В семье Вальдано нет сыновей. В семье Вальдано бывают отцы, но надолго не задерживаются. И девочки - женщины - высохшие, укутанные черным старухи - их не помнят.
Маргарита хотела бы быть мужчиной. Хотела бы сейчас, когда песок перед домом еще темен от крови ее матери, когда сестра воет на кровати, потому что честь ее склевали вороны. Маргарита - тонкая, угрюмая, с неулегшейся ненавистью в темных глазах. Родись она сыном, пообрывала бы крылья воронам семьи Сантойа.
Долорес хорошо, горе выливается слезами, льется и смоется в конце концов. А Маргарита... Страшное чувство - беспомощность. Сухая, как песок, раскаленная злость располняет ее, рвется наружу, но выйти не может. Огонь, который пылает внутри, не сожжет даже листка бумаги.
Она выходит к их дому и выплевывает свою ненависть в землю; кухонным ножом полоснув себя по руке, стряхивает капли крови.
Мужчины, что сидят за картами невдалеке, смеются. Каменные стены притворяются , что не слышат ее. Не видят. Дом Корбино Сантойа, белый под глухим солнцем, укрыт от недобрых взглядов.
Но от мести не укрыться, знает Маргарита. У вендетты в ее краях были разные имена, пусть теперь будет имя: Вальдано.
В семье Вальдано нет мужчин, а женщин чего бояться? Кто угодно может, возвращаясь с пьяной охоты, взломать тощенькие ворота вдовьего дома, а дальше - и в ворота непроснувшихся хозяйкиных дочек вломиться, не спрашивая разрешения. А мать, чтоб не мешалась и не выла, отпихнуть - головой о камень. Кто угодно может, а сделали - Сантойа.
Она могла бы поехать в Асталуэго, к магичке, наскрести денег, навести проклятие. Да только проклятие - ненадолго и неверно: никогда не знаешь, как ляжет.
Мстят не так.
В полнолуние Маргарита выходит на перекрестье дорог. Ветер путает распущенные волосы. Одиноко гавкает собака. Где-то призрачно и грустно бренчит гитара.
Маргарита берет огниво, зажигает принесенную с собой свечку. Крошечный огонек одиноко, неуютно трепыхается на ветру.
Вот - огонь путнику, что выбредет на дорогу.
В большой глиняной кружке - не вода, ее собственная расплавленная до прозрачности ярость. Плещется нечаянно зачерпнутая в колодце луна. Колокол ясным звоном разливает в небе полночь.
Вот - путнику напиться.
Рядом она кладет мертвые, сухие стебли.
Вот - путнику накормить коня.
Она молится, истово, как никогда не умела в душной, домашней деревенской церкви. Шепчет, неловко ставя слова задом наперед.
Последний звук полуночи повисает густой свинцовой каплей и тает в небе.
Он выезжает на перепутье из ничего, скелет, обернутый серым плащом. Никто не знает, кто он такой. Говорят - последний, кого похоронили на здешнем кладбище. Последней хоронили ее мать, но Маргарита не узнает ее. Конь с обглоданной мордой смотрит понимающе.
- Кто? - молча спрашивает Тихий Всадник. - К кому мне ехать?.
И Маргарита произносит, как заклинание:
- Сантойа.
Тихий Всадник смеется, его смех прозрачен, как лунный свет.
- Все мужчины Сантойа.
Он молча повторяет, разевая страшный рот. Разглядывает ее пустыми глазницами. Спрыгивает с коня.
Где-то устало, из последних сил, брякает гитара.
У Сантойа - каменный дом, один из самых богатых в городке. И лестницы там каменные, со щербинами, смотреть надо, иначе оступишься ненароком. Альваро, старший сын в семье - по пьянке был, не смотрел. Другому бы ничего, а этот сломал шею. Оставил двух сыновей.
Маргарита замирает там, где фонтаном бьется сердце города, застывает в странной летаргии, забыв о ведре, о льющейся воде. Слушает - ждет, когда тяжелое солнце упадет на крышу дома Сантойа, когда взовьется к равнодушному небу вдовий крик.
Дожидается.
Долорес выходит из комнаты, зябко кутаясь в шаль. Маргарита хватает ее за плечи, усаживает за стол, суетится вокруг, как возле больной. Потом садится напротив, и они глядят друг на друга. Меряются: у кого в глазах пустота больше.
Молчит Долорес.
Анхель, брат Альваро, поехал в Асталуэго и задержался на ночь. На беду свою задержался: муж, как водится, вернулся не вовремя. Другому бы ничего, сколько раз бывало: в исподнем - и огородами. А тут муж вытащил кинжал - и сразу в сердце. Младший, Альберто, поскакал в город за телом, да не доехал, взбесившаяся лошадь сбросила, затоптала. Самым красивым из братьев был Альберто, но поди узнай красоту, когда она раздроблена копытами.
Маргарита идет в церковь, ставит свечку. Не в женский угол, Матери-заступнице или мученице Хуане, а святому Брутусу, покровителю мстителей.
Старший сын погибшего Альваро пошел с товарищами купаться. Другим ничего, они вернулись, а его тело насытившееся море наутро отрыгнуло на берег.
Поседел наконец Корбино Сантойа - а до этого никак не хотел стариться.
Старухи, что горбятся у опаленных солнцем стен, смотрят на нее косо. Не в добрый час родилась младшая дочка у Вальдано. Выпало ее рождение на субботу, шестой день шестого месяца, и Дикая Охота прошла по небу в вечер, когда разрешалась мать. Маргарита идет мимо, выпрямившись - теперь можно ходить прямо. Мне отмщение, сказал Бог. Мне, думает Маргарита, а не ему. Он даже за собственного сына не отомстил - какой Он после этого Господь?
Дома Долорес стискивает руки, дрожит под шалью:
- Это ты их?
- Я, - без улыбки, в голосе - спокойная гордость, как и подобает мужчине.
У фонтана мать ребенка - того, что унесли с берега, тихого, зелено-бледного, с волосами-сосульками - вцепилась Маргарите в плечи и воет:
- Один у меня остался! О дин! Всех извела, и его изведешь? Не тронь, не тронь, ради Матери святой!
- Ты мне-то с чего это говоришь? - Маргарита отстраняется. - Ты это Всаднику скажи!
Голос у нее дрожит.
- Ты ему теперь жена! Чем ты ему за заплатила там, на дороге, ведьма? Что ему дала? Ты жена ему, так скажи! Скажи! Один у меня остался, маленький! - крик сбивается, захлебывается, становится рыданием.
Люди стоят полукругом, смотрят и не вмешиваются. Чужую месть надо уважать; это между семьями. Старики уткнулись в карты.
- Ты своего мужа не удержала, когда он на охоту за чужими юбками ездил - нет? Не усмотрела! - кричит в ответ Маргарита, и в голосе ее - страх и безнадежность. - А сама считаешь, я Всадника удержу? Думаешь, я смерть могу отговорить?
Думаешь, я могу?
Она садится на край фонтана. Закрывает лицо руками. Люди расходятся. Только блестящее солнце давит ей на плечи.
Черная тетка лихорадка пришла ниоткуда, вцепилась гниющими пальцами в ребенка, последнего наследника Сантойа. Позвали лекаря, послали в Асталуэго за лучшим магиком - но пока магик добирался, болезнь стащила мальчика с кроватки и унесла.
Маргарита нарвала для Долорес цветов, купила сладостей, у бродячего торговца ухватила ожерелье из ярких камешков.
- Лола, сестричка. Смотри, что я принесла. Давай забудем все, давай, чтоб было как раньше.
- Ты чудовище, - плачет Долорес. - Ты мне не сестра, ты ему теперь сестра.
Маргарита роняет руки:
- А как же? Что же я должна была делать?.
Но Долорес не отвечает. Ее тошнит, тошнит от тоски.
- Ведь за тебя же, - беспомощно говорит Маргарита.
К Корбино Сантойа она приходит сама. Тот сидит на кладбище, всматривается в свежие камни.
- Узнаешь меня?
Он кивает.
- Все мои дети, - говорит он. - Нельзя сражаться с женщинами. Женщины честно не воюют.
- Ты сказал бы это сыновьям. До того, как они пришли в мой дом. Я мстила, как могла.
Корбино нечего сказать. Его беда: он понимает.
- У вендетты будет имя: Вальдано.
- У смерти будет имя, - хрипло говорит старик. Но его Маргарита убивать не станет. Сам прыгнет в седло позади Всадника.
И только женщины будут его оплакивать, а женщин - чего бояться?
У смерти будет имя. Не век же ей ходить безымянной.
Маргарита сидит на крыльце своего дома; пальцы ее скребут по крыльцу, по земле рядом, зачерпывают камешки, стискивают.
Моя месть справедлива, моя рука чиста, и благословен Тот, кто ее направил.
Так говорят в их краях, когда вендетта закончена.
Страшное, скомканное лицо у Маргариты, будто у горгульи, охраняющей церковь.
Моя месть справедлива, думает она. Но руки не чисты, на них кровь. И на платье тоже. Кровь, которая стекала между ног Долорес, резко, смертельно побелевшей.
И благословен Тот...
Она хотела, наверное, что-то сказать, может быть, проклясть ее, Маргариту - хотя куда уж дальше. Но голос отнялся раньше, и закатились глаза, обнажая белки. А Маргарита все смотрела на кровь, стекающую из лона сестры. Кинулась остановить, но было поздно, красный поток все хлестал, пока не опустошил Долорес, не вымыл из нее остатки жизни.
Моя месть справедлива...
Все мужчины Сантойа, сказала она Всаднику.
Другой бы ничего - а Долорес он забрал.
Маргарита сидит на крыльце опустевшего дома, перебирает острые камешки, втискивает в ладонь. Губы ее шевелятся, повторяя одно и то же имя.