Хромов Евгений Викторович : другие произведения.

Башмаки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Иногда для того, чтобы что-то приобрести, нужно что-то потерять. Похоронив приёмную мать - единственного родного человека - Джеп Кэйт покидает столицу и отправляется на поиски своего места в искалеченном революциями мире. Новое пристанище приносит новые и новые загадки, сплетающиеся воедино с тайнами из детства главного героя, новые обстоятельства приобретают неожиданный поворот, а новые знакомства открывают Джепу глаза на мир и себя самого. Таинственный, овеянный множеством легенд клад уже ждёт своего обладателя, но не будет ли разочарован тот, кто его отыщет?

Глава 1. Дорога в никуда

Свои первые шаги я проделал в крохотной однушке, находившейся на краю города, с потрескавшимися стенами и простодушными, шумными соседями сверху. Поэтому и историю, как я "стал на путь истинный", следует начать, исключая всякие пафосные предисловия, наставления и поучения, которыми обычно сыплют писатели в своих книгах - мне это не по нраву.
К тому же, кто Я такой, чтобы учениями вести за собою? Нищий человек, не более. Признавать подобное совершенно не тоскливо. Мир населили нищие люди. Люди пустые на карман, а самое страшное - полые внутри.
Декорацией служил наш мирок с полуразрушенными высотками, обезображенными коррозией заборами, пустующими стеклянными торговыми центрами... Ухабистые столичные дороги, залатанные материалом из другого заасфальтированного участка, сплетали, как паутина, воедино его кусочки. В покинутых "блочных коробках" северных районов столицы, где преимущественно селились бедняки (в том числе моя семья), ночевали бездомные. Клубы дыма от их спасительных костров, казалось, надолго въелись в городской воздух. Отчего, бродяжничая улицами "севера", приходилось укутывать нос платком, дабы не задохнуться едким запахом гари. Почему же виды, пришедшие из антиутопических произведений, стали обыденными видами из окна?
Мне ещё не исполнилось и двух годков, как прозвучал первый выстрел революции, прозванной "маковой". Молодой цветущий красный мак стал символом народного протеста в те дни не случайно. С давних пор этот цветок ассоциировали с невинно пролитой кровью борцов, оставшихся на поле боя. Я был ещё слишком маленьким, чтобы помнить подобные факты, но моя мать рассказывала, что революционеры, выходя на улицы, прикрепляли цветы мака к своей одежде. Причём, материал, из которого сделан цветок, абсолютно не имел значения, будь то фетр, металл или просто бумага. Общий атрибут объединял людей, восставших против одной системы, в другую систему. Двигаясь плотным потоком, толпа сливалась, становясь единым маковым полем.
За первой пулей воздух пронзали всё новые и новые выстрелы. В ходе "революции маков" была практически до основания уничтожена инфраструктура столицы. Тысячи людей лишились домов и рабочих мест. Но действительной причиной всей разрухи при этом стали не протестующие, а система, вынудившая отречься от государства собственных "детей". Мало кто анализирует, перебирая в памяти события практически двадцатипятилетней давности, ведь их начало положено так давно, что уже никто не помнит истинных причин, но предыдущая власть, сверженная "маками", укрепилась также революционным путём. В какой-то миг поколение забывается в собственных идеалистических мотивах, и настают смутные времена. Изобилие застилает глаза.
Нынешнее поколение напоминало собой предыдущее, только тягой к упадочным "вещам". От безмерного потребления алкоголя до печальных, бессмысленных скитаний всё было пропитано духом неистинности бытия. Хаотичными распылениями баллонов краски дух времени заполнял щели и трещины в стенах. Этот дух стремительно заполнял и меня.
Если бы сейчас мне предложили сделать выбор между двумя противоборствующими сторонами, то я, оглянувшись на результаты каждой революции, не стал бы отвечать вовсе. Имеет ли смысл факт выбора, если сама свобода выбора абсурдна?!
В этих "ценных" размышлениях я провёл двадцать лет. Единственный необходимый урок, который удалось вынести изо всего этого маленького отрезка жизни, я сейчас поведаю своему читателю. Возможно, из произведения будет выведена собственная мысль, которая добавит осмысленности жизни Вашей. Как, в своё время, мысль обогатила мою. А если нет, то Вами просто будет прочитана одна из тех историй, где главный герой средь суеты вновь находит себя.

К слову, я до сих пор не представился. Я - Джеп Кэйт. Сын простой няньки Иды Кэйт и... знаю, в подобных случаях принято указывать также отца, однако я совсем не знаком с настоящим отцом. Более того, даже никогда не горел желанием его узнать. Свою настоящую мать, кстати, я тоже не знаю. Так получилось, что небольшая биологическая формальность мешала мне в полной мере называть матерью человека, тратившего время и силы на моё воспитание.
Ида Кэйт работала няней в одном из домов богатого района. Под крышей этого дома был зачат я. Позже один за другим произошли два события, в корне изменившие мою судьбу - погибла настоящая мать и началась гражданская война. Отец работал на государство, в первые дни революции он исчез из столицы. Так меня взял под опеку добрейший из людей, когда-либо встречавшихся в жизни. Что же происходило между этими двумя событиями - не знаю. Ида практически ничего не рассказывала о той другой жизни. Может быть, к лучшему.

По окончанию войны Ида продолжила заниматься тем, что умела лучше всего - ухаживать за детьми. Она зарабатывала немного. Порой только воспитанная годами практичность спасала семью от нищеты. Ида трудилась на износ, чтобы подправить материальное положение. Однако случались времена, когда кошелёк семейного бюджета опустевал. Наступление "чёрных дней" ознаменовывали порожние полки холодильника. В такие календарные промежутки, словно по магическому мановению, с почтальоном приходили бумажные конверты с деньгами. Мир не без добрых людей!..
Адресантом помощи являлся некий друг семьи, разузнать о личности коего было делом трудности, аналогичной вопросу о родителях. Детское любопытство не удовлетворял и обратный адрес, указанный на конверте. Отправитель постоянно переводил суммы из почтовых отделений разных городов, как будто догадывался о таинственной игре в молчанку. Последнее подобное отправление было отослано из небольшого портового городка на востоке. Из деталей писем мне запомнился только лишь почерк. Строки стелились прямыми стройными линиями вдоль бумаги. Конверты, надписанные этим человеком, хранились дома, как экспонаты.

Как и остальные дети, я планомерно обживал поверхность Земли и знакомился с другими существами, обитавшими вне квартиры. Привязаться к людям мне не удавалось, не познав глубины их мировоззрения. Взгляды человека чаще всего соответственны их месту воспитания, то есть поверхностны. Сталкиваясь с непониманием, в раннем детстве я пытался выяснить, почему первое, о чём судит человек - внешность.
Если человеку встретится на пути дикий зверь, оба зрительно оценят друг друга, прежде чем определить намерения. Начальным фактором социализации всех животных выступает именно "внешность". Столкнувшись впервые с незнакомым существом, облик позволяет определить его значимость, доминантность или субмиссивность в глазах рассматриваемого. Восприятие отношения внешнего мира - очень важное событие в жизни ребёнка. Оно формирует представление о себе, а затем - снова о внешнем мире. В процессе знакомства индивида со средой, вырабатываются ценности, личностные нормы, навыки. Следующим фактором выступают знания.
Внешне я всегда был далёк от красавца из тех, кого принято показывать в телерекламах нижнего белья или средств по уходу за волосами. Непослушные рыжие кудри, кожа землистого оттенка, широкие брови, слегка оттопыренные уши, небольшой острый нос с тонкой переносицей, неровные зубы, угловатый подбородок и небесно-голубые глаза на фоне всего этого безобразия. Вопрос: что из этого списка может приглянуться окружающим? Разве что голубые глаза, смотрящие на мир с затаенной надеждой. Поэтому в школьные годы я вынужден был отбиваться от нападок сверстников двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, двенадцать месяцев в году. Казалось, я только приступал к урокам судьбы, но мои нервы уже сдавали.
Например, за отдающие рыжиной волосы меня называли "клоуном". В аналогию с клоунами, карикатурный образ которых, как раз, включал в себя ношение парика того же цвета. И, могу заверить, это далеко не самое обидное из прозвищ. Сказать, что подобные "испытания" напрасны, нельзя. Я их оценивал как промежуточный этап собственной жизни, который должен был послужить отличной закалкой перед встречей с большим миром. Так и вышло.
Ида трудилась в поте лица, ухаживая за чужими детьми, чтобы в нашем собственном доме сохранялось тепло и всегда вкусно пахло стряпней. Я всё это время проматывал за школьной партой. Хоть об этом никогда не говорил, порой, приходилось крайне тяжко. И, досиживая все уроки до конца, я точно знал, что мною будет гордиться мать. Каждый человек вынужден нести груз ответственности. Мой, на то время, умещался в школьном ранце.

В один из непримечательных дней, коих сотни на год, а служить они должны лишь для связки истории, Иды не стало. Человек, олицетворявший для меня Родину, просто ушёл из жизни.
Затяжная болезнь поглотила её полностью: сначала тело, после - разум.
Ида порядком настрадалась. Поначалу, конечно, недуг практически никак не давал о себе знать, проявляясь в редких моментах забывчивости, которые можно списать на преклонный возраст. Позже, проваливаясь в пустые размышления, она отказывала себе в выполнении простейших функций жизнедеятельности, вроде употребления пищи или принятия душа. Со временем мать полностью утратила способность самостоятельно кушать. Приходилось меняться ролями "ребёнок - родитель" и кормить Иду с ложки.
Уход отнимал значительное количество сил, времени сна, нервов - всех мыслимых человеческих запасов. Аппетит Иды снижался. Она не позволяла себя покормить прежде, чем не ощупает пальцами моё лицо. Такой необычный каприз ненадолго возвращал память, облегчая процесс кормёжки. День ото дня состояние Иды лишь ухудшалось. Моё тоже. Подобные переживания опустошающе действуют на людей. Настолько, что сострадание к близкому человеку становится не должным, а невыносимым трудом. Слёзы - просто жидкостью слёзных желез, а крики больного - частью психомоторной активности.
Бытность. Безнадёжно удручающая бытность.
Ида перед смертью всё чаще вспоминала собственную мать. Видела ли она её образ перед собою - неизвестно, но в жутких криках, прерывающих ночную тишину, она взывала к своей маме. А я - к своей, к её разуму. Вернее, остаткам рассудка, в надежде на последнее просветление. Художественные произведения вбивают подобный вздор в головы. Надежду на последний миг, которого в реальности, как правило, не происходит. Сцены, где родитель, возлежа на предсмертном ложе, выходит из беспамятства, дабы молвить последнее слово, в жизни более прозаичны. Так было и в моём случае.
Дыхание Иды участилось, интервалы между вздохами стали заметно сокращаться. Всхлипнув и вобрав воздух в лёгкие последний раз, она перестала дышать навечно...
В такие моменты не понимаешь, куда деть себя. Так, словно существует чёткое правило, как именно требуется встать напротив почившего. Ты даже не знаешь, можно ли прерывать собственными рыданиями этот "торжественный" момент. Поэтому остаётся только безмолвно пребывать с отсутствующим взглядом, не в силах даже проронить слезу. Пытаясь вдохнуть полной грудью всепоглощающую пустоту, заполнившую комнату, я, наконец, сообразил поставить не пригодившийся стакан с водой на столик и выйти из помещения.
Одно из самых тяжких испытаний, что может выпасть на человеческую долю - наблюдать за тем, как умирает родной человек. Огромный кусок твоей жизни пропадает в одночасье.
За момент ты осознаёшь, сколько ещё не успел пережить с этим человеком; как, оказывается, недостаточно хорошо его знал. Понимаешь, что в суете будней у вас не было времени банально вместе обсудить книги, которые произвели на тебя огромное впечатление. Однако, по тем минутам молчания, также осмысливаешь, насколько ты был важен этому человеку и насколько этот человек важен для тебя. Живое существо не отходит от эгоистических мотивов.
Я мысленно прокручивал эпизоды, связанные с Идой. Каждое нравоучение, заканчивавшееся подмеченной где-то цитатой: "Знание - истинное сокровище". Ида часто повторяла эти слова в наставление. Какие-то мелочи, вроде пантомимики или тембристики голоса. Запах её котлет, некогда наполнявший маленькую кухоньку. Теперь от человека остался один лишь образ, и только от времени зависело, сколько будет тлеть он в моей памяти.

На улице стояла осень. Удивительная пора! Пора сбора урожая - пора, вынуждающая человека пожинать всё, что он взращивал целый год собственными руками, оставляя за спиной чистое поле. Жизнь начинается сначала. Теперь осень пришла и ко мне.
Я покидал фавелы на окраине столицы, в которых прожил всю сознательную жизнь. После смерти Иды ничего не оставалось, как задёшево продать квартиру и навсегда распрощаться с этими местами. Полученные от продажи деньги меньшей частью пошли на оплату коммунальных услуг, большей - на погашение долгов соседям.
Подаваясь вперёд так быстро, словно в голове заранее был проложен точный маршрут, я незаметно пролетал над опавшими листьями. Некоторые из них, срываясь с деревьев поодиночке, приземлялись на дорогу и жухли, превращаясь в сухонький труп; те, что падали в "компании", попадая в лужи, под действием влаги становились гниющей кашицей. Наверное поэтому в воздухе так сильно веяло сентябрём.
Оседавшая на одежде дорожная пыль невольно наталкивала на две мысли. Первая - что стоило бы менее нещадно шаркать по дороге и без того рваными башмаками; вторая - что кроме них, этой самой пыли и парочки вещей в рюкзаке у меня ничегошеньки не осталось.
Собирая вещи в дорогу, не знаю сам для чего, машинально прихватил в сумку медведя - плюшевого друга, с которым провёл всё детство. За долгое детство к игрушке не привязалось ни одного прозвища. Я так и величал его "медведем". Принюхавшись, можно было по-прежнему учуять, как медведь хранил запах недорогих мужских духов. Раньше подобные продавались по достаточно доступным ценам, так что этим ароматом пропахли костюмы самых малооплачиваемых госслужащих.
На тёмной шёрстке медведя кое-где видны были подпалины - последствия давней истории, когда я в домашних условиях изучал свойства пороха. Найдя в каморке порох, разложив его небольшими порциями по мерным стаканчикам, стал ковырять в нём алюминиевым стержнем. В один неудачный момент резкое движение палочкой разожгло искру. Несколько локальных "бам" прозвучало около мишки, а в направлении ковра полетели искорки. Тогда я ещё не знал, о чём стоит больше волноваться, но прожжённый ковер явно ничего хорошего не сулил. Всё оставшееся время до возвращения Иды с работы, помню, простоял в углу, выдумывая для себя наказание. Так и не придумав подходящее, я просто подошёл, виновато потупив глаза в печально известный ковёр. Ида, бросив уставший взгляд то на своё дитя, то на прожженный ворс, просто погладила меня по голове и отправилась на кухню разогревать ужин.
Не знаю почему, но чем быстрее припускался в шаге по улице, тем больше меня одолевало навязчивое желание оглянуться назад. Я ускорялся. Словно кто-то неизвестный следует по пятам, а ты стараешься не оглядываться, чтобы не выдать, что заметил его. Намного позже, я искренне смеялся, вспоминая эту нелепость. Ну а пока, пытался пересиливать это странное чувство.
Сердце бешено щемило, неведомой силой теснило к грудной клетке. Мышцы ног арбалетной тетивой сжались в единую структуру, которая должна была в одночасье распрямиться, но так и не ослабла, не попустилась. Замёрзшие от осеннего ветра пальцы прошибало пульсом. Коротким, как мгновение. Глаза давило наружу, словно пробки, из-под которых струями должны были ударить слёзы. Горло катастрофически пересохло. Холодные каменные улицы стенками гроба сковывали тело. Вслед за этим наступила полная апатия.

С каждым шагом я отдалялся всё дальше и дальше от многоэтажных фавел. Декорации со съёмок постапокалиптических картин заменялись видами, сошедшими явно из винтажных глянцевых журналов. Можно было сказать, что я приблизился к культурной зоне. Столица, кроме таких локальных местечек, где была восстановлена инфраструктура, кривым зеркалом отражала вдвое больше периферии. Порой, сойдя с главного пути, внезапно обнаруживал себя в абсолютно заброшенном дворике, где максимум, помимо антикварной лавки с окнами, забитыми досками, не было ничего примечательного.
Завернув за угол, показались первые постройки района, прозванного в простонародье "богатым". Богатый район представлял собой несколько длинных рядов двух-трёх этажных домов, которые заселяли семьи политиков, предпринимателей, видных журналистов и прочих медийных личностей. Квартал обрывал "Парк Отцов-основателей", получивший после известных событий не столь укрепившееся название "нового государства". Дорога от парка уводила прочь из города.
Билборды тут больше не пестрили броскими патриотическими слоганами вроде: "Ты и есть система", а неоновые лампы в витринах, словно в ответ им, не отсвечивали "Быть рабо-м почитаемой системы - почётно"... Общество скинуло с себя рабские оковы, по крайней мере, формально. Единственным сохранившимся напоминанием о бывшем строе оставался "Парк отцов-основателей". Однако, "сохранившимся" в полной мере его трудно было назвать. Практически все скульптуры у входа в парк были разрушены: у кого-то из "отцов" не имелось головы, у кого-то недоставало рук, а где-то и вовсе из постамента торчали одни ноги. Парк являлся скорее напоминанием о временах, когда народ, восстав против власти, нещадно крушил мраморных истуканов. Памятники времён первой революции, что были разбиты в ходе второй революции, стали напоминанием, предотвращающим от вероятной третьей.
Единственным нетронутым монументом оставался памятник писателю Вистану Хьюзу. Вернее, не ему самому - такой роскошный памятник деятелю искусства никто бы не установил, тем более в те времена. Монумент был возведён человеку, известному в большей мере по партийной кличке "Начальник". Так звали его подчинённые, это же имя было выгравировано на монументальной табличке памятника. Начальник от простого госслужащего стремительно поднялся вверх по карьерной лестнице к должности руководителя Комитета по борьбе с инакомыслием (КПБИ), главного, в прошлом, органа государственного управления. Заняв нужную ступень, он укрепился в своём статусе и стал главным человеком государства. Начальник, находившись вне театра активных политических действий, формально руководил государством. Если Вождь, глава государства, собирал средства на достижение цели, то Начальник прямо-таки обладал ими, проводил нужные акции, направляя ресурсы по приказу Вождя.Когда машина по уничтожению людей, именуемая "государством", вскрылась, логически можно было прийти к выводу, что если Начальник репрессировал по поручению, на кого указывал перст власти, то мог делать это исходя и из личных нужд. Доподлинно это оставалось неизвестным.Государственная система оставила свой след в тысячах сожжённых домов диссидентов, десятках тысяч безвинно осуждённых и сотнях тысяч разрушенных судеб. Глупо было полагать, что глава Комитета по борьбе с инакомыслием к этому не причастен. Однако памятник ему сохранили. Начальник не канул в лету, вместе с наследием прошлого рухнувшего государства.
За этой личностью чётко проявлялся образ того человека, кому никогда бы не установили памятник - простого писателя Вистана Хьюза. В сравнении с чиновниками, он предстаёт фигурой крайне идеализированной. Творческий деятель, влекомый одними внутричерепными импульсами. В годы первой революции популярность Хьюза только набирала обороты. Работа журналистом, репортажи с баррикад, сенсационные разоблачения - всё это предавало значимости писательскому слову среди народных масс. Не хватало лишь признания "свыше". Стать одним из узнаваемых лиц в государстве ему позволила дебютная книга. Население всё ещё воспринимало новую власть с присущим скепсисом, поскольку не наблюдало положительных результатов проводимой политики. Хьюз поддержал государство, заявив, что правящей партии необходимо дать время на реализацию планов. Прототипом одного из главных персонажей произведения послужил Начальник, молодой перспективный госслужащий. Правительство высоко оценило писательский труд. Книга с подачи власти разошлась многотысячным тиражом. Для государства поддержка одного из главных лидеров мнений служила возможностью продолжить начатый политический курс; для Начальника лично - способом подняться вверх карьерной лестницей.
Вникуда утекло несколько лет. Новое правительство не оправдало возложенных на него надежд. Хьюз окончательно утвердился в соображениях, что мечты видоизменились и материализовались в систему, отдалившуюся от его собственных представлений о здравом смысле. Он пошёл против системы - пошёл против себя во благо других. Второе произведение Вистана Хьюза, взбудоражившее умы населения, стало апогеем революции "маков".
Крайне редко её именуют ещё и "культурной революцией". Не за мирное разрешение вечного конфликта государства и граждан. Далеко нет. Предпосылкой к названию послужило то, что творчество, которое привычно отдаляет людей от реальности, на этот раз вывело их из возведённых иллюзий. Прямиком на улицы города.
Уверен, вот кто именно являлся талантом, а не скрывался под не своей личиной. Остальные считали точно также. Все, пожалуй, кроме приспешников ушедшей идеологии. Множественные переиздания книг Хьюза активно разлетались с магазинных полок. Народная любовь и послужила причиной того, что памятник Начальнику единственным не был тронут. Люди формально считали это место памятником Хьюзу, поэтому оно и сохранилось до наших дней. Сам же Вистан Хьюз "пропал с радаров", как и свергнутая им система.

Я так далеко ушёл от всех, но находился только в начале пути.
Городские пейзажи вовсе исчезли из поля зрения. Окраины дерзко оголили свои полулесные ландшафты. Заборчики заметно снижались, пока вовсе не сравнялись с землей. Стволы деревьев напротив, становились массивнее. Столица осталась далеко за спиной вне поля зрения.
Детей в ранней школе то ли в шутку, то ли всерьёз, дабы те не гуляли за чертой города, пугали, что за столицей их встретит лишь непроглядный мрак. В наставлениях этих людей мир ограничивался высотками, дальше которых ничего не могло существовать. Желанная жизнь ведь так близко - просто протяни руки навстречу и возьми. Вырвавшись за пределы многоэтажных бетонных коробок впервые, можно было впасть в немой ступор. Сладостное чувство ранних разочарований! Жизнь не заканчивалась за городскими стенами. И сколько бы ты ни шёл, впереди всегда остаётся больше неизвестного, мириады неизведанных лесных тропок!..
Вот на горизонте показалось ущелье. Предпоследняя крупная контрольная точка, обозначенная на моём маршруте. По обе стороны узкой тропки, вьющейся вдоль неприступных отвесных склонов, возвышались каменные глыбы. Они служили украшением ущелья много миллионов лет. Давным-давно люди, которые, по всей видимости, не могли найти романтику в естественном природном формировании этих человекоподобных столбцов из скальных пород, придумали легенду о големах.

"Когда мир был ещё юн. Когда горы крепли. Когда дожди с таявшими льдами образовывали моря, а слоны, державшие планету, пообок диких цветов, мирно пожёвывали травку с полей. Люди луговых племён (на месте первых поселений которых ныне возведена столица) задумали пойти войной против вольного народа за ущельем. Море, как и возможные богатства за ним, манили завоевателей. Тесный проход между двух скал обеспечивал единственный путь к большой воде. Эту тропу от чужаков старательно оберегал вольный народ. Так что, не оставалось иного пути к морю, как по трупам защитников прибрежья.
Намечалась большая война, в которой невозможно было обойтись без металла. За ним мужи луговых племён отправились на север. Кирки ходили взад-вперёд часами напролёт. От буравов и зубил до молотов и лопат - все доступные орудия труда шли в обращение, чтобы разбить скалы. Срываясь, небольшие камни обнажали плодородные жилы, позволяя вгрызться в руду. Полученное сырьё отправляли прямиком в кузни.
Лучшим оружием края снарядили не только мужчин, но и всех способных держать в руках оружие. Наряду с крепкими мужами созвали в единую армию и женщин, и детей, и стариков. Накануне похода, когда печи кузниц ещё пылали жаром, а женщины грузили пожитки внутрь повозок, в селение забрёл старец. Облачённый в длинный балахон, он своим внешним видом напоминал луговым людям природопоклонника. Старик был любопытен, выспрашивал о войне каждого жителя, вовлечённого в сборы. Когда из большого шатра выступили воины, немолодой муж направился к ним. Стража тут же обступила старца, преградив ему путь, но вождь повелительным движением руки велел войску разойтись. Человек в богатых одеяниях вышел к человеку в лохмотьях. Последний не заставил себя ждать, не задавая вопросов, лишь молвил:
- Не ваша это земля, а значит не ваша и война. Не предрешено пройти ущелье твоему отряду.
- А кому "предрешено"? - с явным раздражением в голосе вопросил вождь.
- Тому, кто направляется за море в поисках свободы.
- И что станется? Моё войско обратится в камень? - пустился в хохот вождь.
- Да хоть бы и в камень обратилось. Пускай снарядил ты женщин и детей, но никому из них не предрешено пройти восточнее ущелья. Так тому и быть!..
- Проваливай, старик, коль жизнь дорога, - стража снова обступила своего предводителя. В иные дни человека, высказавшего подобную дерзость, зарубили бы на месте. В сей же час племя готовилось в поход и подобные действия отвернули бы народ от своего вождя. Старик на прощание промолвил лишь:
- Удачи!
- Мы сами куём собственную удачу, - ответил вождь, указав перстом в сторону кузни. Глубоко укутавшись в свои одеяния, старец удалился прочь с того места. Племя было практически готово к походу.
Кузнецы, творцы, воины - все, кто был создан для войны и не приспособлен к ней, следовали тяжёлой поступью к ущелью. Отпечаток их сапог оставался на мягкой земле. Звон оружия сливался с перекатами колёс повозок. По другую же сторону не слышалось щебета птиц, как будто все звуки вокруг стихли в одночасье. Войско обеспокоилось обманчивой тишиной, но движение своё не прекратило. И напрасно. Пророчеству старца суждено было сбыться, в отличие от помыслов воителей. Как шли они строем по два человека, так и застыли безжизненно, не изменив поз, в которых были застигнуты. На месте том, где двигались люди, по обе стороны тропки стоят теперь камни. Никто не прошёл через ущелье. Все обратились в каменные глыбы. Обычные бесцветные глыбы, которые только со временем приобрели оттенки и формы...".
В скальных породах путешественники угадывали образы представителей разных ремёсел. Камень с "отростком", похожим на весло, нарекли моряком. А голема, с комично приоткрытым ртом, сравнивали с певцом. Профессии некоторых додумывались или изменялись позже. Так, например, глыбищу с "блином" на голове, осовременили, назвав сотрудником КПБИ. Видимо, за сходство "головного убора" со шлемом. Вождя среди них не было.
У этой легенды существует и продолжение. "По окончанию ужасающего ливня ущельем пошли первые торговцы. Чтобы возместить ущерб, нанесенный многодневной непогодой на море, они направились на запад сбыть оставшийся товар. Прибыль намечалась небогатая, ведь от предыдущих торговых походов за море остались лишь небольшие запасы. Едва приблизившись ко входу в ущелье, торговцы заметили человекообразных големов, которые доныне не заселяли этих мест. Размытой дорогой люди осторожно приближались к таинственным каменным фигурам. Торговцы принялись осматривать ближайшего голема. От него исходило необычайное тепло. Согревающее, словно в груди каменного человека разгоралось пламя. Само тепло, подобно ручью, брало начало в спинах чудищ. Концентрировалось в грудной клетке. А оттуда - разливалось по всему "телу"; потоки тепла направлялись к голове, животу и конечностям.
Достав из заплечного мешка небольшой молоточек, один из мужей, крепкий и бородатый, принялся откалывать части "рёбер". Бородач умело орудовал инструментом, поэтому вопросом времени было, когда же голем обнажит свои внутренности. Наконец, когда твердь раскололась, пред глазами людей явилось огненное сердце. Оно пульсировало, рассеивая мягкое тепло на близстоящих людей. Аккуратно, чтобы не повредить сосуд, один из торговцев попытался изъять сердце из груди голема. Однако то оказалось настолько жарким, что руки мужчины тотчас разжались. Сердце разбилось, едва коснувшись земли. Сотни горячих брызг бросились во все стороны. Остальные статуи было решено оставить нетронутыми.
Торговцы двинулись по намеченному пути, а статуи, тем временем, медленно остывали.
Как предположили местные болтуны: в груде камней, которые ещё недавно были людьми, угасали нереализованные мечты. Художники и музыканты, ремесленники и землеробы положили тела в этих землях. Тела, но не свои сердца".
Поэтически красивая небылица, которая с годами не потеряла актуальности, а только дополнилась новыми деталями. Однако более чем небылицей она не становилась. Вокруг лишь каменюки и лишь легенды.
Впрочем, деревушка, как повествуется в сказании, так и не была покорена. Её жители впитали с молоком матери торговый промысел, которому верны и поныне. Благодаря давлению со стороны последующих правителей, вольные торговцы стали не менее вольными контрабандистами. Торговые умения передавались из поколения в поколения, словно в наследство. В таком виде местечко сохранилось до наших дней.

Внезапно я оступился, зацепившись об острый булыжник. В башмаке образовалась крупная дыра. При желании в неё можно было просунуть одновременно три пальца. Опершись на самого крупного и в одночасье самого повреждённого из големов, чем-то напоминавшего работника Комитета по борьбе с инакомыслием, я быстро оценил масштаб повреждения. Необходимо было поставить наружную заплатку, но длительная остановка в ущелье являлась немыслимой по многим причинам.
Ущелье простиралось вдоль на десятки миль. Пройти его на одном дыхании представлялось сложным делом даже молодому физически здоровому мужчине. Теперь с дыркой в обуви уровень трудности возрос в несколько раз. Так, словно ничего не произошло, я последовал дальше, загребая песок, мелкие камни и прочий сор в остаток башмака. Порой так трудно переобуться на ходу, хромая на одну ногу!..

От ущелья до самого контрабандистского городка уже тянулся широкий тракт.
Контрабандистский лагерь являл собой отдельный мир. Автономный организм из-за слабой интегрированности в государственную систему, обзавёлся собственными законами. "Вольные люди" следовали какому-то негласному своду правил, сформировавшемуся в процессе жизни в отдалении. Бессистемная система - вот как можно было охарактеризовать это место.
Пришлого могло удивить, как лагерь смог сохраниться, пройдя сквозь время, которое, как известно, не терпит сантиментов!
Превалирующая часть жителей городка для защиты имели при себе оружие, но, несмотря на вооружённость, преступления тут были скорее исключением. Однако, любая система правил даёт сбои. Даже этот, казалось бы, идеальный живой анархический организм был способен на подобное. Один из таких "сбоев" произошёл прямо посреди дня - двое моряков вступили в перепалку с сотрудником КПБИ. Мужчины крепко подпёрли пришлого к дереву. Намечалась драка.
Понять, кто есть кто, можно было по внешнему облачению. Моряки одеты были в льняные рубахи, поверх которых небрежно накинуты короткие шерстяные куртки, а КПБИ-шник зачем-то заявился в контрабандистский городок в служебной форме. Лиц при должности, которых ещё лет двадцать назад возводили чуть ли не в культ, сейчас большинство готово было растерзать. В мгновение ока они потеряли и должность, и привилегированный статус.
Несмотря на то, что первый мужчина был выше, физически крепче и, явно, на два десятка лет младше, он не давал отпор другим двоим. Во время того, как пожилые моряки что-то агрессивно пытались втолковать, сотрудник КПБИ кротко поправлял белобрысые волосы. В любой момент могла разгореться трагедия. Из всего конфликта мне удалось выхватить лишь отрывок диалога тех двух моряков:
- ... ты его не получишь. Хочешь помочь? Нет, ты хочешь вернуться к нам обратно.
- Ааа, думаешь, люди сделают скидку на твой юношеский героизм? Нет уж, братец. Ты продал свою свободу КПБИ, а получить обратно человеку, продавшему её, можно только одним путём, - придвинувшись практически вплотную, моряки нанесли тому несколько ударов ножом. Клика разом развернулась и сразу же последовала в противоположном направлении.
Рослый детина, даже не сопротивляясь действиям, словно считал нападение справедливым, сполз на дорогу. Или же подобие дороги. Одежду, затем и землю окрасила кровь. От болевого шока мужчина практически сразу же впал в беспамятство. Обмякшее тело усиленно затрясло. Мышцы в безумной пляске смерти то и дело сокращались. На обезображенном спазмом лице, казалось, отпечаталась улыбка. В течение пары минут тело истекло кровью. Если человеку и суждено воочию узреть смерть, то, хотелось верить, пред рослым мужчиной предстала явно не рассыпающаяся старуха с косой наперевес. Он узрел высокую, под стать ему самому, прекрасную деву. С лицом бесцветной кожи, из-под которой незамысловатым узором проступали вены. Длинными локонами, спущенными на сухонькие плечи. Смерть аккуратно ступала, касаясь только кончиками пальцев измаранной кровью земли. Приобняв своими холодными руками голову мужчины, она затянула песнь, длиною в саму вечность. С мотивом о долгожданном мире, который, наконец, пришёл.
Той мелодии, однако, никто, кроме покойника не слышал. Люди вокруг были глухи к нему. Все окружающие звуки в их головах заглушались эхом войны. Ими одолела глупость. Глупость и державшая мир на себе. Словно второй слон из легенд, что держит планету. Ведь он распределяет силу между первым и третьим слоном, между миром и войной. Эдакий боевой слон.

В десятке ярдов от остывшего тела безучастно околачивалась парочка стариков. Казалось, им абсолютно не было дела до произошедшего. Эти предположения подтверждали и отсутствующие на лицах эмоции, и их слова. Перегоняя хлипкие на вид тележки, старики обсуждали что-то отдалённое и до ужаса бытовое:
- Хорошо, что цена на картошку не повысилась. Пока ещё могу себе позволить сытую зиму.
- Да, нужно будет взять на пробу с десяточек килограммчиков земнячков, - коверкая слова, ответил второй. При этом в голосах людей звучали нотки необычайной гордости за себя, что от них зависело не больше, чем какое именно блюдо будет приготовлено из земляного яблока.

В контрабандистском поселении можно было встретить различных колоритных особ, словно персонажей, сошедших со страниц книг. Каждому из них не занимать индивидуальности. Однако, эти люди имели одно общее сходство - они погибли, только свободно вдохнув воздух несвободной грудью. Ещё тогда, с первым символическим шлепком по заднице, когда толком не сформировавшееся чадо, изнемогает в жадных попытках ощутить жизнь.
С рождения людям уготавливается участь стать экземплярами, потёртыми и потрескавшимися, в нравоучение о неистинности для следующей группы поколения.
Свободный воздух? Судьба их уже была изначально расписана от начала до конца. Ими же. Свобода выбирать верное решение из ряда предложенных. Во сколько лет впервые поцеловаться. Когда необходимо вступить в брак. Кому нужно дать взятку, а у кого эти деньги взять. Где они станут работать и каким образом встретят смерть.
И, словно в тех каменных статуях из легенд, в людях догорали воспоминания, нереализованные мечты. Только стремящееся прочь сердце своим жаром напоминало зевакам, что они ещё не остыли окончательно. Этих людей спас бы только чудесный луч, пролившийся на жизнь светом фонаря в помрачневшей комнате; провидением вдохнул борьбу в их изнеможённые тела, дрожью прошёлся по телу и избавил от ложного фатума. Но они слепы к свету, как и глухи к песням. Борьба исправила бы их, сделала сознательными, но они ничего не видят за словами. Я, рассуждающий так страстно на тему борьбы, также не вник полностью в значение слов, а лишь эфемерно следовал им. Я тут, как и все, стремился к концу пути. В поисках какой-то заветной мечты, которой, скорее всего, даже не существовало. Подобные мысли заставляли воспылать изнутри, но я лишь проходил мимо, глядя на всю эту ситуацию безучастным взглядом.

Внешне контрабандистский городок представлял собой несколько рядов рыбацких домов по одну сторону и широкую морскую гладь по другую. В конце всего этого великолепия, называемого "городком", находилось громоздкое здание. В два этажа, обшитое крепкими досками. Внешне оно напоминало старый корабль. Эдакое контрабандистское судно, выброшенное шквальным ветром и могучими волнами на берег. Однако, всё же, теория была далека от реальности. Здание использовалось под трактир, в подтверждение чему являлась надпись мелкими буквами на вывеске. Крупными же буквами на дощатом полотне было выведено название "Молчаливый путник". А вверху вывески красовалось золотистое восходящее солнце.

Дверь тяжело подалась внутрь. Казалось, старые проржавелые петли должны были вот-вот рухнуть, но дверь, всё же, раскрывшись, явила глазу интерьер помещения. Довольно унылый. Основную обстановку нижнего этажа составляла длинная барная стойка по левую руку от входа и два ряда круглых столиков по правую. В угол комнаты, непонятно зачем, было вписано массивное зеркало. Оно было плотно завешено, поэтому не выполняло никакой функции. Последний стол, стоявший в некотором отдалении от остальных, смотрел на лестницу. Её деревянные ступени вели на второй этаж, где размещались редкие посетители. Деревом той же породы был покрыт и пол.
Несмотря на то, что в трактире имелось целых пять окон, три из них, к слову, выходили на море, за водами которого пробуждалось светило - в помещении царил полумрак. Осенние тучи препятствовали проникновению даже единого случайного солнечного луча.
Простояв несколько минут на пороге безмолвно, под стать названию трактира, я решил, наконец, обратиться к одному из двух людей, находившихся в помещении - мужчине в переднике, стоявшем за стойкой. Долговязый, суховатой кожи на грубом старческом лице - образ его навевал больше на мысли о принадлежности к мореходству, нежели к гостиничному делу. На его руках красовались татуировки растений различных семейств. Видимо, отправляясь в море, человек ощущал некую тоску по земле, по живому буйству красок, поскольку решил отразить на своём теле половину ботанической энциклопедии. Теперь же он сел на мель, и дела его обмельчали.
Мужчина всё это время спокойно протирал стаканы и поглядывал на меня, рассматривающего каждую деталь интерьера. Рядом с ним крутилась грузная женщина в широкополой шляпе.
Окажись она его женой, я бы не удивился - эти двое идеально подходили друг другу. Так, словно сошли из одного известного полотна, прозванного "юмористической валентинкой". Женщину толком я рассмотреть не успел, так как она практически мгновенно скрылась, заслышав наверху детский плач. Поэтому мой выбор пал на трактирщика:
- Я хочу работать на вас...
- Швабра с тряпкой в подсобной комнате. Это та, что самая дальняя, вверх по лестнице. Платить будем каждую вторую неделю. Комната гарантирована. Обед ты уже пропустил, а ужин около восьми. Для работников кормёжка бесплатная, но ты платишь, - прошамкал он, выдвинувшиеся с возрастом вперёд челюсти комично заходили, - принимайся за дело или проваливай обратно за ущелье.


Мне не оставалось ничего, кроме как прямиком отправиться на второй этаж. Подсобные инструменты действительно находились в предназначенном для них месте. В то время, что я отмывал половицы от улегшейся на них уличной пыли, стал свидетелем занятного разговора, который немного пролил свет на инцидент на улице. В трактир ввалились двое моряков, замеченных в городе.
Без опасений, что их разговор будет услышан, один из них громко обратился к хозяину заведения:
- В город, братец, заявился твой Сэмьюэл.
- Удивительно, спустя столькие годы! - стремительно затараторил в поддержку товарища другой. Трактирщик превратился в слух. Очевидно, что сказанное глубоко заинтересовало хозяина заведения, но тот сдержался и не подал особого вида. Хладнокровие сохраняли и моряки.
- Его постигла та же участь? - вступил своим хриплым шамканьем трактирщик.
- Братец, ну ты же сам понимаешь...
- Понимаю. Ладно, вы будете заказывать выпивку, - спросил трактирщик, обходя стойку, у внезапно нагрянувших клиентов, - или вы будете валить из "Путника"?
- Так дело заключается не совсем в этом, - снова вмешался в разговор второй моряк, - дружки Сэма знают, где находится этот клад, но ты сам понимаешь, кого они хотят взамен.
- Братец, если бы они хотели меня, тебя, его или кого-то отсюда, то я бы пошёл на сделку, не задумываясь, - без утайки заявил первый моряк, - а так, цена слишком высока!
- Да, зажить новой жизнью, о которой всю эту жизнь мечтал - крайне заманчиво, но цена слишком высока - вторил ему другой моряк. На этих словах я закончил мыть пол. Отжав последний раз тряпку над ведром, я отправился относить: инструменты - в подсобное помещение, своё тело - на выделенную мне койку. В комнате я пролежал до наступления ночи, до тех пор, пока мрак не окутал мои покои целиком. Желудок буквально изнемогал, ведь какой уже вечер кряду ему ничего не перепадало. Денег на ужин не хватало. Под ложечкой сжимало спазмом. Положив сумку под голову вместо подушки, я продолжил лежать на кровати. За стеной еле слышно возились дети, а за дверью вдалеке доносились звуки чьих-то шагов.
Вмиг дверь со слабым скрипом отворилась. Комната наполнилась ярким светом, к которому, на тот момент, явно не были готовы мои глаза. На пороге стояла та самая женщина в изношенной широкополой шляпе. Поднявшись с постели, я заметил в её руках небольшой деревянный поднос. На дощечках стояла тарелка с ужином и ночной фонарь. Спешно определив его на тумбу, женщина, словно разговор был уже начат в её голове, обронила в мой адрес:
- Ещё... ты хочешь работать "с нами", а не "на нас" - большая разница в значении слов. Только помалкивай Карлтону о моём ночном визите, - не дождавшись слов благодарности, женщина покинула комнату также быстро, как и появилась.
Сев на пол, я прислонился к кровати спиной. Переставив тарелку с подноса на стул - вровень с лицом - я стал ненасытно поглощать слегка остывшую толчёную картошку. Стоит заметить, во вкусе блюдо от этого не потеряло. Аппетит сделал своё. А свет фонаря подтолкнул на мысль: "Что если смысл моей жизни - найти тот самый клад и разбогатеть?". Уверен, так в округе думал не только я.


Глава 2. БЕЗПРОБЕЛА.


Так я проработал в трактире "Молчаливый путник" три месяца. Малость свыкнувшись со скрипом несмазанных дверных петель заведения, я спал, уже переставая вскакивать ночами, когда в заведение забредал случайный посетитель. Возвращавшиеся из долгого пути моряки могли ввалиться на кружечку пива и за полночь. "Молчаливый путник" существовал за счёт подобных ночных гостей. А контрабандистский городок жил благодаря грузам из материковой части, ввозимыми их кораблями. Суда ходили круглогодично. В полной мере этот "организм" функционировал и зимой. Десятки ящиков неизменно стояли у причала. Часть их предназначалась непосредственно для городка, а остальные - отправлялись в столицу. Некоторые из этих грузов, как и раньше в годы запретов, направлялись по погребам правительственных домов в обход всех законов.
Я, наконец, разобрал дорожную сумку. В ней ничего не было, по сути - скудные пожитки, но расставить их в своём новом жилище я не мог долгие дни.
Обувку каждый вечер я забрасывал под кровать. Там она в полутьме пролёживала до следующего рабочего дня. Если бы вещи обладали человеческим сознанием, уверен, мои латаные башмаки, безусловно, захотели превратиться в туфли, блестящие чистотой на солнце. Между тем, мне не хватало денежных средств даже на то, чтобы обновить заплату.
Плюшевый мишка расположился у изголовья кровати, заняв почётное место стража моих снов. Как и в детстве, мой старый друг по-прежнему взирал на комнату с высоты своего положения. Был момент, когда я мог навсегда распрощаться с ним. Дочь той самой дамы в широкополой шляпе - женщину, к слову, звали Клара - облюбовала моего медведя для игр. Я, конечно же, не был против подобных посещений. Однако какие бы жалобные взгляды дитя не кидало в сторону игрушки, уходя каждую ночь спать, не отступившее детство цепкими руками прижимало медведя к себе. Более цепкими, нежели детские пальчики.
Помимо маленькой дочери у Клары имелось ещё четверо чад: двое мальчиков и две девочки. Их будущее напрямую зависело от существования Клары. Обстоятельства сложились так, что у всех детей ещё в раннем возрасте были выявлены проблемы умственного развития. Об этом, попутно прокашливаясь, и также поясняя причину кашля, сославшись на давний лёгочный недуг, за одним из ужинов рассказала женщина. Семья в полном составе жила в одной комнате, самой большой в "Молчаливом путнике", соседствующей с моей. Меня же больше интересовала менее личная тема - почему она, не снимая, носит старомодную шляпу с широкими полями? Праздное любопытство. К сожалению, всё объяснялось куда прозаичней - часть образа, которая буквально вросла в человека. Клара раньше занималась музыкой, пела на застольях в заведениях, подобных "Путнику". Несмотря на то что, как мне казалось, она ещё грезила большой сценой, мыслями разбогатеть и достойно обеспечить своих детей, петь она наотрез отказывалась. Так как заявляла, что своё предназначение в жизни давно исполнила. Впрочем, отыскать легендарное сокровище кухарка желала не меньше остальных. Она частенько разглагольствовала на тему, какое количество средств и куда именно бы потратила. В вожделенный список входили новые игрушки, запас денег на лечение, благоустройство дома (коим считала "Молчаливый путник").... Дальше разговоров, правда, действия Клары не заходили.
Карлтон встретился на её жизненном пути достаточно поздно. По истечении десятка лет с последней революции их свёл общий знакомый. Клара находилась в поиске работы, позволившей бы обеспечить детей крышей над головой; Карлтон подыскивал человека на кухню в помощь себе. С тех пор хозяин "Молчаливого путника" нашёл в лице Клары ценного работника, а Клара - друга и крышу над головой. Всё. В итоге, мои догадки по поводу того, что они являлись супружеской парой, абсолютно не оправдались.

Карлтон полностью соответствовал виду собственного заведения. Местами обветшалый, местами изрядно побитый, однако в целом с годами сохранивший крепость. Внешне, возможно, грубый и неотёсанный, как половицы заведения, впитавшие местный колорит и литры пролитого пива. А внутри - скрывал в себе сотни историй, тесно переплетавшихся с судьбами остальных жителей контрабандистского городка.
Любимыми россказнями, которыми Карлтон затравливал мою бдительность, относились к теме морских скитаний. Ещё до второй гражданской войны хозяин "Молчаливого путника" зарабатывал на жизнь перевозками товаров. Преимущественно военными. Месяцами его корабль доставлял множество груза в столичные ангары. Это было ещё во времена, когда лица, замешанные в любых "заигрываниях" с радикалами, бесследно исчезали. До всех слухов о репрессиях и психбольницах... Жизнь Карлтона принадлежала лишь морю единому. В лазурных лапах течения он ощущал, что бытие ограничено только его собственными возможностями. Мысль делала моряка счастливее. Сходя же на берег, это чувство абсолютно сходило на нет. Потрескавшаяся земля, над которой с батогом нависла неизменная бедность, притупляла желание счастливо существовать. Диктатура и казнокрадство, чванство и безыдейность власть имущих, запреты, запреты, запреты и снова запреты...
Карлтон понимал, что рано или поздно время возьмёт своё, и ему придётся окончательно осесть на суше. Возложив на себя всю ответственность, он решился на действия. Первым делом Карлтон продал собственный корабль, который кормил ещё его отца. Средства, вырученные с продажи, пошли прямиком на содействие протестующим. На них оптом было приобретено оружие и взрывчатка, отгремевшая позднее в год революции по разным частям государства.
Вторым делом наладил контакты в столице с противоборствующими системе. В рассказе Карлтон особенно выделял некоего учёного, чьё имя по прошествии стольких лет он уже и не помнил. "Уже не столь важно", - отмахивался хозяин трактира. Имя мужчины мне неизвестно до сих пор, однако он фигурировал в разговоре, и я благородно решил не лишать действующее лицо упоминания. Тот стал первым, кто системно показал неработоспособность системы в каждой из подсистем. Несмотря на то, что сообщение с учёным в один момент резко оборвалась, он сыграл ключевую роль в становлении революции. Как мне объяснили, неподдельность протестных взглядов определялась только тогда, когда протестующий бесследно исчезал. "Истинному оппозиционеру не суждено проснуться в новом государстве", - шутили люди в своих негромких разговорах в столице. "Мы не знали, что есть правда, поэтому я поддался слепой вере и собственным чувствам, решив, что власть не права, чтобы пойти против неё", - признался хозяин "Молчаливого путника".

Карлтон до сих пор не обзавёлся собственной семьей. В вопросе детей он придерживался позиции, сходной с моей - прежде, чем задумываться о приемниках, нужно позаботиться о спадчине. Как интеллектуальной, так и материальной. Мысль, о том, что ребёнок задаст вопрос, на который не найдётся ответа, или попросит купить игрушку, по цене превосходящую возможности семьи, угнетала. Складывалась перспектива прожить одиноким всю оставшуюся жизнь. Однако заморский клад Карлтон вожделел совершенно из других соображений. Внезапно свалившиеся богатства позволили бы ему обзавестись собственным новеньким корабликом. Его не покидала навязчивая мысль совершить последний выход в море. С годами силы покидали пожилого трактирщика, и чем дальше тянулось время, тем сильнее он отдалялся от заветной мечты.
Стремления Карлтона были исполнены большим эгоизмом, нежели Клары, но я не мог осуждать человека за его мечты; за ту неизвестную силу, что пылала борьбой внутри тела. Неизвестная сила помогала снова отыскать утерянную точку пути в момент, когда уже пришло осознание цели, но конечная точка реализации сокрыта полотном. Хоть былая слава моряка мешала мужчине, рискнув именем, отправиться на поиск сокровища и в случае неудачи вернуться в трактир ни с чем, всё же одна только мысль о выходе в море поддерживала его на плаву. Эта теория может показаться слишком идеалистичной для вас - я не буду разубеждать своего читателя, право каждого думать в меру собственного невежества. К тому же, у меня нет физиологических доказательств существования этой силы. Материально она и была воплощением этого человека, воплощением всей жизни.

Я тоже бредил кладом. Вернее, возможностями, которые скрывались за стеночками сундука. И в первую очередь, возможностью доказать себе, что способен на что-то, выходящее за рамки обывательской жизни. Поиск клада оставался для меня делом не столь необходимым, как для Клары, и не столь заветным, как для Карлтона. Однако я отдавался ему безропотно искренне, насколько только был способен.

Из разговора моряков, случайно подслушанного в сентябре, мне удалось разузнать множество ключевых деталей, облегчающих поиск клада. Скорее всего, речь шла о деньгах, вывезенных из столицы во время революции. Иначе делом бы так не интересовались представители ныне расформированных силовых структур. Они преследовали личный интерес в создавшейся ситуации.
Единственная важная деталь оставалась неизвестной: кем был тот человек, в обмен на которого люди по ту сторону ущелья готовы были распрощаться с кладом? Он явно обладал сведениями, что могли навредить организации, и без того утратившей лицо. Встреча с таинственной личностью определённо ускорила бы процесс поиска клада.

Наступила зима. Светило, висевшее высоко в небе, еле проглядывало сквозь тяжелые тучи. Из-за нимбуса оно больше напоминало жёлтую краску, размазанную по мутному стеклу. Падающие вскользь солнечные лучи практически не прогревали землю. Царствование над этим миром узурпировал ветер - студёный, пронзающий, проникающий везде и всюду. Организм придумывал всяческие способы противостоять ему. Издалека порой человеческому уху доносился рёв заблудившегося кита. Местные воды слишком мелки для них. Вероятно, последовав за мигрирующими массами собственных пищевых предпочтений, огромное животное по ошибке заплыло сюда, было дезориентировано и на фоне стресса уже не смогло найти обратную дорогу. Кит громко вопиял, но достаточного прилива, позволившего ему выбраться из резкого свала глубин, никак не предоставлялось. Млекопитающее питалось переменно пластиковым сором и мелкими ракообразными. Судьба подобных скитальцев была не завидна, позднее их кадавр течением прибивало к берегу на потеху толпе. Морскому гиганту вряд ли удалось избежать подобной участи, если только сама природа не соблаговолила послать ему могучий прилив.
Уже успел выпасть первый снег. Он покрыл всё набело, скрывая своей чистотой недостатки этого городка. Под приличным слоем снега спрятались грязные тропки, и реальность перестала выглядеть столь отталкивающе. Воздух наполнялся свежестью. Той самой морозной зимней свежестью, которую постараешься никогда не забыть, вдохнув однажды.
Я начал было радоваться, что протянул до зимы. Это несравненно чистое одеяло легонько укутывало и меня. Во всей одежде и сжимающей лодыжки, обуви. Я стал ощущать на себе заботу природы. Холодную, но, всё же, заботу.

Я только проснулся от долгого сна.
На первом этаже меня уже встречала истинно семейная драма. Клара отчитывала Карлтона за то, что тот прямо в помещении раскурил сигарету. Мужчина в своё оправдание пытался доказать право на курение в собственном заведении. Тщетно.
Завидев меня сонного, спустившегося в бар, он пару раз махнул рукой в сторону двери, зазывая составить компанию. Честно говоря, я и сам напросился бы пойти, в ожидании новых историй, которыми он заполнял пустоты дней с тех пор как стал мне доверять. Ну, или, по крайней мере, мне так казалось, что стал.
- Эх, женщины! Одни - невольно заставляют тебя начать курить, другие - бросить, - обратился ко мне Карлтон, понизив голос на несколько тонов. Вышли за дверь. Оказавшись на чистой заснеженной улице, я в который раз поразился окружающей меня красоте. Крайне воодушевляли меня сияющие зимние дали.
Позитивные изменения во мне подметил и Карлтон. Докурив смрадную самокрутную сигарету, он похлопал меня по плечу со словами: "Ты ещё полюбишь это сомнительное место!" - и, смеясь, ввалился в заведение. Входная дверь зверски заскрипела. Карлтон через мгновение уже занял привычное место за барной стойкой, тщательно протирая полотенцем пивные стаканы. Медитативные движения вафельного полотенца по стеклу сделали своё дело - его обветренные морозом губы невольно разлепились. Трактир наполнила грубая сатирическая моряцкая песня, в простонародье называемая "шанти".
Начался новый рабочий день. Новость о том, что несколько торговых кораблей находятся в двух часах от порта, воодушевила всех в округе. Родственники и друзья, желающие первыми узреть своих добытчиков, подтягивались к бару. Ведь знали, что те, прежде чем заявиться домой, проведут насыщенную ночь в заведении, где потратят часть выручки на отборную выпивку. Рабочий день сулил плавно перетечь в бурную рабочую ночь.
За всё время пребывания здесь множество посетителей промелькнуло перед моими глазами. В основном, полупьяные или полутрезвые моряки, которые наверху снимали комнату на ночь-другую, а сами без устали тратили и кутили так, что после не в силах были даже забраться по лестнице. Такова была их природа. Однако бессменным оставался только один посетитель - худощавый мужичок, которого звали "Борец". Видимо, это и был тот самый молчаливый путник.
Множество легенд можно было сложить вокруг происхождения его прозвища, но они явно вели в направлениях прямо противоположных истине. Ничем не примечательная внешность окончательно подчёркивала этот образ. Рост средний, или даже ниже среднего. Слегка вытянутые сухие руки, которые он держал или на столе во время работы, или в моменты отдыха закладывал за спину. Сухощавые ноги гвоздями неподвижно встревали в пол.
Несмотря на то, что одет мужичок более чем опрятно, вокруг него постоянно кишела различная живность. Все мухи округа словно облюбовали единственное место - бороду мужчины, одиноко сидящего за крайним столиком. Казалось, вся природа была настроена против него.
Мужчина торчал в баре круглыми сутками. Забившись в углу заведения, он постоянно строчил ручкой по бумаге. За день на столе накапливалась добротная такая стопка листов. Её толщины хватало на полновесную книгу.
Что странно, моряки избегали контактов с Борцом. Даже хозяин заведения, отпускавший шутки в адрес всех, делал вид, что не замечает совсем уж нетипичного посетителя в своих стенах, видимо, не желая тревожить его.
Мужчина явно хотел слиться с толпой, но предрасположенность к обособленности губила конспирацию. Последней каплей, переполнившей чашу интереса, стал заказ, который в тот вечер у меня из-под самого носа выхватила Клара. Несколько закрытых подносов предназначались крайнему столику. Я уже было взял заказанные блюда в руки, как резко понадобилось заменить один из стульев. Полноватый моряк по имени Джаспер, запомнившийся больше всего заварухой с иноземцами, из стороны в сторону раскачивался на стуле. Аляповатые ножки податливо уходили, возвращались, как в один момент с треском обрушились, оставив мужчину лежать на полу. Стул банально не выдержал веса моряка. Погрозив кулаком в небо, моряк поднялся и продолжил пить, как ни в чём не бывало. В этом был весь Джаспер: вспыльчивый, но отходчивый. За новым стулом мне пришлось преодолеть расстояние в этаж, в это время заказ уже достиг своего назначения.
Вся ситуация, созданная вокруг "Борца", казалась мне до комичности абсурдной. Поэтому в один из вечеров, я решил обратиться к мужчине и узнать, почему всё-таки "Борец". Ведь я знал его совершенно под другим именем.

Глава 3. Сублимация


Зима, затянувшаяся на долгие четыре с половиной месяца, бесследно исчезла, так, словно её и не было. В полноправное царствование вступила весна. Зелень, пытаясь нагнать, стремительно прорывала рыхлую почву, чтобы успеть в срок. Снег сошёл. Почву заселили миллиарды новых ростков.
Кроме изменений в цвете, середина апреля привнесла в мир запахи. Множество запахов. У боковой безоконной стены бара были посажены братьями полуторагодовалые вишни. Молодые деревца уже успели расцвести. Небольшие цветочки издавали невозможный аромат медовой пыльцы. Этим сладостным благоуханием наполнился весь тёплый воздух.
Пальцы перестали неметь от мороза. Палитра тактильных ощущений дополнилась десятками новых чувств. Например, местная трава на ощупь напоминала живой ковёр, а морской песок покалывал руки знакомым холодком. Я раскрылся в пол обхвата, чтобы буквально обнять каждое деревце. В ответ они магически протягивали свои ветви.
Выливая замутнённую воду, которой я недавно вымыл полы, под дерево, я глубоко вдохнул вишнёвый цвет. Весенний аромат мигом пронзил органы чувств - жизнь проходила сквозь меня. Пора выбираться из-под этого розового дерева, подальше от "Молчаливого путника", прочь из неродного края. В то время как я гнул спину подсобным работником в баре, где-то по ту сторону моря под землей томился клад. Тонны грунта и груды камней стесняли его стенки, вдавливая внутрь крышку легендарного сундучка, и только сама судьба вела к нему. Новой главой жизни, почти уверен, стал приход весенней поры. Поры, обостряющей активность работы секреторной и половой желёз. Эволюционно сложилось так, что весна - время года, наиболее благоприятное для вывода потомства. Организм всех животных, в том числе и человека, приспособился к природным изменениям тем, что ознаменовал весну интенсивной выработкой половых гормонов: тестостерон, андроген, эстроген, гестаген. Также усиленно вырабатываются серотонин, окситоцин и дофамин. Окситоцин, к примеру, способствует беременности и вынашиванию. Благодаря гормонам-эйфоретикам люди ощущают влюблённость, воодушевлённость, творческий подъём; люди чувствуют, что жизнь преобразилась, и настало время "выходить из зимней спячки". Реакцией на эти процессы у меня возникло желание действовать с новой силой.

Важные главы привносят за собой значимых персонажей, или же значимые персонажи привносят за собой новые главы. Угловой стол в "Молчаливом путнике" по-прежнему занимал таинственный посетитель, о котором никто не распространялся. Он лучше всех вписывался в роль значимого персонажа моей жизни. Исторически сложилось, что мне везло на таинственных незнакомцев. Сегодняшний день лучше всех подходил, чтобы сбросить завесу таинственности с его личности. Я решительно направился к злополучному углу. Встав напротив стола, где восседал посетитель, скрывавший свою персону, я представился:
- Джеп Кэйт.
- Борец, - коротко, но учтиво ответил мужчина, придвинув бумаги рукой к себе. Я бросил быстрый взгляд на записи.
- Вистан Хьюз младший, полагаю? - человек широко улыбнулся, поняв, что его узнали. В свою очередь, я располагающим жестом придвинул к нему пивной стакан, - за мой счёт.
- Благодарю, не пью. Давно отошёл от этой скверной привычки. Как ни парадоксально, как только перебрался сюда.
- Вистан, что столь именитая персона вообще забыла в этом захолустье? Почему Вы не среди столичной арт-богемы?
- Потому что именитая персона - снова парадокс. После революции меня стали разыскивать сторонники прошлой системы, и даже до сих пор они активны в своих действиях. Логичнее всего было укрыться здесь, - неожиданно разоткровенничался Вистан Хьюз. Я уже и забыл, что между жителями контрабандистского городка не существовало барьера, как между ними же и людьми в столице. Хьюз не впитал подобных правил общения с молоком матери, но под влиянием окружения для себя перенял эти установки.
- Признаться, в юности по нескольку раз перечитывал Ваши книги, пытаясь детальнее вникнуть в
каждую отсылку и каждый символ, меж строк уловить тайный смысл и разгадать концовку до финальной главы. Более того, они даже вдохновляли меня на какие-то юношеские творческие порывы о любви и непонимании. Жаль, что ни во что серьёзное это так и не переросло. Вы были отражением меня. Поэтому удивительно видеть Вас в этом городке, в этом баре.
- Я сам мог никогда не вылезти из баров, в разы похуже этого. Веселиться ночи напролёт, заливая глаза различным алкоголем и прожигая родительские деньги. Однако утром с постели меня всегда поднимали не солнечные лучи, а чувство существующего списка великих дел, которые не под силу выполнить никому, кроме меня.
- Что же стало с Вами после революции? - спросил я в надежде услышать наглядный рассказ о том, как писатель прошёл отрезок от пункта "А" - Бунтующая столица к пункту "B" - Беззаботный портовый городок.
- Осознание собственного предательства. Сразу после осознания того факта, что я в состоянии изменить мир. И не только вокруг себя.
- Причина этому?..
- Предал собственные идеи.
- Конкретнее?
- За два десятка лет Вы могли прекрасно рассмотреть государство от индустриального севера до столицы, от столицы до прибрежных районов, даже если не покидали родного города. Всё это создал я. Этот мир, до мельчайших деталей, сформировали мои идеи. Прошу прощения за излишнюю нескромность, но я в этом вижу исключительно собственную вину. Вижу небрежно вырванный лист, без которого не собрать картины целиком. Надежды, что мой ребёнок вырастет в лучшем мире, по-прежнему остаются надеждами. Видимо, должно смениться три поколения прежде, чем рабские оковы падут окончательно. Твои дети увидят лучший мир! Что же ещё со мной стало? Я, наконец, совсем бросил пить и курить, - но в ответ получил лишь пространное повествование о своей жизни, украшенное вымученной шуткой.
- Ваша крайняя книга, Вистан, вышла несколько, как бы сказать... хаотичной, - смог я подобрать слово, которое подходило по значению ближе остальных вариантов, крутившихся в мыслях.
- Не стану спорить. Процессы того времени мало вдохновляли на создание чего-то столь лёгкого, чем бы хотелось поделиться перед сном с дочерью, скорее давали повод задуматься над написанием наставлений сыну. Каждое беспокойство, до наимельчайшего, отразилось в произведении. Конструкция повествования была построена таким образом, чтобы более углублённо показать безумие, происходившее вокруг главного героя. Некоторые сюжетные моменты умышленно гиперболизировались и карикатуризировались. Я всё яснее и яснее представлял, как власть запустит программу, которая будет управлять всеми процессами в мире, вплоть до выпадения дождя или роста цветов. Живых людей среди всего этого я представить не мог. Посему придал накопившимся идеям форму антиутопии, вечного протестного жанра. Все старания были проделаны от любви к этому миру, такому шаткому и изменчивому.
- Это Вас разыскивали люди в форме КПБИ? - прервал я длинную речь Хьюза, перейдя к важнейшему вопросу беседы.
- Действительно, люди в форме по-прежнему интересуется мной. Спустя десятилетия некоторые вещи остаются неизменными. В какую бы часть страны не отправился - в толпе возникают тёмные силуэты. Ныне я тут. Загнан людьми, которым сам же и вложил в руки оружие.
- История Вистана Хьюза обрывается на этом самом месте?
- С малых лет мне приходилось перебарывать многие алгоритмы, извне заложенные в меня. И покуда моё окружение поглядывало в сторону моря, как бы с первой возможностью отбыть куда подальше, где спокойнее... хотя, чего таить, я тоже смотрел туда, откуда на эту бесплодную землю перебрались мои предки. Сколько отбыло кораблей с тех пор, а я по-прежнему здесь, и по-прежнему корплю над словом. Я должен воссоздать историю революции сызнова, осталось произвести завершающий мощный выстрел. А что сказать о Вашем пути, Джеп, он обрывается на этом месте?
- Я выбрал дорогу, которая ведёт в никуда.
- Любой путь имеет своё начало и конец. Несмотря на то, что всем телом я материалист, в душе всегда оставался идеалистом. Верьте и творите - вот моё напутствие! Есть ли у Вас мечты?
- Нет, не думаю.
- Джеп, Вы ещё слишком малы, подобно маковому семечку. Беритесь за любую задачу, пока в груди не погас юношеский максимализм. Возьмитесь вновь за литературу как в старые-добрые времена. Вам же нравилось писать, так? Так! Я раньше всем знакомым без исключения, как наидоступнейшую терапию, советовал заняться писательством. Опишите историю собственного становления, прежде в стол. Может быть, из этой затеи что-то да и выйдет.

Проговорив ещё с полчаса на тему литературы; обсудив построение сюжета, индивидуализацию художественных образов, формы композиции и изображение "внешнего" пространства, мы разошлись по разные части заведения. Хьюз, шепнув, что ждёт позднее на разговор о кладе, направился к себе в номер. Я же бодро принялся за протирку поверхности барных столиков.
По окончанию разговора я был исполнен решимости искать клад. Решимости перекопать всю землю мира вдоль и поперёк ради достижения собственной мечты.
Хьюз, на проверку личным знакомством, оказался прекрасным харизматиком. Даже вне книжных листов, писатель излагался доступным литературным слогом, способным сдвинуть с места саму статую. Он оставался живым, абсолютно искренним в собственных малопонятных стремлениях, которые вскоре становились и твоими стремлениями тоже. Теперь стало понятно, какой человек мог поднимать массы.

Чтобы запечатлеть момент триумфа собственного духа над телом, я записал его несколькими предложениями, ставшими в итоге концовкой третьей главы: "Получил официальное подтверждение тому, что здоров. Могу продолжать свой путь. Ведь я не сходил с дороги, а просто запутался на развилке".



Глава 4. Мытарства


Я проснулся в лучшее время для прогулок - в четыре часа утра. Наскоро обув рваные башмаки, ещё скорее направился в сторону моря. Причём, выходить в такие одиночные походы надо заранее, ещё засветло, чтобы воочию узреть всю красоту смены дня и ночи. Мир в это время выглядит так, будто на увиденное тобою был наложен холодный лазурно-синий фильтр. Постепенно предметы вокруг обретали чёткость контуров. И в это время даже не хотелось задумываться о психофизиологии процесса, благодаря которому глаза стали обрабатывать большее количество световых сигналов. Утренний ветерок трепал кроны деревьев. Деревья, как застенчивые леди, бесцеремонно тронутые лапами стихии, в ответ лишь робко дрожали листвой. Ультрафиолетовые языки летнего солнца точечно выжигали на моей коже веснушки. Неравномерными узорами, выводя принадлежность к солнечному сословию. Морские хляби представлялись чем-то безгранично свободным... Сев на валун, я пытался всмотреться в даль, что находилась далеко за морем. Даже не знаю, водилась ли у валуна легенда, напоминающая людям, что этот обломок горной породы раньше являлся вражеским кораблём, не дошедшим к берегам свободной земли. Или же, валун являлся простым валуном.

С наступлением летней поры ажиотаж вокруг клада нисколько не уменьшился. Напротив, плотнее обрастая, словно усоногие ракообразные к субстрату, слухами и историями, он привлёк ещё больше зевак на эти земли. Несколько местных выпивох, например, пустили молву о том, что на соседний остров отправлялись люди со всем необходимым снаряжением. Группка искателей додетально изучила "содержимое" острова, но так ничего не нашла. Главным распространителем новости являлся моряк Джаспер. Мужчина подавал информацию с такой досаждающей настойчивостью, словно самолично возил искателей на лодке, или же придумал историю, чтобы самому наведаться с экспедицией на остров. У этой теории тотчас появились противники. Противоборствующая сторона заявляла, что остров слишком мал, очевидно, близок к порту и вообще Джаспер дурак.

Моё отплытие на поиски мечты задерживал именно тот, кто окончательно укрепил эту идею на доске основной цели. Вистан несколько раз в последний момент переносил даты отправления. Крайний раз, когда Хьюз намеревался отчалить, он, сославшись на старость и все из неё вытекающие, вроде больных ноющих суставов, унёс вещи обратно в комнату. По моим подсчётам возраст писателя не превышал и пятидесяти лет.
Всё это время Вистан вёл себя крайне беспокойно. Его и без того угрюмо-вдумчивая физиономия приобрела необыкновенно страдальческий оттенок. Отчего писатель вёл себя беспокойно - доподлинно было известно только ему самому. Я предполагал, что Хьюза здесь по-прежнему держали старые счёты. Тот самый список незавершённых дел. В довесок к кладу, средства которого сгодились бы писателю для публикации ключевого произведения в карьере.
Скованность напополам с беспокойством отразились и в пантомимике. Вистан Хьюз - человек по природе сдержанный, что достигалось, порой, путём самоконцентрации, казался крайне беспокойным. Постоянно ошивался коридорами "Молчаливого путника". Много времени проводил на первом этаже у зеркала, чья отражающая поверхность, напомню, была плотно завешена. Забыв даже о больных ногах, он ходил-ходил-ходил. Как в редкие часы волнений, во время ходьбы вновь стал закладывать руки за спину. Отчего движения писателя стали больше напоминать ходу заключённого, конвоируемого к месту исполнения казни. Ещё одной странной особенностью, которой он обзавёлся в последние дни - это холодные руки. В результате повышения уровня адреналина, кровеносные сосуды в конечностях сузились. Вероятно, поэтому я ощутил мертвенно холодные пальцы, когда на прощание пожимал руку писателю.
После крайнего сбора, Хьюз вовсе отказался от идеи совместного поиска клада. С отеческим радушием писатель пожелал удачного плавания, и пообещал, что в сопроводители отправит вместо себя кого-то из моряков.

Оставшиеся детали поиска клада обговорили заранее. Ещё во время тайного, как личность Вистана Хьюза, разговора в его комнате, куда меня пригласили сразу после знакомства в баре. Чтобы встреча казалась более естественной в глазах обывателей, она была замаскирована под уборку номера. Собрав необходимые средства чистки, я отправился на верхний этаж, где мы перебросились парой реплик. Не помню ход разговора, чтобы дословно пересказать его, но хочу передать фрагментами примерное содержание.
Для начала, я спросил, действительно ли писатель верит в существование некоего клада, в наши-то дни. Эйфория частично сходила на нет, и мне было важно подавить вновь разыгравшийся скептицизм в зачатке. Хьюз, скорчив карикатурную мину, протянул: "Конечно!". Спустя минуту он уже излагал о покупке ключа. Ключ в теории должен был отпереть замок ёмкости с кладом. Скептицизм возрос. Как сейчас помню, вопросил: "А не проще ли будет сбить замок ломом?". Хьюз, повторно скорчив карикатурную мину, протянул: "Не-е-ет". Несмотря на веские аргументы, каким-то непостижимым образом ему, всё же, удалось убедить меня приобрести ключ.

Я мысленно и физически прощался с контрабандистским городком. Вещи, томившиеся по разным углам и закоулкам, отправились прямиком в рюкзак. Их количество с начала прибытия в городок резко сократилось. Хотя, казалось бы, куда сильнее. Ещё осенью я лишился бесцельной жизни. Зимой в утиль отправились счастливые шорты. Вернее сказать, шорты, которые я, несмотря на полную несуеверность, считал счастливыми. Весной за практической ненадобностью отправились в корзину письма друга семьи. Отныне я окончательно был готов расстаться со всеми атрибутами минувших дней. Из прошлого у меня остались латаные башмаки, которые носились до сих пор, и плюшевый мишка. Медведь, несмотря на то, что давно не играл с ним, оставался мне другом. Лучшим другом, с которым мы прошли через многое. Я не имел морального права выбросить игрушку на помойку. Напротив. До ворсинки вымыв, распушив шерсть, подлатав бант, мы вместе с ним отправились на второй этаж "Молчаливого путника". Там подарок уже ждала дочь Клары, готовая уделить плюшевому ровно столько времени, сколько он заслуживал.
Завидев меня с медведем подмышкой, девочка от радости подпрыгнула на месте. Я же не спешил расставаться с другом. Момент прощания с детством явно затянулся. Обняв напоследок медведя, я прошептал на плюшевое ухо следующее: "Может быть, Джеп и медведь из настоящего больше никогда не встретятся, но Джеп и медведь из прошлого навсегда останутся друзьями". Остальное было понятно и без слов. Плюшевую лапу цепко обхватила детская ручка, я проводил взглядом новообразовавшуюся пару до двери.

В остальном, лето прошло в томительном ожидании развязки.
Когда, казалось бы, кульминационный момент выдержан, отправление в связи с торгово-промысловым сезоном решено было перенести на начало октября. Банально, плотно загруженные рабочие дни моряков не позволяли им отлучиться вместе с лодкой вне графика.

Пожалуй, следовало бы упомянуть ещё об одном событии - тривиальной встрече, которая произошла в последние дни знойной поры. Обыденное событие, почему-то, произвело на меня большое впечатление. Повстречавшийся мне человек был не из здешних. Редкий волос ярко выраженного рыжего цвета, не сходящая с лица ухмылка... В контрабандистской деревне проживало не очень-то много народу, так что не составляло труда запомнить всех. Ведь с некоторыми из них ты мог встречаться по нескольку раз на дню. Мужчина не был похож на искателя сокровищ своим совсем уж рваным одеянием; мужчина не был похож ни на одного из тех редких туристов, что иногда ещё перебирались из материковой части в пограничный портовый городок, дабы затем отправиться осматривать результаты желаемой свободы. На его лице отпечатывались примитивные животные нужды: в каждой мимической складочке, в каждом синячке.
Так вышло, что шли мы по одной дороге с этим джентльменом, двигаясь друг дружке на встречу. Когда мы поравнялись, вместо того, чтобы отступить с дороги, он, напротив, сделал шаг вперёд. Тяжёлая рука легла на моё плечо. Произошёл недолгий зрительный контакт. В иные дни я бы просто стоял, устремив негодующий взгляд, пока от меня не отошли, но в этот раз я с силой оттолкнул мужчину. Мне показалось очень символичным, что отважился на такой шаг. Стиснув зубы до боли и вдавив язык в нёбо, я просто оттолкнул чужака с дороги. Мужчина, попятившись, оступился, нелепо плюхнувшись на пыльную землю. Странная ухмылка сошла абсолютно. Он удивлённо распахнул глаза, словно не веря в то, что может быть отринутым. Тем более в такой резкой форме. А я, тяжёло дыша, отправился на пристань. С героическим чувством, словно сбросил с плеч не просто руку, а окончательную ношу прошлой жизни.

Глава 5. Непринятие фатума

Этот год значительно изменил меня а, следовательно, и моё окружение тоже. Осень, на этот раз, была встречена без лишней предвзятости. Шелест сухих листьев походил на звук сухих листьев, а ленивое осеннее солнце - на осеннее солнце. Птицы, как будто в иной тембральности, затянули песнь мира. Осенний ветерок подвывал им в такт. Внезапно я открыл в себе умение любоваться и подобным видом творчества.

Поверить не могу, прошёл уже год с момента моего прибытия в контрабандистский городок. Целый год, насыщенный расставаниями и встречами, прострацией и эмоциями... Земля за это время успела сделать полный виток вокруг солнца и вернуться в исходную точку. Ведь как иначе объяснить тот факт, что я по-прежнему находился здесь? Время стремительно утекает. Стремительней только наши нереализованные возможности.

Я шёл по дороге, взволнованно подбрасывая каштан из руки в руку. Каштановые деревья плодоносили и уже вовсю давали прочные зрелые плоды. Ими в пору было играть в конкерс.

На этот раз направление чётко определялось - на пирс. Там на волнах качалась лодка, которая должна была отправить меня к кладу. Служить гребцом вызывался Джаспер. Тот самый Джаспер, авторству которого принадлежит превалирующая часть слухов о несметных богатствах. Тот самый Джаспер, чьё задорное "братец" надолго въелось в мои воспоминания. А также, тот самый Джаспер, что в начале сей скромной истории убил человека. Милый человек, если не задумываться о том случае. Приятен в общении, хоть и малость простодушен. Сам бы он никогда не собрался отплыть на поиск клада, но вызвался компаньоном сразу после того, как ему пообещали долю с находки.

Мы плыли добрую часть дня. Двигаясь вдоль береговой линии, лодка обогнула пол страны и вышла в большую воду. Там до острова оставалось преодолеть расстояние в пару-тройку часов. С утра ветер в разы усилился. Стихия во весь дух подгоняла в спину. Солнце, преодолевая типичную для осени непогоду, изо всех сил старалось одарить мир своим теплом.

Вот уже показался остров. Причалив к берегу, небольшой отряд искателей в два человека вынужден был несколько часов следовать до условленного места. Лужайка, представившаяся глазу, где и следовало копать, не внушала доверия. С первым заходом лопаты в почву, я приметил, что та недавно была перекопана. Я искоса взглянул на Джаспера. Тот, не обращая вовсе внимания на многозначительные взгляды, продолжал копать. Старого моряка явно подбадривала мысль о собственной выручке с дела. Копать пришлось несколько часов. Каменистый грунт не торопился открывать тайны своих глубин. Усталость начала брать своё, как полотно лопаты неожиданно налетело на некий предмет. Глухим звуком удар распространился по пространству. Джаспер мгновенно перескочил ко мне и стал подкапывать нечто. Как же было велико моё разочарование, когда выяснилось, что переполох вызвал всего-то крупный камень. Смахнув пот, я продолжил копать. Полотно лопаты вновь встретилось с неким массивным предметом. Но на этот раз звук отозвался звонкими металлическими нотками. Было решено взять лопаты поменьше и продолжить копать. Через время из земли показалась крышка сундука, а после и весь сундук полностью. Стенки его обильно покрывались слоем вогкой земли. К скобе, действительно, прикреплялся навесной замок - Хьюз оказался прав. Но попытка открыть его ключом не увенчалась успехом. Механизм замка значительно забился, вобрав в себя достаточное для этого количество земли. Открыть сундук представлялось куда проще, выбив ломом - прав оказался я. Расходы на ключ оказались напрасными. Однако я не обижаюсь на Хьюза - чтобы что-то получить, нужно что-то отдать взамен.

Парочки крепких ударов, пришедшихся на дужку замка, вполне хватило. Скоба сундука в свою очередь звучно слетела. Технически сундук стоял открытым, оставалось лишь поднять массивную крышку. В предвкушении я закусил губу. Я приложил силу, и крышка тотчас же запрокинулась. В сундуке ничего не оказалось, помимо письма...

Стройным почерком на листе было выведено: "Знание - истинное сокровище". Стройным почерком, идентичным тому, что я мог наблюдать в письмах из детства. Подписано письмо было инициалами Х.В. Без сомнения, автором письма являлся Хьюз Вистан. Я сразу же вспомнил наставления матери и прочувствовался этим. На белёсую бумагу сорвалась слезинка. Затем ещё одна, и ещё одна... слёзы крупными каплями скатывались по моим щекам. От этой спасительной влаги вскоре стало мокрым всё лицо. Не в силах сдерживать себя, я опустился на песок. Короткие всхлипы вырывались из глотки, с каждым разом становясь всё интенсивнее и интенсивнее. Но это было не мимолётное проявление слабости. Нет, напротив, доказательство человеческой силы. Я рыдал далеко не от упущенного шанса поживиться кладом, к которому шёл более года своей жизни. Всем телом материла столь прочного, как камень, и нежного, мягкого внутри, я осмыслил приоритеты. Эфемерное богатство оказалось не целью, а средством для достижения более значимой, более важной цели. И всё это время я следовал этой мечте. Лично, истаптывая до дыр башмаки извилистыми путями.

Наконец, рыдания планомерно сошли на нет. Дав волю эмоциям, во мне на время воцарилось опустошение. Совершенно иного толка в сравнении с тем, что было в самом начале пути. Отряхнувшись, как ни в чём не бывало, я стал собираться к отплытию. Джаспер со своей частью инструментов уже сидел в лодке. Изрядно обругав всю "лиричную муть", цитирую дословно, моряк спокойно грёб вёслами. Если бы не предоплата Хьюза, он бы точно пришёл в бешенство. Не знаю наигранными ли являлись эмоции Джаспера, писатель не мог провернуть дело в одиночку, но нелюбовь ко всяческому усложнению у него была искренней. Всю обратную дорогу до городка я сохранял молчание. В воздухе нависло множество тем, но ни одна из них не адресовалась человеку в лодке. Моряк мог и не знать, какую именно роль Хьюз отыгрывал в моей жизни. Я боялся снова оказаться по другую сторону игры в молчанку, ведь партия уже давно была сыграна.

Соскочив на песок босыми ногами, я так и продолжил путь, оставляя на песке следы обнажённых ступней.

Сразу по прибытию на берег я захотел свидеться с Вистаном Хьюзом. За время обратной дороги к этому человеку накопилось множество вопросов, которые не терпели отлагательств.

Спустя минут пять-десять "Молчаливый путник" уже был в нескольких шажках. Скрипнув дверью, босые ноги стремительно пронеслись дощатым полом.

- Ну что, малыш, разбогател? - окликнула Клара пробегающего меня.

- Чуточку позднее, - я ускорил шаг, под весом лестница податливо заскрипела.

- Если так спешишь к Хьюзу, то ты малёхо опоздал. Вистан съехал ещё сутки назад.

- Как?

- Вот так, собрал вещи и ушёл в рассвет, даже несмотря на то, что героям положено уходить в закат, - пошутила Клара.

Вслед за писателем съехал и я. Вернувшись в столицу, первым делом пустил с молотка последнее письмо Вистана Хьюза, чтобы хоть как-либо себя прокормить. Вистан не раз спасал мою семью из бедственного положения, спас и на этот. Письмо обошлось неизвестному покупателю в крупную денежную сумму. Люди из анонимного аукциона оценили письмо суммой куда выше, чем я мог предполагать. В столице по-прежнему чествовали писателя, пытаясь разузнать подробности его последних дней. Хотя не удивлюсь, если покупателем являлся он сам.

Следующие несколько месяцев я провёл в муторной допубликационной работе над собственной книгой: объединял обрывки воспоминаний в блоки, обогащал художественным описанием и, наконец, правил ошибки. Спёртый столичный воздух куда менее значительно способствовал творческому труду, нежели морской бриз. Покрытые асфальтом дороги также уступали в колоритности кое-где мощённым тропкам. Вернувшись в город после некой изоляции, цивилизационный мир виделся в другом спектре. Так, словно телевизор переключили на совершенно другой, ранее незнакомый канал. Глаза привыкали к альтернативной картинке, ведь иначе нельзя было принять дивный новый мир, уже как равный себе. По окончанию работ над книгой, когда произведение находилось в публикационном виде, я вернулся в контрабандистский городок. Первым у входа в "Молчаливый путник" меня встретил Карлтон.

- Уехал и даже не сказал ничего на прощание, я ведь могу обидеться, - в шутку заявил трактирщик

- Так я и не прощался!

- Правда в народе говорят, что Джеп Кэйт нашёл своё сокровище?

- Оно всегда было со мной, - Карлтон не вник в глубину сказанного. Вернее, не успел. Схватив за руку, я, обуянный эмоциями, потянул трактирщика взглянуть на море. Мужчина опешил. У берега пришвартованным стоял совершенно новый рыболовный катер. Верхний слой краски под прямыми солнечными лучами отблёскивал чистым светом. От кормы до "носа", судно покрывала исключительно белая лаковая краска. Больше никаких лишних цветов. На борту золотыми буквами было выведено слово "Надежда" - так звался катер.

- Что это? - вопросил трактирщик.

- "Надежда", твой новый корабль, - изумлению мужчины не было предела. На время трактирщик забыл о таком понятии как "старость". Широко улыбнувшись, он пожал мою руку своими двумя, и без лишних слов побежал осматривать скромный подарок. Думаю, и не нужно было лишних слов!.. Так выглядело счастье.

Перед отъездом, на этот раз окончательным и бесповоротным, я заглянул на кухню к Кларе. При встрече женщина радушно обхватила меня вокруг тела своими крупными натруженными руками. Она была безмерно рада моему возращению, как факту, без всяческих дополнений к истории. Однако для женщины и её семьи также имелся подарок. Конверт с крупной суммой денег был положен Карлтону в карман жилета с пометкой: "По моему отбытию". Вырваться после такого из благодарственных объятий представлялось непосильным делом. Так что некоторые мотивы Хьюза стали ясны, словно сегодняшний день. Я бы простился в заведении и с Джаспером, но тот, дремал, упёршись лбом в поверхность стола. Сытые дни, небось, виделись пожилому моряку. Не стоило будить старика.

Имело место и прощание с морем. Не декорацией истории, а полноценным персонажем стали местные воды за это время. Я стоял в воде по колено, игриво лаская кудряшки волн, словно дитя по затылку. Крики чаек уносили тоску прощания в багряную даль. Я же пытался выразить словами хотя бы четверть природной красоты.

Когда книга подошла к данному фрагменту повествования, все слова исчерпали себя. Символы потеряли в цене, подобно лакированным туфлям. Блаженное чувство радости всему, даже дырке в башмаке, воспринималось глупо, хоть и безумно искренне.

Неизменным оставался лишь результат труда - записи, держа которые под мышкой, я направлялся в издательство. Пока иные заканчивали творческие карьеры, в обмен на беспечную жизнь, я её только начинал. Без лишних, сбивающих с пути мыслей о всемирном признании. Со мной была литература. И если вы читаете эту книгу прямо сейчас, значит, весь пройдённый путь был не напрасен!



Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"