Когда ранним утром, дом еще в сонной неге - невеста в ожидании и черепичном венце, покрывает туманным подолом сад. А ранняя птаха, мнется, волнуясь за зелеными кулисами - конферансье нового дня, готовится представить младенца официально, и невпопад, как будто с фальстартом, возьмет не согретую, но звонкую ноту, и следом грянет оркестр - все пичужки наперебой загалдят. Новорожденному не остается ничего - как только предстать перед удивленным летом.
Гер Бигхарт просыпался по утрам под бормотание невидимых слуг. Что мягко шуршали лентами своих передников, тихо спускаясь в теплую кухню. Частенько их неожиданные смешки как хлопушки - эхом рассыпались по коридорам (из кухни поднимались теплым облачком и лопались как мыльные пузыри под потолком второго этажа). Чем реже становились урчащие переговоры, тем проворней крутились жернова в кофемолке на кухне. Смеющееся эхо, оборачивалось запахом жареного кофе и свежих булочек.
Хозяин всегда ждал этого запаха, так было у него заведено. Даже проснувшись, он дожидался его в постели, прикрыв глаза - боялся пропустить приветствие нового дня. Но дождавшись, он игриво, по-детски, делал лежа несколько шагов, по невидимой вертикальной дорожке. Остановив пододеяльное цунами, откидывал белое покрывало, бодро вскакивал (кто бы видел, то подивился б и не поверил, что такая неуклюжая туша бывает так проворна). Сняв пижаму, большой белый чехол, он затихал перед зеркалом, не поднимая глаз. Стоя перед ним у эмалированного тазика, набирал из пузатого кувшина воды, опускал в нее руки, долго смотрел на них, а после, как будто собравшись с духом, поднимал глаза перед собой и видел в бесстрастном отражении, как и много лет кряду, все того же толстяка.
А ведь каждый вечер, отпуская себя перед сном, он надеялся, что поутру все изменится - он превратиться в человека нормального привлекательного телосложения.
Его детская привычка верить в чудо о том, что вот он проснется совсем другим, радовала и разочаровывала одновременно. Надежда ж каждое утро лишь вздыхала на холодное стекло, оставляя плоское облачко, в котором издевательски вписывала, сперва маленькую обнадеживающую частицу "Но" - этот случайный цирковой натюрморт - диалог пары ходуль с забытым кем-то рядом с ними мячом, а после стекала капелькой: "его нет".
Если бы не близорукость обычного обывателя, которая не позволяла рассмотреть за тучностью и легким косоглазием Гуса, доброго и эрудированного человека, то толстяк стал равнодушен к снисхождению зеркал.
Понимая и принимая всю нелепость и тяжесть своего естества, смирно и исправно, блюдя предписания гигиены и эксплуатации в обиходе, Бигхарт носил свое большое тело вот уж как тридцать шесть лет.
Как всегда прилежно облачившись в тройку и приладив галстук бабочку, спустился в столовую. Пил кофе и хрустел французской булкой. Потяжелев еще грамм на 300, посвистывая, прошел в библиотеку. Опустился в отцовское, старое кресло и принялся за прерванный перевод.
А спустя несколько часов, незаметно подкравшись сзади, сонная задумчивость, прикрыла чтецу ладонями глаза, и вслух припомнила его еще маленьким мальчиком. Когда отец усаживал его на широкие колени, и, не отрывая взгляд от книги, продолжал чтение. Гус пытаясь понять интерес любимого взрослого, сначала перенимал вид задумчивой вовлеченности, но вскоре это становилось скучно, и, высвободившись он слонялся по отцовской библиотеке открывал ту или иную книгу, подолгу всматривался в напечатанные страницы, удивлялся диковинным символам. Некоторые буквицы занимали его больше других, и вскоре он начал охотиться за ними. Пробегая по тексту взглядом, он узнавал их по маленьким диадемкам из одной маленькой нежной волны или двух точек. Его детское воображение, заигравшись, ассоциировало эти признаки с удивленным пучеглазием или с оставленными на память, хвостиками, спасшихся бегством ящериц. После у него появилась другая забава, которая заключалась в том, чтобы спускаться, скрипучим перышком, с начала страницы в ее конец или подниматься с конца в начало. Подняться или спуститься по отвесной стене из словесных кирпичиков, пружиня от слова к слову, или пробраться, незамеченным, в лабиринте окопов, на страницах военно-исторической хроники, из пункта "А" в пункт "В". Делом жизни и смерти было, найти лазейку - разрыв между строгими комбинациями из буквенных символов, да так чтобы не быть замеченным врагом - строгими буквами "S" и "Z", не попасться на крючок к "J" и не поставить на партизанской операции крест роковым "X". Такие символы малыш обходил с тыла. И вот на страницах папиных фолиантов, между словами от строки к строке, стали расползаться чернильные ужи. И не смотря на то, Гусу продолжало казаться, что загадка символов и их комбинаций не в этом, а в чем, он еще не знал. Лишь когда отец начал учить его читать, оставив надолго филологические изыскания, Гус начал понимать, что разгадка проста - все звуки, которые окружали его с рождения, сочетания которых он уже успел научиться игнорировать или полюбить, имеют свой графический код, обозначение, свой неповторимый автограф. Его начала захватывать крепкая дружба слогов с другими слогами, которые своими союзами даровали жизнь словам, а те в свою очередь выражали чувства, а иногда ничего не выражали, а просто приятно катались во рту.
И по сей день, по сей июньский день, вот так застигнутый врасплох воспоминанием о необычайном открытии маленького пухлого ребенка, уставившись в окно на солнечный яркий полдень, он думал, как понял однажды, что звук на бумаге нашел себя в символе, а комбинация символов образовало слово, и как костяк стал преображаться на глазах. Приобретая национальный, звуковой аромат и объемность: угловатость и остроту - испанский, неожиданность - китайский, эмоциональность - русский и упругость - немецкий.
________________________________
Гус Бигхарт - филолог, переводчик.
Будучи по делам в другой стране, выходил из гостиницы, и шел в какое-нибудь многолюдное место: на выставку, базар, порою просто ходил по улицам, оставив правила нетерпимые конструкции построения предложений в отеле и просто смаковал звук. Иногда на милую ему какофонию, разум накладывал знакомый трафарет для определения ее смыслового значения, но он его тут же, зажмурясь, комкал и выбрасывал.
В гостях у многочисленных знакомцев, куда его приглашали, чтобы отметить свой прием в утренней газетной хронике и послушать занимательные истории о невиданных воочию странах, приветствовал крепким рукопожатием мужчин, дамам учтиво и покорно целовал колечки на тонких пальцах, улыбался детской улыбкой и поднимал глаза на напудренные лица. Они же, при встрече, вкладывая свои холодные, бесстрастные пальцы в его пухлую, уютную ладонь, тут же тянули их на себя, чтобы высвободиться, стряхнуть эту теплую рукавицу. Гус, в ответ, не угадав под жеманной улыбкой простой брезгливости, тянул руку, не опуская вложения, вслед, а иногда и весь свой большой широкий корпус.
Там же избегал узких мест и коварных закутков. Не вступал в черно-белые клубы по интересам жилистых мужчины средних и преклонных годов, чтобы, ненароком, эмоциональным жестом, развернувшись циркулем, не низвергнуть с подставки дорогую вазу или чего похлещи не налететь на официанта.
Обычно Гус собирал вокруг себя цветную компанию в центре залы. Смущаясь, иногда без видимой причины краснея, рассказывал о Тауэре в Лондоне или Башне Эйфеля в центре Парижа, о том как делают на Кубе некоторые сорта сигар и как в предзакатной пустыне Гиза парят над песком пирамиды. Дамам в блестящих чешуе, шептал о многослойной пестроте кимоно белолицых гейш и их удивительной обуви. О новой моде на шляпки в Париже и о находчивых простых и смелых шведках, которые, по его словам, заходя по колено в воду местной речушки, ловили рыбу, прямо голыми руками, дабы накормить своих конопатых детенышей. В такие минуты одетая не по размеру неловкость спадала, как будто тоже заслушавшись и открыв рот, забывала о неусыпном контроле.
________________________________
Однажды в один из июльских вечеров, когда, спеша на очередной прием, Гус втискивался бочком, в поданный таксомотор и уж подняв тучную ногу над панелью, ему послышалось, что его окликнули. Прислушавшись, мгновение помедлил, но мимо прошили лишь кокетливая такса и ее красивая хозяйка. Усмехнувшись, он потянул дверной крючок на себя и закрыл дверь. Автомобиль присел, крякнул и зашуршал по дороге. По пути он думал, послышалось ему или нет, эта мысль металась в его сознании, затыкая других собратьев. Водителю авто даже пришлось будить своего пассажира от задумчивого сна по прибытии. Гус-Задумчивый встрепенулся, растерянно поймал на своем плече суетливую кожаную руку, всунул, не глядя, в нее банковский хрустящий билет и поспешно стал выбираться.
Он стоял на сверкающей после дождя панели, замерший, ошарашенный, смотрел перед собой - думал об окликнувшем его невидимке, а уже отъехавший автомобиль вдруг остановился, заморгал красными фарами и шофер подал назад. Поравнявшись с большим истуканом, водитель, вытянув руку в открытое окошко, и весело сказал: "Гер, забыл свою шляпу". Протянув руку навстречу потеряшке, Бигхарт взял ее и сделал шаг назад. Так, большой задумчивый толстяк, опустив голову и держа шляпу пухлыми ручищами, политый желтым светом фонаря, стоял еще с минуту, пока мысли о знающем его имя "некто" не обернулись теплым волнением, улыбкой в ответ на неожиданно подмигнувшую загадку, а призрачная, захватывающая дух, надежда получить разгадку не подтолкнула его на рассказ о волшебстве.
Неся горячее вдохновенье, спешил по ступеням, запыхавшись, остановился и, переведя дыхание, с улыбкой нажал кнопку звонка.
По взрывам хохота в разных уголках зала, и плавности движений официантов, можно было сделать резонный вывод, что вечер в самом разгаре. Скинув на принимающие услужливые руки, свое пальто, переложив шляпу, которая чуть было, не осталась сироткой, и, поправив черную бабочку, Гус шагнул за порог залы.
Ему показался дом уютным и милым - он любил горящие свечи и цветы. Выбрав место у камина, рядом с горкой воздушных эклеров на подносе, Гус стоял, кивками отмечая приветственные взгляды. Ожидание стаи любопытных, которая рано или поздно обступит, сегодня было даже приятным. Ему не терпелось рассказать о тайне. Он решил рассказать о Греции, о ее величии и красоте, об изумрудных островах, Афинском Акрополе, Минотавре, спасительной, но несчастной любви Ариадны и других чудесах.
Выстроив в голове скоростные автострады от реальности к мифам, задумал в конце своего рассказа поставить, восхищенную, неморгающую точку: "Неужели....". Да, сегодня он сам себя не узнавал, ощущение какого-то чуда, которое повсеместно, рядом, не покидало его, а смущение и не вмешивалось.
Не вытерпев и оставив надкушенный нежный эклер прямо на подносе, Гус вышел в центр залы, улыбнулся и, хлопнув в ладоши, прогремел:
- "Господа, сегодня я расскажу Вам о удивительной Греции".
Все как-то послушно поспешили к нему, как спешат по третьему звонку занять свои места в портере.
Гус рассказывал и рассказывал, раскачивая свой черный торс на волне вдохновения, улыбаясь восхищенным глазам. А закончив, поклонился и отошел на свое место у камина. Один лишь присутствующий, замеченный им случайно, где-то между путешествием за Золотым руном и падением Каллоса Радоского, заинтересовал его особенно сильно - черный рояль, стоявший сиротливо, сомкнув черные губы, в безучастной дреме кого-то ждал.... Он смотрел на него и не мог оторвать глаз, погружаясь в бликующую темную бездну. И как-то незаметно из нее вынырнуло и закачалось поверх этой вечерней праздничной мути, полосатым одиноким буйком воспоминание из раннего детства. Когда старый седой настройщик рассказывал маленькому Гусу сказку о черной башне, в которой живут король Футор, тот, что без ума и вобщем-то не гу-гу без Чугунной рамы, их помощники Форба́ум и Вирбельба́нк влюблены безумно потому неустанно смотрят друг на друга, а еще два силача Шпрейц и Панцирь, и венчает башню крепкий Фускле́ц.
И оно-то, в след за собой, зацепило из прошлого двух мальчиков со старой фотокарточки. Вылетела птичка перед малышней, когда те стояли под большой наряженной елью с ватными манжетами на пушистых лапах. С нее струились стеклянные гирлянды и нежно бликовали повисшие сферы. Только память знала, какого цвета была каждая из них, она одна еще чуяла маслянистый запах хвои и сладкий запах цветной пастилы. Один был в белом плюшевом костюмчике зайца с рыжей муфтой в виде моркови, а Гус был в костюме медведя. Мохнатые коричневые круглые ушки, пришитые по бокам черного чепца, делали лицо Бигхарта-Младшего еще толще и угрюмей. Непостижимо! Как память, именно сейчас, именно в этом месте споткнулась о деталь, которую Гус никогда не видел глазами - будучи в костюме медведя, он еще и сжимал в руках маленького плюшевого собрата. В тот момент он ничего не видел в этом смешного, а его друг Майлов смеялся над ним весь Рождественский вечер. Этот удивительный смех он помнил и сейчас. Будучи ребенком Бигхарт завидовал этому маленькому Майлову, восхищался его легкости и тонкости. Ему казалось, что все начинает светиться, когда тот входит в комнату за ручку со свой мамой, с коей при виде Гуса тут же срывался и бежал к своему толстому и хмурому другу. После они с родителями уедут в другую страну, а Гус будет капризничать, плохо есть и топать толстой ножкой, желая немедленного возвращения своего друга.
Пройдет время, приветы из Берлина будут искать молодого, неуловимого Майлова по оставленным адресам. Гус не получит ответа ни на один из них, но получит письмо от своего светлого друга детства, а они уже не будут детьми. Письмо будет сдержанным и формальным, на дорогой и плотной бумаге, приглашающим на выступление талантливого пианиста Майлова. И всего-то от него останется неутоленное нежностью, сильное сердцебиение и желание выкурить сигару.
Пока Бигхарт стоял так и смотрел перед собой, тихий и очарованный и ожившим воспоминанием. В прихожей началась, какая-та торжественная возня, гость, засыпал хозяйку дома звонкими комплиментами. Гусу некого было ждать, и он просто продолжил, есть свой эклер.
- "Бигхарт, ты ли!?"
- "Простите..."
Откуда, откуда, этот тембр знаком ему? Еще не выхватив лицо из круга других, хоть собеседник стоял прямо перед ним, он лихорадочно перебирал картотеку из знакомых. Ни одна голова из памяти не говорила так мягко и чисто. Загорелый и высокий господин, положив руку в белой перчатке Гусу на широкое плечо, задрал голову и звонко засмеялся, притягивая свободной рукой толстяка в объятья.
- "Бигхарт.... Это же Гус Бигхарт - мой друг детства" - как будто доказывая что-то трещал собеседник, оборачиваясь, к обступившим их кружком, гостям - "Я же из гостиницы сразу к тебе, смотрю, а ты в таксамотор сел и вжик... укатил, а я кричал, кричал....Эх, иди же сюда....".
- "Майлов, я...." - затрепыхался в объятьях Гус, высвободившись и отстранившись, воскликнул Бигхарт. Возникла пауза, которая для ее зачинщика, как правило, длится почему-то дольше, чем для всех остальных. Что испытывает сама жертва этой черной временной дыры, известно только ей и никому больше. Всмотревшись в лицо взрослого Майлова, и еще даже целиком не узнав некогда дорогого ребенка, Гус обнял этого элегантного мужчину...
- "Каков стал. Все такой же великан.... Ну здравствуй...".
________________________________
Наблюдательный и страдающий бессонницей житель большого города, наверняка согласиться с тем, что утро начинается не с восхода солнца, а именно где-то здесь, в городе, на одной из многочисленных безликих улочек. Где-то на такой улочке в одном из кирпичных домиков с балконом, неожиданно громко откроются ставни, и брызнет солнечным светом окно. Полосатая серая кошка спустится с каменных ступенек, умоется, и приляжет у парадной двери, подогнув передние лапки. А в это время на главной площади уж во всю раздувает радужные струи старый фонтан. Официанты в длинных белых передниках выносят соломенные стулья и столики перед ароматными кафетериями. Красноносый торговец рыбой, переносит, баюкая больших осетров из фургона в магазин с большой витриной, где плещутся ватные волны. По-соседству латок с овощами и фруктами, умытыми так, что кажется они из воска и вот вот, растают на солнце. Седовласый цветочник стоит у входа в кафетерий, держа в одной руке корзину с фиалками, а в другой чашку кофе. Все они массовка на подмостках нового летнего дня, ждут, когда дрогнет занавес.
Погода располагала, и Гус присел на широкое плетеное кресло за столик под полосатым навесом в летнем кафе. Заказал чай. Становилось жарко и Бигхарт два раза доставал платок, чтобы обтереть шею, после чего каждый раз всматривался в свое искаженное отражение в щипцах для сахара, чтобы убедиться, что его бабочка в горошек не упорхнула, приглаживал волосы, поправлял жилет - волновался.
И вот появился долговязый, долгожданный друг. Майлов в спортивной голубой рубашке в парусиновых штанах и белых спортивных туфлях, счастливо улыбаясь, пружиня, огибал фонтан. Улыбчивый и свежий опустился за столик к Бигхарту. Заказал кофе, и иногда подхватывая белую чашку за боковой лепесток, рассказывал, морщась на нежную высокую синеву, о пути воплощения родительской мечты о сыне пианисте, о том что женщины его жизни не явились для него ангелами, а были весьма меркантильными и капризными существами и нет, наверное, такой, что смогла бы удовлетворить его совсем скромные требования, а именно быть милой, молчаливой и без постоянных головных болей. Поведал о депрессиях, во время которых так и манит из окна брякнуться головой о мостовую, о похмельных синдромах и безудержных оргиях в аппатраментах, дорогих отелей.
Гус слушал, не перебивая. Ему становилось очень жалко того маленького знакомого Майлова, который не стал знаменитым путешественником, который таки встретился с пушистой птицей Киве в зеленых непроходимых лесах Новой Зеландии, поднялся на могучий Эльбрус и медитировал с охристыми монахами на Тибете.
Тягучее чувство свершенной непреднамеренно ошибки просочилось в сердце. Так бывает когда, в толпе мы замечем человека, который похож на близкого нам друга. И вот вспыхнув, сердце, радостным галопом, рассекая людской поток, тащит на буксире за собой все остальное естество, приближается к нему, окликает... и обрывается, прозрев, что это совсем не друг, а - фокусник, мистификатор, "удильщик", ∞ что обманул надежду на долгожданную встречу, с помощью знакомого фасона шляпы или пальто. А память, приглядевшись, укоризненно заметит, что у друга и шляпы фасон не тот, да и пальтишко другого оттенка. Сердце ухнет, приподнимет, извиняясь шляпу, а после пойдет одураченное и грустное прочь.
Вот так и Бигхарт плелся угрюмо прочь от незнакомца, на встречу с которым спешило, через все эти года, став от тоски близоруким, его детское сердце.
Опустив загрустивший взгляд, он начал складывал из салфетки маленького журавлика. Итог уроков оригами. Ему их преподавал китайский посол госпадин Юкко. Складный и вежливый, маленький улыбчивый человечек, к которому он сразу тогда проникся нежной симпатией и не упускал случая поиграть с ним в шахматы. Забавно было наблюдать, как эта весьма комичная по своему сложению парочка нависала над полями шахматных баталий. А когда господину Юкко удавалось выиграть он вскакивал с кресла, и, подпрыгнув на месте, издавал крик ликования, схожий с криком маленького расшалившегося ребенка, но после сразу снимал улыбку прятал ее в сложенные ладони и поклоном благодарил соперника за игру. Казалось, что всплеск этот не что иное как просто мимолетная галлюцинация, мираж, дрогнувший на горизонте.
Майлов заканчивал свой грустный и малоинтересный теперь для Гуса рассказ.
- "Ну вот вообщем-то и все, теперь я здесь, до осени" - улыбнулся Майлов.
- "Это тебе...." - подтолкнул он бумажного журавля, по глади скатерти, навстречу другу.
- "Мило" - хмыкнул Майлов. И рассеяно скомкав нежное существо, вытер им губы и отложил на край блюдца - "Какя карсота вокруг, какая дивная погода! Прогуляемся!?"
- "Конечно" - проурчал Бигхарт.
________________________________
Она стояла среди толпы, нежная в дымке разового шелка. Короткий белый жемчуг только оттенял загар и обозначал хрупкость шеи. Над тонким запястьем сильно выдавалась горбинкой косточка.
Острый профиль и хрупкий стан. Изящный поворот и лучистый взгляд через плечо с ответом для кого-то из толпы, яркий блик на влажной нижней губе заиграл и утонул в поднесенном к ней бокале...
- "Вера Нежинская. Великолепная виолончелистка. Я слышал о ней. Но не знал, что она настолько хороша. Меня еще не представляли ей. Пойдем, исправим эту несправедливость" - потянув за манжету Бигхарта, нетерпеливо бросил Майлов.
Тучная и блестящая хозяйка вечера, искренне улыбалась друзьям, извиняясь за такое опущение. Проплывая мимо гостей, троица приблизилась к розовой незнакомке.
Развернувшись на голос, Вера улыбнулась, протягивая руку Майлову.
Поднеся нежное запястье к губам, Малов поднял вопросительно бровь, улыбнулся и сказал с ленной грустью:
- "Счастлив познакомится. Я думал ангелов не бывает. Теперь я вижу - они есть".
На миг замешкавшись, но, удержав взгляд, Вера призналась:
- "Я много слышала о Вас, не думала, что мне посчастливится с вами встретиться лично, я..." - затораторила, растеряно Верочка.
- "А это удивительный господин Бигхарт - путешественник, полиглот. Он знает все на Свете" - поспешила перебить ее хозяйка.
Гус, немо улыбаясь, пожал мягкую Верину лапку. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти и вот-вот упадет в темноту, шумело в ушах, ноги как-будто стали увязать и путаться в ковре, он не слышал, что говорила его новая знакомая. Он просто стоял и наслаждался этой нежной и душистой вспышкой.
На следующее утро после завтрака. Гус поспешил в библиотеку. Присел на краешек старого кресла. Разбудил, стоявшую, рядом стопу книг, открывая их одну за другой...., но так и не смог начать, ни одну. Он искал знаки, комбинацию букв, слогов, единственное яркое живое определение, которое отразило бы ее одну - незнакомку по имени Вера. Он был уверен, что она имеет свой характерный теплый знак, по какой-то нелепой случайности незамеченный им раньше. Или быть может он лежал все это время теплым семенем, и вот недавно дал упругий побег, а тот уж увенчался бутоном, и вот-вот с минуты на минуту проснется и робко раскроет пурпурные лепестки. Он открывал справочники и пробегал глазами по словесным закоулкам. Нет, все было тщетно. Нежность ускользала, быстро семенила по строчным лабиринтам, умело находила промежутки между слов, легко струилось между буквиц, просачивалась сквозь страницы и переплеты. А после и вовсе сделала ручкой, скрывшись между словарями на самом верху. Испуганные бесцеремонностью книги, смотрели с полок стеллажей на недоумение тех, кого только, только перелистали.
Устав от погони Гус собрал растрепанные словари, да сборники, и сложил в прежнюю стопочку.
Толстый и расеянный Гус, улыбчивый Майлов и Вера-Прекасная как-то незаметно для себя самих объединились и стали неразлучны. Хоть никто из них и не признавался никогда в причине близости друг к другу. Но некоторым свидетелям в обществе была очевидны грусть и густота треугольной тени, отбрасываемой любовью.
________________________________
Блестящий Майлов сведя брови, на покрывшейся капельками пота переносице, как часто бывало вечерами, будоражил рояль. Инструмент вздрагивал, взвизгивал и басил, доходя, казалось, до некого музыкального апогея, когда не то что струны, а сам звук, не успевая распознать ноты, оставшись всего-то эхом от их прошлых, сжимался в вязкую гудящую точку. В итоге, резко остановив падение и подвесив тонкие кисти над уставшими клавишами, пианист поднял лучистый взгляд на затихшую публику и улыбался. Та же, ошарашенная игрой и быстрой переменой в исполнителе, рассыпалась овациями, заглушив эхо гудящих струн. Верочка, сидевшая рядом с Бигхартом за столиком в зале, зажимая в кулачке белый кружевной платочек, в этот момент резко встала и обернулась на своего соседа, очень тревожно посмотрела, на вставшего за ней вслед Бигхарта и помотала головой. Ее голубые глаза блестели. Она хотела что-то сказать и уже приоткрыла губы, но лишь и смогла, что облокотившись на черную большую руку, подняться на цыпочки, подтянуться к уху великана, но смутившись, быстро оттолкнулась и ушла. Толстяк побежал было за ней, но не догнал.
Бигхарт вернулся, застав кружевной белый платочек на полу, поднял и заткнул его за манжету. Искал Веру по всем залам. И вот, в самом дальнем у окна, он заметил милый сердцу, бежевый силуэт. Подошел. И тихо стоял, за ее спиной отражаясь, в вечернем окне.
- "Верочка..." - прошептал Гус - "Не надо плакать...".
- "Ах, это такая мелочь..." - безразлично приняв его, прошептала Вера - "он - великий музыкант, он замечательный, блестящий, он бесподобный...".
- "Да, конечно" - спешно соглашаясь, угасал Гус.
________________________________
После утомительной жары желтый вечер вздохнул. Солнце, раскалив горизонт, подернуло мутным сиянием жителей большой гостиной. Вечерние лучи падали на крепкий тонконогий стол, в окружении коренастых стульев-близнецов, и пронзив, наивные черноглазые ягодки красной смородины, что смотрели из большой глубокой белой чашки, брызнул рубиновой тенью на белую скатерть. Так они тихие и услужливые, да еще пара больших набитых книгами шкафов отразились в блестящих островах на натертом паркете.
В тени у стены, на полосатом диванчике расставив тонкие руки и заострив плечики, опустила лицо над открытой книгой Вера. Приоткрыв рот и вытянув загорелую ножку, всматривалась в текст романа "Граф Монте Кристо".
Бигхарт шел по коридору, нес большой поднос и на нем фарфоровую кофейную семью. Кружилась в его голове Вера, Верочка и она одна. То она под самым куполом яркой и бесстрашной блесткой, раскачивается на трапеции, улыбаясь, подносит ладонь к красным кубам, и набирая в горсть воздушные поцелуйчики, рассыпает их. А вот она же, но написана с натуры, сидит вполоборота на белом покрывале в красную клетку, под тенью дерева на берегу извилистой речки и смотрит на безмятежное течение. В летнем легком платье с непокрытой головой. Безветренно и жарко. Пчела жужжит над вишневой косточкой, что Верочка оставила на своем блюдце. Хрупкие бокалы с красными каплями на дне - сторожат, из полевых цветов, наивный букетик. О чем-то задумалась. О, прекрасная Европа! Память, обрамив эту тихую, прелестную акварель, затихла в умилении. Но, природа-то, вдруг, очнувшись, качнула небо, и то уронило тяжелые теплые капли, а с белой высоты ухнул запоздалый гром. Верочка вновь запустила времени ход - вскочила на ноги. Собрала звонкие чашки и бокалы в пузатую корзинку для пикника. А ей навстречу поспешил коварным тельцом Зевс-Майлов, встретившись на миг, на полпути к деревянной веранде, оба застыли под дождем... и разошлись. Этот момент чиркнул в воздухе и сдавил Бигхарту сердце тогда. Но сейчас!? Сейчас - он хотел петь, ходить колесом как в цирке яркий клоун, но пересиливал себя шел тихо и спокойно, а весь дом кричал тишиной, ликовал, подбивал на шалость, ведь она здесь, так близко.
Затихнув перед прикрытой дверью Гус, послушал шуршание оживших страниц и звон брелков на браслете. Глубоко вздохнул, успокоил подносотресение и вошел в теплую комнату. Вера подняла свое нежное, голубоглазое лицо. Положив книгу рядом на спину, встала с дивана навстречу, а солнце, коварно просветив колокол юбки, засветило прямые стройные ноги. Представление нанг далоонг приятно смутило Гуса, но он продолжал держаться:
- "Садитесь, прошу Вас" - почти прошептал Гус, усаживая Веру на стул и расставив фарфор по местам, наполнил чашки.
- Спасибо. О, мороженое! Я его очень люблю" - улыбнулась Верочка.
Гус расспрашивал про виолончель, чтоб полюбоваться Вереной страстью. Иллюстрируя жестами самые яркие прошедшие выступления, дергая невидимые струны, Вера очень смешно загибала пальчики, и стучала ложечкой по блюдцу. В ответ Бигхарт сыпал историями о необычных традициях разных стран, где успел побывать.
- "Хотите гляссе?" - споткнулся Бигхарт.
- "Что?".
- "А Ля Гляссе Гуссэ".
- "А как это?".
- "А вот так! Смотрите!" - строго прошептал Гус.
Плеснув руками вверх и подняв озорной взгляд, по-детски улыбнулся Вере, та наклонилась вытянув шею и соединив ладони, смотрела как Бигхарт проворно схватил маленькую блестящую ложечку и дерзко воткнул ее в ванночку с мороженым, немного помедлил, вновь поднял глаза на Веру, и, переведя взгляд на обезглавленную ложку, медленно вынул ее из сверкающей массы. А после оба, как будто сговорившись для нарочитой серьезности, следили за нею - парящей над скатертью. Донеся мороженое до своей чашки, Гус с трагичной миной опрокинул сладкий сугроб в кофе.
- "Ву а ля, Айсберг Гусс готов!" - улыбнулся Бигхарт.
Сдержанный Верин смешок, не уступив паузе, вспыхнул и превратился в звонкий смех. Прижимая руки к груди, Вера смеялась, откинувшись на спинку стула.
- "Вы, такой забавный" - смеялась Вера.
Гус ликовал. А белый айсберг, кружа на черной глади, пенился кружевами и таял.
- "Я хочу вам что-то показать".
- "Что?" - сдавливая смех, прошептала Вера.
- "Библиотеку..." - тем же коварным тоном, с которым и топил мороженое, прошептал Гус.
Спустившись на первый этаж, пройдя холл, они остановились у больших резных дверей. Прикоснувшись к Вереной руке, Гус, поднес палец к губам, протянул:
- "Тсссссссс, а то они спрячутся".
- "Кто?".
- "Они" - и Гус улыбнувшись распахнул двери.
Вера ахнула. Книги, маленькие, большие, толстые, тонкие, в мягких и твердых переплетах, сложенные в стеллажах по алфавиту и тематике, окружали большой письменный стол и кожаное кресло. Некоторым, кому не нашлось места на полках, ютились на уголках стола, не особо привередливые дремали прямо в кресле - на его подлокотниках и спинке. Уютно светила лампа в зеленом абажуре. Под нею грелся китайский словарь.
- "Удивительно" - прошептала Вера - "И вы все прочли!?"
- "Еще нет" - Гус положил руки в карманы широких штанин, потупил взор и кокетливо поднялся на каблуках.
- "Они ведь как люди, для встречи с некоторыми время еще не пришло. Некоторые открыты для тебя всегда, а некоторые открываются лишь однажды и этого достаточно".
Девушка задирала головку и всматривалась в чеканные книжные корешки, щурила глаза, и прикасалась к позолоченным названиям. Как Алиса в Зазеркалье она удивлялась невиданному. Бархатный Данте привлек ее руки, она открыла томик и, опустив пряди затихла над ним. Так она стояла тлеющим теплом спиною к Гусу. А Бигхарт смотрел не отрываясь, на ее русый затылок и острые плечи, на глубокий разрез ее белой летней кофточки и загорелую спину. На тонкую шею и прилежный верный маленький жемчуг вокруг нее.
Всем свидетелям этой сцены, до последней запятой и точки, в этой книжной обители, было понятно, что вот момент, когда пора вдохновенным жестом, осмелиться и начать абзац. Бумажные ветхие талмуды на всех языках мира вторили лишь об одном "Лови, лови... не отпускай...твоя, твоя".
Каждый из нас, ведом временем, мы вообщем-то не можем и шага без него ступить по плоскости пространства. И вот именно сейчас оно с беспричастной миной оставило свое дирижерское место. Задумавшись, оно опустило поруки. Так и Бигхар стоял неподвижно, беспомощный и хрупкий, валился в безвременную глубину. Где тихо обитали неповоротливые и вечные гиганты, как та нежная грусть от живой улыбки на лице скончавшемся отца, и тесное восхищение синим цветком, качавшемся на упругом зеленом стебле над первым пушистым снежком, который он заметил на обочине, когда решил передохнуть, ведя авто из Гамбурга в Берлин, на закате осени и дня. Гус нагнулся его разглядеть, а низкие предзакатные холодные лучи проявили на лепестках перламутр. А сейчас он смотрел на Веру - цветок, распустившийся для него зимой. Решившись таки - сделал шаг. Приблизившись вплотную. Присматривался еще мгновенье к, подернутым сияньем светлых волосков, шее и рукам. Обхватив Верину талию жаркими ручищами, поцеловал ее теплые волосы. Она, на удивление, как будто ожидала, не стала вырываться, а тихо опустила бордовый томик на стол и, обернувшись сказала тихо:
- "Милый Гус, вы еще встретите девушку, которую полюбите. Я, может, дала повод...".
- "Простите, я..." - Густо краснея, раскрепляя обруч объятий, отступил Гус - "Я так не ловок, я... не это имел в виду...я ...".
- "Не надо ничего объяснять. Я виновата... скорей...вы не знали, что... я люблю другого....".
- "Что вы такое говорите, вы не виноваты... Может воды?"
- "Да, пожалуйста" - развернувшись, к Бигхарту прошептала она.
Гус, вышел из библиотеки, широко прошагал холл и вошел в кухню. Там, взяв стакан, наполнил его и вот уж повернул обратно, но тошной болью отозвалось треснувшее сердце, ноги размякли и Бигхарт мягко плюхнулся на пол. Смешно и нелепо сидел и смотрел в стакан с водой, поднимаясь с глубин безвременья. Очнувшись вспорхнув Фениксом, сердце облегченно вздохнуло, забилось уверенно и плотно, Бигхарт поднялся по его примеру и поспешил к Верочке, оставленной где-то там, на нитевидном участке скалистого пульса.
Она сидела в кресле, закрыв глаза и положив тонкие руки на подлокотники. Без слов приняла стакан. Где-то в темноте гостиной вновь стал слышен ход времени. Постояли молча. Гус смотрел на носок своего ботинка, а Верочка, сначала, поверх стакана смотрела на держащую его руку, а после на зеленый галстук Гуса. Не нарочно Бигхарт поднял глаза, и они встретились. В первый раз, за все время их знакомства. Она блеснула кошачьим взглядом, быстро поставив стакан на стол, не облизнув верхнюю губу, потянулась к Гусу и услужливо поправила зеленую бабочку под его толстым подбородком.
- "Мне уже пора...поздно так" - мяукнула Вера.
- "Разрешите... мне проводить Вас" - засуетился Гус.
Спустившись со ступеней, шли по асфальтовой дорожке. Преодолевая горячую грусть и теплую упругость летнего воздуха, Гус шел рядом, и тайком заброшенными робкими взглядами, ловил свет, запутавшийся в ее волосах, чувствовал случайное и нежное тепло ее запястья. Верочка, как ни в чем ни бывало по-птичьи о чем-то болтала. Садясь в такси, она сказала, с неожиданной грустной тревогой:
- "Я завтра уезжаю - концерты в Варшаве, приходите к поезду повидаться. Придете?!"
- "Я обязательно прийду" - улыбнулся Гус.
Вернувшись в тихий дом, он закрыл двери и, не включая свет пробрался в библиотеку. Взял в руки со стола Верину книжку и сел в кресло. Он гладил красный бархат, книга же, как будто смеялась под пыткой его больших рук, не выдавая нежность девичьих. Одинокий воющий великан жаловался маленькой книге, что больше никогда не увидит Веру, и как он - толстый дурак мог быть таким самонадеянным и рассчитывать на ее симпатию. Ему не хватало воздуха и слов. Он припомнил себе, как совсем недавно решился написать ей признание и долго выбирал обращение "г-жа Нежинская"..."милая", "дорогая", решился даже на "обожаемая"... и все было не то, а после просто обратился по имени "Вера", "Верочка я Вас люблю..." но величавая кароновидная "V" хоть и махала приветливо "Е"-петельковым хвостиком, все равно была непреступна и холодна...
На утро его разбудила горничная, которая пришла в библиотеку убираться. Очнувшись, Гус с улыбкой успокоил ее, что просто заснул над книгой. Чувствовал себя разбитым и усталым. Но тем не менее поспешил умыться, переодеться и позавтракать.
Бигхарт, выйдя из таксомотора, поднялся по ступеням в главный зал вокзала, быстро пройдя его под пружинистое эхо, вышел на платформу где, пыхтели игрушечные паровозы. Усатые проводники как один стояли у вагонных подножек.
Долго искал поезд на Варшаву. Заглядывая в окна деревянных вагонов, семенил вдоль состава, огибая пожилых путешественниц и путешественников, груженных внуками в бело-синих матросках, собачками и чемоданами.
- "Гус!" - весело вскрикнул Майлов, сходя с подножки вагона первого класса - "Мы здесь!".
- "Думал, не успею" - переводя дыхание и не показав удивления, приветственно протянул руку Бигхарт.
- "Хорошо, что пришел. Минута до отправления"
- "Гус, здравствуйте!" - показалась на ступеньке Вера.
- "Здравствуете Верочка" - подал руку Бигхарт.
Та, спустившись, молча, улыбалась, посматривая на Майлова.
Возникла неловкая пауза. Гусу вдруг захотелось убежать, скрыться, уехать, потеряться, провалиться под землю...
Прочистив горло и бросив взгляд на вокзальные часы звонкий Майлов пальнул:
- "Ну, пора!" - и улыбаясь поцеловал Верину ручку, которую держал до этого своими двумя.
- "До свидания Гус" - бросила Верочка, поднялась на лесенку, кокетливо сдула с ладони воздушный поцелуй и исчезла в темноте тамбура.
Гус почтительно приподнял шляпу и наклонясь улыбнулся ей на прощанье.
Ухнул паровоз, и весь состав вздрогнул.
- "Прощай друг, я напишу" - вскакивая на подножку, махнул Майлов.
- "В добрый путь" - поднял руку на прощанье Бигхарт.
Состав набирал скорость, а Гус, как привязанный невидимым тросом, еще тащился за ним по пирону до его конца. А там, на бетонном краю долго стоял и смотрел, как металлическая махина превратилась в дымящую точку на горизонте, пока и вовсе не свалилась за него.
________________________________
Удивительно, но когда нежность безнадежна и неутолима, она более всего охоча до мелочей и оставляет себе на память не целый образ дорогого нам человека, а лишь подсмотренные, застигнутые врасплох выражения его лица. Как те приоткрытые молчаливым удивлением губы или их приподнятые, улыбкой, уголки. Смиренный взгляд под опущенными ресницами, когда прощанье уже прозвучало, а других слов этикет не позволяет. Эти мельчайшие разноцветные осколки, как и любые другие, сложно обнаружить и извлечь. Но, что за чудо, когда спустя много зим и лет, калейдоскоп памяти собирает из них мозаику-портрет, живой и яркий. Именно так Бигхарт, возвращался к своей возлюбленной, спустя два года после их расставания.
Провожая как-то своих бойких и звонких учеников, которым преподавал китайский, и назедая им прочесть упражнение на закрепление знаний он встретил поднявшегося по ступеням его дома пожилого почтальена, который с преведственной улыбкой вручил ему через порог, длинный строгий конверт. Гус с замирание сердца прочел приглашение на вечерний концерт.
Поужинав и искупавшись, одев по моде смокинг и лаковые туфли. Явился к назначенному времени, пробрался на галерку хоть и большим, но незамеченным пингвином. С замиранием стал ждать среди прочих выхода музыкантов на сцену. Майлов отпустил бороду и реже смотрел в зал, а она - "Верочка" почти не изменилась. Все та же. Хрупкая, блестящая, душистая, красноротая, прекрасная....что еще....Бигхарт не стал дожидаться окончания и поспешил прочь. Он и ухающее расшалившееся сердце ехали в свой тихий Книжный Колизей, музыка сегодня была слишком громкой.