как похоронить в себе человека. Я освободился от Зиновия Панова, и совсем скоро я смогу соединиться со своей настоящей сущностью. Я - не бог и не пророк, я просто тот, кто снимет с человечества проклятие саморазрушения, я - тот, кто разрушит смерть. Я знаю, что провисев ровно двенадцать минут и шесть секунд, ремень мой разорвётся, и когда я открою вновь глаза, Зиновий Панов останется в анналах прошлого. Тот, кто разрушит смерть проснётся голодным, и у него уже есть идеи, кем он себя обогатит для предстоящей миссии. Пускай, двенадцать минут звучат погребальные колокола, и скелеты танцуют пляску смерти, потому что это будут последние моменты, когда смерть правит в этом мире. Исчезли все страхи и сомнения. Я уже победил. Для меня больше нет ничего невозможного. Даже смерть преклонила колени перед её разрушителем. Тьма рассеивалась, весна пробуждалась, настало время любви и жизни. Настало время разбить свой чёртов нимб! Я призывал в последний раз свою смерть, раскрываясь в своей жертвенной покорности, чтобы вернуться возрождённым. Бессмертным. Непобедимым.