Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Учителя выбрать - тоже ум нужен ...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Татьяна Хруцкая
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   УЧИТЕЛЯ ВЫБРАТЬ - ТОЖЕ УМ НУЖЕН ...
  
  
  
  
  
   Но сколько бы ни было учителей, есть УЧИТЕЛЬ,
   и среди лучших учеников есть любимый Ученик...
  
  
  
  
  
   Есть одно важное педагогическое правило,
   о котором учителя редко думают:
   когда учитель выставляет отметку ученику,
   ученик при этом тоже выставляет отметку
   учителю - отметку справедливости.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Санкт-Петербург
  
   2014 год
   С благодарностью за оживлённые в душе размышления!
  
  
   95 лет Даниилу Гранину!
  
   Даниил Александрович Гранин - лауреат Государственной премии,
   Герой Социалистического Труда, участник Великой Отечественной войны, кавалер многих орденов и медалей.
   Его имя давно уже стало символом не только Санкт-Петербурга, но и всей России.
  
   Разные писатели и поэты вели нас по жизни. Поэтому и пути у нас были разные, и цели разные. Некоторых привели в тупик, они спились или растворились, некоторые привели нас к перестройке и к личной катастрофе. А некоторые осветили нам путь, и мы шли за ними всю жизнь.
  
   Даниилу Гранину исполнилось 95 лет, а мне - 68... Он прожил жизнь в Ленинграде - Санкт-Петербурге. Я - тоже. Он поступил в Ленинградский Политехнический институт. Я - тоже. На электромеханический факультет. Я - тоже. Он работал в "Ленэнерго". Я - в "Тяжпромэлектропроекте". Он был в Москве, Ялте, Риме и Париже. Я - тоже. Он занимался в литературном кружке. Я - тоже. Он очень любил писать и, в конце концов, стал писателем. А я проектировала электроснабжение заводов и фабрик и тоже любила писать. Моей любимой частью проекта было написать пояснительную записку. Однажды начальник отдела сказал, что это не техническая записка, а письмо любимому человеку. Это был лучший комплимент, полученный на работе. Я сказала, что действительно, когда я пишу пояснение к проекту, я думаю об инженерах, техниках и рабочих, которые будут её читать, и строить или реконструировать заводы и фабрики. Мне хочется, чтобы они всё поняли правильно, чтобы они получили радость от того, что участвуют в благородном деле строительства своей Родины, чтобы всё сделали не только качественно, но и красиво, как мои чертежи. А ещё я думаю о тех будущих инженерах, которые однажды достанут из архива мой проект, чтобы произвести модернизацию предприятия. Они будут проводить её, пользуясь моими чертежами, потому что меняется технология, но для работы механизмов по-прежнему нужно будет электричество. И закон Ома пока ещё никто не отменял. Они увидят мою фамилию в штампе, мои красивые рабочие чертежи с толковыми пояснениями и помянут меня добрым словом. И мне будет приятно, хотя меня, наверно, уже не будет на Земле. Я достигла свей степени компетентности - ВИП (ведущий инженер проекта) и проработала 41 год в профессии.
   Даниил Гранин стал хорошим писателем, властителем наших умов...
   А я стала благодарным читателем...
   Физики и лирики... "Искатели"... "Иду на грозу"... Это наша молодость...
  
   95 лет Даниилу Гранину. "Прямой разговор. О долге и чести". 1 января 2014 года.
   Элита, дворяне, учёные, священники - слой аристократов. Общество много приобретает от наличия аристократов. Они создают нравственный климат Родины, уровень строгого порядка. Нельзя подавать руки этому человеку - негласное постановление. Нерукопожатый... Его не принимают, отлучают... Это решается средой аристократии.
   Репутация. Есть авторитеты, которые создают репутацию другим: эти плохие, эти хорошие. Система нравственных оценок. Благородные люди не зависят от социального слоя. Настоящие аристократы вырабатываются за счёт репутации. Многие достойны высочайшей оценки. Нравственное благородство. Сила таланта выталкивает изнутри. Звание Героя дают за подвиг. Подвиг нравственного порядка.
   В роду есть люди, которыми можно гордиться, и которых надо стыдиться. Это влияет на самочувствие семьи. Человек попадает в родословную со своей репутацией. Он представитель рода.
   Мы живём без репутации. Репутация сместилась в сторону банковского счёта. Отношение к интеллигенции плохое, она лишилась авторитета, с ней не считаются. Зачем она нужна, интеллигенция? У неё есть свой взгляд на вещи, своё понимание.
   Светское общество - это хорошие, нравственные люди.
   Сейчас у нас нет светского общества.
   У нас есть класс чиновников, министры, верхушка - они осуществляют руководство. Ничего не знают, только сколько кто зарабатывает, сколько жена заработала, больше ничего. Это мало для авторитета.
   Появились новые страхи: лопнет ваш банк - потеряешь работу...
   Как создавать систему общественной репутации?
  
   К 95-летию Даниила Гранина. "Прямой разговор. О городе". 2 января 2014 года.
   Каждый город - творение архитекторов.
   Санкт-Петербург принадлежит не России. Это мировое сокровище. Хочется сохранить то, что есть.
   В наши дни город теряет свою красоту... Новодел... Летний сад, вторая сцена Мариинского театра... много потерь... Начальство - это пришлые люди, для которых этот город не родной, для них потери не так болезненны...
   Архитектура - это красота, с которой мы сталкиваемся постоянно. Мы живём внутри красоты. И это действует незаметно, но постоянно... Поэтому ленинградцам, петербуржцам присуща вежливость, отзывчивость... Удручающе действуют простые дома...
  
   К 95-летию Даниила Гранина. "Прямой разговор. О литературе". 3 января 2014 г.
   Литература необходима для того, чтобы понять мир, в котором мы живём... Для души, сердца... Литература борется с чувством одиночества. Герои книг сопровождают тебя, помогают... Научно-популярная литература будит фантазию.
   Великая литература... вечная... Библиотека. Классики... Вкус к литературе - дело наживное. Чем больше читаешь, тем больше входишь во вкус. Чтение - важная часть человеческой жизни и судьбы.
   Зачем я пишу? Зачем я трачу свою жизнь? У каждого писателя возникает такой вопрос. По-разному в разное время я отвечал на этот вопрос. Может быть, это кому-нибудь нужно.
   Талант идёт сверху. Мастерство надо приобретать. Вдохновение - редкость. Свой стиль - свой способ выражения.
   У каждого есть свой любимый писатель, они меняются. На новой ступени мы возвращаемся к Пушкину снова.
   Роман, который объясняет нам нашу жизнь.
   Общение мне помогает. Это важнее написанного, вбирал в себя.
   Душа сохнет без поэзии. Душа тонкая, капризная, её надо питать.
  
   Бесчисленные "иронические детективы" и авангардистские писания российского и импортного исполнения ещё окончательно не отвратили читателя от психологической прозы, побуждающей к размышлениям.
  
   Всё пережитое в моих книгах...
  
   Даниил Гранин "ЗУБР"
  
   "Ты равен тому, кого понимаешь"!
  
   В день открытия конгресса был дан приём во Дворце съездов. Между длинными накрытыми столами после первых тостов закружился густой разноязычный поток. Переходили с бокалами от одной группы к другой, знакомились и знакомили... Тут-то и происходило самое нужное, самое дорогое для всех этих людей, разлучённых большую часть жизни, разбросанных по университетам, институтам, лабораториям Европы, Америки, Азии и даже Австралии.
   Тут были знаменитости прошлого, некогда нашумевшие, обещавшие новые направления; надежды, как водится, не оправдались, от обещаний осталось совсем немного... Историей своей науки - генетики - молодые, как правило, не интересовались. Для них существовали корифеи сегодняшние, лидеры новых надежд, новых обещаний... Между столиками, между группами сновали молодые, у которых всё было впереди - и громкая слава и горькие неудачи...
   В этом совершенно хаотическом движении среди возгласов, звона рюмок, смеха, поклонов вдруг что-то произошло, лёгкое движение, шёпот пополз, зашелестел. На рассеянно-улыбчивых лицах, оживлённых как бы беспредметно, появилось любопытство. Кое-кто двинулся в дальний угол зала...
   В том дальнем углу в кресле сидел Зубр...
   Молодые теснились поодаль, с любопытством разглядывая и самого Зубра, и этот не предусмотренный программой церемониал - парад знаменитостей, которые подходили к Зубру засвидетельствовать своё почтение. Сам Зубр принимал этот неожиданный парад как должное. Похоже было, что ему нравилась роль маршала или патриарха, он выслушивал людей, которые занимались несомненно наилучшей, самой прекрасной и доброй из всех наук - они изучали Природу: как и что растёт на земле, всё, что движется, летает, ползает, почему всё это живое живёт и множится, почему развивается, меняется или не меняется, сохраняя свои формы. Поколение за поколением эти люди старались понять то таинственное начало, которое отличает живое от неживого. Как никто другой постигали они душу, что вложена в каждого червяка, в каждую муху... Но тот из них, кто забирался глубоко, невольно замирал перед чудом совершенства ничтожнейших организмов. Даже на уровне клетки, простейшего устройства, оставалась непостижимая сложность поведения, нечто одушевлённое. Прикосновение к трепетной этой материи невольно объединяло всю эту разноязычную, разновозрастную, разноликую публику...
   Непосвящённые шептались, стараясь не пропустить ничего из происходящего. Потому что чувствовали, что на глазах у них творится событие историческое. О Зубре ходили легенды, множество легенд, одна невероятнее другой. Их передавали на ухо. Не верили. Ахали...
   Теперь, разглядывая его в натуральности, все невольно сличали его с тем образом, который витал в их воображении. И, как ни удивительно, всё сходилось...
   Мне вспомнилась больничная палата, уставленная койками в два ряда. Кроме Зубра там лежали ещё человек десять. Я нашёл его сразу, потому что все смотрели в его сторону... Он был центром палаты. Где бы он ни появлялся, через какое-то время он становился центром. От него ненасытно ждали чего-то и чем больше получали, тем больше ждали... В нём это сочеталось - мужицкое и утончённое. Зверское и аристократическое...
   Он только что вычитал в английской книжке "Жизнь после жизни" - рассказы вернувшихся оттуда, после реанимации, тех, кто побывал на том берегу, заглянул за порог бытия. Вся мощь его ума, его знаний беспомощно застревала перед глухой стеной, в которую упирался конец жизни. Что там? Есть там что-нибудь или же нет? Куда же девается душа, сознание, моё "я"?..
   Вот тогда я решил записать его рассказы, сохранить, запрятать в кассеты, в рукописи хотя бы остатки того, что до сих пор транжирили в трёпе с ним у костров, в застолье, в бестолковых расспросах. С этого дня я стал записывать...
  
   На перроне Казанского вокзала в морозный день 1956 года собралось довольно много встречающих... Встречать Зубра пришли не только биологи, были тут и физики, и филологи, и моряки, прежде всего друзья по поколению... Все ощущали торжественность, чуть ли не историчность момента.
   Впервые Зубру было разрешено вернуться в Москву. Отсутствовал он более тридцати лет, ибо отбыл из Москвы в 1925 году. Отбывал он с Белорусского вокзала в Германию, а возвращался ныне с Казанского, с Урала, с другой стороны земли.
   1956 год был годом особенным, бурным годом прозрений, взлёта общественного сознания, годом надежд, споров, освобождения от застарелых страхов... Все были возбуждены и взволнованы... В тот год возвращались многие, но этот поезд был особенным. Зубр не возвращался, а приезжал их навестить, он как бы спускался к ним со своих Уральских гор... Наконец показался Зубр с супругою. Он был в шубе барского покроя, с бобровым воротником-шалью; она, красавица, потомственная москвичка...
   У каждого времени своя жестикуляция, своя походка, своя манера раскланиваться, брать под руку, пить чай, держать речь. В пятидесятые годы вели себя иначе, чем в тридцатые или двадцатые...
  
   А пока что... Чернобородый Ляпунов, из семьи великих математиков и сам замечательный математик, вдохновенно воспевал создание Академгородка под Новосибирском. При Академгородке будет создана школа для одарённых ребят, будущих математиков, которых будем выискивать по всей Сибири. Под эгидой математики, высшей из наук, будем выращивать и поощрять другие науки, ибо математика - наука всех наук. Ляпунов приглашал и гуманитариев, обещал им местечко под крылом точных наук. Математикам полезен некоторый гуманитарный блеск для общего развития. Математики возьмут шефство над музыкой, над живописью. Соперничество возникало с физиками, которые считали себя главнее. После атомной бомбы они возбуждали почтение и надежды. Может быть, им под силу создать изобилие энергии, даровым электричеством преобразить окраины, облегчить жизнь, труд, решить все проблемы. Ждали, что последуют новые и новые головокружительные открытия физиков, а тут ещё подоспела кибернетика, все зачитывались книгами Винера, фантастические картины будущего приблизились, казалось, вплотную - искусственный интеллект, роботы, обучающиеся автоматы... Строился город физиков в Дубне, атомная станция в Обнинске, институты в сибирском Академгородке. На физическом факультете были неслыханные конкурсы поступающих. Шли кинокартины о физиках, со сцены слышалось: "Эйнштейн", "протон", "кванты", "цепная реакция"... Физики были героями дня. Парни в клетчатых рубашках, лохмато-расхристанные, небрежно швыряющие жаргонными словечками, увенчанные между тем премиями, наградами, высокими окладами, судили обо всём категорически и свысока. Гуманитарии перед ними робели. Стыдились своего невежества. Филология, история, лингвистика, искусствоведение, философия казались науками отжившими, второстепенными. Будущее принадлежало экспериментаторам и теоретикам. Они, посвящённые, таинственные, связанные с какими-то "ящиками", обещали перемену нравов, покровительство опальным художникам. Общественное устройство, экономика, право - всё будет подчинено оптимальным научным законам...
   Газетчики, лекторы доверчиво подхватывали их категорические пророчества.
   По всем городам и весям страны полыхал спор о физиках и лириках. Кто развлекался, подначивая, кто всерьёз, до боли сердечной, доказывал, что искусство осталось лишь для развлечений, оно - пустая трата времени, если не даёт информации. Лирики смущённо отступали, склоняя голову перед новой силой.
   За столом у Реформаторских, Ляпуновых, у всех друзей только и слышно было, куда ехать, в какой научный центр, где будем строить науку, по каким новым правилам будем там жить, какие принципы положим... ДИВНОЕ БЫЛО ВРЕМЯ!
   Биологию, ту тоже обещали перестроить, перевернуть, пере-пере... Молодые математики, физики, химики засучив рукава брались решить ветхозаветные проблемы биологии. Применить к этим козявкам, травкам электронику, она всё измерит, всё смоделирует. Приборы откроют двери для математиков. В конце концов вся ваша биология, биохимия, всё это - физика и математика, это разные формы движения материи. Установим связи и познаем сущность самой жизни, а тогда станем управлять процессами в организмах, в природе на всех уровнях. Хватит вам сотни лет возиться у микроскопов, подсчитывать количество ножек у букашек.
   Они считали Зубра своим союзником, но он только посмеивался. Грохот физических барабанов не производил на него впечатления.
   - В каждом приборе, аппарате я прежде всего ищу кнопку "стоп"!..
  
   - ...Тимофеев-Ресовский это я по отцу. А мать моя урождённая Всеволожская. Древняя-предревняя русская фамилия...
   Человек, так хорошо знающий своих предков, встретился мне впервые. В наше время дальше деда редко кто помнит и знает. Да и не было интереса большого. Что предки? Какая от них польза? "Отречёмся от старого мира..." Заодно отреклись и от родословной...
   Когда-то отец мой пытался рассказать мне про его деда, моего прадеда, и про дядьку, но мне было некогда. Мне всегда было некогда, когда речь заходила о прошедшем, в котором меня не было. Так я и не узнал ничего о своих предках, а теперь уже спросить не у кого. Позади, за детством, за отцовскими братьями и мамиными фотографиями, смутно шевелятся безымянные фигуры, а дальше - пустошь, холодные просторы опустевших земель и селений...
  
   - Послали его с учебной флотилией по Средиземному морю. От порта к порту добрались они до Тулона. Стали там. Недалеко Ницца, Монте-Карло. Потянуло его туда, а как увидел рулетку, шарик этот журчащий, так решил рискнуть. Рулетка чем хороша? Это риск в чистом виде. Никакого умения, все расчёты исключены. Касаешься судьбы, выбор у тебя большой: можешь приблизиться к ней с любого бока... Психология играющих в рулетку - занятная штукенция. У многих людей эта страсть дремлет. Проснулась она и у моего адмирала... Адмирал взял с собою все золотые франки, какие у него были, немного, и никак не мог их проиграть: куда ни ставит, всё ему прибавляется. Бог игры взял его за руку и повёл. Игроки знают такое наваждение. Тут не рассуждай и не отрывайся. Дошёл он до редкого события - сорвал банк Монте-Карло... Выплатили ему деньги. Он послал длинную телеграмму моему деду, своему братцу: присмотри, мол, хорошее именьице поблизости. И отправил сколько-то тысяч франков на задаток. Сам же пошёл со своей эскадрой дальше. Он не был ни кутила, ни пьяница, но, приезжая в очередной порт, отправлялся в ресторан и открывал его для местного населения, чтобы пили и гуляли в честь российского флага. Будучи в Италии мальчиком, мы с отцом заставали ещё в портах людей, которые вспоминали, как один русский поил и кормил горожан. Так он добрался до Константинополя. Оттуда дед получил от братца телеграмму - вышли сто рублей. Все миллионы спустил...
   Адмирала Зубр хорошо помнил и кончину его помнил. Отпраздновав своё восьмидесятипятилетие, адмирал привёл все дела в порядок, огласил завещание и застрелился из револьвера системы "бульдог".
  
   Я раздумываю, в чём же непонятность Зубра.
   - Он обладал стратегическим подходом к биологии. Это так же, как если бы я, мысля на уровне командира батальона, пытался понять мышление командующего фронтом.
  
   По вечерам на берегу Можайского моря устраивали костёр и большой общий трёп. Главой трёпа был Зубр. Он заставлял выступать старых профессоров, докторов и прочих мэтров. Кто о чём: о своих путешествиях, о картинах Рериха, о женской красоте, о стихах Марины Цветаевой.
   В жёлтом танцующем свете костра совершались превращения: некоторые известные, заслуженные учёные оказывались бесцветными рассказчиками, многословными, лишёнными собственных мыслей. Они сообщали вещи банальные, от приближения эти люди проигрывали. Выйдя из храма науки, жрецы становились скучноватыми обывателями. Но были и такие - чем ближе, тем интереснее. Были сочинители весьма неплохих стихов, были остроумцы, были талантливые рассказчики, были знатоки истории. Тем не менее всё это рано или поздно приедалось и тогда обращались к Зубру, упрашивали его что-нибудь рассказать о себе. Жизнь его казалась неисчерпаемой...
  
   Наступали на юг, он был рядовым красноармейцем 113-го пехотного полка, потом военное счастье перевернулось, и они стали отступать перед "дикой дивизией", как называли мамонтовские части. Его назначили командиром взвода. Командовал он недолго, подхватив сыпняк... Санитары "ссыпали" его на сыпнотифозный пункт. Разместился пункт на сахарном заводе километрах в двенадцати от Тулы. "Ссыпали" туда солдатиков сыпнотифозных, брюшнотифозных, с возвратным тифом, с пятнистым тифом - со всеми тифами; а также контуженных, простуженных и прочих... Около двух тысяч лежало там...
   Суп варили из голов и хвостов воблиных... Туда же добавляли чуток пши, была такая дальневосточная дикая культура вроде проса...
   Возможности человека в смысле голода велики, голодать человек может долго, если не паникует...
  
   Это началось в гражданскую войну и в послевоенные годы. Военный коммунизм, нэп - годы, дух которых мы знаем меньше, чем дореволюционную жизнь. Пушкинскую эпоху, екатерининскую, даже, может, петровскую представляем себе лучше, чем парадоксы двадцатых годов.
   - Повоюем немножко, отгоним беляков, отдохнём, снова воюем, а как часть нашу разобьют, возвращаюсь в Москву, в университет, к своим рыбам, в кружок, которым тогда увлекался: логико-философский с математическим уклоном. Потом опять в армию, катим на фронт. Потому что стыдно - все воюют, а я как бы отсиживаюсь. Надо воевать! Постигнуть мозаику той жизни вам не дано. Неделю занимаешься какой-нибудь Софией Премудростью Божией, на следующей - едешь на деникинский фронт...
  
   Не будем приукрашивать: Колюша шёл в Красную Армию не из политических убеждений. Не было такого. Политика не затрагивала его глубоко ни в юности, ни позже. Политические убеждения, как он полагал, есть у коммунистов и беляков. Коммунистом он не был. Беляком тоже. У беляков всяких мнений-убеждений, как он насчитывал, было не менее пятнадцати: и монархия абсолютная, и ограниченная, и диктатура, и буржуазно-демократическая республика одного типа, другого, третьего... У Колюши и близких к нему людей убеждения были не политические, скорее патриотические. Чего это на Россию лезут всякие прохвосты - зелёные, белые, бурые, казаки, поляки, французы, японцы, англичане, Антанты и прочие оккупанты? России нужна народная власть. Всю жизнь Колюша упрямо считал, что именно из-за этого первичного чувства их, голоштанных, разутых краснопупов, вооружённых однозарядной "пердянкой" образца 1868 года, не могли одолеть ни беляки, ни их союзники, вся эта шатия...
   Вот так жизнь эта невероятная и шла: "то воевали, то философствовали, то добывали себе что-нибудь пожрать".
   В смысле пожрать он устроился на одно лето пастухом. И был счастлив, ибо убедился, что это лучшая профессия в мире. Во-первых, заработал за сезон во много раз больше ординарного профессора Московского университета. Получил натурой два куля ржи. А куль - это семь пудов! Во-вторых, ходил в одежде, которая была выдана... Подпаска имел, собаку. Кормился "в очередь". Утречком он собирал коров песней. Шёл по деревне, распевая "Выйду ль я на реченьку", и под эту песню вёл их. Двустволочка за плечами, - это он гусей диких бил. С приятелем, местным фельдшером, наловчились они валерьянку - а у того было её две четверти - превращать в спирт. Перегоняли. И гусей запивали этой жидкостью. "Великолепная была жизнь!" На интеллигентную умственную работу устроиться было невозможно. Деньги в цене падали катастрофически. Счёт шёл на "лимоны", то есть миллионы. Заработать можно было физическим трудом.
  
   Логико-философским кружком руководили Густав Густавович Шпет, смущая умы неслыханными парадоксами, расшатывая самые незыблемые основы этого мира, и Николай Николаевич Лузин, который, будучи крупнейшим математиком, умел находить в ней философскую мысль...
   Семён Людвигович Франк читал пронзительно-напевным голосом: "Искусство есть всегда выражение. А что такое выражение? Это самое загадочное слово человеческого языка. Скорее всего оно означает отпечаток. Процесс отпечатывания чего-то в другом. Что-то незримое, духовное таится в душе человека; он имеет потребность сделать его зримым, явственным... Духовное облекается плотью. Но что именно он хочет выразить? Не только себя, а нечто объективное. Что это за "нечто"?"...
  
   Чтобы заниматься в университете, надо было где-то прирабатывать, чем-то кормиться. Кем только он не перебывал!..
   Грузчик была должность выгодная, максимум, о чём мог мечтать начинающий учёный. Артель, однако, находила и другие способы подкормиться. Пока грузили тюки - а артель не слишком торопилась, - из машины, стоящей под погрузкой, один мальчонка украдкой откачивал в артельный бачок "автоконьяк". В те времена грузовики в Москве работали на смеси газолина со спиртом. На Сретенке был извозчичий трактир. Там по-прежнему кормились извозчики да ещё шофёры машин... Являлась туда и вся артель грузчиков, человек двенадцать, хозяин получал бачок с "автоконьяком". Пьяницам выдавал по рюмочке. За это грузчики получали по тарелке суточных щей с убоиной (мясо тогда называли убоиной) и кусок настоящего хлеба. Наевшись, Колюша отправлялся в университет к своим работам, либо же - в кружок, где что-то вещал Брюсов, читал Андрей Белый. А то бежал слушать курс лекций Грабаря по истории живописи; от Грабаря - на лекции к Муратову; от Муратова к Тренёву - о древнерусском искусстве, о фресках. Всё хотелось узнать, всё постичь... Грыз, грыз всю эту философию и искусствоведение, пока не убедился, что это "пустое бормотание", что нельзя менять прелестных водных тварей на такое суесловие.
   Поэтому он стал биологом, а не искусствоведом. Хотя навсегда сохранил интерес к истории живописи, истории описательной, без всяких выкрутасов, что помогала узнать, когда и что происходило на белом свете, какой художник что делал, чем хорош, что придумал...
  
   Немногие люди, которые ведут дневники, обычно заносят в них вещи, стоящие упоминания, события, с их точки зрения, более или менее значительные. Им кажется недостойным записать разговор женщин в магазине, про обед в столовой, про то, как проходило родительское собрание в школе, о ценах на рынке... Но откуда нам знать, что стоящее, а что нестоящее?..
  
   Колюша хоровому пению был обучен. Пел в гимназии, пел в церковном хоре, пел в университете в Татьянин день - такой студенческий праздник. Хор Колюша любил беззаветно... Солистом быть не стремился, нравилась ему именно хоровая слитность. Во всём индивидуальность, а тут влекла его общность хора, где ты неотделим от других, сам не слышишь себя в мощном единстве голосов, где нет тебя, есть мы...
  
   - Почему вы, имея такой голос, пошли в науку?
   - Да потому что тогда этих паразитов, научных работников, было немного и большого вреда своему отечеству они не приносили... В двадцать первом - двадцать втором годах времени у меня было мало. Мы не считали допустимым зарабатывать деньги с помощью науки, зарабатывали работой.
   Чем же он занимался? Чинил жнейки, косилки и прочие машины, у деревенских прирабатывал.. это - летом. Зимой лекции читал...
   Из всех возможных занятий наука была самым невыгодным. Научная работа не давала ни пайков, ни денег, ни славы. В науку в те годы шли немногие. Мало сказать бескорыстные, вдобавок ещё - чудаки. Или чудики. От этого и укрепился образ отрешённого, одержимого своей наукой, своими букашками, пробирками, формулами отшельника. В науку шли ради самой науки, исключительно подчиняясь древнему, невесть зачем возникшему инстинкту любознательности...
   В те времена "студент" звучало почётно: что-то передовое от разночинцев, от демократов сохранялось в этом звании... Он вполне годился для быстрого восхождения. То было время молодых, горластых, отчаянных...
  
   Для него приказ был приказом, закон был законом, правильный, неправильный, но исполнять надо, раз это закон. Странная законопослушность бунтаря...
  
   Его учителем был знаменитый..., тот, кто разработал, создал, выдвинул, основал и так далее; список его заслуг был велик и бесспорен... Научное генеалогическое древо Зубра раскидисто, велико и почётно...
   - Учёные тогда ничего не получали, жили исключительно преподаванием. Золотая пора науки...
   Сколько бы ни было учителей, есть Учитель и среди лучших учеников есть любимый Ученик...
   "... опасный возраст, ибо изволят думать, что политические экивоки наиважнейшее занятие, нет понятия о том, что полезнее нормальная научная работа..."
   Ещё полыхали митинги... всё было насыщено политикой, призывами... Но старики стояли на своём. Рано или поздно, считали они, приходит понимание: единственно стоящая вещь - служение науке, она не обманет, не разочарует... Они служили науке преданно и влюблено, но для них многое оставалось превыше науки, например, правила чести и порядочности... Приговор общественного мнения был страшнее судебного. Не обжаловать. Не откупиться, не отмахнуться. Общественное мнение судило по неписаным законам порядочности...
  
   Давно мечтаю я написать книгу о чести и бесчестии. Собрать в ней поступки, известные по разным источникам, благороднейшие поступки, примеры порядочности, великодушия, добра, чести, красоты души... Порядочные поступки не объясняются, им не ищутся причины...
  
   Как-то так получилось, что с молодых лет окружали Зубра личности незаурядные...
   Участники практикума между 1917 и 1927 годами, все, кто прошёл его в это десятилетие, считают, что это была лучшая пора их жизни...
  
   Роман произошёл бурно и непредвиденно для всех, кто сватал Колюшу за девиц, более подходящих ему по характеру, по положению, по росту. Лёлька была выше его на полголовы и полной противоположностью характером. Никто не думал, что они уживутся. В мае не положено жениться: всю жизнь маяться будут. На самом же деле роман их, уже крутой, серьёзный, начался после свадьбы, по мере того как они познавали друг друга. Они и впрямь казались несовместимыми. Она - спокойно-рассудительная, он - яростно-вспыльчивый; она - ровная, выдержанная, умеющая обращаться с самыми разными людьми и в то же время державшая их на расстоянии, он - оратель, ругатель, легко ныряющий в любую компанию, сразу облипающий интересными личностями. Лелька - домовитая, ей нужен порядок... Она распознавала людей лучше Колюши, была обязательной, исполнительной, умела экономно держать его безалаберный бюджет. Она появлялась на людях всегда причёсанная, продуманно одетая, сияя своими зеленоватыми тихими глазами; он же - в рубахе на выпуск, в драных от своих экспедиций брюках, а то ещё босой. Он - несдержанный на еду, на курево, на выпивку, она же могла лишь пригубить рюмку...
   Как биолог она была безукоризненным исполнителем, умела ставить тонкий, долговременный эксперимент, обеспечивая успех там, где требовались терпение, точность, умение накопить тысячи повторных наблюдений...
   Общая работа объединяла их накрепко, потом соединила и чужая страна, в которой они очутились...
  
   Студенческие годы... Эти первые советские выпуски выделились своими талантами. Вундркиндства не было. Колюше шёл двадцать второй год, он всё ещё числился студентом. И нисколько этим не тяготился. Его занимало одно - проработать практикумы, которые его интересовали, и прослушать нужные ему курсы. Когда он это сделал, счёл, что с университетом покончено, и не стал сдавать никаких государственных экзаменов. Так поступал не он один. Многие тогда считали дипломы никому не нужной формалистикой, пережитком прошлого, бюрократической отрыжкой. Бумажка не имела силы, на неё не опирались в науке, редкое население науки составляли чистые энтузиасты, искатели истины, любители приключений мысли, рыцари идеи или каких-нибудь неясных врождённых стремлений. Они занимались бы наукой и бесплатно, лишь бы их чем-то кормили. Они не были ни фанатиками, ни одержимыми, лучше считать их романтиками...
  
   Судьба не могла в ту пору уберечь его от событий, от участия в них. Таков был его характер, он вбирал в себя время жадно, хлебал всю гущу происходящего. Зато судьба заботливо выручала его из отчаянных положений, оттаскивала за волосы, за шиворот от самого края... Иногда мне кажется, что в этом не чудо, а явный умысел - донести, сохранить в живых именно подобный, отмеченный шрамами всех событий, экземпляр.
   Приключения и случаи из его жизни всплывали беспорядочно... Как в калейдоскопе...
  
   Учёному дар рассказчика, казалось бы, без нужды, а у него он каким-то образом входил в его научный талант...
  
   В 1925 году Оскар Фогт попросил у наркома здравоохранения Н.А. Семашко порекомендовать ему молодого русского генетика для берлинского института, для нового отдела генетики и биофизики... Предложили кандидатуру Колюши...
  
   После окончания университета полагалось заниматься наукой. Но университета, как известно, Зубр не кончал и госэкзаменов не сдавал. Не кончив учёбы, он взялся за науку. Все это знали, и в университете знали, и этого было достаточно.
   Тогда, в первой половине двадцатых годов, писчебумажная жизнь в науку ещё не проникла. Человек расценивался по делам, учёный - по работам, студент - по тому, как он понимает и на что способен. Райское время, когда все ходили нагишом, не прикрываясь дипломами и званиями. Когда Колюша уезжал за границу работать, его учитель Н.К.Кольцов дал ему письмо, в котором удостоверял, кто он такой. Это заменяло все справки и мандаты. Главное, что он его ученик и обучен...
  
   Работоспособность у него была ни с чем не сравнимая...
  
   Времени не хватает. Единственным запасом, откуда его можно было брать, стал сон. Глупо тратить на сон восемь часов, треть жизни. Раз навсегда он поставил будильник на семь и стал ложиться всё позже и позже, пока - уже студентом - не дошёл до двух с половиной часов ночи. Поначалу было трудно. Чтобы сразу засыпать, он перед сном обегал несколько раз свой квартал и тогда уже засыпал мгновенно, намертво. Никаких сновидений и прочих глупостей не видел. Некогда было, надо было высыпаться. Постепенно сон утрамбовался, да так, что никакой сонливости не оставалось. Во времена кольцовского института нормальный сон его составлял четыре с половиной - пять часов. На этом он остановился. Всю остальную жизнь так и спал. Некоторые могут считать, что он лишил себя удовольствия поспать, но он считал, что жить - удовольствие большее, чем спать. Ему помогало правило, которое у них в семье усваивалось детьми строго-настрого: проснулся - вставай! Валянье в постели не разрешалось. (Были ещё два правила, таких же неукоснительных: ничего на тарелке не оставляй и не ябедничай!)...
   С той поры у него образовалось своё фирменное блюдо: вбухать в кастрюлю всё, что есть в шкафу, в холодильнике, - мясо, колбасу, кефир, варёную картошку, яйца, можно туда же сыр, помидоры, и всё это - на огонь и по тарелкам, чтобы не тратить время на первое, второе да ещё закуску.
   Вернувшись домой, ещё читал. Поглощал модную у студентов русскую философию - Фёдорова, Соловьёва, Константина Леонтьева, Шестова.
   Его пугали: от такой жизни неминуемо мозговое истощение и гибель. Он отмахивался: это у обыкновенных интеллигентов. Похоже, что он не истощался. Ни головой, ни телом. Гибели тоже не происходило. Бегал неутомимо и успокаивал всех, что голова по сравнению с ногами малоценный орган. Голова нужна бывает редко, а для каждодневной жизни ноги и руки много нужнее. Так и жил: ногами и изредка головой...
  
   "Если до двадцати восьми лет ничего существенного в науке не сделал, то и не сделаешь" - фразу эту он будет потом повторять молодым, не жалея их. Беспощадная фраза. В 1925 году у него вроде бы ещё оставалось какое-то время в запасе. Да кроме того, он уже и сделал кое-что путное. Но существенное ли? Он знал, что должен вот-вот что-то ухватить, это был самый азарт, самая горячка работы... И то, что в Германии можно будет не отвлекаться на преподавание ради заработка, решило дело. Он согласился...
  
   Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как рассказывать про талантливых людей. Восхищение талантами других - редкое явление и в науке и в искусстве. Похоже, он начисто был лишён зависти... Они принадлежали к его ордену, где требуются три качества: талант, порядочность и трудолюбие...
  
   В те годы считалось нормальным, что авторитет учёного и руководителя совпадает. Руководителю никто не писал диссертации. При нём подчинённые боялись обнаружить свою бездарность. Бездарный не мог получить особых преимуществ перед способным. После революции было неприветливое, невыгодное время для посредственностей и проходимцев, не вышло им льгот, поэтому они не стремились в науку. Не директоров избирали в академики, а академиков назначали директорами.
   Наука была тощей, с пустым кошельком... И тем не менее наука чувствовала себя неплохо. Голодная диета не мешала энтузиазму...
   Бедность, в которой жили и профессора и студенты, была экономически оправданной, всем понятной, а кроме того, в ней было равенство, то самое, что, казалось, шло от священных заветов Великой французской революции, - свобода, равенство и братство!..
   Бедности в то время интеллигенция не стыдилась.
  
   "Перевернуть жизнь, не дать ей залежаться - уже хорошо".
  
   Институт помещался в Бухе, берлинском пригороде. Тут же и поселились. И первым делом Колюша затеял лабораторный трёп. Собирались у Тимофеевых дома... Чаёк попивают и треплются. Немцы к такому непривычные. Они больше по пивным собираются.
   - Ну, мы их приохочивали к самоварному застолью на свой манер. Хошь не хошь - ходили. В генетике они невинные были, приходилось приучать их размышлять. А это куда как трудно. Чтобы взрослого человека, да ещё считающего себя учёным, заставить думать - легче кошку выдрессировать...
   Какое счастье было работать, ни на что не отвлекаясь. Работать с утра до ночи - ничего слаще быть не могло...
  
   С Германией у Советской страны в двадцатые годы были наиболее дружественные отношения. После Рапалльского договора 1922 года Германия первая устанавливает дипломатические отношения с молодой Советской страной, налаживает торговлю, позже заключает договор о дружбе и нейтралитете. Создаются совместные издательства, акционерные компании. Проводятся встречи советских и немецких физиков, электротехников, химиков...
   Поразительно быстро завоевал он авторитет, этот русский, командированный из Советского Союза... Кроме того, наше мнение о нас самих влияет на мнение других о нас, а мнения о себе Колюша был высокого...
   Самое душеласкательное, что может быть в науке: когда найденное на кончике пера предстаёт в эксперименте зримой - в красках, в подробностях - явью. Сон, который вдруг сбылся, даже не сон, а сладкое виденье!..
   - Учёный должен быть достаточно ленив, - объяснял мне Зубр. - На этот счёт у англичан есть прекрасное правило: не стоит делать того, что всё равно сделают немцы...
  
   К тому времени его дружба с физиками окрепла...
   На всех семинарах, коллоквиумах, встречах, во всех своих выступлениях он ссылался на работы русских учёных. Если Томас Хаксли заслужил прозвище "бульдог Дарвина", то Колюшу можно было назвать "бульдогом русских". Во многом благодаря ему вклад русских учёных в биологию стал вырисовываться перед мировой наукой. Вклад этот оказался - неожиданно для Запада - велик, а главное, плодоносен: давал множество новых идей.
   Молодые учёные, которых он соблазнил, и тогда уже совсем не напоминали кабинетных затворников. Их можно сравнить с нынешними молодыми физиками, кибернетиками - с этими аквалангистами, альпинистами, танцорами, ловеласами, знатоками поэзии и буддизма... Они умели жить весело, ничуть не заботясь о своей репутации...
   Ген есть особый вид молекулы, но стало ясно, что это уже элемент жизни. Наконец-то они его ощутили, ухватили...
   Всё это было в их совместной статье. Внимания она особого в то время не привлекла. Почва для неё не была готова. Она появилась чуть раньше положенного. Открытие должно появляться вовремя, иначе о нём забудут. Небольшое упреждение необходимо, но именно - небольшое...
   Позже, однако, на эту статью сослался Шредингер в своей нашумевшей книге "Что такое жизнь с точки зрения физики", и тогда открытие Зубра стало сенсацией...
   Биология, генетика, радиационная генетика двигались вперёд во всех европейских странах и в США, через лаборатории Англии, Франции, Швеции, Германии, России, Италии, но участок в Бухе заметно выдавался вперёд. Почему? В чём состояло преимущество этого русского? Да в том, что кроме бурного его таланта он сумел собрать подле себя дружину, он действовал не один, в окружении не лаборантов и помощников, а скорее - соратников, сомысленников. Он был не одинокий охотник в заповедных лесах, он атаманил со своими молодцами, его дар соединился с дарованиями тоже ярких и самобытных учёных. Он умел их воодушевлять, поджигать самые негорючие натуры... Он полюбил эту форму работы - шумную, весёлую, компанейскую...
  
   Когда Колюша рассказывал о себе, получалось впечатление, что перед вами человек, проживший не одну жизнь. Рассказывал, как он был студентом, казаком, как был где-то ранен, но верная лошадь его спасла. Где-то он голодал и питался в сарае воробьями, которых убивал снежками! Где-то на Украине он отбивался от бешеных собак. Один раз, спрыгнув с дерева, босой упал на гадюку... Все рассказы были красочны, нельзя было ими не восторгаться...
   Характер Колюши, его нрав, манера разговора, его крик, его фонтанирующий талант - всё это невероятно будоражило довольно-таки чинную немецкую научную среду почтеннейшего учреждения. Этот неистовый русский втягивал всех в кипучий водоворот своих увлечений. Им угощали как диковинкой, на него приглашали, знакомые зазывали знакомых подивиться, и почти все на этом попадались. Тот, кто хоть раз побывал у Тимофеевых, стремился к ним ещё и ещё... Есть люди, которые вселяют спокойствие, он же обладал обратным даром - будоражил, флегматичные натуры вдруг приходили в волнение, его присутствие раскачивало самые инертные, вялые души...
  
   Немецкая интеллигенция далеко не сразу сумела понять бесчеловечную суть фашизма. Тимофеевы - тем более. Их куда больше беспокоили вести из Союза. С 1929 года там начались неприятности для биологов... Кроме биологов доставалось и физикам, особенно теоретикам, которых винили в том, что они занимаются неизвестно чем, не помогают народному хозяйству...
  
   Тимофеев тянулся к Вавилову по-детски... как к старшему брату. С Вавиловым его сближало многое: Москва, генетика, друзья, вплоть до любви к живописи... Они были представителями исчезнувшего слоя русской интеллигенции, из тех, кто умел вырабатывать собственное, не экскурсионное отношение к искусству. Их не водили по музеям. Сами бродили по картинным галереям, отыскивая интересное для себя, часами разглядывали и так и этак, определяя силу, мастерство, тайну художника. Они листали книги искусствоведов, проверяя себя, всерьёз переживали, обнаружив свою слепоту. Суждения их часто бывали наивны, грубы, вкусы дурны...
   И книги читали, классику - опять-таки для себя. Читали, вчитывались, запоминали, цитировали...
   Он не понимал, как можно не знать Некрасова, Лермонтова, как можно не помнить Грибоедова, Гоголя, не говоря уж о Пушкине.
   К тому же они владели латынью. А латынь давала знания корней большинства европейских языков. Поэтому, не тратя особо времени на грамматику, они говорили по-французски, по-английски, понимали кое-как по-итальянски...
  
   Вдруг он расхохотался, вспомнив интересный случай... Летели они из Баку в Тифлис. Что-то их задержало в пути, грозу, что ли, пришлось обходить, только лётчик шепотком сообщает Николаю Ивановичу: "У меня бензина не хватит. Мы погибнем, сесть-то негде - горы. В Баку обратно тоже не долетим". Вавилов сообщил об этом Мёллеру. Тот вытащил записную книжку, последние распоряжения записывает. А Николай Иванович сел поудобнее, ноги вытянул; "Ничего не поделаешь, самое время отдохнуть и подремать!" Взял и задремал. Оказалось, что бензина тютелька в тютельку хватило до какого-то предтифлисского аэродрома. Вот тогда-то и родилась у них формула: жизнь тяжела, но к счастью, коротка!
  
   - ...Не тонуть в многообразии - вот его редкий дар...
  
   Встреча с Зубром оказывалась для большинства самым ярким событием их жизни. Зубр хорошо запоминался. Его необычность возбуждала память, люди ощущали значение этой фигуры, а вместе с тем - и свою включённость в Историю, чувствовали себя свидетелями...
   Его общительность, его слава за восемнадцать лет заграничной жизни свели его со многими учёными. К тому же он ездил по всяким семинарам, университетам, конгрессам, посещал лаборатории и институты, читал доклады...
  
   - ... В любой эпохе взлётов имеются свои великие люди, то есть люди по масштабу явно превышающие уровень обыкновенного...
   Замечательных людей кругом было много. Замечательных биологов, физиков, химиков, математиков. Он питал слабость к талантам. К талантам и красоте. Оба эти качества всегда изумляли его, в них было торжество природы. Нечто божественное, необъяснимое. Выражение "божья искра" стоило того, чтобы в него вдуматься. Частица чуда. Нечто из высшей материи, нечто таинственно прекрасное, залетевшее в обыкновенный человеческий организм. Значит, не свойственное нормальному разуму, а постороннее, чего никак не достичь, не вырастить изнутри ни трудом, ни воспитанием. Всплеск наивысшего, вспышка, озарение, при котором мы можем увидеть что-то иное...
   Восторг перед талантом, слабость к нему - да, но не преклонение. Преклонялся он всего перед одним человеком, с которым судьба сводила его дважды подолгу в Берлине. Это был Владимир Иванович Вернадский. Всё связанное с Вернадским было для него свято...
  
   Его либерально-демократическая натура объединила многих порядочных людей. Сволочи вокруг него не было, не приживалась. Правда, тогда среди учёных не было столько шушеры, сколько сейчас...
   В Берлине выступали... Немцы, однако, более всех восторгались Вернадским. Он производил какое-то умиротворяющее и возвышающее впечатление. Он заставлял думать над главными проблемами бытия Земли и Человека...
  
   Существуют разделы химии, физики, где действительно нужна совершенная и поэтому сложная аппаратура. Но уж слишком долго у нас, да и во всём мире, считал Зубр, повсюду - надо, не надо - стараются нагромоздить побольше аппаратуры. Многие молодые уверены, что чем дороже аппаратура, которой они пользуются, тем значительнее их наука. Одни искренне в это верят, другие же прикидывают, что чем больше они денег истратят на установки, тем начальство более зауважает их работу.
   - Если же делом мерить, то чем сложнее и дороже аппаратура, тем глупее наука, которая этими аппаратами подделывается. Кнопка "стоп" - самое мудрое техническое изобретение. Я её в каждом приборе прежде всего ищу. Аппаратура должна быть оптимальной, а не максимальной точности...
   Никто из них понятия не имел, куда приведёт, чему послужит эта работа всего через каких-нибудь десять лет. Так же как физики из Института Бора не знали, что из их обсуждений, подсчётов, прикидок, из всего весёлого трёпа через несколько лет родится атомная бомба, а работа Зубра и его коллег послужит биологической защите от радиации, от последствий бомбы. И те и другие находились в счастливой поре неведения, когда наука, которой они занимались, выглядела чистой, свободной от властей, промышленников... Одна святая любознательность двигала умами физиков той золотой поры.
  
   Святая любознательность сблизила в те годы физиков с биологами. Физики-теоретики потянулись к биологии, к физическому постижению жизненных явлений. Биологи ещё со времён кольцовских работ пытались осмыслить физико-химические проблемы живой клетки... В отличие от западных генетиков Зубр был готов к интересу, который пробудился у физиков к биологической проблематике. Когда он свернул к физикам, все боялись, что он свернул в сторону от дороги. Оказалось, что сюда и пошла дорога. Он стал ездить к Бору...
  
   Со смаком и хрустом поедали они яблоко познания. Но недолго. Им не удалось насладиться его чистым вкусом. Война вытащила их на передний край, связала с проклятой бомбой, развела по разным сторонам фронта. Одни уехали в Америку, другие - в Германию. Политика грубо вмешалась в судьбу почти каждого, ткнула в сделки, и Зубр не избежал общей участи...
  
   Имена эти вошли в энциклопедии, в словари, они составляют славу своих народов так же, как художники, поэты, музыканты, ибо кем прежде всего гордятся нации, как не художественными и научными гениями?..
  
   Так говорится - поставить точку. В человеческой судьбе точка - это свёрнутая спираль, это - праатом, из которого вырастает новая вселенная...
  
   Вторая мировая война обрывает одну за другой связи с учёными Европы, Англии, Америки. Однажды становится известно, что из Германии нельзя выезжать, границы закрыты. Двери захлопнулись.
   В замкнутую обитель Буха нацизм проникает сперва в виде гонений на учёных еврейской национальности...
   Расизм обнажил свою сущность. Никогда до этого Зубр не замечал в немцах такого истового национализма. Занятие наукой приучает к международному братству учёных. Биология, математика, физика, любая естественная наука безразлична к национальности...
  
   Как сказал философ: "Второго раза не бывает"...
  
   Гитлеризм рассчитан был прежде всего на немцев. Он, Зубр, пребывал иностранцем, и на него не обращали внимания. Это было своеобразное положение, которому многие немцы завидовали, и друзья в России завидовали.
   Для него ничего не изменилось. Он был свободен от страхов, свободен от повинностей. Он мог делать то, что делал...
   Про Зубра, казалось, забыли, в посольство не вызывали, не предавали анафеме. В Европе он оставался для всех крупной фигурой советской науки. Просоветские круги использовали его как пример успехов советской науки. Вот человек, который демонстрирует советский гений, умственное опережение при яркой личностной окраске!..
  
   Германия принялась бесстыдно, уже не заботясь об оправданиях и поводах, захватывать, грабить, порабощать. Германия, которую Зубр успел полюбить, немцы - честнейший, работящий, талантливый народ, среди которых у него было столько друзей. У него не осталось Германии, его лишали России, с ним пребывала лишь наука...
   Что-то точило и грызло его душу в те годы. Было ему, видно, не сладко. И хотя на любые упрёки он имел что ответить и выставить себя кругом правым, от этой самой правоты становилось ему самому тошно. Дома бьют, долбают единомышленников, а он отсиживается у фашистов за пазухой...
   Он никогда не был анахоретом, не был одержим, не был фанатиком науки. Он жил "во все стороны", бурно и жадно. Теперь наука стала его прибежищем. Он погрузился в неё, как водолаз, как спелеолог уходит в глубину пещер, удалялся от грохота войны, от слёз и криков, от бомбёжек, набатных призывов, спеси нацизма.
   Он обдумывал синтетическую теорию эволюции. Выстраивалось учение о микроэволюции...
   Он вспомнил разговор с Эйнштейном о прикосновении к тайне. Прикосновение к ней - самое прекрасное и глубокое из доступных человеку чувств. В нём - источник истинной науки. Тот, кто не в состоянии удивиться, застыть в благоговении перед тайной, всё равно что мёртв.
   Само прикосновение было лишь сигналом о том, недоступном ему, Зубру, мире ослепительной красоты и мудрости, который существовал в действиях природы.
   Что значила перед волшебными процессами живого - война? Не так уж много...
   У каждого народа история состояла прежде всего из истории его войн. Бесконечные войны ничего не решали, ничего не прибавляли человеческому разуму...
  
   Впоследствии спорили: кто Зубр - открыватель или пониматель? То есть тот, кто нашёл, или тот, кто первый понял и объяснил? Пожалуй, большинство склонялось, что он - пониматель, для него результат измерялся приближением к истине, а истинно то, что плодотворно. Всё равно его усилия лишь ступенька на лестнице, идущей в небо. Да и можно ли мерить жизнь результатами? За суммой результатов пропадает жизнь. А жизнь больше любых результатов. Жизнь - это прежде всего любовь. Научиться можно только тому, что любишь, и понять можно только то, что любишь... Казалось бы, очевидная, эта истина усваивалась с трудом, немногими. Зубр иногда приходил в ярость от равнодушной методичности, от спокойствия своих сотрудников...
  
   Нападение Гитлера на Россию взорвало мир Зубра, заставило его подняться на поверхность. Война с русскими была неожиданностью, поражала бесстыдством и низостью. Только что звучали клятвы в дружбе. Риббентроп ездил в Москву...
   Все они вдруг очутились в ловушке. Не стало посольства, они превратились в пленников. По закону, как все граждане страны противника, они обязаны были являться в полицейский участок для отметки... Всякая переписка оборвалась - и с Россией, и с Францией, и с Англией. Радиопередачи можно было слушать только немецкие.
   В Германию эшелонами пошли посылки с Украины, из Белоруссии, из Прибалтики - награбленные одежда, продукты, картины, мебель. В пивных висели карты военных действий, каждый день на них передвигали флажки дальше на восток. Но странно: спустя несколько месяцев в медном громе победных маршей и гимнов что-то задребезжало, впервые повеяло смрадным запашком тлена. Немецкие войска ещё рвались к Москве, голодал блокированный Ленинград, а берлинский обыватель уже учуял первые зловещие признаки: прибывали переполненные составы раненых, в пивных стало полно инвалидов. Война, которая так бойко двинулась на восток, к зиме забуксовала, она еле ползла, натужно скрежеща гусеницами, мотор войны задымился, утыкаясь в оборону советских войск. А ведь сообщали, что войска эти давно уничтожены. В криках геббельсовских пропагандистов навострённое ухо улавливало болезненный надрыв...
   В Бухе мысль о неизбежности поражения Германии появилась рано, сперва у русских, а к зиме 1941 года, после разгрома немцев под Москвой, и у немцев. С научной дотошностью анализировали средства, резервы, силы сторон и убеждались в безумии затеянной войны с Советской Россией...
  
   Высокая репутация знаменитого учёного, погружённого в какие-то исследования над мухами и птичками, помогала и самому Зубру и кое-кому из его окружения...
   Таким образом, лично ему ничего не грозило. Здесь, в Бухе, он был в безопасности, мог "возделывать свой сад", ибо ценность всякой теории состоит в её плодоносности. Положение его было исключительно выгодным. Никто не мешал ему в условиях войны продолжать заниматься своим делом. Но что-то испортилось в нём самом. Чувства его очнулись, интерес к работе пропал...
  
   - Он и здесь, в этой обстановке, оставался собирателем. Есть собиратели коллекций, есть собиратели знаний, он же был собирателем людей. Собирал он их не призывом к чему-то, собирал мыслеизвержением. Вулкан идей! Одному таланту достаточно писчей бумаги, другому - своей лаборатории, Николаю Владимировичу нужны были всегда и всюду слушатели. Ему нужно было делиться, раздавать, спорить, подначивать. Тогда у него высекалась искра нового. В общении...
  
   На фабрике уже давно ходили слухи о том, что в одном из пригородов Берлина, в Бухе, живёт русский профессор, который помогает советским и другим иностранным рабочим, вывезенным насильственно в Германию...
  
   Впечатление от знакомства и общения с Энвэ было самое поразительное. Никак не укладывалось в голове, что в самом центре Германии, в столице смертельного врага, может жить и активно действовать, рискуя всё время жизнью, человек, который не только был русским патриотом, но и открыто этим гордился. Стены кабинета Энвэ были увешаны портретами русских ученых...
   "Мой иконостас" - так это называл Зубр...
   Действительно, как это могло быть? И ведь это не в 1944 году началось и даже не 1943-м и происходило на глазах у всех. Не мудрено, что в местное гестапо шли доносы. Как же это могло происходить и продолжаться?
   С этим вопросом я, будучи в Берлине, обратился к Роберту Ромпе, известному немецкому физику...
   - Тима не трогали потому, что слава его к тому времени была настолько велика, что это было просто невозможно... Тим имел уже Кистяковскую медаль и считался самым известным генетиком. Добавьте сюда и то, что авторитет Кайзер-Вильгельм-Института стоял так высоко, что покушаться на него возбранялось...
  
   Все годы после войны о судьбе старшего сына в доме Тимофеевых не принято было заговаривать, чтобы не тревожить рану. Всем было известно, что Фома погиб в гестапо.
   Фома родился в 1923 году, его увезли в Германию двухлетним мальчиком, и лишь те, кто бывал в Бухе, знали его. Таких людей осталось немного. Для них Фома был фигурой почти легендарной...
  
   - ...Росло ощущение, что Гитлер проигрывает. Все говорили, что немцы, наверное, как и в первую мировую войну, выложив все свои фактические преимущества, повторят и все стратегические ошибки, свою безграмотность, проявленную тогда. Они живут не по английской поговорке. Англичане позволяют себе проигрывать все сражения кроме последнего, - последнее надо выиграть. А немцы выигрывают все сражения, кроме последнего, а вместе с ним проигрывают и войну...
   Сын мой был арестован. Он попал в Маутхаузен и там погиб... Он жил с нами, но болтался в русских компаниях в Берлине. Они проделали довольно большую работу: спасали восточных рабочих, пытались подкармливать военнопленных в лагерях, помогали оттуда удирать тем, кто ещё мог двигаться, снабжали документами "остарбайтер", а потом бежавшие давали себя поймать и попадали в лагеря восточных рабочих, которые были на порядок терпимее. Так как мой сын хорошо знал несколько языков, то для всех лагерей, где были также и западные и южные рабочие - югославы, французы, бельгийцы, голландцы, - были северные рабочие - датчане, были чехи, для них на машинках перепечатывали, фотографировали сводки английские и советские. Было несколько таких подпольных групп, в основном русских, из эмиграции. Остальные были немцы, сыновья крупных чиновников. А сел Фома потому, что нашёлся провокатор в их группе. Тогда арестовали около полсотни молодых людей. Это было в сорок третьем году. Фома был студентом-биологом...
   Отца и мать Фома не посвящал в свою деятельность. Оберегал их... Между тем, Зубр догадывался о некоторых связях Фомы, о подполье - иногда Фома пропадал на несколько дней, появлялись какие-то люди, ночевали, исчезали.
   Всё, что делал Фома, выросло из убеждений, взглядов отца, отцовского примера. Тем не менее сам Зубр твердил, что Фома не должен заниматься нелегальщиной, тайными организациями - это не для учёного...
   Арестовали Фому 30 июня 1943 года, отвезли в берлинскую тюрьму. Начались хлопоты... Им удалось вымолить обещание сохранить Фоме жизнь. Но вскоре высокое лицо, у которого они были, отказалось помогать: раскрылось слишком много фактов... Всё же какие-то неопределённые обещания удалось вырвать. Разрешили свидания, разрешили передачи. 11 ноября в Бухе они справили день рождения Фомы, ему исполнилось двадцать лет...
   "... Фома был арестован гестапо за то, что укрывал французских лётчиков и помогал русским военнопленным в лагерях..."
  
   В июле 1944 года произошло покушение на Гитлера, и положение всех политических заключённых резко ухудшилось. Гитлеровцы теперь расстреливали, уничтожали, не считаясь ни с какими именами...
  
   Зубр заставлял себя идти с утра на работу... но душа его оцепенела, ум бездействовал.
   Если бы он взял семью и уехал в Америку, в Италию... Если бы он согласился вернуться в Россию тогда, в 1937-м... Если бы не подавал Фоме примера, не помогал выручать людей... Если бы в гордыне своей не возомнил, что нет ничего выше науки...
   Возмездие настигло его. Неумолимое возмездие.
   Много путей было предотвратить арест Фомы, да что там арест, теперь речь шла о его жизни. Он чувствовал, что Фоме не выбраться, его уничтожат. Германия двигалась от поражения к поражению, гестаповцы зверели, и шансов сохранить жизнь Фомы становилось всё меньше.
   Он стал ездить в церковь. Дома молиться не мог. Русская православная церковь стояла нетопленная, скупо-тонкие свечки еле освещали замёрзшие лики. Он опускался на колени на ледяной кафельный пол, бил поклоны. Молился истово. Он всё делал истово. Молитва избавляла от чувства бессилия. Больше ничто не может помочь, только чудо. К кому ещё обращаться? На что надеяться?.. Он вдруг обнаружил, как дорог ему сын. Наука, успехи, истина, открытия - всё, что так занимало, что, казалось, составляло смысл жизни, - всё растаяло, рассыпалось ненужной шелухой. Не остаётся никаких ценностей, когда дело доходит до жизни ребёнка... Как он мог раньше не понимать этого, считать детей само собой разумеющимся приложением к браку?..
   Туп и неразвит душевно был он сам... Сына прозевал... Господи, спаси Фому, помилуй меня, помилуй всех нас, сжалься надо мной! Пощади его, Господи, не дай погибнуть!..
  
   Есть ли связь науки с религией? Не усиливается ли по мере развития науки чувство непонимания основ? Наука всё больше утверждений принимает на веру. И здесь возможно соединение. Они не спорили, они размышляли над тем, что индивидуальное сознание человека находится за пределами науки. А душа? Существует ли она? С годами человек убеждается в этом, верит, что наделён ею. Как она появляется, как быть с эволюцией души? Существует ли вообще механизм, обеспечивающий направленный эволюционный процесс?
   - Конечно, эту штуку - жизнь - начал Господь Бог, но потом он занялся другими делами и всё пустил на самотёк.
  
   Война всё дальше разводила людей, обрывала связи, заостряла разногласия. Зубр подолгу молчал, молчание никто не решался нарушить. Похоже было, что он потерял цель, не знал, что говорить людям, чем соединить их...
   За большим тимофеевским столом теперь предавались воспоминаниям. Общим оставалось прошлое, которое вдруг отдалилось в давность. Уютное прошлое, которое вызывало сладостную печаль...
  
   Зубр поднялся на седьмой этаж, оттуда по чёрной лестнице вылез на заледенелую крышу института. Сверху был виден Берлин. Знакомый профиль города изменился от бомбёжек. Пожары раскинулись по всему горизонту. Чёрные столбы дыма поднимались до самых облаков...
  
   В Берлине расклеивают плакаты "Большевизм стоит перед решающим поражением в своей жизни!", "Кто верит фюреру, тот верит в победу!"
   Сейчас на крыше он молился. Густой новый звук мог означать только одно-единственное - идут танки! Советские войска прорвали укрепления на Одере, танки двинулись на Берлин. Свершилось! Дожили!..
   Надвигалось заключительное сражение. От Зубра ждали приказ уезжать. Его сотрудники-немцы требовали уходить на запад...
   Он понимал, что судьба подводит его к перекрёстку, тому самому повороту, который определит дальнейшую жизнь. Не только его собственную, но и жизнь его семьи и всех, кто пойдёт за ним.
   Террор с каждым днём усиливался. Быстро и беспощадно работали военно-полевые суды. За пораженчество расстреливали, за недовольство расстреливали, дезертиров вешали. Действовали специально созданные отряды ваффен-СС, полицейские батальоны, остервенелые подростки из ферфюгунсгрупп, опьянённые кровью.
   Восток или Запад? Уезжать или оставаться? Америка или Россия?..
   Мечты, иллюзии - это тоже документы истории.
   В топку войны фашизм бросил наспех собранные отряды ополчения из шестнадцатилетних школьников, пенсионеров...
  
   Геббельс заставлял всех работников пропаганды смотреть добытый за границей фильм про оборону Ленинграда, чтобы на примере противника они научили берлинцев стойкости и самоотверженности. Однако почему-то фашизм не порождал ни героев Сопротивления, ни героев подпольной борьбы. Ни в Восточной Пруссии, ни в Силезии не было слышно о немецких партизанах...
   Фашистские части дрались ожесточённо, в них были фанатики верности фюреру, но не было фанатиков идеи, за которую можно биться после поражения...
  
   В институте наступила тишина и безлюдье... Никому уже не было дела до лаборатории...
   Фюрер взывал по радио: "Я ожидаю, что даже раненые и больные будут бороться до последнего!"...
   Разноязычный, разноплемённый Ноев ковчег лаборатории то делился, то соединялся. Немцы, воспитанные в беспрекословной дисциплине, хотели выполнить приказ - отбыть в Геттинген. Они боялись оставаться. Повсюду твердили, что русские будут мстить, станут угонять в Сибирь. Учёный, не учёный - разбирать не станут. Тем более церемониться с генетиками, в России генетиков не жалуют.
   - Зачем мы нужны в стране победившего Лысенко? - пытали они Зубра, имея в виду и его самого. - Они своих генетиков ссылают, нас тем более.
   Все сходились на том, что Зубру с семьёй следует уехать на Запад. И англичане, и американцы охотно примут его, слава его там велика, там полно его друзей, любой университет почтёт за честь взять его. Обеспечат чем угодно. Изголодавшиеся, обносившиеся люди, они думали прежде всего о том, где сытнее, теплее. Доводы их были логичны...
   Трудно объяснить, почему ему верили, ещё труднее - почему слушались... Политически он был наивен, формально - безвластен. Может быть, потому, что он был для всех русский, советский человек? Он ведь оставался советским гражданином, советским подданным. Но, с другой стороны, все остальные - советские военнопленные, да и немцы, - говорили между собою, что ничего хорошего его не ждёт после прихода русских.
  
   Надежды сменялись отчаянием. Линия фронта приближалась медленно, слишком медленно. Это - для Зубра. Для немцев она приближалась слишком быстро. Слухи об армии Венка, идущей на помощь осаждённому Берлину, приводили его в уныние. Для него победа шла вместе с советскими танками, она была и спасением Фомы.
   Думать иначе, чем думают все, удаётся не каждому, это всегда трудно, особенно же трудно было среди истеричного крика геббельсовской пропаганды, среди немцев бегущих, замороченных...
  
   Время испортилось. Нет ничего хуже застрявшего времени, когда всё останавливается... Спрятаться от этого паралича Зубр пробовал единственным способом - хватануть спирта и забыться, отключить ожидание...
  
   Все учёные связаны между собой. Не будучи лично знакомы, они тем не менее знают друг о друге много - о характере, о семье, о пристрастиях. У них действует некое международное сообщество, братство, система оповещения и взаимовыручки...
   Через эти тайные связи к Зубру поступило первое сообщение о том, что его ждут в Штатах и будут рады предоставить ему лабораторию в одном из университетов... Он никак не отозвался на это предложение. Тяжёлый хмель не выходил из него. Р. Ромпе был единственным, кто как-то сумел завлечь его в эти дни работой. Они написали совместную статью "О принципе усилителя в биологии".
   - Только силища его таланта могла вытащить его из трясины алкоголя, - сказал мне Ромпе...
  
   Для учёного всякая интересная проблема - великий соблазн, часто перевешивающий нравственные соображения...
  
   Ещё в сентябре 1944 года при бомбардировке сгорели заводы по очистке урана. Пробовали налаживать завод в Рейнсберге, но пустить не успели, подошли советские войска. Остались заводы в Ораниенбурге. Вместе с Бухом Ораниенбург должен был отойти в зону советских войск.
   Американцы к тому времени уже прознали об атомных работах немцев. Подробностей они не знали, знали, что немцы работают вовсю. Была создана "Миссия Алсос", спецгруппа для захвата материалов, документов по атомной бомбе и учёных-физиков. Американцы боялись, чтобы всё это не попало русским... Война гналась за атомщиками уже в прямом смысле. Немцы спохватились, но было поздно. История отомстила гитлеровцам за пренебрежение наукой, за презрение к высоколобым, за ненависть к интеллекту, к своей собственной культуре.
   Проникнуть в Ораниенбург не удавалось. Генерал Гровс просил командование ввести туда американскую часть, но военные побоялись осложнений, которые могла вызвать незаконная акция. Тогда Гровс потребовал у генерала Маршалла, пока не поздно, разбомбить завод. Маршалл медлил, не видя военной необходимости. Гровс настаивал, угрожал и всё же добился: 15 марта шестьсот бомбардировщиков - "летающих крепостей" несколькими волнами обрушились на этот город, превратив его в развалины... Урановые заводы разрушили только затем, чтобы они не достались русским... Получилось, что русские ещё воюют с фашистами, а американцы, союзники, тем временем воюют с русскими. Разве союзники так поступают?..
   Если средства безнравственны, то и цель безнравственна. Цель - любимое оправдание безнравственных...
  
   Шла охота за мозгами - первая в истории охота такого рода...
   Зубру нужно было оставить ядро лаборатории. Порознь они не представляли той силы и ценности, как вместе. Последние дни, последние часы давала им война для выбора. Бежать или остаться? Восток или Запад? Куда податься?.. Где гарантии? Каторжный труд в Сибири - вот что их ждёт.
   Среди русских в Германии действовала специальная организация по переброске желающих на Запад. Раздувались гнетущие страхи, посулы и предложения сбивали с толку растерянных людей.
   А "час ноль" приближался...
   - На что вы надеетесь?
   - На своих, на русских.
   Парень этот взглянул на него внимательно, некоторое время продолжал про условия в американских университетах, про ставки, коттеджи, потом как бы между прочим обронил о слухах насчёт Вавилова, есть сведения, что он погиб, его уничтожили...
   Не может быть, невозможно! Но чутьё подсказывало ему, что это правда... Треснула подпора, оборвалась часть его собственной жизни. Он стал уже не таким живым, каким был, и эту мёртвую часть, холодеющую часть души он ощущал. Там было погребено будущее, надежды, связанные с победой...
   Ровно и тихо выложил он, как претит ему бесцеремонность, с какой американцы торопятся захапать башковитых немцев, как грабят они интеллект этого и без того изуродованного народа. Как будто собирают трофеи своей победы. Можно подумать, что это они, американцы, разбили немцев.
   - Любая политика - грязь. Мы с вами не политики. Нам, учёным, хорошо там, где есть условия заниматься наукой. Здесь ведь вам было неплохо, не так ли?
   Этот второй удар он нанёс без всякой жалости, безошибочно. Зубр скривился от боли, представил, сколько таких ударов его ждёт впереди. Бесполезно было объяснять, что здесь он был советским гражданином, а там, в США, он будет эмигрантом. Что здесь он оставался, а туда, в Штаты, он убежит...
  
   В тот год я тоже не подал бы руки русскому, который работал у немцев. В тот год непримиримость жгла нас. Огонь войны очистил наши души, и мы не желали никаких компромиссов. Мы ко всему подходили с фронтовой меркой: где ты был - по ту сторону или по эту сторону черты? Боролся с гитлеровцами - свой, не боролся - враг. Мы парили над всеми сложностями жизни, свободные и счастливые победители, для которых всё ясно. Мы были полны снисхождения к немцам, но нам трудно было отделить фашистов, нацистов от просто немцев. Что уж тут говорить о своих, русских в Германии - все они были нам подозрительны...
  
   Колюша наши литературные вечера не посещал и вообще сторонился всякого развлечения, всякой весёлости и всё время был занят своими внутренними мыслями...
  
   Первое послевоенное лето дарило теплом щедро - и днём и ночью. Цветы цвели и пахли неистово. Появилось великое множество бабочек. Не переставая пели, верещали, чирикали, перекликались птицы. Звуки мелкие, давно не слышные наполняли сейчас пахучий травяной воздух. Цветущая земля шелестела, жужжала, над землёй летающая живность стрекотала, взблёскивала. Сочная густая зелень навёрстывала упущенное, точно торопилась прикрыть, уничтожить следы войны. И люди окунулись в этот благоухающий целебный покой, который помогал забыть пережитое...
  
   Наконец приехали за ним. Приехали поздно ночью. Через несколько дней стало известно, что он арестован и увезён в тюрьму.
   Впоследствии выяснилось, что арестован он был "по линии другого ведомства", которое знать не знало о распоряжении Завенягина и планах на него. Препроводили его в Москву, там провели следствие, суд. Вменяли в вину ему то, что в своё время он отказался вернуться на родину. Указания были строгие, время горячее, вникать в научные заслуги и прочие тонкости и нюансы не стали... Сослали его в лагерь, куда ссылали и чистых и нечистых - бывших полицаев, дезертиров, бандитов, власовцев, бандеровцев, мало ли их было тогда.
   Когда Завенягин хватился, Зубра найти не могли... Разыскивали его больше года и нашли лишь в начале 1947 года, доставили в Москву, а оттуда направили на Урал. И стал он там заниматься тем, о чём договаривался с Завенягиным ещё в Бухе...
  
   Врачи определили ему месяцы для поправки, но то ли природа Южного Урала как нельзя лучше пришлась его организму, то ли собственное нетерпение, тоска по работе подгоняли - силы прибывали быстро. Голова пришла в порядок, заработала.
   - А ведь насчёт головы известно: чем она больше работает, тем лучше соображает.
   По вечерам приходил начальник. Фамилия его была Уралец... С начальником повезло... Я каждый день в начальническом шикарном кабинете у доски читал курс биологии, специальной генетики и радиобиологии. Самую суть выкладывал ему. Он окончил какой-то экономический институт из тех, что принято кончать для бумажки. Учили его, разумеется, белиберде. Всё лето по два часа в день слушал он мои лекции. Общую тетрадь завёл...
  
   Буховские немцы получили хорошие квартиры, им всем назначили большие оклады. Зубра тоже переселили в роскошную квартиру из трёх комнат, с балконом... Он отказывался - что ему делать в этих хоромах? Тогда А.К. Уралец осведомился: не желает ли он вызвать супругу? И место, оказывается, ей приготовлено - научным сотрудником лаборатории. Имеется на то разрешение Совета Министров (в те времена семейственность запрещалась). Сына Андрея можно будет отдать в Свердловский университет, пусть там заканчивает учёбу. Андрей тогда учился на физфаке Берлинского университета...
   В августе они прибыли, Лёлька и Андрей. Все трое были теперь вместе. Война для них кончилась...
   Несмотря на трудности нового дела, на оторванность от "большой жизни", работа шла с подъёмом. Это было Дело, необходимость которого сознавали все вплоть до лаборанта, вплоть до подсобного рабочего, они нащупывали методы очистки вод рек, озёр от радиоактивных примесей, изучали влияние радиозащитных веществ. Требовалось исследовать, найти способы, приёмы, средства защиты живого, дать рекомендации... Гуманная эта миссия воодушевляла самых разных людей, собранных на объекте...
  
   Случались, конечно, трения и конфликты... Молодой специалист, она хотела уяснить себе смысл и значение своей работы. Спросила у своего руководителя доктора Менке. Он ответил слегка удивлённо: "Для вас это неважно. Вы старший лаборант и должны выполнять мои указания. Чем мы занимаемся - пусть это вас не беспокоит"... Её, комсомолку, тогда, в 1949 году, захлестнула неприязнь. Да какое право они, немцы, имеют вести себя так высокомерно! Можно подумать, что не они работают у русских, а русские - у них... Она рванулась к Зубру, но тот её осадил: "Свои отношения выстраивайте сами".
   Тем не менее она стала посещать семинары Зубра. Это он разрешил. На семинарах Зубр рассказывал про чудеса: оказывается...
   Вчерашние победы ничего не значили. Побеждать надо было сегодня...
  
   В августе 1948 года состоялась известная сессия ВАСХНИЛ, в результате которой все противники Лысенко были разгромлены, заклеймены, охаяны, многим пришлось прекратить свои работы... До тимофеевской лаборатории на Урале волна докатилась через год с лишним. Вышел приказ... Вот тут-то и сработало просветительское старание Зубра. Вызвал его Уралец и говорит:
   - Вы, Николай Владимирович, непривычны к нашим порядкам, поэтому к вам особый разговор. Занимайтесь, как и занимались, своей генетикой, но смотрите, чтобы ни в каких отчётах и планах, которые вас, старых спецов, научили подписывать, ничего генетического или дрозофильского не значилось.
   - То есть жульничать?
   - Ну зачем же... Которой рекой плыть, ту и воду пить.
   Даже то немногое, что успел преподать Зубр, было достаточно А.К. Уральцу, чтобы самостоятельно разобраться в нелепостях учения Лысенко...
  
   Всё это время Зубра как бы не существовало. Где находится, уцелел ли после войны, что с ним сталось - никто из биологов не знал ни за границей, ни у нас, - таковы были условия его работы в лаборатории. Как-то понадобились ему культуры дрозофил, ещё до того, как Лёлька привезла их из Берлина. В Москву в генетическую лабораторию Академии наук был направлен старший лейтенант - это было ещё до августа 1948 года, позже нигде уже дрозофил достать было нельзя. Чтобы он знал, какие культуры брать, Зубр написал перечень... Разумеется, не подписался, никаких инициалов. Но этого списка было достаточно для того, чтобы генетики Москвы поняли, кто сидит на Урале и работает. Узнали его почерк несколько человек, с которыми он переписывался, будучи в Германии.
   Пошёл, покатился слух - жив Колюша, жив!..
  
   Вместе с талантом досталась Зубру от природы ещё и везучесть. Существует она в двух видах: с положительным знаком и с отрицательным - как невезучесть. И то и другое не случайность, а качество натуры...
   Спугнуть невезучесть трудно, борьба с ней бессмысленна, как борьба с отсутствием музыкального слуха. Если невезучесть сочетается с талантом, она самым бессовестным образом обкрадывает несчастного...
   А когда с талантом соединяется везучесть, то это пир природы!.. Иногда она может поднять их почти до гениев.
   Часто везучие суеверно твердят, что везёт тому, кто трудится, что удача любит терпеливых и тому подобное. Так, да не так. У везучего и нескладно, да ладно, у него, как говорят, и петух несётся. Рот распахнёт - удача туда и прыгнет.
   Везучесть сопровождала Зубра всегда, и никакие обстоятельства не могли их разлучить...
   Судьба упрятала его в такое место, где он мог оставаться самим собой - самое, пожалуй, непременное условие его существования. В этом смысле везло ему всегда. Обстоятельства как бы отступали перед его натурой.
   Повезло и в науке. Ему удалось продвинуться в новом направлении...
   Везение заключалось и в том, что заниматься выпало ему самой жгучей, самой наинужнейшей на многие годы проблемой. Во всём мире развернулись работы с радиоактивными веществами. Создавали атомную бомбу, атомные реакторы, атомные станции. Защита среды, защита живых организмов, защита человека - всё это вставало перед наукой впервые. Надо было обеспечить безопасность работ, безопасную технологию. Молодая атомная техника и промышленность ставили много проблем. Даже учёные-физики не представляли себе толком нужных мер защиты при пользовании радиоактивными веществами...
   Но, схватывая свои дозы, облучаясь, они вырабатывали средства защиты, средства очистки, пределы, нормы, технику безопасной работы для следующих поколений. То был передний край биологии тех лет, разведка боем, которую она вела...
  
   Благополучный человек, он может позволить себе быть нравственным. А ты удержи свою нравственность в бедствии, ты попробуй остаться с той же отзывчивостью, жизнелюбием, как тогда, когда тебе было хорошо...
  
   Боимся мы смерти, презираем её, думаем о ней, не думаем о ней - всё равно войдём в неё. К этому надо быть готовым всегда, значит, надо стараться держать в чистоте свою совесть. Смерть ужасна, когда ты умираешь со стыдом за годы, прожитые в суете, в погоне за славой, богатством. Нет удовлетворения, к моменту смерти ничего не осталось, не за что ухватиться, всё рассыпается как пыль, не было добра, не было самопожертвования...
   Рассуждение его сводилось к тому, что о смерти надо думать. Проверять свою совесть мыслью о смертном часе...
  
   Есть вещи подсознательные, которые стоит обозначить, произнести вслух - и они начнут властвовать над судьбой...
  
   - Великий человек должен иметь великого противника. Для этой цели он избрал скромную персону... Так что он его в каком-то смысле высоко ценил. Гений не может сражаться с тенью осла. Достойное противоборствует достойному...
   Я ведь по способности равен ему. За вычетом попутного ветра. Ему в спину, мне в лицо...
  
   - Не существует такой жизненной философии, которую разумный человек не смог бы убедительно обосновать...
   Совесть - привилегия настоящего человека. А то, что многие не каются, - это не пример. Это и есть муравьиное поведение. Муравей не личность...
  
   То, что студенты узнавали за летние месяцы пребывания на станции, определило для большинства философию жизни и подход к науке.
   Он научил выделять главное. Понятно, что без скрупулёзного исследования частностей всё будет болтовнёй, но каким-то образом он достигал равновесия. Смеялся над узкими специалистами - "исследование левой ноздри усоногого рака". Детальные исследования были не для него. Он ценил их, но рассуждал так: раз уж тратить время, то на главное. И это главное он умел находить и у аспирантов, и у корифеев...
   Не сразу они уразумели, что перед ними личность экстраординарная, единственная. Понимание пришло позже...
   Зубр никого специально не агитировал, он просто распахнул ворота к себе...
  
   Студенты решили организовать выставку живописи. Разумеется, абстрактной, потому как в те годы шла кампания борьбы с абстракционизмом - его честили в печати, по радио, на эстраде. В Миассове тоже спорили, искусство это или нет. Большинство уверяли, что абстрактную картину любой сумеет намалевать...
   "Публика, возможно, не подготовлена к восприятию нового для нас искусства. Считаем нужным предупредить, что зритель здесь выступает как творец. В этом отличие от предметной живописи, где на долю зрителя остаётся малая работа - понять настроение, композицию, колорит. В абстрактной живописи от зрителя зависит всё. Если у него возникают богатые ассоциации, то он может с удовольствием рассматривать то, что другому зрителю покажется пустой мазнёй".
  
   Биостанция в Миассове - это несколько коттеджей у озера, полянка, двухэтажное деревянное здание лабораторного корпуса. До ближайшего селения двадцать один километр через хребет. О Миассове вспоминают как о райском месте. Не потому, что место само по себе красивое, а потому, что там всё сошлось, одухотворилось, была полнота жизни и полнота науки.
   - Я ездил туда четыре года, все летние каникулы проводил там. Это лучшее время в моей жизни. Казалось, что всё можешь...
   Одухотворял биостанцию, был её центром, её осью Зубр. Он играл в волейбол, читал лекции, пел, выпивал, диктовал, упивался крепчайшим, дочерна чаем. Своего возраста для него не существовало...
  
   "Вы мне не нужны, но жить я без вас не могу. Вы мне не нужны, поэтому я вас люблю, люблю и больше ничего, ибо никакой корысти у меня к вам нет. И то, что я прожил последние десятилетия в обществе, которое мне дороже всего, и нет мне ближе вас никого, - это утешение, которое дано было на склоне лет", - примерно так говорил Зубр на своём семидесятилетии.
  
   Всеволод Борисов приехал в Миассово из любопытства. В биологию он пришёл из физики с высокомерием точной науки, всеобщих законов материи, помноженным ещё на спесь молодости. Биологи, пусть даже сам Зубр, копошились в частностях, только у физиков есть общий взгляд, высота, кругозор... Вот сейчас мы явимся и решим их проблемы - примерно с таким настроением он прибыл, явился, сошёл в эту допотопную науку.
   Первые же встречи с Зубром показали, как убоги его, Борисова, представления о живой природе, насколько она сложнее, богаче, таинственнее.
   - Если вы будете цепляться за свои дээнкаки, вы ничего не поймёте в живом организме, - учил Зубр.
   Все эти новые, модные, щеголевато украшенные приборами науки отступали перед старинной зоологией, фактическая зоология бесконечно разнообразна. ДНК, РНК, аминокислоты - всё это хорошо, но кроме деревьев есть лес, который не просто сумма деревьев...
  
   В те времена только физики-атомщики успели раскрепоститься, многие уже позволяли себе ходить в рубахах на выпуск, без галстуков, играли на работе в пинг-понг, пригрели у себя опальных генетиков, бесстрашно пререкались с министерским начальством. Но то были физики, царствующая фамилия науки, им тогда всё дозволялось, с ними нянчились, они "ковали атомный щит"...
  
   Зубр же, покинув уральскую лабораторию, превратился в рядового биолога. У него не было никакой защиты - ни высоких званий, ни покровителей. Разве что имя, оно одно служило золотым обеспечением - имя, которое не нуждалось в приставках. Важно было, что это суждение Зубра, его слова, его оценка.
   Имя - больше, чем любое звание. Докторов наук много, да и академиков хватает, имя же - одно-единственное. Но в случае с Зубром были свои тонкости, прежде всего то, что его знали немногие. Даже биологи. Тридцать лет отсутствия сделали своё дело. Все зачитывались знаменитой книгой физика Шредингера "Что такое жизнь..." Шредингер ссылается в ней на Тимофеева-Ресовского, который подвигнул его на эту работу. Многие, однако, не представляли, что это тот же самый Тимофеев. Не таким, по их представлению, должен быть классик, корифей...
   История молекулярной биологии отводит Тимофееву большую роль как катализатору этой современной науки...
  
   Рядом с его же уцелевшими однокашниками, его приятелями по университету, ныне всеми уважаемыми, заслуженными, награждёнными, цитируемыми, талантливыми, сделавшими вклад в науку и тому подобное, он казался диким, неприручённым, допотопным и притом - неприлично молодым. Они были готовы для Истории, но для молодёжи они выглядели устало-боязливыми. Голоса их звучали приглушённо. При появлении Зубра они неотличимо сливались, обнаруживали свою однородность...
   - Увидеть на этом фоне "ископаемого", который сохранил всё, что было отечественным накоплением - художественное, многомерное, личностное, - было просто спасением, - рассказывал один из бывших молодых. - Явился человек, который всё в себе сохранил. Увидеть его нам было важно, важнее, чем ему - нас. Это было историческое время. Благодаря ему можно соединить разорванную цепь времён, то, что мы сами соединить не могли. Даже наиболее мужественные, порядочные вынуждены были отмалчиваться все эти годы. Или же они сидели, были сосланы... Нужен был трибун. И появился человек, который замкнул время. Так он говорил на юбилее Зубра. На том же юбилее выступили его ученики... Они говорили о двух принципах Зубра: первый - что хорошие люди должны размножаться и что для этого надо сделать, и второй - наше поколение должно стараться всё лучшее передать следующему, а уж там как выйдет...
   Он был живой связью с прославленными учёными Европы и Америки. Люди, известные по учебникам и энциклопедиям, были его друзьями, приятелями, его соавторами, его оппонентами. Одно это было непостижимо. Он сам был частью того мира. Он принадлежал одновременно и западной науке и русской, соединял их. Он гордился русскими учёными и всё сделал для их пропаганды на Западе, но внутри науки, на кухне какой-нибудь проблемы ему было всё равно, кто её решит - мы или американцы. Вопросы приоритета его начисто не волновали. Конкуренция между нашими нациями его не затрагивала...
   Он не изменил своей манере: ругал что хотел, вёл себя так, как всегда вёл - и в Германии, и в лагере, и в уральской ссылке, и здесь, на воле. "Вольность" - это слово, которое подходит ему больше, чем "свобода". Вольность требует простора, пространства, полей, распаха неба и распаха души. Это более русское понятие, чем свобода.
   В нём сохранился запал десятых - двадцатых годов, того пьянящего воздуха расцвета русской культуры, которого он успел наглотаться. То был праздник, подъём - и в живописи, и в музыке, и в поэзии, и в науке, эпоха Возрождения, которая вдруг неизвестно почему вздымает нацию на гребень.
   Нельзя считать его борцом. Он не боролся за свои убеждения, он просто следовал им в любых условиях. У него выходило, что всегда можно быть самим собой. Ничто извне не может помешать этому. Всё дело в препятствиях внутри человека, их больше, чем снаружи.
   Подход его к научным проблемам ошарашивал еретизмом.
   - Мудрый Господь учил: всё сложное не нужно, а всё нужное просто.
   - Заниматься важными и неважными проблемами в науке одинаково трудоёмко, так на кой чёрт тратить время на маловажные вещи?
   - Когда ты себя последний раз дураком называл? Если месяца не прошло, то ещё ничего, не страшно.
   - Дай боже всё самому уметь, да не всё самому делать.
   - Надо не только читать, но и много думать, читая.
   - Пока нет не то что строгого или точного, но даже мало-мальски приемлемого, логического понятия прогрессивной эволюции. Биологи до сих пор не удосужились сформулировать, что же такое прогрессивная эволюция. На вопрос: кто прогрессивнее - чумная бацилла или человек? - до сих пор нет убедительного ответа.
  
   Он был противником прорывов, открытий, озарений, сенсаций, переворотов. Он считал, что важнее систематическое развитие науки, которое естественным образом приведёт к переворотам. Не надо гнаться за единичными актами. Нужна вся череда событий, которая приводит к количественному скачку. Для него самого характерны не открытия, скорее, он определял развитие науки. Были у него, конечно, и крупные открытия, но всё же он был, скорее, не открыватель, а пониматель. Первый понимал и объяснял всем. Это был огромный талант обобщения.
   - Задача научного исследования в этом вечно текущем и таинственном мире - находить закономерное и систематическое. За это нам и жалованьишко платят.
   - Наука - это привилегия для очень здоровых людей. Слабые могут в ней только прозябать...
   - А если заболеет?
   - Не замечай. Те, кто лечится, жалуется, настоящими работниками быть не могут!..
  
   Миассово... О нём вспоминают до сих пор: "Мы все вышли из Миассова", "Это был как лицей"...
  
   Быть великим при жизни он не умел. То и дело срывался с пьедестала. Однажды к Тимофееву приехал молодой генетик...
   Он прибыл в Миассово как в Мекку, как ходили в ясную Поляну...
   Срывался, потом страдал, стыдился. Так что у Зубра всё было как у людей.
   Он был свободен и не зависим от своей славы...
  
   Талант, конечно, вселяет уверенность в себе, достоинство...
   Каждый человек мечтает о независимости, но силы духа для этого не всегда хватает, трудно освободиться от желания славы, успеха, денег. Что касается Зубра, то ему эту силу придавала вера. Он верил в справедливость, в превосходство добра над злом, в абсолютность добра.
   Независимость связана была и с родословной, с предками, правилами чести. Связь эту гениально уловил и сформулировал Пушкин:
  
   Два чувства дивно близки нам -
   В них обретает сердце пищу:
   Любовь к родному пепелищу,
   Любовь к отеческим гробам...
  
   На них основано от века
   По воле Бога самого
   Самостоянье человека,
   Залог величия его.
  
   Задумываясь над секретом Зубра, убеждаешься, что в нём было развито именно самостоянье - слово, изобретённое великим поэтом. Самостоянье как объяснение величия, как ощущение себя продолжателем знатного рода, обязанным охранять его честь...
  
   "Где раз поднят русский флаг, там он спускаться уже не должен!"
  
   Он не изучал исторических книг, не любил исторических романов, но был пропитан русской историей, был её частью... К современности он относился как летописец... Историков у нас хватает, а вот летописцы - специальность не частая и не популярная. Легче быть пророком прошлого, чем настоящего...
  
   Выздоровление его после лагеря признавали чудом. Кроме могучего здоровья таилась в недрах его существа как бы сила предназначения. Незавершённость его жизни была настолько очевидна, что судьба не могла отпустить его из этого мира. Без последствий, конечно, не обошлось - резко ухудшилось зрение, так что читать он мог только с лупой. Кроме физических были последствия и душевные. Его стали волновать вопросы бессмертия души...
  
   Они, все эти исполины, отличались бесстрашием. И Капица, и Прянишников, и Тимофеев. Мужество мысли, её отвага у них соединялись со смелостью гражданской. В этом была цельность их натур...
  
   Конечно, петух не делает утра, но он будит!..
  
   Никто не замечал, как разительно переменилась наука. Та русская, советская наука, которую он оставил в полном расцвете, которой привык гордиться, пропагандировал её на Западе... Она заросла сорняками, опозорила себя средневековыми ахинеями... Налетели на лёгкую поживу - посты дают, звания! Бери, хватай! Тут не до чести. С идеями и принципами потом разберёмся. Сейчас не упустить, места освобождаются. Признавай, разноси всех, кто против Корифея нового учения...
   Какие измятые судьбы обнажились перед Зубром, какие разорённые характеры предстали. А что творилось с молодёжью. Она видела, что ценить стали не самостоятельность, а послушание. Талант становился подозрительным... Немало людей сделали в те годы карьеру. Учёную, наиболее надёжную. Заняли места в учёных советах, на кафедрах, в институтах, в редколлегиях. Обрели себе репутацию борцов... Им несвойственны были сомнения, инфаркты, укоры совести...
  
   В 1948 году с ним бы расправились быстро, но времена пришли другие... Шёл 1957 год. Надо было сокрушить этого шедшего на них зубра чем-то другим... Пустили слух... Надо было сломить его независимость и закрыть ему путь наверх. Путала карты таинственная сила, что всякий раз возрождала его из небытия...
  
   Достоевский полагал, что если Бога нет, то всё дозволено, а раз дозволено, то можно и духом пасть, отчаяться. Но и эта гениальная мысль не исчерпывает человеческой души, человек есть тайна, от себя самого тайна. Не верит ни в чёрта, ни в дьявола, тем не менее что-то его останавливает. Не дозволяет. Бога нет, страха нет, а - нельзя. Тот, кто преступает, тот и с Богом преступал, поклоны бил и всё равно преступал. Когда вера религиозная схлынула, думали, наступит вседозволенность. Не наступила. Необязательно, значит, что неверующей душе запретов нет. Всегда они были, запреты, во все времена, они-то и роднят поколения, народы, всех...
   Что же это такое, что за сила удерживает человека, не позволяет сдаться перед злом, впасть в ничтожество, потерять самоуважение, запрещает пускаться во все тяжкие, пресмыкаться, подличать?..
  
   Есть скрытая магнитная сила, которая влечёт нас к одним и отталкивает от других одинаково незнакомых людей... Старомодные рыцари порядочности, они сразу узнали друг друга...
  
   Из таких людей составлялась горная цепь. Они создавали масштаб высоты. По ним мерили порядочность. Их боялись - что они скажут? Настоящего, постоянно действующего общественного мнения недоставало, не было того, что называется обществом, научной средой, которая определяла бы нравственные критерии, осуждала бы такого-то за плагиат, за эксплуатацию учеников, за бесчестные поступки, хвалила бы за гражданскую смелость, за порядочность. Общественное мнение заменяли отдельные учёные, в которых счастливо соединяются нравственный и научный авторитет. Но, как говорится, дни их угасали, великаны отходили во тьму, никто их места не замещал....
   Всё меньше становилось тех, чьего слова боялись. Не перед кем было стыдиться. Одни умирали, других усылали, одни замолкали, другие отчаялись. Их правила чести становились слишком трудными, поэтому их называли старомодными. Они уходили в легенду - Пророки, Рыцари Истины, Хранители Чести...
  
   Всё меняется... Но есть вещи, которые остаются от ушедших учёных. Их нравственные поступки, их нравственные правила, законы их порядочности... Зёрна чести прорастают сквозь поколения...
  
   Достаточно несколько крупных учёных, чтобы определить расцвет... Критическая масса нужна...
  
   Дни переборки книг, приведения в порядок книжных полок были праздниками... Зубр брал книгу, листал, вспоминал, что у него с ней было связано, какие мысли, возражения она возбудила, с каждой был свой спор, свои отношения...
   Любовь к книгам Зубр считал врождённым качеством...
  
   Ему помогала замечательная память. Память - это не талант, то талант, обладая памятью, успевает во много раз больше...
  
   В Обнинске вокруг него по-прежнему бурлила, клокотала молодёжь его лаборатории, и те молодые, что наезжали из Москвы, и те, что тянулись, не могли оторваться от него со времён Миассова, и те, что прилеплялись к нему после каждой биошколы...
   Ничто не менялось. Если не считать генетики, радиологии, биофизики и прочих наук...
  
   Как-то мы приехали в Обнинск вместе встречать Новый год. В молодёжном застолье Зубр и Лёлька мало отличались от своих аспирантов, сотрудников, от этих наехавших из Москвы и ещё невесть откуда молодых. Песни они пели громче, слова знали лучше, он так же танцевал, так же дурачился. Читали стихи. Устроили капустник. Стоял Большой Всеобщий Трёп. Всё смерчем завивалось вокруг Зубра, никто не ревновал, не соперничал с ним.
   Наутро, выспавшись, катались на лыжах, а с обеда опять сидели за столом, допивали, доедали и уже не могли оторваться от учёных, то есть своих рабочих, разговоров:
   - Инженеры забывают, что биосфера нужна не только в виде пищи.
   - Избавиться от дураков нельзя, мы можем только тормозить их деятельность.
   - Верхний ярус леса, если он мощный, например затенённый, определяет нижний ярус - тенелюбы, теневыносливые. При лучевых поражениях страдает верхний ярус, освобождая нижний ярус, и тот начинает формировать верхний ярус.
   - Синтетика, когда одно биосырьё заменяют другим. Овцы осиной... А что можно уничтожить быстрее? Это ещё вопрос!
   - Я думаю, что мы можем задохнуться быстрее, чем помрём с голоду.
   - В природе есть угнетённые и угнетатели.
   - Апостол Пётр трижды отрёкся от Христа, и это не помешало ему стать одним из главных апостолов.
   - Давайте нарушим изоляцию популяции и проверим давление изоляции.
   Они теребили какую-то идею накопления радиомутации, выхватывали её друг у друга, грызли её и так и этак, тянули в разные стороны. Это была игра, и это была работа.
   Притомясь, запускали музыку. Музыка входила в процедуру их общения. Зубру мало было рабочих споров, он организовал у себя на дому нечто вроде семинара по истории музыки и вообще искусств...
   Гуманитарное образование, рассуждал он, закончилось у всех в школе... С тех пор только укреплялись в своём невежестве и деградации. Поскольку в университетах на биофаках никакого гуманитарного пополнения организма не происходит. Несмотря на диплом высшего образования, а также аспирантуру, то есть наивысшее образование, всё равно цивилизованными людьми их считать нельзя. И в этом дремучем состоянии они хотят превратиться в профессоров и наставников. Что окончательно опозорит нашу интеллигенцию...
  
   "Леонардо всерьёз гениальный человек. Всерьёз гениальный человек это здоровый человек. Бывает такой масштаб личности, что не поймёшь, человек это или бог"...
  
   Появилось в городе новое Лицо, новый начальник. Отличался он твёрдым убеждением, что на нынешнем этапе наибольшее зло и неприятности происходят от интеллигенции...
  
   В сентябре, перед тем как лечь в больницу, Зубр собрал друзей, старых и молодых. Ему шёл восемьдесят второй год. Смерть Лёльки пригнула его, словно тяжесть жизни навалилась уже неразделённая, тащить надо было за обоих...
   Мысль его оставалась свежей и острой... Ему не было износа, хватило бы на столетие, если бы рядом оставалась Лёлька...
   Он сказал, что жизнь его была счастливой благодаря хорошим людям, окружавшим его и Лёльку. Это была правда. У него не было ни горечи, ни обиды за всё то, что пришлось перетерпеть, за клеветы, за несправедливые удары, за то, что "недодали"... Оказывается, куда дороже академических и прочих званий, кресел, наград было то, что много людей любили его, помогали. Ходили по очереди читать ему, держали его в полном курсе, вели его домашнее хозяйство. Народу вокруг него не убавлялось. Какие-то юнцы, совсем молодые, никому не знакомые, липли к нему, толклись табунами, хотя теперь у него вовсе не было ни положения, ни должности. Приходили слушать, поднабраться, попользоваться, и это было хорошо.
   Слово "прощание" он не произнёс. Но понимали, что это и есть прощание. Происходило как у древних римлян - уходящий, покидающий этот мир призывал друзей, чтобы проститься с ними. Спокойно и мужественно они рассуждали о смерти. Например, - бывает ли смерть славной, или же она безразлична. "Никто не хвалит смерть, хвалят того, у кого смерть отняла душу, так и не взволновав её".
   Он пребывал ещё с ними, но в каком-то ином времени... Он не горевал, расставаясь с ними, то есть с жизнью... Люди уходят в себя, спускаются в долины памяти...
  
   Принято считать, что научная работа даёт человеку высшее удовлетворение. Открытие и есть подлинное счастье, бескорыстное, пример всем, кто хочет быть счастливым, - на этом вырастали поколения, это обещали романисты, да и сами патриархи науки утверждали так в своих обращениях к молодёжи.
   - Боюсь, что занятия наукой - патология. Многие из вас убедились, что удовольствие от науки - приманка для непосвящённых. Радость успеха, что маячит впереди, достаётся так редко, что не следует на неё рассчитывать. Да и, кроме того, удовольствие вовсе не связано с большими результатами. Занятие наукой скорее напоминает мне болезнь вроде наркомании или алкоголизма. Пьёшь потому, что не можешь не пить. Отказаться нет сил. Пьёшь - и противно, но не пить ещё противнее...
   Удачи и неудачи играют с исследователем в прятки....
  
   - Я по образованию физик. Руководители нашей кафедры не биологи. Настоящее генетическое образование мы получили у Николая Владимировича. МНЕ ВООБЩЕ ВЕЗЛО НА УЧИТИЛЕЙ. Ляпунов научил меня мыслить математически. ВАЖНА ШКОЛА, ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ. Тимофеев - главное звено. Он во многом определил мою судьбу. Он научил рассматривать биологию эволюционно. Научил мыслить биологически - самое трудное. Связь физики и биологии, принцип дополнительности, мутации - всё это врубилось в меня...
   Отличал его оптимизм. Я занимался геронтологией и убедился, что долголетие невозможно без оптимизма. Оптимизм даётся генетически. Нажить его трудно...
  
   - С точки зрения науки, масштабности мышления Энвэ был намного выше всех. Вначале производили впечатление его темперамент, манера общения, эрудиция, значительно позже я мог оценить глубину его мышления. Мы с ним даже договорились написать одну работу о России. Он считал, что Россия не страна, а нечто большее - некий мир. Существует арабо-иранский мир, существует Дальний Восток, существует латиноамериканский мир, и существует Россия - материк со своей судьбой, путём, предназначением. У каждого материка есть свой смысл...
   Его волновал в последние годы вопрос о бессмертии души. Если добро абсолютно, рассуждал он, то это и есть бог. Зло относительно, а добро абсолютно - вот на чём зиждился его оптимизм. Он отличался при этом конкретностью мышления. Никогда не рассуждал о чём-то вообще. Человек во многом западный, он был рационален. Культура мышления не позволяла ему заниматься химерами. Это был русский западник, петровская натура, с тем отличием, что высоко ценил людей...
  
   Слушая их, я обнаруживаю словечки, обороты речи, заимствованные у Зубра. Они усвоили его манеру мыслить незаметно для себя. По крайней мере ещё одно поколение он проживёт, "разобранный" их душами. Все мы состоим из чьих-то советов, примеров, кому-то следуем, кого-то повторяем. Зубра осталось много. Казалось, он тратил себя нерасчётливо. Ничего подобного! Это был, пожалуй, самый верный способ передать себя другим... Как он говорил, наше поколение должно всё лучшее передать следующему, а там как получится.
  
   Жизнь обладает одним чудесным свойством: она, как хлеб, не приедается...
  
   Обнинск был для Зубра не просто новым местожительством, новой работой в Институте медицинской радиологии, но и возвращением в Калужскую губернию, к родным местам детства. Родина - это всегда детство: старый деревянный дом, который живёт в памяти... а ещё роща...
   Обетованная земля была ему дарована в завершении пути. Отсюда он никуда не уйдёт, не уедет с земли своих предков. Пришёл конец его паломничеству.
   Новые ученики, новая молодёжь, новые семинары, летняя школа на берегу Можайского моря. Всё повторялось, как в Миассове, по следующему кругу.
   Летом он отправлялся с Лёлькой путешествовать пароходом по Енисею, Амуру, Каме, Волго-Балту, Оби, Белой. Его тянуло посмотреть новые края... Он сидел на палубе, часами глядел на медленное кружение берегов, деревень, на пристани, на полёты чаек. Он упивался Россией... Он смотрел, думал, работал.
  
   Особенность его таланта состояла в том, что он умел находить главное и заниматься им. Ныне, когда времени для жизни оставалось в обрез, дни стали короче и стрелки вращались быстрее, предстояло выбрать последнее главное...
  
   Его отношения со временем всегда были уважительные, он чтил своенравность этого неслышного потока, который то мчался, то еле двигался. Всё в мире было сделано временем и из времени. В том числе и человеческая жизнь. Но время было не однородно и не равноценно. Из него можно было выбирать лучшее, превращать пустое время в золотые часы и минуты...
  
   Некоторые из учёных вызывали у Зубра недоумение. Они покорно соглашались с варварскими проектами, мало того, давали одобрительные заключения строить гибельные предприятия на озёрах, вырубать леса, возводить плотины, рыть каналы... Другие копошились в своих углах, избегая всяких конфликтов. Наука помогала человеку покомфортнее устроиться за счёт природы. Мелиорация, атомная техника, химикаты - повсюду происходили непредвиденные последствия, тяжёлые ошибки, наука теряла престиж. Порой она выглядела угодливой служанкой...
  
   Обсуждая науку, он пробовал найти причины опустошающей её беззаботности. Неумно ведь осуждать волков, пожирающих оленей, или саранчу, истребляющую зелень. Разум - продукт природы, он не может возвышаться над ней; то, что он творит, входит в неведомые нам закономерности... Он не оправдывал - он искал сочетания наивыгоднейших вариантов сосуществования разума с биосферой...
  
   Дни его убывали. Пребывание на этой земле заканчивалось...
  
   Он чувствовал себя рекой, текущей уже долго и Бог знает откуда. В нём были воды верховья и тот исток, с которого всё началось; в сущности, он жил много раньше, чем появился на свет, он был из прошлого века. Россия Тургенева, Чехова и Россия гражданской войны, Россия послевоенная, современная, Европа довоенная, гитлеровская Германия, атомный мир - в нём сошлись все эпохи нашего века, и все они продолжали пребывать в нём...
  
   СИСТЕМА И ЗУБРЫ
  
   (Размышления экономиста)
  
   Что собой представляет Административная Система в чистом виде? Пирамиду исполнителей. Они послушны и дисциплинированны, в идеале - добросовестны, в самом лучшем случае - фанатично преданны. Но по условию не могут генерировать новое, творить. В завершённом виде Система может только реализовывать замыслы Верха. И то не все. Только те, где не требуется творчества и инициативы, поиска и самостоятельности. Система в чистом виде может только подражать, повторять, тиражировать. При этом каждый последующий цикл - хуже. Вот почему расцвет Административной Системы не мог стать ничем иным, кроме как механизмом торможения.
   Откуда же успехи? Чтобы это понять, надо учесть, что Система развивалась. Её главные успехи связаны как раз с периодом формирования, а не с периодом её расцвета. В частности с тем, что вначале ключевые посты в Системе занимали руководители, преданность которых была воспитана не этой системой, а подпольем и революцией. Но по мере того как они уходили, в кадровом массиве всё больше выступали черты, присущие именно Системе. И возрастали её трудности.
   Для наших грандиозных масштабов строительства нужны были руководители и специалисты, а не просто люди, преданные идее строительства. Они должны действовать творчески, самостоятельно, инициативно. Пусть не в целом, пусть только на своих участках, пусть только в пределах своей профессии и своих обязанностей. Всё это принесли в Систему Зубры. Они тянули груз индустриализации, войны, восстановления. Без Зубров ошибок у Административной Системы было бы неизбежно больше, их последствия - более трагическими...
   Именно стойкость Зубров, защищавших правоту своих профессиональных решений, отбивавших идущие порой сверху нелепости, страховала и укрепляла Административную Систему. Зубры создавали, предлагали, убеждали, пробивали. Они отвергали, вытесняли, предотвращали. Успехи прошлого отражают меру успехов Зубров. Там, где Зубрам удавалось больше, как, например, в космосе, там успехи значительны. Там, где им удавалось меньше, как в сельском хозяйстве, там и соответствующие итоги. Без участия Зубров Административная Система ничего бы не построила и никого бы не победила... Фактор Зубров чужд по духу Системе. Она их вынуждена была привлекать, она их терпела, присваивая себе их достижения. И славу...
   Как специалист по управлению, я, конечно, изучал "эффект организации", открытый ещё Адамом Смитом. И не считаю управление "непроизводительным трудом", знаю, что при одних и тех же ресурсах именно от уровня организации зависит разница в результатах. И что роль фактора организации гигантски возросла в ХХ веке и стала решающей в условиях производства, целиком охваченного общественной собственностью. Поэтому именно я менее всего склонен как-то умалять роль Административной Системы как организатора. Но как человек, "проходивший" в школе Некрасова, я никогда не разучусь на первое место ставить "работу народную".
   Не льстецы и не фанатики, не винтики и святоши, не шкурники и приспособленцы создали успехи прошлого. Герои прошлого - те, кто творчески, инициативно, беззаветно работал на своих местах.
   В чём же тогда вклад самой Административной Системы? Что творилось на другой стороне компромисса? Как соотносились Система и энтузиазм масс? Почему Система пошла на соглашение с Зубрами? И как вообще революционный механизм становился Системой?
   В дореволюционные годы, в силу всего исторического стечения обстоятельств, когда и партия, и её опора - рабочий класс - составляли явное меньшинство в стране; в силу характера руководителей партии, сформировавшихся ещё при царизме, в условиях чудовищного гнёта и репрессий; в силу того, что само вступление в партию требовало тогда от человека полного разрыва со всеми нормами, правилами, законами, ставило его вне общества; в силу самой обстановки подпольной борьбы, когда даже член ЦК мог оказаться провокатором и никому нельзя абсолютно доверять; в силу невозможности в течение десятилетий применять в партийной работе элементарные формы демократизма и гласности; в силу неизбежного исключительного централизма, требовавшего полного подчинения вышестоящим руководителям; в силу характера процесса отбора руководителей; в силу потери всеми другими партиями всякого кредита у народа; в силу того, что основное население страны составляли десятки миллионов распылённых крестьян, - словом, в силу тысяч и тысяч объективных и субъективных обстоятельств, вплоть до многовековой бюрократической традиции Российской империи, вплоть до традиций восточного деспотизма у многих её народов, - для того времени и тех условий почти неизбежным становился жёсткий централизм как механизм руководства.
   Но такое руководство больше всего подходит для армии, для войны. Оно малопригодно для роли организатора творческого процесса. И уже в первые послереволюционные годы возникла противоречивая ситуация, когда руководству наиболее близка и понятна Административная Система, но она малопригодна для строительства экономической базы, без которой нельзя удержаться у власти.
   В дальнейшем развитии событий можно выделить несколько процессов. Во-первых, процесс превращения вышедшего из подполья революции и гражданской войны механизма партийного и государственного руководства в Административную Систему. Формируясь, она перемалывала создавших её руководителей, превращала революционеров в администраторов, а тех, кто не превращался - не хотел или не мог, - удаляла. И, движимые уже Системой, эти администраторы, часто не сознавая, действовали в её духе, сами подготавливали в конце концов своё устранение из Системы ...
   Каждый новый цикл формирования Системы становился очередным просеиванием кадров, устраняя ту часть вчерашних победителей, которая этот этап сама подготовила, но которая уже не вписывалась во всё ужесточающиеся критерии Системы, становившейся всё более адекватной себе...
   Система уже всё больше и больше действовала сама...
   Системе, помимо руководителей-исполнителей, нужны были работники-исполнители. Работников было достаточно, и они были охвачены энтузиазмом, долго отождествляя Систему со сделанной их руками революцией. Сам по себе энтузиазм был чужд Системе и становился всё более чуждым по мере её развития, всё больше мешал внедрению беспрекословной исполнительской дисциплины. Его с самого начала надо было вводить в рамки, держать в руках, направлять в нужное русло, используя, в частности, массовые репрессии и обстановку постоянной угрозы репрессий.
   И, наконец, Системе нужны были руководители и специалисты. Особенно специалисты - люди, способные дать охваченным энтузиазмом работникам грамотные указания, выработать профессиональные решения, способные действовать творчески и инициативно. Ни то, ни другое немыслимо без самостоятельности. А самостоятельность с Системой несовместима. И здесь оставалось одно - идти на компромисс: допустить существование в чём-то непослушных Системе работников. Эта готовность Системы к компромиссу встретила готовность пойти на него и у основной части российской интеллигенции, особенно технической, мечтавшей о процветающей стране и видевшей реальность намерений Системы провести индустриализацию. Такую же готовность Система нашла и у руководителей, которые вынесли из революции позицию активности и самостоятельности, мечтали о новом обществе и ради участия в его строительстве были готовы от многого отказаться. Итогом этого компромисса и стали Зубры.
   Так сложилась необычайнейшая ситуация, когда Административная Система получила чуждое её сути задание организовать экономический рывок, привлекая для этого чуждые её сути силы - охваченных энтузиазмом трудящихся и Зубров. Именно они и построили в итоге нашу страну.
   Никаких сомнений нет и быть не может - нам есть чем гордиться! Но нельзя, чтобы этой гордостью завладели те, кто хочет успехи прошлого записать только на счёт Административной Системы, смешав в кучу и тех, кто строил, и тех, кто арестовывал. Тех, кто творил, и тех, кто доносил. Тех, кто боролся, и тех, кто давил. Тех, кто работал для дела, и тех, кто работал для начальства, для галочки, для пайка...
   Мы должны видеть в успехах прошлого прежде всего "работу народную" и воздать должное всем в соответствии с реальной мерой участия в этой работе.
  
   УРОК НА ТЕМУ О БУДУЩЕМ
  
   Составным звеном соглашения Зубров и Административной Системы был отказ Зубров от политики.
   Именно это давало им возможность сохранить на своём участке самостоятельность, возможность творить, строить, изобретать, воевать, рисковать... (Г. Попов)
  
   ЗАПРЕТНАЯ ГЛАВА
  
   Случилось это в 1978 году. Мы с Алесем Адамовичем работали над второй частью "Блокадной книги". Блокадники, которых мы записывали, передавали нас друг другу...
   Факты святы, толкование свободно... Это не то чтоб осторожность, это условие выживания. Не трактуй, и не трактован будешь. Усвоено, стало привычкой, вошло в кровь... Чем выше поднимаешься, тем осмотрительней надо держаться, тем продуманней вести себя. Взвешивай каждый жест, взгляд. Оплошка приводила к падению, а то и к гибели... Выучка обходилась дорого. Личность по мере подъёма состругивалась, исчезала...
   Попробуй объяснить, что, кроме страха, была вера, было обожествление, надежда, радость свершений, - сколько всякого завязано тугим узлом. Моему поколению и то не разобраться, следующие и вовсе не собираются вникать...
   Косыгин... Прибыв в Ленинград, он все усилия сосредоточил на Дороге жизни - единственной жилке, по которой еле пульсировала кровь, питая умирающий город, изо дня в день налаживал ритм движения, ликвидировал заторы, беспорядок на обоих берегах Ладоги. Пришлось устранить излишества приказов, пустословия, улаживать столкновения гражданских властей и военных, моряков и пехотинцев, больных и здоровых. Надо было превратить эти водовороты в напористый гладкий поток, чтобы пропустить вдвое, впятеро, в пятнадцать раз больше: из города - людей, а в город - муки, консервов, крупы, мяса... Проложили через озеро трубопровод, чтобы снабжать город и фронт горючим. Наладили доставку угля электростанциям города. Мобилизовали коммунистов на восточный берег Ладоги, чтобы навести порядок на складах, потому что с хранением продуктов творилось чёрт знает что. Он переправлялся по этой дороге туда - назад. Когда лёд сошёл, ходил на катере. Однажды угодил под прицельный огонь с вражеского берега так, что еле выбрался...
   Хлопотная была работа, на ногах, без кабинетов, бумаг. Боевая, и с точным результатом: каждый день столько-то тысяч спасённых людей - и тех, кого вывозили на Большую землю, и тех, кому доставляли хлеб. Звёздные месяцы его жизни располагались среди штабелей лёгких, иссушенных голодом трупов, аккуратно по расписанию наступающих бомбёжек, воя сирен, артиллерийских обстрелов, сна в душном, затхлом бомбоубежище Смольного. Странная вещь - для большинства блокадников, которых я наслушался, трагическая эта, наиболее ужасающая пора в то же время озарена счастливым состоянием духа. Никогда они не дышали такой вольностью, была подлинность отношений, люди кругом открылись. Это, казалось бы, невозможное сочетание горя и счастья подметили и Ольга Берггольц в своих блокадных стихах, и Дмитрий Сергеевич Лихачёв в своих записках: "Только умирающий от голода живёт настоящей жизнью, может совершить величайшую подлость и величайшее самопожертвование".
   В Ленинграде Косыгин был сам себе хозяин, был избавлен от каждодневного гнёта, хоть отчасти, но свободен... Мотался по заводам, отбирал станки, прессы, приборы, специалистов - для вывоза. Скорей, скорей готовить в районах детей, родителей, кто ещё мог передвигаться, для отправки их. Поездами с Финляндского вокзала, а дальше пересадить на автобусы и туда, на тот берег, а там тоже наладить приём, кормление, медицинскую помощь и отправку этих сотен тысяч дистрофиков, доходяг, обессиленных, беспомощных людей, с их малым скарбом, одеждой, фотографиями, остатками прежней жизни в глубь страны. Отладить систему взаимодействия военных с милицией, с медиками, с железнодорожниками...
   Чего только не натерпелся этот великий город и до войны, и в войну, и после; кара за карой, ни одна горькая чаша не миновала его. Всё согнуть старались, в провинцию вогнать, под общий манер обрядить.
   Косыгин был коренной питерец...
   Опасно возвращаться в места своего детства, большей частью там поселяются разочарования. И всё же детство надо иногда навещать, нельзя, чтобы оно зарастало, заглохло...
   Все чувства сосредоточены были на Деле. Насчёт Дела он мог рассказывать сколько угодно...
  
   Два с лишним года я жил среди отчаяния и голодухи блокадной памяти, среди рассказов, смешанных с рыданиями, там не было места расчётам, хитри не хитри, не выкроишь себе ни лишней корочки, ни тарелки бурды. Если только не украдёшь, не обездолишь кого-то. Откуда брали они мужество жить по-совести?
   - Знаете, чего они боялись? Расчеловечиться боялись! Вы же были там, вам смерть нипочём...
   - Всё относительно
   - Нет, не всё... Если кому персонально обязан Ленинград, так это Жукову и Косыгину...
   А вскоре Косыгин умер...
  
   МИМОЛЁТНОЕ ЯВЛЕНИЕ
  
   Был июнь 1954 года... Я уже был членом Союза писателей, но впервые пришёл на общее писательское собрание. Как-то оно называлось: навстречу чему-то или о подготовке к чему-то...
   Предстояла проработка Зощенко за его заявление на встрече с английскими студентами...
   Суть сводилась к тому, что месяц назад, в мае на встрече с английскими студентами, они спросили Ахматову и Зощенко про их отношение к критике в докладе Жданова. На это Зощенко ответил, что с критикой в докладе он не согласен... Ответ его прозвучал во всей западной печати, что было, конечно, "на руку классовому врагу"...
   Зощенко поднялся на сцену...
   - Я буду говорить так, как я думаю, только тогда можно полностью понять, что собой представляет человек.
   Я начну с последних событий. В газете было сказано о том, что я скрыл моё истинное отношение к постановлению Центрального Комитета и не сделал никаких выводов из указаний партии. Я не скрывал моего отношения. Я написал в 1946 году товарищу Сталину, что не могу согласиться с критикой всех моих работ, не все они таковы.
   В моём заявлении с просьбой восстановить меня в Союз я написал, что во многом ошибался, делал оплошности, но я не согласен с тем, что я не советский писатель и никогда им не был. Это было основное обвинение и в докладе - именно о том, что я не советский писатель, - и опять повторил чётко: - не могу согласиться!..
   Все прошлые семь лет у меня было подавленное состояние и я, главным образом, занимался переводами с финского. Было выпущено несколько книг, помимо того, я закончил книгу, начатую ещё до постановления - о ленинградских партизанах...
   Мне казалось, что я крепче и здоровее, а после семи лет, когда несколько ослабели мои нервные вожжи, я проболел несколько месяцев и ощущал чрезвычайную трудность физическую....
   Всё же некоторые рассказы и фельетоны мои были не плохи. По одному моему рассказу, как вам известно, был изменён режим продажи водки. Стало быть, не так уж оторваны были мои вещи от жизни, стало быть, я учитывал и принял все указания партии, какой должна быть литература...
   Да, было немало вещей у меня в прошлом и аполитичных и безыдейных - это так. Отчасти это была дань давнему времени - двадцатым годам. Я ведь начал работать в двадцать первом году, мой рассказ "Аристократка" был напечатан в двадцать третьем году, тридцать с лишком лет назад. Грех некоторой аполитичности, который, несомненно, в какой-то степени присутствовал, - это существенно. Но сейчас, повторяю, этого нет... сказано было ещё, что я скрыл своё отношение к постановлению. В злополучный вечер с англичанами, о котором идёт речь, даже слова не было сказано о постановлении. Речь шла только о докладе Жданова. Именно этот вопрос задали английские студенты" "Ваше личное отношение к докладу Жданова?" На любой вопрос я готовился ответить шуткой. Но в докладе, где было сказано, что я подонок, хулиган, где было сказано, что я не советский писатель, что с двадцатых годов я глумился над советскими людьми - я не мог ответить шуткой на этот вопрос. Я ответил серьёзно, так, как думаю.
   Я не согласен с докладом потому, что не согласился с критикой моих работ, сделанных в 20-30-х годах. Я писал не о советском обществе, которое тогда только возникало, я писал о мещанах, порождённых прошлой жизнью. Я сатирически изображал не советских людей, а мещанство, которое веками создавалось всем укладом прошлой жизни.....
   Закончил мой ответ так: сатира - сложное дело. Мне казалось, что я писал правильно, но, может быть, я ошибался. Но так или иначе, всё моё литературное дарование я полностью отдаю Советскому государству, советскому народу. Я понимаю, я должен был более чётко политически выразиться. Я должен был бы, вероятно, отделить доклад в целом, идейное его содержание и отношение критики к моей работе. Я не видел в моём ответе непатриотизма, ничего предосудительного... А что я мог ответить? Как я мог сказать?.. Что я мог ответить, когда меня спрашивают, согласен ли я с тем, что я не советский писатель, что я... подонок? Что я мог ответить?
   И только дома я догадался, что должен был ответить: передо мною юная аудитория, вам двадцать лет, доклад был семь лет назад, что вы можете помнить? Кто из старших вам подсказал задать этот нетактичный вопрос? Вот как я должен был ответить!
   Только через несколько дней мне пришёл в голову правильный ответ: я должен был с политической точностью отделить идейное содержание доклада и резкую критику его обо мне. Но я не нашёлся. Быть может, потому, что не умею политически мыслить... Я не малограмотен по политической части. Нет, я много читал, я читал почти всё, что написано товарищем Лениным, я читал двенадцать томов товарища Сталина...
   Существует какой-то дефект моего писательского мозга: я не умею мыслить политическими формулами! Они не приходят мне сразу в голову...
   Да, это мой промах в том, что я не сразу разобрался в этом вопросе, я ответил не совсем точно, и я готов понести наказание. Я считаю, что в этом я повинен...
   Я знаю, что означает статья, которая порочит меня такими словами, как "скрывал свои истинные убеждения...". Я знаю о затруднённых отношениях с издательствами, надменные взгляды редакторов...
   Но всё равно! В моей сложной жизни, как это для меня ни тяжко, но даже и в этом случае я не могу согласиться с тем, что я был назван так, как это было сказано в докладе.
   Вот уже восемь лет мне трудно, почти невыносимо жить с этими наименованиями, которые повисли на мне, которые так унизили моё достоинство...
   Я никогда не втирался в редакции, как мне предъявили в докладе. Я не желал лезть в руководство. Было наоборот. Кто смеет мне сказать, что это было не так? Я бежал, как чёрт от ладана, от всяких должностей, я умолял, чтобы меня не включали в редколлегию "Звезды"...
   Рассказ "Обезьянка"... Этот рассказ был напечатан ещё в 1945 году в журнале "Мурзилка" для дошкольников. Он был напечатан до неурожайного года, когда даже не могла возникнуть мысль о пасквиле. И без моего ведома был перепечатан этот рассказ. Я узнал об этом много позже. Почти фатально сложилось...
   Я дважды воевал на фронте, я имел пять боевых орденов в войне с немцами и был добровольцем в Красной Армии. Как я мог признаться в том, что я трус?
   Кто здесь может сказать, что я из Ленинграда бежал? Товарищи знают: я работал в радиокомитете, в газете, я начинал вместе с Евгением Шварцем антифашистское обозрение "Под липами Берлина", это обозрение шло во время осады. Они находятся сейчас здесь, в Ленинграде, они живы... Это происходило в августе - сентябре 1941 года. Весь город был оклеен афишами и карикатурами на Гитлера... Я не хотел уезжать из Ленинграда, но мне предложили...
   Я никогда не был непатриотом своей страны. Не могу согласиться с этим. Не могу! Вы здесь, мои товарищи, на ваших глазах прошла моя писательская жизнь. Вы же все знаете меня, знаете много лет, знаете, как я жил, как работал, что вы хотите от меня? Чтобы я признался, что я трус? Вы этого требуете? По-вашему, я должен признаться в том, что я мещанин и пошляк, что у меня низкая душонка? Что я бессовестный хулиган? Этого требуете вы? Вы!
   Я могу сказать - моя литературная жизнь и судьба при такой ситуации закончены. У меня нет выхода. Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын... Я думал, что это забудется. Это не забылось. И через несколько лет мне задают тот же вопрос. Не только враги. И читатели. Значит, это так и будет, не забылось.
   У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения, ни вашего Друзина, ни вашей брани и криков. Я больше, чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею.
  
   Жалкое молчание сгущалось чувством позора. И общего позора и личного.
  
   Спускался, словно уходил в небытие. Не раздавленный, он сказал то, что хотел. Отныне это будет существовать... Это была победа. Ясно было, что она дорого обойдётся ему. Но цена его не занимала...
  
   На сцене стоял большой портрет М.М.Зощенко, под портретом корзины цветов. Я открывал торжественное заседание, посвящённое его юбилею...
   Это был тот же зал ленинградского Дома писателей...
   Никого из тех, кто проводил то собрание, не было уже в живых. Почему так бывает, что, когда приходит время, устыдиться уже некому и спросить не с кого...
  
   Из выступлений получалось, что те известные события доконали М.М.Зощенко и в последние годы он был сломлен, раздавлен...
  
   После юбилея я обратился в архив. Стенограммы выступления Зощенко нигде не было. Числилась, но не было. Она была изъята. Когда, кем - неизвестно...
   Однажды я рассказал знакомой стенографистке, что тщетно много лет разыскиваю такую-то стенограмму... Через месяца два она позвонила... Это была та самая стенограмма выступления Михаила Михайловича. Откуда? Каким образом? От стенографистки, которая работала на том заседании. Удалось её разыскать. Стенографистки хорошо знают друг друга.
   К стенограмме была приложена записка: "Извините, что запись эта местами приблизительна, я тогда сильно волновалась, и слёзы мешали". Подписи не было... Я пытался представить неизвестную мне женщину, которая тогда на сцене сбоку, за маленьким столиком работала, не имея возможности отвлечься, посмотреть на Зощенко, на зал, вникнуть в происходящее. И, однако, лучше многих из нас поняла, что Зощенко не мимолётное явление, что речь его не должна пропасть, сняла себе копию, сохраняла её все годы.
  
  
   "ЖИЗНЬ НЕ ПЕРЕДЕЛАТЬ..."
  
   Переделать нельзя, но передумать-то можно.
  
   ВИКТОР ШКЛОВСКИЙ. Я умом понял забавность ситуации: друзей не осталось, остались враги, они теперь тоже дороги, ибо составляют часть твоей жизни. Спустя двадцать лет я понял и другое: чувство растерянности среди новых поколений, никто не знает о нашей прошлой жизни, о наших героях, кумирах, обычаях, а то, что знают, большей частью искажено, переврано, скудные остатки, малонужное старьё...
   Нескромность бывает полезна...
   Когда встряхиваешь прошлое, поднимаются отдельные пузырьки, неизвестно откуда, почему...
   Его выражение "гамбургский счёт" прочно вошло в литературный обиход. Шесть десятилетий советской литературы породили множество систем оценок... На литературной бирже царила неразбериха... Читатель между тем пользовался своей внутренней информацией. Он вёл гамбургский счёт, порой не зная происхождения этого термина. Борцы устраивали в Гамбурге тайные соревнования, чтобы узнать правду, кто на каком месте. Может, Шкловский это выдумал, а он способен был на такие блестящие изобретения, термин этот принялся, вошёл в литературный обиход прочно и без кавычек. Гамбургский счёт существовал в советской литературе всегда, достаточно устойчивый и выверенный...
  
   Несравненный Ираклий. ИРАКЛИЙ АНДРОНИКОВ. Учёный-литературовед, знаток и исследователь Лермонтова, известный мастер устного рассказа. Известность его была всесоюзная... Андроников-артист, артист-солист, артист - целый театр... Жизнь его прошла в Москве, создан же он был для юга. Назвать его разносторонне способным человеком - значит лишить красок его натуру. Он обладал скопищем совершенно разных ярких талантов. И все, как на подбор, крупные. Его писательского дара и работоспособности хватило бы на завидную литературную судьбу. Кроме того, в нём жил несравненный артист-исполнитель. Выступления его в Ленинградской филармонии собирали переполненный зал.
   Природа или судьба наградила его множеством талантов... Ему нелепо было завидовать. Им восхищались, его любили, им беспощадно пользовались, и он расточал себя со всей щедростью, зная, что у него не убудет...
   Глядя на Ираклия, думалось, какое счастье, когда человек успевает рано выявить свои способности, развить их, какую это создаёт полноту жизни и радость для окружающих...
  
   Главный классик. МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШОЛОХОВ. Он был для меня одной из самых загадочных фигур в истории мировой литературы. Примерно то же, что тайна Шекспира...
   Римляне считали, что гений даётся человеку с рождения и сопровождает его до конца. Но люди умеют избавляться от всего хорошего, в себе - тем более. Гений по своей сути бесстрашен...
   Самое худшее, что может испытать художник - потерять свой дар, быть обречённым на муки бесплодия...
  
   Талант легко разрушается, истощается, надо следить за микрофлорой. Подпитывать его могут, прежде всего, любовь, доброта, сострадание, восторг и удивление перед чудом жизни; художник может томиться печалью, впадать в разочарование, он может презирать, иронизировать, высмеивать, но существует какая-то грань, которая действует губительно на талант. Он, талант, нуждается в уходе. В гигиене. Одного труда недостаточно. Надо сохранить его от злости, от гордыни, от нетерпимости...
   Любой талант губит злость, переходящая в человеконенавистничество. Причины здесь путаются со следствием. Литературные неудачи усиливают обиду и злость и, в свою очередь, мешают работе. Кончается всё захлопом, полным молчанием. Ничего не получается.
   Почему вдруг не хочется писать, не пишется, слова не идут, воображение спит, мысль холодна? Что произошло? Никогда не знаешь, навсегда это, надолго ли. Иногда целые дни, иногда неделю длится такая опустошённость. Томишься, словно в аэропорту. Как писал А.Гитович, "нелётная погода поэзии моей".
   Но есть окончательные захлопы, талант переламывается непоправимо, и тут нечего ждать...
  
   АЛЕКСАНДР ГИТОВИЧ... Поэт по всему складу своей натуры, он защищал одиночеством свой талант. Так и должен жить человек творящий...
   Комарово шестидесятых, семидесятых годов соединяло писателей, литераторов, живших там учёных академического посёлка, врачей, режиссёров, актёров, художников в общность летнюю, дачную, лёгкую, когда можно было, гуляючи, зайти друг к другу на огонёк. Распивали чаи, собирались на верандах, затевали шашлыки. У Комарова своя история, свои легенды, свои герои...
   Судьба писательская капризна: забыт и вдруг, спустя тридцать-сорок лет, глядишь, и всплывает... Писатель, почти каждый, наделён божьей искрой. Один сумел раздуть её в огонь, у другого тлеет она до поры до времени, у третьего осталась только пропалина. Но у каждого было нечто неведомое, что-то ведь толкнуло к бумаге. Бывает, что вдруг, где-то в сорок-пятьдесят лет разгорается... Вдруг вырвется талант, а то в разгаре славы и успеха так же вдруг захлопнется, невесть почему и навсегда... Похоже, что талант - существо независимое от организма, в котором он пребывает, и живёт это существо неведомой никому жизнью.
  
   Потерянное милосердие. МИЛОСЕРДИЕ - это слово исчезло из лексикона. Потому что исчезло само понятие милосердия. А почему оно исчезло? Как это произошло? И что появилось взамен? Но как же мы живём без понятия милосердия?
   Гуманизм русской литературы стал её отличительной чертой, её силой, обеспечил ей особое положение в читающем народе. Русская литература много сделала, чтобы воспитать сочувствие к обиженным судьбой, к бедным, одиноким, к тем, кого считают неполноценными, кого относят к отбросам общества. Бродяги, проститутки, блаженные, нищие, преступники - для русской литературы не существовало отверженных.
   Священный этот огонь соответствовал обычаям народа, народному характеру... Анонимная помощь свидетельствует о культуре народного милосердия. "Чтобы нищий не стыдился, а хозяин не гордился"...
   У нас в городе создано Общество милосердия... Распри перерастали в борьбу за власть. В то время у нас начала работать школа милосердия... Актив наш стал помаленьку разделяться. Если упростить, то - на две части. Одна часть - идеалисты милосердия, проникнутые идеей служения этому чистому делу, и вторая часть, назовём их условно - прагматики, где практицизм стал перерастать в иные, худшие качества. Первых, как водится, было меньшинство... Конфликты внутри общества были связаны с теми конфликтами, что стали обуревать советскую жизнь. Прежние идеалы вдруг оказались разрушенными, потеряли свою цену. Новых не было. Люди ищут утешения, ищут виноватых и не хотят признаться, что виноваты прежде всего они сами. Выросло уже несколько поколений, которые имели единую, общую идею жизни. Её не стало. А без идеи жизни Россия не привыкла жить. Где найти новые душевные опоры? Если общей нет, то нужна личная. Как никогда раньше, человек нуждался в поддержке. Жизнь бывает оправдана не высокими целями, а простыми вещами. Обыкновенные ценности - воспитать честных трудолюбивых детей, исполнять свой долг, что-то сделать хорошее для своего города, для природы, для окружающих людей. Милосердие - не профессия, не призвание. Нам хотелось, чтобы оно вернулось в жизнь русских людей...
   Единственный стоящий способ научить чему-нибудь других - это выступить в качестве примера. Особенно в нравственных делах...
   Милосердие - это такая штука, которая легко вырождается, и тогда оно или тихо сходит на нет, заканчивается разочарованием, либо же становится доходной профессией, весьма удобной для людей с хорошо подвешенным языком и холодным сердцем. Общество было открыто для всех желающих. Немудрено, что в это смутное время к нему прибивало всякого рода неудачников, прожектёров... Началась уголовщина, возможно, часть администрации попала под власть мафиозных элементов.
   Я решил созвать общее собрание, устроить перевыборы правления и уйти...
   Нахлынуло такое отвращение...
   Потерять два года своей жизни, литературной работы, и - всё насмарку. В итоге грязь, горечь, разочарование в людях, в работе общества. Не моё это дело, тут нужны крепкие менеджеры, да и вряд ли в нынешней России удастся, не до этого...
   Подобный раскол происходил и в Союзе писателей, и у кинематографистов, трещины пошли по всей системе...
   "Он был добрый человек!" Это качество оказывается выше всего, выше всех трудов, званий, талантов, наград. В итоге оно оказывается решающим.
   Что такое доброта - талант, врождённое качество? Свойственна ли она изначально каждому человеку, воспитывается ли она, как связана с ней культура человека?..
   Благотворительность плохо совмещается с деятельным милосердием...
   Старые люди - это почти всегда интересно, и почти всегда есть в них и мудрость, и то, что не вычитаешь ни в каких книгах...
   "Жить для Бога можно только тем, чтобы любить людей, проявлять любовь, заражать любовью, заставлять их верить в любовь... Жизнь дана мне только под условием любви. И жизнь дана мне, как талант, для роста; расти же жизнь не может иначе как делами любви". Страницу за страницей заполняет Толстой размышлениями о смысле жизни. Зачем человек живёт? И с какой стороны ни подступайся в этой тайне, он убеждается, что открывается она только через веру в Бога. Была своя вера, своя религиозность у Пушкина, у Достоевского, у Короленко, у Чехова, даже у Горького. Она-то и двигала ими и побуждала не просто декларировать гуманизм, сострадание, не только призывать к милосердию через свои произведения, но и совершать его своими действиями. И выше всего тут стоит защита отдельного человека, помощь кому-то, то, что требует конкретных действий...
   Ещё в XVIII веке в своём сочинении "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищев восклицал: "Я взглянул окрест себя, и душа моя страданиями человечества уязвлена стала".
   Способность уязвляться страданиями окружающих свойственна не всем людям. Одни обострённо воспринимают чужие беды, другие равнодушны, бесчувственны. Это в любом обществе, в любых социальных слоях...
   Жизнь человеческая коротка и слишком часто кажется бессмысленной. Во всяком случае, я время от времени теряю смысл своей жизни, поиски этого смысла - одна из вечных проблем и философии, и искусства. Может быть, забота о ближнем, помощь несчастным придают жизни какое-то оправдание, делает её осмысленной? Судьба человечества зависит от количества доброты и сострадания. Пока что божественное в человеке разрушается и воцаряется зло...
  
   ДОМ НА ФОНТАНКЕ
  
   Он был самым добрым из нас и самым доверчивым. Он свято верил всему, что говорили, печатали, учили...
  
   - Она умерла, тринадцать лет назад...
   Нет, она не болела. Просто жить не хотела...
  
   Дружба втроём - это всегда сложно...
  
   Нужно ли навещать жён и матерей наших погибших товарищей - вот вопрос... Всегда чувствуешь себя виноватым. А в чём? Что остался жив? Виноват, что здоров, что смеюсь?..
  
   Нас мало занимали взрослые, мы спохватываемся, когда их уже нет: ах, какие замечательные люди жили, оказывается, рядом, а нам и дела не было...
  
   Старые вещи всем посторонним кажутся рухлядью...
  
   Двадцать девятое июня. Спустя неделю после начала войны. Мы собрались в последний раз. Я уходил в ополчение, Вадим тоже уходил в свою морскую пехоту. Веня ушёл позже. То, что этот вечер последний, мы и думать не желали. Будущее было тревожным, но обязательно счастливым, победным, в маршах духовых оркестрах, в подвигах, в орденах. Будущего тогда было много, о нём не стоило заботиться... Мы пили хванчкару, тёмную, густую, заедали крабами. В магазинах было полно крабов. "Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы"... О войне говорили мало, мы не знали, какая она. Ошеломлённость и недоумение первых дней миновали. Возникало оскорблённое сознание нашей правоты... Все принялись обсуждать, что такое литературоведение - наука или искусство...
  
   То, во что мы верили, было прекрасно, и ещё больше то, как мы верили...
  
   - Ах, Фрося, Фросенька. Бесполезные мы стали. Соседи не дождутся...
   - Разбомбили их в сентябре под Ораниенбаумом. Ничего не осталось, только и успел написать два письма...
   Он мог не идти, но он поступал по законам своего дома. Он до конца прожил по этим законам...
   Остались только эти две старухи. Когда они умрут, всю эту мебель, фотографии, портреты, всё барахло выкинут, комнаты побелят, оклеят...
   Что-то произошло со мной. Прошлое меня влекло больше, чем будущее. В стране будущего мы никого не знали, и нас тоже. Здесь же нам, оказывается, рады... Здесь нас ждали. Прожитые годы были полны загадок, мы жили наспех, не всегда понимая то, что творилось вокруг. Теперь же, когда мы стали кое в чём разбираться, прошлое было недоступно...
  
   Рано или поздно мы должны были вернуться в этот дом. Не ради Вадима, ради себя. Вот опять этот дом на Фонтанке появился в нашей жизни, он уже не тот, мы не те, но всё равно... Словно кто-то позвал нас, словно те годы - они продолжали существовать... Фауст, книги, дом честных правил...
  
  
  
   НАШ КОМБАТ
  
   Я знал, как опасно встречаться после долгой разлуки с людьми, которых любил. С женщинами - другое дело. Там неизбежны всякие морщины, полнота, там ничего не поделаешь, с женщинами становится грустно, иногда по-хорошему грустно. В худшем случае удивляешься - чего ты в ней находил?
   Мужчины стареют иначе. Они становятся пустыми. Из них лезут глупости, поучения и злость...
  
   Не признал. Время стёрло и меня. Мы оба друг для друга были стёрты до безликих встречных. Каждый из нас ушёл в чужие - есть такая огромная часть мира, недоступная, а то и незамеченная, - чужие, незнакомые люди, которые безостановочно струятся мимо нас в метро, на дорогах. Многие друзья моего детства давно и, видно, навсегда скрылись в этом мире чужих...
  
   - Сейчас спрашивать куда как просто...
   - Задним умом многие сейчас крепки стали...
   - Годы войны были суровым испытанием...
  
   - Нет ничего выше фронтовой дружбы...
   "Всё заросло, развалины и память..."
   Всё было съедено ржавчиной времени...
  
   - Любой из нас натворил немало разных глупостей. Что мы понимали?..
   Ни в ком из нас ничего не осталось от тех молодых, ни единой клеточки не осталось прежнего, всё давно сменилось, мы не то чтобы встретились, мы знакомились заново, только фамилии остались прежние...
  
   Фронт - лучшее место для самоубийства...
  
   Какая подлая штука - прошлое. Ничего, ничего нельзя в нём исправить...
   И это мы... Какие мы были... Сейчас прошлое было мне важнее настоящего. Здесь мы стали солдатами, которые дошли до Германии...
  
   А умирать было не страшно, смерти было много кругом. Теперь вот умирать будет хуже... Сейчас он ушёл на пенсию, доживая остатки своего здоровья. Частые болезни надоели жене, ещё молодой и крепкой, у неё завелась своя жизнь, и дети как чужие, тоже не нуждаются в его опыте...
   От него несло тоской неудач, суетой малонужных занятий...
   Но какое я право имею, чего я сужу всех, как будто я так уж правильно прожил эти случайно доставшиеся годы...
   Люди делились для меня когда-то: солдат - не солдат. Долго ещё после войны мы признавали только своих - фронтовиков. Мы отличали их по нашивкам ранений, по орденам Славы, по фронтовым шинелям. Фронтовую шинель всегда можно было отличить от штабной...
  
   Отсюда немцам обнажалась вся наша голодная малолюдная слабость, наша бедная окопная жизнь. Они трусливо ждали, пока мы передохнем; по их подсчётам, мы давно должны были сдаться, околеть, сойти с ума, впасть в людоедство...
  
   - У меня сын тоже современный. Голоданием советует мне лечиться. У тебя, говорит, опыт богатый...
  
   - Просто чудо, что мы с тобой живы, старик. Для меня нынешняя жизнь - как бесплатное приложение...
  
   - Что же молчите? Ошибки надо анализировать. Не стесняться... Неграмотность... Не сумели разгадать. Это мы потом научились... А тут перехитрили нас...
  
   Хуже нет проклятых вопросов. Сколько раз за последние годы они появлялись передо мной: "Что я должен делать?" И сразу же: "А что я могу?" И затем: "Ну выступлю, ну скажу, а что от этого изменится?" Удобно. Вся штука в том, что, пока сам спрашиваешь себя, отвечать не обязательно. А когда тебя спрашивает другой? Нельзя эти вопросы произносить вслух. Что-то ещё можно уладить, пока не сказано вслух...
  
   - Как в Библии. Пусть кинет камень тот, кто без греха.
   И тем, кто без греха, не разрешу кидать. Неизвестно, как они сумели оказаться без греха...
  
   - Допустим, после войны у меня всё кувырком, никаких особых достижений. Не имею заслуг. Но война у меня настоящий пункт биографии, никаких сомнений. Полное идейное оправдание жизни...
   Покушались на нашу навоёванную славу, которая не должна была зависеть от времени, ошибок и всяких пересмотров...
   Наше прошлое казалось недоступным и надёжным. Зачем же комбат портил его?..
   Смелость наша поглупела...
   - Если бы да кабы, так многое можно пересмотреть. И что это меняет? Мы шли под пулями, не трусили, ты впереди...
   - Никто пути пройденного у нас не отберёт!..
   То, что было, - священно, и никто ни в чём не виноват...
  
   - Пора же о Боге думать. Ну да, Бога нет, но всё равно дело идёт к отчёту...
  
   Я позавидовал его одиночеству. Давно я не оставался в таком одиночестве. Отвык я от его неуютных правил - делать своё дело по совести, не объясняя своей правоты, не ища сочувствия...
  
   ПО ТУ СТОРОНУ
  
   Был День Победы. День этот Шагин разлюбил. Праздник давно испортился, приносил каждый год огорчения, недостачу друзей, почти никого из однополчан уже не осталось... Не с кем было посидеть, выпить, помянуть...
  
   - Русский народ зла не помнит. Забывает... Хорошо ли это - вот в чём вопрос...
  
   Эберт рассказывал, как последние годы жена его не вставала с постели, он ухаживал за ней, ему помогали самаритяне. Рассказывал без горечи: послано было испытание, а может, и наказание, надо было выдержать всё это. Шагин, человек неверующий, завидовал просветлённому состоянию Эберта. Уход за женой, по словам Эберта, вносил смысл в его существование. Сейчас он стал навещать одиноких больных...
  
   Про жизнь свою человек может рассказывать без конца. Прожитые годы выглядели бестолковыми. С каким-то удовольствием Шагин определил себя как неудачника, и его удивило, что Эберт увидел в нём типичную русскую душу, которая не довольствуется успехом, а ищет чего-то большего, ищет правды...
  
   Здешний хлеб был безвкусный, все эти колбасы разных узоров приелись...
  
   - Мы одноземельцы. В одной земле окопы себе вырыли...
  
   С ним приятно было помолчать. Во время молчания между ними продолжало что-то происходить...
  
   ПРЕКРАСНАЯ УТА
  
   Однажды тёмной зимней ночью...
   Давным-давно я мечтал начать с такой фразы...
  
   Это был июль, шёл первый месяц войны. Мы ещё не успели как следует прийти в себя, ненависть наша ещё была смутной, невыношенной. Я разглядывал этого парня скорее с любопытством, чем со злобой...
  
   Нас этому учили. Мы верили, что пролетариат Германии не станет воевать со Страной Советов. Мы честно пытались пробудить классовое сознание этого первого нашего немца...
   - Вы будете уничтожены.
   - То есть как это?
   - Все. Все, кто не подчинится. Таков приказ фюрера...
  
   Австралийцы ахали, качали головами...
   - Не понимаю, почему вы не сдались, зачем было обрекать жителей на голодную смерть? Столько людей погибло. И город разрушили. Какой в этом смысл?
   - Он не воевал.
   Я подумал, что оттуда, из Австралии, им до сих пор трудно постигнуть дух нашей войны с немцами. Им не объяснить, что уже к октябрю сорок первого года мы понимали, что если немцы возьмут Ленинград, то город будет уничтожен. И все жители будут уничтожены. Тогда мы ещё не знали приказа Гитлера о разрушении Ленинграда: от города не должно было остаться ни одного дома - поле, покрытое щебнем и золой, которое зарастёт лесом. Приказ штаба фюрера от 7 октября 1941 года, подписанный Иодлем: капитуляции Ленинграда не принимать; беженцев из города гнать обратно огнём; бомбардировками и артиллерийским обстрелом сровнять город с землёй.
   Документ этот нам не был известен, но мы уже чувствовали, что такое фашизм...
  
   Неужели мы сами не могли написать о своей войне? Историю её - не академическую, многотомную, которую пишут военные специалисты и историки. А историю нашей душевной жизни в годы войны - как мы жили, как мы воевали, что думали, что чувствовали, как менялись мы и наши чувства. Наше чувство к родине, наше понимание ответственности за судьбу мира, как менялось наше отношение к немцам. Ведь оно было разным в первый месяц, потом осенью, потом зимой сорок первого, и другим после Сталинграда, и другим после Курска. И когда мы вошли в Германию. В 1966 году одна знакомая случайно прочитав военные статьи Эренбурга, была возмущена - как так можно писать о немцах: "Немцы не люди... отныне слово "немец" для нас моё страшное проклятье... Нельзя стерпеть немцев. Нельзя стерпеть этих олухов с рыбьими глазами, которые презрительно фыркают на всё русское..."
   - Как ему не стыдно! Как не стыдно перед немцами. Так обзывать народ, нацию.
   Она говорила это в 1966 году. А Эренбург писал в 1942-и, в августе, когда немцы шли на Сталинград...
  
   Уже в тридцатых годах ставка располагалась с расчётом на Восток, то есть на войну с Польшей и СССР...
   Ещё в генах фашизма была запрограммирована война с нами. Это существовало в том наборе хромосом, из которого развивался фашизм. Предопределено заранее природой...
   Оказывается, с самого начала, с момента постройки "Волчьего логова", существовал дистанционный пульт, и дежурный офицер, обязанный по приказу нажать кнопку, чтобы взорвать ставку...
   Дежурный офицер дождался, он нажал свою кнопку, заряды сработали, и вот я брожу среди железобетонных скал - развалин тысячелетнего рейха. Он, этот рейх, был рассчитан на тысячу лет, и тем не менее была кнопка. Ген кнопки, ген страха, неуверенности тоже входил в набор хромосом...
  
   Борьба с фашизмом была, может быть, первой в истории человечества всемирной заботой, - заботой, объединившей народы обоих полушарий... Всемирных, общих забот становится всё больше...
  
   - Ваш город для меня загадка, хотя я немало поездил.
   В Ленинграде на него наибольшее впечатление произвело Пискарёвское кладбище, где лежат жертвы блокады. Семьсот тысяч ленинградцев, погибших от голода и обстрелов, дневник школьницы, выставленный там, фотографии заснеженного города, девятьсот дней блокады. Как мог город перенести подобное, какие силы помогли ему выстоять?..
   - У вас ведь не было религии, которая делала людей фанатиками? Фанатики, они способны на любые страдания, мы на Востоке это хорошо знаем. Горожан не собирали на молитвы, не укрепляли их дух никакими религиозными обрядами. Как они могли продержаться?..
   Семьсот тысяч, ведь это целый народ. Древние Афины имели населения всего двести пятьдесят человек. Для меня ленинградцы - это государство, добровольно избравшее смерть.
   - Почему?. Мы не были самоубийцами.
   - Представляю себе, как вы должны ненавидеть немцев.
   Мне хотелось ответить ему совершенно честно, и я понял, как это сложно.
   "Нельзя отождествлять немцев с фашистами. Мы ненавидим фашизм. Народ не может быть плохим, немецкий народ дал миру..." - и далее в том же роде. Но тут же я раньше него задавал вопрос: "Но кто же, если не народ, отвечает за фашизм?" И тогда начинался безвыходный спор.
   Ненавижу я до сих пор?
   Не могу простить?
   Не могу забыть?
  
   Он тоже в составе немецкой делегации приехал в Ленинград, и они тоже посетили Пискарёвское кладбище и взяли с собой цветы. Отто не пошёл на кладбище. Он остался у входа... Он старый коммунист, в годы фашизма сидел в концлагере, он один из тельмановской гвардии. Почему он не пошёл? Не мог, сказал он мне.
  
   Утром 9 мая я поехал на Пискарёвское кладбище...
   Он шёл вместе с женой, она держала срезанную герань. В блокаду у них умерла девочка, единственный их ребёнок, жена повезла её на санках хоронить и не довезла, свалилась. Жену подобрали, отправили в стационар, а где похоронили девочку, они не знают, может быть, на Пискарёвском...
  
   - Интересно, что делает с нами время, глупее оно нас делает или мудрее - или всего-навсего делает другими...
  
   В старости люди становятся куда более разными. Они как проявленные, закреплённые, высушенные снимки, где уже ничего нельзя подретушировать. Былые заслуги, стройки, обиды, увлечения, война, привычка стоять у станка или сидеть за столом - всё было видно. Их биографии проступали неудержимо, как вечерние краски заката...
  
   Я ничего не мог поделать с собой, всякий раз встречаясь с немцем старшего возраста, я мысленно спрашивал: а что он делал тогда, в те годы?..
  
   Яд этих вопросов отравлял меня. Какое мне дело до биографии отца этого мальчика? При чём тут мальчик? Где кончается прошлое? Вчера? Отец? Дед?
   После того митинга в Бухенвальде... Вернер приехал из Западной Германии... Я вдруг спросил, кто был его отец.
   - Нацист, лейтенант СС-ваффен, погиб под Сталинградом...
   - Конечно, сын за отца не отвечает...
   - Нет, отвечает.
   Он рассказал мне про группу "Искупление". Дети бывших нацистов, эсэсовцев создали в Западном Берлине такую группу, члены её уезжали в Норвегию, Югославию, в страны, разрушенные, разорённые фашистами, и бесплатно год-полтора работали на стройках. Их было всего несколько сот - юношей и девушек, но они были, и они-то считали себя настоящими детьми...
  
   По-твоему, полезно полное отпущение грехов? Должны немцы чувствовать себя виноватыми? Да, да, народ. Некоторые ведь так считают: народ ни в чём не может быть виноват, народ, мол, всегда прав. Извините. Виноваты, перед другими народами виноваты. И пусть отвечают. Чтобы впредь не допускали. Другие народы должны тоже знать - есть ответственность. Существует. Ответственность каждого народа перед всеми остальными народами...
   Мне пришли на ум мои разговоры с молодыми немцами о том, до каких пор нужно напоминать о фашизме, сколько можно виноватить, от постоянных попрёков появляется чувство неполноценности, оно мешает душевному оздоровлению народа...
   - Ага, не нравится. Страдают, и очень прекрасно. Страдание - исцеляющее чувство. Да, да, через страдание к добру...
  
   Прекрасно, что дух человеческий не привязан ко времени, он сильнее времени, он больше, чем время...
  
   Можно ли забыть своё прошлое, когда оно составляет большую часть жизни... Индивидуальность - это память...
  
   - У вас много читают... Русские церкви имеют прекрасную архитектуру... По воскресеньям все на лыжах... В метро читают... Двое на двое, мы с нынешним Максом Л. Против нас тогдашних. Тогдашние-то между собой смертельные враги. И нас они не признают...
  
   Война и блокада доживали скрыто, среди старух, оставшихся без детей, в наследственных болезнях. И даже под землёй...
  
   Ох, как это соблазнительно - возненавидеть другую нацию, особенно когда есть личные, такие уважительные причины. Не обязательно ненавидеть, можно презирать, брезгливо морщиться, можно не доверять, вежливо улыбаться, обходя щекотливые вопросы...
  
   Как бы мы ни старались с ним, вряд ли сумеем до конца преодолеть то, что стоит между нами, так это и останется при нас, с тем мы, наверное, и уйдём из жизни...
   Они показывали Вили город. У них, у пятнадцатилетних, был свой город, где блокада и война были отнесены к истории, вместе со взятием Зимнего, "Авророй", Пушкиным, Ломоносовым...
   - А что смотреть на Таврической? - удивилась она.
   Ей было два года, когда умер её отец, она не помнила ни его костылей, ни военных песен, ни его обожжённых рук.
   - Я бомбил этот район во время войны...
  
   НЕПРЕДСКАЗУЕМОЕ
  
   Выход в литературу у больших учёных всегда своеобразен...
  
   Он описывал, казалось бы, общеизвестные и поэтому малоприметные тогда подробности быта, привычек; спустя столетие его "мелочи" стали драгоценностями. Он был прав: откуда нам знать, какие детали нашей жизни поразят людей следующего века?
   Его повествование вызывало действие, которое хочется назвать авторским эффектом, автоэффектом...
   Где-то за фигурами героев... появлялась личность автора. Причём появлялась против его воли...
  
   "Действительно ли люди, занимающиеся отлично науками, становятся равнодушными ко всему, что другие считают счастьем или бедствием, становятся холодными к переменам в политике и нравственности?"
  
   "Для истории человеческого ума полезно доказать, что люди могут обладать гением в своей специальности и в то же время быть посредственностью в житейских делах".
  
   Кто знает, когда, чьими стараниями возник образ учёного как человека, далёкого от мирских дел, затворника, погружённого в свою не понятную никому науку. Сто, а то и двести лет существовал во всяких романах, повестях, пьесах бородатый сутулый чудак, рассеянный, неуклюжий, наивный, колдующий среди книг, рукописей, приборов. Он, конечно, одержим своей идеей, он страдает, мучается, ищет, но внешне судьба его не примечательна яркими событиями, нет в ней особых приключений, опасностей...
   Конечно, таких учёных было немало... Но оказывается, не меньше было и других великих учёных, чья жизнь богата приключениями, и опасностями, и подвигами. Ломоносов... Курчатов... Список можно продолжать, обнаруживать в нём героев войны, революционеров, политиков, дипломатов, путешественников. Никто из них не был любителем приключений. Обстоятельства втягивали их, и жители лабораторий, тихих кабинетов проявляли мужество, находчивость, выносливость. И вот что примечательно - они умудрялись во всех своих превращениях оставаться учёными...
  
   Не следует думать, что учёные так уж любят свою работу. Большей частью они рады отделаться от неё - и не могут. Почему так - то ли это какая-то хворь, то ли врожденное устройство души, - неизвестно...
  
   В игре этих замыслов - несостоявшиеся варианты его судьбы. У каждого человека есть несколько несбывшихся биографий, набор случайно несостоявшихся судеб...
  
   Всё же оно существует, возмездие, должно существовать. Где-то в начале пути совершается выбор, казалось бы, незначительный, и вот через годы вдруг предъявляет счёт...
  
   "Никто не осведомляется, похожи ли портреты великих людей: их гений - вот что должно быть изображено".
  
   В молодости Наполеон мечтал стать учёным... Приятно было погрустить о несостоявшейся научной карьере. Наполеон писал Лапласу: "Весьма сожалею, что сила обстоятельств удалила меня от научного поприща"...
   Французская революция подняла авторитет учёных. Молодой генерал Бонапарт искал их поддержки. Он был полон почтения к своим недавним наставникам, он доверял им, советовался с ними - скромный солдат, "самый штатский среди военных", казалось, он мечтал создать власть учёных и политиков, инженеров и военных. Ему верили. Эти математики, астрономы, механики всегда верят в разумные вещи. Они считали, что если учёные бескорыстны, преданы родине, талантливы, то, следовательно, они могут заниматься государственными делами. Эти чудаки всегда рассматривают идеальную схему. И хотя Наполеон, став диктатором, постарался освободить их от всяких надежд, они долго ещё продолжали держаться за свою утопию.
   И Араго тоже был убеждён, что государством должны управлять учёные. Культ науки у него переходил в культ учёных. Учёные бескорыстны, образованны. Стремление к истине, свойственное естествоиспытателям, оздоровит государственную машину...
   Наполеон назначил Лапласа министром внутренних дел. И величайший правитель Франции, и величайший учёный Франции поначалу были довольны. Однако вскоре выяснилось, что министра из Лапласа не вышло. Взялся он за дело со всем усердием исследователя. Пытался вести управление по математическим расчётам. Формализировать аппарат. Внедрить математические методы. Но оказалось, что администрация новой империи работала по иным законам. Канцелярские интриги не поддавались расчётам. Интересы чиновников были посильнее формул, эти интересы исходили не из целесообразности и, уж во всяком случае, не из интересов страны. Лаплас заслужил славу неудавшегося министра. По своему характеру он и в самом деле не мог оставаться министром. Но неслыханный его провал примечательнее успехов некоторых прославленных наполеоновских министров.
   Став императором, Наполеон стал мудрее, образованнее генерала Бонапарта. Император всё знал сам и не нуждался в советах астрономов или ботаников. Он был достаточно умён, чтобы не отталкивать от себя Академию, он ласкал её, награждал и щёлкал по носу, выбивая вольнодумство...
  
   Известно, что дружба великого человека - благодеяние богов. О чём ещё можно мечтать - стать спутником Наполеона, удостоиться быть ему верным помощником, соучаствовать в его грандиозном замысле...
  
   Момент катастрофы, крушения великого человека вызывает у потомков почему-то особый интерес. Биографы расплетают нить событий на волокна тончайшие, самые тончайшие...
  
   Он обнял Араго. Наконец-то. Ещё не поздно. Америка, экспедиции, лаборатории, не одна, не две, лучшие мастера, десятки учёных - всё это скреплено именем Наполеона, его славой, его миллионами, его волей, его гением, ведь гений его в полной силе...
   - Не знаю, ваше величество. Я никогда не начинал сначала, я умею только продолжать...
  
   Он уверен, что творческий гений и злодейство несовместимы. Наука нравственна, и занятия наукой нравственны, они требуют бескорыстия, честности, товарищества. И непреклонности...
   Есть учёные, способные командовать армиями, но даже великий полководец не может стать учёным. Призвание к науке требует осуществить себя смолоду. Наполеон когда-то сделал свой выбор...
  
   Наука не прибежище для потерпевших неудачу монархов...
  
   ОБОРВАННЫЙ СЛЕД
  
   Попробовал сказать, что всё же институт научный, а не мастерская при воинской части, сказал виновато и вызвал начальственное недоумение.
   - Кто вам платит? Мы платим. Так что извольте делать то, что нам надо. Нам! Учёные труды создавать за народные денежки при нынешних условиях не получится, вы уж потерпите.
   Эти учёные никак не могут привыкнуть, что они уже не хозяева положения, благодарны должны быть, что хоть кто-то их подкармливает.
   - Вы полагаете, генерал, что вы наши кормильцы? Откуда у вас денежки? Может, наоборот. Это мы вас кормим. Вы же ничего сами не производите. Только расходы. И ещё кое-что...
  
   Что он может? А очень просто, уволиться и уехать куда угодно, например в Германию. Его приглашали...
   Осточертели ему эти угрозы, отъезды, гранты, эмигранты. Уезжайте, сваливайте в Австралию, Японию, куда хотите.
   - Дезертиры! Мутанты!.. Кругом мутанты, люди, лишённые души, все разговоры о чести, о родном институте им просто не понятны, ругать их нет смысла. Всё определяет выгода, бизнес... Надо уходить, наверняка он сам что-то перестал понимать, держится за старомодные понятия - воюет за институт, ищет заказы, выпрашивает деньги, как будто институт нужен ему одному...
  
   Вместо одиночества он очутился в непривычном обществе самого себя, никогда раньше он не оставался с собою один на один, так, чтобы думать о своих возможностях, о том, способен ли, к примеру, решить эту проклятую задачу. По силам ли ему? Он не привык к неудачам. Раньше ему всё удавалось. Потому что - талант. Давно уже числился талантливым. А вот и кончалась пора надежд, отцвели хризантемы...
   Будем делать всё, что можем, и до тех пор, пока можем. Как говорили древние, пусть не хватает сил, но желание всё же похвально...
  
   Загадка следов, если придерживаться здравого смысла, абсолютно не разрешимая. То есть если придерживаться обыденного опыта, а известно, что учёному здравый смысл не помощник... должно быть решение, ибо нет необъяснимых вещей...
   Время, которого всегда не хватало, бездумно утекало в небытие. Заворожено он слушал его мерное, ничем не заполненное течение, смотрел, как в синем огне сгорали минуты и часы...
  
   Ночью ему приснилось...
   На стене будки было написано: "Исправляю ошибки". Старик почитал рукопись, сказал, что можно всё исправить и решить. Обойдётся дорого. Сколько? Деньги старика не интересовали.
   - Чего вы хотите?
   - А что у тебя есть? Женщина любимая есть?
   Женщины у него были, но любимой не было. С Надей они развелись, она взяла сына и уехала год назад со своим немцем в Германию.
   - Ничего у тебя нет.
   - У меня есть степень.
   - Ладно, давай своё имя.
   - Как так? Для чего?
   - А мы его уничтожим.
   Старик сказал, что его работу, исправленную, он опубликует под именем Тырсы.
   - А вам какая выгода?
   - Ты всюду выгоду ищешь. Ты враг науки, ты не хочешь истины...
  
   Чем, в сущности, сон отличается от реальной жизни? Так же действуешь, говоришь, только переживания сильнее, и ужасы, и восторги, и слёзы острее. Сон - эссенция жизни. И так же, как в реальности, самого себя не видишь. Почему сны тысячи лет остаются необъяснимым явлением, ни физиологи, ни психологи не могут научно истолковать, а толкуют разные ворожеи...
  
   - Вы следопыт?
   - Следователь, исследователь, преследователь, последователь...
  
   Разве объяснишь, что ему нужно на самом деле. Как известно, на свете счастья нет, но есть покой и воля. Именно воля. Лучшего смысла жизни не найти. Но и Пушкин не мог вырваться ни к покою, ни к воле...
  
   Пальцы их сошлись, он пожимал их и получал ответ, полузабытая, безмолвная игра...
   Как мало в этой жизни надо
   Нам, детям, - и тебе, и мне.
   Ведь сердце радоваться радо
   И самой малой новизне.
  
   Сидеть вот так, не слыша тиканья уходящих впустую секунд. Он вдруг подумал: почему впустую, не слышать времени - это и значит жить...
  
   - Хотели бы вы познакомиться со своей душой? Услышать её?
   - Боже сохрани!
   - Вы слишком рассудительны. Счастливой вам работы, и не жалейте.
   - О чём?
   - Мало ли что мы упускаем.
   - Лучше об этом не знать...
  
   - Я сумел! Всё получается!
   Зачем ждать, можно нынче же опубликовать решения.
   - Будущее обогнать нельзя.
   Не перескочить. Зато он знает, что это будет, тоже немало, а если знает, будет вести себя иначе.
   Ничего измениться не может, события уже произошли, они находятся в самом надёжном хранилище - в прошлом...
   Выходило, что публикация - это одно, а само содержание может выявиться раньше, от этого сдвигов в науке не произойдёт, обычная судьба преждевременных открытий.
   Он был переполнен собой - он достиг! То есть достигнет, он знал, что это свершится.
  
   Личность - самая сложная проблема, неизвестно, до какого предела человек может изучать самого себя...
  
   Не стоит волноваться, всё проходит, в науке тем более быстро устаревает, и это хорошо, когда работа закончена, надо забыть о ней, в науке даже для того, чтобы стоять на месте, надо идти...
  
   Что посмеешь, то пожнёшь...
  
   Наука, как бы ни была хороша, не нарушает течения жизни, а жизнь надо нарушать, иначе её не ощущаешь. В науке сделает не тот, так другой, в науке человек заменим, а желание, оно незаменимо, оно моё, если оно исполнится, то моего счастья никто не исправит, не дополнит. Желание моё отличает меня от всех других людей...
  
   Не беда сушит душу, а обида, от обид выгорает дотла душа человека, и ничего не вырастает на ней, не угодное Богу...
  
   "Умом Россию не понять, её абсурдом надо мерить"...
  
   На прошлом юбилее в Доме учёных читали правительственную телеграмму, в которой министр поздравлял его за учебник прилежной - это вместо прикладной - математики. Никто не удивляется, что на сей раз восьмидесятилетие нигде не отмечали. Никому не было дела до бывших корифеев. Говорили о насущном. Выяснилось, что ...ему нечем оплачивать квартиру.
   - Как вы думаете, это надолго?
   - Для меня навсегда. Одна надежда, что после смерти всё кончится, ежели никакой загробной жизни нет. Лично я от неё откажусь. Не станут же там меня принуждать. Религия считает, что в том или ином виде мы должны существовать вечно. А если вечность меня не устраивает?
  
   - Это время "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
   - Пролетарии кончились.
   - А куда они делись?
   - Шут их знает.
  
   По дороге он рассказывал про феноменальное чутьё учителя. О его предсказаниях ходили легенды. Посмотрев кандидатскую работу, таблицы, кривые, он поморщился: должно получиться что-то другое.
   - А что именно?
   - Не знаю, мне так кажется.
   - Так ведь эксперимент показывает...
   - Экспериментально можно подтвердить любую чушь!
   И оказывался прав. Каким-то образом предчувствие истины приходило к нему. С годами он уяснил суть его дара - это было умение отделять существенное от несущественного...
   Он вспомнил, как на каком-то семинаре при жалобах на высокое начальство он объявил: прошу усвоить раз и навсегда - оное на то и создано, чтобы мешать нам работать. Оное следует примеру Российского государства, которое всегда ожесточенно боролось с его лучшими умами.
   Таких историй о Щипаньском ходило множество. Он обладал мощным полем притяжения. Его учёность никого не тяготила, а привлекала неожиданными блёстками ума, большей частью еретичной. Еретики - вид редкий в России, почти истреблённый...
  
   Когда они поженились, он мечтал изменить мир, добавить счастья людям, уменьшить зло. Наука, считал он, всесильна.
   Жизнь кончается, а счастья не прибавилось, и добра не стало больше, и зла не меньше, чем было. Немного узнал про..., появились новые загадки. Вся его деятельность - дьявольская карусель, нет ей конца, и всё так же далека истина.
   Беспокойство овладело им. Смысл его деятельности куда-то исчезал. Он отказался от своих должностей. С утра отправлялся в парк, предаваясь размышлениям. Забирался в дебри своей души, где никогда не бывал. Судьба наделила его талантом, и он ввязался в игру с противником, у которого невозможно выиграть. Жизнь, конечно, игра, правила мы примерно знаем, а вот в чём выигрыш - неизвестно.
  
   Я знать хочу, к чему я создан сам в природе.
   И если мой вопрос замолкнет без ответа,
   И если с горечью сознаю я умом,
   Что никогда лучом желанного рассвета
   Не озарить мне мглы, чернеющей кругом,
   К чему мне ваша жизнь без цели и значенья?
  
   В юности эти стихи звучали для него, как клятва. Жизнь прошла, а он ничего не узнал, то есть пытался, но не так, не туда пошёл, пустился в бесконечную, бесцельную погоню за новыми открытиями, физику он видел главной наукой, единственной, решающей.
   Всё чаще он обращался к себе, подростку, к тому, кто так хотел понять своё назначение. Он возвращался побеждённым, на нём изношенное рубище, стоптанные башмаки. А ведь кутил, пировал, наслаждался признанием. Смерть жены всё поставила на место, и вот блудный сын вернулся к началу, к тому прежнему неотвратимому вопросу.
   Страшный этот вопрос, табу, от которого бегут слабые души. Года три назад они разговорились на конференции и стали обсуждать состояние дел во Вселенной. Куда она, родимая, стремится, имеет ли её жизнь какой-то смысл, во имя чего она существует. Считается дурным тоном всерьёз задаваться подобными вопросами, но они не могли удержаться...
   Вселенная... Уникальное изделие. Всё подогнано с величайшей точностью. Какой конструктор постарался, для чего он трудился? Не для того ли, чтобы появился человек, то есть сознание?
   Тут молодой человек пояснил, что верующим людям это давно известно.
   - А я вот только сейчас добрался. Однако своим ходом.
   То, что человек и всё живое изготовлено не по методу Дарвина, Щипаньский давно понял. Мир был, очевидно, изделием Творца. Библия была прапамятью человечества. Человек был изгнан из рая, но вся живность безгрешная там осталась...
   Следы Творца присутствуют в самом человеке. Как марка изделия, как фирменный знак. Совесть. Сны. Душа. Это иррациональное, то, что не зависит от человека.
   Зачем я жил? Какой был смысл появиться на свет, что-то свершить, постигнуть и кануть без следа? Зачем всё это было? Зачем я был на этой земле?..
   Кто объяснит ему? Какой смысл осознать бессмысленность своего существования? Мошка ест былинку, птичка - мошку, ястреб - птичку, каждый включён, кому-то нужен, а кому нужен он со своими званиями и книгами? Конечно, может, Творец заварил эту кашу, не зная, что получится: система, мол, сама дойдёт до своего смысла. Может, людям не дан этот смысл, чтобы они не покушались на него...
   Создатель, однако, не творит абсурда, мир, созданный им, не абсурден...
   Господь находится в другом измерении, туда не попасть. Иное измерение - значит иное мышление.
   Иов в конце концов добился общения с Господом, вера помогла ему, у Щипаньского такой веры не было, у него была лишь вера в осмысленность Вселенной, устроенной Генеральным её Конструктором, Дизайнером, Вседержителем, Творцом - называйте как угодно.
   - Я не сомневаюсь, я уверен, знаю, что мы можем добраться и узнать! Мы не должны склоняться! Человек может больше, чем кажется...
   Никогда Погосову не выпадало подобной свободы, чтобы мыслить, о чём хочется, не быть прислужником своего таланта, своей славы, тиранства службы, карьеры. Идеи Щипаньского были сомнительными, порой и вовсе бредовыми, и всё же Погосов завидовал ему. Стараясь сохранить почтительность, он сказал, что вряд ли достойно выпрашивать себе смысл существования, человек действительно не знает своих возможностей, но он может сам их найти или создать.
   - Адам и Ева завещали нам не подчиняться. Они ведь не извинились перед Господом. Ушли, единственно, что взяли, - фиговые листки, и принялись изготовлять человечество.
   - И стали познавать окружающее, вернее, продолжали, несмотря на наказание. Разница в том, что вы стараетесь познать мир, созданный им, а я хочу познать его самого.
   - Ну вы замахнулись...
   Щипаньский не был бы самим собой, если бы не искал подходов, каких-то способов научно подойти к проблемам души, совести, для него совесть была лестницей к Господу, вопросом, который Создатель задаёт человеку. Совесть находится в душе. Совесть - явление непонятное, не имеющее ни причин, ни определений, её появление, её назначение - тайна. Она не зависит от человека, возможно, она имеет божественное происхождение, то есть связывает человека с Богом, вот ниточка, по которой Щипаньский хотел добраться туда, к Создателю. Сократ был прав, когда требовал познать самого себя. К сожалению, наука пошла не по этому пути.
   Запомнилась Погосову одна любопытная мысль Щипаньского о совести: то, что она никогда не ошибается. Категорично? Но Погосов не мог найти опровержения. Сколько случаев ни вспоминал - всегда и впрямь она была права. В ней словно бы какой-то компас имелся, указатель. Возникало тревожное чувство, действительно угрызение - иначе не назвать. Откуда оно бралось, какова его природа? Выходит, это ориентир дан свыше. Выходит, наша собственная душа может кое-что поведать...
  
   Старик понимал, что дни его сочтены, и спешил, спешил выложить накопленное. Что-то определённо знал, неведомое им всем, знал настолько, что опускал подробности, убеждённый, что они сами до всего доберутся. Но Погосов не позволял себе отвлекаться от реального дела, он терпеть не мог философские проблемы, из них не извлечь ничего полезного... Добраться до Дизайнера, до Творца, всерьёз искать доказательства - это почти психическое расстройство. Там были стоящие мысли, но безумие тем и опасно, что может выглядеть смелостью ума...
  
   С этого вечера мысль об отъезде стала прорастать в ней...
   - Думаешь, случайно начальники отправляют своих детей и жён за границу? Знают, что у нас надеяться не на что. Они не дураки, они хорошо информированы.
   Подруги, телевидение, газеты подбрасывали ей новые примеры. На экранах появлялись виллы в Испании, на Кипре, купленные мэрами российских городов, министрами, особняки генералов. Что ни день убивали в подъездах директоров, бизнесменов. Молодые учёные объясняли корреспондентам, как хорошо они устроились в Штатах. Министр труда и ещё чего-то послал свою жену рожать в Америку, чтобы ребёнок получил американское гражданство. Рядом с крохотными садовыми участками вырос посёлок роскошных коттеджей с фонтанами, кортами, высокими каменными заборами - там жили депутаты.
   Откуда? На какие шиши? Воры! Оставаться в этой стране - значит либо стать вором, бандитом, либо нищим.
   Уезжать, пока ещё можно, пока на Погосова есть спрос, да и у неё возраст, слава богу, ещё не вышел.
   Погосов слышать не хотел об отъезде. "Что тебя здесь держит? - допытывалась она. - Ты же сам говорил: нет ни русской, ни немецкой физики". Слова о патриотизме вызывали у неё ярость - любить? За что любить эту страну? Конкретно?
   Она сходу отвергала его рассуждения. Когда происходит кораблекрушение, надо садиться в лодку и уплывать, а не выяснять, отчего да почему.
   Эта страна, безбожная, погрязшая во лжи, крови, нищете, сгубила миллионы и погибнет за свои грехи...
   Народ, народ... Все, кто мог, уехали, отделились от этого народа. Россия - страна покинутых родителей и убежавших от неё республик.
   - Россия - страна оптимистов, все пессимисты уехали. И слава богу!
   Втайне он ощущал её правоту - обывательскую, неколебимую правоту обманутых, обобранных.
   Как она ни допытывалась, он и сам себе не мог объяснить, почему отказывается уезжать.
   Страх за сына - это было серьёзно...
   С этого момента всё решилось... Уезжала малознакомая женщина. Поистине внутри человека может оказаться другой человек, а за тем - ещё один. Русская матрёшка - не простая игрушка...
  
   Заниматься любовью... При чём тут любовь? Говорила бы прямо - трахаться, грубо, но честно.
   - Может, это всё, что осталось от любви, - размышляла она. - Я лично никогда не любила. Чтоб без памяти. Чтобы плакать... Всё-таки мы с тобой не просто трахаемся?..
   День, проведённый в лаборатории, пусть с неудачами, огорчениями, всё же не приносил чувства опустошённости, той досады, когда партнёрши требовали от него благодарности за проведённое время, а то и восхищения.
   Что он умел, так это заканчивать свои романы без мучительных объяснений. Что-то сохранялось, он расставался вроде с облегчением, но было и сочувствие, еле слышное, как вздох... Чтобы они обламывались сами собой, подобно засохшей ветке, надо не прятать свою скуку, дать ей волю. Уныло молчи, пожимай плечами.
   Увидеть со стороны бездарное истребление своих жизненных сил - с какого-то момента это удаётся...
   Наблюдения привели его к мысли о том, что чувство любви - уходящее чувство. Не только ля него, для всех кругом... По крайней мере, его знакомых гораздо больше занимали карьера, заработки, спорт, путешествия, работа, ну и секс. Любовь, очевидно, была свойственна тем временам, когда женщину занимало прежде всего её женское назначение. Любовь изобрели женщины. Они украсили ту жизнь, которую им оставили мужчины - охотники, воины, путешественники, философы...
  
   Пока в лаборатории изучали поведение плазмы, в буфете изучали поведение мужиков, секреты косметики, подбирали себе причёски, пробовали и так и этак, чтобы золотистый локон один спадал, затеняя глаз; у другой пробовали кудряшки для оживления лица. Они занимались настоящей исследовательской работой, из ста тридцати оттенков губной помады надо выбрать тот, что лучше подойдёт к лицу. Надо создать из себя произведение, и они создавали, иногда достойные кисти Крамского, даже Леонардо...
  
   Время во сне, даже в полусне останавливается, человек выпадает из времени. События не длятся, они не созревают, не идут, их нечем измерять, они появляются как иллюстрации мыслей или чувств...
  
   Хочешь насмешить Господа - расскажи ему о своих планах...
  
   Он не хотел знать своего будущего
   - Вам кажется, что без неизвестности жизнь станет пресной. А что дала неизвестность?..
   Боитесь? Чего?.. Думаете, неизвестность - это поэзия вашего существования? Да не прячьтесь вы от себя, вся ваша жизнь расписана. Так же, как и наша. Всё запрограммировано: научная тематика, отдых, расходы... Много ли остаётся на случайности, оглянитесь назад, их почти не было в вашей жизни. Всё шло, как у всех. Вы были примерным конформистом. Иное и не было возможно.
   - Ну почему же, а моё открытие?
   - Его судьба вам известна. Типичная ситуация в такой энергичной науке, как ваша. Новое быстро стареет, сменяется следующим.
   - Может, что-нибудь ещё мне предстоит.
   - Этого никто не отменит, чудо в другом, вы можете посетить страну, в которой никто не бывал. Будущее, не только ваше будущее. Будущее ваших коллег. Вы будете всё знать наперёд.
   - И зачем мне это?
   - Сведения о ваших конкурентах, вы же будете знать, что у кого получится, что не выйдет. Станете прорицателем. Вам будут внимать со страхом и восторгом. Вы же честолюбивы. Вы хотели славы, хотели?.. Берите, что же вы испугались, вот она, тут, под рукой. Ведь потом жалеть будете, ох, как жалеть, проклинать себя будете... Какая власть, какое могущество!
   - Что вы думаете?
   - Цинично, но правильно. Следует предупредить вас о трудностях. Как поведёт себя душа, лишённая надежд и неведомого, мы не знаем. Исчезнет ли азарт исследователя? Могут возникнуть и другие эффекты. Например, желание уйти вглубь явления. В конце концов, любое событие имеет разные степени значимости.
   - И что в результате?
   - У вас появится возможность осмыслить свою жизнь как нечто законченное.
   - И это всё?
   - Речь идёт о научной жизни, только о ней.
   - Какая у вас цель?
   - Грубо говоря, извлечь ваше внутреннее "я". То, что каждый скрывает от себя. Мы все избегаем знать, какие мы на самом деле, какие демоны живут в нас.
   - Значит, я для вас подопытное животное. Вам надо меня вскрыть.
   - По-моему, вам было интересно наблюдать за вашим внутренним миром, согласны? Вы ведь кое-что узнали... Вы освободитесь от страха смерти. Это немало. Это заметно изменит всю вашу жизнь. Будущее осветится знанием. Вы будете его знать, как знаете своё прошлое. Смерть ваша окажется позади, то есть вы её уже переживёте.
   - Да, да, обычный порядок будет перевёрнут. Будущее перестанет тяготить вас ожиданием неприятностей. Конечно, отчасти; во всяком случае, не надо будет вглядываться, гадать, когда это случится, вы сможете сосредоточиться на настоящем, жить вглубь.
   - На кой мне это? Вот сейчас я свободен, могу согласиться, могу отказаться. Могу делать, что хочу. Свобода - ведь это ощущение. Могу написать статью, могу вообще завербоваться а Австралию. А вы хотите мне всучить то, что сделано другим Погосовым, чтобы я стал дублёром, повторял его жизнь, его, а не свою. Нет, это неинтересно.
  
   Ему вдруг вспомнилось, как совсем недавно Тырса отказывался поступать в докторантуру: "Моего таланта еле на кандидата хватает, я гожусь для незаметной жизни, научный прогресс меня не волнует".
   - Ой, не знаю, не знаю, настоящие учёные жертвовали многим, на себе ставили опыты. Был Пастер, слыхали? Были Кох, Мечников...
   - Да не боюсь я, чего мне бояться!.. Суть в другом - нельзя лишать нашу жизнь неизвестности, без тайны игра становится неинтересной.
   - Именно в этом и состоит эксперимент: что станет с человеком, если лишить его неизвестности...
   У каждого из нас много разных миров. Например, мир снов. Мир ваших женщин. Мир ваших пороков...
   - Вы берёте на себя роль Господа Бога. Не многовато ли? Опыты проводите над живыми людьми! Это неморально, это вообще запрещено...
   - Уже получены первые результаты. Человек открывается как архив Бога, как конспект Вселенной, её история, неведомая науке...
   Своя душа тоже потёмки. Проект, связанный с вами, куда тоньше и мягче. Полученные данные позволят решить проблемы дарования. Человек, как правило, не в состоянии определить свой дар. К чему он способен, кто в нём скрывается - менеджер, повар, священник, учитель или любовник... Вы только вообразите, что будет, если каждый человек сумеет определить свой талант, каждый будет знать, чего в нём больше!..
  
   Сооружение Вселенной, Дизайнер, совесть, смысл жизни - вся эта метафизика никогда не интересовала Погосова.
   - Вы столько могли узнать, как же вы не оценили последних работ вашего учителя?
   - Любая жизнь - это цепь упущений...
  
   - Перед человеком открываются новые подходы к пониманию смысла его появления...
   - Зачем всё же понадобилась совесть? Она продукт эволюции или же изначально дана человеку? А на клеточном уровне? Что, у клетки уже есть душа?..
  
   Было приятно высмеять их высокоумные речи... Всё это походило на безответственный трёп. Спрашивается, что в результате люди получили от разных философских школ, учений? Тысячи лет выступают, объясняют, а где результат? Софисты, схоласты, платоники, перипатетики, синергетики, экзистенциалисты, нет им конца.
   - Ну хорошо, допустим, открыли вы смысл жизни. И что вы будете с ним делать? Думаете, от вашего подарка все возликуют? А на фиг он нужен, как жили, так и будут; и пить будем, и гулять будем, и блудить, и хапать, и подсиживать, и воевать. Знаете такую нашу песню: "Я люблю тебя, жизнь, но не знаю, что это такое". Так вот - мы от незнания не откажемся. Ни за что! Незнание, оно оправдывает и слабых, и неудачников. Незнание - это романтика, это защита, последняя надежда находится там, в незнании.
  
   Для них это наверняка было типичным старомодным высокомерием физиков, их пренебрежение к иным областям познания. Времена Погосова не имели божественной цели, мир не знал, куда двигаться, как справиться с океаном информации, где затерялось его независимое "я".
  
   - Вы должны отчётливо представлять, на что вы идёте.
   - Что вы имеете в виду?
   - Такие знания дают власть, но и погружают в печаль. Помните, в Библии сказано: кто умножает знания, умножает скорбь?
   За всё надо платить... По моим показателям, мне осталось жить три года, не более. И что? Видите, ни тоски, ни паники. Наоборот, живу интенсивнее, и каждый мой час засверкал. Я избавился от всех сомнений. Никогда бы не достиг таких успехов, если бы не знал своего срока. Приговор помог мне осознать свой талант и свою свободу. Знать свой срок - это не беда, а благо!
   - Какая тут свобода! Вы меня сажаете в камеру смертников, чтобы я ждал казни.
   - Не сажаем, вы поступаете добровольно.
   - Ну конечно, я сам прочту свою дату. А для чего, это ведь как самоубийство...
  
   С самого начала он полагал, что всё это происшествие - сон. Нет ведь никаких возможностей, когда тебе что-то сниться, отличить сон от яви...
  
   Бывает в человеческой жизни отчаянный миг, когда душа распахивается вся до конца, делается такой близкой, единственной...
  
   - Все на земле кормятся бесплатно. Кроме человека. И у всех жильё бесплатное...
   - Просвет, а как же... появился, только с другой стороны...
   Ничего они нам не сделают, не дёргайся.
   - Ты не понимаешь, гранта нам не дадут. Денег не платят третий месяц. Народишко разбежится, надоело всем на картошке сидеть. Ликвидируют нас.
   - Не боись, я тебя уверяю, нам никто не помеха.
   - Ты можешь мне толком сказать, когда у тебя всё будет готово?
   - Всё будет хорошо, ручаюсь.
   - Там одно письмо из Стокгольма, срочное, от твоего приятеля Густава.
  
   Дважды он прочёл приглашение участвовать в Международном симпозиуме по плазме в Торонто на январь будущего года: "...пришли примерное название твоего доклада. Обнимаю. Густав".
  
   - Что с тобой?
   - Будет готово.
   - Ты уверен?.. А вдруг сорвётся? Мало ли что выплывет. Я ведь чего боюсь, чтобы тебя не обогнал какой-нибудь шакал.
   - Никто меня не обгонит.
   - Может, потянем с ответом?
   - Сегодня же передай по мейлу...
   - Знаешь, я человек суеверный, я боюсь заглядывать наперёд, слишком много было неудач. Но раз ты уверен...
   - Сон не доказательство... Что смотришь, ну приснились мне и решение, и ответ. Менделееву тоже приснилась его система. Так и мне. В готовом виде. Без всякого счастья трудных дорог.
   - И слава богу! Хорошо вам, гениям.
   - Ещё бы. Теперь можно ничего не делать, всё пойдёт своим путём...
  
   Он умолчал, что самую большую комнату лаборатории собираются сдать под коммерческий Интернет-центр, аппаратуру продать. Тырсу предупредили, чтобы помалкивал. На них не было управы. Власть перешла к хапугам. Земной суд бездействовал, и Божий не спешил. Тырса не знал, чем можно остановить эту саранчу. Он жаждал возмездия. Теперь он предвкушал час расплаты.
   Всё же его смущало поведение шефа...
  
   Баба? Бабий фактор временный, бабы приходят и уходят, сколько их перебывало у шефа. Наука - вот постоянное прибежище. Что может быть прекраснее вдохновенного мига, когда после всех мытарств, провалов тебя осенило. Пускай во сне...
  
   - Знаешь, Наумчик, что остаётся от всей нашей суеты? Совсем не то, что мы считаем. В конце концов остаётся одно-единственное - любовь.
   - У кого как. Мне, например, это не положено.
   - То есть?
   - А то, что мне твоя любовь не по карману. Мне положено одно, тебе - другое. Мне положен секс. Примитивный... Настоящая любовь - дело графское...
  
   Несколько лет назад Погосов с трудом вытащил его из мастерской по ремонту телевизоров. "Сделал отверстие в его душной судьбе".
   Долги, нужда одолевали его. На днях он услыхал, как его дочери-двойняшки обсуждали своего папаню: не тот достался им, от него ни денег, ни имени, ни перспектив. Жена пилила за то, что он ушёл из мастерской. Там зарабатывал куда больше.
   Его вдруг прорвало... Никогда не позволял себе жаловаться, но тут его несло и несло. Он обращался уже к тем, кто там, наверху, кто вздувает цены на жильё, тепло, продукты, кто распоряжается их существованием, всей этой страной, не пригодной для честной жизни. Какая тут может быть любовь?..
  
   ПРИЧУДЫ МОЕЙ ПАМЯТИ
  
   Книга - размышление... об увиденном и услышанном, грустном, нелепом, смешном, анекдотичном...
  
   Летний сад...Перед разлукой мы все трое встретились позади Домика Петра Первого за спиной мраморной богини... Там было наше излюбленное местечко. Там мы назначали свидания... Там была тенистая прохлада, солнечные пятна лениво шевелились на молоденькой траве...
  
   Мы расстались, уверенные, что ненадолго. Так или иначе мы их раздолбаем. Очень скоро нас постигло разочарование, оно перешло в отчаяние, отчаяние - в злобу, и на немцев, и на своих начальников, и всё же подспудно сохранялась уверенность, угрюмая, исступлённая.
   Мы уходили по главной аллее, древнеримские боги смотрели на нас, для них всё уже когда-то было: война, падение империи, чума, разруха...
  
   Лицо... Лицо - это единственное место у человека, открытое для показа того, что делается там, в душе... Лицо - это сцена, где свои безмолвные роли играют много актёров. Это театр мимов, где играют чувства, отражаются мысли. Появляются знаки притворства и искренних страстей. Труднее всего приходится глазам, через них можно заглянуть вглубь, им трудно скрыть свой блеск, гнев, ещё труднее - горе, когда, хочешь не хочешь, наворачиваются слёзы...
  
   Как хороши поначалу были слова Ольги Берггольц на памятнике Пискарёвского кладбища: "Никто не забыт, ничто не забыто".
   Как они согревали всех нас: и блокадников, и солдат. Они звучали точно клятва государства. Прошли годы...
   Ольга Фёдоровна верила, что слова её, высеченные на камне одного из главных памятников Великой Отечественной, не устареют, они были как формула, как закон.
  
   Как же так случилось, что я стал седым?
   А и сам не помню - был ли молодым.
  
   Я ждал её, как можно ждать любя,
   И час настал, закончилась война.
   Я шёл домой. Навстречу шла она,
   И мы друг друга не узнали.
  
   В июне 1946 года вышло постановление Совета Министров СССР о реставрационных мастерских для пушкинских дворцов...
  
   Они заночевали в большом дачном доме у друзей под Москвой. Никого в доме не было, она и муж. Он заснул, а она ходила по комнатам и думала, как могла бы сложиться её жизнь с этим мужем в таком доме, а не в тесной их двухкомнатной квартире... Никогда она не может уединиться. Если б у неё была своя комната, а у него - своя. Она выходила бы одетой, нарядной. Она физически страдала оттого, что должна при нём переодеваться, он всегда слышит её разговоры с подругами.
   Она мечтала, чтобы они спали в разных комнатах, наутро она бы одевалась одна, не спеша, появлялась бы умытая, пахнущая духами, чтобы что-то прежнее, молодое вернулось к ним...
  
   Тыл... Директора военного времени были хороши, делали невозможное...
  
   На войне мы читали стихи Константина Симонова, я ему навсегда благодарен, и Алексею Суркову, и Илье Эренбургу. Не стоит, наверное, стыдиться той ненависти к немцам, какая была в их стихах, очерках, ненависть во всем немцам без разбора; народ, или солдат, или фашисты - мы ненавидели их всех, которые вторглись в нашу страну. Мы не могли позволить себе разбираться: это просто солдат, а это нацист. Тогда была ненависть не пропагандистская, ненависть своя собственная, за гибнущую Россию...
  
   "Поступай всегда так, будто от тебя зависит судьба России"...
  
   Взгляд... Уход печален не потому, что мы расстаёмся с этим миром - им невозможно налюбоваться, и не потому, что мы чего-то не завершили, сколько бы мы ни жили, всегда приходится уходить посреди работы.
   Он вспомнил, как отец уже стариком всё работал, работал, не давая себе поблажек, как росла его доброта, не от бессилия, а от любви к этому миру, который он покидал, и торопился оставить ему больше хорошего...
  
   Дмитрий Сергеевич Лихачёв жил, работал в полную силу, ежедневно, много, несмотря на плохое здоровье.
   Почему он сохранил себя полноценным до 90 лет? Сам он объяснял свою физическую стойкость - "резистентностью". Из его школьных друзей никто не сохранился. "Подавленность - этого состояния у меня не было... Не обижался и духом не падал..." Он рассказывал мне: "В 1937 году меня уволили из издательства с должности корректора. Всякое несчастье шло мне на пользу. Годы корректорской работы были хороши, приходилось много читать..."
   Он не создал учения, теории, но он создал образ защитника культуры...
   "Даже в случаях тупиковых, когда всё глухо, когда вас не слышат, будьте добры высказывать своё мнение. Не отмалчивайтесь, выступайте. Я заставляю себя выступать, чтобы прозвучал хоть один голос".
   "Проблема личности и власти - это проблема не только интеллигенции. Это проблема всех порядочных людей, из каких слоёв общества они бы ни происходили. Порядочные люди нетерпимы не к власти как таковой, а к несправедливости, исходящей от власти".
   Дмитрий Сергеевич вёл себя тихо, пока его мнение не имело для общества и для власти особого значения. Он работал, старался быть незаметным и беспокоился о собственной совести, о душе, желая максимально уклониться от любого, даже малейшего, участия в контактах с властью, тем более - от участия в её неблаговидных делах. Спорить с властью, действовать публично на пользу общества Лихачёв начал, когда получил достаточный общественный статус, как только почувствовал силу, понял, что с ним стали считаться...
  
   Совесть... Вот поголовное бесстыдство чиновников, для которых любые законы определяются степенью взяткоёмкости.
   Вот олигархи, которые захватили народные достояния лесов, недр, жилья и получили миллиарды - за что? Они ничего не изобрели, не открыли ни в науке, ни в экономике, ни в производстве, ничего не дали обществу, тем не менее стали владельцами огромных состояний, в основном по праву захватчиков, "оккупантов".
   Вот депутаты всех уровней добиваются своих мандатов с помощью пустых обещаний, лжи и обмана.
   В стране повсеместно воцарились культ денег и воровство.
   Телевидение на всех каналах заботится не столько о просвещении, не о воспитании, сколько о рекламе, рейтингах ради своих доходов.
   В последние годы своей жизни Дмитрий Сергеевич Лихачёв упорно возвращался к проблеме совести. Он с печалью видел, как она перестаёт быть мерилом нравственности, как Россия становится страной без стыда и совести...
   Он показывал, как память формирует совесть. Без памяти нет совести, память сохраняет наши грехи, память семейная, культурная, народная питает совесть, требует от неё. Она побуждает совестливость отношения к старшим, к друзьям, родным. Вспоминает, правильно ли мы жили, хорошо ли обращались со своими родными. Позднее наше раскаяние - это работа памяти, которая тревожит совесть...
   "Поступок, совершённый целиком по совести, - это свободный поступок".
   А зачем человеку придали (навязали) эту самую совесть, ведь никто не мешает отмахнуться от неё, какой от неё прок, если она не приносит никаких выгод, если не даёт человеку преимуществ ни для карьеры, ни материальных? Благодаря чему она существует, совесть, которая грызёт и мучает, от которой порой не отвяжешься, не отступишься. Откуда она взялась? На самом деле в течение жизни мы убеждаемся, что она исходит из глубины души и не бывает ложной. Она не ошибается. Поступок по совести не обесценивается, не приводит к разочарованию...
   Совесть - одно из самых таинственных человеческих чувств...
   Она есть божественное начало, которое дано человеку. Она как бы представитель Бога, его судия, его надзор, то, что даётся человеку свыше, его дар, что может взрасти, а может и погибнуть. Она не ошибается. Для неё нет проблемы выбора. Она не взвешивает, не рассчитывает, не заботится о выгоде. Только согласие с совестью даёт удовлетворение в итоге этой жизни.
   Ведь чего-то мы боимся, когда поступаем плохо, кого-то обижаем, не по себе становится, если обманем, соврём. Словно кто-то узнает. Совесть сидит в нас, словно соглядатай, судит - плохо поступил.
   Совесть - глас Божий в сознании человека. Глас этот звучит одинаково для всех...
  
   - Ты думаешь, стариковская жизнь - пожрать, поспать у телевизора... Старость зачем нам дана, зачем?.. Я так думаю, что Господь наказывает долгой жизнью. Наказывает! Чтобы человек вспомнить мог свои безобразия... Нет, старость - это есть самый подлинный ад...
  
   Без памяти совесть мертва, она живёт памятью, надоедливой, неотступной, безвыходной...
  
   Совесть - чувство врождённое. Либо оно есть, либо его нет. Существует как бы ген совести... Почему так жестоко пьют у нас? Из-за совести. Заглушить её, избавиться от проклятых воспоминаний. Грехов накопилось множество. То, что творилось в стране, и то зло, что творили, даром не проходит, оно сказывается...
  
   Быстро-быстро мы вышли впереди многих стран по количеству миллиардеров. Это, по мнению журналистов, должно было обрадовать наш народ. В списке богатеев мира не видно ни финнов, ни шведов, ни исландцев, многие народы не представлены, судя по всему, они не горюют по этому поводу.
   Вожди наши, а также депутаты, министры, губернаторы, мэры живут вполне прилично, не нуждаются ни в еде, ни в жилье, ни в транспорте, есть у них дачи, кроме загородных есть ещё на юге, кое у кого на море, например на Средиземном, во Флориде. Зарплата у них достойная. Правда, сами они так не считают, поскольку она всего в 10-20 раз превосходит нашу. При этом они не считают, что получают её от нас, что мы их содержим. Наоборот, это они считают, что нас содержат, они нам платят. Их даже ругают, когда нам платят не вовремя. Сама мысль, что мы, то есть народ, платим им из своего кармана, оплачиваем им, к примеру, поездки с жёнами, детьми на Красное море, или что мы доплачиваем денежки за их дешёвые буфеты, не приходит им в голову. А когда им намекают, то вместо благодарности они морщатся от нашей бестактности...
   Конечно, им приходится заботиться о нашем здоровье, правда, сами они лежат в отдельных палатах, а мы - в общих или в коридорах. Хорошо, что они вообще не отказались от нас, на самом деле чувствуется, что мы, то есть народ, им не нужен. У них есть труба, есть газ, есть лес - достаточно для благоденствия, а с этим народом хлопот не оберёшься.
  
   Наука... Если новые факты подтверждают мою теорию - это очень приятно, если противоречат - это крайне интересно.
   Измеряй всё измеряемое и делай неизмеримое измеряемым...
   Эти люди приходили к религиозности собственным путём, размышлением, через свою науку, вера далась им непросто.
  
   Телевидение непрерывно знакомит всех со всем. Все получают представление о... Зрители начинают думать, что они знают и могут обо всём судить. Возникло телеобразование, телеобразованные люди, телеинформированные. На самом деле это елеобразованные и дезинформированные. Они уверены в своём праве рассуждать, обсуждать, выносить заключения о вещах, которые они "видели своими глазами", "были свидетелями"...
  
   Из всей нашей литературы я бы выделил четыре произведения, наиболее значимых, - "Станционный смотритель", "Шинель", "Тамань", "Студент". В них сосредоточена и сила и глубина русской литературы. Они выделяются неразгаданностью, любовью к человеку, красотой, чудом языка и тайной многозначности...
  
   Он не замечал у себя ни морщин, ни седых волос, ничего из примет своего возраста. То есть он знал про это, видел, когда смотрелся в зеркало, но в душе ничего этого не ощущал, так что он никак не был связан с тем зеркальным человеком, да к тому же тот и исчезал, стоило отойти от зеркала...
  
   Память... С домашними вещами мы вступаем в личные отношения, уже покупая их, когда выбираем, когда принимаем в подарок, когда они достаются в наследство. И позднее всё время что-то происходит - жалеем, когда они ломаются, ремонтируем их, сердимся на них, хвалимся...
  
   Она часами вертится у зеркала. Что ей там надо? Ничего, просто любуется собой. Глаза затуманились, мерцают. Весело ей, напевает, выгибается и так, и этак. Начнёт мыть посуду, останавливается, подойдёт к зеркалу. Всё, что попадается - примеряет: косынка, плащ. Допытывается: как? Идёт? Как фигура? Любые замечания о своей внешности - волнуют. Обычно не слушает разговоров, но если та-то красивая, у такой-то шубка новая - оживляется. Ревнует ко всем - актрисам, певицам...
  
   Вряд ли я успею дописать эту книгу, но есть олимпийское правило: важна не победа, а участие... Так что важен не конец, а работа. "Если не догоню, то хоть согреюсь"...
  
   Всё же безграничны возможности человека. Мы понятия не имеем, на что способны наш организм, наш ум, наша воля... Мы не имеем понятия, каковы пределы нашего мозга, нашей воли, наших сил...
  
   - Смысл жизни выяснится там... Господь знает, зачем ты жил...
  
   Комарово... Совершенно уникальное место. В одном посёлке сошлись... писатели, поэты, музыканты, артисты, художники, прославившие нашу культуру. Они жили здесь, приезжали сюда... Были учёные... Здесь не просто дачное место. Комарово связано с биографией, с их творчеством, со всей их жизнью. И вдохновение, и утешение... Это место, где люди любили встречаться, дружили, общались, спорили...
   Комарово - единственный своего рода заповедник, где собралось всё лучшее, что было в Ленинграде, в его науке и культуре. Общение летнее. Зимой, в городе, общение совсем другое, забитое делами, расписаниями.
   Работалось здесь хорошо... Хорошо сидеть у залива... Хорошо ходить по лесу... Но если говорить о работе - это вещи не обязательные. Для того чтобы работать, нет надобности попасть в какое-то любимое место. Это представление о работе не моё. Чтобы начать работать, для этого нужно просто намолить тишину и одиночество. Есть писатели, которые работают на ходу. А есть писатели, которым нужно одиночество, возможность сосредоточиться, не отвлекаться. У каждого свой процесс погружения...
   В Комарово круг знакомств включал не только литературно-театральную публику, но и научную, ибо Комарово имело как бы свой филиал - Академгородок. Академгородок построили по указанию Сталина после успеха работ над атомной бомбой, это был подарок советским учёным. Среда учёных более живая, многообразная, делом связанная, не то что писательская или художническая. Художники, писатели - они одиночки, работают в одиночестве, так же как и композитор. А учёный всегда в коллективе, его коллектив связан с другими коллективами, с зарубежными, а все вместе - с промышленниками, с производством, все знают друг друга. Среди них более отчётлив тот гамбургский счёт, кто и что стоит на самом деле; тот гамбургский счёт, который в литературе скрытен. Учёные хороши тем, что реальность их работы всегда более или менее налицо. Писатель может утешаться тем, что если его сейчас не ценят, то оценят потомки, у учёных так бывает редко. Учёный живёт вперёд, он занимается тем, чего ещё нет, что будет (или не будет). Учёный связан с международным сообществом, его наука едина; русская физика или русская биология - это абсурд; учёные живут во всём мире сразу, для них неважно, где решается задача - в Новой Гвинее или в Канаде. Важно то, что получается независимо ни от национальности, ни от границ... Русский писатель, русский художник... А учёный, он всегда всемирен, он никогда не бывает русским, потому сто даже маленькая его успешная работа должна быть интересна всему миру, она часть общей науки.
   Комарово было одним из последних заповедников критической мысли. Критический разум, живая совесть, боль, всё это, однако, на глазах быстро перерождалось вместе с посёлком. Посёлок был тому наглядной моделью. На месте скромных коттеджей, стандартных финских домиков стали строиться трёхэтажные каменные монстры, виллы чудовищной архитектуры, где окна - узкие бойницы, вместо прозрачных заборчиков из штакетника появились глухие кирпичные стены высотой с кремлёвские, снабжённые видеокамерами. Владельцы не обязательно новые русские, часто это бывают бывшие комаровские интеллигенты, которые переметнулись в коммерцию, разбогатели и покончили со своим прошлым, они герои новой идеологии обогащения. Идеология сводится к фразе: "Бедным быть стыдно", такой лозунг в 2005 году появился на улицах Петербурга.
   Кончается прелесть прежней комаровской открытой гостеприимной жизни. Никто у нас не предупреждал о своём приходе, когда каждый приход в гости становился импровизацией. Новые порядки приводят к существованию замкнутому, настороженному, под стать этой новой архитектуре с её глухими заборами...
  
   Живём мы невнимательно. Пропускаем мимо вещие сны. Не пытаемся их понять. Не вдумываемся в знаки, сигналы, предчувствия...
  
   Самое важное и необходимое в жизни человека - определить свои способности. Повезло - определил, нашёл себя, а то и так бывает, что само нашлось, вылезло, потому как призвание неудержимо...
   Большинство людей живут, не узнав свои способности, не сумев выявить своё дарование, у каждого оно к чему-то есть...
  
   В науке ценен не вопрос, а ответ, его возможность. В искусстве важен не ответ, а вопрос, да такой, чтобы загнать в тупик, чем безвыходнее вопрос, тем он ценнее. Этим отличается искусство от науки...
  
   Солнышко. Тепло. Бежит навстречу школьник, размахивая своим портфельчиком, видно, со школы, в том схожем с нами беспечно-счастливом состоянии, чего-то напевает. Второй класс, не больше, это возраст, когда человеку не бывает скучно, собственного общества ему достаточно...
  
   - Как живёшь?
   - Не знаю...
  
   Какой вопрос мы чаще всего задаём знакомым? "Что нового?" Мы сами не знаем, что мы хотим услышать. Скорее всего, ерунду - кого назначили, кого сняли, кто развёлся... Во всяком случае, лишь бы что-то происходило с другими...
  
   Знать человека? Что это означает - знать его заверения, его анкету, компромат на него? Есть другое знание - аура-знание. Откуда она берётся? Понятия не имею. Вы приходите в незнакомую компанию, и к кому-то тянется душа, кто-то симпатичен, кто-то нет. У каждого свой выбор. Но этот ваш инстинкт дан природой. Чтобы пользоваться. Никакие знания не заменяют это таинственное ощущение поля - "свой", "чужой".
  
   Симфоническая музыка требует культуры...
  
   Вот оно, возмездие, которое так редко бывает вовремя...
  
   У тебя, дружок, есть связи по горизонтали, а надо обзаводиться по вертикали...
  
   Всё чаще я чувствую ненужность гражданина в своей стране. Гражданские чувства, гражданские требования, гражданское поведение - зачем? Начальство это только раздражает. То марш несогласных, то выступления против строительства башни Газпрома в Санкт-Петербурге, то жалобы на отсутствие бесплатных лекарств, на плохие дороги, на низкие пенсии, на телевидение...
   - Они всем недовольны. Что мы для них ни делаем, всё им мало. Каждый день показываем, что правительство заседает, обсуждает нужды страны. Думу показываем, кое-кого снимаем с работы, стали аресты делать, нет, недостаточно.
   - А нужен ли вам вообще так называемый народ?
   - Хороший вопрос.
   - В самом деле, чего вы с ним возитесь? У вас есть трубы.
   - Две трубы! Газовая и нефтяная. Есть ещё лес.
   - Хватит?
   - Вполне.
   - Ну так что же, какая вам польза от народа?
   - Это верно, пользы никакой, но всё же неудобно как-то. И что скажут за границей.
   - Да плевать. Им важно, чтобы две трубы исправно качали. Думаете, им ваш народ нужен? Им и свой осточертел.
   - Надо подумать. Что-то в этом есть.
  
   Судьба человека - это невыполненное обещание, это упущенные возможности, это счастье, которое всегда почему-то позади.
  
   Строили писательский дом у канала Грибоедова. Однажды стройка остановилась - кончились гвозди. Литфонд откомандировал члена правления Стенича добиться гвоздей в отделе снабжения горисполкома. Приходит туда Стенич, сидит начальник, старый еврей. "Гвоздей нет и неизвестно, когда будут", - повторяет он всем. Стенич дождался своей очереди, наклонился к нему и на ухо сказал: "А когда вы нашего Христа распяли, у вас гвозди были?"
   И что вы думаете? Получил.
  
   А вот ужасные словосочетания и слова:
   Более лучше.
   Где-то я согласен с вами.
   Видели о том, решили о том.
   Подскажите время.
   Как бы бесконечно.
   На себя одеть.
   Дублёнка лучше всех.
   На пополам.
   Я извиняюсь.
   Фотка.
   Проплатить.
   Я уже как бы пообедал.
   На сегодняшний день.
   Я сказал кратко и лаконично.
   Позвольте поднять тост!
   Волнительно.
  
   Бронзовая жизнь. Моя должность в муниципалитете - смотритель. Неясная должность. Чего смотритель, не обозначено. Фактически по памятникам. У нас в городе их тридцать штук, это которые мне подчиняются... Например, если кто кого повредит... Но, честно говоря, больше всего сил уходит снимать памятники, потом ставить их обратно. Снимаем ночью, втихую. Ставим торжественно, с музыкой и цветами. С речами. И то, и другое хлопотно. Даже не понимаешь, что труднее. Взять, к примеру, памятник Томашу Массарику, президенту нашему. Поставили сразу после смерти, зимою в 1938 году, я тогда в солдатах служил, и нас назначили в караул почётный... Мог ли я подумать сколько мне придётся с ним намучаться. Демобилизовался я, и определили меня на эту должность. Ну, думаю, отдохну, какая тут может быть работа. Памятник существо неподвижное, ставится навечно. Только я это подумал, и началось. Пришли немцы. Первым делом они взялись за памятники, как будто другой работы у них не было, как будто ради этого захватывали нашу Чехословакию. Снять памятник Массарику! Сняли. За что - не знаю. Мне Массарика жалко стало, я его на склад отправил и завалил всякой рухлядью. Через два года комендатура потребовала его на переплавку. Я говорю - сдал уже. Квитанцию им предъявил. Для немца главное бумажку иметь.
   Война только кончилась, немцев прогнали, что вы думаете, с чего началась новая власть? Ставить памятник Массарику. Хотели заказывать, я говорю: "У меня есть на складе. Готовый". Достали, почистили, поставили торжественно, цветы, оркестр. Мне дело это знакомое, всё как положено сделал: опять покрывало, опять сдёрнули, опять аплодисменты и речи. В 1948 году коммунисты пришли с Готвальдом. Прежде всего чем занялись? Снятием памятника Массарику. Но секретно. Ночью краном сняли. Хотели и постамент снять. Я говорю: "Подождите, зачем? Кого-нибудь другого сюда поставим". Массарика я опять на склад, опять закидал.
   На постамент думали, примеряли, а у меня валялся Кубелика бюст, я им предложил - поставили. Это был такой музыкант, на скрипке играл. Стоит Кубелик, ну, думаю, этот хоть раз и навсегда, так нет, в 1968 году, Дубчек хороший мужик, но первое, что сделала его команда, - приказала восстановить Массарика. Ладно, это мы умеем. Опять соорудили трибуну. Кубелика ночью перенесли на другое место, там, где Запотоцкому хотели ставить, вместо него Кубелика тихо и незаметно водрузили, а Массарика - на прежнее место. Оркестр, цветы, речи. Однако я говорю ребятам, чтобы они не цементировали штыри, значит, намертво. Потому что потом мне приходится их пилить, это, я вам скажу, адская работа. А тут у меня как предчувствие было. Но они говорят: ты что, не веришь в наш строй, в наши обновления. И зацементировали, да ещё как.
   Не прошло и полгода, как Дубчека сняли, и следом за ним команда: Массарика тоже снять. Дубчека - это легко было: нагнали танков, его в самолёт, в Москву и конец. А вы попробуйте пилить штыри. Ночью наконец выдернули, чуть голову не оторвали бедному президенту. Я его на прежнее место. Постамент, говорю не занимайте, поставил туда вазу с цветами. Слушать не хотят. Ты на что надеешься, ты тайный сторонник Дубчека! Чуть меня в политику не замешали. И вот я уже на пенсии. Вызвали меня ставить надо Массарика обратно. Где Массарик? Я на склад, вытащили его, бедолагу, и назад. А там Готвальд стоит. Готвальда сняли, хотели в лом железный, я говорю: пусть полежит на складе. Водрузили обратно Массарика.
  
   "Уважаемый Даниил Александрович! Спасибо за выступление...
   Ваш голос прорвался сквозь оголтелый одобрительный визг, под который уничтожают наше поколение. Я не блокадница, не участница, не "жительница", я просто ветеран труда, уроженка Петербурга, отдавшая этому городу 44 года работы, все силы, знания, здоровье... Родители - врачи, война, мобилизованы, дети эвакуированы с детским домом, найдены матерью в Свердловской области, после войны - полуголодное детство, коммуналка. При этом: школа с медалью, абонементы в Эрмитаж на нищенские родительские зарплаты участковых врачей, галёрка в театре, хоры в филармонии, серьёзный вуз. Затем: инженер высшей категории, 38 лет в приборостроении, трудовая книжка - полная благодарностей. Сейчас: старость, нездоровье и... монетизация, так сказать, заключительный аккорд. Целое поколение "кинули", как сейчас выражается не только шпана, но и представители власти... Нам предназначено гетто - изобретение фашизма применяется демократической властью весьма успешно, только у них гетто служило для других народов, а у нас - для своего... Одна поездка на участок 6 соток, выделенных на болоте и превращённых собственными усилиями в мини-огород, обходится... Выход один: расставаться, хотя многим этот участок помогает выживать. На этой неделе возвращаюсь из пригорода, большая часть пассажиров - мои ровесники, с тележками, сумками, рюкзаками, тянут на себе... разговор на одну тему - монетизация, обман, безнадёжность. Самое страшное: "сколько пережили, страдали, спасали город, наверное, зря". Как нужно обидеть, оскорбить, унизить терпеливое, добросовестное, доброе поколение, чтобы оно пришло к такому выводу. Наплевали нам в морщину...
   Месяц назад моя подруга уехала в Германию, хочет дожить прилично, по её словам. Сказала: "Хуже, чем здесь, не будет никогда". Спасаться от благодеяний демократической власти она ринулась в страну, которую с боями прошёл её отец-генерал"...
   Отвечать на такие письма я не умею. Утешать нечем, все доводы - фальшивы. При такой старости жизнь кажется проигранной. И в самом деле, если она, инженер, за всю свою трудовую высококвалифицированную работу осталась необеспеченной настолько, что считает копейки...
  
   Финал жизни для человека определяет прожитое. Это почти как последний акт пьесы. У старости мало что остаётся для счастья, но всё же надо избавить её от унижения, должна присутствовать в ней хоть какая-то доля благодарности от своей страны, от окружающих.
  
   Голубой... Семья Саши Петракова сняла дачу у одного кроликовода... У дачников был фокстерьер, поэтому им долго пришлось договариваться, хозяин боялся за своих кроликов, особенно за одного - породистого, голубоватого, дорогого и редкого. Однажды хозяин уехал в город, к Петраковым пришли гости. Веранда, чай, водочка, полный кайф. Вдруг вбегает Фокс и тащит в зубах мёртвого кролика, растерзанного, измазанного в земле, и победно кладёт перед публикой. Тот самый, голубой. Все в ужасе. Орут на пса, обзывают, лупят... Что делать? Решают попытаться - берут этот труп, чистят, моют его с шампунем, сушат феном, приводят в порядок, кладут в вольер. Будто сам издох. Поди докажи. Вечером приезжает хозяин. Всё замерло. Вдруг крик, шум, хозяин является, держит кролика за задние лапы, глаза вытаращены. Рассказывает, что кролик позавчера окочурился, пришлось закопать беднягу, теперь он нашёл его в вольере, чистенького, того самого!
  
   В то время модный спор "физики и лирики" занимал все площадки.
  
   Природа в своей мастерской творит красоту. Достижения её зримы, начиная от бабочек с их узорами безукоризненного вкуса. Назначение этих хрупких порхающих картинок не поддаётся объяснению. Что означают росписи их крыльев, зачем они?.. Оперение птиц, хвост павлина, раскраска жирафа, зебры, рыб - серебристые, золотые, пурпурные, страшенные морды, смешные и милые, плывущие среди коралловых поселений с их фантастической архитектурой. А как роскошны бронзовые, аспидные, изумрудные панцири жуков, весь этот ползущий, плывущий, летающий мир, созданный Природой. Она прежде всего художник. Ещё не было человека, то есть зрителя, а Она уже живописала неведомые нам картины, творила формы, ваяла фигуры растений, диковинных существ, создавала музыку, запахи - удовлетворяла потребность своего творчества. Через миллионы лет она передала изготовленную, отшлифованную потребность творить красоту человеку...
   Грация лебедей или фламинго... Есть явно "выставочные" произведения - цветы, колибри, попугаи, стрекозы... Природа распространяет свой творческий дар и на семена... Картины, они, оказывается, пронизывают насквозь все создания богини Флоры. Лист каждого дерева - это отдельное произведение. Фантазия природы неистощима, её изобретательности нет конца...
  
   Тосты за родителей, за удачную дорогу, за детей, за тамаду, постепенно я вникал в искусство вести застолье, нелёгкое, мудрое, весёлое...
  
   Литературовед... умер во время памяти ... в Доме писателя в Ленинграде. Сошёл с трибуны, сел в первый ряд, тихо склонился набок. Сразу и не заметили, что случилось. Был инфаркт. Замечательно жил, замечательно и умер.
  
   Как ни странно, зачастую именно гиганты научной мысли, которые сумели одолеть установившиеся взгляды, убеждённо отказывались от власти авторитетов, вели науку к новым высотам, сами спустя годы становились научными консерваторами, упорно не принимали еретических взглядов своих преемников...
  
   Мы люди свободные, что нам скажут - то мы и захотим.
  
   Из жизни повешенных. Жена не дала мужу на водку. Категорически - раз и навсегда. Он скандалил, умолял, он пил в долг, теперь его черёд "поставить", для него это вопрос чести, иначе остаётся только покончить собой, он повесится!
   - Да ради бога! - сказала жена и ушла из дома, заявив, что не хочет мешать ему.
   Он взял верёвку, соорудил петлю, не затяжную, встал в ванной на табурет, ждёт, дверь на лестницу оставил открытой, чтобы жена значит, всполошилась, когда вернётся. "Висит". В это время приходит давным-давно вызванный водопроводчик. Входит в ванную, видит покойника, шарахнулся, выбежал. Постоял на лестнице, подумал, вернулся, стал снимать с покойника часы. Тот дал ему ногой в челюсть. Водопроводчик побежал и грохнулся в передней с инфарктом. Когда вскорости вернулась жена, она нашла лежащего водопроводчика, который безудержно стонал, поэтому "висевший" в ванной муж не произвёл на неё нужного эффекта, тем более что он был совершенно живым.
  
   Речь на своём юбилее. Когда я сидел на чужих юбилеях, я ждал, что скажут сами юбиляры, это было самое интересное, потому что я надеялся узнать: как надо жить правильно, как живут красиво, деятельно, ибо все, кому отмечают юбилеи, конечно, достойны восхищения...
   Однако юбиляры своих секретов почему-то не открывают.
   И вот, так ничего не узнав, я добрался наконец до своего юбилея. Кто-то сидит в зале и опять ждёт, что я что-то им открою.
   Попробую открыть. Я, например, понял, что заслуживаю похвал прежде всего потому, что дожил до нынешних лет, это удаётся не каждому, и, естественно, те, кому удаётся, считают себя достойными похвал и достойными того, чтобы учить других, как надо дожить, тем более что, не дойдя до этого юбилея, невозможно будет справить следующий.
   Пожарных хвалят за потушенные пожары, писателей - за написанные книги. Конечно, каждый труд уважаем и почётен, однако насчёт писательского есть некоторые сомнения: поскольку писать - это удовольствие, а если человек получает удовольствие, то надо платить за это удовольствие, а тут ему деньги платят за то, что он получает удовольствие, так в чём же тут его заслуга?
   Почему лично я стал писателем? Потому что с детства мечтал поздно ложиться спать, а ещё больше мечтал о том, чтобы поздно вставать.
   Иногда писать неохота, но потом вспоминаешь, что, оказывается, это удовольствие, и садишься. Чем больше пишешь, тем меньше понимаешь, как это делается, и тем меньше получаешь удовольствия...
   Юбилей - дело отнюдь не серьёзное и не повод для размышлений о жизни, раньше надо было размышлять, юбилей нужен для того, чтобы вас всех собрать: и не тех, кто зачем-то нужен, а только тех, кто необходим...
  
   При встрече первой его фразой было не "Как поживаете?", а "Что читаете?". Сам он предпочитал философскую литературу... наслаждался изгибами человеческой мысли... С виду он был типичный книжник... Он охотно уступал в спорах, но это не означало согласия. Доброта не позволяла добиваться ему победы, его дело высказать своё мнение, а там уж - воля ваша, другой человек не сразу усвоит, надо дать ему время...
  
   Когда война кончилась, все полагали, что наступит умиротворение. Долгожданное всеобщее счастье. Казалось бы, советский народ отстоял Родину, а с нею и советскую власть... Ни один из вождей не погиб на войне. Народ, включая интеллигенцию, партия были едины в годы войны и, стало быть, заслужили доверие от своих правителей. К чему отныне искать врагов. Так виделось... Не тут-то было. Сразу же стали прочищать мозги...
  
   "Я - за импровизацию слов против напряжения всякой мысли. Я - за неожиданность искусства против логики науки".
   Его стихи не привлекают ни музыкой, ни формой, но есть в них упорная попытка уловить поток сознания, передать блуждание мысли...
  
   Благодеяния приятны только тогда, когда можешь за них отплатить. Если же они непомерны, то вместо благодарности воздаёшь за них ненавистью". То же относится и к подаркам, и к помощи, за которую нечем отплатить...
  
   В письмах всё сохраняется, тем более что писал он без нынешней нашей поспешности, он любил этот эпистолярный жанр, старомодный, уходящий в прошлое. А ведь его, в сущности, ничего не заменяет. Ничего не остаётся от "эсэмесок", факсовых сообщений, мы теряем свою прошедшую жизнь, встречи, сердечные потрясения, жизнь духа. Дневников не ведём и писем не пишем, если пишем, то короткую, бедную информацию...
  
   Живопись - жизнь, которую окликнули, она остановилась взглянуть на вас. Будь то портрет или пейзаж, в любом случае картина позволяет вглядеться в подробности. Потому что портрет или пейзаж - они остановлены. Фотография же не останавливает жизнь, а убивает её. И затем предаёт трупу нужное положение. Фотограф подстережёт нужный момент и выстрелит в него. Художнику движение не мешает, ему нужны одновременно и смех и слёзы, и ветер и покой.
  
   Вверх идёшь всегда в окружении друзей, а вниз спускаешься одинок.
  
   Италия - родина фашизма, родина мафии, она же родина художественного гения человечества, она - родина великого киноискусства...
  
   Неоспоримая ценность жизни для Чехова - труд. Но даже такой высокий труд не давал высокой идеи жизни... Драма отсутствия общей идеи жизни...
  
   Пройдоха, проныра, прохиндей, прохвост.
  
   Русский стол - смертельно обилен, эти пироги, эти салаты, винегреты, эти рыба и мясо. И так во всём: мы ни в чём не знаем меры... Искусство и культура - это всегда соблюдение меры.
  
   - Сила воли в том, чтобы отказаться от того, что хочется делать, и делать то, что должна.
   - А я думаю, что сила воли в том, чтобы всю жизнь делать то, что желаешь. И добиваться этого.
  
   Телевидение изготавливает всё больше знаменитостей. Большая часть знаменита лишь тем, что часто попадает на экран. Дают бесчисленные интервью. Артист, который рекламировал лекарства, когда появляется на сцене, его узнают: "А-а! Это тот, кто рекламировал имодиум от поноса".
  
   Умер, насыщенный днями...
  
   Любопытство - порок женщин, а любознательность - доблесть мужчин.
  
   Не спрашивал родителей. Многого не спрашивал, жил без любопытства к прошлому, к родительской жизни. Иногда они что-то хотели рассказать, но наталкивались на моё безразличие и умолкали. Примерно то же самое я получаю ныне от внука. Ещё висела огромная картина... Да, поздно мы научились ценить старинное. Это была идеология, борьба с мещанством...
  
   Как аукнулось, так и откликнулось; что посеешь, то и пожнёшь.
  
   Просвещение без нравственного идеала несёт в себе отраву.
  
   История технического и научного прогресса - это история непостижимого... Мог ли человек XVII века представить фотографию. А компьютер, а робота?
   Следовательно, будущее полно непостижимых вещей. Они там существуют. И больше всего те, о которых мы не догадываемся, не в состоянии догадаться.
  
   Антисоветская литература стала советской литературой.
  
   Великую советскую литературу заносит песком чтива.
  
   Нормальный человек задыхается в мире политических страстей, ему нужно другое общение, полное любви, мечтаний, состраданий, поэзии, с теми, кто одинаково нуждается в этом, чтобы вместе гулять, печь пироги.
  
   Подлинные заслуги страны - это её вклад в мировую науку и культуру.
  
   Два спутника, которые меня давно занимают: человек в зеркале, он всегда ждёт меня, в каком бы я ни был виде. Никак не удаётся застать его там отдельно от меня. И второй - это моя тень. У этой свои правила, она то маленькая, то огромная, иногда она прячется, но всё равно я знаю: она сопровождает меня всюду. Как соглядатай, от неё не избавиться, её не уничтожить, правда, ночью она исчезает, но появляется у каждого фонаря.
  
   Мужчина не может выиграть ничего лучшего, чем хорошую женщину, и ничего худшего, чем плохую.
  
   - Мне сказали, что у меня сердечная недостаточность.
   - Лекарство прописали?
   - Не врач сказал, а учительница.
  
   Хочешь быть благородным, честным, добрым, для этого надо иметь много денег. А для того, чтобы иметь много денег...
  
   Март 1954 года. "Крымскую область передали Украине. Весть об этом была радостно встречена народами нашей страны. Советские люди видят в этом благородном акте яркое проявление ленинской национальной политики. Великодушный акт русского народа выражает любовь к украинскому народу!"
   Так преподносил нам горкомовский лектор. А когда Хрущёва сняли (1964 год), он же в перерыве рассказывал, как Хрущёв по пьянке совершил свой великодушный акт, никого не спрашивая.
   Раньше побуждали к действию нравственные заповеди, пример Христа. Ныне побуждает безнравственность, пример с Крымом возмущает душу, проклинаешь и Хрущёва с его хамством, самоуправством, хочется бросить вызов всей этой системе, которая до сих пор позволяет начальникам ни с кем не считаться.
  
   Николай Корнеевич Чуковский умер внезапно. Во сне. Ничего не предвещало его смерть. Но за несколько дней до этого он впервые привёл свои бумаги в порядок. Я видел - они лежали, разложенные по папкам: переписка, договора, роман, рассказы.
  
   Можем ли мы до конца представить свою смерть?.. Это не так просто. Жить мы привыкли, а к смерти привычки нет. Массу дел, решений откладываем...
  
   Директор. На заводе в Челябинске...
   Позвонил по ВЧ Сталин. Был январь 1942 года. "Товарищ Зальцман, судьба Москвы решается вашими танками". Это было во время совещания у директора. Зальцман вернулся бледный... Рассказал про звонок Сталина. Пять дней никто не уходил с завода. Три эшелона танков отправили в Москву.
   ... Не было раций. Где-то они застряли по железной дороге у Омска. Зальцман вызывает к себе Гутина и требует, чтобы завтра рации были в цеху. Танки ведь нельзя выпускать без рации... Гутин доказывает, что доставить их невозможно, неизвестно, где эшелон, неизвестно, как добраться к нему, есть ли дороги... "Бери самолёт, лети вдоль железной дороги, спускайся, как завидишь эшелон. Перегрузишь рации из вагона в самолёт и прилетай обратно". На все возражения директор повторял: "Невозможных вещей нет!"
   И сделали. Привезли. Назавтра рации были в цеху. Утром Зальцман вызывает Гутина. Тот доложил: "Всё сделали, как вы сказали. И сам смеётся. Зальцман не поверил. Звонит в цех. Они подтверждают. Он тоже смеётся: "Вот видишь!"
   Так работали в войну, такие были директоры, не один Зальцман, сложилась порода этих жёстких, непреклонных хозяйственников, для них не было невозможного, они действовали волей, убеждённостью, умом - и достигали...
  
   Как мне сказал один историк: "Списать с двух книг - это плагиат, с десяти - это компиляция, а со ста - это научный труд".
  
   Первым делом он близоруко наклонялся к картине, читал кто автор, название, после этого уже начинал хвалить или бранить. И к людям так же - сперва выяснял: кто такой, кем работает?..
  
   В искусстве обещать, подавать надежды, расписывать красками ослепительное будущее - нам нет равных.
  
   Во время блокады два памятника не были защищены мешками с песком, щитами - Суворову и Кутузову. Два полководца стояли на страже, несли свою вахту.
  
   Наука прежде всего уровень понимания мира.
  
   На примере своих друзей и знакомых я убедился, что скромность создала куда меньше, чем честолюбие.
  
   Дети.
   - Мне бабушка говорила, что на небе ангелы живут. Ты как думаешь?
   - Не знаю, я не в курсе дела.
  
   "Главная беда Москвы в том, что она со всех сторон окружена Россией".
  
   "Лучше ничего не делать, чем делать ничего", - говорил Брюллов молодому Ге.
  
   Открывая женское собрание, председательница предупредила:
   - Времени у нас мало, давайте говорить все сразу.
  
   Фотография. Лицо человека всё время меняется, поэтому фотоснимки воспринимают как "непохожие". Непохож - на кого, на меня, а кто же это был? У снимаемого есть какой-то внутренний собственный портрет, с ним обычно идёт сравнение. Актёры, те умеют останавливать своё лицо. Они делают его портретным, таким, каким им нужно, они создают свой собственный портрет, так же, как они создают портреты тех героев, которых они играют. Я не умею этого делать и плохо получаюсь на фотографиях, то есть редко совпадаю с тем, каким я представляю себя. Наверное, у каждого из нас есть некий внутренний фото-эталон, что ли...
   Фотограф-художник поймал момент, когда выглянуло то симпатичное, что есть во мне, как в каждом человеке.
  
   - Захотел я родиться, и так захотел, что не стал выбирать подходящее время, а надо бы.
  
   Я хотел бы поверить в Бога, но боюсь. Почему боюсь? Вопрос, на который я избегал отвечать. Не хотел, тем не менее, по мере того, как старел, я неотступно приближался, упирался в этот вопрос. С годами прожитая жизнь обретает разочарование, теряет смысл, и невольно обращаешься к Богу. И вот что мне пришло в голову - я боюсь, потому что не хочу страдать. За неправедные поступки, за суету, эгоизм, за грехи, которые как бы не грехи, пока не веришь, а как поверишь, так они станут грехами и станет их бесчисленно... Неприятно будет оглядываться на своё прошлое, испортишь остаток жизни. Исправить нельзя, отмолить времени не хватит.
   Перечисление - это ещё не покаяние. Да и покаяние - не искупление.
  
   Наш профессор велел соблюдать три "К" - Кратко, Конкретно, Корректно. Такие правила хорошо запоминаются.
  
   "Надоело ходить всё время под вашей эгидой".
  
   Любить - это счастье, оно доступно каждому. Почему же люди не пользуются этим счастьем?
  
   Ведущий на телевидении по ходу дела запустил старую плёнку митинга по поводу... И зал, битком набитый, аплодирует, эти лица на экране, с каким ожесточением, восторгом они хлопают. Это мы! Это все мы, и сегодня это ещё мы.
   Хотелось бы сделать фильм - какие мы были, документальный, из старых плёнок, из кинохроники, чтобы там были наши овации Горбачёву - его приезд в Ленинград, потом такие же овации Ельцину... Какие мы легковерные, как нас обманывали и как мы обманывались. Демагоги на трибунах, на экранах - их обещания... Всё это осталось, имеется в деле, заведённом Историей на каждого из нас.
  
   Музыка пробуждает во мне чувства, не доступные никакому другому виду искусства. Даже поэзия не проникает в такие глубины души. Иногда, слушая Моцарта или Бетховена, я словно поднимаюсь над своей жизнью, попадаю в миры, о которых я даже не подозревал. Оказывается, я ещё могу плакать и верить.
  
   Мы живём в мире трёх измерений... "Четвёртое, - добавляют физики, - это время". Поэты говорят, что есть пятое. "Пятое измерение - измерение любви" - звучит красиво, но ведь и в самом деле, чего стоит жизнь, если она не была согрета любовью? Нет, согрета - не то слово, без любви жизнь лишается смысла, единственного света. Когда-то мне казалось, что творчество может оправдать моё существование. Увы, творчество доставляет удовлетворение, но в нём нет счастья самопожертвования.
  
   Милосердию надо учить, как учат чистить зубы. Учить, пока оно не войдёт в привычку. Привычка помогать несчастному, попавшему в беду, больному. Милосердие не добровольное дело, оно возложено не на организации. Оно обязанность каждого человека. Бедного и богатого. Нельзя пройти мимо упавшего, проехать мимо аварии, мимо плачущего ребёнка.
  
   Я узнал, что такое земля, только на войне, солдатом. Надо было копать и копать, зарываться в щели, в окопы. Требовали "полного профиля", чтобы почти в рост, чтобы ходить в окопе, не пригибаясь. Летом ещё ничего, а зимой как её, мёрзлую, копать?.. Копать землянки, укрытия для танков, для орудий. Проклинаешь, материшь её, а она единственная защитница от пулемётов, от снайперов, от артобстрела. Всю войну с ней, она на всех фронтах с нами... Сколько перекопали её. А копали ещё для могил...
  
   "Есть огорчения, которых нельзя избегать, надо их пережить полностью, иначе жизнь ничему не научит".
  
   Дом мечтателей. На Троицкой площади стоит дом, построенный в 1933 году... Это "Дом политкаторжан"... Это все те, кто прошли царскую каторгу, выжили, приветствовали революцию и новую эру коммунистической жизни. За неё они боролись, о ней мечтали в ссылках. Для них был построен этот дом, его они решили сделать образцом нового быта, дом-коммуна. Жизнь сообща, без индивидуализма, никаких кухонь в квартирах, будет общая столовая, общая библиотека, детский сад, клуб, солярий, больным еду привозят транспортёры в квартиру. Совместный быт был продуман в деталях. Однако вскоре действительность стала разрушать идиллию. Нехватка продуктов, очереди, появился в доме продовольственный магазин - закрытый, для "своих", появились привилегии... С общественной столовой не ладилось, в квартирах делали себе кухни. В 1936 - 1937 годах стали арестовывать и бывших политкаторжан. Закрыли их общество, журнал, вскоре население дома сменилось, квартиры заняли следователи, те, что отправляли "бывших"... в лагеря. А затем была ещё одна репрессия, и новые хозяева тоже отправились в лагеря.
   Этот дом из морали коммунистического быта стал памятником советской истории. Пожалуй, единственным в своём роде, таким наглядным примером, во что превратились утопические мечтания русских революционеров...
  
   Первый мой книжный герой был Спартак, он произвёл впечатление сильное, он воодушевлял, я украшал его всякими добродетелями, дорогими мне качествами, физическими, душевными. После Спартака был "Овод", потом - Робинзон Крузо, потом - "Мартин Иден".
  
   Писатели общались между собой в Союзе писателей, на собраниях, в секциях, удовольствие от этого бывает редко, чаще же в путешествиях, в поездах. Там каждый раскрывается полнее, неожиданно...
  
   Скольких может любить одно сердце. Сердце не однолюб. Оно может влюбляться вновь и вновь, ему кажется - наконец-то, вот оно настоящее. Если б оно знало, что оно хочет.
  
   Самое интересное в жизни - я сам.
  
   Северная природа вовсе не бедная, она скромная, если присмотреться - в ней красота не напоказ, а интимная, с отличным вкусом.
  
   Лев Толстой писал Леониду Андрееву: "Значение всякого словесного произведения в том, что оно открывает людям нечто новое, и большей частью противоположное тому, что считается несомненным".
  
   Мир был полон - родных, двоюродных, дяди, племянники, тётки, школьные друзья, и вот опустело, позвонить некому, на улице давно не встречаю знакомых.
  
   Пожить своей собственной жизнью не успел, разве что в последние годы, когда лишился всех установок, программ, генеральной линии, остался на собственном усмотрении, нет ни обозначенной цели, ни идеи.
  
   В юности многие пишут стихи. Потребность выразить свои чувства именно стихами настигает внезапно, большей частью из-за влюблённости... Так действует любовь. Это она рождает поэзию и поэтов.
   Любовь человек не в состоянии передать обычными словами, самая красивая проза тут не справляется...
   Поэзия - потребность природы, поэзия рождается из любви, высшее проявление духовных сил всего живого... То лихорадочно-возвышенное состояние, которое заставляет писать стихи, есть состояние поэтическое, человек в этом состоянии истинный поэт... Величина дарования тут ни при чём, какие получились стихи, не важно, важно чувство, бескорыстное, идущее из глубины души, пропеть свою песню, для самого себя, так и должны писаться стихи.
   Пропел, написал - и свершилось.
  
   Только блокадники знают, что такое хряпа, шрот, дуранда. Голод - это такое стыдное чувство, его не поймёт тот, кто не пережил. Это не просто проголодался и хочется есть, а это дикая потребность жевать что-то зубами, что-то твёрдое, ощутимое, чтобы дольше жевать, чтобы никто не видел, чтобы что-то было во рту, потому что ни думать, ни соображать ничего нельзя...
  
   Какая-то ж высшая цель жизни должна быть? Правда?
   Я не могу отнести себя к верующим людям, не верю, что в конце ХХ века можно думать и понимать жизнь так же, как две тысячи лет назад...
  
   Блокада ленинградская - это большое событие в истории Второй мировой войны, но любовь как человеческое чувство, она может быть выше и значительнее, чем любые события истории, это нечто необъяснимое, то, что даётся как талант, как дар Божий и даже в тех страшных условиях как счастье.
  
   Чуда не будет. Стало ясно, что уже ничего сверхъестественного не произойдёт, не спустится ко мне инопланетянин, не создам я ничего гениального, не взлечу в небо на крыльях, не встречусь с привидением. Буду доживать всё тише, сужая радости. Чуда не случилось. А с детства я так ждал его, я был уверен, что должно произойти со мной что-то небывалое. Раз уж я появился на свет божий... Иначе зачем я. Ясность пришла внезапно и придавила меня. Оказывается, все эти годы мечта ещё теплилась.
   На самом деле чудом было то, что я уцелел на войне, да и после чудом была счастливая любовь, и семья, можно многому удивляться и радоваться, это так, но всё же это не та давняя, детская мечта, которая нынче угасла.
  
   Существовало поверье, что кто потревожит прах Тимура, тот вызовет дух войны. Герасимову разрешили вскрыть гробницу Тимура. Было это, кажется, в Самарканде. Только он взял в руки череп Тимура, как в мавзолей вбежали с криком "война!". Произошло это 22 июня 1941 года. Его чуть не растерзали.
   Мы с ним как-то вышли на тему о старце Фёдоре Кузьмиче. Согласно легенде, Александр I не умер в Таганроге, а скрылся и стал отмаливать свои грехи под именем старца Фёдора Кузьмича. И прожив так инкогнито, спустя столько-то лет умер и был похоронен (положен тайком в императорский саркофаг) в Петропавловской крепости.
   М.М.Герасимов уверен был, что эту давнюю загадочную версию можно легко прояснить, если ему позволят вскрыть царскую гробницу в Петропавловском соборе...
  
   Те, кто много читают, отвыкают самостоятельно мыслить.
  
   Качество жизни измеряется количеством счастья. Или покоя. В Швеции и в Швейцарии люди не лезут на Марс. И живут там, живут благополучно и счастливо.
  
   Всё, что я читаю сегодня, - это и есть современная литература. Я же сегодня читаю...
  
   Моё правило: сегодняшний день - мой самый счастливый день в жизни. Потому что большую часть жизни мы живём, или вспоминая хорошее, или надеясь на хорошее.
  
   Как бы ни был счастлив человек - оглядываясь назад, он вздыхает.
  
   "Французский патриотизм состоит в том, что сердце согревается, вследствие этой теплоты расширяется так, что обнимает своей любовью не только близких, родных, но и всю Францию. Немецкий патриотизм, наоборот, состоит в том, что сердце суживается, стягивается, как кожа от холода, немец начинает ненавидеть чувственное, перестаёт быть гражданином мира, европейцем и хочет быть лишь узким немцем" (Генрих Гейне).
  
   Прогресс науки, культуры происходит вопреки комфорту, совершается людьми, живущими без комфорта, он им не нужен, а то и мешает. Шикарные виллы, машины им ни к чему. Большая часть комфорта, возможно, тормозит прогресс.
  
   Ещё древние римляне считали труд земледельца праведным и чистым, а жизнь его самой полезной и благородной.
  
   Из разговоров с Виктором Борисовичем Шкловским.
   - Старый человек может делать почти всё, что молодой, но при этом устаёт.
   - Я сказал Горькому: "Человек - это звучит горько". Он обиделся.
   - Стихи нельзя читать каждый день, это драгоценный напиток.
   - Человек сам к себе едет с пересадками.
   - Самое худшее - это потерять способность удивляться.
  
   - Что за странные гетры на вас? - сказала Гиппиус Есенину.
   - На улице они называются валенки, - ответил Есенин.
  
   На свете нет большей тайны, чем то, что происходит в сердце мужчины, когда вдруг из многих женщин одна проникнет туда и произведёт полный переворот. Как, почему именно она? Причём сама ведь она ничего для этого и не делала.
  
   "Не агрессируй меня!"
  
   Человек тихий, как снегопад.
  
   Очень ей хотелось дома умереть. Квартира ведь, по существу, родовая...
  
   Если научный руководитель может понимать то, чем занимаются его сотрудники, значит, исследование идёт не на современном уровне.
  
   История занята вечной борьбой за власть, всегда писали, и до сих пор пишут - кто кого. Каждый историк славит своих победителей, тех, кто перехитрил, обманул, завоевал какие-то города, обратил в рабство, это они - Великие. Не потому, что уклонились от войны, не потому, что обеспечили своим гражданам спокойную, счастливую жизнь, а потому, что завоевали какие-то земли. Лучше бы проходили историю Швейцарии, как она уклонялась от конфликтов и веками сохраняла покой и благополучие своих граждан.
  
   Надо было пережить Великую Отечественную, ленинградскую блокаду, бомбёжку, поражения, чтобы оценить День Победы...
  
   Для секса нужны и жилплощадь и уединение, для любви тоже, но если нет, то есть прикосновение, письма, голос по телефону, да мало ли.
  
   Лихачёв писал спустя двадцать лет после войны: "Я думаю, что подлинная жизнь - это голод, все остальное мираж. В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всякой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие - злодеи, убийцы, людоеды. Середины не было. Всё было настоящее, разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог...
   Бог произнёс...
  
   Мужицкое происхождение Ломоносова раздражало многих придворных.
   Князь Куракин сказал ему:
   - Я из Рюриковичей, от Владимира Красное Солнышко веду свой род. А ты?
   - А у меня вся родословная, все записи нашего рода погибли при всемирном потопе.
  
   История репрессий в советской жизни показывает, что физики сажали физиков, врачи - врачей, писатели - писателей.
  
   Самые пессимистические прогнозы сбываются в России - стране постоянного оптимизма.
  
   Поединки с природой выматывают душу. Сука эта природа, как говорил наш лаборант, она хитрит, прячется, лишь бы не проговориться. Путает результаты, сегодня одно, завтра другое, чего только не придумывает, набивает себе цену, не даётся, кажется, загнал её в тупик, нет, зараза, вывернется в последнюю минуту! Журналисты называют это "муки творчества". Чурки...
  
   У меня есть максима, которой я стараюсь следовать, последнее время чаще, хотя делать это всё труднее: "Другие имеют право быть другими".
  
   "Аппетит говорит - ещё стакан вина, разум говорит - нет! кто умнее, тот уступает".
  
   Что такое человек - "остаток творения" или "венец"?
  
   Никто не учит, как надо стареть. Это целое искусство - не надоедать советами, не навязывать свой опыт, помалкивать о своих болезнях, лекарствах. Жизнь наших детей не должна совпадать с нашей. Так что осторожней!
  
   Россия - страна сирот. Отцы либо сгинули в лагерях, либо на фронте. Сироты выросли, вырастили своих детей, а дети уехали за границу, и стали родители снова сиротами... Сиротство - это наш русский феномен. Дети репрессированных, они, как ни странно, вырастают хорошими людьми, в них есть здоровое чувство протеста, они хотят доказать, что они не сломлены, что они не люди второго сорта. Но есть другие - дети воров, бандитов, проституток, всякой уголовщины. У них проявляются гены, я не знаю, что это. Если их даже малышами берут усыновлять, то редко из них получаются порядочные люди, по моим подсчётам, всего процентов двенадцать, все остальные следуют за своими родителями.
  
   "Работать бы как прежде, по совести, а жить по-капиталистически. Ходить на работу, это ещё куда ни шло, но вкалывать там все часы без перерыва - извините. Раньше можно было курить, обсуждали события, телевидение, разные передачи, книги, в рабочее время духовная жизнь кипела, культура повышалась. Нынешний строй не способствует росту духовности. На работе все чем-то заняты, живём без обмена новостями. Не чувствуется коллектива. Как мы не ценили советской жизни!"
  
   "Мы хором декламировали Маяковского. Я читал его стихи на выпускном вечере. Читал, будто свои собственные. Как мне хлопали... Мои герои - Павка Корчагин и "железный" Феликс Дзержинский, рыцарь революции. Меня выбрали в институте комсоргом курса. Я первый возглавил стройотряд. Я хотел ехать на целину. Не пустили. Но зато как мы работали в колхозе, какие построили сараи и малую ГЭС. Нам выписали деньги, так я сагитировал отдать их детскому дому. Из-за общественной работы я учился плохо. Инженер из меня получился неважный, но диплом дали как отличнику, понятно, потому что общественник. Считался хорошим организатором, а всё сводилось к чему - давай, давай!
   Назначили директором электростанции. Я пропадал на работе до позднего вечера. Выбрали депутатом горсовета. С восторгом ринулся своим избирателям добывать квартиры, помогать больницам моего района. Я разъяснял, агитировал за советскую власть. Меня послали на встречу с французскими рабочими, так я им такую речь закатил. Мы с женой продолжали жить в коммуналке. Я думать не смел, чтобы своё депутатство использовать. Я свет тушил в коридоре, чтобы сэкономить энергию, хоть на секунду приблизить коммунизм. Скажи, почему теперь стыдно вспоминать об этом? Что же, я был дураком? А теперь, значит - я умник?"
  
   Идеи свободны, на них патентов не дают.
  
   Не случай был неприметен, а случай не встретил зрячего человека.
  
   "Тайна призвания - одна из самых глубоких тайн, это тайна жизни!"
  
   Большинство людей за всю свою жизнь так и не успевают узнать своего призвания.
  
   Человек человеку - человек!
  
   Где-то там, в глубине мозга, наверняка у меня имеются умные мысли. Да вот как извлечь их оттуда?
  
   - Быть свободным, чтобы выбрать себе хозяина?
  
   Одна французская проститутка сказала нам:
   - Это вы, русские, придумали любовь, чтобы не платить за неё денег.
  
   Жизнь прекрасна,
   Что удивительно. (Не Маяковский)
  
   Одиночество чем тяжело - помогать некому.
  
   Наше историческое прошлое всё время в ремонте, в лесах.
  
   Он предпочитает быть там, где дают ордена, а не там, где их заслуживают.
  
   "Талант - это в юности хорошо, а в наши годы нужен чин", - сказал мне заведующий отделом культуры в Архангельске.
  
   У чиновников наших накопился свой фольклор:
  
   - Чем меньше ты нужен, тем быстрее тебя выдвинут.
  
   - Даже среди твоих однокашников может оказаться твой будущий начальник, причём не обязательно из первых учеников.
  
   - Если у тебя всё хорошо, не беспокойся, это не надолго.
  
   - Если у тебя всё в порядке, значит, ты плохо информирован.
  
   - Начальник редко любит своего начальника, он любит начальника своего начальника.
  
   - Если начальник посредственность, ему приходится искать себе заместителя ещё бездарнее.
  
   - Прибор должен работать не в принципе, а в кожухе!
  
   - Истинно счастлив тот, кто сознаёт, что то, что у него есть, и есть всё то, что ему надо (Л.Н. Толстой).
  
   Бывает, держится, держится человек, не сдаётся, терпит и вдруг ломается. Есть усталость металла, есть, оказывается, усталость души.
  
   Каждое дерево, большое, малое, включено в производство природы. Растёт день и ночь, цветёт, даёт приют птицам, хранит влагу, сбрасывает листву, наполняя почву, а когда свалится, то кормит жучков, червяков, пока не рассыплется в труху и станет землёй.
   И каждая травинка, их жизнь целесообразна, необходимая часть природного цикла. Хочется сказать "замысла", где всё гармонично прилажено, согласовано; то, что нам кажется бедствием, возможно, необходимый зигзаг, потребность организма Земли. Неразумность чаще всего идёт от человека, природа болеет им.
  
   В духовных книгах перечислены главные греховные страсти:
   1. Чревоугодие.
   2. Блуд.
   3. Сребролюбие.
   4. Гнев.
   5. Уныние.
   6. Тщеславие.
   7. Гордость.
   Дух уныния отличен от печали, от него пропадает внутренний покой, он отбивает от дел и разленивает...
  
   Он умел жить внутри своего ума.
  
   То, что интересно, - спорно, то, что бесспорно, - неинтересно.
  
   Горе хорошо сохраняет прошлое, память вьётся, как плющ, вокруг потерь, несчастий.
  
   Влюблённый... Он хорошо видит красоту природы, он преображается. Воспринимает стихи, бормочет их, сам сочиняет... "Когда она идёт, у неё тело словно струится..."
  
   Физик жаловался на молодых - работать не хотят, хотят делать открытия. В первую очередь - великие. Студенты приходят, смотрят, как бы сделать открытие. Им сказали, что всё значительное делают учёные в молодые годы. Так что медлить нельзя. Значит, все должны помогать им.
  
   Великие творения всегда заключали в себе тайну. Иногда она появлялась много позже...
  
   Когда была советская жизнь, я не чувствовал себя советским человеком, а теперь очень часто чувствую.
  
   Три чтения в три эпохи... Так получилось, что рассказ Исаака Бабеля "Соль" я читал три раза в самые разные эпохи. Три чтения. Три эпохи. Всякий раз рассказ становился другим. Неузнаваемо другим. Что-то с ним происходило. Он как бы окрашивался в другой цвет. Со всеми хорошими рассказами такое происходит. Они меняются. У них меняется интонация, голос, вылезают новые подробности. Но тут дело было ещё и во мне, через этот рассказ я обнаруживал собственные превращения...
  
   Писатель не знает, как будет читаться его вещь в другие времена...
  
   Природа красива потому, что она постоянно трудится.
  
   Способность человека раздваиваться, расстраиваться и далее разделяться - велика. Быть одним с начальникам, другим - со своими коллегами, третьим - дома с родными, четвёртым - с самим собою, пятым - с Господом Богом...
  
   Кентавры на исходе ХХ века проявляют себя всё интенсивнее: я хочу уехать, покинуть эту страну, мне ненавистны её беззакония, разруха, противно видеть, как её разворовывают, меня отвращает борьба за власть... Я не могу покинуть её, потому что люблю её, жалею, потому что защищал её, потому что люблю этот народ, люблю нашу интеллигенцию, наши традиции, нашу природу. Ненависть и любовь, боль и привязанность, жалость и возмущение, я эмигрант и я иммигрант, я защищающий и я отвергающий, всё спуталось, срослось, сосуществует в мучительной двузначности.
   Как известно, кентавры имели нрав необузданный, были буйны и агрессивны. Вызвано это было их функциональной неопределённостью. Они не очень представляли себе, для чего они нужны. Так маленькие собачки, всякие болонки обычно злы, не видя своей предназначенности. Человек назначен мыслить, стоячий образ жизни для размышлений неудобен, сидеть же на четырёх ногах невозможно. Между тем именно сидячесть имела неоценённое ещё значение в умственном развитии человека. Кентавристика как наука родилась благодаря письменному столу и стулу в доме её основателя.
   Хотя бы отчасти она позволяет по-новому взглянуть на человека - наиболее таинственное явление в этом мире. Именно через возможные соединения, именно через сочетание несочетаемого, то, что составляет сущность кентавра, значение его для человеческой души.
  
   Гений никогда не ходил в учениках другого гения, возьмите художников, допустим, Рафаэля или Рембрандта, они не годятся в учителя и у них не может быть учеников, потому что в их направлении невозможен дальнейший прогресс, они достигли совершенства.
  
   Мы все думаем по-разному, а поступаем одинаково.
  
   Что посмеешь - то пожнёшь (или пожмёшь).
  
   Хрущё сказал Никсону:
   - Ваши внуки будут жить в коммунистической Америке.
   Никсон ему ответил:
   - Нет, ваши внуки, я думаю, будут жить в капиталистической России.
   Был 1959 год.
  
   Всё было превосходно, много лет как нельзя лучше. Даже ссориться перестали. И вот однажды он услыхал, как она говорила подруге... Надоело ей всё, всё, надоело готовить, убирать, его обязательный поцелуй в шею после траханья. Не дождётся, когда он уедет в командировку. Может, месяц побудет одна. Отдохнёт.
   От её слов вдруг всё опрокинулось. Бог ты мой, а он-то думал, что они счастливы.
  
   Образование мне дали, а интеллигентность - никак, говорят, этого мы не даём, нет у нас такого предмета, пытались ввести, не выходит.
  
   Много специалистов по перестройке, а по строительству - мало.
  
   У моего гамбургского знакомого на шкафу лежит солдатская каска - его отца, участника войны 1914 года. В ней он дошёл до Украины. Рядом лежит его собственная, от войны 1941 - 1945-го, тоже дошёл до Украины.
  
   От общения с Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским у нас всех, его почитателей, друзей, учеников, остались его поговорки, его выражения, яркие украшения его речи:
   "Это вообще не опыты, а одна грусть и тоска безысходная".
   "Мудрый Господь Бог учил: всё сложное - не нужно, а всё нужное - просто".
   "Это вам не жук накакал".
   "Грязь то, что в данное время не на месте".
   "Утешительно, душеспасительно, душеласкательно".
   "Со всем русским языком и малым морским загибом".
   "Всякая уважающая себя пресноводная мелочь".
   "Горох, он вроде русского человека, - всё выдержит".
   "Кнопка "стоп" - самое мудрое изобретение, я её в каждом приборе прежде всего ищу".
  
   В предсмертной записке за час до самоубийства Александр Фадеев всё же вырвался на волю и сказал то, что думал: "Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-ничтожным руководством партии. Лучшие кадры литературы в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погублены благодаря преступному попустительству власть имущих".
  
   "Мать всех пороков"... Если утром хорошо, значит, вечером было мало... Если утром плохо, значит, вчера было хорошо.
  
   Он ощущал себя чёрным ящиком. Жизнь входила в него прекрасной, яркой, неожиданной, а выходила вымученными статьями, надуманными рассказами, фальшивыми героями.
  
   "Штаб ленинской гвардии", "Наш родной ЦК", а чаще всего со значением, с угрозой - "Старая площадь" - остался мрачный, замусоренный. Безмолвные телефоны. Развалины империи, великой империи, символ её абсолютной власти, он стал символом катастрофы, вдруг она предстала передо мной явственно, я увидел её останки, труп.
   Никогда не думал, что доживу до этого.
  
   В требовании возмездия сильнее всего здоровый довод народный - безнаказанность учит потворству... Правовое самосознание народа разрушилось и не было восстановлено. Оказалось, что есть преступления, за которые не наказывают.
  
   Имя его знает Бог... Вообще-то я люблю кладбища. За их покой, за отключение от будней. Туда приходишь на свидание с вечностью. Кладбища сельские, городские, кладбища заброшенные, некрополи, эпитафии - трогательные, смешные. Памятники, где вкус родных подавляет личность покойного.
   Мысль о смерти, о бренности жизни необходимы человеку. Посещая мёртвых, иначе видишь живых, да и самого себя.
  
   То, что я понял в этой жизни, восходит к таким проблемам, как смысл жизни: зачем мы живём? Чего мы хотим от жизни? Вещи коренные и, к счастью, безответные. И думая, что, к счастью, если бы был установлен раз и навсегда смысл человеческой жизни, то он мог бы стать всеобщим правилом, всеобщим законом, и жить стало бы неинтересно. А уж что касается искусства... Оно бы навсегда осталось без работы.
   Но, слава Богу, смысл жизни каждый определяет сам. Кем-то он выстрадан, кем-то понят, а большей частью не понят. Потому что люди не отдают себе в этом отчёта, не хотят отдавать отчёта, и, может быть они в этом правы.
   Что же я понял в этой жизни? Подводить итоги ужасно трудно. Потому что, хочешь - не хочешь, надо признаваться - далеко не всё получилось.
   Было много вариантов жизненаполнения, которое всякий раз казалось первоочередным и самым важным.
   В какой-то момент я со страхом решил: надо писать, надо попробовать. Никаких гарантий нет. Кто я такой? Инженер. На это есть диплом. А на писателя ни диплома, ни справки, ничего.
   Я понял когда-то, что писать надо не вообще, а надо писать о чём-то, ради чего-то. Хотелось пробудить в людях стремление к творчеству. Это делает человека более свободным. Творческий человек - это наиболее красивый человек. Человек создан для творчества. Только в творчестве он себя и реализует. Такую возвышенную цель для себя сформулировал, мне мало было просто желания писать. Обязательно надо было понять - во имя чего.
   В какой-то момент, когда я был на войне, я понял, что главное - это выиграть войну, добиться победы. Чтобы страна стала свободной, чтобы не было ужаса оккупации и так далее. Перед этой задачей отступали все остальные. Но кончилась война, и жизнь опять стала требовать какого-то осмысленного продолжения.
   Так что время от времени появлялись разные осмысления жизни: что в ней главное, для чего она существует?
   Но вот сейчас, когда мне много лет, когда жизнь подходит к завершению, оглядываясь назад, я понял то, чего раньше не то что не понимал, но считал, что это не главное. Я понял, что главное в жизни, в моей жизни, для меня - это любовь. Можно по-разному расширять это понятие: любовь к женщине, любовь к детям, любовь к своим друзьям.
   Это не значит, что всё, что я понимал раньше, было неправильным. Никогда не знаешь, когда ты был прав: когда тебе было двадцать лет, когда тебе было пятьдесят лет? У каждого возраста, наверное, своя правота и своя истина есть. Но сейчас, когда кажется, что ты можешь оценить всю прожитую жизнь, когда кажется, что ты сейчас самый мудрый из всех тех других сущностей, которые проявлялись в твои двадцать, сорок, шестьдесят лет, сейчас-то я точно знаю, что является настоящей истиной. И я говорю: самое главное в жизни - любовь!
   Всё, как мне нынче видится, всё любовь, всё движется любовью. Ничего более осмысленного нет. Слава, деньги, должности, написанные книги и всякие другие реализации ничего не значат по сравнению с этим...
   Любовь - это лучшее, что способен дать человек другому человеку, людям. Это гораздо больше, чем всякое другое творчество... Но и в искусстве самые лучшие моменты связаны с любовью... То же самое относится к любому виду деятельности, да и вообще к любой жизни...
   Есть люди, которые никогда не любили по-настоящему и полноты этого чувства не знают. Это потеря. Горькая. Жизнь оказывается ущербной... Жаль, что они не осуществили себя, того прекрасного, что расцветает в любви. Если человек не любил, он не жил. Он работал, чего-то достигал, но в каком-то большом смысле это движение на месте и труд вхолостую.
  
   Любовь - это то, что остаётся от человека. Наиболее прочно. Хотя это совершенно непрочный вроде бы материал.
  
   Я и раньше читал Евангелие, недавно я его перечитал. И вдруг внезапно, неожиданно понял...
  
   Каждый встреченный человек что-то вносит в твою жизнь...
  
   Я думаю, что я так и не понял себя. Человек - больше чем его жизнь. Иногда гораздо больше. Человек состоит из упущений, неосуществлённых желаний и стремлений, возможностей. То, что осуществлено, - это жизнь. Но огромная часть человека - это неосуществлённое...
  
   Обычно считается, что гений успевает осуществить себя полностью. Что ему предназначено, то он и успевает сделать. Возможно, это и так...
   Жизнь без гениев была бы неинтересной. Гений - это не пример для жизни, ему нельзя следовать. Таланту ещё как-то можно следовать. А гению...
  
   ВСЁ БЫЛО НЕ СОВСЕМ ТАК
  
   Из отдельных историй, мыслей и эмоций автора сложилась яркая картинка, противоречивая и неоднозначная, как сама жизнь...
  
   Как человек появляется на свет Божий, как он растёт в первые свои годы, как становится человеком - ему самому неведомо. Начало жизни в памяти у него не остаётся. Самое важное пропадает. Память о детстве появляется к трём-четырём годам, когда начинается "я". О первых годах можно узнать по рассказам родителей, бабушек... Природа зачем-то прячет от человека самый нежный, сладостный период его жизни. Но для чего? Какой-то смысл это засекречивание имеет, ибо всё, что творит природа, не случайно, отнюдь не небрежность, не злокозненность...
   Рождение в новогоднюю ночь, несомненно, сказалось на его весёлом и в то же время задумчивом характере, поскольку под Новый год обычно обновляют надежды, отказываются от вредных привычек, берут всякие обязательства, так и он не раз начинал новую жизнь, в итоге у него набиралось несколько разных жизней...
   Быть желанным ребёнком не всегда удаётся. Потом, может, тебя и полюбят, но важно, как тебя зачинают. Надежды, любовь, которые оба, мужчина и женщина, вкладывают в миг зачатия, многое определяет. Биологи могут не учитывать непосредственного влияния психологии на качество зародыша, но сёстры в родильных домах, те чётко различают желанных и нежеланных младенцев.
   Итак, он был желанным, и это не раз помогало ему, наделило его способностями, здоровьем, удачливостью.
   Плодите желанных детей!..
   В течение первых трёх лет завершается становление личности. Ибо главное, как считают генетики, закладывается в наследственном коде, который в свою очередь создаётся в таинственный и прекраснейший миг зачатия новой жизни...
  
   Мать была красавицей. В состав её красоты входил голос и фигура... Ножка была безупречной формы...
   У каждого мужчины к женской ноге есть свои требования. Эта ножка могла претендовать на всеобщий эталон. Будучи выставленной отдельно, она являла бы классический образ...
  
   Всякий поцелуй имеет своё внутреннее содержание...
  
   В те времена невинность девушки почему-то высоко ценилась и, соответственно, много для неё значила. Нынешнему человеку даже трудно понять такое трепетное отношение к этому чисто условному препятствию...
  
   Февральская революция 1917 года уже произошла, а рулетка всё так же крутилась. О крупнейших исторических событиях современники часто понятия не имеют, много позже они читают об этом в книгах, обнаруживают в кинофильмах - оказывается, рядом что-то происходило...
   Он взял да и купил фишек на все казённые деньги, какие ему были выданы, так что переступил. Честь, наработанную репутацию, доверие - всё переступил... Поставил на кон свою судьбу, и тут же рядом с его судьбой встала на кон и ещё крохотная судьба нашего будущего героя. Обе они принялись уговаривать Фортуну...
   В его натуре таился игрок. Рулетку же видел впервые. Рулетка, она игра обнажённая, она наглядная игра, она - чистый азарт.
   Как он удержался от продолжения, как обрубил свой азарт... Для игрока это наиболее трудное. Ему помогла любовь...
   Итак, отец выиграл развод, а значит, освобождение, значит, молодую жену и новую жизнь. Решил он начать её на новом месте. Всё заново. Выигрыш отдан прежней семье, отец остался на нуле. Но в сорок четыре года он чувствовал себя полным сил, а главное - счастья. Он был свободен и любил. Для этого человека счастьем было любить. Для некоторых важно быть любимым, ему же нужно было иметь, кого любить.
   Быстрый крупный выигрыш этого новичка в рулетку говорит о том, что браки действительно заключаются на небесах. Думаю, что занимаются там этим делом не от скуки и не из любопытства, а потому, что, если призадуматься, это есть важнейшее в жизни человека и человечества. Удачные браки создают устойчивость общества, генетический отбор, атмосферу любви и прочие радости...
   Рождение в новогоднюю ночь сказалось на его характере с постоянным желанием начать жизнь по-новому, без вредных привычек...
   Появлению Д. все обрадовались. Хотя для той эпохи он был ни к чему, поскольку эпоха была не для новорожденных. Младенцы не могли благоденствовать в двадцатые годы ХХ века, особенно в Петрограде. Там наступила голодуха. Шла гражданская война. Колыбель революции для младенцев не годилась...
  
   Воспоминания нуждаются в уходе... Их полезно перетряхивать, освежать, осмысливать, особенно ранние... Детство - родина писателя...
   История формирования моего героя, пока она не написана, кажется интересной для всего человечества, на все времена. Таково преимущество ненаписанных вещей, они всегда хороши...
   Становление личности происходит с четырёх до восьми лет...
  
   "Важнейшее чувство учёного - ощущение тайны. Тот, кто не знает этого чувства, кто не в состоянии удивляться и застывать в благоговении, всё равно что мёртв".
   Разум наш то, что не сумел объяснить, отринул, заклеймил абсурдом: вещие сны, предчувствия, привидения, колдунов, заговоры, гадания, хиромантию, астрологию... Всё это объявлено вне закона, выброшено за пределы науки...
  
   Нормальное состояние детства - счастье. Огорчения, слёзы и наказания - всё быстро смывается счастьем. Ты беззащитен, поэтому тебя все любят, мир ещё полон родных, полон открытий, удивлений и приключений...
  
   Пожалуй, ничто не доставило ему в сумме столько счастья, как водная стихия. И в минуты этого блаженного слияния тела с теплом озёр и рек всегда охватывала благодарность к отцу. Учите детей плавать, своих детей, чужих детей. Это самое прочное, надёжное помещение вашего благодеяния. Всегда помнят того, кто научил плавать, ездить на велосипеде, играть в шахматы, так же как помнят первых учителей...
  
   Я всё оглядываюсь на время, только вот время на меня не оглядывается...
  
   Трение с этим миром изнашивает человека. Беседуешь со стариками и оказывается, мало у кого из них была радость мирной жизни, не наслаждался ею почти никто...
  
   Детство редко даёт возможность угадать что-либо о будущем ребёнка. Как ни пытаются папы и мамы высмотреть, что получится из их дитяти, нет, не оправдывается. Все они видят в детстве предисловие к взрослой жизни, подготовку. На самом же деле детство - самостоятельное царство, отдельная страна, независимая от взрослого будущего, от родительских планов, она и есть главная часть жизни, она основной возраст человека. Больше того, человек предназначен для детства, рождён для детства, к старости вспоминается более всего детство, поэтому можно сказать, что детство - это будущее взрослого человека...
  
   Дочь моих приятелей, студентка, спросила меня: "Когда мы снова приступим к строительству коммунизма?"
  
   Революция 1917 года жаждала перемен в жизни народа. Царская власть изгадила себя - 1905 годом, русско-японской войной, Распутиным, а ещё она залезла в совершенно непонятную войну с немцами. Народ возбуждали лозунгами о мире, о земле, о захвате фабрик и поместий...
  
   Среди литературоведов не утихали споры о том, кто на самом деле написал "Тихий Дон". Появились одно за другим исследования. Наши, заграничные. На компьютерах изучали частотные характеристики, одним из аргументов не в пользу Шолохова было отсутствие черновиков рукописи... В восьмидесятые годы ХХ века вновь разгорелась кампания обвинений Шолохова в плагиате... В искусстве есть тайны неразрешимые, над ними бьются столетиями, и безуспешно. Возьмите тайну Шекспира...
  
   Историю советской России перечеркнули. Отменили праздник Октябрьской революции 7 ноября 1917 года. В календаре теперь отмечают взамен - 1612 год...
  
   Я знал Россию ту, что поднялась на Великую Отечественную войну, спасая свои народы от фашизма, а за ними и Европу. Знал её и после войны, когда оголодавшая, разутая, бездомная, стала она восстанавливаться. Я хорошо знал эти две России, потому что сам и воевал, и восстанавливал разруху.
   То были два прекрасных народа. Трагические испытания подняли их дух как никогда раньше. Другой России мне не надо. А мне сообщают, что России осталось жить не больше 50 лет, дальше она станет мусульманской страной, русский язык исчезнет, русские разбредутся по всему миру подобно евреям, и всё её прошлое обернётся мифом...
  
   Продукция ЕГЭ уходит в жизнь, кончает институты, дипломированные егэобразные создания, воспитанники системы "да-нет", не знающие сомнений, наполняют Россию. Для них она место жительства, место работы. Любите её? А за что? Её поэзия, её прошлое, её поля, песни? Извините, мы этого не проходили. В программу не входит...
  
   Чуть что, мы седлаем своего объезженного мерина и начинаем поносить нашу погрязшую в коррупциях страну, чиновников-взяточников, криминал, врунов и прочую надоевшую мерзость. А Конфуций говорил ещё 2500 лет назад: "Хватит клясть тьму, лучше зажги свою маленькую свечку"...
  
   Многое из прошлого умерло во мне и продолжает умирать. Память это то, что спаслось. Как они спаслись, образы прошлого, не знаю... Как будто у памяти идёт своя неизвестная мне жизнь. Она любит обращаться к детству. Плотность той жизни была велика. Многое оставалось непонятым, ныне я словно перечитываю эти места...
  
   - В жизни всегда есть место подвигу.
   - Нашёл это место?
   - Нет ещё.
   - Даю тебе неделю, иначе тебя ждёт плохое будущее...
  
   Прежде мы не знали, куда мы двигаемся, теперь не знаем, где мы...
  
   История - она вместо Страшного суда. Всё выяснит и всем воздаст по заслугам. К сожалению, далеко не сразу. Но, во всяком случае, ничего не забудет, докопается.
  
   Талант у него небольшой, а паруса... большие.
  
   В 10 лет его считали вундеркиндом, в 20 лет - гением, в 30 - обыкновенным средним художником.
  
   Если нет связи с небом, это плохо...
  
   "Самый лучший человек тот, который живёт преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, самый худший сорт человека - который живёт чужими мыслями и своими чувствами". Фраза красивая...
  
   С чего всё начиналось... Первые месяцы войны были самые трудные. Не потому, что мы отступали, драпали, но и потому, что у нас не было ненависти. Перед нами были не фашисты, а Германия. В школах учили немецкий. Гёте, Шиллер...
  
   Мне хотелось перепробовать всё, я играл в волейбол, в карты, в кегли, пытался заниматься слаломом, нырял, и неплохо, на большую глубину, стрелял из лука - неудачно. Неудач было много, они не огорчали. Наверное, потому что я ничего не хотел достигнуть, я не стремился к мастерству, мне достаточно было вкусить, ощутить сложность настоящего спорта...
  
   Все у нас знают, как не надо, а как надо, никто не знает...
  
   Знаменитый физик... размышлял, что физика слишком трудна для него, жалел, что не сделался комиком в кино. Или почтальоном. Такое происходит у многих честных физиков. Учёный мучается от того, что не может объяснить явление, не понимает происходящего в природе, знает своё незнание, его величину.
   Художнику это неведомо. Он создаёт нечто из ничего. Степень достоверности определить трудно, так же как совершенство. А совершенство - это не истина...
  
   Даже хороший учёный - всё равно это человек, который избегает мелких ошибок, неуклонно двигаясь к какому-нибудь глобальному заблуждению...
  
   TV за 2000-2009 годы добилось-таки, чтобы страна наша поглупела, из христианской превратилась в языческую - жрать, трахать, покупать, продавать, пить, гулять...
  
   Время всегда наносит раны, и оно же исцеляет их.
  
   Божественное в человеке разрушается всё сильнее. Между тем судьба человечества зависит не от способа производить всё больше продуктов или лекарств, другое производство решает - производство сострадания и доброты...
  
   Сегодня, чтобы навести хоть какой-то порядок в России, следовало бы ожесточиться. Судить, проводить показательные процессы, подвесить за шиворот мэров, губернаторов, министров за нарушение законов, за казнокрадство, взятки, за использование народных денег для себя. Судить и судить... Почему не судят? Покрывают, свои своих... Ниточки потянутся наверх. Слишком много замешано будет начальников... Слабая власть. Боится лишиться поддержки класса чиновников. Они целый класс. И все замазаны, все так или иначе переступали. А других, чистеньких почти нет. Образовалась круговая порука, общество стало обществом взаимной бессовестности...
  
   Это наше русское постоянное вглядывание в будущее, не жизнь, а ожидание жизни, нормальной жизни, ожидание, которое поглотило поколение моих родителей, затем и моё поколение. А нынче уже мои дети тоже вглядываются и докучают: ну, что будет? Когда кончится инфляция, когда покончат с преступностью? Когда начнётся жизнь?..
  
   Спустились в сад. Теплынь была заполнена сиренью. Это была сиреневая чаша...
  
   - Ты уже повоевал, своё дело сделал.
   - Отступал, товарищ генерал. А теперь другая война будет, наступать...
  
   В ней появилось что-то захватническое. До этого мы были связаны лёгким чувством без будущего. Чисто любовные отношения. Сладострастие перемежалось с радостью иметь кавалера, да ещё офицера-фронтовика... Каждая женщина считает замужество удачным завершением романа, логическим концом. По крайней мере, так было в те годы. Сейчас женщина свободна от мечты озамужнивания, свобода бывает, и часто, дороже семейных уз. Раньше "брачные узы" налагались на мужчину, цепи Гименея также влачили мужчины. Ныне женщина тоже смотрит на эти принадлежности с опаской...
  
   У женщин есть какой-то чувствительный датчик сигналов из будущего...
  
   Что ни говори, каждый из нас с первого дня воевал с "авосем". Прежде всего с ним, ничего другого не имели. Авось не попадёт... Авось да небось, да ещё как-нибудь - вся надежда наша...
  
   Творчество музыканта, художника, поэта - это то, что вызывает переход из небытия в бытие...
  
   Кризис породил новые страхи - банкротство, не банка, а предприятия. Это что-то незнакомое. Закрываются магазины, рестораны. (2009).
  
   Нам остались две комнаты...
  
   Чиновники появляются там, где есть возможность воровать, уберите такую возможность - и чиновник уйдёт...
  
   Без уединения человек не может стать полноценной личностью. Надо мыслить, надо думать...
  
   Оказалось, родился я в древней, мало ныне известной стране "СССР". Не все уже знают, что значит эта аббревиатура.
   Чем дальше уходит в забвение эта страна - тем она становится для меня интереснее и даже милее... СССР был оснащён множеством учреждений, кружками, читальными залами, театральной самодеятельностью.... Собирались профсоюзные собрания, комсомольские... Шла общественная жизнь, было понятие "общественная нагрузка"...
   В новой стране России всё это изменилось. Общественная жизнь резко сократилась. Человек остался один на один с телевизором.
   Хорошие работники получали грамоты. Висели доски почёта. За доблестный труд награждали медалями, орденами. Ничего этого не стало. Исчезли звания ударников, Героев труда.
   Одно время казалось, что так и надо, всё это устарело, изжито и никому не нужно. И что же мы получили взамен? Открылось множество ресторанов, кафе, баров... Есть магазины sex-shop... Дураков не убывает, а дорог не прибывает...
  
   Не знаю, уцелеет ли Россия. Слишком много бед на неё свалилось, и все разом. Даже думать об этом больно. Демография. Население уменьшается, коренное население, причём быстро... Поток мигрантов растёт, таджики, узбеки, китайцы... Сегодня они на всех стройках, они прокладывают трубопроводы, кабели. 750 тысяч бездомных детей, наших, русских, беспризорники, больные, голодные волчата. Больше миллиона сидит по тюрьмам и лагерям. Растёт количество больных СПИДом, алкоголиков, наркоманов тоже счёт идёт на миллионы. Казнокрадство угрожает национальной безопасности - триллионы рублей из бюджета исчезают бесследно. Промышленность не растёт. За последние годы построены были сборные заводы автопрома - "Форд", "Тойота", "Дженерал Моторс" и т.п. Это не производство, это всего лишь сборка, механический труд, китайщина в худшем смысле, "без божества и вдохновения". Да и вся наша индустрия исчезла, ничего своего Россия не производит, не создаёт. Русских товаров в Европе не найти. Только нефть и газ. И ещё лес, да и то кругляк, брёвна... Я вижу каждый день составы, которые везут их в Финляндию...
  
   Теперь из России уезжают не евреи по причине антисемитизма, не учёные из-за нищеты в нашей науке, теперь причина простая - там лучше. Вообще лучше. Там уже образовалась достаточная русская диаспора, есть с кем общаться, и потихоньку идёт переселение... Огромная, богатая страна погрузилась в ленивую полудрёму... Заросли поля, опустели деревни...
  
   Настоящее - точка, где сходятся прошлое и будущее...
  
   Появится ли новая мечта, ради которой будут жертвовать собой, близкими? Мечта о справедливом устройстве...
  
   Автобиография... Сколько я их написал за свою жизнь... Родился, учился, родители, женился, поступил, где жил, был, служил. Всё просто... Всё умещается на одной страничке. Всё нужное. Не нужно ни про любовь, ни про ошибки, сомнения, раскаяния. Ни о том, как я хотел покончить с собой. Излишние надежды. Разлука... Ведь это и есть главное, история чувств, душевные поиски...
  
   Не знаю, из чего образуется "я".
  
   Ум, мудрость в том и сказываются, что они видят дальше, они предусмотрительнее, они предугадывают на несколько ходов вперёд...
  
   Чем крупнее учёный, тем больше у него вопросов к окружающему миру, тем больше он не знает...
  
   Расцветка колибри, узор крыльев бабочек, фантастические формы жуков. Всё целесообразно, а вот разгадать трудно... Таинство природных явлений так велико, что наука часто терпит поражение. Человек с его приборами, знаниями только-только надкусил плод познания. Благоговение перед мудростью природы необходимо... Смирение перед лицом природы, вот чего не хватает. Хоть как-то обуздать наглость человека, возомнившего, упоённого своими машинами...
  
   Что, собственно, заставило меня бросить надёжную и успешную карьеру научного работника? Сделанную диссертацию, погрузиться в литературную жизнь, тем более, не имея никакого филологического образования, не имея в семье никого из гуманитариев? Да ещё во время разгрома ленинградских писателей, постановления ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград"? (1946 год). Что? Я не мог ничего ответить ни родным, ни друзьям. Уклонялся отвечать самому себе...
   У меня никогда не было проблемы пополнять запасы жизненных впечатлений, ехать в творческие командировки, быть "ближе к жизни". Запас пережитого, виденного и на войне, и после войны на работе в "Ленэнерго", в НИИ казался неисчерпаемым. Ненасытно было любопытство к людям, расспрашивал, коллекционировал. Люди любят рассказывать о себе, никто обычно не отказывается...
   Первые годы сочинительства были самыми счастливыми. Меня не заботила форма, язык ещё меньше, не терпелось выговориться, выложить не просто пережитое, историю героя, нет, у меня появилась идея, её я жаждал выдать, поднимал её, как знамя.
   Идея состояла в том, что творчество обогащает человека. Человек создан для творчества, именно оно его божественное назначение. Бог это Творец. Человек творящий в этом смысле следует по стопам Всевышнего. Творчество даёт смысл жизни, оправдывает её...
   Я хотел показать счастье творческого труда. Создавать новое, выдумывать, изобретать, научное творчество как пример нового отношения к жизни, труд, облагороженный творчеством; творить можно всюду - мать, воспитывая ребёнка, тоже творит человека...
   Книжные герои, как люди, с ними рискованно встречаться спустя десятилетия. Они могут тоже постареть, поглупеть...
   Чувствовал себя новатором. Дивное ощущение. Добавьте сюда ещё молодое самомнение... Я призываю, поднимаю завесу над миром, в котором нет корысти, мелочности, суеты, я показываю позицию высших страстей, драму идей. Люди, работающие в лабораториях, в институтах, в конструкторских бюро, они проживают в будущем. Только уходя с работы, они возвращаются в настоящее, словно в прошлое... И далее всё в таком роде, всё взахлёб, с убеждённостью, ни на что не оглядываясь.
   Творчество для меня было актом непослушания. Творец начинает думать не как все, он покидает населённую территорию и переходит в одиночество.
   То было время торжества советской науки...
   Из Академгородка вышла на страну дискуссия о физиках и лириках. Тоже, кстати, типичная для того времени. Зачинщик её, Полетаев, научный сотрудник одного из институтов Академгородка, заявил, что кончилось время гуманитариев, отныне всё в нашей жизни решают точные науки, и в первую очередь физика и физики. Заявил, как он мне сказал, "подначки ради", не ожидая, какие заполыхают по стране споры... Он был занятный человек, умница, знаток литературы и живописи, автор занимательной книги по кибернетике... В те годы я имел удовольствие познакомиться со многими учёными...
   Гении творят своё дело бессознательно, то, что они создают - не плод, созревший от размышлений, это озарение, дар небес, метеорит. Но кроме озарения они ещё умеют пилить и строгать, считать и чувствовать.
  
  
   - Я бы с вами не пошёл в разведку.
   - Вы и без меня бы не пошли.
   Нашёлся! А я так быстро не могу, у меня в голове вечная мерзлота...
  
   Джеймс Хэрриот не писатель, он ветеринар. Писателю такую книгу не написать. Потому что это не сочинение, это рассказ о своей работе. О том, что накопилось за многие годы работы... Джеймс Хэрриот - писатель потому, что книги его и на родине и в других странах читают так, что этому может позавидовать любой романист... Нет в них ни острого сюжета, ни секса, никаких литературных новаций... Успех её обусловлен нашей тоской по добру и душевности, сегодня людям более всего не хватает примеров нравственной красоты, жизни во имя высоких идеалов... Слишком ожесточённо, бесчувственно к страданиям человеческим нынешнее время...
   Он возвысил не только свою профессию, он показал, как находить счастье в самом неприметном труде... Эта книга освещена улыбкой... Прекрасное чувство юмора, доброе и любовное... Как хорошо быть весёлым, незлобливым, уметь прощать людей... Скромный быт, жизнь, устремлённая вглубь, а не в ширь...
  
   Чем отличался он от остального населения страны, так это смехом. Никто так не смеялся, как он. Его смех подхватывал вас и уносил, не считаясь с вашим желанием, настроением. Замечательно он смеялся. Причём не по чепухе, он извлекал смешное из чего угодно. У него идея была - смех это здоровье, это лекарство от любых болезней. При смехе выделяется что-то такое, какая-то биохимия, и она исцеляет...
  
   - Может ли компьютер думать?
   - В нашем институте больше некому думать.
  
   "Трудно жить в стране, где нет юмора, но ещё труднее жить в стране, где без юмора не проживёшь".
  
   Люди как личности интересовали его исключительно для украшения своей особы - я был с тем-то, у того-то... Тщеславие требовало всё больше времени, оно затягивало, от него ждали новых знакомств, рассказов, имён...
  
   Он никому не завидовал. Выигрывает случайность. В науке можно завидовать таланту. Случайность непредсказуема...
   Есть другое, куда более серьёзное - озарение. Оно приходит без правил, единственное, иногда оно отзывается на неспешность и упорность... Он жил с аппетитом, весело, во все стороны, не упуская радостей...
  
   - Где же русские? Где они, остались ещё?
   - Не могу тебе ответить. Это государственная тайна...
  
   "Не беды сушат душу. Но обиды многие. От обид дотла выгорает душа человека, и ничто не вырастает на ней уже, угодное Богу".
  
   Спустя годы с этими стихами что-то произошло. От них сжало сердце, в глазах защипало, я человек далеко не сентиментальный, и чем дальше я читал, тем горше и тем слаще становилось... Время преобразило их, так же как и меня. Стихи живут своей жизнью, одни чахнут, другие крепнут, незаметные прежде строки вдруг обжигают, больно отдаются в душе...
  
   Он достигает успеха простотой, а там где есть простота, нужна мысль, нужна глубина и свежесть восприятия. Вот почему его стихи обладают завидной прочностью. Вновь и вновь они будут волновать, доставлять радость и грусть, помогая видеть заново красоту Невы, женщины...
   Вдруг сегодня, в июле 2009 года, я увидел их на питерских улицах. Огромные постеры, его портрет и его стихи. Просто стихи, отрывки. Странно, ни к чему не призывают, не информируют про пользу или вред. Любовь. Радость. Печаль просто поэзия пришла на питерские улицы, туда, где она рождалась. И шепчет своё, не считаясь с дождём, ветром...
  
   Человечность заложена в генофонде человека... Самый невоспитанный, дикий человек склонен к благодарности, к общению, к помощи...
  
   "Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России... Скрепляющая идея совсем пропала"...
  
   Медсёстры, сотрудницы на почте, редакторши, работницы ателье - все, все они разошлись, потому что мужья пили. Самая, наверное, частая причина, во всяком случае - типичная...
  
   Есть такие подлинно святые женщины, подвижницы, о которых ни церковь не знает, ни СМИ, и дети тоже ведь воспринимают их, будто так и положено. И только взрослыми, вспоминая покойную, понимают, что это было чудо - самопожертвования, сердечности, беззаветного служения любви...
  
   1941 год был годом военных неудач, катастроф. В плен попадали полки, дивизии. Отступление переходило в бегство. Разгромы, окружения, самоубийства. Немецкие войска двигались в глубь страны со скоростью по 80 километров в день. Рушились фронты. Многие военачальники пали духом. Миф о мощи, непобедимости Красной Армии рухнул. Была паника, были переходы на сторону врага. Леса были полны бежавших красноармейцев. Это был год великого испытания...
  
   Когда я устаю и перестаю понимать, для чего я пишу, кому это надо, теряю веру в то, что у меня что-то получается, когда мозг истощается, и хочется бросить эту проклятую профессию раз и навсегда, я вспоминаю Стивена Хокинга, и вновь и вновь возвращаюсь к образу этого человека...
   Конечно, эти вопросы, эти размышления мне не по плечу. Хокинг лишь помогает мне справляться с моими неудачами, поддерживает слабую волю. Он доказал, что человек может куда больше, чем ему самому кажется. Мы не знаем, что мы в состоянии совершить. Хокинг поставил рекорд. Его дар учёного - это, как говорится, дар Божий, но то, чего он достиг усилиями воли, верой в человеческие силы - пример для тех, кому его беда кажется непоправимой...
  
   История от повторений мало что прибавляет. Замысел всё так же неясен, становится даже ещё невнятнее, похоже, что никак не докопаться до начала. Стрела времени никуда не ведёт, существование человечества всё наращивает свою древность, но не выявляет прогресс. Века не увеличивают ни добра, ни разумности. Повторяются войны, жестокости, бессмысленности... Никто не извлекает уроков из истории. Она лишь разворачивает перед нами захватывающую драму прошлого, озадачивая, утешая. Там всё уже было...
  
   Мучеников много... Но почему из страданий огромного народа, из мук человеческих, из миллионов растоптанных, обманутых душ не взлетела над нами ни одна, не появилось ни одного образа, к которому обратилась бы общая любовь, который стал бы опорой духовной, не просто стал, а остался бы для жизни, который хоть как-то защитил бы достоинство, честь нашего существования...
  
   - Мы всегда жили на пороге.
   - Чего?
   - На пороге прекрасного будущего...
  
   Можно отдавать, а можно делиться... Я делюсь переполняющим меня чувством. Я не лишаю себя, я делюсь радостью, счастьем, и они становятся радостью обоих, счастьем общим, оно соединяет нас.
   Любовь - переживание только личное, опыт личный, чужая любовь мало чему учит... Её прихоти не поддаются мыслимым закономерностям. Она вспыхивает вдруг, вдруг гаснет. Бывает и не вдруг, но не случайно так прочно, веками держится поговорка: "Браки заключаются на небесах". Слишком часто они в своих сочетаниях необъяснимы. И при этом прочны, счастливы. Не иначе как в них участвуют небеса. Есть несколько обителей божественного присутствия. Совесть, гениальность, предчувствие и, конечно, любовь. Наверное, прежде всего - любовь она необходимость не только личной жизни, она скрепляет семью, клан, род, общество... Главное в любви - способность любить самому. Можно быть любимым, а можно любить, вторая составляющая важнее, потому как она требует больше сердечных усилий, терпения, более того - искусства, она и составляет корни любви. Для многих проблема любви - это проблема выбора: красота, ум, рост, воспитанность... На выбор влияет мода, небеса уже тут ни при чём. Но выбор - это не любовь, любимую не выбираешь, она диктат. Любовь имеет причину вечную, глубинную, человек хочет избавиться от одиночества. Слияние мужчины и женщины - попытка быть не одному... Любовь воплощает мечту о сближении, слиться, понять, избавиться от душевного одиночества. Может, есть кто-то, кому ты интересен, кто тебя поймёт, заглянет в сокровенные твои тайники...
  
   Человек - непостижимая тайна для самого себя... Любовь открывает человеку его доброту, терпение, жертвенность. В любви я выхожу за пределы того, что знал о себе. Это прыжок в неизвестное мне моё "Я"...
  
   Уход Горбачёва... Его можно было назвать Михаил-отступник. Это почти предательство. Мягкое, безмолвное... Генеральный секретарь... невнятно пробормотав об отставке, исчез. Он как бы растворился... Генсека не стало. Миллионы ушли из партии, но миллионы оставались. И среди них убеждённые коммунисты. Руководители их бросили. Одни сбежали, другие перешли к победителям, третьи сели в тюрьму как путчисты. Но оставался Генеральный. От него ждали слова... Не было слова. Оратор, мастер слов, обещаний, увещеваний скрылся с чёрного хода. Он мог признать поражение, крушение, мог призвать оставшихся помочь стране... Коммунисты так и не дождались ничего от своего Генсека. Расходились кто куда, не зная, что с ними, члены они запрещённой партии, распущена ли она, ликвидирована ли? Никто их ни о чём не спрашивал, не объяснял им... Всё свершилось как-то уж совсем неприлично. Имущество райкомов, парткомов какие-то люди растаскивали, куда-то увозили. Здания оказались одни давно запроданы, другие потихоньку заселялись какими-то молодыми хищниками. Какая-то мышиная возня, стрельба пошла вокруг банковских счетов, сейфов, золота партии. Становилось похоже, что это и есть главное наследство партии - заграничные деньги, здешние деньги, кто сколько успел захапать. Кого-то выбрасывали с балконов, кто-то стрелялся, кому-то затыкали рот...
  
   Опасность для существования литературы в России состоит ныне в том, что она, литература, стала безопасной. Политическая власть перестала обращать внимание на неё, ибо её не читают. Читают газеты, и то мало. Вот телевидение - это влиятельно. А поскольку телевидение субсидирует государство, то сделаем его безопасным. Наполним развлекухой. Массовкой. Шоу...
  
   Прелестная женщина, несмотря на годы, есть такие, что сохраняют до конца своё жизненное очарование...
  
   Человек существо одноразовое...
  
   Я вспомнил рассказ сына немецкого капитана: "Отец вернулся из армии после 1945 года. Жалкий, трусливый, виноватый и озлобленный. А каким он уходил! Как он чванился, хвалился. Обещал мировое господство, богатство, войну молниеносную. Презирал русских. Приезжал в отпуск, рассказывал, как они бегут. Как их давили танками, всех их уничтожим. И вот теперь он стоит в очереди к русским за супом, заискивает, благодарит, угодлив, труслив, врёт. Перед русским офицером доказывает, что всегда ненавидел Гитлера, что не знал ничего о лагерях, что был у него дядя еврей, что не убил ни одного русского..."
  
   Вторая мировая война. Польша. Поляки сопротивлялись немцам как могли. Кавалерия бросалась с саблями на немецкие танки. Чехи - не сопротивлялись и сохранили себя. Вопрос - "Кто прав?" не корректен. И те и другие действовали соответственно своему характеру...
  
   Приближалось полное поражение нацистской Германии. Её правители искали способ, чем воодушевить войска продолжать сопротивление, которое явно стало безнадёжным... Требовалось поднять дух в войсках, решено было привести пример блокадного Ленинграда, лучший пример самоотверженного сопротивления и солдат, и гражданского населения...
  
   Учитель математики повторял нам неутомимо - я не могу вас учить, вы должны учиться...
  
   Тот, кто влюблён в себя, не боится соперников...
  
   Дипломат всегда помнит день рождения женщины и "не помнит" сколько ей лет...
  
   У совести долгая память. Проблемы выбора перед ней нет, она мучает и мучается, не находя другого решения. Собственно, она его и не ищет, для неё вина ясна и безвыходна...
  
   Кто сумел избежать ударов, несчастий и грязи нашей жизни?
   Пожалуй, никто, не встречал таких. Литература, казалось, давала мне возможность укрыться, не тут-то было...
  
   Учёный человек, человек науки:
   1. Ему нельзя давать срок, подгонять, он сам работает на пределе.
   2. Наука хорошо растёт не всюду. Кроме благоприятного морального климата ей нужна природная склонность. У каждого народа есть к чему-то склонность. Русские, немцы, французы имеют такую склонность к естественным наукам, так же как итальянцы к музыке, живописи, ваянию, архитектуре.
   3. Результаты работ публикуются свободно, транслируются всемирно. "Если жизнь - обмен веществ, то духовная жизнь - обмен информацией".
  
   До сих пор самая читаемая книга - Библия. В ней Новый Завет, Евангелие, их читают, перечитывают 2000 лет. Нестареющая книга, самая необходимая, наиболее действенная. Её влияние не ослабевает. Её продолжают цитировать художники, поэты, фильмами, на сценах. Могущество её до конца объяснить невозможно и не нужно. Каков процент её непонимания? Может, он связан с её долголетием?..
  
   Кто прелесть книжную постиг,
   Тот чужд другим земным соблазнам.
  
   Не стучись в судьбу, не надоедай ей...
  
   Есть изюминка, ничего другого не надо. Нет - и красота не помогает.
  
   Совесть удерживает в памяти наши неблаговидные поступки, так что совесть, она как история...
  
   Иногда на меня находит счастье. Вдруг я ощущаю чудо своей жизни...
  
   Интересная это была пара, оба рослые, красивые. Она с роскошными золотистыми волосами... Он плечистый, глаза живые, подвижные, всё время что-то высматривают... Пара вскоре развелась, разошлись без переживаний. Он нашёл себе дочь крупного чиновника. Бывшая жена поняла его, поскольку сама присматривалась к чему-то более выгодному. Оба деловые, циничные, они добились своего... Журнал, гламурный, он получил, главный редактор, соиздатель. Она стала владельцем дома мод...
  
   Пейзаж был приготовлен для долгого любования...
  
   Из книги "Дети мира пишут Богу" Михаила Дымова:
  
   - Боже, ты на портретах всегда такой строгий, грустный - это потому, что мы у тебя плохо получились?
  
   - Милый Боже, почему ты создал так, что человек живёт вечно только после смерти?
  
   - Боженька, у меня есть фотографии всех великих людей, кроме тебя.
  
   - Вот ты хочешь, Боженька, чтобы я был честным, тогда слушай честно: больше всего я люблю не папу и не маму, а купаться.
  
   - Господи, скажи: Ты специально сделал, чтобы жираф так выглядел или у тебя случайно получилось?
  
   Детство остаётся главным и с годами хорошеет. Я ведь там тоже плакал, был несчастен. К счастью, это начисто забылось, осталась только прелесть той жизни. Именно жизни. Не было ни любви, ни славы, ни путешествий, ни секса, только жизнь, чистое ощущение восторга своим существованием под этим небом. Ещё не осознана была ценность дружбы или счастье иметь родителей, всё это позже, а там... только я, небо, река, сладкие туманные грёзы...
  
   Объективно у меня не было никаких данных стать писателем. Образование - техническое; наследственности быть не могло, никто в нашем роду не посягал на литературу, возраст уже серьёзный, способности были явно к научной работе. И тяга к ней имелась. И результаты появились... Тем не менее я продолжал писать. Я писал как бы тайком от себя. Назло себе. По ночам. Я не пытался улучшить свой язык, стиль, постигнуть тайны мастерства, мне просто нравилось писать, это было чистое, ничем не замутнённое наслаждение графомана...
   Одно время меня мучило, что нет у меня собственного стиля... Неважно большой, маленький писатель, каждый должен иметь свой голос, узнаваемый, ни на кого не похожий. Я для себя такого не нашёл. Не образовался он. Стиль, наверное, нечто прирождённое...
  
   "Каждое наше знание не истинно и не ложно, а лишь приблизительно... Наука вечна в своём стремлении, неисчерпаема в своём объёме и недостижима в своей цели"...
  
   Директор наш - могучий, увешанный наградами, обеспеченный связями. На учёном совете ему сказали: "Вы изжили себя, не годитесь, уходите". И кто сказал - ничтожный сотрудник, с которым он никогда не считался, мелочь. А вот поди ж, после этого директор наш как-то съёжился, потух, все поняли, что дни его в институте сочтены. Что произошло в его душе - неизвестно, ведь никто ему не угрожал...
  
   Почему тянет к дневникам, письмам, мемуарам, воспоминаниям? Почему? Почему литература такого рода не стареет? Она долгожитель. Она не считается с модой, не ищет новых форм. В чём секрет?.. Талант искренности даёт результаты не меньшие литературного. Всё дело в степени откровенности. Распахнуть душу, да так...
  
   Да, оппозиции у нас нет. Оппозиция была при Ленине, потом при Сталине, когда она предлагала, выдвигала другие пути развития. И в деревне, и в промышленности... Затем Сталин расправился со всеми оппозиционерами...
   Сегодня альтернативных идей я не знаю. Очевидных, ясных всем, таких, чтобы ставили перед выбором...
  
   С годами он всё больше походил на отшельника - жизнь его сосредотачивалась на внутренней жизни духа...
  
   Даже сквозь неуклюжие формулировки просвечивает надежда найти ответ на вопросы об идее своей жизни. Чем известнее писатель, тем больше к нему вопросов - как жить? Ради чего? Зачем эта жизнь?.. За нашими снисходительными ответами читателям скрыта та же самая растерянность. Мы утешает себя: "Наше дело озадачить, надо, чтобы люди задумались над своей жизнью"...
  
   Подобно вам всем я выслушал за свою жизнь тысячи анекдотов. В России их производство налажено, тем не менее мне ни разу не попался автор, человек, который объявил бы себя сочинителем хотя бы одного анекдота. Их появление остаётся тайной. Анекдоты не подчиняются никаким законам...
   Есть люди, которые заявляют, что они не любят анекдоты. Не верьте. Анекдоты любят все... Человеку, умеющему рассказывать их, обеспечен успех - в любом обществе, его ценят выше певцов, спортсменов, он может переиграть в глазах женщин любых красавцев. Ему не нужны ни гитара, ни сцена, ни голос, ни слух, не нужно ваше настроение, он сам его создаёт, ни микрофон, ни авторитет, даже повод ему не нужен: анекдот может быть рассказан тихонько на любом заседании, для него можно ночью разбудить жену. Более того, рассказчику обеспечен успех по службе, во всяком случае он - ценный кадр. Любовь к анекдотам свойственна многим замечательным обладателям изысканного вкуса... Анекдот столетиями остаётся наиболее бескорыстным и чистым видом народного творчества. Человек спешит поделиться анекдотом с родными, друзьями из самых добрых побуждений, чтобы доставить им радость...
  
   Старики - хранители опыта и знаний...
  
   Время безымянно. Недели, месяцы не имеют собственного имени. Только год имеет свою цифру.
   Вещи - зеркала времени. В них оно отражается. Они имеют стиль, сохраняют забытую моду. Уровень - керосиновая лампа, штоф, этажерка - это куски прошлой жизни.
  
   "Я живу в деревне среди глубокоуважаемой мною природы"...
  
   "Окопная правда" - повести и романы, написанные бывшими солдатами. "Окопная правда" не сходилась с правдой генеральских мемуаров, правдой штабов, сводок Информбюро, газетных очерков...
  
   Физики в буфете обсуждали, почему сосиски лопаются вдоль, а не поперёк. Потом перешли на другую тему - с какой скоростью надо бежать по воде, чтобы не утонуть...
  
   Самая распространённая неблагодарность - это неблагодарность детей к родителям. Дети всегда недодают, всегда видят себя умнее, больше понимают. Хотя потом оказывается, родители-то были правы...
  
   Удачу надо жрать, не откладывая...
  
   С возрастом воспоминания приобретают аромат. Вспоминаешь осенний запах палых листьев. Запахи каши, маминого передника...
  
   - Мне нужен работник учтивый, воспитанный, терпеливый с посетителями, чтобы встречал приветливо, улыбался. Любые деньги готов платить. Не могу найти. Никак. Представляешь себе, в таком культурном, казалось бы, центре, как Петербург. Привели какую-то старушку, так она плохо слышит, плохо видит, а так вполне бы годилась. И что ты думаешь - ничего подходящего. Большей частью хамки, заносчивые тупицы, ленивое трепло и, как правило, безграмотные, самое простое письмо сочинить не могут...
  
   "Министерство торговли предупреждает, что чтение книг отнимает часть жизни, ничем не помогая Вашему организму, и не способствует бизнесу"...
  
   Грибов не бывает неспелых, так же как морковки.
  
   Бывшие мне всегда интересны. Прежде, на своих должностях вынужденные помалкивать, говорить, что положено, они, выйдя в отставку, ощущают желание выговориться. Когда-то каждое их слово ловили, теперь они вроде никому не интересны. А знали они много. Стоит начать вытаскивать из сундуков памяти залежалые секреты - чего там только нет! зачастую, конечно, их сносит на обиды, со многими обходились несправедливо, снимают и перечёркивают все прежние заслуги, добром не поминают, больше с руганью. Прежние их соратники сторонятся их, к себе не допускают...
  
   Компьютерное образование приучает к системе мышления: "да-нет", "правильно-неправильно". В жизни эта полярность бывает редко; события располагаются где-то между да и нет. "Мне с ней хорошо, но не совсем", "Работа меня устраивает, да надоела" и т.д. То же и в науке. Самая точная есть область неопределённости...
  
   Национальные конфликты имеют биологические причины: популяции охраняют свою территорию...
  
   Только спустя полвека после войны я почувствовал её последний удар: кругом меня стало пусто. Никого. Мы все же были - пришедшие, недобитые, уцелевшие. Фронтовики. Сейчас, в XXI веке, все свои остатки стала добирать война.... А время продолжает свою работу, не только убивает, оно ещё и убирает когда-то известные, любимые стихи, повести, сокращает и сокращает списки той военной нашей литературы, что приросла, казалось, навсегда и к нам, и к памяти о той Великой, Отечественной. Уцелело в песнях...
  
   Есть в искусстве "эффект попадания". То есть какой-то романс, допустим, заставляет резонировать вашу душу. Вызывает слёзы. Или приводит в счастливое состояние. Не обязательно, чтобы шедевр. Именно не шедевр, потому что это не талант действует, а моё воспоминание, отозвалась струна на когда-то пережитое. На мечту, что не сбылась. Стихотворение... Картина... У каждого человека свой набор чувствилищ...
  
   Что у нас творится с образованием. Гуманитарным. Последнее время был взят курс на компьютеризацию школ, и тут много сделано: классы обеспечены компьютерами, школьники умеют ими пользоваться, пользоваться Интернетом - это необходимая часть образования. Необходимая, но недостаточная. Компьютер - это железка, это автомобиль, на котором можно ехать куда угодно. Но куда и зачем? Компьютер приучает мыслить в системе "да", "нет", "+", "-". Самое умелое пользование им не делает человека добрее, милосерднее, благороднее, он помогает знать, но не помогает быть человеком. Это вообще нынешней школе не нужно, она стала для знаний, она отказалась от воспитания. Никто уже не говорит детям, даже маленьким, в первых классах, что надо защищать слабых, не учат их говорить "спасибо", "пожалуйста", "до свидания", ни вежливости, ни благодарности, не говорит о любви к природе, ко всему живому, о том, что если кто-то плачет, может быть, надо ему посочувствовать, утешить. Оказывается, компьютеры тоже не занимаются этим, никто этим не занимается, и в семье нынешней этим не занимаются, потому что работают много и мать, и отец, а ещё и потому, что и их уже не учили этому. Мы вырастили два или три поколения в обстановке "давай-давай", "милосердие - мелкобуржуазные предрассудки", "советский человек не может быть несчастным" и т.п. ... И что же в результате мы можем получить? Ещё одно поколение невоспитанных грубых хамов, говорящих на уродливом русском языке, отвыкших писать, да и читать... И это вполне устраивает владельца фирмы, да и руководителя муниципалитета. Так мы будем жить ещё ближайшие годы.
  
   В семье малыши кроме официального имени получают своё, домашнее, для внутреннего пользования... Мать, отец хотят иметь отдельное от других, личное обращение, это потребность любви, ей нужен тайный собственный словарь...
  
   Если Бога нет, то всё дозволено, сказал Достоевский, и это справедливо. Применительно к человеку маловерующему, совсем неверующему можно сказать так: "Если совести нет, то всё дозволено". От совести ведь никто не отказывается, никто не хочет признать себя бессовестным. Вот тут совесть выступает как божественное начало...
  
   Не могу представить себе положение судей на Страшном суде, когда дело дойдёт до... Ну как они там, на Страшном суде, смогут разобраться в этом хаосе, как определить итог, понять, что же в конце концов получилось - праведник или грешник? Совершил ли он больше добра или преступлений?
  
   В России важно не что ты знаешь, а кого ты знаешь.
  
   Директор школы обещает родителям: "Вырастим детей, приспособленных для сегодняшней жизни. С крепкой хваткой, умелых пользователей, способных постоять за себя и физически, и морально, знающих цену деньгам".
  
   В Ленинграде в районах были дворцы культуры, в каждом кружки вышивки, драматические, хоровые, литературные объединения, лектории, библиотеки. Это, по сути, были клубы. У них был принцип: помочь каждому человеку стать творцом. Ныне всё это съёжилось, прекратилось. Нет денег. Нет у людей времени...
  
   Я вдруг остановился посреди улицы, пытаясь поймать мысль, которая вот-вот мелькнула и исчезла. Что-то это было важное, очень важное. Никак было не вспомнить. Остался только светящийся след. Весь день меня преследовало ощущение потери. Так со мной бывало. Тут нужно не отступаться, задать себе: "найти!" Мозг должен начать поиски, я уверен, какие-то следы в памяти остаются даже от случайного промелька. И назавтра так и случилось...
  
   - Ты хотела бы меня видеть?
   - А то, - но произнесла она это так чудесно, что все мои сомнения сразу кончились.
  
   - Что для вас самое непонятное в жизни?
   - То, что со мной произойдёт после смерти.
  
   За что я люблю историю:
   - Скрывали своё дворянство, теперь хвалятся, доказывают, покупают титулы графа и князя.
  
   Появился лозунг "Стыдно быть бедным".
   - Бывшие секретари обкомов ходят в церковь, повесили дома иконы.
   - Ищут родственников за границей.
   - Покупают поместья, виллы за границей.
   История переворачивает жизнь как песочные часы.
  
   - Вы можете только любить, а ненавидеть вы умеете? Нет. В том-то и беда. Вы не знаете этого чувства. Оно бывает сильнее любви. Душа от неё гниёт, она, ненависть, всё выжигает и не оставляет ничего для любви.
  
   Наука отвечает на вопрос "что есть что-то?". Или - "что будет, если то соединить с этим?"
   Но никак не на вопрос - "к чему мы должны стремиться?".
   У. Джемс заметил: "Сколько бы мы ни изучали расписание поездов, мы не узнаем, куда нам ехать".
   Так, информатика, компьютер не подскажет, что нам выбрать. Компьютер дали, Интернет есть, а цели не дают, самому надо находить. Где она, хоть бы подсказали.
  
   На свете нет некрасивых женщин, есть только женщины, которые не знают, как сделать себя красивыми.
  
   Фотопортрет как выстрел в пролетающую цель. Цель - то сокровенное, что иногда мелькнёт в глазах, в лице - приоткрылась. Душа? Обычно человека видим, а бывает, что душа выглянет. Настоящий фотограф её подстерегает. Тогда появляется портрет второго видения. Вспыхнет свет внутри, и можно увидеть того, кто там, внутри, ту личность, что отделяет эту красоту от обычных красавиц.
  
   Женщины всё меньше нуждаются в семейных узах, не шибко жаждут мужей. Прежде всего хорошо устроенные женщины, деловые, преуспевающие. Таких становится всё больше. Она обеспечена, независима. У неё есть друг. А если появится ребёнок, то вместе с мамой-бабушкой будет иллюзия семьи. Без обременительных добавок.
  
   Вся философия Владимира Михайловича Т. сводилась к восторгу перед жизнью: "Я живу! Я хожу! Я смеюсь!"
   Он удивлялся, ликовал:
   "Какая голова на мне, там всё время рождаются мысли. Чудо! Раз я могу думать, то каждая минута - счастье".
   С ним всегда мы попадали на территорию счастья.
  
  
   Демография автомашин несравнима с нашей, людской. До сих пор у неё не было правил. Количество машин растёт неудержимо, они заполнили все дворы, обочины, теснят нас на тротуарах. Давят, калечат. Нас становится всё меньше, их всё больше. Они всё шикарнее, наглее, агрессивней.
  
   Дьявол живёт не в общежитии, а в отдельном человеке, почти у каждого есть свой дьявол-искуситель, большой или малый.
  
   Ныне состояние Интернета напоминает эпоху отсутствия канализации. Вонь, всё загажено, похабные надписи на стенах - типичный общественный туалет в местности без водопровода.
  
   Солженицын вернулся в Россию, всю дорогу от Владивостока до Москвы выступал на станциях и поучал, как надо жить - "не по лжи", как обустраивать страну и т.п. Всё правильно говорил, полезно, а раздражал. Жил в Америке, в своём поместье двенадцать лет, и явился нас поучать, как будто мы тут олухи, небо коптили, ничего не соображали.
   Лев Толстой тоже проповедовал, только по-другому - делился собственными терзаниями, безответными поисками Бога, страхами, сомнениями. Себя выставлял на суд. Делился своими откровениями. Пытался жить по-другому. Это привлекало, появились толстовцы. Его ругали, высмеивали, о его идеях спорили, но он продолжал владеть умами.
  
   "Не прожгла вас ненависть, нет её у вас, слабы вы для такой войны, - говорил нам командир полка, танкист, который два раза горел в танке. - Такая война миром не может кончиться, либо мы, либо они".
  
   Совесть - таинство, она сама себе судья, она тот высший суд, который не может быть опровергнут, он высшая инстанция, апеллировать уже не к кому. Совесть бессознательна, она не принимает в расчёт выгоду, это ещё раз подтверждает её божественное происхождение... Краска стыда появляется только на видных частях тела - лицо, шея, уши.
  
   Наполеон умел терпеливо выслушивать возражения. Но до определённого предела. Одного спорщика он спросил:
   - Видите ли вы эту звезду?
   - Нет.
   - А я её вижу отчётливо. Так что до свидания. Доверьтесь тем, кто видит дальше, чем вы.
   Чем талантливей шахматист, тем дальше он видит ход партии. То же касается и полководца, и политика, и экономиста. Многих касается. Наполеон сумел выразить это великолепно.
  
   Всё лучшее создано любовью, все лучшие созданы любовью...
  
   Дерево это чудо. Корни гонят воду по стволу на десятки метров. Есть деревья высоченные, в сто метров, это ж какие нужны насосы. В сосудах ствола влага поднимается к листьям со скоростью 60 метров в час! По своей мощности такая система способна поднять соки в дереве на высоту до трёх километров. Бесшумно, беспрерывно.
   Как хитроумно укрепляет себя сосна на камнях, на песчаных обрывах. Я вспомнил об этом в Норвегии, любуясь инженерным искусством сосен, елей, что устраивались на голых гранитных скалах. Каждому дереву приходилось создавать свою конструкцию...
  
   "Суть первородного греха состояла в том, что люди принялись творить сами себя"... После первородного греха Господь снял с себя обязанность творить людей и возложил это на человека. Тем самым возложил и ответственность за качество людей, за их наклонности и грехи. По-видимому, всё же Господу свойственно познание, процесс познания, Он не сумма готовых решений, Он мыслит, но на ином уровне, чем человек, видит в ином измерении.
  
   "Почему так жестоко у вас пьют?" - спрашивал меня Фридрих. Он считал, из-за совести. Заглушить её, избавиться от проклятых воспоминаний. Грехов накопилось много, и то, что творилось в стране, и то зло, что сами творили, - даром это не проходит.
   Не хочется считать бессовестность врождённым пороком. Патология, наверное, бывает, но чаще я видел, как невозможность жить честно, по правде, уродует души. У человека бывают обстоятельства, когда его вынуждают, когда требуют взяток, предлагают взятки; когда милиция, суд - всё прогнило, надо согнуться, молчать, иначе загубишь своё дело, семья пострадает, да мало ли...
  
   Он был газетный журналист. Чтобы дать образование сыну, приходилось по-всякому зарабатывать. Юлил, подлизывался, писал заказные статейки. Теперь сын процветает. Но вот однажды он явился и выложил перед отцом пачку его статей о директоре института, где отец его восхвалял, защищал. "Это же подлец был. Учёный совет забаллотировал его. А ты его выручил со своими статьями. Мне их сегодня предъявили. Стыдно".
   - Да. Написал. Таково было условие. Помнишь, какой был конкурс? Ты бы не прошёл. Проходили блатные. И ты был блатной!
  
   Если бы каждый человек узнал, какой талант заключён в нём, сколько он может сотворить доброго, чего достигнуть, какая сила есть в нём, какие в его уме таятся открытия, в руках - мастерство, какую радость может доставлять - представляете, как всё разом устроилось.
  
   Есть земля крестьянская, есть солдатская, есть дачная, геологическая, разные есть земли...
  
   Любящее начало есть не у всех людей.
  
   Наполненная знаниями голова уму не научает. Много знаний теснят ум.
  
   Душа, по Аристотелю, состоит из растительной, животной, человеческой части. Так что их три.
  
   Довольно известный заслуженный физик однажды поделился своими наблюдениями.
   - Чувство непонимания основ усиливается по мере развития науки. Так, нынешняя физика вакуума разрушает представления о пространстве. Ещё более эти представления разрушает астрофизика с её "исходным большим взрывом".
   Растёт число утверждений, принимаемых на веру, сближая науку с религией. Многие крупные биологи высказывают всё чаще антидарвинистские мнения. Говорят об "исходном плане эволюции", заложенном в свойствах живого. Один из крупнейших биологов сказал мне:
   - Конечно, жизнь придумал и начал Господь Бог, но потом он занялся своими делами и пустил всё на самотёк.
  
   Слово "Любовь" не хочет поддаваться множественному числу.
  
   Сколько рекомендаций, требований описать репрессии, выступить в защиту лесов, детских домов и т.п. я получал. Как правило, от людей образованных, способных к нормальной публицистике. Пишите сами, выступайте. В лучшем случае они предлагают себя как источник материалов. Хотелось бы, чтобы протестное чувство не переадресовывалось ни к писателям, ни к журналистам. Пытаясь сам писать, человек формирует своё сознание, свою позицию, он уже не "источник", а "гражданин".
  
   "Никто не должен преступать меры. Мудрость жизни - во всём знать меру".
  
   Культура имела у нас остаточный бюджет, и посылали на неё остаточные кадры.
  
   Отсутствие своего мнения весьма помогает душевному покою.
  
   Перенять что-либо у гения невозможно. У него не метод, а озарение.
  
   Смерть жены после многолетнего брака - это потрясение. Сметаются все устои, все привычки. Прежде всего обнаруживается пустота. Пустое место за ужином. Кресло, где она сидела - пустое...
   Вот когда меня всё назойливее донимает вопрос о существовании души. Любой атеист, материалист знает, что у него-то душа имеется. Недоказуемо? Душа обитает за пределами доказательств, как сны, как мечта, за пределами естественных наук. Она недосягаема для приборов, датчиков...
   Религии считают душу бессмертной. Она неуничтожаема. Доказательств нет ни у одной религии. Дело веры каждого человека - так или иначе решать этот вопрос.
  
   Если у тебя "трагическое мировоззрение", иди вешаться, что ты сидишь, пьёшь коньяк и ешь пироги?
  
   Благ не хватит на всё человечество, даже если делить их малыми долями, а вот бедствий, лишений, болезней, голода, войн - каждого можно наделить вдоволь.
  
   Прелестно, по-разному кто как заканчивали в России свои частные письма:
   "Честь имею быть Вашим покорным слугой".
   "Примите уверения в моей совершенной преданности".
   "Моё почтение и поклоны вашей супруге..."
   У каждого было своё.
  
   Март, 2008 год... Что бросается в глаза, так это фигуры деревьев. Они вдруг резко обозначились на фоне голубого неба. Без листвы, чёрные, чистая графика, у каждого проявился свой нрав. Раскинулись привольно, без тесноты, и выламываются, как хотят. Показывают себя. Выкручиваются. Гнутся, почти стелются по земле, и опять плавно, по-змеиному, поднимаются. Угловатые, вздорные. А эти вдруг расщепились на три ствола, а это росло, росло и во взрослости пустило под прямым углом толстенную ветвь. Вот компания штук пять, чего они только не выделывают, схлёстываются, растопыриваются, кривятся и так и этак, какой-то танец изображают.
   Ещё неделя-другая, зелёная дымка окутает их, преобразит. С первой листвой ничего этого не видно, летом они плотно укрыты зеленью. Зимой заснежены. Наверное, только в эту пору они открываются в наготе. Показывают себя, свой характер, кто они такие... личность проявляет себя. Как хочу, так и расту. Это вам не поза, это моё естество, рисунок моей жизни... Свобода! Их поза полна чувств, экспрессии...
  
   Поэт всегда пишет о себе, прозаик о других. Нарушения не в счёт... Написать о себе всю правду невозможно. Не могу представить писателя, который осмелился бы вывернуть наружу свою душу со всеми её мерзостями. При исповеди, на ухо священнику говорится только часть греховного...
  
   "Если вам нравится чужая провинция, занимайте её немедленно... Вы всегда найдёте потом юристов, которые докажут, что вы имели все права на занятую территорию".
  
   Дети...
   - Маме надо на работу.
   - Зачем?
   - Копеечку зарабатывать.
   - Ну скоро это кончится, у меня уши заболели, когда она заработает эту копейку?
  
   - Желудок расстроен у тебя.
   - А когда он повеселеет?
  
   Знаменитый собор... Чудо архитектуры. Кто его сооружал? Чей проект? Чьи витражи?.. Неизвестно. Нет авторов, нет подписей... Великие храмы анонимны. Они строились десятками лет. Из поколения в поколение переходила стройка. Замысел не искажался, он развивался. Искусство приобретало независимость от моды. Личная слава не беспокоила авторов. Им надо было возвести храм во славу Господа, возвысить человека, его веру... "Имя его известно Богу"...
  
   На выставке советских художников меня попросили написать своё впечатление в книгу отзывов. Я сел к столику и прежде, чем писать, стал читать чужие записи. Читал, смеялся и, вместо того чтобы писать своё, стал оттуда делать выписки...
   - Жлоб! А ещё с философским образованием. Горе, если ты будешь работать в Управлении культуры.
   - Перестаньте безобразничать, книга отзывов не место для склоки. Лучше бы писали, что понравилось, иначе нам трудно разобраться. Хорошо бы, чтобы книгу давали только искусствоведам, а простой народ мог бы читать их высказывания, поскольку каталогов нет...
  
   Советская жизнь богата событиями необычайными, увлекательными, но бедна мемуарами. А если отбирать мемуары хотя бы пристойные, без наглого вранья, то и вовсе мало останется.
  
   Можно жить преспокойно, если считать горизонт пределом мира.
  
   Вода благоразумно принимает форму сосуда.
  
   - Вы евреи, а поступаете, как черносотенцы, подозреваете, что все евреи, уличаете, доказываете, что на самом деле все выдающиеся люди имеют еврейское происхождение. Всё хотите присвоить.
  
   У истории нет потерянного времени.
  
   "Труднее всего увидеть то, что у тебя всегда перед глазами".
  
   В молодости - скорей, скорей добраться до секса, а любовь откладываешь - самое прекрасное, высокое, поэтичное.
  
   Мне нравилось его вечнозелёное удивление.
  
   Когда-то Вите С. помешали покончить с собой. Нынче мы выпивали, и он вдруг признался, что мечтает о той воле, какая у него тогда была. Сейчас бы он рад покончить с собой, да нет былой решимости. Обречён жить до конца. А как было бы хорошо, давно хорошо ему, если бы его уже не было, не видеть, во что превратился его сын-наркоман, сколько он сам с тех пор натворил глупостей, до чего довёл жену...
  
   У нас слишком много людей, которым всё понятно. Ничем они не терзаются, всегда знают, что делать, как жить. Шагают и шагают в ногу со временем. Куда? Наверное, "в нужном направлении".
  
   С утра мы отправились на службу в храм, в старинный немецкий храм... Играл орган, пел хор, читали отрывки из Библии. Потом Фридрих Шорлема произнёс свою проповедь, наполненную гневом в адрес американской агрессии в Ираке, в Афганистане. Протестанты - они не могут без политики. Странно было слушать под многовековыми сводами с кафедры про убийство Политковской, про нашу партийную суету. В заключение Фридрих предложил сообща помолиться о братстве народов. Чтобы Господь даровал мир, даровал работу, обеспеченную старость, примерно то, что обычно произносят перед избирателями, набор обещаний желающих стать президентами, губернаторами, только здесь это шло уже не к ним, а наверх, к Господу, к наивысшей инстанции.
   - Послушай, почему мы всегда обращаемся к Всевышнему только с просьбами уладить наши дела, помочь, избавить, защитить?
   - Потому, что на земные власти надежды нет.
   - Со всех амвонов звучат только просьбы. К Нему все надежды, Он должен удержать, обезопасить, наказать, форменный департамент земных забот.
   - Раз Он создал этот мир, Он как бы несёт ответственность
   Протестанты были любопытны Петру Первому, особенно Лютер, его смелость, его вызов могуществу Римской Церкви... Для Лютера человек может спасти свою душу только своей собственной верой, она позволяет непосредственно общаться с Богом, не нуждаясь в священниках.
  
   На самом деле, рай продолжал существовать на земле - в полях, лесах, человек, попадая туда, мог вновь обрести этот Божий дар...
   Только Господь знает, зачем ты жил, нам никогда не будет дано знать, для чего мы жили, все наши домыслы, догадки бесполезны...
   Замысел Божий всегда останется нам неведом. Но нет жизни бессмысленной - в этом Фридрих был уверен.
   Я не соглашался. Если Господь знает, а я нет, то в чём моё утешение?
   Спор наш ни к чему привести не мог, спор между верой и сомнением безнадёжен.
   Я не был неверующим. Я был в дороге. У меня росла вера в Творца этого мира, устроенного так гармонично, так красиво. Кто-то должен был подгонять по размеру все детали, все скорости, размеры, малейшая неточность, миллионная доля в какой-нибудь формуле - и этому миру каюк. Он хрупок, как всё несовершенное.
   А Иову так и не открылись причины его бед, и он смирился в своём ничтожестве, раскаялся... В непознаваемости Бога и состоит, по словам Фридриха, победа Иова над Сатаной.
   Смысл истории Иова, может, в том, что человек часто не знает, за что его наказывает судьба...
  
   Чтобы освободить современного человека от страха перед самим собой, перед силами этого мира, нужно, чтобы человек имел в душе страх Божий.
  
   Быть самим собою, к чему бы это ни привело, - в этом смысле человек богоподобен.
  
   Филонов имел идею, которую иногда проповедовал ученикам своим:
   "Упорно и точно думайте над каждым атомом делаемой вещи".
   "Так же, как пространство вокруг нас состоит из атомов, и то, что мы считаем пустотой, оно тоже заполнено частицами, волнами".
   "Позвольте вещи развиваться на частностях, до последней степени развития, и вы увидите подлинно общее, которого и не ожидали".
  
   Паустовского в их компании они звали "Паус". Паус был замечательный рассказчик. Он уводил от них своими рассказами самых красивых женщин.
  
   Моцарт и Паганини работали с трёх лет, художник Валентин Серов - с четырёх.
  
   Милосердие выше справедливости? Так ли это?
  
   Эшелон наш был переполнен. Июль 1941 года... Мы ехали на фронт... Пели песни, играли в карты. Выпивали, многие захватили с собой. Были бутерброды домашние, курицы жареные, огурцы. Словно на пикник собрались, как-то не думалось, что едем воевать без оружия...
   Винтовки и патроны появились по ходу боёв... С первых же бомбёжек пыл наш сменился злостью. Мы шли воевать, но воевать было нечем. "Грудью отстоим Ленинград!" Так и получилось - грудью... В геройствах тех дней было отчаяние, от безысходности... Весь июль мы то драпали, то отступали, "отходили на запасные позиции", оставляя горы трупов.
   Среди хаоса, позора поражений 1941 года выделяется трагедия Дивизии народного ополчения. С первых дней войны тысячи ленинградских рабочих, учителей, инженеров, студентов пошли в ополчение. Их ничему не успели обучить. Безоружные, они врукопашную противостояли мотопехоте, бросались под танки. На всём пути нашего отступления была и паника, и бегство, но всё же ополчение сумело задержать наступление танковых колонн Манштейна к Ленинграду. Ценой чудовищных потерь планы немецкого командования были сорваны. Не противотанковые рвы, не доты укрепрайонов останавливали противника, а ярость, отчаяние, безвыходность...
  
   Смотреть на неё было не скучно, просто смотреть. Всё время что-то менялось в её лице...
  
   - Существует больше сотни теорий грозы и сто тридцать теорий атмосферного электричества. У каждой есть статьи и диссертации... Все кандидаты, у каждого своя заморочка. Один занят туманами, другой градом, третий грозой, четвёртый снегопадом, все воздействуют, поди докажи, отчего град пошёл, отчего кончился, может, мы и ни при чём.
  
   - Живёт себе облако, откуда оно взялось - не знаем, чем питается - не знаем, почему кончилось - неизвестно. Ничего не знаем.
  
   "Вы, учёные, умеете быть нужными всякой власти. Знамёна меняются, а вы остаётесь в первых рядах!"
  
   Научное познание не знает, к чему придёт, что там, на вершине, куда оно стремится. Вот почему для человечества ныне важнее, чем открытие новых и новых научных истин, стремление познать, как нравственно улучшить человека, поднять его душу.
  
   В магазине:
   - Позвольте узнать...
   - Короче, папаша.
  
   Врач говорила со мною таким тоном, когда не ждут ответа, как говорят с собаками.
  
   Бунин писал в 1918 году:
   "какое невероятное количество теперь в литературе самоуверенных наглецов, мнящих себя страшными знатоками слова!"... То же самое творится и спустя девяносто лет, надо только добавить к литературе - радио, телевидение и Интернет.
  
   Разноплеменные туалеты - показатель культуры и учрежденья, и народа. Кладбища и туалеты - два типичных для каждой страны объекта.
  
   Для ленинградцев победа была не в том, чтобы разгромить немцев, а выстоять. Выстоять означало - не расчеловечиться.
   Блокада. Приказ фюрера выглядел для немцев абсурдным. С такими потерями, напрягая все силы, проведя ряд удачных операций, добраться до цели, до питерских окраин, и остановиться. Отказаться от всяких попыток войти в город. Почему? Никто не понимал.
   Блокада, план удушения голодом - это никак не отвечало настроению командования вермахта.
   Тем не менее они подчинились приказу фюрера от 16 сентября 1941 года. Началась блокада Ленинграда, позорная операция вермахта. Она навсегда запятнала воинскую честь немецкой армии. Уничтожить голодом, бомбёжкой мирное население, почти миллион горожан! Это была не операция. 900 дней вермахт по всем правилам вёл войну на уничтожение не противника, а мирного населения. Чем это отличается от газовых камер? Да лишь тем, что смерть от голода растянута на недели, мучительнее, унизительней, лишает человеческого достоинства. "В блокаду погибло почти в два раза больше ленинградцев, чем все гражданские потери Германии от бомбёжек".
   Потерянная победа. "Утраченную минуту не может вернуть даже сама вечность!" - заключает генерал-фельдмаршал Манштейн в своих воспоминаниях. Военные сознательно следовали политике национал-социалистов об уничтожении советского народа.
  
   Как известно, ленинградская блокада стала символом стойкости в истории не только Отечественной, но и Второй мировой войны. Блокада овеяна ореолом героизма защитников города, врага не пустили и 900 дней блокады показали, что город выдержал невиданную, неслыханную осаду, несмотря на все лишения и голод. Для меня всегда было непонятно, что на самом деле произошло под Ленинградом.
   17 сентября 1941 года я с остатками своего полка отступил из Пушкина в Ленинград... Но с тех пор меня томит загадка - этот день 17 сентября, когда город был абсолютно не защищён со стороны Шушар, и немцы спокойно могли войти в него. Пустые доты, покинутые баррикады. Почему они не вошли?..
   В результате дело свелось для немцев к бесчеловечной задаче: удушить население города голодом. Не рассматривался даже вариант капитуляции. Никаких переговоров, не принимать сдачи...
   Почему Гитлер принял такое решение? Неизвестно.
  
  
   Известно, что за всё надо платить. Петербург не исключение. За свою столичность он всегда платил по самым высоким меркам. "Город трёх революций": оказалось, его революционность после 1917 года перестала устраивать вождей, то есть они перевели столицу в Москву, от греха подальше, от революционного пролетариата, матросни и европейского сквозняка.
   Рождённый как столица, Питер стал пасынком, незаконным сыном Империи, ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца, каким и был Пётр Первый, тоже явление, русской истории не присущее...
   Триста лет Петербургу впервые отмечались не просто очередной юбилейной датой, праздник этот обрёл особый вызывающий характер. Впервые с дореволюционных лет город ощутил свою столичность, своё возвращение к статусу великого и любимого города России.
   27 мая 2003 года был днём официального трёхсотлетия...
   Этот юбилей вдруг открыл красоту Невы с её каналами, притоками, белёсый блеск воды, гранит набережных, как будто протёрли запылённую картину, и город заблистал. Эффект белых ночей заключён в неведомо откуда идущем свете, когда нет теней, и волшебное это освещение придаёт обыкновенным улицам призрачность...
   Оказывается, в этом городе, городе интеллигенции, сохранились сокровенные чувства достоинства и воспитанности...
  
   "Смерть немецким оккупантам!" Этот лозунг стал нашим идейным знаменем. Не изгнать оккупантов, а убить. Война к концу 1941 года повернулась на уничтожение. Когда гитлеровская программа уничтожения славян дошла до нас, война перешла на убиение. Мы тоже будем уничтожать...
  
   Наша армия освобождала одну за другой европейские страны. Нас встречали действительно с радостью, как освободителей. Но, может быть, солдатам больше всего хотелось вернуться домой, потому что наступало время Победы: враг был сломлен, и Родину мы отстояли.
   Я до сих пор не знаю, нужно ли было нам входить в Польшу... Сегодня, спустя шестьдесят с лишним лет, мы многое видим иначе. Где она, благодарность европейских стран, европейских столиц, которые нас встречали, казалось бы, с такой радостью? Да, мы были для них освободителями... Война закончилась
   9 мая, а солдаты продолжали гибнуть...
   В Берлин хотели войти все, и мы, и союзники по антигитлеровской коалиции...
  
   Да, мы тоже хотели войти в Берлин, отомстить за все поражения, окружения, бегство, голодуху, за пленных, за четыре года, украденных из жизни. Поторжествовать, подняв свой флаг над развалинами Рейхстага. Хотелось. Всю войну мечталось... Но уже тогда росло и другое - добраться домой. Уцелеть. Раз война выиграна, теперь наше дело - не подставляться...
  
   Тьмы низких истин нам дороже
   Нас возвышающий обман.
  
   Эти слова Пушкина опровергал философ в одной из радиодискуссий. Приводил их в пример того, что предлагают людям астрологи, кришнаиты, оккультные науки и прочая, прочая, что развелось ныне.
  
  
  
   А так же или о том говорит Сатин у Горького:
  
   Честь безумцу, который навеет
   Человечеству сон золотой.
  
   Всё это признаётся вредным, искажающим правду жизни и т.п. Но так ли это?
   Пушкин-то имел в виду возвышающий обман. Допустим, нет Бога. Так ведь вера в Него требует праведности, милосердия, жизни во Христе, разве это не возвышает, ещё как возвышает.
   Более того, и вера в коммунизм возвышала. И те, кто прожили свою жизнь, исполненные веры в мировую революцию, в царство справедливости, в миссию советской страны - они жили великой красивой целью. Что же это - плохо? Извините, может, отнюдь не хуже, чем жить в горечи разочарования и опустошённой души.
  
   Письмо читателя. "Дорогой Даниил Александрович, Вы слишком озабочены исправлением жизни и человека. А ведь Господь создал человека совершенным. Устройство человека умственное и физическое не меняется тысячелетиями... Человек, изобретённый Господом, не нуждается в усовершенствовании.
   Знаете, в чём совершенство человека?
   В том, что он способен любить - звучит красиво, но и в самом деле, чего стоит жизнь, если она не была согрета любовью. Нет, согрета не то слово, без любви жизнь лишается единственного смысла, единственного света...
   Никакой орган не мешает человеку стать святым. Радостный человек не должен заботиться о ближних, его счастье согревает окружающих, и этим он уже помогает им.
   Природа тоже предназначена для счастья, для цветения. Поэтому счастливый человек соответствует природе, это гармония. Для счастья надо прежде всего понять, как много есть за что благодарить жизнь. За то, что мы можем любоваться чудом природы, слышать птиц, видеть небо, вдыхать свежесть, за возможность любить, мыслить, смеяться. Способность радоваться жизни лучший дар. Печаль, конечно, доступнее. Поэзия и искусство заняты печалями, историями разочарований, неудач. Воспевать счастье трудно. Счастливые люди не нуждаются в примерах...
   В радости больше мудрости, чем в унынии... В добре больше удовлетворения, чем в ненависти. Доброта - это излучение, это свет счастья. Отказаться от доброты - банкротство духа.
   Мы боимся прежде всего из-за своего воображения. На самом деле, есть не так много бед, достойных нашего страха перед ними...
   Новую идею жизни мне уже не найти. Не успеть исправить то, что я потерял. Но находить радость никогда не поздно. Благоговение к чуду этого волшебного мира"...
  
   На одной читательской встрече выступил мужик, сказал: "Никто не знает, зачем мы живём. Если бы можно было у кого спросить. Если бы кто ответил - зачем, совсем другая была бы жизнь. Как вы думаете?"
   Я... ничего не ответил. Мелькнула мысль, что не может быть общего ответа для всех, у каждого своё. Но ведь вопрос этот ко всем приходит... Нет, не получается. Да я и не должен пытаться ответить, истина выше человеческого ума, никак мы не смиримся с тем, что есть вопросы, непосильные нам.
  
   Мы так много хотим, а жизнь коротка и непредсказуема...
  
   Каждое мгновение полно событий и смысла. Будущее не имеет этого, оно ненаблюдаемо, прошлое упущено, пропало, замечать можно только настоящее.
  
   Одиночество. Покой. Всё видеть, слышать достаточно для полноты жизни...
  
   Мои года - моё богатство... Жизнь, прожитая моим поколением, испытала Великую Отечественную войну, а ещё финскую, войны афганскую и чеченскую. И особую, "холодную", тяжкую войну. Она сопровождалась множеством кампаний. Борьба с преклонением перед Западом, борьба с космополитами, с абстракционистами, с формалистами в музыке... Уникальная по насыщенности была эта жизнь. События следовали одно за другим и все исторические, все огромные, чего стоит распад Советской Империи...
  
   Молитва для людей среднего возраста. "Господи! Я старею и скоро стану стариком. Удержи меня от фатальной привычки думать, что я должен что-то сказать по любому поводу и в любом случае. Упаси меня от стремления выправлять дела каждого. Сделай меня думающим, но не нудным, полезным, но не властным.
   При запасе моей мудрости кажется обидным не использовать её целиком, но я хочу сохранить хоть несколько друзей к концу жизни.
   Сохрани мой ум от подробного изложения бесконечных деталей. Опечатай мои губы для речей о болезнях и недомоганиях. Они возрастают, и любовь повторно рассказывать о них становится с годами всё слаще. Я не смею просить милости не наслаждаться рассказами о болезнях других, но помоги мне сносить их терпеливо.
   Я не смею просить об улучшении памяти, но лишь о возрастающей человечности и о меньшей самоуверенности, когда кажется, что моя память столкнулась с памятью других...
   Сохрани меня разумно приятным: я не хочу стать святым - некоторые из них слишком трудны для совместной жизни, но и кислые люди - одна из вершин творения дьявола.
   Дай мне возможность видеть хорошее в неожиданном месте и неожиданные таланты в людях и дай мне силы сказать им об этом".
  
   Угасших интересов было немало...
  
   Время позади нас, время впереди нас, только с нами его нет.
  
   Судьба подарила мне долголетие. Как я использовал это? В конце жизни, подводя итоги - недоволен. А почему? Наверное, довлеет арифметика - мало написал, главного не написал и т.п. Но ведь кроме письменного стола была ещё жизнь, с дружбой, любовями, путешествиями. Конечно, можно было написать и больше и, может, лучше. Но за счёт солнца, моря, смеха...
  
   После разных стараний похоронить советскую литературу, вычеркнуть её из русской культуры, мне захотелось составить примерный список тех, кем мы зачитывались в советской жизни. Книги, которые были событиями - стихи, повести, романы, рассказы... М.Шолохов, А.Толстой, К.Симонов, К.Паустовский, Ю.Казаков, В.Гроссман, М.Зощенко, О.Берггольц, В.Овечкин, П.Нилин, А.Платонов, И.Бабель, В.Некрасов, Л.Добычин, Б.Пастернак, Стругацкие, Ф.Абрамов, В.Катаев, И.Эренбург, Г.Бакланов, Г.Ильф и Е.Петров, Е.Шварц, Ю.Олеша, Ю.Тынянов, М.Пришвин, Э.Казакевич, Ю.Трифонов, Ф.Искандер, В.Каверин, В.Астафьев...
   А наша поэзия - это вообще праздник:
   А.Твардовский, Б.Слуцкий, Б.Ахмадулина, Е.Евтушенко, А.Вознесенский, Д.Самойлов, О.Берггольц, А.Ахматова, Б.Заходер, К.Симонов, В.Маяковский, А.Межиров, Р.Гамзатов, К.Кулиев, Б.Пастернак, О.Окуджава, И.Эренбург, К.Чуковский, С.Маршак, С.Есенин...
   Список чисто вкусовой, у каждого он вкусовой. Но каждый из названных дарил радость.
  
   Библия - это не страшно, её надо читать как хорошую литературу...
   Вторая книга после Библии - это "Дон-Кихот", она переведена на все языки...
  
   Какая благодать - сидеть в тёплой комнате, идти никуда не надо...
  
   Старинная привычка, книга единственный вид искусства, где возможен интимный, никому неведомый диалог с авторами любого ранга, любой эпохи...
  
   Чистота русского языка воспитывается чтением хорошей художественной литературы, прежде всего русской литературы. Она доставляет наслаждение лексикой, метафорами, красотой фразы, удовольствие, сравнимое с музыкой...
  
   - Что поделаешь, надо жить.
   - Надо, но зачем?
   - Но если не жить, то чем же ещё заниматься?..
  
   "Всё, что создано, мне ясно.
   Темно то, что рождено".
  
   Большую часть жизни я жил материалистом, а также атеистом. Душа - это мистика... Всё было просто, удобно и никаких опровержений. Но с возрастом - и чем дальше, тем больше - какая-то путаница началась.
   Маленький вопрос: "А что, если что-то имеется?" - стал расти, а спросить было некого. Церковь - учреждение заинтересованное, там не сомневаются, философы - у каждого свой ответ, а вопрос для меня всё более становился безответным, и в том - я чувствовал - его сила. И неотступность. "Верю" - заклинание, "не верю" - тоже заклинание. "Не верю" ведь тоже бездоказательно. Если душа есть, то она как - бессмертна? А какая у неё судьба, а что с ней происходит после всего, что произойдёт с ней после того, как меня не будет? Несчастная моя душа, куда она подевается? Где найдёт приют?..
  
   Большая часть моей жизни прошла в СССР. Мне там привили "идею жизни" - коммунистическое общество. Идея была красивой...
  
   Появлялись ли в Советской России гении? Появлялись, и немало, такова уж природа России. Список велик... Россия на удивление богата талантами...
  
   Христианство не знает коллективной вины, не знает национальной ответственности. Есть личная вина, личная совесть, личная вера...
  
   Есть шум совести - общее неудовольствие своим поведением, угрызение не от поступка, а, скорее, от своего образа жизни...
  
   - Да здравствует всё, благодаря чему и несмотря ни на что...
  
   Кумиры свергнуты, памятники снесены, святых не стало, страна оказалась вдруг безлюбовной. Кого любить? Всё опустошено, разочарование лишило нас сегодняшних авторитетов, которым можно поклоняться, любить, следовать за ними. Кто? Где? Можно подумать, что эротика, порнография, эстрада пытаются как-то компенсировать эту безлюбовную жизнь... Были люди, достойные восхищения... Грустно, потому что всё это ушло, нового не появляется, наверное, где-то частные примеры существуют, но хочется живого, теплокровного, духовного прибежища. Ведь огромная страна, полная умных, образованных, талантливых людей, любящих Россию, страдающих за неё...
  
   Патриотизм требует называть вещи своими именами. Независимого суда у нас нет. Оппозиции нет. Честных выборов нет. Партий, имеющих свою программу, у нас нет.
   Оппозиция нанятая, по утверждённому списку.
  
   Цивилизация XXI века включила четвёртую скорость. Врачи лечат больных по телевидению. На концертах певцы давно уже не поют, они открывают рты, за них работает качественная запись. В газетах журналисты выступают исключительно с заказными статьями. Энциклопедии дома не нужны, есть Интернет. Стихи не нужны потому, что не содержат информации. Свидания по Интернету. Секс тоже иногда хорошо получается по Интернету. Покупки - по Интернету.
  
   "Впервые у меня так много свободного времени и ни одной обязанности. И я читаю с голодной жадностью вновь посвящённого по 18 часов в сутки...
   Моя жизнь теперь - это учёба. Книги, книги, ещё раз книги...
   И я не утратила незатухающего энтузиазма... Чего же больше?.."
  
   "Чем дольше я живу, тем обиднее покидать жизнь. Не потому, что привык жить, такой привычки не бывает, виной её прелесть, с годами лишаясь много, лучше ценишь её красоту и чудо. Долго ходить не могу, слышу хуже, путешествия кончились, запреты обступают со всех сторон, и оказывается, что этот небольшой клочок позволяет жить в глубь, там свои радость и подарки. Сидеть в саду и любоваться молодой листвой... Сила пристального наблюдения расширяет мир. Старея, открываешь для себя новые пласты жизни".
   ....................
  
   Смысл жизни... время от времени мы возвращаемся к поиску его...
   Жизнь нам всем предлагает сыграть свою личную роль в предлагаемых обстоятельствах, как на кинопробах. И идёт отбор, кого куда потом, кто на что способен: кого на творческую работу в рай, кого в ад, кого в преисподнюю, кого ещё куда... По картине нашей жизни определяется наша роль в будущем. А чтобы мы были естественны и не старались притворяться, нам не говорят, в чём цель и смысл нашей жизни. Так что просто живите, но не забывайте, что "Жизнь - театр, а люди в нём актёры". Постарайтесь проявить себя как можно полнее, грамотнее, качественнее. За вами наблюдают... Творите, размышляйте, чувствуйте и постарайтесь понять для себя смысл вашей личной жизни и всего человечества. Если думать об этом напряжённо, с большим интересом, то может быть, нам и приоткроется тайна бытия или хотя бы намёк на то "а что же там... за горизонтом"...
  
   "Творчество... Путь к читателю... В СССР тиражи книг были огромными, писатель быстро получал известность. Да, государство требовало от писателя соблюдения идеологических норм. Но в 1980-е годы требования ослабли, а в магазинах появилось много интересных книг. К сожалению, рыночное цунами это быстро смыло. Но смену идеологии пришла идеология разрушения, потребительства. Средства массовой информации (СМИ) и издательства были приватизированы. У частных издателей имеются не только коммерческие интересы, но и личные пристрастия с кругом особо приближенных писателей. Не всегда талантливых, но, как правило, пронырливых.
   Для частника главное - прибыль, а не воспитание духовности и нравственности. Год-два назад СМИ утверждали, что нет высокопрофессиональной литературы. Да, в магазинах среди книг в шикарных переплётах было тяжело найти, кроме классики, произведение, которое бы радовало ум и душу. В 2012 году обстановка в Петербурге изменилась. Правительство города при издании книг стало поддерживать не коммерческие издательства, а творческие писательские союзы. Появились интересные книги, писатели получили за них престижные премии. В 2013 году Комитет по печати и взаимодействию со СМИ поддержал более полусотни книг членов
   Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России. Часть из них будет выдвинута на соискание всероссийских и международных литературных премий.
   Эти книги начинают появляться на прилавках. Но есть проблема - магазины-то частные. Их владельцы делают накрутку 100 и более процентов, и книги становятся малодоступными для простого читателя. Но и здесь правительство нашло выход: создаётся сеть магазинов, которым будут предоставлены льготы, а они будут продавать книги по доступным ценам.
   Наш союз писателей принимает активное участие в петербургских международных книжных салонах. Кроме презентации новых книг писатели провели круглые столы и дискуссии, установили связи с зарубежными коллегами. В рамках программы "Культурная столица" наше отделение союза проводит встречи читателей с писателями, выступления в детских домах и реабилитационных центрах, конференции молодых литераторов Северо-Запада, литературную учёбу.
   Как показало время, никто и ничто, кроме государства, не может качественно помогать писателям пробиться к читателям".
  
   "Иногда перечитываешь книги, словно читаешь ещё и про себя самого, нечто вроде дневника, там, в книге, сохранились невидимые записи, отпечатки чувств и состояний, которых уже сам не помнишь, - неужели я был таким и так видел жизнь..."
  
   "Писатель, как сказал В. Гюго, не заканчивает книгу, он её покидает..."
  
  
  
   119
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"