В первом периоде мы потеряли троих, рубберы - четверых, включая вратаря.
Будет по-настоящему жарко.
Пузо взгромождается на скамью, разводит руки - сжатые кулаки, выставленные указательные пальцы - и охрипшим, сиплым голосом вытягивает из самой брюшины:
- Черно-о-о красны-ы-ый...
- ЯРЫЙ ДА ОПАСНЫЙ!!! - подхватываем мы.
- Яр-ко-ни! Яр-ко-ни! Яр-ко-ни!...
...десятки, сотни, тысячи голосов сливаются в один. Это похоже на шум волн, разбивающихся о скалы, на штормовой шквал, на вой вьюги.
Рубберы беснуются на своих секторах, стараясь заглушить нас, рокочут барабаны, гудят дудки, развеваются трехцветные баннеры, вьют кольца тканевые змеи.
Полицейское оцепление, в полном боевом, при аргументах и газмасках, черными цепями разграничивает сектора, наши отражения пляшут на зеркальных личинах их шлемов.
Они ждут своей команды.
Мы - болеем за свою.
Мы - "цветочники", самая лютая фирма "Каян-Булатовских Ярконей".
Я будто смотрю на себя со стороны - в разрывах дымных полотен, в трепете знаменного шелка - ногами на скамье, в красно-черном шарфе, с зажженным фаером, среди толпы горланящих до хрипоты парней...
Почему я здесь?
Меня зовут Кай. Вроде как того мальчика из ютландской сказки, которому льдинки попали в глаза и добрались до самого сердца.
Но в моем случае это были не льдинки. Черный снег, который сыпет с неба в моем родном городе. Бурый пепел вперемешку с агатовыми снежинками и дымом тысяч фабричных труб.
Я родом из города, который населяют призраки и которым управляют мертвецы.
Мой дом - Яр-Инфернополис.
***
Чтобы собрать вещи, ушло куда меньше времени, чем представлялось.
Непонятно было, чем заниматься в оставшиеся до поезда часы.
За окном лил дождь, извергался из пастей грифонов и химер на карнизе, дребезжал в водостоках, гремел по крышам студенческого городка.
Комната, которую предыдущие три курса я делил с Родей, представляла собой странную картину. Шизофреническая раздвоенность, недосказанность:
Одна половина - голые стены, пустые полки, тщательно застеленная кровать, поверх которой громоздился мой "Индиана-Иванов", кожаный монстр с бесчисленными медными пряжками, ремешками и карманами, похожий на брюхастого левиафана (подарок отца на семнадцатилетие с присказкой "частые переезды - то, на чем строится наша профессия, сынок, и очень важно выбрать Правильный Чемодан")
Вторая половина комнаты, родионовская - завалена хламом, стены обклеены плакатами синематографических идолов, кровать разворошена, простыни смяты.
Я сидел и смотрел на Фаину Жиску. Та призывно улыбалась со стены, выставив из укутывающих ее соболиных мехов алебастровые бедра и плечи.
До поезда была еще целая куча времени, и как его убить, я не представлял.
Рассеянно думал, как будет лучше - уехать, не попрощавшись с бывшим однокурсником, соседом и другом? Или все-таки посмотреть напоследок ему в глаза?
Выпал второй вариант.
Скрипнув дверью, Родя ввалился на заплетающихся ногах, насвистывая и спотыкаясь. Волосы набриолинены, брюки в полоску, малиновый пиджак с вензелем нашего Питбургского Императорского (впрочем, слово "наш" в моем случае уже неуместно).
Повеяло приторным дымком - какой-нибудь "тарчашки", или "дички" или куруманьского гашиша - я не успел научиться их различать.
Глядя на Родю, казалось, что вся прошедшая неделя, все, что приключилось - к нему никоим образом отношения не имело.
Продолжал развлекаться, ни в чем себе не отказывал.
Впрочем, в юридическом смысле к нему все это и впрямь не относилось.
Выгнали-то меня.
- Чува-а-ак! - на лице Роди отразилось мучительное, зубоврачебное выражение.
Видимо, не рассчитывал меня застать.
- Чувак... Ну что за уроды, а? Гребаные трупаки зашитые, мать их! Ну как ты, держишься?
Я пожал плечами. Мне хотелось посмотреть ему в глаза, но он в мою сторону не смотрел - принялся рыться в своей тумбочке, в грудах хлама, что-то напряженно искать:
- Дерьмовая история вышла, а? Я очень ценю, как ты держался! Ты настоящий, Кай, ты самый разнастоящий гребаный дружище! Не подвел меня под гребаное казнилово ректорское, а?
Разумеется, я его не подвел. С самого начала ректорского расследования было понятно, чья голова займет плаху. Моя.
Со стены на меня замахивался окровавленной секирой голый по пояс, в меховых штанах, гвардейский сотник Скоряга в исполнении артиста Христофора Бейля, герой вышедшей в прошлом году очередной части "Имперских Хроник" Лукисберга-младшего.
Мы с Родей часто спорили, чья синема лучше - старшего или младшего Лукисбергов?
Родя ратовал за младшего, ему главное было, чтоб побольше "махалова, мяса и титек".
Я смотрел на окровавленную секиру Бейля и думал - взять бы вот такую, да пройтись по нашему универу, начав с Роди, и до самого ректората, не забыв навестить Процентщицу на Корюшковой. По смутным родиным рассказам я догадывался, что гамибир он брал у нее. Тот самый гамибир, из-за которого было принято решение об отчислении меня с третьего курса Питбургского Императорского Университета, факультета журналистики...
Родя, наконец, нашел в своем хламе, что искал - пухлый конверт.
Принялся совать его мне. Мол, благодарность. От души. Ну, как бы символически. Хоть так, а, чувак?...
Чтобы ничего не говорить, я взял конверт.
Родя радостно осклабился:
- Кай, старина! - протянул для пожатия руку, чуть подрагивающую из-за остаточного действия "тарчашки". - Друзья?!
Я встал, взял с кровати свой объемистый чемодан-левиафан. Подойдя к дверям, бросил конверт в урну. Толкнул скрипучую дверь.
Остаток времени до поезда решил скоротать в вокзальном кафе.
***
В поезде развлекался чтением "Питбургского вестника" и столичного "Инфернопольского Упокойца".
Прогрессивного литературного альманаха "Ладийское душемерцание", которое более пристало студенту (бывшему студенту - мысленно поправился я), в вокзальном киоске не оказалось - очередной тираж в который раз пустила под нож некрократическая цензура.
"Вестник" поражал стилем изложения хроникеров:
"...испокон веку видно выпала долюшка хлебосольной матушке-Корюли нести на румяном челе самоцветный венец культурной ладийской столицы, сиятельного Оливуса пиитического мастерства да премудрых философических словес..."
"Упокоец" в голос кричал заголовками:
После банкета участников Некрономического Съезда приходилось откачивать электричеством - вся правда о том, как отдыхают "слуги народа"!
Принц и осьминожка: итхинское династическое бракосочетание на высшем уровне!
Куда плывет наша Ладия? Спор ведущих умов Е.И.В. Академии Наук!
Вся правда о нихилистах! Репортаж из сердца Тьмы!
Запутанное авторство: Сюжет "Кровососущих мертвецов" Никодиму Моголю подарил Бомбардин?!
Очередной всплеск хедбольного массакра?! Грядет отборочный матч Лиги Чемпионов, "Каян-Булатовские Яркони" - "Славоярский Мортинджин".
...За окнами экспресса рос, медленно надвигался город-миллионер Яр-Инфернополис. Имперская столица, которую я покинул в шестнадцать, уехав учиться на журналиста в Питбург, нашу столицу культурную.
Я снова дома.
Экспресс стучит колесами по ажурному мосту, проплывают мимо мириады ржавых крыш, заполненная судами гладь реки Нави, радужной пленкой затянутые изгибы реки Яви, величественные соборы и башни из стекла и бетона, фабричные трубы и причальные вышки дирижаблей.
Царство сияющих плоскостей, клубов пара, переплетающихся ржавых труб и облупленных заклепок, царство золота и красного дерева, спирта и кислой капусты, сизого мха и копоти...
Город разделен не только на географические округа, но, как корюльский рыбный пирог, на слои - и это становится видно тем отчетливее, чем глубже нить рельсов, натянутая над лабиринтом улиц, приближается к Питбургскому вокзалу.
Внизу - котельные, чумазые истопники-импы, "служебные" и "беспризорные" мертвяки, жар угольных топок, дымная геенна.
Вверху - средь облаков, дирижаблей и стрекочущих бипланов и трипланов - чертоги городской элиты - аристократов и некрократов.
Между верхом и низом кипит жизнь - в многоквартирных домах и гостиницах, в шумных пивных и арт-галереях, в переполненных госпиталях и общественных банях, в толчее рынков и механическом шуме фабричных корпусов...
Яр-Инфернополис, мой дом.
Герти, сестренка ненаглядная, встречает меня на пороге особняка в конце Цветочной улицы.
Встречает вопросительным взором прекрасных серых глаз:
- Получила твою телеграмму, ничего не поняла!
- А чего тут понимать? Меня вытурили.
- То есть как, Кай?? Что значит, вытурили?!
- То и значит. По итогам ректорского расследования. За хранение и распространение наркотиков в студгородке. Гребаный гумибир...разноцветные мишки, каково?
- Ты рехнулся? Вот уже не ожидала, что мой брат...
- Ну е-мое, Гертруда! Разумеется я тут не причем! Один приятель, пирданиол, сунул мне в вещи, чтоб самому отмазаться. А эти гребаные некрократы...
- В чем дело?! Объясни толком!!
- Слушай, я действительно чертовски устал.
Герти машет ладонью:
- Ладно, проходи.
Внутри я знакомлюсь с тремя Гертиными (соответственно и моими, хотя до этого я про них знал только из писем) родственниками. Пьют чай в гостиной.
Миловидная барышня с немыслимой прической - малиновыми и синими прядями, и татуировкой на открытых плечах.
Рыжий коротко подстриженный парень в черном тренировочном свитере - такие называют "оливками", от Оливусских Спортивных Игр.
И еще один домочадец, про которого Герти говорит: "вот оно, Чудо наше!"
Чудо уныло ковыряет ложкой тарелку манной каши. На нем матросский костюмчик, белые гольфы и салфетка-слюнявчик. Малиновые щеки перепачканы кашей, но дальше этого дело не продвигается. Рыжий парень и девица в татуировках увещевают Чудо съесть еще хотя бы ложечку.
- Аймиай Коапэ! - рекомендуется Чудо, при виде меня с радостью бросая ложку и маша обеими ручками.
- Ничо, пусть впитывает с малых лет - боец растет, не девчонка.
Герти устало закатывает глаза, вооружившись салфеткой, вытирает контр-адмиралу фон Корпсу, покорителю Циприка и Каяррата, перепачканные кашей щеки, попутно представляя мне присутствующих.
- Брат и сестра Стояна, я тебе писала о них, помнишь?
- Кефир, - представляется рыжий, по-прежнему скалясь. - Так меня зовут.
- Полина, - скользнув по мне заранее равнодушным взглядом, сообщает девица.
Интерес ее прикован к измазанному кашей контр-адмиралу.
Сажусь пить чай с новоиспеченными родственниками.
Вскоре в прихожей появляется и муж Герти. Отложив трость и портфель, снимает шляпу, устало распускает галстук. Стоян - один из бесчисленной армии клерков и чиновников младшего звена, составляющих прочный фундамент некрократии.
После ознакомительно-приветственного ритуала, Стоян отводит меня в кухню, где вручает пачку красных купюр и в паре слов обрисовывает текущую ситуацию. Они с Гертрудой, мол, гостей сегодня совсем не ждали, кое-какие планы были. Уже заказаны два билета в "Тристар Пандемониум", и домработнице заплачено, чтоб с "адмиралом фон Корпсом" посидела. Не буду ли я так любезен, и не соглашусь ли провести вечер с Кефиром? Он хороший парень, покажет где, что и как.
Одна только поправка Стояна, в самом конце брифинга, меня насторожила - по поводу того, чтобы я "денег этому хренатору в руки не давал".
Я решил списать это на усталость мужа моей сестренки. Весь день с бумажками возиться в конторе, под приглядом черномундирных некрократов - веселого мало, небось нервы закипают под вечер.
***
- А чо правда, что у вас там лосиная кавалерия все еще в ходу, в Питбурге вашем? - смеется Кефир. - Вместо самоходок или дирижаблей, как у нас?
- В Архаровске, - поправляю я. - Лосиная кавалерия в Архаровске. Это крайний север, и там снега, поэтому... В общем, неважно... И я не из Питбурга, я же говорил. Я тут, в Яре родился. Это я потом уже, в шестнадцать уехал в универ поступать...
- Ну-ну, - бурчит Кефир, не слушая. - На лосях, значит, гоняете.
Мы топаем по тротуару Цветочной улицы. Мимо, пыхтя и выпуская клубы пара, проезжают механисты. Проходят, шелестя подолами, дамы под зонтиками. Проходят, постукивая тростями и чинно приподнимая котелки и цилиндры при встрече с дамами, вежливые господа.
Поверх черной "оливки" на Кефире - светлое пальто от "А.Милна", на затылке шляпа - немного помятая, но в целом он не особо выделяется из толпы.
- Дресскод строгий, - ухмыляется Кефир, - на кежуале лазаем с парнями, врубаешься?
Я не сказать, чтоб врубаюсь.
Мой наряд, если верить Кефиру, прямо-таки кричит, мол, "я мальчик-одуванчик, тихий и приличный, меня вот только что выгнали из Питбурского универа, и теперь я ищу столичных приключений".
Пробегает мимо мальчишка-газетчик, проезжают самоходные экипажи и двухэтажные рейсовые омнибусы. Мы доходим до конца улицы, и тут Кефир останавливается.
- Ну, вот что, сынок, - говорит он, хотя мы ровесники. - Рад был с тобой поболтать и всякое такое, но тут наши пути расходятся.
- Но твой брат сказал...
- Да забей, что сказал тебе этот зануда. Отдыхай, знакомься с городом, а у меня тут есть кое-какие дела еще.
Далее происходит заминка, потому что Кефиру явно нужные "красненькие", которые выдал его братец. Неожиданно для самого себя, я принимаюсь с ним спорить. Тон у него, надо сказать, довольно агрессивный. В какой-то момент он срывается, хватает меня за шкирку и говорит:
- Чувак, да ты, похоже, не въезжаешь, у меня сегодня гребаный хедбол! Я тороплюсь! Ну, живо давай сюда гребаные филки!
К нам подходит, поигрывая дубинкой, плечистый полицейский.
- У тебя с ним какие-то проблемы, паренек? - адресуется он ко мне, дубинкой оттирая на сторону примолкшего Кефира.
- Никаких проблем, офицер, - говорю я. - Это мой кузен. Так, поспорили слегка...
Полицейский щурится, внимательно смотрит на меня, потом на Кефира. Пробурчав себе под нос что-то про "долбаную молодежь", отчаливает.
Кефир, хмыкнув, качает головой:
- Ну что мне с тобой делать, а? Ты, похоже, упертый парень, прям как мой брательник.
- Между прочим, всегда мечтал посмотреть на этот хедбол.
Кефир скалит белые зубы:
- У вас там в Корюле хоть в курсе, как играют в него?
Надоело объяснять ему, что я из Яра. Вздохнув, пожимаю плечами:
- Шесть на шесть, двое ворот... Всякие препятствия. Руками играть нельзя, надо донести до ворот, ну то есть допинать... резиновый шар, вроде того?
Кефир хохочет в голос.
- Чува-а-ак, да ты и впрямь не рубишь! Я даже завидую тебе, по-хорошему. Тебе предстоит открыть целый гребаный мир! Ха-ха-ха, шар, вы его послушайте... Какой еще нахрен шар?! Это хедбол, братец! В хедбол играют отрубленной головой.
***
Бар называется "Варипаска", на логотипе, составленном из неоновых трубок - силуэт костяка Т-вари с рогатым оскаленным черепом, верхом на котором сидит грудастая девица в сапогах и шляпе. Типичная композиция в стиле позднего агромакабра.
- Ты, главное, лишнего не болтай и держись меня, понял? - кидает Кефир и тянет на себя тяжелую дверь.
Публика внутри пестрая. В основном, молодые парни - короткие стрижки, кепки-таблетки, итхинская красно-желто-зеленая "клетка", темные куртки на манер руберовских цеппелиньщиков, армейские брюки хаки...
Кефир знакомит меня со своей компанией, в сутолоке бара, в клубах табачного дыма, под звон кружек, я запоминаю только нескольких:
Здоровяк Грум, поперек себя шире, в руках бутылка "Матэ-Коки": "никакого алкоголя, я - спортсмен".
Кудрявый крепыш Пузо, сразу начавший расспрашивать про питбургских девчонок. Будто там они какие-то особенные, не такие, как столичные.
Весельчак Енот. На взъерошенную голову нахлобучена адриумская каска - с облупленным имперским орлом, с шишаком - только что вернулся с парой других парней с раскопок на Вилицкой дуге, промышляют по антиквариату.
А вот носатый Дрозд, со спутанной челкой, в застегнутой под горло серой "оливке", явно сразу меня невзлюбил. Посылает взгляды из серии "не знаю, откуда ты взялся, парень, но ты мне не нравишься".
Все стены завешаны атрибутикой хедбольного клуба "Каян-Булатовские Яркони". Отовсюду скалят страшные морды, отдаленно похожие на лошадиные, собственно - яркони. Модифицированные в Т-конюшнях (прошедшие через "варку") существа, штатная боевая единица ладийской кавалерии (механизму производства Т-варей у нас в универе был посвящен отдельный курс) - на восьминогой ходовой части, с вместительной угольной топкой и веером механощупалец.
Пивные кружки раз за разом сходятся над столами, звеня краями и плеская пеной. Мы переходим с пива на водку, и вот уже Кефир, набросив на плечи широкий черно-красный шарф, влезает на стол. Вытягивает вверх кулак с выставленным указательным пальцем и начинает петь, растягивая гласные:
- Прячется моя фортуууууна, где ее искать - не знааааю...
Весь бар вскакивает с мест и подпевает ему так, что дрожат оконные стекла:
- СОТНИ ПУЗЫРЕЙ ВОЗДУШНЫ-Ы-ЫХ, Я СНОВА В НЕБО ВЫДУВА-А-АЮ!
- Яр-ко-ни! - ревет бар, и все, как один, колотят в ладоши.
- Яр-ко-ни! - и снова серия оглушительных хлопков.
- Яр-ко-ни! - и свист, и улюлюканье, и дикие вопли.
***
Мой первый хедбольный матч: "Яркони" - Славоярский "Мортинджин".
Опьянение подстегивает любопытство, я донимаю Кефира расспросами. Он поясняет скупо и неохотно, предпочитая от меня отмахиваться, как от мухи - сам весь в предстоящей игре.
Миновав полицейское оцепление, мы вливаемся в поток зрителей, который затягивают циклопические ворота Каян-Булатовского Стадиона. Поднимаемся на сектор трибун, который пестреет черно-красными флагами, доносятся обрывки песен, пьяные голоса распевают стишки-кричалки.
- Вот Виповские трибуны, - машет рукой Кефир. - Сегодня почти пусто, но обычно там заседают всякие знаменитости, миллионщики, некрократия... А вон там гребаные журналисты - этих гадов я вообще не перевариваю...
Я вовремя прикусываю язык, чтоб не спросить "почему".
Кефир продолжает:
- А вон там, прям напротив - славояры. Гляди, как беснуются. Наш противник, смекаешь? Не самые заклятые вражины, но все же недолюбливаем друг друга... Отсюда их неважно видно, но лучше тебе, приятель, и не видеть этих ребят вблизи. Настоящие звери. У себя на славоярщине бегают по лесам голышом, шерстью с ног до головы заросли, как медведи настоящие, и весь словарный запас на четыре слова - "ололо", "аррр", "ыыы" и "вотка".
Я пытаюсь разглядеть наших противников - с той стороны арены, где плещутся сине-золотые знамена. Лиц почти не видно, но могу представить себе - мне приходилось видеть славояр раньше. Один из этих, как выражается Кефир, дикарей, служил у нас в студгородке швейцаром. Приятный пожилой дядька, и лексикон у него был вполне человеческий. Правда, кожа на лбу и скулах постоянно шелушилась от бритья.
- А на остальных? - спрашиваю я, указывая на соседние трибуны, где пестрота шарфов и флагов пореже. - Вот там кто?
- А эти, - презрительно машет рукой Кефир. - Эти вообще не при делах. Одно слово - "мирка".
На арену, разгороженную обширными секциями ("стихийки", поясняет Кефир, "в этом половина драйва!") выходят команды.
С обеих сторон они состоят из мортифицированных покойников - землистая кожа, проступающие синие вены, жгуты мышцы, грубые шрамы, оскаленные голые десны, набыченные лысые лбы, яркие бельма глаз.
Ревет сирена, на арену вбрасывают мяч - им служит залитая коллоидным раствором отрубленная голова очередного погоревшего на взятках чиновника.
Лучшая карьера, которую можно сделать в Яр-Инфернополисе - стать частью грандиозного чиновничьего аппарата - некрократии. Первая ступень на пути к физическому бессмертию. Морттехники превращают заурядных клерков в некрократов - лишенных эмоций, серокожих "слуг народа" с пансионом и обширным списком привилегий. Но худшее, что можно сделать на этом блистательном пути - это попасться на коррупции. В этом отношении Имперское законодательство беспощадно и не менялось вот уже почитай тысячу лет.
Раньше это были просто публичные казни с топорами и плахами, с народными гуляниями на площадях, с пирогами и сбитнем.
А потом коррадцы, дураки несчастные, разворошили осиное гнездо - послали своего мореплавателя Коламбуса, наивного идеалиста, за океан, в поисках края мира. Вместо края мира он нашел густо населенный материк.
Они называют себя "людьми Древа", "сыновьями Пернатого Змея", мы их - рубберами, каучуками, резиновыми...
Коламбус не вернулся. В Корраду приплыл флот материковой Латоксы, рубберы высадили десант, оккупировали сначала ее, потом Фарлецию. Установили в Мурьентесе и Линьеже свою администрацию. Начали процесс превращения всех этих средневековых городков с ратушами, церковками и мельницами в оплоты своей империи - "живограды", био-города с непременными жертвенными пирамидами и Древами-Кормилицами, которые они почитают, и которым изначально посвящен был сложный жертвенный ритуал, превратившийся в спорт и получивший впоследствии название "хедбол".
Наши, имперские войска, под водительством Сирена-Ордулака, встретились с рубберами на линии Карпахи-Шнеебург-Ютланд. Началась неплохая заваруха, и мы вполне могли бы перебить друг друга, но дипломатия Яр-Инфернополиса отточена двухтысячелетней историй пактов, интриг и заговоров, сотнями войн с агрессивными соседями.
Нам удалось договориться, разграничить сферы влияния, со временем две совершенно чуждых друг другу культуры начали процесс интеграции.
Мы им - морттехники, некрократов, паро-танки, водку, синематографы и дирижабли.
Они нам - хедбол, кетчуп, матэ-коку, деликатес для богачей - безумно дорогую потейту. И, конечно же, гребаный гумибир.
Из-за пристрастия моего соседа-однокурсника Роди, происходящего из уважаемой некрократической династии (и автоматически входящего в число "неприкосновенных" студентов), меня и выгнали из универа.
Я слежу за игрой, мало что понимаю. Мертвяки сначала гонят голову-мяч в одну сторону, потом в другую. Различаются между собой только боевой раскраской - наши выкрашены черно-красным, славоярские - синим с золотом.
На определенных секциях в игру вмешиваются стихийные усложнители - внезапно бьют огненные струи, фонтаны шипящей кислоты, из люков в арене выскакивают жадные рубберские мухоловки, хватают цветками-пастями зазевавшихся нападающих.
Пострадавших (съеденных, испепеленных, утонувших) игроков немедленно заменяют. При нарушениях судья свистит, пускает сигнальные ракеты. Желтая ракета - предупреждение - в воздух. Красная - удаление с поля - прямо в мертвяка. Превращает его в ревущий, беспорядочно бегающий живой факел, метающийся среди препятствий.
Над стадионом царит шум тысяч голосов, но невозможно выделить в этом гомоне ни одной отдельной реплики, ни крупицы смысла, пока, наконец, на противоположных, славоряских трибунах, болельщики не разрождаются сокрушительным шквалом хорового:
- А-а-аррр А-аррр ололо! Мортинжин! Мортинжин! - и этот многоголосый хор перекрывает все, несется вверх с клубами пара и дымом фабричных труб, к теням дирижаблей в задымленном небе.
- Вот жешь дикари гребаные, - хохочет Кефир.- Гляди, как заводят! Ну, щаз Дрозд им устроит! Вон он, вон!
Я щурюсь, пытаясь разглядеть, куда показывает Кефир. И вдруг вижу Дрозда. Тот еще мгновение назад был рядом с нами. А теперь уже бежит по "служебной" полосе между ареной и трибунами. В одной руке у него рупор, в другой - красная трубочка фаера.
Его преследуют несколько полицейских, но он оказывается быстрее. Добегает до трибун славояров, сипит в рупор - прекрасно слышно даже нам:
- Волосатый медведЯ прищемил себе мудя!...
Зажигает свой фаер и швыряет его в гущу сине-золотой толпы.
На него с двух сторон налетают пятеро полицейских, валят на землю и крутят руки за спиной. Тащат его прочь от разъяренных славояр, лающих и бранящихся, тянущих вслед шерстистые лапы.
Кефир хохочет, черно-красные трибуны поддерживают своего героя многоголосым воплем восхищения и оглушительным "Яр-ко-ни!!!"
***
Матч закончен. Полицейские выпускают поостывшего Дрозда. Сегодня он - герой вечера, приятели качают его, несут через оцепление на руках.
Я чувствую невероятную усталость, говорю Кефиру, что отправлюсь домой.
Он не пытается меня задерживать, на прощание хлопает по плечу, а сам уже лезет сквозь толпу своих соратников, обнимать смельчака Дрозда.
Я бреду прочь от стадиона, сначала по засыпанным мусором задворкам Каян-Булатовского, в толпе "мирки", как их называет Кефир, обычных зрителей, таких же, как я сам - без всякой атрибутики.
Бреду, спрятав руки в карманы, и думаю о своей печальной судьбе.
О том, что вот есть люди, которые так весело умеют развлекаться! И нет им дела ни до журналистики, ни до гумибира с универом. И не предстоит им, как мне, тяжелейшего разговора с отцом, которого я так подвел...
В какой-то момент я оказываюсь вдали от оживленных улиц, понимаю что заблудился.
Смеркается. Стою между глухими стенами краснокирпичных лабазов, исписанными густой вязью непонятных граффити и обширным, сплошь поросшим сухостоем, пустырем, от которого меня отделяет ржавый, мочалом опутанный, забор из сетки-рабицы.
Из вентиляционных отверстий по сторонам улочки вырываются клубы пара, образуют подобие туманной дымки, в которой навстречу мне движутся смутные тени.
Переговариваются между собой на незнакомом, рыкающем наречии, взъерошенные патлы, просторные рубахи навыпуск, поблескивает золотое шитье на длинных шарфах. Славояры.
...я получаю прямым в нос, и сразу же теряюсь в пространстве. Вокруг мелькают тени, раздается хохот, от удара под дых едва не задыхаюсь, хватая ртом густой теплый воздух, пропитанный аммиачными парами.
Чувствую, как царапает затылок жесткая сетка забора, щеку холодит лезвие ножа:
- Где твои дружки, ыыы?
Я толком не успеваю испугаться, но тут с другой стороны проулка доносится крик Дрозда:
- Вон они! Валилово!!!
Лезвие отлипает от моей щеки, славояры бросаются прочь. Их преследуют, нагоняют... Кефир налетает слева, бьет прямым зазевавшегося противника - в выбритую до синевы скулу. Я срываюсь с места, спотыкаюсь, на меня налетает оскаленное чудище, пытаюсь отмахнуться от него сжатыми кулаками. Попадаю во что-то мягкое, податливое. Противник вопит, отскакивая, - я зацепил его по оскаленным клыкам. Попадает мне по ноге, я рушусь на землю, кто-то, кажется Пузо, а может Енот - спотыкается о меня, с матом обрушивается сверху.
В считанные мгновения все кончено, противник бежит.
Кефир тянет меня за шиворот, поднимает с земли:
- Это что, был твой тайный удар?
Смеясь, изображает меня - сжатый по-женски кулачок, движения тычком, сморщенная гримаска перепуганного мальчишки.
Я сплевываю кровь:
- Тайный корюльский удар... Тайный удар лосиной кавалерии.
- Для питбургерского неженки неплохо, - скалится Дрозд, дружески тыкает меня в ребро.
Мы идем все вместе мимо лабазов, они смеются, смеюсь я, хлюпая и шмыгая разбитым носом, но мне весело, странное новое чувство поселилось внутри - дикое и веселое электричество, придающее каждому движению, каждому жесту полноту смысла. Чувствую себя по-настоящему живым.
Ряд лабазов заканчивается, выходим на задворки фабрики, коптящей небо тремя здоровенными трубами. Впереди площадка растрескавшегося бетона, сквозь которую проросли сорняки. А на том конце площадки нас ждет целая шеренга славояр - десятка два, не меньше. Они ревут, скалят клыки и бьют себя в грудь кулаками, ярясь перед схваткой. Ждут нас.
Я что-то лепечу, тяну за рукав плаща Кефира.
- В чем дело, малыш?! - кричит он, выдергивает рукав, подпрыгивает на месте в лихорадочном возбуждении, в предвкушении. - ты же хотел посмотреть на настоящий хедбол?! Вот это - он и есть!
Сумасшедшим горящим взглядом он обводит неровный строй приятелей, кричит:
- Вперед, Яркони! Гасим их!!!
Славоярцы срываются нам навстречу. Кефир с приятелями бегут на них.
А у меня только один выбор - бежать вместе с ними вперед и, видимо, хорошенько получить по башке...