Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Фонарь из прошлого, который светит в будущее

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Татьяна Хруцкая
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ФОНАРЬ ИЗ ПРОШЛОГО, КОТОРЫЙ СВЕТИТ В БУДУЩЕЕ ...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Санкт-Петербург
  
   2014 год
   Фонарь из прошлого, который светит в будущее...
  
   ПЁТР ПЕРВЫЙ, ЛОМОНОСОВ, СУВОРОВ ...
  
  
   ЛЕОНИД АНДРЕЕВ. ДАЛЁКИЕ БЛИЗКИЕ
  
   СВЕТ ЛЮБВИ. "Быстры как волны все дни нашей жизни"... Быстры были волны в жизни самого Леонида Андреева, - дней его жизни с трудом хватило на 48 лет... (1871-1919 гг.). И это были дни и годы жизни не только русского писателя Леонида Николаевича Андреева. То были годы и нашей жизни, нашей истории, - и жизни России.
   В творчестве Леонида Николаевича название играло огромную роль - он всегда стремился найти короткие, ёмкие и "говорящие" названия, которые словно служили вехами и его жизни. Они отражали тот страстный порыв, который и заставлял его снова и снова браться за перо... Каждый сюжет, каждый рассказ заставлял читателя повернуться лицом к новой проблеме, окунуться в её суть и увидеть её глазами художника... "Дни нашей жизни". Дни вашей, - дни твоей и моей жизни...
   Орловская губерния, Орёл... Географический центр России исконно русская земля - насколько же она богата! Плодородная, щедрая - и не только знаменитой антоновкой да картошкой. Сколько талантов взрастила эта земля, этот небольшой провинциальный город, сумевший сохранить свою самобытность сквозь годы лишений, разрух и войн. Сколько славных имён русской литературы появилось именно здесь, на Орловщине - Тургенев, Лесков, Пришвин, Апухтин, Бунин, Леонид Андреев, да и Ясная поляна Льва Николаевича Толстого совсем рядом!.. Именно эта земля напоила Андреева талантом, именно она вскормила в нём неодолимую и жгучую любовь к России, - к её родным и милым орловским истокам. Именно эта орловская земля заставляла его и верить, и любить, и страдать. И творить заставляла она его.
  
   Приведу два отрывка из известного письма Леонида Николаевича Николаю Рериху, - письмо написано за неделю до смерти автора, в августе 1919 года.
  
   Как известно Финляндия отделилась от России в 1918 году - именно так в одночасье стали эмигрантами многие тысячи русских, в том числе и Леонид Андреев - ведь новая граница прошла как раз между его домом на Чёрной речке (ныне станция Репино) и Петроградом.
   "Нет России. Нет и творчества... И так жутко, пусто и страшно мне без моего царства, и словно потерял я всякую защиту от мира. И некуда прятаться ни от осенних ночей, ни от печали и от болезни. Изгнанник трижды: из дома, из России и из творчества, я страшнее всего ощущаю для себя потерю последнего, испытываю тоску по "беллетристике", подобную тоске по родине. И не в том дело, что мне некогда писать или я нездоров - вздор! - а просто вместе с Россией ушло, куда-то девалось, пропало то, что было творчеством".
   "Все мои несчастья сводятся к одному: нет дома. Был прежде маленький дом: дача в Финляндии... Был и большой дом: Россия с её могучей опорой, силами и простором. Был и самый просторный дом - искусство-творчество, куда уходила душа. И всё пропало. Вместо маленького дома - холодная, промёрзлая дача с выбитыми стёклами, а кругом - чужая и враждебная Финляндия. Нет России. Нет и творчества..."
  
   Некто в сером, этот выдуманный и любимый Андреевым образ рока, преследовал неотступно, - он отнимал в своё небытие любимых и близких, он же в конце концов отнял и Россию и всё пытался обрушить его самого в тёмный омут депрессии, далеко-далеко от России, - от жизни. "Сердце не хочет биться, жизнь не хочет жить..." - писал Андреев в отчаянии. Писал в сентябре 1917 года, когда на его глазах начала погибать, мучаясь и страдая, его Россия, его и наша отчизна, без которой он не умел жить.
  
   Последние два года своей жизни Леонид Андреев не мог писать прозу... Он мог писать - и писал - только политические статьи. А вернее - пламенные воззвания к разуму человека, русского человека. Эти призывы столь же страстно обращены - сквозь года, сквозь столетия и века - снова к человеку, ко всем нам...
  
   "Эхо прошедшего"... "Мне часто снится один и тот же сон. Он преследует меня. Стоит мне уснуть, как знакомое чувство тревоги охватывает душу. Делается душно, и больно колотится сердце... Летний вечер. Тишина. Зарево заката охватило полнеба. Я иду по незнакомой дорожке, но я знаю, что это дорожка нашего сада, что вот сейчас из-за поворота покажется красная крыша нашего дома с его белыми трубами и башней... Оказывается, сны передаются по наследству...
   Жизнь жестоко расправилась с мечтой, - тоска выхолостила сердце и стержень вынула из мечты. Казалось, пустота навеки поселилась а душе и окрест... Однако жизнь ещё и непредсказуема, и весьма непоследовательна - дойдя до последней, гибельной черты... Вернулась жизнь, а вместе с жизнью вернулась и мечта. И снова, с новой силой заиграло воображение, и снова реальные очертания былой мечты... Этот Дом был весь рождён и соткан воображением моего деда - он не только придумывал слова-символы, он не просто мыслил ими, но и жил среди них. Для него это был не только дом, в котором надо жить. Этот Дом стал для него и символом самой России, и символом вновь начинавшейся жизни... Огромный этот Дом, стилизованный под нордический стиль, стал и неким физическим воплощением, олицетворением самого Андреевского символизма... Он любил этот Дом как мечту, как жизнь, как своё воображение, которое дарило ему столько мучительных горестей и ослепительных радостей, столько счастья и страдания. Он страстно полюбил свой Дом, существовавший только в его воображении, - но неизмеримо сильнее стала его любовь, когда из чарующего эфира воображения Дом стал превращаться в реальность. И в реальности этой можно было писать, любить... встречать друзей и знакомых, - то есть жить...
  
   Революция 1917 года, отсоединение в 1918 году Финляндии от России... Действительность заставила Леонида Андреева жить эмигрантом... на собственной даче. Дом угрюмо потемнел... Он брал морской бинокль и долго, часами смотрел за границу, в сторону Петрограда, в сторону России, ставшей внезапно другой - далёкой и странной - страной...
   12 сентября 1919 года Дом на Чёрной речке опустел - умер хозяин. И как болезнь неизлечимо больного человека, который чувствует свою заброшенность, слабость и ненужность разрушение дома стало быстро прогрессировать...
   Так и умер Дом. Вместе с Домом умерла и мечта... Мечты, как и сны, передаются по наследству... Даниила Андреева прославила его знаменитая книга "Роза мира"...
  
   Эту книгу я придумала давно - окольными путями к её идее меня вела сама жизнь, вернее её далёкое "эхо прошедшего"...
   Удивительное свойство Андреевского таланта - он соединяет прошлое и будущее. Он освещает - и прошлое, и будущее...
   Острый, пронзительный талант, он словно стискивает сочувствием душу праздного читателя, и читатель этот уже не может быть ни праздным, ни скучающим, - он уже не может поверхностно-равнодушно читать строчку за строчкой. И лениво отложить в сторону книгу он уже тоже не может...
   Эта книга не похожа на своих собратьев - она не научна, в ней мало сносок на источники, в ней мало аналитики, да и всяких дат маловато. Всё это в избытке можно найти в специальной литературе, в книгах и статьях самых разных литературоведов...
   Источник моей книги один - любовь. Любовь ко всем тем, похороненным давно и живущим поныне, кто явится здесь в роли литературных авторов. Многие удивились бы, узнав, что и они обладают литературными способностями...
   Книга для меня - живая память о любимых людях, тех, кого я знала, тех, с кем знакома не была и тех, кто умер задолго до моего рождения.
   Книга эта - памятник любви. Любви огромной, верной и многогранной. Любовь, память и нежность, - к людям, к Дому своему, к России, - вот движущая сила всех "участников" этой книги.
  
   Наше существование на этой земле - это дни нашей и вашей жизни. Дни далёкие и близкие. Люди - далёкие и любимые, такие близкие и родные. Дни той жизни, что увела в небытие близких, родных и таких любимых. Дни нашей с Вами, читатель, жизни, которая кажется порой яркой и жгучей, а порой пустой, тяжкой и невыносимой...
  
   Далёкие времена, далёкие, давние люди, - что было... что будет. Иных уж нет... И иных всё больше, - в мире ином. Всё больше близкого и родного остаётся там, за жестокой чертой Ушедшего, - светлого и любимого. Всё больше ценишь прошлое и всё меньше ждёшь от будущего... Но странно! Чем дальше их далёкие души, тем ближе к сердцу и душе льнут их дальние тени. До боли сердечной дороги, так понятны, так близки! Далёкие и близкие.
  
   Вот и книга - о них. Ставших далёкими, но оставшихся такими живыми...
  
   Быстры, как волны эти дни жизни, что отмерены кем-то - мне, вам, всему сущему.
  
   Но и как волны творческой, литературной жизни давались нелегко Леониду Андрееву, так волны личной, внутридушевной жизни были сложны, неоднозначны и... коротки...
  
   Сквозь десятилетия, которые отсеивают бытовую шелуху, - сквозь очищающий свет веков (ведь Леонид Андреев родился в веке XIX, жил и умер в начале века ХХ, а я пишу эти строки уже в веке ХХI) я смотрю на фотографии...
  
   Чем больше проходит времени, отмеренного мне, тем сильнее сближает оно, - с прошлым... Чем ближе подводят меня мои годы к той единственной черте - ибо не повторяется она никогда - тем больше родства душ, тем большая глубина нежности. И тем глубже и светлее омут любви. И мне кажется, - мы вот-вот увидимся, познаем обоюдное: счастье родства. И тогда... И тогда на Землю мы больше не вернёмся... (Ирина Андреева, 2011 год)
  
  
   ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ АНДРЕЕВ (1871-1919 ГГ.) "ДНЕВНИК САТАНЫ"
  
   САШКА ЖЕГУЛЁВ. Жаждет любовь утоления, ищут слёзы ответных слёз. И когда тоскует душа великого народа - мятется тогда вся жизнь, трепещет всякий дух живой, и чистые сердцем идут на заклание.
   Так было и с Сашею Погодиным, юношею красивым и чистым: избрала его жизнь на утоление страстей и мук своих, открыла ему сердце для вещих зовов, которых не слышат другие, и жертвенной кровью его до краёв наполнила золотую чашу. Печальный и нежный, любимый всеми за красоту лица и строгость помыслов, был испит он до дна души своей устами жаждущими и умер рано, одинокой и страшной смертью и убийцами, участь которых добровольно разделил; и нет ему имени доброго, и нет креста на его безвестной могиле.
  
   Детство Саши. Были и ещё минуты радостного покоя, тихой уверенности, что жизнь пройдёт хорошо и никакие ужасы не коснутся любимого сердца...
  
   Но, как видит глаз сперва то, что на солнце, а потом с изумлением и радостью обретает в тени сокровище и клад, - так и Линочкина яркая талантливость только при первом знакомстве и на первые часы делала Сашу неприметным. И менялось всё с той именно минуты, как увидит человек Сашины глаза, - тогда вдруг и голос его услышит, а то и голоса не слыхал, и почувствует особую значительность самых простых слов его, и вдруг неожиданно заключит: а что такое талант? - да и нужен ли талант? Но неохотно открывал Саша свой взгляд, как будто знал важность и святость хранящейся в нём тайны...
  
   Наставник мудрый. Радовалась саду, но не умела по возрасту оценить его тайную силу и думала главным образом о пользе для здоровья детей; для души же ихней своими руками захотела создать красоту, которой так больно не хватало в прежней жизни... Начала с утверждения, что красота есть чистота... И всю квартиру она привела к строжайшей чистоте, сделала её первым законом новой жизни... Потом занялась красотою вещей. Со вкусом вдруг изменила обычный облик всех предметов, словно надышала в них красотою...
   И всем, кто видел, нравилось жилище; для детей же оно было родное и оттого ещё красивее, ещё дороже. И если старый сад учил их Божьей мудрости, то в красоте окружающего прозревали они, начинающие жить, великую разгадку человеческой трудной жизни, далёкую цель мучительных скитаний по пустыне...
  
   От знакомств она уклонялась: от своего круга отошла с умыслом, а с обывателями дружить не имела охоты, боялась пустяков и сплетен; да и горда была. Но те немногие, кто бывал у неё и видел, с каким упорством строит она красивую и чистую жизнь для своих детей, удивлялись её характеру и молодой страстности, что вносит она в уже отходящие дни...
  
   Дети растут. Года три жила Елена Петровна спокойно и радостно и уже перестала находить в Саше то особенное и страшное; и когда первою в чреде великих событий, потрясших Россию, вспыхнула японская война, то не поняла предвестия и только подумала: "Вот и хорошо, что я взяла Сашу из корпуса". И многие матери в ту минуту подумали не больше этого, а то и меньше.
   Но уже близилось страшное для матерей. Когда появились первые подробные известия о гибели "Варяга", прочла и Елена Петровна и заплакала: нельзя было читать без слёз, как возвышенно и красиво умирали люди и как сторонние зрители, французы, рукоплескали им и русским гимном провожали их на смерть; и эти герои были наши, русские...
   К тому времени с Дальнего Востока потянуло первым холодом настоящих поражений, и стало неприятно думать о войне, в которой нет ни ясного смысла, ни радости побед, и с лёгкой бессознательного предательства городок вернулся к прежнему миру и сладкой тишине...
  
   В окно смотрела вечно чуждая людям, вечно страшная ночь...
  
   Только те жертвы принимает жизнь, что идут от сердца чистого и печального, плодоносно взрыхлённого тяжёлым плугом страдания...
  
   Сны.... Но откуда эта тайная тоска, когда всё так хорошо и жизнь прекрасна! Не радуется ли утро дню и день вечеру? - и не всегда ли плывут облака, и не всегда ли светит солнце и плещется вода? Вдруг среди весёлой игры, беспричинного смеха, живого движения светлых мыслей - тяжёлый вздох, смертельная усталость души. Тело молодо и юношески крепко, а душа скорбит, душа устала, душа молит об отдыхе, ещё не отведав работы. Чьим же трудом она потрудилась? Чьею усталостью она утомилась? Томительные зовы, нежные призывы звучат непрестанно; зовёт глубина и ширь, открыла вещие глаза свои пустыня и молит... Или этот ночной гул мощных деревьев навевает сны о вечной усталости, о вечной жизни и беспредельной широте?.. Но зачем так ярки сны?..
  
   Трудное время. Но уже наступило страшное для матерей, пришло незаметно, стало тихо, опёрлось крепко о землю своими чугунными ногами. Кто думает, отрывая ежедневно листки календаря, что время идёт? Красная кровь уже хлынула с Востока на Россию, вернулась к родным местам, малыми потоками разлилась по полям и городам, оросила родную землю для жатвы грядущего было спокойно, и вдруг стало беспокойно; и кто из живущих мог бы назвать тот день, тот час, ту минуту, когда кончилось одно и наступило другое...
  
   - Это твоя красота, она очень хороша, и я очень уважаю в тебе эти стремления; да мне и самому прежде нравилось, но она хороша только пока, до настоящего дела, до настоящей жизни... Понимаешь? Теперь же она неприятна и даже мешает...
   - Красота никогда не может помешать.
   - Я не хочу тебя обидеть, мамочка, но мне всё это кажется лишним... Или эта твоя чистота... это что-то ужасное, сколько она берёт времени! Ты подумай...
   - Да зачем тебе так нужно время?
   - Нет, погоди! Потом я занимаюсь гимнастикой - вот тебе ещё пятнадцать-двадцать минут. Потом я обмываюсь холодной водой и докрасна растираю своё благородное тело. Потом...
   И выходило так по его словам, что весь день он только и делает, что чистит себя... А Линочка жаловалась на свои таланты, которые отнимают у неё много времени.
   - Да на что вам время?..
   Когда перестали дети ходить в церковь?
   И когда в городе появились на улицах казаки? И когда произошёл первый террористический акт?.. И когда она начала бояться... - до ужаса, до неистовых ночных кошмаров?
   Когда приделан железный засов к двери?..
  
   Отец... Генерал... Но как же это непохоже на прежнюю усталость взгляда, где-то в себе самом черпавшего вечную тревогу!..
  
   Мама... Она разбудила его и рассказала всё о своей жизни с генералом - о первом материнстве своём, о горькой обиде, о слезах своих и муке женского бессильного и гордого одиночества, доселе никем ещё не разделённого... До сих пор она не простила мужа и не может простить... О самой настоящей жизни шло дело...
   - Я люблю его.
   - А простить - нет?
   Что было потом? То, о чём надо всегда плакать, вспоминая...
   Пьяна я материнской радостью моею!..
   Только теперь осознал ту тяжесть, что, начинаясь от детства, всю жизнь давила его мысли...
   И она сказала, что любит его - не прощает и любит. И это возможно? И как, какими словами назвать то чувство к отцу, которое сейчас испытывает сын его - любовь? - ненависть и гнев? - запоздалая жажда мести и восстания и кровавого бунта? Ах, если бы теперь встретиться с ним...
   Ваша кровь в моих жилах, и рука моя, пожалуй, не менее тяжела, чем ваша, и вы узнаете...
   Можно отречься от отца? Глупо: кто же я тогда буду, если отрекусь! - ведь я же русский... Вообще русским свойственно... что свойственно русским?..
  
   Бесталанные... Экое горе, какие мы с вами бесталанные! Только вы, я думаю, ошибаетесь, нельзя этого допустить, чтобы у вас не было таланта. Может, не обнаружился ещё? Это часто бывает с молодыми людьми. Таланты-то ведь бывают разные, не только что карандашиком или пером водить... Да как же могу я этому поверить! Что не рисует да языком не треплет, так у него и талантов нет Вздор, преподлейший вздор! Талант у него в каждой черте выражен...
  
  
   - Ручьи текут, а мне кажется, будто это слёзы народные...
  
   Но прошло время, и вдруг оказалось, что уже давно и крепко и до нестерпимости властно его душою владеет покойный отец, и чем дальше, тем крепче; и то, что казалось смертью, явилось душе и памяти, как чудесное воскресение, начало новой таинственной жизни. Всё забытое - вспомнилось; всё разбросанное по закоулкам памяти, рассеянное в годах - собралось в единый образ, подавляющий громадностью и важностью своею... Острая ненависть столкнулась с чем-то невыносимо похожим на любовь, вспыхнул свет сокровеннейшего понимания, загорелись и побежали вдаль кроваво-праздничные огни...
  
   - Юноша, не баламуть! Раз имеешь личное, то живи по закону, а недоволен, так жди нового! Убийство дело страшное, и только тот имеет на него право, у кого нет личного. Только тот и выдержать его может. Если ты не чист, как агнец, отступись! По человечеству прошу!.. Такие времена, что, того и гляди, в сумасшедший дом попадёшь...
  
   Весна...
   - Нет, вы скажите, почему у русской революции только и есть похоронный марш? Поэтов у нас столько..., и все первоклассные, а ни одна скотина не догадалась сочинить свою русскую марсельезу! Почему мы должны довольствоваться объедками со стола Европы или тянуть свою безграмотную панихиду?
  
   Нет имени у того чувства, с каким поёт мать колыбельную песню - легче её молитву передать словами: сквозь самое сердце протянулись струны, и звучит оно, как драгоценнейший инструмент, благословляет крепко, целует нежно...
  
   - Да, все силы революции разбиты...
  
   - Она боялась людей, которые мало едят...
  
   Саша хмуро смотрел вниз и вздрогнул, когда голос загудел прямо над его головою:
   - Нет, ты будь чист, как агнец! Как стёклышко, чтобы насквозь светилось! Не на гульбище идёшь, а на жертву, на подвиг мученический, и должен же ты каждому открыто, без стыда, взглянуть в глаза!..
   - Поймите же вы, сумасшедший же вы человек, что и дела, дела должны быть чисты!..
  
   Ночами... Вдруг стало стыдно читать газеты, в которых говорилось о казнях, расстрелах, и из каждой строки глядела безумно-печальными глазами окровавленная, дымящаяся, горящая, истерзанная Россия... Что такое Россия?..
  
   Гасли чёткие мысли, такие твёрдые и общие в своей словесной скорлупе, теряли форму образы, умирало одно сознание, чтобы дать место другому...
   Звал Бога на помощь и предавал Ему жизнь свою и дух...
  
   "Как купец, который накрал, а потом жертвует гривенник"...
  
   И только одно спасло его в эти дни от самоубийства: та жёлтая тошнота, тревога предчувствия, знак идущего, верная подруга незавершённой жизни, при появлении которой не верилось ни в университет, ни в своё лицо, ни в свои слова. Нужно только подождать, ещё немного подождать: слишком грозен был зов взволнованной земли, чтобы остаться ему гласом вопиющего в пустыне...
  
   Дальнейшее об отце...
   - Чудесный закат! К моему лицу идёт, как нельзя лучше!
   Небо между голыми сучьями было золотисто-жёлтое и скорей походило на осеннее; и хотя все лица, обращённые к закату, отсвечивали тёплым золотом и были красивы какой-то новой красотой - улыбающееся лицо Колесникова резко выделялось неожиданной прозрачностью и как бы внутренним светом...
   - Да вы в зеркало смотритесь!
   - Смотрюсь. Лицо - зеркало души.
   - Глаза, а не лицо...
  
   От судьбы всё равно не уйдёшь... Но какая страшная будет ночь!..
  
   Нельзя ждать... Много и жестоко меня били, и нет у меня настоящего доверия к людям, - две ноги ясно вижу, а дальше начинаются сомнения...
  
   - Моя жизнь никогда не была особенно весёлой. Конечно, главная причина - моя бесталанность, без таланта очень трудно быть весёлым, о есть и другое что-то, поважнее... В детстве вокруг мня было темно и печально. Отец мой был очень тяжёлый и даже страшный человек. Жестокий. Но главное, тупой и ужасно тяжёлый, и его ни в чём нельзя было убедить, и что бы он ни делал, всегда от этого страдали другие. И если б хоть когда-нибудь раскаивался, а то нет: или других обвинял, или судьбу, а про себя всегда писал, что он неудачник... Завтра я, пожалуй, раскаюсь в том, что говорил сегодня, но... иногда устаёшь молчать и сдерживаться...
  
   - Был у нас кот, и такой несчастный кот: старый, облезлый... Несчастный кот! И всего несчастнее был он через меня: мучил я его ежедневно... Был я жесток. Откуда это?..
   Кто я? Мне девятнадцать лет... Иногда я себя чувствую мальчиком, а то вдруг так стар, словно мне сто лет и у меня не чёрные глаза, а серые. Усталость какая-то... Откуда усталость, когда я ещё не работал?
   - Народ работал. Его трудом ты и утомился.
   - А тоска?
   - Его тоскою тоскуешь! Я уже не говорю про теперешнее, ему ещё будет суд! А сколько позади-то печали, да слёз, да муки мученической. Тоска, говоришь? Да увидь я в России воистину весёлого человека... Нет в России весёлого человека, не родился ещё, время не довлеет весёлости...
   - Ты ошибаешься во мне: не чист я, как тебе нужно. Ничего я не сделал, правда, я чувствую иногда так, как будто волочится за мной грех, хватает за ноги, присасывается к сердцу! Ничего ещё не сделал, а совесть мучит.
   - И грех не твой. И грех позади.
   - А если грех позади, то как же я могу быть чист! И не может родиться теперь на земле такой человек, который был бы чист. Не может!..
   - А что грех на тебе отцов, так искупи!.. Смотри, вот твоя земля, плачет она в темноте. Брось гордых, смирись, как я смирился, её горьким хлебом покормись, её грехом согреши, её слезами омойся! Что ум! С умом надо ждать, да рассчитывать, да выгадывать, а разве мы можем ждать?.. Пусть они, умные да талантливые, делают по-своему, а мы, бесталанные, двинем по низу!..
  
   Было ли это юношеское, мало сознательное отношение к смерти, или то стойкое мужество, которое так отличило Сашу в его последние дни, но о смерти и говорил он и думал спокойно, как о необходимой составной части дела...
  
   Господа гимназисты... "Бороться против зла нет сил, а подлецом жить не хочу. Прощайте, милорды, приходите на панихиду"...
  
   На распутье...
   - Вот вы молчите всегда, тоже нехорошо. Человек, который себя уважает, любит обмениваться мыслями...
   - Кому мои мысли интересны, тот и без слов их знает...
  
   Мутилась душа, и страшно было, что расплачется - от любви, от остро болючей жалости... ко всем живущим. Прощался и уходил - смутный, тревожный, мучительно ищущий путей, как сама народная совесть, страшная в вековечном плену своём...
  
   Душа моя мрачна... Не думать ему хотелось, а в одиночестве и тьме отдаться душой тому тайному, о чём дома и стены могут догадаться...
  
   Сеятель щедрый... Кто-то невидимый бродил в потёмках по русской земле и полной горстью, как сеятель щедрый, сеял тревогу, воскрешал мёртвые надежды, тихим шёпотом отворял замороженную кровь. Будто не через слово человеческое, как всегда, а иными, таинственными путями двигались по народу вести и зловещие слухи, и стёрлась грань между сущим и только что наступающим: ещё не умер человек, а уже знали о его смерти и поминали за упокой. Ещё только загоралась барская усадьба и ещё зарева не приняло спокойное небо ночи, а уже за тридцать вёрст проснулась деревня и готовит телеги, торопливо грохочет за барским добром. Жестоким провидцем, могучим волхвом стал кто-то невидимый, облачённый во множественность: куда протянет палец, там и горит, куда метнёт глазами, там и убивают - трещат выстрелы, льётся отворённая кровь; или в безмолвии скользит нож по горлу, нащупывает жизнь. Кто-то невидимый в потёмках бродит по русской земле, и гордое слово бессильно гонится за ним, не может поймать, не может уличить. Кто он и чего он хочет? Чего он ищет? Дух ли народный, разбуженный среди ночи и горько мстящий за украденное солнце? Дух ли это Божий, разгневанный беззаконием закон хранящих в широком размахе десницы своей карающей невинных вместе с виновными? Чего он хочет? Чего он ищет?.. Грозное и таинственное время...
  
   Рябинушка... Только в песне познаёт себя и любит человек и теряет злую греховность свою...
   - С детства с самого тянуло меня к народу, сказано ведь: из земли вышел и в землю пойдёшь... И создал я себе такую горделивую мечту: человек я вольный, ноги у меня длинные - буду ходить по базарам, ярмаркам, по сёлам и даже монастырям, ну везде, где собирается народ в большом количестве, и буду ему петь по нотам... И вдруг я почувствовал в себе такую силу и покой, точно я всего достиг или завтра непременно достигну. Отчего это?
   - Оттого, что за народом стоишь. Трудно на этот постамент взобраться, а когда взберёшься и подымет он тебя, то и стал ты герой. И я сейчас твою силу чувствую.
   - Какая огромная Россия! Закрою глаза, и всё мне представляются леса, овраги, реки, опять леса и поля. "Ты, рябинушка, ты, зелёная..." Сейчас мне не стыдно: скажи, ты веришь, что наш народ - великий народ?
   - Верю...
  
   Первая кровь...
   - Вот я и убил человека: как просто! Убить просто, а раньше нужно долго...
  
   - Тебе ужасно больно, Саша?
   Саша молчал...
   - Мальчик ты мой! Как ты вчера радовался... Я понимаю тебя, Саша, но ведь должны страдать и невинные. Я сам убил человека, и, ей-Богу, он не был виноватее твоего телеграфиста. И именно невинные-то и должны страдать, помни это. Когда грешный наказывается, то молчит земля, а гибнет невинный, то не только земля, а и небо содрогается, солнце меркнет...
   А сам-то ты не виновен? И разве я что тебе говорю: не мучься? Нет, мучься, сколько есть у тебя муки, всю отдай, иначе был бы ты подлец, и смысла б в тебе не было! Этим ты землю потрясёшь, совесть в людях разбудишь, а совесть - она только и держит народ... А без совести пропадёшь, и будет место твоё пусто! Но, мучась, не падай, - зато смерть, когда она подойдёт к тебе и в глаза заглянет, примешь ты с миром.
   - Ладно. Буду жить и мучиться - так, что ли?..
  
   Такова сила заблуждения!..
  
   Но с этого дня в его душу вошёл и стал навсегда новый образ: падающий к его ногам телеграфистик..., кровавая яма... Так стал убийцею Саша Погодин, отныне воистину и навсегда - Саша Жегулёв. За короткое время шайка Жигулёва совершила ряд удачных грабежей и нападений: была ограблена почта, убит ямщик и два стражника, потом...
  
   Жегулёв. В новой лесной жизни с каждым днём менялся Саша Погодин... Вместе с новым выражением глаз... не было жизни в этой красоте, ушла она с первой кровью... Окаменел, - не улыбается, молчит...
   - Тебе тяжело, Саша?
   - Да. Мучусь. Но ведь так, кажется, и надо?
   - Отчего ты со мной и поговорить не хочешь?.. Каменный ты стал какой-то...
   - А ты требовательный человек: то много мучусь, то мало! Теперь, как врач, ты хочешь сказать, что жертвы под хлороформом не принимаются, - так я тебя понял?.. Но ты напрасно беспокоишься: мне не так плохо, как ты думаешь, или не так хорошо, не знаю, чего тебе больше надо...
  
   Фома Неверный... Ну, Рассея-матушка, плохи дела твои, коли мальчишек спосылаешь!..
  
   Елена Петровна. Елену Петровну вызвал к себе губернатор...
   - Искренне страдаю, но, Боже мой!.. Вам известно... что этот... знаменитый разбойник, о котором кричат газеты, - Сашка Жегулёв есть не кто иной, как сын ваш, Александр?
   До этой минуты Елена Петровна только догадывалась... До этой минуты ей казалось... А с этой минуты весь мир перевернулся, и всё стало другое, и всё понялось по-другому, и разум стал иной, и совесть сделалась другая; и неслышно ушла из жизни Елена Петровна, и осталась на месте её - вечная мать. Что это за сила, что в одно мгновение может сдвинуть мир?.. Просто: на миг что-то упало и потемнело в глазах, а потом стало совершенно так же, как всегда, и была только тихая радость, что Сашенька жив...
   - Дети! А что будет с ними завтра, я знаю?..
  
   - Все негодяи от кого-нибудь да родились же!..
   - От отцов...
   - Вы сами виноваты, раз не даёте детям вашим воспитания.
   - Нет, это вы виноваты. Зачем заставляете нас рожать? Чтобы потом их вешать?..
   - Бабья логика!
  
   Пустые дни... Без мужика долго не проживёшь...
   С каждым днём стираются границы и теряется понимание... Истинный разбойник, грабитель, дурной и скверный человек... Действия его похожи... Зачем же тогда чистота, зачем бескорыстие и эти ужасные муки? - кто догадается о жертве, когда потерялся белый агнец в скопище хищных зверей и убойного скота, погибает под ножом безвестно!
   - За что погубил я Сашу? Предатель я!..
  
   Ярость... И если раньше что-то разбиралось, одного жгли, а другого нет, держали какой-то свой порядок, намекающий на справедливость, то теперь в ярости обманутых надежд палили всё без разбора, без вины и невинности; подняться к небу и взглянуть - словно сотни и тысячи костров огромных раскинулись по тёмному лону русской земли. И если раньше казалось Жегулёву, что он чем-то управляет, то теперь, подхваченный волной, он стремительно и слепо нёсся в огненную темноту - то ли на берег, то ли в пучину.
   Вначале даже радостно было: зашумел в становище народ, явилось дело и забота, время побежало бездумно и быстро, но уже вскоре закружилась по-пьяному голова, стало дико, почти безумно. Жгли, убивали - кого, за что? Опять кого-то жгли и убивали: и уже отказывалась память принимать новые образы убитых, насытилась, жила старыми. Разбивали винные лавки, и мужики опивались до смерти; и все пили, и появилась в стану водка, и всегда кто-нибудь валялся пьяный и безобразный...
   Что-то дикое произошло при встрече с Васькой Соловьёвым. В яростном и безумном, что теперь творилось, Соловьёв плавал, как рыба в воде, и шайка его росла не по дням, а по часам. Ушли к нему от Жигулёва многие аграрники, недовольные мягкостью и тем, что ничего Жегулёв не обещал; набежали из города какие-то тёмные революционеры, появились женщины... Точно колеблясь, он именовал себя то Жегулёвым, то по-настоящему с некоторой робостью заявлял, что он Васька Соловьёв, и вновь прятался за чужое, всё ещё завидное имя... Встретились обе шайки случайно, при разгроме одной и той же винной лавки, и, вместо того чтобы вступить в пререкания и борьбу, побратались за бутылкой....
   И захваченные волной, ослепшие в дыму пожаров, не замечали они того, что уже виделось ясно, отовсюду выпирало своими острыми краями: в себе самой истощалась явно народная ярость, лишённая надежд и смысла, дотла, вместе с пожарами, выгорала душа, и мёртвый пепел, серый и холодный, мёртво глядел из глаз, над которыми ещё круглились яростные брови. И не видели они того, что уже других путей ищет народная совесть, для которой все эти ужасы были только мгновением, - ищет других путей и готовит проклятие на голову тех, кто сделал своё страшное дело.
   Жертва уже принесена. А принята ли? - тому судьёй будет сам народ.
  
   В лесу...
   - А вы так попробуйте: ляжьте наземь и молчите, ничего про дорогу не думайте, она себя покажет.
   Попробовал Саша и так и как будто нашёл: в смутных образах движения явилось желание идти - и это желание и есть сама дорога. Нужно только не терять желания, держаться за него крепко...
   Страшен беспамятный человек - что он думает, что видит он в своей отрешённости от яви?..
  
   Бред Колесникова... В чёрном озарении ужаса подходила смерть...
  
   Пробуждение. Бывают такие полосы в жизни, когда от сильного горя и усталости либо от странности положения здоровый и умный человек как бы теряет сознание. Для всех окружающих, да и для себя, он всё тот же: так же и ест, и пьёт, и разговаривает, и делает своё дело, плачет или смеётся, - ничего особенного и не заметишь: а внутри-то, в разуме и совести своей, он ничего не помнит, ничего не сознаёт, как бы совершенно отсутствует... Очень часто из этого опасного состояния возвращаются к жизни, даже не заметив его и не узнав, как не узнаётся опасность за спиною; но бывает, что и умирают, почти неслышно для себя переходят в последний мрак. Как раз в таком состоянии был Жегулёв после смерти Колесникова...
   Словно колокол церковный прозвучал в отдалении и стих. Опустил голову и матрос... И хочется ему не то чтобы умереть, а - не быть. Не быть...
   Всё резче с каждым часом намечались зловещие перемены, но, как в мороке живущий, ничего не видел и не понимал Жегулёв. Как море в отлив, отходил неслышно народ, оставляя на песке лёгкие отбросы да крохи своей жизни, и уже зияла кругом молчаливая пустота, - а он всё ещё слепо жил в отошедшем шуме и движении валов. До дна опустошённый, отдавший всё, что призван был отдать, выпитый до капли, как бокал с драгоценнейшим вином, - прозрачно светлел он среди беспорядка пиршественного стола и всё ещё ждал жаждущих уст, когда уже к новым пирам и горько-радостным отравам разошлись и званые и незваные. С жестокостью того, кто бессмертен и не чтит маленьких жизней, которыми насыщается, с божественной справедливостью безликого покидал его народ и устремлялся к новые судьбам и новые призывал жертвы, - новые возжигал огни на невидимых алтарях своих...
   Временами положение становилось угрожающим. Мало-помалу, сами того не замечая, перешли они из нападающих в бегущие и всё ещё не понимали, что это идёт смертный конец, и всё ещё искали оправдания: осень идёт, дороги трудны, войск прибавили, - но завтра будет по-старому, по-хорошему. Укрепляла ещё и в надеждах шайка Васьки Щёголя, по-прежнему многолюдная, разгульная и удачливая: не понимали, что от других корней питается кривое дерево, поганый сук, облепленный вороньём...
  
   ...Так проснулся Саша. И ночью в своей холодной землянке, зверином нечистом логове лежал он, дрожа от холода, и думал кровавыми мыслями о непонятности страшной судьбы своей. Нужна ли была его жертва? Кому во благо отдал он всю чистоту свою, радости юношеских лет, жизнь матери, всю свою бессмертную душу? Неужели всё это - драгоценное и единственное, что есть у человека, - так никому и не нужно, так никому и не пригодилось? Брошено в яму вместе с мусором нечистым, сгибло втуне, обернулось волею Неведомого в бесплодное зло и бесцельные страдания!..
  
   Любовь и смерть. Великий покой - удел мёртвых и неимеющих надежд...
   Хорошо или плохо то, что он сделал и чего не мог не сделать, нужно оно людям или нет - оно сделано, оно свершилось и стоит сзади него во всей грозной неприкосновенности совершившегося: не изменить в нём ни единой чёрточки, ни одного слова не выкинуть, ни одной мысли не изменить. Примет жизнь его жертву или с гневом отвергнет, как дар жестокий и ужасный; простит его Всезнающий или, осудив, подвергнет карам, силу которых знает только Он один; была ли добровольной жертва или, как агнец обречённый, чужой волею приведён он на заклание, - всё сделано, всё совершилось, всё осталось позади, и ни единого ничьей силою не вынуть камня. А впереди только смерть.
   Это была безнадёжность, и её великий, покорный и страшный покой ощутил Саша Погодин. Ощутив же, признал себя свободным от всяких уз, как перед лицом неминуемой смерти свободен больной, когда ушли уже все доктора и убраны склянки с ненужными лекарствами, и заглушенный плач доносится из-за стены... Саша как бы закрыл душу для всех образов прошлого, монашески отрёкся от любви и близких... "Теперь я могу думать, о чём хочу", - строго решил он, глядя прямо в глаза своей совести, - и думал...
  
   К ощущениям холода, пустоты и постоянного ровного страха свелась жизнь шайки, и с каждым днём таяла она в огне страданий: кто бежал к богатому и сильному, знающемуся с полицией Соловью, кто уходил в деревню, в город, неизвестно куда...
   Старательно и добросовестно вслушиваясь, весьма плохо слышал он голоса окружающего мира и с радостью понимал только одно: конец приближается, смерть идёт большими и звонкими шагами...
   Тихо и красиво умирает лес...
  
   Всё дальше уходила жизнь, и открывался молодой душе чудесный мир любви, божественно-чистой и прекрасной, какой не знают живые в надеждах люди. Как ненужная, отпадала грубость и суета житейских отношений, томительность пустых и усталых дней, досадная и злая сытость тела, когда по-прежнему голодна душа - очищенная безнадёжностью, обретала любовь те свои таинственнейшие пути, где святостью и бессмертием становится она...
   Так в тихом шелесте платьев, почему-то чёрных и шелестящих, жили призрачной и бессмертной жизнью три женщины, касались еле слышно, проходили мимо в озарении света и душистого тепла, любили, прощали, жалели - три женщины: мать - сестра - невеста...
  
   Ну и страшно же на свете жить!
  
   Прощание... В детстве даже часы, когда отсутствовала мать, тревожили сердце и воображение населяли призраками возможных бед и несчастий, а теперь прошло целых четыре месяца, долгий и опасный срок для непрочной человеческой жизни...
   Какая радость: идти по знакомым и родным местам, где каждый столбик и канавка и каждая доска забора исписана воспоминаниями, как книга, и всё хранит ненарушимо, и всё помнит, и обо всём может рассказать!..
   Вот и кончилось всё: как просто и как необходимо! Да, соблазнился я, помутился ум...
   Легко идётся по земле тому, кто полной мерой платит за содеянное...
  
   Смерть Жегулёва... Так в день, предназначенный теми, кто жил до него и грехами своими обременил русскую землю, - умер позорной и страшной смертью Саша Погодин, юноша благородный и несчастный...
  
   ДНЕВНИК САТАНЫ
  
   Сегодня ровно десять дней, как Я вочеловечился и веду земную жизнь. Моё одиночество очень велико. Я не нуждаюсь в друзьях, но Мне надо говорить о себе, и Мне не с кем говорить. Одних мыслей недостаточно, и они не вполне ясны, отчётливы и точны, пока Я не выражу их словом: их надо выстроить в ряд, как солдат или телеграфные столбы, протянуть, как железнодорожный путь, перебросить мосты и виадуки, построить насыпи и закругления, сделать в известных местах остановки - и лишь тогда всё становится ясно. Этот каторжный инженерный путь называется у них, кажется, логикой и последовательностью и обязателен для тех, кто хочет быть умным; для всех остальных он не обязателен, и они могут блуждать, как им угодно.
   Работа медленная, трудная и отвратительная для того, кто привык единым дыханием схватывать всё и единым дыханием всё выражать. И недаром они так уважают своих мыслителей, а эти несчастные мыслители, если они честны и не мошенничают при постройке, как обыкновенные инженеры, не напрасно попадают в сумасшедший дом. Я всего несколько дней на земле, а уж не раз предо Мною мелькали его жёлтые стены и приветливо раскрытая дверь...
   Скажу заранее, - чтобы ты не слишком разевал твой любопытный рот, Мой земной читатель! - что необыкновенное на языке твоего ворчания невыразимо. Если не веришь Мне, сходи в ближайший сумасшедший дом и послушай тех: они все познали что-то и хотели выразить его...
   Вижу, как ты и сейчас уже готов закидать Меня вопросами, узнав, что Я - вочеловечившийся Сатана: ведь это так интересно! Откуда Я? Каковы порядки у нас в аду? Существует ли бессмертие, а также каковы цены на каменный уголь на последней адской бирже? К несчастью, Мой дорогой читатель, при всём Моём желании, если бы таковое и существовало у Меня, Я не в силах удовлетворить твоё законное любопытство. Я мог бы сочинить тебе одну из тех смешных историек о рогатых и волосатых чертях, которые так любезны твоему скудному воображению, но ты имеешь их уже достаточно, и Я не хочу тебе лгать так грубо и так плоско. Я солгу тебе: где-нибудь в другом месте, где ты ничего не ждёшь, и это будет интереснее для нас обоих...
  
   Запомни: когда мы хотим прийти на твою землю, мы должны вочеловечиться. Почему это так, ты узнаешь после смерти, а пока запомни...
   Но как это случилось? Очень... просто. Когда Я захотел прийти на землю, Я нашёл подходящего, как помещение, тридцативосьмилетнего американца, миллиардера, и убил его... конечно, ночью и без свидетелей. Но притянуть Меня к суду, несмотря на Моё сознание, ты всё-таки не можешь, так как американец жив, и мы оба в одном почтительном поклоне приветствуем тебя: Я и Вандергуд. Он просто сдал Мне пустое помещение... И вернуться обратно Я могу, к сожалению, лишь той дверью, которая и тебя ведёт к свободе: через смерть...
  
   Есть ещё один вопрос, на который ты ждёшь ответа: зачем Я пришёл на землю и решился на такой невыгодный обмен - из Сатаны, "всемогущего, бессмертного, повелителя и властелина" превратился в... тебя?.. Мне стало скучно... в аду, и Я пришёл на землю, чтобы лгать и играть.
   Что такое скука, тебе известно. Что такое ложь, ты хорошо знаешь, и об игре ты можешь несколько судить по твоим театрам и знаменитым актёрам, может быть, ты и сам играешь какую-нибудь маленькую вещичку в парламенте, дома или в церкви? Тогда ты кое-что поймёшь и в чувстве наслаждения игрою...
   Просто я хочу играть. В настоящую минуту Я ещё неведомый артист, скромный дебютант, но надеюсь стать знаменитым не менее ... - тогда сыграю, что хочу. Я горд, самолюбив и даже, пожалуй, тщеславен... ты ведь знаешь, что такое тщеславие, когда хочется похвалы и аплодисментов хотя бы дурака? Далее, Я дерзко думаю, что Я гениален... и вот вообрази, что Мне надоел ад... О тебе же, Мой земной друг, Я слыхал, что ты умён, довольно честен, в меру недоверчив, чуток к вопросам вечного искусства и настолько скверно играешь и лжёшь сам, что способен высоко оценить чужую игру... Вот Я и пришёл...
   Моими подмостками будет земля, а ближайшей сценой Рим... Со мною едет и разделит Мою судьбу Мой секретарь...
  
   Одной минуты в моём вочеловечивании Я не могу вспомнить без ужаса: когда Я впервые услыхал биение Моего сердца. Этот отчётливый, громкий, отсчитывающий звук, столько же говорящий о смерти, сколько и о жизни, поразил Меня неиспытанным страхом и волнением. Они всюду суют счётчики, но как могут они носить в своей груди этот счётчик, с быстротою фокусника спроваживающий секунды жизни?..
   Потом, впоследствии, слушая его назойливое тиканье, Я стал думать: "Не успею!" Что не успею? Я Сам этого не знал, но целых два дня бешено торопился пить, есть, даже спать: ведь счётчик не дремлет, пока Я лежу неподвижной тушей и сплю!..
  
   Вероятно, это хорошая вещь, друзья. Ах! Но во всей Вселенной Я один!..
  
   Я каждый раз бешусь, когда Мне приходится брать палку полицейского и водворять порядок в моей голове: факты направо! Мысли налево! Настроения назад! - дорогу его величеству Сознанию, которое еле ковыляет на своих костылях...
  
   - Сумасбродный филантроп, которому золото бросилось в голову, как молоко кормилице... Что я могу сделать? Ещё один университет в Чикаго? Ещё богадельню в Сан-Франциско? Ещё одну гуманную исправительную тюрьму в Нью-Йорке?..
   - Я рад, что вы не собираетесь идти шаблонным путём всех американских филантропов. Ваши миллиарды...
   - На эти деньги можно создать новое государство... Или разрушить старое. На это золото можно сделать войну, революцию...
   - А вы знаете точно, что нужно вашему человечеству: создание нового или разрушение старого государства? Война или мир? Революция или покой? Кто вы такой, что берётесь решать эти вопросы?..
   - Вы правы. Кто я такой, чтобы решать эти вопросы? Но Я их не решаю. Я только их ставлю, Я ставлю и ищу ответа, ищу ответа и человека, который Мне его даст. Я неуч, невежда. Я не читал, как следует, ни одной книги, кроме гроссбуха, а здесь Я вижу книг достаточно. Вы мизантроп, вы слишком европеец, чтобы не быть слегка и во всём разочарованным, а мы, молодая Америка, мы верим в людей. Человека надо делать! Вы в Европе плохие мастера и сделали плохого человека, мы - сделаем хорошего. Извиняюсь за резкость: пока Я делал только свиней, и Мои свиньи, скажу это с гордостью, имеют орденов и медалей не меньше, нежели фельдмаршал Мольтке, но теперь Я хочу делать людей...
   - Вы алхимик от Евангелия, Вандергуд: берёте свинец и хотите превращать в золото!
   - Да, Я хочу делать золото и искать философский камень. Но разве он уже не найден? Он найден, только вы не умеете им пользоваться: это - любовь. Ах, Я ещё сам не знаю, что буду делать, но Мои замыслы широки и... величественны... Поверьте в человека и помогите Мне! Вы знаете, что нужно человеку...
  
   - Вы видите эти руки? На них кровь! Пусть кровь злодея, мучителя и тирана, но всё же красная человеческая кровь...
  
   Мудрость слов нужна только нищим духом, богатые же - безмолвны, заметь это, поэтик, мудрец и вечный болтун на всех перекрёстках!..
  
   Я доказал, что любовь к ближним наилучшее помещение для капитала. Как практичный и осторожный американец, Я указал, что нет надобности хвататься за целое Царство Небесное и сразу бросать весь капитал, а можно небольшими взносами и рассрочкой приобретать в нём участки - "сухой, на высокой горе, с дивным видом на окрестности". Лица верующих приобрели сосредоточенное выражение: видимо, они вычисляли - и сразу прояснились: Царство Божие на этих условиях приходилось каждому по карману. К несчастью, в собрании присутствовало несколько слишком сообразительных Моих соотечественников, и один уже поднялся, чтобы предложить акционерную компанию... Целым фонтаном чувствительности Я с трудом загасил его религиозно-практический жар!..
  
   - Моё отечество?.. Всякая свобода - отечество для свободного человека...
  
   Когда ты влюбляешься в женщину, Мой земной товарищ, и тебя начинает трясти лихорадка любви, ты считаешь себя оригинальным? А Я нет. Я вижу все легионы пар, начиная с Адама и Евы, Я вижу их поцелуи и ласки, слышу их слова, проклятые проклятием однообразия, и Мне становится ненавистным Мой рот, смеющий шептать чужие шёпоты, Мои глаза, повторяющие чужие взоры, Моё сердце, покорно поддающееся дешёвому заводному ключу. Я вижу всех спарившихся животных в их мычании и ласках, проклятых проклятием однообразия, и Мне становится омерзительной эта податливая масса Моих костей, мяса и нервов, это проклятое тесто для всех. Берегись, Вочеловечившийся, на Тебя надвигается обман!..
  
   - Ваше несчастье в том, м-р Вандергуд, что вы слишком любите людей...
   - Возлюби ближнего...
   - Ну и пусть ближние любят друг друга, учите их этому, внушайте, приказывайте, но зачем это вам? Когда слишком любят, то не замечают недостатков любимого предмета, и ещё хуже: их охотно возводят в достоинства. Как же вы будете исправлять людей, делать их счастливыми, не зная их недостатков, пороки принимая за добродетели? Когда любят, то и жалеют, а жалость убивает силу... Любовь - это бессилие. Любовь вытащит у вас деньги из кармана и потратит их... на румяна! Предоставьте тем, кто на низу, любить друг друга, требуйте от них этого, но вы, вознесённый так высоко, одарённый таким могуществом!..
   - Но что же Мне делать? Я теряюсь. С детства, и именно в церкви, Мне твердили о необходимости любви. Я поверил, и вот...
   - Детство, да... дети, да. Но ведь теперь вы не дитя? Забудьте, вот и всё. Чудесный дар забвения, знаете?
   Вы сами ничего сделать не можете! Надо знать людей, чтобы сделать их счастливыми, - ведь это ваша благородная задача? - а знает людей только Церковь. Она мать и воспитательница в течение многих тысяч лет, и её опыт единственный и непогрешимый. Насколько я знаком с вашей жизнью, вы опытный скотовод? И, конечно, вы знаете, что такое опыт даже по отношению к таким несложным существам, как...
   - Как свиньи.
   - Свиньи? Это очень хорошо, это великолепно, м-р Вандергуд, но не забудьте, что в них иногда вселяются бесы!
   Уча, мы учимся сами. Я не скажу, чтобы все методы воспитания и исправления, которые применяла Церковь, были одинаково удачны. Нет, мы часто ошибались, но каждая наша ошибка вела к упорядочению наших приёмов... Мы совершенствуемся!..
   Я намекнул на быстрый рост рационализма, который в самом близком будущем грозит гибелью "усовершенствованной" церкви, но кардинал снова замахал короткими обрубками крыльев и положительно завыл от смеха:
   - Рационализм! Да у вас несомненный талант юмориста... А вы припоминаете, от какого слова это происходит и что значит? Разум? Разве ты не знаешь, сын мой, сколь мала мудрость, царящая в мире? Говорить на этой земле о рацио ещё более неуместно, нежели упоминать о верёвке в доме повешенного!..
   Ведь мы же совершенствуемся!.. так и рационализм есть ум глупцов. Только безнадёжный глупец останавливается на рацио, а умный идёт дальше. Да и для отпетого глупца его рацио лишь праздничное платье, этот всеобщий пиджак, который он надевает для людей, а живёт он, спит, работает, любит и умирает, воя от ужаса, без всякого рацио. Вы боитесь смерти?.. Её и следует бояться. А пока есть смерть...
   И пока есть смерть, Церковь незыблема! Качайте её все, подкапывайтесь, валите, взрывайте - вам её не повалить. А если бы это случилось, то первыми под развалинами погибнете вы. Кто тогда защитит вас от смерти? Кто тогда даст вам сладкую веру в бессмертие, в вечную жизнь, в вечное блаженство?.. Поверьте, мир вовсе не хочет вашего рацио, это недоразумение!
   - А чего же он хочет?
   - Чего он хочет? Мир хочет быть обманут!
   - И именно вы и хотите обмануть его?
   - Святой престол нуждается в деньгах. Мир если и не стал рационалистом, то сделался недоверчивее, и с ним трудненько-таки ладить... Мы теперь все социалисты, мы теперь на стороне голодных. Пусть кушают побольше: чем они будут сытее, тем смерть, понимаете?..
   Ведь мы рыбари, скромные рыбари!.. а скажите: стремление к свободе вы почитаете пороком или добродетелью?
   - Весь цивилизованный мир считает стремление к свободе добродетелью.
   - Я и не ожидал другого ответа от гражданина Соединённых Штатов. А вы лично не думаете ли, что тот, кто принесёт человеку безграничную свободу, тот принесёт ему и смерть? Ведь только смерть развязывает все земные узы, и не кажутся ли вам эти слова - свобода и смерть - простыми синонимами?
   - Я говорю о политической свободе.
   - О политической? О, это пожалуйста! Это сколько угодно! Конечно... если они сами захотят её. Захотят, вы уверены?
  
   - Я не моралист, чтобы судить людей за их маленькие грешки: им и так порядочно достанется на Страшном суде!..
  
   - Вот мой серьёзный совет: растите и множьте ваших свиней, делайте из трёх миллиардов четыре, продавайте не совсем гнилые консервы и оставьте заботы о счастье человечества. Пока мир будет любить хорошую ветчину, он не оставит вас... своею любовью!
   - А те, кто не имеет средств кушать ветчину?
   - А какое вам дело до тех? Это у них бурчит в животе, а не у вас...
  
   Презирай слова и ласки, проклинай объятия, но не коснись Любви, товарищ: только через неё тебе дано бросить быстрый взгляд в самоё Вечность!..
  
   Все эти дни Я провожу в глубоком уединении. Моё вочеловечивание начинает тревожить Меня. С каждым часом Меня покидает память о том, что Я оставил за стеною человечности. С каждой минутой слабеет Моё зрение: стена стала почти непроницаема... С каждой секундой тупеет Мой слух... Лживое безмолвие объемлет меня, и тщетно ловлю Я напряжённым слухом голоса откровения... С каждым мгновением удаляется от Меня истина. Напрасно Я шлю ей вдогонку стрелы Моих слов: они пролетают мимо. Напрасно Я окружаю её тесными объятиями Моих мыслей, оковываю железом цепей: пленница ускользает, как воздух, и Моими объятиями Я душу пустоту...
  
   Здесь каждый есть то, что он есть, и здесь каждый хочет быть не тем, что он есть, - и этот бесконечный процесс о подлогах Я принял за весёлый театр: какая грубая ошибка, какая глупость для "всемогущего, бессмертного"... Сатаны. Здесь все тащат друг друга в суд: живые - мёртвых, мёртвые - живых, История тех и других, а Бог Историю - и эту бесконечную кляузу, этот грязный поток лжесвидетелей, лжеприсяг, лжесудей и лжемошенников Я принял за игру бессмертных? Или Я не туда попал?..
  
   Ему не по силам эта двойная тяжесть: земли и неба, и он весь отдаётся земле!..
  
   Я рассказал о множестве неудачных попыток развязать Мой кошелёк: о бесконечном количестве прошений, написанных дурным языком, где правда кажется ложью от скучного однообразия слёз, поклонов и наивной лести, о сумасшедших изобретателях, о торопливых прожектёрах, стремящихся со всевозможной быстротой использовать недолгий отпуск из тюрьмы, - обо всём этом обглоданном человечестве, которое запах слабо защищённых миллиардов доводит до исступления... Они стерегут Меня по ночам. Они устремились на Меня с лопатами и мотыгами, как на Клондайк, и втыкают в Меня заявки. Болтовня этих проклятых газет о миллиардах, который Я готов отдать предъявителю любой язвы на ноге или пустого кармана, свела их с ума. Думаю, что в одну прекрасную ночь они просто поделят Меня на порции и съедят. Они уже открыли ко Мне паломничество...
   - Последние дни о вас очень мало пишут газеты. Что случилось?
   - Я плачу интервьюерам, чтобы они не писали...
  
   - В вашем прошлом, вы говорили, есть какие-то тёмные страницы... В чём дело?
   - Это маленькое преувеличение. Ничего особенного... Тогда Мне казалось, что этого требует стиль...
   - Стиль?
   - Да, законы контраста. При тёмном прошлом светлое настоящее...
  
   Заложив руки за спину, он методично измерял комнату; восемь шагов вперёд, восемь шагов назад. По-видимому, он когда-то сидел в тюрьме, и немало: у него было умение опытного арестанта создавать пространство из нескольких метров...
  
   ... Мария любит Меня!.. Но как могли обмануться чистые взоры Марии?
   Или я такой искусный донжуан, которому достаточно нескольких почти безмолвных встреч, чтобы обольстить невинную и доверчивую девушку? Мадонна, где ты? Или она нашла во Мне сходство с одним из своих святых, но ведь со Мной же нет походного молитвенника! Мадонна, где Ты? Уста ли твои тянутся к Моим устам, как пестики к тычинкам, как все эти биллионы похотей цветов, людей и животных? Мадонна, где Ты? Или?..
   Или твоё бессмертие, Мадонна, откликнулось на бессмертие Сатаны и из самой вечности протягивает ему эту кроткую руку? Ты, обожествлённая, не узнала ли друга в том, кто вочеловечился? Ты, восходящая ввысь, не прониклась ли жалостью к нисходящему? О Мадонна, положи руку на Мою тёмную голову, чтобы узнал Я тебя по твоему прикосновению!..
  
   - Я не знаю, за что полюбила вас Мария. Это тайна её души, недоступной моему пониманию. Да, я не понимаю, но я преклоняюсь перед её волей, как перед откровением. Что мои человеческие глаза перед её всепроникающим взором!.. Минуту назад, в горячности, я сказал что-то об убийстве и смерти... нет, м-р Вандергуд, вы можете навсегда быть спокойны: избранный Марией неприкосновенен для меня, его защищает больше, чем закон, - его покровом служит её чистая любовь...
   Брак совершенно немыслим... Я трезвый реалист, в роковом сходстве Марии я вижу только сходство, и меня вовсе не поражает мысль, что моя дочь, при всех её необыкновенных свойствах, когда-нибудь станет женою и матерью... моё категорическое отрицание брака было лишь одним из способов предупреждения. Да, я трезво смотрю на вещи, но не вам суждено стать спутником Марии... Моё бездействие лишь отдых, я вовсе не мирный селянин и не книжный философ, я человек борьбы, я воин на поле жизни! И моя Мария будет наградой только герою, если... когда-нибудь мне встретится герой.
   - Я не герой... Но как Мне сочетать ваши теперешние слова с вашим презрением к людям?..
   - Я был бы плохим воином и политиком, если бы в моё образование не входило и искусство маленькой лжи. Мы играли оба, вот и всё!
   - Вы играли лучше.
   - А вы играли очень скверно. Но что мне было делать, когда вдруг ко мне является джентльмен, нагруженный золотом, как...
   - Как осёл. Продолжайте.
   - ... и на всех языках начинает объясняться в своей любви к человечеству, причём его уверенность в успехе может равняться только количеству долларов в его кармане? Главный недостаток вашей игры, м-р Вандергуд, в том, что вы слишком явно жаждете успеха и стремитесь к немедленному эффекту, что делает зрителя недоверчивым и холодным. Правда, я не думал, что это только игра, - самая плохая игра лучше искренней глупости... и я опять должен извиниться: вы представились мне просто одним из тех глупых янки, которые сами верят в свои трескучие и пошлые тирады, и... Только одна ваша фраза - что-то о войне и революции, которые можно создать на ваши миллиарды, показалась мне интереснее остального, но дальнейшее показало, что это лишь простая обмолвка, случайный кусок чужого текста. Ваши газетные триумфы, ваше легкомыслие в серьёзных вещах, ваша дешёвая благотворительность совершенно дурного тона..., вы не созданы для серьёзного театра!..
   - Я искренне хотел, чтобы вы приняли участие...
   - В чём? В вашей игре? Да, в вашей игре недоставало творца, и вы искренне хотели взвалить на меня нищету вашего духа. Как вы нанимаете художников, чтобы они расписывали и украшали ваши дворцы, так вы хотели нанять мою волю и воображение, мою силу и любовь!
   - Но ваша ненависть к людям...
   - Ненависть? Молчите, сударь. Или у вас совсем нет ни совести, ни простого ума? Моё презрение! Моя ненависть! Ими я отвечал не на вашу актёрскую любовь, а на ваше истинное и мёртвое равнодушие. Вы меня оскорбляли как человека вашим равнодушием. Вы всю жизнь нашу оскорбляли вашим равнодушием! Оно было в вашем голосе, оно нечеловеческим взглядом смотрело из ваших глаз, и не раз меня охватывал страх... - когда я проникал глубже в эту непонятную пустоту ваших зрачков. Если в вашем прошлом нет тёмных страниц, которые вы приплели для стиля, то там есть худшее: там есть белые страницы, и я не могу их прочесть!..
   Когда я смотрю на вашу вечную сигару, когда я вижу ваше самодовольное, но красивое и энергичное лицо, когда я любуюсь вашими непритязательными манерами, в которых кабацкая простота доведена до пуританской высоты, мне всё понятно и в вас, и в вашей наивной игре. Но стоит мне встретить ваш зрачок... или его белую подкладку, и я сразу проваливаюсь в пустоту, мною овладевает тревога, я уже не вижу ни вашей честной сигары, ни честнейших золотых зубов, и я готов воскликнуть: кто вы, смеющий нести с собою такое равнодушие?
   Положение становилось интересным. Мадонна любит Меня, а этот каждое мгновение готов произнести Моё имя! Не сын ли он Моего Отца? Как мог он разгадать великую тайну Моего беспредельного равнодушия: Я так тщательно скрывал её от тебя!
   - Вот! В ваших глазах снова две слезинки, которые я уже видел однажды, - это ложь, Вандергуд! Под ними нет источника слёз, они пали откуда-то сверху, из облаков, как роса. Лучше смейтесь: за вашим смехом я вижу просто дурного человека, но за вашими слезами стоят белые страницы. Белые страницы!.. или их прочла моя Мария?
   - Да, Я к вам ненадолго, синьор Магнус, вы угадали... Я не могу ничего рассказать о белых страницах, которые вы также угадали за Моим кожаным переплётом... На ближайших днях Я отправляюсь на тот свет... Когда одним глазом смотришь на тот свет, то в глазу, обращённом на этот, едва ли может гореть особенно яркое пламя...
   - А Мария?
   - Я слишком высоко ставлю синьорину Марию, чтобы не считать её любви ко Мне роковой ошибкой...
   Одним словом, синьор Магнус: теперь вы не согласились бы взять Мои миллиарды в ваше распоряжение?
   - Теперь?!
   - Да. Теперь, когда мы уже не играем: Я в любовь, а вы в ненависть. Теперь, когда Я совсем ухожу... Вы не хотите ли быть Моим наследником?
   - Нет!
  
   И тогда снова снизошло на Меня великое спокойствие, великий, мёртвый, всеобъемлющий покой. Всё стало вне Меня. Я ещё слышал земных демонов бури, но голоса их звучали отдалённо и глухо, не трогая меня. Я видел перед собою человека, и он был чужд Мне и холоден, как изваяние из камня. Один за другим прошли предо Мною, погасая, все дни Моей человечности, мелькнули лица, прозвенели слабо голоса и непонятный смех - и стихли. Я обратил взоры в другую сторону - и там встретило Меня безмолвие. Я был точно замуравлен между двумя каменными глухими стенами: за одной была человеческая жизнь, от которой я отделился, за другой - в безмолвии и мраке простирался мир Моего вечного и истинного бытия... Были глухи Мои чувства и безмолвствовала Мысль. Из-под слабых ног Моей мысли выдернули память, - и она повисла в пустоте, недвижная, мгновенно онемевшая. Что Я оставил за стеною Моего Беспамятства?
   Мысль не отвечала. Она была недвижна, пуста и молчала. Два безмолвия окружали Меня, два мрака покрывали Мою голову. Две стены хоронили Меня, и за одною, в бледном движении теней, проходила человеческая жизнь, а за другой - в безмолвии и мраке простирался мир Моего истинного и вечного бытия. Откуда услышу зовущий голос? Куда шагну?..
  
   - А не остаться ли вам жить, Вандергуд?
  
   Вот уже три дня как Магнус и Мария живут в Риме, в Моём палаццо...
   Душа Марии изгнала всё суетное и нечистое...
   Я перевожу всё Моё состояние в золото...
   В Моё окно Я вижу сад, где гуляет Мария, и пока этого с меня достаточно. Ведь её душа здесь, и светлым дыханием Марии наполнена каждая частица воздуха...
  
   Я остался жить... Да, Я остался жить, но ещё не знаю, насколько это удастся Мне... Мой земной опыт ещё невелик, и - кто знает? - вдруг человеческая жизнь Мне очень понравится!.. Отчего же Мне, перейдя все возрасты, как времена года, не превратиться в почтенного седовласого старца, мудрого наставника и учителя, носителя заветов и склероза?..
   Все говорят, что к жизни легко привыкнуть, - попробую привыкнуть и Я. Здесь всё так хорошо устроено, что после дождя всегда приходит солнце и сушит мокрого, если он не поторопился умереть. Здесь всё так хорошо устроено, что нет ни одной болезни, против которой не было бы лекарства... это так хорошо... А на всякий случай - маленькая дверка, тайный ход, короткий мокрый и тёмный коридор, за которым звёзды и вся ширь Моего необъятного пространства!.. В Моём характере есть непокорство, и вот этого Я опасаюсь...
   К несчастью, Я ещё очень горд, это старый и всем известный порок Сатаны... Я оглушён Моею человечностью, роковое Беспамятство гонит Меня в твою жизнь, но одно Я знаю твёрдо: Я из рода свободных, Я из племени владык, свою волю претворяющих в законы... Я буду жить, но лишь до тех пор, пока хочу жить...
   Мария! Да, боюсь её. Взор её очей так повелителен и ясен, свет её любви так могуч, чарующ и прекрасен, что всё дрожит во Мне, колеблется и стремится к немедленному бегству. Неведомым счастьем, смутными обещаниями, певучими грёзами она искушает меня! Крикну ли: прочь! - или, непокорному и злому, покориться её воле и идти за нею? Куда? Не знаю. Но всё ли Я знаю? Или есть ещё иные миры, кроме тех, который Я забыл и знаю? Откуда этот неподвижный свет за Моею спиною? Он становится всё шире и ярче, его тёплым прикосновением уже согревается моя душа, и её полярные льды крошатся и тают. Но Я боюсь оглянуться. Не горит ли это проклятый Содом, и Я окаменею, оглянувшись? Или это новое солнце, которого Я ещё не видал на земле, восходит за Моей спиною, а Я бегу от него, как глупец, подставляю вместо сердца спину, вместо высокого чела - низкий и тупой затылок испуганного зверя? Мария!..
   Всё дело в том, что Я не избежал взоров Марии и, кажется, готовлюсь замуравить последнюю дверь, которую Я так берёг...
   Магнус рассказал ей всё. Она не повторила, что любит Меня, но взглянула и сказала:
   - Обещайте мне, что вы не убьёте себя.
   Остальное сказал её взор. Ты помнишь, как он ясен? Но не думай, что Я ответил поспешным согласием... Я сказал покорно:
   - Сударыня! Я не прошу у вас сорока дней размышления и пустыни: пустыню Я сам найду, а для размышления мне довольно недели...
  
   Вочеловечившийся, пришедший сверху, Я до сих пор только наполовину принял человека. Как в чужую стихию, Я вошёл в человечность, но не погрузился в неё весь: одной рукою Я ещё держусь за Моё Небо, и ещё на поверхности волн мои глаза. Она же приказывает, чтобы Я принял человека всего: только тот человек, кто сказал: никогда не убью себя, никогда сам не уйду из жизни. А бич? А проклятые рубцы на спине? А гордость?
   О Мария, как страшно ты искушаешь Меня!
  
   Смотрю в прошлое Земли и вижу мириады тоскующих теней, проплывающих медленно через века и страны. Это рабы. Их руки безнадёжно тянутся ввысь, их костлявые рёбра рвут тонкую и худую кожу, их глаза полны слёз и гортань пересохла от стонов. Вижу безумство и кровь, насилие и ложь, слышу их клятвы, которым они изменяют непрерывно, их молитвы Богу, где каждым словом о милости и пощаде они проклинают свою землю. Как далеко ни взгляну, везде горит и дымится в корчах земля; как глубоко ни направляю Мой слух, отовсюду слышу неумолчные стоны: или и чрево земли полно страдающих? Вижу полные кубки, но к какому ни протянулись бы Мои уста, в каждом нахожу уксус и желчь: или нет других напитков у человека? И это - человек?
   Я знал их и прежде. Я видел их и раньше. Но Я смотрел на них так, как Август из своей ложи смотрел на вереницу жертв: "Здравствуй, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя". И Я глядел на них глазами орла, и даже кивком не хотела почтить их стонущего крика Моя мудрая златовенчанная голова: они появлялись и исчезали, они шли бесконечно - и бесконечно было равнодушие Моего цезарского взгляда. А теперь... неужели это Я...
   О Мария, Мария, как страшно ты искушаешь Меня!
  
   Я не хочу лгать. Во мне ещё нет любви к тебе, человече... Не скажу, чтобы и уважение моё к твоей личности заметно возросло... Ты заметил, что большая буква снята с моего "я"? Это знак покорности и равенства, ты понимаешь? Быть равным с тобою - вот клятва, которую я принёс себе и Марии...
  
   Я много думал о нашей жизни. Она гнусна, это правда? Тяжело и оскорбительно быть этой штучкой, что называется на земле человеком, хитрым и жадным червячком, что ползает, торопливо множится и лжёт, отводя головку от удара, - и сколько ни лжёт, всё же погибает в назначенный час. но я буду червячком. Пусть у меня родятся дети, пусть и мою размышляющую головку в назначенный час раздавит неразмышляющая нога - я покорно принимаю всё это. Мы оба оскорблены с тобою, товарищ, и в этом уже есть маленькое утешение: ты будешь слушать мои жалобы, а я твои, а если дойдёт дело до суда, то вот уже готовы и свидетели! Это хорошо, когда убивают на площади, - всегда есть очевидцы и свидетели.
   Буду и лгать, если придётся. Не той свободной ложью игры, которою лгут и пророки, а той вынужденной заячьей ложью, когда приходится прятать уши и летом быть серым, а на зиму белеть. Что поделаешь, когда за каждым деревом прячется охотник с ружьём! Это со стороны кажется неблагородным поступком и вызывает осуждение, а нам с тобою надо жить, товарищ. Пусть сторонние осуждают нас и дальше, но, когда понадобится, будем лгать и по-волчьи: выскакивать внезапно и хватать за горло; надо жить, брат, надо жить, и виноваты ли мы, что в горячей крови так много соблазна и вкуса! В сущности, ведь ни ты, ни я не гордимся ни ложью, ни трусостью, ни свирепостью нашей, и кровожадны мы отнюдь не по убеждению.
   Но как ни гнусна наша жизнь, ещё более она несчастна - ты согласен с этим? Я ещё не люблю тебя, человече, но в эти дни я не раз готов был заплакать, думая о твоих страданиях, о твоём измученном теле, о твоей душе, отданной на вечное распятие. Хорошо волку быть волком, хорошо зайцу быть зайцем и червяку червяком, их дух тёмен и скуден, их воля смиренна, но ты, человече, вместил в себя Бога и Сатану - и как страшно томятся Бог и Сатана в этом тесном и смрадном помещении! Богу быть волком, перехватывающим горло и пьющим кровь! Сатане быть зайцем, прячущим уши за горбатой спиной! Это почти невыносимо, я с тобой согласен. Это наполняет жизнь вечным смятением и мукой, и печаль души безысходна.
   Подумай: из троих детей, которых ты рождаешь, один становится убийцей, другой жертвой, а третий судьёй и палачом. И каждый день убивают убийц, а они всё рождаются; и каждый день убийцы убивают совесть, а совесть казнит убийц, и все живы: и убийцы и совесть. В каком тумане мы живём! Послушай все слова, какие сказал человек со дня своего творения, и ты подумаешь: это Бог! Взгляни на все дела человека с его первых дней и ты воскликнешь с отвращением: это скот! Так тысячи лет бесплодно борется с собою человек, и печаль души его безысходна, и томление пленённого уха ужасно и страшно, а последний Судья всё медлит своим приходом... Но он и не придёт никогда: навсегда одни мы с нашей жизнью, человече!
  
   Клянусь, приму и это. Всюду за тобой и всюду с тобой, человече. Что моё лицо, когда ты своего Христа бил по лицу и плевал в его глаза? Всюду за тобой!.. Били нас и будут бить, били мы Христа и будем бить... ах, горька наша жизнь, почти невыносима!.. Обнимемся крепче, теснее прижмёмся друг к другу - так больно и страшно быть одному в этой жизни, когда все выходы из неё закрыты. И я ещё не знаю, где больше гордости и свободы: уйти ли самому, когда захочешь, или покорно, не сопротивляясь, принять тяжёлую руку палача?..
   Конечно, палач не замедлит исполнить свою обязанность, и солдаты не опустят ружей, но важна линия, важно мгновение, когда перед самою смертью я вдруг почувствую себя бессмертным и стану шире жизни. Странно, но лишь одним поворотом головы, одной фразочкой, сказанной или подуманной вовремя, я как бы изъемлю мой дух из оборота, и вся неприятная операция происходит вне меня. И когда смерть щелкнет выключателем, её мрак не покроет света, который ранее отделил себя и рассеялся в пространстве, чтобы снова собраться где-то и засиять... но где?
  
   Человеческое безумие весьма заразительно...
  
   Здесь играют, но это не театр. Это игорный дом, и я отдаю деньги Магнусу: пусть он мечет банк. Ты понимаешь? Он банкомат, он создаёт Асю игру, а я буду ставить... ну, жизнь, что ли!..
  
   - А если ваше золото я употреблю на зло?..
  
   - Как вы относитесь к взрывчатым веществам?
   - С большим уважением...
   - Динамит требует для себя непрерывно направляющей руки: сам по себе он глуп, слеп и глух...
   - А вы хотели бы, чтобы ваш "динамит" имел сознание, волю и глаза?
   - Я этого хотел. И мой новый динамит всё это имеет: волю, сознание и глаза... Это человек...
   - Химия! Психология!.. Это всё оттого, что знания разделены и рука с полными десятью пальцами сейчас редкость. Вы, и я, и ваш ... - все мы снаряды, одни уже начинённые и готовые, другие - ещё нуждающиеся в зарядке...
   Несмотря на захватывающий интерес темы, я слушал только наполовину и больше разглядывал череп, вмещающий в себе столь обширные и опасные знания...
   - По виду - мыло или воск. По силе - это Дьявол... Но это капризный дьявол. Его можно бить, рубить на части, жечь в печке, и он останется безмолвным... Но стоит мне кольнуть его током высокого напряжения - и ярость его взрыва будет чудовищна, безмерна! Сильный, но глупый Дьявол!
   - Но я хотел бы слышать от вас о человеке.
   - А разве не о нём я говорил? Разве история этого куска мыла не есть история вашего человека, которого можно бить, жечь, рубить, бросать под ноги лошадей, отдавать собакам, разрывать на части, не вызывая в нём ни ярости, ни разрушающего гнева? Но кольните его чем-то - и его взрыв будет ужасен...
   - А вам известно средство, как взрывать человека?..
   - Известно... А коротко... Надо обещать человеку чудо.
   - Опять обман?
   - Опять обман. Но не крестовые походы, не бессмертие на небе. Теперь время иных чаяний и иных чудес. Он обещал воскресение всем мёртвым, я обещал воскресение всем живым. За Ним шли мёртвые, за мною... за нами пойдут живые.
   - Но мёртвые не воскресли. А живые?
   - Кто знает? Надо сделать опыт...
  
   Но как великое и бессмертное любопытство, как гений игры и вечного движения, как жадный взор никогда не закрывающихся глаз я почувствовал сильнейшую радость, почти восторг!..
  
   - Вы знаете, Вандергуд, что вся Европа сейчас в очень тревожном состоянии?
   - Война?
   - Возможно, что и война, её все тайно ожидают. Но война, как преддверие в царство чуда. Мы слишком долго живём простой таблицей умножения, мы устали от таблицы умножения, нас охватывают тоска и скука от этого слишком прямого пути, грязь теряется в бесконечности. Сейчас мы уже все хотим чуда, а скоро наступит день, когда мы потребуем чуда немедленно! Не я один хочу опыта в больших размерах - его готовит сам мир... ах, поистине не стоило бы жить, если бы не эти крайне любопытные моменты!..
   - Вы довольны?
   - Как химик, я в восторге. Мои снаряды уже начинены, сами того не зная, - но они узнают это, когда я приложу мой фитиль к затравке. Вы представляете себе это зрелище, когда начнёт взрываться мой динамит с его сознанием, волей и глазами, находящими цель?
   - А кровь?
   - Кровь? Какая кровь?.. Это глупости...
   - Это протестует моя кровь, а не сознание и воля...
  
   Прежде чем постучаться ко мне, его величество экс-король Э. обил немало порогов в Европе. Верный примеру своих апостолических предков, веривших в золото Израиля, он с особой охотой прибегал к еврейским банкирам...
   Я не был высокого мнения о бывшем короле, и тем более поразил он меня своим высоким мнением о себе... Он нисколько не скрывал, что моё американское лицо, казавшееся ему еврейским, и необходимость просить у меня денег наводили на него непроходимую скуку...
   - Понимаете: эти глупцы думают, что все их несчастья от меня. А теперь им стало ещё хуже, и они пишут: возвращайтесь, Бога ради, мы погибаем!..
   Ему так ясно было, что народ не может существовать без него,... а мне было так странно: откуда у этого ничтожного человека так много этой счастливой уверенности? Не было сомнения, что этот цыплёнок, не умеющий сам найти и зерна, искренне верит в особые свойства своей личности, способной дать целому народу чаемые блага. Глупость? Воспитание? Привычка?
  
   - Осмелюсь сказать вашему величеству, что я представитель старой демократической республики и...
   - Оставьте, Вандергуд! Республика, демократия! Это глупости. Вы сами хорошо знаете, что король всегда необходим. У вас, в Америке, также будет король. Как можно без короля: кто же ответит за них Богу? Нет, это глупости.
   Этот цыплёнок собирался отвечать Богу за людей! А он продолжал всё так же спокойно и невозмутимо:
   - Король всё может. А что может президент! Ничего. Зачем же вам президент, который ничего не может? Это всё глупости, это газеты выдумали. Разве вы сами станете слушаться вашего президента?
   - Но народное представительство...
   - Но какой же глупец станет слушаться какого-то народного представительства? Гражданин А. будет слушаться гражданина Б., а гражданин Б. будет слушаться гражданина А., не так ли? А кто же их заставит слушаться, если они оба умные?..
   - Но закон...
   - Пусть будет закон, но кто же вам его даст, если не я?..
   - Но народное представительство...
   - Какой же это закон, если они сами его делают? Какой же умный человек станет его слушаться?
  
   - Почему они так цепляются за монархию?
   - Вероятно, потому, что монархический образ правления и на небе. Вы можете себе представить республику святых и управление миром на основе выборного права? Подумайте, что тогда и черти получат право голоса. Король необходим, Вандергуд, поверьте...
   Король необходим как раз для того, чтобы нарушать закон, чтобы была воля, стоящая выше закона!..
   Разве вам, господин из Иллинойса, также не хотелось бы стать... ну хотя бы императором России, где воля пока ещё выше закона?..
   - А на какой престол метите вы, Магнус?
   - Я мечу выше... Лишь бескровные моралисты никогда не мечтали о короне... Но я не хочу престола, даже русского: он слишком тесен.
   - Но есть ещё один престол: Господа Бога.
   - Почему же только Господа Бога? А про Сатану вы изволили забыть, м-р Вандергуд?
   И это было сказано мне... или уже вся улица знает, что престол мой вакантен?..
  
   На днях я нашёл новое развлечение... Это - римские музеи, в которых я провожу каждое утро как добросовестный американец, недавно научившийся отличать живопись от скульптуры... И я странно счастлив, что решительно ничего не понимаю в этом деле: мраморе и картинах. Мне просто нравится всё это... И там так просторно... Здесь я плаваю во времени... И ещё мне нравится, что здесь так почтительно сохраняют обломок мраморной ноги, какую-то каменную подошву с кусочком пятки. Как осёл из Иллинойса, я совершенно не понимаю, что в ней хорошего, но уже верю, что это хорошо, и меня трогает твоя осторожная бережливость, человече. Береги! Ломай живые ноги, это ничего, но эти ты должен сохранить... И эти мраморы...
  
   - Ни жалости, ни обязанностей?.. А что же тогда?
   - Воля...
  
   - Вы не находите, Вандергуд, что человек в массе своей существо отвратительное?
   - Наоборот, музеи открыли мне человека с новой и довольно приятной стороны!..
   - Любовь к людям?.. Видите ли: всё, что делает человек, прекрасно в наброске - и отвратительно в картине. Возьмите эскиз христианства с его нагорной проповедью, лилиями и колосьями, как он чудесен! И как безобразна его картина с пономарями, кострами и кардиналом Х.! Начинает гений, а продолжает и кончает идиот и животное. Чистая и свежая волна морского прибоя ударяет в грязный берег - и, грязная, возвращается назад, неся пробки и скорлупу. Начало любви, начало жизни, начало Римской империи и великой революции - как хороши все начала! А конец их? И если отдельному человеку удавалось умереть так же хорошо, как он родился, то массы всякую литургию кончают бесстыдством!
   - А причины, Магнус?
   - Причины? По-видимому, здесь сказывается самоё существо человека, животного, в массе своей злого и ограниченного, склонного к безумию, легко заражаемого всеми болезнями и самую широкую дорогу кончающего неизбежным тупиком. И оттого так высоко над жизнью человека стоит его искусство!..
   В искусстве гений начинает и гений кончает. Вы понимаете: гений. Болван, подражатель или критик бессилен что-нибудь изменить или испортить в картинах Веласкеса, скульптуре Анджело или стихах Гомера. Он может их уничтожить, разбить, сжечь, сломать, но принизить их до себя не в силах - и оттого он так ненавидит истинное искусство. Вы понимаете? Его лапа бессильна!
   - Но почему же он так тщательно охраняет и бережёт?..
   - Это не он охраняет и бережёт. Это делает особая порода верующих сторожей... А вы заметили, как им неловко в музее?
   - Кому им?
   - Ну этим, которые приходят смотреть! Но самое смешное в этой истории не то, что дурак - дурак, а то, что гений неуклонно обожает дурака под именем ближнего и страстно ищет его убийственной любви. Самым диким образом гений не понимает, что его настоящий ближний - такой же гений, как и он, и вечно раскрывает свои объятия человекоподобному... который туда и лезет охотно, чтобы вытащить часы из жилетного кармана!..
  
   Тщетно допрашиваю память - она полна и она безмолвна, как закрытая книга, и нет силы раскрыть эту зачарованную книгу, таящую все тайны моего прошлого бытия. Напрягая зрение, тщетно вглядываюсь в дальнюю и светлую глубину, откуда сошёл я на эту картонную Землю, - и ничего не вижу в томительных колыханиях безбрежного тумана. Там, за туманом, моя страна, но кажется, я совсем забыл к ней дорогу...
  
   О какой ещё там любви бормотал я, вочеловечившийся? Кому ещё там протягивал мои объятия? Не тебе ли... товарищ? Клянусь моим престолом! - если я был Любовью на одно мгновение, то отныне я - Ненависть и остаюсь ею вечно...
  
   - Да, вам не стоит пить, Вандергуд. Мне нужно всё ваше сознание, ничем не затемнённое... Надо, чтобы сознание было светло и трезво...
   - А где же мои миллиарды?
   - У меня. Они мои. Я очень богатый человек, Вандергуд!
   - И готовы протянуть мне руку помощи? Вы наглый мошенник, Фома Магнус. И лжец.
   - Пожалуй. Вообще, милый Вандергуд, вам необходимо тотчас же переменить ваш взгляд на жизнь и людей. Вы слишком идеалист...
   Всё сделано по закону. Вы сами передали мне всё. Это никого не удивит... при вашей любви к людям. Конечно, вы можете объявить себя сумасшедшим. Понимаете? Тогда я, пожалуй, сяду в тюрьму. Но вы сядете в сумасшедший дом. Едва ли вы этого захотите...
   Это пустяки, что ты так наивно отдал мне все свои миллиарды, - мало ли умных людей обманывалось искусными мошенниками! Твоё несчастье в другом, товарищ.
   - Любовь к людям?
   - Нет: презрение к людям! Презрение и вытекающая из него наивная вера в тех же людей. Ты видишь всех людей настолько ниже себя, ты так убеждён в их фатальном бессилии, что совершенно не боишься их и готов погладить по головке гремучую змею... Людей надо бояться, товарищ!..
   Ты слышишь, как поют дураки во всём мире? Это они заряжают пушки. Умному надо только приложить огонь к затравке, ты понимаешь? Ты можешь спокойно смотреть, как за тоненькой перегородкой лежат рядом блаженствующий телёнок - и голодная змея? Я не могу. Я должен пробуравить маленькое отверстие... остальное они сделают сами. Ты знаешь, что от соединения правды с ложью получается взрыв? Я хочу соединять. Я ничего не буду делать сам: я только кончу их работу...
   Я не могу допустить, чтобы всякая двуногая мразь также называлась человеком. Их стало слишком много, под покровительством докторов и законов они плодятся, как кролики в садке. Обманутая смерть не успевает справляться с ними, она сбита с толку, она совсем потеряла мужество и свой моральный дух. Она беспутничает по танцклассам. Я их ненавижу. Мне становится противно ходить по земле, которой овладела чужая, чужая порода. Надо на время отменить законы и пустить смерть в загородку. Впрочем, они сделают это сами... Я только вывод - знак равенства - итог - черта под рядом цифр... Они говорят: дважды два, я отвечаю: четыре. Вообрази, что мир застыл на мгновение в полной неподвижности, и ты увидишь такую картину: вот чья-то улыбающаяся беззаботно голова, а над нею - занесённый, застывший топор. Вот куча пороху, а вот падающая в порох искра. Но она остановилась и не падает. Вот тяжёлое здание на единственной уже согнувшейся подпоре. Но всё застыло, и подпора не ломается. Вот чья-то грудь, а вот чья-то рука, делающая пулю для этой груди. Разве это приготовил я? Я только беру рычажок и - раз! - двигаю его вниз. Топор опускается на смеющуюся голову и дробит её. Искра падает в порох - готово! Здание рушится. Приготовленная пуля пробивает приготовленную грудь. А я только надавил рычажок! Подумай: разве я мог бы убивать, если бы в мире были только скрипки и другие музыкальные инструменты?
   - А дальше?
   - Почём я знаю, что будет дальше? Я вижу только эту страницу и решаю только эту задачу. Я не знаю, что на следующей странице.
   - Может быть, то же самое?
   - Может быть, то же самое. А может быть, что это последняя страница... ну что ж: итог всё равно нужен.
   - Ты когда-то говорил о чуде?
   - Да. Это мой рычаг. Ты помнишь, что я рассказывал о моём взрывчатом веществе? Я обещаю кроликам, что они станут львами... Видишь ли, кролик не выносит ума. Если кролика сделать умным, он повесится от тоски. Ум - это логика, а что хорошего может обещать кролику логика? Один вертел и непочётное место в ресторанном меню. Ему надо или обещать бессмертие за небольшую плату, как это делает мой друг кардинал Х., или земной рай. Ты увидишь, какую энергию, какую смелость и прочее разовьёт мой кролик, когда я нарисую ему на стене райские кущи и эдемские сады!
   - На стене?
   - Да, на каменной стене. Он весь, всей своей породой пойдёт на штурм!.. И кто знает... а вдруг он этой массой действительно сломает стену?..
  
   Заплакал и я, "мудрый, бессмертный, всесильный!". Так плакали мы оба, два прокажённых чёрта, попавших на землю, а люди - я счастлив отдать им должное! - с сочувствием смотрели на наши горькие слёзы. Плача и одновременно смеясь, я сказал:
   - А трудно быть человеком, Топпи?
   - Очень трудно, мистер Вандергуд...
  
   Вообще этот вечер памятен мне самыми неожиданными и нелепыми переходами в настроении, ты, вероятно, знаешь их, человече? То я ныл и звякал лирою, как слезливый поэт, то вдруг преисполнялся каменным спокойствием и чувством несокрушимой силы, а то начинал болтать глупости, как попугай, испугавшийся собаки, и болтал всё громче, глупее и несноснее, пока новый переход не повергал меня в смертельную и бессловесную тоску...
  
   - При её необыкновенном сходстве с мадонной, способном обмануть и не таких знатоков в религии, как мы с тобою, при её действительно неземной красоте, чистоте и прелести она с ног до головы продажная, развратная и совершенно бесстыдная тварь...
   - Магнус!
   - Успокойся. Ты видишь, как она слушает меня? У неё всё также ясен взор и все черты полны ненарушимой гармонии... ты заметил, как ясен взор Марии? Он всегда ясен... Кстати, обрати внимание на её походку: она всегда как будто идёт по цветам или шествует на облаках, - лёгкость и красота необыкновенная! Как старый её любовник, могу прибавить ещё подробность, которой ты не знаешь: она сама, её тело, пахнет какими-то удивительными цветами. Теперь о её душевных свойствах... Если о ней говорить обычным языком, то она глупа, как гусыня, глупа непроходима. Но хитра. Но лжива. Очень жадна к деньгам, но любит их только в золоте. Всё, что она говорила тебе, она говорила с моих слов, более сложные фразы заучивая наизусть... я всё-таки порядочно намучился с нею. И всё же я очень боялся, что ты, несмотря на любовь, увидишь её слишком явную глупость, и потому все последние решительные дни скрывал её от тебя.
   - О, Боже! Мадонна!
   - Помнишь я говорил тебе о роковом сходстве Марии, которое привело одного юношу к смерти. Тогда я солгал тебе только наполовину: юноша действительно покончил с собою, когда увидел сущность моей Марии. Он был чист душою, любил, как и ты, и не мог вынести... крушения своего идеала...
   Она даже и не глупа. Просто у неё нет того, что зовётся душою, совсем нет. Я много раз пытался заглянуть в глубину её сердца, её мыслей, и каждый раз кончалось у меня головокружением, как на краю пропасти: там нет ничего. Пустота... Абсолютный вакуум...
   Я взял её, когда ей было четырнадцать лет, но я был уже не первый её любовник и... не десятый. Никогда я не мог узнать точно и полно её прошлого. Либо она хитро лжёт, либо действительно лишена памяти, но никакие самые тонкие расспросы, на которые попался бы даже опытный преступник, ни подкупы и подарки, ни даже угрозы - а она очень труслива - не могли принудить её к рассказу. Она "не помнит", вот и всё. Но её глубочайшая развращённость, способная смутить даже султана, её необыкновенная опытность и смелость в искусстве любви подтверждают мою догадку, что она получила воспитание в лупанарии... или при дворе какого-нибудь Нерона. Я не знаю её возраста, и на моих глазах она не меняется: отчего не допустить, что ей не двадцать, а две тысячи лет. Мария... ты всё умеешь и всё можешь?..
   Так вот, Вандервуг, дружище. Теперь ты знаешь почти всё о Марии или Мадонне, как ты её называл...
   Кто не обманется, встретив Мадонну?.. Как жрец, я сам раскрашивал моего идола, а потом падал ниц в упоении! Но правда была сильнее. Минута за минутой, час за часом сползала с неё ложь...
   Своими зубками она выгрызла всю мою бессмысленную веру и дала мне тот ясный, твёрдый и непогрешимый взгляд на жизнь, при котором невозможны никакие обманы и... сентиментальности...
  
   - Если ты Сатана, то ты опоздал. Понимаешь? Ты зачем пришёл сюда? Играть, ты говорил? Искушать? Смеяться над нами, людишками? Придумать какую-нибудь новую злую игру, где мы плясали бы под твою музыку? Ну так ты опоздал. Надо было приходить раньше, а теперь земля выросла и больше не нуждается в твоих талантах. Я не говорю о себе, который так легко обманул тебя и отнял деньги: я - Фома Эрго. Не говорю о Марии. Но посмотри на этих скромных и маленьких друзей моих и устыдись: где в твоём аду ты найдёшь таких очаровательных, бесстрашных, на всё готовых чертей? А они даже в историю не попадут, такие они маленькие.
  
   БАРГАМОТ И ГАРАСЬКА
  
   Вся эта буйная волна пьяных пушкарей, как о каменный оплот, разбивалась о непоколебимого Баргамота...
   Таков был Баргамот в области международных отношений. В сфере внутренней политики он держался с не меньшим достоинством. Маленькая, покосившаяся хибарка, в которой обитал Баргамот с женой и двумя детишками, и которая с трудом вмещала его грузное тело, трясясь от дряхлости и страха за своё существование, когда Баргамот ворочался, - могла быть спокойна если не за свои деревянные устои, то за устои семейного союза. Хозяйственный, рачительный, любивший в свободные дни копаться в огороде, Баргамот был строг. Путём того же физического воздействия он учил жену и детей, не столько сообразуясь с их действительными потребностями в науке, сколько с теми неясными на этот счёт указаниями, которые существовали где-то в закоулке его большой головы. Это не мешало жене его Марье, ещё моложавой и красивой женщине, с одной стороны, уважать мужа как человека степенного и непьющего, а с другой - вертеть им, при всей его грузности, с такой лёгкостью и силой, на которую только и способны слабые женщины...
  
   Завтра светлое Христово воскресение, сейчас люди пойдут в церковь, а ему стоять на дежурстве до трёх часов ночи, только к разговинам домой и попадёшь. Потребности молиться Баргамот не ощущал, но праздничное, светлое настроение, разлитое по необычайно тихой и спокойной улице, коснулось и его...
   "Кого это несёт нелёгкая?" - подумал Баргамот, заглянул за угол и всей душой оскорбился. Гараська! Сам с своей собственной пьяной особой...
  
   КРАСНЫЙ СМЕХ
  
   - Сам посуди: ведь нельзя же безнаказанно десятки, сотни лет учить жалости, уму, логике - давать сознание. Главное - сознание. Можно стать безжалостным, потерять чувствительность, привыкнуть к виду крови, и слёз, и страданий - как вот мясники, или некоторые доктора, или военные; но как возможно, познавши истину, отказаться от неё?..
   Миллион людей, собравшись в одно место и стараясь придать правильность своим действиям, убивают друг друга, и всем одинаково больно, и все несчастны, - что это такое, ведь это сумасшествие?
  
   До войны я занимался в журнале обзором иностранных литератур, и теперь возле меня, на расстоянии руки, лежала груда этих милых, прекрасных книг в жёлтых, синих, коричневых обложках. Моя радость была так велика, наслаждение так глубоко, что я не решался начать чтение и только перебирал книги, нежно лаская их рукою. Я чувствовал, что по лицу моему расплывается улыбка, вероятно, очень глупая улыбка, но я не мог удержать её, любуясь шрифтами, виньетками, строгой и прекрасной простотой рисунка. Как много во всём этом ума и чувства красоты! Скольким людям надо было работать, искать, как много нужно было вложить таланта и вкуса, чтобы создать хоть вот эту букву, такую простую и изящную, такую умную, такую гармоничную и красноречивую в своих переплетающихся чёрточках.
   - А теперь надо работать, - серьёзно, с уважением к труду, сказал я.
   И я взял перо, чтобы сделать заголовок, - и, как лягушка, привязанная к нитке, зашлёпала по бумаге моя рука...
   Они боялись неосторожным звуком помешать моей работе, и тихо было - настоящий кабинет учёного, уютный, тихий, располагающий к созерцанию и творчеству...
   И вдохновение, святое вдохновение осенило меня. Солнце зажглось в моей голове, и горячие творческие лучи его брызнули на весь мир, роняя цветы и песни. И всю ночь я писал, не зная усталости, свободно паря на крыльях могучего, святого вдохновения. Я писал великое, я писал бессмертное - цветы и песни. Цветы и песни...
   По-видимому, он был счастлив, и мне никогда не приходилось видеть у здоровых людей такого вдохновенного лица - лица пророка или великого поэта...
  
   - Конечно, я не рассчитываю на признание современников, но будущее, но будущее поймёт мою идею...
  
   И умер он ночью, за работой... Страстная мечта о работе, сквозившая ещё в его письмах с войны, составлявшая содержание всей его жизни по возвращении, неминуемо должна была столкнуться с бессилием его утомлённого, измученного мозга и вызвать катастрофу...
  
   Я не понимаю войны и должен сойти с ума, как брат, как сотни людей, которых привозят оттуда...
  
   Днём я ещё могу бороться, а ночью я становлюсь, как и все, рабом моих снов; и сны мои ужасны и безумны...
  
   Отчего так много сумасшедших - ведь прежде никогда не было так много сумасшедших?..
   - Когда же кончится эта безумная бойня?..
  
   "Работай, брат, работай! Твоё перо не сухо - оно обмокнуто в живую человеческую кровь. Пусть кажутся твои листки пустыми, - своей зловещей пустотой они больше говорят о войне и о разуме, чем всё, написанное умнейшими людьми. Работай, брат, работай!"
  
   Вороньё кричит. Ты слышишь: вороньё кричит. Откуда их столько? От них чернеет небо. Они сидят рядом с нами, потерявшие страх, они провожают нас всюду, - и всегда мы под ними, как под чёрным кружевным зонтиком, как под движущимся деревом с чёрными листьями. Один подошёл к самому лицу моему и хотел клюнуть - он думал, должно быть, что я мёртвый. Вороньё кричит, и это немного беспокоит меня. Откуда их столько?
  
   Он любил книги, цветы и музыку, боялся всего грубого и писал стихи... И со всем, что я знал и помнил, я не мог связать ни этого кричащего воронья, ни кровавой резни, ни смерти. Вороньё кричит...
  
   От вас мы ждём обновления жизни!.. Долой войну!.. Вы, молодые, вы, жизнь которых ещё впереди, сохраните себя и будущие поколения от этого ужаса, от этого безумия...
  
   Буду так ждать смерти. Ведь всё равно... Я посмотрел на небо: оно было багровое и быстро бежало...
  
   ЕЛЕАЗАР
  
   Когда Елеазар вышел из могилы, где три дня и три ночи находился он под загадочною властию смерти, и живым возвратился в своё жилище, в нём долго не замечали тех зловещих странностей, которые со временем сделали страшным самоё имя его...
  
   Кроме лица, изменился как будто нрав Елеазара, но и это никого не удивило и не обратило на себя должного внимания. До смерти своей Елеазар был постоянно весел и беззаботен, любил смех и безобидную шутку... Теперь же он был серьёзен и молчалив; сам не шутил и на чужую шутку не отвечал смехом; и те слова, которые он изредка произносил, были самые простые, обыкновенные и необходимые слова, столь же лишённые содержания и глубины, как те звуки, которыми животное выражает боль и удовольствие, жажду и голод. Такие слова всю жизнь может говорить человек, и никто никогда не узнает, чем болела и радовалась его глубокая душа...
  
   - Отчего ты не расскажешь нам, Елеазар, что было там?..
  
   Это было на третий день после того, как Елеазар вышел из могилы. С тех пор многие испытали губительную силу его взора, но ни те, кто был ею сломлен навсегда, ни те, кто в самых первоисточниках жизни столь же таинственной, как и смерть, нашёл волю к сопротивлению, - никогда не могли объяснить ужасного, что недвижимо лежало в глубине чёрных зрачков его. Смотрел Елеазар спокойно и просто, без желания что-либо скрыть, но и без намерения что-либо сказать - даже холодно смотрел он, как тот, кто бесконечно равнодушен к живому...
   Не переставало светить солнце, когда он смотрел, не переставал звучать фонтан, и таким же безоблачно-синим оставалось родное небо, но человек, подпавший под его загадочный взор, уже не чувствовал солнца, уже не слышал фонтана и не узнавал родного неба. Иногда человек плакал горько; иногда в отчаянии рвал волосы на голове и безумно звал других людей на помощь, но чаще случалось так, что равнодушно и спокойно он начинал умирать, и умирал долгими годами, умирал на глазах у всех, умирал бесцветный, вялый и скучный, как дерево, молчаливо засыхающее на каменистой почве. И первые, те, кто кричал и безмолвствовал, иногда возвращались к жизни, а вторые - никогда...
  
   - Так ты не хочешь рассказать нам, Елеазар, что видел ты там?..
  
   В то время жил в Риме один знаменитый скульптор. Из глины, мрамора и бронзы он создавал тела богов и людей, и такова была их божественная красота, что люди называли её бессмертною. Но сам он был недоволен и утверждал, что есть ещё нечто, поистине красивейшее, чего не может он закрепить ни в мраморе, ни в бронзе. "Ещё лунного сияния не собрал я, - говорил он, - ещё солнечным светом не упился я - и нет в моём мраморе души, нет жизни в моей красивой бронзе...
   И так, смеясь, он показывал на свои глаза:
   - Вот мои корзины, куда собираю я свет луны и сияние солнца.
   И это была правда: светилась луна в его глазах, и солнце сверкало в них. Но не мог он перевести их в мрамор, и в этом было светлое страдание его жизни...
   То, что рассказывали ему о воскресшем, не пугало его: он много размышлял о смерти, не любил её, но не любил и тех, кто смешивал её с жизнью. По эту сторону - прекрасная жизнь, по ту сторону - загадочная смерть, размышлял он, и ничего лучшего не может придумать человек, как живя радоваться жизни и красоте живого. И имел он даже некоторое тщеславное желание: убедить Елеазара в истине своего взгляда и вернуть к жизни его душу, как было возвращено его тело...
  
   И они пошли в дом. И долгая ночь легла на землю. Раб не дождался господина и пришёл за ним, когда уже высоко стояло солнце. И увидел: прямо под палящими лучами его сидели рядом Елеазар и его господин, смотрели вверх и молчали...
   В тот же день он уехал в Рим. Всю дорогу Аврелий был задумчив и молчал, внимательно оглядывал всё - людей, корабль и море, и точно старался что запомнить...
   - Я нашёл.
   Он взялся за работу...
   - Вот что я создал...
   - Это безобразно, мой бедный друг. Это надо уничтожить...
   С тех пор Аврелий больше ничего не создал. С глубоким равнодушием он смотрел на мрамор и на бронзу и на свои прежние божественные создания, на которых почила бессмертная красота...
   Но ведь всё это ложь...
  
   И вот призвал к себе Елеазара сам великий, божественный Август... Равнодушно ступил Елеазар на улицы Вечного города.... Занятый делами государства, император медлил с приёмом, и целых семь дней ходил по людям чудесно воскресший. Вот пришёл Елеазар к весёлому пьянице... Но взглянул пьяница в глаза его - и навсегда кончилась его радость. На всю жизнь остался он пьяным; уже не пил ничего, но оставался пьяным, - но вместо радостных грёз, что даёт вино, страшные сны осенили несчастную голову его. Страшные сны стали единственной пищей его поражённого духа...
  
   Вот пришёл Елеазар к юноше и девушке, которые любили друг друга и были прекрасны в своей любви... И взглянул Елеазар. И всю жизнь продолжали они любить друг друга, но печальной и сумрачной стала их любовь...
  
   Вот пришёл Елеазар к гордому мудрецу... Но немного прошло времени, и уже почувствовал мудрец, что знание ужасного - не есть ещё ужасное, и что видение смерти - не есть ещё смерть. И почувствовал он, что мудрость и глупость одинаково равны перед лицом Бесконечного, ибо не знает их Бесконечное. И исчезла грань между ведением и неведением, между правдой и ложью, между верхом и низом, и в пустоте повисла его бесформенная мысль....
  
   Так погибало под равнодушным взором чудесно воскресшего всё, что служит к утверждению жизни, смысла и радостей её. И стали говорить, что опасно пускать его к императору... Если нельзя было совсем устранить Елеазара, то желали хоть немного смягчить то тяжёлое впечатление, которое производило лицо его. И с этой целью собрали искусных художников, цирюльников и артистов, и всю ночь трудились над головою Елеазара...
   Равнодушно подчинялся Елеазар всему, что делали с ним, и вскоре превратился в естественно-толстого, красивого старика, спокойного и добродушного деда... Но глаз его они изменить не могли - тёмных и страшных стёкол, сквозь которые смотрело на людей само непостижимое Там...
  
   Если бы сама смерть проходила, не более пугались бы её люди, ибо до сих пор было так, что смерть знал только мёртвый, а живой знал только жизнь - и не было моста между ними...
  
   Уже знал и Цезарь о том, кто такой Елеазар, и приготовился к встрече...
   - Не поднимай на меня взоров твоих, Елеазар...
   Ты христианин?
   - Нет.
   - Это хорошо. Я не люблю христиан. Они трясут дерево жизни, не дав ему покрыться плодами, и по ветру рассеивают его благоуханный цвет. Но кто же ты?
   - Я был мёртвым.
   - Моё царство - царство живых, мой народ - народ живых, а не мёртвых. И ты лишний здесь... В моей груди я чувствую трепет жизни; в моих руках я чувствую мощь - и гордые мысли мои, как орлы, облетают пространство. А там, за моей спиной, под охраной моей власти, под сенью мною созданных законов живут, и трудятся, и радуются люди. Ты слышишь эту дивную гармонию жизни?.. Будь благословенна, великая, божественная жизнь!.. Ты лишний здесь. Ты, жалкий остаток, не доеденный смертью, внушаешь людям тоску и отвращение к жизни; ты, как гусеница на полях, объедаешь тучный колос радости и извергаешь слизь отчаяния и скорби. Твоя правда подобна ржавому мечу в руках ночного убийцы, - и, как убийцу, я предам тебя казни. Но раньше я хочу взглянуть в твои глаза...
   Точно медленно расходились какие-то тяжёлые, извека закрытые врата, и в растущую щель холодно и спокойно вливался грозный ужас Бесконечного. Вот двумя тенями вошли необъятная пустота и необъятный мрак и погасили солнце, у ног отняли землю, и кровлю отняли у головы.. и перестало болеть леденеющее сердце... Остановилось время, и страшно сблизилось начало всякой вещи с концом её. Только что воздвигнутый, уже разрушился трон Августа, и пустота уже была на месте трона и Августа. Бесшумно разрушился Рим, и новый город стал на месте его и был поглощён пустотою. Как призрачные великаны, быстро падали и исчезали в пустоте города, государства и страны, и равнодушно глотала их, не насыщаясь, чёрная утроба Бесконечного.
   - Остановись, - приказал император. Уже равнодушие звучало в голосе его, и бессильно обвисали руки, и в тщетной борьбе с надвигающимся мраком загорались и гасли его орлиные глаза.
   - Убил ты меня, Елеазар, - сказал он тускло и вяло.
   И эти слова безнадёжности спасли его. Он вспомнил о народе, щитом которого он призван быть, и острой, спасительной болью пронизалось его омертвевшее сердце...
   И так, размышляя и чувствуя, склоняя весы то на сторону жизни, то на сторону смерти, он медленно вернулся к жизни, чтобы в страданиях и радости её найти защиту против мрака пустоты и ужаса бесконечного.
   - Нет, не убил ты меня, Елеазар, - сказал он твёрдо, - но я убью тебя. Ступай!
   В тот вечер с особенной радостью вкушал пищу и питие божественный Август. Но минутами застывала в воздухе поднятая рука, и тусклый блеск заменял яркое солнце его орлиных глаз - то ужас ледяной волною пробегал у ног его. Побеждённый, но не убитый, холодно ожидающий своего часа, он чёрною тенью на всю жизнь стал у изголовья его, владея ночами и послушно уступая светлые дни скорбям и радостям жизни...
  
   Умертвить Елеазара не решился божественный Август...
  
   ИУДА ИСКАРИОТ
  
   Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота - человек очень дурной славы и его нужно остерегаться... Детей у него не было, и это ещё раз говорило, что Иуда - дурной человек и не хочет Бог потомства от Иуды...
  
   Болезни приходят к человеку не случайно, а родятся от несоответствия поступков его с заветами предвечного...
  
   По рассказам Иуды выходило так, будто он знает всех людей, и каждый человек, которого он знает, совершил в своей жизни какой-нибудь дурной поступок или даже преступление. Хорошими же людьми, по его мнению, называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли; но если такого человека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечёт, как гной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь...
  
   - Ты не прав, Иуда. Я вижу очень дурные сны. Как ты думаешь: за свои сны также должен отвечать человек?
   - А разве сны видит кто-нибудь другой, а не он сам?
   Фома тихо вздохнул и задумался. А Иуда презрительно улыбнулся, плотно закрыл свой воровской глаз и спокойно отдался своим мятежным снам, чудовищным грёзам, безумным видениям, на части разрывавшим его бугроватый череп...
  
   ... Этот дико-пустынный овраг, и каждый камень в нём был как застывшая мысль, и их было много, и все они думали - тяжело, безгранично, упорно...
   Вот из земли, из камней, из расселин стала подниматься спокойная ночная тьма, окутала неподвижного Иуду и быстро поползла вверх - к светлому побледневшему небу. Наступила ночь с своими мыслями и снами...
  
   - Господи! Тебе ведомы глаголы вечной жизни!..
  
   - Смотрящий кротко - помилован будет, а встречающийся в воротах - стеснит других...
  
   - Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему; но разумный человек молчит...
  
   - Праведник ест до сытости, а чрево беззаконных терпит лишение...
  
   В присутствии учителя Пётр и Иоанн перекорялись друг с другом, горячо оспаривая своё место возле Иисуса: перечисляли свои заслуги, мерили степень своей любви к Иисусу, горячились, кричали, даже бранились несдержанно...
   Не отрывая глаз от Христа, Иуда медленно поднялся и ответил тихо и важно:
   - Я буду возле Иисуса!
  
   Как раз в это время Иуда Искариот совершил первый, решительный шаг к предательству: тайно посетил первосвященника...
  
   - Своего учителя они всегда любят, но больше мёртвым, чем живым. Когда учитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когда учитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим!..
  
   - Но разве благочестивые люди умеют отличить фальшивое от настоящего? Это умеют только мошенники...
  
   - Нет, ты лучше слушай. Вы, женщины, никогда не умеете хорошо слушать...
  
   "Да! Целованием любви предаём мы тебя. Целованием любви предаём мы тебя на поругание, на истязания, на смерть! Голосом любви скликаем мы палачей из тёмных нор и ставим крест - и высоко над теменем земли мы поднимаем на кресте любовью распятую любовь"...
  
   - Смотрите: это Иуда Предатель!
   Это уже начиналась позорная слава его, на которую обрёк он себя вечно. Тысячи лет пройдут, народы сменятся народами, а в воздухе всё ещё будут звучать слова, произносимые с презрением и страхом добрыми и злыми...
  
   - Мы сегодня говорили всю ночь и решили: не может суд осудить невинного. Если же он осудит... то это не суд. И им же придётся худо, когда надо будет дать ответ перед настоящим Судиёю!..
  
   Пилат... бросает в толпу сухие, короткие слова - так кости бросают в стаю голодных собак, думая обмануть их жажду свежей крови и живого трепещущего мяса:
   - Вы привели ко мне человека этого, как развращающего народ; и вот я при вас исследовал и не нашёл человека этого виновным ни в чём том, в чём вы обвиняете его...
   И весь народ закричал, завопил, завыл:
   - Смерть ему! Распни его!
   И вот, точно глумясь над самим собою, точно в одном миге желая испытать всю беспредельность падения, безумия и позора, тот же народ кричит, вопит, требует тысячью звериных и человеческих голосов:
   - Варраву отпусти нам! Его распни!
   - Принесите воды.
   Вот он моет руки и злобно кричит, поднимая их, удивлённо молчащему народу:
   - Неповинен я в крови праведника этого...
  
   На самом темени земли вздымается крест - и на нём распятый Иисус. Осуществился ужас и мечты Искариота...
  
   Вон плачет Мария Магдалина. Вон плачет мать Иисуса. Пусть плачут. Разве значат сейчас что-нибудь её слёзы, слёзы всех матерей, всех женщин в мире!..
  
   У них была душа - они лишатся её; у них была жизнь - они потеряют жизнь; у них был свет перед очами - вечная тьма и ужас покроют их...
  
   - Сегодня я видел бледное солнце. Оно смотрело с ужасом на землю и говорило: где же человек?..
   Как же вы позволили это? Где была ваша любовь?
   - Что же могли мы сделать?
   - Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идёт и делает всё... Когда твой сын утопает, разве ты идёшь в город и спрашиваешь прохожих: "Что мне делать? Мой сын утопает!" - а не бросаешься сам в воду и не тонешь рядом с сыном. Кто любит!.. Зачем тебе душа, если ты не смеешь бросить её в огонь, когда захочешь!
   - Он сам хотел этой жертвы. И жертва его прекрасна!
   - Разве есть прекрасная жертва?.. Где жертва, там и палач, и предатели там! Жертва - это страдания для одного и позор для всех. Предатели, предатели, что сделали вы с землёю?..
   - Он весь грех людей взял на себя. Его жертва прекрасна!
   - Нет, вы на себя взяли весь грех. Любимый ученик! Разве не от тебя начнётся род предателей, порода малодушных и лжецов? Слепцы, что сделали вы с землёю?..
   Почему же вы живы, когда он мёртв? Почему ваши ноги ходят, ваш язык болтает дрянное, ваши глаза моргают, когда он мёртв, недвижим, безгласен?..
   - Если бы все умерли, то кто бы рассказал об Иисусе? Кто бы понёс людям его учение?..
  
   Иуда давно уже, во время своих одиноких прогулок, наметил то место, где он убьёт себя после смерти Иисуса...
   Так в два дня, один за другим, оставили землю Иисус Назарей и Иуда из Кариота, Предатель...
  
   РАССКАЗ О СЕМИ ПОВЕШЕННЫХ. Посвящается Л.Н. Толстому
  
   Так как министр был человек очень тучный, склонный к апоплексии, то со всякими предосторожностями, избегая вызвать опасного волнения, его предупредили, что на него готовится очень серьёзное покушение...
   В час дня, ваше превосходительство...
   Разве я так боюсь смерти?.. Мне не страшно, потому, что ничего не знаю. А эти дураки сказали: в час дня, ваше превосходительство. И думали, дураки, что я буду радоваться, а вместо того она стала в углу и не уходит. Не уходит, потому что это моя мысль. И не смерть страшна, а знание её; и было бы совсем невозможно жить, если бы человек мог вполне точно и определённо знать день и час, когда умрёт...
   Ничему живому, ни человеку, ни зверю, не дано знать дня и часа своей смерти...
   И с внезапной острой тоскою в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдёт этот проклятый, чёрный, выхваченный из циферблата час. Только тень знания о том, о чём не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и её было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на человека непроглядную тьму ужаса...
   Это происходило в конце зимы, когда среди снежных бурь и тусклых морозных дней недалёкая весна посылала, как предтечу, ясный, тёплый солнечный день или даже дин только час, но такой весенний, такой жадно молодой и сверкающий, что воробьи на улице сходили с ума от радости и точно пьянели люди...
  
   - Меня не надо вешать, - тускло отозвался Янсон.
   - А ты бы не убивал, тебя бы и не повесили. А то убить убил, а вешаться не хочешь...
  
   Тем же присутствием военно-окружного суда, которое судило Янсона, был приговорён к смертной казни через повешение крестьянин Орловской губернии Михаил Голубец, по кличке Мишка Цыганок, он же Татарин. Последним преступлением его, установленным точно, было убийство трёх человек, и вооружённое ограбление, а раньше уходило в загадочную глубину его тёмное прошлое... С полной откровенностью, совершенно искренно, он называл себя разбойником и с иронией относился к тем, которые по-модному величали себя "экспроприаторами". О последнем преступлении, где запирательство не вело ни к чему, он рассказывал подробно и охотно...
   И со спокойным сердцем, без жалости и без малейшего угрызения совести судьи вынесли Цыганку смертный приговор...
   До казни Мишке Цыганку, как и Янсону, пришлось, пришлось провести в тюрьме семнадцать дней. И все семнадцать дней пролетели для него так быстро, как один - как одна неугасающая мысль о побеге, о воле и о жизни... Точно в пьяном угаре, роились, сшибались и путались яркие, но незаконченные образы, неслись мимо в неудержимом ослепительном вихре, и все устремлялись к одному - к побегу, к воле, к жизни... Ночи свои Цыганок спал крепко, почти не шевелясь, в неизменной, но живой подвижности, как бездействующая временно пружина...
  
   Всё так же угрюмо надзиратель предложил ему стать палачом. Цыганок оскалил зубы и захохотал.
   - Ай не находится? Ловко! Вот и повесь, поди, ха-ха! И шея есть, и верёвка есть, а вешать некому.
   - Жив останешься зато.
   - Ну ещё бы: не мёртвый же я тебе вешать-то буду...
   Какой скорый! Ещё разок прийти, тогда скажу...
   - Проворонил своё счастье, ворона! Другого нашли!
   - Ну и чёрт с тобой, вешай сам! - огрызнулся Цыганок. И перестал мечтать о палачестве...
  
   Приговор относительно пяти террористов был объявлен в окончательной форме... И когда им предложили видеться на следующий день с родными, они поняли, что казнь будет в пятницу на рассвете...
  
   У Тани Ковачук близких родных не было...
  
   Особенно мучился предстоящим свиданием Сергей Головин. Он очень любил отца своего и мать, и теперь был в ужасе - что это будет такое... Как смотреть, что думать, что говорить - отказывался понять его человеческий мозг...
   И так и ехали они молча, согнувшись, оба седые и старые, и думали, а город весело шумел: была масленая неделя, и на улицах было шумно и людно...
   Вдруг лицо матери как-то сразу смялось, расплылось, заколыхалось, стало мокрым и диким. Выцветшие глаза безумно таращились, дыхание делалось всё чаще и короче и громче...
   Вдруг лицо Сергея жалко, по-ребячьи сморщилось, и глаза сразу залило слезами. Сквозь их искрящуюся грань он близко увидел белое лицо отца с такими же глазами...
   И вдруг, точно сломавшись, упал головою на плечо к сыну. Был он когда-то выше Сергея, а теперь стал низеньким, и пушистая, сухая голова беленьким комочком лежала на плече сына. И оба молча жадно целовали: Сергей - пушистые белые волосы, а он - арестантский халат...
   - Благословляю тебя на смерть, Серёжа. Умри храбро, как офицер.
   И они ушли... Сергей лёг на койку, лицом к стене, чтобы укрыться от солдат, и долго плакал. Потом устал от слёз и крепко уснул...
  
   К Василию Каширину пришла только мать - отец, богатый торговец, не пожелал прийти...
   Было дико и нелепо. Впереди стояла смерть, а тут вырастало что-то маленькое, пустое, ненужное, и слова трещали, как пустая скорлупа орехов под ногою. И, почти плача - от тоски, от того вечного непонимания, которое стеною всю жизнь стояло между ними близкими и теперь, в последний предсмертный час, дико таращило свои маленькие глупые глаза, Василий закричал:
   - Да поймите же вы, что меня вешать будут! Вешать!..
   - А ты бы не трогал людей, тебя бы... - кричала старуха...
   Он заплакал и сел в угол. Заплакала и старуха в своём углу...
  
   Часы бегут... И в этой торжественной тишине, колеблемой печальным звоном убегающих минут, отделённые от всего живого, пять человек, две женщины и трое мужчин, ожидали наступления ночи, рассвета и казни, и каждый по-своему готовился к ней...
  
   Как во всю жизнь свою Таня Ковальчук думала только о других и никогда о себе, так и теперь только за других мучилась она и тосковала сильно... Она целыми часами плакала, как умеют плакать старые женщины, знавшие много горя, или молодые, но очень жалостливые, очень добрые люди...
  
   А Муся была счастлива... Муся шагала - и оправдывалась перед людьми, волнуясь и краснея. И оправдывалась она в том, что её, молоденькую, незначительную, сделавшую так мало и совсем не героиню, подвергнут той самой почётной и прекрасной смерти, какою умирали до неё настоящие герои и мученики...
   - Конечно, я молоденькая и могла бы ещё долго пожить. Но...
   То особенное, что она носит в душе - безграничная любовь, безграничная готовность к подвигу, безграничное пренебрежение к себе? Ведь она действительно не виновата, что ей не дали сделать всего, что она могла и хотела... Но если человек ценен не только по тому, что он сделал, а и по тому, что он хотел сделать, - тогда... она достойна мученического венца...
   "Неужели я достойна? Достойна того, чтобы обо мне плакали люди, волновались, обо мне, такой маленькой и незначительной?" И несказанная радость охватывает её. Нет ни сомнений, ни колебаний, она принята в лоно, она правомерно вступает в ряды тех светлых, что извека через костёр, пытки и казни идут к высокому небу. Ясный мир и покой и безбрежное, тихо сияющее счастье...
   - Меня казнят, но я не умру. Как я могу умереть, когда уже сейчас я - бессмертна?
   О чём ещё думала Муся? О многом думала она - ибо нить жизни не обрывалась для неё смертью и плелась спокойно и ровно. Думала о товарищах...
   Она засыпает. Лицо устало и бледно; под глазами круги, и так тонки девичьи исхудалые руки, - а на устах улыбка. Завтра, когда будет всходить солнце, это человеческое лицо исказится нечеловеческой гримасой, зальётся густою кровью мозг, и вылезут из орбит остекленевшие глаза, - но сегодня она спит тихо и улыбается в великом бессмертии своём...
  
   О смерти Сергей Головин никогда не думал, как о чём-то постороннем и его совершенно не касающемся. Он был крепкий, здоровый, весёлый юноша, одарённый той спокойной и ясной жизнерадостностью, при которой всякая дурная, вредная для жизни мысль или чувство быстро и бесследно исчезают в организме. Как быстро заживали у него всякие порезы, раны и уколы, так и всё тягостное, ранящее душу, немедленно выталкивалось наружу и уходило. И во всякое дело или даже забаву, была ли то фотография, велосипед или приготовление к террористическому акту, он вносил ту же спокойную и жизнерадостную серьёзность: всё в жизни весело, всё в жизни важно, всё нужно делать хорошо. И всё он делал хорошо... "Вихри враждебные веют над нами..."
   Страх смерти начал являться к нему постепенно и как-то толчками: точно возьмёт кто и снизу, изо всей силы, подтолкнёт сердце кулаком. Скорее больно, чем страшно. Потом ощущение забудется - и через несколько часов явится снова, и с каждым разом становится оно всё продолжительнее и сильнее. И уже ясно начинает принимать мутные очертания какого-то большого и даже невыносимого страха.
   - Неужели я боюсь? - подумал Сергей с удивлением. - Вот ещё глупости!"
   Боялся не он - боялось его молодое, крепкое, сильное тело, которое не удавалось обмануть ни гимнастикой, ни холодными обтираниями. И чем крепче, чем свежее оно становилось после холодной воды, тем острее и невыносимее делались ощущения мгновенного страха. И именно в те минуты, когда на воле он ощущал особый подъём жизнерадостности и силы, утром, после крепкого сна и физических упражнений, - тут появлялся этот острый, как бы чужой страх...
   "Хорошо бы всё это время, до казни, проспать"... Но потом появилась бессонница. И с нею пришли острые, зоркие мысли, а с ними и тоска о жизни... Ах, жалко жизни, очень жалко...
   Так было до суда и до последнего свидания со стариками... Смерти ещё нет, но нет уже и жизни...
   И слова "мне страшно" - звучали в нём только потому, что не было иного слова, не существовало и не могло существовать понятия, соответствующего этому новому, нечеловеческому состоянию...
  
   Отделённый от Сергея и Муси несколькими пустыми камерами, но одинокий столь тяжко, как если бы во всей вселенной существовал он один, в ужасе и тоске оканчивал свою жизнь несчастный Василий Каширин...
   К нему страх смерти пришёл сразу и овладел им безраздельно и властно. Ещё утром, идя на явную смерть, он фамильярничал с нею, а уже к вечеру, заключённый в одиночную камеру, был закружен и захлёстнут волною бешеного страха. Пока он сам, своею волею, шёл на опасность и смерть, пока свою смерть, хотя бы и страшную по виду, он держал в собственных руках, ему было легко и весело даже: в чувстве безбрежной свободы, смелого и твёрдого утверждения своей дерзкой и бесстрашной воли бесследно утопал маленький, сморщенный, словно старушечий страшок. Опоясанный адской машиной, он сам как бы превратился в адскую машину, включил в себя жестокий разум динамита, присвоил себе его огненную смертоносную мощь. И, идя по улице, среди суетливых, будничных, озабоченных своими делами людей, ... он казался себе пришлецом из иного, неведомого мира, где не знают ни смерти, ни страха. И вдруг сразу резкая, дикая, ошеломляющая перемена... За мгновение бывший воплощением воли, жизни и силы, он становится жалким образом единственного в мире бессилия, превращается в животное, ожидающее бойни, в глухую и безгласную вещь... Исчез из мира человек.
   На суде близость товарищей привела Каширина в себя, и он снова, на мгновение, увидел людей...
   Потом, в своей камере, когда ужас стал невыносим, Василий Каширин попробовал молиться. От всего того, чем под видом религии была окружена его юношеская жизнь в отцовском купеческом доме, остался один противный, горький и раздражающий осадок, и веры не было. Но когда-то, быть может, в раннем детстве, он услыхал три слова, и они поразили его трепетным волнением и потом на всю жизнь остались обвеянными тихой поэзией. Эти слова были: "Всех скорбящих радость"... И с тоскою, выговаривая умильно, повторил:
   - Всех скорбящих радость, приди ко мне, поддержи Ваську Каширина...
   Всколыхнулось что-то. Будто проплыл в отдалении чей-то тихий и скорбный образ и тихо погас, не озарив предсмертной тьмы... Было пусто в душе и вокруг. И не возвращался тихий и скорбный образ... Исчезло всё. Безумие тяжко наползало. Сознание погасло... Но был ещё момент дикого ужаса. Это когда вошли люди...
  
   Неизвестный, по прозвищу Вернер, был человек, уставший от жизни и от борьбы. Было время, когда он очень сильно любил жизнь, наслаждался театром, литературой, общением с людьми; одарённый прекрасной памятью и твёрдой волей, изучил в совершенстве несколько европейских языков...
   Но уже давно, невидимо для товарищей, в душе его зрело тёмное презрение к людям; и отчаяние там было, и тяжёлая, почти смертельная усталость... Последнее, что навсегда, казалось, уничтожило в нём желание жить, - было убийство провокатора, совершённое им по поручению организации. Убил спокойно, а когда увидел это мёртвое, лживое, но теперь спокойное и всё же жалкое человеческое лицо - вдруг перестал уважать себя и своё дело. Не то чтобы почувствовал раскаяние, а просто вдруг перестал ценить себя, стал для себя самого неинтересным, неважным, скучно-посторонним. Но из организации, как человек единой, нерасщеплённой воли, не ушёл и внешне остался тем же - только в глазах залегло что-то холодное и жуткое. И никому ничего не сказал...
   "Отчего мне так легко, радостно и свободно? Подумаю о завтрашней казни - и как будто её нет. Посмотрю на стены - как будто нет и стен. И так свободно, словно я не в тюрьме, а только что вышел из какой-то тюрьмы, в которой сидел всю жизнь. Что это?" Исчезла мутная усталость, томившая Вернера два последние года... И новою предстала жизнь... И новыми предстали люди, по-новому милыми и прелестными показались они его просветлённому взору. Паря над временем, он увидел ясно, как молодо человечество, ещё вчера только зверем завывавшее в лесах; и то, что казалось ужасным в людях, непростительным и гадким, вдруг стало милым, - как мило в ребёнке его неумение ходить походкою взрослого, его бессвязный лепет, блистающий искрами гениальности, его смешные промахи, ошибки и жестокие ушибы...
   Какими тайными путями пришёл он от чувства гордой и безграничной свободы к этой нежной и страстной жалости?..
  
   Они ехали, чтобы через два часа стать перед лицом неразгаданной великой тайны, из жизни уйти в смерть, - и знакомились. В двух плоскостях одновременно шли жизнь и смерть, и до конца, до самых смешных и нелепых мелочей оставалась жизнь жизнью...
  
   И дико было подумать, что в повешение людей вносится так много обычной человеческой аккуратности, старания, деловитости, что самое безумное на земле дело совершается с таким простым, разумным видом. Бежали вагоны, в них сидели люди, как всегда сидят, и ехали, как они обычно ездят; а потом будет остановка, как всегда - "поезд стоит пять минут".
   И тут наступит смерть - вечность - великая тайна...
  
   СКАЗОЧКИ НЕ СОВСЕМ ДЛЯ ДЕТЕЙ
  
   Негодяй... У хорошего мальчика Пети была очень хорошая мама, которая постоянно его учила и образовывала...
   Нравоучение для телят. Негодяй! Не бегай, тебя всё равно съедят волки.
  
   Фальшивый рубль и добрый дядя... Это был ужасно добрый дядя: видеть не мог, когда кто-нибудь плачет или огорчается, или чего-нибудь хочет: сейчас же поможет...
   Нравоучение для фальшивомонетчиков. Когда нужно сбыть фальшивый целковый, то не давайте его ребёнку, а дайте доброму дяде: он сбудет.
  
   Земля... Призывал Всеблагий ангела в белых одеждах и говорит ему:
   - Преклони ухо твоё к земле и послушай. И когда услышишь нечто, скажи.
   Долго слушал ангел и отвечал:
   - Плачет земля... Страдает земля... Грешит земля. И страшно тому, кто на земле живёт...
   - Лети на землю, обернись человеком и, ходя меж людей, узнай, что им нужно...
   Вижу я бессилие Моих ангелов и начинаю думать так: не пойти ли Мне самому на землю?
   - Они все давно зовут Тебя и ждут. Но прости за дерзость, Отец: если Ты Сам пойдёшь на землю, то Ты и Сам сюда не вернёшься.
   - Но как же тогда Моё небо?! Оно станет пусто.
   - Они говорят: тогда Твоё небо будет на земле, и ни им, ни Тебе, ни людям страдающим не нужно будет иного неба. Так они говорят...
  
  
  
  
   КАК ЖИВЁШЬ, СЕРГЕЮШКА, - АУ!
  
   Письма Л.Н. Андреева к С.С. Голоушеву
  
   Во-первых, летом я бесплоден как Сахара. Темы твои вкусны, но я растворился в воздухе, в море, я потерял язык, и мне хочется спать... Во-вторых: зачем я тебе понадобился летом? Мёртвое время: ... Столыпин уехал, газеты нужны столь же, сколь и мухи... В-третьих: что это за история с "С. Молвой". Ты чертовски добр, доверчив, любишь живую работу - не являешься ли ты жертвой вольной или невольной эксплуатации? Ты редактор - и в то же время полномочия твои не широки, и вообще что-то смутно, и цель неясна...
   Знаешь, я тоже фантазёр, но, ей-богу, я практический человек, и у меня бывают богатейшие мысли. Вот что занимает меня сейчас:
   Финляндия за Гельсингфорсом сплошь санатория и красота. Это факт. И ты собери в Москве миллион, купи здесь несколько островов и создай здесь первоклассную санаторию и курорт. Это будет новая Венеция. На островах построй дворцы, пусти в ход сотню моторов, заведи спорт (в мире нет места лучшего для водяного спорта), по ночам жги огни, приобрети Собинова, закажи плакаты. Кроме шуток, это дьявольски интересно - я сам удеру тогда подальше, но издали буду любоваться - люблю, когда жизнь растёт... (17 июля 1911 г.)
  
   Опиши в двух словах твою жизнь. А я вообще устал и... А годков мне сорок...
   (1913 г.)
  
   Милый Сергеюшка, хоть бы ты написал письмецо мне, а я бы его почитал. Последние дни хвораю, сердце, голова и вообще торс никуда не годится; и кисло мне, и даже что-то похожее на меланхолию. А кругом такая зимняя красота!..
   Надо, брат, зарабатывать, вот какие дела на старости лет! У герцога в карманах большие герцогские дыры. На днях, в тёмный вечер, у меня был в гостях Паганини. Но настоящая его фамилия Дувидзон... Да ещё глаза от работы и чтения болят, совсем старая собака... (8 декабря 1913 г.)
  
   Дорогой ты мой. Твой образ человека-кочана я давно применяю, это правильно и многое объясняет. И ты моей кочерыжки тоже пожалуй не знаешь. Заключается она (частью) в неимоверном восторге перед жизнью, утверждении жизни, жажде жизни. А беда та, что одёжки мои поизносились, полны нищенской затхлости, печали и болей. Думаешь: очень меня уязвляет житейское... У меня есть творчество, и я богач, знаю это и чувствую. О, как чувствую!
   Но пойми же ты, что я настолько болен, что не могу писать. Вот где панихида. Отрежь мне туловище до подмышек, но оставь совсем здоровую голову и руки, посади сей обрубок за машину - вот и счастье. Стоит пройти по моему телу вполне здоровой и красной крови - каждая частица мозга и сердца начинает излучать мысли, образы, всесветное аллилуйя. Я не только люблю, я влюблён в мир... Когда я хоть мало-мало здоров, меня очаровывает всё сущее, каждый рисуночек... (1914 г.)
  
   Ты крайне удивляешь меня, Сергей. Ты художник и более чем кто-нибудь должен был бы понимать, что значит прерывать работу, в которой сидишь с головой, ничего другого не зная, ни о чём другом не думая, и даже не читаешь газеты... Весь целиком занятый образами драмы, я ни психологически, ни просто физически не мог отдать ни единой мысли чему-нибудь другому. Как можно при том разгоне, при каком я пишу, несясь стремительно и прямо по одной линии, сворачивать в переулок и заходить на полчасика!..
   К работе своей я вообще отношусь с крайней строгостью. При этих условиях - заранее говорю тебе - никаких обязательных сроков я для себя не признаю...
   Сейчас я вернулся в драме к прежней ситуации, но продолжаю работать - ложусь в 7 утра. (1914 г.)
  
   Ты самым дружеским образом ставишь меня в крайне затруднительное положение. Работаю я не так, как встарь, когда молодость и силы и наивность позволяли легко разбрасываться, менять планы, строчить по заказу... Уже десяток лет я не пишу фельетонов совсем, и написать статью при теперешней моей требовательности мне кажется невозможным; рассказов же пишу очень мало, пишу их только по внутреннему побуждению, никогда не считаясь с редакцией и уж конечно не думая о размере. И теперь, начав работать, я выполняю определённый план, обдумываю и послезавтра начинаю большую работу, имеющую для меня очень большое значение.
   Ты же говоришь: напиши мне строчек 200-250 и сообщи заглавие. Как я это сделаю? Чтобы написать хорошо строчек 200, времени надо не меньше, а пожалуй и больше, чем для большого рассказа - а у меня его нет, времени. Писать же кое-как, для имени, я просто не могу.
   Если ты не будешь меня торопить, я наверное дам требуемую маленькую вещь - подвернётся случайная тема или настроение, но умышленно, сейчас, я не имею возможности. Большой рассказ могу дать и теперь - правда, с некоторым трудом, вернее сожалением: пусть "Молва" прекрасна, но она есть только понедельничная газета, а я пишу так мало, что, конечно, не имею охоты хоронить вещи. Но за большую вещь мне и платить газета не может, а как же без платы? Ведь я теперь только и зарабатываю, что полистно...
   Ещё о деньгах: если бы газета была твоя и деньги твои, я конечно мог бы без всякого сожаления поступиться гонораром. Но газета не твоя и даёт прибыль - и я естественно не хочу, чтобы часть моего заработка стала частью прибыли неведомых мне милых людей...
   Прости за хмурый тон: последнее время мне сильно нездоровится и всё в мире кажется серьёзнее и хуже, чем оно есть... (1914 г.)
  
   Надо молиться, чтобы поскорее перемёрло поколение И. и Э., а не распложать новых, ничтожнейших, от них плесенью и паутиной покрывается литература, мерзотиной становится чистейшее писательское дело. Ему что? Он счастлив, скудоумный, а литература грязнится... (9 января 1915 г.)
  
   Факт тот, что устал я изумительно, окончательно, бесповоротно. Вчера даже такой случай: ночью в пять, вернувшись в номер, запалив спиртовку для чая и в ожидании взявши газету - вдруг почувствовал себя слепым... Около получаса в глазах стояли тёмные непрозрачные пятна, как от солнца, и их было много... Ходил почти ощупью. Потом пятна сдвинулись, побежали, и закружилась голова; потом понемногу прояснело. Сегодня глаза усталые, побаливают, смотрят неохотно...
   Вообще: какое это паскудное занятие - драматургия. Пока пишешь, - сам себе и хозяин, и хорошее и плохое, всё от тебя; а вот пошёл в театр - и сразу попал в кабалу и плен всякому бездарному актёришке. Как они пожелают..., так и будет, - а критику что. Он любит... Конечно в Худ. могут сыграть, но пожелают ли. Может им как раз хочется кисленького, или от вчерашнего Гамлета живот пучит. Наконец того: почтеннейшая публика. Ох!
   "Голос Москвы" - мало того, что миленькая, но и вредненькая газетка. Похороним её! Что касается московских и остальных академиков, то, друг мой, они провинциалы, они ещё блину молятся и с веником, осуждая по дороге футуризм, идут в "господскую" баню. Горизонт у них дьяконский и литература у них дело семейное, жить они любят не выше второго этажа и не верят в географию. В них есть приятное, как в воспоминаниях детства, но постоянно жить с ними - трудно. Ты человек деятельный, и конечно ты устаёшь в одиночку махать руками и звать их куда-то: никуда они не хотят... Взрослый писатель должен бежать из Москвы сюда или просто в деревню, как Толстой, или иначе неизбежно станет Митрофанушкой, недорослем из дворян. Бунина спасли путешествия, но кто из хороших москвичей путешествует? И Ал. Толстой у вас пропадёт, как пропадёт и Шмелёв: все станут Златовратскими...
   Мы с Анной живём недурно, что не мешает мне мечтать о победах над женским полом вне, так сказать, закона. А Анна хитрая: мечтам не препятствует и даже будто одобряет, но стоит мне проявить начала деятельности, она издали говорит: достойно ли великого писателя такое малодушие. "Я не о принципе, но сия девица - достойна ли? У неё...". И так Евиной хитростью своею, пороча всех девиц, на которых обращаются мои взыскующие взоры, отвлекает она от предприятий и возвращает в лоно семьи домашнего очага... А я очень хочу любовной авантюры, ведь я ещё молод душой! И хочется мне: либо 1) балерину, либо 2) святую и непорочную. На свидание бы пойти... хорошо!.. (1915 г.)
  
   Я написал пастелью свой автопортрет. Мне он кажется замечательным. Я ставлю его выше серовского. Сделаем теперь скидку: 20 процентов на моё самомнение вообще, 12 на авторский экстаз, 23 процента на моё непонимание. Итого - 60 процентов. Остаётся 40. Если вычесть из сказанного: "замечательный" и "выше серовского", остаётся всё же достаточно, чтобы признать портрет за произведение выдающегося автора - скажем, просто за шедевр. Конечно, эпохи это произведение не создаст, да и надо ли это? Сомневаюсь...
   Мой портрет - откровение. Главное - сам писал и, стало быть, выразил. Что? Все зигзаги души, все извивы беспокойной мысли и трепет фибр.
   (25 февраля 1915 г.)
  
   Ты перед своим талантом обязан, на тебя смотрит вся Россия...
   С наступлением весеннего времени и удлинением дня, солнце начало ежедневно светить прямо на автопортрет, отчего краски выгорают и всё сводится на нет. Если Третьяковская галерея не поторопится, то будет поздно: скоро на месте замечательного автопортрета останется одна бумага с несколькими невразумительными чертами, столь же относящимися ко мне, как и ко всякому другому писателю или художнику. Поистине жутко смотреть, как уже теперь изменилось выражение лица на автопортрете, из энергичного и мрачно-бодрого став кислым и даже как будто сонным! А дни всё удлиняются и вскоре появятся мухи, которые несомненно его засидят!.. В то же время моль уже вылупилась из яйца и не ныне завтра принесёт свой вред автопортрету... Шедевр высокого искусства, замечательный памятник живописи и литературы - погибает под каким-то мушиным помётом, потому что гадят мухи бессознательно!.. (6 апреля 1915 г.)
  
   Меня снова везут в больницу... И автопортрет остаётся безо всякой защиты во власти мух, моли и солнечных лучей. Так гибнут шедевры! Предлог, под которым меня везут: возобновившаяся и вновь открытая невралгия руки, вздутие желудка, головные боли и прочее... И так проходят мои лучшие годы; для кого весна, а для меня всё та же осень... А ночью раскладываю руку по всей постели, чтобы ей угодить, но она недовольна во всех положениях и болит... (14 апреля 1915 г.)
  
   Твоё вдохновенное предложение прокатиться по шлюзам - как бочка масла, вылитая на волны моей души... Едем. Предчувствую я тишину рек и красоту, и покой, и чудесные разговоры, когда в сумерках, опёршись на борт, друзья... Поистине великолепно и чудесно... В нынешнее лето я засеял тысячу десятин луком и надо заготовить соответствующее количество селёдок и вообще гарниру...
   Ты говоришь, прислать фотографию с автопортретом. Но разве это возможно? Разве сухая и холодная фотография сможет передать его скрытый смысл, его тайную красоту? Даже для поверхностной передачи всех его свойств нужна дружба и тёплое участие, согретое пониманием, а где ты найдёшь это среди современных фотографов, людей вообще меркантильных и практичных, редко подымающихся до экстаза...
   Поедем. Здесь я задыхаюсь от жуликов и мошенников, футуристов и журналистов... (29 апреля 1915 г.)
  
   И раз цель твоей жизни в том, чтобы ты о ком-нибудь попекался, то чем я плохой попекаемый? Попекай меня. Беспомощности во мне достаточно, слабенький я, больной, меня надо попекать. В душе я совсем дитя, наивное и милое...
   Хочется пожелать тебе чего-то самого хорошего. Будь здоров, весел, ясен, работай... (14 июля 1915 г.)
  
   А до чего врёт Питер и верит вздорным слухам, вот пример: вдруг распространяется слух, что Распутина назначают начальником штаба! И подумай: этой чепухе чуть ли не серьёзно верят, спорят, доказывают...
   От работы к работе: скоро сажусь за ещё новую пьесу. Ибо только в работе отдыхаю и черпаю мужество к дальнейшему прохождению жизненного пути. Ты знаешь, отчего у меня иногда концы пьес неоправдываемо печальны? Оттого, что мне грустно кончать пьесу, и своё дурное настроение я переношу на вещь. А знаешь, почему в "Короле и законе" у меня так мало движения и жестикуляции? - оттого, что рука болела. А знаешь, почему у меня диалог стал речитативен и периоды короче? - оттого, что от сердца и желудка у меня дыхание коротко и неровно... (10 сентября 1915 г.)
  
   Анонимное письмо
  
   Сергей Сергеевич. Как молодая женщина того типа, который Вам симпатичен и при Вашем гуманном отношении к искусству, я не могу долее скрываться и должна открыть свою душу. Я была на лекции во втором ряду слева, когда Вы подняли голос не только в защиту... женщины... но и её никем не понятой души, утопающей в одиночестве среди гнусных самцов... Конечно, моя откровенность может показаться Вам странной... (1915 г.)
   Серж, я несчастна, и Вы должны пожалеть меня Вашим чутким сердцем, открытым навстречу солнцу и звукам любви... (1915 г.)
   Серёжа! Пупсик! Если ты ценишь любовь и ласки молоденькой и хорошенькой женщины... (1915 г.)
   Наконец, я требую от вас ответа! Вашим молчанием, вашей подлой уклончивостью вы ставите меня в неловкое положение перед мамой... Хоть вы и не обещали на мне жениться, но ваши предложения были так недвусмысленны... Я не могу так легко с этим помириться и потяну вас в общество для защиты женщин... Ваша обманутая Леонида Дохлятина (1915 г.)
  
   Здоровье моё окончательно лопнуло, и можно только подивоваться, откуда ещё я беру охоту жить. Головные боли идут непрерывно, с промежутками в часы и редко в день. Живот и кровообращение, тут зарыта собака. Работаю с головной болью, и пока работаю, есть какой-то смысл, а когда кончаю - единственное бессмысленное ощущение боли и больше ничего... (9 января 1916 г.)
  
   Все больны в нашем доме. Воспаления лёгких сменяются крупами, а теперь пошли в ход... лихорадки и почки. Чистая беда!.. Устал я, как бесконечный винт!
   (1 февраля 1916 г.)
  
   Прочёл я... плохо, брат. Подтвердилось то, что я писал о затхлости московской жизни... До чего ужасны эти "светлые личности", до чего человек отстал от литературной жизни..., до чего разительно отсутствуют высшие цели и высшее сознание... Он очень хороший человек и большой талант. Но ободран жизнью и мнителен.
   Мрачно от войны - не от самой, а от наших неудач в Пруссии. Ужасно хочется победы, и двужильность немцев начинает волновать... (5 февраля 1916 г.)
  
   Много читаю, много думаю; есть важная мысль, которую верчу подобно тяжёлым жерновам, как-то: о неизбежном самоубийстве и способах от оного избавиться. Ибо выходит так: если я останусь ещё год-два таким же, каков я сейчас, с этой самой душою и её содержанием, то конец логически неизбежен, психологически неотвратим. Чтобы сохранить жизнь, мне должно разрушить душу до фундамента, снести все постройки, мною и жизнью на этом фундаменте воздвигнутые, и построить нечто новое. Задача трудная, толстовская, и едва ли разрешимая. А иного выхода нет, третьего не дано.
   Несчастье моего склада в том, что, старея физически и вступая в Великий пост жизни с его колоколами и возгласом: "Господи, владыко живота моего..." - я психологически сохраняю все стремления, жажду, чувства и ощущения юности - тащу с собою в пост уже кончившуюся масленицу жизни. В храм я вхожу как на бал-маскарад... Став кающимся, я хотел бы и на тебя навести тоску... нет для кающегося большего удовлетворения, как всех других изводить своим покаянием!
   О предисловии к стихам не может быть и речи. Я так переутомлён, что и одной строки для печати написать не могу; а помимо этого я и вообще враг всяких предисловий и рекомендаций, хотя бы и самых справедливых. Основание литературой жизни и работы в том, что - всё надо самому. Хоть сдохни, а самому!
   (20 февраля 1916 г.)
  
   Я нездоров, и основательно. Вдруг сразу начинает отказываться вся машина; теперь это бывает со мной. Видимых причин как будто и нет, невидимые - где-то глубоко в душе. Моя душа недовольна тем, что она принадлежит Леониду Андрееву. Ах, до чего я не люблю его! Порою тет-а-тет с собою решительно непереносим. Но всё болит, работать уже не могу, бросаю начатое, так бросил и итальянку, да и не лежит сейчас к ней душа, вся в войне. Сочинять без волнения и души - можно, но здесь без души и полной отдачи не обойдёшься...
   Возможно ли для писателя определять столь категорически... Попробуй, определи так "категорически" Достоевского, или Толстого, или Чехова, или Горького, или Шекспира...
   И моя вся суть в том, что я не принимаю мира, каким мне дали его наставники и учители, а беспокойнейшим образом ставлю ему вопросы, расковыриваю, раскапываю, перевёртываю, перелицовываю, заглядываю ему не только с указанных мест, но и с... И ликом мира я восторгаюсь, а от... его... отворачиваюсь - вот и вся моя нехитрая механика... В рассказе оном слова утвердительные и предвещательные: на землю я больше не вернусь! (1917 г.)
  
   И скажи ты мне: отчего я не повешусь? Верёвки нет? Глупости, пустые отговорки... (4 февраля 1917 г.)
  
   Вообще, бытовые очерки в этом смысле вещь непригодная: они пухлявы вследствие бесконечных диалогов и малоубедительны по той же причине: случайный разговор с каким-нибудь пассажиром или прохожим служит выражением мнения целых городов и целых земель, и это неверно и, как всякое неверное обобщение, основанное на малом количестве данных - раздражает. Один пьяный сказал..., а другой пьяный сказал... Ну, какой можно сделать из этого вывод? Ведь это же сырьё, все эти разговоры сырьё, которое надо ещё обработать. Надо суммировать впечатления и разговоры, надо провести через критический анализ и творческий синтез и уже в таком виде подавать. Будет коротко, сильно, ясно и выразительно. Тогда можно для оживления пейзажа ввести и коротенький диалог, но коротенький... (3 сентября 1917 г.)
  
   ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ
  
   К.И. Чуковский... "Среди них был единственный трагик". Он любил огромное. В огромном кабинете, на огромном письменном столе...
   Ночь. Четыре утра. Вы сидите на диване и слушаете, а он ходит и говорит монологи. Он всегда говорит монологи. Речь его ритмична и текуча...Говорит о Боге, о смерти, о том, что все моряки верят в Бога, что, окружённые безднами, они всю жизнь ощущают близость смерти; еженощно созерцая звёзды, они становятся поэтами и мудрецами. Если б они могли выразить то, что они ощущают, когда где-нибудь в Индийском океане стоят на вахте под огромными звёздами, они затмили бы Шекспира и Канта...
   Но вот наконец он устал. Монолог прерывается длинными паузами. Походка становится вялой. Половина шестого...
   Вы думаете: как он устал! Ведь в эту ночь он прошёл по своему кабинету не меньше восемнадцати вёрст, и если бы записать, что он говорил в эту ночь, вышла бы не маленькая книга. Какая безумная трата сил!..
   Когда через несколько месяцев вы снова приезжали к нему, оказывалось, что он - живописец. У него длинные волнистые волосы, небольшая бородка эстета. На нём бархатная чёрная куртка. Его кабинет преображён в мастерскую. Он плодовит, как Рубенс: не расстаётся с кистями весь день. Вы ходите из комнаты в комнату, он показывает вам свои золотистые, зеленовато-жёлтые картины... Всю ночь он ходит по огромному своему кабинету и говорит о Веласкесе, Дюрере, Врубеле. Вы сидите на диване и слушаете...
   Увлёкшись какой-нибудь вещью, Андреев может говорить лишь о ней, все прежние его увлечения становятся ему ненавистны. Он не любит, если ему напоминают о них. Когда он играет художника, он забывает свою прежнюю роль моряка; вообще он никогда не возвращается к своим прежним ролям, как бы блистательно они ни были сыграны.
   А потом цветная фотография.
   Казалось, что не один человек, а какая-то фабрика, работающая безостановочно, в несколько смен, изготовила все эти неисчислимые груды больших и маленьких фотографических снимков... Не было такого угла в его даче, который он не снял бы по нескольку раз. Иные снимки удавались ему превосходно - например, весенние пейзажи. Не верилось, что это фотография, - столько в них было левитановской элегической музыки.
   В течение месяца он сделал тысячи снимков, словно выполняя какой-то колоссальный заказ, и, когда вы приходили к нему, он заставлял вас рассматривать все эти тысячи, простодушно уверенный, что и для вас они источник блаженства... Ночью, шагая по огромному своему кабинету, он говорил монологи о великом Люмьере, изобретателе цветной фотографии, о серной кислоте и поташе... Вы сидели на диване и слушали.
   Целая полоса его жизни была окрашена любовью к граммофонам - не любовью, а бешеной страстью. Он как бы заболел граммофонами, и нужно было несколько месяцев, чтобы он излечился от этой болезни.
   Я помню, как он увлёкся игрой в городки...
   Его незнание меры было его главной чертой. Камин в его кабинете был величиной с ворота, а самый кабинет точно площадь. Его дом в деревне высился над всеми домами: каждое бревно стопудовое, фундамент - циклопические гранитные глыбы. Помню, незадолго до войны он показал мне чертёж какого-то грандиозного здания.
   - Что это за дом? - спросил я.
   - Это не дом, это стол, - отвечал Леонид Андреев.
   Оказалось, что он заказал архитектору проект многоэтажного стола: обыкновенный письменный стол был ему тесен и мал. Такое тяготение к огромному, великолепному, пышному сказывалось у него на каждом шагу...
   Его дом был всегда многолюден: гости, родные, обширная дворня и дети, множество детей, и своих и чужих, - его темперамент требовал жизни широкой и щедрой. Его красивое, смуглое, точёное, декоративное лицо, стройная, немного тучная фигура, сановитая, лёгкая поступь - всё это гармонировало с той ролью величавого герцога, которую в последнее время он так превосходно играл. Здесь была его коронная роль, с нею он органически сросся...
   Тенистые большие деревья, которые со страстным увлечением каждую осень сажал Леонид Николаевич, пытаясь окружить свою усадьбу живописным садом - или парком, - каждую зиму почти всегда вымерзали, оставляя пустырь пустырём. Зимняя жизнь в финской деревне убога, неуютна, мертва. Снег, тишина... Финская деревня не для герцогов. И вообще эта помпезная жизнь казалась иногда декорацией...
   Если бы ту энергию, которую он тратил на ночные хождения по огромному своему кабинету - или хоть половину её, - он употребил на другое, он был бы величайшим путешественником, он обошёл бы всю землю... Его энергический мозг жаждал непрерывной работы, эта безостановочная мельница требовала для своих жерновов нового и нового зерна, но зерна почти не было, не было живых впечатлений - и огромные жернова с бешеной силой, с грохотом вертелись впустую, зря, вымалывая не муку, а пыль. Да и откуда было взяться зерну? В своей Финляндии Андреев жил, как в пустыне... В то время как его любимые Киплинги, Лондоны, Уэллсы колесили по четырём континентам, он жил в пустоте, в пустыне, без всякого внешнего материала для творчества, и нужно изумляться могучести его поэтических сил, которые и в пустоте не иссякали.
   Писанию Леонид Андреев отдавался с какой же чрезмерной стремительностью, как и всему остальному, - до полного истощения сил... Он не просто сочинял свои пьесы и повести, - он был охвачен ими, как пожаром. Он становился на время маньяком, не видел ничего, кроме них; как бы малы они ни были, он придавал им грандиозные размеры, насыщая их гигантскими образами, ибо в творчестве, как в жизни, был чрезмерен; недаром любимые слова в его книгах - "огромный", "необыкновенный", "чудовищный". Каждая тема становилась у него колоссальной, гораздо больше его самого, и застилала перед ним всю вселенную.
   Поэтому о нём существует столько разноречивых суждений. Одни говорили: он чванный. Другие: он душа нараспашку... Забывали, что перед ними художник, который носит десятки личин, который искренне, с беззаветной убеждённостью считает каждую свою личину лицом. Было очень много Андреевых, и каждый был настоящий...
   После припадка весёлости он становился мрачен и чаще всего начинал монологи о смерти. То была его любимая тема. Слово "смерть" он произносил особенно - очень выпукло и чувственно: смерть, как некоторые сластолюбцы - слово женщина. Тут у Андреева был великий талант: он умел бояться смерти, как никто. Бояться смерти - дело нелёгкое; многие пробуют, но у них ничего не выходит; Андрееву оно удавалось отлично; тут было истинное его призвание: испытывать смертельный, отчаянный ужас. Этот ужас чувствуется во всех его книгах, и я думаю, что именно от этого ужаса он спасался, хватаясь за цветную фотографию, за граммофоны, за живопись. Ему нужно было хоть чем-нибудь загородиться от тошнотворных приливов отчаяния. В страшные послереволюционные годы (1907-1910), когда в России свирепствовала эпидемия самоубийств, Андреев против воли стал вождём и апостолом уходящих из жизни. Они чуяли в нём своего. Помню, он показывал мне целую коллекцию предсмертных записок, адресованных ему самоубийцами...
   Иногда это казалось особенно странным. Иногда, глядя на него, как он хозяйским, уверенным шагом гуляет у себя во дворе..., вы не верили, чтобы этот человек мог носить в себе трагическое чувство вечности, небытия, хаоса, мировой пустоты. Но в том-то и заключалась основная черта его писательской личности, что он всегда в своих книгах касался извечных вопросов, трансцендентных, метафизических тем. Другие темы не волновали его. Та литературная группа, среди которой он случайно оказался в начале своего писательского поприща, - Бунин, Вересаев, Чириков, Телешов, Гусев-Оренбургский, Серафимович, Скиталец, - была внутренне чужда Леониду Андрееву. То были бытописатели, волнуемые вопросами реальной действительности, а он среди них был единственный трагик, и весь его экстатический, эффектный, чисто театральный талант, влекущийся к грандиозным, преувеличенным формам, был лучше всего приспособлен для метафизико-трагических тем...
   Как бы ни были различны те роли, которые он так часто играл для себя, как бы ни были переменчивы его увлечения, одно оставалось в нём всегда неизменным - душевная чистота, благородство. Это делало его неприспособленным для житейской борьбы: нерасчётливый, не умеющий думать о завтрашнем дне, не умеющий ни копить, ни беречь, он был заранее обречён на разорение, - тем более что было у него ещё одно душевное качество, в высшей степени лишнее в той хищной среде, в которой он был вынужден жить. Качество это никак не вяжется с общим представлением о нём, так как оно всегда заслонялось другими чертами, более яркими, более рельефными. Я говорю о необыкновенной его доброте, которая была столь же чрезмерна, как и все прочие черты его личности. Нельзя было не удивляться тому, что он, индивидуалист, эгоцентрик, вечно сосредоточенный на собственном я, так деятельно отзывался сердцем на чужие горести и боли... Особенно любил он помогать литераторам... Между тем он, в сущности, был небогат, потому что все его огромные гонорары поглощала семья; кроме семьи, у него всегда в доме было пять или шесть посторонних: неимущие студенты, художники и какие-то личности неопределённого звания...
   Писал Андреев почти всегда ночью. Написав и напечатав свою вещь, он становился к ней странно равнодушен, словно пресытился ею, не думал о ней. Он умел отдаваться лишь той, которая ещё не написана... Переделывать написанное он не умел: вкуса у него было гораздо меньше, чем таланта. Его произведения по самому существу своему были экспромтами. Когда он был охвачен какой-нибудь темой, всякая ничтожная мелочь вовлекалась им в круг этой темы... Такое умение придавать неожиданную художественную ценность тому, что казалось ничтожным и мелким, всегда было сильной стороной Андреевского творчества.
  
   А.А. Блок... "Драгоценная, непочатая глубь..."
   Не на мне одном лежит вина в духовном одиночестве, а много нас - все мы почти - были духовно одиноки.
   История тех лет, которые русские художники провели между двумя революциями, есть, в сущности, история одиноких восторженных состояний; это и есть лучшее, что было и что принесло настоящие плоды.
   Мне скажут, что были в эти годы литературные кружки, были журналы и издательства, вокруг которых собирались люди одного направления, возникли целые школы. Всё это было, или, скорее, казалось, что было, но всё это нисколько не убеждает меня, потому что плодов всего этого я не вижу, плодов этих нет, потому что ничего органического в этом не было...
   Я помню хлещущий осенний ливень, мокрую ночь. Огромная комната... В комнате - масса людей, все почти писатели, много известных; но о чём говорят, неизвестно; никто ни с кем не связан, между всеми чернеют провалы, и самый отделённый от всех, - самый одинокий - Л.Н. Андреев; и чем он милее, чем любезнее, как хозяин, тем более одинок...
   "Зачем?" Он всегда задавал этот вопрос, и был трижды прав, задавая его, потому что вот сейчас этот самый вопрос задаёт цивилизации великое дитя - Россия, а ответить на него ... никто не может.
   "Жизнь Человека" - самая автобиографическая пьеса... "Смотрите и слушайте, пришедшие сюда для забавы и смеха. Вот пройдёт перед вами вся жизнь Человека с её тёмным началом и тёмным концом. Доселе не бывший, таинственно сохранённый в безграничности времени, не мыслимый, не чувствуемый, не знаемый никем..."
   "...И вы, пришедшие сюда для забавы и смеха, вы, обречённые смерти, смотрите и слушайте: вот далёким и призрачным эхом пройдёт перед вами, с её скорбями и радостями, быстротечная жизнь Человека"...
   "Рыдающее отчаянье"...
  
   Г.И. Чулков... "Свободно любить, плакать, смеяться - вот!"
   Какое полусонное царство было тогда вокруг нас! Россия Николая II жила ещё тогда медлительною, тяжёлою и грузною жизнью, шла куда-то слепая - как будто руководимая тенью царя Александра III. Мы ещё не предчувствовали тогда надвигавшейся на Россию японской опасности; "мы жили, не страшась бурь и непогоды, жалуясь лишь на душное однообразие той опеки, которая тяготела над словом, над жизнью, над всем этим чеховским миром, таким тесным, малым и безвольным. Казалось, что всё так прочно, так незыблемо, что разве наши внуки увидят Россию иную. И вот, когда я встречал Л.Н.Андреева в московских литературных кружках, я всегда чувствовал, что этот человек как будто пришёл из другой страны..." С внешней стороны как будто его жизнь сложилась благополучно: много друзей, любящая семья, литературный успех. Но в Андрееве, в самом Андрееве, в его душе не было благополучия. И эта страшная тревога, мучительное беспокойство и какой-то бунт, "несогласие во всём" - вот что было в Андрееве новым и необычайным.
   Он был всегда на людях, всегда с приятелями, но, может быть, в тогдашней Москве не было более одинокого человека, более оторвавшегося от почвы и даже от мира, чем этот удачливый беллетрист, обласканный Максимом Горьким... Была в Андрееве какая-то обречённость, какая-то гибель. В нём не было ничего буржуазного... И чем счастливее была его внешняя жизнь, тем беспокойнее он становился, тем болезненнее и острее чувствовал, что "так жить нельзя".
   Леонид Андреев был скиталец-разночинец, без всяких культурных корней по происхождению и по воспитанию. Но он был сыном своего времени, он был весь в предчувствии катастрофы. А ведь наши малые исторические катастрофы, падение того или иного социального порядка, крушение той или иной формы государственности всегда отражают в себе общую катастрофичность истории и мира...
   Его разговоры о себе не были эгоизмом, они были его несчастьем, горем, болезнью, тоскою. И его нельзя было не любить именно таким - поглощённым самим собою... "Поверьте мне: я до исступления ненавижу современное культурное человечество; я не принимаю жизни, какая она есть, и никогда не приму, но я не хочу выкидывать никакого знамени, даже знамени бунта"...
   Но Л.Н.Андреев не только не строил и не мог построить цельного миросозерцания: он не хотел даже узнать и понять тех людей прошлого, которые осмелились такое цельное миросозерцание утверждать. Он как будто боялся возможных на себя влияний...
   Он в самом деле был "ленив и нелюбопытен" в известном смысле. Он много не знал, не успев в студенческие годы приобрести знания, ибо тратил время и силы на заработок... Мне было досадно, что он всё читает и перечитывает романы с приключениями и как-то не хочет вникнуть в глубину и многообразие мировой культуры. Но теперь я понимаю, что ему нельзя уже было "учиться" он бы не выдержал знания, увял бы, поник бы совсем, вдруг догадавшись, что "Америка" уже открыта...
   До самых последних лет, до кануна войны с Германией, у Андреева бывали припадки острой тоски, и в такие сроки он тянулся к хмелю неудержимо, с мрачною и болезненною настойчивостью. Он вовсе не был кутилою. Не было у него и запоев. Но грусть его, переходившая иногда какой-то предел, разрешалась обыкновенно двумя-тремя днями хмельного дурмана...
   Он шёл по той же роковой дорожке, по какой в своё время шли такие тоскующие русские скитальцы, как Аполлон Григорьев или Глеб Успенский. Только у Аполлона Григорьева был при этом разудалый размах, гитара и цыганщина, у Глеба Успенского его мономания, его "власть земли", а у Андреева, человека очень городского, его литературная истерика... Весь его болезненный хмель оправдывался тем, что в сердце у него всегда звучала какая-то песня "не от мира сего"...
   Осмыслить историю и вообще подлинную жизнь человека он не мог и не хотел. Он как будто боялся даже всякой попытки найти в жизни и в мире смысл, мудрость и путь... "Куда я иду? А чёрт меня знает, куда. Иду, и всё тут"...
   А что они сделали с любовью! Чем больше поют они про её силу, величие, мистичность, тем ничтожнее, слабее, глупее становится она... Какое бессилие!"...
   Я пишу эти строки в январе 1920 года. Будущее России темно и неизвестно. Но теперь мы знаем, что многие события русской культурой жизни накануне революции имели особый смысл, вещий и значительный. Мы любили повторять, что Россия, культурная Россия, ещё молода; мы, утомлённые политической реакцией последних царствований, как-то не замечали, что духовная культура страны, несмотря на ветхие формы государственности, достигла своих вершин, что появление так называемых декадентов вовсе не случайно, что они - подлинные вестники культурного перелома. Такие благоуханные, но ядовитые цветы могли вырасти лишь на почве большой, себя пережившей культуры. Декаденты поработали немало над умами и сердцами современников: "Нет никаких безусловных ценностей. Всё относительно. Посмеяться можно над всем. Да и святынь никаких нет. Недурно было бы вообще всё послать к чёрту".
   Леонид Андреев повторял то же самое, но при этом огорчался, скорбел и плакал: ему было жаль человека...
   И как личность, Андреев мне всегда представлялся не столько отравителем современного ему поколения, сколько жертвою: его самого отравили и замучили те странные тёмные силы, которые незримо вошли в нашу жизнь и разложили её... Он был воистину хороший человек, но человек, замученный предчувствиями, растерявшийся и запутавшийся.
   Но вот наступила для России пора великих испытаний - мировая война с Гогенцоллернами. Тогда сразу наметилась в русском обществе межа: тут одно поле, а тут иное. Надо было как-то непоколебимо решить для себя вопрос о том, с кем ты, - вопрос о России, в которую "можно только верить" по слову поэта. И у Андреева, несмотря на его маловерие, такая вера нашлась... (14 января 1920 г.)
  
   Б.К.Зайцев... "Мне всё нравилось в нём"...
   Кажется, в жизни Андреева годы 1901-1906 были самыми полными, радостными, бодрыми. Всё его существо летело тогда вперёд; он полон был сил, писал рьяно, полон был надежд, успехов, и безжалостная жизнь не надломила ещё его. Он только что женился на нежной и тихой девушке. Светлая рука чувствовалась над ним. На его бурную, страстную натуру, очень некрепкую, это влияние ложилось умиряющее. Слава же росла, шли деньги...
   Как порядочный писатель русский, он вставал поздно; как москвич - бесконечно распивал чаи, наливал на блюдечко, дул, пил со вкусом; к приходившему относился с великим дружелюбием... Говорили о Боге, смерти, о литературе, революции, войне, о чём угодно...
   Писание было для него опьянением, очень сильным... Наибольшая радость в том заключалась, что уходил мир обычный. Он погружался в бред, в мечты; и это лучше выходило, чем действительность... Неудивительно, что писания утреннего, трезвого, как и вообще дисциплины, он не выносил. Ночь, чай, папиросы - это осталось у него, кажется, на всю жизнь. Иногда он дописывался до галлюцинаций... Андреев чувствовал Мировую Ночь и её выразил - писанием своим...
   Кто не любит обольщение успеха? Андреев жадно его вкусил и не мог уже забыть; не мог уже жить, чтобы о нём не писали, не шумели, не хвалили... Он ненавидел публику и поклонялся ей. Он презирал газетчиков, освободиться же от них не мог. Для славы нужны были журналисты, налетавшие роями, которым он рассказывал о своей жизни, замыслах, писаниях; сердился, что рассказывает, а назавтра вновь рассказывал. Они печатали нелепые интервью, раздражавшие друзей Андреева, а врагам дававшие материал для издевательства. Вся эта чушь газетная... каждый день притекала к нему и одурманивала душу... За всей этой горькой мишурой у него был и свой мир...
   Жизнь невыносима без труда... Для Андреева, как писателя настоящего, смысл этих лет, годов зрелости сводился к работе, как наркозу, уводящему от скучной действительности. "Сколько скучных дней и просто неинтересных людей в первой действительности! А в моей все дни интересны, даже дождливые, и все люди интересны, даже самые глупые. Сейчас за окнами моросит... а начни описывать, и получится интересно, явится настроение; и чем правдивее я буду изображать, тем меньше останется правды..."
   "Заметил ли ты... что дружба - ранняя ягода и приходит прежде других? Любовь, как тень, сопровождает, пока есть свет, а для новой дружбы положен ранний предел. И если не захватил друга из юности, то нового не жди; да и старого-то не удержишь. И не случайность для меня, что кончилась моя дружба с Горьким - все писатели дружат в юности, а со зрелостью приходит к ним неизбежное одиночество. Так оно и надо, пожалуй"...
   Судьба загадочна, слава недостоверна... Надлом, усталость, тяжко бьющееся сердце, тягостная раздражённость. И лишь глаза блестели иногда по-прежнему...
  
   Н.Д. Телешов... "Андреев точно слился со "Средой"...
   Всякий молодой писатель, в первый раз в жизни печатающий свою книгу, знает, что это за наслаждение получать свежие корректурные листы из типографии, пахнущие скипидаром и краской. Нет на свете лучшего аромата, нет на свете никого в эту минуту счастливее автора... Имя Леонида Андреева стало сразу известным. Все журналы и газеты заговорили о нём. Книга его, что называется - "полетела".
   Насколько я знаю, в семейной жизни Андреев был очень счастлив...
   "Жалко, что вся наша братия - и я в том числе - не любит писать писем; при заграничном житии получается полная оторванность от родины..."
   "Настроений не имею, ибо работаю. Когда почитаю русскую газету, впадаю на некоторое время в меланхолию..."
   "Горька бывает порой - очень горька - участь русского писателя. Но великое счастье - быть им!"
  
   1898 год. Окрылённый успехом, начинающий писатель ощутил в себе необыкновенный прилив творческой энергии. Перед молодым писателем, быстро снискавшим у современного ему поколения репутацию властителя дум, широко распахнулись двери редакций лучших журналов, о нём на все лады затрубила критика, теряясь в догадках о природе этого феномена, его талант признали Л.Толстой, Чехов, Короленко, Горький... Так читательская Россия узнала имя Леонида Андреева, ставшее одним из самых блистательных и громких в истории русской словесности Серебряного века, имя писателя, творческие масштабы которого мы в полной мере постигаем лишь сегодня...
   Андреев открыл в литературе совершенно новый мир, овеянный дыханием мятежных стихий, тревожных мыслей, философских раздумий, неутомимых творческих исканий. Ему присуща удивительная способность побуждать каждого к постановке и напряжённым поискам ответов на вопросы о цели и смысле человеческого существования, о трагедии жизни и смерти, о борьбе с "мировым злом" за торжество светлых начал в людях, в окружающем мире.
   Человек и властвующий над ним рок - эта проблема не переставала волновать Андреева на протяжении всего его жизненного и творческого пути. В начале ХХ века, в пору всеобщего духовного пробуждения, философское осознание возможностей личности и их ограничения историей, социальным устройством действительности, биологическими законами жизни являлось потребностью времени. А. Блок считал ведущим мотивом творчества Андреева роковое, непреодолимое разобщение людей, бессильных в своём одиночестве познать не только других, но и собственную личность.
   В произведениях Андреева смерть оборачивалась одновременно и трагедией, и проверкой ценности прожитого, она выступала как естественное завершение жизни, как та высота, с которой глубже всего постигается мудрая и потаённая сущность бытия.
   Пробелы в прохождении гимназического курса он восполнял активным самообразованием: штудировал сочинения русских публицистов - Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева, Салтыкова-Щедрина, философский трактат Л.Толстого "В чём моя вера".
   Немало ранних рассказов Андреева посвящено детям, их безрадостной жизни, лишённой душевного тепла, полной страданий. Дети - своего рода барометр жизни: чем хуже живётся детям, тем более отсталым является социальное устройство... "Боже, сколько детского горя, детских слёз, едких, солёных, неслышных!"
   Страх перед жизнью, убивающий в человеке все остальные чувства и желания. Ни радость, ни любовь, ни чувство человеческого достоинства недоступны человеку с убогим внутренним миром и омертвевшей душой.
   Гордая мечта о прекрасном, свободном человеческом "Я" и жалкое существование - такое чудовищное несоответствие между грёзами и реальностью приводит к мысли убить себя. "Если жизнь не удаётся тебе, если ядовитый червь гложет твоё сердце, знай, что удастся смерть". Отправной точкой для писателя является личность с её индивидуальными запросами и желаниями, а поскольку между личностью и миром нет и не может быть гармонии - остаётся лишь смерть как единственный способ избавления от постоянного чувства неудовлетворённости и страха перед действительностью. Судьбы людей побуждали Андреева упорно искать корни неисчислимых человеческих страданий, но загадки жизни и смерти, волновавшие его, так и оставались неразрешимыми. И чем острее переживал писатель бесплодность своих неустанных попыток проникнуть "по ту сторону добра и зла", тем сильнее укреплялись в его сознании трагические представления о жизни и о человеке: люди одиноки и слепы в своём неведении, им не дано почувствовать друг друга, понять окружающий мир. Сгущение мрачных и тёмных сторон жизни с ещё большей силой обостряло его трагическое мировоззрение, усугубляло ощущение одиночества человека в мире и его беззащитности перед лицом неведомых стихийных сил. Андреев стремился раскрыть кризис разума через нравственные и интеллектуальные страдания незаурядной личности. По убеждению писателя, в душе человека нет гармонии и успокоения, в ней царит смешение разнородных сил, и в себе самом человек не может найти убежища от ужасов жизни. Чистый и хороший человек нестерпимо мучается сознанием своей порочности, но не может вырваться из "гнилого тумана", который окружает его всюду: в семье, на улице, в собственной душе.
   Пристальное внимание, которое Андреев уделял вопросам человеческого духа в его искании своей связи с бесконечностью вообще и с бесконечной справедливостью в частности, определило отличительные качества его творческой манеры. Неизменно устремлённый к общефилософской проблематике, Андреев по складу своей художественной индивидуальности не был склонен расширять запас жизненных наблюдений, а всецело полагался на интуицию, которая была у него исключительно тонкой и острой...
  
   Накануне социально-исторических потрясений 1905 года герой его рассказа с суровым недоумением и вопросом вглядывается в свою жизнь - и в его душе растёт бунт против этого существования, лишённого света и счастья. Он пытается выразить всё отчаяние своей горькой жизни, глухой, но мощный протест против несправедливости, стихию мятежа и бунта. Гнев и боль, накапливаясь в сердцах людей вот-вот вырвутся наружу и неудержимой силой - как бы предупреждает писатель...
   Писатель утверждает: война для "я" и "мы", для каждого, для народов по воле и вине её зачинщиков против воли и интересов самих народов - кошмар и безумие. Война - преступление против человечности.
   Первые восторженно-радостные впечатления от революции, казавшейся невиданным духовным обновлением, пришли в полный разлад с реальностью нараставшего движения, захватывающего в свою орбиту отсталые, интеллектуально неразвитые социальные низы. Осмыслив это противоречие между радужными мечтами и жизнью, писатель пришёл к иному, углублённому в философском аспекте пониманию революции как крушения прежнего человеческого сознания и его возможного подъёма на новую высоту, свободную как от иллюзий, так и от старых догм. Проблема смысла и цели бытия не переставала волновать Андреева.
   Чередование народной свободы и деспотизма уподобляется ритмичному качанию маятника старинных часов. "Достигая вершины своего качания, маятник говорил: "Так было!" Падал, поднимался к новой вершине и добавлял: "Так будет! Так было - так будет! Так было - так будет!" Но этот лейтмотив вовсе не означал пессимистической убеждённости писателя в неизбежном торжестве реакционных общественных сил. Напротив, утверждалась мысль о естественности и закономерности борьбы с тиранией, но фатальной признавалась сама эта борьба, которая в конечном счёте должна привести к исторической исчерпанности самовластия.
   Главное не выводы о пользе или вреде революционной борьбы, а трагическое в жизни, тоска о светлом, загадка смерти.
   Но если идеи смирения и непротивления, вера в загробную жизнь были решительно неприемлемы для Андреева, то к христианским идеям добра, любви, милосердия он относился неоднозначно: то пытался показать несостоятельность христианского альтруизма, то склонялся к проповеди любви и добра. Вынужденный признать неизбежность смерти Христа и собственной смерти, человек надеется, что распятие-воскресение разбудит сознание людей, вернёт их к вечным нравственным истинам и что тем самым оправдаются и обретут великий духовный смысл мучения Спасителя и собственные страдания.
   Результат, к которому могут привести идеи смирения и пассивности, - полная отрешённость от жизни, признание самым целесообразным существование человека в одиночной тюремной камере со строгим режимом.
   Неразгаданная великая тайна - из жизни уйти в смерть... Нарушение закона жизни, согласно которому ни один человек не должен знать часа своей смерти... Убийство ничего не меняет в окружающем мире, не приближает к разрушению нравственных оснований старого общественного устройства...
  
   Перед читателем раскрылись грани таланта и мастерства Андреева-психолога, тонкого и проницательного знатока человеческой души. Повествование согрето такой глубокой сердечной простотой, такой искренней любовью и жалостью к людям... Надо было обладать изрядным запасом страстной влюблённости в жизнь, чтобы с большой художественной силой показать, как неистребима в человеке вечная жажда света, радости, счастья.
  
   Человек вмещает в себя праведное и греховное, божественное и демоническое...
  
   В себе писатель видит некоего посредника между Богом и людьми, призванного силой своей веры показать бесплодность неверия и отчаяния.
  
   "Победит то, что находится в союзе с самой жизнью, то, что укрепляет её корни и оправдывает её. Остаётся только то, что полезно для жизни; всё вредное для неё рано или поздно гибнет, гибнет фатально, неотвратимо. Пусть сегодня оно стоит несокрушимой стеной, о которую в бесплодной борьбе разбиваются лбы благороднейших людей, - завтра оно падёт. Падёт, ибо оно вздумало задержать самую жизнь".
  
   "Мне сорок пять лет. Куда-то в сторону жарит жизнь, и всё никак не поймёшь, никак её не ухватишь"...
  
   Последнее произведение писателя - роман-памфлет "Дневник Сатаны". Книга эта стала подведением итогов жизненных и творческих поисков писателя, в неё вместились размышления автора о собственной жизни, о нереализованных возможностях, о сегодняшнем своём трудном положении, о судьбе целого поколения русской интеллигенции, о России.
  
   "Нет России. Нет и творчества... Изгнанник трижды: из дома, из России и из творчества" - так сам Андреев характеризовал своё состояние душевной апатии, растерянности, отчаяния, достигшее апогея...
   Творчество Леонида Андреева является выдающимся вкладом в историю духовной жизни и культуры человечества ХХ века.
  
  
   Василий Семёнович Яновский (1906-1989 гг.) "ПОРТАТИВНОЕ БЕССМЕРТИЕ"
  
   Молодые авторы русского Парижа оказались как бы в безвоздушном пространстве. Их связь с дореволюционной русской литературой была совсем не столь сильна и органична, как у И.Бунина, И.Шмелёва, Б.Зайцева, или же у Д.Мережковского, З.Гиппиус, Г.Иванова, Г.Адамовича и многих других эмигрантов, дебатировавших на воскресных журфиксах в Пасси, те же темы, что и в петербургских литературных салонах Серебряного века, разве что в горестно-ностальгической тональности...
   Русскоязычным творчеством интересовались лишь читатели диаспоры, ряды которых на протяжении межвоенных десятилетий редели не по дням, а по часам, а переводов с русского на западноевропейские языки делалось крайне мало...
   Дополнительным негативным фактором оказалось и угасание литературной жизни, закрытие русскоязычных издательств и новое рассеяние, вызванное оккупацией Парижа в 1940 году. И хотя некоторые авторы продолжали творить на протяжении долгих лет и после войны, они уже не ощущали себя единым литературным поколением. Всё это привело к тому, что молодые писатели парижской диаспоры были надолго забыты и фактически выпали из истории литературы ХХ века...
   Потрясение всех традиционных мировоззренческих, социальных и моральных основ европейской цивилизации в результате Первой мировой войны не могло не затронуть и сферу искусства. В литературе окончательно развенчанным оказался романный жанр... На смену романа пришли разнообразные жанры документального и автобиографического характера, более подходящие, по мнению писателей послевоенного поколения, получившего на Западе название "потерянного", для выражения их экзистенциальной тоски. Дискредитированы были и иные атрибуты литературного мастерства: воображение, занимательный сюжет, виртуозный стиль казались теперь слишком искусственными, фальшивыми, лишь маскирующими абсурдность бытия. Такие понятия, как "искренность", "правдивость", "подлинность", стали главными критериями оценки произведений, а неотшлифованный стиль, намеренно небрежная, фрагментарная композиция, принципиальная незавершённость произведений, исповедальное повествование в первом лице, напротив, ещё больше поддерживали иллюзию невымышленности текста. Вырождение художественной литературы в дневник или "человеческий документ" сопровождалось и декларативным отказом авторов от упований на успех, славу, читательское признание. Была сформулирована пораженческая позиция поколения: "Всё же самое прекрасное на свете - это "Быть гением и умереть в неизвестности".
   Смерть была излюбленной темой литературного поколения, к которому принадлежал Яновский, за что молодые писатели парижской диаспоры неоднократно подвергались критике своих старших коллег...
   Молодое поколение эмиграции, на чьё детство и раннюю юность пришлась Первая мировая война, революция, гражданская война и изгнание, имело и свой собственный опыт гибели и лишений, который впоследствии окрасил их творчество в мрачно-траурные тона...
   "Портативное бессмертие" тоже было связано с желанием "всячески подготовиться к внешним атрибутам смерти, усвоить целиком её технику, сохранить независимость - в эти последние минуты"...
   Пропуская свои воспоминания сквозь толстовский текст, Яновский утрирует разнообразные детали, доводя своё описание до гротеска и заканчивая его уже скорее в духе популярной в эмигрантской среде "достоевщины"...
   Яновский становится известным писателем русского Парижа, однако его своеобразный грубоватый стиль... Яновский создаёт галерею героев, время от времени впадающих в религиозно-философскую экзальтацию, за что критики называют его эпигоном Достоевского, Максима Горького и Леонида Андреева...
   "Одиночество Яновского, которого широкая публика не понимает, а потому и не читает, связано прежде всего с тем, что его творчество чуждо основной традиции русской литературы: Толстой, Тургенев, Гончаров, Чехов, Бунин...
   Литература для Янковского была неотделима от интенсивной духовной жизни, в ней он ставил те же философские вопросы, ответы на которые искал и в иных сферах своей деятельности...
   Он изложил свою собственную эстетическую и философскую концепцию. Основное убеждение Яновского состоит в том, что вся история человечества - это "дорога от потерянного, бессознательного рая к раю найденному, осознанному, обретённому", и смысл каждой индивидуальной жизни и человеческого сообщества в целом состоит в том, чтобы вспомнить ту действительность, "где душа наша, не имеющая начала, должна была обретаться до первого сгущения космических газов", а также познать "реальность, существующую... за воображаемой линией настоящего". Именно искусству, по мнению Яновского, принадлежит ведущая роль в раскрытии этой "трансреальности", хотя к тем же целям стремятся наука, философия, богословие и иные формы интеллектуальной деятельности... Отныне философ, пророк, священник, реформатор, учёный, поэт в своём вдохновении одинаково стремятся к тому же познанию и преображению действительности (только иными средствами)"...
   "Часто наша подлинная жизнь - это та, которой мы не живём"...
   Наши представления о подлинной, не имеющей ни конца ни начала личности искажены "короткой, бытовой" памятью, не способной удержать даже раннее младенчество конкретного человека, не говоря уже о моменте сотворения мира. Обыденной памяти в романе противопоставлена "космическая память", то есть память о некоем "изначальном всеединстве", символом которой выступает фантомная боль: "Человек, если у него ампутировать руку или ногу, потом всё ещё чувствует боль как бы в пальцах отрезанной конечности. Это зовётся фантомной болью. Но боль эта на самом деле совсем не мнимая, а свидетельствует о глубокой подлинной трансреальной памяти. Мы все испытываем большую или меньшую мучительную неуютность в этом мире, доказывающую, что где-то, когда-то, кем-то была произведена над нами страшная, пожалуй спасительная, но суровая операция"...
   Может ли Бог переделать своё несовершенное творение?.. Что если Бог не был свободен в своём творческом акте, так как создавал мир не из "собственного", а их предшествующего материала, чем и объясняется неудачный результат...
   Как человечество, используя свободу воли и заложенный в нём творческий потенциал, может содействовать преображению мира?.. Сотворчество Бога и человека... Для реализации содержащегося в Библии обещания "воскресения из мёртвых" и "жизни вечной" необходимо активное и сознательное участие всего человечества... Каждый человек может и должен найти себе применение в этом "общем деле"...
   Основной причиной смерти является отсутствие в мире любви...
   (Мария Рубинс)
  
   ПО ТУ СТОРОНУ ВРЕМЕНИ
  
   Мы все принимаем себя и других за нечто, не соответствующее действительности. Между восприятием реальности и самой реальностью часто пролегает бездна. Редкий мудрец видит предметы в точной перспективе...
  
   - Поговорим о твоей жизни! Ты говорил, что продавал свою кровь Красному Кресту?
   - Ну да. Я хотел поведать, как люди ловчат в городе, когда нуждаются в деньгах. Так многие делают, что тут плохого!
   - А семени там никто не покупает?
   - Раз было. Я пришёл к знакомому доктору и получил, кажется, пять долларов.
   - Как же быть уверенным теперь? Любой младенец может быть твоим!..
  
   - Мне хотелось только подчеркнуть, что совсем неизвестно, кто я на самом деле. Вот, например, один говорит - "Я". И другой говорит: "Я"... Чувствуют ли эти люди нечто различное при этом или совершенно то же самое? Вот в чём, так сказать, вопрос! По каким признакам "Я" узнаёт и находит себя?..
  
   - Вопрос о личности - страшный вопрос. Здесь ключ к тайне!..
  
   Медленно, взявшись за руки, как Адам и Ева в редкие мирные дни после изгнания из рая, чета гуляла по зелёной, лоснящейся на солнце траве...
  
   - Доказать можно всё, кроме самого главного. Сумеет ли человек доказать, что он - христианин, Божье творение и бессмертен?..
  
   - Кто отказывается от лишнего, обеспечивает себе необходимое...
  
   Она оказалась превосходной работницей: утром и вечером - мать, днём - хозяйка, а ночью - жена! Чего желать большего... Попадая в её владения - днём за столом, ночью в постели, - он растворялся в этом потоке щедрой зрелой страсти, хозяйственной нежности, практической мудрости. Но разговаривать с ней было подчас мукою: внезапно отстранялась, обособлялась, запиралась в себя - точно столбняк находил на неё! Всегда, когда вспоминал что-то некстати из предполагаемого прошлого. Удручало также, когда она (совершенно лишённая чувства юмора) начинала вдруг шутить, кокетничать, стараясь отвлечь внимание мужа от опасных тем. В этой роли она была исключительно смешна: он предпочитал уже нудный столбняк её (состояние зоркого, напряжённого полуобморока)...
  
   По вечерам и праздникам Конрад возился с Фомою, готовил с ним уроки, играл, бегал, боролся или, самое замечательное, - брал грязную ручку ребёнка в свою лапу и отправлялся чинно гулять, осязая, как из этой маленькой горячей ладони, подобной куску портативного солнца, переливается в его душу счастье, бессмертие, нежность, восхищение. Вот в такие минуты Конрад не замечал, что это именно он преображается, и не отстранялся. Тут он отдыхал душою, возрождаясь.
   По воскресным дням все обитатели городка тянулись славить Господа...
  
   "Не знаю, кто Я, откуда взялся, и куда несусь, но, однако, всегда узнаю себя". Благодаря чему мудрец узнаёт себя? Память!.. Когда человек начинает помнить себя? Что помнит за пределом младенчества или зачатия? А ведь личность, если она бессмертна, не имеет и начала. О другом существовании в нашей обыденной памяти не найти как будто заметных следов. И всё-таки Я уверяет, что узнаёт себя безошибочно, вопреки всему, ночью и днём, зимой и летом, на экваторе и на полюсе, в темноте, очнувшись от сна... и как будто не ошибается в этом. А те, что теряют себя, не находят всегда, почитаются больными и безумными...
   Если Я не сможет себя найти и вспомнить на Страшном суде, то и суда для этого Я не будет, а равно оправдания и воскресения...
   Ныне государства производят опыты, готовясь к межпланетным путешествиям... Установлено, что астронавты, закупоренные в испытательных кабинках, под влиянием резких гравитационных и скоростных изменений теряют чувство собственного Я как определённой ограниченной и разумной системы. При стремительном повороте кровь, отхлынув от мозга, кожи, глаз, конечностей, как бы застывает, тем самым мгновенно лишая пилотов способности определять направление, время, вес и своё положение в пространстве. Кто он? откуда? На эти вопросы лётчик не сразу может дать удовлетворительный ответ. И первым делом их тренируют быстро "находить себя"...
   Где же таится эта пресловутая личность и что действительно неповторимо в данном человеке?..
  
   Всякий раз, когда человек приближается к познанию тайного, дьявол вмешивается и преграждает путь! С дьяволом легко бороться, если только сразу узнать его. Однако можем ли мы быть уверенными, что это он, а не благие духи остановили нас? Здесь тоже мудрость...
   А между тем легко допустить, что Бог, создавший нас, всегда и всюду узнаёт своих детей - каждого в отдельности... Простая мать к этому способна, не то что Всемогущий Творец. А мы, со своей стороны, без труда отличаем Бога на любом расстоянии, при любых обстоятельствах. Мы Его узнаём в повседневной жизни, когда удачно молимся. Или когда помогаем ближнему. Итак, согласимся, что Господу известна всякая созданная Им личность, а мы, в свою очередь, без труда разглядим Отца издалека. Это две постоянные точки, два ориентира в мире туманов и снов. Отныне личность есть взаимоотношение человека с Богом...
   Через Бога мы различаем друзей и родных, врагов и братьев, тоже существующих в Боге. Строение человека сложно, нераздельно и неслиянно. Он здесь и не здесь, он там и не там, о здесь и там, и нигде; он движется, переливается в частях, ограничен и абсолютен...
  
   В любви Я и Ты уже отсутствуют, организм преобразился. И это новое существо любви есть личность...
  
   "Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех".
   Человек, если у него ампутировать руку или ногу, потом всё ещё чувствует боль как бы в пальцах отрезанной конечности. Это зовётся фантомной болью. Но боль эта на самом деле совсем не мнимая, а свидетельствует о глубокой подлинной трансреальной памяти. Мы все испытываем большую или меньшую мучительную неуютность в этом мире, доказывающую, что где-то, когда-то, кем-то была произведена над нами страшная, спасительная, но суровая операция. И эта наша фантомная боль - величайшая реальность, которой и следует руководствоваться как космической памятью взамен плоской, индивидуальной, короткой, бытовой...
   "Всё же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно. Ибо как тело одно, но имеет многие члены и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, - так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело..." В этом наша вера...
  
   Была ещё чета молодожёнов: Матильда с Гусом. Причём Матильда, хотя и старшая (под шестьдесят), так и кипела, переливаясь гормонами; а муж её, выглядевший рядом мальчишкой, производил впечатление хилого, заспанного, обиженного создания... Матильда, краснощёкая, грудастая (хотя и совершенно седая), завела с ним жеманно-кокетливый разговор, полный недомолвок и намёков...
  
   Опять это чувство блаженства от прикосновения маленькой ладони. Радость блудного сына бледнеет перед ликованием падшего отца... Зрелый день начала лета был пропитан негою, довольством и ароматом; казалось, отныне так будет всегда: тепло, светло и празднично...
  
   Амнезия. Душа не связана с прямой памятью...
  
   Все мы, души, рассчитывающие на бессмертие. Стало быть, неповторимость личности, её бесконечность явно не имеют ничего общего с памятью!..
   - Тайна личности в том, что в ней не остаётся места для Я. Разве вы не поняли: личность - это Мы. Мы - это личность...
   - Но ведь личное противопоставляется общему...
   - Личное не есть отрицание общего. В мироздании совсем нет противоположностей...
   Я и Мы не враждебны и не противоположны. Точка передвигается по прямой от Я к Мы и тем самым становится личностью, бессмертием, неповторимостью. Личность в постоянном движении, в пути, в устремлении. Только движение реально в мире...
  
   Математика, физика, геометрия необходимы для истолкования Священного Писания. При помощи наших чувств, интуиции, здравого смысла нельзя понять даже доли реального...
  
   Люди жаждут откровения теперь больше, чем когда бы то ни было...
  
   Фома уцепился за руку отца, и тот сразу точно попал в полосу покоя, довольства, счастья... Ручонка мальчика, сухая, жаркая, вероятно грязная, служила ему опорой в этом непонятном царстве...
  
   Он равнодушно читал отрывки из священного Писания, но следовавшие затем комментарии и споры привлекали его необычайно...
  
   Они в течение часа сачком доставали сотню упрямых, истерических рыб, поднимающихся сюда их недр моря, чтобы метнуть икру и умереть. (Так постаревший эмигрантский поэт мечтает издать в Москве книжку стихов и отдать Богу душу)...
  
   Почему именно эти стихи так нравились обитателям посёлка, трудно сказать. здесь, надо полагать, была удачно выражена какая-то заветная и родственная их душе мысль...
  
   Вспомните предание о шахматной доске. Если на первый квадрат положить одно зерно, на второй два, на третий четыре, то, по расчёту древних мудрецов, на последний квадрат потребуется столько злаков, что всех житниц Европы, Америки, Азии и Африки не хватит. А ведь наша жизнь от сотворения мира развивается именно путём такой пропорции. Зерно яблони, племена людей и цветы их творчества разрастаются в геометрической прогрессии, и есть даже слух, что 64-й квадрат не является последним...
  
   Ясно, что нам даже тысячелетия не отпущены на этой Земле. Катастрофа, описанная во всех духовных пособиях, подстерегает человека где-то близко. Землю ожидает гибель. Об этом толково говорится в Священном Писании. Вообще, конец описан гораздо полнее и понятнее, чем начало бытия. Можно утверждать, что первая книга утеряна...
   Итак, великолепной Земле, полной аромата и святости, света и чуда, угрожает гибель. Надо спасти её ценности, краски, стихи и молитвы, мысли и фрукты, храмы и детвору. Надо перенестись в другие точки космоса, в другие созвездия и туманности. Уйти, вовремя подготовить переселение. Заразить нашими клетками и лучами другие небесные тела... Там надо разбить сады и цветники, оплодотворить почву, огласить музыкой и смехом, любовью, игрой и творческой мыслью согреть камни. Это ли не Божье дело? И человечье... Повсюду цветы, злаки, добро и любящий взгляд разумных детей.
   Чей это голос вопит: "Так что же мне делать?" Мы отвечает: обсеменить ещё одну вселенную, творить новые миры, создать жизнь за пределами Млечного Пути и даже там, где кончается материя или наше пространство, куда свет ещё не распространился. Не сокращаться и сворачиваться, а, наоборот, расти и крепнуть. Самое редкое и духовное в мире - это материя; самое чудесное и ценное - жизнь! Смысл истории в том, что душа, сотворённая Богом, выползает на самые окраины бытия для последнего боя или преображения...
  
   Самая реальная любовь - любовь к Богу. Последнее Мы, зрелость личности - это слияние Я с Богом, любовь к Нему. Такая новая личность бессмертна и легко познаёт себя в Боге. Поэтому нет большей заповеди, чем любовь к Богу...
  
   Кто ищет, и как ищет, и что именно он нашёл - всё это неразрывно, являясь органом одного неделимого целого. Истина - не только результат, но и самые поиски, путь, образ действия...
  
   Пока мир разделён на Я и Ты, будут процветать жалость и жестокость, сомнения, страдания, идентификация, сочувствие, вздохи, преступления, казни и несовершенные попытки исправления. Но не будет единства, не будет любви, не будет Бога и света. В Мы Бог, и мир, и Я ещё раз сливаются воедино. Это - личность. Так что со смертью личности кончается не только Я, но как бы и Бог, и мир: весь космос меркнет, меняется. Не человек умер, а целая вселенная...
  
   Искусство, наука, религия, философия в последнем счёте должны раскрыть действительный мир и его Творца. Как параллельные линии пересекаются в следующем измерении, так на высшем уровне встречаются все течения творческого усилия...
  
   Суверенитет отдельного государства - абсурд, грех и пережиток...
  
   - Что же, все мои ощущения - обман и фантазия?
   - Нет, конечно. Это только означает, что не следует делать последних решительных выводов на основании непосредственных восприятий...
  
   - Братья и сёстры! Мы хороним сегодня нашего дорогого... Что значит хоронить? Это как провожать на вокзал друга, уезжающего в ... Но в царстве иных измерений как мы узнаем друг друга? Ведь всё там подвергнется изменениям, а органы чувств больше не подпора... На это отвечаю согласно Писанию: всемогущий Бог, создавший всё и вся; неужели Ему трудно опознать Своё творение? А вы, братья и сёстры, неужели вы не различите присутствия Божьей славы? Но если это так, то и друг друга мы узнаем через Бога. В Боге вы увидите и себя, и ...
   Если бы нас спросили, какую память оставил он в селении, мы должны, прежде чем ответить, подумать. Ибо наше слово зачтётся ему на страшном суде...
   Плоды исцеляющие, соки спасающие, зёрна омолаживающие, стручки воскрешающие, зелье, умывающее все грехи, белее снега убеляющее...
   А наша заслуга сегодня в том, чтобы опознать без ошибки по едва заметным следам божественное в человеке, человеческое в звере, животное в растении, растительное в минерале и кристаллообразное в газе. Всё во имя Отца, Сына и Святого Духа...
  
   Гог и Магог - в еврейской, исламской и христианской мифологии два кровожадных народа, битвы с которыми потрясут мир незадолго до прихода мессии...
  
   Плоды умирают и гниют у корней, а дерево вечно и свято...
  
   Перед нами второе поколение. Первое поколение - отцы. Они были героями, люди действия, они совершали подвиги во имя идеи. А здесь собралось второе поколение, жажда дела и способность к подвигу остались, но идеи выветрились. Поэтому мы пальцем о палец не ударим без прямой выгоды. За деньги мы добудем вам философский камень и доставим его к сроку на Луну...
  
   - За красоту новобрачной! - Она казалась им и прелестной, и умной, и желанной подругой. - За её молодость и большое сердце! За ваше семейное счастье! За наше общее счастье в будущем!..
  
   Кто в море не бывал, тот Богу не молился!..
  
   Единственное спасение - начать излучать собственный свет, свои волны, отражая чужие...
  
   "Души, оседайте на тверди; когда созреете, постарайтесь взрастить плоды, подобные себе, только в улучшенном виде. Сие моя тайна"...
  
   Джентльмены не постесняются руками верных рабов душить, насиловать, мучить целые области, если этого потребуют сложные интересы концерна. Современные гангстеры гигантского масштаба тем и характерны, что они действуют в рамках закона, часто влияя даже на законодательство... Впрочем, не в пример восточноевропейским или китайским бандитам, на Западе всегда руководствовались правилом, что дешевле откупиться от врага, чем стрельнуть ему в затылок. Удобнее, безопаснее и рентабельнее... Почему принимать во внимание только одну возможность? А что если в городе кое-кому из них заплатят мелочью, дадут аванс под новую работу, другим стрельнут под левый сосок, третьих же просто пугнут, изобьют, прогонят?..
   Кто из вас, дорогие, погибнет смешной смертью? Кто предаст близких? Кто совершит глупость или подлость? Матерь Божия, спаси и помилуй! Беспокойство его, казалось, увеличивалось от того, что все лица кругом были красивые, мужественные, благородные; по внешности они, скорее, годились в герои, чем в палачи. Но в юности вор и сутенёр тоже подчас выглядят вдохновенными или влюблёнными... В последние дни особенно раздражали глаза его верных товарищей: смелые, ясные, полные огня и веры...
  
   Утонуть в таком месте - это как погибнуть в Корейскую кампанию: ни славы, ни смысла! То ли дело Тихий океан или Отечественная война...
  
   Его любили в обществе гангстеров второго поколения, то есть тех, кто уже редко прибегает к помощи пистолета или кистеня: теперь их капиталы и предприятия застрахованы самым законным образом...
  
   Вспомните теперь ваши детские обиды. Возмущение, оскорбление, боль, испытанные в юношеском возрасте. Взрослому это часто представляется уже в другом свете, грустно-поэтическом, точно потерянный рай! В потустороннем существовании земные страдания, подлости, преступления и пошлости подёрнуты лирической дымкой и принимают совершенно иную форму. Школьник, провалившийся на экзамене, близок к самоубийству, а потом, стариком, он вспоминает об этом с блаженной улыбкой, точно о первой любви...
  
   Секунда и вечность, тело и дух, рай и ад, начало и конец - всё это ближе, чем предполагают мудрецы...
  
   Есть материки времени и есть океаны антивремени, подобно антиматерии. Когда уничтожается материя, освобождается энергия. Когда распадается время, снова выделяется скованная им жизнь. Растение прикреплено корнем к одному месту почвы. Так и человек в отношении времени напоминает ещё растение: не может по своей воле передвигаться. Тут земное существо ведёт ещё вегетативный образ жизни. Но человек может надеяться...
  
   Обратите внимание: после ампутации калека ещё долго жалуется на боль в отрезанной конечности. Это называется призрачной болью, хотя она вполне действительна. В космическом плане происходит нечто сходное. Нам всем ампутировали в прошлом конечность, или, вернее, бесконечность, и таинственные муки, переживаемые каждым, есть только проявление подлинной реальности...
  
   Деньги, как всегда, подействовали ободряюще...
  
   Утро вечера мудренее, поживём - увидим, выше пупка не прыгнешь... Вся эта мудрость, когда-то вызывающая его презрение, теперь казалась ему справедливой и, во всяком случае, обеспечивающей насущный хлеб. А бывало он считал своей обязанностью идти именно по линии наибольшего сопротивления. Как радикально меняется человек (а личность его остаётся всё той же)...
   Жалованье выплачивали довольно неаккуратно и отнюдь не сполна. Предприятие это зависело от разных других смежных коммерческих начинаний; интересы разных заведений переплетались, и отчётность оставалась неуловимой, неясной...
  
   Как сохранить человеческое достоинство, если отказываешь себе в папиросе или рюмке бренди? Мужчина в расцвете сил и лет поневоле потеряет к себе уважение и станет неврастеником. Он, в сущности, не переоценивал значение денег. Но был некий оптимум, который он почитал обязательным, и отклонение в любую сторону от нормы казалось ему мучительным...
  
   В газетах печатали грозные передовицы, жалуясь на старую электрическую проводку и преступную халатность городского управления. Власти в свою защиту ссылались на то, что квартал, в котором произошёл пожар с человеческими жертвами, давно обречён на слом: там предполагается выстроить...
  
   Они сразу после первой встречи поженились и были счастливы. Два жалованья для семьи, состоящей из двух человек! Но вскоре родился ребёнок и остался только один чек на трёх членов семьи. К тому же мальчик оказался с дефектом (в мозгу и спине). Психологи, психиатры, неврологи, госпитали...
  
   Мои боевые товарищи! Мои дорогие соратники, где, когда вы сложили буйные головы? Куда девалась ваша удаль и сила? Река, носившая нас к подвигам и славе, иссякла, мы дышали ещё некоторое время в мокром иле, а потом и дно высохло. Где она, эта река, как подняться опять к её истокам? О, необратимое время, как тебя оседлать и повернуть вспять?..
   В сорок шесть лет всё безнадёжно испорчено. Его обманули или он обманывал всех? Как это началось и где, почему? Кто сделал первый шаг? Он? Но когда именно? И кто он? Его лучшая пора - это когда... только тогда его жизнь была реальностью, а не сплошным вымыслом...
  
   Как все люди, привыкшие действовать, ему, раз приняв решение, уже не терпелось его поскорее привести в исполнение...
  
   "В доме Отца моего обителей много"...
  
   - Видишь, вернулся. Напрасно только грешил.
   - Мне казалось...
   - Сколько мук?
   - Да, отец, сколько лишних мук. Но я готов...
  
   - Неужели Бог может сделать бывшее небывшим?
   - Разумеется, ведь Он Бог и бывшего, и небывшего, и ничейного времени.
   Бывшее преходяще - а небывшее вечно. Таким образом, временное становится вечным. Вообще, при другом освещении и бывшее, и не бывшее преображаются...
   - Но что же тогда происходит с душой человека?..
  
   ПОРТАТИВНОЕ БЕССМЕРТИЕ
  
   Дневные сны особенные: по тяжести, неудовлетворённости, смертоносности. Словно опьяняющее средство, при помощи которого люди иногда стараются познать грядущее... и хотя часть истины порой открывается таким путём, но она имеет мучительный привкус хрупкости и обречённости. То же с дневным сном. Он покаянно тревожен, погружает в недра сожаления, отчаяния (оттого ли, что не положено спать, вся жизнь наизнанку и ускользает или ещё другое?)...
  
   Грустное, как смена поколений, примиряющее, как последняя любовь...
  
   Как сладостно вот так вдруг наткнуться на неожиданное и лежать лениво, купая душу во многих ощущениях... Что соблазнительнее тепла постели в защищённой комнате...
  
   Уничтожили одних тиранов, но посчитайте кругом, их десятки. Угнетателям смерть, но угнетённых от этого не меньше. Дорогой ценой упразднили законы рабства, но рабов стало больше, ровно настолько, насколько увеличилось племя людей. Вы порождены сладострастием, сеете ненависть и пожнёте смерть...
   Не может человек безнаказанно дышать воздухом злобы, жадности и похоти, бессмысленно трудиться и нелепо отдыхать. Тело от труда здоровеет, только душа умирает от ненужности его. Болезни свидетельствуют о том, что она есть, что она ещё жива, не сдаётся, ваша душа, борется и увядает. Честь вам и слава за болезни, благословите их; поймите: в них залог вашего возможного спасения...
   Я заболел. Будучи доктором, зная их штуки, я пошёл к профессору. Меня пользовал симпатичный чудак. Он решил, что у меня расстроен общий обмен веществ и ложная грудная жаба. Бесполезно вам сообщать всё, что он мне предписал, надо было иметь железное здоровье, чтобы это выполнять. Но как у лысого не появится волос от известного по нашим независимым газетам эликсира, так и моё здоровье: не возвращалось. Тогда я задумался. И меня осенило: может ли жить человек, делая бесполезные вещи? Может ли быть довольным, крепким, если в нём жива душа? Ясно: нет. Тогда я сломал свою жизнь, вывернул её наизнанку: не хочу... остановился, повернул, выскочил из колеи. На гормонах и витаминах я успел заработать немало денег. Я сел на пароход и поплыл: прямо, всё прямо. Я много поездил, друзья, и могу сообщить, люди топчутся и повсюду одинаково: часть работает, другая торгует, и все - похабничают. И только те, что выпрыгнули из своих гнёзд, соскочили с рельс и слоняются без места, оживляют несколько пейзаж...
  
   На латыни говорят адвокаты, врачи и попы, чтобы скрыть мерзость своего запустения. Если вы сюда прибавите ещё писателей и журналистов, то получится полный набор уголовных профессий. С ними могут конкурировать только проститутки и сутенёры. Впрочем, последние несколько лучше: они хотя бы не претендуют на всеобщее уважение, к тому же их клеймят, шельмуют, контролируют по особым паспортам. Но все они одинаково продаются: частным лицам, мужчинам, читателям, обществам, синдикатам, правительствам, доктринам или классам. Для любой мерзости найдутся свои мудрецы, загонщики и вышибалы!.. Я начал понимать. Что-то прояснилось кругом. Но что - не знаю. Порвав с прошлым, я вдруг почувствовал себя здоровым, бодрым, радостным. Почему? Может, оттого, что совесть чиста, кругом хорошие люди, они рады мне помочь, а я их люблю?..
   Судьба человека в его руках, граница радости и скорби, жизни и смерти передвигается, она растяжима, как резинка...
   Человечество идёт за своими водителями: когда те начинают пятиться или опускаться на четвереньки - все пятятся и опускаются на корточки. Кругом нас западни. Мы, изнемогая, в поте души, добываем хлеб и в то же время безнадёжно хиреем, лишённые соответствующей физической деятельности. Так задуман человек, так он сотворён: разнообразные его мышцы должны сокращаться. А между тем всё так устроено, что миллионы зрелых, умных людей живут десятилетиями без мускульного труда. Некоторые пытаются заполнить пробел гимнастикой, но это не может их удовлетворить: видя кругом нужду и катастрофы, они бессознательно чувствуют, что все усилия оказались бы уместнее на другом поприще. То же: рабочий современной промышленности. Изготовляя презервативы или капсюли для снарядов, он не может верить в необходимость и бесспорность своего занятия. А когда эти миллионы - вы - наконец взрываются - хронически заболевают, им прописывают уколы и электризации. Скоро уже догадаются о значении труда, и предприимчивые люди сделают из этого доходную статью. Это несёт угрозу нового кризиса: усилия. Не хватит для всех в нужном количестве. Богатые будут щедро платить за право покопать землю или выкрасить стену. Прочтите "Тома Сойера", и вы узнаете, что Марк Твен давно предвидел эту возможность. Когда у себя в кабинете я предписываю пациентам "труд", они возражают: но, доктор, мы целый день работаем; стучим на машинке так, что потом разогнуться нельзя (или нажимаем педаль - нога вся опухла). Но это уже давно установлено: вы устаёте не оттого, что палец, рука или нога движется, а оттого, что всё остальное тело должно оставаться в бездействии. Каждый может найти свою дозу физического труда, если ему помочь. Вот дело. Я старался, я видел, я понял, теперь очередь за другими: я научу их. Но как это делать? Писать статьи? Нынче все пишут. Возьмите газету, почитайте о средствах против половой слабости и астмы. Поскольку у нас есть министерство народного здравия, такая предупредительность должна бы караться. Впрочем, это не очень опасно: все знают цену печатной строки и больше не верят. Как же вы мне поверили бы? "Нет живого человека!" - сказал я. Из уст в уста, из глаз в глаза. Пойду на узловые станции метро, на площади и рынки... Я дам вам облегчение. Чтобы изменить судьбу, надо только изменить свой характер. Я научу вас; дам творческий труд. Я продренирую совесть, и тогда страх вас оставит; докажу: то, что вы когда-то безнадёжно упустили, ещё можно наверстать, - тогда пройдут спазмы.
   О, вы ненавидите друг друга, постоянно жаждете убийства и прелюбодеяния; вы мысленно уничтожаете всех встречных: толкаетесь на улице, спихиваете старших по службе, в автобусе, - ещё пассажир не сошёл, а вы уже видите его место свободным. Вы устраняете всех мужчин и совокупляетесь в душе с каждой женщиной. О, как дышать этим воздухом! Не коховские палочки, не стафилококки, открытые Пастером, а бесчисленные тельца похоти и жестокости бомбардируют вас. Посмотрите на эти цветы: они вянут, не распустившись. Поглядите на ваших зверей: щенки скучают, рыбки дохнут, скворцы не поют. А вы хотите продолжать жить в этом уничтожающем море ненависти...
   Знаете ли вы, как много могут сделать ваши мысли, чувства, - напортить в жизни или исправить!.. Однажды он приходит ко мне и сообщает: мне сорок лет, в поясе я достигаю два метра, не могу повернуть голову, задыхаюсь, когда всхожу на лестницу, плохо вижу и слышу, нельзя ли мне помочь?..
   - Придётся оставить бифштексы...
   - Я мясник, как я могу не есть мяса?
   - А вот доктор, который не принимает медикаментов...
   Он попросил объяснить: в какой момент проглоченная им ветчина превращается в его, человечье тело?.. Тогда заволновались его коллеги. А заодно и содержатели ближайших кабаков. Как видите, мы имеем против себя не только министров и профессоров. Кончилось тем, что он продал лавку...
  
   Не верьте людям, которые становятся между вами и истиною, будь они с флагами или с крестами. Что может сделать для вас человек? Даже если он имеет добрые намерения и желает вашей пользы, он всё-таки даст вам только свою волю, свои мысли, а что вам в них. Не стоит разрушать, чтобы заменить одно насилие другим... Один гад сменяет другого, гады попеременно жрут и изрыгают друг друга. Свобода состоит не в том, чтобы властвовал не тот, а этот человек. Верьте в Бога и в себя верьте. Если вам говорят: до нас никто не знал, что такое правда, пустите нас - и мы её утвердим на земле... то эти люди обманывают вас или, что ещё хуже, заблуждаются сами. Признавайте их своими учителями, но тогда ваша свобода будет заключаться в новом послушании...
  
   Он исходил из концепции, что болезнь есть отдушина, клапан организма, его биологический, единственный, лучший выход из создавшегося положения: спасительная катастрофа. Он часто повторял: "Если б вы не захворали, вы бы умерли"; а умирающим: "Смерть вас избавляет, вероятно, от чего-то совсем неописуемого, страшного"... "Пока не осознаете глубокого смысла вашей болезни, исцеления не будет!" Он придавал огромное значение молчанию, прописывая целому ряду индивидуумов трёхмесячную ванну молчания, ежедневный душ тишины. Недостаточно смолкнуть: вокруг чего будут вертеться мысли? Надо указать, подробно перечислить эмоции, которые разъедают ткань жизни, подобно кислотам: в них плавает, захлёбывается человек десятилетиями. Но избавиться от этого совсем не легко: тут пригодится несколько-недельный, почти беспрерывный сон. Мы искали подходящий физический труд - каждому по склонностям и симпатиям...
   Им была создана теория так называемого "зеркального образа". По смыслу его построения выходило, что призвание человека не есть то дело, к которому он больше всего способен, а, наоборот (так в зеркале правая рука становится левой), его тянет туда, где он меньше уверен в себе, уделяя последнему - из чувства самосохранения - свои помыслы и время...
   Только из сопротивления материала, неуверенности, отчаяния и сомнения рождается мир. Призвание - беспокойная неуверенность человека в себе, именно на данном поприще, - признание в слабости...
   В основе хронических заболеваний лежит неудовлетворённость человека, недовольство прошлым, настоящим, чувство, что он создан для иного. Вот почему он считал необходимым условием удачной деятельности - целостное, религиозно-нравственное мироощущение...
   Так родилось чистописание: мы заставляли копировать письмо: постепенно человек, выводящий буквы, начинал приобретать душевные свойства наших эталонов, гармонических доноров...
   Поскольку исцеление зависело от уровня внутренней культуры пациента, от его личной биографии, оно не могло быть массовым...
  
   Легко совсем не пить, трудно только - не продолжать. Мы боролись в одиночестве, каждый по-своему, каждый за себя... Пока однажды - сразу у многих - не родилась мысль: сочетать наши усилия, упорядочить, может, организовать общество...
  
   1) Мы должны быть святы. Для того чтобы влиять на других, по моему внутреннему убеждению, остался только один аргумент: личная жизнь. Мы должны быть святы. Не потому, что мы естественно тяготеем, что о ней свидетельствует наш духовный опыт или что она предписана свыше, - всё спорно. Бесспорно следующее: только святость может ещё оказать стойкое влияние на человека, очистить воздух, которым он дышит...
   2) Мы соберёмся в Новый Монастырь... Парами, с утра до рассвета, издалека узнаваемые, идём по улицам и бульварам, по площадям и рынкам, спускаясь в подземелья, поднимаясь на восьмые этажи, неустанно вплетаясь в косную материю жизни, переходя от дела к делу. Мы молчальники. Наша проповедь - милосердие: немедленное, бесплановое, насущное, мудрое вмешательство...
   3) Мы оказываем помощь встречным не потому, что считаем страдания бессмысленными, и, разумеется, мы их всех - последствия - не можем устранить. Мы становимся рядом со страдающими, протягиваем ему наше сердце, дабы он не чувствовал себя больше сиротою: тогда его душа благостно согревается, а вместе с этим меняется структура мира...
   Мы творим конкретное, чтобы - рикошетом - показать на мгновение третьим, свидетелям, контуры скрытого неба, донести к ним голоса. И они благословят бытие, умилятся помнящим единство, почувствуют освежающий запах добра, вкус любви - вовлекутся, наконец, сами. Таким образом, наша задача не исчерпывается простым оказанием помощи: мы должны стараться создавать такие положения, где бы один встречный мог радостно услужить другому - приобщиться. Беспрерывным потоком заботливости, дождём нежности мы станем поливать площади и рынки, улицы и скверы, купая, согревая замёрзшие сердца. О, они только и мечтают, они жаждут оттаять: страшно, скучно, убийственно жить без этого счастья, - вы знаете по себе. Бессознательно все только ждут попутного ветра, точки приложения, места за рычагом. Создавайте этот ветер...
   4) Избегайте рекламы, отвлечённых споров и помощи через третьи руки: только видевшие вас непосредственно на работе видели, узнали вас - и запомнят. Поэтому мы всё умеем делать. ХХ век ещё не знал такого скопления разносторонних специальностей под одною кровлей. Непрестанно трудясь, мы можем овладеть всей современной культурой и техникой...
   5) Великое зло - от денег...
   6) Главная причина грубости людей таится в страхе показаться смешным. Условному эстетизму или самолюбию приносится в жертву всё остальное. Человек предпочитает поступить жестоко, но только не выглядеть глупо. От воображаемой комичности спасаются резкостью...
   7) Люди больше всего страдают душевно от измены, кровоточат, леденеют от предательства, с детских лет ищут, жаждут верности в отношениях. Вот почему мы должны быть верными. Всегда, каждому, на любом месте: долгу, правде, себе, закону, Господу, прохожему - постоянно. Верность - первая наша черта...
   8) Мы молчальники. Проповедь - наша личная жизнь и плоды. Но есть люди, чья радость в слове. Им надо позволить умеренно говорить...
   9) Вновь поступившие и старые братья пользуются теми же правами...
   10) Не мыслю вас безбожниками. Но мы должны строить так, что, когда придёт человек и заявит: я не верю в Бога, но ваше дело мне нравится, с моего сердца сползают ледники, вот я перед вами и желаю - как вы... то и для него найдётся у нас место...
   11) Придёт некто и скажет: "Я тянусь к вам давно, сердце мне говорит - ваш; но ещё не совсем, не решился, занят работою, личной жизнью, не могу ещё пока целиком, дайте мне возможность в этом положении что-нибудь делать". Для них нужно приготовить место у рычага. С радостью и полной ответственностью, ибо влияние идущих навстречу огромно: не порывая с бытом, с инерцией жизни, с её аппаратурою, врастая в неё - в канцелярии, в лавке, на заводе, у станка, - плотно прилегая ко всем частям общества, они будут постоянно разносить, давать, бросать наши бесконечно малые витамины в самые недосягаемые подполья. Их не надо снимать с мест. Наоборот... Есть особые, "горестные" места, где человек чувствует своё сугубое одиночество...
   12) Новые Верные принимаются легко, без каких бы то ни было испытаний: они включаются в Круг, где преобладают старые братья...
   13) Как разные клетки и органы тела регулируются одной жидкостью, их питающей (кровью, секрецией), так все отдельные Круги управляются единым духом, их омывающим. И только...
   14) Мы не ставим себе определённой цели вовне. Цель заставляет жертвовать путём: превращая его в пытку. Чем бесспорнее цель, тем всё к более энергичным средствам можно прибегать, чтобы её скорее достигнуть. Только во имя возвышенной цели можно обоснованно пользоваться дурными средствами. А поскольку идеал недосягаем, то остаются только эти, реально действующие средства. Вот почему мы не имеем конечной цели...
   15) Скольких мы пропускали, не замечали, тут же, рядом, не догадываясь друг о друге. Как дадут о себе знать? Разве одиночке легко самостоятельно открыть кампанию против целой системы? Они вянут и гибнут... Укажите им бесспорное дело, и они на нём окрепнут, созреют. Ищите Верных повсюду: невзирая на место, возраст или положение...
   16) Пролетариат борется за восьмичасовой день, за пятидневную неделю... Какое это благо! Множить отвратительные, бесполезные или вредные (лишь бы рентабельные) предметы - пятью, десятью часами меньше. Мы сочувствуем этой борьбе. Но мы хотели бы ещё каждому доставить радость участия в иной, творческой работе, наполнить смыслом его досуг... Потому что для изменения структуры души и мира важно не только накормить, - но как вы это сделали... Нынче все ратуют за хлеб для голодного, мы же раздаём страдающим - сердце...
   18) Не разрушайте больше ничего... Всё поколеблено: государство, общество, религия... Разрушителей много. Все пожирают друг друга, даже самые понятия (тезисы, антитезисы) грызутся между собою. Науки, теории, физика, экономика - в прахе. Чего вы ждёте ещё? Стройте. Стройте рьяно и истово, чтобы спасти души тех, кто сжигал... Желающих созидать меньше. Последнее серее, сложнее, неблагодарнее. Верные пусть строят: занимайте неэффективные, трудные места плотников. Не ищите очевидных результатов и паче всего бойтесь немедленной справедливости... Мы устанавливаем пока только основные положения. Ничего мёртвого, незыблемого, маниакального. Что дальше - увидим. Новый опыт выдвинет новые требования...
   19) Нас питает мысль о Единой церкви. Верные, ведь вы Церковь! Придя из разных культов и юрисдикций, мы фактически, на деле, соединим, переплетём их, скрепим цементом наших тел. Созидайте Церковь (не новую и не старую, а Единую), больше уже ничего не сметая... Верующие чувствуют своё право заняться делом их жизни и смерти...
   20) Мы будем иметь общие таинства...
   21) Мы услышим обычное: "Наивно, легкомысленная утопия, вы ничего не достигнете". Можно возразить: "Вы-то большего достигли?" Спорить бесполезно. Мы не стремимся к конечной цели и радуемся только каждой минуте, проведённой в милосердии любви... Удел многих - колебаться и ждать случайного, попутного ветра; на вас же падает тяжесть - создавать этот ветер...
  
   Я не хочу больше этой гомеопатии! Какая ужасная судьба: мне всегда преподносят собственные же мысли. Этого достаточно, чтобы излечиться...
  
   Почему так безвкусно добро? Почему мы так беззащитны, пресны, серы? Неужели таков удел добра? Ведь столько времени боремся - и нечего вспомнить. Источники иссякли... Честные мысли и дела словно каракатицы. Почему? Зачем они так неубедительны и неэстетичны?..
  
   Это консьерж. Он улыбается женским ногам и мужским кошелькам. Где он, обещанный мне, равный богам, брат мой в вечности? Доколе ждать? Его преобразить?..
  
   Образумься, несчастный! Очевидность ещё не истина, вспомни! Ох, трудно. Всё стоящее трудно, только трудное стояще!..
  
   Я жил на УЛИЦЕ БУДУЩЕГО...
   Изгороди на улице будущего распределялись так: снаружи и сзади простые, дешёвые, а сбоку все выводили обязательную, непроницаемо-бетонную стену вышиною с дом, - отгораживались от соседа...
   Он бы сам хотел строить - как надо! Увы, рентабельность! Чёрным драконом реяла она и поедала его внутренности...
  
   И, по обыкновению, морально-религиозные соображения, переплетаясь с денежными, окончательно всё путали и отравляли...
  
   Умная, живучая, она всё продолжала работать: десятилетиями в её комнате неуклонно стучала машина...
   Ко мне она относилась двойственно, разумом уважала, а сердцем невзлюбила, подозревая в тайном злорадстве или в оскорбительном сочувствии, - чужого, врага. Кроме того, своим опытным, женским инстинктом она, должно быть, меня презирала...
  
   Он чувствовал себя на месте в любой отрасли знания, особенно тяготел к философии и медицине...
  
   Исписав десять листков, я вдруг оказываюсь дальше от цели, чем раньше; а иногда, почти ничего не сделав ощутимого, подхожу к самой мечте... О, если бы я знал столь же определённо, в чём мой труд, кому нужен, полезен, доступен...
  
   В мои годы не любят человека только потому, что он по паспорту внук или кум. Я ещё владею кое-чем и могу отблагодарить достойных...
  
   Все изуродованы трудом, старостью, сладострастием, обжорством, неудовлетворёнными фантазиями, вином; одни возбуждённые, другие сонные, известково-бледные, клопино-красные, похожие и неповторимые... Вселенная полна злыми посягателями, как отстоять человеку здоровье, имущество... И всё же они как-то жили, цеплялись, пробовали, надеялись, пускали слепые, чахлые ростки, сдавались, беременея, завещая семени выполнить миссию, найти разгадку, катясь к неведомой, внятной цели подобно снежному кому...
  
   Каждый человек имеет свой коэффициент попутности или удачи... Самое банальное, большинством довлеющее соотношение - это 1 к 3. Как же, однако, жизнь выжила, выгребла, зародилась и сохранилась, имея из трёх явлений только одно - благоприятное, попутное... Как она осилила, не пресеклась, да как ей в голову могло прийти с такими шансами отважиться, пуститься в дорогу...
   Борьба за существование Дарвина; принцип удовольствия Фрейда; моё: ядовитая, спортивная страсть - преодоление препятствий. Мир цепляется за жизнь, потому что совершенно не приспособлен к ней; смерть опасна, поскольку соблазнительно тяжела, поскольку переход к ней тоже связан с преодолением препятствий...
  
   За школьные годы я научился безошибочно, по одной внешности студента определять его учебное заведение: юрист, медик, артист, политехник. Так теперь по многим невесомым признакам я мгновенно узнавал род торговли, занятия: быстро начинаешь походить на товар, которым орудуешь, точно волоча постоянно за собою вывеску...
  
   Всё производило впечатление крепко построенного, а рассыпалось непостижимо легко... Вот почему, оглядываясь по сторонам, я говорю: должен быть Некто, управляющий всем этим...
  
   Лечебница могла существовать только благодаря современным, радикальным методам терапии. Я тоже рассуждал как вы. И даже лучше. Но налоговый инспектор другого мнения. Конкуренты тоже. А это основное правило джентльменской игры. Я не хотел продолжать такую работу, но мне советовали: окунись, получи прививку, всюду то же самое. Я пять лет барахтался в омуте. Я рассчитывал ввести частичное смягчение режима, но это оказалось не по силам: с одной стороны, сами пациенты подбивали на жульничества и вымогательства, требуя модных сывороток и гормонов, а с другой стороны - хозяин. "Мы не можем держаться, если видим больного раз в месяц. Посчитайте: налог, второй, третий налог, помещение, электричество, телефон, амортизация, страховка, жить, наконец, тоже надо! Что же, закрываться? А между тем в этом кабинете ещё не занимаются уголовщиною: поживите с моё - узнаете". Чтобы пациент приходил не раз в месяц, а два раза в неделю, существуют гормоны, вакцины, электрические контакты, бесчисленные препараты и растворы в ампулках. Стареющей прачке я впрыскиваю внутреннюю секрецию кроличьих; пьянице - вытяжку из печени. Общий обмен веществ - это некий Клондайк; тоже сифилис, туберкулёз, кожные поражения. Первому, кто открывал инъекции, было трудно с людскою косностью и слепотою; от нас же требовалось другое мужество - отказа... Визиты на дом я начинал после завтрака...
  
   Меховщик-ремесленник: собственная мастерская. Он чувствует себя отлично, пока работает. Но летом - штиль: политические конфликты, страх за будущее, нужда в куске хлеба, злоба, зависть, сомнения. Начинал грызть ногти до крови, ссориться с женой, воспитывать сынишку и вообще - навёрстывать. Он легко отступался в гнев и, раз вспылив, - по сути своей добрый, сентиментальный, отходчивый - делался жесток, отвратителен, опасен (о таких говорят: но сердце у него золотое). Язво-каменные припадки были откликом его спазматически исступлённой натуры...
  
   Жена смирно сидела, внешне похожая на большое жвачное животное, нутром плача... Я видел на столике её фотографию, невестою. Смуглое личико, длинные косы, нежный таз. Что сделали пятнадцать лет жизни, нужды, забот (излишков, лени)! Они тоже когда-то целовались у порога, и было такое чувство, как на пасху, в церкви, - обновления, религиозного восторга. При виде зрелой супружеской пары часто недоумеваешь: "Ну зачем они соединились, что они думали, ну как можно такую целовать, с таким лечь, зачем?.." Продолжают ли они чудесно осязать - сквозь жир, мясо и морщины - то, что узрели некогда, или, уже не видя, всё же, однако, верно ему служат... Человек живёт только урывками, время от времени...
  
   Покидаю больного. Улица; пары, группы, одиночки. Отвратительные женщины зазывают у подъездов, нищие требовательно протягивают руки, пьяные просят на ночлег, армейцы спасения кратко комментируют Евангелие, шофёры ругают незадачливых пешеходов. Уроды, бородачи, гномы, карлы, сатиры с бородавками, прыщами, пятнами, провалившимися носами; размалёванные мальчики, крашеные старухи в брюках. Что-то такое делают кругом, снуют, теребят, жалуются. Я знаю их подноготную. Это всё пациенты, бррр! Не хочется есть, пить, спать, видеть друзей... Ничего не понимаю. Опустошённо бреду...
  
   "Понял, - шепчу блаженно, - понял". Но что я постиг, ей богу, не ведаю, и очередная попытка расшифровать вызывала только бесплодное раздражение. А между тем реальность: душа вернулась, успокоенная, повзрослев, возмужав...
  
   "Шикарна. Только порченная: татуировка на ляжках"...
  
   "Готовы, жнеца же нет". Молиться? Звать ко Христу?..
  
   Постепенно он стал другом-утешителем несчастных женщин этого города. Ему они поверяли свои тайны, жаловались, докучали...
  
   Добрые чувства, вообще говоря, легко питать к тем, кто бесталаннее нас; все более счастливые (даже мнящие себя таковыми) вызывают равнодушие или злобу. Потому стоящие на самом низу и вынуждены часто проклинать весь мир. Только с буржуа произошёл скверный анекдот: они жалят находящихся ниже, а перед высшими пресмыкаются...
  
   Есть что-то богоборческое в тяжбе человека с дождём. Вначале разумно пробуешь переждать. Постоишь безрезультатно (кажется, стихает). Решаешь добежать (держась навесов, тентов, веранд), но и он мгновенно удесятеряет, - итог один. "Чёрт с тобою! - скрежещешь. - Лей! Врёшь. Не позволю издеваться. Теперь всё равно: своё делаю, не уступлю. Пожалуйста, даже усиливай, обязательно усиливай, ненасытная утроба!" И в конце, мокрый, паршивый, безразлично шагаешь развинченной походкой, не разбирая пути (всё равно уж!), угрюмо смакуя обиду: ближе кров - и ливень заметно стихает... А когда дойдёшь - известно! - прекратится совсем...
  
   Существа штамповались издавна... Две, три основные, облегчённые мыслишки циркулировали, но питались они только одним чувством. Чувство это было: виноват вон тот (или этот), его нужно поскорее убрать. Враг - класс, народ, церковь, раса - превращался в священное животное, тотем, табу, фетиш, гипнотизируя, сковывая. Уничтожать желали все (на этом бы могли объединиться), но расходились - в объекте. Ибо тот, кого хотели испепелить, имел свои газеты, церкви, мощи, хоругви и призывал к сокрушению первых (или третьих), столь же убедительно это обосновывая. Между самками и самцами шла своя исконная распря; преследования, ложь, капканы, истязания, самопожирание; тянулись, охочие, подобные в своём противопоставлении, рвались, топтали, тёрлись, норовя дорваться до чужих богатств (чем спорнее были права, тем это больше прельщало)...
  
   Богатые, после угарного, вдвойне потерянного дня, садились в собственные машины (или в такси), попадая, соответственно, в другие, столь же отвратительные (для них) колонны, подчиняясь законам, обязательным для особей данного вида. Возмущаясь, проклиная, хулиганя, застревали в длинной веренице экипажей, а небо лютой ярости покрывало всех. Любители-шофёры враждовали с профессионалами; шофёры частных лиц с таксистами; шофёры автобусов считали себя избранным племенем (им покровительствовали псы-полицейские); между велосипедистами, мотоциклистами и четырёхколёсными существовал извечный конфликт; и наконец, всем мешали пешеходы - содрогаясь, покрытые испариною, яростно прыгали меж колёсами, лелея мечту о дне смерти. И все вместе, похотливо оборачиваясь, среди гула и смрада, в перекошенных масках, - изрыгали хулу. "Дерьмо, дрянь, идиот, сукин сын, заткнись" торчали в уплотнённом, зачумлённом городе. Воздух кругом густел, становился жидким от многих слоёв ненависти и вожделения; разнокалиберные волны страстей отнюдь не заглушали друг друга, а, наоборот, взаимно заряжались энергией. И только сыновья архимиллионеров, безумные и пяток диких героев пробовали выскочить из этих законов инертной материи. Но тяжёлый, ловко прилаженный топор норовил сразу отсечь всё, что выпирало хоть на один сантиметр...
  
   С полудня субботы на воскресенье - игра. Сразу берутся за карты, вооружаются киями, лакают свои два-три излюбленных напитка ... Вечером звонят в кинематографах, и обыватели степенно бегут туда с детьми и любовницами, словно к мессе...
   На тротуарах мужчины охотятся за счастьем; в условленном месте - у театра, сада, клуба - встречаются целую неделю протомившиеся влюблённые. В ночь на воскресенье город совокупляется. Захваченные круговыми волнами похоти, очумелые, полуслепые старцы вдруг просыпаются и трупно припадают к своим жёнам. Проститутка, что на неделе стоит 5 и 10 франков, в этот вечер требует 25 и 50; отельные комнаты - дороже; аптеки и связанные с любовной чехардою магазины (цветов, духов, сластей, камней) открыты ночью. Праздничным полднем все - спринцуются. В будни жизнь нелепа. Но как поведать о скользкой пустоте воскресного дня... О, как унизителен этот безликий день, с роднёй, потомством, трущимися, глазеющими, деловито решившими отдохнуть сиротами. Уже поедено, выпито, поспано, были гости, - посидели в кафе, снова выпили. Уже день клонится к земле, как тяжёлый, зрелый подсолнух, - его ждали всю неделю: издалека он помогал осмыслить эти рассветы, тряску, неурядицу, смягчая противоречия, суля награду. И вот он, пустоцвет, прошёл полный, ещё больше подчеркнув неудачу, оставив новую ссадину в сердце. Привыкли бежать, спешить, стучать - по часам, поштучно. День в русле гудков, циферблата; неделя определяется отдыхом, праздником; оживляется им. И вот, наконец! А такое чувство, точно у альпиниста, с огромным трудом карабкающегося в гору и вдруг узнающего: пресловутая вершина, ничем не замечательная, осталась уже позади. Самое трудное - это примириться с бессмысленностью своего досуга: свобода бесцельна - все надежды рушатся. О, печаль воскресенья, нужно потоптанное, ушедшее меж пальцев, обесцененное, оно ещё здесь (нечего утешать себя грядущим праздником), в кругу обездоленной семьи, детей, тёщ, холостяков, фланирующих по бульварам, нищих, голодных и торговцев сластями, сандвичами, лимонадом, кормящихся гулянием, как продавцы венков (у кладбищенских ворот) - похоронами...
  
   "Мы должны любить великую, культурную нацию, приютившую нас". Характерные черты данного народа (главным образом отрицательные) ярче всего выражают пришельцы...
  
   Я не привык участвовать в такой жизни. Я не хочу кормить семью, вырывая хлеб у других, предохранять жену от дел, на которые раньше сам подстрекал, объяснять: дочери - откуда берутся дети, куда увозят бабку; сыну - братья ли все люди, где Бог и что предпринять, когда чешется... Как это люди, большинство, осиливают: титаны (или брёвна)...
  
   Чтобы жить и уважать себя, требовалось - унизить, стереть, превзойти ближнего... Боже, я не хочу участвовать по-ихнему в жизни. Я разучился быть злым. Не могу, лучше гибель!"...
  
   "Господи, Господи", - взмолился я беспомощно и чуть не заплакал от жалости к самому себе...
  
   Собрание было назначено в доме одного старого адвоката, про которого полушутя говорили, что он занимается юридическими абортами; сам же он рекомендовался: Г-н Солар, который улаживает все пропащие дела. Но личные дела ему не удавалось, по-видимому, устроить; часто жаловался: дороговизна, налоги! "Встану утром. Ещё глаза не продрал, а у меня уже сто франков расходу"...
  
   Явился также издатель бульварных романов. Человек, прошедший сквозь огонь и воду, войны и бунты, подобный пробке: как бы ни завертело - всё-таки всплывёт...
  
   Курили беспрерывно для того, вероятно, чтобы создать какую-то видимость занятия, дела: немыслимо взрослым сидеть неподвижно часами и трепать языком...
  
   "Революция началась когда-то в Англии. Перебросилась во Францию, триста лет спустя пришла в Россию. В Англии революцию делали аристократы, во Франции буржуа, в России рабочие. Мы видим, что революция идёт с запада на восток и сверху вниз. Таким образом можно предсказать, что следующим этапом революции будет Китай (либо Индия), а сделают её - крестьяне. Вот куда надо обратить всё внимание, ибо это последний акт данной пьесы. Последний, самый многочисленный класс - резервы, недра земли - выйдет на арену, начнёт себя реализовывать. Дальше - неизвестное, ничто или переселение на Марс...
  
   На войне, как на войне... Конформизм, плюрализм, персонализм били картечью друг в друга отдельные группы...
  
   Все присутствующие здесь, оказывается, желают земле блага. Одинаково ли мы понимаем доброе и злое, желанное и вредное?.. Давайте выясним это, тогда всё сразу станет по местам. Я предлагаю следующее: пусть каждый сообщит нам поступок, лучший в его жизни, самый ценный, достойный сохранения, благодарности...
  
   Ничего нет. За тридцать лет не могу найти бесспорно достойного внимания...
  
   Снова улица... Был такой час вечера... И только отсталые, неудачники - редкие пары, одиночки, не успев приткнуться ни к одной из основных, нормальных колонн, слонялись раздражённые, отчаявшись в жизни, в дружбе, в любви, нерешительно озирались, спрашивали себя, небо, прошлое: как же убить этот вечер?.. Случайные прохожие; возвращаются с дремлющими детьми на руках, усталые жертвы воскресенья...
  
   Гитана (цыганка)... Она говорила мало, но всё в форме вопросов; было в ней что-то детское, рассудительное и уютно-семейное. Здесь нет возрастов в обычном понимании, вспомнилось мне. Девочка одиннадцати лет мыслит почти как её мать и так же считает. Они развиваются душою, опытом, сексуально до четырнадцати, а потом застывают, фиксируются алкоголем жизни на этой ступени...
  
   В детстве всё казалось просто и велико. Его следовало реализовать: любое детство - это и есть бессмертие. Какую жизнь я знал впереди? Уже ясно: не удалось. Но где, где же... Пожалуй, всем не удалось...
  
   Это чувство раскаяния в зачаточном состоянии я испытывал уже... И не только плотские наслаждения, но и душевные - увлекательные книги, историческое заседание - порождали то же ощущение соблазна, зла, предательства... Такое торжество, предчувствие творческой радости, я завопил: "Я счастлив, счастлив..." - но тут же, словно в ответ, ужалили душу: печаль, страх, сожаление, опасность!..
  
   Есть твари и ныне, кончающиеся сразу за совокуплением (некоторые виды мотыльков, пауков, крабов). Для них уже нет сомнения - в чём гибель...
  
   В тёмных подвалах медицинского факультета (старая школа) шумит проточная вода. Там под кранами хранятся трупы; в глубоких ваннах плавают мертвецы - большие селёдки, огурцы, - их мешают огромною ложкою. Когда подадут на стол, кожа будет беловато-мягкая, обработанная рассолом, как тончайшее шевро или замша. Подают, убирают, меняют, взвалив на плечи полкорпуса, уносят в кабинет к просектору, - обыкновенные, вытренированные люди...
  
   "Живите, как птицы небесные" (небесные ли?). Я подкармливал хворого голубя в Люксембургском саду... Надо было видеть, что творилось кругом: не только сородичи, молодые, сильные, но любые мелкие пернатые - воробьи - пыжились, куражились, наседали, били несчастного, гнали, отнимали хлеб и тут же перед его носом с гневным достоинством уплетали. А голубь, тяжёлый, трясущийся, гадкий самому себе, не настаивал, отбегал за ствол, за куст, подло прятался...
  
   "Что ждёт тебя, Земля? Какая судьба? Устроившись, организовав отдельные части, достигнув равновесия, превратишься ли ты в муравейник с одною маткою, в улей!.. Уподобятся ли Твои сыны африканским термитам, умеющим добывать воду из воздуха, или угрям, знающим секрет электричества, медленно коченея под стынущим солнцем... Или ты удостоишься, наконец, другого... Сколько культур и дорог позади: все прешли, пресеклись - тупики - иные иссякли, иных поглотили моря!.. Хватит ли мудрости и сердца!.. Захотят ли, сумеют ли Боги тебе помочь!.. Жду чуда. Но как приложиться... Ей, Господи, помилуй...
  
   Не нужен плебисцит, чтобы узнать глас народа: достаточно обойти уборные...
  
   Мы ежесекундно меняемся, наполняемся новым содержанием (либо пустеем)...
  
   Я готовился ко сну всегда со страхом (только в те годы, когда физически трудился, было по-иному). Сон так относится к смерти, как сновидения к жизни; человек подготовляется, постепенно приучается к вечному покою. Лежу пластом на постели... Ни живой, ни мёртвый в общепринятом смысле, ни бесчувственный, ни бодрствующий. Выключен из жизни...
  
   Сколько раз я вспоминаю, давно, случайно (во встречном поезде) запечатлевшееся лицо, поразило чем-нибудь или понравилось! Приходилось ли кому-нибудь так подумать обо мне - с действующей силою и любовью...
  
   Нет ничего мучительнее сознания упущенной возможности (особенно когда не ведаешь даже, в чём, собственно, она заключалась)...
  
   Не я создал мир, не я ответственен за "до" и "после" встречи. Оккультные школы учат, что паразиты появились как следствие (материализация) разных дурных, низменных инстинктов...
  
   Посередине странствия земного каждому даётся возможность прошибить лбом стену... Да как я смел так поступать, куда девалась жизнь, почему она ушла меж пальцев?.. Что я делал, чего не понял, где вина?.. Уже больше ничего не будет. Что же это?.. У меня хватало сил. Тягался...
   Часто в это время мне чудится: кто-то рядом, присутствует. "Вероятно, это мой ангел", - вспоминаю покорно (всякая личность имеет Ангела - идеал самого себя: каким был задуман, мог бы стать); теперь, отвернувшись, в потёмках, он тихо ждёт моего пробуждения: быть может, сроки уже пропущены...
  
   К вечеру оказываюсь среди света, тепла, зеркал, людей, радостно меня приветствующих. В эту минуту все почти любят друг друга, мы точно взаимно страхуемся, утешаемся общностью гибельной судьбы; исчезновение, отход одного воспринимается как угроза, измена, подвох, грубый толчок...
  
   Всё труднее, всё тише звучал таинственный, подземный ключ, с детства пробивавший в моей жизни себе путь на поверхность; только на рассвете, иногда возвращаясь, я ещё верил в спасение и клялся когда-нибудь вернуться по собственным следам, вторично пройти, всё наверстать, переделать, исправить. Но и это начинало походить на обман...
  
   Мутная тоска: с утра перед исполнением очередного урока... К вечеру, по мере того как накопляются исписанные страницы, делается всё веселее душе... Чтобы дать исход душевному зову, зуду совести, иногда меня беспокоившему, я периодически начинал справляться о ценах на печать, качестве бумаги, условиях тиража и пр. Так страстный путешественник-мечтатель, ни разу не покидавший родной квартал, с первыми весенними ветрами начинает рыться среди карт, путеводителей, приобретает дорожные вещи, деловито изучает маршруты. Я даже побывал в одной маленькой, дешёвой типографии...
   Порою так же бесцельно меня тянуло в библиотеку... И моё теперешнее паломничество к стенам книгохранилищ было только попыткою воскрешения...
  
   "Странная нынче молодёжь. В старое время все мечтали о работе"...
  
   Я скромно жил на карточные доходы, выигрывая полосами, как профессионал, и на разные случайные заработки... Одного писателя я представил как врача и провёл по всем женским заведениям: это ему нужно было для романа, направленного против любви ("Любовь больше не рентабельна")... и получил вознаграждение...
  
   "Нам завещано: будьте святы, как Отец ваш свят... а об остальном позаботятся силы небесные"...
  
   "Вы замкнулись, ушли в себя, отрезаны от целого! Это грех жадности и обиженного самолюбия. Вас ждёт наказание. Подумайте, вы биолог, что будет, если отдельный орган или клетка начнёт гипертрофировать, размножаться, ни с чем не сообразуясь! Это и есть злокачественная опухоль, вам подобная!"...
  
   Они предложили вместе помолиться. Я их огорчил отказом: мне молиться при свидетелях - как париться в общей бане...
  
   Посетив лазарет, сойдя в мертвецкую, - сделал выбор. Я стал лекарем, вероятно, единственно для того, чтобы всячески подготовиться к внешним атрибутам смерти, усвоить целиком её технику, сохранить независимость - в эти последние минуты. "Смерть - самое неизбежное и трудное из того, что мне ещё предстоит, я хочу стать своим человеком в её прихожей" - вот приблизительно идея, которую я пронёс и осуществил через десятилетия братоубийства, голода и любви...
  
   У него теперь гнусная, испитая рожа и взгляд благородного патриота, живущего за чужой счёт...
  
   Испокон веков одиночки копались, достигая личного удовлетворения, но мало в чём меняя целое. Как же выполнить задачу... В течение данного отрезка времени зажечь всех! Я испробовал метод обратимости... Если у человека под влиянием любви повышается жизненный тонус, учащается пульт, ускоряются ритмы (порыв), выделяются обильнее секреции (дыхание, нервные волокна, регулирующие деятельность кровеносных сосудов и пр.), то, вызвав искусственным путём подобные же: пульс, дыхание, секреции... не начнёт ли объект испытывать восторг любви? Все перечисленные выше симптомы в значительной мере являются следствием пропорционально-острого раздражения отдела вегетативной нервной системы. И действительно, раздражая её особыми возбудителями, я добрался к намеченной цели: все мои объекты начали попадать в самый центр религиозного циклона, евангельской, всепобеждающей любви (когда море действительно по колено). Оставалось только усовершенствовать моё изобретение, найти удобный и верный способ такого же безошибочного воздействия на расстоянии и в крупном масштабе (миллионы должны подвергнуться цельной обработке, преображаясь). Я не стану упоминать о разных фазах моего откровения, тяжбы с материей: как всегда, это плотная амальгама страстного напора и жульничества, расчёта и случайности. Вот он, вот, перед вами! Он обернулся, отступил в угол, где стояло нечто накрытое чёрной тканью, и ловким движением, как фокусник, сбросил траурное сукно, открыв нашему взору систему колб (рентгеновских ампул) с экраном: провода вились кругом...
  
   "Друзья и ученики. Я включу эту лампу. Она горит невидимым светом, а лучи её могущественны. Их имя - Омега, лучи любви или жизни. Всё, что попадает в зону их действия, хоть на тридцать секунд, подвергается чудесному влиянию, претерпевает райское изменение. Я могу уже строить жерла с радиусом досягаемости в десять километров. Но и это не предел... Я однажды добился результатов, о коих лучше пока умолчать, ибо разум этого ещё не приемлет..."
  
   Было по-настоящему страшно... Вдруг, нельзя определить что, - но мы поняли: свершилось... Лицо его, издавна скотское, плотоядно-равнодушное (ножки и кошельки), ожило, бледная радостная усмешка преобразила губы стройный, помолодевший, с каким-то лучистым нимбом вокруг тела, сияя, весь похожий на столб, сноп света, он...
  
   Сперва окружим, втянем, вовлечём мир целиком, приведём его к святости, любви. И лишь в конце сами примкнём. Впрочем, неизвестно, быть может, двое или трое из нас лишатся навеки счастья, дежуря поочерёдно, трезвые, у рычагов: заряжая души, по мере надобности возобновляя запасы. Устойчивость влияния лучей ещё не проверена. Стисните зубы, прочь соблазн! Знаю, обидно: мы, посвятившие себя бессмертному делу, должны оказаться вне его. Но в этом своя диалектика. Ибо всякий, поддавшийся лучам Омега уже не способен продолжать скучную, методическую работу управления. Зоркие, мы должны сохранить холод и даже бездушие среди горения и нежности прочих. Преодолеть искушение, быть жертвою, отдать собственную суть. Это трудно, герои! Особенно для вас, с детства пьяные и влюблённые. Опасности подстерегают каждого. Но когда это Бог любил слабых духом, и разве не претерпевши до конца спасаешься! Мы построим батареи ламп. Кроме того, я научился закупоривать эманации моих лучей в портативные ампулки, микроскопические шарики, которые я затем навинчиваю под пуговицы, пряжки, брелоки. С такою пуговицей на борту пиджака достаточно вам дважды пройти мимо любого, чтобы его преобразить. Пища, подвергнутая воздействию моих волн, сама становится источником той же энергии, аккумулируя её живительные свойства наподобие витаминов. Мы окружим земной шар, с вышек и аэропланов озарим всю его атмосферу. Желаете вы этого?..
  
   - Я этого жажду... Мы поспешим в Испанию...
   - В Россию, в Россию. Прежде всего. Осветим Кремль. Сёла. Расположим лампы на границе, так что всякий, подступивший к ней, захлебнётся в любви...
   - В Азию надо. Китай, Индия, полчеловечества, мы обольём её, умоем лучами Омега, сразу превратим в огромный резервуар вселенской любви...
   - На улицу Будущего!..
  
   - Приму ли я участие... Не знаю ещё, хотя понимаю ваши чувства вполне. Во всяком случае, осторожность и честность рекомендуют производить испытание не сразу в планетарных масштабах. Должно проверить себя раньше на многих мелочах, прежде чем приступить к коренным преобразованиях. Вот моя настоятельная просьба...
  
   Было решено, что двое из нас поедут в страну, превращённую, благодаря насилию и безумию, в сплошную крепость или тюрьму... Вооружились. Одна из пуговиц каждого содержала по крохотной трубочке с эманациями лучей Омега...
  
   И стуча себе кулаками по груди, ликуя и томясь, он уверял присутствующих, что всю жизнь смутно поджидал этого дня, сейчас всё новое, а смерти нет!..
  
   Скоро обнаружилась ещё одна особенность лучей Омега. Согретые ими в свою очередь начинали лучеиспускать (или так действовало общее ликование, сила жертвы и веры, мнимая беззащитность)...
  
   - Итак, если бы мы не знали, что перед нами безумные, мы могли бы сказать, что это самые счастливые и достойные люди со времён грехопадения. Господа, вообразите себе жителей рая с каким-то полным знанием и мерою вещей, перенесённых в нашу современность, вот как ставится проблема...
  
   Начальным симптомом служил обычно чрезмерный, легкомысленный оптимизм. "Задетый" разбивал ставший вдруг лишним аппарат, снимал изоляционную ткань, умоляя последовать его примеру: пойти сейчас же и слиться в соборной радости, в одном порыве с небесным сердцем человека... всё так ясно теперь и ощутимо... немного раньше или позже, но это свершится, победа явна, разве можно ещё сомневаться... Зачем жестокие ухищрения, сговоры, таинственные лампы, когда истина проста, осязаема и чудесна! "Идёмте, идёмте немедленно, будем, как те, счастливы Христовой благодатью, а там: небо уже позаботится о плане, о целом!" - звали они. Безоглядная щедрость и чувство превосходной мощи любви характеризовало это состояние. И - о соблазн!..
  
   Кроме того, умножились случаи гибели: сердца атакуемых не выдерживали и сравнительно часто разрывались. В данной среде требовалась более тщательная дозировка...
  
   Было счастливое пробуждение. Роса умывала растения... Отныне любой очаг мог быть родным, всякая семья - нашей...
  
   Они верили в торжество истины, в бессмертие чудесной жизни и любви, блаженство новых встреч, цветов и детей, нового человека под совершенном небом на щедро обновлённой земле. Оттого и музыка, церковно-блаженные, беззаветные лица, пламенела жажда: немедленного подвига, жертвы, общего творчества, раскрытия тайных, непочатых сил, рождения героев, освобождения Вселенной... Идея, если в неё верят легионы, становится священной... Любой опыт, если он подлинный, будь то религиозный, социальный или любовный, приводит к тому же сознанию...
  
   Александр Терехов "НЕМЦЫ"
  
   Главный персонаж романа "Немцы" рассказывает историю, что происходит в наши дни. Эбергард, руководитель пресс-центра в одной из префектур города, умный и ироничный скептик, вполне усвоил законы чиновничьей элиты. Однако позиция конформиста неожиданно оборачивается внезапным крушением карьеры. Личная жизнь тоже складывается непросто: всё подчинено борьбе за дочь от первого брака.
  
   Острая сатира нравов доведена до предела, "мысль семейная" выражена с поразительной откровенностью...
   Роман удостоен премии "Национальный бестселлер"...
  
   Монстра привезли в октябре... в день, когда Эбергард плавал, нырял и мёрз с новой женой под пластмассовыми пальмовыми ветками аквапарка "Титаник" и бегал в турецкую баню согреться; это Улрике уговорила: посмотрим, что это за "Титаник", пока не забеременела, в общей воде - сплошная инфекция!..
  
   Не было его с телефоном - полтора часа! И что-то случилось? Что могло? Двенадцать непринятых звонков и сообщение...
  
   - Вы, медиамагнаты, вы формируете там, транслируете? Позиционируете? Всё решаете деликатные вопросы "под ключ"? А мы... Что мы?! - рядовые депутаты городской думы от партии... Да мы только отвлекаем своими магазинами шаговой доступности, самовольно установленными "ракушками"... Растопкой снега! Насущными! Нуждами! Своих избирателей... Там у нас, говорят, новый префект? В три представляют? Что странно - никому не известная фамилия!.. Обалдеть...
  
   "Добротолюбие" - ООО, обожравшаяся империя Лиды, вот эти полгода в такой спешке отжимало все земельные пирожные и торты, особенно - в зажиточном и чистом Востоке-Юге, что в префектурах и управах решили: мэру подан знак - празднуешь Новый год и - вали! - заглатывают напоследок...
  
   "Что это строительство даст городу? Нам с вами? Нашим детям?..
  
   Мэр, "обеспечив" выборы в Госдуму, удалился в австрийское поместье, взяв страшную паузу в четыре сентябрьские недели...
  
   Через два месяца управделами готовился в двенадцать приёмов отметить семидесятилетний рубеж, с завершением на речном теплоходе (чудная советская скромность не позволяла, как советовали дети, перебросить двумя самолётами четыреста двадцать близких друзей семьи на Карибский остров или, чтоб не позориться, снять хотя бы на две недели яхт-клуб в Анапе по примеру председателя Верховного суда)...
  
   Да-а, по цветникам держим первое место...
  
   Кончалась четырёхлетняя, теперь показавшаяся мимолётной, очередная эпоха...
  
   Чего его жалеть...Мэр следил, чтобы члены семьи оставались в команде, никаких в "никуда"... замом куда-нибудь в департамент национально-культурной интеграции общественно-научных организаций местного самоуправления; два загородных дома, пять квартир, табачные киоски племянника и сауны дочери - это только то, что знают посудомойки префектурной столовой, а сколько ещё вывесок, учредительных документов и свидетельств о регистрации, под которые нужное вложено, из-под которых будет сочиться и капать...
  
   Был такой, таёжник, охотник, считал себя знатоком итальянских вин, ходил в лучших, но как-то не так улыбался, когда мэрова Лидия о чём-то его постоянно и нарастающее просила, а потом поручала, а потом приказывала; выполнял, но с таким лицом, будто одалживает; с годами... нетерпение - вот что в ней проявлялось...
   А будет день, когда и тебя так...
  
   Эбергард столкнулся на выходе с другом..., главой управы, всегда причёсанным в нужную сторону,... любителем проехаться по монастырским скитам и слетать за благодатным огнём в Иерусалим с благочестивыми федеральными министрами и старцами...
  
   - Как тебе новое руководство?
   - Так... Человекообразное. Мужик уверен, что его и хоронить будут в машине с мигалкой.
   - Шутки твои... Шутить хватит... Ты бы сразу подбежал представиться - так и так, руководитель пресс-службы, прославлять буду. Спеши! Монстр, я поглядел, совсем нулевой. Пока до нас доберётся, до земли... Нас-то не поменяют до выборов. А с тебя начнёт. Объясни, зачем ты ему нужен. Средства-то к жизни надо добывать.
   Не так сфоткают, не тем боком в телевизоре... Да ты весь - на линии огня! На твоё место быстро найдётся проститутка или чья-то племянница!..
  
   У человека в зеркале старость поселилась... Чуть сжала кожу морщинистая лапка. Первым стареет то, что чаще всего используется...
  
   Я же не один такой. У всех так, все разводятся. Довольно пусто и просто прошла молодость... Многое упустил, не угадал время. Мало кто угадал. Всё из-за седых волос, это Улрике молодая...
   Честный и откровенный разговор мэра с населением без посредников и бюрократических препон затягивался часа на четыре; делегации районов спали, оставляя слушать по одному дежурному в ряду... В эту минуту Эбергард поклялся: больше никогда... теперь в показном отчаянии всплеснул руками, выругал сломанный светофор..., паркующихся баб, расплодившихся педерастов на кредитных "маздах", "форд-фокусах" и "опелях", лезущих на поворот не из своего ряда...
  
   Слежу по Интернету - чистое средневековье... Всё, как мы читали: какие-то баи! Феодализм! Да и народ, как ни запугивай, а терпение-то не бесконечно. Лопнет ведь? Выйдут за правду на площадь! И встанут. И скажут! Верно?..
  
   Давно пора вмешаться Богу, а ещё лучше Путину...
  
   Остаться с бывшей женой, с БЖ. Жить до смерти с Сигилд. Ради Эрны.
   Если бы Эрна спросила его: как так получилось, ну, у вас с мамой. Что бы ответил Эбергард? Да так, ответил бы. Собирались лежать в одной могиле. Но передумали...
  
   Всё, что он видит, всё, что чует... нуждалось в чьём-то подтверждении... И только после этого Эбергард начинал сам... понимать. И переживать увиденное по-настоящему. И мог что-то делать. "Я как-то недоразвит". Оставаясь один, говорил себе вслух...
  
   Шло нормально и безболезненно как-то. И теперь - ничего, не вспоминаются первые дни и недели юного тепла с Сигилд, воспоминания не приходят, не тревожат...
  
   Ещё в прошлую пятницу все шептали: Левкина арестовали прямо в барокамере, где он проводит по три часа в день, чтобы скоропостижно не умереть на семьдесят шестом году жизни, что на даче и в квартире его идут обыски, изъяли слитки золота и знаменитую коллекцию запонок с бриллиантами! Лета не проходило, чтобы Левкина не "арестовывали" то в кабинете, то в итальянском поместье на озере Гарда, где воздух такой сухой, что не бывает пыли... Но проходил год, ещё, ещё два, ещё, и "Добротолюбие" Лиды без Левкина, как и прежде, не ступало и шагу...
  
   Кристианыча не любили за подлость, он всех равнодушно ненавидел... Говорили: настоящая фамилия Кристианыча - Рыжик. В году обязательно бывал день, когда на фасадной стенке кинотеатра "Комсомолец", глядевшей на префектуру, за ночь малевалось размашистое "Рыжик, мы всё знаем!!!!" и утром пожарно устранялось силами подчинённого жилищно-коммунального хозяйства управы... Слизняком тёк, черепахой ползал, просачивался вдоль префектурных стен, подслушивая, следя, встречных, кто послабее, не узнавая, с подчинёнными разговаривал брезгливым шёпотом, не предлагая сесть, совещания проводил с образцовой краткостью и дельностью, потешно разводил руки перед равными и начальством: "Да кто я? Так, ничего... Дворник! Бумажки с места на место перекладываю" - и мог бесследно замотать любой вопрос, отговорить префекта от любого шага и всех вокруг столкнуть, запутать и перессорить...
   Пыльной тлёй, жуком жил, прогрызал свою дорожку Кристианыч в бумагах, в папках, в кабинете, не выезжая дальше мэрии с восьми утра до двадцати двух (и по субботам и воскресеньям в префектуре светилось его окно), не имея (официально) в собственности ни машины, ни дачи, секретаршу не гладил, о семье-детях не знала даже главбух префектуры, славившаяся своим умением...
  
   - Самая сладкая пыль - из-под колёс машины уезжающего мэра...
  
   - Ты думаешь, на твоё место желающих нет? Бюджеты осваивать - миллионы!
  
   Детский требовательный взгляд всё меняет, нестерпимо. Ты должен жить, должен служить, забыть про лично себя. Стараться быть лучше. Светлей. Не пугать унынием маленьких. Не повышать голос. Не говорить плохих слов. Теряешь право заглядывать "что там в самом конце". Поэтому никто не любит обсуждать с детьми свою жизнь...
  
   Бедных, отстающих время вытеснило из дома, из подъездов не выползали уже старухи подышать, ... кошки больше не перебегали из-под машин в подвальные окна, выждав пересменку в собачьих прогулках; на каждом этаже требовательно покрикивало по ребёнку; грузовой лифт подымал наверх упакованные знаки отличия среднего класса и спускал мешки строительного мусора и обломки перегородок...
  
   Ещё он боялся обидеться сразу на всех и однажды уснуть в одиночестве...
  
   - Из департамента, видишь, пришло, что мало мы как-то способствуем малому бизнесу. Какие-то новые формы... Может, пособие какое напечатать? Массовым тиражом? Типа "Как организовать свой бизнес". А?
   - Можем. Прямо пошагово. Шаг первый - "Устройство на работу в ФСБ".
   - Что такой чёрный ходишь? Все уже замечают. Я, конечно, так, краем уха... Но уныние - грех, надо жить! От тебя только зависит, что пускать внутрь, а что не пускать.
   - Ремонт надо в новой квартире... Мучаюсь на съёмной. Молодая семья. Может, найдётся возможность кинуть через ДЭЗ хоть бы миллиончик, провести как капремонт квартир ветеранов. Остальное уж сам буду наскребать. Очень буду благодарен, - что означало двадцать процентов от суммы.
   Конечно, друг. Поможем большой любви. Но с главой управы ты сам вопрос порешай, - ещё десять процентов. По-дружески тогда, - пять...
  
   С его позолоченной визитки глядела быстро испаряющаяся ещё в глазах, не доходя до памяти фамилия однородная "Степанов", "Сидоров", "Савельев", водружённая на броненосец слов с выделявшимися "стратегия", "фонд", "консалтинг", "и развития", и особенно "ветеранов" чего-то там, и в углу щит, украшенный плохо различимыми элементами, но с несомненным впереди танком.
   - В будущем году выборы... Скорее всего, я возглавлю штаб одного кандидата...
   Мой клиент - серьёзный человек и занимает заметный пост в одной... структуре. Силовой. И цель его участия на выборах не избрание, а...
   А в структуре этой намечается какая-то проверка. Недружественная. И одному серьёзному человеку... вот из этой структуры... хорошо бы на время проверки залечь в отпуск... связанный с регистрацией его кандидатом в депутаты гордумы...
   Тише!.. Я только познакомиться...
   - Поможем ближнему. Хорошим людям надо помогать. Звоните...
  
   РУБОП сидел ... в двухэтажном бывшем детском саду, отремонтированном на средства благотворительного фонда "Законность, право, правопорядок и социальная ответственность бизнеса"...
  
   - С утра одни звонят - заводите дело и сажайте. А вторые звонят: закрывайте дело и отпускайте. Начали с десятки, уже двести...
  
   - Поколение. Кого ни ткни - папа генерал. Я им не начальник! Что за люди? В прошлом году лучший стажёр за первый же месяц заказал двадцать тысяч. В этом году меньшее, что заказывают: полтинник. Берут у всех. Держаться не могут совсем. К нему приходит совершенно! Незнакомый! Человек! Говорит, отмажь меня - дам полтинник. И тот тут же выходит, садится к нему в машину и берёт полтинник, хотя знает, что не отмажет! Куда мы с такой молодёжью придём? Ты веришь, я помню времена, когда если в сводках - по всему Союзу! - появлялось, что кто-то где-то видел у кого-то пистолет, - событие на всю страну! Весь СССР искал этот пистолет! Куда мы идём? Какие-то совсем страшные времена подкатывают... У тебя не болит печень? А что болит? А душа?..
  
   "Муки совести" и "совесть" существовали...
  
   - Вот какая у тебя жена! Хорошо вы смотрелись вместе. Сразу видно - крепкая будет семья. Таким всё нипочём...
  
   В ресторан он приехал последним... На кухне над злым пламенем повар с людоедской статью чиркал ножом о нож, оценивающе поглядывая на ужинавших...
  
   - С тёлками... Я прошлый раз смотрел: совсем молоденьких выбираешь! Скоро до школьниц дойдёшь.
   - Это моя мечта. Возбуждает даже знак "Осторожно, дети". Дам объявление в газете: "Москвич, без вредных привычек, познакомится с серьёзными намерениями с женщиной, у которой есть красивая старшеклассница дочь с большой, упругой грудью"...
   А я вот сидел и глядел на дорогого нашего друга Эбергарда. Сидит он, и смотрит на нас, и ест, как мы... И пьёт. И ничем вроде бы не отличается... А с душой своей совсем, совсем он не такой... И что он на самом деле про нас думает?..
  
   - Послушай, а что значит - он "из этих"? Из каких "этих"?
   - Представления не имею. Я думал, ты знаешь.
   - Неудобно было спрашивать. Вот и думай теперь. Голубой, еврей или фээсбэшник? А я с ним по бизнесу связан...
  
   Никогда у него не будет там, потом, пожилой сверстницы-жены, такой, что прожили с юности душа в душу, друг в друге, перемололи всё, перемогли, перемолили, и вот теперь хоть и ползают, да заботятся друг о друге; ... да, такого точно у него не будет; притворится мужем Улрике, но без свадьбы, зачем свадьба? - свадьба уже была, пиджак и брюки, волосы особым образом, семья уже - была. Надо расплачиваться... Скучал ещё по теплу, по дому, плохое забылось, и он тосковал, словно Сигилд умерла. Но всё-таки жива. Нет, умерла. Но всё-таки жива, вон позвони - услышишь. Наверное, слишком мало времени прошло... И прямо не верится, что ничего не получилось, что их целые, настоящие годы уже становятся и станут туманным, ошибочным эпизодом... вот у меня появилось прошлое. Прошлое, оказывается, это развалины...
  
   Ульрике нашла его и прижалась:
   - Я с тобой. Давай... Пусть у нас будет ребёнок. Твой и мой...
   Она расплакалась - за все свои годы с ним, говорившие "надежды нет", "ничего у тебя не будет, как у всех", "от чужого двора не бывает добра"; но она верила в свою любовь, отдала любви всё и любовь не обманула - всё у неё будет, как у всех, и ещё лучше...
  
   - Куда мы идём? Железные двери с кодовыми замками на каждый подъезд. Видеокамеры на каждый этаж. Дворы огораживаем - решётками, в детских садах вооружённая охрана. И в управлении культуры работают бандиты. Что дальше? Теперь скажет: автомат не мой, а? Деньги судье занесут...
  
   Хорошие отношения - да, нужно иметь хорошие отношения со всеми проживающими на жилой площади... Но любовь? ... Зачем это?..
  
   Что ты на самом деле хочешь?..
  
   Бабец, помните, один ездил на рынок у вокзала, когда там спорили азербайджанские евреи, опекаемые государственным таможенным комитетом, с солнцевскими, соединившимися с ГУВД, и каждый день - труп на выходе... или пожар в свежеотстроенном павильоне...
   Застрелили в префектурном дворе без пятнадцати девять утра - просто так, без всякой практической пользы, в знак "вопрос закрыт"...
  
   В округах префектов почти не меняли, а если кто-то рос или умирал, на смену предсказуемо приходили люди из системы, или, как говорили, "из семьи"... расписание на пять лет вперёд, и про каждого знали, "чей"... А тут непонятно...
  
   - А что это за девятнадцать миллионов на пресс-центр?
   - Так наружная реклама на выборы. И соцопросы. И газеты...
  
   - Кто мы такие? Никто! Как те, верхние, думают... что они думают... зачем и куда кого ставят - мы никогда не поймём! Отделывай квартиру и ищи работу! А мне бы до пенсии досидеть...
  
   - В первый день позвонил: сделайте мне авокадо с папайей. А я не знаю: куда бежать...
   - Ты так с ума сойдёшь от этих слухов. Что он - первый? Изучим, освоим. Привыкнем. Его уволят, а мы будем всегда...
   - Они всё видят. Новый помощник.
   - Откуда?
   - Оттуда, откуда... Похоже, они все - из одного какого-то места, где-то их там делают...
  
   - Радиованю уволили.
   - Как?!
   - Вызвал, обложил матом - вроде бы пыльные шторы в комнате отдыха. На "ты". Потом объявил: для обеспечения безопасности работы префекта необходимо провести капремонт. Очистить крыло и выстроить там ЗОД - зону особого доступа! С видионаблюдением. И ещё одним постом охраны. В эту зону префект должен подниматься на отдельном лифте. Свой лифт прямо из подземного гаража - гараж тоже надо выстроить, никто не должен видеть, как префект выходит из машины. И - у префекта должна появиться полноценная комната отдыха, а не эта конура. Достойная мебель. Гидромассаж. Ортопедические матрасы! Также надо проработать с городом вопрос устройства вертолётной площадки - пробки, понимаешь, его утомляют. И говорит, справитесь в кратчайшие сроки? Надо, кстати, прокуратуре проверить целесообразность расходования средств аппаратом префектуры за последние три года. Или, говорит, лучше доверить ремонт новому работнику, ветерану специальных операций в Чечне? Радиованя: ясно; вышел и прямо в приёмной написал заявление. Год до пенсии оставался.
   - Что-то у него с головой, на почве безопасности...
  
   - У нас там участок интересный такой... Ветераны-лётчики какую-то Аллею Героев из ёлок высадили. А эти правоохранительные бойцы весной пишут мэру: просим в рамках реализации взаимных социальных тра-та-та передать участок под застройку ООО "Правопорядок и милосердие чего-то там..." Вот монстр толкачом от этого ООО и приходил: не можем выйти на площадку, жители встали стеной. Я говорю: что может управа? Управа ничего не может. У вас даже разрешения на строительство нет. Школьную спортплощадку хотите сносить. А там ещё Аллея Героев. Он: документы мы потом, по ходу оформим, у нас ресурс есть, вы нам пока список дайте, с адресами. Кто провоцирует. Кто устраивает провокации. Провокаторов. Это у него любимое слово... Мы с ними разберёмся...
   - А ты?
   - Позвонил Бабцу. Он говорит: не лезь ты, там какой-то криминал.
   - И Бабца уволили. А монстра назначили.
   - А неделю назад участок этот продали "Добротолюбию", Лиде...
  
   Кто первым знает, тот сильней, богаче...
  
   - И как тебе... объявляли?
   - Я знал. Предвидел. Когда в Иерусалиме последний раз молился, голову поднял, а под куполом над моей головой лестница висит и монах на ней... А в руке у него свечи пучком, и вдруг - свечи сами собой вспыхнули как благодатный огонь, и никто монаха, кроме меня, не видел. И я понял: многовато хватил я благодати, перебор. А вчера, как к монстру позвали, я матушке в монастырь позвонил, она: "Только не бойся, а то бес тебя сразу подхватит". Я и не боялся, а всё молчал. А монстра бес крутит... "Вы плохо работаете. Ничего не умеете. В районе бардак"... "Но вы профессионал, такие люди всюду нужны. Поможем вам перейти в департамент ЖКХ или в жилинспекцию. Согласны?"...
   А в восемь утра в управу заходит УБЭП, в потребительский рынок. Нам мелкая розница добровольно жертвует, раз в месяц, на социальные нужды населения... А один вдруг написал, что у него вымогали. Я его семь лет знаю! Пирожками торговал у метро. А теперь яхта в Хургаде...
  
   - Видел нового помощника?
   - Богатырь. Смотрели мы, как к префектуре подъехал. Серебристый "лендкрузер". А у нас сейчас и возможности есть, да купить боишься. А в первые-то годы - поставишь свои "Жигули" за квартал от префектуры и шлёпаешь на работу в орган власти пешком. Слышал, чернобыльца Ахадова избили? Шёл на пикет против точечной застройки...
  
   - Кому носить?..
   - Кравцову и носи. И совесть твоя будет чиста... Тебе на разговор с монстром напрямую выходить нельзя. Он с тобой о деньгах говорить не будет. Если у них появятся к тебе вопросы - к тебе подойдут. Чё ты смеёшься?
   - Ты сказал "совесть чиста".
   - Да, брат, едим тех, кого не видим. А как иначе? Такие мы люди...
  
   Дизайнер, выделявшая значительную долю от гонораров, чтобы тело и телесные облачения говорили: "Современна, не занята, зарабатываю, никаких проблем со мной, у ребёнка няня"...
  
   После тюрьмы человек лишается целостного, полного, комплектного мира...
  
   Дети - это тепло, оставляемое про запас...
  
   - Наверное, вы не любите женщину, с которой сейчас живёте. Поэтому вам так больно. Вы должны избавляться от этой боли. От боли бывают плохие болезни. Пройдёт время...
   - А что делать с дочерью сейчас?
   - Просто любить...
  
   - Три месяца перед зачатием тебе нельзя алкоголь, париться, даже очень горячий душ нежелательно - тогда созреют здоровые сперматозоиды. И поменьше работать. Сдадим все анализы на инфекции. Пройдёт январь, и начнём?..
  
   - Префект... производит на министров и руководителей департаментов болезненное впечатление некомпетентностью и неспособен к работе на территории. Предлагаю после Нового года переместить его по горизонтали - в отрасль.
   - Воспитывай! Не уберут. Если только после выборов... Если уйдёт мэр...
  
   Строгая женщина с яркой помадой... говорила безучастным наставительным шепотком и каждый день, судя по всему, начинала в салоне красоты - он возвысил её из председателей избирательной комиссии после нищего педагогического прошлого. Она царила - редкое счастье не только быть замеченной, но и властвовать человеком из префектуры...
  
   Он знал: на первой встрече обещают больше, чем могут и хотят...
  
   Не обязательно добегает первым, кто первым побежал...
  
   И наступившее лютое молчание своей предгрозовой дурнотой напоминало школьное "к доске пойдёт..." И хотя ничего ещё не случилось, но так плохо, словно уже случилось, а когда случится, будет обязательно - ещё хуже...
  
   - Я - исполняющий обязанности префекта... округа. Буду работать в округе, пока работает мэр. Заступил я к вам, сел так в кресло префекта и взялся читать устав города... А кресло мяконькое, и так мне сладко сиделось, я и подумал: вот работка так работка! А потом проехал по улицам, вошёл в аварийные дома, увидел, как живут многодетные матери, ютятся в тесных и холодных квартирах, увидел проданные коммерсантам детские сады, помесил грязь во дворах и по брошенным стройкам, прочёл письма обиженных нашим чиновничьим бездушием, ограбленных приватизаторами, запуганных наркоманами и хулиганьём... и понял - вот здесь! - моя работа! Вот - на земле! - моё место!..
   Работайте спокойно, честных тружеников не трону. Но дальше я пойду только с теми, кто обеспечит выборы...
   - Говорят, уволят ещё шесть глав управ. А после выборов - уволят всех. Сам сказал: не задержусь. Жду назначения в правительство России...
  
   Глав в кабинете монстра держали недолго... Сперва процент объявил: за... шестьдесят восемь, восемьдесят девять - за..., явка - сорок пять. Заплатить агитаторам и бригадирам, ну и в общак - с какого района по скольку...
  
   У лифта приклеили картонный коробок в цветах российского флага - на макушке щель: "Что вам мешает жить? Напишите нам - скоро выборы...
  
   - Сколько вам лет? Вы что, первый год в нашем городе? Вы на улицу выходите? Ты хоть читать умеешь?! Зачем ты живёшь?! У вас есть хоть какое-то образование?..
  
   Навстречу энергично шагала школьница в неказистом пальто, её гнал снег, раздумывающий, не перейти ли ему в дождь, - она ни о чём, казалось, не думала, крепко держа меж пальцев сигарету, потому что таким образом держалась за нужную ей жизнь...
  
   На столе... лежал исторический двухтомник "ВЧК - КГБ - ФСБ"...
  
   - Мне кажется, что-то они как-то не спешат донести до него... Ты смотри, не опоздай переключиться! Слушай, а давай сделаем мне новую фотосъёмку для выборов! Я с ветеранами. Я с инвалидами. С солдатами. Я - с молодыми девками в белых трусах!
  
   Эрна навсегда дочь разведённых родителей, у неё не будет родных брата или сестры. Фотографии родительской свадьбы станут свидетельствовать лишь о несчастье и лжи. Милая Эрна, твой папа мало-помалу нашёл твоей маме замену получше и помоложе...
  
   Здесь где-то шла сейчас, ужинала, делала уроки, смеялась, жила и взрослела без отца дочь; одиннадцать лет не расставались с минуты, когда медсестра спустилась по лестнице с младенцем и спросила: "Вы отец? Держите крепче! Дальше - вы"...
  
   - Вот я живу, и мне никогда не больно. У меня всё сложилось, я всё выстроил - я не пропаду. Но я почему-то - ничего не чувствую по-настоящему.
   - Зачем на себя наговариваешь?!
   - А с дочкой - я почувствовал. Первый раз! Я ожил.
   Теперь уже не могу остановиться, это само... Я, оказывается, ещё не пустой!
   Я - человек, оказывается! Вот тебе, чего тебе хочется? Не сейчас, а вообще?
   - Чтоб всё было как-то по-нормальному. У меня, у детей. Уровень по доходам. Запас. Короче, чтоб можно было не работать и жить достойно, на процент. И столько, чтобы инфляция эта не сожрала... Я бы хотел на Средиземном море жить. Я тепло люблю! А вот дети выбрали Новую Зеландию. По мне там скучно. А им, видишь, нравится такая скука!..
  
   В жизни он всегда оказывался не готовым, продуманно готовился, но - не к тому, что происходило на самом деле: обыгрывая его, происходило что-то другое...
  
   Никому не нужна любовь. Живёшь в уверенности, что твоя любовь нужна всем. Нужна всегда. Снег, но когда перемещаешься в машине - ничего зимнего; зиму, Новый год, дни рождения, праздники - всё отняла работа, машина и возраст...
  
   Её зачислила в живые любовь двоих людей, но любовь эта оказалась несуществующей и ей, Эрне, показалось, что живёт она по ошибке. Хотя - сейчас много таких детей...
  
   - Девочка в этом возрасте отходит от семьи. Для неё главное теперь - мир! И ответы на "какая я?", "кто будет со мной дружить?", "с кем хочу дружить я?", "против кого я?". Говорите с ней о моде, фильмах, оценивайте её, пусть ей приятно будет с вами видеться... Будьте гибче...
   Она может считать виноватым вас. Или маму. Но в этом себе не признается: как она может упрекать маму? Её враньё - защита, девочке надо выжить, найти отдушину, то, что приносит радость. Отсюда потребительство, желание получать всё, что возможно... Конечно, есть опасность, что на этой почве разовьётся поверхностная личность...
   - Каждому человеку хочется, чтобы завтра его ждали люди, которых он любит. Даже если они не приближаются, то пусть и не отдаляются...
  
   - За всеми смотрят, про всех собирают и сразу - ему - докладывать бегут...
  
   - Я не жалею. Я покидаю "Титаник", дальше плывут без меня! - и так говорили все... Я-то устроюсь. Жалко только времени. Нужно время, чтобы на новом месте, чтобы выстроить схему...
  
   - Перспектива не хилая, да? Ну и сейчас проблематика. Ведь надо как-то гармонизировать отношения между управами и муниципалитетами, чтоб не возникло конфликта интереса...
   - Я ни разу не слышал, чтобы муниципалитет и управа спорили, кто главней - никаких амбиций, только интересы общего дела!
   - Ещё идеи есть? Какие-нибудь другие.
   - Поднимите на правительстве вопрос об использовании молодыми специалистами ипотечных кредитов для покупки должностей. Ну нету у выпускников вузов необходимой суммы! Пусть вносят десять процентов, на остальное берут ипотечный кредит под приказ о назначении... Во власть придёт грамотная молодёжь, владеющая современными средствами коммуникаций, избавленная от родовых пятен советской системы!
   - А ты знаешь, за сколько монстр продал мою должность?.. Видел я тут... твоего нового куратора... Последние места работы - заместитель директора Третьяковской галереи, управляющий делами министерства природных ресурсов...
   - Думаешь, человек монстра?
   - У монстра не бывает своих. Подтягивает или бандитов, чтобы деньги принимали, или отставников, чтобы на них всё валить... но поглядел я на твоего... Большой любитель природных ресурсов. Очень интересуют его потоки. Финансовые...
  
   Главней тот, кто первым обрывает разговор, тот, кто отмеряет время...
  
   Самобытный дизайнер водил по ресторану пятерых господ в костюмах, говоривших больше, чем килограммовая декларация о доходах...
   "Так вот на что ушло наше бабло..."
  
   - А это кто? - Эбергард показал на дедушку в зимних сапогах - тот так и стоял в углу веранды, не приближаясь к напиткам и закускам, словно ждал автобуса или другого какого-то вида городского транспорта, что проходит через веранду и его заберёт.
   - Диссертацию мне писал, - Лёня Монгол сам словно только что его вспомнил. - И первый-то раз - провалил. Я, честно говоря, думал его... закопать. Как меня отговорили?! Юрий Александрович, да не бойся, садись, рубани салатиков!..
  
   - Им принадлежит весь этот мир!..
  
   Микрофон понесли за стол, где довольно напряжённо праздновали люди из генпрокуратуры и таможенного комитета в продуманном соединении с красными мордами - тяжеловесно-тучными предпринимателями...
  
   Эбергард не спустился в метро, смотрел, паря над сочившейся раной жизни, метрополитеновским устьем, на течение нижней, обыкновенной жизни, на возникшие сословия людей, согласившихся с пожизненной и наследственной низостью, - не горы и языки разделяли теперь русскоязычных, не полосатые столбики и мускулистые имена вождей, а - восходящий поток воздуха поднимал одних, земля же притягивала других, многих. Люди разделялись по участи. Миллионы согласились стать мусорщиками, проводниками поездов, расклейщиками объявлений, вахтёрами, водителями, продавцами, массажистами, нянями грудных детей, дворниками, кассирами платных туалетов, переносчиками тяжестей, дежурят у компьютерных бойниц, смотрятся в мониторное небо, садятся за почтовые решётки и на цепь в стеклянные банковские конуры, - некрасивые люди из съёмных комнат-квартир разбирают сотни низких уделов для некрасивых людей-пчёл в дешёвой одежде с жидкими волосами и рябым лицом, учатся опускать глаза, знать место - место угадывается по выражению глаз, по - "как человек идёт", а уже потом - "одет"; им отвели место, где им можно громко смеяться, с такими же - образовывать семьи, таких же - рожать, и по телевизору в утешение покажут множество мест, где им не побывать, покажут жизнь настоящих: вот это - жизнь, а вы - тени её, сопутствующий мощному движению крупного млекопитающего однонаправленный мусор; делайте всё, что скажут, питайтесь по расписанию - у них, вот у этих, жалких, расписанных, свои школы, особые дворы, магазины, свой язык и телепрограмма... Эбергард давно не спускался в метро, к этим, в плацкартные вагоны, очереди сбербанка, подсобное хозяйство участковых и уличного быдла - но понимал: родом отсюда, но теперь он и друзья, и соседние "правящие круги" живут на летающем острове - их поднимает тёплый воздух и несёт; оседлали, удержались, угадали, повезло, и он не вернётся - сюда. Только гостем. Дело не в деньгах, казалось ему, и не в надеждах - в выражении глаз. В том, каким его когда-то увидит Эрна...
  
   Отсутствие человека замечаешь не сразу, но подхватываешь неизлечимую, отчаянную и обнажённую сверхчувствительность руки, впервые обнаружившей пропажу. Украли и - куда делась прочность его жизни? Украли, и - шатнулась, словно изъеденная изнутри - такая по правде? - жизнь его оказалась пыльной и пустой, наполненной лишь облачками строительного мусора, быстро оседающими, открывающими скелеты годов да рёбра покупок - и больше? - больше ничего...
  
   - А почему вас не было вчера на штабе по выборам?
   - Совершенствовал взаимодействие с городскими СМИ...
  
   Художник Дима Кириллович бороду сократил до символического богословско-банкирского волосяного насаждения...
   - Ну, Дима... Ты что, раздоил-таки Левкина?
   - Да ну их, так устал я от них... Жадненькие... Я и так лизал, и так лизал, и царапался, и впрямую уже просил, и вроде довольны, хвалят, а к деньгам не подпускают... Да мне бы одного перстня с мизинца Левкина хватило, чайной ложечки... На всю жизнь! Попросил проездной оплатить - отказали! Только своим, только своим - ни одного постороннего, семья!
   - Как и везде.
   - А вот не скажи... я понял... имеется у меня в расчёте ошибка. Полюбить деньги - мало. Но! Притекают деньги туда, куда указывает идея! Надо вычислить одну небольшую такую точку, где напряжение твоего личного космоса пересекается с напряжением геополитического вызова, и взорвать это напряжение, освободив такое движение, что унесёт твой род в элиту! И - больше не работать! Одно верное решение. Определить точку, и - хватит прикосновения.
   - И где ты теперь работаешь?
   - Вице-президент ассоциации "Беларусь - Россия - Индия": сила без насилия - ось Евразии, транспортный коридор "Север - Юг" при Общественной палате союзного государства Россия - Беларусь.
   - А Индия при чём?
   - Все спрашивают. И тебя зацепило! Правильно я рассчитал. Я ж стратег! О дочери думаю. Хочу, чтобы Тамарка в Гоа перебралась после школы, а этим наплёл: союз России и Белоруссии не срастается потому, что не хватает ему цели и духовного осмысления её. Вот как мы цель выставим: евразийский транспортный коридор - это же триллионы! А Индия нас духовно подпитает - духовная уния, энергетические каналы, восемнадцатый уровень знания, Тибет. За духовную унию я отвечу. В Индии, конечно, придётся пожить, как по-другому? Я готов, художник - это всегда жертва! И знаешь, клюнули, забегали с моим проектом, спрашивают: а сколько? Я им говорю... Хватило б... А они только спросили: рублей? И всё. Надо было сказать: долларов!!! Ничего, это на следующий год! Я, может быть, и тебя к себе заберу. В тактике ты можешь что-то... Вот тут, под ногами, не выше травы - любого можешь обыграть. Понадобится, может быть, мне такой человечек...
  
   Что случилось там, за те годы, которых словно и не было никогда, - им трудней стало видеть друг друга, не хватало смелости сказать "изменились". Они стали трудноузнаваемыми. Оказывается, чем дольше люди живут вместе, тем труднее узнавать в них тех, первоначальных, полюбивших друг друга...
  
   Хелиберт съездил на Афон и в Пюхтицы, за него молились благодарные лично ему старцы в Оптиной и вымолили только административно-техническую инспекцию, начальником управления. Недёшево обошлось, но всё же госслужба, к деньгам, правда, не подпускают, но сейчас начнутся проверки готовности развлекательных аттракционов к работе в летний период, выстроится какая-то схема...
  
   - Точная информация. До первого июня меня уберут. И всю управу зачистят... Монстр так и сказал: пора корчевать...
   И все, шатнувшись, как от чумы (на нас не надейся), бросились "кто вперёд" вспоминать, как ездили к побратимам в Минск, как гуляли по Крыму на семинаре глав управ, как здорово было в Чехии, где отмечали последние выборы (всё завершалось одинаково - "нажрались там дико и безобразно себя вели")...
   - Ну, как там на новом месте?..
   - Один недостаток - офис в жилом доме. Как только засыпаю после обеда, мальчик со второго этажа так лупит мячиком в пол...
   - Я тут проезжал... и объявление "Эротический массаж. Все виды". И номер мобильного! Даже адреса нет. Это так твоя управа поддерживает малый бизнес? Девушки оздоравливают, а у них даже нету стационарного телефона? И сидят, небось, в цоколе, прячутся от чиновного произвола?..
   - Я даже могу сказать: есть рак - нет рака. Взяли соскоб. В одном институте говорят - рак. В другом - чисто. Я - к астрологам. Они - нет. И я забираю больного. Меня два профессора за руки хватали: да вы что, отдайте на операцию, лёгкое отрезать... Я говорю: вы свои федеральные программы испытывайте на ком-нибудь другом... А сам иду к китайцам. Китайцы посмотрели: в лёгком затемнение есть, но это просто последствия воспаления. Кусок не отвечающей материи, энергию не поглощает и не отдаёт. Но - не рак. И живёт человек! А казалось бы, рак и рак...
   Я не пропаду, у меня друзей много, на хрен мне эта госслужба...
   - А как у тебя с монстром?
   - Хорошо, выполнили личное поручение - написали поэму на трёхлетие внука. Бархатный переплёт. Бумага ручной выделки. Серебряная закладка...
  
   Понедельник - у монстра особый день, кто-нибудь зарыдает. И после правительства - вторник, все виноваты. И в пятницу, после коллегии. И в любой день другой. Всё худшее сбывается, только ещё хуже...
  
   - Выборы это... так. Друзья попросили. По жизни я занимаюсь лоббистской деятельностью. Многие мои сослуживцы по внутренним войскам откомандированы на ответственные посты, это облегчает доступ... Я сам подумываю о государственной службе. Безусловно, это будет пост, где принимаются ответственные решения. Это будет иметь определённое экономическое выражение. Время романтического воровства прошло. К сожалению. Когда запас контактов, набранных на госслужбе, иссякает, его надо пополнять. Следует сохранять баланс между пребыванием в госструктурах и коммерцией...
  
   - Ну, а кто за тобой стоит?
   - Никто. Я сам.
   - Ну как "я сам". Сейчас никто не "сам", "сам" сейчас не бывает. Столько денег - и он "сам"... Ты скажи правду. Я ведь всё равно узнаю...
   - Я за своё место не держусь. Ошибка, гордость, откуда-то из СССР; нельзя им поддаваться, не так просто, без крови не выйдет!!! ...
   - Сказал убираться Овсянникову из управления здравоохранения, тот слёг в больницу. Плачет... Говорит: не думал я, что префект сможет меня уволить. Я помог его мать соперировать, сестрой столько занимались, детьми... А уж для самого - круглосуточно...
   Я говорю: эти люди добра не помнят. Им все должны. Да этим людям - все по жизни обязаны! Им жизнь... должна!.. Им никто не нужен. Он и своих-то назначает, и сразу - наблюдение, прослушка, все, все должны ему нести, чтоб ничего по пути не пропадало...
  
   Индивидуально, за десятку, "решающий всё" человекотренер... занимался после общих "разборов ситуаций" в общероссийском гражданском правозащитном клубе...
  
   - А если время не оправдает ваших надежд? И не сыграет за вас? А просто пройдёт, равнодушно всех сминая, как проходит в абсолютном большинстве случаев, и вы где-то...
   Юные девы, мы с вами это знаем, жестоки. Понимаем почему: короток их день. Они и спешат, пока не стемнеет...
   А развелись потому, что разлюбили, да?
   - Ну... Да, фактически.
   - А сначала - очень любили. Потом пожили и как-то разлюбили. Но сперва-то любили... А может, и - нет? так просто совпало: пора уже с какой-то одной спать. Здорово, когда кто-то вкусно поесть приготовит... И стирка. Опора, короче, какая-то рядом. Опора и горячие обеды. Регулярная физическая близость! И родители её с жильём помогут, подкинут...
   А любви и не было, показалось по молодости, мальчишка, глуп, ошибка, извини. А подрос, огляделся: столько доступного вокруг, многое покупается, да всё! Зарабатывай и получай! Главное - идти всё время вперёд и вверх, двигаться, пошагово! Толкаться, не уступать, достигать поставленных целей! А она, в смысле бывшая супруга, как-то не идёт пошагово, стоит, как ни посмотришь: лежит себе на диванчике, ей бы "просто жить" или хуже - "быть самой собой", чтоб "любили такую, как есть"... И тело... Куда-то исчезает её тело. До полного неразличения. Уже вроде и не женщина. А что-то. И опора эта уже не подпирает ничего, осталась далеко позади, бесполезная вещь, загромождает, мешает, ясно: ничего уже с ней не будет - никогда, каждый день одно и то же! - да ещё раздражает своей никчёмностью, а гордости сколько... Да надо другую выбрать, взять последнюю модель, со всеми наворотами и опциями, и попробовать, при чём здесь "разлюбил"?...
   В конце концов, у каждого своя жизнь, не хочет человек жить как следует - не заставишь, пусть остаётся! А вы - дальше...
   Цветущая и растущая ваша жизнь отторгнет чужеродные организмы! Вы что больше всего на свете хотите, что первое в списке?.. Как у всех: приращения удовольствий... Не отвлекайтесь от движения, неподвижность - отставание и смерть! Вы знаете, что именно для вас - лучшее решение? Возьмите в аренду гектаров сорок сельхозугодий, километров сорок - шестьдесят от кольцевой, занесите в районную администрацию, чтобы изменить предназначение земель, нарезайте и продавайте под коттеджное строительство - земля улетает. Даже без коммуникаций! Или вот парковки сейчас - тоже тема!..
  
   - Не расстраивайтесь. На первом сеансе Артуру важно клиента придушить, чтобы клиент пришёл ещё - договорить, поспорить. Он каждый раз вынимает мозги по-новому, но - про одно и то же. Клиенту будет казаться: он больше понимает в себе и сможет изменять свою судьбу, судьбу вообще любого, а на самом деле - человек отучается ходить сам, каждую неделю будет прибегать к Артуру... очень выгодное дело...
  
   Населению стройка не нравится: снесут детские площадки, кусты сирени... вызывает у населения ненависть дом для богатых и наглых, без спроса сажаемый прямо под окна, загораживая вид на ... весь белый свет...
   СМИ он собрал из травоядных, сосущих бюджет ... и никому не нужных..., и пары Интернет-порталов, работающих за "поесть" - прикормленных для внушительности попросили привести родственников и друзей - щебетать, клубиться грозным, готовым жалить вопрошающим роем, по окончании всем обещан обед в ресторане... и - автобусом до метро...
  
   - Я уже привыкла жить одна. Это... особое состояние...
  
   Шло лето... Как светло - приятная в небе южная серость, густота ожидания, безветренная зелень - самые короткие ночи, светлые, взывающие к тебе, дополнительные площади к обычной жизни, верхние над ней этажи, утерянные возможности жить дольше, иметь право не спать посреди спящего мира и владеть спящим миром, ещё время - получить...
  
   Он выпускник Высшей школы КГБ, ну а когда всё это началось, как и все ребята, начал искать себя, работал в госструктурах, в коммерции, ищет как-то своё место в жизни...
  
   Всё ли понимал Эбергард из того, что происходило и продолжает происходить: эпоха!
   - Они так просто тебя не отпустят. Ты - хрен вам, до свиданья и - тобой сразу займутся плотно. Ты сможешь уйти только на их условиях...
   Ты вот что, дай ему сразу понять, что доходов у тебя немного, а ответственности - до хрена. Упирай на выборы, что всё держится на личных твоих связях, и нарисуй ему какой-нибудь невыполнимый, но очень красивый план годика на два, чтобы он ухнул туда с головой! - Он рокотал быстро и сильно, как говорят люди, которым ничего не грозит, которым не отвечать за сказанное. - Они же не с земли, им ковыряться, как ты, ежедневно, не захочется, копеечки выжимать, а ты аккуратно пока подготовишься сдать дела... Ты тяни время - монстра всё равно уволят, ещё до выборов или сразу после...
  
   В гимназии сдавали, пересдавали, поступали, пришли узнать..., к учителям собирались очереди. Эбергард враждебно рассматривал мамаш с вынесенными первой же беременностью мозгами: их на самом деле ничего не интересовало, дома скучно, пришли поболтать с учителями...
  
   - Шестьдесят две организации, по каждой теме проводим конкурс... Около трёхсот тысяч на каждый договор в среднем. Контрольно-счётная палата нас проверяет, и контрольно-ревизионное управление, прокуратура...
   Мелочь, мушиная скукота, не статьи федерального бюджета пилить, не поставки горюче-смазочных в отдалённые районы, не тысячи гектаров Подмосковья, не завоз щебня на трассу "Москва - Дон". Но основные финансовые потоки идут на жилищно-коммунальное хозяйство и поступают через потребительский рынок... А нам ещё... Урезывают каждый год! Но под выборы я надеялся... расширить финансирование. Выборы трудные предстоят, активизируются экстремистские...
   - Белый пиар, чёрный пиар. Всё деликатно: где заметочку нужную разместить, а где, наоборот, ненужную выкупить. А цены?.. Журналистов подкармливать - а средств-то не предусмотрено...
  
   - А на какой ресурс здесь ещё можно сесть? Какой жирный кусок можно взять, чтобы много и сразу?!
   - Есть недострой... Межрайонная овощная база; её десятый год попеременно пытались оформить в собственность центр культурных инициатив народов Кавказа, питерский генерал-налоговик и федерация русского боя на кулаках, продвигаемая, как считалось, тёщей брата жены министра здравоохранения, - мэр ещё не принял решения: отдать достойнейшим или всё-таки подождать, пока у ООО "Добротолюбие" освободится хоть какое-то хватательное приспособление, чтобы вцепиться и в это: трудно отказаться, когда можешь забрать всё. Завис... Есть план: регистрируем ГУП, какой-нибудь там "Центр содействия инноваций в сфере отдыха при префектуре..., перебрасываем недострой на баланс ГУП, берём беспроцентную матпомощь на возвратной основе для достройки, ещё приводим своего инвестора - надстраиваем двенадцать этажей, бизнес-центр и жилые, так в цоколе - клуб, сауны, подземные гаражи; матпомощь списываем, ГУП акционируем на коллектив и - привет, дорогая редакция, - отсюда в два года пятьдесят лимонов зелёных можно вынуть по минимуму...
   - Годится...
  
   На скамейке отдыхала ещё не оформившая юридически свои отношения пара: она тянула пиво из бутылки, он из банки, доставали по очереди чипсы из пакетика - семья... На следующей лавочке человек с прожившим лицом...
  
   Купил полтора килограмма безвкусной клубники, шесть огромных подгнивших слив и два килограмма груш, скатанных из ваты...
  
   - Деньги партии, никуда, понимаешь, с пустыми руками не придёшь, Россия!..
  
   - Системная биография, из семьи, в городе меня знают. Я не подведу. Работать буду честно. Вытащу, разгребу. Мой интерес - через полгода-год мэр всё равно слетит, и префекты слетят, и начнётся какой-то новый раздел, и новым людям потребуются исполнители, рабочие лошадки - и лучше я это непонятное время встречу первым замом префекта, чем главой управы, одиннадцать лет просидевшим на одном месте!..
  
   Эбергарду хотелось выпрыгнуть с балкона, сорваться и унестись, бренча цепью, без сожаления "всё это" прекратить... Его охватывал ужас: Улрике не может стать его семьёй, семья у него уже есть, а она, эта бывшая красавица, добрая и преданная и чужая ему девушка - нет... И никогда не станет родной, частью его... Они не были вместе юными и молодыми, не были первыми друг у друга, Эбергард не знакомил её с мамой, как невесту...
  
   - В своём округе вопрос не могут порешать... Колхозники... "Колхозниками" называл он людей, выпавших из жизненной системы...
  
   - Делить детей - дело тяжкое. Не дай Бог кому-то из нас...
  
   - Родной, у тебя много работы? Ты не мог бы сейчас приехать? Ничего не случилось. Но мне почему-то вдруг стало грустно. Ты же понимаешь - я совсем одна. Всё на мне - готовка, стирка... Ты этого не видишь. А мне сейчас надо много отдыхать, надо, чтобы все меня берегли, обо мне заботились... Выполняли капризы... Я должна чувствовать любовь... То, что я делаю, вынашиваю, это очень тяжело, тебе этого не понять, а ты почитай, что про это пишут... Беременность должна быть праздником! Меня надо радовать... Делать сюрпризы... Маленькие подарки... Я - больше не могу...
  
   - Как похудел... Смотрел почту - у тебя даже подпись изменилась...
   - Стала дороже...
   Горячо намечали ... походы на боулинг, катание на лыжах с гор, погружение на затонувшие германские сухогрузы, и посреди второго графинчика водки уже казалось: не расстанутся никогда, жизнь всю, вместе до берёзки, хотя каждый понимал - не увидятся больше, всё...
   - Как там в округе выборы?
   - Трудно, но обеспечим.
   - А скажи... А вот если бы никто не узнал, за кого бы ты проголосовал?
   - Да все они уроды!..
   - Подарил ему и охранникам путёвку на выходные в Турцию в спа-отель... Говорит: я принимаю вас в свою стаю. Мы - хищники! Того, кто мешает нашему движению, надо загрызть! Вы не представляете. Вчера позвал: выпьем, дорогой..., по рюмочке... Только вам я верю, предатели кругом. Третью ночь, говорит, не сплю. Встаю в пять утра и хожу, хожу, хожу... Не вижу потому что врага. Не могу так. Вот когда увижу, - рублю!!! Только так чувствую себя человеком, - и уехал рано - расписывать почту, осмысливать задачи, поставленные префектом на коллегии по сносу и реконструкции ветхого жилого фонда...
   - Не уволят его?
   - Никогда. Господи, ну кто может его сковырнуть? Кому по силам?..
   - Зря я у него про политику?
   - Да он просто не думает, за кого бы голосовал. Зачем думать про то, что не имеет значения? А ты тоже не знаешь, за кого бы голосовал?
   - Знаю! Но это не значит, что скажу...
  
   Все девушки в семье несчастны. Все девушки недооценены. Недолюблены или любимы не так. Неудовлетворенны. Непоняты. И никому не нужны. Они всегда верят в парней с афиши и в то, что производит такие афишы, до дома престарелых, и дальше ещё...
  
   - Оставь её... Просто держи двери открытыми...
  
   - Сходи к нему...
   - Я не могу.
   - Раньше мог, и решал, и носил...
   - И носил. И презирал. Их это не устраивает. Им ведь надо что-то кроме денег.
   - В смысле? Недвижимость?
   - Мои дни, ночи. Душа. Существо!..
   - Сейчас главное слово - система. Надо быть внутри. Всё - личное, неличное, правда, неправда, борьба какая-то, ты сам со своим именем-фамилией, будущее, дети - только там могут быть. Внутри. Если ты не пролез или выпал - тебя нет. надо встроиться. Встроился - держись. Держишься, ходи с прутиком, ищи, где тут под землёй финансовые потоки... Но - только в системе. Система!
   - А система, чтобы победить сепаратизм... Модернизация экономики... Подготовить граждан для полного осознания своей ответственности на свободных выборах... В условиях плюрализма...
  
   - Я наконец-то в порядке. Я дома. Сам вдруг очнулся: зачем мне это мелкое ворьё? Там всё занято. Под каждой струйкой - рот. С запасным ртом. На землю нам - ни капли. Я вдруг догадался: надо сидеть на раздаче. Там, где нарезаются большие порции. В правящих кругах. Ты не знаешь, почему правящие - именно круги?
   - Ты в семинарию поступил?
   - Клуб "Слоны". Слыхал?
   - Старейший бизнес-клуб мира. Отделения в восьмидесяти двух странах. Это только официально. С виду: просто место, хорошее такое... Место, где собираются и разговаривают разные люди... Управление оттуда. Мы-то с тобой живём-барахтаемся, боремся... Надеемся... Кого куда назначат, кто что даст - а это видимость. Мэры там, депутаты... Президенты. Совсем другие люди, на самом деле - рулят... Оказывается все вопросы давно решены. И когда это понимаешь... Приходит такой покой... Любое твоё желание...
   - Тебя-то как туда взяли? Визитки им рисуешь?..
   - Там деньги. Страшно большие. Но сперва идеи, образы. Это раньше - кошелёк и паспорт. А теперь - портфолио. Чуть что: а портфолио у тебя есть? Им нужны мои идеи - и я поделюсь. Очень задорого. Не сразу. Закреплюсь, а уж потом... У них проблема: Россию привести в отведённое место. Как? Они-то думали: подманиванием. Нет, не знают русских. И я не знаю. Вот пришёл на тебя посмотреть. Народ-то наш как-то ухнул и застрял внизу, криво... Вроде живы... Но что там с ними?.. Что же там с народом? Не слышно.
   - Небось, и молитесь там... чему-нибудь?
   - Богу!..
  
   - Конечно, - кому ж не захочется такого: ночь, тьма, чистота тел, горячих от душевых струй, три тысячи километров от реальности, места прописки и совести. И ненадолго...
  
   - Погодка-то, по всей России метёт. На дорогах заносы! И в коридорах - заносы. И в кабинетах! По всем этажам!..
  
   - Я высылал аукционную документацию...
   - Желающих много. И в городе. И здесь. И на территории. Будем решать. На аукцион допустят вас одних. Какое название юрлица?
   - ООО "Тепло и заботу каждому"...
   - По условиям. После заключения госконтракта, - на углу салфетки Эбергард собирался написать "24", но без всякого раздумья, взвешиваний и решений чётко изобразил "26" (плюс два себе на "поменять машину"), показал ... и замалевал до дырки.
   - А можно мне в плане как-то сближения позиций своё видение вот там же, рядышком?
   - Я не решаю. Это не я, я никто. Мне поручили организовать. Без обсуждения. Условия принимаются или нет. Цифра не обсуждается...
   - Но то, что вы... неподъёмно, честно... Но такой объём... И там же детей кормить, тоже геморрой... СЭС-мэс... Проверки прокуратуры... Пожарных облизывай. Чё-то я уверен: никто не вытянет на таких условиях, честно...
   - Посидите ещё? Мне надо ехать. Следующий раз плачу я...
  
   - Нет, не надо умирать. Жить надо. Надо только в подробностях затвердить "для чего?"... Жить, чтобы... Чтобы купить дом - в поднебесно-голубом и около-морском там - и уехать, выучить язык и ещё раз прожить, но уже не кланяясь... и вот ещё, чтобы... Пожить одному. Есть, когда хочешь. Приходить спать в любое время. Просыпаться от касания солнца. Не прятать телефон. Заглядывать в круглое чрево стиральной машины, вынимать из почтового ящика бумажные ворохи и нести к мусорке осенней кипой листвы всё ненужное - кроме квитанций. Читать книги. Ломать хлеб. Что-то обдумывать и проверять: плиту выключил?..
  
   - Ну, уйдёт мэр после выборов, он же обещал - последний срок?
   - Да куда его Лида отпустит, он и сдохнет, а рук всё равно не разожмёт.
   - А если... товарищи попросят?
   - Я думаю, его чемоданы в администрации президента в двери не пролазят, сколько заносит.
   - Сирота, ни отца, ни матери. Ни стыда. Ни совести...
  
   - Я думаю, он хочет нарисовать себе полную картину: кто в округе с чего кормится, и сперва: долю, а затем - всё...
  
   Через две недели исполнится тридцать восемь лет; немного постою...и начну стариться. Я развёлся с женщиной, прожив с ней неопределённое количество лет, больше двенадцати, - так и не запомнил день свадьбы. С дочерью говорил последний раз пять месяцев назад. Живу с любимой, она плачет сейчас в спальне. Утром, я так предполагаю, проверила мой телефон и обнаружила смс-переписку с адвокатом и двумя сотрудницами исполнительных органов власти и органов местного самоуправления. Весь день любимая готовилась к моему приходу, чтобы мне стало так же плохо, как и ей. Она беременна. Через четыре месяца у меня родится дочь. Моя мама завтра ложится в больницу... Квартира моя - большая, ещё не готова. Кухню заказали. Диваны едут и плывут. Новая девочка не поедет из роддома на съёмную квартиру - поедет к себе домой. Я могу стать никем, потому что с префектом не сложилось. Кем я смогу стать ещё? Не знаю. Любимая считает, что - всё смогу. Сейчас она плачет. Больше о жизни мне сказать нечего. Иногда мне хочется пропасть. У меня почти не осталось часов, когда я могу делать только то, что хочу... Я редко теперь улыбаюсь. И мало кого веселю...
   - Давай просто посидим. Побудем вдвоём. И поговорим. Мы совсем перестали разговаривать.
   Он просто плывёт через реку - поперёк сильного течения, будто земля накренилась и вода несётся, сходит по склону, сметая животные усилия, так тяжело, что не может говорить; всю силу, что есть, в - грести, грести, грести, понимаешь, всё решит какая-то из минут, в эту неизвестную минуту он должен оказаться сильным, поэтому - в каждую минуту он должен быть сильным; вот когда ноги почувствуют холодное, податливое дно - вязкое, что-то сгнившее, накрывающее твердь, тогда остановится и пойдёт, наконец-то выбираясь - там, на той стороне, они смогут разговаривать, и поездят по глобусу, и где выберут, там и поживут под черепицей, - только не здесь... Всё ж для этого...
  
   Когда ждёшь чего-то хорошего, но оно приближается медленно и ветшает по пути... Каждую ситуацию надо испытывать на зло. Может она кого-то уничтожить?..
  
   Я и моя бывшая супруга - семья, пока наша дочка не выросла, и должны нести равную ответственность. Отсутствие одного из родителей приводит к тяжёлым последствиям, детьми часто не осознаваемым...
   Главная тайна - что на самом деле думает твоя дочь. Подростки - они все сумасшедшие и несчастные. Их надо в сумасшедший дом...
  
   - А вот если забрать у тебя бюджет?
   С мая только и продержался, кровосос, на дозе... Семь месяцев. Потом привыкание и - повышение дозы. "Когда вы нажрётесь?!!", "Вы не боитесь, кому-нибудь расскажу?"
   - Ты один. И я один... А я генерал. Пятьдесят девять лет. А уйду на пенсию, за квартиру будет нечем платить. Ну, не буквально, конечно... Давай вместе? И тогда почему "20%", а не "30%" или "40%"? Мне нужно такое дело, чтобы кормило, когда ни меня, ни префекта, ни мэра уже не будет... Чтобы внуков моих кормило! Бери что-нибудь в аренду, торгуй, давай строй что-нибудь... А я буду с тобой. Я не щипач, мелочь не нужна!..
  
   А вдруг Бог есть?..
  
   - Монстр будет давить всегда. Они не наедаются...
  
   В предбанник его впустил вежливый и опрятный мужик...
   За низким столом в четыре лакированные доски пили и ели разномастные пастухи своих интересов...
   - Дорогой человек к нам пришёл. Все вопросы в округе решает. Никогда ни на кого не бычит. Какие ж нервы теперь-то надо ему иметь...
   Батюшка как-то смущённо улыбался и потирал загорелые колени; сам по себе отец Георгий уже не существовал, его подхватило и несло, и говорило, что делать, где подписывать, кормило, утоляло любовь батюшки к полноприводным автомобилям и спуску с гор на лыжах - привык, и не выскочишь...
   - Старые времена вспоминаем... По-человечески было... А ваши, Эбергард, а нынешние, всё уже высосали... Что слышно-то? Выйдет из отпуска? Нет?
   - Говорят, болеет. Пейте за бессилие медицины...
   - Ситуация у нас, Эбергард. С партнёрами фонд не поделим. Уж и с автоматами приезжали. И с адвокатами. И матерями клялись. А доверия нету...
  
   - Всё-таки надо тебе взять главным бухгалтером моего человека... Нет, он не будет сидеть каждый день, ты ему просто передашь право подписи всех финансовых документов, чтобы он смог контролировать финансовые потоки...
   - Вы мне не верите?
   - Я-то верю. А вот Он...
  
   Все заболевания связаны с психикой... Астма - от одиночества...
  
   Расстегнув пальто, юристка подсела боком к столу,... возраст колебался и замирал между отметками "60" и "70"; когда-то... но теперь деревенская неопрятность... с потерями в зубах - разрушающая пенсия... она из обломков, желающих дожить по прежним правилам...
   - В суд обращаются только больные... Люди здравые все вопросы решают вне суда. Раз вы в суде, значит - война...
   Судья не слушает адвокатов. Адвокаты отрабатывают свои деньги. Все вопросы адвокаты зададут судье, а она сама решит, что именно спросить у ребёнка. Перекрёстным допросом судья быстро выяснит, что на самом деле на душе у ребёнка. Где личная позиция вашей дочери, а где позиция её матери. И вынесет решение. Основываясь только на мнении ребёнка. А вам надо смириться... Приготовьтесь услышать в суде горькую правду о себе. Принять её, и жить с этой правдой дальше... Детский умок - что вешний ледок...
   Вы - мужчина! Умный и сильный. Вы привыкли всё контролировать! А на суде вас ждёт встреча с неизвестностью. Что делать? Смириться и расслабиться, как младенец в чреве матери претерпевает испытания, сходные с жизненным путём. Сначала ему хорошо, плескается там в тёплышке. Зачем начинаются схватки и - ему ужасно! Он сражается, борется! А потом - устаёт сражаться... Расслабляется... опускает голову... И, не видя света перед собой, не имея надежды, безвольно, смирившись - выталкивается наружу! В новый мир! Так и вы... Всё хорошо! Вперёд!..
  
   - Мой дом. Наш дом... За каждой дверью - непривычный простор... Как отличается от того, где он... первые его - человеческие условия, каталожная картинка...
  
   Но время жестоко!..
  
   - Я, конечно, не планировал... участвовать в оперативном управлении... Это же надо погружаться... Моя цель - увеличить поступление бюджетных денег, идущих... через вашу структуру... Значительно увеличить! Конкретней что-то я смогу сказать, когда увижу документы...
   - Не знаю пока, что делать; минуты и часы раскалились, вспыхивая пламенем, - его решают, и казалось: непрерывно, он переехал в ад; Эбергард вцепился в главное, чтобы заклокотавшая под ногами, быстро поднимавшаяся грязная вода, не дающая разглядеть знакомый, исхоженный мир, течение наступившей великой неопределённости, его не снесла...
  
   Он в лифте ещё решил: последний раз... и раз так - уж попользоваться полностью... Всё? Всё. В "корзину"? Да.
   Она пошептала о счастье, волшебстве, подбираясь к "любви", чтоб та следом позвала взаимность, но встрепенулась:
   - Тебе не пора идти? Не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за меня, - уже почитала рыболовецкие журналы: подтаскивая рыбу, нельзя всё время тянуть, леске нужно давать слабину, проявлять понимание его трудностей и подчёркнуто уважать тех, кого совместно обманывают, - обманутые не должны страдать, есть же гуманные способы умерщвления!..
   Улрике не встречала, не выключила телевизора... Эбергард посмотрел в зеркало, чтобы собрать нужное лицо, закрепить и запомнить и таким держать весь период использования... И он не подошёл "что случилось", словно знали оба, что случилось; Эбергард бесился: не знает жизни, не умеет ничего сама, единственное достижение - разрушение его семьи...
   - Я понимаю, тебе трудно. И когда родится малыш - будет трудней, но ты дома, в покое... А у меня сейчас - ад, каждый день... Самые страшные дни в моей жизни... Решается наша судьба... Меня могут уволить.
   - Из-за выборов? Если округ не наберёт процент?
   - Из-за всего.
   - Всё равно. Ты не должен расстраиваться. Мы же вместе.
   - Ну и что?
   - Пока все живы, пока живы наши мамы, здоровы детки - ничего страшного не происходит...
   Дура, подумал он, я буду жить с дурой, зажравшейся, заспавшейся, забалованной дурой.
   - Ты не поняла, что всё сразу изменится. У нас не будет ничего!.. "Загородная недвижимость", "Дома на Кипре - лучшие предложения", "Квартиры в Великобритании", "VIP-отдых с маленькими детьми"... Вот этого всего. И таких врачей! Таких машин! Всего, что у тебя есть, к чему привыкла!..
   - Ты устал... Перемены, может, и к лучшему... У всех бывают трудности. Мы справимся. Выберешь другую работу, ещё лучше...
   Не понимает, живёт как гусеница...
   - Ты знаешь, как я работаю? Ты знаешь, откуда у нас деньги? Не знаешь. А тратить нравится! Я двенадцать лет - вот с такого, - показал на пол, - и цеплялся сюда, сюда, сюда, выстраивал отношения, пробивал... Это такая игра, в которой нельзя начать ещё раз: или ты идёшь дальше и только вверх, или - тебя больше нет. Мне скоро сорок лет! И я уже привык жить со всем этим, уже привык к своему будущему - я не представляю, как мы будем без всего этого!!! Меня никто больше не возьмёт, за мной никого нет! И за тобой никого нет!.. Сейчас окончательно делится народ - кто встроился, пойдёт навсегда наверх, остальные навсегда вниз. Понимаешь?! Такого времени больше не будет!..
   - Ты же не один... Скольких уже монстр уволил...
   - И они трупы! И они без будущего! И ты даже не представляешь, сколько они заплатили, чтобы их взяли хоть куда-то...
   - Но ведь не обязательно нам... Нам немного нужно. Просто жить. Как живут люди...
   - Со мной ты жила по-другому. И тебе нравилось. Ты привыкла. И рассчитывала на это. Ты не знаешь, как это: "просто жить". Поедешь с младенцем на метро? На санках в районную поликлинику? Ты хоть раз там была? Ты видела тех врачей?! Чем? Чем мы будем жить?.. Скидки ловить?.. Откладывать на отдых?.. Бегать с места на место за "достойным вознаграждением" - да вся Россия молится: "Достойного вознаграждения!" А если у тебя заболеет мать и потребуется операция... А мне?!..
   - Я тоже пойду работать.
   - Вертеть задницей в коридорах? Ты уже наработала, спасибо! Ты не понимаешь, как сейчас мне, - показалось: побегал вокруг неё и сам впервые вдруг понял по-настоящему: да, умрёт посреди жизни, - мне нечем жить!..
  
   Из больницы вернулся монстр, на выборы!..
  
   С утра психовавший мэр (продлят полномочия? Нет?) решился выступить с прямым "придите и отдайте голоса достоинству, ответственности и единству России!"...
  
   Давно собираюсь, всё никак, почему не сейчас? - Эбергард попросил остановить возле церкви и разборчиво написал "за здравие", "за упокой"...посмотрел расценки: за сотню предлагали вечное поминовение в каком-то знаменито отдалённом монастыре одного имени - подходяще...
  
   Кончался день, под снегом, аукцион выигран, выборы проведены, не трогает пока..., смирился... Следующий день - до обеда округ отсыпался...
  
   С утра в день рождения монстра инвесторы и гонцы из "города" с коробками, пакетами, баулами..., невысыхающей насекомой тропой потянулись - поздравлять...
  
   - Чем помочь тебе?..
   - Пусть осветят СМИ жилищно-коммунальное хозяйство округа. Но критики не надо. Нужны свершения! Созидание. Конструктив... Я взял курс на стратегию. Приют для бездомных собак строить хочу. На полторы тысячи голов. И чтоб на каждой, что по округу бегает, с микрочипом ошейник. Компьютер утром включил и видно: где бегают, с кем, кастрирована или нет. А во всю стену - табло! С картой округа...
  
   Другие как-то умели ничего не делать, он - не умел...
  
   "Меня уволили"...
   Оделся, осмотрелся (в две коробки поместится лично своё), вышел, вечер показался безвыходно напряжённым, чужим, каким кажется вечер последнего рабочего дня перед Новым годом, - есть силы и дальше зарабатывать, решать вопросы, а люди расходятся и разъезжаются пить, отдыхать, отключают телефоны, засыпают на две недели...
   - Что значит "уволили"?.. Надо думать, как ситуацию развернуть на исходную!.. У тебя позиция слабая. Но даже заяц, загони его в угол, начнёт отбиваться, верно?.. Пока дорабатывай... А там, если мэра не утвердят, за неделю посыпятся все... Ему в администрации президента... начались торги: а вы уберите замов, что подзажрались, а у нас есть на замену - молодые, голодные!..
  
   - Разрешение на торговлю есть?.. Тётка привычно откликнулась:
   - Я под ментами, - не повернув к нему головы...
  
   - Любовь приходит сама. Но выживает только если... Что бы ни происходило там, мы должны здесь беречь нас - любовь...
  
   С утра Эбергард поехал на Аллею Героев, где в мае жители остановили стройку ООО "Добротолюбие". Решения суда ещё не было, но выборы провели, чего ждать. Половина инициативной группы после неприятных ночных звонков получила в подарок от застройщиков кофеварки и утюги и обещания... Вторая половина инициативной группы подарков не приняла, их председательницу избили неизвестные у подъезда. Ночью аллею Героев вырубили, бульдозер...
  
   - Слышал, у вас как-то кадровое перепозиционирование?..
   - Рабочий момент...
   Эбергард в его глазах навсегда погас...
  
   Не делал ничего, и ни на что не оставалось сил - на любовь, на обеспечение, предоставление, ограждение и поддержание Улрике...
   Понимал, почему так: всё легко складывалось, годилось, пока они с Улрике шли навстречу, переступая и добиваясь, а встретившись, они пошли вместе, теперь в одну сторону, уже другими шагами и другой силой, только сейчас становясь теми, настоящими... Кем-то (в очередной раз) становился Эбергард, и Улрике становилась другой (ему казалось, безвольной и самодовольной...)
   Ночью он понимал: не верить ночи, у ночи много союзников, кладбище - первый; всё решать по утрам, женщины одинаковые...
  
   - Те чудаки с конвертом, что мы сняли с аукциона, "Добрые сердца - XXI век"... Они, ООО, оказывается - от Лиды! Обещали нам показать свой ресурс. И показали! Префекту с утра навтыкали: аукцион признать недействительным. По обстоятельствам проведения возбудить уголовное дело. Победителей - порвать прокуратурой и УБЭПом... Они шли от Лиды, ты понимаешь?
   - А что же они не обозначились?
   - Им это надо?!! Им же ничего не надо, им даже документы аукционные правильно оформлять не надо! Представляться не надо! Предупреждать не надо! Это же не мы! У них и так будет всё!!! Наверное, кто-то... кому-то... просто... забыл позвонить.
   - Зачем Лиде эти копейки... Помойка какая-то. Горячее питание в учреждениях культуры...
   - Чуют последние деньги. Всё до крошки выбирают. А может, не себе. Какой-нибудь племяннице троюродного брата хорошего товарища по бизнесу помогает встать на ноги в этом суровом мире. Я, теперь понимаешь, еле-еле... Зачем уголовные дела? Зачем грязь, мы же семья, контракта не отдали ещё, значит, и не подписан, значит, вообще его нет... Аукцион отменяем в связи с ошибками, выявленными при проверке документов победителя... Ты завтра по-тихому подписывай обходной и - вали. Победителям своим скажи: пусть переименуются и годик не приходят на городские аукционы, если не хотят отдать всё и остаться должны... Всё, всё. Отскочили и - разбегаемся. Ты-то хоть подкормился...
  
   Эбергард - не жилец. Он не останется крайним, понимают пусть все, если загнать зайца в угол...
  
   - Всё плачет. Я вдруг заметила: всё незаметно плачет - машины... Дома. Деревья. Всё незаметно уходит и плачет...
  
   - А кем бы ты хотел стать? Вот кроме этого... Если бы всё, что хочешь?
   - Я бы открыл бы дайв-клуб в Доминикане. Погружался бы с туристами, рыбачил... ресторанчик ещё небольшой. Магазин...
   - А почему ты этого не сделаешь? У тебя есть деньги, хватит детям, внукам, всем. Почему ты здесь? Если ты действительно хочешь? Почему же ты не живёшь по-другому?
   Хериберт взглянул: серьёзно? Показал бровями "далеко же у тебя это зашло", удалялся куда-то с огромной скоростью, меняясь лицом, мертвея...
  
   - Меня вызывали в прокуратуру. Расспрашивали про тебя, Эбергард. Они знают всё! Про тебя.
   - Да? А что можно про меня знать?
   - А многое... Всё! На какие деньги купил ты квартиру! Откуда деньги на ремонт - роскошный! Кто тебе откатывал из подрядчиков? И сколько? Кто оплатил поездку во Францию? Тебе. И одной сотруднице управления здравоохранения. Всё знают! У них там... целая папка, том!.. Еле выпутался... Слушай, возьми меня на работу...
   - Меня уволили.
   - Ну, ты ведь не на улицу уходишь, и не с пустыми карманами. У тебя же есть запасные аэродромы...
  
   Нет, с мечтами покончено, но сможет ли прожить он без своих удивительных одержимых разных "я"-людей? А что делать с мечтами, оставшимися за спиной, просроченными, когда набранная вами комбинация цифр оказывается невыигрышной и пора отходить с распаренным лицом от игрового автомата и, выпив стакан воды, двигаться к расступающимся от приближения дверям? Очертания жизни "обыкновенного человека" напоминали ему очертания гроба. Станет вредным стариком. Жалобы на судьбу, обида на мир, на близких, что не видят того, кем бы он мог, если бы...
  
   Люди в автобусе оказались такие... каких не видел давно, некрасивые, больные, странно одетые - и все смотрели на него, это он - чужой; и чужим показалось метро - вот что значит из своего выпасть...
  
   - Гоняли, блин, хоронить Ельцина. Префектов с замами!.. изображать простых жителей! Толпа такая, в кашемировых пальтишках, и никто руки поднять не может от тяжести золотых часиков, промёрз, блин, в своём пальтишке, что купил на распродаже в Дубаях, дожили: уже на похоронах выполняем программу "Зритель", а то икону встречали...
  
   Утирая осенние капли под носом, Эбергард спустился в метро, выждал время, пока все вошедшие в вагон нашли пристанища своим глазам, посеяли их кто в газеты, кто в книги, в наклеенную рекламу, впереди расположенную пустоту, разглядели сидящих старожилов, и только тогда - огляделся сам...
  
   В телевизоре мэр разъяснял собственноручно откормленным депутатам программу деятельностью с обычными барскими паузами...
  
   - Да куда уж им заниматься городскими проблемами. Лишь бы карман набить... Ворьё!..
  
   Решение о зачатии, рождении, появлении ребёнка должно быть строго обоюдным (у ребёнка должны наличествовать обязательно - оба - родителя, чтобы рос он в полноценной любви), ребёнок должен на свет появиться желанным - это ведь чувствуется, даже плод чувствует!!! Подсознанием. В подсознании остаётся! Нежеланность - травма, трагедия на всю жизнь, калека...
  
   Он вышел в какой-то запнувшийся, по-утреннему пустой мир, ветер по-другому овевал стриженую голову праздничным холодком, и сам удивился: почему вдруг таким счастливым идёт он по тротуару, и улыбается, и замечает всё, как после отсутствия: вот новое солнце, вот его время, вот человеческие лица, и в каждом свой счёт, - что-то с землёй и временем произошло, приблизилось всё и изменилось: то схватывала сердце грусть, то ощущал он томление надежды на что-то, радость окликала его, словно вот она, очень рядом, просто вовремя оглянись и опознай, успей в её скоротечность; он почувствовал себя школьником: куда-то ходил он вот так же, словно по этой улице, по такой же свободе и простору, так ходил он на речку, подумал: река - и почуял запах воды, лопались какие-то преграды вокруг него, и прошлое не просто обнажалось - оказывалось частью света, стороной его жизни, можно прошлое увидеть, в прошлое зайти... Он шёл быстрей и быстрей, чтобы не отстать от этого удивительного, внезапного ощущения прочности и тепла, и вдруг - понял; остановился и - понял, почему всё так: серое, влажное протяжённое пространство Кутузовского в обе стороны лежало пустыней, из тумана в туман, чётная и нечётная стороны его невероятно соединились проходимым асфальтовым полем, вечная разделённость пространства течениями и смертоносными скоростями пропала, и тотчас опустилась тишина и проросли запахи весны, расправилась земля меж московскими холмами, и ты мог, казалось, пойти, куда хочешь, - иди, всё, что разделяет людей, зажило...
  
   - Ларьки. Уборка мусора. Возведение строений. Покраска. Озеленение. Железные дороги. Бензин. Забота об инвалидах. Таблетки в аптеках, ракеты... Всё. Всё собирается и течёт наверх, там собирается и дальше течёт наверх, там собирается и - наверх. Как от ларька. Ларёк - потребительский рынок, потребрынок - главе управы, глава - заму префекта, зам - префекту, префект - часть в департамент, часть - мэру, мэр... министрам, в федеральный округ, в администрацию...
   - Ну, не так же буквально! Не чемоданами же...
   - Возможностями, землёй, акциями и чемоданами. Я о другом. О непрерывности потоков.
   Течёт снизу - от судьи, мента, коммерса, учительницы, от попа... От последнего пенсионера! От каждого купленного памперса!
   - Ну, так это испокон...
   - Я не об этом! Если всё стекается непрерывно... в одно место. Вы представляете, сколько это? Вопрос один: куда девается - всё это?..
   - Мы всё знаем... Все под кем-то, мы сами выбрали - под кого лечь. Поэтому так живём. Не просто "так получилось"...
  
   - Наверное, в старости я буду одинок. В каком-нибудь вонючем доме престарелых. Буду злиться на всех, что забыли. Что ничего не вышло. И буду ненавидеть молодых.
   - А я обязательно буду дружить с другими старушками. Будем устраивать вечеринки. Хохотать... А может... мы всё-таки будем жить вместе. И помогать друг другу...
  
   Акушерка ловко измерила пелёнкой, взвесила, завернула и отдала девочку Эбергарду... А ведь это я втравил её в это дело, в жизнь... (2012 год)
  
  
   Леонид Бежин "ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ"
  
   Почему хорошая погода - плохая, а плохая - на самом деле хорошая? Почему синоптики ничего не понимают в погоде, а её истинные знатоки - это метеорологи? Что может спасти человечество от глобального потепления? Существовало ли в истории (и существует ли сейчас?) царство пресвитера Иоанна? На все эти вопросы отвечает (чаще всерьёз, а иногда с юмором) в своём романе писатель Леонид Бежин. Членов Общества любителей плохой погоды - последнего в истории человечества тайного общества - пытаются оклеветать их враги - хорошопогодники. Любителей ненастья преследуют, арестовывают и допрашивают, но в конце концов им удаётся спастись...
   В книгу также включены повести и рассказы - лирические, философские, психологические.
  
   Но стремление на то и стремление, что ему лучше не противиться и не сопротивляться... Всё вокруг удивительно соответствует моим потребностям и представлениям об удобстве... Соответствует и кресло... и шапочка, надеваемая мною во время служения... музам, ревнительницам моего эпистолярного стиля... Отдаю отчёт я и в том, как всё отвечает моим вкусам, как радует мой взор любая мелочь и как мне хорошо на этой открытой, обласканной утренней свежестью террасе...
  
   Благодаря сложившемуся за многие годы порядку мои отчёты снискали себе репутацию совершенных образцов канцелярского стиля, красотами которого я вправе гордиться. Стиля утончённого, с оттенком болезненного изыска, старомодного изящества в оборотах речи, чем-то таинственно мерцающим сквозь оболочку слов... Но и стиля, отмеченного наивной простоватостью, всегда служившей признаком отменного душевного здоровья, крепкого сна без сновидений и бодрого пробуждения.
   Хотелось бы подчеркнуть: именно простоватостью, а не грубости, поскольку простоватость не бывает оскорбительной для слуха, не бросает вызов благопристойности и не нарушает атмосферы наших благородных собраний...
  
   Бывает так с близкими: хочется, чтобы они оказались подальше. Вот и я со своим братцем теряюсь, впадаю в неестественный тон, натянуто улыбаюсь, заискиваю. При этом стараюсь поскорее откланяться и - шажочками, шажочками - удалиться...
  
   С теософией давно покончено, и ныне она - картёжница и гадалка. По вечерам у неё собираются любители преферанса, циничные, бритые наголо и надушенные старики с отвисшими мешочками дряблой кожи под слезящимися бирюзовыми глазами и ватой в ушах. А днём толчётся всякий сброд, нищие, полубезумные старухи, кликуши, несчастные вдовы, преданные памяти своих умерших мужей и нюхающие тайком кокаин...
  
   При своих пятидесяти я - истинный ребёнок, верящий в царство пресвитера Иоанна. Моё одиночество скрашивают подобранные во дворе Барсик и Мурка, чуткие к переменам погоды и своим поведением способные предсказывать её капризы...
  
   Книги теряются и пропадают не просто так, а по некоей закономерности: в частности это происходит тогда, когда они препятствуют рождению новой мысли, хотя...
  
   Итак, для меня жизнь - это ребристая ручка в ложбинке мраморного письменного прибора, чернильница с откидывающейся крышкой, отточенные карандаши... Моя жизнь - это плотная, синеватая, чуть отдающая фиалками бумага самых лучших, отборных сортов. Это - вычёркивание, вписывание, бесконечные вилочки и стрелки на полях. Словом, кропотливая отделка, доставляющая мне мучительное наслаждение... Неземное, райское блаженство, вкушаемое разве что праведниками в царстве пресвитера Иоанна... Иными словами, моя жизнь - это стиль, стиль и ещё раз стиль. Остальное же - бессмысленное существование, скучное и однообразное течение дней, хождение с грелкой на поясе от буфета к окну, от окна - к дивану, от дивана - снова к буфету... Существование!..
  
   Рука с пером дрогнула, и я сплоховал, обмишурился, допустил ошибку. Вернее, не ошибку, а описку, у меня же есть на этот счёт своя теория - теория описок и оговорок. Они никогда не бывают случайными, эти описки и оговорки, а, подобные водяным знакам судьбы, указывают на роковые сцепления обстоятельств, служат своего рода предзнаменованиями, предостерегающими звоночками. Динь-динь: зазвенело, - значит, что-нибудь непременно произойдёт...
  
   Сейчас, к примеру, осень, начало октября, а в октябре у нас с погодой случаются самые причудливые метаморфозы. Бывает по утрам до того солнечно, ясно... Но после полудня солнце прячется, набегают облака, похожие на пропитанную чернилами промокашку, а вечером - пронизывающий ветер и дождь...
  
   Это в царстве пресвитера Иоанна вечная весна, всё цветёт, благоухает, соловьи заходятся свистом и щёлканьем... У нас же погода неустойчивая, капризная, переменчивая...
  
   Он поставлял на рынок душистую, хрусткую, брызжущую пенистым соком антоновку, подёрнутую серебристой патиной малину в плетёных корзиночках, полосатый, вызревший до рдяной красноты крыжовник. В багажнике велосипеда он также привозил накрытые марлей вёдра с алыми, пламенеющими тюльпанами, тронутыми чёрной каймой гвоздиками и белыми ирисами. Цветы выращивала в оранжерее его жена...
  
   - А вы себя не пугайте, и ничего не случится. А то ведь мы мастера себя запугивать...
  
   - Отчёты и протоколы-то для них ой как важны!
   - Ну и что они в них обнаружат?
   - Обличающие нас улики, свидетельства...
   - Да какие свидетельства?!
   - Свидетельства того, что, прикрываясь разговорами о погоде, мы подрываем устои морали, глумимся над религией, втаптываем в грязь всё святое и чистое. Ну и конечно нам припишут, что мы заманиваем в сети и губим юные души. Так не раз бывало в истории тайных обществ...
   - В истории тайных обществ? Но ведь мы же не тайное!
   - Доказать можно всё что угодно. Была бы зацепка, а зацепку они найдут, будьте спокойны. И, кстати, вы уверены, что мы не тайное! А ну как вдруг обнаружится, что тайное, а вы-то и не знали?! Ни сном, ни духом, что называется, а?!
   Мы должны быть готовы ко всему, к любому риску, любой жертве, но при этом надо всё-таки постараться уцелеть самим и спасти общество. Да, наше славное, благородное, рыцарское общество, может быть, последнее в истории...
  
   - Скучаете? Вот это новость! А как же наше общество, наши собрания, встречи? Разве они не развлекают вас, не радуют, не воодушевляют?
   - Только ими и спасаюсь. Но мы собираемся не так уж часто. Это как праздник отшумел, и нет его - улетучился... А дальше - всё та же глупая, бессмысленная, однообразная и скучная жизнь...
   - Не жизнь, а существование...
   - Нет, скучно ужасно. Потому-то и слухам этим я даже рад, признаться. Всё-таки веселее. Какое-то движение, перемены, жизнь... Впрочем, не верьте мне, не верьте. Я так говорю, чтобы себя успокоить. На самом деле я очень боюсь...
  
   "А какие огромные, волшебно прекрасные бабочки порхают надо мной, показывая златотканый, парчовый узор своих крыльев! Одна из них опустилась на ложку в стакане и, перебирая лапками, шевеля усиками, вожделенно устремилась к ломтику лимона, надеясь удовлетворить любопытство и живейший светский интерес к нему, усиленный тем, что на лимоне сохранились столь лакомые для сладкоежки крупинки сахара"...
  
   Теперь же оно возникло, именно собственное увлечение. Возникло благодаря тому, что в городке появилось нечто притягательное, вызывающее жгучий интерес - что-то вроде избранного кружка единомышленников. Состоял он преимущественно из жён наших генералов, банкиров и фабрикантов, бальзаковского возраста дам, завсегдатаев дорогих парикмахерских, цветочных салонов, выставок кошек и комнатных собачек, и возглавлялся мадам... Блаватской. Да, да, однофамилицей великой основательницы теософского движения...
  
   И вся её жизнь сводилась к тому, чтобы себя немного побаловать и себе чуть-чуть позволить - например, чашечку кофе с крошечным бисквитным пирожным и полрюмки ликёра. Позволить... минутку блаженства, заключавшегося в том, чтобы вынести во дворик гамак, повесить под окнами меж двух берёз и полежать в нём, раскинув руки по ромбовой сетке и вытянув перед собой уставшие за день ноги. Уставала у неё также и спина, поскольку она помногу работала - сидела, выпрямившись за письменным столом, читала книги своей однофамилицы, конспектировала их и делала выписки на карточках, хранившихся в особых конвертах...
  
   Главный изъян теософии он усматривал в размытости или полном отсутствии нравственных ориентиров, стирании границ между добром и злом...
  
   Когда они собирались, отец, называвший их не иначе как скучающими домохозяйками, запирался в своём кабинете...
  
   Отец снова женился и что-то в нашей жизни оборвалось. Как ни странно, сближало это и нас с Евой, хотя мы подчас упорствовали в своём соперничестве, держали оборону и старались не сдавать позиций, но - сближало, сближало подчас неосознанно для нас самих. И эта волнующая нас близость совпадала с тем новым состоянием, которое мы потом стали называть юностью, а тогда из суеверия и боязни его лишиться никак не называли, слишком оно было прекрасным, чарующим и пленительным, это состояние. И, как нам казалось, - бесконечным...
  
   Не испытывая к отцу прежнего обожания, мы не чувствовали к нему и той жалости, которую вызывала мать, поскольку старел он совершенно иначе, чем она. Внешних признаков старости мы в нём почти не замечали. Отец лишь немного ссутулился при своём высоком росте, стал уже в плечах, и его худоба обозначилась резче: глаза запали, выступили надбровья и скулы, ссохлись и сгладились мышцы (хотя он по-прежнему поднимал свои гири), и поредевшие волосы уже не скрывали очертаний высокого лба. Но он был всё так же лёгок, подвижен, неутомимо деятелен. Глядя на него, никто не сказал бы, что отец превратился в старика. Но он приобрёл свойства, позволявшие сказать о нём нечто иное: отец стал одиноким. Не то чтобы его все бросили, им пренебрегли, о нём забыли - нет, но он сам словно отстранился от всех, погрузившись в себя и свои занятия. Отец почти не разговаривал снами. Даже когда мы собирались за столом, он молчал, сосредоточенно о чём-то думал... Он всё чаще уединялся со своими книгами и приборами, плотно закрывал двери кабинета, искал покоя и тишины...
   У отца родился сын, поздний ребёнок... Рассказывали, как ему трудно: не хватает времени на занятия, на то, чтобы просто посидеть за письменным столом, раскрыть книгу с закладкой и углубиться в чтение, переместив при этом узкую полоску картона хотя бы на десяток страниц вперёд, дабы после закладки оставалось меньше, чем было до неё (отца это всегда радовало, вызывало чувство самолюбивого удовлетворения)...
   Для него вся эта возня с пелёнками, ванночкой, полотенцами, все эти попытки уподобиться патронажной сестре были осознанной и желанной жертвой... Жертву он приносил ради другой. Приносил не только потому, что безумно любил своего младшего сына, дорогого Ванечку, но и потому, что, обожая молодую жену, стремился оградить её от излишних забот и создать ей все условия для счастливого материнства. Материнства, наполненного её любовью, тихим восторгом и умилением.
   И все это понимали.
   Всем казалось, что не могло быть иначе, настолько расцвела после рождения сына его молодая жена, - расцвела той красотой, которую придаёт именно материнство, благополучные роды, кормление грудью, а главное - любование своим ненаглядным чадом. Если раньше её движения бывали резки, и сама она казалась слегка угловатой, то теперь всё в ней как-то сгладилось, округлилось, приобрело соразмерность и завершённость...
  
   То, чего очень-очень хочешь, всегда сбывается...
  
   У отца появился ученик... ученик был тайный... Тайный ученик был призван выполнить ... важную задачу. Сам отец с ней справиться не мог из-за принесённой им жертвы, и теперь эта задача ложилась на тайного ученика.
   Да, он был призван, избран и посвящён...
  
   Я навещаю мою старую мать, и она признаётся, что просит милостыню...
   - Значит, вы теперь просите милостыню?.. Считаете, что вас обворовали.
   - Не только меня, а всех. Сейчас вообще такое воровское время. Кроме того, подаяние просили буддийские монахи и не стыдились этого.
   - Значит, вы теперь монахиня?
   Я не монахиня, а картёжница и гадалка. Но должно же в жизни что-то быть...
   - Я давно предлагаю тебе вступить в наше общество.
   - А что оно, ваше общество? Не хватало мне ещё плохой погоды!..
  
   Запомните, что, по Библии, в веянии тихого ветра являет себя сам Господь...
  
   Слепая преданность идее не лишала её способности к её творческому развитию. Ею был выдвинут тезис о том, что меньше всех понимают в погоде именно синоптики, пытающиеся её изучать и предсказывать, облекая свои домыслы в форму научных (якобы) прогнозов. Не понимают потому, что не улавливают её таинственной сущности, мерцающего смысла. Иными словами, не слышат веяния тихого ветра...
   Несмотря на свой возраст, она учительствовала в гимназии...презирала дочек здешних олигархов... С теми же, кого считала достойными, увлечённо собирала осенние листья для гербария, любовалась видом надвигающейся грозы... Посещала музеи и бывала в филармонии. Верная заветам своей любимой Индии, она никогда не обедала и даже не пила кофе в буфете, считая еду интимной процедурой, не предназначенной для посторонних глаз...
  
   Купе скорого поезда - жизни, стремительно несущейся по рельсам от начальной остановки до самой последней, конечной, где выгнутые, словно полозья саней, рельсы упираются в могильную насыпь...
   Вернулся в свою холостяцкую берлогу и предался существованию, заменяющему жизнь тем, кому она не удалась, у кого не получилось, как костыль заменяет калекам ампутированную ногу...
   Сам я никогда не считал жену особо красивой, а уж тем более - дрянью. Ко всему она была моложе и, собственно, имела полное право бросить меня, наделённого всевозможными недугами, болячками, слабостями, недостатками, даже пороками...
  
   Ну, сохранился у кого-то счёт за пирожные, купленные к чаю, или записка, присланная тем, кто не смог присутствовать на заседании. Конечно, для архива всё ценно, но не настолько, чтобы мы потеряли способность различать главное, второстепенные и вообще никому не нужное...
  
   Тайна! Ах, как она украшает, интригует, будоражит, притягивает внимание! Все словно помешались! Как будто без тайны, без шифра и человека-то нет, а так... мелюзга, человечишко, и жизнь его не имеет смысла. И остаётся либо спиться, либо голову в петлю, либо подайте нам её, желанную. Такие уж мы тайнолюбы...
  
   Выйдя за ворота кладбища, мы облегчённо вздохнули (слава богу, всё завершилось благополучно), перекрестились и подали милостыню оборванному слепцу, стоявшему с протянутой рукой под фонарём. И вдруг к своему удивлению узнали в нём...
   - Это что за маскарад?! С чего это вы так вырядились?! И почему здесь стоите в такой поздний час? По ночам вообще-то милостыню не просят. С протянутой рукой не стоят. Вы бы ещё деревянную ногу себе пристегнули. Нет, кроме нас, вам никто не подаст, даже и не мечтайте...
   - А вы почему?! Или по ночам принято теперь ходить на кладбище? Да ещё с такими баулами? Что-то я об этом не слыхал, однако. Как-то не приходилось...
  
   - Жизнь! Жизнь! Она у меня одна. Во всяком случае, о прежних своих жизнях я ничего не знаю. Читать по линиям руки и лба, извините, не умею. Не обучен...
  
   - Господствовать над миром будет тот, кто сумеет не просто предсказывать изменения погоды, но и властно, с осознанием своей высшей миссии - желательно, конечно же, светлой - управлять ею. Метеорология в таком случае станет царицей всех наук, какой когда-то была теология, многое у неё позаимствует, но многое обновит, очистит от омертвевших наростов, от суеверий и предрассудков, скопившихся за века. Метеорология станет наукой о знамениях времён, как сказано в Евангелии, толкованием божественной воли в символах природы. Не строение атома, не тайны живой клетки, не закономерности развития общества, не управление потоками информации, а именно способы защиты от пагубных климатических явлений будут больше всего интересовать человечество. Противостояние Запада и Востока, Евразии и Атлантики, энергетика и ресурсы - всё сойдётся на климате. Собственно, и конец света есть прежде всего климатическая аномалия. Об этом ещё ваш отец говорил. Он же предсказывал появление истинно новых видов оружия - ускорителей опасных и разрушительных климатических процессов. Поэтому вы не ошиблись: да, секретное оружие. Да, изобрёл. Во всяком случае, заложил основы, дал толчок всему направлению...
  
   - В чём же вы усматриваете его благородство?
   - А в том, что он так о нас печётся... Вникает во все наши нужды. Ведь это он, ваш братец, уговорил меня принять обет добровольного нищенства. Вот я и стою тут с протянутой рукой... Сказал, что так нужно. Нужно для моего же спасения. Добровольное нищенство, по его словам, очищает от грехов.
   - Смирения в вас маловато для добровольного нищего... Философией же смирение не заменить...
  
   Меня не раз пытались убедить, что те, кто любят плохую погоду, должны соответственно любить и друг друга: хотя это не оговорено в уставе, но подразумевается само собой. Раздавались голоса, что я своей нелюбовью вношу разлад, нарушаю дух согласия, столь свойственный нашему обществу...
  
   Мы осторожно советовали ему не торопиться со вступлением, повременить, дождаться хотя бы осени, столь любимой всеми нами. Любимой за дождливые рассветы и туманные закаты, запахи грибной прели и осенней листвы, полыхающей багрянцем - что там твои зарницы! - недаром с сентября у нас принято вести отсчёт метеорологического года (метеорологического, так же, как и церковного: сходство не случайное)...
  
   - Судя по всему, общество переживает не лучшие времена, а ведь оно последнее в истории... Жаль было бы, если б оно исчезло, повторив печальную судьбу своих предшественников. Надо этому как-то воспрепятствовать и помешать. Во всяком случае, попытаться...
  
   - Как возникло общество и кому принадлежит идея его создания?
   - Моему отцу. Он был метеорологом.
   - Насколько я знаю, он считал, что некогда, во времена великих мистерий древней Греции, Египта и Месопотамии, разговоры о погоде, которые мы сейчас столь свободно ведём, были возможны только между посвящёнными - точно так же, как игра в карты, считавшаяся сакральной. Это уже потом всё упомянутое приобрело массовое распространение и измельчилось, опошлилось, стало банальным...
  
   - А чем хорошая погода хуже плохой?
   - Хорошая погода нравится всем, а это всегда банально. Плохую же погоду понимают и ценят немногие, избранные, поскольку в ней заключено нечто особенное, необычное...
  
   Мобильные телефоны подчас заставляют заподозрить их владельцев в душевном помешательстве или явном помешательстве. Скажем, идёт человек по улице и громко разговаривает сам с собой. Кроме того, мобильник может зазвонить где угодно. А если, прошу прощения, в туалете? Я не раз собственными ушами слышал, что в туалете разговаривают. Так сказать, сидя на стульчаке. Прекрасно! Восхитительно! Всё-таки прост человек, особенный не испорченный воспитанием...
  
   - Предлагаю голосовать за самороспуск... Если это ещё может нас спасти...
  
   - Я должен сообщить, что нами получен чек. Чек на немалую сумму денег, которые мы можем потратить по своему усмотрению...
   - Откуда нам прислали?.. От кого?..
   - Наше общество, как вы знаете, ведёт обширную переписку. У нас есть друзья во многих частях света. Собственно, чек и прислан одним из наших зарубежных корреспондентов. Хотя среди вас бытует мнение, что такому обществу, как наше, деньги, вообще-то не нужны, чек нам очень поможет...
   Теперь мы арендуем, а возможно, и купим помещение, где будем чувствовать себя в безопасности. Наймём охрану... для всех, кто особенно опасается за свою жизнь. Нам, по всей вероятности, не избежать суда, и чек поможет нам покрыть судебные издержки. К тому же каждый получит достаточную сумму для удовлетворения личных нужд...
   Все затихли и стали думать, какие у них личные нужды...
   - И ещё одна новость. Нас посетил Гость.
   - Какой Гость? Откуда?
   - Своего постоянного местопребывания он не открыл. Но он путешествует по разным странам, как на Западе, так и на Востоке...
   - А зачем он прибыл к нам?
   - В трудные минуты он приходит на помощь таким обществам, как наше. И нам он тоже помог... помог в разоблачении...
   - Кого же он разоблачил?
   - Вас, - ответил Председатель так, словно больше разоблачать было некого...
   - Меня? Это шутка?
   - Конечно, шутка...
  
   - Мы хотели бы получить деньги
   - Извольте.
   - Но здесь крупная сумма... Очень, очень крупная...
   - Дайте-ка чек, я взгляну...
   Он всматривался в него гораздо дольше и пристальнее, чем требовалось для того, чтобы разглядеть цифру...
   - Сейчас, я должен проконсультироваться...
  
   Между тем враждебные нам слухи не затихали, а, наоборот, продолжали множиться и распространяться... Чего там только ни приписывали, в чём нас только ни подозревали...
   Особенно преуспел в рассадничестве подобных слухов кружок наших соперников... Взять хотя бы их последнее откровение. Они утверждают, что нам известно, где скрывается Ковчег, и через бульварные газетёнки призывают общество потребовать от нас открыть эту тайну. При этом они даже не уточняют, какой именно Ковчег имеется в виду... Их память явно не выдерживает такого груза знаний, как наличие по крайней мере двух Ковчегов - Ноева и Ковчега Завета...
  
   - Хватит, хватит. Мы от всего этого устали. Мы, право, хотим жить, а не мёрзнуть.
   Все сразу поняли, что это хорошопогодники... Они метят в наше общество с его благородными идеями, возвышенными устремлениями, мечтой о преобразовании всей планеты...
  
   Вспомните позапрошлое лето, когда горели торфяники, бушевали лесные пожары и все задыхались от дыма. Вам мало? Вы этого хотите?
  
   Избранный круг - это и есть наше общество...
  
   Итак, есть ли она у нас, Её величество тайна? Храним ли мы её за семью печатями с горделивым сознанием важности своей миссии, величием посвящённых? Сопровождаем ли свои высказывания внушительными фигурами умолчания, особыми знаками, понятными лишь в нашем кругу?..
   Чем же отличается секрет от тайны, - чем ещё, кроме того, что он рангом пониже?.. Всё-таки тайна - это слишком ответственно, серьёзно, обязывающее. Лишь только она появляется, и люди мгновенно меняются...
   Разграничивая область тайны и секрета (добавим к ним ещё и недомолвки), я бы сказал так. Вот есть у нас в городке клуб банкиров, которые настолько погрязли в своих делах, биржевых играх, торгах и аукционах, что и не замечают, какая за окном погода... А разве поймут они, что очнувшаяся от обморока бабочка, бьющаяся между рамами окна, - это их собственная душа, которая жаждет, ищет и не находит спасения!..
   Любителей исповедаться у нас хоть отбавляй...
  
   Секрет ни к чему не обязывает, не отягощает... Секрет - это нечто воздушное, лёгкое, шаловливое, опьяняющее... секрет раньше времени открывать нельзя... Но хранить необыкновенно приятно... Вот и наше общество владеет секретами, которые до поры до времени нельзя разглашать...
  
   И рядом с креслом пылились книги - немой укор тому, кто вот уже месяц, как забросил свои учёные занятия, чтение, выписки и конспекты. И так стало мне досадно и жалко потерянного времени, так тошно, гадко, мерзко от сознания своей беспомощности и неумения противостоять обстоятельствам...
  
   - Да зачем нам поджигать цирк?
   - Чтобы потом описать это в вашем романе. В романе-то вы всё описали, и так красочно, так подробно... Ради этого стоило и поджечь.
   - А что, нельзя было не поджигать?
   - Никак нельзя. Сейчас такое время: всем подавай поджоги, убийства, воровство, грабёж. А хороши бы вы были, если бы написали про пожар, а цирк-то - вот он, как стоял, так и стоит. Пожалуй, вас и осмеяли бы, упрекнули бы в том, что вы далеки от правды жизни...
  
   - Против религии, против морали, против всего святого и чистого. Заманиваете в свои сети наивных гимназистов... Впрочем, это ещё не самое страшное ваше кощунство. Думаете, мы не знаем, чем вы занимаетесь на ваших сборищах?..
   Вот, скажем, вы, книгочей, библиотечный сиделец, завсегдатай книжных лавок. Казалось бы, что может быть безобиднее вашего увлечения....
   - Меня действительно влекут некоторые темы, некоторые предметы, о которых не принято широко распространяться. Но на заседаниях общества мы никогда... ни при каких обстоятельствах... себе не позволяем. Проверьте по протоколам, раз они теперь у вас.
   - Не надо принимать нас за дураков. Ясно, что такие вещи в протоколы не вносятся.
   - Возьмите устав...
   - Что устав! В уставе можно написать всё что угодно, а наедине, шёпотом... Об этой тайне вы могли говорить с кем-то вдвоём или втроём. Со всеми - о погоде, о ранней весне или запоздалой зиме, а с избранными - о тайне...
   - Мало ли у кого какие тайны... За всю жизнь-то их столько накопится!.. Но мы затем и собираемся вместе, чтобы хотя б на время избавиться от этой накопившейся тяжести, от этого груза, сбросить его, освободиться... Одиноким людям приходится иметь тайны... чтобы как-то скрасить... своё существование. Но когда мы собираемся вместе, никакие тайны нам не нужны. Ведь мы же не одиноки...
   - Позвольте... Во все времена общества, подобные вашему, создавались с одной целью: хранить тайны... Раз есть тайники, то, может быть, есть и оружие...
  
   - Тайны, сплошные загадки и тайны...
  
   - Судебный процесс по делу о тайном обществе, ордене, секте или просто группе заговорщиков. Если не разоблачить и не осудить тайну, люди потеряют вкус к тому, что существует явно. Явное станет скукой, обыденностью, житейской прозой, а это может привести к массовым самоубийствам...
   - Пусть судят хорошопогодников...
   - Нельзя. Они для этого не годятся. Мелковаты они для громкого суда, не заслуживают такой награды...
   - Ах, это и награда! И наказание, и награда!
   - Конечно! Ведь это жертва - невинно пострадать. Но только жертва должна быть чистой - без пятна и порока...
  
   Весна хороша тем, что не вселяет в нас обычной лихорадочной тревоги, а, наоборот, успокаивает и умиротворяет...
  
   Право же, в плохой погоде есть что-то русское, милое, родное, несказанное... А главное, что есть люди, близкие мне по духу...
  
   Если посмотреть на карту...
   Вот и наш городок замечателен тем, что в нём издавна селились не только русские, но и украинцы, молдаване, поляки, литовцы, и даже занесло одного улыбчивого китайца...
   Говор у нас на улицах слышится самый разный... причём живут не особняком, не слободками, но вперемежку... И пошло-поехало, запестрело, зарябило...
   Понятное дело, у каждого свои обычаи, моды, вкусы и привычки, что не могло не отразиться и на архитектурном облике, и на убранстве нашего городка: русский-то он русский, но ...
   Помимо православного храма ... есть костёл с маленьким органом, есть мечеть, есть синагога... Так что молись, душа, гуляй, душа...
   Этим и объясняется живость воображения, мечтательность, порывистость, страстность, восприимчивость к новым идеям, столь свойственные обитателям нашего городка, - во всяком случае, их образованной и просвещённой части. Заносит к нам идеи самые разные, самые причудливые и фантастические, но, что примечательно, прививаются из них те, которые отвечают затаённому стремлению обитателей нашего городка - стремлению красиво жить, жить с неким щегольством и изыском.
   Да, если о чём у нас и мечтают, так это о ней, о красивой жизни, которую воображение не только расцвечивает радужными красками, но и украшает сверкающими блёстками. Иными словами, представление о красоте и изыске у каждого своё, и хорошопогодники, к примеру, тоже убеждены, что живут красиво, но всё же по-настоящему просвещённые и образованные люди (а таких у нас большинство) обладают умением отличить подлинную красоту от мишуры и блёсток.
   Вот они-то очнулись и пробудились, лишь только слухи о нашем аресте разнеслись по городу. И им удалось оказать влияние на умы благодаря выброшенному ими лозунгу, суть которого сводилась к тому, что вот, мол, мы, арестованные, хотим красиво жить, а нам запрещают, нас за это преследуют. Да, да, любовь к плохой погоде - это же красиво, в этом что-то есть! Некий шарм, обаяние, утончённый изыск! И те, кому подобная красота недоступна (язвительный намёк на хорошопогодников), возводят на нас напраслину, обвиняя во всех грехах.
   Тут среди горожан поднялся ропот, и каждый про себя подумал: если им запрещают, то и мне могут запретить... поэтому выступая в нашу защиту, каждый защищал себя, своё право на красивую жизнь, которая у нас - пусть пристыжено умолкают банкиры и толстосумы - ценится больше, чем собственность. Словом, у нас появились сочувствующие и в нашем городке, сдвинутом к западным границам, и даже собирали подписи под петицией, призывающей к нашему освобождению...
  
   - Друзья, наш председатель перешёл в кружок хорошопогодников!..
  
   Глубоко ошибается тот, кто считает, что русские - это сплошь Фёдоры, Василии да Иваны. Нет, сколько истинных русских носили немецкие, французские, итальянские имена и фамилии: я уж не говорю о таком тончайшем выразителе сокровенных свойств русского пейзажа, которые открываются лишь при плохой погоде, как Исаак Левитан.
   Вот и он из таких выразителей, и хотя он не художник, как Левитан, но он - художник, истинный художник.
   Иными словами, у него русская душа с её порывами, метаниями, безотчётным томлением, тоской о несбыточном и тонким чувством природы. Он способен всю свою душу вложить в любование осенней паутинкой, по которой скользит высыхающая на солнце капля росы. Или прилипшим к шляпке сыроежки истлевшим листком...
  
   Всё записанное сжигается, чтобы не возникало даже намёка на то, что мы занимаемся литературой. Литературу он отвергает, считая, что она слишком много отнимает от жизни, а высшая цель нашего общества - жизнь. Да, именно наполненная, насыщенная радостями жизнь... Плохая погода вовсе не сказывается пагубно на нашем здоровье. Для нас важен принцип: ценить то, что не ценят и отвергают другие. Собственно, это и есть умение жить...
   Мы любим неудобства, неустройство, беспорядок... Маленькое неудобство для нас желанно. Желанно потому, что позволяет испытать себя, проверить, насколько мы способны отличить главное от мелочей. Главное же для нас - красота и истина жизни, которые мы созерцаем так, как Платон созерцал свои идеи... Безграничные просторы жизни, бескрайние горизонты влекут нас...
   Созерцать прекрасный вид из окна - высыхающий после дождя куст белых роз... Нарушить наведённый в комнате порядок - не просто разбросать вещи, а именно нарушить, создать красивый беспорядок, отвечающий складу его личности, строю души... Продлить, растянуть удовольствие... смаковать, наслаждаться малым...
   Возможен вопрос: совместимы ли эти принципы с семейной привязанностью, домашними хлопотами, любовью к детям?.. Несовместимы...
  
   Венчались они, сыграли свадьбу и поселились на самой окраине... Словом, подальше от людских глаз, от шума, от суеты. Знакомств ни с кем не водили, гостей к себе не звали: им вполне хватало общества друг друга. Они по очереди читали одну книгу, могли часами беседовать, уходили гулять на весь день, собирали грибы и рвали ромашки в лесу. И были счастливы, не могли наглядеться друг на друга...
  
   - Церковь. Вернее, те, кто выступают от её лица, считают себя исполнителями её воли. Как хорошие кукловоды, они скрываются в тени, но все нити у них в руках, и куклы двигаются по их воле... Я уверена, что и травля, и этот арест... городские власти были лишь исполнителями. Подумайте сами, хорошопогодников церковь давно приручила, они для неё - послушные куклы. Их устав прекрасно согласуется со всеми церковными установками, недаром принято считать, что на Пасху всегда бывает хорошая погода. И вообще, сияющее на небе солнце, кучерявые облака, птицы, чирикающие на ветках, всегда принимались за символ Божьего устройства мира, его благообразия, царящей в нём гармонии - словом, всего того, что по церковному зовётся лепотой. Завывание же ветра, пасмурная мгла, проливные дожди, метель, снежная позёмка - всё от дьявола, от беса, от лукавого... Вот и получается, что для церковных властей мы не Общество любителей плохой погоды, а секта еретиков, каковых надо выжигать калёным железом...
  
   - Так, значит, вы ставите условие?
   - Не мы, а сама жизнь нас учит, вразумляет, если надо, немного осаживает. Сама жизнь и товарищи Маяковский, Дзержинский. Согласны? Или они теперь не в моде?
   - Да нет, похоже, снова в моде...
  
   - Пусть теперь она побудет вашей гостьей... Вы же любите принимать гостей. И деньги получать по чеку тоже очень любите. Впрочем, кто их не любит, денежки-то!..
   Я ещё долго сопротивлялся нажиму следователя... Он поставил ультиматум: либо мы принимаем её в свой кружок, либо нас всех ждёт лесоповал... Сначала, разумеется, суд...
  
   - Никогда! Не дождутся! Пусть и не мечтают! Лучше лесоповал, чем такое унижение и позор!..
   Да, призывал к самороспуску, а теперь надоело! Хватит! Не хочу! Когда-нибудь же надо перестать бояться!
   И, как часто бывает, едва перестал бояться явный трус, храбрецы почувствовали себя ещё храбрее, избавившись от тайного страха, в котором они до этого не хотели себе признаваться...
  
   В тот же день нас выпустили из тюрьмы...
   И вот все снова собрались - бывшие узники тюрьмы и те, кому удалось избежать ареста. Мы долго обнимались, жали друг другу руки...
  
   Пережитые волнения совершенно сбили с них всякую спесь. И вместо чопорных и высокомерных мумий мы увидели живых людей с их бедами, тревогами и несчастьями...
   Она попыталась внушить им, что, ... человеку трудно сразу от всего отречься, и она не видит ничего зазорного в том, чтобы совмещать обе любви...
   Хорошая погода или плохая, это потеряло для нас всякий смысл, всякое значение... Все наши разговоры сводились к одной-единственной теме... Что? Как? Почему? Чтобы не считать себя преданными и брошенными на произвол судьбы, мы должны были найти объяснение. Должны были найти, и мы искали, упорно, но тщетно, тщетно. Загадка оставалась неразрешённой, и мы уже не верили, что случится нечто, способное помочь нам её разрешить...
  
   В письме он просил его понять и простить... Признавался, что если бы он не решился на побег, для него это был бы конец, крушение, гибель.
   Да, он приблизился к черте: или - или... Побег был единственным спасением... Жутко им становилось, отчаяние подступало от мысли, что место, куда они так стремились, та обетованная страна - тоже морок, обман, мираж. Не давалась она им, обетованная, мерещилась, манила и ускользала.
   И всё-таки они её нашли, затерянную в горах, и теперь живут там. Невозможно рассказать, как им хорошо, какое они испытывают райское блаженство, какие чудесные, добрые люди их окружают... Сколько в них участия, сердечности, любви! И какими удивительными тайнами они владеют! Да, это действительно тайны, но их не надо скрывать за любовью к плохой погоде...
  
   - А можем ли мы сказать... что это царство пресвитера Иоанна?
   - Мы касаемся чего-то интимного, затаённого в духовных исканиях нашего Председателя. Видите ли, любовь к плохой погоде связана с чувством грусти, печали, тоски и меланхолии, а он искал радости... Грусть может быть очень светлой, поэтичной, возвышенной, но радость - выше. Она труднее даётся, но она выше, выше. Для него она стала итогом всех исканий. Поэтому ему и открылось царство пресвитера Иоанна...
   И он прочёл заключительные строки, в которых говорилось о том, что настанет час и наш Председатель призовёт нас к себе, мы встретимся там, среди покрытых снегом гор, кедровых лесов и пронизанных солнцем отмелей, и будем с ним неразлучно...
  
   И мы стали готовиться...
  
   Сбылись ли наши надежды? Открылась ли нам высшая радость?.. Это тайна...
  
   Погода стоит восхитительная, и день обещает быть совершенно великолепным... И меня окружают нежно любимые мною друзья... Здесь среди гор, с помощью приборов столь же совершенных, сколь простых и удобных в обращении, они ведут постоянные метеорологические наблюдения. Им мои друзья придают большое значение, поскольку состояние погоды для них - прежде всего показатель нравственный, и метеорология непосредственно связана с теологией, царицей наук, и философией, её верной служанкой.
   Однако они находят время и для досуга, прогулок и бесед. Собственно, мы и собираемся вместе лишь ради дружбы, не унижая себя побочными поводами в виде общих склонностей, влечений, привязанностей, привычек и уж тем более интересов. В этом смысле мы не общество любителей, ценителей, собирателей чего-либо, а просто праздное и беспечное общество неразлучных друзей...
   Все они рады и счастливы, что попали сюда, в прекрасную страну заснеженных гор, подножия которых утопают в цветах и зелени, вечной весны...
   (12 декабря 2011 г.)
  
   ПРИВАТНЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ
  
   Страсть к науке пробудилась во мне внезапно и с некоторым опозданием. Предыдущие годы мною владела совсем другая страсть: к пивному подвалу, накрытым шапками пены тяжёлым стеклянным кружкам, подсоленным сушкам и оранжевым ракам... Кроме того, я был заядлым прогульщиком и не слишком удачливым искателем донжуанских приключений...
  
   Горе это или не горе, но во мне уже тогда слишком многое было от ума, от науки - не той, что преподаётся в университетах, а своей, причудливой, домашней. Я и человек-то был комнатный, диковатый, потаённый, стремившийся устроиться в жизни так, чтобы меня никто не видел, а я мог тайком наблюдать за всеми. Я даже придумал для себя прозвище, некий титул - приватный наблюдатель, этакий хитрец с улыбочкой, себе на уме...
  
   Но, перекочевав на пятый курс, я понял, что миг настал, и поставил крест на прошлом. Подвала, накрытых пеной кружек, оранжевых раков больше не существовало. Я знал лишь библиотеку и чёрный кофе.
   Тему я выбрал простенькую - "Бедную Лизу" Карамзина, но собирался применить сверхмодные методы, щегольнуть таблицами с математическими выкладками, мудрёными цитатами и даже преподать старику Карамзину кое-какую науку, подробно растолковав, где завязка, где узел и где развязка его незатейливого сюжета.
   Впрочем, снедавшая меня лихорадочная горячка выдавала и иные честолюбивые планы: наблюдатель-то я приватный, но отныне я метил в яблочко... Мой университетский профессор... бритый наголо циник, остряк, безобразник, лукавый льстец и любимец дам, был смущён таким натиском. Его пугало и озадачивало столь явное стремление выслужиться, понравиться, защититься с отличием и остаться на кафедре, которую он, попович, втихую называл не иначе как марксистский приход...
  
   Дача - это интимное, сокровенное, святое...
  
   Моё донжуанство сводилось к тому, что мне не везло в любви. Мне надоели эти мнимые романы, когда с тобой жеманятся, лукавят, тебя водят за нос и изредка одаривают поцелуями, чтобы держать на привязи, пока нет лучшей замены...
  
   В октябре научное студенческое общество нашего факультета, мнимая деятельность которого была весомым добавлением к прочим мнимостям тогдашней жизни, вдруг пробудилось от спячки, встряхнулось, судорожно зевнуло и решило закатить конференцию. И закатило, что называется, на широкую ногу, с помпой: гостей созвали издалека...
  
   Сусанна числилась в правлении научного общества, всегда была на виду и озабоченно-капризным выражением лица всем показывала, что она важная птица...
  
   Как ни печально это звучит, долгожитель давно пережил всех своих домочадцев, и лишь побочная ветвь родственного клана заботилась о нём...
  
   Наш курс отпустили готовиться к зимней сессии, в университете мы бывали редко - только на консультациях, вселявших мнимую уверенность, что, даже ничего не зная (а нас ничему путному и не учили), можно дуриком проскочить. И вот после одной из таких консультаций я, блаженный и очумевший от зубрёжки дурик, встретил в университетском дворике Лизу...
  
   - А это важно для тебя, твоя аспирантура? - спрашивала она, и я, воздевая руки к небу, убеждал её, что аспирантура для меня всё, предел мечтаний и грёз, манящий призрак Эльдорадо, единственный путь в науку...
   Я кипятился, доказывал, но было ли это и вправду важно? Выслушав мой лепет, Лиза мне просто и мудро советовала, как быть - я лишь поражался её проницательности и вещей прозорливости...
  
   И Лиза рассказала мне всё, что со мной будет. Я женюсь на Сусанне и тем самым попаду в яблочко: будет у меня и аспирантура (её отец сумеет выхлопотать для меня местечко), и кандидатский диплом на гербовой бумаге, и кармашек с моим именем на кафедре (для записок), и домашний уют, и дети-двойняшки...
  
   Вот такая история... Наверное, каждый пережил в юности роман с женщиной, которая вдвое старше и, что называется, знает жизнь, как царь Соломон, и, конечно же, сведуща в любви...
  
   - Ах, бедная Лиза! - рассмеялась Сусанна... (7 декабря 1999 г.)
  
   ОСТРОВ ДОЛЖНИКОВ
  
   В голове не укладывалось, как могло произойти это несчастье...
  
   Отец Валерий и Лёвушка Одинцов дружили с университета, вместе слушали последних старых профессоров...
  
   Слушали вместе, понимали же по-разному: возможно, поэтому после университета их пути разошлись. Один принял сан и получил приход в полуразрушенном храме, другой решил добиться успехов в коммерции. Решил - то ли по примеру дедов и прадедов, заволжских купцов и промышленников..., то ли по собственной прихоти и желанию доказать, что он способен заниматься делом, к которому не испытывает никакой склонности и влечения.
   Решил и быстро сподобился, преуспел, - стал, что называется, ворочать деньгами и прокручивать дела.
   Однако дружба их от этого не пострадала: Одинцовы бывали у отца Валерия на воскресных обедах, прилежно били поклоны, крестились, ставили толстые свечи и даже причащались - все, кроме Лёвушки. Тот вечно увиливал, ускользал под разными предлогами, шарахался, как чёрт от ладана, оправдываясь тем, что ему неловко исповедоваться другу, или ссылаясь на то, что ещё не подготовился, не созрел для такого важного шага. Мол, при безбожной власти воспитывался, красный галстук носил, на пионерских линейках под звуки гора салютовал: чего вы хотите?.. К церковным таинствам и обрядам он относился с прохладцей и на литургии изучал потолки, наверняка думая об аренде склада, оптовых закупках и прочих мимо неотложных делах (подлинно неотложные совсем другие!).
   После литургии Агафоновы приглашали Одинцовых к себе на чай...
   При этом каждый из друзей высказывал что-то своё, наболевшее: отец Валерий - о происках экуменистов и обновленцев, брожении внутри церкви, враждующих группировках (и среди обновленцев, и среди ревнителей), склоках и дрязгах, а Лёвушка - о курсе рубля, биржевых торгах, лопнувших трестах, прогоревших банках и разорённых вкладчиках...
   Дети в это время тоже шептались о своём. И, что удивительно...
  
   И вот эта чудовищная нелепость... Отец Валерий был немедленно послан к Одинцовым, чтобы морально утешить, укрепить духом и по-христиански помочь - не только врачующим словом, но и делом...
  
   В чём-то находчивые, удачливые и предприимчивые, а в тём-то на удивление наивные и непрактичные, Одинцовы без них пропали бы. Горе совершенно подкосило, сломило, парализовало их...
  
   Университет переживал тогда не лучшие времена, нищал, ветшал, осыпался, радовал взор, веселил (отчаянное веселье!) безнадёжным запустением... Старики уходили сами, молодых сманивали, посулив им хрустальные дворцы и золотые горы. Оставались же средненькие, серенькие, а на сереньких стоит ли порох тратить!..
  
   Безденежье было их мировоззрением. Оно сложилось в те времена, когда должность младшего научного сотрудника воспринималась как единственно доступная форма свободы, жизнь состояла из неприсутственных дней, и никто не мечтал о большей роскоши, чем остаться дома под предлогом посещения библиотеки или написания полагающихся по плану листов...
  
   Но вот времена стали меняться, дочка подрастать, и Лёвушка почувствовал, что безденежье - не то мировоззрение, которое позволяет выразить его умильную и суеверную любовь к ней...
  
   И он отправился в вольное плавание по бескрайним просторам стихийного рынка... И судёнышко их вырулило к обетованным берегам...
   Дочь у Лёвушки одевалась как куколка, но только не отечественная... а заморская, длинноногая, с колдовскими глазами под длинными ресницами, узкой талией и высокой грудью. Да и Лёвушке с женой на всё хватало: оделись, обулись, принарядились. Побывали на Елисейских полях, полюбовались руинами Рима... Купили большую квартиру на Арбате...
   Отец Валерий их не осуждал, не корил достатком и преуспеванием, полагая, что каждому своё...
  
   И вот это несчастье с дочерью Лёвушки... Однако вскоре он бросил пить и вместо плавания по просторам рынка отправился в другое плавание, - стал запоем читать о Боге, вере и церкви. И читал он не те брошюрки и календарики, которые подбирал для него отец Валерий, а учёные книги...
  
   Нужен был солидный жертвователь, меценат, благодетель, а где такого возьмёшь!.. И никакого проку: ради собственной блажи, на ночные гулянки и кутежи с размалёванными красотками готовы миллионы грохнуть, а на святое дело копейки жалко!..
  
   Собственное положение должника перестало мучить и угнетать отца Валерия...
   Они вместе решили, что не следует брать деньги на святое дело у человека, читающего такие книги - не просто вредные, но крамольные! Поэтому, как ни заманчива возможность поставить оградку вокруг храма и пригласить в хор певчего, придётся от неё отказаться и вернуть хозяину нечестивые деньги... И тут матушке предложили шубку...
  
   Сумма долга росла... Заняли на новый поставец, резной буфет с цветными стёклышками, диван с выгнутой спинкой, украшенную стеклярусными нитями оттоманку, большой абажур цвета морской волны, скатерть с кружевной каймой и вышитые гладью дорожки для буфета и комода. С Лёвушкой как раз расплатились задолжавшие ему оптовики, и у него скопилась гора ненужных денег...
  
   Когда-то они с Лёвушкой задавали друг другу упоительно праздные вопросы о смысле жизни, о вечности, о бессмертии, оба увлекались Державиным, и Валерий был преисполнен натурфилософских, возвышенных ("Я царь - я раб - я червь - я Бог") размышлений. А потом и Державин отпал за ненадобностью...
  
   И вот этот ужасный долг... Не возвращать долги - грех (похвально прощать должникам)...
  
   Но получалось, что быть должником самого себя и есть самое страшное. С другими можно расплатиться - пусть даже с опозданием, через годы, - с собой же не расплатишься, упущенное не воротишь...
   Он надеялся вернуть себе долг, выбирая друзей по своим склонностям и влечениям. Но этого так и не случилось...
   Точно так же и в школе... Он был влюблён в Таню Дубинину, высокую, с пышными золотистыми волосами, схваченными алой лентой, плавным шагом и каким-то дивным запахом, распространявшимся от её запорошенной снегом шубки... Да, влюблён затаённо, страстно, до сумасшествия, но при этом она казалась ему такой необыкновенно красивой и недоступной, что он из страха быть отвергнутым выбрал её подругу...
   В университете ему хотелось писать диплом о Державине, любимом поэте, но Валерия настойчиво отговаривали, ссылаясь на то, что его изучением занимался один из старых профессоров, перед своим уходом повздоривший с начальством...
   Когда случилось несчастье с дочерью Лёвушки, отец Валерий сопереживал, сочувствовал и сострадал ему всей душой, и это как бы давало ему право чуть-чуть занять у своей искренности, позаимствовать у неё корысти ради, чтобы затем (выплатив долг) снова доказать свою преданность, честность и бескорыстие. Отец Валерий убеждал себя, что это произойдёт скоро, очень скоро, но срок оттягивался...
  
   Последний раз отец Валерий занял у Одинцовых перед летней поездкой... Взяли билеты до Астрахани, дорогие, первого класса...
  
   Ох, суета, суета!.. Долги, долги!.. Пора расплачиваться!..
   (18 января 2000 года)
  
   ЧАРЫ
  
   Вам кажется ни с чем не сравнимым дурманящий и прогорклый запах железнодорожной насыпи...слепящие огни локомотива и мелькание окон, уносящих за занавесками особую, блаженную, райскую вагонную жизнь! О, как же вы жаждете в неё окунуться! Перед вами распахивается ночное пространство, вы предчувствуете веселящее безумие скорости и нетерпеливы... ах, скорее бы! Скорее бы в дорогу, - мчаться под стук колёс вслед за безумными миражами нового, непознанного, неведомого!
   Счастливцы, во мне вскипает зависть, ведь у меня всё иначе, и нет для меня большего несчастья, большей хвори и маеты, чем необходимость подняться с насиженного места, покинуть привычное гнездо, расправить крылья для полёта...
  
   Для меня дорога - тоска отпетая. Фигурально выражаясь, распрямлённое, разглаженное, туго натянутое полотно моей душевной материи, сотканное из усыпляющего чувства покоя, уюта, мечтательности и лени, свёртывается в жгут, стоит лишь робко помыслить о предстоящей одиссее. От этих мыслей, преследующих меня наподобие навязчивого кошмара, я закисаю, я створаживаюсь. Меня не покидает отвратительное, тошнотворное ощущение тревоги, вызванное неотступным приближением назначенного срока. Расстроенные нервы дарят мне все прелести бессонницы, учащённого сердцебиения, я вздрагиваю от каждого шороха и трясущимися руками наливаю себе в зелёную ликёрную рюмку успокоительные капли.
   Да, я изнываю от тревоги и тоски, отпетой, непонятной, беспричинной, но так хорошо знакомой всем домоседам, укладывающим вещи в дорожный чемодан...
  
   Да, у каждого времени свои диковинки, своя экзотика...
  
   Жену Вильямчика звали Люсей. Маленькие женщины, которых я встречал, все были либо преувеличенно деятельны, честолюбивы, настойчивы в достижении своих целей, либо подчёркнуто меланхоличны, медлительны и томны, как Люся...
   Её стиль всегда легко угадывался. Большие архитектурные пространства она дробила на маленькие, альковые, интимно замкнутые уголки, испытывая неумеренное пристрастие к ширмам, перегородкам, декоративным нишам, ложным каминам, фонтанам...
  
   Ценность искусства не в его создателе, не в материале, а в форме. Чистота формы - вот чем следует наслаждаться! Форма же очищается со временем, поэтому я предпочитаю искусство не близких мне эпох и уж тем более не моей... Скажем, мой сосед-скульптор изваял, мой друг-художник написал... не донимайте приглашениями посетить вашу мастерскую. Будь вы хоть трижды гений - смотреть не стану. Почему? Да потому что мы с вами в одно время живём, по одним улицам ходим, одним воздухом дышим, и пока всё это не выветрилось, вместо искусства мне будет показывать плаксивую рожицу жизнь.
   Да и ты, сочинитель, не зови меня на чтение твоих рукописей: не пойду, поскольку меня сегодня вечером ждёт Гомер... "Одиссеей" я способен насладиться во всех оттенках, отзвуках, переливах. Ведь мне она принадлежит больше, чем ему! Разве он проникся значением созданного им, постиг, осознал величие своего труда?! Нет, он лишь в муках выносил и родил своё детище, насладились же его искусством другие...
   Гармония, пропорции, совершенство - это язык ценителей. Творцы же говорят иначе: страдание, жажда, мука. Поэтому я пребываю среди первых...
  
   О, разговор - это моя стихия! Не речи с трибуны, не лекции с кафедры, а именно разговор вечерком...
  
   Любили ли вы когда-нибудь жён ваших друзей? О, это самый сладостный, блаженный, мучительный вид любви... Любовь настигает вас, как сумасшествие, как лихорадка, как удушье, - Бог не приведи...
  
   И оставалось нам только скучать, как скучают люди, обманутые в своих ожиданиях, но вынужденные это утаивать и скрывать...
  
   - Не понимаю, что тебя развеселило.
   - Могу объяснить: я смеюсь над самим собой. Я ведь тоже всего лишь доцент, а не академик. Ни одной книги в жизни не написал.
   - Не написал и гордись. Лучше вообще не писать, чем писать то, что другие пишут...
  
   Картина была прекрасна. Наверное, Виля подозревал измену, но он перемолол нашу ложь, лукавство и притворство, переболел, перестрадал и создал. Создал то, чем я теперь любуюсь и восхищаюсь, хотя вместе с восхищением я чувствовал жгучий, мучительный стыд...
  
   Спасённый мною у края обрыва Вильямчик стал мне ещё дороже как друг, а любить жён своих верных друзей - изысканный вид любви...
   ( сентябрь 2000 года)
  
   СМЕРТЬ ОТЦА АЛЕКСАНДРА
  
   Живём не жалуемся, но и не радуемся!..
   В хлопотах некогда было сесть и проникнуться ощущением, что наконец сбылось оно, заветное и долгожданное...
  
   Старый человек, семьдесят с лишним - не шутка...
   Так говорила себе Катя, заглушая угрызения совести. Конечно, она бы многое отдала за спокойную совесть, но ведь правда хорошо, а счастье - лучше! Поэтому Катя лишь попутно боролась со своими угрызениями, главное же для неё заключалось в том, чтобы быть похожей на счастливых людей. Сама Катя счастливой себя не чувствовала и, не ведая, в чём счастливы другие, старалась походить на них во всём, даже в мелочах, словно из выпущенного наугад заряда дробинка случайно могла попасть в цель...
  
   Для актёра партийность та же причуда, что и набожность. Главное - было бы, во что играть!..
  
   Нет во всём этом ни капли искренности - ни с моей стороны, ни со стороны отца. Да и щекотливая какая-то, неудобная, неловкая ситуация - исповедь! Какому-то мужчине в рясе, с крестом на цепочке рассказывать о себе... о самом интимном и сокровенном... То же самое и с послушанием Я, конечно не из тех, кто спрашивает благословения на покупку порося, мотоцикла или лукошка яиц, но я тоже изображаю... И эта моя угодливая улыбочка, выражающая готовность принять его драгоценные советы, - противно, противно! Самому противно! Противно потому, что в душе я именно гордец и себялюбец, а не та кроткая овца, которой прикидываюсь ему в угоду!.. К тому же я тщеславен, ревнив к успеху других и даже завистлив, хотя и не той низменной завистью, которой подвержен простой обыватель. Я завидую не славе, а совершенству...
  
   - Ну а Кузя-то в чём виноват?
   - Для Кузи любой совет - это клин, железный костыль, вбитый в мягкую древесину. Посильнее ударь молотком - и расколется!..
   Кузя в Боге хотел бунтовать, протестовать, выступать против, тем самым заявляя о себе как о личности. А отец Александр гладил его по головке и призывал смириться, стушеваться, быть паинькой и покорно нести свой крест.
   "Пусть каждый на своём месте выполняет свой долг. Богу - Богово, кесарю - кесарево". Словом, всячески удерживал его от диссиденства, хотя господ Солженицына и Сахарова Кузя нашёл среди книг, которые появлялись в его доме. И сам отец Александр их, конечно, читал...
  
   - Я тоже что-то прочёл, осмыслил, постиг - и Библию, и отцов церкви, и Соловьёва. Не могу похвастаться предельным выражением, подвигом поста и молитвы, но в вопросах религии как-никак разбираюсь. Смею иметь своё суждение. - Как всякий актёр, он часто говорил слегка изменёнными цитатами из сыгранных пьес.
   - Смеешь, смеешь и, может быть, достигнешь своего предельного, но никогда - меры. Того идеала меры и гармонии во всём, и духовном, и нравственном, и житейском, который так редко встречается среди людей... Вас гораздо больше - ревнивых, самовлюблённых, ожесточённых, ненавидящих, - чем любящих, мудрых, просветлённых и спокойных. Но ведь не сказано: блаженны сеющие смуту, а сказано: блаженны миротворцы. Вот и отец Александр, один среди вас, - блажен...
  
   Правда, они выбрались наконец из коммуналки, и Новая Деревня от них совсем близко (приблизилась, как Царство Небесное), но зато потеряли центр, родную улицу, которую не слишком ценили, когда она была рядом, за окнами. А теперь так затосковали, расчувствовались, вспоминая милые сердцу переулки..., что готовы были всплакнуть, старые олухи, лишившиеся насиженного гнезда. Да и какая это коммуналка, если у них был всего один сосед - тихий, седенький...
  
   Он готов был помогать всем, лишь бы это не становилось обузой долга. Он предпочитал дарить, а не жертвовать...
  
   Верный своей домашней политике, он и сам не вмешивался в дела сына, и жене запрещал. Он внушил ей, что половина жизни прошла у них в трудах праведных и лишениях... теперь же они имеют святое право пожить для себя и подумать о собственной душе...
  
   С детства она всех прощала. Когда ей делали больно..., она не испытывала желания отомстить, причинить ответную боль и тем самым восстановить справедливость. В душе она не считала, что её незаслуженная обида нарушает в мире равновесие, торжественно именуемое справедливостью...
  
   В жизни сильных, уверенных в себе людей часто всё оказывается не так, как они ожидали вначале, - жизнь их легко обманывает, сильных-то! Света же шестым чувством, провидческим инстинктом угадывала, что её ждёт, и никогда не ошибалась.
   Она сразу поняла, что с Жоркой ей мучиться. Жорка был рыж. А о рыжих она слышала, что они делятся на два сорта: степенные, хозяйственные, домовитые, обходительные и - продувные бестии, гуляки, вертопрахи. Середины тут не было, и стоило лишь взглянуть на Жорку, чтобы безошибочно определить, к какому сорту рыжих он относится.
   Казалось бы, наперёд предвидя будущее, очень легко избежать несчастий, но Света в своём провидческом даре угадывала указующий перст. Жорка был её судьбой, а уж какая это судьба, плохая или хорошая, ей не выбирать...
  
   Счастье никогда не создавалось ею самой, а как бы навязывалось ей ближними, насильно всовывалось в рот...
  
   Он был уверен, что те же деньги можно заработать гораздо легче, не выстаивая от и до у станка... Взять хотя бы лихую гвардию мясников с рынка: выплеснут на тушу ведро воды, заморозят в холодильнике - вот тебе и прибавка в весе. Да и каждый в стране чудес себе на уме - мясник тот же фокусник. Каждый от верхов до низов. Почему бы и ему не попробовать! Ладно, на рынок чужого не пустят (рекомендации нужны, как в партию), - можно не хуже местечко подыскать. И, поразмыслив немного, Жорка утроился грузчиком в мебельный магазин. Конечно, пролетарская спесь в нём поначалу взыграла: зазорно из перворазрядных токарей-фрезеровщиков - в простые грузчики. Но в конце концов жизнь сама подсказывает правила...
  
   - В религию меня хотят двинуть, по духовной части. За попами приглядывать и их приходы под колпаком держать. Знаешь, как с тобой заживём! Сыта будешь и вся в обновах.
   - Как бы не треснуть от сытой жизни...
  
   Валька терпеть не могла поучений - особенно тех, кто сам ничему не выучился и втайне хочет, чтобы другие следовали правилам, оправдывающим его ошибки...
   Оно сводилось к тому, что надо получить образование, бывать по праздникам у отца Александра, целовать крест, принимать благословение, что нельзя доверять подругам и что самое важное - встретить в жизни хорошего человека, не оплошать, не опростоволоситься, не ошибиться в выборе...
   Что бы ни внушала ей мать, самое заветное убеждение Вальки заключалось в том, что главное в жизни - это любовь и ради неё можно пожертвовать всем, и друзьями, и подругами, и отцом Александром, и даже родной матерью. Поэтому она в остервенении и бросила техникум: парней стоящих нет...
   Валька покрутилась, поразузнала и устроилась дежурной по платформе в метро. Гранитные полы, холодок, мозаика..., а она в выглаженной форме, красной пилотке... Машинисты после смены к ней подсаживаются, на ухо шепчут, по-голубиному воркуют, токуют, куражатся, она же им загадочно улыбается...
   Словом, сплошные намёки, обольщения и надежды! Но прошёл год, и ничего в жизни не менялось. Все голуби были давно окольцованы...
   Когда переехали в театральный дом, Валька сказала себе: сейчас или никогда...
  
   - Я всего лишь скромный йог. Стою на голове и сливаюсь с Абсолютом.
   - Ах вот как! Здесь среди лопат и веников, он стоит на голове и сливается с Абсолютом. Это по-русски! Это по-русски! Пустился во все тяжкие!..
  
   - Идеал гармонии и меры... Никто не осознаёт, какая ценность - гармоничное сочетание всех этих свойств. А ведь это прекрасно, если вникнуть: человек как священник служит Христу, совершает литургию и при этом пишет книги, ведёт огромную переписку, читает лекции, утешает, наставляет, любит искусство, восхищается природой, воспитывает детей, по-настоящему умеет дружить. Да ведь это тот самый идеал русского человека, который так искала наша литература и, не найдя в жизни, попыталась выдумать, воссоздать его образ художественными средствами! Он здесь, пожалуйста, смотрите! А мы просмотрели...
   Он выразил ... гармоничную целостность жизни, посвящённой Христу. Жизни, не усечённой Христа ради, ... а соединённой с Ним во всей полноте духовного и светского, Божественного и человеческого, гражданского и частного...
  
   Их жизнь становилась лучше, но внутренняя преграда мешала ей это признать, - преграда, возведённая из её вечных страхов, сомнений и опасений. Да, у них во множестве появилось то, чего раньше не было, но откуда это взялось, и что за это заплачено, - она не знала...
   Есть люди, вечно ждущие от жизни неприятностей, несчастий, злой шутки или обмана, и Свете казалось, что признаки хорошего у них в семье зловеще накапливаются для того, чтобы разом обернуться плохим...
   То, каким был Жорка, и то, какой была она, не могло слиться во что-то счастливое, радостное и безмятежное, как из грибницы чахлого опёнка не вырастет белый гриб...
  
   - Почему в церкви так мало хороших лиц?.. Почему у батюшки непременно живот, расплывшееся красное лицо и - оловянная пустота в глазах? Почему дьякон со сторожем пьют? Почему старухи у свечного ящика почти все востроносые, с луковками седых волос на затылке и колючими глазками и почему они так зло на всех шипят, наводя свой порядок? Да и почему на лицах большинства прихожан тоже какой-то налёт... чего-то слащаво-умильного, фальшиво-постного, сурово-назидательного?!
   - Как-то не обращал внимания. Да и к тому же священник - это лишь посредник между нами и Богом, и его человеческие слабости не имеют никакого значения.
   - Ну почему не может быть иначе?! Я сорок лет не могла войти в церковь!..
   - Но вот тебе повезло: ты встретила отца Александра...
   - Да, встретила отца Александра, и крестилась, и стала причащаться...
   - Одним словом, ты прошла катехизацию и стала воцерковлённой... для нашей интеллигенции это подвиг!..
  
   Возраст, изношенный организм, слишком стара... И к тому же мнительна, очень уж сосредоточена на своих болезнях...
  
   Какая-то смутная тяжесть камнем наваливалась на грудь. "Напиться, что ли, или исповедаться?"...
  
   Говорят, что актёры живут жизнями своих героев и потому успевают пережить и перечувствовать больше, чем обычные люди...
   Перевоплощаясь в другого человека, усваивая его гримасы, жесты, походку, выражение голоса, актёр впускает его в себя, как вора, который его же и обкрадывает. Обкрадывает потому, что это даётся с муками, то же, за чем он гонится, - мираж, поскольку актёр - иллюзионист, создатель бесплотных, призрачных подобий, а не господь Бог, чтобы творить живые души.
   Он может лишь отчасти перевоплотиться в другого, побыть в его шкуре и в этом смысле похож на несчастного, привившего себе бациллу тяжёлой болезни, чтобы испытать её свойства. Примерять шкуры таких героев, как шекспировские злодеи или секретари обкомов из нынешних пьес, - то же самое, что носить вериги или ранить нежную кожу власяницей. Только мученик при этом страдает во имя Всевышнего, а актёр во имя самого себя или во имя чёрта, что, впрочем, одно и то же.
   Поэтому Глеб Савич не переносил восторженных разговоров людей, завидующих сладкой жизни актёров. Порой он подумывал даже, а не бросить ли сцену, но без театра он не мог существовать, хотя и признавался в этом без всякой гордости и зазнайства. Лишённый сцены, он превратился бы в капризного брюзгу, сварливого зануду, истеричного скандалиста... Он встречался с актёрами, в старости покинувшими сцену, и это были самые тяжёлые, невыносимые старики...
   Во всех газетах трубили, что надо обращаться к зрителю с вопросами, которые ставит сама жизнь... С вопросами-то у нас всё в порядке, но вот к жизни у него было сложное, не выясненное до конца отношение. Его преследовала мысль, что если жизнь понимать напрямик, такой, какая она есть не в поверхностном и случайном, капризном, прихотливом выражении, а в глубинной сути, но никакого искусства не понадобится, оно будет выглядеть смешным и жалким. Искусство произошло из слабости человеческой, из недопонимания жизни и недостатка веры, которые требуют для себя каких-то форм, не чётких и ясных, как формы истины, а слегка затуманенных, смутных и расплывчатых.
   Эти-то формы и были им любимы, старым лицедеем, для которого сыграть - как исповедаться, а исповедаться - как сыграть...
  
   Она по натуре была кропотливый созидатель. Она отчитывалась и перед собой, и перед отцом Александром в каждом совершаемом ею усилии и в каждом из них видела смысл, от каждого ждала результата. И вот настало время сложить вместе множество мелких усилий и получить крупный результат. Но выходило, что она с её благими упованиями не единственный созидатель результатов, есть ещё более могущественный, именуемый судьбой, случайностью, жизнью, злым роком, дьяволом, наконец, и он-то не щадя ломает хрупкие постройки, с таким тщанием ею возводимые!..
  
   "Мальчик мой, ты же мечтал, к чему-то стремился, искал себя! Ты семнадцать раз прочёл Библию! И что же теперь?! Будешь разорять кладбища, осквернять могилы и устраивать погромы?!"
  
   - Я помню фразу, которую он произнёс однажды после нашего разговора: "Наверное, хорошие лица бывают только у атеистов". Произнёс со скептической усмешечкой и гримасой какой-то затаённой боли...
   - Я действительно ему однажды сказала, что в церкви мало хороших лиц... Мы и с тобой не раз говорили, что в нашем обществе церковь как социальный институт, как сформировавшаяся по определённым психологическим признакам людская среда, словно магнит, притягивает к себе всё косное, невежественное, враждебное культуре и другим религиям и в конечном итоге языческое. Да, языческое, поскольку веру они подменили церковным обрядом, целованием икон, свечками, поминальными записками, освящением куличей и пасхальных яиц. Вместо живого Христа, который есть в каждом из нас, у них - вечно живое было, заветы отцов, патриархальная старина...
   - Для тебя они хуже атеистов?
   - Хуже. Отец Александр не раз говорил, что атеизм - это дар Божий, что это великая оздоровляющая сила, что ни один храм не был закрыт без воли Божией, что всегда отнималось только у недостойных...
  
   Запас привычного истощался, а запасы неведомого скапливались, набухали и лавиной устремлялись в прорехи, которые она не успевала латать. Минутами Света до неузнаваемости менялась. Кто-то помимо неё произносил слова, сопровождая их не свойственными ей, пугающе чуждыми жестами. Кто-то совершал поступки, которых Света никогда не ждала от себя и не знала, как их оценить, как к ним относиться и с чем их сверять...
  
   Жорка решил, что в жизни ему не хватало настоящих правил, он их боялся и избегал, считая, что они только мешают жить. Он уставал и маялся от всего, что становилось правилом, входило в привычку, и его ужасало главное из них: жить, как все. Поэтому вопреки всем навязываемым правилам он и бросил завод, устроился в мебельный, и всемогущая судьба, временно поселившаяся на Лубянке, свела его с отцом Александром...
  
   Подруга с жаром поклялась, но Валька низвела её клятву до уровня кислого обещания, искушённая в том, как легко даются такие клятвы заранее, за много дней, как жалеют о них накануне и как воровато отказываются от них в назначенный срок...
  
   Катя стала судорожно перебирать в памяти то, о чём недавно старалась не думать, от чего беспечно отмахивалась, и её ужаснуло запустение в собственной жизни. Катя словно бы жила поодаль от неё, по другую сторону загородки, и трудолюбиво возделывала землю, на которой ничего не росло. Ей стало страшно... и Катя с ужасом спрашивала себя: "А жизнь-то?! Жизнь-то?!"
   (21 августа 2001 года)
  
   РУФЬ
  
   Я никогда не испытывал той томительной и блаженной упоённости, намагниченности прошлым, ради которой и стоит тратить время на воспоминания. Моя залежь уныло дремала на дне памяти, и у меня было чувство, что из неё даже искры не высечь...
  
   Я не из того счастливого сорта людей, которые готовы пожертвовать всем ради неизведанных ощущений, нанизывая их, словно жемчуг на нитку. Каждый потомок Авраама проходит в жизни три этапа: обожаемый и лелеемый всеми хрупкий еврейский мальчик, заботливый и хлопотливый еврейский отец и любящий еврейский дедушка, и я, конечно, не исключение. Первый этап я давно миновал, третий мне ещё предстоит, пребываю же я на втором. Вернее, не столько пребываю в благостном умиротворении, сколько кручусь юлой, сную челноком, рыскаю повсюду, стремясь обеспечить моё семейство, ибо в этом и заключается призвание еврейского отца.
   Да, образцовый отец семейства, я подвластен таким химерам, как долг, нужда, обязанность, хотя никаких пьянящих ощущений при этом не испытываю. Все мои чувствования - заведённый круг, напоминающий унылую карусель...
  
   Не все потери и утраты бывают безвозвратными, кое-что в жизни можно и поправить... (3 мая 2001 года)
  
   ЧЕРДАЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК С ВОСПАЛЁННЫМ ВООБРАЖЕНИЕМ
  
   Мечтатель, романтик, чердачный человек с воспалённым воображением!..
   Чердачный романтик - это прежде всего, конечно же, Гофман, автор "Ночных этюдов", "Серапионовых братьев"...
   Все мы с вами восторженные поклонники Гофмана, и особенно он дорог нам тем, как счастливо и гармонично сочетаются в нём дарования музыканта, художника и блестящего, самобытного писателя, рассказчика и романиста...
  
   Окно чердачной мансарды - это романтическое окно, распахнутое в ночь и освещённое таинственным лунным светом...
  
   "Меня навестил мой добрый ангел"...
  
   О, это почти эпиграф! Эпиграф к нашей ночной беседе, друзья! Я обожаю эпиграфы - и литературные, и музыкальные...
  
   Не будем закрывать окно! Пусть сегодня музыка звучит для всех полуночников, мечтателей, бродяг и скитальцев!..
  
   Поговорим о Бахе...
   Этот Бах задумал свести её в могилу своими фугами и хоралами. Он умудряется самую простенькую танцевальную мелодию преобразить так, что, слушая её, помышляешь о Страшном суде и адских муках, но только не о танцах...
   При всей любви немцев к музыке она никогда не считалась занятием, достойным человека знатного происхождения: что ни говори, это искусство от скоморохов! Да и все они такие, Бахи, - музыканты и скоморохи, Иоганн Себастьян же воистину самый достойный представитель этого рода!..
   Строптивый и неуживчивый Бах опасен тем, что его музыка может смутить юную и неискушённую немецкую душу, заворожить её, словно колдовское зелье, внушить ей жажду несбыточных грёз. Послушные, трезвые, душевно здоровые немцы станут чахлыми мечтателями и фантазёрами, а там недалеко и до массовых самоубийств от несчастной любви или оскорблённой гордости...
   Дослушаем же музыку... чакону, медленный и плавный танец, Бах превращает в реквием...
  
   Пальцы Моцарта переиграли бесчисленное множество творений Баха!
   "Он был удивительно маленького роста, очень худой и бледный, с роскошной копной светлых волос, которыми весьма гордился..." Обстановка в доме - казалось бы, беспечная и беззаботная, и всё-таки женитьба Моцарта... было в ней что-то роковое, обречённое. Именно она в конце концов свела его в могилу...
   "Мы жили весело, развлекались, шутили, смеялись, озорничали, но был ли Моцарт счастлив в семейной жизни, - вернее, смогла ли я сделать его счастливым? Да, я старалась приспособиться к нему во всём и вести с ним богемный образ жизни, к которому он привык. Да, я прощала ему загулы, измены с горничными и актрисами... Прощала, ведь Моцарт так трогательно каялся, клялся в верности, молил о снисхождении, что его невозможно было не простить, к тому же и я сама не считала себя образцом добродетели. Но я упрекаю себя в том, что не сумела его сберечь. Теперь-то я вижу, что Моцарт - это то хрупкое чудо, которое не могло быть долговечным, поэтому надо было сделать всё, чтобы избавить его от гнетущих забот о заработке, стать ради него экономной, хлопотливой, хозяйственной, самоотверженной, но я была отнюдь не бережливой... Я слишком жила сегодняшним днём, стремилась к ближайшей выгоде...
   Моцарт умер в бедности 5 декабря 1791 года... Его похоронили без всяких почестей, в общей могиле для нищих...
  
   1800-й год... Семейство Гвиччарди прибывает в Вену... Джульетта была очарована Веной, её балами, маскарадами, спектаклями и концертами. Естественно, она и сама жаждала заниматься музыкой, и не у кого-нибудь, а у самого Бетховена - прославленного Бетховена...
   Джульетта не только приноровилась к характеру своего учителя, но вскоре и совершенно освоилась в его мансарде... Когда же выяснилось, что они оба влюблены... Да, тридцатилетний маэстро был влюбчив и страстен, на улицах не пропускал ни одного милого личика, а в театре лорнировал мраморные плечи, шею и полуобнажённые... венских красавиц. Хотя при этом до конца дней сохранял целомудрие, поскольку свято чтил брачные узы, но семейного счастья так и не испытал.
   В том числе и с Джульеттой: хотя она и клялась, что готова выйти за него замуж, это было скорее ребяческим порывом, чем осознанным стремлением. А главное, её родители отказали Бетховену. Для них брак дочери с композитором был явным мезальянсом...
   Летом 1802 года Бетховен гостил в венгерском имении Брунсвиков. Там сохранилась беседка, в которой, по преданию, написана "Лунная соната", посвящённая Джульетте Гвиччарди...
  
   Шуберт, так же, как и великие Моцарт и Бетховен, жил в Вене...
   Письмо было от Шуберта... Летом Шуберт получил место учителя музыки у графа Эстергази и вместе со всем семейством отправился в одно из его венгерских имений... Шуберт писал: "Я чувствую себя превосходно, живу и сочиняю музыку как бог, словно так и должно быть. "Одиночество"... уже готово. Я считаю, что это лучшее моё произведение, и именно потому, что здесь я свободен от каких бы то ни было забот. Надеюсь, что все вы здоровы и веселы, как я. Наконец-то я чувствую, что живу; слава богу, пора уже, иначе я погиб бы как музыкант"...
   Нешуточное это дело - романтизм! Ох, нешуточное, страшное, гибельное...
   Мужское это дело, господа, - говорить о музыке! С романтизмом, с музыкой вольничать и шутить нельзя! Шутки могут иметь непредсказуемые последствия, ..., а то и привести к революции, о чём предупреждал ещё китайский мудрец Конфуций, придававший музыке не просто большое и важное - государственное значение.
  
   13 августа 1837 года, Лейпциг. Имя Клары Вик на афише концерта... Шуман приехал за пять минут до звонка, купил билет и сел в самом дальнем ряду... Нельзя, чтобы его увидели, ведь им с Кларой запрещено встречаться. Фридрих Вик неумолим: он отказывается дать согласие на их брак... Его Клара никогда не станет женой музыканта: хрупкому созданию нужна более прочная опора. Романтизм хорош в музыке, но не в жизни...
   И вот она выходит на сцену... Почувствовала и заиграла его "Симфонические этюды"... Так сливаются души влюблённых на небе, унесённые ангелами...
   Именно Клара вдохновила Шумана на создание всех его ранних шедевров...
   Иногда её страшила судьба - стать женой музыканта, и она писала Шуману: "Я нуждаюсь во многом и знаю, что для приличной жизни требуется многое".
   Да, в самых романтических возлюбленных подчас прорывается эта тяга - тяга к приличной жизни... Их призвание в том, чтобы возжечь творческий огонь, сгорает же в нём художник... Мечта сбылась - о, как они были счастливы!.. Клара дожила до самой старости, окружённая признанием и почётом, хотя и глубоко несчастная как женщина, а Роберт Шуман умер в сумасшедшем доме, когда ему было всего лишь 46 лет. Это тоже романтизм, господа...
  
   В нашем доме появился Брамс - светловолосый и голубоглазый, с обветренным и загорелым лицом немецкого путешественника...
   Я же испытывала к нему материнскую нежность, находя особую отраду в том, чтобы следить за развитием этой удивительной личности, способствовать становлению этого музыкального гения...
   О, Брамс несомненно гений, но какое потребовалось усилие, чтобы он сформировался как личность, - усилие и от него самого, и от меня, ведь в юности он не получил ни образования, ни воспитания, ни тех впечатлений, которые облагораживали бы помыслы и умиротворяли душу. Отец, игравший на контрабасе, таскал его по самым грязным кабакам и притонам, и Брамс был свидетелем сцен, исказивших его юношеский идеал любви, романтические представления о женщине. Он замкнулся в себе, стал застенчивым и нелюдимым... Брамс очень мало читал, а без чтения его ум во многом оставался неразвит. Именно в этом я и старалась ему помочь, беря на себя роль старшего друга, советника и наставника...
   Мы убеждали себя, что высшая радость - это радость самопожертвования. Но постепенно я стала чувствовать, что Брамс - это открытие поразило, как молния, - любит меня, что временами он едва удерживается от того, чтобы сжать меня в страстных объятиях и осыпать поцелуями...
   Брамс был близок к самоубийству. Эти чувства, это безумие, боль и тоска прорываются в написанных тогда вариациях на тему Шумана, посвящённую мне...
   И всё-таки мы расстались, и это расставание было похоже на бегство. Брамс покинул меня, потому что в какой-то момент почувствовал: при всей любви ко мне он не может принести в жертву свою свободу художника, своё честолюбие, свои мечты о славе...
  
   Главный демон романтизма - Паганини... "Воистину он чародей, он демон, этот итальянец, извлекающий из одной струны соль целую гамму звучаний! Скрипка в его руках то рыдает, то что-то жалобно шепчет, то зовёт издалека, то бесовски взвизгивает, то отрывисто, желчно смеётся, пальцы же, пальцы... они скользят по струне или совершают головоломные прыжки, замирают и вновь выделывают отчаянные трюки!"...
  
   Париж 9 марта 1831 года. Вернувшись домой после концерта Паганини,... Лист долго ходил по комнате...
   Да, он не просто услышал гениального скрипача, волшебника, чародея - он ощутил возможность прорыва в неведомое, нового постижения инструмента, не только скрипки, но и рояля, ещё не открывшего всех своих тайн. В его сокровенных недрах хранятся сокровища... На рояле, этом дивном подобии оркестра, можно не просто исполнить мелодию, но пробудить духов самой природы, смешать звуки, как художник смешивает краски, и изобразить... Да, да, изобразить шум горного водопада, весенние раскаты грома, шелест осенних дубрав, рокот морского прибоя, вечерний звон колоколов! Казалось бы, это невозможно, ведь всё-таки рояль не оркестр, но в то же время вполне достижимо, если... нет-нет, не заключить сделку с дьяволом, ... а использовать найденные Паганини приёмы и принципы. Найденные для скрипки, но ведь можно по-новому переосмыслить, использовать, претворить для рояля!..
  
   Но наступило утро... О, как жаль расставаться с роялем, мольбертом и письменным столом! Но промелькнёт день, наступит вечер, и он вернётся на свой чердак... Гофман будет рисовать, сочинять музыку, играть на рояле и стремительно... писать рассказы, окуная гусиное перо в чернильницу, из которой, словно из волшебного колодца, появятся на свет его причудливые персонажи...
   (26 мая 2001 года)
  
   ВОТ ТАК МЫ ЖИЛИ,
   ВОТ ТАК МЫ ЖИВЁМ СЕЙЧАС,
   А ВОТ ТАК ХОТЕЛИ БЫ ЖИТЬ...
  
   Воспоминания дедов и отцов ещё пригодятся новому поколению...
  
   Россия сегодня стоит на верной стороне истории?..
  
   - Я тут послал смеху ради своё резюме - ты не представляешь, звонят каждый день! В корпорацию зовут арт-директором. И в рекламу. И зарплаты - в четыре раза больше, не вру! В шесть! Ты чувствуешь, как Россия поднимается? Всюду запах денег! Вот и я почувствовал. Мастера, профи должны жить по-другому. Даже если просто в провинцию уехать сельским хозяйством заниматься, знаешь, как можно на сахаре подпрыгнуть? А я? Ты видишь, на чём я езжу? Дочку ещё на английский записали и в танцевальную...
   - Ну, напиши заявление об уходе.
   - Но подводить-то тебя не хотелось. Сколько лет вместе... Сколько тебя выручал. На моё место человечка-то не так-то просто... Да ещё на такие деньги. Я ведь с идеей, у меня с Богом канал. Видишь, от меня свет? И у тебя тоже - канал, с Богом. Но у тебя есть ещё и другие каналы. Вот ты послушай, что тебе сейчас Бог говорит? Молчит, видно. Меня, в принципе, всё здесь устраивало. Но деньги... Маловато...
  
   Я всегда считал: стыдно хотеть денег - моя ошибка! Теперь заставляю себя говорить каждое утро,... присягая, глядя на невидимый поднимающийся флаг новой родины, - я люблю деньги. Я хочу деньги...
  
   - Устроился?
   - Почти арт-директор информационно-издательской группы аппарата вице-премьера...
   - А почему "почти"?
   - Я туда пришёл, как хищник, огляделся и понял: начальства много, но всё мясо, деньги только у папы. Решает один. А его все лижут, обступили, я побегал вокруг - присосаться негде. Вгрызться негде! Дождался дня рождения папы: позиционировать вас надо по-другому, новое слово нужно в основание вашего публичного образа, слово же камень, на камне строится всё, и слово ваше - величие! А от него пойдём развивать - величие свершений, величие облика, величие замыслов... Вот как я всё проинтуичил...
   - Надо же. А я думал, у него вокруг только племянники. И троюродные внуки...
   - И это есть! Одни свои! И трепещут... А ведь под идеи мои бюджет получу... Исполнителей буду выбирать. Из самых лучших. Интересно тебе?
   - Ещё бы.
   Дима нетвёрдой от радости рукой цапнул со стола Эбергарда бумажку для заметок и вывел "20%"...:
   - Откатишь?
   Эбергард отобрал у Димы Кирилловича ручку и жирно переправил в "50%".
   - Даже так? Ну что ж - партнёры!..
   Ты так не переживай из-за своих там личных ситуаций... Нет непокупаемых ситуаций. Есть вопрос цены!
  
  
   ТАК КАК ДАЛЬШЕ БУДЕМ ЖИТЬ?.. "ЭТО НЕВЫНОСИМО СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ"...
  
   Смешное и страшноватое время, когда вся страна вдруг рванула к свободе, не особо глядя под ноги...
  
   ЕСЛИ НЕ ХОЧЕТ ЧЕЛОВЕК ЖИТЬ КАК СЛЕДУЕТ - НЕ ЗАСТАВИШЬ!..
  
   ГЛУПОСТЬ - ЭТО НЕ ОТСУТСТВИЕ УМА, ЭТО УМ ТАКОЙ...
  
   Опережать время всегда так же опасно, как и отставать от времени...
  
   Жизнь заканчивается, а я так и не узнала, что к чему...
  
   "Как же мудрено распознать, отчего что происходит, что к чему клонится! Как переплетаются причины и следствия. Можно ли представить историю? Историю вполне можно только чувствовать".
  
  
  
   133
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"