Аннотация: Читатель! Если тебе понравился текст, можешь оценить его в рублях. Счет 2200 1529 8365 1612
"Аз воздам"
Никто не ожидал, что форт Куинцзы капитулирует. Самой большей неожиданностью это оказалось для его мужественных защитников. Но так уж получилось. Тем более, что штурмовать форт никто не собирался. События, приведшие к столь плачевному результату, начались в момент эвакуации войск и администрации метрополии с континента. Аналогичный приказ получил и гарнизон форта Куинцзы, расположенного на восточной оконечности острова Магнатория. Гарнизон был не слишком большой - всего один батальон, солдаты которого с энтузиазмом восприняли известие о погрузке на корабли остальных подразделений их полка, несших службу поближе к вице-королю. По случаю сборов была объявлена повышенная готовность, каковую островитяне сочли за боевую. Во избежании неприятностей они подтянули к форту свои лучшие (и, возможно, единственные) воинские части, расположив их на боевых позициях в джунглях, опоясывавших форт. Действия эти были сочтены метрополией за "казус билли", за которым последовали соответствующие демарши.
Королевские солдаты, ранее не знавшие особых трений с аборигенами, теперь оказались изолированы, блокированы, осаждены. Стрельбы, приличествующей случаю, не велось, атак и вылазок не предпринималось. Единственное чем обменивались противостоящие стороны, так это враждебными и мужественными взглядами.
Метрополия оказалась в патовой ситуации: конфронтация была налицо, но военных действий не велось, значит, не было причины начинать разблокирование форта военными средствами или посылать туда подкрепления, что было ко всему и хлопотно, учитывая хоть и плановую, но спешную эвакуацию с континента). К тому же оппоненты на материке могли расценить подобный шаг как расширение военного присутствия на Магнатории и угрозу их собственной безопасности, и напрочь сорвать плановую эвакуацию основной группы войск и колониальной администрации. Не могла метрополия эвакуировать форт перед дулами противника - это выглядело бы форменным бегством с поля боя перед лицом неприятеля, чреватое неоправданными потерями престижа, живой силы и воинского снаряжения.
Переговоры так же ничего не дали. Во-первых, не нашлось дипломатов нужного ранга (под руку попадались или слишком высокие чины или мелкая сошка, слой чиновников средней руки как волной смыло). Во-вторых, ни одна из сторон не желала выслать своих представителей на территорию врага, а по радио невозможно было определить и подтвердить полномочия переговаривающихся сторон. В-третьих, ни одна из сторон не хотела ослаблять военное противостояние первой, опасаясь коварства врага.
Комендант форта, ревностный служака, израсходовав (согласуясь с нормами военного времени) запасы провианта и воды, выждав еще предписанные уставом три дня, принял решение капитулировать в ноль часов ноль минут следующего дня. Решение его было одобрено офицерским собранием и утверждено офицерским судом чести, оформлено в соответствующий приказ, который был скреплен большой батальонной и гербовой гарнизонной печатями, после чего вступил в силу. Солдатам приказ зачитали в 20.00. Оглашенный приказ предписывал солдатам в оставшееся время привести в негодность личное оружие и снаряжение, крепостное вооружение, военные объекты и все иное армейское имущество. Исполнив приказание солдаты построились в колонны, сняли ремни и стали ждать назначенного часа.
В 23.00 из темноты ночного неба раздался вой моторов легкого бомбардировщика "москито". В 23.08 на плац форта приземлился парашютист, оказавшийся офицером связи генерального штаба. Он отрекомендовался "лейтенантом Z", что было несколько необычно, однако подтверждалось соответствующими документами. Главным в доставленной небесным порученцем депеше был пакет, запечатанный большими сургучными печатями, с единственной надписью на лицевой стороне: "вскрыть ровно в 0.00". В 23.55 офицеры форта в последний раз отдали честь, нацепили белые носовые платки на кавалеристские стеки и отправились по своим подразделениям, намереваясь возглавить колонны.
Комендант, единственный нарушитель собственного приказа, в 0.00 вынужден был одновременно отдавать приказ к движению колонн и вскрывать пакет. Пакет содержал следующий приказ штаба бригады, продублированный аналогичным приказом из полка: в 8.00, по наступлению ясной и абсолютной видимости произвести холостой выстрел из винтовки "Ли Энфилд" в сторону противника, тут же поднять белый флажок и сыграть горном сигнал к прекращению огня. Далее приказом предписывалось: выслать парламентеров к противнику и не позднее 12.00 прийти к соглашению о прекращении огня с 0.00 часов следующего дня, сроком не менее чем на сутки. Тем временем производить сбор личного состава, упаковку вооружения, снаряжения и прочего воинского имущества, погрузку всего этого на подручные плавсредства, на которых и надлежит выйти на траверз порта Куинцзы, куда к этому времени прибудут транспортные корабли метрополии.
Комендант был несколько шокирован поворотом событий, но быстро взял себя в руки и заявил представителю генерального штаба, что приказ командования не может быть выполнен по следующим причинам: С 0.00 означенного воинского соединения более не существует, поскольку весь личный состав пленен а знамя, архивы и печати уничтожены. Во - вторых, приказ бригады отменяет ранее принятый батальонный приказ о капитуляции, а согласно устава в окруженной части вся полнота власти переходит к старшему воинскому начальнику и его приказы равносильны приказам командования, поэтому приказы вступают в силу не по старшинству, а по времени их принятия, и в - третьих, в вверенном ему оборонительном укреплении к 0.00 не найдется ни одного вида исправного огнестрельного оружия и ни одой единицы боепитания к нему. Таким образом приказ не может быть выполнен никаким образом, раз для его выполнения отсутствуют соответствующие людские, материальные, административные и временные ресурсы.
- Поэтому выпейте этого превосходного ирландского виски, лейтенант. К сожалению, не могу предложить вам содовой или льда. Вот уже четверо суток в гарнизоне нет ни капли пресной воды. Выпив, следуйте за мной. Уверяю вас, вы только выполните приказ, не нарушив ни одного пункта устава и ни коим образом не уронив офицерской чести.
- Имею честь сообщить: я - офицер связи по особам поручениям, обладаю строго секретной и конфиденциальной информацией, каковая при попадании в руки противника...
- И где же ваша информация?
Лейтенант указал пальцем на свою голову.
- Поэтому вы намерены застрелиться? Не валяйте дурака. Снимите с себя знаки отличия и держите язык за зубами. Магнаторцы - премилые люди, немного странные, но ничего страшного с вами не сделают, - сказав это, комендант как-то странно взглянул на молодого офицера. - Если вы сами с собой ничего не сделаете. Впрочем, как знаете. Мешать я вам не намерен, поскольку уже четырнадцать минут являюсь военнопленным и подлежу интернированию. Всего хорошего. Если не хотите заплутать в темноте, следуйте за мной.
Комендант взял со стола приказ командования, чиркнул зажигалкой и уничтожил документ.
- Советую сделать тоже самое, если при вас имеется что-нибудь, не уместившееся в вашей голове.
Лейтенант Зет, уже не обремененный знаками различия и штабной выправкой, догнал коменданта через несколько минут. Вдвоем они присоединились к колонне штабных писарей и каптенармусов, во главе которых и прибыли в расположение противника. Магнаторцы выдали всем по несколько кружек воды и отконвоировали пленных обратно в форт Куинцзы, ради такого случая превращенного в концентрационный лагерь.
Такова истинная история пленения будущего гения разгадок преступлений и грозы всех хитроумных преступников. Возможно, она не имеет прямого отношения к его антиуголовной деятельности. Наш герой всегда обладал изрядной долей храбрости и силы воли. Поэтому необоснованные слухи вокруг его пленения, как проявлению позорных качеств малодушия и трусости, не имеют под собой никакой почвы. Конечно он мог бы в одиночку попытаться выполнить приказ по полку (к которому не принадлежал), не подчинившись приказу по гарнизону (в котором тоже не числился), но наш герой всегда отличался отменным здравым смыслом.
Всех пленных построили на плацу форта, отделили офицеров от младших чинов, сделали перекличку и приказали всем сесть по-турецки. Всех офицеров (старых добрых знакомых магнаторцев) записали в толстые амбарные книги, поставили на довольствие в соответствии с нормами гаагских конвенций по военнопленным и развели по их собственным квартирам.
Офицер-инспектор из штаба войска Магнатории, при выверке амбарных книг со списками военнопленных, не мог не наткнуться на странную запись: "Лейтенант Z", который не фигурировал ни в списках личного состава гарнизона, заполученных разведкой Магнатории за месяц до начала конфликта, ни в списках капитулировавших, составленных канцелярией гарнизона форта Куинцзы. Странный нефигурант реестров был вызван на допрос.
- Кто же вы такой? Судя по возрасту - на старше лейтенанта. Судя по экипировке - а таковой не может позволить себе даже комендант - вы штабист. Из всего этого можно заключить: вы прибыли сюда совсем недавно из штаба метрополии. Не на пикник, разумеется. С неким особым заданием.
- И вы не спрашиваете: "с каким "?
- Нет. Меня интересует только то, что вы обязаны сообщить в подобных случаях - имя и звание.
- Лейтенант Зет.
- Это я уже читал в списках. Значит лейтенант. Назовите теперь настоящее имя. Или это военная тайна?
- Зет.
- Да не ведите себя как принц! Мне дела нет отчего вы не называете своего настоящего имени. Но сделайте это для собственной пользы. А... принц?
- Да - принц! Да - герцог, владетель, вождь клана, граф...
- Вполне достаточно. Я записал. Итак, Дюк Бонд Эрлкаунт, я сообщаю вам, что вы оказались в очень щекотливом юридическом положении. Вы были задержаны в зоне.. Ну скажем: зоне боевых действий, без знаков различия и под вымышленным именем, не значитесь в списках капитулировавших, отказываетесь давать показания. Ведь отказываетесь? Ну вот видите. Мы вынуждены считать вас шпионом. Поэтому вы не будете обменены, как другие военнопленные, не будем говорить на что. Вы будете заключены в руки правосудия, осуждены и так далее. Это не самый завидный вариант карьеры для блестящего штабного офицера.
- Зато - вариант честный.
- Бросьте... Вам представляется, что задержание в роли шпиона делает из вас мученика воинского долга, по крайней мере в глазах ваших начальников и политиков вы становитесь большей величиной, чем есть на самом деле. Ничуть не бывало. Вам плохо известны законы жизни. По крайней мере на острове. "Отец никогда не хочет, чтобы у него родилась дочь. Почему же никогда не сбывается то, что лежит на сердце у отца?"
- "Противоположности заключены в земном мире, а не в семени отца или моих мыслях. Две субстанции могут стать единым, поскольку основа этого единства - отец".
- У вас неплохая подготовка. Похоже - ориентированная на Индию. Вы не понимаете разницы между субстанциями и стихиями, которые заключает в себе не только Отец Небесный но и затрапезный земной папаша. Поэтому делаю вывод - сказанное вами, лишь результат прилежной зубрежки ,а не знания жизни. Глупый упрямо,..
-... упрямо глуп".
- Превосходно! В таком случае предоставляю вам возможность проверить на себе еще одну мудрость: "Что полностью сбрасывает с себя кожу, остается лишь с подлинным естеством". Спокойно! Я выразился в фигуральном смысле. Ладно, Бог с вами. Считайте себя военнопленным, занятым на работах. Ваша работа будет состоять в следующем: находиться неотлучно рядом с одним человеком и стараться сделать все возможное, что бы с ним не приключилось чего-нибудь. С этого момента вы находитесь под защитой закона и богов государства Тория Магна, ставитесь на довольствие и имеете возможность передвигаться по всей территории острова вслед за своим подопечным.
- Вы кажитесь себе весьма проницательным. Но на ваши фокусы я не клюну.
Офицер-инспектор раздул щеки и прыснул как девица.
- Вы думаете, будто мы приставим к вам шпиона и постараемся проследить с кем вы вступите в контакт на острове. На самом деле вы уже судимы, осуждены и направляетесь к месту отбытия наказания. Я правильно выразился?
- Выражение грамматически почти правильно, но напрочь лишено всякого реального смысла. Где суд, адвокаты, в чем моя вина и каков мой приговор?
- Чем раньше вы это поймете (или это выяснится само собой), тем будет лучше. Охрана! Отведите его к Кама Вое.
Охранники задрожали всем телом.
Кама Воя оказался мужчиной лет тридцати, с густой шевелюрой черных волос и голами коленями. Тело его прикрывали лохмотья. В тот памятный момент, когда Дюк Эрлкаунт впервые увидел его, туземец сидел в бамбуковой клетке и прутиком чертил на пыльном земляном полу узоры и знаки.
Охранник из конвоя лейтенанта громко и протяжно прокричал.
- Кама Воя, вот твоя стража! Ты знаешь: по закону нельзя отказаться от охраны. Даже такой злостный нарушитель законов, как ты не может отказаться. Ты считал себя хитрым, Кама Воя, очень хитрым. Охранником твоим может быть только тот, кто тебя не знает и кого ты не разу не видел. Ты думал: о твоем чудовищном преступлении знает весь остров и никто никогда не будет твоим охранником. А если бы и нашелся, ты сказал бы: "Я знаю его". Но вот тот человек, который не знает тебя и никогда о тебе не слышал. И я спрашиваю тебя: Кама Воя: ты знаешь этого человека?
Туземец поднял на лейтенанта безучастные глаза, с полным безразличием оглядел его и отрицательно покачал головой.
- Теперь, Кама Воя, он твой охранник, и ты обязан пойти к тем людям. Ты сделаешь это?
Кама Воя утвердительно кивнул, бросил прутик, резко поднялся с корточек и ,отряхнув колени от пыли, обратился тихим и уверенным голосом к Дюку.
- Пошли. Не будем откладывать.
Они вышли на улицу и пошли вдоль шеренги бамбуковых домиков, крытых пальмовой ветвью. Кама Воя шел легкой походкой абсолютно свободного человека, которому некуда особенно спешить, но и мешкать ни к чему. Он откровенно наслаждался прохладой бриза, с улыбкой поглядывал на солнышко и с удовольствием ощущал как, похожая на серую пудру, пыль при каждом шаге просачивается меж пальцами его босых ступней.
Дюк (лейтенант с удивлением для себя обнаружил, как быстро он привык к новому имени) изнывал от жары в своем безукоризненном френче дорого сукна. Спиртовые сапоги-чулки (перехваченные сверху франтоватыми ремешками, не столь украшавшими сколь препятствовавших кровотоку) на пропускали воздуха, чем заставляли ноги ужасно потеть. Вата галифе пропиталась потом и по консистенции напоминала тропическое болото. А пот продолжал все течь под крахмальной рубашкой, собираться в ручейки и устремляться вниз, в галифе. Но лейтенант решил держать марку до конца.
Пусть я лучше свалюсь в обморок, чем уроню честь офицера генерального штаба метрополии".
На его честь офицера, равно как и него самого, ровным счетом никто не обращал внимания: уличные мальчишки, было напавшие на туземца и начавшие кидаться в него скатанными в шарики сухой травой, быстро разбежались, стоило Кама Вое лишь взглянуть на них. Взрослые, завидев конвоируемого, делали испуганные лица и спешили быстрее исчезнуть. В голову Дюка стали закрадываться самые ужасные подозрения, насчет совершенного своим провожатым преступления. Но мысли эти не имели развития. Жара и жажда не позволили думать о такой ерунде, как чьи-то преступления. Если придется пропутешествовать на другой конец острова, да что там! просто пройти еще милю - все, не выдержу , умру от гипертермии или солнечного удара. Необходимо хоть немного охладиться в тени, стряхнуть с мундира дорожную пыль и наполнить флягу". Оставалось найти подходящий предлог.
- Далеко еще?
- Нет.
Прекрасно зная, что по представлениям туземца "близко" может в равной степени может означать и сто ярдов и сто миль, европеец продолжил.
- Если мы идем в соседнюю деревню, то необходимо набрать воды.
- Мы не идем в соседнюю деревню.
- Ну что ж и это неплохо.
Деревня кончилась. Начались рисовые поля. Ближе к зеленым горам виднелись дома побольше и побогаче, окруженные садами и травяными заборами.
"Это к лучшему: идти не так далеко и можно рассчитывать на сносный прием," - пронеслось в голове Дюка.
Тем временем Кама Воя стал столь широко выбрасывать вперед длинные ноги и столь часто их переставлять, что лейтенанту пришлось бежать ,что бы поспеть за ним. Перед воротами, более похожими на изгородь для скота, туземец остановился так же неожиданно как и недавно ускорил шаг. Он поднял голову и гортанно, громко, тщательно выговаривая слова, прокричал.
- Блома-Син-ран, открой! Блома-Син-ран открой ворота. Пришел Кама Воя, чтобы исполнить закон.
К воротам выбежал чернокожий туземец в ослепительно белом хлопчатом одеянии, быстро и суетно распахнул ворота, после чего плюхнулся в пыль двора на колени и склонил голову к земле. Кама Воя широкими шагами вошел во двор, даже не удостоив взглядом столь уничижающегося хозяина. Во дворе преступник огляделся и проследовал к свиным кормушкам в тенистой части двора. Усевшись на одну из них, он вытянул из травяного забора тростину и принялся чертить на влажной утоптанной грязи узоры.
Дюк постоял немного на солнцепеке, посмотрел сначала на не поднимающего головы хозяина, затем на своего спутника. После некоторого замешательства, он выбрал тень и прохладу, сочившуюся от потной земли скотного угла.
Вскоре показалась служанка, завернутая в кусок полосатого шелка, заменявшего ей платье. В руках она несла поднос с различными кушаньями и плодами. Яркий натюрморт деликатесных яств венчали кувшины с вином из лепестков роз и манговым пивом. Служанка поставила поднос перед Кама Воя и поклонилась до земли. Кама Воя подал ей знак рукой (Дюк про себя отметил, что все жесты его спутника абсолютно безразличны, будто он подает знаки не живым людям, а загробным теням) встать, после чего, взглянув на изнывающего от жажды лейтенанта, столь же медлительно и беззвучно предложил угощение ему. Де, не пропадать же добру.
Помешкав с минуту, офицер налил себе полный бокал пива, оказавшегося очень приятным и в меру холодным. Чуть позже, когда схлынула волна пробежавших по телу струй пота, пришла очередь крабьего мяса, запеченного с тертой "мякотью" кокосового ореха, сладких древесных грибов с печеным на углях тунцом, черепахового паштета под соусом из разваренных ласточкиных гнезд и множества других кушаний и закусок. Нежнейшее розовое вино не только выгодно подчеркнуло вкус экзотических блюд, но слегка ударило в голову и развязало язык.
- Выходит - ты палач.
- И палач и жертва. Все сразу. Ешь. Ты здесь не причем. Можешь брать все, что предложат.
Дюк довольно быстро утолил свой голод. Но, откинувшись на травяной забор как на спинку кресла, обнаружил, что набил полное брюхо. Подобный прием пищи показался ему вполне экзотичным, даже пикантным. Впоследствии будет о чем порассказать внукам о нравах дикарей в далеких заморских колониях. Налив себе на десерт бокал пива, лейтенант стал цедить напиток сквозь зубы, наслаждаясь прохладой и вкусом. Закуренная сигарета "Кемел" показалась после утонченной еды невкусной, даже неприятной. Он хотел выкинуть сигарету в грязь, но Кама Воя упредил его, забрав ее себе.
Тем временем дверь дома распахнулась и на окольцовывающую дом террасу вышел толстый туземец, облаченный в плотные шелковые одеяния, расшитые парчовыми узорами. Его сопровождало множество слуг с опахалами из павлиньих перьев. Настоящий хозяин дома. Он стоял подбочась и говорил громко и повелительно.
- Кама Воя, ты пришел? Тебя приветствует Блома-Син-ран. Встань же и поприветствуй хозяина дома, как велит обычай.
Казалось, преступник вовсе не заметил появления хозяина. Только чуть сильнее сжал тростинку пальцами. Дюк слышал как она хрустнула. Но линия выводимого узора не изменилась.
- Кама Воя ,я прошу тебя. Да! Это я - Блома-Син-ран прошу. Сделай что требуется. Или - что хочешь. Или что велит закон. Хотя ты нарушаешь закон. Но я прошу тебя. Хочешь взять этих слуг? Или служанок? Доже Силию. Хочешь Силию? Силия!
Служанка, приносившая еду, вышла вперед, рывком развязала узел на груди и ее шелковое одеяние сползло вниз. У Дюка перехватило дыхание. Ничего подобного он еще не видел. Невероятная, жгучая и, в тоже время, спокойная красота ее была истинной гармонией нежной желтизны полупрозрачной кожи, округлости форм лишенных полноты, абсолютной правильности всех черт и их удивительным соответствием друг другу. Она совсем на стеснялась своей наготы, скорей ее волновала непонятная Дюку роль в этом спектакле. Волнение это только подчеркивало ее красоту дрожанием нежных губ, полуопущенностью ресниц, слегка склоненной головой. При этом в ее жестах и движениях угадывалась скрытая гордость, даже призрение к окружающим. Ко всем. И европеец почувствовал себя раздетым, физически ощутил, что сидит в свинарнике на корыте хлебова для зверья. Его пронзило желание встать, сделать галантный жест и как джентельмену сокрыть ее наготу от жадных взглядов окружающих. А потом закрыть ее от всего этого ужасного мира, обхватить, унести на руках прочь от этих диких нравов на необитаемый остров. Где они будут одни. Вдвоем. Вечно. Он покрылся холодным потом от осознания нехитрой вещи: дай она хоть мимолетным взглядом, хоть движением бровей понять ему, что проявляет к его особе лишь мимолетный интерес - и он на коленях поползет за ней на край света. Но девушку предлагали не ему. Лейтенант с интересом взглянул на Кама Вою. Тот на мгновение поднял глаза, мельком оценил красоту, как знатоки древностей оценивают холодную эстетику античных статуй... И только. Туземец перевел взгляд на Дюка, оценил его состояние и, ткнув пальцем в сторону служанки, произнес:
- Можешь угоститься ей.
Комок подступил к горлу Дюка.
- Что ты! Никогда я не приму...
- Зря...
Туземец разровнял пяткой грязь перед собой и принялся рисовать новый узор.
- Значит ты отказываешься, Кама Воя? Она тебе всегда нравилась. Если ты откажешься от Силии, ее ждет смерть. Я, Блома-Син-ран, убью ее. И смерть ее будет на твоей совести.
Кама Воя отрицательно покачал головой.
- Я сделаю это сейчас. Пред твоими глазами, Кама Воя. Я исполосую ей лицо. Отрублю пальцы, отрежу груди, сдеру кожу. Потом начну резать на мелкие кусочки.
Лейтенант было подался вперед, готовый помешать столь злостному намерению, но туземец схватил его крабьей хваткой за руку и резким движением возвратил на прежнее место.
- Сиди. Это мое дело.
Блома-Син-ран выхватил из-за пояса огромный крис, золоченая рукоятка которого засверкала на солнце и угрожающе поднял его на вытянутой руке вверх. В это мгновение из дома выбежала женщина с растрепанными волосами. Она была немолода, но красива. Впрочем, красота ее была сильно подпорчена искаженным от крайней степени возбуждения лицом.
- Нет!- кричала она.- Нет! Ты не сделаешь этого. Подумай обо мне, о детях подумай.
Грозный хозяин отшвырнул ее с омерзением. Как змею.
- Что, забыла как извела его жену? Кто выцарапал ей глаза, сжег волосы, отщипал соски? Кто все время издевался над его детьми? Кто...
Воинственный порыв его влился в поток грубой брани. Хозяин дома отбросил кинжал к ногам Кама Вои, осанисто повернулся и последовал на улицу. Перед тем как пропасть за травяной оградой он надменно бросил:
- Кама Воя, теперь это твой дом, твой скот, твои земли, твои слуги, твоя наложница - эта женщина, что раньше звалась моей женой. Все твое. Это говорю я - Блома-Син-ран!
Отставленная жена схватилась за голову, захохотала, на миг впала в транс, но вдруг к ней вновь вернулось возбуждение. Невероятной яростью налились ее некогда красивые глаза.
- Ты не мужчина, Блома-Син-ран! Настоящий мужчина отдал бы свою жизнь.
Поскольку муж ее скрылся за поворотом, женщина обратила свой гнев на Кама Вою. Она судорожно схватила с земли кинжал, высоко подняла его над головой, издала боевой клич магнаторцев и произнесла.
- Кама Воя, ты умрешь! Ведь ты - главный виновник наших несчастий.
Присутствовавшие при сем слуги пронзительно закричали, закрыли глаза ладонями. Некоторые из них повернулись лицами к забору и стенам дама. Некоторые - упали ниц, уткнувшись лицами в пыль.
Кама Воя вывел тростинкой на земле небольшой круг, полюбовался его правильностью, затем взглянул на Дюка. В глазах его Эрлкаунт не заметил и намека на страх или обреченность жертвы, только некоторую тень любопытства, сквозь пелену полного безразличия ко всему. Его интересовала только реакция молодого человека на происходящее! Дюк мгновенно вспомнил о своем долге стража, вскочил и мягким приемом джиу-джицу (самым мягким, который знал) отобрал у женщины кинжал. Женщина вмиг обмякла, побрела в дальний угол двора, опустилась на колени, посыпала свои роскошные волосы пылью и впала в оцепенение. Она сидела в обреченной позе долго. Очень долго.
Дюк, тем временем, положил нож на перила веранды, прошелся по двору, разминая ноги и высматривая чтобы такое еще совершить, присталое охраннику.
Во двор вошел кюре в черной сутане и широкополой черной шляпе. Как и пристало священнику он держал Библию под мышкой и распятие между пальцами. Окинув взором двор, он походя кивнул офицеру и направился к Кама Вое.
- Кама Воя, я знаю: ты не считаешь себя христианином, но ты всегда исправно ходил ко мне на исповедь. Я слышал, как ты истово молил Христа облегчить твои страдания и муки твоих близких. Оставайся таким до конца. Исповедуйся мне перед богом.
Туземец поднял голову, затем правую руку, сжал кулак, поднял к небу средний и указательный пальцы и отрицательно покачал ими.
- Вы пришли не за исповедью, святой отец.
- И за нею тоже. Истинное мое стремление - говорить с тобой, чтобы попытаться спасти твою душу. Я знаю: ты обижен на Бога, поскольку он не внял молитвам твоим. Обида твоя ложна, поелику ты неверно понимаешь Божью милость. Бог не дал тебе облегчения страданий, но наградил еще большим даром - смирением. Вспомни святого Йова. Не превращай смирения в гордыню. Не оскверняй глупым упорством Божьего дара.
- Я ничего не делаю, святой отец. Ничего.
- Отдай же Богу богово, а кесарю кесарево. Есть закон Божеский, есть человеческий. Пусть их накажут мирская власть, а ты - смирись.
Кама Воя отрицающе покачал головой.
- Господь велел терпеть и он же велел прощать брата своего и врага своего. Прости этих людей. Хоть в душе прости. Человек с камнем злобы на душе не войдет в царствие небесное.
Кама Воя рывком поднялся, переломил тростинку и стер свой последний узор ступней.
- Так вот, святой отец: я их не прощаю. Да свершится кара небесная.
И туземец зашагал со двора. Из глубин дома послышались визгливые крики:
- Он уходит! Он уходит!!
На двор высыпало множество людей всех полов и возрастов. Они обступили Кама Вою, стали падать перед ним на колени, хватать грязные его лохмотья, причитать, умолять и рыдать.
Кто-то рядом с лейтенантом произнес на хорошем английском.
- Сагиб больше ничего не хочет?
Дюк обернулся. На террасе сидел индус в белой пилотке и черном индийском кителе.
- Ничего. Только одного - понять, что тут происходит.
- Если сагиб разрешит - то я здешний управляющий делами у господина Блома-Син-рана. Я не местный, и мне трудно понять здешние обычаи. Знаю, что Кама Воя нарушат закон не предавая преступника в руки правосудия.
- Значит будет мстить. Кто он вообще такой, этот Кама Воя?
- Простой батрак. А про месть скажу: мстить он вроде бы не собирался. Хотя по местным законам он должен отомстить сам если не предает обидчика властям.
- Про его жену я слышал. Что еще?
- Дети. Что с малютками только не вытворяли! Вспомнить невозможно. Я совсем решился взять расчет, что бы не видеть всей этой подлости. Но сагиб видел хозяина. Он бы и меня убил из злости.
- Как такое модно было допустить?
- Как-то само собой получилось. Сначала наказывали, как велит традиция. Потом по привычке. Потом - чтобы показать власть и потешить самолюбие. Потом - чтобы испытать терпение. И уж затем, когда поняли, что перешли все границы - творили что хотели, как обкурившиеся дурмана. И дом его сожгли, и хозяйство разорили. Жена, дети, родители - ничего больше нет. Трупы свиньям скормили. Остался только пепел и свиной помет.
Дюк вытер подошвы сапог о ковер, устилавший лестницу, а носовым платком протер заднюю честь галифе.
- Мне кажется, сагиб, Кама Воя давно подает вам знаки следовать за ним. Я слышал - гарнизон Куинцзы капитулировал. Надеюсь ваш плен продлится недолго. Рад был служить вам, сагиб.
Лейтенант войск метрополии последовал за преступником-батраком, старательно обходя распростертые на земле тела. Кама Воя просто переступал через них, как переступают через скользкие прибрежные камни, не задерживая внимания на них. У самых ворот в него вцепилась старуха.
- Вот дети Блома-Син-рана. Вот я - его мать. Убей нас! Умоляю тебя...
Кама Воя отвел глаза.
-... Будь мужчиной! Будь торийцем! Убей нас, но не делай чего задумал. Умоляю тебя. Прошу, как может просить мать.
Старуха разорвала на себе одежды, обнажив морщинистое тело.
- Хочешь - пытай меня, жги огнем! Или пойди и убей моего единственного сына. Или возьми их - старуха выхватила двух детей из причитающей толпы. Возьми моих детей за своих. Делай что хочешь, но умоляю тебя: отомсти!
Она захлебнулась в рыданиях, упала на землю и стали беззвучно шевелить губами. Дюку показалось, что он слышит слабый шепот старухи : "Отомсти, отомсти..."
Кама Воя был уже далеко. Дюк побежал за ним.
Они шли молча. Сохраняя молчание вышли из селения, двинулись дорогой идущей вдоль гор. Справа от них расстилались поля с созревшими желтыми метелками риса, который никто не убирал. От леса тянуло прохладой и влажной духотой одновременно. Джунгли звенели голосами невидимых глазу птиц, урчали перекатами столь же неприметных горных ручьев. За поворотом им открылось море цвета яркой лазури. Твердыни гор и просторы моря, казалось, и не догадывались о существовании человеческих трагедий и жили своей веселой и самодовольной жизнью, лишенной и тени страстей и пороков.
Созерцание красот природы несколько привели молодого лейтенанта в чувство. Но не на столько, что бы он мог не думать о случившемся. Жара больше не донимала Дюка - они шли по прибою, моча ноги в набегающей волне. Кама Воя, все это время погруженный в свои мысли, неожиданно оглянулся, оглядел европейца очень пристально, будто пытаясь вспомнить что-то. Взгляд его немного прояснился, он мотнул головой.
- Можешь идти обратно в полицейский участок. Больше ничего не случится.
- Что ты собираешься делать?
- Пойду в другое селение. Попробую начать все сначала.
- Думаешь удастся? Ладно, поступай как знаешь. Только не надейся, что тебе удастся так просто отделаться от меня и улизнуть в пасть к акулам или броситься с утеса.
На губах туземца появилась грустная улыбка.
- Я думал - ты умнее.
Он повернулся и побрел по прибою походкой свободного человека, с удовольствием моча ноги в прохладе нежной пены набегающей океанской волны.
Дюк смотрел ему вслед. Но недолго. Он скинул китель, стянул сапоги. Снял с себя всю одежду и бросился купаться. Как мальчишка брызгался, нырял, гонялся под водой за любопытными рыбками, трогал руками розовые, оранжевые и изумрудные веточки кораллов и прозрачные водоросли, а выныривая, пускал изо рта мощные струи соленой воды...
- ...На этом мы с ним и расстались. Думаю, с ним ничего не случится. Семья обидчика ему ничего не сделает. Люди его бояться. Власти к нему претензий не имеют. Кстати сказать, почему?
- По законам государства Тория Магна, власти могут начать судебное преследование только в случае заявления истца. Или в случае смерти оного. Поскольку ни того ни другого нет, мы не можем выдвинуть обвинение против Блома-Син-рана. Случаи шантажа практически исключены. Торийцы слишком отважный народ и мало бояться смерти. Мне же интересно знать - что вы, человек посторонний, но обладающий блестящей подготовкой, думаете по поводу случившегося?
Дюк Эрлкаунт почувствовал, что ему еще не раз в жизни прийдется слышать подобный вопрос. Честь офицера ге..., простое самолюбие требовало достойного на него ответа. Дюк постарался придать лицу деловое и безучастное выражение.
- В целом я разобрался в этом деле. Есть некоторые неясности на общую картину не влияющие.
- Интересно.
- Думаю, источник произошедшего в невероятной вере островитян в Судьбу, Рок или Проведение. Скорей всего - в последнее. Раз человек претерпел столько мучений, имеет огромный счет к обидчику, но не принимает от него ни выкупа, ни даров, отказывается от преследования, мести, не вчиняет иск и манкирует иными способами отправления правосудия, при этом демонстративно выказывая полное непрощение - следовательно он полагается на иные, более надежные, способы вершения суда и расправы. На некую небесную кару или кармическое воздаяние. Он приводит в действие этот механизм полным своим бездействием. В ином обществе его сочли бы ненормальным или трусом. Но здесь все окружающие разделяют его иллюзии. Одно дело откупиться - отдать имеющееся, пусть все имеющееся, но точную меру; или встретиться лицом к лицу с мстителем - здесь уж кто кого; или предстать перед судом, а суд всегда благоволит к богатым и я думаю - по праву. Совсем иное дело - оказаться один на один с судом небесным или быть затянутым в шестеренки кармический машины - там неизвестно, сколь суровую меру наказания тебе определят и совершенно точно известно - наказание неотвратимо и неизбежно. Именно в этом преступление Кама Вои. Преступление, за которое нельзя наказать, поскольку он есть запальная свеча небесного механизма - он отошел в иную иерархию и убийство его станет актом восстания против небес. Он становится неприкасаемым посланцем неведомых сил. Но это и есть месть! И карает преступников их собственное чувство вины. Вера в Судьбу. Живые самоосужденные будут всю оставшуюся жизнь пребывать в ожидании кары. Страх при жизни и будет их вечным тюремным заключением и земным адом. Забытье им не поможет - в глазах окружающих они будут осужденными преступниками, зачумленными изгоями. Психология учит, что рано или поздно они, ради избавления от этого кошмара, сами, сознательно или нет, устроят себе казнь. Не имей они такой веры или столь жестких общественных установок - жили бы себе спокойно до седых волос не отмщенными. И никакая кара небесная их не постигла.
- Блестяще! На этом ваше отбытие наказания за совершенные преступления против безопасности государства Тория Магна закончено, так как все исправительные работы выполнены полностью. Можете вернуться в лагерь, или форт Куинцзы, если вашему слуху более приятно это название. Через неделю состоится обмен военнопленных... не будем уточнять на что.
- По вашему "можете" я догадываюсь, что мне предоставляется выбор.
- Можете оставаться господином Дюком Бондом Эрлкаунтом - гражданином Тория Магна, жить на острове или убираться ко всем чертям. Куда хотите.
- Я подумаю над вашим предложением. Но я еще добавлю: лучше бы я рыл ямы или собирал камни на руднике, чем еще раз согласился на исполнение подобных обязанностей и пережил бы еще одну древнегреческую трагедию. Но, во всяком случае, я рад, что судьба свела меня с Кама Воей. Гипнотическая личность. Жаль, что он настолько верит в Судьбу, в отмщение за себя сил Проведения. В силы - которых не существует, которые никогда не отомстят.
--
Вы до конца в этом уверены?
Рембрандт
- У меня просто опускаются руки. Никак не могу взять в толк, что к чему, - комиссар глубоко вздохнул и вновь принялся за свой круасан с ветчиной.
Эрлкаунту не нравился комиссар. Возможно из-за того, что тот чересчур полноват, как и сам Дюк, поэтому служил укоризной сыщику. Обычно Дюк Эрлкаунт гордился своим грузным телом, но только в компании людей стройных и, особенно, худых. Это придавало ему дополнительный вес в обществе и контрастно отделяло от остальных.
Дожевав круасан, полицейский запил его фужером бриссо. Видя, что его собеседник отрешенно курит, комиссар вновь попытался завязать разговор.
- Превосходное вино! Не хотите попробовать?
- Что?
- Бриссо.
- Нет. Я пью божоле.
- У божоле несколько вульгарный вкус.
- Согласен.
- Тогда почему бы не попробовать бриссо?
- Потому что я слышу о нем в первый раз.
Немного поразмыслив, комиссар попробовал развить разговор в том же ключе.
- В таком случае вам просто необходимо...
- Мне совершенно наплевать на разницу между бриссо и божоле. Ни то и ни другое я раньше не пробовал. Предпочитаю напитки покрепче.
- От чего вы остановили свой выбор на божоле?
- От того, что слово "божоле" у всех на слуху.
- Понятно, - протянул комиссар. Эрлкаунт молча курил сигарету за сигаретой и, казалось, полностью погрузился в созерцание табачного дыма. Неожиданно он прервал молчание, хлопнув ладонью по стойке.
- К делу!
- Так... Дело представляется мне чрезвычайно запутанным. Очень похоже не на случай из практики полицейского, а из классического детективного романа. Не как не удается поставить себя на место преступника.
- Я то же никогда этого не делаю.
- Почему?
- Потому что место преступника в тюрьме!
- Но для лучшего понимания логики преступления...
- У преступления нет логики.
- Вот это новость.
- Всякое преступление алогично. Оно - нарушение логики жизни. Что не исключает логической, мотивационной, эмоциональной конструкций преступления или его механизма. Но это - как рак.
Дюк давно заметил, насколько сильно его раздражают люди, рассказывающие о преступлениях. Независимо от степени их обаяния, они однозначно вызывали его подозрение. "Ты знаешь почему?" - всякий раз спрашивал он себя. "Именно поэтому. Поставить себя на место преступника", - ответил он себе на этот раз.
- Не могу с вами до конца согласиться. Может у вас в Британии так заведено - раз и навсегда. А в нашей милой Франции жизнь полна противоречий. И некоторые преступления более логичны, чем некоторые наши законы. Наши преступления скорей исправляют нелогичность жизни. Они более естественны...
-...Но из этого не следует, что законы надо нарушать.
- Согласен с вами, комиссар. Но не думаю... не думаю, что дело так запутанно, как вам кажется. Изложите его еще раз более спокойно и подробно. Все по порядку.
- Я понял ваш метод. Надо изложить течение жизни в логической последовательности. Где логика нарушается...
- Допустим... А я постараюсь придерживаться вашей методы.
- Ну что же - попробуем, - комиссар застыл в предвкушении нового логического аттракциона, - В замке Шато-Бель проживает чета...
- Далеко он отсюда?
- Километров десять, не более.
- Около шести миль. Можем поехать туда прямо сейчас?
- Мы еще не доели десерт и не выпили кофе.
- Что еще?
Комиссар помялся.
- Сейчас в Шато-Бель время обеда. А нас нет в списке приглашенных.
- Вы столь деликатны?
Комиссар проглотил это замечание и запил его добрым глотком вина.
- Не в этом дело.
- Понимаю. Должностное лицо напрашивается на омаров и свежих устриц.
Полицейский кивнул.
- У нас займет некоторое время оформление официальных бумаг в комиссариате. Не удивляйтесь. Полномочия, мой друг, полномочия. Меня отнюдь не привлекает перспектива быть ответчиком в суде много лет после окончания дела.
- Вы за него все таки беретесь?
- Уже взялся...
Черный "ситроен-люкс" пылил по белой известковой дороге, обсаженной тополями.
- Кто находится в доме?
- Хозяин - месье Дю-Буаз, мадам Дю-Буаз, прислуга: дворецкий - он же садовник, привратник - он же охранник и водитель, кухарка. Из приглашенных - эксперт по картинам Плотуа и художник Гавиньен.
- Из ваших людей?
- Комендор Куси.
- Комендор?
- Да - жандарм.
- Знаю. Шишечка в петлице.
- Гранада. Эта эмблема называется гранадой.
Машина остановилась на перекрестке. Хотя движения не было, невесть откуда взявшийся светофор приказывал обождать своим красным окошечком. Минуты через две, когда и у комиссара не осталось никаких сомнений в неисправности злополучного механизма, Дюк вынул сигарету изо рта и спросил:
- Комиссар, вы не знаете для чего именно на публичных домах вешают красные фонари: для предупреждения об опасности прыщавых мальчиков или для остановки всех проезжающих автомобилей?
Комиссар покраснел, вынул из-под сидения мигалку, прицепил ее на крышу, включил и дал полный газ. Всю оставшуюся дорогу он не произнес ни слова.
Замок Шато-Бель, перестроенный еще во времена Ришелье, утопал в не в меру разросшейся зелени. Ситроен вылетел к парадной лестнице и резко остановился, подняв тучку розовой пыли толченого кирпича, устилавшего подъездную аллею.
К машине выбежал жандарм. Дюк вывалился из автомобиля, размял затекшие члены и похлопал по черной крыше авто.
- Благодарю, комиссар! Редко представляется возможность прокатиться с таким шиком.
- Куси, доложите!
- Ничего нового, господин комиссар. Художник, согласно вашему приказанию, заперт в своей комнате. Месье Дю-Буаз и месье Плотуа пьют портвейн и играют в шахматы в курительной зале. У мадам мигрень. Прислуга в доме. Никаких происшествий.
Комиссар бросил ему ключи.
- Поставьте машину на стоянку, - повернувшись к Эрлкаунту бросил,- Прошу в дом.
Хозяин - молодой человек лет двадцати семи, встретил их на парадной лестнице первого этажа замка. Он спускался вниз в некотором величавом и тягостном раздумье.
При каждом следующем слове, начиная с "Дюка" лицо хозяина расплывалось начало расплываться во все более радушной и несколько подобострастной улыбке. Когда комиссар закончил, Дю-Буаз все еще улыбался, ожидая продолжения.
Эрлкаунт закурил "Магну" и отправил струйку дыма ангелочкам с лепнины потолка, будто желая воссоздать облака для них. Потом перевел взгляд на хозяина.
- Это все имена.
Улыбка вмиг сменилась кислой миной, впрочем, только на миг. Выражение лица хозяина вновь стало холодно-надменным, каким и было до предоставления гостя.
- Чем обязан?
- Полиция решила привлечь к следствию мистера Эрлкаунта в качестве эксперта.
- В какой области?
- В области нелогичного, - вмешался Дюк. - Прошу Вас, джентльмены, не будем терять времени и сразу приступим к делу.
- Извольте. Следуйте за мной в зимний сад. Мы там ничего не трогали.
Зимним садом называлась крытая стеклом полусфера, служившая перемычкой между замком и флигелем. Все украшение сада состояло из мраморного пола, двух пальм в кадках и импровизированной художественной студии.
- Остальное сейчас выставлено в парк, - прокомментировал хозяин. Эрлкаунт бросил взгляд на мраморный пол.
- Если вы выставили цветочную рассаду, то,думаю, она не имеет особого отношения к делу.
- Кстати о деле! Полагаю, мистер Бонд,..
- Эрлкаунт.
- Мистер Эрлкаунт, комиссар уже ввел вас в его курс?
- В противном случае меня бы здесь не было. Начинайте.
- Может нам проследовать в курительный холл?
- Ваши пальмы не завянут.
- Я понял. Но, для более полного понимания друг друга, нам лучше перейти на английский, - Дю-Буаз заговорил на безупречном английском. - Ваш французский оставляет желать лучшего. По-моему вы слишком ужесточаете интонации. Певучей, мягче выговор и все получится.
- Как хочешь, парень, - Дюк тоже перешел на английский, более близкий к произношению манчестерских грузчиков, чем к классическому оксфордскому. - Но, только в частной беседе.
В дальнейшем они изъяснялись только на французском.
- Протокол и прочие формальности? Мне они ни к чему. Здесь я - пострадавшая сторона.
- Картина была застрахована?
- Увы, только на четыре миллиона франков.
- Сколько вы ожидали от аукциона?
- Не менее двадцати. Это только первоначальная цена лота. Кто знает, может сумма и утроилась бы.
Дю-Буаз бессильно развел руками и печально склонил голову.
- А копию вы хотели оставить себе ?
- Что поделаешь - семейная реликвия. Дю-Буазы приобрели ее у самого автора.