Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Читающая элита

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Татьяна Хруцкая
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ч И Т А Ю Щ А Я Э Л И Т А
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Санкт-Петербург
  
   2013 год
   "Напрасно читать, если чтение не влияет
   на вашу жизнь, ваши поступки, мысли".
  
   "Чтение и ученье - вечное питание мысли,
   её бесконечное развитие!"
  
   "Ему только хотелось, а ей вдвое, чтоб не было ничего недоступного - не ведению, а пониманию".
  
   "Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всём, многое читал, не обегая педантичности и какой-нибудь экономической теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, со страстью: он как будто рисовал ей бесконечную, живую картину знания. После из памяти её исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски, и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
   Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, что потом искра этого огня светится в её глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в её сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из её слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говорённого, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно её жизни.
   Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда ещё в жизни не бывал он поглощён так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжёлые дни, когда боролся с жизнью, выпутывался из её изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась с этой неумолкающей, вулканической работой духа своей подруги!" (И.А.Гончаров "Обломов").
  
  
   Екатерина Романовна ДАШКОВА (17 марта 1743 г.- 4 января 1810 г.) "ЗАПИСКИ"
  
   Я родилась в 1743 г. в Петербурге. Императрица Елизавета уже вернулась к тому времени из Москвы, где она венчалась на царство. Она держала меня у купели, а моим крёстным отцом был великий князь, впоследствии император
   Пётр III.
   Я имела несчастье потерять мать на втором году жизни и только впоследствии узнала от её друзей и людей, хорошо знавших её и вспоминавших о ней с восхищением и благодарностью, насколько она была добродетельна, чувствительна и великодушна. Когда меня постигло это несчастье, я находилась у своей бабушки с материнской стороны, в одном из её богатых имений и оставалась у неё до четырёхлетнего возраста, когда её с трудом удалось убедить привезти меня в Петербург с целью дать мне надлежащее воспитание, а не то, которое я могла получить из рук добродушной старушки-бабушки. Спустя несколько месяцев, канцлер, старший брат моего отца, вовсе изъял меня из тёплых объятий моей доброй бабушки и стал воспитывать меня со своей единственной дочерью, впоследствии графиней Строгановой. Общая комната, одни и те же учителя, даже платья из одного и того же куска материи - всё должно было бы сделать из нас два совершенно одинаковых существа; между тем трудно было найти людей более различных во всех обстоятельствах жизни.
  
   Мой отец, граф Воронцов Роман Илларионович, младший брат канцлера, был молод, любил жизнь, вследствие чего мало занимался нами, своими детьми, и был очень рад, когда мой дядя, из дружбы к нему и из чувства благодарности к моей покойной матери, взялся за моё воспитание. Мои две старшие сестры находились под покровительством императрицы и, будучи ещё в детском возрасте назначены фрейлинами, жили при дворе. В родительском доме оставался только мой старший брат, Александр.
  
   Мой дядя не жалел денег на учителей, и мы - по своему времени - получили превосходное образование: мы говорили на четырёх языках, хорошо танцевали, умели рисовать, у нас были изысканные и любезные манеры, и потому не мудрено было, что мы слыли за отлично воспитанных девиц. Но что же было сделано для развития нашего ума и сердца? Ровно ничего. Дядя был слишком занят, и у него не хватало на это времени, а у тётки не было к тому ни способностей, ни призвания: её характер представлял из себя странное сочетание гордости с необыкновенной чувствительностью и мягкостью сердца.
  
   С раннего детства я жаждала любви окружающих меня людей и хотела заинтересовать собой моих близких, но когда, в возрасте тринадцати лет, мне стало казаться, что мечта моя не осуществляется, мною овладело чувство одиночества.
  
   Глубокая меланхолия, размышления над собой и над близкими мне людьми, изменили мой живой, весёлый и даже насмешливый ум. Я стала прилежной, серьёзной, говорила мало, всегда обдуманно. Я отдалась чтению. Любимыми моими авторами были Бейль, Монтескье, Вольтер и Буало. Я начала осознавать, что одиночество не всегда бывает тягостно, и силилась приобрести все преимущества, даруемые мужеством, твёрдостью и душевным спокойствием. Я была довольна и покойна, только когда погружалась в чтение или занималась музыкой, развлекавшей и умилявшей меня; когда же я выходила из своей комнаты, я всегда грустила; иногда я просиживала за чтением целые ночи напролёт... Ум мой зрел и укреплялся.
  
   Никогда драгоценное ожерелье не доставляло мне больше наслаждения, чем книги; все мои карманные деньги уходили на покупку книг. Иностранные артисты, литераторы и министры всевозможных иностранных дворов, находившиеся в Петербурге и посещавшие постоянно моего дядю, должны были платить дань моей безжалостной любознательности. Я расспрашивала их об их странах, законах, образах правления; я сравнивала их страны с моей родиной, и во мне пробудилось горячее желание путешествовать; но я думала, что у меня никогда не хватит на это мужества, и полагала, что моя чувствительность и раздражительность моих нервов не вынесут бремени болезненных ощущений, уязвлённого самолюбия и глубокой печали любящего свою Родину сердца. Я думала, что достигла уже всего, и если бы кто-нибудь мог бы тогда предсказать мне страдания, ожидавшие меня, я бы положила конец своему существованию: у меня уже появлялось предчувствие, предсказывавшее мне, что я буду несчастна.
  
   Великий князь, впоследствии император Пётр III, и великая княгиня, справедливо названная Екатериной Великой, приехали к нам провести вечер и поужинать. Иностранцы обрисовали меня ей с большим пристрастием; она была убеждена, что я всё своё время посвящаю чтению и занятиям, что и привлекло мне её уважение, оказавшее столь большое влияние на всю мою жизнь и вознёсшее меня на такой пьедестал, о котором я никогда не смела и мечтать.
   Я смело могу утверждать, что кроме меня и великой княгини в то время не было женщин, занимавшихся серьёзным чтением. Мы почувствовали взаимное влечение друг к другу, а очарование, исходившее от неё, в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы подросток, которому не было и пятнадцати лет, мог ему противиться, и я навсегда отдала ей своё сердце; однако она имела в нём сильного соперника в лице князя Дашкова, с которым я была обручена; но вскоре и он проникся моим образом мыслей, и между ними исчезло всякое соперничество. Великая княгиня осыпала меня своими милостями и пленила меня своим разговором. Возвышенность её мыслей, знания, которыми она обладала, запечатлели её образ в моём сердце и в моём уме. Этот длинный вечер, в течение которого она говорила почти исключительно со мной одной, промелькнул для меня как одна минута. Он и стал первоначальной причиной многих событий.
  
   Наша свадьба была отпразднована... Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала тем более, что она ничем не походила на всё то, к чему я привыкла... На следующий год я родила дочь. В обществе моего клавесина и моей библиотеки время для меня быстро летит.
  
   25 декабря, в день рождества Христова, мы имели несчастье потерять императрицу Елизавету. Гвардейские полки присягнули новому императору
   Петру III.
  
   Фельдмаршал Разумовский, человек беспечный, с которым государь обходился очень дружелюбно, несмотря на это, не мог не видеть его полной неспособности управлять империей и опасностей, которым она подвергалась. Граф Разумовский любил свою родину, насколько ему это позволяли его апатия и лень. Он командовал Измайловским полком, где пользовался всеобщей любовью; представлялось чрезвычайно важным иметь его на нашей стороне, но всем нам казалось почти невозможным склонить его на это. Он был чрезвычайно богат, имел все чины и ордена, ненавидел какую бы то ни было деятельность и содрогнулся бы от ужаса, если бы его посвятили в заговор, в котором он должен был бы играть одну из главных ролей. Однако я не отступила перед этими трудностями.
  
   Тем временем я вела образ жизни, который должен был дурно отозваться на моём здоровье; я так же часто, как и раньше, посещала родных. В почтовые дни я писала длиннейшие письма моему мужу и плакала о разлуке с ним. Остальные дни недели, за исключением немногих часов сна, я была поглощена выработкой своего плана и чтением всех книг, трактовавших о революциях в различных частях света.
  
   Между Петербургом и Красным Кабаком на протяжении десяти вёрст простирались сплошные болота и густые леса; кто-то посоветовал Петру III раздать их. Большинство богатых вельмож, осушив их, превратили в прелестные дачные места; один участок был отдан одному из ораниенбаумских голштинцев, но тот испугался расходов и предоставил правительству отдать его кому угодно. Мой отец пожелал, чтобы я его взяла; тщетно я объясняла ему, что не могу им заняться, так как денег у меня вовсе не было; он настоял на своём и обещал мне выстроить маленький деревянный домик.
   Я исполнила желание отца, твёрдо решившись, однако, не предпринимать ничего, что могло бы стеснить моего мужа в денежном отношении; кроме расходов на скромный стол для меня, моей дочери и для прислуги, я ничего не тратила, так как носила ещё платья моего приданого. В то время в Петербурге проживало около сотни крепостных моего мужа, которые каждый год приходили на заработки; из преданности и благодарности за своё благосостояние, они предложили мне, что поработают четыре дня, чтобы выкопать канавы, и затем будут в праздничные дни поочерёдно продолжать работы. Они работали с таким усердием, что вскоре более высокая часть земли обсушилась и была готова под постройку дома и служб. Мне пришла в голову мысль не называть пока это первое моё имение и в случае удачи революции дать ему имя того святого, чья память будет чтиться в этот день.
  
   Я часто встречалась с князем Репниным у княгини Куракиной. Он меня понял совершенно и увидел, что мною руководили строгие принципы и восторженный патриотизм, а не личные интересы и мечты о возвеличении моей семьи... После ухода князя Репнина я более не ложилась спать и принялась раздумывать над различными проектами касательно завершения переворота, предложенными нашими заговорщиками. Но всё это были только предположения, и определённого плана ещё не было, хотя мы и согласились единодушно совершить революцию, когда его величество и войска будут собираться в поход в Данию. Я решила открыться графу Панину при первом моём свидании с ним. Он стоял за соблюдение законности и за содействие Сената.
   - Конечно, это было бы прекрасно, - ответила я, - но время не терпит. Я согласна с Вами, что императрица не имеет прав на престол, и по закону следовало бы провозгласить императором её сына, а государыню объявить регентшей до его совершеннолетия; но Вы должны принять во внимание, что из ста человек девяносто девять понимают низложение государя только в смысле полного переворота.
  
   Я через день ездила в своё имение, или, скорей, на моё болото, чтобы в одиночестве записать некоторые мои мысли, представляющиеся мне не вполне ясными. Эти постоянные поездки убедили всех, что я была поглощена исключительно украшением и обработкой своей земли.
  
   Я довольно часто получала известия от императрицы; она была здорова и покойна; впрочем, ей не о чем было тревожиться, так как она, как и мы все, не подозревала, что развязка так близка. Пётр III усиливал отвращение, которое к нему питали, и вызывал всеобщее глубокое презрение к себе своими законодательными мерами.
  
   Дела оставались в таком положении вплоть до 27 июня, являющегося днём, навсегда памятным для России и исполненным трепета и радости для заговорщиков, так как их мечты наконец осуществились; за несколько часов до переворота никто из нас не знал, когда и чем кончатся наши планы; в этот день был разрублен гордиев узел, завязанный невежеством, несогласием мнений насчёт самых элементарных условий готовящегося великого события, и невидимая рука провидения привела в исполнение нестройный план, составленный людьми, не подходящими друг к другу, недостойными друг друга, не понимающими друг друга и связанными только одной мечтой, служившей отголоском желания всего общества. Они именно только мечтали о перевороте, боясь углубляться и разбирать собственные мысли, и не составили ясного и определённого проекта. Если бы все главари переворота имели мужество сознаться, какое громадное значение для его успеха имели случайные события, им пришлось бы сойти с очень высокого пьедестала. О себе я должна сказать, что, угадав - быть может, раньше всех - возможность низвергнуть с престола монарха, совершенно неспособного править, я много над этим думала, насколько восемнадцатилетняя головка вообще способна размышлять, но, сознаюсь, ни моё изучение подобных примеров в истории, ни моё воображение, ни размышления никогда не дали бы тех результатов, к которым привёл арест Пасека как государственного преступника.
   - Теперь не время думать об испуге императрицы, - воскликнула я, - лучше, чтобы её привезли сюда в обмороке и без чувств, чем, оставив в Петергофе, подвергать её риску быть несчастной всю жизнь или взойти вместе с нами на эшафот. Скажите же вашему брату, чтобы он карьером скакал в Петергоф и немедленно привёз императрицу, пока Пётр III не прислал её сюда, последовав разумным советам, или сам не приехал в Петербург и не разрушил навсегда того, что, кажется, само провидение устроило для спасения России и императрицы.
   После его ухода я погрузилась в самые грустные размышления, и моё воображение рисовало мне мрачные картины.
   В шесть часов утра я приказала горничной приготовить мне парадное платье. Узнав, что её величество приехала в Измайловский полк, единогласно провозгласивший её императрицей, затем отправилась в Казанский собор, куда собрались все гвардейские и армейские полки, чтобы принести ей присягу, я поехала в Зимний дворец, куда должна была прибыть и императрица.
  
   Перо моё бессильно описать, как я до неё добралась; все войска, находившиеся в Петербурге, присоединившись к гвардии, окружали дворец, запрудив площадь и все прилегающие улицы. Я вышла из кареты и хотела пешком пройти через площадь; но я была узнана несколькими солдатами и офицерами, и народ меня понёс через площадь высоко над головами. Меня называли самыми лестными именами, обращались ко мне с умилёнными, трогательными словами и провожали меня благословениями и пожеланиями счастья вплоть до приёмной императрицы. Платье моё было помято, причёска растрепалась, но своим кипучим воображением я видела в беспорядке моей одежды только лишнее доказательство моего триумфа; не имея времени привести в порядок свой туалет, я предстала в таком виде перед императрицей.
   Мы бросились друг другу в объятья. "Слава Богу! Слава Богу!" - могли мы только проговорить... Мы должны были, наскоро пообедав, отправиться в Петергоф во главе войск. Императрица должна была одеть мундир одного из гвардейских полков; я сделала то же самое.
  
   По всей вероятности, Петру III были уже известны бегство императрицы из Петергофа и события, совершившиеся в Петербурге.
  
   Императрица отдала приказания, необходимые для охраны столицы, мы сели на коней и поехали во главе двенадцатитысячного войска, не считая добровольцев, с каждой минутой увеличивавшихся в числе.
   Вследствие того что войска были на ногах уже более двенадцати часов, мы сделали трёхчасовой привал в десяти верстах от города, в Красном Кабаке. Мы сами нуждались в отдыхе. Я почти не спала последние две недели... Но мы не могли уснуть, и её величество начала читать мне целый ряд манифестов, которые подлежали опубликованию по нашем возвращении в город; мы сообщали друг другу и наши опасения, которые, однако, отныне уступили нашим надеждам.
  
   Действительно, Пётр III обнаружил большую нерешительность и не последовал совету фельдмаршала Миниха, который был при нём... Он принуждён был отправить генерала Измайлова к императрице с весьма покорными заявлениями и с предложением, что он откажется от престола. Императрица отослала Измайлова к государю, прося его убедить Петра III сдаться, чтобы предупредить неисчислимые бедствия, которые в противном случае нельзя будет предотвратить; она обязалась устроить ему приятную жизнь в каком-нибудь выбранном им самим дворце, в отдалении от Петербурга, и исполнять по мере возможности все его желания. Однако довольно об этом несчастном государе, которого судьба поставила на пьедестал, не соответствовавший его натуре. Он не был зол, но ограниченность его ума, воспитание и естественные наклонности выработали из него хорошего прусского капрала, а не государя великой империи.
  
   Въезд наш в Петербург невозможно описать. Улицы были запружены ликующим народом, благословлявшим нас; кто не мог выйти - смотрел из окон. Звон колоколов, священники в облачении на паперти каждой церкви, полковая музыка производили неописуемое впечатление. Я была счастлива, что революция завершилась без пролития и капли крови; желание поскорей увидеть моего отца, дядю и дочь, множество чувств, обуревавших меня, неимоверное физическое напряжение, которое я испытала в восемнадцать лет при моём слабом здоровье и необычайной впечатлительности, - всё это повергало меня в лихорадку, которая не позволяла мне ни видеть, ни слышать, ни тем более наблюдать происходившее вокруг меня.
  
   - Простите мне, ваше величество, то, что я вам сейчас скажу. Отныне вы вступаете в такое время, когда, независимо от вас, правда не будет доходить до ваших ушей. Умоляю вас, не жалуйте мне этого ордена; как украшению я не придаю ему никакой цены; если же вы хотите вознаградить меня им за мои заслуги, то я должна сказать, что, какими бы ничтожными они ни являлись по мнению некоторых лиц, в моих глазах им нет цены, и за них нельзя ничем вознаградить, так как меня никогда нельзя было и впредь нельзя будет купить никакими почестями и наградами.
   Доставьте счастье моей родине и сохраните добрые чувства ко мне - тогда я буду совсем счастлива.
  
   Петербургский двор был очень интересен в это время. Появилось множество лиц, выдвинутых переворотом, возвращённых из ссылки, куда они были отправлены ещё во времена императрицы Анны, регентства Бирона и царствования Елизаветы. Они были вызваны ещё Петром III и возвращались постепенно из более или менее отдалённых мест, так что каждый день их появлялось несколько человек. Это были живые иллюстрации прежних времён, приобретшие особый интерес пережитыми ими превратностями судьбы и знавшие множество кабинетных и дворцовых тайн. Наконец вернулся и бывший канцлер, знаменитый граф Бестужев. Сама императрица представила нас друг другу, и у неё вырвалась фраза, которую Орловы охотно затушевали бы, если бы это было возможно:
   - Вот княгиня Дашкова! Кто бы мог подумать, что я буду обязана царским венцом молодой дочери графа Романа Воронцова!
   Эта картина, поражая быстрыми появлениями новых лиц и их противоположностями, заставляла меня размышлять и укрепляла мой ум.
  
   Её Величество уехала в Москву на коронацию в сентябре. Я ехала с ней в карете, мой муж также был в её свите. По дороге во всех городах и сёлах, население проявляло такую восторженную радость, что императрица не могла не остаться ею довольной. Не въезжая в Москву, государыня остановилась в поместье графа Разумовского, куда собрались все должностные лица Москвы и масса приглашённых. После обеда императрица позвала меня и мужа в отдельную комнату и тут осторожно объявила мне о смерти моего сына Михаила.
  
   22 сентября - день коронации. При выходе из церкви её величество села на трон; тут же я была назначена статс-дамой. В продолжение нескольких недель шли беспрерывные празднества.
  
   12 мая 1763 года я родила сына Павла. Императрица и великий князь крестили моего сына.
  
   Моих принципов не понимали, а высокое положение при дворе неминуемо сопряжено с горестями и неприятностями. Я слишком много сделала для императрицы и во вред собственным интересам, чтобы не стать мишенью для злобы и клеветы. Григорий Орлов, самонадеянный вследствие своего невежества и предприимчивый вследствие того, что не умел измерить глубину и обширность замыслов, которые он думал легко исполнить с помощью своего скудного ума. Меня всё это повергло в печаль.
  
   Все иностранные кабинеты, завидуя значению, какое приобрела Россия в царствование просвещенной и деятельной государыни, пользовались всяким самым ничтожным поводом для возведения клеветы на императрицу.
  
   Мой муж, совершая усиленные переходы, невзирая на сильную лихорадку, наконец, пал жертвой рвения, которое он приложил к исполнению воли императрицы. Мне сообщили самую ужасную для меня катастрофу, я узнала о смерти моего мужа.
  
   Меня долгое время оставляли в неведении относительно расстроенного материального положения, в котором муж оставил меня и детей.
  
   Если бы мне сказали до моего замужества, что я, воспитанная в роскоши и расточительности, сумею в течение нескольких лет (несмотря на свой двадцатилетний возраст) лишать себя всего и носить самую скромную одежду, я бы этому не поверила.
  
   В 1768 г. я тщетно просила разрешения поехать за границу: я надеялась, что перемена климата и путешествие благотворно подействуют на моих детей. Как дворянка, я имела на это полное право, но, как кавалерственная дама, я обязана была испросить на то позволение императрицы. Мой план удался.
   Наконец я уехала. Я предприняла своё путешествие главным образом с целью осмотреть разные города и остановиться на том из них, где я могла бы воспитать детей, зная, что лесть челяди, баловство родных и отсутствие в России образованных людей не позволят мне дать моим детям дома хорошее воспитание и образование. В декабре я отправилась в Ригу... Берлин... Англия... Франция... Швейцария...
  
   Просвещение ведёт к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных при всяком образе правления.
  
   Дидро:
   - Какая Вы удивительная женщина! Вы переворачиваете вверх дном идеи, которые я питал и которыми дорожил целых двадцать лет!
   Всё мне нравилось в Дидро, даже его горячность. Его искренность, неизменная дружба, проницательный и глубокий ум, внимание и уважение, которые он мне всегда оказывал, привязали меня к нему на всю жизнь. Я оплакивала его смерть и до последнего дня моей жизни буду жалеть о нём.
  
   В назначенный день я отправилась к Вольтеру...
  
   Я вернулась в Россию... выдала свою дочь замуж за бригадира Щербинина. Вследствие дурного обращения с ним его родителей у него сложился меланхолический, но кроткий характер, и я надеялась, что он даст моей дочери тихую и мирную жизнь. Она физически развилась неправильно и имела недостаток в строении тела, вследствие чего вряд ли могла рассчитывать, что более молодой и весёлый муж станет её любить и баловать. Меня побудило к этому браку и моё намерение пробыть за границей девять, может быть, даже десять лет для образования сына. Конечно, я мечтала о лучшем браке для моей дочери, но и этот брак представлял то огромное преимущество, что дочь моя могла оставаться со мной, и я имела возможность оберегать её молодость. Отец Щербинина охотно согласился отпустить своего сына, тем более, что я объявила, что ему не придётся делать никаких расходов, так как процентов с капитала моей дочери хватит на содержание их обоих при совместной жизни со мной. К сожалению, этот брак причинил мне немало огорчений, помимо сплетен и клеветы, которые я могла презирать, твёрдо сознавая чистоту своих намерений и будучи уверена в том, что я хорошая мать.
  
   Я попросила у её величества разрешения поехать за границу, чтобы дать моему сыну классическое и высшее образование. Мне это было разрешено чрезвычайно холодно, так как императрица не любила, когда я уезжала из России.
  
   Гродно... Вильно... Варшава... Берлин... Лондон... Брюссель...Гаага... Рим...
  
   Это был самый спокойный и счастливый период, выпавший мне на долю в этом мире. Я привыкла к физическим страданиям, и так как жила вне себя, т.е. только для других и любовью к детям, я способна была смеяться и шутить во время сильных приступов боли.
  
   Я была всецело поглощена стремлением дать моему сыну самое лучшее образование и воспитание; незначительность средств моих детей и собственная бедность меня не огорчали: в Шотландии жизнь недорога, и, соблюдая порядок и экономию, я могла вполне свободно содержать наш дом.
  
   В мае 1779 г. мой сын выдержал публичный экзамен в университете. Собрание было очень многолюдно, и его блестящие ответы по всем отраслям науки вызвали шумные аплодисменты аудитории. Он получил первую учёную степень; моё счастье может быть понято и оценено только матерью. Таким образом закончились мои обязанности и функции наставницы, и в начале июня мы уехали в Ирландию. Дни мои текли спокойно и радостно, не оставляя желать ничего лучшего. Я нашла в Дублине отличного учителя танцев, недавно вернувшегося из Парижа, и он два раза в неделю обучал моего сына.
  
   - Трудно представить себе более красивого юношу, чем князь Дашков.
   Его красота немало беспокоила меня впоследствии и была источником огорчений и тревоги для меня.
  
   Версаль. Королева ожидала меня. Мы непринуждённо болтали. Она говорила с моими детьми о танцах, в которых, как она слышала, они были особенно искусны, и прибавила, что, к её большому сожалению, ей вскоре придётся лишить себя этого удовольствия.
   - Почему же? - спросила я королеву.
   - К сожалению, во Франции нельзя танцевать после двадцати пяти лет.
   Я, как настоящая простушка, забыв пристрастие королевы к картам, возразила, что следует танцевать, пока ноги не отказываются служить, и что танцы гораздо полезнее и естественнее азартных игр.
  
   Пиза. На берегу моря я наняла отличный дом. Нам отпускали из герцогской и публичной библиотеки и из разных монастырей все книги, какие я только хотела. Я установила целую систему чтения в хронологическом порядке и по предметам чтения. В восемь часов утра, после завтрака, мы с детьми отправлялись в самую большую комнату на северной стороне дома. В одиннадцать часов мы закрывали ставни и читали поочерёдно вслух до четырёх часов. В пять часов мы обедали. После обеда мы ещё занимались чтением один час; тогда уже наставало время, когда можно было, не задыхаясь от жары, открывать окна и гулять вдоль канала. Смею сказать, что в эти девять недель на наших чтениях мой сын прочёл столько книг, что для прочтения их любому молодому человеку понадобился бы целый год, и что чтение это производилось по такой строгой системе, что он вынес из него несомненную пользу.
  
   Вена. За столом князь всё время говорил о России и, заговорив о Петре I, сказал, что русские ему всем обязаны, так как он создал Россию и русских.
   Я отрицала это и высказала мнение, что эту репутацию создали Петру I иностранные писатели, так как он вызвал некоторых из них в Россию, и они из тщеславия величали его создателем России, считая и себя его сотрудниками в деле возрождения России. Задолго до рождения Петра I русские покорили Казанское, Астраханское и Сибирское царства. Самый воинственный народ, именующийся Золотой Ордой (вследствие того что у них было много золота), был побеждён русскими, когда предки Петра I ещё не были призваны царствовать. В монастырях хранятся великолепные картины, относящиеся ещё к тому отдалённому времени. Наши историки оставили больше документов, чем вся остальная Европа, взятая вместе. Ещё четыреста лет тому назад Батыем были разорены церкви, покрытые мозаикой.
   - Разве вы не считаете ни во что, что он сблизил Россию с Европой, и что её узнали только со времени Петра I.
   - Великая империя, князь, имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени, о котором вы говорите, ваша светлость, это доказывает - простите меня, князь, - только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство. В доказательство того, что у меня нет предубеждения против
   Петра I, я искренно выскажу вам своё мнение о нём. Он был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом. Он был вспыльчив, груб, деспотичен и со всеми обращался как с рабами, обязанными всё терпеть; его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введённые им, со временем привились бы мирным путём в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков. Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он подорвал основы Уложения своего отца и заменил их деспотическими законами; некоторые из них он сам же отменил. Он почти всецело уничтожил свободу и привилегии дворян и крепостных; у последних он отнял право жалобы в суд на притеснения помещиков. Он ввёл военное управление, самое деспотическое из всех, и, желая заслужить славу создателя, торопил постройку Петербурга весьма деспотическими средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы и строить себе каменные дома в Петербурге; это было ужасно тяжело. Он построил Адмиралтейство, хотя вода в Неве так мелка, что на этих верфях строят только корпуса судов, которые затем с величайшим трудом и расходами заключают в камели и перетаскивают в Кронштадт, - этого он мог и не делать, зная, что даже большие или сильно нагруженные суда не могут дойти до Петербурга. При Екатерине II город увеличился в четыре раза и украсился великолепными строениями, и всё это совершилось без насилия, поборов и не вызывая неудовольствия.
   Я заметила, что мои слова произвели некоторое впечатление на Кауница. Ему, очевидно, хотелось заставить меня ещё говорить, так как он заметил, что монарх, работающий самолично на верфи, представляет великолепное зрелище.
   - Я убеждена, что Вы говорите это шутя, - возразила я, - так как сами знаете, что время монарха слишком драгоценно, чтобы тратить его на работы простого мастерового. Пётр I мог привлечь к себе не только плотников и строителей, но и адмиралов. Он пренебрегал своими прямыми обязанностями, работая в Саардаме, чтобы стать плотником и испортить русский язык, примешивая к нему голландские окончания и термины, которыми переполнены его указы и всё, относящееся до морского дела. Ему незачем было посылать дворян изучать ремёсла садовника, кузнеца и т.д.; каждый дворянин с удовольствием уступил бы двух-трёх своих крепостных, чтобы научить их этому делу.
   Князь Кауниц переменил тему разговора, чему я была рада, так как не хотела высказывать всего, что лежало у меня на сердце касательно Петра I.
  
   Дрезден. Мы несколько раз посетили картинную галерею; галереи графа Брюля уже не было в Дрездене; она была приобретена Екатериной Великой, которая любила и поощряла искусство и обогатила Россию сокровищами живописи и скульптуры, о которых в России до неё не имели и понятия.
  
   Таким образом закончилось путешествие, которое я имела мужество предпринять для образования моего сына, располагая скудными средствами, и которое довела до конца, сделав немного долгов, которые я легко могла выплатить в несколько лет, живя уединённо в деревне, что я и намеревалась сделать.
  
   Я приехала в Петербург в 1782 году.
  
   Императрица сказала мне очень громким голосом, очевидно желая, чтобы все её слышали:
   - Я хочу, чтобы Ваш сын на этот раз обедал, хоть он ещё и не прапорщик, со мной, дабы доказать, что ваши дети будут всегда пользоваться у меня особыми преимуществами в сравнении с другими.
   Эти несколько слов глубоко тронули меня и окрылили надеждой.
   На следующий день я получила копию с указа, которым мой сын назначался штабс-капитаном гвардии Семёновского полка, что давало ему ранг подполковника. Наша радость была неописуема.
   Я поехала к императрице поблагодарить её за производство сына; государыня приняла меня очень милостиво и пригласила меня на спектакль в Эрмитажный театр, куда допускались очень немногие, так как театр был мал, вследствие того, что часть дворца, носившая то же название, была ещё не достроена.
  
   В следующем месяце был бал при дворе по какому-то случаю. Императрица, обойдя всех статс-дам и иностранных министров и поговорив с ними, вернулась ко мне.
   - Я бы хотела с вами поговорить, - сказала она.
   - Я всегда готова выслушать в.и.в. с величайшим благоговением.
   Я своим ушам не поверила, когда императрица предложила мне место директора Академии наук. От удивления я не могла выговорить ни слова, и императрица успела наговорить мне много лестного, думая этим убедить меня принять её предложение.
   - Нет, ваше величество, - наконец сказала я, - не могу я принять место, совершенно не соответствующее моим способностям. Я не хочу рисковать сделаться всеобщим посмешищем и не оправдать вашего выбора.
  
   Все, имевшие счастье быть близкими к императрице, знают, что она умела быть очаровательной, красноречивой и тонкой, когда хотела привлечь к себе или убедить кого-нибудь. Ей незачем было пускать в ход своё искусство для меня, так как в своей бескорыстной и неизменной любви к ней я готова была слушаться её во всём, что не шло в разрез с моими принципами. Но на этот раз её постигла неудача.
   - Ваше величество думаете, что меня знаете, но вы меня не знаете; я нахожу, что какую бы должность вы мне ни дали, она станет почётной с той минуты, как я её займу. Если бы я сделала ошибки вследствие своего незнания, они бы не повлекли за собой серьёзных последствий, между тем как директор Академии наук может совершить только крупные ошибки и тем навлечь нарекания на государя, избравшего его.
   Её величество возразила мне, что, вспомнив тех, кто занимал эту должность, я должна буду сознаться, что по своим способностям они стоят много ниже меня. На это я ответила:
   - Тем хуже для тех, кто навлекает на себя презрение, принимая совершенно непосильные обязанности.
   - Хорошо, - ответила она, - пока довольно об этом; на вас и так все смотрят; что же касается до вашего отказа, я должна вам сказать, что он убеждает меня ещё больше в том, что я не могу сделать лучшего выбора.
  
   На другой день к вечеру я получила письмо от графа Безбородко с приложением копии с указа, уже отправленного в Сенат, которым я назначалась директором Академии наук и упразднялась комиссия, учреждённая с некоторых пор для управления Академией, вследствие жалоб на Домашнева профессоров и всех лиц, служивших в Академии. Смущенная и поражённая, я велела никого не принимать и, расхаживая по гостиной, стала размышлять над беспокойством и хлопотами, которые доставит мне это место.
  
   Меня поздравляли с новой милостью императрицы, выразившейся в назначении меня на столь важный пост; другие же, видя моё грустное лицо, были настолько деликатны, что не смущали меня своими поздравлениями. Но в общем все мне завидовали, тем более что, глядя на моё безыскусственное поведение при дворе, меня считали женщиной весьма посредственной.
  
   На следующий день, в воскресенье, ко мне явились с самого утра все профессора и служащие в Академии.
  
   Я часто присутствовала на лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных русских дворян и молодые гвардии унтер-офицеры.
   Меня утомляли множество подробностей в управлении Академией, неустанные улучшения и, главным образом, измышление и применение способов для прекращения хищения, проникнувшего в Академию и систематически совершавшегося в течение нескольких лет.
  
   Однажды я гуляла с императрицей в саду в Царском Селе; разговор коснулся красоты и богатства русского языка. Я выразила удивление, что императрица, будучи сама писательницей и любя наш язык, не основала ещё Российской Академии, необходимой нам, так как у нас не было ни установленных правил, ни словарей, вследствие чего нам приходилось употреблять иностранные термины и слова, между тем как соответствующие им русские выражения были гораздо сильнее и ярче.
   - Не знаю, как это случилось, - ответила государыня, - так как я уже несколько лет мечтаю об этом и даже сделала насчёт этого некоторые распоряжения.
   - А вместе с тем это очень легко сделать, так как за границей есть несколько образцов подобных академий, и надо только выбрать.
   - Составьте мне, пожалуйста, программу, - сказала императрица.
   - Не лучше ли, - возразила я, - вашему величеству приказать вашему секретарю представить вам план Французской, Берлинской и других академий с примечаниями относительно изменений или урезок применительно к подобной академии в России.
   - Я ещё раз прошу вас взять на себя этот труд; тогда я буду уверена, что благодаря вашей деятельности не затянется это дело, которое, к стыду моему, ещё не приведено в исполнение.
   - Труд не велик, ваше величество, и я постараюсь его исполнить возможно скорей, но осмеливаюсь ещё раз указать вашему величеству, что любой из ваших секретарей справится с этой задачей лучше меня.
   Так как мне не удалось разубедить императрицу, то приходилось повиноваться. Вернувшись вечером к себе, я набросала краткий план учреждения Академии русского языка. Каково было моё удивление, когда мне вернули мой далеко не совершенный набросок, сделанный мною наскоро, с целью доставить удовольствие императрице, утверждённый подписью государыни, как продуманный и окончательный устав; он сопровождался копией с указа, которым государыня назначала меня президентом этой новой Академии. Копия указа была одновременно послана в Сенат, чем императрица как бы показывала, что и слышать не хочет об отказе с моей стороны.
   Через два дня я вернулась в Царское Село и тщетно пыталась уговорить императрицу выбрать другого президента. Тогда я сказала ей, что у меня уже готовы и суммы, необходимые на содержание Российской Академии, и что ей придётся только купить для неё дом; она была особенно довольна и удивлена, когда я сказала, что на содержание Академии хватит тех пяти тысяч рублей, которые она выдавала каждый год из своей шкатулки на переводы на русский язык классических авторов.
   - Но я всё-таки желала бы, - возразила она, - чтобы эти переводы были сделаны.
   - Они и будут производиться, - ответила я, - ими будут заниматься ученики Академии наук под руководством русских профессоров; таким образом, эти пять тысяч рублей будут применены с пользой; прежде директора никому не давали в них отчёта, и, судя по немногочисленности изданных переводов, они, по всей вероятности, смотрели на них как на свои карманные деньги.
  
   Меня, очевидно, оберегает какой-то гений, который заставляет меня жить вопреки моей воле и всевозможным обстоятельствам. По-видимому, физические страдания не в силах были меня погубить.
  
   У меня сложилось твёрдое убеждение, что коронованные особы не бывают искренни друг с другом; мне даже кажется, что, несмотря на обоюдную любезность и на просвещённый ум, они, в конце концов, становятся в тягость друг другу, так как общение между ними отягчается и усложняется политикой.
  
   Императрица просила меня принять короля на следующий день и задержать его подольше, из чего я заключила, что ей хотелось избавиться от него на несколько часов. Я повиновалась и приняла короля. Наш разговор был весьма интересен. Его величество был очень умён, образован и красноречив, но он обладал и всеми предрассудками, присущими коронованным особам; к тому же он был королём-путешественником, то есть имел совершенно ложные понятия о всём увиденном им за границей, так как подобным знатным путешественникам показывают всё с лучшей стороны, и всё устроено и налажено так, чтобы производить самое лучшее впечатление.
  
   Всё это лето я была в таком грустном настроении, что мной овладевали чёрные мысли, побеждаемые мною только с помощью неба; с той минуты, как я поняла, что покинута своими детьми, жизнь стала для меня тяжёлым бременем, и я безропотно и с радостью отдала бы её первому встречному, который пожелал бы отнять её у меня. В следующем году было ещё хуже...
  
   Мисс Бетс нашла во мне большую перемену и не сумела скрыть свою печаль и изумление по этому случаю. Она была ещё больше поражена, когда я ей рассказала, что за последние два месяца каждый день, вставая, я не знала, дотяну ли я день до конца или покончу с собой. Однако самоубийство по зрелом размышлении показалось мне малодушием и трусостью, и это удержало меня от исполнения моего намерения, хотя я с радостью пошла бы навстречу смерти, если бы получила её из других рук, а не из своих собственных.
  
   Граф упомянул о самоубийстве, как о доказательстве мужества. Я сказала, что много думала над этим вопросом и, обсудив всё, что прочла о нём, пришла к заключению, что, независимо от того что, убивая себя, человек грешит против своего создателя и против общества, этим он ясно доказывает, что к этому малодушному поступку привёл его недостаток мужества и терпения.
   Императрица не спускала с меня глаз, и я сказала ей, улыбаясь, что я никогда ничего не предприму ни для ускорения, ни для отдаления своей смерти и что вопреки софизму Ж.-Ж. Руссо, пленившему меня в детстве, я нахожу, что дам более яркое доказательство твёрдости своего характера, если сумею страдать, не прибегая к лекарству, которым не вправе пользоваться. Императрица спросила меня, о каком софизме я говорю и в каком сочинении Руссо он заключается.
   - Он говорит в "Новой Элоизе": "напрасно боятся смерти, так как пока мы живём, её нет, а когда она наступает, мы уже не существуем".
   - Это очень опасный автор, - ответила государыня, - его стиль увлекает, и горячие молодые головы воспламеняются.
  
   С этого дня императрица пользовалась каждым случаем, чтобы развлечь меня, и эта доброта меня глубоко трогала.
   Однажды утром мы остались с ней вдвоём, и она попросила меня написать русскую пьесу для своего театра в Эрмитаже. Я тщетно уверяла её, что у меня не было ни малейшего таланта к подобным произведениям; она настаивала на своём, объясняя своё упорство тем, что на опыте знает, как подобная работа забавляет и занимает автора. Я принуждена была обещать ей, что исполню её желание.
   Пьеса была играна в Эрмитаже и впоследствии напечатана.
  
   Под начальством моего брата по таможне служил один молодой человек по фамилии Радищев, он учился в Лейпциге, и мой брат был к нему очень привязан. Однажды в Российской Академии в доказательство того, что у нас было много писателей, не знавших родного языка, мне показали брошюру, написанную Радищевым. Я в тот же вечер сказала брату, что его протеже страдает писательским зудом, хотя ни его стиль, ни мысли не разработаны, и что в его брошюре встречаются даже выражения и мысли, опасные по нашему времени. Человек, существовавший только для еды, питья и сна, мог найти себе панегириста только в том, что снедаем жаждой распространять свои мысли посредством печати, и что этот писательский зуд может побудить Радищева написать впоследствии что-нибудь ещё более предосудительное. Действительно, следующим летом я получила очень печальное письмо от брата, в котором он мне сообщал, что моё пророчество исполнилось; Радищев издал несомненно зажигательное произведение, за что его сослали в Сибирь. Я далека было от мысли радоваться, что мои выводы оказались верными, и меня опечалила судьба Радищева и ещё более горе моего брата, которое, как я знала, не скоро ещё уляжется. Этот инцидент и интриги внушили моему брату отвращение к службе, и он попросил годового отпуска, ссылаясь на расстроенное здоровье, требовавшее покоя и деревенского воздуха. До истечения срока отпуска он подал прошение об отставке и получил её.
  
   Я письменно просила у императрицы уволить меня от управления обеими Академиями и дать мне двухлетний отпуск для поправления здоровья и устройства своих дел. Императрица не пожелала, чтобы я оставила совсем Академию, и позволила мне только уехать на два года. Я тщетно представляла императрице, что Академия наук в особенности не может оставаться без директора столь долгое время; она пожелала, чтобы я назначила себе заместителя из лиц, подчинённых мне, с тем, чтобы он ничего не предпринимал, не списавшись предварительно со мной.
  
   Я с глубокой печалью думала о том, что, может быть, никогда больше не увижу императрицу, которую страстно любила ещё до восшествия её на престол, когда я имела возможность оказывать ей более существенные услуги, чем она мне; следовательно, моя любовь к ней была вполне бескорыстна, и я не переставала её любить, несмотря на то что она в своём обращении со мной не всегда повиновалась внушениям своего сердца и ума; я с радостью любовалась ею каждый раз, когда она давала к тому повод, и ставила её выше самых великих государей, когда-либо сидевших на российском престоле.
  
   Словом, уезжая из Петербурга, я уносила целый ряд сложных чувств, которые не были бы столь противоречивы, если бы моя любовь к Екатерине Второй могла бы подвергнуться изменению.
  
   Если моя голова не вскружилась от успехов, достигнутых мною, в особенности в области управления обеими Академиями, то неудивительно, что она противостояла превратностям и ударам судьбы, постигшим меня; я твёрдо верю, что человек, умеющий сдерживать своё самолюбие и честолюбие в должных границах, сумеет вынести и несчастья. Я считала свою общественную деятельность законченной и посвятила себя любви к брату и деревенской жизни не только спокойно, но радостно; моё удовольствие было отравлено только воспоминаниями о том, что люди, которых я любила и уважала, вредили себе в глазах других несправедливыми и совершенно мною не заслуженными поступками по отношению ко мне.
  
   Вернувшись в Троицкое, я решила закончить начатые постройки. Четыре дома были достроены, и я ещё больше украсила свой сад, так что он стал для меня настоящим раем, и каждое дерево, каждый куст был посажен при мне и в указанном мною месте. Любоваться своим произведением вполне естественно, и я утверждаю, что Троицкое - одно из самых красивых имений в России и за границей.
  
   Мне в особенности приятно и утешительно было жить в нём, потому что крестьяне мои были счастливы и богаты. Население за сорок лет моего управления им возросло с восьмисот сорока до тысячи пятисот пятидесяти душ. Число женщин увеличилось ещё больше, так как ни одна из них не хотела выходить замуж вне моих владений. Я увеличила свою и без того большую библиотеку и комфортабельно устроила нижний этаж, чтобы жить в нём осень. Ревматизм, полученный мною в Шотландии и всегда мучивший меня осенью, не преминул напомнить мне о себе и в означенном году; я была нездорова весь октябрь месяц и в начале ноября, когда Россию постигло самое ужасное несчастье, поставившее меня на краю могилы. Императрица скончалась.
   Екатерина II умерла 6 ноября 1796 г.
  
   - Нет, не бойтесь за мою жизнь; к несчастью, я переживу этот страшный удар; меня ожидают ещё и другие горести, и я увижу свою родину несчастной в той же мере, в какой она была славной и счастливой в царствование Екатерины.
  
   Слова, сказанные мною в первую минуту отчаяния, оказались пророческими. Вскоре всё общество было объято постоянной тревогой и ужасом. Не было семьи, не оплакивавшей какой-нибудь жертвы. Муж, отец, дядя видели в своей жене, сыне, наследнике предателя, благодаря которому он погибал в казематах крепостей или в Сибири.
  
   Я получила указ Сената, которым император уволил меня от всех моих должностей. Я стала покорно ожидать неминуемых преследований.
  
   Ссылки и аресты стали событиями столь обыденными, что слухи о них дошли и до меня. Я была глубоко потрясена смертью Екатерины Второй, несчастием, постигшем мою родину, и ужасом, сковывавшим решительно всех, так как не было почти дворянской семьи, из которой хоть один член не томился бы или в Сибири, или в крепости. Моя болезнь и, в особенности, состояние моих нервов превращали мою жизнь в тягостное для меня бремя, но я не хотела самовольно сократить её.
  
   Мне необходимо было ехать в Москву не для того, чтобы советоваться с докторами, - я не питала доверия к местным эскулапам, - а чтобы поставить себе пиявки и тем восстановить правильное и спокойное кровообращение. Я приехала в Москву 4 декабря в девять часов утра. В моём доме меня с тревогой и нетерпением ожидали родственники, думавшие, что я не вынесу потери Екатерины Второй. Не было ещё двенадцати часов, когда генерал-губернатор вошёл ко мне. Он, очевидно, спешил в Сенат, так как не успел он сесть, как тихо сказал мне, что император приказал ему передать мне от его имени, чтобы я немедленно же вернулась в деревню и помнила бы 1762 год. Я ответила громко, так, чтобы меня слышали присутствующие, что я всегда буду помнить 1762 год и что это приказание императора исполню тем охотнее, что воспоминания о 1762 годе никогда не пробуждают во мне ни сожалений, ни угрызений совести и что, если бы государь продумал события этого года, он, может быть, не обращался бы со мной таким образом.
  
   Я уехала из Москвы 6 декабря. Моя жизнь представляла из себя сплошную борьбу со смертью. Я через день писала брату и родным, и они аккуратно отвечали мне. Некоторые из них, между прочим, мой брат, пытались уверить меня, что Павел I своим обращением со мной как бы исполнял свой долг по отношению к памяти отца, но что после коронации моя судьба изменится, и потому он просил меня не падать духом и беречь своё здоровье.
  
   "Ты уверяешь, мой друг, что Павел оставит меня в покое после коронации. Разве ты его не знаешь? Когда деспот начинает бить свою жертву, он повторяет свои удары до полного её уничтожения. Меня ожидает целый ряд гонений, и я приму их с покорностью. Я надеюсь, что я почерпну мужество в сознании своей невинности и в незлобивом негодовании на его обращение лично со мной. Дай бог только, чтобы он в своей злобе забыл про тебя и про моих близких; что ни угодно будет Господу послать мне, я никогда не скажу и не сделаю ничего, что могло бы унизить меня в моих собственных глазах".
  
   Лёжа в постели или на кушетке, без движения, не имея даже возможности много читать вследствие судорожных болей в затылке, я на досуге вспоминала всё, что испытала и сделала в жизни, и обдумывала, что мне предстояло ещё сделать. Мне страстно хотелось поехать за границу, как только мне удастся получить на то разрешение, но меня удерживала любовь к сыну. Дела его были расстроены, он ими не занимался.
   Я черпала некоторое утешение в прошлом Моё бескорыстие и неизменная твёрдость моего характера служили для меня источником внутреннего мира и удовлетворения, которые хотя и не заменяли всего, но придавали мне известную гордость и мужество, поддерживавшие меня в превратностях судьбы.
  
   Непоправимая потеря, постигшая мою родину со смертью императрицы, приводила меня в ужас и отчаяние, но прошлое вызывало во мне воспоминания, заставлявшие меня уважать свой образ действий.
  
   Настоящее было тревожно. Павел с первых же дней своего восшествия на престол открыто выражал свою ненависть и презрение к матери. Он поспешно уничтожал всё совершённое ею, и лучшие её постановления были заменены актами необузданного произвола.
   Назначения на различные места и увольнения с них следовали друг за другом с такой быстротой, что не успевало появиться в газетах объявление о назначении на какое-нибудь место известного лица, как оно уже было сменено. Никто не знал, к кому обратиться. Редки были те семейства, где не оплакивали бы сосланного или заключённого члена семьи. Всюду царил страх и вызывал подозрительное отношение к окружающим, уничтожал доверие друг к другу, столь естественное при кровных родственных узах. Под влиянием страха явилась и апатия, чувство губительное для первой гражданской добродетели - любви к родине. Будущее предвещало мне неисчислимые бедствия. Удручённая горем и больная, я трепетала за своих родных и друзей и влачила жизнь в надежде, что она скоро прекратится. Вскоре оправдалось моё пророчество, что Павел не прекратит своих гонений на меня.
  
   Меня поддерживали сознание моей невинности, чистота совести и какая-то душевная гордость, придававшая мне силы и мужество, неожиданные для меня самой и являющиеся загадкой для меня, которую я могу разрешить, только приписывая их смирению, присущему каждому благоразумному человеку.
  
   "Дорогая княгиня, и в Сибири есть бог! Не падайте духом!"
  
   Не знаю, каким образом, но в голове моей вселилась мысль, что конец царствованию Павла настанет в 1801 г. 12 марта провидению угодно было допустить, чтобы пресечены были дни Павла I и тем самым и общественные и частные бедствия. Павел был невыносим со своим прусским капральством, невыносим и в том, что придавал какое-то сверхъестественное значение своему царскому сану; он был труслив и подозрителен, постоянно воображал, что против него составляются заговоры, и все его действия являлись только вспышками, внушёнными настроением минуты; к несчастью, они чаще всего были злы и жестоки. К нему приближались со страхом, соединённым с презрением. Как мало походила ежедневная жизнь его придворных на времяпрепровождение лиц, имевших счастье быть приближёнными к Великой Екатерине! Не роняя своего достоинства, она была доступна всем, и в обращении с ней не было и тени раболепного страха; она своим присутствием вызывала чувство благоговейного почтения и уважения, согретого любовью и благодарностью. В частной жизни она была весела, любезна, приветлива и старалась заставить забыть свой сан.
  
   Вскоре в Троицкое приехал мой племянник, присланный просить меня от имени нового императора приехать. Не в моём возрасте и не с моими немощами пользоваться приглашением государя и фигурировать при дворе. Я дала племяннику письмо к государю, в котором, поблагодарив его за память обо мне, выразила ему сожаление, что не могу немедленно лететь в Петербург, ввиду того что моё расстроенное здоровье не позволяет мне предпринять сейчас это путешествие, но при первой возможности я удовлетворю своё горячее желание повергнуть пред ним чувства своей глубокой преданности. В конце апреля я уехала в Москву.
  
   Я приехала в Петербург в мае месяце и с удовольствием увиделась с государем, которого научилась любить за последние двенадцать лет; но меня ещё больше обрадовало, что красота его супруги составляла малейшее её украшение. Меня привлекли к ней её ум, образование, скромность, приветливость и такт, соединённый с редкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски, без малейшего иностранного акцента.
   Однако я с грустью видела, что Александр окружил себя молодыми людьми, небрежно относившимися к особам преклонного возраста, которых император и без того старался избегать вследствие своей застенчивости. Четыре года царствования Павла, пытавшегося превратить своих сыновей в капралов, были потеряны для науки и умственного их развития. Я предвидела, что даже доброта государя и твёрдые принципы гуманности и справедливости не оградят его от того что, с одной стороны, его приближённые вполне овладеют его доверием, а с другой - министры и высшие должностные лица будут делать всё что угодно.
   Я уехала из Петербурга в июле.
  
   Я была своим собственным архитектором, садовником и управляющим и, следовательно, не могла надолго отлучаться из Троицкого, так как земля требовала постоянных забот и ухода.
   Моё уединение стало для меня раем.
  
   В заключение я могу сказать со спокойной совестью, что сделала всё добро, какое было в моей власти, и никогда никому не сделала зла; я отомстила забвением и презрением за несправедливости, интриги и клеветы, направленные против меня; я исполнила свой долг по мере сил и понимания; со своим чистым сердцем и честными намерениями я вынесла много жгучего горя, которое вследствие моей слишком большой чувствительности свело бы меня в могилу, если бы меня не поддерживала моя совесть, свидетельствовавшая о чистоте моей жизни; я без страха и тревоги, бестрепетно и спокойно смотрю в глаза приближающейся смерти.
  
   Литературная деятельность Екатерины Романовны Дашковой (в девичестве - Воронцовой) началась в её молодые годы. Она в детстве много читала. Глубокое знание литературы, стремление серьёзно разобраться в происходящем в окружающей жизни и наблюдательность позволили Е.Р. Дашковой стать одной из образованнейших русских женщин второй половины XVIII века.
   Раннее замужество, рождение детей, семейные обязанности не помешали ей отдавать своё время любимым занятиям литературой. Дашкова постоянно помещала анонимно свои оригинальные и переводные произведения. Она была убеждённой патриоткой, горячо отстаивавшей национальные традиции в русской культуре и в науке.
   Е.Р. Дашкова оставила след не только в деятельности Академии наук, но и как переводчик и писатель. Мемуары Дашковой представляют собой превосходный памятник русской культуры, в котором оказались запечатлёнными многие общественные идеи эпохи, воссозданы образы выдающихся людей XVIII столетия.
   Через все "Записки" проходят три основных сюжета: история её личной и семейной жизни, участие в дворцовом перевороте 1762 года, благодаря которому на престол взошла Екатерина II, и руководство двумя Академиями.
   Свою библиотеку и богатейший минералогический кабинет Е.Р. Дашкова ещё при жизни передала в дар Московскому университету.
   "Записки Е.Р. Дашковой являются первоклассным историческим источником. Несмотря на стремление автора осветить факты под определённым углом зрения, фактический материал оказывает влияние на авторскую концепцию. Е.Р. Дашкова была современником пяти царствований: Елизаветы Петровны, Петра III, Екатерины II, Павла I и Александра I. Она запечатлела громадный исторический материал. Самым интересным в "Записках" предстаёт образ автора. Эта образованная, умная, энергичная женщина сделала много для развития науки и просвещения в России конца XVIII - начала XIX века. (Г.Н.Моисеева)
  
   Императрица Елизавета - дочь Петра I Елизавета Петровна (1709-1761), российская императрица с 25 ноября 1741 г., была возведена на престол гвардейскими войсками.
  
   Пётр III (1728-1762), сын старшей дочери Петра I Анны и герцога Голштейн-Готторпского Карла-Фридриха; 28 ноября 1741 г. объявлен наследником русского престола. Российский император с 1761 г. 28 июня 1762 г. был свергнут в результате переворота, организованного его женой Екатериной.
  
   Павел I (1754-1801) - сын Петра III и Екатерины II, российский император с
   6 ноября 1796 г. по 12 марта 1801 г.; ввёл в государстве военно-полицейский режим; был убит заговорщиками-дворянами.
  
   Александр I (1777-1825), российский император с 1801 г., старший сын Павла I. В начале правления провёл умеренно либеральные реформы.
  
   Вольтер (настоящее имя Мари-Франсуа Аруэ) (1694-1778), французский писатель и философ-просветитель; имел большое влияние на современников как критик религиозной нетерпимости и мракобесия и феодально-абсолютистской системы; сыграл большую роль в идейной подготовке Великой французской революции).
  
   Дидро Дени (1713-1784), французский просветитель-энциклопедист, философ, писатель, знаток искусства.
  
  
   ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ ii
  
   I.
  
   В русской литературе Екатерининской эпохи, несмотря на господство в ней старого, ложно-классического направления, замечается необыкновенное оживление и замечательное богатство и разнообразие. На литературной сцене появляются сильные таланты, как Державин, Фонвизин, Новиков, Херасков, Княжнин, и деятельность их, под сильным влиянием новых идей европейской науки и литературы, принимает живой, своеобразный характер. По тогдашним взглядам на литературу, основным началом её признавалось начало нравственное, которое было отождествляемо с началом художественным; каждое произведение искусства ценилось по степени его нравственного характера, по степени его благотворного влияния на чувство, ум и сердце человека, а современные европейские идеи, устанавливая новые воззрения на воспитание, образование и управление, подвергая в то же время критике всё существующее, были по своему характеру преимущественно общественными. Русская литература и пошла по пролагаемому ими пути. Уже в трагедиях Сумарокова, принадлежащего скорее к эпохе Елизаветы Петровны, составляют важнейшее содержание мысли о веротерпимости, об управлении, об отношениях правителей к управляемым. В одах Державина, ложноклассических по форме, содержание было современное русское, и из-за торжественного, хвалебного тона смотрела нередко сатира. Поэмы Хераскова, трагедии Княжина, комедии Фонвизина, Капниста и др. уже прямо являлись обличениями современного им русского общества и провозвестниками новых воззрений. В числе этих писателей, разделяя с ними общее просветительное направление, одно из выдающихся мест заняла и сама императрица Екатерина Великая.
   За границей, а по примеру иностранцев и у нас, подвергали нередко сомнению самостоятельность литературной деятельности Екатерины. Говорилось, что императрица сама не могла писать по-русски и присваивала себе произведения, писанные не ею, а разве только ею внушённые. Позднейшие исторические изыскания совершенно опровергли этот взгляд; несомненно, она сама задумывала и сама писала произведения, которым присваивается её имя. Императрица отличалась редким по своему времени для женщин образованием, которым обязана была преимущественно себе самой. Ещё будучи Ангальт-Цербстской принцессой, не удовлетворяясь уроками своих учителей, она начала знакомиться с лучшими произведениями европейских литератур, и особенно много отдала сил в пользу самообразования с того времени, как сделалась русской великой княжной: до самого вступления на престол, в продолжение 18 лет, чтение и выписки из книг по разным политическим, учёным и литературным вопросам были её постоянным занятием. Она внимательно занялась изучением русского языка, между прочим, и если не овладела им совершенно, в смысле грамматическом, то всё же писала, и любила писать по-русски, не стесняясь ошибками. "Ты не смейся", говорила она своему секретарю Грибовскому, "над моей русской орфографией. Я тебе скажу, почему я не успела хорошенько её узнать. По приезде своём сюда, я с большим прилежанием начала учиться русскому языку. Тётка Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: полно её учить, она и без того умна. Таким образом могла я учиться русскому языку только из книг, без учителей, и это есть причина, что я плохо знаю правописание". Недостатки её в знании русского языка собственно и ограничивались главным образом правописанием да изредка неправильным употреблением падежей и видов глаголов, и императрица в праве была сказать: "наши грешные падежи, надеяться можно, никому вреда не нанесут". И тот же Грибовский замечает, что "государыня говорила по-русски довольно чисто и любила употреблять простые и коренные русские слова, которых она знала множество". Екатерине, при её слабости в правописании, остался, однако, не чужд внутренний дух русской речи; и это будет понятно, когда мы узнаем, что она старалась освоиться не только с русским языком, а и со славянским, читала летописи, а от книжной литературы перешла к словесности народной, изучая дух и нравы русского народа в его пословицах, песнях и сказках. Словом, несмотря на свои "грешные падежи", императрица, урождённая немецкая принцесса, несравненно более была подготовлена к деятельности на почве русской литературы, чем многие образованные русские, уже тогда воспитывавшиеся на иностранных языках и нередко в понятиях пренебрежения к русской народности и к русскому языку; а высокий ум и мощный характер Екатерины, так поражавшие современников, придали её деятельности литературной свой отличительный характер. Что императрица писала сама, и как она писала - интересующийся читатель может видеть из пьес "Недоразумение" и "Из жизни Рюрика", текст которых восстановлен в настоящем издании с собственноручной рукописи императрицы почти буквально, причём оставлены исправления неудачных "грешных падежей".
   "Что касается до моих сочинений, то я смотрю на них, как на безделки", писала Екатерина одному из своих европейских корреспондентов. "Я любила делать опыты во всех родах, но мне кажется, что всё, написанное мною, довольно посредственно, почему, кроме развлечения, я не придавала этому никакой важности". Так оценивала императрица сама свои произведения. Но позднейший историк справедливо говорит, что "на её замечание менее всего можно полагаться - только в редких случаях она писала для препровождения времени, для забавы; подобно всем великим людям, Екатерина хорошо умела употреблять перо на служение своим целям". Литературная деятельность императрицы носит, действительно, характер в высокой степени серьёзный и целесообразный, и она оставалась такой, пока чисто внешние обстоятельства, как мы увидим, не выбили Екатерину с занятого ею в литературе положения; только тогда произведения ею пишутся более для забавы, чем для пользы. В одном из своих писаний императрица прямо приписывает своим комедиям действие на нравы. Создавая свои серьёзные по цели произведения, императрица отступала от современных ей общепринятых литературных приёмов. Своим глубоко практическим умом она постигала всю непригодность разных "высоких" и "средних" слогов, старалась писать как можно ближе к простой разговорной речи, и в этом отношении она, вместе с немногими другими, как Лукин, решительно превосходила многих современников, более её литературно талантливых; свои воззрения на это она выразила в "Былях и небылицах", в "Завещании", где советуется писателю "думать по-русски", "красноречия не употреблять, разве само собою на конце пера явится", "слова класть ясные и буде можно самотеки" и т.п., а главным образом даются предостережения против "скуки". Императрица, сама характера живого и весёлого, полная остроумия, не терпела педантства и связанной с ним скуки, и как ни необходимы казались ей нравственность и поучительность в литературном произведении, предъявляла требование, чтобы поучение, нравственное наставление, давались в форме лёгкой, приятной, остроумной, - "в улыбательном духе". Этими именно свойствами отличаются её чисто литературные произведения - комедии, оперы и журнальные сатирические и полемические статьи.
   Екатерина писала много, легко и охотно. "Я не могу видеть чистого пера", писала она к Гримму, - "без того, чтобы не пришла мне охота обмакнуть онаго в чернила; буде же ещё к тому лежит на столе бумага, то, конечно, рука моя очутится с пером на этой бумаге". Но большинство написанного ею лежит вне собственно литературной области, будучи посвящено законодательству, общественному образованию и воспитанию, политике, вопросам государственным, наконец, обмену мыслей - корреспонденции с приближёнными людьми и выдающимися умами Европы.
   В области законодательства делом рук её был знаменитый "Наказ" - инструкция, данная ею в руководство комиссии, учреждённой в 1766 году для составления нового Уложения. При составлении его она приняла в пособие всё, что могла доставить ей тогдашняя наука о праве и законодательстве. Так, в отделе о преступлениях и наказаниях она руководствовалась сочинением итальянского юриста Беккария, идеи о воспитании ей дали сочинения Локка, "Дух законов" Монтескьё служил для неё главным источником, и из сочинений этих Екатерина сделала обширные заимствования. В "Наказе" отразились лучшие освободительные идеи XVIII века. Практического значения тогда же, в комиссии, он не получил; "умы большей части депутатов не были ещё к сему приготовлены и весьма далеки от той степени просвещения и знания, которые требовались к столь важному их делу". Но идеи "Наказа" не исчезли, а сделались навсегда достоянием русской мысли, и стали выражаться в произведениях литературы.
   Сочинения педагогические, написанные Екатериной для руководства при воспитании внуков её, великих князей Александра и Константина Павловичей, также получили общее педагогическое значение для всего русского народа. Императрица написала с этой специальной целью "Начальную азбуку с гражданским учением", "Выборные российские пословицы", "Разговоры и рассказы", аллегорические сказки "о царевиче Хлоре" и "о царевиче Февее", наконец, "Инструкцию кн. Салтыкову при назначении его воспитателем великих князей". Во всех этих сочинениях Екатерина является передовой мыслительницей века, усвоившей педагогические идеи Монтеня, Локка, Руссо, Базедова. В те времена, когда в русском обществе господствующими взглядами на воспитание были взгляды фонвизинской г-жи Простаковой, Екатерина кладёт в основание своей "Инструкции" свободу развития и самодеятельность, предписывая простоту и умеренность во всём, вкоренение в душах добрых нравственных начал, гуманности, справедливости, любви к истине, чувства законности и долга, трудолюбие, снисходительности к людям, и высказывает необыкновенно здравые и проницательные взгляды на то, чему и как нужно учить детей. Русское общество того времени чутко прислушивалось к новым для него мыслям, и, например, азбуки с гражданским начальным учением разошлось в Петербурге в две недели 20000 экземпляров, как писала о том, сама императрица Гримму.
   В воспитании великих князей, своих внуков, Екатерина считала особенно важным "познание России во всех её частях". "Историю Российскую им знать нужно", писала она в "Инструкции", "и для них она составляется". Ни учебника, ни вообще сочинения по русской истории тогда не было ещё в России, и составительницей её является сама императрица, начавшая тогда писать "Записки касательно российской истории", которые и появились в печати в "Собеседнике". Любопытны взгляды Екатерины, высказанные в предисловии к этому труду. "Сии записки касательно российской истории", говорит она, - "сочинены для юношества в такое время, когда выходят на чужестранных языках книги под именем истории российской, кои скорее именовать можно сотворениями пристрастными; ибо каждый лист свидетельством служит, с какою ненавистью писан, каждое обстоятельство в превратном виде не токмо представлено, но к оным не стыдилися прибавить злобные толки. Писатели те, хотя сказывают, что имели российских летописцев и историков пред глазами, но или оных не читали, или язык русский худо знали, или же перо их слепою страстию водимо было..." И, не отрицая тёмных сторон русской исторической жизни, императрица замечает, что "род человеческий везде и по вселенной единакия имел страсти, желания, намерения и к достижению употреблять нередко единакие способы". Иностранка по происхождению, императрица почла даже долгом категорически отметить, что она далека от того, чтобы разделять враждебные воззрения на Россию и её историю. "Собиратель сих Записок касательно российской истории", сказано в примечании к Предисловию, "не в числе змей, вскормленных за пазухой, он век свой тщился выполнить долг благодарного сердца. Он думает, что похвальное не останется без хвалы, непохвальное без опорочения; доброго же умалять доброту или порочному умножать дурноту и тем подобиться неискусному врачу либо невежеством наполненному детскому учителю, не есть дело его". Таким образом, и здесь Екатерина являлась более русскою, чем многие русские того и позднейшего времени. Вообще Екатерину возмущало пристрастное, ненавистническое отношение к России со стороны европейцев, и она нередко бралась за перо, чтобы опровергать нелепые россказни их. Ей приписывался "Антидот" (противоядие) - полемический разбор книги аббата Шаппо д'Одерато о России, и если он написан, действительно, не ею самой вполне, то, во всяком случае, по её мысли и указаниям её приближёнными.
   Кроме этих крупных произведений, после императрицы остались довольно многочисленные заметки и наброски на русском и французском языках, писанные по разным поводам и обстоятельствам. Так, известна, например, заметка "О видах добра", написанная для гр. А.С. Строганова, "Правила учащемуся, на память учащимся детям", "Примечания безграмотной на известные места вышедшей в 1768 году комедии Сумарокова "Лихоимец", затем полемическая заметка по поводу какой-то статьи в иностранных газетах, записка о разделении лесов в России; Шишков приписывает Екатерине записку "О должностях человека и гражданина", и проч. Есть заметки императрицы, носящие характер автобиографический. Одна из них, например, рассказывает о маскарадной шутке Екатерины, одевшейся в офицерский мундир и разыгравшей роль влюблённого в княжну Н.С.Долгорукову. Особо стоят написанные на французском языке автобиографические "Записки" Екатерины, и, наконец, обширная переписка её, собственноручные рескрипты и т.п. Во всех этих произведениях своего пера Екатерина является мощною историческою личностью, полною необыкновенного проницательного ума.
  
   II.
  
   Литературные, в тесном смысле, произведения Екатерины, которым посвящено настоящее издание, составляют, таким образом, лишь меньшую часть из всего написанного ею. Но и в этой части общий характер её просветительных и гуманных идей, естественно, выражался с большей широтой, не отвлекаемый в частности, в подробности практического применения. Если её произведения практически-законодательного и общественно-устроительного характера были несравненно важнее для целей практической жизни, то произведения литературные, которые прямо указывают на фактические противоречия идеалам, существовавшие в русском обществе, носят прямо характер сатиры, должны были содействовать сознанию общественному, делать более понятными важность и целесообразность новых законодательных мер и стремлений императрицы.
   Начало публичной литературной деятельности Екатерины относится к 1769 году, когда в среде петербургской журналистики появляется сатирический журнал "Всякая всячина". Обыкновенно считают издателем его Г.В. Козицкого, адъюнкта Академии Наук, с 1769 по 1775 год состоявшего на службе в "Кабинете и при собственных Ея Императорского Величества делах, у принятия челобитен." Но на основании весьма веских данных, академик Пекарский предположил, что "Всякая всячина" была делом Екатерины, которая была её деятельной вдохновительницей и сотрудницей. Помимо оставшихся в бумагах императрицы нескольких отрывков, назначавшихся несомненно в этот журнал, в нём напечатано одно их писем "Патрикея Правдомыслова", в то время, как другое, с такою же подписью, сохранилось среди рукописей Екатерины. Нужно думать, что сотрудничество императрицы во "Всякой всячине" не исчерпывается названным письмом, - в журнале есть не мало статей и заметок, написанных в её характере; но теперь утрачены всякие следы, указывающие на авторов, и достоверно принадлежит Екатерине только оно одно. В нём императрица выступает против резких, со стороны других журналов, обличений неправосудия.
   Чтобы понять источник этой защиты, нужно знать, что, по примеру "Всякой всячины", тогда возникло несколько других сатирических журналов, между ними "Трутень" Новикова, и все эти журналы, по трудно уловимым теперь побуждениям, явились резкими противниками "Всякой всячины". Резкие обличения в них существовавшего порядка вещей не нравились "Всякой всячине", и, начав сатирой, как и те, она стала советовать своим собратьям не всё же писать одни обличения, но не пропускать "описывать твёрдого блюстителя веры и закона, хвалить сына отечества, пылающего любовью и верностью к государю"; и так как подобные советы оставались тщетными, то журналу, который, конечно, дорожил тем, чтобы намечались благие намерения и действия правительства, пришлось взяться за защиту существующего порядка. В этом смысле написано против Трутня и письмо Патрикея Правдомыслова, опровергающее толки, что у нас правосудия нет: "мы все", говорит здесь автор, "сомневаться не можем, что нашей великой государыне приятно правосудие, что она сама справедлива"... Другое письмо Патрикея Правдомыслова, отысканное академиком Пекарским в рукописях (оно напечатано в настоящем издании), направлено также против Новикова, развивая мысль первого письма; но оно не попало во "Всякую всячину".
   Полемика между журналом Екатерины и другими приняла, в конце концов, характер острый и неприятный, даже личный. В сатирическом листке "Смесь", в критике на "Всякую всячину", говорилось, например: "Завела она ссору между внучатами... Знаете ли, почему она увенчана толикими похвалами, в листках ея видными? Я вам скажу. Во-первых, скажу, потому, что многие похвалы сама себе сплетает; потом по причине той, что разгласила, будто в ея собрании многие знатные господа находятся; и так некоторые, может статься, думая хвалением их сочинений войти в их милость, засыпали похвалами "Всякую всячину". После такого рода полемики, замечает академик Пекарский, "не будет уже казаться удивительным, почему в следующем 1770 году все сатирические журналы внезапно прекратились". Осталась только та же "Всякая всячина" и "Трутень", но оба они уже более не помещали сатирических статей и вскоре также вовсе прекратились. Журнальная деятельность императрицы прекратилась надолго.
   С 1772 года Екатерина начинает писать комедии, составляющие самую выдающуюся сторону её литературной деятельности. Цель и назначение своих пьес сама императрица так объясняет в письме к Гриму: "Во-первых, потому (пишу комедии), что это меня забавляет; во-вторых, потому, что я желала бы поднять национальный театр, который, за неимением новых пьес, находится в некотором пренебрежении"... Но за этими внешними побуждениями академик Грот видит другие. "Видя везде вокруг себя проявление человеческих слабостей и недостатков", говорит он по поводу "Былей и небылиц": "Екатерина хотела действовать путём слова... В большей части того, что она выражает, кроется намерение", - и слова эти в одинаковой мере применимы ко всей литературной деятельности императрицы. "Екатерина проводит в комедиях свои гуманные идеи", говорит один замечательный историк литературы русской, "объясняет и защищает свои реформы, осмеивает не одни старые грубые суеверия и пороки, а и новую грубость и невежество, покрываемые лоском французской образованности, пристрастное увлечение всем иностранным с презрением ко всему отечественному". Собственно серьёзного художественного значения они не имеют, но отличаются весёлостью и лёгкостью языка, приближающегося к простой разговорной речи, что было для того времени уже большой заслугой.
   Лучшими из комедий Екатерины считаются "О время!" и "Именины г-жи Ворчалкиной". Первую из них, имевшую поистине замечательной предшественницей только комедию Фонвизина "Бригадир", литературная критика признала началом русской общественной комедии и критики общественных нравов. Нужно заметить, что написаны они в духе и по образцу тогдашних французских комедий, в которых, как даже у Бомарше, слуги являются более развитыми и умными, чем их господа. Но вместе с тем в комедиях императрицы обрисовываются чисто-русские общественные пороки и являются русские типы. Наиболее удачно очерченными лицами комедий признаются Фирлюфюшков и Некопейков, и первый из них считается представляющим черты Иванушки Фонвизина и в то же время зародышем Грибоедовского Репетилова. Сама Ханжахина в "О время!" - резко очерченное лицо, полное ханжества, рядом с суеверием и бессердечием.
   В 1772 году Екатериною написаны ещё три комедии. Но в них, как и в позднейших всех комедиях нравов, повторяются те же темы и те же характеры, как в первых двух, и они уже не имеют особенного значения в истории литературы, сохраняя его только в истории театра.
   С комедиями Екатерины связано одно произведение её, появившееся в ту эпоху в сфере журналистики. В 1772 году, когда появилась комедия "О время!", Новиков начал издание сатирического журнала "Живописец", превосходившего смелостью обличений и сатиры все прежние издания в этом роде, и счёл долгом посвятить его будто бы неизвестному автору комедии "О время!" "Вы", писал он в этом "Приписании", - "первый сочинили комедию точно в наших нравах; вы первый с таким искусством и остротою заставили слушать едкость сатиры с приятностью и удовольствием; вы первый с такою благородной смелостью напали на пороки, в России господствовавшие"... "Вы открыли мне", говорит дальше Новиков, "дорогу, которой я всегда страшился; вы возбудили во мне желание подражать вам в похвальном подвиге исправлять нравы своих единоземцев, вы поострили меня испытать в том свои силы". Ответом на это "приписание" и было "Письмо к господину Живописцу".
   В 1781-1782 годах Екатерина, между прочими педагогическими сочинениями, написала свои знаменитые аллегорические сказки "о царевиче Хлоре" и "о царевиче Февее", рисующие идеал воспитания будущего правителя. Известно, что одно из действующих лиц первой сказки Фелица, аллегорически изображающая счастье, дало повод Державину написать оду, изображающую Екатерину под именем Фелицы, и это обстоятельство послужило поводом к новой эпохе журнальной деятельности Екатерины. Княгиня Дашкова, только что сделанная директором Академии Наук, начала тогда, при соизволении императрицы, издание на счёт академических сумм литературного журнала "Собеседник любителей российского слова", во главе которого и поставлена ода "Фелице". Императрица с первой же книжки приняла в нём деятельное участие, поместив в ней приведённое нами выше "предисловие" к "запискам касательно российской истории", которые затем и печатались во всех книжках журнала. Со второй книжки стали появляться в "Собеседнике" "Были и небылицы". В своей классической биографии Державина, академик Грот предполагает, что "Были и небылицы" Екатерина начала под влиянием именно "Фелицы" Державина; даже заглавие их как будто навеяно стихом оды: "И быль и небыль говорить". Они представляют собою, по определению Грота, бессвязные, но остроумные речи о всякой всячине, обо всём, что взбредёт на ум мыслящему наблюдательному человеку; и, кажется, образцом императрице в этом случае, более всякого другого автора, служил Стерн. Преследуя сатирические цели, она направила свои удары прежде всего, естественно, на свой придворный круг, и в первых статьях "Былей и небылиц" "встречается более портретов, несомненно списанных с живых лиц" (Пекарский). Отдалённость той эпохи скрывает от нас истинный смысл многих намёков и обличений императрицы; известно, однако, с точностью, что, что в общих характеристиках её под именем "нерешительного" современники узнали обер-камергера И.И.Шувалова; под именем "самолюбивого" изображался Чоглоков, муж обер-гофмейстерины при дворе великой княгини; в масоне, ездившем в Швецию, узнают князя Куракина; является тут и шутник Нарышкин. Нашлись и такие, как генерал-прокурор сената князь Вяземский, которых императрица и не думала иметь в виду, но которые принимали всё на свой счёт. Это было уже неприятно императрице, и в третьей книжке "Собеседника" она пишет себе письмо от Угадаева и сама же отвечает на него, что "люди тут без имени, а описывается умоположение человеческое, до Карпа и Сидора тут дела нет". Между тем обстоятельства стали складываться для императрицы в том же роде, как и во "Всякой всячине"; но только теперь неприятные для неё статьи печатались в самом же "Собеседнике", так как императрица не желала, несмотря ни на что, стеснять писавших. Уже во второй книжке журнала появились замечания на неправильность языка в "Собеседнике", подписанные именем Любослова - личность которого остаётся неизвестной (Грот называет Морозова, Румовского и Лепехина, отдавая большую вероятность первому, служившему у принятия прошений при Храповицком), и в этих замечаниях задевается Екатерина по поводу слов "единакий", вместо "одинокий", и "выполнить", вместо "исполнить". В третьей книжке напечатаны "вопросы", присланные в редакцию журнала, очень не понравившиеся императрице, особенно вопрос 14-й: "отчего в прежние времена шуты, шпыни, балагуры чинов не имели, а нынче имеют и весьма большие?" - она увидела в нём намёк на обер-шталмейстера Л.А. Нарышкина, очень неглупого, остроумного, весёлого собеседника в близком кружке императрицы, забавлявшего императрицу разными проделками и шутками. Наконец, в той же 3-й книжке появилось "Письмо к г. Сочинителю Записок о Российской истории", присланное Сергеем Петровичем Румянцевым, незадолго перед тем приехавшим из-за границы. В сущности, письмо это было льстивое, которым автор желал войти в переписку с императрицей, но не грубо льстивое, в котором лесть прикрыта была внешнею критикою. "Вы, мне кажется, не весьма удачным образом, в своё сочинение вступили... Неужто вы вздумали нам более сказать в тетрадках своих несть-ли мы в летописцах начитаться можем... Первая тетрадка ваша по крайней мере не подаёт нам сей надежды. Какое ваше, например, о происхождении Россиян сухое и маловажное объяснение!" и т.д. Такова внешность письма, в которой автор тщился скрыть похвалы простоте и ясности изложения Екатерины в противоположность другим, и, между прочим, учившему его профессору в Лейдене, который даже в первом веке после потопа имел "весьма точные сведения". Императрица допустила письмо напечатать, но была им очень недовольна, справедливо предполагая, что публика не заметит иронии автора, а поймёт его нападения буквально, как именно обличение недостатков "Записок" её.
   Все эти обстоятельства дали "Былям и небылицам" и вообще писаниям её особое направление; ей приходилось защищаться; и устами "дедушки" или иначе она не осталась в долгу. Любослову, выслушавшему возражения от других задетых им, со стороны императрицы замечено просто, что "грамматические" критики скучны, что её "грешные падежи никому не мешают", что, наконец, "честные правила, здравый рассудок и приятная шутка предпочтительны педантству". Вопросы императрица приняла за присланные от Шувалова, в отмщение за изображение "нерешительного", и на 16 вопрос: "гордость большей части бояр обитает в душе или голове?" ответила: "там же, где нерешительность", намекая тем, что она понимает, откуда посланы вопросы; затем в "Былях и небылицах" есть несколько выходок против автора "вопросов". Получив же покаянное письмо от Фонвизина, она поместила его в самых "Былях и небылицах". Румянцеву она не ответила ничего; но в четвёртой книжке "Собеседника" есть выходка против него, насмешки над не-русскими оборотами его речи: "терпеть я не могу того", говорит там дедушка, "что, писав по-русски, кто думал на иностранном языке", и т.д.
   Румянцев, не получив ответа на первое письмо, обратился позже, в 7-й книжке "Собеседника", к Екатерине вторично, уже как к автору "Былей и небылиц", подписавшись: "Ни одной звезды во лбу не имеющий", и при этом письме приложено было им предисловие к истории Петра Великого, в котором, вероятно с намерением задеть самолюбие императрицы, великий император превозносится похвалами, а Екатерина называется "порождением Петровым". Императрица и отвечала Румянцеву резким "ответом на письмо под N XIX напечатанное".
   В 6-й кн. "Собеседника" появилось "Письмо к господам издателям", содержащее критику на "Были и небылицы". Автор его, восторгаясь "Былями и небылицами", в то же время уверял, что другие статьи журнала, в котором участвовали такие писатели как Державин, Фонвизин, Капнист - возбуждают только скуку и дремоту. Подобная грубая лесть не могла, конечно, нравиться Екатерине. Она сама ничего не отвечала на это письмо, но за то в 7-й кн. появилась, вероятно внушённая ею, насмешливая против его сочинителя статейка "Каноника Ignorante Bambinelli", т.е. Нарышкина.
   Все эти обстоятельства, поясняющие нам содержание "Былей и небылиц", вероятно, сильно повлияли на охлаждение императрицы к участию в "Собеседнике". Едва ли ей могло быть приятно вести полемику и публичную переписку, да ещё принимавшую такой личный характер, со своими подданными. И уже в 5-й кн. "Собеседника" "один из издателей Собеседника", как можно догадываться, сама Дашкова, выражая восторженные "Былям и небылицам" похвалы, печалится предполагаемом будто бы отъезде их автора. Императрица написала на это письмо в "Былях и небылицах" ответ, в котором недвусмысленно сквозит насмешка. Вскоре ссора Дашковой с Нарышкиным совершенно испортила отношения её к императрице. Нарышкин не мог позабыть 14 вопроса Фонвизина, напечатанного Дашковой, и платил ей насмешками над нею и самой академией, которой она была "директором"; записки "Общества незнающих", быть может, были им и задуманы, а часть их и написана, и встречи их во дворце были неприятны. Императрица, не любившая Дашкову уже давно за то, что она себе присваивала всю честь переворота, возведшего Екатерину на престол, приняла сторону Нарышкина и потребовала от Дашковой все свои рукописи; из переписки их по этому поводу видно, что помещённое в 8-й книжке "Собеседника" письмо к издателям от неизвестного, оканчивающееся словами le ris tenta le rit и проч., принадлежит также перу Екатерины.
   Журнальная деятельность императрицы прекратилась опять, и уже навсегда. В последующие годы ею написаны на русском языке остальные её драматические произведения: три комедии нравов, два исторических представления, три комедии против масонства, вероятно также "Тайна противунелепого общества" и пять опер. Наибольшее значение императрица сама должна была, естественно, придавать комедиям против масонства; но в них императрица, быть может, намеренно, игнорировала всю нравственную сторону и сущность масонства, имевшего смысл противодействия развивавшемуся материализму, и осмеяла чисто внешние формы его. Её иронический ум не мирился с таинственностью и мистицизмом, в которые облекались верования и обряды масонства, и это нерасположение к нему шло так далеко, что императрица не усомнилась смешать его с явлениями шарлатанства, выставив и осмеяв рядом с масонами, под именем Калифалкжерстона, знаменитого Калиостро, приезжавшего перед тем в Петербург, и даже Сибирского шамана.
   Не лишены значения по своему народному колориту и оперы Екатерины. Сюжет "Боеслаевича" заимствован их былины о Василии Буслаеве; в Горебогатыре же Косометовиче она осмеяла тогдашнего шведского короля Густава III, мечтавшего отторгнуть от России все острова Финского залива, хвастливо приглашавшего Стокгольмских дам на бал в зимнем дворце, и в 1788 году вторгнувшегося в русские пределы без объявления войны, но не могшего взять и незначительной крепости Нейшлота, защищаемого безруким комендантом Барановым с незначительным гарнизоном инвалидов.
  
   (Под редакцией Арс. И. Введенского, С.-ПЕТЕРБУРГ, издание А.Ф.Маркса, 1893 г.)
  
  
   ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ "ИСПОВЕДЬ. В ЧЁМ МОЯ ВЕРА?"
  
   ИСПОВЕДЬ (1879-1882гг.)
  
   Я был крещён и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей с детства, и во всё время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что, чему меня учили.
  
   Отпадение моё от веры произошло во мне так же, как оно происходило и происходит теперь в людях нашего склада образования. Оно, как мне кажется, происходит в большинстве случаев так: люди живут так, как все живут, а все живут на основании начал, не только не имеющих ничего общего с вероучением, но большею частью противоположных ему; вероучение не участвует в жизни, и в сношениях с другими людьми никогда не приходится сталкиваться и в собственной жизни самому никогда не приходится справляться с ним; вероучение это исповедуется где-то там, вдали от жизни и независимо от неё. Если сталкиваешься с ним, то только как с внешним, не связанным с жизнью явлением.
  
   По жизни человека, по делам его как теперь, так и тогда никак нельзя узнать, верующий он или нет. Как теперь, так и тогда явное признание и исповедание православия большею частью встречалось в людях тупых, жестоких и безнравственных и считающих себя очень важными. Ум же, честность, прямота, добродушие и нравственность большею частью встречались в людях, признающих себя неверующими.
  
   Так что как теперь, так и прежде вероучение, принятое по доверию и поддерживаемое внешним давлением, понемногу тает под влиянием знаний и опытов жизни, противоположных вероучению, и человек очень часто долго живёт, воображая, что в нём цело то вероучение, которое сообщено было ему с детства, тогда как его давно уже нет и следа.
  
   Сообщённое мне с детства вероучение исчезло во мне так же, как и в других, с той только разницей, что, так как я очень рано стал много читать и думать, то моё отречение от вероучения очень рано стало сознательным. Я с шестнадцати лет перестал становиться на молитву и перестал по собственному побуждению ходить в церковь и говеть. Я перестал верить в то, что мне было сообщено с детства, но я верил во что-то. Во что я верил, я никак бы не мог сказать. Верил я и в Бога, или, скорее, я не отрицал Бога, но какого Бога, я бы не мог сказать; не отрицал я и Христа и его учение, но в чём было его учение, я тоже не мог бы сказать.
   Теперь, вспоминая то время, я вижу ясно, что вера моя - то, что, кроме животных инстинктов, двигало моею жизнью, - единственная истинная вера моя в то время была вера в совершенствование. Но в чём было совершенствование, и какая была цель его, я бы не мог сказать. Я старался совершенствовать себя умственно, - я учился всему, чему мог, и на что наталкивала меня жизнь; я старался совершенствовать свою волю - составлял себе правила, которым старался следовать; совершенствовал себя физически, всякими упражнениями изощряя силу и ловкость и всякими лишениями приучал себя к выносливости и терпению. И всё это я считал совершенствованием. Началом всего было, разумеется, нравственное совершенствование, но скоро оно подменилось совершенствованием вообще, то есть желанием быть лучше не перед самим собою или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми. И очень скоро это стремление быть лучше перед людьми подменилось желанием быть сильнее других людей, то есть славнее, важнее, богаче других.
  
   Думаю, что многие и многие испытали то же. Я всею душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего.
  
   Добрая тётушка моя, чистейшее существо, с которой я жил, всегда говорила мне, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтоб я имел связь с замужнею женщиной: ничто так не образует молодого человека, как связь с порядочной женщиной; ещё другого счастья она желала мне - того, чтоб я был адъютантом, и лучше всего у государя; и самого большого счастья - того, чтоб я женился на очень богатой девушке и чтоб у меня, вследствие этой женитьбы, было как можно больше рабов.
  
   В то время я стал писать из тщеславия, корыстолюбия и гордости.
  
   Взгляд на жизнь моих товарищей по писанию состоял в том, что жизнь вообще идёт, развиваясь, и что в этом развитии главное участие принимаем мы, люди мысли, и из людей мысли главное влияние имеем мы - художники, поэты. Наше призвание - учить людей. Для того же, чтобы не представился тот естественный вопрос самому себе: что я знаю и чему мне учить, - в теории этой было выяснено, что этого и не нужно знать, а что художник и поэт бессознательно учат. Я считался чудесным художником и поэтом, и потому мне очень естественно было усвоить эту теорию. Я - художник, поэт - писал, учил, сам не зная чему. Мне за это платили деньги, у меня было прекрасное кушанье, помещение, женщины, общество, у меня была слава. Стало быть, то, чему я учил, было очень хорошо.
  
   Вера эта в значение поэзии и в развитие жизни была вера, и я был одним из жрецов её. Быть жрецом её было очень выгодно и приятно. И я довольно долго жил в этой вере, не сомневаясь в её истинности. Но на второй и, в особенности, на третий год такой жизни я стал сомневаться в непогрешимости этой веры и стал её исследовать. Первым поводом к сомнению было то, что я стал замечать; что жрецы этой веры не все были согласны между собою. Одни говорили: мы - самые хорошие и полезные учители, мы учим тому, что нужно, а другие учат неправильно. А другие говорили: нет, мы - настоящие, а вы учите неправильно. И они спорили, ссорились, бранились, обманывали, плутовали друг против друга. Кроме того, было много между ними людей и не заботящихся о том, кто прав, кто не прав, а просто достигающих своих корыстных целей с помощью этой нашей деятельности. Всё это заставляло меня усомниться в истинности нашей веры.
   Кроме того, усомнившись в истинности самой веры писательской, я стал внимательнее наблюдать жрецов и убедился, что почти все жрецы этой веры, писатели, были люди безнравственные и, в большинстве, люди плохие, ничтожные по характерам, но самоуверенные и довольные собой, как только могут быть довольны люди совсем святые или такие, которые и не знают, что такое святость. Люди мне опротивели, и сам себе я опротивел, и я понял, что вера эта - обман.
  
   Из сближения с этими людьми я вынес новый порок - до болезненности развивавшуюся гордость и сумасшедшую уверенность в том, что я призван учить людей, сам не зная чему.
  
   Мы все тогда были убеждены, что нам нужно говорить и говорить, писать, печатать - как можно скорее, как можно больше, что всё это нужно для блага человечества. И тысячи нас, отрицая, ругая один другого, все печатали, писали, поучая других. И, не замечая того, что мы ничего не знаем, что на самый простой вопрос жизни: что хорошо, что дурно, - мы не знаем, что ответить, мы все, не слушая друг друга, все враз говорили, иногда потакая друг другу и восхваляя друг друга с тем, чтоб и мне потакали и меня похвалили, иногда же раздражаясь и перекрикивая друг друга, точно так, как в сумасшедшем доме.
  
   Тысячи работников дни и ночи из последних сил работали, набирали, печатали миллионы слов, и почта развозила их по всей России, а мы всё ещё больше и больше учили, учили и учили и никак не успевали всему научить, и все сердились, что нас мало слушают.
  
   Ужасно странно, но теперь мне понятно. Настоящим, задушевным рассуждением нашим было то, что мы хотим как можно больше получать денег и похвал. Для достижения этой цели мы ничего другого не умели делать, как только писать книжки и газеты. Мы это и делали. Но для того, чтобы нам делать столь бесполезное дело и иметь уверенность, что мы - очень важные люди, нам надо было ещё рассуждение, которое бы оправдывало нашу деятельность. И вот у нас было придумано следующее: всё, что существует, то разумно. Всё же, что существует, всё развивается. Развивается же всё посредством просвещения. Просвещение же измеряется распространением книг, газет. И нам платят деньги и нас уважают за то, что мы пишем книги и газеты, и потому мы - самые полезные и хорошие люди. Рассуждение это было бы очень хорошо, если бы мы все были согласны; но так как на каждую мысль, высказываемую одним, являлась всегда мысль, диаметрально противоположная, высказываемая другим, то это должно бы было заставить нас одуматься. Но мы этого не замечали.
  
   Вера эта выражалась словом "прогресс". Жить сообразно с прогрессом. Куда держаться? Нас несёт куда-то. Всё развивается, и я развиваюсь; а зачем это я развиваюсь вместе со всеми, это видно будет.
  
   Вернувшись из-за границы, я поселился в деревне и попал на занятие крестьянскими школами. Занятие это было мне особенно по сердцу, потому что в нём не было той, ставшей для меня очевидною, лжи, которая мне уже резала глаза в деятельности литературного учительства. Я думал, что можно обойти эту трудность тем, чтобы предоставить детям учиться, чему они хотят. После года, проведённого в занятиях школой, я другой раз поехал за границу, чтобы там узнать, как бы это так сделать, чтобы, самому ничего не зная, уметь учить других.
  
   Вернувшись оттуда, я женился. Новые условия счастливой семейной жизни совершенно уже отвлекли меня от всякого искания общего смысла жизни. Вся жизнь моя сосредоточилась за это время в семье, в жене, в детях и потому в заботах об увеличении средств жизни. Стремление к усовершенствованию, подменённое уже прежде стремлением к усовершенствованию вообще, к прогрессу, теперь подменилось уже прямо стремлением к тому, чтобы мне с семьёй было как можно лучше.
  
   Несмотря на то, что я считал писательство пустяками, я всё-таки продолжал писать. Я вкусил уже соблазна писательства, соблазна огромного денежного вознаграждения и рукоплесканий за ничтожный труд и предавался ему как средству к улучшению своего материального положения и заглушению в душе всяких вопросов о смысле жизни моей и общей.
  
   Так я жил, но ... со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и всё в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: зачем? Ну а потом?
  
   Случилось то, что случается с каждым заболевающим смертельною внутреннею болезнью. Сначала появляются ничтожные признаки недомогания, на которые больной не обращает внимания, потом признаки эти повторяются чаще и чаще и сливаются в одно нераздельное по времени страдание. Страдание растёт, и больной не успевает оглянуться, как уже сознаёт, что то, что он принимал за недомогание, есть то, что для него значительнее всего в мире, что это - смерть.
   То же случилось и со мной. Я понял, что это - не случайное недомогание, а что-то очень важное, и что если повторяются всё те же вопросы, то надо ответить на них. И я попытался ответить. Вопросы казались такими глупыми, простыми, детскими вопросами. Но только что я тронул их и попытался разрешить, я тотчас же убедился, во-первых, в том, что это не детские и глупые вопросы, а самые важные и глубокие вопросы в жизни, и, во-вторых, в том, что я не могу разрешить их. Прежде чем заниматься имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать. Пока я не знаю - зачем, я не могу ничего делать.
  
   Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать; но жизни не было, потому что не было таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным.
   Если бы пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы не знал, что сказать. Даже узнать истину я не мог желать, потому что я догадывался, в чём она состояла. Истина была то, что жизнь есть бессмыслица. Я как будто жил-жил, шёл-шёл и пришёл к пропасти и ясно увидал, что впереди ничего нет, кроме погибели.
  
   Жизнь мне опостылела - какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от неё. Нельзя сказать, чтоб я хотел убить себя.
  
   Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни. Мысль эта была так соблазнительна, что я должен был употреблять против себя хитрости, чтобы не привести её слишком поспешно в исполнение. Я не хотел торопиться только потому, что хотелось употребить все усилия, чтобы распутаться! Если не распутаюсь, то всегда успею, говорил я себе.
  
   Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от неё и между тем чего-то ещё надеялся от неё.
  
   Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что всё это - только обман, и глупый обман!
  
   Сколько ни говори мне: ты не можешь понять смысла жизни, не думай, живи, - я не могу делать этого, потому что слишком долго делал это прежде. Теперь я не могу не видеть дня и ночи, бегущих и ведущих меня к смерти. Я вижу это одно, потому что это одно - истина. Остальное всё - ложь.
  
   Но и этого мало. Если б я просто понял, что жизнь не имеет смысла, я спокойно бы мог знать это, мог бы знать, что это - мой удел. Но я не мог успокоиться на этом. Я не мог терпеливо ожидать конца. Ужас тьмы был слишком велик, и я хотел поскорее, поскорее избавиться от него петлёй или пулей. И вот это-то чувство сильнее всего влекло меня к самоубийству.
  
   "Но может быть, я просмотрел что-нибудь, не понял чего-нибудь? - несколько раз говорил я себе. - Не может быть, чтоб это состояние отчаяния было свойственно людям". И я искал объяснения на мои вопросы во всех тех знаниях, которые приобрели люди. И я мучительно искал и долго искал, и не из праздного любопытства, не вяло искал, но искал мучительно, упорно, дни и ночи, - искал, как ищет погибающий человек спасенья, - и ничего не нашёл.
   Я искал во всех знаниях и не только не нашёл, но убедился, что все те, которые так же, как и я, искали в знании, точно так же ничего не нашли. И не только не нашли, но ясно признали, что то самое, что приводило меня в отчаяние - бессмыслица жизни, - есть единственное несомненное знание, доступное человеку.
  
   Вопрос мой - тот, который в пятьдесят лет привёл меня к самоубийству, был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребёнка до мудрейшего старца, - тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я испытал это на деле. Вопрос состоит в том: "Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, - что выйдет из всей моей жизни?"
   Иначе выраженный вопрос будет такой: "Зачем мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?" Ещё иначе выразить вопрос можно так: "Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?"
   На этот-то один и тот же различно выраженный вопрос я искал ответа в человеческом знании.
  
   В области опытной я говорил себе: "Всё развивается, дифференцируется, идёт к усложнению и усовершенствованию, и есть законы, руководящие этим ходом. Ты - часть целого. Познав, насколько возможно, целое и познав закон развития, ты познаёшь и своё место в этом целом, и самого себя. Было время, когда я как будто удовлетворялся этим. Это было то самое время, когда я сам усложнялся и развивался. Мускулы мои росли и укреплялись, память обогащалась, способность мышления и понимания увеличивалась, я рос и развивался, и, чувствуя в себе этот рост, мне естественно было думать, что это-то и есть закон всего мира, в котором я найду разрешение и вопросов моей жизни. Но пришло время, когда рост во мне прекратился - я почувствовал, что не развиваюсь, а ссыхаюсь, мускулы мои слабеют, зубы падают, - и я увидал, что этот закон не только ничего мне не объясняет, но что и закона такого никогда не было и не могло быть, а что я принял за закон то, что нашёл в себе в известную пору жизни.
  
   Если обратишься к отрасли знаний, не занимающихся разрешением вопросов жизни, но отвечающих на свои научные, специальные вопросы, то восхищаешься силой человеческого ума, но знаешь вперёд, что ответов на вопросы жизни нет. Эти знания прямо игнорируют вопрос жизни.
  
   В области умозрительной, я говорил себе: "Всё человечество живёт и развивается на основании духовных начал, идеалов, руководящих его. Эти идеалы выражаются в религиях, в науках, искусствах, формах государственности. Идеалы эти всё становятся выше и выше, и человечество идёт к высшему благу. Я - часть человечества, и потому призвание моё состоит в том, чтобы содействовать сознанию и осуществлению идеалов человечества. И я во время слабоумия своего удовлетворялся этим; но как скоро ясно восстал во мне вопрос жизни, вся эта теория мгновенно рушилась.
  
   Чтоб ответить на вопрос, предстоящий каждому человеку: "что я такое", или: "зачем я живу", или: "что мне делать", - человек должен прежде разрешить вопрос: "что такое жизнь всего неизвестного ему человечества, из которой ему известна одна крошечная часть в один крошечный период времени". Для того чтобы понять, что он такое, человек должен прежде понять, что такое всё это таинственное человечество, состоящее из таких же людей, как и он сам, не понимающих самих себя.
  
   В поисках за ответами на вопрос жизни я испытал совершенно то же чувство, которое испытывает заблудившийся в лесу человек.
  
   Какой смысл моей жизни? - Никакого.
   Что выйдет из моей жизни? - Ничего.
   Зачем существует всё то, что существует, и зачем я существую? - Затем, что существует.
   Мир есть что-то бесконечное и непонятное. Жизнь человеческая есть непостижимая часть этого непостижимого "всего".
   Суета сует, всё суета! Томление духа. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания - умножает скорбь.
  
   И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо всё - суета и томление духа.
  
   Так что блуждание моё в знаниях не только не вывело меня из моего отчаяния, но только усилило его.
  
   Не найдя разъяснения в знании, я стал искать этого разъяснения в жизни, надеясь в людях, окружающих меня, найти его, и я стал наблюдать людей - таких же, как я, как они живут вокруг меня и как они относятся к этому вопросу, приведшему меня к отчаянию. Я нашёл, что для людей моего круга есть четыре выхода из того ужасного положения, в котором мы все находимся.
   Первый выход есть выход неведения. Он состоит в том, чтобы не знать, не понимать того, что жизнь есть зло и бессмыслица. Люди этого разряда - большею частью женщины, или очень молодые, или очень тупые люди - ещё не поняли того вопроса жизни.
   Второй выход - это выход эпикурейства. Он состоит в том, чтобы, зная безнадёжность жизни, пользоваться покамест теми благами, какие есть. Нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем. Этого второго вывода придерживается большинство людей нашего круга. То, что некоторые из этих людей утверждают, что тупость их мысли и воображения есть философия, которую они называют позитивной, не выделяет их из разряда тех, которые, не видят вопроса.
   Третий выход есть выход силы и энергии. Он состоит в том, чтобы, поняв, что жизнь есть зло и бессмыслица, уничтожить её. Так поступают редкие сильные и последовательные люди. И людей из нашего круга, поступающих так, становится всё больше и больше. И поступают люди так большею частью в самый лучший период жизни, когда силы души находятся в самом расцвете. Я видел, что это самый достойный выход, и хотел поступить так.
   Четвёртый выход есть выход слабости. Он состоит в том, чтобы, понимая зло и бессмысленность жизни, продолжать тянуть её, зная наперёд, что ничего из неё выйти не может. Эти люди чего-то как будто ждут.
   Так люди моего разбора четырьмя путями спасаются от ужасного противоречия.
  
   И мне приходило в голову: а что, как я чего-нибудь ещё не знаю? Тут что-то не так. Где-нибудь я ошибся. Но в чём была ошибка, я никак не мог найти.
  
   Разумное знание в лице учёных и мудрых отрицает смысл жизни, а огромные массы людей, всё человечество - признают этот смысл в неразумном знании. И это неразумное знание есть вера, та самая, которую я не мог откинуть.
   Это Бог 1 и 3, это творение в 6 дней и ангелы и всё то, чего я не могу принять, пока не сошёл с ума.
  
   Положение моё было ужасно. Я знал, что я ничего не найду на пути разумного знания, кроме отрицания жизни, а там в вере - ничего, кроме отрицания разума, которое ещё невозможнее, чем отрицание жизни. По разумному знанию выходило так, что жизнь есть зло, и люди знают это, от людей зависит не жить, а они жили и живут, и сам я жил, хотя и знал уже давно то, что жизнь бессмысленна и есть зло. По вере выходило, что для того, чтобы понять смысл жизни, я должен отречься от разума, того самого, для которого нужен смысл.
  
   Как мне жить? - ответ: по закону Божию. - Что выйдет настоящего из моей жизни? - Вечные мучения или вечное блаженство. - Какой смысл, не уничтожаемый смертью? - Соединение с бесконечным Богом, рай.
  
   Так что, кроме разумного знания, которое мне прежде представлялось единственным, я был неизбежно приведён к признанию того, что у всего живущего человечества есть ещё какое-то другое знание, неразумное - вера, дающая возможность жить. Вся неразумность веры оставалась для меня та же, как и прежде, но я не мог не признать того, что она одна даёт человечеству ответы на вопросы жизни и, вследствие того, возможность жить.
  
   Разумное знание привело меня к признанию того, что жизнь бессмысленна, жизнь моя остановилась, и я хотел уничтожить себя. Оглянувшись на людей, на всё человечество, я увидал, что люди живут и утверждают, что знают смысл жизни. На себя оглянулся: я жил, пока знал смысл жизни. Как другим людям, так и мне смысл жизни и возможность жизни давала вера.
   Оглянувшись дальше на людей других стран, на современных мне и на отживших, я увидал одно и то же. Где жизнь, там вера, с тех пор как есть человечество, даёт возможность жить, и главные черты веры везде и всегда одни и те же.
   Какие бы и кому бы ни давала ответы какая бы то ни была вера, всякий ответ веры конечному существованию человека придаёт смысл бесконечного, - смысл, не уничтожаемый страданиями, лишениями и смертью. Значит - в одной вере можно найти смысл и возможность жизни.
  
   Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живёт. Вера есть сила жизни. Если человек живёт, то он во что-нибудь да верит. Если б он не верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил. Если он не видит и не понимает призрачности конечного, он верит в это конечное; если он понимает призрачность конечного, он должен верить в бесконечное. Без веры нельзя жить.
  
   Я начинал понимать, что в ответах, даваемых верою, хранится глубочайшая мудрость человечества, и что я не имел права отрицать их на основании разума, и что главное, ответы эти одни отвечают на вопрос жизни.
  
   Я понимал это, но от этого мне было не легче. Я готов был принять теперь всякую веру, только бы она не требовала от меня прямого отрицания разума, которое было бы ложью. И я изучал и буддизм, и магометанство по книгам, и более всего христианство и по книгам, и по живым людям, окружавшим меня.
   Я, естественно, обратился, прежде всего, к верующим людям моего круга, к людям учёным, к православным богословам, к монахам-старцам, к православным богословам нового оттенка и даже к так называемым новым христианам, исповедующим спасение верою в искупление. И я ухватывался за этих верующих и допрашивал их о том, как они верят и в чём видят смысл жизни.
  
   Чем больше, подробнее они излагали мне свои вероучения, тем яснее я видел их заблуждение и потерю моей надежды найти в их вере объяснение смысла жизни. Меня оттолкнуло то, что жизнь этих людей была та же, как и моя, с тою только разницей, что она не соответствовала тем самым началам, которые они излагали в своём вероучении. Я ясно чувствовал, что они обманывают себя и что у них, так же как и у меня, нет другого смысла жизни, как того, чтобы жить, пока живётся, и брать всё, что может взять рука. Они, эти верующие нашего круга, точно так же, как и я, жили в избытке, старались увеличить или сохранить его, боялись лишений, страданий, смерти, и так же, как я и все мы, неверующие, жили, удовлетворяя похотям, жили так же дурно, если не хуже, чем неверующие.
   Никакие рассуждения не могли убедить меня в истинности их веры.
  
   И я понял, что вера этих людей - не та вера, которой я искал, что их вера не есть вера, а только одно из эпикурейских утешений в жизни.
  
   И я стал сближаться с верующими из бедных, простых, неучёных людей, с странниками, монахами, раскольниками, мужиками. Вероучение этих людей из народа было тоже христианское, как вероучение мнимоверующих из нашего круга. К истинам христианским примешано было тоже очень много суеверий, но разница была в том, что суеверия верующих нашего круга были совсем не нужны им, не вязались с их жизнью, были только своего рода эпикурейскою потехой; суеверия же верующих из трудового народа были до такой степени связаны с их жизнью, что нельзя было себе представить их жизни без этих суеверий, - они были необходимым условием этой жизни. Вся жизнь верующих нашего круга была противоречием их вере, а вся жизнь людей верующих и трудящихся была подтверждением того смысла жизни, который давало знание веры. И я стал вглядываться в жизнь и верования этих людей, и чем больше я вглядывался, тем больше убеждался, что у них есть настоящая вера, что вера их необходима для них и одна даёт им смысл и возможность жизни. В противоположность того, что я видел в нашем кругу, где возможна жизнь без веры и где из тысячи едва ли один признаёт себя верующим, в их среде едва ли один неверующий на тысячи. В противоположность того, что я видел в нашем кругу, где вся жизнь проходит в праздности, потехах и недовольстве жизнью, я видел, что вся жизнь этих людей проходила в тяжёлом труде, и они были менее недовольны жизнью, чем богатые. В противоположность тому, что люди нашего круга противились и негодовали на судьбу за лишения и страдания, эти люди принимали болезни и горести без всякого недоумения, противления, а со спокойною и твёрдою уверенностью в том, что всё это должно быть и не может быть иначе, что всё это - добро. В противоположность тому, что чем мы умнее, тем менее понимаем смысл жизни и видим какую-то злую насмешку в том, что мы страдаем и умираем, эти люди живут, страдают и приближаются к смерти, и страдают со спокойствием, чаще же всего с радостью. В противоположность тому, что спокойная смерть, смерть без ужаса и отчаяния, есть самое редкое исключение в нашем круге, смерть неспокойная, непокорная и нерадостная есть самое редкое исключение среди народа. И таких людей, лишённых всего того, что для нас есть единственное благо жизни, и испытывающих при этом величайшее счастье, - многое множество.
  
   Я оглянулся шире вокруг себя. Я вгляделся в жизнь прошедших и современных огромных масс людей. И я видел таких, понявших смысл жизни, умеющих жить и умирать, не двух, трёх, десять, а сотни, тысячи, миллионы. И все они, бесконечно различные по своему нраву, уму, образованию, положению, все одинаково и совершенно противоположно моему неведению знали смысл жизни и смерти, спокойно трудились, переносили лишения и страдания, жили и умирали, видя в этом не суету, а добро.
  
   И я полюбил этих людей. Чем больше я вникал в их жизнь живых людей и жизнь таких же умерших людей, про которых читал и слышал, тем больше я любил их, и тем легче мне самому становилось жить. Я жил так два года, и со мной случился переворот, который давно готовился во мне, и задатки которого всегда были во мне. Со мной случилось то, что жизнь нашего круга - богатых, учёных - не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл. Все наши действия, рассуждения, наука, искусства - всё это предстало мне как баловство. Я понял, что искать смысла в этом нельзя. Действия же трудящегося народа, творящего жизнь, представились мне единым настоящим делом. И я понял, что смысл, придаваемый этой жизни, есть истина, и я принял его.
  
   Я понял, что я заблудился и как я заблудился. Я заблудился не столько оттого, что неправильно мыслил, сколько оттого, что жил дурно. Я понял, что истину закрыло от меня не столько заблуждение моей мысли, сколько самая жизнь моя в тех исключительных условиях эпикурейства, удовлетворения похотям, в которых я провёл её. Я понял, что мой вопрос о том, что есть моя жизнь, и ответ: зло, - был совершенно правилен. Неправильно было только то, что ответ, относящийся только ко мне, я отнёс к жизни вообще: я спросил себя, что такое моя жизнь, и получил ответ: зло и бессмыслица. И точно, моя жизнь - жизнь потворства похоти - была бессмысленна и зла, и потому ответ: жизнь зла и бессмысленна - относится только к моей жизни, а не к жизни вообще. Я понял ту истину, впоследствии найденную мною в Евангелие, что люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий худые дела, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его. Я понял, что для того, чтобы понять смысл жизни, надо, прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а потом уже - разум для того, чтобы понять её.
  
   Я полюбил хороших людей, возненавидел себя, и я признал истину. Теперь мне всё ясно стало.
  
   Что же я делал во всю мою тридцатилетнюю сознательную жизнь? Я не только не добывал жизни для всех, я и для себя не добывал её. Я жил паразитом и, спросив себя, зачем я живу, получил ответ: низачем.
  
   Жизнь моя совершается по чьей-то воле, - кто-то этой жизнью всего мира и нашими жизнями делает своё какое-то дело. Чтоб иметь надежду понять смысл этой воли, надо, прежде всего, исполнять её - делать то, чего от нас хотят. А если я не буду делать того, чего хотят от меня, то и не пойму никогда и того, чего хотят от меня, а уж тем менее - чего хотят от всех нас и от всего мира.
  
   Переходя от низшего дела к высшему, всё дальше и дальше понимая устройство всего заведения и участвуя в нём, он никогда и не подумает спрашивать, зачем он здесь, и уж никак не станет упрекать хозяина.
  
   Сознание ошибки разумного знания помогло мне освободиться от соблазна праздного умствования. Убеждение в том, что знание истины можно найти только жизнью, побудило меня усомниться в правильности моей жизни; но спасло меня то, что я успел вырваться из своей исключительности и увидать жизнь настоящую простого рабочего народа и понять, что это только есть настоящая жизнь. Я понял, что, если я хочу понять жизнь и смысл её, мне надо жить не жизнью паразита, а настоящей жизнью и, приняв тот смысл, который придаёт ей настоящее человечество, слившись с этой жизнью, проверить его.
  
   Сердце моё томилось мучительным чувством. Чувство это я не могу назвать иначе, как исканием Бога.
   Я говорю, что это искание Бога было не рассуждение, но чувство, потому что это искание вытекало не из моего хода мыслей, - оно было даже прямо противоположно им, - но оно вытекало из сердца. Это было чувство страха, сиротливости, одиночества среди всего чужого и надежды на чью-то помощь.
  
   Опять и опять с разных других сторон я приходил к тому же признанию того, что не мог же я без всякого повода, причины и смысла явиться на свет, что не могу я быть таким выпавшим из гнезда птенцом, каким я себя чувствовал. Не могу я скрыть от себя, что любя родил меня кто-то. Кто же этот-то? - Опять Бог.
  
   "Он знает и видит мои искания, отчаяние, борьбу. Он есть", - говорил я себе. И стоило мне на мгновение признать это, как тотчас же жизнь поднималась во мне, и я чувствовал и возможность, и радость бытия.
  
   Не два, не три раза, а десятки, сотни раз приходил я в эти положения - то радости и оживления, то опять отчаяния и сознания невозможности жизни.
   Я опять искал Бога.
  
   "Хорошо, нет никакого Бога, - говорил я себе. - Но понятие моё о Боге, о том, которого я ищу, понятие-то это откуда взялось?" И опять при этой мысли во мне поднялись радостные волны жизни. Всё вокруг меня ожило, получило смысл. Но радость моя продолжалась недолго. Ум продолжал свою работу.
  
   Я оглянулся на самого себя, на то, что происходило во мне; и я вспомнил все эти сотни раз происходившие во мне умирания и оживления. Я вспомнил, что я жил только тогда, когда верил в Бога.
  
   Он - то, без чего нельзя жить. Знать Бога и жить - одно и то же. Бог есть жизнь. Живи, отыскивай Бога, и тогда не будет жизни без Бога. И сильнее чем когда-нибудь всё осветилось во мне и вокруг меня, и свет этот уже не покидал меня.
  
   И я спасся от самоубийства. Когда и как совершился во мне этот переворот, я не мог бы сказать. Как незаметно, постепенно уничтожалась во мне сила жизни, и я пришёл к невозможности жить и остановке жизни, к потребности самоубийства, так же постепенно, незаметно возвратилась ко мне эта сила жизни. И странно, что та сила жизни, которая возвратилась ко мне, была не новая, а самая старая, - та самая, которая влекла меня на первых порах моей жизни. Я вернулся во всём к самому прежнему, детскому и юношескому. Я вернулся к вере в ту волю, которая произвела меня и чего-то хочет от меня; я вернулся к тому, что главная и единственная цель моей жизни есть то, чтобы быть лучше, то есть жить согласнее с этой волей; я вернулся к тому, что выражение этой воли я могу найти в том, что в скрывающейся от меня дали выработало для руководства своего всё человечество, то есть вернулся к вере в Бога, в нравственное совершенствование и в предание, передававшее смысл жизни. Только та и была разница, что тогда всё это было принято бессознательно, теперь же я знал, что без этого я не могу жить.
  
   Со мной случилось как будто вот что: я не помню, когда меня посадили в лодку, оттолкнули от какого-то неизвестного мне берега, указали направление к другому берегу, дали в неопытные руки вёсла и оставили одного. Я работал, как умел, вёслами и плыл; но чем дальше я выплывал на середину, тем быстрее становилось течение, относившее меня прочь от цели, и тем чаще и чаще мне встречались пловцы, такие же, как я, уносимые течением. Были одинокие пловцы, побросавшие вёсла; были большие лодки, огромные корабли, полные народом; одни бились с течением, другие отдавались ему. И чем дальше я плыл, тем больше, глядя на направление вниз, по потоку всех плывущих, я забывал данное мне направление. На самой середине потока, в тесноте лодок и кораблей, несущихся вниз, я уже совсем потерял направление и бросил вёсла. Со всех сторон с весельем и ликованием вокруг меня неслись на парусах и на вёслах пловцы вниз по течению, уверяя меня и друг друга, что и не может быть другого направления. И я поверил им и поплыл с ними. И меня далеко отнесло, так далеко, что я услыхал шум порогов, в которых я должен был разбиться, и увидал лодки, разбившиеся в них. И я опомнился. Долго я не мог понять, что со мной случилось. Я видел перед собой одну погибель, к которой я бежал и которой боялся, нигде не видел спасения и не знал, что мне делать. Но, оглянувшись назад, я увидел бесчисленные лодки, которые, не переставая, упорно перебивали течение, вспомнил о береге, о вёслах и направлении и стал выгребаться назад вверх по течению и к берегу.
   Берег - это был Бог, направление - это было предание, вёсла - это была данная мне свобода выгрестись к берегу - соединиться с Богом. Итак, сила жизни возобновилась во мне, и я опять начал жить.
  
   Я отрёкся от жизни нашего круга, признав, что это не есть жизнь, а только подобие жизни, что условия избытка, в которых мы живём, лишают нас возможности понимать жизнь, и что для того, чтобы понять жизнь, я должен понять жизнь не исключений, не нас, паразитов жизни, а жизнь простого трудового народа, того, который делает жизнь, и тот смысл, который он придаёт ей. Простой трудовой народ вокруг меня был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придаёт жизни. Смысл этот, если можно его выразить, был следующий. Всякий человек произошёл на этот свет по воле Бога. И Бог так сотворил человека, что всякий человек может погубить свою душу или спасти её. Задача человека в жизни - спасти свою душу; чтобы спасти свою душу, нужно жить по-Божьи, а чтобы жить по-Божьи, нужно отрекаться от всех утех жизни, трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивым. Смысл этот народ черпает из всего вероучения, переданного и передаваемого ему пастырями и преданием, живущим в народе и выражающимся в легендах, пословицах, рассказах. Смысл этот мне был ясен и близок моему сердцу. Но с этим смыслом народной веры неразрывно связано у нашего не раскольничьего народа, среди которого я жил, много такого, что отталкивало меня и представлялось необъяснимым: таинства, церковные службы, посты, поклонение мощам и иконам. Отделить одно от другого народ не может, не мог и я. Как ни странно мне было многое из того, что входило в веру народа, я принял всё, ходил к службам, становился утром и вечером на молитву, постился, говел, и первое время разум мой не противился ничему. То самое, что прежде казалось мне невозможным, теперь не возбуждало во мне противления.
   Отношение моё к вере теперь и тогда было совершенно различное. Прежде сама жизнь казалась мне исполненной смысла, и вера представлялась произвольным утверждением каких-то совершенно ненужных мне, неразумных и не связанных с жизнью положений. Я спросил себя тогда, какой смысл имеют эти положения, и, убедившись, что они не имеют его, откинул их. Теперь же, напротив, я твёрдо знал, что жизнь моя не имеет и не может иметь никакого смысла, и положения веры не только не представлялись мне ненужными, но я несомненным опытом был приведён к убеждению, что только эти положения веры дают смысл жизни. Прежде я смотрел на них как на совершенно ненужную тарабарскую грамоту, теперь же, если я не понимал их, то знал, что в них смысл, и говорил себе, что надо учиться понимать их.
  
   Я делал следующее рассуждение. Я говорил себе: знание веры вытекает, как и всё человечество с его разумом, из таинственного начала. Это начало есть Бог, начало и тела человеческого, и его разума. Как преемственно от Бога дошло до меня моё тело, так дошли до меня мой разум и моё постигновение жизни, и потому все те ступени развития этого постигновения жизни не могут быть ложны. Всё то, во что истинно верят люди, должно быть истина; она может быть различно выражаема, но ложью она не может быть, и потому если она мне представляется ложью, то это значит только то, что я не понимаю её. Кроме того, я говорил себе: сущность всякой веры состоит в том, что она придаёт жизни такой смысл, который не уничтожается смертью. Естественно, что для того, чтобы вера могла отвечать на вопрос умирающего в роскоши царя, замученного работой старика раба, несмышленого ребёнка, мудрого старца, полоумной старухи, молодой счастливой женщины, мятущегося страстями юноши, всех людей при самых разнообразных условиях жизни и образования, - естественно, если есть один ответ, отвечающий на вечный один вопрос жизни: "Зачем я живу, что выйдет из моей жизни?" - то ответ этот, хотя единый по существу своему, должен быть бесконечно разнообразен в своих проявлениях; и чем единее, чем истиннее, глубже этот ответ, тем, естественно, страннее и уродливее он должен являться в своих попытках выражения, сообразно образованию и положение каждого. Но рассуждения эти, оправдывающие для меня странность обрядовой стороны веры, были всё-таки недостаточны для того, чтобы я сам, в том единственном для меня деле жизни, в вере, позволил бы себе делать поступки, в которых бы я сомневался. Я желал всеми силами души быть в состоянии слиться с народом, исполняя обрядовую сторону его веры; но я не мог этого сделать. Я чувствовал, что я лгал бы перед собой, насмеялся бы над тем, что для меня свято, если бы я делал это. Но тут мне на помощь явились новые, наши русские богословские сочинения.
  
   По объяснению этих богословов основной догмат веры есть непогрешимая церковь. Из признания этого догмата вытекает, как необходимое последствие, истинность всего исповедуемого церковью. Церковь, как собрание верующих, соединённых любовью и потому имеющих истинное знание, сделалась основой моей веры. Я говорил себе, что Божеская истина не может быть доступна одному человеку, она открывается только всей совокупности людей, соединённых любовью. Для того чтобы постигнуть истину, надо не разделяться; а для того чтобы не разделяться, надо любить и примиряться с тем, с чем не согласен. Истина откроется любви, и потому, если ты не подчиняешься обрядам церкви, ты нарушаешь любовь; а нарушая любовь, ты лишаешься возможности познать истину.
  
   Мне так необходимо было тогда верить, чтобы жить, что я бессознательно скрывал от себя противоречия и неясности вероучения.
  
   Слушал я разговор безграмотного мужика-странника о Боге, о вере, о жизни, о спасении, и знание веры открывалось мне. Сближался я с народом, слушая его суждения о жизни, о вере, и я всё больше и больше понимал истину. То же было со мной при чтении Четьи-Минеи и Прологов; это стало любимым моим чтением. Исключая чудеса, смотря на них как на фабулу, выражающую мысль, чтение это открывало мне смысл жизни. Там были жития Макария Великого, Иосафа-царевича (истории Будды), там были слова Иоанна Златоуста, слова о путнике в колодце, о монахе, нашедшем золото, о Петре-мытаре; там - история мучеников, всех заявлявших одно, что смерть не исключает жизни; там - истории о спасшихся безграмотных, глупых и не знающих ничего об учениях церкви.
  
   Но стоило мне сойтись с учёными верующими или взять их книги, как какое-то сомнение в себе, недовольство, озлобление спора возникали во мне, и я чувствовал, что я, чем больше вникаю в их речи, тем больше отдаляюсь от истины и иду к пропасти.
  
   Сколько раз я завидовал мужикам за их безграмотность и неучёность. Из тех положений веры, из которых для меня выходили явные бессмыслицы, для них не выходило ничего ложного; они могли принимать их и могли верить в истину, в ту истину, в которую и я верил. Только для меня, несчастного, ясно было, что истина тончайшими нитями переплетена с ложью, и что я не могу принять её в таком виде.
  
   Чем больше я стал проникаться теми истинами, которым я учился, чем более они становились основой жизни, тем тяжелее, разительнее стали эти столкновения и тем резче становилась та черта, которая есть между тем, чего я не понимаю, потому что не умею понимать, и тем, чего нельзя понять иначе, как солгав перед самим собою.
   Несмотря на эти сомнения и страдания, я ещё держался православия.
  
   В то время, вследствие моего интереса к вере, я сближался с верующими разных исповеданий: католиками, протестантами, старообрядцами и др. и много я встречал из них людей нравственно высоких и истинно верующих. Я желал быть братом этих людей.
  
   И я увидал, что всех, не исповедующих одинаково с ними веру, православные считают еретиками, точь-в-точь так же, как католики и другие считают православие еретичеством.
  
   Я ездил к архимандритам, архиереям, старцам, схимникам и спрашивал, и никто никакой попытки не сделал объяснить мне этот соблазн. Один только из них разъяснил мне всё, но разъяснил так, что я уж больше ни у кого не спрашивал.
  
   И я всё понял. Я ищу веры, силы жизни, а они ищут наилучшего средства исполнения перед людьми известных человеческих обязанностей. И, исполняя эти человеческие дела, они и исполняют их по-человечески.
  
   В ЧЁМ МОЯ ВЕРА? (1884 г.)
  
   Я прожил на свете 55 лет и, за исключением 14 или 15 детских, 35 лет я прожил нигилистом в настоящем значении этого слова, то есть не социалистом и революционером, как обыкновенно понимают это слово, а нигилистом в смысле отсутствия всякой веры.
  
   Пять лет тому назад я поверил в учение Христа - и жизнь моя вдруг переменилась: мне перестало хотеться того, чего прежде хотелось, и стало хотеться того, что прежде не хотелось. То, что прежде казалось мне хорошо, показалось дурно, и то, что прежде казалось дурно, показалось хорошо.
   Направление моей жизни - желания мои стали другие: и доброе и злое переменилось местами. Всё это произошло оттого, что я понял учение Христа не так, как я понимал его прежде.
  
   Душевное состояние отчаяния и ужаса перед жизнью и смертью, в котором я находился прежде, и состояние спокойствия и счастья, в котором я нахожусь теперь.
  
   О том, почему я прежде не понимал учения Христа, и, как и почему я понял его, я написал два больших сочинения: Критику догматического богословия и новый перевод и соединение четырёх Евангелий с объяснениями. В сочинениях этих я методически шаг за шагом стараюсь разобрать всё то, что скрывает от людей истину, и стих за стихом вновь перевожу, сличаю и соединяю четыре Евангелия. Жизнь моя, которой остаётся уже немного, вероятно, кончится раньше этой работы. Но я уверен, что работа эта нужна, и потому делаю, пока жив, что могу.
  
   Я перешёл от нигилизма к церкви только потому, что сознал невозможность жизни без веры, без знания того, что хорошо и дурно помимо моих животных инстинктов. Знание это я думал найти в христианстве. Но христианство, как оно представлялось мне тогда, было только известное настроение - очень неопределённое, из которого не вытекали ясные и обязательные правила жизни. И за этими правилами я обратился к церкви. Но церковь давала мне такие правила, которые нисколько не приближали меня к дорогому мне христианскому настроению и, скорее, удаляли от него. И я не мог идти за нею. Мне была нужна и дорога жизнь, основанная на христианских истинах; а церковь мне давала правила жизни, вовсе чуждые дорогим мне истинам. Правила, даваемые церковью о вере в догматы, о соблюдении таинств, постов, молитв, мне были не нужны; а правил, основанных на христианских истинах, не было.
  
   Церковные учители учили тому, что учение Христа Божественно, но исполнение его невозможно по слабости людской, и только благодать Христа может содействовать его исполнению.
  
   А между тем всё устройство нашей жизни таково, что всякое личное благо человека приобретается страданиями других людей, которые противны природе человека.
  
   Спокойствие и безопасность моя и семьи, все мои радости и веселья покупаются нищетой, развратом и страданиями миллионов.
  
   Движение к добру человечества совершается не мучителями, а мучениками. Как огонь не тушит огня, так зло не может потушить зла. Только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло. То, что это так, есть в мире души человека такой же непреложный закон, как закон Галилея, но более непреложный, более ясный и полный. Люди могут отступать от него, скрывая его от других, но всё-таки движение человечества к благу может совершаться только на этом пути. Всякий ход вперёд сделан только во имя непротивления злу. И ученик Христа может увереннее, чем Галилей, ввиду всех возможных соблазнов и угроз, утверждать: "И всё-таки не насилием, а добром только вы уничтожите зло". И если медленно это движение, то только благодаря тому, что ясность, простота, разумность, неизбежность и обязательность учения Христа скрыты от большинства людей самым хитрым и опасным образом, скрыты под чужим учением, ложно называемым его учением.
  
   И вот, когда я понял закон Христа как закон Христа, а не закон Моисея и Христа, и понял то положение этого закона, которое прямо отрицает закон Моисея, так всё Евангелие, вместо прежней неясности, разбросанности, противоречий, слились для меня в одно неразрывное целое, и среди их выделилась сущность всего учения, выраженная в простых, ясных и доступных каждому пяти заповедях Христа, о которых я ничего не знал до сих пор.
  
   И вот как я открывал их.
  
   И я опять стал читать эти слова, но очень долго не мог понять их. Я видел, что тут должна была быть ошибка перевода и толкования, но в чём она была - я долго не мог найти. Ошибка была очевидна... и вот на этом умышленном искажении текста зиждется толкование, нарушающее и нравственный, и религиозный, и грамматический, и логический смысл слов Христа...
  
   Матф., V, 21-26. сказано: "Вы слышали, что сказано древним: не убивай; кто же убьёт, подлежит суду (Исход, ХХ, 13). А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: "рака" - подлежит синедриону, а кто скажет: "безумный", подлежит геенне огненной (23).
   И вот вместо туманных, подлежащих толкованиям и произволу, неопределённых и неважных выражений открылась мне со стиха 21-28-го простая, ясная и определённая ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ ХРИСТА: живи в мире со всеми людьми, никогда своего гнева на людей не считай справедливым. Ни одного, никакого человека не считай и не называй пропащим или безумным. И не только своего гнева не признавай не напрасным, но и чужого гнева на себя не признавай напрасным, и потому: если есть человек, который сердится на тебя, хоть и напрасно, то, прежде чем молиться, поди и уничтожь это враждебное чувство. Вперёд старайся уничтожить вражду между собою и людьми, чтобы вражда не разгорелась и не погубила тебя.
  
   Вслед за первою заповедью с такою же ясностью открылась мне и ВТОРАЯ, начинающаяся также ссылкой на древний закон. Матф.,V, 27-30, сказано: "Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй (Исход, ХХ, 14). А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём.
   Матф., V, 31-32. "сказано также, что если кто разведётся с женою своей, пусть даст ей разводную (Второзаконие, XXIV, 1). А я говорю вам: кто разведётся с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, подаёт ей повод прелюбодействовать, и кто женится на разведённой, тот прелюбодействует". Здесь Христос говорит, что блуд происходит оттого, что мужчины и женщины смотрят друг на друга как на предмет похоти. Чтобы этого не было, надо устранить всё то, что может вызвать похоть. Избегать всего того, что возбуждает похоть и, соединившись с женою, ни под каким предлогом не покидать её; потому что покидание жён и производит разврат. Покинутые жёны соблазняют других мужчин и вносят разврат в мир.
   Не делай себе потеху из похоти половых сношений; всякий человек, если он не скопец, то есть не нуждается в половых сношениях, пусть имеет жену, а жена мужа, и муж имей жену одну, жена имей одного мужа, и ни под каким предлогом не нарушайте плотского союза друг с другом.
  
   ТРЕТЬЯ ЗАПОВЕДЬ ХРИСТА. Матф., V, 33-37. "Ещё слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй перед Господом клятвы твои (Левит, XIX, 12. Второзаконие, XXIII, 21). А я говорю вам: не клянись вовсе; ни небом, потому что оно престол Божий; ни землёю, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого царя; ни головою своею не клянись, потому что ни одного волоса не можешь сделать белым или чёрным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх того, то от лукавого". Место это при прежних чтениях смущало меня своей ясностью, простотою и лёгкостью. В этом случае толкователи помогли мне.
   Если бы я поговорил с гренадёром о том, как он разрешает противоречие между Евангелием и воинским уставом, он бы сказал мне, что он присягал, то есть клялся на Евангелии.
   Если учение Христа в том, чтобы исполнять всегда волю Бога, то как же может человек клясться, что он будет исполнять волю человека? Воля Бога может не совпадать с волею человека.
  
   ЧЕТВЁРТАЯ ЗАПОВЕДЬ ХРИСТА. (Матф., V, 38-42; Луки, VI, 29, 30). "Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злу. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду. И кто принудит тебя идти с ним на одно поприще, иди с ним на два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся".
   Слова эти всем очень нравятся, и все делают, по случаю этих слов, всякого рода глубокомысленные соображения, за исключением одного: что слова эти имеют тот самый смысл, который они имеют. Церковные толкователи, нисколько не стесняясь авторитетом того, кого они признают Богом, преспокойно ограничивают значение его слов.
   Учёные и свободомыслящие христиане также не стесняются смыслом слов Христа и поправляют его. Они говорят, что это очень возвышенные изречения, но лишённые всякой возможности приложения к жизни, ибо приложение к жизни правила непротивления злу уничтожает весь тот порядок жизни, который мы так хорошо устроили.
   Христос говорит: я нахожу, что способ обеспечения вашей жизни очень глуп и дурен. Я вам предлагаю совсем другой, следующий. Христос говорит: вы злом хотите уничтожить зло. Это неразумно. Чтобы не было зла, не делайте зла.
   Эта четвёртая заповедь была первая заповедь, которую я понял, и которая открыла мне смысл всех остальных.
  
   ПЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ ХРИСТА. (Матф., V, 43-48). "Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего (Левит, XIX, 17, 18). А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вам и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами Отца вашего небесного, ибо Он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный".
   Христос говорит: вам сказано, что надо любить своих и ненавидеть врага народного; а я говорю вам: надо любить всех без различия той народности, к которой они принадлежат. Нельзя любить личных врагов. Но людей вражеского народа можно любить точно так же, как и своих. Христос говорит о том, что все люди приучены считать своими ближними людей своего народа, а чужие народы считать врагами и что он не велит этого делать. Он говорит, что для Бога все равны, на всех светит одно солнце, на всех падает дождь; Бог не делает различия между народами и всем делает равное добро; то же должны делать и люди для всех людей без различия их народностей, а не так, как язычники, разделяющие себя на разные народы. Выяснилось ясное, определённое и важное и исполнимое правило: не делать различия между своим и чужим народом и не делать всего того, что вытекает из этого различия, - не враждовать с чужими народами, не воевать, не участвовать в войнах, не вооружаться для войны, а ко всем людям, какой бы они народности ни были, относиться так же, как мы относимся к своим.
  
   Жизнь наша до такой степени удалилась от учения Христа, что самое удаление это становится теперь главной помехой понимания его. Мы так пропустили мимо ушей и забыли всё то, что он сказал нам о нашей жизни, - о том, что не только убивать, но гневаться нельзя на другого человека, что нельзя защищаться, а надо подставлять щёку, что надо любить врагов, - что нам теперь, привыкшим называть людей, посвятивших свою жизнь убийству, - христолюбивым воинством, привыкшим слушать молитвы, обращённые ко Христу о победе над врагами, славу и гордость свою полагающим в убийстве, в некоторого рода святыню возведшим символ убийства, шпагу, так что человек без этого символа, - без ножа, - это осрамлённый человек, что нам теперь кажется, что Христос не запретил войны, что если бы он запрещал, он бы сказал это яснее.
   Мы забываем то, что Христос никак не мог себе представить, что люди, верующие в его учение смирения, любви и всеобщего братства, спокойно и сознательно могли бы учреждать убийство братьев.
   Христос не мог себе представить этого, и потому он не мог христианину запрещать войну, как не может отец, дающий наставление своему сыну о том, как надо жить честно, не обижая никого и отдавая своё другим, запрещать ему, как не надо резать людей на большой дороге.
   То, чтобы нужно было христианину запрещать убийство, называемое войною, не мог себе представить и ни один апостол и ни один ученик Христа первых веков христианства.
  
   И, поняв, таким образом, эти столь простые, определённые, не подверженные никаким перетолкованиям заповеди Христа, я спросил себя: что бы было, если бы весь христианский мир поверил в эти заповеди не в том смысле, что их нужно петь или читать для умилостивления Бога, а что их нужно исполнять для счастья людей? Что бы было, если бы люди поверили обязательности этих заповедей хоть так же твёрдо, как они поверили тому, что надо каждый день молиться, каждое воскресенье ходить в церковь, каждую пятницу есть постное и каждый год говеть? Что бы было, если бы люди поверили в эти заповеди хоть так же, как они верят в церковные требования? И я представил себе всё христианское общество, живущее и воспитывающее молодые поколения в этих заповедях.
  
   Я представил себе, что все люди поверили в это, и спросил себя: что бы тогда было?
  
   Прежде я спрашивал себя, что будет из исполнения учения Христа, как я понимал его, и невольно отвечал себе: ничего. Мы все будем молиться, пользоваться благодатью таинств, верить в искупление и спасение наше и всего мира Христом, и всё-таки спасение это произойдёт не от нас, а оттого, что придёт время конца мира. Христос придёт в свой срок во славе судить живых и мёртвых, и установится царство Бога независимо от нашей жизни. Теперь же учение Христа, как оно представилось мне, имело ещё и другое значение; установление царства Бога на земле зависело и от нас. Исполнение учения Христа, выраженного в пяти заповедях, установляло это Царство Божие. Царство Бога на земле есть мир всех людей между собою. Мир между людьми есть высшее доступное на земле благо людей. Так представлялось Царство Бога всем пророкам. И как оно представлялось и представляется всякому сердцу человеческому. Все пророчества обещают мир людям.
  
   Всё учение Христа состоит в том, чтобы дать Царство Бога - мир людям. Христос говорит, что принёс мир на землю (Иоанна, XIV, 27): "мир оставляю вам, мир мой даю вам, не так, как мир даёт, я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается".
  
   И вот эти пять заповедей Его действительно дают этот мир людям. Все пять заповедей имеют только одну цель - мира между людьми. Стоит людям поверить учению Христа и исполнять его, и мир будет на земле, и мир не такой, какой устраивается людьми, временный, случайный, но мир общий, ненарушимый, вечный. Заповеди эти исключают всё зло из жизни людей.
  
   При исполнении этих заповедей жизнь людей будет то, чего ищет и желает всякое сердце человеческое.
  
   Отчего же люди не делают того, что Христос сказал им и что даёт им высшее доступное человеку благо, чего они вечно желали и желают? И со всех сторон я слышу один, разными словами выражаемый, один и тот же ответ: "Учение Христа очень хорошо, и правда, что при исполнении его установилось бы Царство Бога на земле, но оно трудно и потому неисполнимо".
  
   Человеческой природе свойственно делать то, что лучше. И всякое учение о жизни людей есть только учение о том, что лучше для людей. Если людям показано, что им лучше делать, то как же они могут говорить, что они желают делать то, что лучше, но не могут? Люди не могут делать только то, что хуже, а не могут не делать того, что лучше.
   Разумная деятельность человека, с тех пор как есть человек, направлена к тому, чтобы найти, что лучше из тех противоречий, которыми наполнена жизнь и отдельного человека, и всех людей вместе.
   Что же такое значит, что мы говорим: учение Христа прекрасно, жизнь по учению Христа лучше, чем та, которою мы живём; но мы не можем жить так, чтобы было лучше, потому что это трудно?
  
   Человек может быть животным, и никто не станет упрекать его в том; но человек не может рассуждать о том, что он хочет быть животным. Как только он рассуждает, то он сознаёт себя разумным, и, сознавая себя разумным, он не может не признавать того, что разумно, и того, что неразумно. Разум ничего не приказывает, он только освещает.
  
   Я в темноте избил руки и колена, отыскивая дверь. Вошёл человек со светом, и я увидал дверь. Я не могу уже биться в стену, когда я вижу дверь, и ещё менее могу утверждать, что я вижу дверь, нахожу, что лучше пройти в дверь, но что это трудно, и потому я хочу продолжать биться коленками об стену.
   В этом удивительном рассуждении: христианское учение хорошо и даёт благо миру; но люди слабы, люди дурны и хотят лучше делать, а делают хуже, и потому не могут делать лучше, - есть очевидное недоразумение.
   Тут, очевидно, не ошибка рассуждения, а что-нибудь другое. Тут, должно быть, какое-нибудь ложное представление.
  
   Учение веры в самом точном его выражении такое: личный Бог, существующий вечно, один в трёх лицах, вдруг вздумал сотворить мир духов. Бог благой сотворил этот мир духов для их блага; но случилось, что один из духов сделался сам злым и потому несчастным. Прошло много времени, и Бог сотворил другой мир, вещественный, и человека тоже для его блага. Бог сотворил человека блаженным, бессмертным и безгрешным. Блаженство человека состояло в пользовании благом жизни без труда; бессмертие его состояло в том, что он всегда должен был так жить; безгрешность его состояла в том, что он не знал зла.
   Человек этот в раю был соблзнён тем духом первого творения, который сам собою сделался злым, и человек с тех пор пал, и стали рождаться такие же падшие люди, и с тех пор люди стали работать, болеть, страдать, умирать, бороться телесно и духовно, то есть воображаемый человек сделался действительным, таким, каким мы его знаем и которого не можем и не имеем права и основания вообразить себе иным. Состояние человека трудящегося, страдающего, избирающего добро и избегающего зла и умирающего, то, которое есть и помимо которого мы не можем себе ничего представить, по учению этой веры не есть настоящее положение человека, а есть свойственное ему, случайное, временное положение.
   Несмотря на то, что состояние это продолжалось для всех людей, по этому учению, от изгнания Адама из рая, то есть от начала мира до рождения Христа, и точно так же продолжается и после для всех людей, верующие должны воображать, что это есть только случайное, временное состояние. По этому учению, Сын Бога - сам Бог, второе лицо Троицы, послан Богом на землю в образе человека затем, чтобы спасти людей от этого несвойственного им случайного, временного состояния, снять с них все проклятия, наложенные на них тем же Богом за грех Адама, и восстановить их в их прежнем естественном состоянии блаженства, то есть безболезненности, бессмертия, безгрешности и праздности. Второе лицо Троицы - Христос, по этому учению, тем, что люди его казнили, этим самым искупил грех Адама и прекратил это неестественное состояние человека, продолжавшееся от начала мира. И с тех пор человек, поверивший в Христа, стал опять таким же, каким он был в раю, то есть бессмертным, неболеющим, безгрешным и праздным.
   Утверждается, что мёртвые продолжают быть живыми. И так как мёртвые никак не могут ни подтвердить того, что они умерли, ни того, что они живы, то это отсутствие отрицания принимается за доказательство и утверждается, что люди, которые умерли, не умерли. И ещё с большей торжественностью и уверенностью утверждается то, что после Христа верою в него человек освобождается от греха, то есть что человеку после Христа не нужно уже разумом освещать свою жизнь и избирать то, что для него лучше. Ему нужно верить только, что Христос искупил его от греха, и тогда он всегда безгрешен, то есть совершенно хорош. По этому учению, люди должны воображать, что в них разум бессилен и что потому-то они и безгрешны, то есть не могут ошибаться.
   Истинно верующий должен воображать, что со времени Христа земля родит без труда, дети родятся без мук, болезней нет, смерти нет и греха, то есть ошибок, нет; то есть нет того, что есть, и что есть то, чего нет.
   Так говорит строго логическая богословская теория.
   Учение это само по себе кажется невинно. Но отступление от истины никогда не бывает невинно и влечёт за собой свои последствия, тем более значительные, чем значительнее тот предмет, о котором говорится неправда. Здесь же предмет, о котором говорится неправда, есть вся жизнь человеческая.
   То, что, по этому учению, называется истинною жизнью, есть жизнь личная, блаженная, безгрешная и вечная, то есть такая, какую никто никогда не знал, и которой нет. Жизнь же та, которая есть, которую мы одну знаем, которою мы живём, и которою жило и живёт всё человечество, есть, по этому учению, жизнь падшая, дурная, есть только образчик той хорошей жизни, которая нам следует.
   Та борьба между стремлением к жизни животной и жизни разумной, которая лежит в душе каждого человека и составляет сущность жизни каждого, по этому учению, совершенно устраняется. Борьба эта переносится в событие, совершившееся в раю с Адамом при сотворении мира. И вопрос о том: есть ли мне или не есть те яблоки, которые соблазняют меня? - не существует для человека, по этому учению. Вопрос этот раз и навсегда решён Адамом в раю в отрицательном смысле. Адам за меня согрешил, то есть ошибся, и все люди, все мы безвозвратно пали, и все наши усилия жить разумно бесполезны и даже безбожны. Я дурен непоправимо, и должен знать это. И спасение моё не в том, что я разумом могу осветить свою жизнь и, узнав хорошее и дурное, делать то, что лучше. Нет, Адам раз навсегда за меня сделал дурно, и Христос раз навсегда поправил дурное, сделанное Адамом, и потому я должен как зритель сокрушаться о падении Адама и радоваться о спасении Христом.
   Вся же та любовь к добру и истине, которая лежит в душе человека, все усилия его осветить разумом явления жизни, вся моя духовная жизнь - всё это не только не важно по этому учению, но это есть прелесть или гордость.
   Жизнь, какая есть здесь, на земле, со всеми её радостями, красотами, со всею борьбой разума против тьмы, - жизнь всех людей, живших до меня, вся моя жизнь с моей внутренней борьбой и победами разума есть жизнь не истинная, а жизнь павшая, безнадёжно испорченная; жизнь же истинная, безгрешная - в вере, то есть в воображении.
  
   Возражение против исполнимости учения Христа: оно хорошо и даёт счастье людям, но люди не могут исполнить его.
  
   Но возражение против учения Христа о том, что оно хорошо, но неисполнимо, делают не одни верующие, его делают и неверующие, такие люди, которые не верят или думают, что не верят в догмаг грехопадения и искупления. Возражение против учения Христа, состоящее в его неисполнимости, делают люди науки, философы, вообще люди образованные и считающие себя совершенно свободными от всяких суеверий.
  
   Как ни храбрись привилегированная наука с философией, уверяя, что она решительница и руководительница умов, - она не руководительница, а слуга. Миросозерцание всегда дано ей готовое религией, и наука только работает на пути, указанном ей религией. Религия открывает смысл жизни людей, а наука прилагает этот смысл к различным сторонам жизни. И потому если религия даёт ложный смысл жизни, то наука, воспитанная в этом религиозном миросозерцании, будет с разных сторон прикладывать этот ложный смысл к жизни людей. Вот это-то и случилось с нашей европейско- христианской наукой и философией.
  
   Церковное учение дало основной смысл жизни людей в том, что человек имеет право на блаженную жизнь, и что блаженство это достигается не усилиями человека, а чем-то внешним, и это миросозерцание и стало основой всей нашей науки и философии.
  
   Религия, наука, общественное мнение, все в один голос говорят, что дурна та жизнь, которую мы ведём, но что учение о том, как самим стараться быть лучше и этим сделать и самую жизнь лучше, - учение это неисполнимо.
   Учение Христа в смысле улучшения жизни людей своими разумными силами неисполнимо потому, что Адам пал и мир лежит во зле, - говорит религия.
   Учение это неисполнимо потому, что жизнь человеческая совершается по известным, не зависимым от воли человека законам, говорит наша философия. Философия и вся наука, только другими словами, говорит совершенно то же, что говорит религия догматом первородного греха и искупления.
   В учении искупления два основные положения, на которые всё опирается:
   1) законная жизнь человеческая есть жизнь блаженная, жизнь же мирская здесь есть жизнь дурная, не поправимая усилиями человека, и 2) спасение от этой жизни - в вере. Эти два положения стали основой миросозерцания и верующих, и неверующих нашего псевдохристианского общества. Из второго положения вытекла церковь с её учреждениями. Из первого вытекает наше общественное мнение и наши философские и политические теории.
  
   Материализм с его удивительным восторженным утверждением, что человек есть процесс и больше ничего, есть законное детище этого учения, признавшего, что жизнь здешняя есть жизнь падшая. Спиритизм с его учёными последователями есть лучшее доказательство того, что научное и философское воззрение не свободно, а основано на религиозном учении о блаженной вечной жизни, свойственной человеку.
  
   Извращение смысла жизни извратило всю разумную деятельность человека. Догмат падения и искупления человека заслонил от людей самую важную и законную область деятельности человека и исключил из всей области знания человеческого знание того, что должен делать человек для того, чтобы ему самому быть счастливее и лучше. Наука и философия, воображая, что они действуют враждебно псевдохристианству, гордясь этим, только работают на него. Наука и философия трактуют обо всём, о чём хотите, но только не о том, как человеку самому быть и жить лучше. То, что называется этикой - нравственным учением, совершенно исчезло в нашем псевдохристианском обществе.
  
   И верующие, и неверующие одинаково не спрашивают себя о том, как надо жить и как употребить тот разум, который дан нам, а спрашивают себя: отчего жизнь наша людская не такая, какою мы себе её вообразили, и когда она сделается такою, какой нам хочется?
   Человек точно выплюнул то яблоко познания добра и зла, которое он, по преданию, съел в раю, и, забыв то, что вся история человека только в том, чтобы разрешить противоречия разумной и животной природы, стал употреблять свой разум на то, чтобы находить законы исторические одной своей животной природы.
  
   Религиозные и философские учения: иудаизм, конфуцианство, буддизм, браманизм, греческая мудрость - все учения имеют целью устройство жизни людской и уяснение людям того, как каждый должен стремиться к тому, чтобы быть и жить лучше. Всё конфуцианство - в личном совершенствовании, иудаизм - в личном следовании каждому завету с Богом, буддизм - в учении о том, как каждому спастись от зла жизни. Сократ учил личному совершенствованию во имя разума, стоики разумную свободу признают единой основой истинной жизни.
  
   Разум, тот, который освещает нашу жизнь и заставляет нас изменять наши поступки, есть не иллюзия, и его-то уж никак нельзя отрицать. Следование разуму для достижения блага - в этом было всегда учение всех истинных учителей человечества, и в этом всё учение Христа.
  
   Учение Христа о сыне человеческом - сыне Бога, составляющее основу всех Евангелий, яснее всего выражено в его беседе с Никодимом.
   "Каждый человек, - говорит он, - кроме сознания своей плотской личной жизни, происшедшей от мужского отца в утробе плотской матери, не может не сознавать своё рождение свыше (Иоанна, III, 5,6,7). То, что человек сознаёт в себе свободным, - это-то и есть то, что рождено от бесконечного, от того, что мы называем Богом (11-13). Это-то рождение от Бога, этого сына Бога в человеке, мы должны возвысить в себе для того, чтобы получить жизнь истинную (14-17). Сын человеческий есть сын Бога однородный (а не единородный). Тот, кто возвысит в себе этого сына Бога над всем остальным, кто поверит, что жизнь только в нём, тот не будет в разделении с жизнью. Разделение с жизнью происходит только от того, что люди не верят в свет, который есть в них" (18-21). (Тот свет, о котором сказано в Евангелии Иоанна, что в нём жизнь и что жизнь есть свет людей.)
  
   Христос учит тому, чтобы над всем возвысить сына человеческого, который есть сын Бога и свет людей. Он говорит: "Когда возвысите (вознесёте, возвеличите) сына человеческого, вы узнаете, что я ничего не говорю от себя лично. Ещё на малое время свет в вас есть. Ходите, пока есть свет, чтобы тьма не объяла вас. Тот, кто ходит во тьме, не знает, куда идёт" (Иоанна, XII, 32,35,44,49). На вопрос, что значит: возвысить сына человеческого, Христос отвечает: жить в том свете, который есть в людях.
  
   Прежде и после Христа люди говорили то же самое: то, что в человеке живёт Божественный свет, сошедший с неба, и свет этот есть разум, - и что ему одному надо служить и в нём одном искать Бога.
  
   У людей был учитель, ясно, определённо указавший им, что им должно делать, чтобы жить счастливее, и слова этого учителя были объяснены одними так, что он на облаках придёт всё устроить, а другими так, что слова этого учителя прекрасны, но неисполнимы, потому что жизнь человеческая не такая, какую бы мы хотели, и потому не стоит ею заниматься, а разум человеческий должен быть направлен на изучение законов этой жизни без всякого отношения к благу человека.
  
   Церковь говорит: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь здешняя есть образчик жизни настоящей; она хороша быть не может, она вся есть зло. Наилучшее средство прожить эту жизнь состоит в том, чтобы презирать её и жить верою (то есть воображением) в жизнь будущую, блаженную, вечную; а здесь жить - как живётся, и молиться.
  
   Философия, наука, общественное мнение говорят: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь человека зависит не от того света разума, которым он может осветить самую эту жизнь, а от общих законов, и потому не надо освещать эту жизнь разумом и жить согласно с ним, а надо жить, как живётся, твёрдо веруя, что, по законам прогресса исторического, социологического и других, после того, как мы очень долго будем жить дурно, наша жизнь сделается сама собой очень хорошей.
  
   Приходят люди во двор, находят в этом дворе всё, что нужно для их жизни: дом со всею утварью, амбары, полные хлебом, погреба, подвалы со всеми запасами; на дворе - орудия земледельческие, снасть, сбруя, лошади, коровы, овцы, полное хозяйство - всё, что нужно для довольной жизни, люди с разных сторон приходят в этот двор и начинают пользоваться всем тем, что они находят тут, каждый только для себя, не думая ничего оставлять ни тем, которые теперь с ними в доме, ни тем, которые придут после. Каждый хочет всё для себя. Каждый торопится воспользоваться, чем может, и начинается истребление всего - борьба, драка за предметы обладания: корову молочную, нестриженых котных овец бьют на мясо; станками и телегами топят печи, дерутся за молоко, за зерно, проливают и просыпают и губят больше, чем пользуются. Никто спокойно не съест куска, ест и огрызается; приходит сильнейший и отнимает, а у того отнимает другой.
   Намучившись, избитые, голодные люди уходят из двора. Опять хозяин приготовляет всё во дворе так, чтобы люди могли спокойно жить в нём. Опять двор - полная чаша, опять приходят прохожие, и опять свалка, драка, и опять измученные, избитые и озлобленные люди выходят вон, ругаясь и злобясь и на товарищей, и на хозяина, что он плохо и мало заготовил. И опять, и опять, и опять. И вот в один из новых приходов людей находится учитель, который говорит другим: братцы! мы не то делаем. Смотрите, сколько добра во дворе, как всё хозяйственно устроено! На всех нас хватит и останется тем, которые после нас придут, только давайте с умом жить. Не будем друг у дружки отнимать, а будем помогать друг другу. Станем сеять, пахать, скотину водить, и всем хорошо будет жить. И вот случилось, что кое-кто понял, что говорил учитель, и стали эти понявшие так делать: перестали драться, отнимать друг у дружки и стали работать. Но остальные, которые и не слыхали речей учителя, а которые и слышали, да не верили им, не делали по словам человека, а по-прежнему дрались и губили хозяйское добро и уходили. Приходили другие, и было то же самое. Те, которые послушали учителя, говорили всё своё: не деритесь, не губите хозяйское добро, вам лучше будет. Делайте, как сказал учитель. Но всё ещё было много таких, которые не слыхали и не верили, и дело шло долго всё по-старому. Но вот, рассказывают, что пришло время, все услыхали во дворе слова учителя, все поняли их, все мало что поняли, все признали, что это сам Бог говорит через учителя, что и учитель-то был сам Бог, и все поверили, как в святыню, в каждое слово учителя. Но рассказывают, что будто после этого, вместо того, чтобы всем жить по словам учителя, вышло то, что после этого уж никто не стал удерживаться от свалки, и пошли все бузовать друг друга, и стали все говорить, что теперь-то мы знаем, что так надо и что иначе нельзя.
   Что же могли вообразить себе эти люди во дворе, чтобы, поверив словам учителя, продолжать жизнь по-прежнему, отнимать друг у друга, драться, губить добро и себя? А вот что - учитель сказал им: ваша жизнь в этом дворе дурная, живите лучше, и ваша жизнь будет хорошая, а они вообразили, что учитель осудил всю жизнь в этом дворе и обещал им другую, хорошую жизнь не на этом дворе, а где-то в другом месте. И они решили, что этот двор постоялый и что не стоит стараться жить в нём хорошо, а что надо только заботиться о том, как бы не прозевать ту обещанную хорошую жизнь в другом месте.
  
   Но положим, что учение Христа даёт блаженство миру, положим, что оно разумно, и человек на основании разума не имеет права отрекаться от него; но что делать одному среди мира людей, не исполняющих закон Христа. Нельзя идти одному человеку против всего мира.
  
   Смерть изгоняет людей из жизни, заменяя их новыми; но не за наказание, а только потому, что люди эти не поняли жизни. Люди, живущие личной жизнью, забыли или хотят забыть всё то, что сделано для них прежде их рождения и делается во всё время их жизни, и что поэтому ожидается от них; они хотят забыть то, что все блага жизни, которыми они пользуются, даны и даются и потому должны быть передаваемы или отдаваемы. Люди должны понимать и чувствовать, что, со дня рождения и до смерти, они всегда в неоплатном долгу перед кем-то, перед жившими до них и теперь живущими и имеющими жить, и перед тем, что было и есть и будет началом всего. Они должны понимать, что всяким часом своей жизни, во время которой они не прекращают этой жизни, они утверждают это обязательство и что потому человек, живущий для себя и отрицающий это обязательство, связывающее его с жизнью и началом её, сам лишает себя жизни, должен понимать, что, живя так, он, желая сохранить свою жизнь, губит её.
  
   Жизнь истинная есть только та, которая продолжает жизнь прошедшую, содействует благу жизни современной и благу жизни будущей.
   Чтобы быть участником в этой жизни, человек должен отречься от своей воли для исполнения воли Отца, давшего её сыну человеческому.
   Раб, делающий свою волю, а не волю хозяина, не живёт вечно в доме хозяина; только сын, исполняющий волю Отца, только тот живёт вечно.
   Воля же Отца жизни есть жизнь не отдельного человека, а единого сына человеческого, живущего в людях, и потому человек сохраняет жизнь только тогда, когда он на жизнь свою смотрит как на залог, как на талант, данный ему Отцом для того, чтобы служить жизни всех, когда он живёт не для себя, а для сына человеческого.
  
   Жизнь сына человеческого дана всем людям, и им не сказано, зачем она дана им. Одни люди понимают, что жизнь не их собственность, а дана им как дар, и должна служить жизни сына человеческого, и живут так. Другие, под предлогом непонимания цели жизни, не служат жизни. И люди, служащие жизни, сливаются с источником жизни; люди, не служащие жизни, лишаются её.
  
   "Восстановление из мёртвых бывает не плотское и не личное. Те, которые достигнут восстановления из мёртвых, делаются сынами Бога и живут как ангелы на небе; они, соединяясь с Богом, перестают быть личностями".
  
   Бог есть Бог только живых, а не мёртвых. Для Бога все живы. И потому если есть живой Бог, то и жив тот человек, который стал в общение с вечно живым Богом. Кроме личной и временной жизни, есть ещё жизнь в общении с Богом.
  
   Жизнь есть жизнь, и ею надо воспользоваться как можно лучше. Жить для себя одного неразумно. И потому, с тех пор как есть люди, они отыскивают для жизни цели вне себя: живут для своего ребёнка, для семьи, для народа, для человечества, для всего, что не умирает с личной жизнью.
  
   "Я есмь путь, жизнь и истина" - Христос дал нам истинный путь жизни, взамен того ложного пути жизни личной, по которому мы шли прежде.
  
   Итак, что же я должен делать, если я один понял учение Христа и поверил в него, один среди не понимающих и не исполняющих его?
  
   Делая, как все, я наверно противодействую благу всех людей, наверно делаю противное воле Отца жизни, наверно лишаю себя единственной возможности улучшить своё отчаянное положение. Делая то, чему Христос учит меня, я продолжаю то, что делали люди до меня: я содействую благу всех людей, теперь живущих, и тех, которые будут жить после меня, делаю то, что хочет от меня тот, кто произвёл меня, и делаю то, что одно может спасти меня.
  
   И поняв это, я понял и поверил, что Иисус не только Мессия, Христос, но что он точно и Спаситель мира.
  
   Я знаю, что выхода другого нет ни для меня, ни для всех тех, которые со мной вместе мучаются в этой жизни. Я знаю, что всем, и мне с ними вместе, нет другого спасения, как исполнять те заповеди Христа, которые дают высшее доступное моему пониманию благо всего человечества.
  
   Исполняй все люди учение Христа, и было бы Царство Бога на земле; исполняй я один - я сделаю самое лучшее для всех и для себя. Без исполнения учения Христа нет спасения.
  
   "Но где взять веры для того, чтобы исполнять его, всегда следовать ему и никогда не отрекаться от него? Верую, Господи, помоги моему неверию".
  
   Так же, как тело без души мертво, так и вера без дел мертва. Единственный признак веры - дела, вытекающие из неё, и потому вера, из которой не вытекают дела, есть только слова, которыми как не накормишь никого, так и не сделаешь себя праведным и не спасёшься. И потому вера, из которой не вытекают дела, не есть вера. Это только желание верить во что-нибудь, это только ошибочное утверждение на словах, что я верю в то, во что я не верю. Вера, по этому определению, есть то, что содействует делам, а дела - то, что совершает веру, то есть то, что делает веру верою.
  
   Чтобы верить, говорит Христос, надо искать то учение, которое от одного только Бога. Говорящий от себя ищет своё личное учение, а кто ищет учение пославшего его, тот истинен, и нет неправды в нём.
   Учение о жизни есть основа веры.
   Поступки все вытекают из веры. Веры же все вытекают из того смысла, который мы приписываем жизни. Поступков может быть бесчисленное количество, вер тоже очень много; но учений о жизни есть только два: одно из них отрицает, а другое признаёт Христос. Одно учение - то, которое отрицает Христос, состоит в том, что личная жизнь есть что-то действительно существующее и принадлежащее человеку. Это - учение, которого держалось и держится большинство людей, и из которого вытекают все разнообразные веры людей мира и все их поступки. Другое учение - то, которое проповедовали все пророки и Христос, именно: что жизнь наша личная получает смысл только в исполнении воли Бога.
  
   Если человек имеет то суждение, что важнее всего его личность, то он будет считать, что его личное благо есть самое главное и желательное в жизни и, смотря по тому, в чём он будет полагать это благо, - в приобретении ли именья, в знатности ли, в славе, в удовлетворении ли похоти и пр., - у него будет соответственная этому взгляду вера, и все поступки его будут всегда сообразны с нею.
  
   Если суждение человека - другое, если он понимает жизнь так, что смысл её только в исполнении воли Бога, как учил этому Христос, то, смотря по тому, в чём он будет полагать волю Бога, у него будет и соответствующая вера, и все поступки его будут вытекать из этой веры.
   Вот почему и не могут верующие в благо личной жизни поверить в учение Христа. И все усилия их поверить этому всегда останутся тщетны. Чтобы поверить - им надо изменить свой взгляд на жизнь. А пока они не изменили его, дела их будут всегда совпадать с их верой, а не с их желаниями и словами.
  
   Желание верить в учение Христа тех, которые просили у него знамений, и наших верующих не совпадает и не может совпадать с их жизнью, как бы они ни старались об этом. Они могут молиться Христу-Богу, причащаться, делать дела человеколюбия, строить церкви, обращать других; они всё это и делают, но не могут делать дел Христа, потому что дела эти вытекают из веры, основанной на совсем другом учении, чем то, которое они признают.
   Из этого-то непонимания сущности веры и вытекает то странное желание людей - сделать так, чтобы поверить в то, что жить по учению Христа лучше, тогда как всеми силами души, согласно с верой в благо личной жизни, им хочется жить противно этому учению.
  
   Основа веры есть смысл жизни, из которого вытекает оценка того, что важно и хорошо в жизни, и того, что неважно и дурно. Оценка всех явлений жизни есть вера. И как теперь люди, имея веру, основанную на своём учении, никак не могут согласовать её с верою, вытекающей из учения Христа, так не могли этого сделать и ученики его. И это недоразумение много раз резко и ясно выражено в Евангелии. Ученики Христа много раз просили его утвердить веру в то, что он говорил: Матф., ХХ, 20-28 и Марка, Х, 35-45. По обоим Евангелиям, после слова, страшного для каждого верующего в личную жизнь и полагающего благо в богатстве мира, после слов о том, что богатый не войдёт в Царство Бога, и после ещё более страшных для людей, верующих только в личную жизнь, слов о том, что кто не оставит всего и жизни своей ради учения Христа, тот не спасётся, - Пётр спрашивает: что же будет нам, последовавшим за тобой и оставившим всё? Потом, по Марку, Иаков и Иоанн сами, а по Матфею их мать, просят его, чтобы он сделал так, чтобы они сели по обеим сторонам его, когда он будет в славе. Они просят, чтобы он утвердил их веру обещаниями награды. На вопрос Петра Иисус отвечал притчей (Матф., ХХ, 1-16); на вопрос же Иакова он говорит: вы сами не знаете, чего хотите, то есть вы просите невозможного. Вы не понимаете учения. Учение - в отречении от личной жизни, а вы просите личной славы, личной награды. Пить чашу (провести жизнь) вы можете такую же, как и я, но сесть справа и слева от меня, то есть быть равными мне, этого никто не может сделать. И тут Христос говорит: только в мирской жизни сильные мира пользуются и радуются славой и властью личной жизни, но вы, ученики мои, должны знать, что смысл жизни человеческой не в личном счастье, а в служении всем, в унижении перед всеми. Человек не затем живёт, чтобы ему служили, а затем, чтобы самому служить и отдавать свою личную жизнь, как выкуп за всех. Христос на требование учеников, показавшее ему всё непонимание ими его учение, не приказывает им верить, то есть изменить ту оценку благ и зол жизни, которая вытекает из его учения (он знает, что это невозможно), а разъясняет им тот смысл жизни, на котором зиждется вера, то есть истинная оценка того, что хорошо и дурно, важно и неважно.
  
   Для того, чтобы иметь веру, не нужно никаких обещаний наград. Нужно понять, что единственное спасение от неизбежной погибели жизни есть жизнь общая по воле хозяина. Всякий, понявший это, не будет искать утверждения, а будет спасаться без всяких увещаний.
  
   Вера, по учению Христа, зиждется на разумном сознании смысла жизни. Основа веры, по учению Христа, есть свет.
  
   Для того, кто понял учение Христа, не может быть вопроса об утверждении веры. Вера, по учению Христа, зиждется на свете истины. Христос нигде не призывает к вере в себя; он призывает только к вере в истину. Учение Христа есть учение об истине. И потому вера в Христа не есть доверие во что-нибудь, касающееся Иисуса, но знание истины. В учение Христа нельзя уверять никого, нельзя подкупать ничем к исполнению его. Кто понимает учение Христа, у того и будет вера в него, потому что учение это - истина. А кто знает истину, нужную для его блага, тот не может не верить в неё, и потому человек, понявший, что он истинно тонет, не может не взяться за верёвку спасения.
  
   Но теперь вся истина открыта, и вся истина эта показалась так страшна тем, чьи дела были злы, что они перетолковали её в ложь, и люди потеряли доверие к истине. Все в нашем мире живут не только без истины, не только без желания узнать её, но с твёрдой уверенностью, что из всех праздных занятий самое праздное есть искание истины, определяющей жизнь человеческую.
  
   Учение о жизни - то, что у всех народов до нашего европейского общества всегда считалось самым важным, то, про что Христос говорил, что оно единое на потребу, - это-то одно исключено из нашей жизни и всей деятельности человеческой.
  
   Заблуждение, по которому признаётся, что человек, желающий не на словах, а на деле исполнять учение Христа, должен уйти из мира, - удивительно.
   Заблуждение это - что человеку лучше удалиться от мира, чем подвергаться искушениям мира, есть старое заблуждение, но совершенно чуждое духу христианства. Пророк хочет один быть праведным и удаляется от развращённых людей. Но Бог показывает ему, что он - пророк, что он затем только и нужен, чтобы сообщить заблудшим людям своё знание истины, а потому он не убегать должен от заблудших людей, а жить в общении с ними... Тогда Бог говорит ему: твоё знание истины на то только и нужно было, чтобы передать его тем, которые не имели его.
  
   Главные заповеди Христа - любовь к ближнему и проповедание другим его учения. И то и другое требует постоянного общения с миром.
  
   Христос учит истине, и если истина отвлечённая есть истина, то она будет истиною и в действительности. Если жизнь в Боге есть единая жизнь истинная, блаженная сама в себе, то она истинна, блаженна здесь, на земле, при всех возможных случайностях жизни. Если бы жизнь здесь не подтверждала учения Христа о жизни, то это учение было бы не истинно.
  
   Христос учит не спасению верою, или аскетизму, то есть обману воображения, или самовольным мучениям в этой жизни; но он учит жизни такой, при которой, кроме спасения от погибели личной жизни, ещё и здесь, в этом мире, меньше страданий и больше радостей, чем при жизни личной.
  
   Пусть всякий вспомнит все тяжёлые минуты своей жизни, все телесные и душевные страдания, которые он перенёс и переносит, и спросит себя: во имя чего он переносил все эти несчастья: во имя учения мира или Христа? Пусть всякий искренний человек вспомнит хорошенько всю свою жизнь, и он увидит, что никогда, ни одного раза он не пострадал от исполнения учения Христа; но большинство несчастий его жизни произошли только оттого, что он, в противность своему влечению, следовал связывавшему его учению мира.
  
   Все самые тяжёлые минуты моей жизни, начиная от студенческого пьянства и разврата до дуэлей, войны и до того нездоровья и тех неестественных и мучительных условий жизни, в которых я живу теперь, - всё это есть мученичество во имя учения мира.
  
   Мы уверились в том, что все те несчастия, которые мы сами себе делаем, суть необходимые условия нашей жизни, и потому не можем понять, что Христос учит именно тому, как нам избавиться от наших несчастий и жить счастливо.
  
   Пройдите по большой толпе людей, особенно городских, и вглядитесь в эти истомлённые, тревожные, больные лица и потом вспомните свою жизнь и жизнь людей, подробности которой вам довелось узнать; вспомните все те насильственные смерти, все те самоубийства, о которых вам довелось слышать, и спросите: во имя чего все эти страдания, смерти и отчаяния, приводящие к самоубийствам? И вы увидите, как ни странно это кажется сначала, что девять десятых страданий людей несутся ими во имя учения мира, что все эти страдания не нужны и могли бы не быть, что большинство людей - мученики учения мира.
  
   Какие главные условия земного счастья - такие, о которых никто спорить не будет?
  
   Одно из первых и всеми признаваемых условий счастья есть жизнь такая, при которой не нарушена связь человека с природой, то есть жизнь под открытым небом, при свете солнца, при свежем воздухе; общение с землёй, растениями, животными. Всегда все люди считали лишение этого большим несчастьем. Заключённые в тюрьмах сильнее всего чувствуют это лишение. Посмотрите же на жизнь людей, живущих по учению мира: чем большего они достигли успеха по учению мира, тем больше они лишены этого условия счастья. Чем выше то мирское счастье, которого они достигли, тем меньше они видят свет солнца, поля и леса, диких и домашних животных. Многие из них - почти все женщины - доживают до старости, раз или два в жизни увидав восход солнца и утро и никогда не видав полей и лесов иначе, как из коляски или из вагона, и не только не посеяв и не посадив чего-нибудь, не вскормив и не воспитав коровы, лошади, курицы, но и не имея даже понятия о том, как родятся, растут и живут животные. Люди эти видят только ткани, камни, дерево, обделанное людским трудом, и то не при свете солнца, а при искусственном свете; слышат они только звуки машин, пушек, музыкальных инструментов; обоняют они спиртовые духи и табачный дым; под ногами и руками у них только ткани, камень и дерево; едят они по слабости своих желудков большей частью несвежее и вонючее. Переезды их с места на место не спасают их от этого лишения. Они едут в закрытых ящиках. И в деревне, и за границей, куда они уезжают, у них те же камни и дерево под ногами, те же гардины, скрывающие от них свет солнца; те же лакеи, кучера, дворники, не допускающие их до общения с землёй, растениями и животными. Где бы они ни были, они лишены, как заключённые, этого условия счастья. Как заключённые утешаются травкою, выросшей на тюремном дворе, пауком, мышью, так и эти люди утешаются иногда чахлыми комнатными растениями, попугаем, собачкой, обезьяной, которых всё-таки растят и кормят не они сами.
  
   Другое несомненное условие счастья есть труд, во-первых, любимый и свободный труд, во-вторых, труд физический, дающий аппетит и крепкий, успокаивающий сон. Опять, чем большего, по-своему, счастья достигли люди по учению мира, тем больше они лишены и этого другого условия счастья. Все счастливцы миры - сановники и богачи или, как заключённые, вовсе лишены труда и безуспешно борются с болезнями, происходящими от отсутствия физического труда, и ещё более безуспешного со скукой, одолевающей их (я говорю: безуспешно - потому что работа только тогда радостна, когда она несомненно нужна; а им ничего не нужно), или работают ненавистную им работу, как банкиры, прокуроры, губернаторы, министры и их жёны, устраивающие гостиные, посуды, наряды себе и детям. (Я говорю: ненавистную - потому, что никогда ещё не встретил из них человека, который хвалил бы свою работу и делал бы её хоть с таким же удовольствием, с каким дворник очищает снег перед домом.) Все эти счастливцы или лишены работы, или приставлены к нелюбимой работе, то есть находятся в том положении, в котором находятся каторжные.
  
   Третье несомненное условие счастья - есть семья. И опять, чем дальше ушли люди в мирском успехе, тем меньше им доступно это счастье. Большинство - прелюбодеи и сознательно отказываются от радостей семьи, подчиняясь только её неудобствам. Если же они и не прелюбодеи, то дети для них не радость, а обуза, и они сами себя лишают их, стараясь всякими, иногда самыми мучительными средствами сделать совокупление бесплодным. Если же у них есть дети, они лишены радости общения с ними. Они по своим законам должны отдавать их чужим, большей частью совсем чужим, сначала иностранцам, а потом казённым воспитателям, так что от семьи имеют только горе - детей, которые смолоду становятся так же несчастны, как родители, и которые по отношению к родителям имеют одно чувство - желание их смерти для того, чтобы наследовать им. Они не заперты в тюрьме, но последствия их жизни по отношению к семье мучительнее того лишения семьи, которому подвергаются заключённые.
  
   Четвёртое условие счастья есть свободное, любовное общение со всеми разнообразными людьми мира. И опять, чем высшей ступени достигли люди в мире, тем больше они лишены этого главного условия счастья. Чем выше, тем уже, теснее тот кружок людей, с которыми возможно общение, и тем ниже по своему умственному и нравственному развитию те несколько людей, составляющих этот заколдованный круг, из которого нет выхода. Для мужика и его жены открыто общение со всем миром людей, и если один миллион людей не хочет общаться с ним, у него остаётся 80 миллионов таких же, как он, рабочих людей, с которыми он от Архангельска до Астрахани, не дожидаясь визита и представления, тотчас же входит в самое близкое братское общение. Для чиновника с его женой есть сотни людей равных ему, но высшие не допускают его до себя, а низшие все отрезаны от него. Для светского богатого человека и его жены есть десятки светских семей. Остальное всё отрезано от них. Для министра и богача и их семей - есть один десяток таких же важных или богатых людей, как и они. Для императоров и королей кружок делается ещё менее. Разве это не тюремное заключение, при котором для заключённого возможно общение только с двумя-тремя тюремщиками?
  
   Пятое условие счастья есть здоровье и безболезненная смерть. И опять, чем выше люди на общественной лестнице, тем более они лишены этого условия счастья. Возьмите среднего богача и его жену и среднего крестьянина и его жену, несмотря на весь голод и непомерный труд, который, не по своей вине, но по жестокости людей, несёт крестьянство, и сравните их. И вы увидите, что чем ниже, тем здоровее, и чем выше, тем болезненнее мужчины и женщины.
   Переберите в своей памяти тех богачей и их жён, которых вы знаете и знали, и вы увидите, что большинство больные. Из них здоровый человек, не лечащийся постоянно или периодически летом, - такое же исключение, как больной в рабочем сословии. Почти все одержимы нервными, желудочными и половыми болезнями от объедения, пьянства, разврата и лечения, и те, которые не умирают молодыми, половину жизни своей проводят в лечении, впрыскивании морфина или обрюзгшими калеками, не способными жить своими средствами, но могущими жить только как паразиты или те муравьи, которых кормят их рабы. Переберите их смерти: кто застрелился, кто сгнил от сифилиса, кто молодым умер от сечения, которому он сам поверг себя для возбуждения, кого живого съели вши, кого - черви, кто спился, кто объелся, кто от морфина, кто от искусственного выкидыша. Один за другим они гибнут во имя учения мира. И толпы лезут за ними и, как мученики, ищут страданий и гибели.
  
   Можно бы поверить, что исполнение учения Христа трудно и страшно и мучительно, если бы исполнение учения мира было очень легко и безопасно и приятно. Но ведь учение мира много труднее, опаснее и мучительнее исполнения учения Христа.
  
   Были когда-то, говорят, мученики Христа, но это было исключение; их насчитывают у нас 380 тысяч - вольных и невольных за 1800 лет; но сочтите мучеников мира - и на одного мученика Христа придётся тысяча мучеников учения мира, которых страдания в сто раз ужаснее. Одних убитых на войнах нынешнего столетия насчитывают тридцать миллионов человек.
   Ведь это всё мученики учения мира, которым стоило бы не то что следовать учению Христа, а только не следовать учению мира, и они избавились бы от страданий и смерти.
  
   Не мучеником надо быть во имя Христа, не этому учит Христос. Он учит тому, чтобы перестать мучить себя во имя ложного учения мира.
  
   Учение Христа имеет глубокий метафизический смысл; учение Христа имеет общечеловеческий смысл; учение Христа имеет и самый простой, ясный, практический смысл для жизни каждого отдельного человека. Этот смысл можно выразить так: Христос учит людей не делать глупостей. В этом состоит самый простой, всем доступный смысл учения Христа.
  
   Христос говорит: не сердись, не считай никого ниже себя - это глупо. Будешь сердиться, обижать людей - тебе же будет хуже. Христос говорит ещё: не бегай за всеми женщинами, а сойдись с одной и живи - тебе же будет лучше. Ещё он говорит: не обещайся никому ни в чём, а то тебя заставят делать глупости и злодейства. Ещё говорит: за зло не плати злом, а то зло вернётся на тебя ещё злее, чем прежде. И ещё говорит: не считай людей чужими только потому, что они живут в другой земле, чем ты, и говорят другим языком. Если будешь считать их врагами, и они будут считать тебя врагом, - тебе же будет хуже. Итак, не делай всех этих глупостей, и тебе будет лучше.
  
   "Да, - говорят на это, - но мир так устроен, что противиться его устройству ещё мучительнее, чем жить согласно с ним. Откажись человек от военной службы, и его посадят в крепость, расстреляют, может быть. Не обеспечивай человек свою жизнь приобретением того, что нужно ему и семье, он и семья его умрут с голоду". Так говорят люди, стараясь защитить устройство мира, но сами они не думают так. Они говорят так только потому, что им нельзя отрицать справедливости учения Христа, которому они будто бы верят, и им надо оправдаться как-нибудь в том, что они не исполняют этого учения.
  
   Поколения за поколениями мы трудимся над обеспечением своей жизни посредством насилия и упрочения своей собственности. Счастье нашей жизни представляется нам в наибольшей власти и наибольшей собственности. Мы так привыкли к этому... Мы так привыкли к этому обману мнимого обеспечения своей жизни и своей собственности, что и не замечаем всего, что мы теряем из-за него. А теряем мы всё - всю жизнь. Вся жизнь поглощается заботой об этом обеспечении жизни, приготовлением к ней, так что жизни совсем не остаётся.
  
   Трудящийся достоин награды за труды свои. Он может и должен иметь пропитание. Надо восстановить то свойственное всем неиспорченным людям представление о том, что необходимое условие счастья человека есть не праздность, а труд; что человек не может не работать, что ему скучно, тяжело, трудно не работать. Надо забыть наше дикое суеверие о том, что положение человека, имеющего неразменный рубль, то есть казённое место, или право на землю, или билеты с купонами, которые дают ему возможность ничего не делать, есть естественное счастливое состояние. Надо восстановить в своём представлении тот взгляд на труд, который имеют на него все неиспорченные люди и который имел Христос, говоря, что трудящийся достоин пропитания. Христос не мог представить себе людей, которые бы смотрели на работу как на проклятие, и потому не мог и представить себе человека, неработающего или желающего не работать. Он всегда подразумевает, что ученик его работает. И потому говорит: если человек работает, то работа кормит его. И если работу этого человека берёт себе другой человек, то другой человек и будет кормить того, кто работает, именно потому, что пользуется его работой. И потому трудящийся всегда будет иметь пропитание. Собственности он не будет иметь; о пропитании же не может быть речи.
  
   По учению Христа: работа - труд есть необходимое условие жизни человека, а пропитание есть неизбежное последствие его. Работа производит пищу, пища производит работу - это вечный круг: одно - следствие и причина другого. Как бы зол ни был хозяин, он будет кормить работника так же, как будет кормить ту лошадь, которая работает на него, будет кормить так, чтобы работник мог сработать как можно больше, то есть будет содействовать тому самому, что составляет благо человека.
  
   Христос показывает, что человек обеспечивает своё пропитание не тем, что он будет его отбирать от других, а тем, что он сделается полезен, нужен для других. Чем он нужнее для других, тем обеспеченнее будет его существование.
  
   Но больной человек, человек с семейством, с детьми не нужен, не может работать, - и его перестают кормить, скажут те, которым непременно хочется доказать справедливость зверской жизни. Они скажут это, и сами не видят того, что они сами, говорящие это, и желали бы поступить так, да не могут и поступают совсем иначе. Эти самые люди, те, которые не признают приложимости учения Христа, - исполняют его. Они не перестают кормить овцу, быка, собаку, которая заболеет. Они даже старую лошадь не убивают, а дают ей по силам работу; они кормят семейство, ягнят, поросят, щенят, ожидая от них пользы; так как же они не будут кормить нужного человека, когда он заболеет, и как же не найдут посильной работы старому и малому, и как же не станут выращивать людей, которые будут же на них работать?
  
   Они не только будут делать это, но они это самое и делают. Девять десятых людей - чёрный народ - выкармливается одной десятой не чёрных, а богатых и сильных людей, как рабочий скот. И как ни темно то заблуждение, в котором живёт эта одна десятая, как ни презирает она остальных 9/10 людей, эта одна десятая сильных никогда не отнимает у 9/10 нужного пропитания, хотя и может это сделать. Она не отнимает у чёрного народа нужного для того, чтобы он плодился и работал на них. В последнее время эта 1/10 сознательно работает на то, чтобы 9/10 кормились правильно, то есть могли бы выставлять как можно больше работы, и на то, чтобы плодились и выкармливались новые рабочие.
   Рабочие нужны. И те, которые пользуются работой, всегда будут очень озабочены тем, чтобы эти рабочие не переводились.
  
   Возражение против исполнимости учения Христа, состоящее в том, что если я не буду приобретать для себя и удерживать приобретённое, то никто не станет кормить мою семью, справедливо, но только по отношению к праздным, бесполезным и потому вредным людям, каково большинство нашего богатого сословия. Праздных людей никто воспитывать не станет, кроме безумных родителей, потому что праздные люди никому, даже самим себе, не нужны; но людей-работников даже самые злые люди будут кормить и воспитывать.
  
   Человек не затем живёт, чтобы на него работали, а чтобы самому работать на других. Кто будет трудиться, того будут кормить.
  
   Это - истины, подтверждаемые жизнью всего мира.
  
   Христос учит людей, что так сознательно они должны поступать в жизни потому, что таков закон человека и всего человечества. Труд есть необходимое условие жизни человека. И труд же даёт благо человеку. И потому удержание от других людей плодов своего или чужого труда препятствует благу человека. Отдавание своего труда другим содействует благу человеку.
   Люди мира всегда будут желать перестать кормить ненужного им человека, насилием заставляющего их кормить себя, и при первой возможности не только перестают кормить, но и убивают его, как ненужного. Но все люди, как бы злы они ни были, будут старательно кормить и беречь работающего на них.
  
   Учение Христа устанавливает Царство Бога на земле. Несправедливо то, что исполнение этого учения было трудно: оно не только не трудно, но неизбежно для человека, узнавшего его. Учение это даёт единственно возможное спасение от неизбежно предстоящей погибели личной жизни. Наконец, исполнение этого учения не только не призывает к страданиям и лишениям в этой жизни, но избавляет от девяти десятых страданий, которые мы несём во имя учения мира.
  
   И, поняв это, я спросил себя: отчего же я до сих пор не исполнял этого учения, дающего мне благо, спасение и радость, а исполнял совсем другое - то, что делало меня несчастным? И ответ мог быть и был только один: я не знал истины, она была скрыта от меня.
  
   Учение Христа, как и всякое религиозное учение, заключает в себе две стороны: 1) учение о жизни людей - о том, как надо жить каждому отдельно и всем вместе - этическое и 2) объяснение, почему людям надо жить именно так, а не иначе - метафизическое учение. Одно есть следствие и вместе причина другого. Человек должен жить так потому, что таково его назначение, или назначение человека таково, и потому он должен жить так. Эти две стороны всякого учения находятся во всех религиях мира. Такова религия браминов, Конфуция, Будды, Моисея, такова же и религия Христа. Она учит жизни, как жить, даёт объяснение, почему именно надо так жить. Но как было со всеми учениями, так было и с учением Христа. Люди отступают от учения о жизни, и из числа людей являются такие, которые берутся оправдать это отступление. Люди эти разъясняют метафизическую сторону учения так, что этические требования учения становятся необязательными и заменяются внешним богопочитанием - обрядами.
  
   Всё то, чем истинно живёт теперь мир: социализм, коммунизм, политико-экономические теории, утилитаризм, свобода и равенство людей и сословий и женщин, все нравственные понятия людей, святость труда, святость разума, науки, искусства, всё, что ворочает миром, всё это - части того же учения, которое, сама того не зная, пронесла с учением Христа церковь. В наше время жизнь мира идёт своим ходом, совершенно независимо от учения церкви.
  
   Люди плыли в лодке и гребли, а кормщик правил. Люди доверились кормщику, и кормщик правил хорошо; но пришло время, что хорошего кормщика заменил другой, который не правил. Лодка пошла скоро и легко. Сначала люди не замечали того, что новый кормщик не правит, и только радовались тому, что лодка шла легко. Но потом, убедившись, что новый кормщик не нужен, они стали смеяться над ним - и прогнали его.
   Всё бы это ничего, но горе в том, что люди под влиянием досады на бесполезного кормщика забыли, что без кормщика не знаешь, куда плывёшь.
  
   Мы плывём без руля. Мы плывём, не зная куда. Мы живём и делаем эту свою жизнь и решительно не знаем, зачем. А нельзя плыть и грести, не зная, куда плывёшь, и нельзя жить и делать свою жизнь, не зная, зачем.
  
   Можно жить по учению мира, то есть животною жизнью, не признавая ничего выше и обязательнее предписаний существующей власти. Но кто живёт так, не может же утверждать, что живёт разумно. Прежде чем утверждать, что мы живём разумно, надо ответить на вопрос: какое учение о жизни мы считаем разумным? А у нас, несчастных, не только нет никакого такого учения, но потеряно даже и сознание в необходимости какого-нибудь разумного учения о жизни.
   Спросите у людей нашего времени, верующих или неверующих: какому они учению следуют в жизни? Они должны будут сознаться, что они следуют одному учению - законам, которые пишут чиновники или законодательные собрания и приводит в исполнение - полиция. Это - единственное учение, которое признают наши европейские люди. Они знают, что учение это не от неба, не от пророков и не от мудрых людей; они постоянно осуждают постановления этих чиновников или законодательных собраний, но всё-таки признают это учение и повинуются исполнителям его - полиции, повинуются безропотно в самых страшных требованиях её.
  
   Тщетно искал я в нашем цивилизованном мире каких-нибудь ясно выраженных нравственных основ для жизни. Их нет. Нет даже сознания, что они нужны.
  
   К счастью, и в наше время есть люди, лучшие люди нашего времени, которые не довольствуются такой верою и имеют свою веру в то, как должны жить люди. Люди эти считаются самыми зловредными, опасными и, главное, неверующими людьми; а между тем это единственные верующие люди нашего времени, и не только верующие вообще, но верующие именно в учение Христа, если не во всё учение, то хотя бы в малую часть его. Люди эти часто вовсе не знают учения Христа, не понимают его, часто не принимают, так же как и враги их, главной основы Христовой веры - непротивления злу; но вся их вера в то, какова должна быть жизнь, почерпнута из учения Христа. Как бы ни гнали этих людей, как бы ни клеветали на них, но это - единственные люди, не покоряющиеся безропотно всему, что велят, и потому это - единственные люди нашего мира, живущие не животной, а разумной жизнью, - единственные верующие люди.
  
   Христос, прежде всего, учит тому, чтобы люди верили в свет, пока свет есть в них. Христос учит тому, чтобы люди выше всего ставили этот свет разума, чтобы жили сообразно с ним, не делали бы того, что они сами считают неразумным.
  
   Учение Христа есть свет. Нельзя не принимать света, когда он светит.
  
   Сила учения Христа не в его объяснении смысла жизни, а в том, что вытекает из него - в учении о жизни. Метафизическое учение Христа не новое. Это всё одно и то же учение человечества, которое написано в сердцах людей и которое проповедовали все истинные мудрецы мира. Но сила учения Христа - в приложении этого метафизического учения к жизни. Метафизическая основа учения Христа: любовь к Богу и ближнему. По закону Христа, учение о жизни, вытекающее из той же метафизической основы, выражено в пяти заповедях разумных, благих и носящих в самих себе свой смысл и своё оправдание и обнимающих всю жизнь людей.
  
   Учение Христа не спорит с людьми нашего мира о их миросозерцании, оно даёт им то, что им необходимо и чего они ищут: оно даёт им путь жизни.
  
   Вы - верующий христианин, какого бы то ни было исповедания. Вы верите в сотворение мира, в Троицу, в падение и искупление человека, в таинства, в молитвы, в церковь. Христово учение не спорит с вами, оно только даёт вам то, чего у вас нет. Учение Христа (обязательное для вас, потому что оно есть учение вашего Бога), даёт вам простые, исполнимые правила жизни, которые избавят и вас и других людей от того зла, которое мучит вас: не сердитесь, не блудите, не клянитесь, не защищайтесь насилием, не воюйте. Бог велел вам это.
  
   Вы - неверующий философ какого бы то ни было толка. Вы говорите, что всё происходит в мире по закону, который вы открыли. Христово учение не спорит с вами. Но ведь помимо вашего закона, есть ещё ваша личная жизнь, которую вы можете прожить или согласно с разумом, или противно ему. Учение Христа даёт вам такие правила.
  
   Вы - средний человек, полуверующий, полуневерующий, не имеющий времени углубляться в смысл человеческой жизни; и у вас нет никакого определённого миросозерцания, вы делаете то, что делают все. Христово учение не спорит с вами. Как бы ни скромна была ваша доля, вам приходится всё-таки задумываться и спрашивать себя: так ли мне поступить, как все или по-своему? В таких именно случаях, то есть когда вам представится надобность решить такой вопрос, правила Христа и предстанут перед вами во всей своей силе. Они ответят вам согласно с вашим разумом и вашей совестью.
  
   Я верю в учение Христа, и вот в чём моя вера.
   Я верю, что благо моё возможно на земле только тогда, когда все люди будут исполнять учение Христа.
   Я верю, что исполнение этого учения возможно, легко и радостно.
   Учение Христа есть благо и истина.
  
   Только дела истины, внося свет в сознание каждого человека, разрушают зло.
   И вот уже 1800 лет делается это дело.
   С тех пор, как заповеди Христа поставлены перед человечеством, началась эта работа, и не кончится она до тех пор, пока не будет исполнено всё, как и сказал это Христос.
  
   Церковь, составленная делами истины и блага, соединёнными воедино, - эта церковь всегда жила и будет жить.
   Москва 22 января 1884 г.
  
   Несколько страниц из истории русской души. То, что произошло со Львом Николаевичем Толстым в конце 1870-х годов, когда он написал "Исповедь", можно называть по-разному - и заблуждением, и духовным кризисом, и прозрением. Разность зависит от убеждений и пристрастий толкователя, больше всего от его конфессии, то есть от того, верующий он или атеист, православный или инославный.
   Толстой поистине стал голосом совести России и мира, живым упрёком для людей, уверенных, что они живут в соответствии с христианскими принципами.
  
  
   Архимандрит Тихон (Шевкунов) "НЕСВЯТЫЕ СВЯТЫЕ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ"
  
   Самая продаваемая книга 2012 года
  
  
   Открыто являясь тем, кто ищет Его всем сердцем,
   и скрываясь от тех, кто всем сердцем бежит от Него,
   Бог регулирует человеческое знание о Себе.
   Он даёт знаки, видимые для ищущих Его и
   невидимые для равнодушных к Нему.
   Тем, кто хочет видеть, Он даёт достаточно света.
   Тем, кто видеть не хочет, Он даёт достаточно тьмы.
   Блез Паскаль
  
  
   Все мы были убеждены, что в монастырь в наше время идут либо фанатики, либо безнадёжно несостоявшиеся в жизни люди. И ещё жертвы неразделённой любви. Но, глядя друг на друга, мы видели совершенно иное. Самому младшему из нас исполнилось восемнадцать лет, старшему - двадцать шесть. Все были здоровые, сильные, симпатичные молодые люди. Мирская карьера каждого обещала стать самой завидной для таких юношей, какими мы были тогда.
  
   Так почему же мы пришли в монастырь и всей душой желали остаться здесь навсегда? Мы хорошо знали ответ на этот вопрос. Потому что каждому из нас открылся прекрасный, не сравнимый ни с чем мир. И этот мир оказался безмерно притягательнее, нежели тот, в котором мы к тому времени прожили свои недолгие и тоже по-своему очень счастливые годы.
  
   Об этом прекрасном мире, где живут по совершенно иным законам, чем в обычной жизни, мире, бесконечно светлом, полном любви и радостных открытий, надежды и счастья, испытаний, побед и обретения смысла поражений, а самое главное - о могущественных явлениях силы и помощи Божией я хочу рассказать в этой книге.
  
   Как и все молодые люди, мы с друзьями проводили немало времени в спорах, в том числе о вере и о Боге, читая раздобытое мною Священное Писание и духовные книги, которые как-то всё же умудрялись найти. Но с крещением и воцерковлением большинство из нас тянули: нам казалось, что можно вполне обойтись без Церкви, имея, что называется, Бога в душе. Всё, может быть, так бы и продолжалось, но однажды нам совершенно ясно было показано, что такое Церковь и зачем она нужна...
  
   Спиритизм. И хотя нас честно предупредили, что увлечение подобного рода опытами чревато самыми непредсказуемыми последствиями, мы со всей юношеской любознательностью устремились в это таинственные, захватывающие сферы. Применив некоторые приёмы, мы обнаружили, что можем установить особую связь с какими-то непостижимыми для нас, но совершенно реальными существами. Эти персонажи рассказывали необычайно интересные вещи. И, к нашему безмерному удивлению, знали подноготную каждого из присутствующих...
  
   Но чем дальше мы увлекались этими захватывающими экспериментами, тем яснее ощущали, что с нами происходит нечто тревожное и странное. Без всяких причин нас всё больше охватывали безотчётная тоска и мрачная безысходность. Всё валилось из рук. Неумолимое отчаяние овладевало нами. Это состояние нарастало из месяца в месяц, пока, наконец, мы не стали догадываться, что оно как-то связано с нашими ночными "собеседниками". К тому же из Библии вдруг выяснилось, что подобные занятия не только не одобряются, но, как там написано, прокляты Богом.
   Но всё же мы ещё не осознавали, что столкнулись с беспощадными и до неправдоподобия зловещими силами, вторгшимися в нашу весёлую, беззаботную жизнь, и от которой никто из нас не имел никакой защиты...
   Мы уже несколько раз давали зарок бросить всё это, но ничего не могли с собой поделать: общение с загадочными сферами влекло к себе как наркотик...
  
   - Он хочет, чтобы мы... совершили самоубийство.
   - Я даже думаю, что мне захочется броситься из окна... Они будут заставлять нас сделать это.
  
   Мы не могли уснуть всю ночь, а наутро отправились в соседний храм. Больше мы не знали, где просить совета и помощи.
   Спаситель... Это имя от частого употребления порой теряет даже для христиан изначальный смысл. Но теперь оно было для нас самое желанное и самое важное - Спаситель. Мы поняли, как ни фантастически это звучит, что на нас объявили охоту могущественные неведомые нам силы, и избавиться от их порабощения может только Бог.
  
   Священник объяснил, что мы общались, конечно же, не с Гоголем и не с Сократом, а с самыми настоящими бесами, демонами. Это прозвучало для нас дико. Но в то же время мы не сомневались, что услышали правду.
  
   Началась подготовка к выпускным экзаменам, работа над дипломом, построение планов на будущее, снова вольготная студенческая жизнь... Но Евангелие я читал каждый день, и постепенно это стало настоящей потребностью. Тем более что Евангелие оказалось единственным лекарством, спасающим от тех самых мрака и отчаяния, которые время от времени возвращались, беспощадно накатывая на душу.
   Только через год я окончательно признался себе, что жизнь без Бога будет лишена для меня всякого смысла.
  
   Всё стало другим. Не знаю, что произошло, но мир потерял для меня весь интерес и привлекательность. То, что ещё вчера казалось желанным и ценным, теперь открылось если не как бессмысленное, то совершенно далёкое. Я не узнавал себя. И друзья тоже меня не узнавали. Открылась другая жизнь, по сравнению с которой всё прожитое мною за двадцать четыре года не шло ни в какое сравнение... Я открыл для себя творения святых отцов... Они ошеломили меня... Передо мной открылся целый континент великих авторов, которые столетиями копили опыт иного познания жизни, нежели то, что давали лучшие умы философской мысли и гении классической литературы.
  
   Доверие и послушание - главное правило общения между православным христианином и его духовным отцом. Конечно, по отношению далеко не к каждому духовнику можно проявлять полное послушание. Да и духовников-то таких единицы. Это на самом деле непростой вопрос. Случаются трагедии, когда неразумные священники начинают мнить себя старцами и при этом повелевать, самонадеянно приказывать и, наконец, совершать абсолютно непозволительное в духовной жизни - подавлять свободу своих духовных детей.
  
   "Нам дана от Господа заповедь любви к людям, к нашим ближним. Но любят ли они нас или нет - нам об этом нечего беспокоиться! Надо лишь о том заботиться, чтоб нам их полюбить!"
  
   Всё на нашей земле - простое и сложное, маленькие человеческие проблемы и нахождение великого пути к Богу, тайны нынешнего и будущего века - всё разрешается лишь загадочным, непостижимо прекрасным и могущественным смирением. И даже если мы не понимаем его правды и смысла, если оказываемся к этому таинственному и всесильному смирению неспособными, оно само смиренно приоткрывается нам через тех удивительных людей, которые могут его вместить.
  
   Истинные послушники получают от Бога бесценный дар - святую беззаботность, которая лучше и слаще всякой другой свободы... В их душах были мир и свобода. Они понимали, что нарушают совсем не Божественный закон, а лишь его нелепое человеческое толкование.
  
   Я перечитал множество интересных книг и от всей души полюбил одиночество.
  
   Сколько известно печальных случаев, когда люди самонадеянно, без смирения и должного руководства устремляются в исследование духовного мира.
  
   Помни заповедь: день для труда, ночь для молитвы. Особое правило Иисусовой молитвы: стараться занять ею ум и сердце и отбросить все посторонние мысли, даже весьма правильные и похвальные.
  
   Удивительно, но если человек уединяется в молитве и при этом сколько может ограничивает себя в еде, сне и общении с людьми, если не допускает в ум праздных мыслей, а в сердце - страстных чувств, то очень скоро обнаруживает, что в мире, кроме него и других людей, присутствует ещё Кто-то. И этот Кто-то терпеливо ждёт, не обратим ли мы на Него внимание в нашей бесконечной гонке по жизни. Именно терпеливо ждёт. Потому что Бог никогда и никому не навязывает Своего общества. И если человек продолжает правильно молиться, то перед его духовным взором открываются поразительные явления и картины.
  
   "Силы и время употреби на стяжание молитвы, священнодействующей во внутренней клети. Там, в тебе самом, откроет молитва зрелище, которое привлечёт к себе всё твоё внимание: она доставит тебе познания, которых мир вместить не может, о существовании которых он не имеет даже понятия.
   Там, в глубине сердца, ты увидишь падение человечества, ты увидишь душу твою, убитую грехом... увидишь многие другие таинства, сокровенные от мира и от сынов мира. Когда откроется это зрелище, прикуются к нему твои взоры; ты охладеешь ко всему временному и тленному, которому сочувствовал доселе".
  
   Я почувствовал, что почти не хочу спать. Точнее, для сна мне хватало четырёх часов. Обычный общительный мой нрав тоже куда-то пропал. Хотелось побольше бывать одному... На сердце становилось непередаваемо мирно и легко.
  
   Это было потрясающе!.. Что это было?.. Господь, по милости Своей, дал мне краешком глаза заглянуть в духовный мир, который скрыт от нас, людей... Это новое состояние скоро пройдёт. Чтобы постоянно пребывать в нём, необходим настоящий подвиг. В самом прямом смысле слова. Какой? Каждый по-своему, кто как может, пытается сохранить эту загадочную связь с Богом. Миру кажутся безумными, несуразными, анекдотичными истинные подвижники духа, которые зачем-то уходят от людей в непроходимые пустыни, залезают на столпы, становятся юродиевыми, годами стоят на коленях на камне, не спят, не пьют, не едят, подставляют оскорбившим другую щёку, любят врагов, вменяют себя ни во что. "Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли".
  
   В монастырь мы не уходили, а сбегали. Думаю, нас считали немножко сумасшедшими. А иногда и не немножко. За нами приезжали несчастные родители, безутешные невесты, сыновья и дочери, разгневанные профессора институтов, где мы когда-то учились.
   Мы бежали из ставшего бессмысленным мира - искать вдруг открывшегося нам Бога, почти так же, как мальчишки убегали юнгами на корабли и устремлялись в далёкое плавание. Только зов Бога был несравненно сильнее. Преодолеть его мы не могли.
  
   Господь принимает не только наши дела, но даже искренние намерения и решимость.
  
   Вот так, через непонятное, загадочное для мира смирение, и только через него, христианин приближается к одному из двух самых главных открытий в жизни. Первое из этих открытий состоит в том, чтобы узнать правду о самом себе, увидеть себя таким, каков ты есть на самом деле. Познакомиться с самим собой. А это, поверьте, очень важное знакомство. Ведь огромное число людей так и проживает век, не узнав себя. Мы ведь имеем лишь те или иные представления и фантазии о самих себе - в зависимости от наших тщеславия, гордыни, обид, амбиций. А истина, сколь горьким нам это ни покажется, такова, что мы "несчастны, и жалки, и нищи, и слепы, и наги"... Помните эти слова из Апокалипсиса? Это открывается лишь через евангельский, предельно честный взгляд на себя. Это и есть истинное смирение. Оно ничуть не унижает человека. Напротив, прошедшие через испытание этой последней и страшной правдой становятся святыми. Теми прозорливыми, пророками и чудотворцами, которыми вы так восхищаетесь. Второе открытие. Эту истину Церковь терпеливо напоминает на каждой без исключения службе: "Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матери и всех святых, помилует и спасёт нас, яко Благ и Человеколюбец".
  
   У каждого человека в душе Бог, к Которому он когда-нибудь да придёт...
  
   Любовь есть высшая молитва. Если молитва - царица добродетелей, то христианская любовь - Бог, ибо Бог и есть Любовь... Смотрите на мир только сквозь призму любви, и все ваши проблемы уйдут: внутри себя вы увидите Царствие Божие, в человеке - икону, в земной красоте - тень райской жизни. Вы возразите, что любить врагов невозможно. Вспомните, что Иисус Христос сказал вам: "Всё, что сделали вы людям, то сделали Мне". Запишите эти слова золотыми буквами на скрижалях ваших сердец, запишите и повесьте рядом с иконой и читайте их каждый день.
  
   Он никогда не терял веру в силу Божию, преображающую людей, кем бы они ни были. По своему опыту он знал, как много вчерашних гонителей Церкви становились тайными, а то и открытыми христианами.
  
   Что такое случайность? Почему кирпич падает на голову именно этому прохожему - одному из тысяч? Подобного рода глубокомысленные размышления волнуют человечество тысячелетиями.
  
   - Товарищ генерал, вот мы видели, что вы крестились. Мы вас уважаем. Но не понимаем. Наверное, вы успели подумать о многом, о чём мы ещё не думали. Скажите, за прожитые годы вы поняли, что самое главное в жизни, в чём её смысл?
   - Главное в жизни - содержать сердце чистым перед Богом!
  
   - Ваши документы! - потребовал милиционер.
   - Ладно, бери! Ваше дело - наказывать. Это наше дело - миловать!
   - Ну, во-первых, наказываем не мы, а закон. А милуете не вы, а Господь Бог!
   И вот тогда-то он понял, что если даже милиционеры на российских дорогах теперь мыслят подобными категориями, то в этой непостижимой умом стране всё снова изменилось.
  
   Иисуса Христа теснило множество народа, все чего-то хотели от Него - кто избавления о хвори, кто какого-нибудь чуда, кто сам не знал чего...
  
   Так во все времена переплетаются смиренная и всесильная вера в Бога и гроша ломаного не стоящие временные человеческие законы, ложный стыд и боязнь людского осуждения.
  
   Евангельские события представляются многим чудесной, но несбыточной сказкой. Возвышенной, красивой, делающей человека, да что там человека - человечество! - лучше. Но всё же - сказкой...
   Но это не так! Апостол Павел сделал когда-то великое открытие - такое важное, что его надо крепко помнить каждому из нас. Ведь это только кажется, что открытия происходят лишь в физике или медицине. Так вот, апостол Павел обнаружил важнейший, основополагающий закон нашего мира. И сформулировал его так: "Господь Иисус Христос вчера и сегодня и вовеки - Тот же!"
  
   Эти старухи-монахини несли в себе такую духовную силу, такую молитву, такие мужество, кротость, доброту и любовь, такую веру, что именно тогда, на этой службе, я понял, что они одолеют всё. И безбожную власть со всей её мощью, и неверие мира, и самую смерть, которой они совершенно не боятся.
  
   Тайное монашество возникло во времена последних гонений на Церковь в ХХ веке. Монах или монахиня, принимавшие тайный постриг, оставались в миру, носили обычную одежду, часто работали в светских учреждениях, но строго исполняли все монашеские обеты. О постриге, так же как и о новом имени, должен был знать только духовник.
  
   После войны наступил иной период церковной жизни: начали открывать храмы, монастыри. Смысл новых постригов в тайное монашество стал утрачиваться.
  
   Если хотя бы в одном месте Вселенной в православном храме совершается чин великого освещения воды, то по молитвам Святой Церкви освящается и "всех вод естество" - вся вода в мире делается крещенской и святой. В этот день мы брали воду из любого источника, и она была нетленной, благодатной, крещенской. И, как всякая крещенская вода, не портилась по многу лет.
  
   В жизни каждого человека - однажды, а может быть, и несколько раз, - но непременно произойдут события, которые, как ни старайся, с рациональной точки зрения истолковать невозможно. А дальнейшее - задумываемся ли мы над случившимся или предпочтём сделать вид, что ничего не произошло, - это уже в нашей власти. Только вот душа человеческая, уже после нашей смерти, расставшись с телом и представ перед новым миром, не сможет упрекнуть никого в своей неосведомлённости. Не сможет надуться как школьник: "Это мы не проходили! Это нам не задавали!" И проходили, и задавали. И всё что надо, каждому по-своему, разъясняли.
  
   В девяностые годы все кому не лень насмешничали над нецерковными людьми, которые с серьёзным видом выстаивали службы в православных храмах. Они прилежно, но неуклюже крестились, невпопад кланялись и явно мало что понимали в происходящем. Ещё любили хорошенько высмеять тех, кто приглашал батюшек освящать дома и квартиры. "Мода!" - злословили в их адрес юмористы. А мне, признаться, всегда отрадно было видеть этих "подсвечников", как саркастически честили их остряки. Радостно за них становилось потому, что они пусть и неловко, но представали пред Господом Богом в усердии и смирении. А такое бесследно никогда не проходит. Даже самые неискусные богомольцы обязательно получат от Бога особые духовные дары, совершат лично им предназначенные открытия, которых хохмачам-насмешникам и во сне не увидеть.
  
   Меня он попросил освятить новое жилище. В головах большинства наших соотечественников царил тогда полный религиозный сумбур. От атеизма до веры в газетные гороскопы, магию и инопланетян. Когда я приехал на дачу, первым, кто меня встретил, оказался карликовый чёрный пудель, на удивление злобное существо. Захлёбываясь неистовым лаем, пудель бросился на меня, попытался укусить за ногу. Хозяева были весьма удивлены поведением своего пёсика. Я сразу предупредил, что, когда мы будем освящать дом, пса в помещении быть не должно. Есть такое церковное правило. Собака считается нечистым животным. Собаки и свиньи. Священнодействия при них совершать не положено.
   - Но всё-таки можно хоть как-то объяснить, отчего именно собака у вас в Церкви нечистая? Что за дискриминация? В других эзотерических учениях такого нет. Это просто случайные и надуманные измышления.
   - Ничего случайного не бывает. А что касается эзотерических учений... вы не задумывались, почему, например, при ваших особых увлечениях мистикой у вас в доме живёт именно чёрный пудель?
   - И что же здесь странного?
   - А хотя бы то, что как раз в виде чёрного пуделя Мефистофель явился Фаусту. Когда Фауст решил заключить сделку с дьяволом, Мефистофель заявился к нему в гости именно в образе чёрного пуделя.
   - И вы серьёзно говорите о Мефистофеле? В наше время?
   - Для тех, кто опрометчиво увлёкся игрой в дурную мистику, Мефистофель будет актуален и в наше, и в любое другое время. На самом деле это очень опасные забавы. Тех, кто легкомысленно доверяется ему, Мефистофель жёстко берёт на крючок. Так что совсем недаром у вас в доме поселился чёрный пудель.
   - Батюшка, вы шутите! При чём здесь Мефистофель? Просто вы - православный священник, и вам не нравится, что люди особыми, возможно, неизвестными вам путями исследуют тайны духовного мира.
   На освящении вместе с хозяевами присутствовали и гости. Когда обряд был закончен, все собравшиеся почувствовали: в доме что-то неуловимо изменилось. Так всегда бывает после этого священнодействия.
   Один из энергетиков, живших по соседству, попросил меня освятить и его дом. Выйдя в сад, я встретил запоздавшего на новоселье гостя. Водитель с трудом нёс за ним какой-то огромный подарок. Когда я вернулся, то застал странную картину: гости, испуганные и бледные, стояли молча. А на хозяевах просто лица не было. Я в тревоге оглянулся, и вдруг в углу комнаты увидел... Мефистофеля! Искусная скульптура из чёрного чугуна в половину человеческого роста. Рядом со скульптурой сидел чёрный пудель. Оказалось, что запоздалый гость привёз в подарок на новоселье эту дорогую скульптуру...
  
   Для священника его служение открывает нечто такое, что недоступно более никому. Врач и священник нередко присутствуют при последних минутах земной жизни христианина. Но священник - единственный свидетель последней исповеди. Речь не о том, в чём именно кается умирающий: грехи у людей, как правило, одни и те же. Но священник становится очевидцем, а зачастую и участником поразительных событий раскрытия таинства Промысла Божиего о человеке.
  
   Я нередко поражался, почему некоторые люди могли всю жизнь посещать храм, быть даже монахами, священниками, но обстоятельства перед их смертью вдруг складывались так, что они умирали без причастия. А другие в храм вообще не ходили, жили, что называется, неверующими, а в последние дни не просто являли самую глубокую веру и покаяние, но и, сверх всякого чаяния, Господь удостаивал их причащения Своих Тела и Крови.
  
   Кто из людей может знать пути Промысла Божиего? Помните, у Исаии пророка: "Мои мысли - не ваши мысли, и ваши пути - не Мои пути". А мы порой так жестоко судим людей нецерковных! А на самом деле мы просто ничего не знаем!..
  
   Он был разносторонне одаренным и очень сильным, мужественным человеком. Однако здоровье его необратимо пошатнулось. Что касается духовной жизни, то, крещённый в детстве, он воспитывался и жил в атеистической среде, а на склоне лет сам пришёл к познанию Бога. Но вероучение обрёл не в Церкви, а в религиозных трудах Льва Николаевича Толстого, перед гением которого преклонялся. Толстой, как известно, в конце XIX века предложил миру созданную им самим религию. Несколько поколений русских интеллигентных пережили искушение толстовством.
   Измученный кошмарами, он пытался искать защиту в той самой толстовской религии.
   Церковь Христова не только верит, но и знает, что смерть физическая - вовсе не конец нашего существования, а начало новой жизни, к которой предназначен человек. Эта новая жизнь бесконечна и открыта людям воплотившимся Богом - Господом Иисусом Христом. Я поведал и о прекрасном, удивительном мире, бесконечно добром и светлом, куда Спаситель вводит каждого, кто доверился Ему от всего сердца. И о том, что к великому событию смерти и перехода в новую жизнь надо подготовиться.
  
   В преддверии смерти, когда человек приближается к границе между здешним и иным мирами, непроницаемая ранее духовная завеса между ними истончается. Неожиданно человек начинает видеть новую для него реальность. Главным потрясением зачастую становится то, что эта открывающаяся реальность бывает агрессивной и поистине ужасной. Люди, далёкие от Церкви, не понимают, что по причине нераскаянных грехов и страстей человек оказывается доступным для духовных существ, которых в Православии именуют бесами. Они-то и устрашают умирающего, в том числе принимая облик некогда знакомых ему лиц. Их цель - привести человека в испуг, смятение, ужас, в предельное отчаяние. Чтобы в иной мир душа перешла в мучительном состоянии безнадёжности, отчаяния, отсутствия веры в Бога и надежды на спасение.
  
   Безутешное горе и отчаяние родных ещё более усугубляют душевную боль умирающего. Переход близких в другую жизнь - конечно же, событие печальное, но совершенно не повод для отчаяния. Смерть - не только горесть об оставляющем нас человеке, но и великий праздник для христианина - переход в жизнь вечную. Необходимо всеми силами помочь ему подготовиться к этому важнейшему событию. И уж точно не представать перед ним в унынии и отчаянии.
  
   В Церкви есть одно особенное молитвенное последование, которое называется "Когда человек долго страждет". Эту молитву читают, если душа умирающего долго и мучительно расстаётся с телом, когда человек хочет, но не может умереть. В ней Церковь предаёт своего сына в руки Божии и просит освободить его от страданий и временной жизни.
  
   Преддверие смерти - странное и загадочное время в жизни человека. У кого-то начинает стираться грань между нашим и иным мирами. А люди, жившие подвижнической жизнью, порой обретают от Господа видение, которое им раньше было недоступно.
  
   Есть человеческие грехи, которые врачуются покаянием. А есть особые грехи - против Церкви. Они настолько могут разлучить человека с Богом, что даже не допускают его к покаянию.
  
   В то время было действительно немало прекраснодушных людей, которые свято верили, что "заграница нам поможет".
  
   Отчитка - это русское название экзорцизма, особый молебен, чин изгнания бесов. Мне рассказывали врачи-психиатры, как в дореволюционной России отличали психически больных от бесноватых. Врачи использовали простой способ: ставили перед больными несколько одинаковых чашек с обычной водой и одну - с крещенской. Если пациент спокойно отпивал воду из всех чашек, его отправляли в больницу. Если же он отказывался пить из чашки со святой водой, начинал буйствовать, впадал в забытье, это уже было по ведомству экзорциста.
   Бесы - как паразиты в теле человека. О них можно не знать, даже не верить в их существование, но они действительно паразитируют в душах и, незаметно для своих хозяев, управляют их мыслями и поступками. А те и понять не могут, почему с ними происходят странные, дурные и несуразные вещи, а вся жизнь превращается в переваливание из одной ошибки в другую. У Церкви есть все возможности к исправлению таких судеб. Да только дело в том, что исцелиться человек может, лишь изменив себя. Молитва священника - деятельная, но всегда лишь помощь.
  
   Священник, сняв свой подрясник, надел специально привезённый с собой особый подрясник для сна. На мой недоуменный вопрос батюшка серьёзно сообщил, что это я, мальчишка, могу спать в трусиках и в маечке, а он, священник, должен отходить ко сну в подряснике. Вдруг именно в эту ночь будет Второе Пришествие Иисуса Христа? Что же, ему, иерею Божию, встречать Господа в трусах?
  
   После совершения своего столь печального и опрометчивого поступка он не мог не чувствовать угрызений совести. Он прекрасно знал, с какой целью собирались взятые им деньги, и, не сомневаюсь, ему было по-настоящему больно и стыдно, как бы он ни старался себя оправдать.
   Но самое главное, он почувствовал действие в мире, в Церкви и над самим собой таинственного и всеблагого Промысла Божия. Это потрясло его. Это и заставило его глубоко задуматься. В конце концов, он признался во всём. Его заключили под стражу. Спустя некоторое время состоялся суд.
  
   Верности ждёт от нас Господь. Именно верности. Монашеским обетам. Послушанию. Верности в смирении. Верности в том, чтобы более всего на свете возлюбить Спасителя нашего. Господа Иисуса Христа, и никого и ничто в этом мире не предпочесть Ему.
   Если ты выполнишь этот свой завет с Богом, который дал сегодня, то многие люди через тебя смогут прийти ко спасению и к вечности. Если же, избави Бог, сердце человеческое и сердце монаха будет обращено к самому себе, если верности Богу мы не соблюдаем, то произойдёт самое страшное, что может быть с нами, - бессмысленная жизнь монаха. Перед тобой открывается особый путь, полный борьбы, искушений и в то же время особого, несравнимого ни с чем смысла, радости и счастья, непостижимых миру.
   Господь ищет не монаха или мирянина, не учёного или простеца, не богатого или бедного, а только сердца, жаждущее Бога, исполненное искреннего произволения быть верным Ему и Его заповедям! Дай Господь нам понимания этой верности. Она делает нашу жизнь осмысленной. За такую верность Христос подаёт Своим ученикам радость, силы и мужество для преодоления искушений, которым должно встретиться на нашем жизненном пути.
  
   Но вот однажды в родном городе демобилизованный пограничник невесть какими путями получил в руки Книгу, которая ни в коем случае не должна была даже попадаться на глаза ни ему, ни его сверстникам. Об этом неутомимо заботилась отлаженная и суровая государственная система. Но, видно, что-то у них там дало сбой. И вот наш герой, уединившись на берегу реки, с любопытством и недоверием рассматривает эту Книгу. Вот он открывает её. Вот начинает читать первые строки: "В начале сотворил Бог небо и землю..."
   Как быстро рушатся миры! Ещё мгновение назад перед нами был образцовый советский юноша, с правильным прошлым и не менее правильным светлым будущим. Но вдруг не стало ни прошлого, ни будущего. Началось - настоящее.
   "Се, творю всё новое!" - не только обещает, но и всерьёз предупреждает Тот, о Ком рассказывается в Книге, которую впервые, строка за строкой, читал он на берегу Камы, будущий священник.
   Но тогда он ещё не понимал, что с ним происходит. У него вдруг возникло множество вопросов, и он пробовал задавать их местным батюшкам. Но те в испуге шарахались от молодого человека. Время было непростое, и священникам разрешалось общаться только с доживающими свой век старушками.
   Он отправился в Москву поступать в институт, который его уже не интересовал. В столице он стал ходить по храмам и задавать так неожиданно народившиеся в его уме вопросы. Но повсюду он встречал всё те же настороженность и недоверие, пока не набрёл на укромную церковь. Здесь с ним неожиданно проговорили целых два часа. И он остался в этом храме, подрабатывая в нём на жизнь сторожем и оберегая порученную ему территорию как самую главную в жизни границу.
  
   Он тоже, как и многие его возраста монахи, прошёл всю войну. Освободившие свою страну, завоевавшие пол-Европы, эти совсем ещё молодые воины, расплатившись по всем земным долгам, пришли служить Богу Всемогущему. Они ясно понимали, зачем оказались в монастыре и для чего подвизаются здесь насмерть в духовной брани за себя и за тех живых и мёртвых своих сверстников, которым не дано было быть призванными на эту самую главную, невидимую миру войну.
  
   С точки зрения внешнего мира, это был самый настоящий бездельник. Некоторые его так и называли. Но, по-видимому, у него была какая-то особая договорённость с Господом Богом, поскольку все, с кем он пил чай, становились православными христианами. Все без исключения! От яркого безбожника или успевшего полностью разочароваться в церковной жизни интеллигента до отпетого уголовника. Не знаю ни одного человека, кто, познакомившись с ним, после этого самым решительным образом не возродился бы к духовной жизни. При этом, правду сказать, он даже проповеди не умел как следует составить. Однажды мы, правда, застыдили его и убедили произнести проповедь в день престольного торжества. Он с энтузиазмом взялся за дело, но в результате получилось такое позорище, что все чуть не умерли от стыда, хотя он сам был весьма собой доволен.
   Но, попивая чаёк за покрытым клеёнкой деревенским столом, он совершенно преображался, когда к нему из мира приезжали измученные и усталые люди. Выдержать такой бесконечный наплыв посетителей, зачастую капризных, на всё и вся разобиженных, настырных, с кучей неразрешённых проблем, с бесконечными вопросами, обычному человеку было бы просто невозможно. Но он терпел всё и всех. Даже не терпел - это неточное слово. Он никогда никем не тяготился. И прекрасно проводил время за чаем с любым человеком, вспоминая что-нибудь интересное из жизни монастыря, рассказывая о древних подвижниках, о старцах. Потому от сидения с ним за чаем невозможно было оторваться. Хотя, скажем честно, одними только разговорами людей, безнадёжно заблудившихся в нашем холодном мире и, что ещё страшнее, в самих себе, не изменишь. Для этого нужно открыть им иную жизнь, иной мир, в котором безраздельно торжествуют не бессмысленность, страдания и жестокая несправедливость, а всесильные и бесконечные - вера, надежда и любовь. Но и не только открыть, издалека показав и поманив, а ввести человека в этот мир, взять его за руку и поставить перед Самим Господом Богом. И лишь тогда человек вдруг сам узнает Того, Кого он давным-давно, оказывается, знал и любил - единственного своего Создателя, Спасителя и Отца. Только тогда жизнь меняется по-настоящему.
   Многим он просто выворачивал наизнанку всё их привычное мировоззрение. Он умел, хотя и в свойственной ему почти легкомысленной манере, давать такие точные, неожиданные ответы на вопросы собеседников, что порой дух захватывало - какая вдруг открывалась правда жизни! Проявляться это могло в совершеннейших мелочах.
  
   Однажды он шёл мимо кладбища и услышал, как за оградой какая-то женщина кричит, воет, убивается над могилой.
   - Как страшно плачет эта раба Божия...
   - Нет, это не раба Божия! Это плачет неправославный человек. Христианин с отчаянием горевать не может.
  
   Но весь вопрос в том, как попасть в этот удивительный мир? Это невозможно никакими обычными человеческими способами. Никакой земной властью. Ни по какому блату. Ни за какие деньги. В этот мир нельзя и краешком глаза заглянуть, даже при помощи всех разведок и спецслужб. А ещё выясняется, что в него нельзя величественно прошествовать, просто закончив духовную академию и даже получив священнический и епископский сан. Но зато туда спокойно можно попасть, если у вас будет гениальный провожатый по этому миру.
  
   Он всей своей жизнью стремился к цели, открытой в нашем мире очень немногим избранникам Божиим, - к своей Голгофе. Для нас, обычных людей, это непостижимо.
  
   Нельзя свои обязанности и житейские заботы перекладывать на Господа. Что называется, на Бога надейся, а сам не плошай. Хотя, честно признаться, всегда втайне рассчитываешь, что Он не оставит - убережёт, подстрахует...
  
   Ещё тогда я понял, что человек в этом мире не нужен никому, кроме самого себя и Господа Бога.
  
   Хотя, как и всегда, Господь сам наши ошибки управил к общему вразумлению и к торжеству Своего верного святого новомученика.
  
   Смирение - единственно надёжная опора духовной жизни.
  
   "Господи, прости им, ибо не ведают, что творят".
  
   - Отец был православным. Правда, он никогда не ходил в церковь... Но он всегда говорил, что у него есть духовник!
   - Как же так получилось, что ваш отец не бывал в церкви, а имел духовника?
   - Да так получилось... Отец много лет слушал религиозные передачи... Их вёл священник... Этого батюшку папа и считал своим духовником. Хотя никогда в жизни его не видел.
   Владыка заплакал и опустился на колени перед своим умершим духовным сыном.
  
   Странствия... Далёкие и близкие, они воистину благословенны для учеников Христовых, потому что и Бог был Странником. Да и сама жизнь Его - странствие. Из горнего мира - к нам, на грешную землю. Потом - по холмам и долинам Галилеи, по знойным пустыням и людным городам. По потёмкам человеческих душ. По сотворённому Им миру, среди людей, забывших, что они - Его дети и наследники.
  
   Вообще-то он и при жизни был заядлым путешественником. Я бы даже сказал, что именно это было его настоящим призванием, и больше того - образом жизни. Началом его странствий, без сомнения, стало появление на свет...
  
   Быть может, Владыка так любил странствия ещё и потому, что в путешествиях, среди неожиданностей, а иногда и опасностей, он чувствовал особое присутствие Божие.
   Сколько же поразительных, а иногда и совершенно неповторимых событий совершалось во время странствий!
  
   - Недалеко!
   Это был обычный ответ, за которым могли скрываться необозримые пространства нашей бескрайней Родины.
  
   Слово "послушание" происходит от глагола "слушать". И постепенно я стал догадываться, что через это смиренное послушание Владыка научился чутко слышать и постигать волю Божию. От этого вся его жизнь становилась не больше и не меньше, как постоянным познанием Промысла Божиего, таинственной, но совершенно реальной беседой со Спасителем, когда Бог говорит с человеком не словами, а обстоятельствами жизни и дарует Своему собеседнику величайшую награду - быть Его орудием в нашем мире.
  
   Нельзя совмещать служение Слову и заработок. Нельзя одновременно служить Богу и мамоне. Если же не пытаться это смешивать, то Господь Сам пошлёт всё необходимое в нужное время. Таков опыт!
   - Хочешь спасти душу и заработать миллион?
   - Да-а!
   Ставки могут быть очень серьёзные... Господь близок к нам!
  
   Если Богу угодно, чтобы я жил, то Он знает, как это устроить. А если Ему не угодно, то для чего мне и жить?
  
   Многому учит таинство смерти. Многому учат и те обстоятельства, при которых это таинство совершилось.
  
   Если человек чего-то очень настойчиво хочет, причём во вред себе, Господь долго и терпеливо, через людей и обстоятельства жизни, отводит его от ненужной, пагубной цели. Но, когда мы неуклонно упорствуем, Господь отходит и попускает свершиться тому, что выбирает наша слепая и немощная свобода.
  
   Величайшее счастье каждому православному, если он умрёт, оставаясь в Церкви. За него будет совершаться литургия. Церковь имеет величайшую силу изымать грешников даже со дна ада.
  
   У Господа нет мёртвых, у Господа все живы. И Он один знает, когда и кого позвать из жизни сей.
  
   Несвятые святые. Это обычные люди. Таких много в нашей Церкви. Конечно, они весьма далеки от канонизации.
   Святая - святым! Это означает, что Телом и Кровью Христовыми будут сейчас причащаться святые люди. Кто они? Это те, кто находится сейчас в храме, священники и миряне, с верой пришедшие сюда и ждущие причащения. Потому что они - верные и стремящиеся к Богу христиане. Оказывается, несмотря на все свои немощи и грехи, люди, составляющие земную Церковь, для Бога - святые.
  
   В часы, когда тягучее уныние подкрадывается и хочет заполнить душу, когда
   то же происходит с близкими мне людьми, я вспоминаю события, связанные с чудным Промыслом Божиим. Всякий православный христианин может поведать своё Евангелие, свою Радостную Весть о встрече с Богом. Мы, хоть и немощные, грешные, но Его ученики, и нет на свете ничего более прекрасного, чем созерцание поразительных действий Промысла Спасителя о нашем мире.
  
  
   Помните ли вы то блаженное время, когда в нашей литературе пробудилось было какое-то дыхание жизни, когда появлялся талант за талантом, поэма за поэмой, роман за романом... Как всё переменилось в столь короткое время! Какое ужасное, раздирающее душу разочарование после столь сильного сладкого обольщения! (Виссарион Белинский)
  
   То была эпоха небывалого культурного взлёта, золотой век: солнце русской поэзии ещё не зашло, на литературный олимп поднимаются Тютчев, Гоголь, Лермонтов, уже родились Достоевский, Гончаров, Лесков... А что за век сейчас?
  
   Ныне самые видные люди в культуре - блогеры и манагеры, телеведущие и продюсеры, кураторы проектов и галеристы, книгопродавцы и христопродавцы...
  
   Где национальная идея? Национальной идеей становится то, что показывают по телевидению. Дети предали своих отцов, строителей великого государства, победителей в Великой войне, мечтавших о справедливом обществе, создававших, искренно любивших его... В основе действующей идеологии - предательство. Предательство собственной истории, предательство национальных интересов.
  
   Захар ПРИЛЕПИН "САНЬКЯ"
  
   Одиночество недостижимо именно потому, что нельзя остаться воистину наедине с самим собой - вне этих отражений, которые оставили в тебе прошедшие мимо, без обильного репья обид, и ошибок, и огорчений. Какое может быть одиночество, когда у человека есть память, - она всегда рядом, строга и спокойна.
   Он почти не чувствовал оживления от того, что он вернулся в места, где вырос. Ему давно уже казалось, что, возвращаясь в деревню, сложно проникнуться какой-либо радостью, - настолько уныло и тошно было представавшее взгляду.
  
   Бабушкина речь неприметно переходила с одного на второе, но речь шла об одном - о том, что все умерли, и больше ничего нет.
  
   - Помирать не страшно... Жизнь очень долгая. Надоела уже.
  
   Бабушка расспросила Сашу о ... Саша не пил в том смысле, в котором спрашивала бабушка, про работу он что-то соврал. Он работал, но лень было объяснять, кем. Для стариков работа - это землю пахать или - завод, или больница, или школа... И они правы. Но сегодня такой труд стал - в большинстве случаев - уделом людей не очень удачливых, загнанных жизнью.
  
   Когда у каждого в сердце своя беда, касаться этим сердцем, может быть, и незачем. Разве надо идти за грань того, что и так едва выносимо.
  
   Глаза суетливо метнулись по комнате, отыскивая, на чём бы задержаться, чтоб сердце успокоилось, и утро началось в добре.
  
   Вот это большое фото часто поражало Сашу: 1933 год, деревенские девушки сидят группой, их около двадцати. Девушки холёные, можно сказать - мордатые, одна другой слаще. Но ведь - коллективизация, работали за галочки.
  
   Его передёрнуло. Это не очень приятно, когда несколько тысяч, быть может, сотен тысяч людей наблюдало твои... забавы... по телевизору...
  
   Отец был образованным человеком. Несмотря на такое родство, Саша всегда ощущал себя несусветной дворнягой. Может, оттого, что был недоучкой, и нужные книги начал читать только после армии, от которой его не смогла отмазать мать, простая, в сущности, женщина. Может, и потому ещё недоставало Саше уверенности, что отец никогда им не занимался, даже разговаривал с сыном редко. Так сложилось: отец и не нуждался в общении, а Саша не навязывался; впрочем, можно и наоборот - отец не навязывался, а Саша тогда не нуждался ещё. Но с недавних пор Сашино дворняжье самоощущение повлекло его к людям, которые, как казалось, лучше постигли устройство мира...
  
   В наши дни русскость не является достоянием всех, рас-се-яне растеряли свою русскость. Она ещё сохраняется в конкретных людях, как вполне определённое духовное начало, и, дай Бог, сохранится ещё какое-то время. Ещё живая культура является главной и, увы, единственной составляющей русского духа. Дух почти нигде уже не живёт более - только в отдельных носителях, которые пишут картины, или книги, или... Всё, что мы ещё можем дать миру, - это запечатлеть жизнь своего духа.
  
   Время было дурным, неправедным, нечестным...
  
   Везде были люди, всюду жили люди, и Саша всегда находил с ними общий язык, хотя порой не понимал их.
  
   Великолепный человек, способный на чудовищные поступки. Великолепная наглость и чудовищная работоспособность...
  
   Подумал неожиданно для самого себя, что хочет убить каждого из них - и не будет жалко.
  
   Он ел всё, никогда не был привередлив в еде и пил тоже всё... Так и подумал: "Салат ещё остался, хлебушек... Что без водки еду переводить".
  
   В России от добра добра не ищут, но ищут от беды беду... Мы с тобой - оба! - патриоты. Для нас и Жуков - святое имя, и Деникин - святое... Для нас история родины нашей - вся дорога. И всю эту ломку мерзкую, что затеяли в своё время горе-реформаторы, мы оба с тобой ненавидим... И я до сих пор не простил им этого. И будет ещё время - сквитаемся. Но не сегодня. Потому что сегодня - нельзя... Россия не вынесет ещё одной ломки - сама разломится на части - и уже никаким совком её не собрать тогда. Что ещё держит всю эту громадину на полконтинента? Ни общего Бога, ни веры в будущее, ни общих надежд, ни общего отчаянья - ничего нет, ни одной скрепы! Только власть! Вижу твоё негодование. Но это правда. Дурная, косноязычная, лживая - но всё-таки хоть немного русская, хоть чуть-чуть вменяемая. Там хорошие есть мужики, они всё понимают, всё. Мужики, которые колхозы поднимали своими руками, заводы возводили - вот те самые, старой закваски. Они потихоньку, понемногу выправят всё, вылезут из ухабины и нас вывезут... А если вы... Ну а потом вас, конечно, используют... Только и делают, что используют. Хрен его знает, кто вам только деньги платит. Кто вам платит-то?
  
   В нём созидательное начало куда сильней желанья всё поломать...
  
   Ох, беда со мной... Сидел на кухне, молодой, сильный, совсем непохмельный. Разве что пьяный до сих пор... Невыветрившийся даже, а не пьяный. С застоявшимся дурманом в голове.
  
   Мужик представлял собой знакомый типаж нежданно и недавно разбогатевшего человека - наглого и суетливого одновременно, не умеющего выбрать одну манеру общения в любой ситуации, постоянного срывающегося от хамства к истерике.
  
   - Я всё жду, когда вы все побежите в деревню, всем народом городским: близится срок-то. Не горит там ничего пока, в городе? Скоро загорится.
   Бог-то уже совсем к нам свесился, в лицо заглядывает, а мы всё никак его не разглядим. Бывалочь, когда в деревне согрешит кто, Бог долго думал, годы и годы, наказать аль нет. А то и на деток грешника откладывал наказание. До самой смерти грешника ждал, что тот исправится. Вот как было: пока вера была человечьей породе. Теперь сразу себя выказывает Господь... Господь нетерпеливый стал: знать, устал от нас. Раз знак подаст, поставит вешку, два, на третий раз оглоблей по хребту, напополам ломает...
   Думают сейчас, что Русь непомерна во временах, вечно была и вечно будет. А Русь, если поделить её на мой прожитый срок, - всего-то семнадцать сроков наберёт. На семнадцать стариков вся Русь делится. Первый родился при хазарине ещё. Умирая - порвал пуповину второму, что родился спустя семь десятилетий. Третий Святослава помнил... Пятый в усобицу попал, шестой - татарина застал... Двенадцатый в смуту жил, тринадцатый при Разине, четырнадцатый при Пугаче... Так до меня дошло быстро: семнадцать стариков - всего ничего. Нас всех можно в эту избу усадить - вот те и вся история... Мы-то в юность нашу думали, что дети у нас будут, как сказано было, - не познавшие наших грехов, а дети получились такие, что ни земли не знают, ни неба. Один голод у них. Только дурной это голод, от ума. Насытить его нельзя, потому что насытятся только алчущие правды... Вы там в церкву, говорят, все ходите. Думаете, что, натоптав следов до храма, покроете пустоту в сердце. Люди надеются, что Бога приручили, свечек ему наставив. Думают, обманули Его. Думают, подмяли Его под себя, заставили Его оправдывать слабость свою. Мерзость свою и леность, которую то милосердьем теперь назовут, то добротой. Чуть что - и на Бога лживо кивают: "Бог так решил. Бог так сказал. Бог так задумал". И снова гребут под себя, у кого насколь когтей хватает. А откуда им, глупым, знать, что Он задумал, что по Его воле, а что от попустительства Его?.. И печаль не в том, что ничтожен человек, а то, что он зол в своём ничтожестве. Чем больше замечает, что другие его ничтожество видят, тем злее становится... Нету выхода вам больше, так.
  
   - В чём смысл?
   - Смысл в том, чтобы знать, за что умереть. А ты даже не знаешь, зачем живёшь.
   - Ужас в том, что твоя душа умрёт раньше, чем ты сам!
   - Такие, как ты, спасаются, поедая Россию, а такие, как я - поедая собственную душу. Россию питают души её сыновей - ими она живёт. Не праведниками живёт, а проклятыми. Я её сын, пусть и проклятый. А ты - приблуда поганая.
  
   В голове, странно единые, жили два ощущения: всё скоро, вот-вот прекратится, и - ничего не кончится, так и будет дальше, только так.
  
  
  
  
  
  
   Евгений ГРИШКОВЕЦ "ОТ ЖЖИЗНИ К ЖИЗНИ"
  
   Перед вами книга, в которой содержатся довольно драматические переживания, сомнения и решения. Я перечитал свои дневниковые записи, которые вошли в эту книгу, и во всех подробностях вспомнил те дни и бессонные ночи, когда принималось решение о покидании живого журнала и расставании с активной Интернет-жизнью. Это было очень непростое решение. Я чувствовал невыносимую усталость и в то же время сильнейшую привязанность к тем людям, которые писали мне, к той моментальной реакции на любое брошенное мною в Интернет слово, но мои сомнения по поводу нужности обратной связи с читателями росли и крепли. В конце концов, я понял всю опасность и вред зависимости от быстрой реакции на сказанное в Интернете, жестокость и злоба ранили не меньше, чем благодушие и похвалы. В итоге я твёрдо решил закрыть свой блог в живом журнале... Но за те годы, пока тот блог существовал, я открыл радость написания публицистики, я понял, что не могу и не хочу расставаться с возможностью её писать. И тогда я продолжил вести дневник, но уже как исключительно литературно-публицистический, решительно отказавшись от всякой интерактивности. Я отношусь к своему новому дневнику как к некой стенгазете, как к некоему отрывочному календарю, который сам для себя завёл и сам наполняю содержанием. Мой дневник и сейчас можно прочитать в Интернете, но он находится на тихих его окраинах, очень далеко от бурлящей блогосферы. То, что я пишу в нём, стало много спокойнее, взвешеннее и при этом, как ни странно, - гораздо более открытым. Изменение интересов, настроений, стиля и отношения к дневниковым записям вы отлично увидите, если прочитаете книгу от начала до конца. В этой книге есть хоть и лирический, но довольно острый сюжет и очень непростая фабула. Ваш Гришковец.
  
   Раньше на вопрос о том, понимаем ли мы, что стали авторами некоего нового жанра, я отвечал: "Ну что вы!" Сейчас я могу спокойно и уверенно сказать: такого ещё никто не делал. Подчёркиваю: никто и нигде! Было много отдельных опытов у разных авторов. Опытов, на которые можно сослаться и с которыми можно нас сравнивать, но никто не сделал последовательно четырёх альбомов, никто не продемонстрировал столь явного и осмысленного развития. К тому же всё это время мы наращивали и расширяли нашу аудиторию...
   Альбом "Радио для одного" я ощущаю как значительное личное достижение и с огромной радостью и удовлетворением вижу очередной шаг в развитии и росте... состоится первая моя автограф-сессия по случаю выхода книги...
  
   Прекрасное и, может быть, самое ценное ощущение - это что в твоём доме, в твоём окружении и в твоём, как бы то ни было, вполне ограниченном мире происходит всё самое главное...
  
   Недавно перестал существовать русский ... Закрыли его по причине убыточности. То есть, проще сказать, его мало читали, и он плохо продавался. Я страшно удивился, потому что практически все мои знакомые, приятели или просто приятные мне люди читали его... Оказывается, никакой он не популярный, а совсем наоборот. И значит, узок наш круг, "страшно далеки" мы от народа.
  
   Здорово было бы, если бы снег шёл и шёл, и не нужно было бы платить за газ, за свет, и в доме не было бы телевизора и других источников информации, а книг в доме было бы без счёта, еда в холодильнике не иссякала, все были бы здоровы, и не было бы никаких причин выходить из дома...
  
   За окном совершенно брейгелевский пейзаж. Воздух настолько неподвижен, а снежинки настолько идеальные и лёгкие, что периодически забывают падать и летят вверх, кружатся возле окон, останавливая время. А в морозном небе появился розовый оттенок. Красота! Умиротворение!
  
   По условиям такой лицензии, одну копию нашей картины мы должны отдать в Госфильмофонд. Меня это по-детски радует. Наше кино легло на полки истории... Будет теперь там лежать среди... даже страшно назвать эти имена.
  
   А вот с аудиокнигой... всё печально и туманно... И для того чтобы оплатить авторские права... а этих денег нет.
  
   А шампанское я люблю... Шампанское каждый день не пьют... В шампанском всегда есть романтика... Шампанское предполагает женское общество и женское же участие... Предвкушение!!! С шампанским связано столько предвкушения! Бутылка шампанского, разбиваемая о борт корабля перед спуском его на воду, - это предвкушение долгой и удачливой судьбы судна. И наша российская обязательная новогодняя бутылка шампанского - это предвкушение хорошего или хотя бы неплохого наступающего года, надежда на благополучие, а если повезёт - на радость... Как можно не любить шампанское?.. Вкус шампанского открывается вместе с любовью и чувствованием момента жизни... Это всегда вкус радости. Для безрадостного человека или человека в безрадостном состоянии шампанское чаще всего просто кислятина.
  
   Лучше совсем не поздравляйте, если не знаете, что написать человеку, чем посылать неизвестно кем написанные глупости. Лучше напишите своими словами и в одном экземпляре. Это всегда чувствуется.
  
   ...Ехал получать первую в своей жизни серьёзную профессиональную премию... В том самом... году произошёл мой переход из одной жизни в другую... Со мной случился, что называется, оглушительный успех...
  
   Переводы... "Я иду восвояси. Знаете такое место? Вот я туда иду". Эту фразу не удалось перевести ни на один язык... "Чистоплюй"...
  
   Весь день провёл в безделье. Больше всего устаю от таких дней. Маялся, чего-то ел. Смотрел по телевизору какую-то чушь. Пройтись не удалось: гулять по городу невозможно, с крыш сходят лавины снега, падают сосульки, капель. И при этом пасмурно и как-то гриппозно... Устал от маяты и безделья, от тревожного ощущения бесцельно ускользающего дня. Пытался найти какое-то осмысленное занятие, но смыслов найти не удалось. Не научился я пока отдыхать.
  
   По всем ощущениям скоро закончатся посленовогодние празднества. Остался только сугубо наш праздничный постскриптум, посленовогодний посошок перед буднями... То есть старый Новый год. Вот-вот начнут с гор возвращаться горнолыжники и сноубордисты, с тёплых морей - ныряльщики и сёрферы, с распродаж - бездельницы... И города снова заживут повседневностью. Но уже с маркировкой "2011". Ещё какое-то время по привычке рука будет где-то писать "2010", но скоро втянется и рука.
  
   Я не заметил, как болезнь подкралась, проскользнула в его организм и на какое-то время воцарилась в нём, изменив все ощущения, всю систему восприятия мира и собственной жизни. Обычно он был бдителен, внимательно прислушивался к себе и улавливал самые первые признаки любой простуды или другой хвори. Улавливал и наносил упреждающий удар при помощи проверенных и надёжных средств. Он верил в таблетки, микстуры и указания врачей, и они ему помогали. А вот болеть он не любил и не умел.
  
   После журналистского факультета Московского университета, где он воспринимал себя как элиту и чуть ли не сверхчеловека, после бурной жизни последних студенческих лет он попал в реальную журналистику. Об этой журналистике он потом старался не вспоминать... Из той жизни его выдернул могущественный дядя Серёжа. Он в своё время избавил его от армии...Именно он устроил племянника в пресс-службу банка, помог получить второе высшее, уже экономическое образование... Потом ему понравилось носить белые рубашки и то, что в банке всегда чисто и красиво... Получив диплом экономиста, он подумал-подумал да и поступил на психологию, которая его, особенно поначалу, увлекла своими возможностями. Но потом жизнь преподнесла ему несколько таких уроков, что Андрей убедился в условности многих, казалось бы, безусловных психологических законов, и когда получил свой третий диплом, он трезво оценивал свои возможности и даже был самоироничным человеком.
  
   Андрей сильно влюбился, женился и прожил в браке три года, два счастливых и один - в аду. Тогда же он испытал радость и горе отцовства во время крушения семьи и развода... Так что ему, невзирая на изученную психологию, нечем было гордиться.
  
   Он вдруг понял, что очень давно не читал толстых книг. Никаких книг, кроме учебников, справочников, методик и сборников специальных статей. Он попытался вспомнить, когда в последний раз с увлечением читал беллетристику, и что это была за книга. И не вспомнил. Он даже не мог вспомнить, каково это, читать литературу, хотя когда-то много читал.
  
   Андрей смотрел на звёзды, вспоминал прочитанное и думал, что всё-таки чертовски здорово - сидеть у огня в уютном доме с собеседником или даже одному, спокойно слушать вой ветра в трубе и за окном, знать, что далеко вокруг только снега и снега. Чтобы в доме было вдосталь еды. Пусть простой, но вдосталь. Чтобы была в доме библиотека, чтобы было чем топить печь... На самом деле ему просто хотелось тишины, лени, безответственного безделья и того, что называется безмятежностью.
  
   Он смотрел в книгу и понимал, что никто, нигде и никогда не ждал его так, как ему бы хотелось.
  
   Нет в мире страны, где такое большое число людей жили бы в столь суровых, а часто - тяжелейших климатических и погодных условиях. И относились бы к этим условиям как к чему-то совершенно нормальному, тем более что с ними ничего нельзя поделать.
  
   Из этих разговоров ничего не вырастает, они ни во что не перерастают. Чуда не происходит, притча не складывается. В нашей стране правит бал активная, упорная и крайне деятельная некомпетентность.
  
   Трудные времена, конечно же, в творческом и человеческом смысле, не финансовом.
  
   Если их герои - пресыщенные, усталые от жизни, всё про жизнь понимающие, успешные, самовлюблённые умники, то мои герои - запутавшиеся, чувствительные, издёрганные, не понимающие, что такое жизнь, люди. Они находятся в смятении перед жизнью, но им страшно интересно жить. Они в этой жизни любят не себя, а саму жизнь.
  
   Сегодня я проснулся ни свет ни заря и встретил классический февральский рассвет. Не холодно, ветерок с мелким снегом, низкое небо, в котором этого снега много, но оно его сыплет в час по чайной ложке... И общая простуженность вида из окна. Февраль.
  
   Как он посмел? Кто дал ему такое право? Да кто он такой?.. Завидует, или сошёл с ума от самомнения, или пиарится. А, скорее всего, и то и другое вместе.
  
   Он... является убедительным доказательством того, что тот способ и тот метод, которым я делаю свои моноработы, вполне продуктивен, переложим на других людей и даёт внятный результат.
  
   Вернулся домой после четырёх дней абсолютной радости и концентрированного добра.
  
   Сила, мудрость, концентрированное ощущение жизни, связь с миром, воздухом, горами, небом, шумом Куры и Арагвы, предками, Богом - вот что звучит в этих песнях, вот к чему прикасаешься, сидя с ними за одним столом. И застолье сразу превращается в самый прекрасный и самый древний обряд...
  
   В приготовлении еды и её поедании всегда должно присутствовать что-то жизнерадостное и даже жизнеутверждающее.
  
   В мире не так много великих национальных кухонь, то есть национальных кулинарных систем...
  
   И ещё этот мост, конечно, напоминает о том, что мы в двадцать первом веке, в то время как недостроенные башни... уже архаичны и выглядят как нелепая претензия и памятник глупым амбициям в сочетании с неуёмным воровством.
  
   Я ухожу из жж навсегда. Закрываю этот блог и вообще ухожу из блогосферы. Решение моё не сиюминутно, не эмоционально и принято, а также обдумано давненько.
   Почти четыре года жж был существенной частью моей жизни. Это было серьёзное испытание, кропотливый труд, самые разнообразные переживания, а главное - совершенно новый и уникальный опыт. Берусь с уверенностью утверждать, что прежде ни одному литератору не доводилось быть в столь доступном и взаимопроникающем поле и пространстве со своими читателями, а также с теми, кто его книг не читает и даже вовсе не читает книг.
   Опыт оказался весьма и весьма увлекательным, захватывающим, полагаю, очень полезным и поучительным. Но любой опыт должен иметь своё завершение и по возможности результат. Попробую результат сформулировать.
   За то время, пока я активно и стабильно вёл этот журнал, я много узнал о сущности Интернета и Интернет-общения. Мне открылось немало неожиданных проявлений человеческой природы, что в Интернете происходит ярче, выпуклее и часто жёстче, чем в реальной жизни. Я не был к этому готов...
   Но главное, что произошло за эти три с лишним года, - я почувствовал страсть к публицистике, ощутил вкус публицистического высказывания. Теперь я с этим уже не расстанусь!
   Спасибо тем, кому я был нужен... и кому, надеюсь, буду нужен впредь.
  
   Понятия "эта страна", "мы сваливаем" и "мы остаёмся" стали снова актуальными и даже более актуальными, чем в 1990-е годы.
   Человек, который говорит "эта страна", ощущает процессы, происходящие в России, как не имеющие к нему отношения. Я "эта страна" не говорю никогда.
   Наличие жилплощади, знание языка, бытовая адаптированность, умение пользоваться магазинами, банками, заправками, даже учёба детей в местной школе ничего не определяют. Как только они переезжают насовсем, на них наваливается та самая ностальгия, как беда, как злой рок. Другие нации даже себе не представляют масштаба трагедии эмиграции для русского человека. Для нашего человека жизнь заканчивается, когда он эмигрирует. Я не имею в виду тех, кто поехал стажироваться, учиться, временно работать. Я о тех, кто целенаправленно и осмысленно взял и уехал. Покинул Родину, с тем чтобы никогда не жить в России. Для них жизнь во многом останавливается.
   Я не могу и не хочу быть человеком мира - человеком, не имеющим определённых признаков, национальных особенностей, пластичным и невесомым.
  
   Водка - это глубоко национальное явление... Если выпить сначала пива, потом вина, потом виски и чего-то ещё, а потом принять рюмку ледяной водки... Эта рюмка трезвит и приводит в чувство гораздо сильнее кофе или лимонного сока. Эта рюмка проясняет сознание, настраивает резкость взгляда, даёт реальную оценку ситуации. Вот бы в этот момент остановиться! Но никто не останавливается!
  
   Вот уже десять дней живу без Интернета. Совсем! Какая же это радость! Я думал, будет чего-то не хватать, что-то будет тревожить и возникнут некие временные пустоты. Ан нет!.. я просто стал отчётливо видеть, что мир болен Интернет-зависимостью.
   Сейчас я остро вижу признаки Интернета. Вчера зашёл в здание аэропорта, скользнул взглядом по залу и сразу выделил десятка два людей с неживыми лицами и глазами, уткнувшимися в ноутбуки, айфоны и прочие смартфоны. У тех, кто дремал, беседовал, читал книги, журналы и газеты, лица были разные: усталые, весёлые, сосредоточенные, скучающие ...- какие угодно. А у тех, кто реально не присутствовал в этом мире, а был там, лица были неживые, то есть не расслабленные, не напряжённые, а именно что неживые, и только глаза на этих лицах проделывали резкие, короткие движения...
   Позавчера зашёл в очень милый итальянский ресторан. Воскресенье, обеденное время.
   Все дети держали в руках либо игровые приставки, либо айпады, либо мобильные телефоны. Поэтому детского шума не было. Ужас!
   Потом зашла семья: мужчина и женщина лет тридцати пяти и дети, девочка лет девяти и мальчик лет пяти. Как только они уселись за стол, отец и дочь достали айпады и уткнулись в них. Мама отвечала по двум мобильным телефонам, а мальчик как-то боком свесился со стула и тоскливо обводил глазами помещение, рассматривал картинки, потом молча пошёл слоняться. Вот вам воскресный семейный выход в ресторан...
  
   Поверить в то, что семьдесят семь - это цифра, означающая возраст человека, который живёт с таким ясным и блестящим сознанием, который не утратил способности видеть, слышать и любить современников... Короче, это чудо!
  
   Понял, что мне больше нравится писать не короткие путевые заметки, не диктовать что-то по телефону, не стараться напомнить о себе с той или иной степенью регулярности, а писать по окончании поездок, вспоминая только существенные эпизоды и главное - не ждать никакой реакции. Я не знаю, кто меня читает, сколько людей... и вот поверите - мне от этого хорошо. Вспоминаю жж-шные баталии как недоразумения и отчасти затмение.
   Когда я уходил из активного Интернет-пространства, многие кричали вслед, мо, вернёшься, никуда не денешься, мол, это болезнь хроническая, и никто пока не выздоровел...
  
   Норвегия... Фьорды... Сколько бы мне ни рассказывали про то, как прекрасны фьорды, сколько бы я их ни видел на экране или фотографиях, они меня поразили...
  
   Русское сообщество в Норвегии оставляет печальное впечатление по той причине, что норвежцы ментально много дальше от нас, чем даже финны. Наши бывшие граждане очевидно мало и только по делу общаются с коренным населением и держатся, сбившись в кучку. Страшно скучают, я бы сказал, изнывают от отсутствия подлинной жизни, но гордо держат свой маленький эмигрантский флаг людей, которые правильно сделали, что отвалили. А я в них вижу только признаки некоей роковой и чудовищной ошибки, в результате которой пусть очень непростая, но настоящая жизнь прервалась, и началось что-то странное, никому не нужное, наполненное целой системой самозаклинаний и самооправданий.
   Норвегия так прекрасно гармонична в своей северной красоте, что на фоне этой гармонии исковерканные жизни (я их ощущаю исковерканными) выглядят уж очень трагично.
  
   Позавчера я видел дивный закат на балтийском побережье, самый западный в нашей стране, а завтра полечу на Сахалин, чтобы увидеть самый ранний восход. Какая же гигантская у нас страна!
  
   С сегодняшнего дня решил отменить возможность оставлять комментарии к своим записям. Я их всё равно не читаю. Зачем писать то, что написано мне, но мною прочитано не будет? Не вижу в таком чтении смысла. Потому что пишу не для того, чтобы получать оценки за написанное...
  
   Заканчивалось наше пребывание на Лазурном берегу, мы готовились к сборам, планировали последние покупки и подарки друзьям, приятелям и родственникам. Весь день говорили о том, как уже хочется домой, как надоело даже то, что, казалось бы, надоесть не может...
   Вечером того злополучного дня мы сидели у бассейна, беседовали, а дети смотрели телевизор... Уж не помню, что, но мне что-то понадобилось в нашей спальне, и я пошёл туда... Я вбежал и увидел исчезающего в окне человека... Очень скоро мы поняли, что остались без наличных денег... Исчезли и кредитные карты, средства связи, айпад, часы... Но главное - исчезли наши паспорта... Через какое-то время после суеты, беготни, криков, бессмысленных судорожных действий пришло оглушительное и при этом внятное осознание ситуации: трое детей и трое взрослых оказались в чужой стране, в предельно дорогом месте без денег, документов и, в общем-то, без жилья, поскольку дом нужно было через день освободить. Машины у нас тоже не было, так как арендованный автомобиль мы в тот день сдали... Когда я всё это осознал, мне вдруг стало скучно жить. Именно скучно, так как я понял, что придётся проделывать очень и очень много нервных и трудных действий. При этом я представления не имел, что это за действия и с чего начать. Прежде всего нужно было вызвать полицию. Но как? На звонки с иностранных телефонов французы вообще не реагируют... Полиция на вызов не поехала... Я сел, взял свой телефон и написал эсэмэски друзьям, знакомым и приятелям, которые могли в моей ситуации помочь не только советом, но и деньгами. Отправив сообщения, я узнал, что у меня на счету осталось около одного евро. Один, возле мерцающего синим светом бассейна, я так и просидел в ожидании, полусне и полуамнезии до утра. Я представления не имел, что следует в такой ситуации делать... В начале десятого по Москве пришло первое сообщение, точнее - поступили деньги на счёт моего телефона. А дальше закрутилось...В итоге знающие и имеющие подобный опыт люди сообщили: прежде всего необходимо отправиться в жандармерию и получить справки об утрате документов. Затем с этими справками нужно как можно скорее мчаться в Марсель за справкой уже от нашего консульства, которая заменит паспорта при пересечении границы. И ещё нужно сфотографироваться для этой справки. К тому же в Марсель необходимо было взять с собой двух граждан России с действующими паспортами в качестве свидетелей, которые могли бы подтвердить наше гражданство. Меня снабдили номерами телефонов нашего консульства в Марселе и порекомендовали не тратить времени. Спешить нужно было потому, что наступил вторник, в среду консульство не работало, а в четверг нам надо было улетать... После общения с французскими полицейскими и жандармами мне хотелось увидеть хотя бы одного нашего гаишника или милиционера. Наши милиционеры представлялись почти ангелами... К Марселю поток машин уплотнился, и мы оказались в сплошной пробке... Мы сильно опаздывали, но нас ждали... Нам же нужно было ещё найти фотокабину и сфотографироваться... Видели бы вы эти фотографии! Фотографии получились такими, что, если их разместить на определённых сайтах, вполне можно рассчитывать на пожертвование... Когда наш багаж не полностью долетел до Калининграда, мы просто тихонечко засмеялись... И поехали домой.
   Как мне хотелось обнять друзей, которые помогали, советовали, возили и кормили, которые заботились... Страшно представить, что было бы, если бы их не было... Это абсолютно не продумано, и мы там, в этом прекрасном месте с фантастическими пальмами, соснами, дивным морем, цикадами, вином, невероятной роскошью... мы там абсолютно беззащитны. И никто, кроме друзей и даже малознакомых и вовсе незнакомых, но соотечественников, не поможет.
  
   А мы за него волнуемся: он парень лирический, криками и активными действиями никогда ничего не добивался, девочек не обижал, в заговорах и интригах не участвовал. Его гораздо больше привлекало общение с кем-то один на один, чтобы уж если общаться, то общаться.
  
   Сейчас кажется, что я не помню, как сосредотачиваются и работают. Мозоль от ручки с пальцев сошла. Не представляю себе, как снова смогу по восемь-десять часов в сутки, без выходных, писать, не отрываясь от стола... Но сейчас так не хочется расставаться с летом! Хочется ещё побыть неэффективным, недисциплинированным и бессмысленным...
  
   Радуга была прекрасная...
  
   Разболтался я тут с вами. Пора браться за работу. И борются во мне лентяй и сибарит с работягой и педантом.
  
   Хорошо, что в мою бытность не было ЕГЭ, если бы был тогда ЕГЭ, я не поступил бы в университет.
  
   Много-много лет я не ходил за грибами... Постараюсь в ближайшие дни выбраться в лес. Так хочется снова испытать сладостное чувство в момент нахождения хорошего гриба... Ни с чем не сравнимое чувство, когда среди листвы, жухлой травы вдруг видишь гриб...
  
   ...Смерть его в столь молодом возрасте символична. Уходят последние художники и поэты конца восьмидесятых - начала девяностых. Уходят те, кто не нашёл себя в сегодняшнем пространстве и времени.
  
   Так у нас в стране не играл никто. В их музыке не было ничего от претензий и зауми обчитавшихся Блаватской бледнолицых мракобесов. В них не было многозначительности и бессмысленной таинственности фанатов всего индийского или псевдопросветления рерихнутых сектантов. В них не было намёка на некие особые, мистические знания и потаённые витиеватые смыслы, для проникновения в которые следует несколько лет читать мантры.
  
   Мы долго не виделись и тут встретились. Он мне впервые показался каким-то уж очень будничным. Он был буднично одет, буднично подстрижен, разговаривал буднично... В нём совсем не было прежнего блеска. А вот теперь я узнал, что он умер. У меня есть предположение, почему и по каким причинам он ушёл так рано... По этим причинам ушло так много поэтов и музыкантов, которые вдыхали воздух конца восьмидесятых и начала девяностых, а выдыхали чистые звуки. Те самые, нежные и при этом бескомпромиссные, потому что не знали, как идти на компромисс... Из них почти никого не осталось... Я говорю о тех, для кого не важно, где играть концерты - на кухне, в ДК или на стадионе, для кого любое место было мастерской, любая поверхность - холстом, а любое пространство - выставочным залом, для кого любая пьяная затея была перфомансом и практически любое застолье - инсталляцией. Я таким никогда не был. Я всё время трудился и часто сердился на таких художников, музыкантов, поэтов. Уж больно легко у них всё получалось. Чересчур сильно их любили и заботились о них женщины, которых они делали несчастными. Они умудрялись жить без денег, прописки, трудовой книжки и прочих социальных признаков. А вот теперь их практически не осталось. Андрей прожил дольше многих. Горюю по тому времени, которое во многом освещено именно им. Тоскую по лёгкости и романтике, которая от него исходила. Он не смог измениться и даже понять время, которое пришло. В каждом городе наверняка были такие свои яркие вспышки.
  
   А кругом вдоль дороги - следы бывшей огромной страны. Следы явные, но уже потёртые и потрёпанные. Шёл я по Крещатику, видел маленький палаточный городок в защиту узницы. Проходил поздно вечером, и в палаточном городке шла довольно приятная жизнь. Возле палаток за столиками сидели люди, пили чаёк, коньячок, весело о чём-то беседовали... Им подвезли еду в пластиковых контейнерах, они стали аппетитно трапезничать. Видно, что в палатках живут привычные к этому люди, занимаются знакомым делом и всё это для них, как и для шагающих мимо их городка людей - дело житейское, не более того...
  
   И если о шестидесятых годах остались блестящие художественные документы в виде фильмов "Я шагаю по Москве", "Застава Ильича", да хоть комедий Гайдая, семидесятые - в фильмах Данелии, Рязанова... в стихах разного уровня поэтов, песнях бардов, живописи, пусть даже на полотнах изображались ударные стройки и трудившиеся на этих стройках ударники...
   Когда я смотрю такое кино, чувствую себя неодиноким и любящим ту же жизнь, какой живут и герои фильма, и авторы.
   А что останется от нас в виде художественных документов? Что?
  
   Прекрасно озеро Иссык-Куль в Киргизии, прекрасны горы, окружающие Алмату, прекрасен Днепр и купола Киева! Сложны и запутанны, по большей части печальны, а нередко и страшны процессы, которые происходят в этих местах. То, что творят люди на берегах этого озера, этой реки и на склонах гор, часто безумно. Но, глядя оттуда новости моей страны, мне было видно: то происходит у нас, - не безумно, не страшно, а отвратительно и постыдно.
  
   Отметили шестнадцатилетие нашей дочери. Она ничего особенного от дня рождения не ждала. Расстраивалась, переживала оттого, что не знает, как его отмечать, и ничего не может придумать. В итоге решили, что она пригласит несколько школьных друзей к нам домой, и мы им предоставим полную свободу действий, а также будет традиционный, наш семейный и любимый ею торт и какие-то ещё угощения. Шестнадцать лет! Хорошо помню себя в этом возрасте, но не помню своего дня рождения.
  
   Я слышу интонацию и чувствую основной вектор того, из чего будет состоять следующий мой сценический монолог. Я знаю, о чём хочу сказать в следующем спектакле. Но нет пока никаких признаков структуры, композиции и прочих необходимых составляющих, из которых потом сложится и будет собран очередной мой сценический шаг. Значит, не время. Буду пока думать...
  
   "Две повести, не ставшие романами".
  
   Всё-таки для того чтобы жить на нашем Севере, там надо родиться...
  
   Сезон только начинается, и с самых первых спектаклей чувствую, как появляются в них новые фразы, новые акценты, новые смыслы. А как же иначе? Мы вместе со спектаклями повзрослели, а с какими-то и постарели ещё на год.
  
   Люблю работать, когда соскучился по работе.
  
   Я уезжаю на две недели. И так-то при этом волнуюсь, а тут буду волноваться ещё сильнее. В свою очередь, знаю, что дома волнуются за меня. На этом, собственно, и держится та жизнь, которую мы называем настоящей: на беспокойстве друг о друге.
  
   Замысел появился неожиданно... Мне это всегда удивительно. Откуда он берётся? Никогда не могу понять.
   Само его наличие делает жизнь гораздо более азартной, осмысленной и настоящей. И сразу началось строительство планов...
  
   Устарел во многих местах текст, обветшали детали. Надо бы его перебрать и заменить целый ряд механизмов. Зачем? Там содержится для меня много счастья, хочется его снова ощутить.
  
   Я горжусь тем, что мне удалось придумать, убедить и вдохновить людей на создание...
  
   Вот такой получился неожиданный творческий альянс... Горжусь и радуюсь.
  
   Однако десять лет - это целая жизнь... За эти десять лет появилось и исчезло много певцов и певичек, групп, проектов. Кого-то мы даже не вспомним, от кого-то остались одна-две песни. А мы всё собираемся, играем, не спеша, строим рабочие и творческие планы. И каждый раз удивляемся, что ни к чему не обязывающая идея что-то наговорить под музыку и с этим выступить оказалась такой живучей и, как выясняется, продуктивной. "Как же мне повезло!"
  
   Много слышу самых отчаянных и упаднических разговоров. Собеседники мои не скупятся на метафоры, предрекают апокалиптические сценарии, утверждают и настаивают на том, что надеяться больше не на что, признаются Родине в окончательной потере надежды на неё. Я слушаю их, внутри закипает, меня подмывает то поддержать их, то поспорить, но я не участвую. Я молчаливо понимаю, что, так или иначе, жизнь мудрее нас, какой-то предел наступит, он уже недалеко, и это ясно многим, если не всем. И тут просто нужно иметь выдержку. Что делать? Не знаю, но нужно обязательно вести себя достойно в том понимании достоинства, какое есть у каждого.
  
   Вот уже практически год, как я закрыл свой живой журнал, вышел из блогосферы, отказался от пользования интернетом и прекратил всякую возможность комментировать то, что я пишу. Когда я покидал жж, многие предрекали моё скорое возвращение. Мол, все, кто выходил, вернулись, мол, с этой иглы не соскочить, мол, все тропинки ведут обратно. Чепуха! Сегодня переживания, баталии, которые периодически случались в связи с какими-то моими высказываниями, представляются мне ерундой, мелочью и бессмысленной тратой времени и душевных сил...
   Я совершенно не интересуюсь тем, что происходит в блогосфере, и чертовски рад, что из списка моих занятий исчезло слово "блогер".
   Я по-настоящему понял, что совершил свой выход своевременно и правильно. Меня затянула стихия жж, я переживал, практически не слышал того, что происходит в доме, да и своих домочадцев. Не спал ночами, читал комментарии... Не удерживался от того, чтобы не вступить в дискуссию, а то и перепалку с неведомым мне хамом...Но год назад я вышел, закрыл для себя эту тему. Это было не простым решением, но я это сделал... А сколько из-за этой моей втянутости в Интернет-жизнь не состоялось наших разговоров с детьми, походов в кино, каких-то простых и важных дел!
  
   Я встречусь с публикой, которая меня ждёт, и чувствую большой азарт перед этими встречами, азарт и желание работать и жить здесь и сейчас.
  
   Много раз за последние недели мысленно писал и путевые заметки, и какие-то впечатления. Но не было ни времени, ни возможности продиктовать их и опубликовать, и многие мысленные записки так и растворились безвозвратно в суете и усталости. Так бывает, я к тому привык. До воплощения и фиксации доходит совсем немного сюжетов, тем и слов.
  
   Но стоит вернуться домой, позволить себе расслабленный выдох... как тут же наваливается та или иная хворь, а организм в домашних условиях чувствует себя столь безопасно, что тут же сдаётся.
  
   Сложно, очень сложно после оглушительно шумных гастролей, после стремительной смены пейзажа за окном и лиц привыкнуть к тишине кабинета, дождаться, когда затихнет шум в ушах, привыкнуть к тишине и уйти в несуетную, а главное - абсолютно одиночную работу.
  
   За ближайшие зимние недели хочу в свободное время полностью переписать устаревший и обветшавший текст этого моего самого счастливого проекта...
  
   Думал, какими же словами проститься с уходящим годом... Личные итоги не впечатляют и особо не радуют. Итоги года подвели все, кто этим занимается профессионально, да и все, кому не лень.
  
   Что же так дорого мне в фильме, который я впервые посмотрел в школьные годы, а потом, при разных обстоятельствах, смотрел бессчётное число раз? А дорого мне ощущение эпохи шестидесятых... В этом фильме для меня так много связано с моей жизнью, моим ощущением молодости, Родины, моих родителей... В этом фильме так много человеческого, сугубо нашего и безвозвратно ушедшего... Да-а-а, поколению моих родителей повезло. Оно отображено в целом ряде прекрасных и даже великих фильмов, в пьесах и в настоящей, абсолютно уникальной живописи шестидесятых...
  
   Моему поколению не повезло, ему достались только отголоски большого кино... В литературе и живописи моё поколение также серьёзного отображения не нашло... Остаётся только музыка, но и её совсем немного.
  
   Я жду от следующего года серьёзных творческих, профессиональных результатов и событий, во мне уже клубятся новые идеи и замыслы, которые ждут воплощения в грядущем году.
  
   Новый год и Рождество - это самый нежный, самый таинственный и самый волшебный праздник. Мы так привыкли. Мы так это чувствуем. И вот наряжена ёлка, мои самые родные и близкие собираются все возле этой ёлки и ждут чуда... Вот они - самые дорогие мне люди! А эти дорогие мне люди весь год не вовремя просыпались, не вовремя засыпали, постоянно болели, чего-то не того хотели, долго одевались, опаздывали, разбрасывали вещи, чем-то не тем пахли, были часто не в том, каком надо, настроении, чего-то постоянно от меня не того требовали или не были мне достаточно благодарны... Я раздражался на них и даже гневался.
   А сейчас я смотрю на них и понимаю, что, когда я на них раздражался и гневался, в этот момент я лишал себя счастья, в этот момент я делал себя несчастным прямо у себя дома. Я сам делал себя несчастным и одиноким.
   И вот-вот зазвучат куранты или зажжётся первая звезда... А они, мои самые родные, загадывают желания Господу Богу, Иисусу, некоему Деду Морозу... Мне же в этот момент хочется только одного. Только одного мне хочется! Как же я хочу разгадать все их желания, потому что исполнять их придётся только мне.
   Хорошего вам праздника! Пусть он получится!
  
   РОДИНА - ЭТО ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ НАРОДА!
  
   АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВИЧ ПРОХАНОВ "КУДА ЛЕТИШЬ, РОССИЯ?"
  
   Родился в 1938 году. Окончил Московский Авиационный институт (МАИ), работал инженером, лесником, журналистом. Писатель, публицист, личность.
  
   - Александр Андреевич, ответьте как выпускник авиационного института: что сегодня не в порядке у самолёта по имени Россия? Барахлят навигационные приборы, и лайнер то и дело сбивается с курса? Произошла разгерметизация и из страны со свистом утекает самое ценное - мозги, ресурсы, финансы? А может, пилоты некомпетентны? (Виталий Цепляев)
  
   - То, на чём мы сейчас летим, - это остатки гигантского красного самолёта потрясающей конструкции. Его взяли и разрезали прямо в полёте, укоротили фюзеляж, обрезали крылья, сменили двигатели. Самолёт стал резко пикировать вниз... но перед самой землёй нашёлся кудесник лётчик, который выровнял изуродованную машину и вывел её в горизонтальный полёт. Пусть и не на прежней высоте, а низко, едва не задевая колокольни и верхушки деревьев, но самолёт летит.
   Да, он делает нелепые виражи, ему не хватает топлива, и он даже не знает толком, куда летит! Часть пассажиров сошла с ума, другая впала в депрессию. Кто-то пытается на ходу что-то открутить, кто-то читает инструкции - как напялить кислородную маску и где аварийный выход. И лишь немногие пытаются разобраться в том, что произошло, и проложить курс... Поэтому у самолёта по имени Россия не в порядке всё, и летит он только за счёт чуда, вопреки законам физики, аэродинамики.
  
   - С курсом у нас точно неразбериха. По опросу "Левада-центра", нынешнюю российскую систему считают лучшей всего 17%, западную - 22%, а советскую - 36% россиян. 51% выступают за экономику, основанную на государственном планировании и распределении... 20 лет водили народ по "рыночной пустыне" - и вот результат?
  
   - Люди инстинктивно хватаются за образ прошлого, в котором ищут спасение от сегодняшних неудач. Но что удивительно: после 1991 года наш народ подвергся мощнейшему воздействию, направленному на то, чтобы он забыл о своём прошлом, возненавидел свою недавнюю историю, самого себя и возлюбил тот уклад и те ценности, которые ему предложили. Отказался бы от философии героев, философии справедливости и воспринял философию купцов, богатства, потребления. Занялся бы наживанием материальных благ и отказался от творчества, познания, от высоких духовных целей. Но приведённые вами цифры опросов показывают, что здравомыслящее большинство всё-таки не поддалось этим соблазнам.
  
   - Но разве Советский Союз был идеальной страной? С его-то тотальной ложью, с репрессиями, подавлением инакомыслия?
  
   - Идеальной страной был рай до грехопадения Адама и Евы. А после него порочными были все государства, потому что во всех были несправедливость, убийства, все воевали друг с другом. СССР не был исключением, но он поставил перед собой огромную, может быть, недостижимую цель - создать рай на Земле. Цель достигалась по-разному: с помощью пулемётов и "чёрных воронков", ГУЛАГа и принудительного рытья Беломорско-Балтийского канала, с помощью ликвидации безграмотности и великой победы над фашизмом. Но в целом это общество было справедливее любого другого.
  
   - Волгоград решили несколько дней в году называть Сталинградом. Тоска по Сталину - тоже от безысходности дня сегодняшнего?
  
   - Сталинград - это больше, чем Сталин. Это чудовищная битва, где решалась судьба мира. Поэтому народ, который принёс тогда гигантские жертвы, хочет, чтобы город, такой же священный, как Иерусалим или Мекка, носил выстраданное им имя. Отнять его - так же гнусно, как отнять имя у Байкала, у Волги, у Урала... Люди требуют восстановить связь времён, они хотят, чтобы раса великанов, которая победила в войне, глянула в лицо нашему измельчавшему поколению.
  
   - Говорят, что проповеди Христа и моральный кодекс строителя коммунизма - почти одно и то же. Мы сегодня и храмы возрождаем, и Ленина, призывавшего "вешать попов", из Мавзолея не выносим. Чтим и царей, и убивавших их революционеров - именами последних названы многие улицы. Можем ли мы с такой кашей в голове идти вперёд? Не пора ли определиться с кумирами?
  
   - С кумирами нельзя определиться. Но задача соединения разорванной российской истории, соединения белого и красного - это гигантская задача. Этим занимаются современные историки, философы, священники... То, что она реализуема, доказано победой над фашизмом. Победа примирила всех. И это была мистическая, а не атеистическая победа. Красный период был не богоборческий, он был наполнен высокой, по существу, христианской мистикой.
  
   - Так ли? Священников убивали, храмы взрывали и разоряли!
  
   - Всё верно! Но сегодня наиболее богомыслящие священники признают, что к концу XIX века наша православная церковь была почти мертва. Она оскудела, остыла, священники были подвержены порокам. Вспомните картину Перова "Чаепитие в Мытищах" - сидит тучный самодовольный батюшка, пред которым стоит нищий инвалид... Церковь не уберегла народ от революции, не стала его духовным лидером. Такое падение вызвало у Господа возмущение, и в роли бича Божьего выступили большевики. Они бросили в огонь эту омертвевшую Церковь. И священники, которые были зверски убиты, - они превратились в мучеников, своей смертью опять наполнив Церковь жертвенным огнём первохристиан... Конечно, большевики, убивавшие священников, были палачами и злодеями. Но ценой этой страшной кары Церковь опять превратилась в огненную Церковь, и, возможно, именно её новомученики вымолили для России с небес Победу 1945 года. И будет страшно, если нынешняя Церковь не вспомнит эти уроки, опять станет мирской, сытой, стяжательской, забудет о Небе в угоду земному.
  
   - Вы певец возрождения Российской империи, пятой по счёту после её предыдущих "версий" - Киевской Руси, Московского царства, Романовской империи и СССР. Но в чём сила империи - в огромной территории и армии? Это раньше судьбы мира решали "большие батальоны", но сегодня - эпоха глобализации. И сила той же Америки не только в авианосцах, но и в её валюте, кино, брендах - от "Кока-колы" до "Боинга", востребованных повсюду. А чем будет сильна наша империя - водкой и икрой?
  
   - У каждой империи свои символы, свои цели. Ещё недавно у нас были и свои мощные бренды. Первый спутник, Гагарин, первая мирная ядерная установка - таким брендам могли позавидовать и американцы. А наши 11 часовых поясов - это тоже бренд. Пока швейцарцы строили свои часы, русские строили часовые пояса! И я уверен, что сегодняшнее убогое состояние России - не конечное. Самолёт империи начали восстанавливать, и у России будут свои бренды. Включая главный - русскую идею об идеальном бытии. Сегодняшний мир построен на чрезвычайной несправедливости, от которой он качается, рушится, ввергается в кризисы и войны. Россия после 1991 года тоже построена на лютой несправедливости. Но она так исстрадалась за последнее время, несёт в себе такое количество боли, что желание справедливости претворится в новую идею, которая ляжет в основу русского бытия, да и мирового тоже.
  
   РУССКИЙ ЯЗЫК. ВЫ ГОВОРИТЕ ПРАВИЛЬНО? Телевизионное голосование:
  
   11,6% - не слежу за этим;
   58,3% - да, я уважаю родной язык;
   30,1% - делаю ошибки, как и все.
  
   Л Ю Б И Т Е К Н И Г У
  
   "Среди искусств, украшающих и тем улучшающих жизнь нашу, одним из самых древних и выразительных является искусство книги. Что заставляло с самых древних времён начертаний придавать клинописи, иероглифам, магическим китайским знакам и всем многоцветным манускриптам такой изысканный, заботливый вид? Это бережное любовное отношение, конечно, возникало из сознания важного впечатления. Лучшее знание, лучшие силы полагались на творение этих замечательных памятников, которые справедливо занимают место наряду с высшими творческими произведениями. По сущности и по внешности манускриптов, книг мы можем судить и о самой эпохе, создавшей их. Не только потому, что люди имели больше времени на рукописание, но одухотворение поучительных памятников давало неповторяемое высокое качество этим запечатлениям человеческих стремлений и достижений.
   Но не только рукописность давала высокое качество книге. Пришло книгопечатание, и разве можем мы сказать, что и этот массовый способ не дал множество памятников высокого искусства, послужившего к развитию народов.
   Не только в утончённых изданиях 17-го и 18-го веков, но и во многих современных нам были охранены высокие традиции утончённого вкуса. И качество бумаги, и изысканная внушительность шрифтов, привлекательное расположение предложений, ценность заставок, наконец, фундаментальный крепкий доспех украшенного переплёта делали книгу настоящим сокровищем дома. Таким же прочным достоянием, как и твёрд был переплёт книги, не гнувшийся ни от каких житейских бурь.
   Говорят, что современное производство бумаги не сохранит её более века. Это прискорбно, и, конечно, учёные, вместо изобретения "человечности" войны посредством газов, должны бы лучше заняться изобретением действительно прочной бумаги для охраны лучших человеческих начертаний. Но если даже такая бумага опять будет найдена, мы опять должны будем вернуться к утончённости создания самой книги. Поистине самые лучшие заветы могут быть отпечатаны даже в отталкивающем виде. Глаз и сердце человеческое ищут Красоту. Будет ли эта Красота в черте, в расположении пятен, текста, в зовущих заставках, в утверждающих концовках - весь этот сложный, требующий вдумчивости комплекс книги является истинным творчеством.
   Только невежды могут думать, что напечатать книгу легко. Конечно, нетрудно набросать в кучу дурную книгу, которую в небрежности, в изломе линий, в раздражающих кривизнах люди быстро поймут и с пренебрежением бросят на нижнюю полку несоответственного шкафа. Или пошлют с удовольствием приятелю, следуя пословице: "На те, боже, что мне негоже". Хорошую книгу, конечно, создать нелегко. Имя редактора и издателя хорошей книги является действительно почитаемым именем. Это он, вдумчивый работник, даёт нам возможности не только ознакомиться, но и сохранить как истинную драгоценность искры духа человеческого.
   Книга остаётся как бы живым организмом. Её внешность скажет вам всю сущность редактора и прочих участников. Вот перед нами суровая книга неизменных заветов. Вот книга-неряха. Вот поверхностный резонёр. Вот щёголь, знающий только поверхность. Вот витиеватый пустослов. Вот углублённый познаватель. Зная эти тончайшие рефлексы книжного дела, как особенно чутко и внимательно мы должны отнестись ко всему окружающему книгу - это зеркало души человеческой.
   Но всё создаётся лишь истинной кооперацией. Мы будем глубоко почитать издателя - художника своего дела. Но и он может ждать от нас, чтобы мы любили книгу. Иногда, под руководством современных декораторов, не находится места для книжных шкафов. В некоторых очень зажиточных домах нам приходилось видеть вделанные в стену полки с фальшивыми книгами. Можете себе представить всё потрясающее лицемерие владельца этих пустых переплётов. Не являются ли они красноречивым символом пустоты сердца и духа? А сколько неразрезанных книг загадочно лежат на столиках будуаров. И хозяйка их с восторгом говорит о знаменитом имени, напечатанном на обложке. Как часто среди оставленных наследий прежде всего уничтожаются именно книги, выбрасываемые, как домашний сор, на вес, на толкучку. Каждому приходилось видеть груды прекрасных книг, сваленных как тягостный хлам. Причём невежды, выбросившие их, часто даже не давали труда открыть и посмотреть, что именно они изгоняют.
   Что же должен чувствовать издатель, художник, зная и видя эту трагическую судьбу истинных домашних сокровищ? Но и здесь не будем пессимистами. Правда, знаки безобразия существуют как со стороны читателей, так и со стороны издателей. Но ведь существуют же и поныне издания прекрасные, даже недорогие, но чудесные своею простотою, своею продуманною внушительностью. Существуют и нарождаются и прирождённые библиофилы, которые самоотверженно собирают лучшие запечатлённые знаки человеческих восхождений. Может быть, именно сейчас нужно особенно подчёркивать необходимость сотрудничества между читателем и издателем. Финансовые кризисы обычно больше всего отражаются на способах и на качестве просвещения, - это печально, но это так, точно бы в силу материального кризиса кто-то получает индульгенцию на невежество и одичание. Именно теперь мир переживает незапамятный, глубоко внедрившийся материальный кризис. Кризис перепроизводства, кризис падения качества, кризис веры в возможность светлого будущего. Главным образом это происходит оттого, что уже многие поколения приучаются верить, что руководящая мощь Мира лишь в золотой валюте. Но, призывая на помощь всю историю человечества, мы знаем, что это не так. Не будем ещё раз повторять, что истинная валюта есть валюта духовных ценностей. Источниками этих ценностей, несомненно, остаются книги, на разных языках приносящие единый язык духа. Не может быть, но, наверное, именно сейчас нам нужно помыслить о книге, нужно светло ободрить издателей, мыслящих о красоте. Даже среди стеснённого нашего обихода нужно найти место, достойное истинным сокровищам каждого дома. Нужно найти и лучшую улыбку тем, кто собирает лучшие книги, утончая качеством их сознание своё. Неотложно нужно ободрить истинное сотрудничество вокруг книги и опять внести её в красный - прекрасный угол жилища нашего. Как же сделать это? Как же достучаться до сердец остеклившихся или замасленных? Но, если мы мыслим о Культуре, это уже значит - мы мыслим и о Красоте, и о книге, как о создании прекрасном.
   В далёких тибетских домах, в углу священном, хранятся разные доски для печатания книг. Хозяин дома, показав вам драгоценности свои, непременно поведёт вас и к этому почитаемому углу, и со справедливой гордостью будет показывать вам и эти откровения духа. Он согласится с досок этих и сделать оттиски для вас, если видит, что вы сорадуетесь его благородному собирательству. Я уже как-то писал вам, что на Востоке самым благородным подарком считается книга. Не ободряет ли это? Если мы скажем друзьям нашим "любите книгу", "любите книгу всем сердцем вашим" и почитайте сокровищем вашим, то в этом древнем завете мы выразим и то, что настоятельно нужно в наши дни, когда ум человеческий обращается так ревностно к поискам о Культуре.
  
   Любите книгу! Кто-то, не знающий действительного положения, спросит: "Почему нас сейчас призывают любить и защищать книгу, когда шкафы библиотек ломятся от ежегодных печатных поступлений?" Скажем ему: "Мы не говорим о числе печатных поступлений, мы говорим о "любви к книге". Кто знает, может быть, этот неисчисляемый поток печатной бумаги в свою очередь смутил народное представление о книге, как об истинной ценности. Не только каждый библиотекарь, но даже вдумчивый продавец книг скажет вам, что любовь к книге как к таковой сильно поколебалась и рассеялась. Так же, как во многих других областях, произошло распыление и обезличение. Каждый близко стоящий к книжному делу, конечно, согласится с нами и признает, что настало время неотложно подумать опять о достоинстве книги.
  
   Книга, как в древности говорили, река мудрости, напояющая мир! Книга, выхода которой ещё недавно с трепетом ожидали и берегли наилучшее её издание. Всё это священное рвение библиофилов, оно не есть фанатизм и суеверие, нет, в нём выражается одно из самых ценнейших стремлений человечества, объединяющее Красоту и Знание.
   О достоинстве книги именно сейчас пробил час подумать. Не излишне, не по догме, не по неотложной надобности твердим сейчас: "Любите книгу!".
  
  
   "На Востоке, на этом мудром Востоке, книга является ценным даром, и тот, кто дарит книгу, является благородным человеком. В течение пяти лет путешествия по Азии мы видели многие книгохранилища в монастырях, в каждом храме, в каждой разрушенной китайской дозорной башне. Всюду и явно и тайно хранятся сокровища замечательных учений, жизнеописаний, научных трактатов и словарей. Князю Ярославу Мудрому, тому, который украсил Киев прекрасными памятниками романского стиля, приписывают слова о книгах: "Книги суть реки, напояющие благодатью всю Вселенную". И теперь, когда в пустыне или в горах вы видите одинокого путника, часто в его заплечном мешке найдётся и книга".
  
   КНИЖНЫЙ МИР
  
   "Всем известно, насколько наши дети стали меньше читать, чем их родители, их бабушки и дедушки. Но при чтении книг формируется образное мышление, что благотворно сказывается на развитии личности в целом. Так как же заинтересовать ребёнка книгой? Как приучить ребёнка читать? Инструкция.
   1 шаг. Уже с 5-6 месячного возраста покупайте вашему малышу большие цветные книжки. Садитесь с ним рядышком, разглядывайте вместе картинки, с интонацией читайте ему небольшой текст вслух. Просите малыша переворачивать странички.
   2 шаг. Когда ребёнку исполняется 2 года, следите, чтобы он не сидел всё время у телевизора или за компьютерными играми. Обязательно выделяйте каждый день время, когда вы будете читать ему книгу. Научите ребёнка рассуждать о прочитанном.
   3 шаг. Ходите вместе в книжные магазины. Выбирайте те магазины, где книги стоят на полках, где их можно взять в руки, полистать, посмотреть содержание. Покупайте ту книгу, которая понравилась и вашему ребёнку, и вам. Следите за тем, чтоб в книгах не было насилия, мистики. Это неблагоприятно сказывается на неустойчивой психике ребёнка, поэтому он может неосознанно перестать интересоваться книгами вообще. Пусть книги, которые вы выбираете, будут рассказывать о жизни его сверстников (например, об их приключениях во время летних каникул).
   4 шаг. Не говорите ребёнку: "Ты уже взрослый, читай сам". Если ребёнок просит вас почитать вслух, не отказывайте ему! Чтобы приучить ребёнка читать самостоятельно, прочитайте ему несколько глав, а потом попросите ребёнка дочитать оставшуюся страничку. С каждым разом увеличивайте объём текста, который он должен прочитать сам. Но не перестарайтесь. Делайте всё очень постепенно и разумно.
   5 шаг. Когда ваше дитя захочет прочитать книгу от начала до конца самостоятельно, обязательно общайтесь с ним на тему прочитанного. Пусть он перескажет вам запомнившиеся ему моменты из книги, наховёт по именам героев.
   6 шаг. Не покупайте диски с фильмами, снятыми по тем книгам, которые вы планируете для чтения. Пусть каждая книга, которую держит ребёнок в своих руках, несёт элемент загадки, сюрприза. Диск можно купить потом, если ребёнок сам попросит об этом, после того как прочтёт книгу".
  
   Как выбрать ребёнку такие сказки, чтоб ему было не только интересно слушать (читать), но чтобы он извлёк из прочитанного максимум пользы? Сделать это несложно. Надо просто учитывать возраст ребёнка и особенности детской психики, тогда у вас всё получится! Инструкция.
   1 шаг. Начинайте читать детям те сказки, которые сами любили в детстве. "Курочка ряба", "Колобок", "Три поросёнка", "Вини-Пух", "Незнайка", "Буратино", "Золушка", "Карлсон, который живёт на крыше" и многие другие сказки, которые вполне можно назвать классикой жанра.
   2 шаг. Малышам хорошо читать сказки в стихах. Они лучше запоминаются, и вскоре ребёнок начнёт повторять их вместе с вами. "Чудо-дерево", "Мойдодыр", "Доктор Айболит" - самые проверенные и распространённые детские книжки.
   3 шаг. Героями сказок должны быть дети, животные или предметы. Если сказка о вымышленном персонаже, то проанализируйте, насколько он понравится вашему ребёнку, прежде чем читать книгу. Вымышленный герой не должен быть больших размеров, не должен по сюжету появляться ночами, должен обладать весёлым и добродушным характером. Если книга этим требованиям не соответствует, лучше её вообще не читать ребёнку.
   4 шаг. Правильно подобранная сказка - это та, от которой на душе становится радостно. Оберегайте детей от тех книг (или игр), от которых малыш эмоционально перенапрягается, становится шумным и раздражительным.
  
   ДВОРЕЦ КНИЖНОЙ КУЛЬТУРЫ
  
   "7 ноября 2012 года исполнилось 85 лет со дня открытия Дома культуры текстильщиков - ныне Дворца культуры им. Крупской. В его стенах работали известные самодеятельные коллективы - хор, театральная труппа, балет, цирк - и бесчисленное множество кружков и секций. На излёте советской эпохи в 1992 году здесь поселилась Книжная Ярмарка.
   Ярмарка родилась из Клуба книголюбов. С рождением коммерческого книгоиздания книготорговый оборот увеличился настолько, что прежних площадей стало не хватать. Начались поиски площадки, которая могла бы вместить всех любителей книги. В 1992 году такая площадка нашлась - ДК им. Крупской прозябал в запустении, и его тогдашняя администрация охотно пустила в свои залы библиофилов. Книжники наладили освещение и отопление, обжили четыре зала - и Книжная Ярмарка заработала.
   Начало девяностых ознаменовалось бурным ростом частного книгоиздания. Печатались миллионные тиражи, которые расходились в считанные недели. Разрозненные книготорговцы во главе с инициативной группой создали общественную организацию - Союз книжников "Слово". Именно Союз книжников занимается всеми организационными, административными и хозяйственными вопросами, возникающими в процессе работы Ярмарки. Общественная организация всегда была и остаётся силой.
   Для тех, кто начал заниматься книжным бизнесом, это была самая настоящая сладкая пора. Тогда ещё не знали об авторских правах, печатали всё, что хотели и как хотели, а народ покупал книги не глядя. Тогда книги были не очень дорогими, чего о нынешних временах не скажешь.
   За прилавками зачастую стоят те, кто любовь к книге пронёс через многие годы и десятилетия. Частные живые беседы, которые ведут наши продавцы с читателями, по сути, являются творческим процессом, создают особую атмосферу, которая царит у нас все эти годы. Постоянные покупатели знают продавцов, приходят к ним из года в год - поговорить, пообщаться. У нас сохраняется атмосфера книжного клуба.
   Многие из наших книжников по-настоящему увлекаются книгами, для них это далеко не только бизнес, они сами много читают, изучают литературный процесс.
   На Ярмарке продаются сопутствующие товары: электронные носители информации, канцелярские товары, развивающие игрушки, товары для творчества, товары для коллекционеров.
   Мы добавляем Ярмарке привлекательности, стимулируем желание приехать к нам, используя дополнительные направления.
   Мы позиционируем себя как место для посещения всей семьи, где можно найти товары по интересам для каждого члена семьи.
   Помня, что "книга - лучший подарок", мы немного расширили подарочный ассортимент за счёт выставки "Мир самоцветов", уже пятнадцать лет существующей под нашим флагом. Здесь можно найти и ювелирные украшения, и модную бижутерию, и всевозможные изделия народных промыслов: поделки из бересты, гжельскую керамику, шкатулки с палехской и федоскинской росписью, павлово-посадские платки...
   Мы активно занимаемся развитием направления товаров для творчества. Учебная литература. Она сопутствует нам на протяжении всех лет работы Ярмарки - это один из китов, на которых держится Ярмарка.
   Мы стараемся предоставлять максимум услуг для посетителей в наше непростое время. Хочется, чтобы люди, приходящие к нам, в придачу к книжке получали хорошее настроение, чтобы у них оставалось воспоминание о Ярмарке как о месте, где можно отдохнуть душой среди замечательных книг".
  
  
   Жизнь страны надо строить вокруг культуры, а не вокруг экономики и политики.
  
   Чтение книги перед сном детям - очень важный интимный момент общения с родителями. Это запомнится на всю жизнь.
  
   Человеку важно утолить жажду познания. Вот для чего непременно надо читать!
  
   Книги, которые пишет автор, отражают личность автора; книги, которые читает читатель, отражают личность читателя.
  
   Надо проводить свои дни в хорошей компании интересных писателей...
  
  
  
   98
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"