Народ кучно толпился возле виновника торжества, напоминая издали медленное вращение темной воды над сточным коллектором. В кружении явно вырисовывалась упорядоченная расслоенность по критерию достатка. Но мероприятие явно зависло в ожидании чего-то или кого-то. Скорее всего, отсутствовал поп с группой визуально-звуковой поддержки. Вряд ли тут мог появиться настоящий священник, который творил обряды не мзды ради, а лишь по зову души. Остальные в моем понимании оставались лишь торговцами раскрученного бренда "Христианство".
Наше семейство в прослоечное кружение по принципу финансовой состоятельности не вступало, скромно пристроившись на самом входе. Тут, на ступеньках, было и посветлее, и посвежее, и потише, да и не так сильно давила окружающая атмосфера. У меня почему-то зрело устойчивое чувство, что собравшиеся люди как будто сильно раздражали истинных хозяев этого места.
Мероприятие определенно выглядело мрачновато. Да собственно так и должны выглядеть похороны в описываемой части света. Мало кто радуется в процессе этого действа, по крайней мере, открыто этого не делают, хотя некоторым и хотелось бы. Место последнего пристанища виновника торжества без преувеличения можно было назвать эксклюзивным, если даже не пафосным. Сами попытайтесь припомнить, когда Вы последний раз видели во отчую церемонию упокоения в фамильном склепе. Давящая на сознание элитарность момента совершенно неуместно вызвала у меня ухмылку, которая стала результатом борьбы с прорывавшимся наружу смехом. Некстати вспомнилась сильно манерная, но слегка глуповатая подружка моей матери, которая как-то встретившись с нами в подъезде дома, гордо заявила, что ее пригласили на похороны. Я тогда не удержался и спросил ее, не главную ли роль ей там выделили, после чего прыснул смехом от выражения лица счастливой обладательницы эксклюзивной "контрамарки". На это мероприятие мы пришли сами. Наверное. По крайней мере, я не помню, чтобы нас туда приглашали.
- Батя, а что это за штука? - оторвал меня от воспоминаний голос дочери, вертевшей в руках небольшую слегка подернутую ржавчиной железку.
Железка выглядела не то чтобы сильно необычной, но в глазах любопытного ребенка ей, видимо, добавляла загадочности окружающая обстановка. Слегка нагнувшись к руке дочки, я принялся осматривать неожиданный трофей. Штука мне была явно незнакомой. Чем-то она походила на обычный строительный костыль, который с одной стороны выглядит острым клином, а с другой имеет ушко с дырочкой. Но имелось в находке и некоторое сходство с немного топорным метательным ножом, отчего я решил слегка подогреть момент.
- Ну-у-у... - задумчиво протянул я и "подвесил" паузу. - Походит на метательный нож ниндзя. Или наконечник дротика римского воина...
Неосознанно дернувшись, я отстранился от руки дочери со странной находкой и машинально кинул взгляд вправо вверх, где мне почудилось какое-то движение. Движение, судя по обнаружившемуся обстоятельству, мне не привиделось.
Больше всего висящий чуть в стороне и выше моей головы предмет напоминал мне "клюв" кирки. Солидный такой блестящий зазубринами и длинными рабочими сколами нос ударного инструмента. Вместо подобающего моменту испуга на меня вдруг накатило любопытство, и я, крутнув головой, попытался окинуть взглядом весь долбильный инвентарь. Объять удалось далеко не все, но и того оказалось достаточно. Висевшая надо мной штуковина киркой в настоящем понимании этого термина не являлась. Блестящий от трудов праведных "клюв" постепенно расширялся, превращаясь в режущую слегка изогнутую плоскость, оканчивающуюся солидным клёпанным ухом, которое сидело на основательно отполированном темном, почти черном древке.
Натужно сглотнув, я резко мотанул головой в противоположную сторону и моментально застыл от увиденного. Увиденное же напротив, как будто переняв от меня момент инерции, плавно заскользило вокруг меня в роли оси вращения. Темно-серый, почти черный балахон со свисающим глубоким капюшоном уверенно прятал фигуру его владельца. От плавного, как будто перетекающего из положения в положение движения он безмолвно колыхался, не издавая никаких звуков. Лица пугающей фигуры я не видел, отчетливо была различима лишь едва высовывающаяся из широкого рукава кисть руки. Белые, как будто тщательнейшим образом за века очищенные ветрами кости сжимали грубо откованный обруч, на котором так же бесшумно болталась грубая лампа, состоящая из небольших стеклянных оконцев. Мрачное осветительное изделие не выбрасывало ни луча света, но я отчетливо понимал, что из охватывающего нас сумрака проступили мельчайшие детали окружения, став вдруг ясными, как на кадре высококонтрастной съемки. Я почему-то отчетливо понял, что невидимое лицо устремлено к зажатой в руке дочери железяке. Мир тут же отмер, и я неожиданно резко выхватил у ребенка странный костыль, демонстративно прижав его к своей груди. Фигура тут же остановилась и, мельком мазнув по лицу застывшей дочери, повернула свой лик ко мне.
Неяркий свет внешнего мира неуверенно потеснил темноту накинутого капюшона, и я с удивлением увидел отразившую свет огромную каплю воды. Овальная, слегка похожая на огромное яйцо водная гладь отблескивала кружащими по ней разводами, как это бывает, когда готовая сорваться капля висит на кончике листка. Внутри этого маленького омута постоянно вспыхивали мелкие искры, отчего казалось, что мое нутро пронзает чей-то взгляд. Время как будто застыло, а удар сердца, казалось, пробился из другого измерения. На втором ударе сердца по мне прокатилась волна мурашек, на третьем по телу пробежала странная горячая волна, наполнившая нутро легким мандражом. С четвертым ударом фигура медленно приподняла "лицо" вверх, оказавшись чуть ли не на голову выше меня, и скрывавший ее лик капюшон резко заскользил вниз.
Как будто утаскивая за собой накинутый образ, из-под него показалась сначала ровная чёлка платиновых волос, плотно собранных где-то на затылке за красиво очерченными ушками. Под челкой открылись глаза с опущенными ресницами, ровный правильный нос и удивительно красивые, практически идеальной формы губы. Завершали образ слегка широковатые, но не портящие лица скулы, стройная, обрисованная глухим воротником "под подбородок" шея и обрамляющие ее тяжелые волны волос, которые как будто истаивали серым туманом в глубине отбрасываемой капюшоном темноты. На пятом ударе ресницы поднялись, и меня наполнила заглянувшая в меня бездна. Из ниоткуда вдруг накатило отчетливое и давно забытое чувство: внутри меня всё затрепетало, как будто я завис в полушаге от первого обладания женщиной.
- Какая же ты красивая, - с трудом протолкнув воздух из легких, прошептал я.
Внутри меня вспух шар теплого ласкового огня, и пушистые ресницы гостьи отгородили от меня бездну. Со следующим ударом сердца наваждение попустило. Затаив дыхание я целую вечность между шестым и седьмым ударами сердца взирал на прекраснейший из женских образов, облаченных в строгое черное при белой окантовке платье с глухим воротником под горло. С седьмым ударом сердца фигура пришла в движение, сделав отчетливый почти людской шаг с разворотом, на миг открывший взору ножку с точеной коленкой, обутую в черный сапожок до середины лодыжки на низком каблучке. Гордо поднятая голова грациозно склонилась, наползший капюшон украл из моего мира бледное прекрасное лицо в облаке платины, изящные отвороты платья смялись, вытянулись и превратились в складки бесформенного плаща. Фигура безмолвно заскользила в сторону скопления народа. В изящных пальцах, сжимавших корявую лампу, прорезались блики белой кости. Из монументального кубка, который держала вторая симпатичная ручка, выплеснулись языки бело-серого тумана, которые моментально вытянулись в дымное веретено. Через миг оно приобрело очертания того самого орудия, напоминавшего жуткую помесь косы с киркой. Тусклый сполох света отразился от обретшего прежний вид хищного стального клюва. В колыхании плаща поначалу еще угадывались сопутствующие шагам штрихи, но с каждым ударом сердца движение становилось все более плавным, а очертания фигуры приобретали угловатость.
- Это специальный крюк для лампы, Анна, - неожиданно поняв, что за предмет держу в руках, ответил я дочери. - По преданиям на него вешает лампу пришедшая подарить умирающему человеку или же его душе последний глоток вина с поцелуем богиня смерти Мара.
- Ух ты! - глаза дочери вспыхнули. - А какая она?
- Прекрасная, - прошептал я, поглядев в глаза передернувшей как будто от холода плечами жены. - Почти как наша мама, только значительно старше и мудрее.
*****
Вынырнувшее из сна в реальный мир сознание было на удивление ясным, а тело отдохнувшим почти как в детстве, чего я уже давно не мог припомнить. Случившееся во сне как будто наложилось на мое реальное тело, спроецировав благословение богини. И первой пойманной моей мыслью стало осознание того, что смерть приходит к нам именно в том облике, в каком мы ее готовы принять. Значит, я давно в душе вошел в исконную религию наших далеких предков. Я - внук богов.