Райкер идёт по цветущей планете, он на ней гость сто пятнадцатый день: первые пять - коматоз в лазарете, все остальные среди мягких стен.
Их было двадцать - элитная каста - психокоррекция, сверхДНК. Бить точно в цель, до последнего драться, на генералов смотреть свысока. Вырвана совесть, отрезана жалость, сердце утянуто в экзоскелет - им ни любви, ни тепла не досталось... да и потребности не было... Нет.
Райкер сжимает виски, трёт украдкой, гладит легонько саднящие швы. В чёрной дыре звездолёт на посадку снова заходит внутри головы. Миссия высшего приоритета - в порох стереть эскадрилью врага. Чёртово топливо вытекло где-то - Райкер запомнил лишь слабость в ногах, вражеский залп, разрывающий в клочья, бег сумасшедший сквозь ядерный дым, скрученный боли жгутом позвоночник и первый страх - умереть молодым.
Мысль сквозь вакуум бьётся упорно, холод вжимается в тело клинком - кофе последнее, утренний вторник, чёткий приказ, летний дождь, космодром... Райкер не чувствует сердца и пальцев, на обожженных глазах темнота - Райкер пытается в кучу собраться, слезть с позвоночника в виде креста. Пахнет горячим металлом и пеплом, морем, озоном и топливом... Чёрт! Райкер рукой по камням шарит слепо и натыкается на апперкот.
Мир проясняется через неделю, мир отвратителен, минус до ста. Райкер лежит на измятой постели, в свете свечи - а за ним пустота. Скалы зазубрены пиками в небо, красно-багровое, небо стоп-кадр: мёртвое, тусклое - купол для склепа, нет ни привычных армад, ни эскадр. Тень настороженно к свечке крадётся, тушит закутанной в что-то рукой - в сжатое горло суп Райкеру льётся, Райкер плюётся и хочет домой. Что-то парит по израненной коже, мажет прохладным искусанный рот - Райкер шипя выдыхает - "о Боже!". Боль засыпает - и Райкер уснёт.
В зелени леса курлыкают птицы, за отворотом ботинка гашиш - Райкеру смутно знакомое снится, Райкера будит глухое "ты спишь?". Райкер мгновенно взлетает в атаку, этот инстинкт из крови не прогнать. Тёплое тело дрожит в лихорадке, к Райкеру молча влезая в кровать. Тающий иней течёт по ресницам, в мраке пещеры не видно всю тварь - "на кой мне их ксеноморфные лица?" - думает Райкер и хочет фонарь. Воет снаружи арктический ветер, изморозь ткёт ледяные тиски - Райкер сейчас всё бы отдал на свете только за силу снять руку с руки. Жар заливает ладонь до предплечья, пальцы с когтями скользят вдоль висков - Райкер впервые теряет дар речи... да и не хочет придумывать слов.
Райкер идёт в темноте на охоту, он отыскал инфракрасный бинокль - тень в нём видна как прозрачное что-то, как мимолётно услышанный вопль. Райкер нашёл силуэт покрупнее, режет по сонной десантным ножом - прыгает тень и пока тот бледнеет, в кровь зарывается жадно лицом. Воздух налит тёрпким вкусом полыни, цитрус и мята откуда-то здесь - Райкер подумал о звёздах пустыни... глянул наверх недоверчиво... есть!
В тёмном углу еле слышно дыхание. Райкер сидит у угольев костра - Райкер мечтает про чашку и чайник (и про луч солнца для тени с утра), Райкер мечтает о свежих лимонах, литре текилы, о тонне тепла - тень издавая довольные стоны. хлещет зажмурясь огонь из горла. Мрак разгоняет китайский фонарик - Райкер пока не настолько силён, чтоб намечтать плазмомёт и поджарить... да не о том фантазирует он. Тень выдвигается в пляшущий сумрак, вносит себя в освещённый овал - Райкер глаза закрывает и думает - "боже, ведь я никогда не мечтал". Служба, присяга, кровавые клятвы, лаборатории, чья-то война. Ненависть, злоба, посмертное братство... жизнь кроме льда ничего не должна. Райкер не видит, но чувствует кожей взгляд прожигающих пристальных глаз. Райкер вот этому многое должен, многое только ему и отдаст - серые будни, холодную простынь, что-то щемящее в клетке грудной, мышцы и мускулы, кожу и кости... лишь бы хоть раз поделиться собой.
Райкер завёрнут в пакет одеяла, мерно вибрирует мраморный пол - он в медотсеке и два генерала что-то бубнят про геройство и долг, про уцелевшего в битве солдата, знаки судьбы... ну и прочая чушь. Райкер смеётся и смеха раскаты мажут по ним, как потёкшая тушь. Да его даже вообще не искали - кто-то засёк энергетики всплеск, бахнул сперва для острастки по скалам, ну а потом разбираться полез. Райкер не помнит, как полз по руинам, как долго бил по остывшим щекам - Райкер не помнит, но помнит как спину ночью впервые согрел не он сам.
Райкер идёт по цветущей планете, гулок и пуст как старинный кувшин. Райкер закончил мечтать о рассвете, Райкер машина, он сам так решил. Новые братья, задания, битвы, Райкеру незачем больше мечтать - в ближнем бою не помогут молитвы, бьющимся сердцем смерть не отогнать. Райкер шагает, лучится, сверкает, Райкер на лживую нежность не скуп. Райкер запомнил, но не вспоминает вкус сладко-горьких грейпфрутовых губ.
***
В бездонных зеркалах дрейфует ветер, шевелит отражения свечей -
Застынь на миг, неугомонный Мэтти, забудь на два, что ты теперь ничей.
Не отследить расплывчатых движений, колышется портьера у окна -
Отдай мне сигаретный пепел, Дженни, ты пахнуть только ладаном должна.
Стучит в стекло цветущий палец ветки, всцарапывает мерно слух и кровь -
Саманта, не вертись на табуретке, протрёшь подземный ход в снегу ковров.
Не расплетай узлы ловца снов, Тайлер - запутаешься, снова будешь ныть...
Пойди вон, расчеши растрёпу Салли - ей крыльями кудрей не уложить.
Разреженный туман в ладонях дремлет, мурлыкает согревшийся металл -
В сегодняшней программе песни древних и доза серебра тем, кто устал.
Над нашим Сайлент Хиллом плюс семнадцать,
Возможен звездопад на сонный фронт
И в шелестящих отзвуках оваций
Солирует хрипящий патефон.
***
Зачем летишь ко мне по встречной, не тормозя за сантиметр? Зачем стремишься мне на плечи - неважно как, лишь бы наверх?
Не соревнуйся за мечту - моя твоей дороже стоит, но мне её не продадут ни за своё, ни за чужое.
Не рви по заповедям шов, не обгоняй меня на скорость - я знаю слишком хорошо, как бог наотмашь бьёт за гордость,
Не разрывай моих могил, ты не найдёшь в них тайных схронов - в них только быль, седая пыль и полусмятая корона.
И перестань меня держать, всё бесполезно, ты же знаешь - когда мне хочется сбежать, я стен вообще не замечаю.
Зачем тебе мой ржавый меч, куда тебе мои медали - меня хотели уберечь и мне во многом отказали,
А кто ухватит твой рукав? Кто отшвырнёт тебя от края, когда лимит свой исчерпав, азартно душу проиграешь?
Не об меня тебе, мой брат, точить затупленное жало - взрасти в себе свой личный ад, сгори в нём и родись сначала
И только может быть потом, когда пойму, что ты всё понял, я дам тебе ключи и дом, и даже место в этом доме.
Мне наплевать, что все плюс ты разумны, праведны и правы - здесь мой закрытый монастырь и в нём царят мои уставы,
А ты пытаешься с ноги открыть парадные ворота и влезть в мои же сапоги
Не представляя даже, что там.
***
В одном... нет, не царстве... скорей, государстве жила королева потерянных снов.
Варила из них эта дама лекарство и с крыш распыляла на пятна зонтов.
Уставшие, серые, грустные люди, попавшие утром под эти дожди,
ночами вдруг сны стали видеть о чуде - витраж миражей и миры впереди,
где каждый был воином, пастырем, богом, где каждый мог лично творить чудеса
и люди творили - наивно немного, но как же у них оживали глаза!
Среди небоскрёбов летали драконы, цвела сон-трава на асфальте сыром,
в квартирах хайтечных сталь плавили гномы и золото прятал в кафе лепрекон.
По улицам бегали люди-салюты - сплошной маскарад, карнавал Марди Гра:
мэйкап словно после ведра Абсолюта, одежда из радуги, легче пера.
Кто с палкой волшебной, кто с шаром в ладонях, кто взмахом ресниц разукрашивал столб...
Стоит королева на узком балконе, задумчиво пальцы макая в котёл.
Ей снится давно помутневшее небо, ржавеющий город и сумрачный храм -
доедены крошки последние хлеба и воздух горчит на губах по утрам.
Ей снятся сирены и всхлипы качелей, скрипящих на стылом осеннем ветру,
холодная кровь, километры тоннелей и голос, зовущий с собой в темноту.
Подушка разорвана в клочья зубами, в груди раскрывает бутон пустота -
вставай королева, ты всё ещё с нами,
вставай и разбрызгивай счастье с моста.
***
он приходит, когда подсознание злобно верёвку мылит, когда ни внутри, ни снаружи, ни ночью, ни днём не мило. у него за душой ничего, кроме ободранных крыльев и пятнадцати мегатонн тротила, он шепчет мне в ухо про оплаченный тур в эксклюзивные небеса, пока я, лишившись слуха, играю в жмурки с его сиреневыми глазами и я не услышала, даже если бы бог захотел мне что-то сказать. его дыхание пахнет плотью с ароматом гниющих лилий, оно забивает рецепторы словно промокшей ватой, будто бы в спёртый воздух литр парфюма вылили, кто-то из смутного "где-то" тянет настойчиво за руку с мостика. нужно уйти, но ведь это такая сила, такая экзотика... - просто не спорь, а отдай их мне - капает с игл чёрных волос перебродивший яд. жаль, но я спорю даже во сне, даже когда все вокруг молчат - как я могу подарить ему тех, что мне даже не принадлежат? он мрачнеет в секунду, хмурится, явно злится и я чувствую сразу себя и Иудой, и бессердечной блудницей, у моих ног сидят три души и одна среди них никогда не сумеет смириться.
губы прячут ножи,
утро лупит под дых,
а финал всё никак не приснится.
***
Не опаздывай на последнюю, не встречайся глазами с ведьмами,
не броди холодными лужами, не дыши очагом золы -
называй мои мысли бреднями, а стихи мне самой не нужными,
у виска пальцем трижды дружно мы и продолжим стирать углы.
Исповедуй свою религию, прячься в правилах и за книгами,
хоть ищи на себе стигматы, хоть готовь марсианам речь -
ну а мне не идут вериги, да и чаще молюсь я матом,
потому что неаккуратно мне зашили в районе плеч.
Спрячь подальше благословение, я боюсь просветлённых гениев,
мне бы громче сквозь душу музыку и на сто световых вперёд,
лишь бы не было откровения и тоннеля, настолько узкого,
что на выходе выйдешь сгустками, посчитав не один пролёт.
Так же проще - сидеть без привязи, убегать на ночные вылазки,
а не ждать что кривая вывезёт, обваляв всем чем есть в пыли,
не стони мне про психофизику, у меня не бывает кризиса,
я не дам мне анамнез выписать,
ради всех святых
отвали.
***
Мальчик, ты зачем за нами увязался этой ночью? Путаешься под ногами, будто выстрел одиночный... сам пришёл, не отказался от костлявой щедрой дара, сам пришёл и сам остался в клетке нашего драккара. Мы команда, ты здесь лишний - твоё место у подола. На носу фигуру видишь? Это капитан наш, Олаф. Его сыну было десять, он был первый и последний. Твой отец его повесил на глазах у всей деревни. Ты ведь был там, мальчик, тоже, зрелище то стоит хлеба - наблюдать, как враг, корёжась, отпускает душу в небо.
Нас привёл тогда сам Локи. Потеряв людские лица, кровь мы пили словно волки - и нельзя было напиться. Не смотри так горько, мальчик, из холодного стекла - я убийца без удачи, мне крушить ли зеркала? Не сжимай до боли зубы... был не смел бы, а хитёр, не нашёл тебя в лесу бы обезумевший топор. А потом бы как обычно: вырос, не сумел простить, отомстил жестоко лично... если было б кому мстить. Видишь ли, мой глупый мальчик, месть - драконья голова. Ты ей в пасть положишь пальчик, а она откусит два. Что поделаешь, мы пешки на божественной доске - не узнав греха, ты грешник лишь за меч в твоей руке.
Все мы курс здесь потеряли, исчерпавшись в том бою, жизнь свою за смерть продали... ну, и заодно твою. И куда теперь нам деться на уставшем корабле - ни в морях чужих погреться, ни в своей остыть земле. Я же вижу, ты, наивный, всё иначе представлял - сложат в честь твою былины, выложат курган из скал...
Извини, малыш, ты знаешь - некому нас хоронить и во тьму ты с нами канешь. Некуда нам, мальчик, плыть.
Грустно вышло... но подумай - ты зато не будешь стар. Ты услышишь, как по струнам песен наш летит драккар. А в таверне пьяный мельник сквозь потоки мутных слёз, будет клясться славным Хельги, что нас видел среди звёзд. Может сам звездой ты станешь, серебром с небес сиять...
Ну же, мальчик! Ты подаришь луч последний для меня?
Улыбнулся... Странно, стало на борту светло, как днём...
Мальчик! Мы плывём в Вальхаллу!
И клянусь, мы доплывём.
***
Привет, ты верно не хочешь помнить, да мне теперь уже всё равно. Я на перилах сижу балконных, хлещу украденное вино. Его запрятал в тылы иконе хозяин мой, сволочная масть, никто не тронет - а что мне? Что мне?! Мне не впервые у бога красть.
Прости, я снова пишу о глупом, но сильно светит в лицо луна. Она здесь медленно плавит купол, рвёт клетки нервного волокна. Уже почти опустел весь город, умалишённых ушёл отряд - остались лишь вечно ждущий морок, хозяин, пёс и, конечно, я. Такой здесь принцип: коль выжить хочешь, не стать безумцем ещё чуть-чуть - не потеряйся в бескрайней ночи, не дай луне внутрь себя взглянуть. Пишу с надеждой (хоть и не стоит) - ты вышлешь жизни немного мне? Сердечный клапан в глухом простое, на горле связка тугих ремней. Хозяин злится, шипит гадюкой, желает нежности и тепла - а что я? Даже уже не кукла. И захотела бы - не смогла.
Ты веришь, наш договор не в силе, забудь о нём, разорви вообще... хоть жжёт везде, где ладони были и эту подпись не смыть в ручье.
Лоза здесь есть... ты любил такую. Цветёт в сезон карнавальных звёзд. Ты будешь рад, если вновь приду я? Забудь. Бессмысленный был вопрос. Ответь мне лучше - твоя как рана? Моя немного ещё болит. Хозяин сшил её чем-то странным, оно на вкус как лоза и спирт.
Смешно: вничью же тогда сыграли - ты, помню, хмуро ещё шутил - мол, чтобы игры те черти драли, поди пойми, кто кого убил.
Ты не сердись... просто здесь так тихо и даже не с кем поговорить. Пять лун назад стал хозяин психом, вчера пытался меня убить. Нет, ну ты можешь представить сцену: во мраке голос "эй, свет зажжём?" - я зажигаю, а он по стенам ко мне с моим же бежит ножом. Но днём почти он нормальный, честно - хоронит птиц и седых котов. Он и себе приготовил место, уж он то знает, что он готов.
А у тебя как в твоей долине, всё так же ландыши там цветут? И ты всё так же лежишь под ними? Лукаво жмуришься на ветру? Я знаю, жмуришься. Ты доволен, тебе удобно в траве лежать. А я, как мать его, тот Лукойе - в своей же сказке и без ножа.
Быть может, это последний вечер - мне снилось солнце позавчера. Лучами тёплыми грело плечи, дышало в шею - как ты с утра. В рассвет тянуло, росой крестило, что делать мне - вслед за ним идти? Уже, я помню, такое было - свой путь в рассвете мне не найти.
Идёт хозяин... прощай наверно, от лунных псов не ушёл никто. Я исключение, пока скверна меня хранит за своим щитом. Луна не трогает слабоумных и тех, кто ей не принадлежит - а я была до неё безумна и и лишь тебе отдавала жизнь.
***
Когда-нибудь мы вырвемся из стен,
Пройдём сквозь пустоту потухших окон,
Пробив собой барьер ненужных стёкол
И разорвав в клочки постылый плен.
Когда-нибудь вернёмся мы домой,
К своим орбитам и своим планетам,
Дымящиеся разнотравьем лета,
Почуявшие землю под ногой.
Когда-нибудь, когда пройдут века,
Мы снова будем верить и смеяться
И забывать, как больно было драться,
И как дрожала иногда рука.
Когда-нибудь. Точнее - никогда
Мы снова станем тем, чем были раньше,
И стены распахнём как крылья баньши,
И вылетим в родное никуда.
***
Мы сильно наворотили в прошлой жизни с тобой, мой плачущий убийца, смешливый Фанбой. Что делать, как жить - не хотим помнить или просто забыли, на лица свои похожи, как вертикальный на голубой. Заворачиваемся в кожу, как в последнюю нашу броню, смеёмся искусственно, дышим пылью - одна затяжка по тысяче раз на дню. Ты шутишь_не шутишь, что скоро от скуки повесишься, а я заупрямлюсь и след твой не догоню.
Уютнее здесь, с ними_с нами, без танца клинков и изломанных башен, здесь бег облаков не неотвратим, как цунами, здесь вечер не хищен и даже почти не страшен, смотри - дети тихо поют устало уснувшей маме. Покой накрывает дома расшитыми в ночь рукавами. Цветущих деревьев чумной аромат щекочет сгоревшие нервы. Здесь хочется в землю впитаться, врасти и вырастить на себе сад. Прости. Ты не будешь первым.
Мы тёплое чудо с сюрпризом внутри, оставим ожог и сразу остудим. Кому оно надо? Замри. Нет. Беги... Здесь никто не нуждается в чуде.
В подсолнухах копят росу лопухи, скрываются с косами люди. Мы им не враги, но по правилам их нас не было, нет и не будет.
Станцуем с тобой, как в последний раз фламенко на огненном блюде?
И пусть темнота отпечатает наши шаги.
***
Не выкричать, не выдышать с трудом, не просочить сквозь скрученные прутья.
Весёлый ангел крестит грудь серпом: не возразить, не попросить, не стукнуть
по кнопке лифта. Не уехать вверх, оставив под ногами шлейфы страха.
Молитва, словно пресловутый серп, скрежещет на зубах как битый кафель.
Этаж за этажом, к подвалу вниз. Мелькают патентованные лица.
На треснувший от времени карниз выходит, как на бис, самоубийца.
Завистливо тускнеют зеркала, по холоду поспорив с бледной кожей,
под веками сверкают два стекла - не выдавить, не выбить, не поможет.
Почти не страшно, только в животе несутся нескончаемые рельсы -
неровные, ненужные, не те, но те, с которых никуда не деться.
Завязнув в рёбрах, бьётся кровоток, отсчитывая долгие минуты.
Вся жизнь - хрусталь. Опущен молоток.
И радостно на сердце почему-то.
***
Мы на одном заблудившемся корабле и притяжение наше явно лежит не по курсу к большой земле -
просто болтается в чёрной пьянящей мгле и астероидам драной обшивкой машет.
Пульт управления вмазан в стенную твердь, пахнет ядрёным кофе с примесью афтершейва -
кто-то вчера посносил все основные сэйвы, вкрадчивым шагом выходит из сейфа смерть.
Выпивка выпита, нет сигарет три дня, крысы сбегают, двери давно закончились -
я не могу сожалеть, так что не осуждай меня, просто инстинкты полностью обесточены.
Мне бы прижаться сердцем к твоей груди, не ощутив обречённость вяжущим кишки спазмом.
Вспомнить, как пахнут ночные леса, дожди... Не подходи. Это, скорее всего, заразно.
Нас коротнуло, выбросив за предел, невозвращенцев с встроенным в мозг секстантом -
ты то понятно, бога найти хотел, я из одной пустоты убегала в другую. Странно,
но именно здесь, где никто тебя не спасёт, где сам себе вместо бога, жреца и оракула,
чувствуешь силу решиться почти на всё - даже оставить тебя и выйти в холодный вакуум.
***
в четырёх углах как овальные в отражениях наковален мы
в четырёх зрачках корчит рожицы воспалённая настороженность
и у бедер пальцы шевелятся ты успеешь первым прицелиться
пока я укрепляю стены километрами нервов с венами
заштрихованы серым грифелем все доступные входы-выходы