Часть пятая (1990 - 2005)

Митинг

Эпизод еще из конца 80-х. Во Львове - бархатная революция по-галицки. Неподалеку от университета, где бушует митинг, меня встречает знакомый художник Иван Мельничук. У него на груди огромный - величиной с блюдце - значок с портретом Горбачёва. Иван хватает меня за руку:

- Саша, скажи менi, ти за Горбачова чи за Лiгачова, скажи!?

- За Горбачова, за Горбачова - успокаиваю я его и мы направляемся к толпе митингующих.

Страстные ораторы, сменяющие один другого, выступают прямо с цоколя памятника. В толпе полно комитетчиков. Я не могу обьяснить, как я их узнаю, но уверен, что узнаю. Впрочем, несколько лиц я просто знаю по фамилиям.

Милицию заметней - она в форме и концентрируется по периметру. Через мегафон раздаются настойчивые требования всем разойтись, но народ их игнорирует. Обкомовский инструктор П. на пару с кем-то в штатском тащит к стоящему сбоку автобусу тщедушного гражданина, заломив ему руки за спину. Толпа провожает их угрюмыми взглядами.

Ещё через несколько минут добрая сотня милиционеров, поставленная в ряд на проезжей части, вытаскивает фотоаппараты и начинает демонстративно фотографировать людей из толпы. Фотоаппараты явно любительские и весь этот цирк никого не пугает - люди только злобно ухмыляются и язвительно комментируют действия бутафорских фотографов.

Потом экипированный ОМОН, выстроившись в плотную цепь, всё-таки рассеивает людей. Возбуждённый народ недовольно расходится. ...........................................

На западе Украины разворачивается движение за украинский язык. Идут многочисленные митинги.

В комбинате заседание партбюро. Я в нём являюсь замом по идеологии. На одном из заседаний незло говорю нашему новому директору Кравцову*, что вообще-то в коллективе больше украинцев - можно было бы ему на собраниях выступать и по-украински.

На первом же общем собрании директор, предусмотрительно сославшись на мнение партбюро и зама по идеологии, впервые "на публике" заговаривает на родном языке.

Последнее партсобрание

Отдохнувший и загорелый после очередного отпуска, я поднимался по ступеням на третий этаж нашего художественного комбината, когда меня остановил коллега-художник:

- Ты знаешь, что сегодня партсобрание?

- Объявление читал. А что?

- А то, друже, что мы там с тобой вдвоём сидеть будем. 39 заявлений подано о выходе. Ты своё несёшь?

- А что, должен? Потому что - 39? Так у меня этого стадного чувства вообще-то нет.

Я напомнил ему старый анекдот о мужике, у которого стала окончательно непригодной самая сокровенная часть тела. Обойдя без пользы всех врачей, он пришел к старому знахарю с просьбой отрезать давно уже бесполезный причиндал. Резать дед отказался, осмотрел хворый орган и предложил пациенту залезть на табуретку, потом спрыгнуть из неё и с удовлетворением сообщил:

- Ну, видишь, оно и само отпало! А ты - резать, резать!

- Так что, - возвратился к теме я - пусть оно и у меня само отпадает.

Вопреки опасениям, к 18-00 в Красном уголке комбината было людно. Народ рассаживался по обычным местам. Где-то возле стола президиума суетился директор, который успел за время моего отпуска поменять фамилию "взад" с Кравцова на Кравцива.

На столе аккуратной стопкой высились заявления, первыми были те, что от комбинатовских начальников. В комнате пахло корабельной сосной и крысиным говном. Народ рвался с низкого старта энергично протолкнуться к местам в шлюпках, отплывающих в очередное светлое будущее.

Собрание прошло живо. Громче всех кричал главный художник - он написал заявление на четырёх страницах и настаивал на его "заслушивании":

- Всi заяви читати! - бушевал он с места. Его активно поддерживали те, кто написал на двух страницах. Авторы двухстрочечных заявлений мудро отмалчивались.

Мудрое большинство победило - голосовали гамузом.

Революция по-галицки

...ГКЧП. Шок. Ювелирно выверенное выступление по телевизору Л.М.Кравчука, рассчитанное на оставание у власти и в случае победы Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению, и в случае его поражения.

Полное торжество демократии. Окончательный развал Союза.

Одно из первых заседаний нового состава горсовета транслируют по телевизору. Сплошные усы и вышитые сорочки. Один из депутатов предлагает создать из Львова свободную экономическую зону. Председатель одобрительно кивает головой - заграница нам поможет! Неосознанная знаменитая цитата от Остапа Бендера воспринимается на ура.

Транслируют и заседания областного Совета "першого демократичного скликання". Обсуждается проблема возрождения украинского языка. Один из депутатов обьясняет - когда видит в электричке русские надписи "Не курить" и "Не сорить", ему сразу неудержимо хочется закурить и насорить. Другой запальчиво восклицает: "Я не хочу, щоби моїх дiтей вчила мудра вчителька, я хочу, щоби їх вчила нацiонально свiдома вчителька!"

Спустя некоторое время назначают новых начальников. Один из кандидатов в руководители облздрава тоже объясняет, что для него главное - национальная сознательность. Вскоре в моей поликлинике появляются объявления, что болеть надо только на государственном языке. В общем, стандартная ситуация - романтический этап любой революции.

Конечно, у львовян-украинцев остались совсем другие воспоминания об этом периоде, более светлые и оптимистические, что и понятно, потому что в то же время было принято немало толковых и вполне демократичных решений. Наверное.

В областной прессе появляются прикольные статьи о москалях, которые, прибыв в Галичину в 1939 году, со смехом посыпали себе головы пудрой, не понимая её назначения, заваривали чай в ночных горшках и при виде будильника бросались на пол с криками:"Мина!" Что ж, может, мы такими и были.*

В какой-то газете описывается конфликт вокруг кладбища в одном из райцентров Львовщины - бывшем еврейском местечке. Автор статьи с пафосом заявляет: "Не подумайте, що я є який-небудь антисемiт, але скiльки ще цi пархатi жиди будуть знущатися з нас на нашiй український землi?!" Диалектичная позиция. В Галичине возрождается слово жид. Львовяне любят ссылаться на польский язык, в котором слово "жидове" является литературной нормой и утверждают, что евреев в Украине называли жидами всегда. Последнее утверждение абсолютно справедливо и не только для Украины. В России тоже евреев всегда называли жидами. Антисемиты.

На улицах, впрочем, не часто, строгие дяди и тёти могут сделать детям замечание, если они разговаривают по-русски - возрождаем язык.*

Вече

Развесёлое время. Постоянные многотысячные вече. Вече - словесный изыск, имеющий целью дистанцирование от коммуняцких митингов с одновременным непосредственным общением с духом Ярослава Мудрого. Спиритизм.

Лично наблюдал со стороны страстный митинг протеста львовян против пакта Молотова-Риббентропа. Я так понимаю, что маршалек Юзеф Пилсудский в это время с небес сначала недоумённо всматривался и вслушивался, а потом радостно смеялся и громко аплодировал.

Для понимания сложной логики моих земляков мало тут родиться и прожить всю жизнь. Всё-таки надо быть галичанином.

Кажется в 91-м я побывал на митинге, посвящённом годовщине страшной даты - массовому убийству заключённых во львовских тюрьмах в июне 1941 года. Советская власть не успевала вывезти заключённых, немцы неумолимо приближались и людей просто поубивали прямо в тюрьмах.

Этому преступлению не может быть оправдания.* Митинг был долгий и многолюдный, ораторы сменяли один другого. Потом все направились к Лычаковскому кладбищу, где находилось одно из массовых захоронений жертв июня 41-го года. Впереди шла пани Ирина Калинець. Когда пришли к той самой братской могиле, она поднялась на возвышение и подняла руку. Толпа утихла.

- Давайте тут вже не будемо виступати, - сказала пани Ирина, - давайте тут, бiля цiєї могили просто тихо помолимось Господу за упокiй душ цих невинно забитих людей.

И все начали молиться. Это было хорошо.

В те годы я ещё не знал, что когда новые хозяева вошли в город и обнаружили горы трупов в тюремных камерах и дворах, то приняли решение убрать эти трупы. С этой целью немцы не без помощи украинцев загнали в тюрьмы несколько тысяч львовских евреев. Оказалось, что такого количества людей для уборки трупов не требуется. Если верить очевидцам, то в наших "Бригидках" "Sciany wiezienia dookola podworza, byly az po pierwsze pietro oblane krwia torturowanych zyduw i oblepione kawalami muzgu"*. Большинство из этих нескольких тысяч там же и в тот же день после мучений и издевательств были убиты.

Я понимаю, пани Калинець об этом тоже не знала, иначе, наверное, мы бы помолились и за их души - для Бога ведь разницы особой нет, то ли коммунисты убивали невинных людей, то ли немцы с украинцами, для Него все - человеки.

Время надежд

Время надежд. Казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть - и станет лучше.

По улицам Львова разъезжают автомобили, из салонов которых доносится разухабистая музыка - всё блатное дно города срочно переквалифицируется в рэкетиров, идёт азартный делёж торговых точек.

На одном знакомом мне заводе зарплату поднимают каждый месяц, но за полтора года людям так и не удалось выйти на заветный рубеж в пять долларов. Зарплату выдают тормозной жидкостью и сомнительным шампунем от блох, которые заводские женщины пытаются продать прямо у проходной, но и там вскоре появляется иномарка с молодыми людьми, объясняющими, что они - рэкет, "хлопцi на ракетi".

Другие заводы просто умирают, всё, что можно, раскрадывают все, кому не лень.

Седые милицейские полковники с очень усталыми, но добрыми глазами начинают понемножку прицениваться к недвижимости.

В противовес привычной, во Львове вводят муниципальную милицию. Дел для муниципалов не находится, поэтому они часами щёлкают семечки на перекрёстках и проверяют трамвайные талончики, зато дешёвую форму для них сделали по образцу американских полисменов, и смотрятся они - Имре Кальман!

На магазинных полках появляются невиданные доселе товары и продукты и теперь уже не надо ходить на базар для того, чтобы понюхать колбасу - пожалуйста, нюхай в магазине, сколько хочешь!

А обходя базар, я встретил знакомую, покупающую подсолнечное масло в майонезную баночку.

Вместо советских дефицитов теперь только загадочная нехватка бланков заграничных паспортов, которые годами не могут напечатать.

Хорошее время! Жаль только, что обокрали нас всех именно в эти годы. Фотографии воров развешивают по всему городу. Обычно - перед выборами. Львовяне срывают портреты тех, кто, по их мнению, действительно накрал и наклеивают портреты других - "хороших", хотя и у тех миллионы не от трудов праведных.

Комбинат

Жизнь на художественном комбинате начинает потихоньку замирать. Заказов всё меньше и меньше, потом они исчезают вообще. Надо как-то выживать. Мы с Володей Воловником начинаем делать иконы. Я пишу довольно примитивные образки под девятнадцатый век, он обрамляет их рамочками из золотой конфетной фольги. Всё это сильно отдаёт цыганщиной, но истосковавшийся за советские годы по образам народ покупает и это, что позволяет нам как-то сводить концы с концами. Потом я увлекаюсь художественным металлом: в моей комбинатовской мастерской появляются маленькие гальванические ванны, слесарный и ювелирный инструмент, комната наполняется обрезками меди и латуни.

В обед ещё с несколькими художниками выходим на угол - в пельменную - полстакана водки, по двойной порции пельменей - и поговорить. Говорим о разном. Между делом один из коллег негромко сообщает:

- А жiнка сьогоднi знову нiчого вдома не лишила...

- В якому сенсi - не лишила? - не понимаю я.

- Дiтям - їсти - с неловкой улыбкой объясняет он.

Я начинаю нервничать:

- То якого х... ти тут стоїш, горiлку п'єш? Та йди працюй!

- Роботи нема, Саша, ти що - не знаєш?

- Ну то якщо не можеш заробити пензликом, то йди вагони розвантажувати чи вулицi замiтати! ... твою мать, та в тебе дiти - голоднi, а ти тут з горiлкою та пельменями!

Он тогда обиделся на меня, впрочем, не сильно *.

Новые веяния

Именно тогда во Львове началась вакханалия (другого слова и не подберу) переименований. Нет, конечно, на кой чёрт нам нужны улица им.Павлика Морозова или сразу две улицы Ленина, парк им. 50-летия СССР и улица им. 60-летия СССР и т.п? Глупо. Мы энергично заменяем чужие глупости родными. Теперь во Львове есть улица им. Шухевича и им.Генерала Чупрынки (для тех, кто не понимает - того же Шухевича), у Левандовки, где погиб Шухевич, ещё одна улица Генерала Чупрынки, видимо, по созвучию переименовываются Менжинского в Менцинского и уж совсем комично маршала Полубоярова в гетьмана Полуботка. Стадион "Дружба" - срочно в "Украину", несколько погодя и спортзал "Спартак" тоже в "Украину". После смерти Джохара Дудаева назло противным москалям улицу Лермонтова переименовывают в Дудаева - вот не надо было Михайле Юрьевичу писать про злых чечен, не надо было!

Безграничную широту и демократизм взглядов новой власти должны засвидетельствовать улицы Джорджа Вашингтона, академика Сахарова и даже Староеврейская, что мало кого обманывает.

Ещё у нас есть драматический театр Западного Оперативного Командования. Нет, это не драматическое развитие событий на театре военных действий, это так обитель муз называется. Впрочем, сие наверняка название, рождённое в головах под фуражками, поэтому на афишной тумбе у здания театра актёры написали лаконично и невоинственно "Театр".

Исходиться желчью можно бесконечно, но останавливает одно: люди в нашем городе, как и во всей Украине - миролюбивы, приветливы, доброжелательны и гостеприимны. Нас портят политики. Впрочем, они портят всех.

Валюша

В кинофильме Никиты Михалкова "Родня" после динамичной бурной сцены домашнего скандала камера успокаивается и три минуты экранного времени бесстрастно следит за снижающимся самолётом, плавно переходя на бегуна, неторопливо наматывающего круги на стадионе. Резкая смена ритма оживляет повествование. М-да...

Как-то выскочило у меня из нестройного изложения одно личное событие - вторичный брак.

В 1986 году я женился второй раз. Кроме двухлетней дочки и бесчисленного множества разнообразных достоинств, у моей избранницы Валюши было одно уникальное - проработав всю жизнь на советском химическом предпрятии, она перестала бояться пожаров. В случае очередного возникновения оного хладнокровно звонила по 01 и приступала к тушению подручными средствами. В общем, не женщина - огонь!

В вестибюле ЗАГСа на всё той же Пушкина-Чупрынки маленькая немолодая сотрудница подвела нас к двери и проникновенным полушёпотом проворковала:

- Шановний молодий! Зараз я вiдкрию дверi i вам треба елегантно завести до кiмнати молоду i стати разом на килимок...

Я заметил, что элегантно - это удастся вряд ли, и мы с Валюшей переступили порог.

В главном зале тогда ещё Радянського ЗАГСа за столом стояла хозяйка - рослая красивая дама неопределённого возраста в бирюзовом кримпленовом(!) платье до пят с массивной латунной бляхой на такой же массивной цепи, которые украшали её грудь и, видимо, должны были служить символом власти. На голове возвышался намертво зафиксированный лаком торт, а на ногах (я успел это увидеть) - обычные домашние шлёпанцы - видимо, высокие каблуки были утомительны и она считала, что тапочек под длинным платьем никто не заметит.

Держа перед собой красную папку, она заученным задушевным и проникновенным тоном приступила к декламации торжественного текста. На словах "...бажаю вам плiч-о-плiч перейти через всi буремнi подiї у вашому життi", я бестактно вставил, что" вже виконав план по буремних подiях у власному життi i хочу по можливостi обiйтися без них". Она сбилась с заученного текста, а от себя, судя по всему, говорить как-то не привыкла. Тем не менее нас благополучно "расписали".

Забегая вперёд, сразу сообщу, что прожил с Валюшей долгие двенадцать лет, но оказался её недостоин - с каждым годом зарабатывал всё меньше, а пил всё больше. Двенадцать лет она страдала, а на тринадцатый я от неё ушёл.

Славко и Афонькин

У Валюши очередной отпуск и мы едем на её родину в Славянск, на восточную Украину. Пыльный и грязный поезд "Львов - Ворошиловград", в вагоне душно, мы только что отъехали от города и пассажиры продолжают шумно обустраиваться: в вагоне царствуют великий и могучий русский, перебиваемый неповторимым донецким суржиком. Вдруг слышу чей-то родной галицкий выговор, выглядываю - у окна с соседом разговаривает невысокий мужчина. Земляк! Выхожу на перекур, присоединяюсь к беседе.

Сосед вскоре удаляется спать, а я выкуриваю уже четвертую или пятую сигарету - собеседник попался интересный. Говорим о Украине и украинском. Попутчик, представившийся Славком, с жаром объясняет мне, как именно москали угнетали Украину в течение многих веков. На переломе 80-90-х годов у нас об этом говорили все. В какой-то момент чувствую, что пора внести ясность:

- Пане Славко, на всякий випадок хочу вам сказати, що за походженням я є росiянин. Так би мовити, стовiдсотковiй москаль, та ще який 25 рокiв був членом КПРС. Вибачте, але мушу про це попередити, просто щоби не виникло якихось непорозумiнь...

Славко невообразимо оживляется:

- Пане Олександр, як добре, що ви менi про це сказали! Як це добре! Ви знаєте - вiдвертiсть на вiдвертiсть: я сам є зi Стрийського осередку Руху, а їду на Донбас, самi розумiєте - не на синi терикони дивитися - везу людям трохи нашої лiтератури, ще дечого...

Мы проговорили до трех часов ночи. Валюша трижды выглядывала из купе - пора было укладываться. На прощанье Славко тряс мне руку:

- Пане Олександр, хоч ми з вами i сперечалися, але то була дуже цiкава бесiда. I, ви знаєте, я вiрю: ми ще з вами обов'язково зустрiнемось! Ось побачите - обов'язково! Доля зведе!

Славко оказался прав - доля нас свела. Спустя пару лет я неторопливо проходил по проспекту Свободы мимо нашей знаменитой "клумбы", у которой, как всегда, толпилось несколько десятков обладателей разнообразнейших усов. Вдруг кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулся, присматриваясь. От группы что-то бурно обсуждавших националистов отделился невысокий человек и, приветственно помахивая рукой, подбежал ко мне:

- Олександр, ви що - мене не впiзнаєте? Я ж Славко - з потягу ворошиловградського - пригадуєте?

- Боже, пане Славко, це ви! Значить, ви тодi правi були, коли казали, що ми з вами обов'язково зустрiнемось. Ну, як справи, що ви там обговорюєте?

Славко приосанился:

- Сьогоднi їдемо до Києва - Афонькiна будемо знiмати!

Сначала не понял, потом до меня дошло: премьер-министром тогда был Витольд Фокин, именно его и собирался "снимать" Славко, стоя где-то в пикетах с самодельными плакатами.

Он стоял передо мной в потёртом пиджачке, стоптанных ботинках и весь светился гордостью: завтра он, Славко, будет снимать Афонькина! Я посмотрел на его башмаки и пиджак, потом перевёл взгляд на свои - точно такие же, и искренне пожелал ему успеха

Сергей

Сергей благополучно отслужил свои два года и вернулся. Всё та же Дария Ивановна, к которой я обращался при любом затруднении, помогла ему устроиться на работу, но работа Серёже не пошла. Вокруг бурно расцветала разнообразная преступность и он не удержался:

- Отец, ты пойми, выхожу утром из дома, все мои друзья детства кто куда - одни на Краковский рынок лохов кидать, другие - кишеньковые на маршруте 2-9, третьи на крутом рэкете - один я с калькулятором и накладными подмышкой иду в свою столовую. Так долго продолжаться не может.

Серёжа начал с безобидной фарцовки и в скором времени "вырос" до кидалы. Несколько лет по его собственному выражению он "проработал нижним" в дружной "бригаде" мошенников.*

Я сижу в своей комбинатовской мастерской один - мужики поехали смотреть какой-то объект. Заходит Серёжа, несколько возбуждённый:

- Отец, привет, ты один?

Я пожимаю плечами, Сергей усаживается. У него что-то подозрительно торчит за пазухой.

- Это что у тебя там?

Он смеётся:

- Да вот, час тому назад провернули "операцию Эльдорадо" - деньги, конечно. Я тут исчезну на пару дней, пока обстановка утрясётся.

Я не верю:

- Покажи.

Он вытряхивает на стол несколько полиэтиленовых пакетов с пачками купюр.

- Это сколько ж тут?

- Шестьдесят восемь тысяч - десяток "Жигулей" купить можно, - довольно сообщает Сергей. - Сам Завиня поздравлял.

- Ты понимаешь, чем это закончится? Причём обязательно.

- Всё будет нормально! Как говорит один мой друг - важке блатне життя, але цiкаве! Поедем на пару дней куда-нибудь в Сочи или Ялту.

В скором времени он перестал быть кидалой и переквалифицировался в бандита. Быть бандитом -необременительное занятие. Убивать и грабить в целом не требуется. "Прибитые" точки - кафе, рестораны, появившиеся кооперативы и прочее исправно платят ежемесячную дань за "крышу". Правда, приходится регулярно ездить на "ответственные стрелки", где происходит перераздел сфер влияния.

Самые знаменитые во Львове бандитские имена постепенно заменяются другими - носителей прежних убивают. Милиция, естественно, ни одного из этих преступлений раскрыть не может. Известия об очередном застреленном бандите Сергея не пугают:

- Главное - не лезть слишком высоко. Количество врагов перестаёт быть оптимальным.

У нас с сыном сохраняются нормальные отношения. Я всё надеюсь, что когда-нибудь ему надоест бить морды и размахивать пистолетом и он перейдет в категорию бизнесменов - о многих подобных случаях мне известно не понаслышке, хотя он не торопится - ему это "в падлу". Сергей достаточно откровенен со мной и я начинаю знать столько о блатной жизни города Львова, что временами самому становится не по себе. Я невесело шучу, что меня тоже уже можно убивать и очень боюсь, что по стопам старшего брата пойдёт и постепенно подрастающий Славик. Впрочем, Сергей твёрдо обещает, что тянуть брата за руку не будет.

Каждый месяц ему "капает" бандитская "зарплата" - это что-то около тысячи долларов. Первую машину, в которой что-то сломалось, он бросил посреди улицы и ушёл, забыв о ней, потом купил другую, потом денег не хватало - продал, но вскоре купил третью. Денег всё равно не хватает. Серёжа живёт в нашей старой квартире с Олей, которуя я считаю его женой. Жена галичанка и, естественно, хорошая хозяйка - у неё всё всегда наготовлено, прибрано и вымыто. Оля не работает и на базар ездит только на такси. В начале своей "карьеры" Серёжа "присел" на наркотики, но потом, по его уверениям, "соскочил". В общем, старший сын у меня - проблемный. Мягко говоря.

Дед из Батятыч

Я иду после работы вниз по Горбачевского уставший, голодный и в плохом настроении. Навстречу мне поднимается старый дед и, поравнявшись со мной, внезапно останавливается:

- Шановний, а я вас впiзнав! Ви ж з Батятич будете?

- Нi, дiду, ви помилилися - отвечаю я, пытаясь обойти его. Не тут-то было:

- Не розумiю, чому ви вiдмовляєтесь, якщо я вас впiзнав? Ви ж старого Михайла син!

- Дiду, я не є старого Михайла син, я не є з Батятич i взагалi - я поспiшаю!

Дед не унимается:

- Я не розумiю, для чого ви таке говорите, якщо я вас впiзнав! Може, ви ще хочете сказати, що у вас взагалi родичiв немає в Батятичах?

Я понимаю, что разговор начинает принимать неконструктивный характер и решительно вношу ясность. Наклонившись к деду, негромко ему объясняю:

- Татуню! Я є москалем, i батько мiй був москалем, i мама моя - москалька. I в мене немає i не може бути родичiв у Батятичах! Ви мене розумiєте, татуню?

- Дед отступает на шаг назад и недоверчиво смотрит на меня:

- Може, воно i так, як ви кажете, а звiдки ж ви мову нашу так добре знаєте?

- Так я тут майже шiстьдесят рокiв живу - за той час можна було вже зайця навчити розмовляти!

Дедок отступает еще на шаг и расплывается в улыбке:

- Слухайте, прошу пана, може ви дiйсно не є з Батятич, але я вам хочу сказати, що ви є дуже приємна людинa - при этом слово "людинa"он так и говорит с ударением на последнем слоге.

Я начинаю смеяться:

- Батько, i ви є приємна людина! Дай вам Бог здоров'я i вашим родичам з Батятич так само - вони там напевно є!

- Та є, є - цiла купа! - машет рукой тоже развеселившийся дед.

Мы перекидываемся с ним ещё несколькими фразами о том, о сём и расходимся. У меня улучшилось настроение. Наверное, у деда тоже.

Шкло и скло

Вот уже более десяти лет продолжается отчаянная борьба за возрождение украинского языка. Приношу свои извинения за неуместную иронию - у меня давняя аллергия на слова "борьба", "битва", "сражение" и т.п.*

Вспомню несколько случаев.

Эпизод первый. Беседую на профессиональные темы с паном Романом - интеллигентным украинцем, руководителем небольшой фирмы. Внезапно он перебивает меня:

- Пане Олександр, я перепрошую, але чому ви вже декiлька раз вживаєте слово "скло". Адже правильно буде "шкло"?

- Я так само перепрошую, а чому - "шкло"?

- Бо "скло" - то вiд росiйського "стєкла", а "шкло" - то по-українськи.

- Пане Романе, - не соглашаюсь я - я би не насмiлився вчити вас мовi, але у людей iснує така забавна звичка - у випадку сумнiвiв звертатися до словникiв.

Словарь оказался под рукой и еще через минуту Роман недоверчиво рассматривает напечатанное жирным шрифтом слово "скло":

- Незрозумiло, чому так у словнику, то ж загальновiдоме слово - "шкло"!

Действительно, так в Львове говорят все, хотя, по моему, литературный украинский язык предполагает именно "скло".

Эпизод второй. На местном телевидении ведущий программу журналист-искусствовед жизнерадостно объявляет:

- Ви знаєте, шановнi телеглядачi, я нещодавно дiзнався, що перед вiйною митцiв у нас називали "мистцями"! То таке гарне слово - мистець! Я вирiшив, що вiд сьогоднi буду вживати саме це слово.

Сомнений в том, что с завтрашнего дня вслед за ним так же будут говорить все галичане, а с послезавтра - Донеччина, Харьковщина и Сумщина у мэтра нашей тележурналистики не возникает.

Впрочем, о восточной Украине он, видимо, и не думает. Она для него "омертвiла частина нацiонального тiла" - по образному выражению одного львовского интеллектуала.

Эпизод третий. Отдыхаем в Славянске. Тёща Елена Фёдоровна потчует меня в беседке за столом:

- Саша, ти ж їж огурцi! Такi вкуснi огурцi, а ти не хочеш їсти!

- Елена Фёдоровна - интересуюсь я - а чому ви кажете огурцi, а не огiрки?

- Тю! - машет рукой теща, - шо за огiрки? Огурцi - вони i є огурцi!

Я пытаюсь подстроиться под более привычную ей лексику:

- Оце ви не зовсiм по-українськи балакаєте.

Она останавливается у беседки:

- Тю! Чому це я не по-українськи балакаю? Таке! Мы - украинцы! - и, махнув рукой, уносится в сторону погреба.

Просто так, забавное воспоминание о тёще: приехав на несколько дней погостить в Львов, она в сопровождении меня и дочери осматривает рынок:

- А оцi бабки, вони шо продают? - она тычет рукой в аккуратно уложенные на прилавках стебли ревеня.

- Мама, ну это же румбамбар. Ревень! - объясняет ей Валюша.

- А для чого ж вiн?

- Можно пирог испечь, можно компот сварить...

- Таке! - возмущается тёща, - чи я дурна - с травы компот варить! У меня шо, не из чего компот сварить!

И ещё - штришок: прохожу мимо Оперы и вижу болтающийся на канате огромный воздушный шар, к которому прикреплен красочный транспарант "День українського спортовця". Гм, этимология слова "спортсмен", как известно, не российская, "sportowiec" - чисто польское окончание, при чем здесь мы? Непонятно...

Теоретизировать не хочется - не специалист. Ясно одно - за Збручём, и даже за Днепром живут, хоть и подзабывшие язык, но тоже украинцы, а не оскорбительная "омертвiла тканина". Не поймем - так и оставим на Западе "шкло", на Востоке "стекло", а нормальное литературное "скло" - для лексикона нескольких тысяч киевских интеллигентов. На чем "борьба за возрождение" и завершится.

Приколы нашего городка

Телевизор у нас с Валюшей стоял в спальне. В начале 90-х лежим, досматриваем львовскую программу. Ведущий, немилосердно картавя, вдруг говорит:

- Шановне паньство! Гуляючи вулицями нашого чудового мiста, я останнiм часом майже не помiчаю вагiтних жiнок. Люди, треба щось робити - нацiя вимирає!

Валюша мне сразу:

- Хохулин, ты слышал?

- А мы-то тут при чём? - отвечаю, - у нас не та нация.

- Что ты начинаешь - та нация - не та нация! Ясно тебе сказано - треба щось робити!

Пришлось уступить...

В школе

В русской школе дочке Наташе задали сочинение на тему "Что мне нравится и что не нравится в национальных чертах украинцев". Наташа в растерянности, просит помочь. Помочь - значит, написать, имитируя при этом стиль и образ мышления десятиклассницы. Делать мне этого не хочется, но я не отказываюсь.

Сажусь за стол, беру чистый лист бумаги и начинаю писать сочащееся злой иронией сочинение. Упоминаю мудрого белоруса Алеся Адамовича, вполне по деловому предлагаю, чтобы изъяны украинского национального характера анализировались в украинских школах, а в русских школах, несомненно, полезнее было бы исследовать тяжкие хвори российской ментальности - их хватает!

В конце сочинения злобно отзываюсь об умственных способностях работников украинского минобраза, отвечающих за разработку учебных программ, и вручаю дочке готовую работу:

- Что, понесешь это в школу?

Она пробегает глазами написанное.

- А почему нет?

На следующий день я встречаю ее после школы:

- Ну и как?

- Нормально. Четыре.

- А у других какие оценки?

- А других не было - твоё сочинение единственное на весь класс. *

Алкоголик

К спиртному я был неравнодушен всегда. С годами эта "неравнодушность" ставала всё более заметной и превратилась в конце концов, как и следовало ожидать, в заурядный алкоголизм. К середине 90-х годов мне пришлось над этим задуматься. Выбрав время, когда Валюша поехала в отпуск без меня, я решил покончить с этой проблемой и по совету знакомого алкоголика залёг в больницу. Лечебное заведение я выбирал не по профилю, а по близости к творческой мастерской - напротив. Милая женщина-врач, которой я честно изложил мотивы, добросовестно очищала мой организм и лечила увеличенную печень, но от алкоголизма лечить не умела. Тут вернулась Валюша и пришла в ужас:

- Хохулин, да ты с ума сошёл! Как это ты собираешься лечиться от алкоголизма?! Да мне знакомым будет стыдно сказать, и вообще - какой ты алкоголик?! Ну, выпиваешь иногда, так мне это и не мешает, пей себе на здоровье! Ещё чего не хватало - от водки лечиться! Выдумал!

Потом воспротивились дети и я сдался.

Прошёл год. Разумеется, я начал пить ещё больше. Кончилось тем, что я очень испугал огромного соседского мастифа Алана, который рано утром обнаружил моё тело на лестничной клетке между вторым и третьим этажом. Милосердные соседи за руки и ноги отнесли тело к месту постоянного пребывания.

Это было уже слишком. Я разозлился. Боже мой, у людей есть страшные, неизлечимые болезни, они страдают, потому что врачи не в состоянии им помочь, а тут проблемы из-за какой-то несчастной водки?! Соседи меня носить будут?! Нет, эти проблемы мы в состоянии решить.

По моей просьбе уже не спорящая Валюша через подружку узнала координаты нарколога и торжественно сопроводила меня на улицу Галана в наркологию. Ныне эта улица называется Б.Лепкого, а вообще-то она известна тем, что в своё время именно на ней родился Станислав Лем. По аналогии: вам сколько сахара положить? В гостях я обычно прошу четыре ложки, дома кладу две, а вообще-то люблю три.

Ирина Николаевна, симпатичная женщина-нарколог, выслушав меня, предложила три варианта: лечиться таблетками, запустить в мои вены лекарство "Торпедо" (по-простому - "торпедироваться"), или зашить подобное лекарство под лопатку, а может и не под лопатку - куда пониже ("подшиться"). На мои просьбы объяснить мне попроще биохимию процесса лечения она не реагировала и смотрела при этом так, как, видимо, и должен смотреть врач-нарколог на умничающего алкаша.

Лечение таблетками я отбросил сразу: ими регулярно лечилась Валюшина подружка Оля. Это было слишком удобно - хочешь лечиться - пьёшь таблетки, а если хочешь пить, то отменяешь таблетки и пьёшь водку. Таким образом можно полмесяца лечиться, а вторые две недели пить. Вариант отпадал.

О двух других я попросил поподробнее. Выяснилось, что самый дорогой вариант - подшивка, потому что надо будет дополнительно платить хирургу. Попутно я узнал, что можно выбрать и дозу, т.е. срок действия замечательного препарата - год, два или три. Я пообещал подумать до завтра, мы ушли и я направил свои стопы к старому другу Юре Курьяновичу, которого знал ещё с партийных времён, убеждённому алкоголику,* в описываемое время - журналисту одной из львовских газет.

Юрий Арсеньевич встретил меня радостно, выслушал мои сомнения, задумался:

- Понимаешь, старик, подшиваться вдвойне дорого: сначала надо заплатить хирургу, чтобы вшил, а через месяц - чтобы разрезал - пить-то хочется! Я тебе не советую. А если торпедироваться на год, то я тебе так скажу: что такое год?

В этот момент он напомнил мне прежнего Курьяновича - заведующего отделом пропаганды и агитации Червоноармейского райкома Компартии Украины, выступающего с трибуны.

- Что такое год? - повторил Юра, - Объясняю: год - это шесть месяцев, после которых начнёшь считать дни! А их будет всего сто восемьдесят два! Оптимальный вариант!

Выслушав совет друга, я отправился в поход по книжным магазинам и таки нашёл, что искал - учебник по наркологии. Учебник оказался хорошим - теперь я могу читать лекции по лечению алкоголизма.

Вооружённый советами и знаниями, на следующий день я вновь предстал пред светлы очи Ирины Николаевны:

- Я подумал. Мне подходит "Торпедо" на три года.

- Вы подумали хорошо? - осведомилась Ирина Николаевна. - А то, вы знаете, за моей спиной - она мягко улыбнулась - целое кладбище мужчин, которые подумали недостаточно хорошо.

Я заверил её, что, несмотря на общую алкогольную интоксикацию организма, серьёзных изменений в процессах мышления пока никто не замечал.

Она пожала плечами и сказала, что лечение начнём сегодня же. После чего в течение десяти дней усердно шпиговала меня неимоверным количеством разнообразных инъекций, причём некоторых - конскими дозами. На десятый день меня торпедировали:

- Как себя чувствуете? - испытующе всматривалась в мои глаза Ирина Николаевна, вводя в вену тёмно-вишнёвую жидкость.

- Отлично, доктор!

Помогающая медсестра махнула рукой:

- Я вже його за десять днiв знаю - вiн взагалi нiчого не вiдчуває i нi на що не реагує.

Не знаю уж, на что я не реагировал. А, в общем, реакция у меня была нормальная - на ближайшее время проблему мы сняли!

Для интересующихся темой могу добавить, что бывших алкоголиков, так же, как и бывших наркоманов не существует. Есть только алкоголики пьющие и непьющие - в стадии ремиссии. Я - алкоголик непьющий. Болезнь свою не скрываю, мне это не мешает, тем более, что у меня и других болячек хватает. *

"Марципан" и соплеменники

Эпизод ещё до антиалкогольного лечения. Кафе "Марципан" на улице Генерала Чупрынки. Лет десять или пятнадцать назад его в народе называли почему-то "Катрусин кинозал". В это кафе я хожу уже много лет, за редкими исключениями - каждый день. Мне нравится его хозяйка пани Галя. Интерьер заведения мало изменился с советских времён, однако здесь почти всегда людно. Сюда иногда захаживают на чашечку кофе и рюмку коньяка известные во Львове люди - профессор Валентин Мороз, сын Генерала Чупрынки Юрий Шухевич, однажды увидел там нашего депутата Андрия Шкиля - почему-то захотелось перекреститься.

Я, а ещё Иван с Михайлом и две дамы - Дария Ивановна, она же Дара, и Оксана сидим за столиком. Сидим уже часа полтора, прилично разгорячённые, и разговор идет весьма оживлённый, как часто в таких случаях - ни о чём. Иван требует внимания и весело объявляет:

- Слухайте, оскiльки серед нас немає тих, що "штокають", я вам розповiм дуже смiшну iсторiю!

Его с двух сторон тут же пытаются остановить:

- Iван, а Олександр!?

Он отмахивается:

- Що Олександр... - потом с недоумением поворачивается ко мне:

- А Олександр тут при чому?

Все начинают смеяться, недоумение на лице Ивана трансформируется в неподдельный испуг:

- Олекса, ти що, дiйсно...?

Смех переходит в хохот. Я наклоняюсь к Ивану:

- Iван, ти направду не знав, що я москаль?

Он секунду молчит и потом решительно объявляет:

- Я той випадок iншим разом розповiм!

Компания начинает стонать от восторга, я упрашиваю:

- Та вже розповiдай, якщо почав, чи я їх мало чув у своєму життi - iсторiй про москалiв!

В конце концов, Иван уступает и рассказывает свою историю. Она была действительно смешной, но всё-таки больше смеялись над тем, как рассказчик опростоволосился с моей национальностью.

Вообще, в "Марципане" я иногда сажусь за столик, а иной раз просто стою у стойки, перекидываясь местными новостями с пани Галей. Когда в кафе происходит что-нибудь забавное, Галя взрывается заразительным смехом. Мне известна маленькая тайна - если обстановка не позволяет смеяться громко - Галина Мыколаивна, приседая, прячется под прилавок и давится от смеха там, через минуту выныривая перед посетителями уже с серьёзным лицом - только губы подрагивают.

Если что-нибудь из ряда вон выходящее позволяют себе русскоязычные гости, что бывает не так уж редко, я флегматично пожимаю плечами и с пониманием объясняю:

- Спiвплемiнники!

Не знаю, плакать надо или смеяться, когда прилично одетая русская женщина заказывает сто пятьдесят "Первака", полстакана минералки и выпивает это залпом, не отходя от стойки? Я не плачу и не смеюсь, я её понимаю - мы же родственные души. Только выразительно округляю глаза, и пани Галя от этого моего понимающего взгляда тихо опускается за стойку.

В другой раз слышим ещё из-за входной двери сочный бас, азартно озвучивающий немыслимые вербальные фиоритуры. Дверь распахивается и к стойке подходит компания на вид вполне представительных русских мужчин. Обладатель баса громко и смачно завершает фразу:

- ...да пошёл он на х.., п...юк этакий!, - после чего поворачивается к хозяйке и наклоняет голову в галантном полупоклоне:

- Добрий вечiр, шановна господиня!

Потому что вежливый очень. Фигура Галины просто обваливается под прилавок, я пожимаю плечами:

- Спiвплемiнники!

М.

Когда я понял, что мне окончательно не удалось прожить с Валюшей много лучезарных лет и умереть в один день, держась за руки при безутешном плаче убитых горем домочадцев, я прекратил её мучать и начал тревожно оглядываться вокруг себя, потому что без женщин мне как-то неуютно. Знакомый наивный доброхот притащил мне местную прессу с брачными объявлениями. Было грустно читать свидетельства последних надежд одиноких людей, расположенные по соседству с жизнерадостной рекламой проституток, обещающей "заможним панам" исполнение "найпотаємнiших фантазiй".

Я прикинул, как могло бы выглядеть мое обьявление - получилось забавно:

Мужчина, русский, ровно пятьдесят,

Сто восемьдесят, мало верю в Бога,

Курю и пью, и иногда помногу,

И матерюсь - уж если разозлят.

Жилплощадью, увы, не обеспечен,

А материально - лучше промолчу.

Седой, худой, хотя не узкоплечий,

И по ночам храплю или кричу.

Поверьте, на письмо я дам ответ,

Пишу я гладко, с этим все в порядке,

Ну, неужели в мире бабы нет,

Чтоб мне простила эти недостатки?

Конечно, никуда я его не посылал, оно все как-то проще решилось.

Не буду описывать ни время, ни место. В общем, мы были уже знакомы. М. сидела напротив меня, курила и слушала. Меня несло. Я болтал, сверкая остроумием и иронией. Потом между делом сообщил, что пребываю в поисках женщины. Собеседница по ряду причин в число возможных "кандидаток" не входила, но она оживилась после моих слов и вдруг спросила:

- Скажите, а зачем вам женщина?

Я задумался:

-Вы понимаете, может это покажется странным, но у меня нет друга. Мне очень нужен друг, настоящий, с которым можно и поговорить, и даже поплакать в жилетку при крайней необходимости. Должен же быть у человека хотя бы один друг! Но с одним условием - он должен ходить в юбке.

- А я бы вам не подошла? - неожиданно спросила М.

Я посмотрел на неё. Она была значительно моложе меня, красива, коротко стрижена и одета может и не дорого, но несомненно стильно. Однозначно умна и - я это знал - в буквальном смысле слова в три раза образованнее меня. Я признался честно:

- Нет, вы мне не подходите. Ни по возрасту, ни по карману.

М. усмехнулась:

- Так я себя в друзья предлагаю, а не в любовницы на содержание.

И мы подружились и дружим уже довольно много лет. Если не рассоримся из-за этой книжки. В самом начале моей работы над ней мне было поставлено жёсткое условие - не упоминать!

- Васильевич! - так она меня называет, * - пойми, пожалуйста - ты есть частью моей личной жизни, а я, в отличие от тебя, не люблю никого посвящать в моё личное. Не люблю. Потому что это - личное. Моё. И я тебя настоятельно прошу - не упоминай!

А как же, чёрт возьми, не упоминать, если все последние годы мы видимся каждый день, если это твоя любимая женщина, самый твой близкий друг, без которого никуда? Как?

Но я был вынужден пойти на копромисс с ней, то есть сдаться. Чтож, не буду упоминать. Но знай, читатель, всё, что происходило со мной за последние семь лет, происходило при этой женщине, с ней делился я каждый вечер прожитым днём, с ней советовался и плакался в жилетку при крайней необходимости. Впрочем, последним, надеюсь, не злоупотреблял.

О арбузах и хрящиках

На улице случайно встретился с Тарасом К. - когда-то мы вместе работали в художественном комбинате. Разговорились. Тарас - добротный художник. Стоим, болтаем, перемываем косточки властям. В какой-то момент беседы Тарас говорит:

- Ти знаєш, Саша, я вже десять рокiв передплачую "За вiльну Україну", нещодавно вичитав там одну статтю...

Я начинаю улыбаться, Тарас замолкает, глядя на меня вопросительно. Я подыскиваю слова:

- Розумiєш, Тарасе, то дуже добре, що ти менi сказав про цю газету. Якщо людина є протягом десяти рокiв передплатником народного часопису - це багато що про неї говорить... Навiть цiкаво то було почути вiд тебе...

Лицо К. вытягивается:

- Олександр, менi трохи обiдно, що ти так говориш. А ти, напевно, читаєш "Комсомольскую правду в Украине" - ну, признайся?

- Та нi, часами купляю "Дзеркало". Спробуй - може, сподобається.

Он отрицательно качает головой:

- Я знаю "Дзеркало" - то є видання жидо-мафiозних структур, я того читати не буду!

У каждого свой вкус, кто любит арбуз, а кто - свиной хрящик.

По принципам христианской морали

В 90-е годы ко мне обратился художник Орест Т.* , с которым до этого мы были шапочно знакомы. Орест тогда придумал красивые светильники и попросил помочь по металлической части. Я согласился и мы начали подрабатывать вдвоём. Т. делал основную работу, я был занят подгонкой мелких деталей. Работал Орест - любо-дорого смотреть, руки у него были (и есть) золотые. Впрочем, времена были не лучшие, спроса на наши изделия особого не было и сбывать Оресту их было трудно. Получив деньги, Т. рассчитывался со мной с педантичной точностью, отсчитывая положенное до копейки. В нечастые перекуры (мои - Орест не курил) говорили "о жизни". О каких бы коллизиях не заходила речь, у него на всё был один рецепт:

- Олександр! Треба жити по принципам християнської моралi!

Возражать против этого вроде было и нечего, хотя это было как раз то время, когда вокруг начинали красть или подворовывать почти все.

Как-то раз, получив деньги за очередную работу, мы зашли на сто граммов. Посидели в одной кавярне, перешли в другую, а потом заглянули и в третью. Пил Орест мало и всё норовил рассчитаться сам, объясняя это своей большей долей в гонораре.

В какой-то момент мы заспорили и я желчно заметил:

- Орест, ось ти завжди говориш - "по принципам християнськой моралi треба жити, по принципам!.." А як жити по принципам, якщо саме життя примушує майже пiвсотнi мiллiонiв людей бути якщо не злодiями, то злодюжками, або, принаймнi, злодiйкуватими?

Т. насупился и замолчал. Мы заговорили о чём-то другом, но мысль о принципах, видно, сидела в нём надёжно. Минут через двадцать он перебил какую-то мою развесистую тираду:

- Я тобi, Олександр, поясню зараз, в чому полягають мої принципи християнської моралi. Ти мене знаєш - якщо ми з тобою домовились на зустрiч о 9-iй годинi, то хоч би в мене температура сорок була - я на ту зустрiч рачки приповзу! А якщо я якiсь грошi одержу - i в пiвдванадцятої ночi тобi зустрiч можу призначити, бо в мене є твої грошi, i я не хочу, щоб вони в мене навiть переночували! А взагалi - треба бути порядною людиною - от тобi i всi мої принципи християнської моралi!

- Орест - отвечаю я ему - та в тебе класнi принципи i менi вони дуже пiдходять!

На том и сошлись.

Приблизительно в те же времена общие знакомые рассказывали мне, что ещё до нашей совместной работы Т. решил заняться бизнесом: раздобыл кое-какое оборудование и попытался выпускать художественные изделия. Бизнес у него не пошёл. Оно и понятно - принципы у человека есть и - не те!

Рогуль

В 2001-ом Львов торжественно отмечал десятилетие независимой Украины. Погода в этот день была праздничной и ближе к вечеру мы вместе с... и её дочкой-студенткой вышли погулять на наш центральный проспект.

Народ от души праздновал, вокруг мелькали смеющиеся лица и нас тут же захватило это всеобщее ощущение хорошего настроения. Я обратил внимание на то, что многие молодые люди разгуливают с разнообразными весёлыми рогами на головах. Среди них попадались и сине-жёлтые.

Боже мой, наконец-то! Наконец-то мы начинаем учиться смеяться и над собой - несомненный признак духовного оздоровления. Протиснувшись к ближайшему лотку, я немедленно сделал два ценных приобретения: моя юная спутница получила изящные серебряные рожки, а уж для себя я выбрал роскошные лосиные сине-жёлтые рога из поролона и тут же водрузил их на свои седины. Успех был ошеломляющий.

Мы прошли до университета и послушали концерт Русланы в компании нескольких тысяч студентов, потом ещё погуляли по центру и направились в сторону дома.

В скверике, что напротив Прокуратуры, присели за столик летнего кафе съесть по мороженому и выпить по стакану сока. На улице уже давно стемнело, праздник подходил к концу и здесь, всего в нескольких сотнях метров от проспекта было уже тихо и немноголюдно.

Внезапно неподалеку от нас показалась экзотическая дама. В её руках были две авоськи, куда она складывала собранные на газонах пустые бутылки, из всклокоченной прически что-то торчало, а под глазом красовался небольшой и аккуратный, но издалека заметный синяк. Дама слегка пошатывалась. Наверное, по поводу годовщины независимости.

Завидя мои замечательные рога, она остолбенела. Потом её как-то пополам согнуло и женщина начала смеяться. Тыча в меня пальцем, она восторженно вопила:

- Рогуль! Рогуль! В рогах! Ха-ха-ха!
Смех её был неудержим. Она стонала, всхлипывала, вытирала счастливые слёзы и тщетно пыталась привлечь ко мне внимание немногочисленных людей за столиками:

- Нет, ну вы только посмотрите! Умора! Рогуль в рогах! Ха-ха-ха! Я сейчас умру!

Народ вёл себя индифферентно, а мы тоже начали смеяться - уж больно она была хороша в своём восторге.

Дама ухватила свои авоськи и удалилась. Смех её доносился еще с Пекарской.

На следующий день Славик взял в руки фотоаппарат и запечатлел меня навеки. В рогах.

Памятники

С точки зрения не политика, а хотя бы минимально культурного человека, памятник Ленину во Львове и памятник Степану Бандере в его родном селе (в своё время он был взорван неустановленными личностями) были уничтожены одним и тем же типом граждан - плебеями.

Политики в таких случаях фальшиво ссылаются на волю народа, которая для них священна.

Накануне снятия памятника Ленину, часов около 11 вечера мы с Дарией Ивановной и ещё несколькими знакомыми подошли поглазеть на зрелище. Посмотреть было на что.

Перед Оперным театром, в окружении нескольких сот беснующихся мужиков, стоял памятник "вождю мирового пролетариата", тот самый - меркуровский, поставленный советской властью руками Евгена Дзындры и старых городских мастеров. Фигура была вымазана краской и облеплена самодельными плакатами. На постаменте виднелись многочисленные потёки от демонстративно мочившихся на него мужчин.

Я показал Даре на одного из них, лет сорока. Его моча, видимо, иссякла. Он стоял метрах в пятнадцати от монумента и старательно двигал челюстями, накапливая во рту слюну. Потом разбежался, с разбегу харкнул на памятник и на мгновение остановился, победно оглядывая толпу. Отошёл назад и опять молча начал жевать. Потом всё повторилось.

Я повернулся к Даре:

- I ти хочеш сказати, що це i є громадяни нашого мiста?

Она пожала плечами:

- А все одно його треба зняти!

Я пожал плечами.

Конечно, теперь у нас много новых памятников. Неподалеку от Общества русской культуры воздвигнут памятник Обществу "Просвiта"- чем-то напоминающий "Анну Иоанновну с арапчонком", только на фоне замечательной колонны. Возле областного управления внутренних дел стоит величественный монумент, представляющий наших милиционеров в образе знаменитого христианского святого, олицетворяющего Добро. Если на аналогичный памятник себе скинутся работники СБУ, в ход, видимо, пойдёт образ Исуса Христа.

Ещё есть бронзовое свидетельство галицких комплексов - конный памятник Королю Даниле, отличающийся позолотой, тонким вкусом, изысканной пластикой и продуманным архитектурным решением.

Однако, наиболее приметным памятником, несомненно, является фигура Вячеслава Чорновола напротив облдержадминистрации. Вячеслав Максимович воплощён в редкостном жанре монументальной скульптурной сатиры.

Главный памятник сегодняшнего Львова - Тарас Григорьевич Шевченко - вполне достойный. А памятник напротив городского управления милиции - мужская фигура, прорывающая тюремную решётку - просто замечательный. Я никогда не подходил к нему близко и даже не знаю, кому он поставлен, скорее всего, жертвам коммунистического режима. По большому счёту - какая разница? (Насколько мне известно, в здании бывшей тюрьмы на Лонцкого мордовали людей при поляках, при немцах и при коммунистах. Несколько лет назад уже при независимой Украине сотрудники следственного изолятора забили до смерти человека, арестованного по ошибке. Именно в этом смысле - какая разница). Образ Человека, рвущегося к Свободе через тюремные решётки. Сильный образ.

На Привокзальной площади огородили целый сквер - там будет монумент, посвяшённый Степану Бандере. Бандере так Бандере, лишь бы не переборщили и не воздвигнули очередную "застывшую музыку Поплавского"* .

Русские общества

С юности у меня осталась привычка пописывать стишки. Сочинял я их изредка для забавы, никогда не расценивал, как что-то серьёзное и, к чести своей - никогда не совершал попыток опубликовать. Впрочем, несколько лет назад я отобрал два десятка своих опусов, занес их в ближайший компьютерный центр и через два часа получил полсотни экземпляров брошюрки карманного формата. Две дюжины раздал знакомым в качестве сувениров - остальные пылятся на полке.

Один из приятелей, бывающий в Обществе русской культуры68 во Львове, как-то встретил меня в городе:

- Видишь ли, я вчера читал твои стихи в Обществе - класс! Приняли на ура! Я тебя приглашаю - приходи, выступишь, стихи почитаешь.

- Понимаешь, старина - отвечаю ему - я вообще-то чураюсь национально ориентированных сообществ людей - не имеет значения, о какой национальности идет речь. Да и потом - там ведь собираются люди, которым здесь, во Львове, не хватает общения, что ли. В общем, им плохо без этого общества. А мне - хорошо.

Приятель горячился, пытался мне что-то объяснить, но я не поддавался:

- Я когда-то увидел в киоске газету вашего общества - так там на первой полосе был изображен двуглавый орел с тризубом на груди! Имеются проблемы с чувством юмора, мне - не подходит.

Не знаю, может, эти общества и нужны - мне самому они не мешают. С другой стороны посмотреть - с русской культурой у нас в общем и целом - всё в относительном порядке ("относительном" - ключевое слово фразы). По телевизору - вполне хватает русских программ и сериалов ( их качество и ассортимент полностью соответствуют запросам большинства населения), на прилавках - россыпи русской литературы, правда, аналогичного качества и ассортимента, в магазинах, трамваях и маршрутках можно услышать сколько угодно русской речи.

У нас проблемы с украинской культурой, а мы ведь живём здесь и это не чужая для нас культура. Наша страна разделена на Восток и Запад, которые плохо понимают друг друга - во всех смыслах. Почти нет украинских книг, практически умер и, видимо, не скоро возродится кинематограф, и еще много чего нет. Хуже того, мы совершаем трагикомические попытки снимать киноленты за стоимость чуть ли не половины годового бюджета Минкульта, которые якобы должны потрясти мир, и питаем страсть к возведению новоделов - "национальных святынь". Нам бы эти проблемы решить. А русская культура? Я думаю, - она себя в обиду не даст.

Языки

Еду в маршрутке. Двое молодых людей - он и она - о чем-то негромко беседуют между собой. Говорят по-русски. Кто-то через него передает деньги. Он протягивает их водителю:

- Вiзьмiть за два.

Через несколько минут им надо выходить, теперь уже девушка обращается к шоферу:

- На поворотi зупинiть, будь ласка.

Общепринятая практика. В магазинах, трамваях, маршрутках русскоязычные в Львове, как правило, пользуются украинским языком. Это отнюдь не означает, что, изъясняясь по-русски, вы наткнётесь на враждебность. Русский язык слышен достаточно часто. Общение по-украински в общественных местах является для русских просто проявлением интеллигентности, воспитанности, если угодно.

Исключение составляют очень пожилые люди, не удосужившиеся за всю жизнь выучить украинский, и определенная категория русского населения, которая язык знает, но "принципиально" не желает им пользоваться, - в подавляющем большинстве случаев уровень принципиальности резко отличается от уровня интеллекта, кроме того, они часто страдают завышенной самооценкой.

По моим прикидкам, общее количество таких не превышает процентов 15. Раньше было больше. Раньше было вообще не так.

В начале 90-х трудно было попасть в русскоязычную компанию, где бы ни нашелся хотя бы один подвыпивший участник, громогласно рассуждающий о противных украинцах. Попадались и трезвые.

Вспоминаю из тех времен день рождения Валюшиной приятельницы. Собрались, в основном, люди, должности и образование которых предполагали наличие хотя бы минимальной интеллигентности. Средних лет женщина, кандидат наук, азартно размахивая вилкой, запальчиво восклицала:

- Мало мы их стреляли, мало! Сталина на них нет!

- Слушай, тебе действительно всё ещё мало? - осведомился я.

- Мало! - отрубила она.

Объективности ради могу заметить, что в те же годы я регулярно бывал и в украинских компаниях, где костерили "клятих москалiв", на чем свет стоит, но об этом поподробнее пусть пишут этнические украинцы. Это их проблемы.

И еще грустное наблюдение: молодые галичане уже не знают русского языка. То есть российскую попсу они еще понимают и вполне свободно используют четыре знаменитых слова, составляющих основу "великого" русского мата, но это и все. Говорить не могут. Мечты сбываются.

Полковник Жора

Сегодня у нас разгрузочный день и мы с гальваником Васылем Андрийовичем пьём сдержанно - по пятьдесят, закусывая любимыми им цитрусовыми и запивая кавой. Кафе-бар "Юлия" на развилке возле Политеха - уже третья точка. Мы сидим за столиком вдвоём, неторопливо беседуем.

Широкоплечий мужчина средних лет, держа в руках полстакана водки и кофе, оглянув столики, направляется к нашему:

- Хлопцi, бiля вас можна?

- Сiдайте, прошу пана - приглашаем мы его.

Он садится, приподнимает свой стакан:

- Ваше здоров'я, хлопцi!

Мы вежливо отхлебываем вслед за ним и продолжаем свою беседу. Мужчине явно хочется поговорить:

- Слухайте, мужики, хочу вас про щось запитати...

Мы разворачиваемся к нему. Кажется, он прилично нетрезв.

- А хочу я вас спитати - як ви вiдноситесь до України?

- Нормально вiдносимось - в один голос отвечаем мы с Васылем.

- А я за Україну, - воинственно сообщает собеседник - кому завгодно можу морду розбити!

- Маю надiю, безпосередньо зараз у вас нема потреби розвалити писок кому-небудь з присутнiх? - на всякий случай осторожно осведомляюсь я.

Он смеётся:

- Вам - нi. А якщо ворог України - можу i розбити! Тому, що я - патрiот!

Опять приглашающим жестом поднимает стакан, отпивает:

- Давайте познайомимось, мужики. Мене звати Георгiєм Iвановичем.69 А вас?

Мы называем свои имена. Георгий Иванович смотрит на нас со значением и весомо добавляет:

- Мiж iншим, полковник Збройних Сил України!

Увидев в моих глазах легкое недоверие, он лезет в нагрудный карман, предъявляет нам документ и настойчиво предлагает с ним ознакомиться. Я беру в руки книжечку - действительно полковник.Георгий Иванович уходит к стойке и возвращается с тремя стаканами, более чем наполовину наполненными прозрачной плескающейся жидкостью. Мы протестуем, он машет рукой:

- Давайте за знайомство!

Чокаемся, он выпивает свою водку залпом и опять начинает горячо объяснять, что он - патриот Украины. Я позволяю себе пошутить:

- Прошу пана, для патрiота ви собi обрали не зовсiм пiдходяще iм'я - Георгiй. Взагалi-то, вам би бути Юрiєм, а ще краще - Богданом, Степаном чи Романом. А то патрiот України - Жора! Якось не звучить...

Полковник смотрит на меня мутным взглядом:

- Яка рiзниця! Я Академiю Генштабу кiнчав! А вони...- он ударил кулаком по столу. Потом наклонился к нам и начал говорить - как в горячке:

- Я двi Академiї закiнчив - одну нашу - iнженерних вiйськ, а другу - Академiю Генштабу! Таких фахiвцiв, як я - може з п'ятнадцять на цiлий колишнiй Союз нарахувати можна. Я можу збудувати мiст, а можу його пiдiрвати - ювелiрно! Та що мiст - я можу хмарочос так пiдiрвати, що поруч всi кiоски залишаться цiлi i непошкодженi! I ще можу... - он с сомнением посмотрел на нас пьяными глазами и махнул рукой. - Та нас по пальцях можна порахувати! Розумiєте? Я одержав пiсля Академiї направлення в Калiнiнград командиром...- он опять посмотрел на нас и еще раз дёрнул рукой - а тут Україна незалежна! Я - рапорт: так i так, прошу мене перевести для подальшої служби... Розумiєте? Я ж патрiот - я хочу Українi служити! А там... Коротше, вiдмовився вiд всього, приїхав до Києва, подав рапорт, менi кажуть - все дуже добре, розумiємо вашi почуття, чекайте на наказ з призначенням. Я - сюди, а мене через три мiсяцi - у запас! Виходить - непотрiбний...

Он опять стукнул кулаком по столу, вскочил и решительным шагом направился к стойке. Потом зачем-то повернул назад и, не дойдя до нашего столика нескольких метров, поскользулся за гладком полу, упал. Мы с Васылем подскочили к нему, помогли подняться. Я негромко спросил:

- Полковник, може би вам краще зараз додому?

Он бешено глянул на меня и освободился от наших рук. Потом вздёрнул голову, расправил плечи и деревянной нешатающейся походкой вышел из бара.

Видимо, он живет где-то неподалёку. За последние годы я не раз встречал его на улице. В гражданской одежде, но всегда по военному подтянутый, аккуратный и безупречно трезвый он проходит мимо меня. Мы не здороваемся.

Гриша

Когда-то, лет десять назад, известного политика независимой Украины, ныне уже покойного, спросили об антисемитизме. Он уверенно ответил, что такового у нас не имеется. (Почти как знаменитое "В Советском Союзе секса нет!") Потом подумал, засмеялся и добавил: "Ну, хiба що на побутовому рiвнi..." Конечно, в его личной непредвзятости никто не сомневается, однако.... Мы ведь люди простые, не политики, вся наша жизнь, от рождения и до смерти - "побутовий рiвень".

Приблизительно в те же годы мой старый приятель ещё по облкниготоргу Гриша Мовергуз отважился пойти к другому известному нашему политику и поэту, чтобы объяснить ему, что антисемитизм унижает украинцев. Поэт снисходительно начал толковать о том же пресловутом бытовом уровне, с которым и поделать-то ничего нельзя.

Пять лет тому назад Гриша выехал в Германию по еврейской программе. Каждый год он приезжает в Львов проведать своих стариков и обязательно приходит ко мне - пообщаться. В этот раз мы говорили о евреях Львова.

Гриша горячился:

- Саша, я тебе напомню, что до 1939 года половина львовян были поляками, чуть больше пятнадцати процентов - украинцами, а третья часть - евреями. К началу 41-го года эта треть превратилась в половину - евреи бежали из Польши от Гитлера к Сталину! Это же полторы или две сотни тысяч людей, из которых к 44-му году осталось несколько сот. Боже мой, и куда же делась такая пропасть народу? Их убили. Сегодня ничто в городе не напоминает об этой трагедии. Мы ходим по улицам, по которым когда-то ходили они и уверяем себя, что так оно и было всегда. Так я тебе скажу, что не было. А мы об этом стараемся забыть и не вспоминать.

- Ну почему же? - памятник погибшим евреям всё-таки стоит.

- Да, действительно, советская власть поставила памятник у бывшего въезда в бывшее гетто. Он и сейчас стоит - "про людськi очi". Спроси у нынешней львовской молодёжи - кому и почему поставлен этот памятник - и услышишь весьма невразумительные ответы. Или спроси у них, многие ли знают, что главный городской рынок стоит на старом еврейском кладбище, где хоронили людей несколько сот лет подряд? Найдешь ли на этом рынке хоть жестяную табличку с извинениями за базарную толчею на чужих костях?

- Я согласен, где было львовское гетто, какое оно было и что в нём творилось - мы забыли надёжно. Одна моя пожилая знакомая, украинка, в годы войны работала в "домоуправе" в гетто. Представляешь, чего она насмотрелась? Уже в наше время любила вспоминать только симпатичного немецкого офицера, который через сорок лет после войны ухитрился по почте её разыскать во Львове и отправлял в Украину продуктовые посылки и сентиментальные открытки. Остальные воспоминания как ножом отрезало. Провал в памяти. Амнезия.

Потом я припомнил Грише эпизод с оскароносным фильмом Романа Полански "Пианист". Мы вместе с..., короче, я видел его в полупустом кинотеатре "Львiв". Роман Полански вполне мог бы снять такой же фильм и о Львове. Спустя несколько месяцев его показали по телевизору. На следующий день после телепоказа одна моя знакомая, во всём остальном очень милая женщина, громко возмущалась:

- Боже мiй, жиди зняли фiльм про то, якi вони нещаснi! Власне, про то, який був нещасний цей жид! Дивiться! Чомусь про мою бабцю нiхто фiльмiв не знiмає! А як жиди, то будь ласка, їм все можна! Ну, скажiть, Васильович, чи не так? - и она смотрела на меня с искренним возмущением и недоумением.*

- А ты ещё вспомни историю с Яновским концлагерем! - перебивает мои воспоминания Гриша. - Кто его построил на территории Львова - не знаю. Может, поляки, может, немцы, а, возможно, и советские спроворили перед войной. Но именно в этом концлагере немцы уничтожали львовских евреев, а кроме евреев, ещё тьму людей самых разных национальностей. Потом пришла Красная Армия. Ну не пропадать же добру! "Благоустроенные" бараки, качественная немецкая колючая проволока и сторожевые вышки - только новый "людской материал" подавай! За этим у Иосифа Виссарионовича, сам знаешь, дело не стало. Затем не стало и товарища Сталина, но "материальную базу" было всё равно жалко. Далее - понятно.

- Я знаю - "Тридцатка".

- Ну, конечно! - пожимает плечами Гриша - теперь этот концлагерь является неотъемлемой частью нашей гордой пенитенциарной системы. Какие уж тут, к чёрту, мемориалы. Позорище!

Я припоминаю, кто-то мне говорил, что какой-то крест там всё-таки стоит, но даже говорить этого не хочется. Трудно себе представить, чтобы Освенцим и сейчас использовали по прямому назначению, это сочетается только с нашим пониманием "европейского вектора".71

- Слушай, Саша, мы тут у тебя уже третий час, - машет рукой Григорий, - может, сходим куда-нибудь, посидим, кавы выпьем?

Я мнусь, Гриша улыбается:

- Я приглашаю.

Мы быстро собираемся и уходим.

Тест Айзенка

Вячеслав когда-то подарил мне маленький радиоприёмник, через его наушники можно слушать лёгкую музыку, которой теперь навалом. Я хожу по улицам с засунутыми в уши блестящими пуговками. Встречает меня старый приятель и издалека лицо его приобретает скорбное выражение. Мы пожимаем друг другу руки и он, показывая на наушники, сочувственно и громко спрашивает:

- Что, оглох?

- Почему? - обижаюсь я - просто музыку слушаю.

- Значит, поглупел, - флегматично констатирует приятель.

Да чёрт его знает, ближе к старости люди часто глупеют. Вечером я включаю компьютер и, порывшись в папках, нахожу тест Айзенка, с помощью которого можно проверить свой уровень интеллекта. Раньше я его не запускал, опасаясь увидеть результат. Запустил и честно ответил на те из вопросов, на которые смог. 123 балла. Ну да, не сто сорок с гаком, звёзд с неба не хватаю, но и в дураки, слава Богу, пока не попал, и на том спасибо.

Озарение

Возле базара, на котором торгуют художественными поделками и поэтому гордо называют "Вернисажем", я встречаю старого знакомого - художника Георгия Вераксу. Георгию Михалычу уже восьмой десяток, но он всё ещё себе позволяет - вот и сегодня он явно навеселе. Мы давно не виделись, поэтому следуют ритуальные хлопанье по плечам и возгласы "Чёрт возьми! Кого я вижу! Какие люди! Саша!"

После завершения церемонии приветствия Веракса спешит поделиться недавно осенившей его гениальной мыслью, инсайтом:

- Саня, я наконец-то понял! До меня дошло! Я уже знаю причину всех наших бед в политике, экономике и сельском хозяйстве! Это гениально! Это озарение!

Я пытаюсь остановить восторженный поток слов:

- Я рад за тебя, Георгий Михалыч. Поделись знанием со старым знакомым.

Веракса уставляется на меня хмельным взглядом и после выдерживания эффектной паузы торжествующе выпаливает:

- Минтелитет п... децовый! Ты понял?

- Еще раз можно? - уточняю я.

- Минтелитет п... децовый - я тебе говорю! - повторяет Георгий Михайлович с лицом просветлённым и счастливым.

Если не придираться к форме изложения - мысль интригующая. А мы всё - народ тёмен, народ тёмен!

Письмо в СБУ

Захожу по делу в небольшую фирму, с руководством которой давно знаком и изредка сотрудничаю. После обмена приветствиями хозяин кабинета пан Тарас отлучается на несколько минут, попросив у меня извинения. Сижу, разглядываю художественные изделия, производством которых занимается фирма. Случайно мой взгляд падает на стол, на котором поверх других документов лежит аккуратный белый лист бумаги с набранным на компьютере текстом. В глаза бросается напечатанная жирным курсивом шапка "Начальнику обласного управлiння СБУ генералу...".

В этот момент дверь распахивается и возвращается хозяин. Я улыбаюсь и показываю глазами на стол:

- Пане Тарас, ви би хоч перегортали донизу лицем таки листи...

Он улыбается в ответ:

- А в мене нiяких таємниць нема. Ось пишу в обласне управлiння листа, прошу дозволити менi ознайомитись iз справами репресованих родичiв.

- А маєте таких? - задаю я довольно глупый вопрос. Он кивает головой:

- Маю.

- А кого? - продолжаю я лезть со своими расспросами. Тарас отвечает лаконично:

- Всiх.

- Всiх - то як? - не понимаю я. Собеседник вроде бы неуместно улыбается и начинает загибать пальцы на левой руке:

- Всiх - то значить в мене - мама, батько, бабця й дiд. I у дружини (он меняет руку),- мама, батько, бабця i так само дiд.

Я прекращаю задавать вопросы и перевожу разговор на другую тему.

Женится Славик

Событие в 1999 году - женится младший сын - Славик. Со своей избранницей Светланой он познакомился ещё во время учёбы в одной группе в техникуме. Отец Светланы умер несколько лет назад, мама - Мирослава Ивановна - работает в "Укртелекоме" на телефонной станции. Раннее детство будущей свахи и её ближайших родственников прошло в Коми АССР - все были репрессированы.

Невеста живёт с мамой в однокомнатной квартире без туалета и с кухней на балконе - уже восемь лет Мирослава Ивановна ждёт квартиру, которую ей должны выделить, как репрессированной.

Утром в день свадьбы у подъезда двухэтажного дома на окраине Львова проходит ритуал выкупа невесты. Прямо говоря, это не совсем то, что двадцать лет тому назад я видел на селе, но всё же.... Потом мы с Мирославой даём напутствие - дети отбивают нам земные поклоны и просят благословить - "Нехай вас Бог благословляє!" - негромким эхом отзывается Мирослава Ивановна, Славик и Светлана обходят нас кругом, ритуал повторяется трижды. Потом мы едем в церковь. Обряд венчания происходит в храме в конце улицы Лычаковской, в бывшем костёле Марии Остробрамской.

Распоряжается свадьбой брат Мирославы Богдан Иванович. Количество гостей со стороны невесты раза в четыре больше нашего, но мы не уступаем - опять выручает Дария Ивановна. Она лучше всех знает традиции, все песни и ритуалы. Муж Тарас только улыбается, глядя, как Дара выступает. Веселиться тоже надо уметь.

Потом наступают будни. С невесткой мне, кажется, повезло. Я, шутя, называю её лучшей невесткой во Львове и Львовской области. Она симпатична, уравновешена и некриклива (у меня аллергия, идиосинкразия или как там оно называется, но не переношу крика в любом виде и сам никогда не кричу), она умеет, как и любая галицкая женщина, делать дома всё, при этом это всё получается быстро и ловко.

В отличие от меня, Вячеслав не болтлив и вытянуть из него лишнее слово непросто. На мои расспросы о семейной жизни и отношениях с тещёй, Славик обычно отвечает:

- Мирослава Ивановна - нормальная.

Я знаю, в его устах это высокая похвала.

Валя

Изредка я вижусь со своим знакомым Валентином. Кстати, тем самым, который столь настойчиво приглашал меня посетить общество русской культуры, завсегдатаем которого он является.

Валя - художник, поэт и музыкант. О творческом характере его натуры свидетельствуют усы с бородкой, тронутые сединой и трехкомнатная квартира, превращенная в большую мастерскую, донельзя захламленную и увешанную произведениями хозяина. Валя любит собственное искусство, компьютеры и видеокамеры, но ненавидит платить за жилплощадь, свет и газ. И не платит, по собственному признанию, уже больше десяти лет. Недавно весело рассказывал мне о визите работницы ЖЭКа:

- Приходит, видишь ли, ко мне и начинает - чому ви не платите за квартиру, за свiтло, як ви можете?! Тут я, видишь ли, ей вразрез - а вы сначала наведите порядок в своем ЖЭКе и заодно в нашем подъезде, вот тогда я подумаю - буду платить или нет. А она мне - як же так, ви же все одно тут живете, а я ей тогда - лицо Вали расплывается в самодовольной улыбке: я тут не живу, я тут мешкаю! Так она молча повернулась и ушла!

Валя начинает громко хохотать над собственной остротой.

И почему эти галичане так не любят русских? Мы же такие простые, веселые и остроумные...

Ножовочные полотна

Для работы мне понадобились нихромовые электроспирали и ножовочные полотна - я направляюсь на бывший стадион "Торпедо". Там расположена роскошная железячная барахолка. Дважды обойдя стадион, нахожу требуемое и иду к выходу. На выщербленых и потертых ступенях вдруг вижу необычную для нас фигуру - живого узбека. То есть когда-то узбеки приезжали в город с турпоездами и их можно было увидеть частенько, а теперь - экзотика. Экзотике лет шестьдесят, на нем потертый пиджак и классическая узбекская тюбетейка. Он сидит на ступенях рядом с небольшим чемоданчиком, в котором разложен его скарб - старые выключатели, допотопный утюг и еще какой-то мотлох, среди которого я вижу и спирали с ножовочными полотнами. Из интереса подхожу:

- Здорово, отец! Почем спирали продаешь?

Он показывает два пальца:

- По две гривни. Бери, хорошие спирали, сам мотал, каждую включал - проверял.

- Это где же ты их сам мотал? - интересуюсь я.

- Там, у себя... - он неопределенно машет рукой.

- Где - у себя?

- У себя в Ташкенте - отвечает он с легким восточным акцентом.

Я оживляюсь:

- Ну, так расскажи, отец, как живете там у себя в Ташкенте. У нас только нашего президента нельзя ругать, а вашего - сколько угодно. Так что давай на своего Каримова, не стесняйся.

Он снизу вверх смотрит на меня:

- У нас совсем плохо. Че вам вашего президента ругать? У вас тут жить можно.

- Хрен то правда - машу рукой я. - А у вас-то почему плохо? У вас же тепло - дыни, арбузы, виноград, что хочешь!

- Слушай, зачем ты эти глупости говоришь? - начинает горячиться узбек. Он выхватывает из чемодана два ножовочных полотна и показывает их мне:

- Вот, полотно, у нас в Ташкенте двадцать пять рублей стоит...

- Это каких, русских, что-ли? - перебиваю я его.

- Слушай, какая тебе на х... разница - каких рублей, ты слушай, что я говорю. Двадцать пять рублей - ничего в Ташкенте за эти деньги не купишь! А здесь я продаю ножовку за шестьдесят копеек - два яичка скушать можно! Ты понял? У вас здесь неплохо!

Я купил у него два полотна за рупь двадцать и две спирали за четыре гривни, хотя у меня в сумке уже лежало и то, и другое. Дружба народов - нас же так воспитывали...

А другой случай совсем недавно произошел. В магазине "Сантехник" на Киевской я увидел под стеклом прилавка выложенные в аккуратный рядок ножовочные полотна - самые разные. Там были польские тонкие двусторонние пилки за 90 коп. и французские с красной полосой для особо крепкой стали за 60 коп. Рядом красовались немецкие полотна и еще какие-то неведомой мне страны за 65 и 70 копеек. И там же я увидел черное промасленное полотно за 2 гривни и 20 копеек. Подозвал продавца:

- Скажiть, воно що - дiйсно настiльки краще, наскiльки бiльше коштує, нiж тамтi?

Продавец посмотрел на меня многозначительно, поднял руку:

- Ясна рiч! То росiйське, розумiєте?

- Дивiться, дивiться, вмiють же ж! - восхитился я и немедленно приобрел сразу три замечательных полотна, которые продавец тщательно завернул в два кулечка, чтобы я не испачкался машинным маслом.

Если бы чувство великорусского патриотизма у меня давно не атрофировалось, я бы возгордился. А так что - скорбить по поводу того, что полотно уже стоит пяток яичек, а не два, радоваться жалким остаткам нашего экономического сотрудничества или, наоборот, его постепенному развалу, или просто изобилию пилок на прилавках? Не знаю. Пилите, Шура, пилите...

Мелодии Гедеона Рихтера

Гостюю у приятеля. Русскоязычная компания, но на столе не водка с пельменями и салатом оливье, а лёгкое вино и разнообразные аппетитные закуски, приготовленные умелой хозяйкой. Беседуем "о культуре".

Хозяин, Владимир Петрович Шовкуненко*, громко возмущается "забитыми рогулями", которым "ничего не надо!", в отличие, скажем, от него - ценителя и знатока культуры и искусства.

Один из присутствующих пытается возразить, упоминая недавний концерт львовского исполнителя - ему говорили - концерт был хороший.

Хозяин протестующе ударяет кулаком по столу:

- А я говорю - рогулей слушать не буду! Не хочу! Хочу слушать Гедеона Рихтера!

- Вова, Гедеон Рихтер - это венгерская фармацевтика, - мягко поправляет его супруга. - Тот, который играл - Святослав.

- Какая разница! - машет рукой приятель.

Я сразу вспомнил диалог из российского "Брата-2" с теперь уже, увы, покойным Бодровым:

- Не люблю Киркорова! Одно слово - румын!

- Да не румын - болгарин он.

- Какая разница, брат!

Действительно, чёрт возьми...

Братухи

По какому-то делу мне понадобился старший сын. Дома его нет, Оля советует мне зайти в "Турист" - довольно большой и неуютный ресторан в конце улицы Евгена Коновальца. К ресторанам я с молодых лет не приучен и ходить в них, честно говоря, не очень люблю, но Сергей нужен. Делать нечего - иду.

Только зайдя в зал, сразу замечаю рыжую Серёжину голову. Он рад моему приходу, покидает свою компанию и мы усаживаемся за отдельный столик. Нас быстро обслуживают.

В зале с полсотни разношёрстно одетых молодых мужчин. Там и сям мелькают девичьи головки. У входа постоянно переминаются с ноги на ногу два милиционера. Осведомляюсь о контингенте посетителей. Сын обводит глазами зал, смеётся и удовлетворённо сообщает:

- Все. Сто процентов.

- В каком смысле? - не понимаю я.

- Братва. Братухи. Все разные, конечно. Есть бандиты, кишеньковые, квартирные, но, в общем - все. Конечно, не считая девушек, - извинительно добавил он, - они для оживляжа.

Мне стало немного не по себе, но интерес пересилил. В зале было действительно оживлённо, оркестр гремел. Особо хорош был саксофонист, видимо, любимец "публики".

Через некоторое время я обратил внимание на совсем юного молодого человека, который явно выпил лишнего. Он, похохатывая, расхаживал по залу, заговаривая со знакомыми за столиками. Я спросил - кто это? Сергей презрительно скривил губы:

- Молокосос. Никто и звать никак. Он... - Сергей назвал преступление, которое совершил юнец, и мне стало совсем не по себе:

- И что - не нашли его?

- Почему не нашли? Нашли. Отец откупил.

Остановившись неподалёку от нас, молокосос докурил сигарету и вдруг ловким щелчком стрельнул окурком в оркестрантов. Сергей нахмурился:

- У нас тут вообще-то - "в пианиста не стрелять!"

Из-за столика поднялся один из гостей, лет после тридцати и подошёл к сигаретному снайперу. Зал притих.

- Ты шо себе позволяешь? - громко спросил он голосом Макаренко. Юнец начал оправдываться, но его перебили:

- Ты шо, не понимаешь - сюда люди пришли - отдохнуть! После работы!

От столиков к месту конфликта подошло еще несколько человек и все направились к выходу. Я попросил Сергея узнать, чем закончилось. Он ушёл и через несколько минут довольный вернулся:

- Всё в порядке. Договорились с ментами на входе - он им тоже уже надоел, и забили ногами в вестибюле. Мент пошёл "Скорую" вызывать.

Однако. Вдруг Серёжа поднял голову. Я посмотрел, что привлекло его внимание. В зал входила компания молодых людей, первым шёл высокий светловолосый парень в непритязательной спортивной маечке. Сергей понизил голос:

- Боже! Кто пришёл! Это же Орест! Редкий гость. Ты увидишь, что сейчас будет твориться.

Сначала ничего не творилось. Вновь прибывшие скромно заняли место за одним из столиков, разве что к этому столу со всех концов зала стремглав кинулись официанты.

Спустя три минуты саксофонист взял в руки микрофон:

- Брати Колянчуки з Левандiвки вiтають шановного Ореста та просять виконати для нього пiсню "Левандовка, жизнь моя - воровка".

Потом заказы просто посыпались. В честь Ореста блатные устроили настоящий концерт по заявкам. Редкий гость захотел потанцевать. Выбрав себе партнёршу, он закружил её на пятачке у оркестра. Мужчины начали прихлопывать в такт, все девушки, окружив танцующую пару, самозабвенно исполняли какую-то безумную смесь канкана и сиртаки. Орест изъявил желание сам заказать песню. Размахивая купюрой, он упрашивал музыкантов её взять, но они хором отказывались и уверяли что с удовольствием выполнят заказ и за так. Демократичный Орест* возмущался:

- Хлопцi, та я ж є такий, як всi. Я ж просто хочу - як всi!

Оркестранты были неумолимы.

Потом я ушёл. Сергей проводил меня и посадил в машину.

Иногда по вечерам мне вспоминается тот ресторан. По телевизору в это время обычно передают репортажи о заседаниях нашего парламента и мне чудится труднообъяснимое сходство.*

Ювелирная фирма

В 2000 году меня, как специалиста по художественному металлу, пригласили поработать в небольшую частную ювелирную фирму. Директор фирмы - русскоязычный уроженец одной из среднеазиатских республик, маленького роста, широколицый, властный и подозрительный. Соответственно, в комнатах господствует русскоязычие, к которому вынуждены были вернуться даже призабывшие русский галичане.

В первый же день работы я знакомлюсь с одним из новых коллег. Василий Васильевич говорит по-русски очень хорошо. Позволяю себе спросить его о родном языке. Он пожимает плечами:

- Конечно, дома я разговариваю по-украински. Но, учитывая, что я попал в русскоязычную фирму и владею двумя языками, на работе пользуюсь русским.

Смеюсь:

- Василь Васильович! У зв'язку з тим, що я так само володiю двома мовами, я з вашого дозволу буду у спiлкуваннi з вами користуватися все ж таки українською мовою. А хто з нас куди попав - ми якось за фiлiжанкою кави визначимось.

Фирма создана недавно и занимается выпуском ювелирных изделий. Я принят на работу "начальником участка по серебру". Дважды переспрашивал, но директор упрямо повторял "участок по серебру". С грамматикой у начальника явные проблемы, что и неудивительно - он бывший стройбатовец, подполковник. Когда я задаю трудный для него вопрос, он отвечает назидательно:

- Александр Васильевич, поймите - я бригадой командовал, у меня было восемьсот человек в подчинении и мне никто таких вопросов не задавал!

Эту фразу приходилось выслушивать через день.

Не считая Славика, который, естественно, был принят на работу вместе со мной, после почти двадцатилетнего перерыва у меня появился подчинённый - давильщик Роман. Помня свой печальный опыт, я в первый же день объявил Роману, что никакой он мне не подчинённый, а коллега. Мы делаем серебряную посуду и здоровенный Рома, в свои сорок девять лет сверкающий широкой улыбкой из тридцати двух безупречных собственных зубов, лихо давит рюмки и стопки на давильном станке. Славик их шлифует и полирует, я - паяю и декорирую.

Смысл производственных совещаний директору незнаком, поэтому по понедельникам он проводит привычные "построения офицеров" и по сорок минут рассказывает нам о собственных достоинствах, периодически поясняя, что может уволить всех и набрать новых - в стране безработица.

Ювелира Евгена директор, а вслед за ним и остальные называют почему-то Женей. Я себе такой сомнительной вольности не позволяю, хотя Евген откликается и на Женю. Спустя несколько месяцев мы с давильщиком Романом заходим после работы на каву и сразу видим за одним из столиков подвыпившего ювелира Евгена в компании с ещё одним сотрудником. Подсаживаемся. Евген длинно и витиевато клянёт нашего директора, потом ударяет кулаком в стол:

- I взагалi, курва мать, який я йому в срацi Женя! Який я Женя, якщо я Євген!

Я осторожно напоминаю, что не злоупотребляю этим вариантом имени, Евген машет рукой:

- Та я то давно зауважив, та до вас нема претензiй, але той курвiй син...

И он опять начинает вычурно ругать нашего босса.

При приёме на работу особо уважаемых специалистов, директор проводит для них небольшую экскурсию по фирме. В один из дней вижу, что начальник водит по комнатам очень высокого мужчину лет сорока, на лице которого трёхдневная щетина, а длинные волосы прихвачены сзади в небольшой хвостик. Мужчина молча и мрачно слушает пояснения директора, путающегося у него под ногами.

Спрашиваю у проходящего мимо молодого ювелира - кого это директор водит? Ювелир понижает голос и уважительно шепчет:

- То Юра!

- Ну i що з того, що Юра? - нетерпеливо переспрашиваю я - Вiн хто, ювелiр?

- Та то Юра! - сотрудник провожает довольным взглядом небритого обладателя хвостика и поворачивается ко мне:

- Олександр, в нього все в порядку - вiн i ювелiр, i художник, i гравер. Взагалi, якщо вiн в нас буде працювати, то... - он многозначительно качает головой и, ускорив шаг, уходит в комнату ювелиров, видимо, обсудить новость.

В понедельник новый сотрудник выходит на работу. Для него срочно освобождают отдельную комнату, устанавливают ювелирный стол, новенькое импортное оборудование. Во время утреннего "построения" директор, не скрывая торжества, объявляет:

- С сегодняшнего дня с нами работает Юрий Александрович! С его приходом нашей фирме будут подвластны новые высоты!

Комната Юры рядом с закутком, в котором работаем мы со Славиком и я в первый же день знакомлюсь с новичком.

Надеюсь, Юрий Александрович (Юрiй Олександрович) не будет возражать, если я напишу, что мы стали друзьями. Поэтому я мог бы посвятить много страниц этому замечательному человеку и очень большому мастеру, но книжка, в общем-то, не об этом. Ограничусь тем, что за пару недель Юра буквально "на колене" изготовил несколько ювелирных изделий, которые фирма безуспешно пыталась сделать несколько месяцев, изо дня в день выслушивая бесконечные директорские требования, пожелания, указания, соображения и претензии. Ровно через два месяца он молча собрал свой гофт * и уволился.

Вскоре директор загорелся идеей нашими руками изготовлять чаши и дарохранительницы для церкви (это мы с сыном умеем), не имея малейшего понятия хотя бы о предназначении этих вещей. У меня не хватало гражданского мужества обьяснить ему, что у человека, утратившего связи с собственной азиатской культурой, пребывающего не в ладах с русской (участок по серебру!) и откровенно недолюбливающего всё украинское - такие вещи в принципе не должны получаться. Мы начали конфликтовать, у меня сильно заболело сердце и вскоре я покинул это заведение. Славик уволился ещё раньше.

Володя из Донецка

Лет пять назад где-то на улице Кривоноса меня остановил незнакомый мужчина и, показывая на ничем для львовян не примечательный жилой дом, начал расспрашивать о памятниках архитектуры на плохом украинском языке. Ещё через три минуты выяснилось, что сам он из Донецка, во Львове в командировке на три дня, все вопросы решил, до отхода поезда ещё пять часов, и он очень хочет посмотреть город, в котором впервые.

Сами понимаете - эти пять часов мы провели вместе. Я провел для него экскурсию по Рыночной площади, потом завёл гостя в несколько храмов, в том числе в Собор св. Юра - он тогда реставрировался и нас пустили посмотреть знакомые реставраторы.

Володя - так он представился - оказался приятным и любознательным собеседником. В конце концов, притомившись от ходьбы, мы спрятались в тени зонта одного из кафе в районе Привокзальной площади.

Володя настойчиво убеждал меня в том, что Львов является хранителем и носителем культуры в Украине. Я не спорил со столь лестным для нас тезисом, однако утверждал, что всё не так однозначно, как ему кажется, и вопрос является достаточно многогранным:

- Видите ли, подавляющее большинство граждан Львова моего возраста - горожане в первом или втором поколении. При моей жизни и на моих глазах в город вселилось полмиллиона обитателей окрестных сёл. Учителя и заводские рабочие, врачи и водители троллейбусов, музыканты, художники, учёные, продавцы из супермаркетов и даже милицейские полковники - все они ещё вчера были крестьянами.

- А вы сами-то из каких будете? - поинтересовался собеседник.

- Отец в деревне родился, - не вдаваясь в подробности, ответил я. - Вы знаете, меня мои деревенские корни не смущают. Общеизвестно - село - носитель народных традиций и обычаев. Конечно, мы, русские во Львове оторваны от корней собственной этнической культуры и это сказывается. Манкурты... Украинцы же, наоборот, зачастую душой в селе, а телом в городе. Поэтому с народной культурой у нас все в порядке, а общей немного не хватает. Отсюда и антисемитизм, и прочие предрассудки. Вся наша "европейскость" - польская, но спасибо и за польскую. Остальная Украина и такой не имеет.

- А за что галичане так не любят нас, русских?

- Таких распрекрасных, правда? Вы лучше попробуйте сформулировать, за что мы, русские, так не любим галичан - это полезней.

Володя сощурился:

- Ну, а если откровенно - у вас лично - никакого предубеждения к галичанам?

- А куда бы оно делось! Но, как классик советовал - выдавливаю его из себя по капле, как рабство.

- А насчёт традиций - пошире можно? - поинтересовался гость.

Я засмеялся:

- Вы к нам попали летом. Приезжайте на Рождество - сами увидите. Думаю, нигде вы не встретите в рождественские праздники столько вертепов на улицах, столько колядующих, такого количества празднующих Рождество людей! Я однажды был свидетелем, как два трамвайных вагона, наполненных абсолютно трезвым народом, так задушевно пели колядки, что слезу выжимали. Сам подпевал, ей-Богу! На остановках одни пассажиры выходили, другие входили и тут же включались в рождественскую песню. Львов!

Володя неожиданно ткнул пальцем в стену близлежащего дома и повернулся ко мне:

- А это что?

Я посмотрел - на стене метровыми кривыми буквами было намалёвано "Андрiя - 1999". Пожал плечами:

- Издержки. Видите ли, на свои именины Андрии должны "робити шкоду". Верю, что в селе эти проделки могут иметь забавный характер. В условиях города именинникам остаётся одно - купить в близлежащем магазине баллончик с аэрозольной краской и ночью увековечить себя на стене собственной или соседней многоэтажки. Смешно-с.

- Вы хотите сказать, что испорченные дома - это единственные издержки такого симбиоза сельской и городской культур?

Я замахал руками:

- Поймите, это очень сложные вопросы, вряд ли нам удастся сейчас за чашкой кофе их решить. Это всё очень неоднозначно.

В этот момент Володя торжествующе показал мне на очередь моих земляков, смиренно ожидавших автобус:

- О! Пожалуйста! Очередь!

- И что? - не понял я.

- Очередь! - со значением повторил гость. - А у нас люди любой автобус на абордаж берут. Штурмом! Вы тут говорите - всё не так однозначно. А у вас - очередь!

Крыть мне было нечем и я засмеялся.

.............................................

Умерла сваха - Мирослава Ивановна. Дождавшаяся таки своей квартиры, она ещё успела год в ней пожить, уже тяжело болея и ушла в мир иной, не дотянув до пенсии. У внучки Юли из полного комплекта бабушек и дедушек в наличии есть только я один. Вот так мы и живём...

. .......................................

Операция на сердце

Бывшее пьянство и беспрерывное курение, крайне неправильный образ жизни и пошлые семейные сцены не прошли даром: мне стало трудно ходить. То есть ходил-то я замечательно, но через каждые пару сот метров приходилось останавливаться - болело сердце. Так прошло года два или больше. Вроде бы и привык, но переходы становились всё короче, а остановки всё чаще. Врачи рассматривали мои кардиограммы и, как сговорившись, повторяли одно и то же:

- Ну, невеличка стенокардiя. В межах вiкових змiн. Нiчого страшного нема.

После моих объяснений, что мне трудно ходить, смотрели с сомнением, а один даже порекомендовал обратиться к психотерапевту. Потом за меня взялся хорошо знакомый мне врач. Он завёл меня к известному кардиологу Колупаеву. Тот послушал и безапелляционно заявил, что нужна коронарография. Что это такое, я не знал, но слышал, что процедура стоит около ста долларов и тут же сказал, что подобные вещи мне не по карману. Кардиолог позвал из соседнего кабинета моего знакомого и с ядовитой улыбкой ему сообщил:

- Коллега, вы привели ко мне человека на приём, а он говорит, что у него нет денег на коронарографию, которая ему нужна. Вы уж, будьте любезны, одолжите ему нужную сумму.

Деньги каким-то образом мы нашли и через пару дней я заявился в мединститут к доценту Любомиру Кулику. Он был светловолос, моложав, худощав и энергичен. Отвечая в трубку стоявшего на столе телефона, произносил с достоинством - доцент Кулик слухає. Кулик тут же определил меня в палату и объяснил, что коронарографию сделают завтра утром, а делать будет доктор Сорохтей.

Доктор Сорохтей оказалась весьма миловидной женщиной, у которой я не преминул осведомиться - не родственница ли она знаменитого украинского художника Осипа Сорохтея. Она засмеялась и сказала:

- Родичка. - После чего меня завезли на носилках в какую-то комнату, где суетилось несколько человек в белых халатах. Комната была переполнена электронной аппаратурой. Светились несколько экранов мониторов. Лилия Васильевна - так звали доктора Сорохтей - быстро проделала непонятную манипуляцию в области моего паха и уставилась на экран монитора. Я повернул голову вслед за ней. На экране ритмично пульсировало нечто серое, а на фоне этого серого торчал чёрный крючок, смахивающий на рыболовный.

- Це що таке? - поинтересовался я у Лилии Васильевны.

- Це ваше серце - лаконично ответила доктор и скомандовала куда-то в сторону:

- Контраст!

Из рыболовного крючка на экране прыснуло что-то чёрное и разбежалось по речкам сосудов.

- А це що за гачок? - продолжил свои расспросы я.

- А це катетер, який ми вам ввели у серце.

- Як це ввели у серце? Звiдки? - испугался я.

- Звiдси - она показала рукой на мой пах и мне неудержимо захотелось задать глупый вопрос - что, прямо через..., но тут Лилия Васильевна опять мило улыбнулась и неожиданно спросила:

- У вас перший iнфаркт коли був?

- Перший? - искренне удивился я, - У мене їх взагалi не було.

- Мушу вас розчарувати. Були. Два.

И я тут же вспомнил, как после абсолютно дикой домашней сцены я выскочил в подъезд и сердце вдруг захлестнуло горячей волной. Запекло всё сильнее и сильнее, потом потемнело в глазах и я понял, что сейчас в этом подъезде и кончатся мои дни. Присел на ступеньку, но оно начало как-то отходить, отходить. Потом вроде отпустило. И второй раз, на ювелирной фирме, когда директор своей тупостью довёл меня до невменяемого состояния.

- А чому на кардiограмах нiчого не видно? - осторожно осведомился я.

- Це дуже просто - объяснила доктор Сорохтей - вам спочатку навалила передня стiнка, а потiм задня. Воно компенсується, на кардiограмах не видно, а тут - подивiться!

Она показала пальцем на монитор и что-то мне объяснила, но я уже не очень слушал. Н-да...

На следующий день я сидел в кабинете доцента Кулика. Он был безупречно вежлив и решителен:

- Прошу пана, вам потрiбна операцiя. I ми її вам зробимо. У п'ятницю.

- Доктор, ви впевненi, що вона менi необхiдна? - уточнил я.

- То є нескладно - улыбнулся Кулик, - у вас було два iнфаркти. Ви усвiдомлюєте, що може бути у випадку третього?

- Я крякну?

- Перепрошую? - приподнялись его брови.

- Тобто, я вiд'їду?

Лицо доцента Кулика прояснилось:

- Так, прошу пана, ви можете вiд'їхати. I то далеко. Тому у п'ятницю ми вас прооперуємо.

И опять проклятая извечная проблема денег встала передо мной во всей безнадёжности:

- Доктор, в мене немає грошей - уныло сообщил я доценту Кулику.

- Ну то ми вас прооперуємо без грошей, або за абсолютно мiнiмальнi - объявил Кулик и поднялся со своего стула:

- Пiшли!

Он деликатно подтолкнул меня перед собой и мы пошли по отделению. Сначала в лабораторию, где какая-то женщина в белом халате пыталась объяснить доценту, что только не сегодня, потому что работы очень много, и показывала ему журнал с фамилиями больных. Кулик вытащил из кармана халата ручку, нацелился на первую же фамилию в списке и скороговоркой спросил:

- Кого викреслювати? Або зробите то самi? Бо цього мужчину ми оперуємо у п'ятницю!

Она вздохнула и согласилась вычеркнуть сама. Потом такая же сцена повторилась в кабинете УЗД и у рентгенолога. Через пару часов я был уже "приготовлен".

Вечером состоялся "семейный" совет. Славик и... сами понимаете кто были настроены однозначно. Сын несколько раз повторил:

- Отец, не будешь же умирать из-за нескольких сот долларов. Найдём.

Некто сообщила, что у неё на чёрный день отложено двести баксов, которые она готова предоставить в моё распоряжение.

Ещё через два дня окончательно выяснилось, что речь идёт о сумме в пределах действительно нескольких сот. Те, кто когда-нибудь имел подобные проблемы со здоровьем, без объяснений поймут - много это или мало. В конце концов деньги нашлись, хотя и пришлось влезть в долги.

В пятницу утром меня завезли в сверкающую операционную. Людей в серых одеждах было много. Командовал доцент Кулик. Анестезиолог Ирина (я успел с ней познакомиться накануне) с маской в руках наклонилась надо мной:

- Як настрiй?

- Бойовий! - заверил я её и маска опустилась на моё лицо...

Через два дня меня вывезли из реанимации - никакущего. А ещё через десять или двенадцать дней я был выписан во вполне удовлетворительном состоянии после аорто-коронарного шунтирования. Мне поставили (вшили? вживили?) три шунта. Спустя месяца полтора я заявился в мединститут не с помощью трамвая или такси, а пройдя добрую половину длиннющей и идущей в гору улицы Лычаковской пешком. Без единой остановки! Это было в марте-апреле 2002. Дай Бог здоровья доценту Кулику и его коллегам.

Обладая язвительным характером, не могу закончить эпизод таким приторным панегириком и в качестве ложки дегтя добавлю, что швы мне почему-то забыли снять. Спустя год их снимали два хирурга уже в другой больнице и искренно веселились, демонстрируя мне полуметровые куски какой-то рыболовной лески, кажется, синего цвета. Впрочем, это уже мелочи.

Монолог пенсионера

Уже много лет я не мечтал стать космонавтом. Я мечтал стать пенсионером. После операции мечта сбылась - мне дали группу.

Когда я встречаю в городе знакомых, с которыми давно не виделся и слышу вопрос - как дела? - отвечаю по-американски:

- О'кей! - для убедительности складывая в колечко большой и указательный пальцы и лучезарно улыбаясь. А что ещё добавлять? Если однозубый рот (по М.Жванецкому) и крайне потрёпанный бомжеватый вид говорят сами за себя?

Конечно, как бывший коммунист и даже где-то партократ я готов многое простить этой самой бывшей партии. Но вот одна коммуняцкая подлость не даёт мне покоя - ну зачем, зачем они приучили нас принимать пищу каждый день, да ещё и не по одному разу?!

Уж много лет мы пытаемся искоренить и забыть эту пагубную привычку, но не тут-то было! Не поешь полдня и уже, видите ли - организм требует калорий. А где ж набрать столько картошки? Как говорит один мой знакомый - уму не растяжимо!

Инфляции у нас, как известно, почти нет, но всё равно считать в у.е. как-то спокойнее. Эквивалент гордый.

За сорок лет трудового стажа государство честно насчитало мне пенсию, как всем - 26 баксов. Конечно, прежде всего я всегда хочу заплатить коммунальные долги. Причём, если бы я их действительно заплатил, то от пенсии бы ещё немного осталось. Но уже со знаком минус. Поэтому я оплачиваю их частично и если всё пойдёт, как задумано, то мне удастся перехитрить этих коммунальщиков (слово-то какое противное - с намёком!) и умереть раньше, чем меня выселят.

Зато в магазинах теперь есть всё! И даже понятно, почему. В прежние, неправильные времена, когда всё было наоборот, я всегда говорил - пусть в магазинах будет всё и пусть у меня на это всё не будет хватать денег. Пусть! Я буду знать, что это просто я лично - глупый и ленивый. И это меня будет стимулировать.

Откуда я мог тогда знать, что ленивых идиотов наберётся миллионов сорок? И кто это мог знать, скажите?

Безусловно, нельзя утверждать, что процесс отучивания нас от вредных привычек стоит на месте. По моим прикидкам, миллионов двадцать уже давно и добровольно стали вегетарианцами. И оказались вовсе ненужными эти дурацкие истерические возгласы - как вы можете употреблять в пищу трупы убитых животных! Уже всё в порядке. Не употребляем. Разве что в праздничные дни - куриные шейки. Со сроком выдержки, как у хорошего коньяка - двадцать лет. Не в каких-то там бочках, а в классных американских морозилках. И всего-то восемьдесят центов за килограмм, а грызть можно всей семьёй два дня. И ещё нюхать. Запах - чудесный. Курица всё-таки!

Я ещё рыбу люблю. Какой русский не любит быстрой езды! Это о нас, так сказать, в транспортном аспекте - у Гоголя. А вот о нас и рыбе - лучше всё-таки у Гиляровского. Видимо, генетически заложенный зов этнических предков сказывается, поэтому как получу пенсию - обязательно иду на базар (лучше всех - Привокзальный) и покупаю полкило тюльки (0,5 у.е.). Если эти полкило съесть сразу и с костями для уменьшения количества отходов - послевкусие остаётся на месяц. Конечно, хамса значительно дешевле (0,43 у.е. за те же полкило), но в радостные дни получения пенсии хочется полакомиться чем-то поприличнее.

Осточертевшая за советское время проблема одежды ныне радикально решена сэконд-хендом. Из нового я лично приобрёл в конце прошлого тысячелетия только носки. Причём очень качественные и, разумеется, не какую-нибудь дешёвку. Отдал за две пары (сразу - полторы у.е!) и не жалею. В одной паре и сейчас хожу - она почти как новая, в другой завещал себя похоронить.

У мужиков есть свои специфические проблемы. Нет, конечно можно отрастить бороду - окладистую и седую. Это позволяет ездить в общественном электротранспорте бесплатно лет на пять раньше положенного срока. Но некоторые всё-таки желают бриться. Эстетам трудно. В нашем газетном киоске продают очень крутые станки. Жиллет. С двумя лезвиями. По 70 центов за три штуки в изящной упаковке. Такими, наверное, бреются наши вице-спикеры из Верховной Рады и члены правительства. Мы, пенсионеры, покупаем лезвия на базаре (ещё раз настоятельно рекомендую Привокзальный). Они, разумеется, подешевле и похуже, но зато в промежутках между сеансами гигиены ими можно точить карандаши, которые специально для пенсионеров продают в том же киоске. По 2 цента штука. Наше украинское ноу-хау. И грифель и оболочка сделаны из одинаковой таинственной субстанции и сбоку золотая надпись "Олiвець". Чтобы кто не перепутал. Если не нажимать, можно провести хорошую линию, если нажмёшь - ломаются пополам, но при наличии лезвий это не катастрофа.

А возвращаясь к пенсии, я вам так скажу: не в деньгах счастье. Главное, что мы все свободны!

Родине

В продолжение темы. В творческой биографии каждого литератора, пусть даже и самодеятельного, обязательно должен быть хотя бы один стих о Родине. Разумеется, таковой есть и у меня.

Да, с каждым годом мы стаем все круче,

Мужчины независимой страны,

Вот так и я, по случаю, с получки

Недавно приобрел себе штаны.

Мне просто повезло - на раскладушке

Среди каких-то тряпок и хламья

У полунищей бабушки-старушки

Сверкнула мне покупочка моя.

Схватил - немного задрожали руки,

И, о безумной трате мысль гоня,

За десять гривен приобрел я брюки,

Почти что новые и точно на меня.

Иду, курю "Прилуки особливi",

Как франт, в карманы сунув пальцы,

Все хорошо и я вполне счастливый -

Спасибо, Родина, ты мне согрела яйца!

Гости нашего города

Еду в маршрутке. Половина мест в микроавтобусе занята развесёлой русской компанией, судя по всему - гости Львова. На самом заднем сиденье расположился мужчина лет сорока, беспрерывно острящий и громко хохочущий. Остальная компания с энтузиазмом воспринимает его остроты и тоже очень громко смеётся. Все трезвые, во всяком случае - на вид.

- ...Если не хотите быть моей любовницей, то станьте тёщей! - обращается остряк к сидящей перед ним немолодой женщине и заливается счастливым смехом.

Та веселится:

- Николай, у тебя же есть уже одна, зачем тебе вторая?

- А пусть будут две или три!

Шутник подмигивает остальным и громко запевает:

- Если б я был султан, я б имел трёх жён!.. - и начинает корчиться от смеха. Остальные пять или шесть человек хохочут тоже. Едущий в составе компании мужчина средних лет, видимо, львовянин, пытается привлечь к себе внимание и вполголоса говорит с заметным украинским акцентом:

- Посмотрите, вот тут справа у нас дворец Потоцких, раньше здесь регистрировали браки, а теперь...

Но гостям не до Потоцких, они рыдают над очередной шуткой. Ещё через двести метров они останавливают маршрутку и на проспекте Свободы шумно выходят.

Хорошо всё-таки, что я родился во Львове.

Времена и нравы

Ранняя осень. Белый день. Я стою на перекрёстке Генерала Чупрынки и Киевской - жду маршрутку. Рядом стайка хорошо одетых молодых людей, по виду - студентов. Они о чём-то оживлённо беседуют. Один из юношей, обнимающий за плечи девушку, запускает руку за вырез её майки и начинает сосредоточенно мять грудь. Девочка с томной укоризной смотрит на молодого человека и говорит жеманно:

- Витя, блядь, ну у тебя же рука холодная!

Видимо, я всё-таки безнадёжно старею.

Генек

Родственников по линии Хохулиных во Львове у меня не так уж много, что и понятно с учётом того, как названа эта книжка. Родная сестра отца Клавдия Александровна, тётя Клава - умерла уже довольно много лет назад, жив её сын - мой двоюродный брат Олег Фёдорович Карпов. Уже пенсионер, он с семьёй живёт недалеко и мы с ним видимся хоть и нечасто, но регулярно. Много родни по линии Кристины, с которыми тоже встречаюсь. Особо мне симпатичен муж старшей сестры Кристины Генек.

Генека, то есть Евгена Ивановича Бурмаса, я знаю уже больше сорока лет. Подтянутый, каждое утро бегающий кросс и делающий холодные обтирания Генек почти не изменился за эти сорок лет. Разве что голова стала абсолютно белой.

Бурмас - коренной львовянин. Он рано остался сиротой и жил у родственника в центре города.

Генек мне рассказывал:

- Десь в кiнцi сорокових рокiв, я ще зовсiм пацаном був, прийшов до нас якiйсь майор з пiстолетом i нас виселили. I я поїхав на село, до дядька. Дядько був священником i я йому допомагав, прислужував у храмi. А потiм знову приїхав до Львова - поступати у нафтовий технiкум. Вчився, жив у гуртожитку. Закiнчив технiкум, поїхав "по розпредiленню" в Татарiю. Саша, ти не уявляєш, як там пили тi нафтовики, як пили! А вже звiдтам мене i в армiю призвали, тобто на Пiвнiчний Флот. В моря ходив. А потiм знову до Львова. Дуже вже рiдня переживала, щоби я освiту одержав, ну, то мусив поступати до Полiтеха. А далi, сам знаєш, пiвжиття на 49-му заводi, тобто на "Львiвприладi".

Я знаю, бывший сорок девятый специализировался на аппаратуре для подводных лодок и в молодости Евген Иванович объездил в командировках все далёкие и сверхсекретные базы наших атомных субмарин. Он уже, наверняка, и сам не помнит, как лет двадцать пять тому назад вполголоса рассказывал мне, как его пригласили в соответствующий кабинет и уговаривали:

- Евгений Иванович, вы же часто бываете в командировках, живёте в гостиницах на секретных объектах рядом с такими же командированными, общаетесь с ними по вечерам. Если кто-то из них позволяет своему языку что-то лишнее, не могли бы вы нам об этом, так сказать...

Мне самому в те годы было немного за двадцать и об убеждениях своей молодости я уже упоминал. А тогда я его перебил:

- Ну, i що ти йому вiдповiв, Генек? Менi таких пропозицiй не робили, але я може би i погодився - все одно право вибору лишається за тобою!

Генек в ответ отрицательно покачал головой:

- Саша, та я би не змiг! Я ж живу з двома - трьома мужиками в однiй кiмнатi тижнями. Хтось принесе пляшку, сядемо, дзьобнемо собi по пару дека. Нормальнi мужики, розумiєш, та я би не змiг тих сто грамiв випити, а весь час тiльки думав би про то, що вони говорять! Та пiшло воно... Я тому так i сказав - извините, но я для этого не гожусь. Не умею такого. Не научен.

Генек махнул рукой:

- Да он меня три часа мурыжил в своём кабинете. Уговаривал, а я, как баран, упёрся - не могу такого и всё! На том и разошлись.

Евген Иванович безупречно владеет русским и после 91-го года часто пользуется им в разговорах со мной. Я, как и раньше, беседую с ним по-украински и со стороны это иногда выглядит странно. Хотя это только для посторонних. Нам нормально.

Лет пять тому назад я был у Генека в гостях. Уже опустились летние сумерки и мы вышли на балкон перекурить (т.е. я - перекурить, а Генек за компанию). В разговоре вспоминаем начало 90-х, я позволил себе что-то ироническое. У Евгена Ивановича краснеют глаза:

- Ти знаєш, Саша, а я десь у дев'яностому чи в вiсiмдесят дев'ятому був у центрi, а там бiля Оперного мiтинг. Люди почали спiвати "Ще не вмерла Україна" - то я плакав. Плакав! Бо то наше, українське. Такого нiколи не спiвали.

Уже несколько лет Евген Иванович на пенсии, но продолжает работать. Его завод давно рухнул, и Генек теперь работает по электрической части в поликлинике, рядом с которой моя мастерская. Я вижу его часто и тащу в "Марципан" до пани Гали, но Бурмас обычно отказывается даже от кофе, ссылаясь на здоровье. Тут я его понимаю, сам уже давно здоровьем не хвастаю. Светлая личность - Генек.

Мы - манкурты?

На разных кладбищах во Львове лежат мои близкие: бабушка Евдокия, отец, мать, Кристина, Сергей, баба Катя и диду Янек, тётя Клава, бесчисленное множество почему-то уже ушедших из жизни более далёких родственников и друзей. В своё время и я окажусь где-то рядом, но это будет потом. А пока...

А пока во Львове живёт мой сын Вячеслав со своей женой Светланой и моей внучкой Юлей, которая пока что знает единственное русское слово "дедушка". А еще дочка Наташа, мой двоюродный брат Олег с семьёй, самая близкая мне женщина М. с дочкой и мамой, Генек, двоюродные братья и сёстры Славика Андрий, Тетяна, Алёнка, семейство Петраковых, друзья детства Валерка и Толька, мои друзья и коллеги зрелых лет Юра, ещё один Юра, да разве всех перечислишь? Русские и украинцы, москали и галичане, и евреи, и поляки - все мы живём тут, во Львове, и будем жить дальше.

Государство Украина я не люблю. (Для подозрительных - государство Россия я не люблю тоже). Да и как-то странно любить Кабинеты Министров, суды, прокуратуры и налоговые инспекции. Страна Украина мне намного симпатичнее, но на самом деле по настоящему неравнодушен я только к нашему Львову, львовянам и улице Генерала Чупрынки.

Кто его знает, а может быть, мы не такие уж и манкурты? Может даже где-то наоборот. Не знаю...

Не помню уж, кто сказал (кажется, об СССР) - надо стараться прожить достойную жизнь в этом абсолютно недостойном государстве. К сожалению, я никак не могу утверждать, что прожил свою жизнь достойно, ну, да ладно, я ведь всего навсего обычный человек, заурядный русский львовянин.

Ностальгическая прогулка

В 2004 львовская золотая осень удалась - сухая, тёплая и солнечная. Я неторопливо иду пешком по своей родной улице Пушкина-Чупрынки от конца к началу, разглядывая знакомые окрестности и предаваясь ностальгическим воспоминаниям.

Вот слева и большом мусорном баке сосредоточенно роется немолодой "buttlehanter" - охотник за бутылками. На нём сильно вылинявшая майка, на груди которой красуется гордая надпись "Life Style".

Забавно, хотя это, конечно, не полный образ нашей большой Родины, ещё есть бескрайние поля и высокие горы, полноводные реки и ласковое, тёплое море...

Да черт с ними, с батлхантерами.

Вот парк "Пiсковi озера", тот самый, где когда-то была свалка. Рядом дома, в которых тогда жили мои одноклассники Першаков и Гуцалюк, Серёжа Ткачёв и Алик Максименко. Как говорится, иных уж нет, а те далече.... Бывший техникум радиоэлектроники - теперь это Захiдноукраїнський колегiум. Напротив - Лесотехнический институт, когда-то - гимназия и бурса Украинского педагогического общества ныне - Лесотехнический университет. За эти шестьдесят лет его дендропарк сильно урезали застройкой, но он всё ещё есть, и окружен теперь не дощатым забором, а красивой оградой, сквозь которую видны оживлённые группки студентов.

В левую сторону от Пушкина-Чупрынки ответвляются сначала Курская-Повстаньська, а потом та самая Хробрего-"Храброва"-Толбухина-Перемиська, в конце которой мои родители успели пожить ещё в далёком сорок четвёртом. А вот и угловой магазин - кафе "Шпора", возле которого меня держали на руках в этой бесконечной очереди за сахаром.

Лет в пять или шесть, вручив довольно крупную купюру, меня послали за хлебом в этот магазин, разрешив на сдачу купить сдобную булочку. Я выполнил задание с хлебом, сказав продавщице, чтобы на сдачу она дала мне булочек. Переспросив меня трижды, продавщица вынесла из подсобки огромный картонный короб, насыпала в него несколько десятков булок и с сомнением вручила мне. Держа короб перед собой и ничего из-за этого не видя, я потащил добычу к дому, гордый выполненным поручением, но в нашей браме споткнулся на ступенях, выронил короб и горько плакал, глядя на рассыпавшиеся по всему подъезду булочки. Выскочившая на мой рёв мама не знала, плакать или смеяться. Булки аккуратно уложили в коробку и с извинениями вернули.

Дом 102. Тут жили и живут Мельковы, Снегирёвы и Еременки - однополчане моего отца и их дети, которые вместе со мной ходили в 17-ю среднюю школу, как я теперь знаю - бывшую мужскую Гимназию имени Яна и Енджея Снядецких. И ещё через один подъезд мой дом 98а, на третьем этаже которого я прожил первые четверть века своей жизни. Теперь там живут чужие люди - об этом после смерти мамы позаботился обокравший ее отчим.

Подвал соседнего 98-го дома на углу Конотопской принадлежал моего лучшему другу раннего детства Генке Яновскому, который потом стал музыкантом и прожил весьма богатую разнообразными событиями жизнь. Последние пару десятков лет он жил в Сочи, а жив ли теперь - не знаю. Над ним - Мишка Сазонов с младшей сестрой Наташкой. Наталья Георгиевна и теперь там живет. А на втором этаже - Витька Юркин. Недавно встретились с ним случайно, выпили по соку, пожаловались друг другу на здоровье. Виктор Серафимович работает в "Укртелекоме".

Чуть повыше напротив бывшего генеральского особняка с колоннам в доме 79 жил Витя Степанов. До школы, во время наших вечно военных игр я ему отчаянно завидовал - он ходил в настоящих "командирских" хромовых сапогах. Виктор, слава Богу, жив-здоров и до сих пор, только живёт на два квартала дальше. В соседнем ?77 жил Колька Прашко. В пятилетнем возрасте мы играли в "догонялки". Колька, убегая от меня, умудрился попасть под проезжавший мотоцикл с коляской. Всю жизнь потом, смеясь, напоминал мне об этом случае, показывая оставшийся шрам на лбу. Давно покойный.

А уж под 75-ым номером жил Серёжа Лобанов - одноклассник, друг и детства и молодости, мой свидетель на нашей свадьбе с Кристиной. Кристина всю жизнь по-товарищески очень любила Сергея. Восемь лет назад он пришёл ко мне чуть под хмельком и начал жаловаться, что у жены под Москвой умерла мать и надо переезжать - принимать унаследованный дом с тяжелобольным тестем. Жена с дочками уже уехала, а он собирает вещи. Я начал его успокаивать, говоря, что в России всё-таки жизнь полегче, там зарплаты и пенсии повыше. У Лобанова заблестели глаза:

- Саня, - закричал он - не хочу я в эту грёбаную Москву! Не хочу их рублей и пенсий! Ты что, не понимаешь? Я тридцать пять лет проработал на заводе кинескопов, я прожил на улице Пушкина полвека, меня тут знает каждая собака и я хочу здесь умереть! Дайте мне здесь умереть! - сказал Сергей и у него опять блеснула слеза.

Сергей Александрович Лобанов так и не попал в "грёбаную Москву". Через месяц после нашей встречи он заболел дифтеритом(!) и ещё через полтора месяца умер. Видно, где-то там наверху услышали его просьбы.

Дальше за Серёжкиным домом новое здание "Дiпромiста", бывшие казармы полка НКВД - нынешние суд и милиция - и дом ? 63, на первом этаже которого жил мой друг детства Славка Рыжий (вообще-то он Вячеслав Платошин, ныне пенсионер), а в цоколе когда-то была та самая забегаловка, из которой отец принёс нам пряники в 51-ом, получив младшего лейтенанта. Назначение этого помещения на моей памяти много раз менялось, теперь там агентство по торговле горящими путёвками и парикмахерский салон.

Следующий дом с аптекой и банкоматом был построен уже в советское время, а далее дом ? 61 - в далёком прошлом это был дом профессора Политехники архитектора Винцента Равского, а потом - детская поликлиника, в которую я ходил на молочную кухню за питанием и для Серёжи и для Славика и вообще - мы там лечили наших детей. Рядом с остановкой трамвая ?2 - большая серая хрущёвская пятиэтажка. Тут жил сын моей бывшей одноклассницы Ольги М. - в свою очередь одноклассник и ближайший друг моего старшего сына, погибший в 22-летнем возрасте от передозировки наркотиков. Далее Спорткомитет, в котором много лет проработал покойный старший брат Кристины Рома Кущакивский * и за ним люксовский дом моего одноклассника Мишки Дашевского.

Улица начинает спускаться вниз, к пятой поликлинике, в которую я хожу всю жизнь. Нижнюю часть здания поликлиники достроили уже в советское время, а в верхней части до войны размещалась женская гимназия им. Королевы Ядвиги, а в военные годы - институт исследований тифа знаменитого львовского учёного Рудольфа Вайгля.

За углом, в подвальном помещении на улице Ивана Левинского находится моя творческая мастерская, в которой я работаю последние десять лет, а на противоположном углу под 52 номером экзотический дворец, принадлежавший в своё время библиофилу Франтишку Бесядецкому. Дворец вечно рисуют художники и фотографируют туристы. В его романтической башне - творческая мастерская известных львовских художников супругов Рыботицких. В молодые годы мы с Оксаной Рыботицкой водили группы туристов по музею украинского искусства - будучи художницей по образованию, она несколько лет проработала в музее

Ещё чуть ниже на трамвайной остановке киоск "Пресса". Киоскёрша, завидев меня, делает приглашающий жест, означающий, что для меня отложены "Зеркало недели" или свежий компьютерный журнал. Она очень приветлива и я иногда задерживаюсь у киоска поболтать. Напротив, под изображением усатого запорожца с люлькой - табачный, обе продавщицы которого - Лена и Вира здороваются со мной и, не спрашивая, выкладывают на прилавок две пачки "Винстон ван". Рядом с табачным в подвальном помещении - кафе "Марципан" пани Гали, Галюни, Галины Мыколаивны, ей всегда отдельное спасибо за веселу вдачу, щирий характер i смачнi гарячi флячки, которые пани Галя именует рубцями.

Вот мы уже и на перекрёстке, который молодые люди из неблагополучных семей всегда называли и называют Крестом, хотя вообще-то здесь просто пересекаются второй и девятый трамвайные маршруты. Если идти так, как иду я - от конца улицы Чупрынки, то влево уходит Киевская - бывшая На Байках, а вправо - Котляревского, некогда носившая название Набеляка.

На самом углу летом утопает в зелени и цветах симпатичная небольшая вилла, принадлежавшая ректору Львовской Политехники (1893-94 г.г) Пласиду Дзивинскому, потом в ней жил известный львовский коллекционер Островерхов, а в наше время здесь размещается НТШ им.Т.Шевченко.

Ближе к центру города я знаю улицу Чупрынки хуже, хотя и здесь есть свои достопримечательности: вот в этом доме когда-то жил Иван Франко, а почти напротив пожарная часть и резиденция УНА-УНСО с чёрно-красным флагом и крестом, смахивающим на свастику. Мостовая круто вздымается вверх и сливается с улицей Степана Бандеры. На многолюдном перекрёстке мирно соседствуют две школы - украинская и польская.

Где-то тут должна быть Светка Гордеева, надо подойти поздороваться. Тоненькая, как спичка, Светка жила в соседнем с Кристиной доме и мы когда-то часто ходили к ней "на телевизор". Теперь она торгует семечками и арахисом рядом с трамвайной остановкой и уже не напоминает спичку. Я подхожу к ней, угощаюсь арахисом. Мы перекидываемся несколькими фразами и я неторопливо поворачиваю назад.

Наверх