Первая задача христиан - свидетельствовать о Воскресении.
Они тоже бунтари, которые не могут смириться человеческим положением.
Но им известно, что Кто-то живым перешел по ту сторону вещей и открыл путь и для них.
О. Клеман. Восстание Духа.
Пытаясь рассказать о наболевшем, всегда тяжело облечь мысль в слово. Всегда остается недосказанность. Всегда за горизонтом отрывается новый и теряешься в правоте, которая сейчас кажущаяся такой очевидной, но в новом аспекте другого горизонта, уже в другом пространстве, подвергается сомнению, после чего начинаются борьба и поиски правды, которая бы успокоила совесть. Совесть... Вот оно - окно куда-то в неизвестное, что мы постоянно пытаемся постичь и где мы хотим согласовать свои мысли и действия. В одном из учебников по психологии, еще в детстве, мне довелось наткнуться на заключение, что наша мысль подобна светящемуся шарику, который блуждает по пространству головного мозга, апеллируясь теми знаниями и воспоминаниями, которые находятся в том месте, где находится этот шарик. То есть, это точка в пространстве, которая никогда не сможет стать пространством. А пространство, что в данном случае является головной мозг или разум, в свою очередь, тоже является точкой на фоне общего человечества, которое уже на фоне Вселенной тоже точка и так далее до какой-то неизвестности. И все попытки человечества сводятся к тому, чтобы постичь эту неизвестность, ведь только поняв её, мы сможет осознать и понять смысл точек и их движений - Вселенной, человечества, нашей мысли и той недосказанности, которая присуща во всем и везде.
Главное открытие XIX-XX веков, перед которыми сейчас преклоняется почти все человечество, - открытие факта присутствия и непостижимости неизвестного и бессознательного. Того, что раньше относилось к области религии и придавало смысл, сегодня полностью погрузилось во мрак, бессмыслицу и хаос, потому что, как я выяснил для себя в последствии, от Того, Кто придавал всему смысл и порядок большая часть человечества отошла и стало на тропу атеизма или, что более вернее, анатеизма.
Оказалось, что до моего рождения были такие люди, как Ницше, Толстой, Декарт, Энгельс, Ленин, Дидро и множество других, которые по стечению обстоятельств решили для себя, что им не нужен Бог. За ними последовали большая часть человечества, которым тоже Бог перестал быть нужен, поэтому я вырос, как и многие сегодня, в среде хаоса и бессмыслицы. К этому можно и добавить голодным и холодным к тому, что жаждала душа. В метаниях амбиций, эгоизма и ревностного следования общественной шаблонности моих родителей протекало мое воспитание. Эпоха рок-н-ролла, хиппи, диско и других течений 70-80 годов, в которых семейные устои и ценности смело под давлением разгула, беспечности, свободомыслия и разврата в мерках тех ещё моральных норм, не оставило в стороне моих родителей. Они старались быть модными, как все. Огромнейшая фабрика для управления масс, производившая бездумных и бездушных существ, делала своё дело. Ведь быть модным означало быть в центре внимания, быть на вершине горы, а те, кто ниже, должны преклоняться пред тобой и следовать, иначе ты изгой. Но куда вела эта мода и для чего? Мало кто задается этим вопросом, ведь главное, что твое самолюбие, самообольщение и самовозвышение полностью удовлетворены. Ты - мнимый король или королева на мнимой горе. И это достаточно. Лишь Великий Манипулятор знает, куда и для чего он ведет своё стадо бездумных и самообольщенных существ. Будучи рабами чужой указки, но самообольщенными мнимой свободой самовыражения, разрушающие морали, нравы и устои своих предков, они стали тиранами для тех, кто проявляет желание мыслить и жить вне клетки под названиями "мода", "трэнд" и так далее. И если я скажу, что был узником, который томился в этой "клетке", то ни капли не совру, так как ощущал себя абсолютно скованным и ограниченным, хотя не понимал, конечно, всей сути. Нет, я не был уником и каким-то избранником свыше, который зрел высокие духовные вершины. Просто мы жили бедно и я не мог себе позволить быть модным.
Не смотря на то, что узурпаторство моды охватывает все сферы жизнедеятельности человека, молох обезличивания не ограничивается одно этой "фабрикой". Ведь, чтобы следовать веянию моды, необходимы немалые средства. К тому же, как любой молодой семье, необходимо и создание своего очага в своем доме. А для этого нужны немалые средства. Поэтому родители были, как все молодые семьи, полностью погружены в заработки, в трясине которых каждый увязает до конца своих дней. Однажды я прочитал у Эрика Фромма интересную мысль о том, что суррогатная рабочая среда индустриального мира, когда люди большую часть своей жизни отдают делу, несоответствующее их внутренним духовным запросам, способствует внутреннему бунту, который в основном выражается в отдыхе, столь суррогатном, как и работа.
В 80-е годы, когда институт государственности в той стране, в которой я родился, хоть как-то соприкасался с интересами народа, трудодеятельность имела свою осмысленность. Ведь, работая на государство, оно предоставляло ему бесплатное образование, медицину, уверенность в будущем в предоставлении пенсий и так далее. К тому же идеология государства тогда имела свои моральные и нравственные ориентиры, заботясь о воспитании будущего поколения. Но с распадом в 90-е годы Союза революция в институте государства полностью подрывает фундаментальные основы, теряя стабильность и контроль, постепенно отдавая все свои рычаги в руки частных собственников, которые основной массой разбойническими путями разодрали все и вся. Государство, как тонущий корабль, начало погружаться под воду и каждый хватался за то, что только мог, чтобы остаться на плаву. В клоке этих событий крушения мало кто смог создать тот домашний семейный очаг, который смог бы согреть теплом любви и воспитать здорового человека. На подиум поднялись новые кумиры (бандиты, проститутки, коммерсанты, жулики), которые стали "героями тех дней", романтизация которым привила и до сих пор прививает несовместимые лейбы образцовых мужей и жен, отцов и матерей, мужчин и женщин. Общество разделилось на волков и овец, где одни съедали других, которые покорялись первым, но большая масса просто пыталась выжить, бессмысленно барахтаясь в воде. Вот и моя семья просто пыталась выжить.
Но хаос и бессмысленное барахтание моей семьи я не хочу и не могу взвалить только на ту эпоху. Это было бы крайне несправедливо. Живя тогда в СССР, а сейчас это ее часть - Украина, я отношу себя и всех, кто жил на советской территории, к русским от слова Русь. Неважно, Киевская она или Московская, так как это трансформация исторических событий. Главная особенность для меня в том, что она Святая и это характеризует её дух, сознание и менталитет. А Святой она стала, когда приняла традиции восточных святых отцов, христианство, а именно Византии, стал её преемницей. Но свой колорит и характерные черты она, Святая Русь, приобрела, когда стала воительницей с западными традициями внутри себя. Саморазрушающие ориентиры как христианской, так и религиозной организации Запада очевидны в образовании протестантства, протестовавшие против католичества, а потом всецело секуляризованного мира против религии в принципе. Соответственно, саморазрушающие концепции их учений о человеке как личности и взаимоотношении и взаимосвязи его с окружающим миром, обществом и государством привели к созданию того хаоса и бессмыслицы, в которых большинство сегодня и прибывает. То есть, дойдя до точки нигилизма, отказавшись от Бога, Его творческого действия и творения, мы погрузились в ад. И, к сожалению, постоянно подвергаясь нападкам западного мира, Русь не раз пленялась их традициями, учениями и образу жизни. Жадно заглатывая блага западной цивилизации, мы, православные, заглатывали и тот смрад хаоса и бессмыслицы, в котором сейчас и прибываем.
Сейчас я часто об этом думаю. Нас, русских, унизили до уровня свинства, растоптав нас и нашу культуру. Но что более скорбно и печально, что мы сами себя унизили, не отстояв себя и свою культуру. А сейчас, сладостно похрюкивая, мы глотаем весь этот шлак с озверевшими криками о предоставлении добавки.
Моя семья не была религиозной, не считая бабушки по маминой линии, которая молилась втайне от всех, постоянно крестила нас, детей, в постели, поэтому никто и не разбирал, что хорошо, а что плохо во всем том, что мы учили, вещалось в газетах, на экранах телевизора. Более того, по линии отца коммунистическая антицерковная пропаганда хорошо осела в их идеологии, поэтому их несформировавшиеся личности пытались строить семейный быть так, как умели, не пытаясь основываться на отеческие традиции с их благообразием, благочестием, благородством и жертвенной любовью. В том семейном очаге, который пытались строить мои родители, царствовали деспотизм, страсти, эгоизм, гордыня и прочее, что только разрушает и отталкивает. Видя примеры более теплых и благообразных семейных отношений, "идиллия" моей семьи меня отталкивала. Сейчас, понимая общую тенденцию общества, я не держу никаких обид. Просто моя семья текла по течению общей и основной массы, за которой я не хотел течь и по этой причине был чужд своими внутренними представлениями и стремлениями, поэтому дом для меня, как личности, желающая чего-то высшего и благородного, был тюрьмой и пыткой. С обыденной стороны я, конечно же, не был обделен любовью и заботой. По стандартам и шаблонам того общества я обитал в примерной и хорошей семье с уважаемыми и почитаемыми родителями.
Свою свободу как личности я получил и ощутил с поступлением в университет. К сожалении, будучи морально и духовно слабым, как и многие, первые мои шаги самостоятельной жизни были шаткими и с частыми падениям, нежели подыманием вверх. Лишь жесткое воспитание отца удерживало от совсем уж глубоких падений. Не имея ни ориентиров, ни понятий, ни каких-либо внутренних сил, я вилял, разбиваясь о первые маломальские препятствия.
Система образования, перенятая по западным стандартам, постепенно терявшая методы и принципы отческого преподавания, раскромсала меня, и без того слабого и неуверенного в себе, в пух и прах. То, что стало столпом для протестантского западного мира, для нас, русских, стало колом, на который насаживали юные и неопытные умы. Своим вольнодумием и абсолютным индивидуализмом протестантская система обучения разрывает и отрывает онтологию человеческую от божественной, образовав огромнейшую пропасть, тем самым создавая своих адептов не приспособленными к богозданному миру. Делая свои деистические исследования и открытия, создавая самостоятельную платформу и бытность, опираясь на материализм и образ человека как животного, нежели духовную личность, протестантизм, включая нас, перенимающие их традиции, создают систему образования для нового мироустройства, а мы же, перенимая их систему образования, но по инерции продолжая жить и создавая свой быт по традициям своих отцов Святой Руси, создаем себя или не пригодными для своего Отечества, или чуждыми для него. Поэтому неудивительно, что те, кто не восприняли обучение данной системы и не пошли по его направлению, оказались более дееспособны и легче приспосабливаются в своей трудовой и бытовой деятельности. Этим я, конечно, не оправдываю безграмотность, невежество и бездарность. Этим, к сожалению, приходится признать оболванивание и уродование человека как духовной личности искажением и искалечиванием умов, за цифрами и буквами которые не видят ни Бога, ни Им созданного мира и мироустройства. Неудивительно и удивительно, что я не приспособился, как мне тогда показалось, мертвым образованием, на скамье котором я провел как на каторге, где, как и дома, надо было по-своему приспособиться и просто выживать. И я выживал, как мог.
Опять же только потом, в процессе уже своего самообразования, ознакомившись с отеческой мыслью наших мыслителей, ученых и философов, таких, как Соловьев, Франк, князья Трубецкие, Киреевский и другие, я пришел к тому, о чем сейчас пишу.
Как сейчас, я помню тот воздух свободы, который я вздыхал, когда вышел из отеческого дома. Будучи ближе идеалистом, нежели романтиком, каким меня представляли многие, я прилепился к Л. У меня были светлые, высокие и благородные представления о женщине и мужчине, их отношениях и о семье, которые я думал вместе с ней воплотить, но как это сделать и какими должны были стать мы не знали. Более того, даже не представляли. А те, кто нас окружал не могли быть для нас примером и, соответственно, ни дать какой-то мудрый совет, так как у каждого была та разруха, которая затмила все и вся вокруг. У каждого было более того, что отталкивало, нежели притягивало. Каждый шарился во мраке неведения, тростью для слепых раня тех, на кого они натыкался. Но, на удивление многих, мы с Л. прожили мирно и в согласии общей суммой пять лет, будучи абсолютно верны друг другу, хотя любви между нами не было - только страсть, как бывает и у всех. Единственным минусовом было то, что у Л. уже был опыт в отношениях, в отличии от меня, что наложило на нее определенный вес требований, которые тогда мне смутно представлялись. Я был совсем юн, а она, как и всякая женщина сейчас, хотела видеть перед собой уже зрелого мужчину. Ох уж этот слепой и глупый век! Я также, как и она, как любой современный юнец, хотел видеть перед собой зрелую женщину, которая бы научила меня быть мужчиной. Видите этот гнусный казус? Каждый смотрит на другого с требованием вести себя за собой. При этом каждый думает, что опыт другого выше тем, чем больше шишек на лбу оппонента, которые, как выясняются, от того, что тот просто постоянно наступает на одни и те же грабли. А оказалось, как я выяснил потом, что опыт этот в росте любви, которая зажигается в страсти, и в борьбе за нее, претерпевая разного рода лишения, страдания и невзгоды, терпя, смиряясь. Но увы, для Л. борьба не вписывалась в ее представления о любви. К тому же векторы направления наших любовных отношений координально отличались - меня манило вверх, ее тянуло вниз, что и отягощало меня. На какое время мы прервали наши отношения и меня унесло туда, куда меня манила высота, откуда она уже не смогла меня поймать. Тем более она сама поставила в требованиях передо мной те вопросы, ответы на которые я непременно должен был дать сам себе, ведь трагедия нашего разрыва многие годы не давала мне покоя - я потерял возможность иметь любовь, которая может быть только с первой женщиной, создавая чистую монолитную семью. Я чувствовал себя Адамом, стоящий перед закрытыми дверьми рая.
Страдание является неотъемлемой частью и условием нашей жизни и, полагаю, самой большой ошибкой человечества является именно бегство от страданий. А сейчас я воспринимаю это бегство как слабость. Все мы, почти без исключения, разнежены благами комфорта, которые мы постоянно стараемся себя окружить, поэтому мало-мальское неудобство доставляет тот дискомфорт, который на фоне окружающей комфортабельности превращается в жгучее и изнуряющее страдание. Но я в этом видел некую романтику. Будучи под колпаком родительской заботы, я страдал довольно-таки беспечно и, опять же, все мне представлялось романтической идиллией, которая присуща на страницах романов великих писателей. И те или иные серьезные события, которые случались тогда в моей жизни меня более восхищали, нежели потрясали. А сейчас, вспоминая, мне все больше кажется, что, может быть, мой ангел-хранитель держал меня в неземной идиллии, далекой от реальности, чтобы во мне не погас свет, к которому меня тянуло, чтобы меня не поломало в начале того пути, который мне суждено еще пройти.
Страдание - это не цель и не преграда. Это и не черта, преодолев которую мы избавляемся от этого. Страдание - это условие жизни. Это ноша, которую нас суждено нести до конца, до самой смерти. И ежечасно мы терпим себя со всеми своими недостатками, терпим близких и неблизких, друзей и врагов, события, происшествия, трагедии нашего жизненного пути. То, как мы это делаем, создает нас самих - мужественными или подлыми, благородными или жалкими, тварями или людьми, мертвыми или живыми. Бегство от страданий - это смерть до рождения, смерть зародыша или кокона, смерть нерожденного, это создание пустышек, мыльных пузырей, активность которых виртуальна, а не реальна.
В Л. был шарм человечности в бунте от этих страданий. Семейная трагедия, в которой она прибывала, делали ее живой. Я рядом с ней тогда выглядел молочным сосунком и недорослем. В ее семье я почувствовал тепло свободы, когда я мог заняться своими любимыми делами и меня, в отличии от моей родной семьи, не то, что не бранили, а наоборот относились очень похвально и уважительно. Я погрузился в литературу, искусство, творчество. Я читал и писал, готовил различные кулинарные изделия и делал ремонты, реставрировал. Дома меня ругали за то, что я ничего не умею делать, а, когда я начинал самостоятельно что-то пытаться делать, меня ругали, что это: или не то, или не так, или они считали, что мне это не надо или им. Я не имел там ни слова, ни права. В общем, если бы я был буратино, то меня превратили бы в полено. Да, сказка наоборот. Трагедия современной бытности.
С Л. я окреп в себе как человек, способный на творчество и самостоятельность, хотя, несомненно, были разочарования, неудачи и комфузии, которые, в основном, были из-за того, что не видел конечной точки, смысла - для чего. Л., театр, предпринимательство, творчество... Я чувствовал и понимал, что все это для чего высокого, но для чего - не понимал. Поэтому пытался найти это высокое в трудах писателей, мыслителей, философов, которые и направили мои поиски исконного туда, что называется "Русь", к которой примкнулось значение "святая", а именно Церковь.
Начало моего пути в поисках истины стало началом моего бунта против тех устоев общества, среди которых я был чужой в своей семье, с Л., с друзьями и знакомыми, в сфере, что называлось государством, какой-либо работой и так далее. В этом поиске я хотел найти себя как личность, мужчину, часть чего-то органичного, в котором и в которое я мог бы внести ту миссию, которая дана каждому и мне в частности, так как каждый из нас для чего-то был создан и каждый должен что-то внести в то, что мы называем миром. Конечно, первый мой шаг вызвал огромный шквал враждебности ко мне почти ото всех: родных, близких, друзей и знакомых. Только единицы, мне тяжело достоверно сказать понимали или нет, но оказали мне поддержку.
Н. один из тех, кто оказал мне немалую помощь, когда я оказался совсем один, когда я оторвался от общества и с его ненормальными нормами, и еще не нашел, где мне искать правильные ответы. Деспотичность и амбицизиозность родных, мертвая "ученость" университета, карьеризм и наживность организаций и предприятий, наклонность Л. к чисто шаблонному существованию - во всем этом я не видел осуществления каких-либо высоких идей, идеалов и ответов на постоянно возникающие вопросы. Все это как корабль без капитана, без штурвала и курса, который дрейфует в бушующем море и которому рано или поздно суждено погибнуть. Я покинул этот корабль, бросившись в бушующее море, и несколько лет меня носили волны туда-сюда, пока я не нашел тот корабль, на борту которого я мог найти ответы на все свои вопросы. Назывался этот корабль Церковью, Русской Православной Церковью, капитаном которого является Христос, Который мне и маячил весь тот путь, когда я, барахтаясь, плыл, старался приблизиться к Нему.
Пелена грязи излишней роскоши и обмирщленности церковнослужителей и спекуляция карикатурным представлением о церкви и ее служителей, привитая атеизмом коммунистического режима, отложили во мне множество стереотипов вместе с страхом, агрессивной критикой и претенциозностью, пожалуй, ко всем представителям христианского общества, хоте, несомненно, я верил и знал, что есть и достойные как христиане-миряне, так и подвижники, которых я желал найти. К тому же множество сект, раскольничьих организаций и, в принципе, разнообразие религий давали всему этому веские основания.
Не знаю почему, но я был абсолютно убежден, что православная вера - это единственно истинная вера, поэтому я без всякого сомнения устремился туда, хотя также прекрасно осознавал и знал, что и в ней множество тех, кто искривляет и уродует представления и саму истину, как таковую. Во многом мне пришлось разобраться и понять, чтобы я мог твердо стоять. Но первый мой шаг оказался ошибочным. Стремясь к аскетизму и чистоте веры, я угодил туда, где как раз этого нет - в так называемый Киевский патриархат, который в скором времени меня оттолкнул своим откровенным развратом, корыстью и лицемерием.
Чтобы сделать этот первый, неудачный шаг, мне прошлось пойти против всех и всего. И в итоге я остался один с трагедией произошедшего в КП и во враждебных отношениях с родными, которые критиковали всякое мое религиозное стремление и действие. И так как мне пришлось оставит свое предпринимательство, я остался без всякого заработка, то есть нищим. Родители, конечно же, не смотря ни на что, старались поддержать меня материально. Для них это было другой трагедией. Но поддержать духовно они меня не могли, даже наоборот, пытались сбить с намеченного моего пути.
Большая благодарность Н., который дал мне всевозможную поддержку, хотя, будучи прикован к философствованию, мы с ним очень много и долго спорили. Наше разногласие состояло в разнице подхода поиска истины, как я для себя уяснил. Я видел верным поиск и изучение истины, исходя из практики - он из теории. И как мы друг другу не доказывали, каждый остался при своем.
В скором времени он меня оставил и я остался один в его жилье, которое мне передалось по съёму, что послужило началом одного из моих благодатных периодов жизни, когда я, углубляясь в духовную литературу, придавался созерцанию. Будучи один, я не был одиноким. Тот мир, который открылся моему внутреннему взору, излучал тепло, свет и любовь, наполняя меня всего. Я был, по истине, счастлив, как никогда ранее, и единственное, что желал - это внутренней чистоты, чтобы быть достойным того света, тепла и любви, которыми дышала моя душа. Я жалел и каялся во всех своих проступках и грехах, особенно с Л., с которой прожил почти четыре года (пятый год мы общались, не живя вместе). Но, не смотря на терзания о прошлом, я ощущал радость. Неземную радость, которой я не мог ни с кем поделиться и которую никто из окружающих меня не понимал. Передо мной открылись два мира: видимый, о котором я что-то знал из своих каких-то наблюдений, рассказов посторонних, из школы и университета, но все это было поверхностно и скользяще, без малейшего намека на глубину, и невидимый, о котором я догадывался, но абсолютно не имел какого-то понятия. Оба мира я ощущал, ощущал их реальность и их воздействие на меня: боль и радость как физическую, так и метафизическую. Я ощущал гармонию со всем миром и человечеством, но, в то же время, я ощущал и враждебность, отчужденность и чуждость все мира и человечества. К сожалению, большинство, если бы я с кем-то стал делиться своими переживаниями, смотрят на духовный мир через призму психоанализа, оккультизма, мистики, фантастичности, за которой неизвестность, страх, выдумки и пропасть. Грань между этим миром и духовным очень зыбка и тонка и мы очень часто переходим то туда, то сюда, абсолютно это не осознавая. Сон, обмороки, недомогания, интуиция, предчувствие, переживания и так далее - все это прикасания и участие в духовном пространстве, которым современный человек предпочел научные объяснения, умертвив в себе природное чувство религиозности, живого общения с Богом, поэтому малейшее откровение о духовном переживании вызвало бы или насмешку, или оценку на психологическое или психиатрическое заболевание. Пропаганда и диалектика атеизма и нигилизма глубоко засела во многих умах. Для них Бог умер, поэтому религиозность и духовность стали предрассудками и причудами отжитого прошлого. Я это прекрасно понимал и углубился в себя, а окружающие вместе с близкими и родными смотрели на меня с глубокой жалостью, считая меня чудаком, ненормальным или сумасшедшим.
Озарившись духовным пробуждением, я понимал, что это всего лишь проблески и далеко даже не лучи, поэтому лабиринтов в этом много. Но как мне пройти их и научиться жить, я не знал, не понимал и искренне боялся, поэтому решил отправиться туда, где живут этой духовной жизнью и, смотря на них, научиться самому. Под предлогом начать духовное образование я отправился в П. Но в период вступительных экзаменов я видел, что это не то место, где мне хотелось и нужно быть. Я желал видеть духовную жизнь вживую и от этого брать необходимые уроки, а не в четырех стенах узнавать о ней из книг. К сожалению, грамота без опытного познания духовной жизни калечит, уродует и убивать духовность многих людей. Они надмеваются мнимым знанием о духовности и о Боге, не прикасаясь вживую, и, будучи искалеченными, калечат других. Это страшная картина, но ставшая обыденностью.
Сейчас я низко кланяюсь в. С., который, будучи наделенный духовным взором, объявил мне о провале экзаменов и отправил меня в П. С., где я соприкоснулся с желанным мне духом жизни и бытности. Я радовался каждому дню пребывания там. Ведь я находился с такими же люди, которые также, как и я, верили в Бога. Я больше не чувствовал себя изгоем, надо мной больше никто не издевался и не задавал нелепые вопросы, лишь потому что я верил в Бога. Я чувствовал себя вновь только что родившимся ребенком, ощущая внутри себя ту чистоту, которую мог иметь действительно ребенок.
П. С. был далеко от моего родного дома, поэтому отец и мать, проделывая долгий путь, приезжали ко мне, в слезах умоляя перебраться поближе к ним, на что я всегда отвечал категорическим отказом. Но мой восторг и восхищающая радость недолго согревали меня. Я не мог и не знал, как объяснить для себя и кому-то свое религиозное чувство, которое горело во мне. К тому же, что стало поистине катастрофой, я не мог найти того, кому я мог бы открыться, чтобы тот мог бы мне объяснить самому, что со мной и что мне делать. Для меня было, есть и будет важно знать и понимать смысл того, кто я, что мне делать и, главное, для чего мне это делать. Глупое и бессознательное выполнение каких-то требований я принимал лишь тогда, когда надеялся, что в процессе я найду все-таки в этом смысл. И если я видел доказательства искомого, я отдавался нему весь. Если нет, я шел против него. А смысл всегда должен быть высокий, иначе это бессмыслица и пустая трата времени и сил. Так вот в П. С. я не нашел того, кто смог бы мне объяснить мои переживаний, что послужило оправданием моего возвращения в О., имея все тот же предлог все-таки начать духовное образование.
Вернувшись в О., я сразу отправился в м., куда я часто приезжал, когда готовился для вступительных экзаменов в П. По сути, один из насельников м. и отправил меня в П. По возвращении я вновь обратился к этому насельнику. Почему-то мой внутренний голос меня направлял к нему и, будучи в П. С., меня часто посещала мысль вернуться в О. и быть рядом с ним, чтобы, наблюдая, учиться. В О. М. образ жизни и бытности был намного суровей, нежели в П. С., и здесь я познал глубину жизненных страданий и испытаний.
Забросив в начале своего духовного пути предпринимательство и раздав все, что имел, я одел на себя скромные, бедные вещи, которые походили более на нищенские, и предался аскетизму. Отстранившись от внешнего, я полностью погрузился в себя, в свое внутреннее, чтобы, созерцая, понять и узнать, что такое духовная жизнь и как мне с ней жить дальше. Ведь то, что я представляю из себя внутри, и есть на самом деле я, как таковой. Только с ростом своего внутреннего Я, как части общего: семьи, родины, человечества, Церкви, - можно говорить о каком-то возрасте. И только имея воспитанные внутренние качества, можно руководствоваться и внешним: деньгами, имуществом, делами, людьми и так далее. К сожалению, сегодняшняя картина бытности говорит о совсем обратном. Годы проходят, люди стареют, а внутри они совсем дети: безответственны, безнравственные, аморальны, бессовестные и так далее. В нигилистической суррогатной среде, убившая Бога и разрушевшая основы бытия и быта, внутреннее личностное Я человека одико и слабо. Оно превращается или в овощ, или в зверский эгоизм. Будучи таковыми, они рожают и воспитывают своих детей, потом внуков, занимают важные и ответственные должности, принимают серьезные и глобальные решения, и совершают множество глупостей из-за отсутствия органического чувства себя части живого организма. Вот и разруха. Понимая это, я осознавал себя никем. Я и был никем. Двадцать пять лет жизни и никто. Единственное, что согревало меня внутри - это любовь к Л., хотя сейчас понимаю, что это слишком громкое слово. С ней впервые я почувствовал себя личностью, важной частью семьи, тем, кем я мог сам себя сделать для нее, для себя и ее матери, но еще не став взрослым и мужчиной по сути, которому можно было бы доверить женщину, ребенка, страну, людей. К тому же для меня было крайне важно доказать себе самому свои высокие и чистые чувства, которые я намеревался с ней делить, а в данный период я старался их усовершенствовать и осознать, ведь я был абсолютно убежден в том, что любовь - это соединение людей один раз и навеки. Это чувство, убеждения и намерения делали меня кем-то в вязкой трясине моего абсолютного никчемства. Я был, как бы, всем и никем. А по арифметическим законам любое число умноженное на ноль превращается в ноль. Так и я: любил огород, но ничего в нем не понимал, любил кулинарию, но также ничего не знал и не понимал, искусство, творчество - все, что ни коснись, имело один результат. Но я желал всей душой и стремился к высокому. Это было моим достоянием и то, что я из себя представлял. Это и есть то внутреннее Я - вектор направления: вверх или вниз. И для меня было и есть важно то, когда смотрят и видят это - ориентир внутреннего взора - вверх или вниз, а не на положение, богатство или бедность, профессионализм или профанство, знатное знакомство и родство или никчемность. Важно, что он несет. Возвышает ли он в человеке человека или унижает и опускает.
Полагаю, что те, кто остался рядом, когда я устремился за духовным созерцанием, это видели во мне и ценили, за что им искренняя благодарность и низкий поклон, но мне был необходим тот, кто смог бы руководить меня в моей подъеме. И по великой милости Божией мне удалось встретить того, за кем можно было бы пойти.
После суровых и серьезных скорбей и испытаний я сдал вступительные экзамены и поступил в О. С. Начался очередной тяжелый и суровый период в моей жизни. Началась новая борьба.
Из вышеизложенного, полагаю, ясно, что моя жизненная позиция заключается в том, чтобы взращивать внутреннего человека, а осознание себя как личности и как части человечества и Вселенной, в данном случае Христа, является мудростью, но соотнести мудрость с образованием нельзя, как и заменить мудрость образованием. Знания, полученные в процессе образования или самообразования, всего лишь инструменты, инструкции, вспомогательные и помощники внутреннего возрастания, если такое вообще есть. Они ни в коем случае не должны навредить внутреннему росту, если, опять же, таковой есть, или оно должно стимулировать желание к росту, а для этого необходим соответствующий учитель, который обладает мудростью и мог руководить как внутренний рост, так и само образование. Но, к сожалению, современное образование знанием уродует, калечит и даже убивает внутреннего человека в человеке, производя на свет духовных монстров. Это я ощутил на себе в университете. В О. С. я смог ощутить и прикоснуться к той системе образования, которая учитывает внутренний рост, и пытался осознать то бессознательное, мучившее меня. Но из-за того, что объем информации был огромным и для меня абсолютно незнакомым, учеба давалась мне туго. К тому же немаловажной причиной, которая тяготила мою учебу, было то, что я попал в суровую и скорбную для себя среду.
За год пребывания в П. С. и О. М. я впитал в себя благодатный образ и атмосферу духовной жизни, а в О. С. я оказался в среде, которая вновь делала меня изгоем, сумасшедшим и чужим. Большинство ребят, поступившие со мной в О. С., навряд ли как-то и чем-то соприкасались с духовностью. Счастьем было, если они придерживались хотя бы внешних правил, ведь, по сути и по факту, это просто дети, которые оторвались от родительского надзора и рванулись в вихрь мчащейся куда-то в неизвестность и бездну свободы, поэтому все четыре года моей учебы очень много сил и усилий мне приходилось отдавать тому, чтобы притушить и обуздать эту дикую стихию, которая меня все-таки знатно потрепала и глубоко изранила. И долгое время мне пришлось приходить в себя и залечивать раны.
Главной катастрофой в тот период моей жизни стало событие окончательного разрыва всяких отношений с Л., которое я переживал с огромной болью. Все эти годы после нашего расставания я строго и ревностно хранил в себе верность, преданность и любовь к ней, веря в вечность нашего союза, хотя абсолютно понимаю всю наивность и безумия своего намерения на фоне современного разврата. В О. С., углубляясь в христианское учение, я находил отраду и утешение в своем отношении и чувстве к Л. и, не скрою, мечтал и желал об ответном, но произошло обратное. И это меня сразило. С другой стороны, мой аскетизм, держащий мою душу в постоянном напряжении и доводивший до чрезвычайного осуждения, надломил мои силы. Я потерял смысл и предмет верования, и я надломил все силы своей души.
Сейчас я понимаю, что душа, как и тело, имеет свои силы и пределы, поэтому ей нужны также тренировки и отдых, чтобы воспитать, как говориться, сильный дух. И главной ошибкой многих начинающих является чрезмерное перенаряжение и переутомление. На физиологическом уровне все куда яснее, ведь травмы мы можем обнаружить при помощи врачей, которые предоставят необходимыми микстуры и мази. Но подобное с душой намного сложнее потому, что ни каждый поймет и ни каждый сможет дать необходимый совет. Здесь необходим тот, кто сам через это прошел и, падая, вставал. И я чрезвычайно благодарен Богу, что Он дал мне человека с огромным духовным опытом, которым мне помог и направлял меня. Это был о. Н. Можно сказать, он взял меня духовно на руки и нес меня до самой своей смерти. И после. Но надлом у меня был очень сильный и надолго парализовал меня внутри. Я был похож на калеку, у которого были парализованы ноги, и, чтобы двигаться вперед, я должен был извиваться всем телом, а, когда пытался встать на ноги, кувырком, падая, несясь вниз, опускался ниже, нежели мне удавалось подняться. Тогда я испытал чувство вселенского одиночества.
Одиночество... Совсем не из-за того, что я был один, оставленный непониманием друзей и близких, Л. и не мог ни с кем поделиться и поговорить о тех внутренних чувствах и переживаниях, которые бурлили во мне. Нет, я не могу назвать это одиночеством, так как внутри я все же ощущал их близость, любовь и переживания за меня, поэтому все эти внешние неурядицы, скитания и отшельничество сопровождались всегда внутренним теплом. Я хотел найти истинную жизнь и жить, доказав родным и близким, что это верный путь к счастью, благоустройству и становлению человека.
Одиночество - это тогда, когда внутреннее тепло сменяет на холод, а полнота, связывающая любовью любящих и любимых, меняется на пустоту. Это ужасное и пугающее чувство. Я до сих пор не могу сказать причину его возникновения, но от него я завыл. Мне казалось, что и Бог меня оставил. И тогда мне стали понятны в той степени, как я только мог понять, слова Христа на кресте: "Боже, Боже, почему Ты Меня оставил?"
Я был среди людей, которые оказывали мне любовь и заботу, а во мне были только холод и пустота.
Не знаю, может этим Господь тогда показывал мне мое несправедливое отношение к родным и близким и безрассудный, эгоистический и фанатичный аскетизм, которым я отделял верных и неверных. Не знаю. Но тогда я бросился к Л., которая меня отбросила, что и явилось для меня ударом. Через интернет связался с Н. и пытался объяснить то, что не мог объяснить себе. Начался период, когда мое парализованное и искалеченное внутреннее стало полсти за внешним образом.
Нет ничего более подлого и болезненного, нежели предательство. Но, когда ты сам предаешь себя, это невыносимое мучение. Это был ад. Это было саморазрушение. Может быть, поэтому мне стали интересны экзистенциалисты, нигилизм, история великих революций - история великих предательств.
Если раньше я, отсекая всё и всех, стремился к уединению и аскетизму, то сейчас уединение стало необходимостью, чтобы привести в порядок внутренний беспорядок, и сейчас я устремился в обратном направлении - во внецерковную среду: к родным и близким, к друзьям. И это оказалось для меня очень сложным. Отсекая все внецерковное, чтобы погрузиться в духовную жизнь и осознать её, я оказался в другом пространстве с другими ценностями и привилегиями, поэтому найти сейчас общий язык с теми, с кем раньше я как-то что-то мог найти, стало сложно. Пожалуй, те внутренние скорби, боли и мучения, которые я уже пережил, познавая боль, холод, голод, одиночество, изменили во мне многое. Поэтому мне пришлось углубиться в философию, психологию, религии, историю и искусство, чтобы понять различие ценностей и позиций тех, с кем мне предстояло сблизиться вновь. Программа и время обучения О. С. дали мне эту возможность.
О духовности я узнавал в О. С., но духовную жизнь я узнавал в О. М. Вверившись о. Н., присутствуя рядом, я погружался в созерцание, в котором я многое узнал от о. Н. Он не был многословен. Вернее мы-то почти и не общались. Все наше общение концентрировалось в молитве и труде, то есть в молчании. С ним я понял, что молчание красноречивее любых самых пестрых слов. В молчании слова искреннее, чисты, любвеобильнее и поучительнее, а выражение их зачастую только искажает и портит. В молчании выражается дело, опыт, дух и мудрость, что далеко не скажешь о произносимых. Рядом я ощущал себя дома, в котором всегда тепло, уют, забота и защита. Я ощущал себя ребенком, потому что рядом был отец. Матерью мне стала его помощница м. З. И то, что мне запрещали реализовывать родные, я реализовывал здесь, получая от них огромный и накопленный годами опыт созидать себя и все вокруг. Будучи строгим к себе, о. Н. был строг и к другим, поэтому аскетический образ жизни, совмещенный с тяжелым трудом, который был для меня почти непосильным, я нес с легкостью. Все тягости стали для меня легкими, потому что о. Н. их взял на себя. Я занимался огородом, кухней, хранением продукции, обхватывая огромное количество дел почти за раз. К тому же я продолжил обучение в Л. У., так как ощущал абсолютную неготовность к сознательной и ответственной духовной жизни. Закончив О. С., я был больше философ, нежели богослов, так как внутри я был все еще парализован, а суровая атмосфера О. С. и тяжелые труды мне никак не давали прийти в себя. Внешние обстоятельства жизни давили своей необходимостью принимать важные и серьезные решения, к которым внутри я был абсолютно не готов. Год обучения в Л. У. я старался использовать, чтобы восстановиться, но у меня это не получилось, хотя, работая над дипломом, я нашел много ответов на те вопросы, которые меня беспокоили.
Моя дипломная работа в Л. У. называлась "Учение об обожении в святоотеческой литературе". Работа была защищена, но не закончена и стала делом своей моей жизни. Я дошел до "Учения об обожении в русском богословии" и напоролся на камень преткновения. Признаюсь, мне плохо понималось значение Русской Православной Церкви в принципе. В чем заключалось ее миссианское значение? Какое содержание вмещает в себе лозунг "Москва - третий Рим"?
Для того, чтобы ответить себе на эти вопросы, необходимо христианским трезвым взором посмотреть реальности в глаза - антихристианской реальности. Тогда не был к этому готов. Тогда во мне были образы, слабо связанные между собой, что на христианство, что на антихристианство.
Созерцательная жизнь и общении с о. Н. была реальностью, которую мне необходимо были осознать, понять и принять теми понятиями и терминами, которыми мне должны быть удобны, чтобы я мог, опираясь на это, самостоятельно жить. К тому же для меня открылась проблема существования духовной жизни в агрессивной, богоборческой и разлагающей атмосфере современности. Мало научиться сознательно жить духовной жизнью, необходимо научиться жить ею в этом мире.
К огромному сожалению, скончалась моя духовная мать, м. З., и в скором времени о. Н, который много лет уже болел раком. Смерть м. З. я воспринял с большой скорбью, но почему-то смерть о. Н. я воспринял спокойно, хотя прекрасно понимал, что лишился невосполнимого и незаменимого богатства. Лишившись о. Н, я вновь остался один, потому что это был единственный человек, который понимал то, что я не понимал сам в себе. Один единственный раз у меня был с ним откровенный разговор. Все остальное время я знал и верил, что он знает обо мне итак без лишних слов. Я чувствовал, что он видел меня насквозь.
После смерти м. З. и о. Н. я старался удержать тех людей, которые входили в духовную семью, но все начало расползаться. Мы все осиротели, лишившись духоносного старца, и каждого понесла своя волна, хотя общение и отношения сохранялись. Лишившись старческого молитвенного покрова, посыпались скорби и болезни на наших близких и родных, на моих в том числе. Хотя заботу, любовь и молитвенный покров о. Н. я чувствовал, не переставая. Я отошел от огороднических и кухонных обязанностей и приобрел свою самостоятельную деятельность на пекарне, которую мне необходимо было изучить и научиться.
Через год после смерти моего старца в моей жизни появилась Ю. Наше знакомство, общение и отношение для меня остается до сих пор не до конца понятными. Но у Бога нет случайностей. Все происходит, приходит и уходит так, как необходимо для нашего спасения.
С Ю. я познакомился в интернете, парой фраз перебросившись музыкальными интересами. Спустя какое-то время между нами завязался разговор. Тема моего отношения с Л. многие годы беспокоила меня и я поделился с нею с Ю. Она, в свою очередь, поделилась со мной своим расставанием с Ж., бывшим её мужем, которое её также глубоко удручало. Взаимное утешение сблизило нас и мы оба нашли в друг друге опору. Не скрою, что с нашим отношением мысли о Л. ушли далеко в прошлое, что не удавалось до сих пор никому. В знак доказательства, что моё дружеское и человеческое отношение к Ю. серьезное, я решил поехать к ней и познакомиться вживую, так как прекрасно понимал, что любое общение в интернете с незнакомым человеком больше шаловливое и легкомысленное, а я во всем старался придерживаться подлинного. Особенно, если называть друг друга друзьями. Тогда мне очень была необходима дружба с серьезным, взрослым человеком, имеющий жизненный опыт, который мог бы указать мне на ошибки, что-либо подсказать, направить. Нею я хотел заполнить образовавшуюся пустоту с потерей о. Н. - теплых семейный отношений, в которых, как в плодотворной почве, можно созидать личностное Я. К тому же чувство, которое я испытывал, общаясь с Ю., напоминало мне чувство, которое было во мне, когда Бог миловал меня быть при о. Н. Мне показалось, что с ней я смог бы создать недавно потерянную теплоту общения.
Но наша личная встреча оказалась фатальным разочарованием. Каждый из нас ожидал своего и никто не получил ожидаемого. Она желала видеть во мне своего мужчину, предполагаемого мужа, с требованием материального достатка, а я желал того, о чем уже написал выше. Признаться, во время нашего общения до встречи я несерьезно отнесся к ней. Мне она казалась легкомысленной, ветряной, избалованной, развратной и страстной, поэтому предполагал, что наша встреча будет легкой, веселой и светлой. В принципе, всё наше общение до встречи было сплошным надуванием мыльных пузырей. Каждый из ннас пытался представить себя выше, красивее, солиднее, мудрее, нежели мы представляли на самом деле. Я до глубины души смущался тем, кем я себя представлял, а представлял я себя никем, поэтому лукавство, обман, самовозвышение и самообольщение стали визитными карточками что с её, что с моей стороны. Мы хотели друг другу понравиться и не хотели друг друга оттолкнуть. Но в реальности получилось всё в точности наоборот. С первого взгляда мы разочаровались с друг друге и наши иллюзии разбились, рассыпались осколками по полу, по которым мы босыми ногами топтались, пытаясь что-то склеить, но усугубляли и причиняли только боль, которая слишком глубоко вонзилась в моё сердце и душу.
Наше общение прекратилось. Те фобии, которые во мне накопились во время моего духовного пути и превратились в психологические комплексы, которые я надеялся излечить теплом общения с Ю., разожгли во мне адское пламя боли, терзания, самоунижения, саморазложения и самобичевания. Пылая в этих муках, мне тяжело было представить мало-мальскую возможность какого-то общения с Ю. Но мысль о ней и своей вине пред ней не покидала меня ни на секунду, что еще больше разжигало мои мучения и самобичевания.
Я четко видел картину наших глубоких различий культурных, моральных и нравственных идеалов, сформировавшихся жизненным опытом в скелеты взрослых личностей. Она была распутна, хамовита, наглая, дерзкая, как я в последствии для себя заключил, дикая, но, безусловно, испытывающая ко мне теплые и искренние чувства, которые я ценил и которым простодушно и наивно открылся всей своей душой. Я подпустил слишком близко и открылся слишком широко тому, что послужило для меня оскорблением, унижением и бесчинством. Я испытывал чувство обесчестенности.
Понимаю, что в современное время честь для многих пустышка и в нынешнем развратном сознании обесчетить кого-то мало, что значит, особенно если это касается мужчины, ведь основная тенденция покушения на честь исходит от мужчины к женщине, а не наоборот. Рост насилия отнес отношение к чести и саму честь в область устаревших жизненных ценностей, сейчас даже можно сказать забывших, но честь, как и чистота, искренняя и жертвенная любовь, целомудрие не исключают из необходимых составных человеческой природы. Как раз тот факт, что современное общество попрало честь, любовь, целомудрие стало причиной одичания общества - человек перестал быть человеком, так как перестал быть полноценным, как, если бы, стал ампутировать по нелепым убеждениям руки, ноги и прочее органы тела. В данном случае, происходит, к сожалению, часто сознательно, ампутирование органов души. Ныне же с психотропным изменением общественного сознания, когда идеалами стали хищники, развратники, убийцы и прочая нечисть, большая часть общества совершает подобные убийства, надругательства и душевные изнасилования с такой легкостью и простотой, с какой ни пьют чай, слушают музыку или смотрят ТВ. Это стало простой обыденностью. Обыденностью это было и для Ю.
Через два года я решил вновь повидаться с Ю. Мне захотелось посмотреть ей в лицо и в её глаза, чтобы понять сознает ли она, как мы поступили друг с другом. Я был обесчестен, но и свою вину я не снимал. Даже более, себя я винил намного больше, нежели её, ведь оба мы иллюзировали друг друга.
Я желал понять, что же тогда на самом деле произошло, после чего я два года жил, как в аду. Но при встрече я увидел уже другую Ю. - искореженную, высохшую, измученную и постаревшую. Беседа наша была немногословной, сухой, холодной, неинтересной и короткой, со шлейфом ожидаемой пустоты. В очередной раз я убедился в биполярности наших образов жизни, культуры, приоритетов и мировоззрений. Я уехал, решив, что на наших отношениях поставлена точка.
Не знаю, что произошло, но, будучи уже далеко, на меня вновь нахлынуло чувство тепла между нами. И мне была она нужна, не смотря на моё возмущение, обиду и негодование. Наверное, Господь для нашего спасения связывает между собою тех, кто ему или ей необходим, кто, не без иронии, предоставит необходимые для спасения страдания.
Узнав от неё о тех мучениях и страданиях, которые она претерпела за то время, пока мы не виделись, я переполнился состраданием и во мне опять загорелся огонь желания через помощь обрети её как верного и близкого человека. Я хотел быть частью чего-то большого, в котором, не смотря ни на что, были преданность, верность, уважение и любовь, ради чего стоило вообще жить. И я ожил. Я вновь почувствовал себя частью очага, за который стоит и необходимо бороться. Именно этот внутренний огонь вел меня по духовному пути и когда-то я приписывал его Л., молясь за нее и созидая себя. Теперь этот огонь в отношении к Ю.
После того, что произошло между нами при первой встрече, да и вторая не особо-то отличилась, я не верил Ю., но я верил в неё. То, что моя помощь было не без Всевышнего благословения, я убедился в том, как мне давалась моя помощь ей. Это и придавало мне силы и желание. Все, что мне нужно, приходило как по Всевышнему мановению, что не раз приводило меня в удивление и изумление. Помогая ей, я помогал себе в своем внутреннем, духовном становлении. Испытывая к ней недоверие и обиду, я оказывал ей заботу и любовь, жертвуя многим и претерпевая неописуемые мучения от борьбы с внутренними демонами. Но утешая себя тем, что однажды я сам был в униженном положении и Господь также, как и я сейчас Ю., протянул руку мне помощи через матерь Л. и о. Н., я продолжал оказывать свою заботу и любовь. Не скрою, что именно этим я выражал свой бунт всему тому современному положению вещей, унижающее и растаптывающее благородство и высоту чувств между людьми, мужчиной и женщиной.
Руководствуясь наставлением митрополита Антония Сурожского, я желал "реставрировать" Ю., чтобы в ней зреть ту Божественную красоту, которая присуща каждому из нас, а любовь и забота могут быть тем орудием, с помощью которых можно изваять эту икону, что я всеми силами оказывал ей. Делая это, я осознавал, что в действительности взрослый, зрелый человек и должен это делать. Здесь нет ничего сверхъестественного. Более того, это должно быть столь естественно, как поздороваться, пожелать доброго дня или спокойных снов - то, что все мы желаем друг другу во время пиршеств, праздников или особых случаях, с единственной особенностью того, что взамен получаешь не то, что предполагалось, желалось и мечталось. По сути-то, ведь в таком деле мы всего лишь орудия в руках Божиих.
Тяжело облечь мысль в слово, которое бы передало дух мысли, но еще тяжелее изваять икону в своем ближнем, чтобы в нем раскрылась та божественная красота, любовь и свет, которые послужили бы той благодарностью за оказанную в изваянии любовь и заботу.
P. S. Вся наша жизнь - это борьба. Кто-то борется за место под солнцем, кто-то за существование. Кто-то со своим эгоизмом, а кто-то за свой эгоизм. Кто-то борется за добро, а кто-то за зло. Как сказал Ф. М. Достоевский, 'Бог и дьявол постоянно ведут борьбу между собой, а поле битвы - человеческие сердца'. Когда я стал на духовный путь, ощутил это всей своей сущностью. Только есть борьба активная и есть пассивная, внутренняя и внешняя.
С самого рождения мы погружаемся в борьбу, в которой есть свои взлеты и падения. Но есть масса, именно масса, которая противится этой борьбе и течет по течению. Течет, превращаясь в биологическую массу, и собой сносит всё живое. В Ю. я увидел борца, мне так казалось. Нет-нет, она далеко не первая, в ком я увидел борца. О. Н., м. З. и другие были не просто борцами. Они были воинами. Воинами благочестия, Христовыми воинами. Эта борьба всегда задевает так пронзительно глубоко, подымая волну, от которой по-настоящему начинаешь жить. Эта борьба, как хорошее, дорогое вино, попробовав которое ты никогда не будешь пить дешевое.
Одни вызывали во мне борьбу за то, как должно было бы быть, а не как оно есть и было. За то, каким я должен бы быть, а не кем я являлся. Но, к сожалению, сами они, желая, наверное, мне лучшего, шли в противоположном направлении. Я глубоко им благодарен, но, достигнув границы того, чего они требовали от меня, они становились неприятны. Другие вызывали во мне борьбу за то, чтобы я хоть немного стал таким, как они.
Те, кто не вызывал во мне никакой борьбы, мелькали, как деревья в окне мчащегося поезда.