Дети были большеглазыми. Большеглазыми настолько, что казались мутантами, хотя, если какие мутации и происходили - не доминантные. Это было не то время, а может, и не то место, где имело смысл говорить о рождении новой расы. Даже дома, в том "там" и "тогда", которого, возможно, и не существовало для этой реальности, о таком говорили шепотом, не веря, даже не надеясь. А зря. Наверное, стоило говорить, кричать, призывать. Возможно, тогда все сложилось бы иначе, и он сейчас не был бы так одинок. А здесь... Ни Большой Войны, ни катаклизмов. Ни один из предсказанных Армагеддонов так и не состоялся, да и не состоится, скорее всего. Уж на его веку-то точно. Хотя, кто знает, какой он - его век...
А еще здесь были дети. Везде. На улицах, в парках, в магазинах, в этом нелепом старомодном транспорте... Так много детей... Большеглазых. Всевидящих. Раньше он никогда не видел столько детей сразу. Раньше он их вообще не видел. Даже сейчас вздрагивал при мысли, что, возможно, его мутировавшее зрение проецирует в мозг совсем не реальные образы, а некие экстраполяции искаженного восприятия. Но слух подтверждал то, что доказывали глаза. Их крики, плач, смех, быстрое бессвязное лопотание, бесконечные вопросы сливались в монотонный гул Океана. Нет, не того, всепоглощающего, убийственного океана пламени и смерти, спасая от которого, совершенный инстинкт самосохранения выкинул сюда преображенное генетиками тело. А первородного.
Он сам не понимал, какая эмоциональная извращенность заставляет его искать места, где детей больше всего. Смотрел на них и знал, что они ждут. Дети не выказывали своего ожидания. Они играли и ссорились, водили хороводы, дрались из-за игрушек, ревели, размазывая кулачками грязь по щекам, и хохотали - хохотали так, как могут хохотать только дети: заливисто, звонко, искренне. Но, когда время от времени он ловил на себе их взгляды, видел только огромные глаза. И тогда все звуки сливались в шум Океана. Или Вселенной.
Он боялся заглянуть в эти глаза, боялся прочесть в них приговор, увидеть, что они зовут его и знать, что никогда не сможет на этот зов ответить. Он не чувствовал себя старым, не был озлобленным. Даже знал, что детям нужна забота, что они очень дороги взрослым и зависят от них. Он вообще постигал больше, чем, может быть, все это человечество. Умел сортировать и интерпретировать факты, обобщать и делать выводы, наверное, быстрее, чем любые их машины. Но он ничего не мог поделать со своим страхом - страхом встретиться с детским взглядом. Когда смотрел на детей, он переставал верить своим глазам и синапсам, казался себе слепым...
Сотканная из солнечных лучей девушка-воспитательница собирала малышей, чтобы увести их на дневной отдых. Он знал, что сейчас, послушные ее воле, они построятся парами и чинной вереницей направятся к зданию. И, проходя мимо этой скамейки, все они будут смотреть на него.
Поправил зеркальные очки. Он всегда надевал их, когда знал, что может наткнуться на эти всевидящие глаза. Словно темное стекло могло защитить от взглядов. Дети не должны видеть его страха...
Эти двое уже в своем возрасте проявляли задатки лидеров. Они были первыми всегда и во всем, и очень скоро им надоело стоять и ждать, пока остальные оторвутся наконец от игры и построятся парами. Медленно, словно не желая отбиваться от коллектива, и в то же время, демонстрируя свое превосходство, пара двинулась к нему. Дойдя до скамейки, дети остановились. Он опустил голову, прячась от их пронзительных взглядов, а малыши стояли и смотрели своими огромными глазами.
- Здравствуйте! - сказала девочка, первой вспомнив о приличиях.
Очки скрывали глаза, ужас перед их всевиденьем.
- Вы слепой? - спросила малявка со свойственной всем детям жестокостью непосредственности.
- Конечно, он слепой! - авторитетно заявил мальчик, не дождавшись ответа. - Он всегда в черных очках.
- Дети, не приставайте к старшим! Для этого у вас есть я, - с веселым смешком прозвенело у него над головой.
Теперь все смотрели на него. Из-за этих двоих перед скамейкой остановилась вся группа. И они глазели. Он знал, что если встретится с хоть одним из этих взглядов, то провалится в черную дыру собственного ужаса, за которой - Океан. Спасаясь от них, он поднял глаза на девушку и увидел солнце, дробившееся в ее волосах...
Прошел почти час после того, как дети скрылись в здании, а он все сидел, не находя в себе сил встать и уйти. Дверь распахнулась и на пороге появилась воспитательница. Постояв мгновение в нерешительности, она направилась прямо к незнакомцу в черных очках.
- Здравствуйте, - сказала девушка, останавливаясь у скамейки. - Простите, что беспокою, но... дело в том, что вы напугали детей...
Он снял очки. Он смотрел на солнце, и солнце было везде вокруг нее - в волосах, в распахнутых, почти как у детей, глазах, в тонкой фигуре, во вздернутой в виноватой решительности губе. Солнце было Океаном, и этот Океан он знал не понаслышке. Но за солнцем тоже была Вселенная.
- Вы... - он понял, что она пытается набраться наглости и спросить, не слепой ли он.
Посмотрел прямо на пылающий в небе огненный диск. Его глазам было все равно. А ее - нет. И детским глазам - тоже. Она учила детей. Дети были всевидящими.
- Научите меня, - попросил он.
- Что?!
- Научите меня видеть, женщина, ведущая за собой Океан.
Ее ресницы затрепетали в растерянности, глаза сделались еще больше. Как у детей. Он загнал страх поглубже и перевел взгляд на лицо девушки. Разглядел искреннее изумление. Усмехнулся своим нелепым фантазиям.
- Как вас зовут? - поинтересовался вполне обыденным голосом.
И утонул в Океане, услышав ответ, произнесенный с легким заиканием смущения.