Цзен Гургуров : другие произведения.

Золотая нить приключений часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 2.55*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Читатель! Если тебе понравился текст, можешь оценить его в рублях. Счет 2200 1529 8365 1612

   Одну минуту, - сказал профессор Макхью, подняв два спокойных когтя. - Не следует поддаваться словам, звучанию слов. Мы думаем о Риме имперском, императорском, императивном.

Дж. Джойс. Улисс

Иерархия мифа

   Граф Уваров, нелукаво мудрствуя за составлением инструкции для общественного образования, изрек некую формулу, коей и обязал пользоваться всех, сеющих на ниве просвещения разумное, доброе, вечное. Звучала она по-военному сжато, как и свойственно документам милитаризированных обществ - "Православие, самодержавие, народность". Хотя он и не оставил этот лозунг без соответствующих комментариев, канувших в реку забвения. Однако лозунг избежал этой печальной участи и живет и поныне. Русские традиционалисты, именуемые иногда "национал-патриотами", с упрямством, достойным лучшего применения, именуют эту фразу "формулой русской культуры".
   Иногда попытки втиснуть пространное содержание в краткость единой фразы, годной для заучивания любым школяром, имеют успех. Граф вошел в историю, сам не подозревая что сформулировал формулу любой национальной культуры (цивилизованной нации, по крайней мере). В приложении к мифологии она составляет соответственно: 1. Трансмиф - основной миф цивилизации, в адаптированном виде мировой религии исповедуемой данной нацией. 2. Сверхмиф - миф о государстве объединяющем национальную общность или общности в устойчивое образование. 3. - национальный миф.
   Обычная история восхождения народа к государству, а государства к - империи, а именно империи (как бы они не назывались) в огромной степени определяют культурный облик цивилизации, целых регионов и даже планеты - будь то эпоха эллинизма, Рима, Египта, Китая, Великобритании, "Pax Amerika": обычно делится на несколько стадий. Уже говорилось о роли завоеваний и смешении мифов. Однако это более относится к сюжетным и фольклорным мифам, основанным на локальной истине и имеющим одинаковую морфологию. Более обобщающие мифы имеют значительно более замкнутую логическую структуру, поэтому мифы не смешиваются сами по себе, подобно крови завоевателей и завоеванных.
   Здесь не все однозначно. Так, многие ереси есть результат логического компромисса между мифами. На границах трансмифических религий, особенно в районах их соприкосновения, иногда существуют замкнутые общины, сумевшие совместить нечто подобное. Но потому они и замкнуты, заключены в особые касты или живут в уединенных ущельях или районах. И пребывают во внутреннем движении, только им ведомом и понятном. В разрешении противоречий симбиоза, часто производя вынужденную замену этого внутреннего движения внешней апелляцией к древности (истинности) верования во имя выживания. В отличие от ересей, следующих из внутренней логики трансмифа типа иудаизм - христианство - католицизм - протестантизм - коммунизм с их огромным реестром всевозможных канонических и апокрифических вариантов, сект и прочия беды. Которые, по сути, только реализуют все возможные логические посылки и выводы основного мифа в практику. Им вполне достаточно единого основания. Синкритические религии и ереси происходят из равного знакомства с несколькими мифологическими системами, ибо народы, эти ереси исповедующие, вынуждены одинаково хорошо понимать обе мифические посылки и сохранять собственное лицо. Кем, к примеру, являются друзы - иудеями, мусульманами, зороастрийцами или может буддистами? Основание их религии, конечно, библейское, но форма реализации синкретическая -то есть от иных восточных религий - при яростном монотеизме существует и ярый фатализм, и вера в переселение душ и весьма занятная иерархия мифа, и оригинальная форма реализации сходная, с японским "путем воина". Аналогичен пример и ламаизма - "желтой веры". При каноническом прочтении единых для всего буддистского мира сутр и приложении его к практике реализации религии бон на многие его аспекты оказало заметное влияние встреча с несторианским христианством Восточного Туркестана, что не замедлило сказаться на усилении в учении акцентов Спасения Мира - Бодхисаттвы. Христианство, формально отвергаемое в своей нынешней форме реализации, все же нашло свое подчиненное положение в учении лам.
   Нация находит трансмиф в самом конце своего становления (но не развития). Трансмиф свидетельствует о становлении уже целой цивилизации. Здесь следует провести некие границы основ - основа цивилизации, основа государства и основа нации. Исторически эти основы вырабатывались в обратном порядке. При условии, если "чистый" генезис не был переиначен привнесением государственности извне или формирование нации происходило уже в рамках существующих государств. История не терпит чистых экспериментов, что значительно усложняет задачу. Однако древние протонароды имели свои оригинальные языческие культы и мифы. Родственные племена слагали
   свои собственные пантеоны, жреческие иерархии и языки.
   Оставляя в стороне разработанную теорию становления монотеизма из политеизма и превращения его в религию мировую, отмечу, что базовые национальные языческие религии не умирают полностью. Они живут и процветают в новой, естественной для изменившихся условий форме. Прежде всего они существуют в семантике языка, а ежели таковой утрачен, то в фольклоре и обрядах (как отмечалось, являющихся национальной игрой). Это формы лишь внешнего проявления, поскольку язычество, прежде всего, существует в форме мифа о национальной исключительности: вот почему все попытки возродить язычество в первоначальных формах где бы то ни было, обречены на неудачу, будь то Британские острова с новоявленными сектами друидов, или Россия - старые формы утратили органичность, адекватность реалиям жизни. Органичность - это главный постулат любого язычества. Национальный миф решат вопрос единства и неформальной общности нации, но на этом и ограничивается, поскольку он узкоспецифичен. В отличие от него трансмиф обращается не к члену общества, а к личности. По своей природе он решат более глобальные проблемы и более универсален, поскольку устанавливает положение человека в мире и его взаимоотношения с богом, дьяволом и мирозданием.
   Универсум мифов, в приложении к личности, имеет вид перевернутой пирамиды. Если ни одна личность не может пребывать вне контекста культуры, ее сформировавшей, то в отношении религиозных догм уже наблюдается известная вольность "свободы совести", особенно в эпоху развитого атеизма. Государственному мифу активно привержена более малая часть населения, национальность вообще есть понятие только отчасти расовое и генетическое или языковое, большей частью это вопрос национального сознания или определенной идентификации.
   Чистая" схема формирования мифосистем в приложении к генезису конкретных наций и государств допускает определенное превалирование тех или иных мифов над другими. К примеру в истории еврейского народа собственная версия трансмифа, вместе с сохранением культуры и отчасти языка, оказывала и оказывает первостепенное значение, миф государственности существовал лишь как исходная точка развития современного народа, традиции существовали лишь в виде внутреннего устройства общины и мечты о будущем возвращении на землю праотцев. Еще более специфичен генезис мифов цыган.
   Комбинации мифов создают и своеобразные государственные сообщества - вроде многонациональных государств. Например, двуязычная Бельгия или еще более различная Швейцария, где мифы национального единства трансформированы в мифы государственного федерализма. Территориально - государственная общность здесь сильнее тяги к единению с одноязычными соседями. Языковая общность пасует перед территориями, и некогда огромная британская империя породила множество англо-говорящих народов, свое национальное единство с англичанами отрицающее. Миф государственности призван обосновывать и поддерживать главное в государственном устройстве - иерархию. Поэтому в государственном мифе обычны именно герои, восходящие на вершину пирамиды власти. И эти герои не всегда единичны или мифичны. Почти каждая нация знает и своих кровавых тиранов, и гражданские войны, и революции. Хоть эти личности были реальны, представления о их роли в истории становления и развития государства, а также его величия и позора, коренятся в более глубоких - мифологических корнях представления об идеальном властелине и форме правления.
   На каждом этапе привнесения мифа старые истины и боги, претендовавшие на универсальность, свергаются как с реальных пьедесталов, так и из сознания людей. Однако это не означает их конечной смерти. Сброшенные с высот, они еще долго бродят в пучинах сознания и реальности жизни под личиной новоявленных святых (по сути являясь только принятием язычником нового христианского имени).
   Вместе эти иерархизированные мифы составляют некое гармоничное единство, и каждый человек одновременно идентифицируется по нескольким качествам - национальности, гражданству, религии и конфессиям, политическим симпатиям.
   Теоретически банальная формула имеет более сложные проекции в практику. Потому следует обратиться к примерам, наиболее близко иллюстрирующим эти процессы. В данном случае к островным государствам, в силу их большей изолированности и автономности процессов и дискретности влияний. Но прежде следует отметить, что и на континентах происходят аналогичные процессы, однако более размытые во времени и обнаруживающие себя в виде тенденций.
   Наиболее известные островные государства - это Англия и Япония. К тому же, история их наиболее популяризирована. Автохтонное население составляли кельты (на Японских островах - айны). Которые и составили первичную национальную основу. Римское завоевание Англии оставило более материальных следов, чем культурно-мифологических. Слишком разными были цели и задачи завоевателей, видевших в далекой колонии только источник олова, а не место для проживания культурного римлянина. Местные насельники не имели желания и потребности в ассимиляции, постоянно враждуя с пришельцами, вынудив их строить валы через весь остров, а в конце концов и эвакуировать свои легионы. Германское вторжение (сначала англосаксонское, а впоследствии викингов и данов) было более массированным и серьезным, поскольку новые пришельцы завоевывали место для поселения. Кроме этого они были близки и по уровню развития культуры и как носители первобытных культов. Но в отличие от кельтов, они не имели территориальных (то есть связанных с землей обитания культов, а как следствие, и культов "корней" - земля обитания как могила предков) культов, которые им пришлось перенимать у аборигенов. Но зато они были носителями духа агрессии, воинства и первичной воинской иерархии. Аналогичный процесс происходил и во время вторжения предков японцев - бывших кочевых народов Азии. Как кельты, так и айны вытеснялись на север, при этом подвергаясь усиленной ассимиляции - и процесс этот не завершен до сего времени. Это и было формированием новых наций - как в языковых, антропологических и культурных формах, так и в становлении государственной общности. Возникли ранние посылки формирования государственного мифа, формально объединяющего англичан (японцев), но фактически объединяющего эти народы с аборигенами по признаку подданства. У японцев это прослеживается наиболее отчетливо и закончено в виде культов синто и императора. Завоеванные ставились в подчиненное положение, они имели некие возможности для вхождения в общество и привнесения в него своей культуры.
   Следующим этапом развития было принятие трансмифа в виде религии, которая была не просто учением но и заключала в себе многие культурные аспекты: письменность, сложившиеся ритуалы и принципы формирования церкви, науку (прежде всего, теологию), культовые ремесла. Но главное - миф вводил нацию в цивилизацию, в трансмифическую общность. Окончательный упадок язычества Англии соответствовал нормандскому завоеванию и повсеместному утверждению католичества хлынувшими на острова священниками, шедшими по стопам завоевателей. Норманы, хоть и считали себя потомками викингов, говорили по-французски (нормандский диалект) и установили этот язык в качестве государственного на добрых три сотни лет. Английский язык сохранил германскую морфологию, он много позаимствовал из французской лексики (настолько, что до сих пор некоторые лингвисты относят его не к германской, а к романской группе языков). Завоевание привнесло еще и романскую культуру - Рим наконец вернулся на утерянные земли. Аналогичное действие имело на Японию китайское влияние - прежде всего в форме принятия буддизма. Установление культурных связей с Поднебесной (особенностью иероглифического письма являлось понимание написанного без знания языка) и принесение многих наук, искусств и ремесел. Однако, заняв свою культурную нишу в системе и иерархии мифов, заложив основы, эти влияния вскоре стали пресекаться или порой угасать. Процесс заполнения пустот закончился, отныне нации-государства становились полностью гармонизированными в своей мифологической концепции. Кельтские эпосы типа легенд Круглого Стола дополняли и сливались с германским Асгардом. Это ничуть не уменьшало проникновение христианства во все поры жизни, в том числе и в собственные науки и искусства. Аналогично и различные айнские предания (вроде легенды о реальном японском аристократе Есецуне - айнский миф о Окикуруми) обретали чисто японское звучание, включало в себя и верность Воина традиции бусидо, и почтения к императору, и буддистскую мораль. Стабилизированная в своем генезисе, нация вновь обрела экспансивность (согласно воинственным корням мифа их государственности) и усилила натиск на внутренние районы: Уэльс, Шотландия, Ирландия (Север Хонсю и Хокайдо), а также на континенте: Гиень, Нормандия - время столетней войны (Центральные прибрежные провинции Китая и Корея). Впоследствии те же силы породили и британскую и японскую колониальные империи. Исторжение из себя Матерью - Великой Британией огромного количества эмигрантов дало начало новым нациям, обретшим свои новые мифы и отвергшим прародину-метрополию.
   Даже становление капитализма в этих странах, хотя и имело различную исходную среду, решалось на ведущих мифологических уровнях. Если в Англии это становление имело в целом сходный со всей христианской цивилизацией характер - через эпоху реформации к пуританству (что, как ни странно, поставило главу государства во главе собственной островной церкви) - это сильно развило трансмиф, позже вопрос был поставлен о государственном мифе - роли монарха как символа нации и управителя государства; то в Японии именно государственность, и формы ее сохранения двигали революцию Моэдзи: выживание государства и нации было привязано к вопросу о способности этого государства изменяться. Так или иначе вопросы, организуемые мифами, нашли свое отражение: национальный интерес (в Англии - желание народа, в Японии - воля "носителей японского духа"); религиозные аспекты; государственный интерес: символы государственного мифа и реальные формы реализации управления и политики; и противоречия смены культуры феодальной на буржуазную. Интересно, что в Англии этот синтез демократической и аристократической культур привел к появлению типа небезызвестного джентльмена, а в Японии наоборот - способствовал проникновению духа и этики самурайства в среду широких масс населения (то есть опять же введение сверху).
   В настоящее время изменение мифов обеих наций идут по путям, общим для техно-демократической цивилизации: на распространении и адаптации "западного образа жизни", моделей поведения и мышления.
   Следует отметить, что, несмотря на типологическое и морфологическое сходство ролей тех или иных мифов в системе ценностей обеих наций, сами мифы имели большое различие. Религиозные мифы в корне различаются по системе ценностей. Национальный миф Японии ставит во главу угла общинные и корпоративные общности, британский предполагает примат индивидуальности (делая обязательным элемент эксцентричности для каждого джентльмена). Английский государственный миф основан на сочетании монархии, как символа государственности, с парламентаризмом и свободами (в традиционных рамках). У японцев монархия это тоже символ, но мистический, а реалии подчинены сильной власти дайме и кланов, где свобода заменена конфуцианской преданностью служения.
   Иерархия мифов в общественной и личной жизни обозначает только потребность в служебной функции того или иного мифа, а не конкретное его содержание. Подчиненность мифа реалиям, однако, определяет его непреходящее практическое значение, здесь его роль сходна с ролью комплексов в психике человека. Хотя мифы всегда могут быть выявлены и сформулированы, но они не всегда поддаются однозначной расшифровке (типа мифа о "загадочной русской душе"). Они более являются предметом веры, убеждения, стереотипов поведения ,чем логического обоснования. Доводы логики здесь всегда вторичны, служебны. Следует отметить и такой примечательный факт в функционировании мифов в обществе - органичность. "Естественное" знание и принятие мифа, его подспудное существование в обычной жизни свидетельствует о его невероятной мощи и непоколебимости. Но, если те или иные мифы становятся объектом культа, даже фанатизма, или требуют непрерывной схоластической казуистики доказательств, то это свидетельствует или о ограниченности мифологической базы, что вызывает необходимость использовать ее аппарат как универсальное средство для всех видов жизнедеятельности (типа классового подхода коммунистов ко всем вопросам жизни или коранизма мусульман - что сходно с типом контрастирования мира в формуле приключений), или об умирании мифа, не могущего уже вызвать должный эмоциональный прилив у адепта и одновременно не желающего расстаться со старыми ценностями, что равнозначно для него "гибели мира и векового порядка".
   Нечто аналогичное можно проследить и в истории континентальных народов. Но прежде чем сделать это, еще раз присмотримся к уваровской формуле и сравним ее с имеющейся фактами. Мы обнаружим каждый раз присутствие некого "лишнего" элемента. "Чистота" истории островов одразумевала совмещение вплоть до адекватности трансмифа и его культуры. Однако в обоих случаях обслуживающая его культура была светской и инонациональной. Действительно христианский миф - ближневосточный (буддизм - индийский), культуры - французская и латинская (китайская).
   Отдавая должное графу Уварову, все же следует отметить его глубокую тенденциозность и лозунговость его тезы: "Православие" (не католицизм или протестантизм), "самодержавие" (не республика или конституционная монархия), "народность" (российская - как имперская). Лозунг сей поднимал на щит принципы исключительности. Но аналогичный лозунг мог прозвучать в большинстве тогдашних империй. Формула защищает консервативные, уже устоявшиеся ценности и направлена острием против вольнодумства, эрозии старых мифов новыми идеями и ужасов западных революций. Ход мысли, вполне обоснованный в николаевской России, но весьма лицемерный для офранцуженного петербургского общества. Граф, выводя формулу культуры, умудрился выбросить саму культуру.
   Применение вышеописанной формулы к генезису наций нового времени несколько условно. Время внесло свои коррективы. Вопиющий пример исключения - американская нация. Здесь следует отметить, что естественность ее образования весьма сомнительна. Это гомункулус, выращенный в экспериментальной колбе. (Это отчасти признают и отцы-основатели, и сами американские историки в рассуждениях об американском эксперименте, различные теории, вроде "плавильного тигля".)
   Естественно, прежде всего, увидеть перенесение агрессивного английского духа в колонии. Но синтеза с индейской культурой не произошло (по крайней мере, пока). Индейские мифы слабо известны американцам, неорганичны для контекста американской культуры, несмотря на все усилия Лонгфелло. В фольклоре индейцы - сила враждебная, инородная, дикая, противостоящая культуре и "цивилизации". Поэтому претензии американцев на собственные земли ограничены правом завоевателя. Даже не подтверждены правом смешанной крови как у соседей-латоноамериканцев, по большей части метисов. Интересна произошедшая при этом материализация духов: если в других культурах это или местные фольклорные персонажи (лешие, водяные, русалки), или местные святые (бывшие языческие боги, вроде Гуаделупской божьей матери, покровительницы Мексики и всей Латинской Америки - бывшей индейской богини Тонацин), то в Северной Америке это мифологизированные Кожаные чулки и Буффало Биллы. Страна, всегда бывшая раем для приключений и рассуждающая об особом "американском духе", ноне славится своей прагматичностью и заземленностью. Однако смею утверждать, что это не совсем соответствует истине. Это самая мифологизированная страна из современных, мифы настолько сильны и определяющи в сознании, что во многом доводят поведение людей до автоматизма. Пресловутый "здравый смысл" пасует перед обилием веры в некие мифологемы, и искренность этой веры оставляет далеко позади такие клерикальные страны, как Ирландия или Испания. Как отмечено, духи этой нации - реальные люди, как добрые так и злые (разбойники - как национальная легенда). Государственный миф также весьма шаток, поскольку имел экспериментальное происхождение. Легендарные отцы-основатели руководствовались новомодными научными пособиями эпохи Просвещения. Исходные посылки этой науки были весьма идилличны. Трансмиф был принесен первыми поселенцами с целью его реализации - тоже, в некотором роде, идеальное общество.
   При сохранении массового двойного национального самосознания, вроде американцев итальянского или любого другого происхождения и пресловутых WASP, разделении по религиозным мотивам: (протестанты - католики), и расовым признакам обществу всегда необходимы некие мифы не просто сервисного использования, а играющие роль социальных наркотиков. Такому обществу необходима апелляция к неким "надстоящим" над всеми различиями идеям и мифам, способным сплотить столь шаткое основание. Этим "над" являются мифы свободы индивидуализма (не индивидуальности) и успеха. "Крысиные гонки" и возведение культа доллара в абсолют есть не только следствие этих мифов, но и самостоятельные мифы, идентифицирующие "настоящего американца". По американским меркам деланье денег для себя есть долг служения Родине и обществу. Аналогичным целям служит и американская модель "массовой культуры" и информации. Существующая во всех типах общества демократичная культура плебса в Америке является средством универсального общения (и унификации), что делает ее примитивной по свое сути, легко усвояемой не только американцами, но и иными народами, и даже становится оружием культурной и экономической агрессии и важным фактором большого бизнеса.
   Успех одних есть проигрыш в игре других (даже если принять во внимание выигрыш всего общества), что разделяет общество на страты и подстраты, со всеми промежуточными градациями. Наличие открытых стратов делает такой социум уязвимым и проницаемым для носителей иных ценностных категорий и мифосистем, создающих внутри общества свои субкультуры и субовщества: типа чайнатаунов или мафиозных кланов, еврейских общин или сообществ ирландцев. Таким образом, государство, приспособившее свою структуру к динамике прогресса (в западном понимании) и готовое к изменениям с целью сохранения самого себя, стало заложником собственной структуры, собственных изменений, которые происходят не только в ожидаемом и желаемом русле, но и, как свойственно большинству резких изменений, в непредсказуемом и даже фатальном виде. "Неожиданное" возвышение индейского этноса, резервационная специфика которого ранее строилась на представлении американцев об аборигенах как о не желающих принимать американский образ жизни и ценностей (то есть американский миф, губительный для индейцев), было вполне прогнозируемым, как только индейцы взялись не за винчестеры и томагавки, а за настоящее оружие белых - деньги. Обособленность, племенная и этническая взаимовыручка, подкрепленная положением государства в государстве, что освобождает резервации от уплаты налогов и большинства препонов законодательства в экономической сфере, стали источниками огромных доходов и новой независимости.
   Но наиболее весомым революционным изменением является беспрецедентное по историческим меркам переселение-нашествие латинос (особенно мексиканцев) в США. Создав образ своей страны как открытой для успеха всех, богатой и свободной (ранее этот миф служил для заселения просторов Америки германскими народами, был ими же создан и им служил), Америка стала магнитом для ограбленной части континента "к югу от Рио-Гранде". Носящая экономическую основу эмиграция имеет и глубокие моральные корни: это не только возвращение отнятых у их предков богатств, возврат захваченных раннее территорий северной Мексики (современного юго-запада США, известного в древности как Ацктлан - прародина, страна корней ацтеков), но и, по утверждению Карлоса Фуэнтеса и Гарсиа Маркеса, вид расплаты по моральным долгам американцев, столь долго унижавших испано-индейскую гордость латинос. В своем продвижении на Север и своей деятельности там латиноамериканцы полагаются на принцип "Ля Раса" - свой миф о языковой и этнической общности народов Латинской Америки. Вопрос, основополагающий для любого метиса: "Кто я?" - осмысление корней, происхождения и культуры новой нации. Первоначальная испанизация аборигенов разрушила основы цивилизаций индейцев, но использовала черты их национального характера себе во благо. Автохтонность стала позже знаменем борьбы с завоевателями, обладающими единым с завоеванными языком, стала идентификационным знаком новой культуры. Индейские черты самосознания и характера сплелись с иберийской вспыльчивостью и эмоциональностью. Латинос отличает (особенно у наций сильно метисированных) иное (легкое) отношение к смерти, а как следствие - к жизни и богатству. Следствием этого является не только легкость жизни и поведения, но и рост тяжелых преступлений, раз "жизнь не стоит ни гроша". В стране, где язык кольта в недавнее время был признан вторым национальным языком, гордящейся не только судом присяжных, но и судом Линча, насилие, тем не менее, приобретает размах национальной катастрофы, особенно когда подобное поведение начинает практиковать молодежь, отчасти перенимающая нравы пришельцев и отвечающая им в их духе, отчасти испытывающая не неприятие ценностей и мифов своих отцов (как в свое время "рассерженное поколение"), а попросту к ним безразличное, определенной своей частью, как не имеющим никакого отношения к реальности. Если для бюргера его дом не только его крепость, но его государство и независимость, то для чикано это часть сообщества, всегда открытая для любого его члена: "мой дом - ваш дом". Политическое и экономическое противостояние гринго и латинос есть прежде всего следствие борьбы мифов Латинской Америки и Америки Северной (включая и Канаду). И пока в борьбе мифов лидирует Юг, американизм дает трещины в виде отказа от теории "плавильного тигля" и перехода к теории "салатницы" - мультикультурности, что увеличивает еще большую уязвимость системы и для других мифосистем. (В частности, дальневосточных, и прессинг китайцев в интеллектуальной сфере все более ощутим. Если сейчас непропорционально большую часть в молодой научной элите Штатов занимают китайцы - одна из наиболее обособленных и сохранивших национальное самосознание общин, - то что же будет через десятилетие, когда их карьеры будут сделаны и они приведут за собой еще большее количество соплеменников?)
   Процессы дробления и разъединения, культурного противостояния вызовут возврат утративших в американизме свое национальное лицо народов в свое общинное лоно. Упование на мудрость американской конституции и отцов-основателей превратится из деятельного мифа в иллюзию. Они не станут защитой в борьбе, а лишь усугубят противоречия. Как не могли в течение ста лет уберечь свободную страну от рабства и от истребительной, кровавой гражданской войны. Именно через двести лет, когда, наконец, все принципы гуманизма, заложенные в мифологический фундамент нации, были реализованы и политическое равенство и свобода для всех стали реальностью, сам миф обратился в консервативный хлам, поскольку лишен новых идей и новых великих стремлений. Страна, бывшая и остающаяся надеждой всего Западного мира, утратила действенный мифологический базис и обречена на распад и идеологическую гибель. Как и бывшая "надежда всего угнетенного человечества" - СССР, стоило этой надежде реализовать мифы коммунизма, очень быстро утратившие и привлекательность и способность к развитию.
   Шаткий мифологический базис рушится прежде всего в культурном аспекте, поскольку американская культура также имеет запах реторты. Мечта о культурном синтезе Европы, столь долго лелеемая в Старом Свете, не могла быть реализована там из-за, на первый взгляд, политического противостояния государств, подарившего миру не только Европейское сообщество но и пару Мировых воин. В Америке, казалось бы, диалог европейских наций не подкреплен стоящими за ними арсеналами и первоначально действительно имел благотворные последствия. Но на новом месте мифы народов и культур утратили свои первоначальные функции сохранения и развития наций и стали служить мифологии нового государственного образования. Специфика освоения континента отбросила сложности старосветской культуры, обретя себя в приключениях Майн Рида и Финимора Купера; европейская сложность американцам представилась мистикой По (по своей сути - авантюрной страшной сказкой); в воинственным напоре Хэмингуея и романтизме Уитмена. Весомый культурный вклад, тем не менее, не смог превзойти первоначальные высокие образцы европейской классики. Действительно, почему опыт, неудавшийся на родной для культуры почве, должен произойти где-то в иной (значит чуждой) среде? Европа стала носителем элитарной культуры Запада, Америка - массовым (а значит вульгарным) ее вариантом. Мечтая получить новые изысканные сорта культурной пищи и пития, Запад получил кока-колу. (Если не считать российского самогона соцреализма, выгнанного в коммунистическом эксперименте с культурой, идущей даже уже не от народа, а от пролетариата. Лучшие достижения культуры советского периода основаны не столько на коммунистическом мифе, сколько на попытках его соотнесения с реальностью, на противоречии утраченности иллюзий и желания их иметь. К тому же, основанные на реализации национальных мифов и ценностей в новых условиях.)
   Став жертвой эффекта бумеранга, запустившая в Новый свет (а также в Россию и Китай) свои мифологические устремления, Европа вынуждена ныне синтезировать свои же мифы на своей же почве, на манер двоечника-второгодника. Это отторгает от нее ее же американское детищ, которое вынуждено искать и обретать новые мифы в идеях панамериканского единства наций Нового Света в их противостоянии не только европейским, но и дальневосточным мифологическим системам. Определенное единство американских политических мифов состоит в неизменности превращения любых внешних проблем во внутренние. (Свобода это борьба, для борьбы нужны враги-тираны, угнетенные становятся союзниками: своими, свои становятся равноправными избирателями, сохраняющими сочувствие прародине, ее лоббистами во внутренней борьбе за голоса избирателей.) Проблема отношений с Югом все более становится проблемой внутренней, а дипломатия канонерок и внешнеполитического насилия - все более неприемлемой.
   Самым поразительным явлением становится синтез нового американского мифа, как было вышесказанно, - явление метисной культуры. И в недалеком будущем миру предстоит стать свидетелем крушения мифа отцов-основателей, что неизбежно, и последующего за ним шока утраты ценностей, политических и религиозных иллюзий и обретения новых. Это лишит Западный мир мощнейшей политической и экономической защиты, сделает его уязвимым для мира Восточного, Дальневосточного и, возможно, Африканского.
   Столь большие отступления в тексте, при узости исходной посылки о мифологическом базисе, призваны лишь проиллюстрировать огромное значение именно базовых мифологических ценностей и возможностей практического использования исходных посылок.
   Следует только добавить, что приключение, в той или иной форме, лежит в основе любой мифосистемы и определят ее развитие. Но об этом в следующих разделах.

ТЕКСТ

   - А о каком сне она пишет? - спросил, драгун, подошедший во время чтения письма.
   - Та, о каком сне? - подхватил швейцарец.
   - Ах, Боже мой, да очень просто: о сне, который
   я видел и рассказал ей, - ответил Арамис.
   - Та, поше мой, ошень просто рассказать свой
   сон, но я никокта не фишу сноф.
   - Вы очень счастливы, - заметил Атос, вставая
   из-за стола.- Я был бы рад, если бы мог сказать
   то же самое.

А.Дюма. Три мушкетера

БЕЗДНА

   Дорога вилась среди зелени гор. Старенькую задрипанную "тойоту", взятую напрокат, вел Джерри. От непривычки к горным дорогам ему все время приходилось притормаживать и резко заворачивать. Его это злило, а у меня отзывалось болью в ноге. Поэтому мы должны были частенько останавливаться и делать привал на травке. Наконец Джерри достал пластиковую бутылочку "Аспирин-Анальгетик", отсыпал на ладонь несколько штук и протянул мне. Он всю дорогу был ужасно раздражен. А на мои замечания "поосторожней!" только что не рычал. Теперь вот этой хреновиной хочет заглушить мои страдания. Даже если я сожру весь тюбик, все равно не поможет.
   - Принеси мне водички запить. Пока он рылся в машине, я собрался с духом проглотить эту гадость и поднес ладонь ко рту. Таблетки были лысые, надписи "аспирин" не было. Не оказалось их и на другой стороне таблеток. "Странно", - подумалось мне.
   "Профессор" вернулся с бутылкой. Я отвернул пробку и глотнул.
   - Хочешь? - протянул ему, он тоже хлебнул.
   - Ну как? Полегче?
   - Джерри, я вспомнил. Доктор Позняк запретил мне аспирин.
   Сильно разжижает кровь - может вновь открыться кровотечение.
   - Тогда давай их обратно, - он выставил ладонь.
   - Я их выкинул вниз. - (внизу были плотные кусты).
   Он взорвался. Он выл на все ущелье. Дескать, он обо мне заботится, нянчится как с младенцем. А я, как свойственно всем советским, не имею и капли благодарности. Даже таблетки выкинул!
   - Что ты кипятишься? Цена этим таблеткам - 2 доллара банка.
   Их там штук двести. Выкинул на пять центов - ерунда.
   Джерри уселся за руль, всем своим видом показывая, как ему надоело со мной нянчиться. Пришлось вставать самому, используя опорой костыли. В кулаке были зажаты чертовы таблетки, которые на глазах у него не выкинешь. Помучавшись немного, все таки встал, по пути отправляя таблетки в задний карман. В нем оказалась бумажка. Я вытащил ее и, когда уселся, протянул своему спутнику.
   - Что это?
   - Счет из госпиталя. Скажу по правде, мистер Позняк не очень уверен в оплате, но счет он вручить обязан. Я препровождаю тебе. Потрудись оплатить.
   Он посмотрел на цифру. Она могла впечатлить кого угодно.
   - А как же твои соотечественники?
   - Они оплатили только койку, без лечения.
   - А благотворительность госпиталя? Я про это что-то слышал.
   - Два с половиной куска, больше не могут. Ты чего ломаешься? Бери и оплачивай.
   - С какой это стати? И не подумаю.
   - Тогда засунь его в свою толстую задницу и молчи. Еще лучше - нацепи на нее свою медаль.
   Я в уме стал подсчитывать, сколько раз спасал эту задницу от неминуемой смерти. И сбился.
   - Почему ты ее не носишь?
   - Что?
   - Медаль свою. Здешние люди очень уважают медаленосцев.
   - Плевать мне на здешних. Такого дерьма я могу накупить по паре баков за десяток хоть на весь Нью-Йорк. На здешнем дискаунте. Скунсы вонючие!
   Последнее определение относилось на счет правительства. Зря, медаль (или орден?) "Ля протексонарио" очень красива: скрученный венок дубовых листьев, в середине мечи, лопаты и фригийские колпаки. И названию своему соответствует - похожа на мотоциклетное колесо.
   - Могли бы и деньжат подбросить! Работа была - высший класс!
   - Ты мне до сих пор ничего не рассказал.
   - Все равно ничего не поймешь: компьютерные игры. Один парень сбрасывает в сетевой "мусоросборник" кое-какую информацию. Из этого почтового ящика ее достают крутые ребятишки и думают что им перебегают дорогу кто-то им подстать. Они начинают шарить по кодам и находят еще информацию - о очень большой сделке. Все! Их бизнес летит к черту! Нервы у них никудышные, и они стучат в агентство по борьбе с наркотиками. В итоге - небезызвестная операция рейнжеров, которые ловят два десятка парней за изготовлением кокаина. Между прочим как раз тех, что гоняли нас по лесам как зайцев.
   - Или кабанов!.. Надо ли уточнять, что парнем, заварившим
   всю кашу, был ты.
   - Мое дело небольшое : вставил дискету, набрал пароль...
   - Ну да... Сунул, вынул и бежать.
   - Ты не правильно говоришь. Надо: бей и беги".
   - Ну-ну. Ты ведь рассчитывал отловить команду нинзя? Так?
   - Этих тоже неплохо. Представляешь - тогда они подумали, что я прибыл по их души. Портье в гостинице рассмотрел мою визитку.
   - Зачем было тащить меня в буш?
   - Во-первых, мисс Марф, во-вторых захотел сыграть с тобой на контрасте: номер люкс и ночевка в чащобе, есть из чего выбрать.
   - Добился-таки своего.
   Мы приближались к моему городку. Из-за горы Сан-Фернан огромная туча лениво вытаскивала плети дождя. Долину заливало солнце, в нос ударял сладковато-соленый запах моря, смешанный со свежестью долины.
   Мы плутали по улицам. Иногда я кивал знакомым, а когда вдалеке промелькнул бар у дороги, чертовски захотелось зайти на стаканчик. Но, представив, как все заржут, увидев меня на костылях, заглянуть туда все-таки не решился.
   - Так где твой дом?
   - На горе, у карьера. Видишь ту мощеную дорогу?
   До дома доехать не удалось: "тойота" не взяла последний подъем.
   - Говорил тебе: арендуй джип.
   Мы заковыляли на пригорок. Слева была скальная стена, справа унылая цепь домиков впритык. На пороге своего я увидел того, кого и ждал увидеть, - старика Лота. Он сидел и курил сигару-самокрутку из кукурузных листьев, а, увидев меня, он слегка махнул своей левой. Обрубок правой, торчащий из короткого рукава рубашки, так и не шевельнулся. Потом он протянул руку в приветствии и кивнул.
   - Привет, Лот. Как мой дом?
   Он сжал кулак и поднял большой палец вверх, весело подмигнув.
   - Меня кто спрашивал?
   Он утвердительно кивнул.
   - Кто же?
   - Эль костанегро, - (что значило: "негр с побережья").
   - Ну и что?
   Лот провел ладонью по шее.
   - Где он теперь?
   Старый негр показал рукой за плечо, на прихожую. Лот удивительно немногословен. Конечно, он имел ввиду не прихожую, а карьер за домом. Когда выработки бокситов обнажили фундаменты домов этой улицы, все кинулись их продавать. Тогда я и купил дом по дешевке. Но выработку повели дальше не вширь, а вглубь, полностью срыв гору. Теперь задние части домов нависали над пропастью карьера. Год назад карьер, почти выработанный, прорвало море. Теперь он стал заливом. Иногда я садился на импровизированную веранду и предавался созерцанию этой, в пятнадцать километров, земельной раны. Иной раз мне приходило на ум - сколько здесь было алюминия? Возьмем десять процентов содержания. Значит, кусок 1,5 х 1,5 х 2 километров. Если за это время выработали еще десяток таких карьеров, то слиток получался внушительный. Куда все ушло? Иногда мысленно укладывал рядом кусок стали, извлеченной человечеством за всю его жизнь. Алюминий выглядел спичкой, железо - хозяйственным спичечным коробком. А если серебро и золото - спичечная головка.
   Впрочем, где-то подсчитали все добытое золото. Получился куб с ребром в 30 метров. Мне не верилось - хотя, возможно...
   Раньше я частенько погружался в такую задумчивость, сидя в качалке и наблюдая закат над карьером. Особенно, если в руке был стакан джина с тоником или банка пива.
   В этот миг меня до самого копчика пронзило понимание смысла долгого созерцания бездны. Я открыл закон потребительной стоимости.
   Оказывается, главное в нем - пустота и вакуум как отрицательная пустота. Человек, потребляя материю, энергию и информацию, заполняет вакуум и вакуум создает. Пустота, естественно, уравновешивает изъятое. Вакуум, оказывается, имеет стоимость! Если бы это было не так, откуда берутся необозримые кучи мусора, те же отвалы пустой породы на Южном склоне? Мусор - та же пустота балласта, бесполезная, необнаруженная стоимость. Пока люди не научатся думать о пустоте, дела их плохи. Впрочем, почему не научатся. А буддистский принцип пустоты? Не совсем то. Я стою на бывшей земле индейцев. У них был полностью утилизационный взгляд на потребление. Даже пленных съедали. У них не было мусора, они видели бесконечную ценность потребляемого. Устраивали общественные туалеты в миллионных городах - не ради чистоты, а ради удобрений. Приход многих в этот мир компенсировали жертвой лучших -возвращали пустоте жизнь. Не это ли ужаснуло инквизиторов в древних свитках - мысли о беспредельной ценности и пустоте, угрожающие всей старосветской цивилизации - и сожгли ересь! Закон-то справедлив и для духовных потребностей, отцы-инквизиторы увидели свой духовный вакуум, тщету заполнить его христианской жертвой. Увидели отсутствие баланса пустот. Что за баланс? Конечно: вакуум потребности, балласт мусора, пустота карьера и много другого, обозначенного несуществующим (неизвестным). Они так же бездарно потребили Новый свет, превратив в отбросы и отправив на свалку истории индейские цивилизации. Что за глупость - свалка истории!? Кто придумал называть опыт человечества мусором?
   Как захотелось мне поделиться этой мыслью с кем-нибудь. Но вспыхнувшая было радость вмиг угасла - сумасшедшие дома есть везде. Только Кисмет, наверное, вспомнит термины "рекультивация" и "безотходные технологии", и на это я замечу ему: "Все это попытки каннибала отрастить жертве новую руку или ногу, или протез приладить. Но потом будет съедена другая нога, руки, все остальное, но от этого людоед не перестанет быть людоедом."
   Протезы, ходули, ноги - да... подходящая аналогия.
   - В чем дело, Пит? Ты так долго смотришь на край обрыва...
   Наверное, ты трахал здесь смазливую мулатку. Акт над пропастью, потрясающе! Следи за своей мимикой, она тебя постоянно выдает.
   - Ты прав, дружище Джерри. В кульминационный момент бедняжка сорвалась и летела с выражением полного блаженства на лице. Так что я даже позавидовал ей - нам бы такую смерть. А?
   Теперь уже не до полетов фантазии. Лот скинул туда тело ненавистного врага. Другие бросают туда мусор, Лот - людей. Там его никто не сыщет. И все же, Лот мне нравится. Он обладает невероятной магией лаконичных африканских движений и огромным знанием окрестностей.
   - Интересный у тебя слуга, - раздалось из-за спины.
   Глаза Лота на секунду осветились ненавистью, но потом опять потухли.
   - Это Лот, самый известный из здешних проводников. Живет у меня в мое отсутствие. Будь с ним поосторожней на поворотах, он парень крутой. Пошли в дом.
   Лот занимал веранду и кухню, в комнату без меня не входил.
   Когда я появлялся, старик незаметно исчезал. Очень хороший парень.
   Проковылявши в комнату, я с размаху плюхнулся в запыленное кресло. За мной проследовал Джерри, долго отыскивавший, куда бы усесться в неприбранном помещении. Наконец, он скинул журналы с дивана и тоже плюхнулся. Пока он проделывал эти манипуляции, я щелкнул пультом телевизора. Там кто-то что-то пел.
   - Лот, у нас в погребе есть полдюжины пива. Хорошо бы еще раздобыть продуктов и рома на вечер.
   Негр появился с золотой упаковкой "Курса", остатки от приезда Паркина, и протянул всем по банке. Потом сам нажал пальцем на клапан - он никогда не открывал банки как мы, за кольцо.
   Джерри жадно пил, между глотками торопливо излагая план.
   - Сейчас заберем все, что нужно и едем в гостиницу.
   Ну и так далее.
   Пришлось отрезать: "Я никуда не поеду. Мне мой дом нравится - это во-первых. Во-вторых, сегодня устроим праздник для друзей по случаю моего возвращения и отъезда. В-третьих, надо навести порядок в записях - короче, меньше чем за сутки не управимся".
   Он отбросил банку и заорал:
   - Ты думаешь, я буду торчать здесь? Вместе с этой обезьяной?.. - он указал пальцем на степенного, искоса поглядывавшего на нас Лота. -... И не думай! Сегодня же мотаем отсюда.
   Вместо ответа Лот подошел к нему и ткнул пальцем в живот. Джерри как будто выключили. Лот хотел гордо удалиться. Я сунул ему две двадцатки и напомнил о провизии и роме. А "профессору" сказал:
   - Я тебя предупреждал, Джерри. И вообще, ты будешь делать не то, что хочешь, а что я скажу. И не вякай, пока я здесь хозяин. Понял?!
   Джерри не мог ничего сказать, поскольку не мог отдышаться. В это время Лот столкнулся в дверях с китайцем Ляо. Ляо - это наш почтальон.
   - Уходи, желтый. Белый босс болен.
   - Пожалуйста, пропустите. Ляо пришел по службе. Вы не
   можете выгнать Ляо.
   - Иди, иди!
   Но Ляо закричал в коридор:
   - Господин Нагива! - (это я)- Пожалуйста, пропустите меня.
   Ляо принес телеграмму.
   - Входи, входи, дорогой друг.
   Между Ляо и Лотом существовали трения по поводу взаимного пребывания в гостях в этом доме, что немало меня потешало.
   - Здравствуйте, дорогой господин Наги-ва. Как Вы себя чувствуете?
   - Отлично. Садись! Вот пиво.
   Ляо сел на плетеную табуретку, протянул мне синий бланк. Пока я возился с телеграммой, он двумя пальчиками взял банку и стал отпивать пиво маленькими глоточками, постоянно бросая на меня любопытно-участливые взгляды.
   Прочитав телеграмму, я протянул ее Джерри, заодно представив гостей друг другу. Для "профессора" появление нового "цветного" было наказанием Господним. Тем более, что Ляо затянул свою обычную волынку вежливости на китайский манер. Чтобы не общаться с ними, Джерри углубился в телеграмму, но не мог сосредоточиться и раз сорок пробежал глазами по двум строчкам: "Будем тогда-то. Жди. С любовью - Элл Марф и Игнасио". Тогда-то - это завтра. Отпала необходимость давить на Джерри. Я с удовольствием прислушался к словесной атаке Ляо.
   Разумеется, он много слышал о прославленном детективе Дже-ри. (Ляо - человек образованный, поскольку читает все газеты, которые разносит). Но и представить себе не мог знакомства со столь достойным человеком - "Победителем "тигров" (под тиграми он подразумевал наркобаронов). И так далее.
   Слушая его, меня охватила забытая тоска по общению с нашим почтальоном, поэтому я прервал его вопросом:
   - Играем в модзянг?
   Ляо поднялся, вытащил из тумбочки доску и стал расставлять фигуры. Партия в этот азартный род небесных шахмат предвещала долгожданное забытье от боли в ногах и не менее долгожданную радость абстрактного шевеления мозгами. Но китаец стал выставлять на доску различные "Драконовы мази" и водки с таракановыми жопками, долго объясняя, как и что применять. У него было свое представление о медицине. Пришлось все сдвинуть и расставлять фигуры самому.
   У нас с ним правило - за игрой сочинять и рассказывать короткую историю, поскольку я большей частью проигрываю, что несколько снижает интерес партии, и для придания большей увлекательности приходится придумывать что-то или заниматься компиляторством с импровизациями.
   Поскольку Ляо выпал жребий ходить, он и начал:
   - В давние времена, при императоре Хуан-Ди, в горах Уншань провинции Фуцзянь, в княжестве Мин жило два великих мастера у-шу. Один принадлежал к внутренней школе, и звали его Лунь-Цзе, другой - к внешнему стилю и прозывался Да-Ван, что значит Великий Князь. Оба очень достойные люди. К Да-Вану, человеку, известному по всему Югу, приходило много учеников, к Лунь-Цзе приходило мало, поскольку только знатоки фехтования и рукопашного боя могли узнать в нем мастера по взгляду. В молодости Да-Ван и Лунь-Цзе не раз сходились в поединке у водопада Плакучей Ивы, но об исходе схватки не знал никто, но кое-кто догадывался. Раз Да-Ван вызывал на бой Лунь-Цзе, то последний был достойный соперник. Поскольку учеников у Да-Вана скопилось множество, он решил проредить их ряды и отвел их на гору Фухуашань - пусть докажут свою преданность, а сам встал внизу и указывал на нерадивого ученика пальцем. Тот прыгал к ногам учителя и разбивался. Только некоторые смогли падать постепенно, раздувая одежды и цепляясь за камни пропасти.
   Услышав про такое, пришли ученики и к Лунь-Цзе и попросили испытать их тем же способом. Уважаемый учитель ответил: "Наверное, я плохо вас учу, или вы все люди недостойные, поскольку должны ходить по краю пропасти спокойно, а не прыгать в нее".
   Когда слова эти дошли до ушей учителя Да-Вана, тот сильно разозлился и налился гневом. Ему пришлось выпить три или пять баклаг вина для успокоения и съесть на закуску копченую змею. Придя в себя, он дал клятву отомстить за нанесенный позор.
   Однажды Лунь-Цзе посчастливилось сразиться с тигром-людоедом, который устроил переполох в Ханьсине. Схватка была короткой, и Лунь-Цзе почти не пострадал. Но перед тем как издохнуть, тигр сильно стукнул мастера хвостом, и Лунь-Цзе занемог. Не зря говорится: "И великий мастер может погибнуть от укуса пчелы." Биться же с тигром - дело нешуточное.
   Когда люди несли тигра, на лбу его были видны два пятна, которые имели форму иероглифов "Да-Ван". Мастер Да-Ван почел это двойным оскорблением и напал на школу Лунь-Цзе. Битва продолжалась от второй ночной до полуденной стражи, пока обессилевшие и поредевшие ученики Лунь-Цзе не отступили на вершину Фухуашань. Туда же были отнесены и носилки с учителем. Да-Ван встал внизу и крикнул: "Если один из вас бросится к моим ногам, я прощу остальных".
   Услышав это, Лунь-Цзе собрал силы, вышел перед учениками и спросил: "Кто готов?" Вперед вышли все. Тогда к пропасти подошел сам учитель и прыгнул. Да-Ван долго рыдал над трупом противника, пока тот не превратился в серебряное с жемчужным отливом облачко, из середины которого вырвался зеленый яшмовый меч и взмыл в небо.
   Впоследствии Да-Ван был убит на поединке собственным учеником, имя которого так и осталось неизвестным, но это к нашей истории уже не относится, - закончил Ляо, эффектным ходом снимая мой знак "север".
   - Он часто рассказывает такие сказки? - спросил Джерри, который от нечего делать обшарил кухню и обставил себя пивными банками, бутылками и тарелками с солеными фисташками и миндалем.
   - У нас такая игра.
   - Значит, теперь твоя очередь?
   - Да, сейчас я расскажу почти детективную историю. Нечто
   новое в области жанра.
   - Интересно.
   Я продвинул вперед знак "весна", заблокировав у Ляо "пять бамбуков".
   - Жил во времена Сталина в Москве на Красной Пресне в коммунальной квартире один язвенник. Человек он был несносный и работал фармацевтом в аптеке, что на углу Зоопарка. По ночам его мучила изжога, и он оставлял на кухне стаканчик молока. Вставая утром, он неизменно находил стакан пустым. После этого он яростно ругался с соседями - дескать, выпивают его молоко! Соседи указывали на кошек и советовали запирать стакан в свой ящик стола на кухне. Он так и поступил, но эффект был равен нулю, стакан и на следующее утро был пустым. Старичок вознегодовал, притащил из аптеки лошадиную дозу мышьяку - кошка, крыса или человек выпивали его молоко, ему было уже все равно. Ночью на кухне раздались страшные крики. Вся квартира сбежалась на кухню и обнаружила труп... самого аптекаря. Бедняга был ко всему и лунатиком. Вот такая история.
   - Старо, как мир ! - восликнул Джерри.

КОММЕНТАРИИ

ЖАНРЫ МИФОВ

   - Он колотит трупы?

- Да, чтобы проверить, могут

ли синяки появиться после

смерти...

А. Конан Дойл. Этюд в багровых тонах

Жанры

   Генезису мифа вряд ли стоило уделять столь пристальное внимание, если бы не его определяющее влияние на развитие обществ и цивилизации, если бы он не был коллективным бессознательным или подсознательным. Поскольку как человек, так и общество есть продукт предыдущей культуры, они вынуждены действовать, реализовывать логику своего основного мифа, стремиться приискать сокровища своих духовных ценностей, утилизировать и интерпретировать к своей судьбе заданные архетипы. В том числе и мифы приключений и миф современной западной цивилизации. Именно ее ценности декларированы как общечеловеческие. Какие же это мифы и как они выражены в сегодняшней жизни?
   Как отмечалось, основа любого приключения есть поиск. Но это слишком широкое понятие, пока не определена цель поиска. Основой старосветской (вернее, иудо-христианско-мусульманской культуры) есть ее основной миф - миф о Мессии, Спасителе. Религиозно-мистическая основа этого мифа отчетливо просматривается уже в самой ранней "рыцарской" литературе. Герой ее стремится уподобиться распятому Богу, способному принести себя в жертву, избравшему жертвенное служение во имя всеобщего счастья. И чашу Грааля отыскивает лишь наиболее уподобивший себя Спасителю. Время шло, и в литературе миф на время стушевался, дабы прорваться уже в реальности бубонов инквизиции, демократии, фашизма и коммунизма.
   Поскольку идеал - это достаточно примитивная модель, предполагающая абстрагирование от лишнего и реализуемая отсечением лишнего. Всякий идеал, каким бы хорошим он не был, есть, в известной степени, обман. Обман: принятие окружающих за заведомых простодушных или вовсе дураков, заведомо предполагаемое (а не реальное) интеллектуальное превосходство. Конечно жить легче среди идеальных дураков, а не реальных, но выжить легче среди людей честных и благородных, чем в среде "волков". Ведь была и остается некая глубинная порочность в цивилизации, что в обуздании этого порока постоянно выдвигаются все новые и новые мифы о спасении ее. Из невозможности превозмочь самое себя она пребывает в кровавой круговерти "всепобеждающих учений". В область идеологии вводятся все более приближенные к реальности, все более обоснованные наукой и практикой модели, изменяющие массовое сознание, но основанные на единой посылке мифов своей цивилизации - Спасение мира.
   Сказанное вовсе не вымысел, не досужие теоретические построения. Сами христиане признают (особенно эта тема любима проповедниками и теологами), что живут в непрерывном ожидании второго пришествия (евреи - первого). В ожидании вселенской битвы и Страшного суда. Древнеримское "memento mori" постоянно присутствует в новой интерпретации "помни о ЕГО смерти", о катастрофе, даже в бытовом "Помни Перл-Харбор". Личная катастрофа мира и каждого отдельного человека, неизбежная как ночь, разрастается до космического масштаба. По законам психологии мысль или сильный эмоциональный образ ПОСТОЯННО присутствующий в сознании начинает определять поведение личности. На общественном уровне это означает постоянные катастрофы, вселенские катаклизмы, происходящие более из общественного сознания, чем по воле матери природы, которая живет по своим законам, познав которые, человеку не следует селиться на вулкане. Но человек постоянно преступает грань допустимого риска, превосходит степень дозволенного. Он постоянно завязывает глаза перед путешествиями по карнизу, равно как и допускает поселение миллионов людей в трущобах, удивляясь позже эпидемиям, преступности и наркомании. Никто не застрахован от природных катастроф, но, при известной страховке, их жертвы можно свести к минимуму. В то же время никто сейчас не отрицает, что источник происхождения основных угроз homo sapiens - он сам. Им же создан и универсальный анигилятор жизни - атомное оружие (когда и химического хватит на потравление всего живого до последнего микроба). Неужели сапиенс не может создавать абсолютно надежные производства, предотвратить Чернобыль и Бхопал? В силу своей игровой природы - нет. Но свести до минимума? Возможно... но!
   Он создал даже теорию катастроф, где в исчисленных графиках и обоснованных теоретических выкладках есть почти все, что нужно: и коэффициенты допустимости, оптимальность и сдвиг к риску коллективного решения, и гипнотическое влияние харизматического лидерства, и состояние устойчивости систем и процессов, точки бифуркации и много еще всего интересного. При этом катастрофы ежедневны, самолеты исправно бьются, эпидемии следуют за засухами и голодом, опустошившим полконтинента. Все это, скорее привычно, чем сенсационно. Благополучный Запад, правда, ведет себя так, будто заложил свои души в банк и получил от Бога страховой полис. При этом производит огромное количество фильмов ужасов и кровавых триллеров, от одногеройных до локальных (вроде "Улицы вязов"), и все они исправно приходят к мировым катастрофам. Это иллюзорное присутствие страха в благополучном обществе - малая компенсация за атеизм и спокойствие. Но в реальности тоже не мало глобально-страшного. Еще не было дня в иудо-христианской истории, когда к страху иллюзорному (порожденному религиозной догмой) не примешивался глобальный страх реальности: страх перед неверными ордами язычников, соседями-врагами, еретиками, врагами народа и золотом Пита, якобинцами и корсиканским гением-чудовищем, революциями и реформациями, коммунизмом-призраком и коммунизмом - мировой язвой, "желтой" и вообще "цветной" опасностью, мировыми войнами и фашизмом, не говоря о современном букете. В каждой новой беде при этом всегда заметен страх Апокалипсиса - вот началось! Люди, нетерпеливо ждущие пришествия истинного спасителя, страстно желающие "царства Божия", желают и предшествующей катастрофы. Они рады помочь своему богу в его промысле, со сладострастием мазохиста готовя орудия Страшного суда, и при череде очередных бед говорят: "наконец", - как приговоренный к смерти говорит при каждом новом открывании двери камеры. Конечно здравый смысл и инстинкт самосохранения противятся тотальному суициду. Не в силах совладать с мифом, они волевым актом вновь вгоняют его в подсознание, пестуя очередной катарсис. "Самая гуманная" религия превзошла все остальные по умению насаждать тотальные страх и ужас, активировать аналогичные комплексы человека, наобещав ему адские муки, чистилище, которого "никто не избегнет", Страшный суд и страшную "вечную" жизнь и подкрепив уверенность разнообразными смертоносными игрушками, инквизициями, чека или гестапо. Без сомнения, подобную манию спасения рождает чрезмерный страх, не проходящее чувство обреченности, а невероятный темп развития цивилизации можно сравнить разве что с темпом убегания от смерти. Не случайно "самая милосердная" религия избрала своим символом знак чудовищной пытки и смерти - медленного, мучительного умирания от солнечного удара, гипертермии, жажды, потери крови и болевого шока одновременно - распятие, причем Христос или умирает, или агонизирует, или труп. Но никак не воскресший. (Почему именно этот символ стал эмблемой христианства читай у Э.Церена.) Уже сам факт поклонения казни, ношения ее отображения на теле, приход в церковь как приход на казнь, ее созерцание с младенчества и впечатлительного детства до самой старости, еще без упоминания учения, должен вызвать у других народов, по крайней мере удивление (что и происходило), пока крест не оборачивается мечом.
   Показательны и невероятные темпы развития, и лицемерие и алчность, в том числе и крови, и навязчивое желание передать все свои милостивые страдания, эта цивилизация невероятно умножает орудия смерти, изобретая их в таком количестве и многообразии, что претендует при их использовании нарушить равновесие всей Солнечной системы. Огромное количество способов спасения не в силах преодолеть сам внутренний источник собственных бед, поскольку любые насильственные и не очень новоизобретенные орудия перманентно (по внутренней сокрытой логике) обращаются в очередное "зло".
   Образ погони - этого предшествия кульминации Спасения - неизгладимая насильственная интерпретация идеи поиска и достижения. Он непосредственно предшествует образу битвы - "Армагеддона", окончательной победы "Добра" над "Злом". Но, поскольку понятие "добро" в своей идентификации невозможно без понятия "зло" (они находятся в жестко увязанной бинарной оппозиции), то конечный Армагеддон равносилен или прямому самоубийству "добра" при победе "зла" или, при своей победе, оскоплению (одной из форм самоубийства). В мифах и романах добро побеждает лишь внешне, физически, что означает моральную победу Зла - бессилие доводов, логики и морали порождает бескомпромиссность уничтожения Зла его же методами. Любая победа Добра, его возвышение одновременно усиливает позиции Зла. Формальными попытками разрешения противоречия в столь замкнутой системе можно лишь усугублять противостояние, но не возможно найти выхода. Остается лишь выход из самой системы в более многомерную и сложную, с осознанием "мышьей суеты" противостояния.
   Свою лепту вносят и авторы романов и фильмов, передавая свое очередное творение читателю-зрителю как индивидуальный миф для каждого. И, естественно, герой - спаситель. Неважно, что спасать он может иногда только самого себя, и, в конечном итоге, безуспешно. Все подразумевает некую изначальную схему, в которой конечная цель становится средством. Средством спасения: знания, тайны - информация; деньги, сокровища, оружие, власть - сила; свобода, идеальное общество, любовь, наркотики - источники блаженства и радости.
   Этих промежуточных целей-средств можно добиваться на разных кругах общественного существования: в одиночку, с другом, невестой-женой, семьей, деревней, классом, народом, страной, всем человечеством, можно и совместно (или против) с фантастическими персонажами - колдунами, духами, силами природы, или космоса - инопланетянами, соответственно можно и спасать всю эту череду или спасаться от нее.
   Как мы отмечали, правилом остается все же один герой - спаситель. Что редко встретишь в классических китайских романах, где множество главных героев одного произведения если и спасают, то не в силу засевшей в голову идеи спасения, а в силу симпатий или характера и стечения обстоятельств. Реальному человеку или персонажу, претендующему на доверие у читателя своей реалистичностью, трудно рассчитывать на спасение всего человечества и победу над всеми врагами. Поэтому врагов у него ровно столько, сколько он может одолеть: один-два, десяток-другой, не более. Но такая команда не может погубить весь мир. Однако фантазия обходит и этот риф - достаточно врагам захватить какую-нибудь атомную бомбу или пауку-профессору изобрести в подземелье некий вирус: живой или компьютерный. Но подобный маньяк редко бывает самоубийцей и не спешит применить свое изобретение. Он в своем роде тоже герой, одержимый идеей, манией, страстью. Например, местью, похотью, корыстью, коммунизмом, жаждой вселенской власти - существо чем-то или кем-то обиженное, обделенное (Природой, родителями, людьми, богом, фортуной), по усмотрению автора. Он носитель зла в интерпретации взгляда на зло добра: или попавший в тенета дьявола, или сам дьявол и его проявления. Дьявол - ипостась Бога. Таким образом злодей - ипостась героя, и не всегда самая худшая, поскольку все зависит от субъективных взглядов на зло. Парадокс хорошо прослеживается, скажем, в классическом романе приключений "Три мушкетера", где самая "дьявольская" фигура - первосвященник всей Франции и ее главный исповедальник, главный "живой святой" - кардинал Ришелье окружен "демонами", прямо так и названными: Миледи и Рошфором. Самые благородные герои - четверка мушкетеров (правда, притягательность их образов подтверждается символичностью их фигур). Но герои эти более всего пекутся о личном благе и благе узкого круга "своих" ближних. Устраивают карьеры и личное счастье (которое им, впрочем, не дается). Спасают "честь" королевы, которая безвозвратно утеряна связью с Бекингемом, что есть не только и не столько прелюбодеяние, сколько государственная измена - какая уж там "честь"? Разве такая же, как мифическая, по сути - фальшивая подвеска. Ришелье же радеет ни много ни мало о благе государства, Родины и церкви (читай морали), и именно к нему идет в лейтенанты гвардии разочарованный в поисках личного счастья Д'Артаньян. Этот роман сам стал родоначальником целой серии литературных мифов, совместно с "Графом Монте-Кристо" (два островка в океане книг Дюма), стал благодатной почвой для бесчисленный интерпретаций, экранизаций и пародий. В своем классическом виде приключенческая литература сложилась при обобщении "Золотого века" приключений. Богатый фактический материал авантюр XVI-XVIII веков требовал выводов. Это, разумеется, "Робинзон Крузо", породивший множество робинзонад литературы и сильно повлиявший на общественные науки и философию. "Остров сокровищ" - идеальная среда юных бюргерских фантазий. Джим Хопкинс - типичный буржуазный юноша, английский вариант американской мечты, где цель одна для всех, но достаться может немногим, и богатство достается не его владельцам, положившим на его приобретение всю жизнь и вдобавок кто ногу, кто глаза, расплатившимся за него лихорадками, ранами и алкоголизмом, а новым жуликам благородного происхождения (по праву кражи украденного - бытовой интерпретации закона отрицания-отрицания или экспроприации экспроприаторов - вторично украденная вещь "очищается" в глазах обывателя). Поэтому разделение происходит не по принципу добро-зло, а по оппозиции "хорошие парни" - "плохие парни". Вместо пространного послесловия - бухгалтерская ведомость распределения добычи (хотя "джентльмены", получившие большую часть, стыдливо обойдены) и сообщение, кто и как распорядился богатством: в бюргерской мечте все иное имеет второстепенное значение. Сюжетной коллизии - "хорошие парни - плохие парни" суждено же все более доминировать, по мере утраты обществом идеалов.
   Одной идеей спасения западная приключенческая культура не исчерпывает себя, иное дело, что все идеи пристегнуты к идее спасения или следуют из нее логически. Среди прочих, ранее уже отмеченных, отметим сюжеты служения-долга, наказания-воздаяния, праздника-развлечения и страсти.
   Идею наказания-возмездия проводит детектив. Логическая увязка со спасением реализована через интеллектуальный поединок и конечное торжество спасения (герой: детектив-спаситель ложно подозреваемого, воздаятель за смерть жертвы и мститель злу). Впрочем, идею воздаяния можно интерпретировать не только с западной, но и с восточной точек зрения, где воздаяние за злодеяния и благие поступки предстает идей кармы. Карма - закон природы и положительный детектив там лишь блюститель этих законов. Поскольку от Бога карма не зависит, то дальневосточный герой лишен сакрального ореола Спасителя (как отмечалось, спасение там не в большой цене и воспринимается не более, как раздел приключения). Все участники действа там наделены и большей внутренней свободой и реалистичностью, поскольку не являются проводниками ни мирового зла, ни добра. На Востоке понятия добро-зло в глазах людей весьма условны и могут быть взвешены лишь на весах кармы. Персонажи эти отнюдь не безвинные овечки или черти (которым в повествовании то же отведено место, но, надо сказать, весьма странное). О разнице восприятий Запад-Восток можно говорить бесконечно, к сути вопроса это имеет малое отношение. Но сравнение дает понять, что сама идея наказания-воздаяния может быть более всеобъемлюща, чем спасение, и в большей степени свойственна Востоку.
   Западный детектив существует как композиционный антипод приключению (в котором спасение слито с воздаянием). Поэтому классический герой-детектив не столько вершит правосудие (за кадром предполагается судья и палач), сколько занимается игрой в разрешение трудной задачи - раскрытием преступления. Разумеется, в мою задачу не входит повторение опыта Фило Ванс Дайна (это шутка - У .Хеттингтона, конечно), каждый может на досуге полистать его "20 правил для написания детективных романов".
   Суть загадки преступления - это реализация идеи поиска. Ищется, ни много ни мало, сама истина. Истина же детектива заключается в доскональном воссоздании картины преступления. Шерлок Холмс блестяще исследует все следы преступника, где бы и кем бы они не были оставлены. Патер Браун видит в преступлении некое дьявольское озарение и поэтому распознает сиюминутные психологические загадки-ребусы на месте. Мегре более силен в мотивации. Но каждый дает после разгадки достаточное моралите. Достаточное для удовлетворения тщеславия победителя в игре, превосходства сыщика над преступником, а закона над преступлением, моралите раскрытия тайны.
   Тайна, которая стала очевидной, - вот итог, вот та мораль: "знания - в массы!" Но пока автор исследует механику преступления, романы его превращается в пособия для начинающих бандитов. А стоит углубиться в психологию преступления, то из тайников человеческой души выжимается такая черная грязь, что никакими раскаяниями Родиона Раскольникова ее не замолить. Все тайны на поверку оказываются таким дерьмом, которое не отмоет даже самая почтенная публика. Мотивированность "добра" в среде преступления становится очень относительной, и на смену ему приходит закон (не кармический, а писанный людьми, согласуясь с их представлениями о "благе"). Вершителям добра, детективам, полицейским приходится руководствоваться чувством долга. Классический детектив начинает переходить в детектив "американской жестокой" школы. В конце концов все игры с моралью оставляют неизменной игру с загадкой, на которую не повлияли эксперименты с перестановкой героев, как то: антидетектив - преступник как главный герой (композиционная метаморфоза вновь возвращает детектив к авантюрному, плутовскому роману); поголовное очернение - схватка двух бандитов или поголовное благородство - вынужденное преступление как спасение; ни отсутствие самого факта и состава преступления. Поскольку основа морали - осуждение убийства и преступления вообще, а основа игры-расследования - тайна.
   Сам по себе миф о тайне более присущ восточному образу мышления, где она наделена сакрально-мистическим характером. Существует отработанная методология и мифология таинств и степеней посвящения. При этом тайное знание сокровенно и самоценно и в силу этого не может быть достоянием многих, что требует череды его бережных искателей и хранителей, придания взаимоотношениям учитель -ученик, посвященный-неофит столь же священного значения.
   В западной традиции индивидуальность и все общество сами по себе способны проникнуть в тайну без посторонней помощи, а в идеале это доступно каждому, было бы желание. Существование учителя допускается, но проводник к знаниям нужен лишь до поры до времени. Постигнутая тайна предоставляется в распоряжение всех желающих посредством ее разглашения, печатного станка или продажи патента. Невероятный информационный взрыв представляется в мифическом своем значении не только потоком новостей, но и разглашенных тайн. Сокрытие тайны есть большее зло, чем добро и признается за последнее лишь в случае работы на миф Спасение (спасения человека, богатства, чести, страны, мира), и то лишь до времени безопасности для объекта спасения. Подобное отношение существует в силу самодостаточности мифа библейской культуры, где единственно возможная тайна - тайна Бога. Все прочие загадки попадают в епархию Сатаны и подлежат изобличению. Потому тайна не может быть сакрализирована и превращается в средство-цель.
   При этом тайна претерпевает метаморфозу относительности: при всевозрастающем потоке информации, ее всеобщей доступности индивид может воспринять только незначительный ее объем, поэтому область знаний, в которой он не является специалистом, доступна ему лишь в популярном изложении, и то при наличии интереса, который он редко проявляет. Индивидуальности резко унифицируются по принципу V Vn, где V - объем личных знаний, V - объем знаний общества Vn ~ (стремится к бесконечности). Героем и фаворитом толпы становится не объявший единым взглядом мир, а лишь явивший миру новую тайну - информацию (за соответствующую плату, конечно). Подобное положение вещей рождает шоу мистификации новых тайн, подкинутых миру, то есть псевдотайн вроде Бермудского треугольника, НЛО, "Снежного человека" или Лохнесского чудовища (представляющих собой не столько серьезные загадки, если судить по реакции официальной науки, сколько затянувшуюся игру со скучающим населением в бесконечно растянутый детектив).
   При относительности тайны, носящей внешний, ограниченный характер и исчезающей в момент ее опознания (а не познания) начинается игра в тайну. Масонские похождения и приключения, внешне схожие с древними обрядами инициаций, есть игра с набором очков в бесконечном отыскании "ключей" - предъявлением символов и объяснением их смысла - к "дверям" в следующую "комнату", где лежит следующий "ключ" - новый смысл старого символа. Предположительно эти ключи имеют некое практическое значение в реальности, но обычно дают возможность только опознать очередного "брата". Высшая цель предполагает как в жизни, так и в литературе бесконечную анфиладу комнат, ведущую к алтарю. Разумно предположить как отсутствие двери в последней комнате - при исчерпании всех возможных толкований символа, так и бесконечность анфилады, постоянной "пристройки" новых комнат (на чем строятся длиннющие телесериалы, ныне потеснившие модные ранее романы "с продолжением"). Сами эти установки доказывают предопределенность игры, господство четких правил ее над объективной реальностью и превалирование процесса игры над результатом - целью. Игра в тайную силу, определяющую судьбы мира, кастовость с собственной монополией на тайну - составляет "скрытую" (а на самом деле разглашенную всем посредством глубокомысленных намеков) радость, тайный экстаз этой игры.
   Более прозаический вариант масонских игр предлагают различные тайные общества с их более житейскими целями (грабеж, революция, шпионаж). Характерно существование тайны не для занимательного времяпрепровождения, а для идентификации "свой - чужой". Пароль имеет магическую, волшебную основу, поскольку его разглашение чревато опознанием членов шайки и их гибелью. Пароль-тайна имеет цену человеческой жизни и мистифицируется, поскольку допустить самоценное значение пароля (как заклинания) можно лишь при известной условности, что шайка действует по указке сатаны. Тайна оборачивается властью страха неизвестного (вроде "черной кошки"). Погибельной мистификации для обывателя - "черная рука" мафии. При этом следует заметить, что сленг - вроде мата, ключевые слова которого дошли из древних заклинаний - это ключи к эмоциям и подсознанию.
   Если идея долга начинает выявляться в детективе, развивается в шпионских историях, то "во всей красе" она предстает в военных приключениях. Вот уж где служение! Где идеальная экзотичность и одновременная привычность среды: на войне "люди-как-все" силой долга меняют самые прозаические профессии на крайне рискованные, а самопревращение людей во временных убийц - естественное и прозаическое. Плюс оружие, форма, общение - все подчинено единой цели. Мысли о смерти, о победе, о пересиливании, перехитривании, переигрывании чужой команды постоянны. Равно как о долге, чести, мужестве, оставленных семьях, нуждающихся в защите и спасении. При том, что войны довольно обыденное явление. Здесь интересна кристаллизация качеств героев, слетание с них мирской шелухи и выявление "истинной" сути. На самом деле военное бытосознание примитивизирует человека, но активизирует защитные качества. Эти качества, силою условий, некоторое время существуют в "чистом" виде. Человек становится игроком со смертью и возвращается в "золотой век" активных эмоций. Именно этими качествами и любуются батальные писатели. Но присущий этим произведениям массовый накал страстей, массовость жертв, причем и гибель "хороших - своих", быстро утомляет массового читателя. Именно тотальная подчиненность, массовое призрение смерти к героям с хорошо известным концом: "хорошие" победят или с честью погибнут - мало развлекает. Для мифа это слишком реалистично, для реализма - слишком трагично, поскольку главный закон войны суров: "ты живешь, пока гибнут другие", безотносительно, в принципе, к разделению на "свой - чужой".
   Идея долга-служения вытягивает за собой идею "жертвы" - довольно распространенный языческий миф, но опять же как часть миссии Спасителя. В определенном смысле солдаты войны - жертвы во имя спасения. Здесь миф "спасение всех - жертва одного" и естественное "спасай себя" совмещаются наивным способом: принесешь в жертву себя - спасешься имеет реальное подтверждение - решительный, смелый, находчивый более любим фортуной. Эти качества делают настоящего солдата: способного и побеждать, и сохранять жизнь себе и другим, особенно в таких воинских профессиях где индивидуальность определяет многое. Такова авиация, почти не оставляющая шансов новичку и дающая возможность асу победно прошествовать по всем фронтам до конца войны. Умение воевать дает надежду профессионалу и любого другого рода войск (правда, если кто-то наверху не вздумает пожертвовать его подразделением, передвинув фишки-флажки на карте). Социологические исследования показали, что способности стать "настоящим солдатом и аналогичное желание есть у 1/3 мужского населения, однако у 1/10 - с самым высоким коэффициентом интеллекта основное желание: стать "тыловой крысой" - и опыт показывает, что это самый верный способ выжить на войне и получить наибольший кусок послевоенной добычи. Что уготовано остальной части "пушечного мяса"? - не способные ни к особому геройству, ни к урыванию теплых мест они станут истинными массовыми жертвами войны. Это еще одна ассоциация массового читателя, переживающего эмпатию собственной неизбежной смерти.
   В жанре военных приключений существует и раздел военно-морских, за которым следуют пиратские и собственно морские. Море - идеальный символ свободы, стихии и простора. Человек волен плыть куда вздумается (на самом деле только пират, остальные по жесткому курсу) или куда его вынесет ветер или течение, то есть борьба со стихией обстоятельств. Реальная морская жизнь монотонна, люди сжаты в узком пространстве и вынуждены постоянно пробовать себя на психологическую совместимость. Монотонность и внутренние трения можно заглушить лишь строгим порядком и дисциплиной, непосильным трудом и чаркой рома. Отсюда жесткое внутреннее напряжения моряка, колоритно передаваемое маринистами. Контраст простора, подразумевающего свободу, и заточения добровольной тюрьмы - корабля выявляет суровые и мужественные отношения людей. Морские символы входят в человеческий обиход, как религиозные амулеты: якорь, штурвал, парус, узел, парусник, гавань - образное содержание очень емкое и лаконичное (не говоря о красоте). За ними идут герои - капитан, воплощение идеального вождя, концентрация воли и интеллекта, и противостоящая ему команда - любители свободы и романтики. Корабль - команда, сплоченный организм, сливающийся в спасительном единстве, в борьбе со стихией и врагом - становится рингом борьбы при слишком строгой, неадекватной обстоятельствам, или слишком слабой дисциплине. Корабль - это и символ движения общества, расширенная робинзонада. Можно опять упомянуть дальние экзотические страны, относительную быстроту их перемещения по миру - но это из жанра "мессия".
   Вызов, брошенный стихии, присутствует и в различных авантюрных действах, сюжет которых развивается на лоне природы. Однако в чистом виде такие приключения тоже предназначены кругу любителей, поскольку природа в представлении западного читателя - сила неразумная, стихийная и соответственно лишена постоянного присутствия бого-дьявола. Бросать вызов неизвестно кому и чему - это для героя приключений возможно только при мистическом взгляде - стихии обретают своих духов. Просто природа есть или сила враждебная, или ненарушенная гармония. Хаотической враждебной силе герой бросает вызов не как врагу, а как препятствию - значит бросает вызов прежде всего себе. В гармонию природы люди бегут от суеты мира, и природой здесь может стать и ее составная часть - дикарь (папуас и особенно индеец). Но разделяющая грань, добро зло приходит и в этот мир. Герой опять становится воином, охотником. Природная абстракция может выступать и как фантастический элемент - в бестиариях - повествованиях от лица животных. Однако Сетон Томсон со своими койотами и лисами зовет в мир первобытности, а Кафка, Булгаков и Гофман совершают под личиной животных путешествие в мир людей (Алиса становится котом Муром или того хуже - Шариковым).
   По большей части природа все же остается только препятствием на пути авантюриста, которого на ее лоно может завести лишь приватный интерес. Особенно много на природе сокрыто кладов, золота и несчастных жертв. Страдания, перенесенные кладоискателем (золотодобытчиком), становятся не испытанием себя, а превращаются в жертву подвиг в борьбе с магическими духами-хранителями кладов. Как с духами природы, так и с духами, умерщвленными во имя сокровища (мертвец, оставленный "стеречь клад"). И все бы было только на бумаге или, на худой конец, в различных "Белых безмолвиях", если бы миф о жертве Золотому Тельцу вдруг не превратился бы в отвратительную и безысходную реальность сгинувших в тундре миллионов жертв золота Колымы. Алчность индивидуалистов Юкона однажды стала алчностью Системы.
   Стихии и история (пространство и время) вносят сильное разнообразие в приключенческий жанр - так военные приключения можно классифицировать по стихиям: солдатские (полевые), воздушные (переходящие в космические), морские (в свою очередь разбиваемые на
   надводные и подводные, как подводников так и аквалангистов). Полевые приключения находят компромисс войны (массовости) и героя более в различных похождениях разведчиков, командос-диверсантов, что вновь приводит их к различным вариантам боевиков, шпионских историй и политическому детективу (а также их интерпретациям в виде историй про террористов, подпольщиков и уголовные банды, которые с помощью феномена Робин Гуда могут вновь вернуться на пленэр).
   Время дает немаловажный экзотический козырь в руки автора. Все, некогда разбитое на подклассы специализации, начинает иметь временное проецирование. Приключения на природе, через индейские истории, превращаются в приключения в каменном веке. Особенно интересна игра с реальными историческими персонажами, смутная память о которых заложена еще со школы.
   Однако сюжетные линии, до банальности знакомые, не меняются ни пространством, ни временем. Времени мифологическому суждено ходить по кругу. И читатель идет по нему, иногда с усталостью отбрасывая очередной том: "Про пиратов я уже читал, нет ли чего-нибудь про маньяков". Познанная экзотика перестает быть таковой, ей суждено обратиться в банальность, а читателю предначертано путешествовать по экзотическим мирам, пока не найдет он свой мир - поскольку каждый из этих миров построен на доминанте одного чувства и противостоящего ему другого (например, кладоискательство на интересе к загадкам и тайнам и на контринтересе - алчности). Успех детектива как жанра объяснен давно и многими - это современная
   городская сказка.
   Военные приключения стоят в центре приключенческой литературы, поскольку являются современной интерпретацией мифологического сюжета: борьба с врагом". Они и концентрируют в себе другие сюжеты и их эстетику, и распадаются на части: из них следуют мифы-продолжения. Так , миф "Победитель", который , как уже отмечалось, есть герой-праведник, носитель света и добра. "Победителем", если он из авантюристов, может стать и Растиньяк ("спаситель" самого себя). В приложении к индивиду остальные мифы сводятся к локальной цели: "спаситель", "победитель", "рай", "счастье" и т.п. Образ личного успеха действует на западного обывателя завораживающе. Жизнь как азартная игра с крупными ставками. В противовес существует и миф "искупление" (интерпретация "жертвы") за совершенные ошибки, за зло причиненное прежними играми, за потакание Злу, Дьяволу.
   Естественно, воинство эксплуатирует и образ врага, в "классике" спасение представленным самим врагом рода человеческого.
   Сами приключения дьявола и персонажей, подверженных его козням, относятся к религиозно-мистическому жанру приключенческой литературы. Это древний раздел литературы, возникший из эмпирического мифа о боге. Во все времена он занимал в умах значительное место, трансформируясь по мере замены эмпирики логикой. Из канонического мифа ортодоксии дьяволиада вырвалась в представления широкой публики, зачастую вытесняя образ бога. Люди более думали о спасении души и, как следствие, о дьяволе, и соответственно его больше и боялись. Страх рождал искушение дьяволоборства, как боязнь бога рождает богоборство, имевшие реальные последствия в виде инквизиции и религиозных войн, нанесших не меньший урон народонаселению, чем идеологии века двадцатого*. Но это не объективный критерий, ибо количеством пролитой крови возможно измерить только истину бытового сознания. Человека приводит в ужас и одна единственная жертва (за исключением вегетарианцев-идеалистов, которых в ужас приводит статистика пролитой коровьей, свиной, овечьей или куриной крови).
   Вопрос, заставивший ужаснуться Достоевского: "Если Бога нет - то все дозволено?" - так и остался для него неразрешимой загадкой. Возможно, его несколько успокаивала идиома: "Пока есть запреты - Бог существует". Как-то не очень мучил его вопрос что отсутствие бога означает и отсутствие дьявола (а если дьявол существует при отсутствии бога, то он и есть истинный бог, которого нет), а значит нет греха и искупления. Конечно, его более волновало отсутствие запредельного вообще, чем просто отсутствие Бога. Страх свободы человека самому определять свою судьбу и нравственные императивы. Это, по сути своей, тотальная боязнь людей, представление о людях-грязи (миф о шестом дне творения) и одновременно понимание вздорности и опасности реализации фантазий человека.
   _________________________________________________
   * В процентном отношении, конечно. 30-летняя война уничтожила 3/4 населения тогдашней Германии и 1/2 - Европы. Коммунизм, фашизм и Вторая Мировая война не более 17 процентов европейцев.
   Поскольку предопределенность нравственных законов свыше - обоснование трансцендентности смысла жизни.
   Примечательна сама расстановка героев приключений в отношении к позиции: дьявол-искушение-грех. Главный герой - идеальный носитель нравственного начала - представляется для дьявола самой лакомой и самой недостижимой добычей. Для врага рода человеческого герой - белый лист, с которого ничего не прочтешь. Окружение героя однако не столь идеально. Будучи про природе своей смертными, они обладают людскими недостатками и достоинствами. Если, конечно, не являются символическими носителями идеальных "ангельских" качеств: невинности, честности, верности, добросердечности (если их воспевание необходимо по сюжету). При раскрытии человеческих качеств на весах повествования взвешиваются их человеческие качества, вызывающие у слушателя соответственно симпатии - антипатии. В случае смерти персонажа умирают его плохие-хорошие качества, что вызывает очередные сопереживания: жалость или чувство глубокого удовлетворения. "Классические" приключения не могут представлять из себя бесконечную трагедийную череду реализации идеи жертвенности. Жертва должна приноситься, но не должна быть принесена. По тем простым причинам, что главный претендент на заклание - главный герой - по классическим правилам неуязвим, а постоянная гибель всех его спутников вызовет разочарование в главной идее: "победа добра над злом". Поэтому смерть носит элемент дидактики, и более вероятна для поддавшихся искушению, ставших невольными или вольными прислужниками Сатаны.
   Парадокс дьяволоборства заключен в удивительной метаморфозе: победить дьявола можно, только заранее зная или узнав и поняв его замыслы, а знать и полностью понимать дьявола - самому им быть или снизойти до его уровня. Бог оборачивается Сатаной, теолог - демонологом. Дьяволу свойственно незнание - как вторичному элементу мироздания, следовательно, познание и знание. В отличие от божественного всеведения и, соответственно, героического ведения - интуитивного, ниспосланного свыше восприятия истины, заполученного посредством озарения. Поэтому героический (в особенности детективный) процесс познания есть по сути своей процесс дьявольский. Добытые такими (логическими или силовыми) способами тайны потому и становятся дерьмом. Потому главный герой ждет от врага всего чего угодно, но в глубине своей остается незапятнанным всеми этими дьявольскими знаниями и штучками(по сути, подростком-дилетантом, Иванушкой-дурачком). Он не какой-то там исследователь - он герой действия, проводник высшей воли. Его непоколебимая никем и ничем (и разумом тоже) уверенность в победе оказывает на окружающих гипнотическое воздействие, магическое и энергитизирующее, что, в свою очередь, не дает рухнуть столь простому и незатейливому представлению верящих в героя людей. "Без страха и упрека" - начертано на его щите.
   Особенно интересна коммунистическая вариация мифа "дьяволоборство": как реализованный мир мечты коммунизм представляет из себя один из вариантов загробной жизни. Поэтому переворачивает обычные представления о жизни с ног на голову (на самом деле доводя их до логического завершения). Он отвергает понятие души, поскольку в раю живут эманации тел - сами души. Существует и "ад" - капитализм, с которым надо вести постоянную борьбу. Таким образом, основной миф приключений остается нетронутым и пребывает в своем изначальном дуалистическом единстве. Общеизвестна фраза Ленина: "Никто не сможет опорочить коммунистов, если они сами себя не опорочат". Эта формула применима и к самой идее коммунизма. Трудно найти более разоблачительный и более антикоммунистический
   фильм, чем северокорейский "шедевр" - "Приказ N 027" .
   Нет там ужасов Гулага, ночных арестов НКВД, затравленных докторов Живаго - всего принятого называть "ужасами коммунизма". В жанре тоеквон-до-боевика изложена история группы разведчиков на их единственной (потому столь легендарной) войне исполняющего железобетонный в своей логике, бессмысленный на всякий трезвый сторонний взгляд приказ. Но не на взгляд самих коммунистов, для которых всякая высшая "партийная" воля наделена высшим смыслом - подкрепленная железом тренированных голов, кулаков но особенно ног, позволят истребить кучке красных героев толпы единокровных, но безликих, жестоких, продажных и порочных (в общем - "белых") врагов; но она же заставляет принести себя в жертву исполнению как самого умного, так и самого гуманного, так и самого душевного и талантливого. Более того, борьба за всеобщее счастье и свободу, сконцентрированная в жестокости приказа, убивает и саму любовь, было возникшую и тут же погибшую. Образы павших появляются в конце фильма в пошлой розовой дымке - командир, старшина и баянист, так и не вернувшийся к своей невесте: "Смотрите, каким людям вы обязаны своим счастьем!" Истребительная логика спасительного жертвования (в загробном мире нет воскрешения) уничтожила все сколь-нибудь выдающееся, оставив в финале лишь ликующие безликие военизированные массы, празднующие победу, и великого вождя, присутствие которого все время угадывается за кадром и к которому (а не к зрителю!) патетически обращаются герои с затуманенным взором.
   Погибшим героям уготована единственно возможная вечная жизнь - в вечной памяти о павших. Боль и жалость их кончины генерирует сплоченность в общей утрате, ненависть к врагам и веру в светлое будущее: "Мол, жертвы не будут напрасны, пока мы помним о них и верим в идею, их погубившую". Из того же репертуара лозунги типа - "Ленин и теперь живее всех живых", "Памяти павших будьте вечно достойны" и т.д. Коммунистическая классика приключений весьма обширна и зачастую отвечает всем высоким канонам жанра: начиная от "Чапаева" и "Звезды", а также прочими "оптимистическими трагедиями", и кончая непревзойденным пиком - "Белым солнцем пустыни " со всем обязательным набором: убежденным носителем идеи, жалостью к погибшим, проявившим человеческие слабости, убитой в зародыше любовью, местью злодею и торжеством Добра как торжеством Идеи. Как всякий шедевр, этот фильм не подвержен критике и времени. Однако движущие его интригу идеи тиражированы множество раз, и кульминация приключенческой пошлости коммунизма пришлась на "Приказ N027".
   (Интересно что сами авторы "Белого солнца пустыни" старательно открещиваются от коммунистических симпатий. Однако, избежав всех канонов соцреализма, они коснулись основной его идеи, соблюдя все мифологемы. Иначе фильм бы не получился.)

ТЕКСТ

БЕЗДНА (окончание)

   Партия кончилась моей победой - хитрый Ляо проиграл ради моего удовольствия. Чтобы не оставаться в долгу, я пригласил его на вечерний ужин.
   - А кто будет готовить курицу?
   Курицу с черной хрустящей кожицей, пряную и нежную, обычно готовил Лот. На долю Ляо остались креветки под соевым соусом, "небесная лапша" и салат из бамбука. Мы расстались чрезвычайно довольные друг другом.
   Как только он ушел, на меня вновь набросился Джерри, его
   зудеж зубной болью отдался в ногах.
   - Надо подготовиться к отъезду. Собрать бумаги, упаковать вещи...
   Я буркнул ему "Завтра...", закинул ноги на спинку кресла, глотнул змеино-таракановой настойки и притворился спящим.
   История Ляо Ми-Цзе (китайцы дали ему прозвище Пинь) не шла у меня из головы. Поскольку рядом не было храмов, кроме католических, Ляо исправно ходил на проповеди и службы и ставил свечки. Местный кюре считал его самым прилежным прихожанином, после бабушки Августы, разумеется, и сожалел о заблудшей желтой душе, которая не окрестилась и не выучила ни одной молитвы. Невдомек было фратеру Корнелиусу, что Ляо мог бы после его мессы посетить намаз, потом зайти на кадеш, а затем возжечь благовония перед Буддой, будь здесь мечеть, синагога или пагода.
   Но все-таки что-то занес в его голову и фра Корнелиус, раз из историй его веет чем-то христианско-библейским. Стоп. История с падающими адептами известна лишь одна - измаилиты-ассасины. Где он мог ее услышать? Прочел в газетах? Или журнале? Значит, газеты могли и помуссировать эту версию. Спросить Джерри. Пошлет меня к черту с бреднями о "злодеях". Незаметно я уснул.
   Мне приснилось, как я с другом не могу попасть в свою московскую квартиру: у дверей стоит слепой в черных очках, потом увидел надвигающуюся "страшную грозу", а когда та пришла, погрузился в "великую тьму" и напоследок был раздавлен "законом мер и весов". Закон долго стоял рядом, чернее "великой непроглядной абсолютной тьмы", и дышал жгучей серебряной пылью, потом навалился мне на грудь, и я издал в "радостном ужасе" (да, именно такое ощущение) "великий крик", который совершенно не звучал вначале, а потом вдруг стал звонком телефона.
   Открыл глаза. Джерри говорил по своему радиотелефону. Восприняв мой взгляд, наскоро попрощался, спрятав трубку под задницу. Я перевел взгляд на окно. За ним угасал закат. "Дурные сны часто снятся в момент касания солнечным диском горизонта". С кухни шел пряный дразнящий запах и слышалось переругивание - это кухарили Лот и Ляо. Перевернувшись в нормальное положение, обвел взглядом комнату. На столе лежали папки с рукописями. Негодяй! Он шарил в ящиках. У Джерри был очень виноватый вид побитой собаки - рукописи были, естественно, на русском. Это заставило меня рассмеяться.
   Вернувшись из туалета, втолковал бедолаге: именно в рисунках закодировано основное действо, а в рукописях лишь художественные комментарии. Это заставило его совсем потеряться, что стало заметно по растерянному взгляду, брошенному на огромную стопу моих папок с рисунками. За последнее время Джерри сильно изменился и почти не блистал ни выдержкой, ни логикой.
   Наскоро опомнившись, он вытянул из вороха бумаг чертеж и показал мне.
   - Поздравляю, дружок, ты с удивительным постоянством попадаешь пальцем в небо.
   - Брось. Это то, что мы ищем.
   - Ну, если только мы ищем объяснение пророчествам Нострадамуса.
   - Пит, я замечаю за тобой настойчивое желание отделаться от этого бизнеса.
   - Ну да, конечно: мистика, Нострадамус - для тебя все едино. А между тем, это всего-навсего принцип построения пророчеств. Никаких зомби.
   - Выходит, ты расшифровал его пророчества и знаешь будущее.
   - Я этого не сказал. Знаю только принцип построения.
   - И в чем он?
   - Армилярная сфера. Каждый катрен центурии соответствует делению одной орбиты, пересечение орбит дает точную дату происходящего события. Соотношение противостоящих планет составляет описываемое событие.
   - Я пытаюсь понять. Допустим, это так. Но как узнать, что именно произойдет?
   - Элементарно, Ватсон. Планеты привязаны к территориям, имеют четкую зону влияния: Марс - война, Меркурий - торговля. Рассчитывай время их соотношения и силу влияния. При одном соотношении силы влияния хватит точно на два вулкана и три землетрясения, при другом на один и пять.
   - Допустим, а люди?
   - А крысы и собаки? Чем отличается от них человек? Звери в панике разбегаются, люди начинают злиться и стрелять друг в друга. Только и всего. Зная, что произошло при прошлом сочленении, имеем остаток, и с ним смотрим на новую беду. Впрочем....
   - Впрочем?
   - Если рассматривать Планету или Солнечную систему как единый организм, я ба не стал придерживаться столь жесткой причинно-следсвенной связи. Все взаимосвязано. И выстрел на дуэли может вызвать подвижку земной коры.
   - И тебя ни разу не тянуло узнать все наперед?..
   - Тянуло, пока не понял принцип. А как понял - не захотелось
   заниматься рутиной.
   - Вот как? Впрочем, ты здесь типичен. "Богатство под нога-
   ми". Заметил - все, что у тебя есть, за исключением этого сарая,
   это твои спорные идеи? Ты их декламируешь вместо проверки - верно это или нет. В один прекрасный момент они могут оказаться никому не нужной словесной трухой.
   - Мне наплевать, дружище. Я думаю для себя и подчас сам сомневаюсь в своей правоте. Чаще, чем может показаться.
   - Ну-ну. Я вижу тебя как на ладони. Ты явно не желаешь расставаться со своим секретом, тянешь время, забалтываешь мне мозги. Кого ты хочешь надуть? Я колол орешки и покрепче.
   Его спасло появление импровизированных поваров с тарелками и блюдами, бутылками, стаканами, блюдечками и бутылочками соусов.
   В центр стола водрузили огромную бутыль черного тягучего капского рома и разлили ароматный алкоголь по тяжелым стаканам. Ляо произнес тост за здоровье "господина", столь удачно пролетевшего мимо пасти дракона и лишь слегка зацепившегося за острый зуб. Но теперь, благодаря его лекарствам и массажу, мне нечего опасаться, скоро я начну бегать.
   Ром обжег горло и приятно согрел желудок. Потом была очередь нежных закусок и тоста "за дружбу". Причем "профессора" почти силой пришлось заставить чокнуться с Лотом и влить в него целый стакан. Захмелевший Джерри поглощал розовое нежное мясо здоровенного каплуна, аппетитно хрустел корочкой и с восхищением шевелил сальными губами, хваля креольскую кухню . До креветок он не добрался, "сломавшись" на третьем стакане. Я налил ему еще один и шутки ради всыпал аспирин из кармана - пусть протрезвеет.
   Со стола убрали посуду и внесли сигары и карты. Мы сели играть в "три листа" и завели специальный разговор о моих похождениях. Я старался выудить из Лота что-нибудь про долину Дохлого Каплуна. Но, поскольку пить уже отвык, особого успеха не имел. Лот играл сосредоточенно, мастерски умудряясь курить сигару, прикладываться к стакану и поминутно менять карты. Ляо хитрил, постоянно набирая 31. Лота это злило, поскольку из всех карт он уважал только тузы и ему никак не удавалось произнести слово "Москва" (игре, разумеется, научил их я).
   Наконец он выложил на стол три туза и с трудом выговорил: "Моосковаа". Я пошутил: "Третий Рим", после чего Лот долго соображал, какой из тузов третий.
   Джерри пробурчал в пьяном забытье: "Рим - столица Италии и государства Ватикан. Местопребывание папы римского..." Он сообщил еще какие-то справочные сведения, но его никто не слушал.
   Лот ткнул в него пальцем:
   - Бесцветный Како ищет золото?
   - Нет. Он ищет зомби...
   "Профессор" моментально отозвался на пароль. Обвел всех невидящим пьяным взглядом. Обнаружив стакан, выпил залпом и стал стучать кулаком в такт словам: "Зомби... Зомби. Зомби! Зомби, зомби, зомби - зомбизомби..." Окончательно утомившись, он заснул.
   - Ты его вел к ним?
   - Нет. Это выяснилось по ходу дела. Он мне всю дорогу морочил голову розысками пропавшей миллионерши.
   - Ты видел зомби?
   - На Кордильера Централь мне как-то показали одного черного парня, но я очень сомневаюсь в его зомбифицированности. По-моему, он просто прикидывался.
   - Хочешь увидеть?
   Глаза Лота горели особым блеском. Его уверенность и серьезность передались мне. В пьяном угаре я ляпнул: "Да". Лот обвел взглядом присутствующих. Ляо слегка заробел, я тоже. Негр указал пальцем на спящего Джерри.
   - В сад, - каменным голосом произнес старик.
   Встать было делом нелегким. Цепляя кастрюли и роняя вилки, я поплелся по кухонному коридору, бубня по-русски: "В сад, все в сад, в зад, в зад..." Вам не приходилось в пьяном виде ходить на костылях? Увлекательное занятие. Впрочем, приходилось торопиться. То, что когда-то называлось садом, представляло пару засохших гуаяв и запыленную площадку. Под гуаявами стоял полу развалившийся шезлонг. Его-то я и торопился занять.
   Кое-как умостившись на нем, вспомнил историю про смерть Салазара. Шезлонг под ним развалился, он стукнулся головой об стену и умер. После этого дела у партизан в африканских колониях пошли значительно лучше. Этой историей я и собирался угостить своих гостей (благо, совсем забыл о первоначальной цели). Но Лот плеснул в помойное ведро керосину, развел огонь, притащил бутылки и стакан. Затем был принесен Джерри. Ляо сказал что-то очень вежливое и исчез. "Дедуктивщик" сидел, сложив ноги по-турецки, глупо таращился во все стороны и пускал слюну.
   Главой действия был Лот. Призывая всех местных божеств, он указал пальцем в невероятно звездное небо. Вывел в воздухе магический знак, опустил палец в пыль, начертил круг, нацарапал каббалистические знаки и разбил свой пентакль на сектора. Поначалу я пытался комментировать его действия, но взгляд его пригвоздил мой язык к небу.
   Тем временем была распакована бутылка пуэрто-риканского белого "бакарди". (О, черт! Я берег ее на день рождения.) Лот, довольно чмокая губами от снятой пробы, плеснул в стакан, запустил палец в темноту. Раздалось ритмическое пение (у Лота был однокассетный "Сони" начала семидесятых). Далее на свет божий (или, вернее, на чертову тьму) были извлечены стальные капсулы и ловко открыты. Лот сыпал в стакан белые, красные и черные порошки, размешивая пыльными пальцами.
   Второй стакан был с черным капским ромом. После добавления в него соответствующих порошков, размешивания и помещения в центр пентакля чиркнула зажигалка, воспламенившая смесь. Загадочное пламя привлекло внимание мутных глаз "профессора". В это время из пыли, бакарди и порошков Лот скатал грязевую пилюлю и впихнул в рот брезгливого Джерри, который ее не выплюнул и вообще никак не прореагировал на случившееся. Заинтересовала его лишь ладонь Лота, которая выделывала перед его лицом щелчки и разные фигуры. Вдруг колдун вскочил и начал прыгать. Движения его напоминали борьбу "капоэра" или скорее здешнюю неабато-бу-ту: он упирался рукой в землю, высоко подбрасывал ноги, описывая полукруги в воздухе в ритме пения. Потом он уселся на корточки, схватил белый стакан, набрал полный рот жидкости и брызнул в лицо Джерри на манер хозяйки, обрызгивающей белье перед глажением. Тот преобразился, невидящим взглядом огляделся, увидел меня и выхватил револьвер. Наверное, перед смертью я вспомню этот взгляд еще раз. Тогда смерть мне будет уже нипочем, как укус подмосковного комара.
   Но нужно было спасаться. Вскочить я не мог, поэтому стал
   орудовать костылем. Попытка выбить пистолет не удалась: было слишком далеко. Тогда пришлось использовать их как дротики. Но стоило замахнуться, послышался сухой треск, и я грохнулся на землю. Подо мной развалился шезлонг. Конечно, было больно, но еще более разбирала пьяная обида беспомощности. Но выстрелов не было.
   Колдун водил рукою перед лицом Джерри. Тот поднял руку с пистолетом вверх, прицелился в звезду, с которой начались все манипуляции, и разрядил весь барабан. Последние выстрелы он делал в такт стучащих магнитофонных барабанов. Пустяки. Когда вокруг тебя живут мексиканцы (в сущности, наша улочка - остатки поселка завербованных на бокситные разработки мексиканцев), никто и никогда не обратит внимания на стрельбу под музыку.
   Негр невозмутимо уселся в прежнюю позу. Мой приятель, он же несостоявшийся убийца, отбросил пистолет и стал разоблачаться. Из снятого пиджака выпал и раскрылся пенал. Хоть было темно, но готов поклясться - в нем было полно сюрукенов. Вот так новость!
   - Лот, постой, это же... это же...
   Договорить я не успел. Лот с возмущением повернул голову, хлебнул из черного горящего стакана и прыснул мне в лицо голубым огнем. Сознание оставило меня, лихорадочно заметавшись в стремительно искажающихся пропорциях мира.
   Сознание остановилось в черной тьме, покрытой красным туманом. Царица Клеопатра запахнулась в матовый кокон, который вдруг беззвучно лопнул, обратившись в серо-розовые нити, сплетшиеся в новый кокон, через который проглянуло лицо Зои Космодемьянской. Так!.. Но задержать внимание на этом я не успел, растворяясь в новой неведомой стене.
   Пронизывающе зябко во Фландрии ноябрем. Ветер гонит с моря сырые облака над Брюгге. Вечер приходит рано. Сырое пальто давит плечи, а отсыревшая шляпа - голову. Конечно, дурацкая затея - гулять вечером, едва болезнь стала отпускать. Но в постели мне пришло много новых идей, и их надо обдумать. С каждым шагом все труднее идти, и палка в правой руке уже не лучший помощник. Свинцовые ноги не держат тяжелое дряблое тело - вот она, старость. Мальчишкой сто раз пробегал по этой мостовой вдоль канала. Сейчас каждый шаг дается с трудом. Ну, давай, ну, еще шаг. Вон там, за желтым фонарем, "Черный лебедь" с плакатом "Рождество 23 года", не рано ли? Давай, давай, тебе всего немного за шестьдесят. Шестьдесят, но каких лет! Война изранила меня, газ отравил легкие.
   Еще шаг... Молодец! Мокрая брусчатка с дорожкой желтого света летит мне навстречу. Удар лицом - все, смерть...
   ...Грохнули пушки. За едким пороховым дымом ничего не видно. Лишь бы устоять. Проклятая деревяшка соскальзывает с брам-рея, и, если если бы не крепкие руки королевских морских пехотинцев, давно бы сорвался. А шея! Пеньковый линь обвивает ее. Он крепко затянут, дьявол его побери! И пахнет мылом и смолой. Спасибо хоть за этот, возлюбленный мною - старым морским бродягой - запах. Вовсе не такой запах от веревок, обвивших тело. Запах полотняной фабрики - женских кружев и детских пеленок. Подлый, змеиный запах. Дым рассеялся. Подо мной двадцать футов и море. Сверкающее, необозримое море, отражающее голубое небо. Ветер зюйд-зюйд-ост вздымает белые барашки, к вечеру заштормит. Я желаю вам, ребята, хорошей переделки ночью, с рифами, акулами и прочими радостями. Офицер на палубе держит бумагу. Он краток: "Повесить именем короля!" Барабан выбивает дробь, державшие меня руки разжимаются. Вы еще не знаете старика Мараведиса. Поглядите, как он может балансировать на рее даже на своей палке вместо левой ноги. Что, удивлены?! Недоноски. Офицер делает знак, тот, что слева, бьет по костылю. Рывок, треск в затылке. Воздуха! Воздуха! Все, смерть!..

КОММЕНТАРИИ

Небольшие восстания время от времени даже

полезны; они необходимы в политической

жизни, как бури необходимы в жизни приро-

ды. Древо свободы должно время от времени

орошаться кровью патриотов и тиранов.

Т. Джефферсон. Из переписки с друзьями.

ДЕМОН

   Как alter ego Бога есть дьявол, так alter ego проводника Божей воли на Земле - дьяволоборца есть богоборец. Старинный миф о падшем ангеле - демоне. Бывший светоносный герой предпочел свободу служению, свободу как самоопределению на стезе "добра". В то же время он не сам дьявол и не его тень, а лишь его союзник, как подчиняющийся большей силе и вынужденный перейти в стан Божьих врагов на правах предателя Божественного промысла и предателя самого Бога как сюзерена. Однако всякое служение ему противно; равно он не приемлет проведение идей в жизнь, будь то идеи добра или зла. Не желающий подчиняться, он лишен поддержки в виде силы, энергии и смысла существования и обречен на хандру и скуку прозябания. Память о былом величии и возможностях гнетет его и не позволят смирится с нынешним положением и вжиться в окружение, которое он бесконечно презирает. Поскольку окружающее ему безразлично, он сеет добро и зло без радости и сожаления, просто в силу своего бессмертного существования и оставшихся возможностей, необходимости время от времени подтверждать факт своего существования действием. Таков байронический тип героя, обладающего свободой, но лишенный цели в жизни. Это целая эпоха века девятнадцатого: вторичный итог идей и действий носителей идей Просвещения и их блестящего превосходства. Прямой потомок казанов и сен-жерменов предыдущего столетия. "Отцы" его уже собрали все плоды на пышной ниве приключений, "старшие братья" - якобинцы и наполеоны уничтожили саму ниву, построив Новое общество, обернувшееся диктатурой и замещенной на время железными решетками реакции эпохи Венского конгресса. Все идеи осуществились, все поля деятельности отодвинуты в запредельную даль колоний. Остались лишь салонный сплин, ханжеский разврат за стенами света, бездумная и бездушная куча соискателей чинов, наград и состояний, играющих в свои мышиные игры по установленным властью и моралью высшего общества законам. Таким образом, демон еще и "продукт эпохи". "Готический роман" с его бесконечными Мельмотами-скитальцами и эликсирами сатаны потихоньку перешел в столь же бесконечную череду "лишних людей" критического реализма, озабоченных под видом глубокомысленного поиска смысла существования прозаическим поиском поля деятельности и энергии жизни. Над проблемой их бились до начала следующего столетия, постоянно предлагая различные лекарства в виде нигилизма или социализма, а новый век разом излечил их хандру железной волей Сверхчеловека. По своей странной сути ницшеанский сверхчеловек - это "лишний человек", обретший энергию силой обстоятельств, принявший вместо своей коронной фразы: "Ах, если бы это было в моих силах," - лозунг: "Смысл обретешь в борьбе". И силы пришли и обрели накачку в стальных руках-крыльях, кулаках танков и клыках орудий (великий боязник черноты человеческой души предвидел это еще в "Бесах"). Демон вернулся на небо, стал кровавым богом-убийцей, этакой грудой мяса и костей, увешанной всевозможными базуками и огнеметами, совершенно бездумно сеющим свой кинжально-пулеметный огонь и яростные удары на все окружающее. Сегодня трудно разглядеть в образе американского супермена (не только того, кто в маске и плаще летает, но и многочисленных Рембо-Рокки-ДжеймсБондо-Шварценегерах) синтез образов Спасителя и Демона. Причем, от первого берется внутренняя душевная неподвижность, от второго - внешняя сила и повадки. Отсюда безразличие к душе - важны лишь действия и поступки. Поэтому совершенно безразлично: человек ли это или запрограммированный на спасение человечества киборг. Однако изъятие живой человеческой души сразу изменяет моральную морфологию спасителя: он превращается в очередной меч-кладенец то есть в вещь-сущность, которая борется с противоположно направленными вещами-сущностями. В принципе, его враги - это старые черти самого низшего порядка, бывшие разумные зверушки загробного низшего мира. Как и звери, оборотни, вампиры и прочая нечисть и нежить, а при технологическом взгляде - злозапрограммированные роботы, они наводят ужас именно этими своими качествами: нечувствительностью к боли и страданиям, общим отсутствием любой чувствительности, примитивностью, слепым автоматизмом исполнения злой миссии (что так пугает в них и восхищает, если герой творит "добро" - в тех же "Терминаторах - n" ). Все их качества оборачиваются против них: к ним не применимо понятие пощады, поскольку разрушение антропоморфного автомата ни коим образом не может быть названо убийством. Герой нового времени начисто лишен табу убийства, он возвращен посредством синтеза образов в первобытную среду приключения. Истинное убийство замещено в сознании игрой в разрушение биороботов и в реальности теперешней оборачивается грудами тел мусульманских фанатиков (в ряды которых автоматически зачислены миллионы иракцев, ливийцев и иранцев - вообще всех фундамента листов), террористов, сектантов (подвижка в сознании образа врага начинается с представления о враге как о неком зомби, затем как о фанатике с замутненным разумом, потом как о исповедующим враждебную идеологию, затем просто иную религию, далее все "не мы" и заканчивается тотальным "не Я"). Собственная плата за свободу становится расплатой жизнями других. Но жизнь - это плата за свободу.
   Сосуществование на разных полюсах салонного чайдгарольдства и первобытной уверенности пионеров Дикого Запада (теперешний супермен - это продолжение образа ковбоя), равно как и цивилизованной уверенности колонизатора, вовсе не случайно. В российской истории, равно и в литературе, эти полюса совершенно неразрывны: из духоты петербургских салонов - на Кавказ, подобно герою эпохи - Байрону, уехавшему в сражающуюся Грецию. В Новом Свете пионерство было следствием бега пуритан и отчаянных душ от устоявшейся традиции Света Старого, что есть тот же демонический акт отпадения. Но жизнью вечной пуритане не обладали, поэтому оберегали свои земные жизни, как могли, при этом считая индейцев существами, начисто лишенными души (как неверующих в Спасителя, а поклоняющихся идолам, значит Сатане). Счастливо уплыв за море от воли официальной церкви и от воли государственной машины (по демонической терминологии - от воли Бога), пуритане обрели свободу самим определять свою судьбу. Это довело их в дальнейшем до богоборческого бунта - Американской Революции. Двинувшиеся на освоение прерий уходили из под последнего гнета: от пуританской общины Новой Англии, следуя традиции той же общины освобождаться и обогащаться через отпадение. И герой вестерна окончательно лишился всякой морали, став символом абсолютно законченного эгоиста, демона, начисто лишенного обаяния демонического интеллекта. Убийство для него - совершенно пустяковое дело, в жизни все решает навык выхватывания кольта из кобуры и железная воля. Как призрак, мчится он по бескрайним просторам, занимаясь любимым демонским занятием: посевом и зерен и плевел, и собирая урожай могущества - богатства. Богатство - вариант Спасения, особенно в пуританской морали, как обретение рая, полной свободы и независимости, душевного успокоения.
   Конечно, вестерн не обошелся без классического героя-спасителя, "белого ковбоя". Тому способствовали не столько христианство, исповедуемое поселенцами, сколько реалии полувоенного существования Пограничья, периодически требовавшие коллективных героических усилий противостояния и единения белых людей в их борьбе против красных, противостоянии угрозе бунта черных, американцев против мексиканцев, "честных" против многочисленных бандитов, столь свойственных эпохам массовых переселений и завоеваний. Не менее сильно на формирование его образа оказала и "материализация духов" - мифотворчество новой нации, стремящейся и сохранить и свою демоническую "великую американскую мечту", и адаптировать ортодоксальный христианский миф. Новый герой - спаситель беззащитных и несчастных колонистов, постоянно попадающих в беду, этаких скромных пахарей девственных прерий (которые надо освободить для посевов от коренных жителей, что возможно только при уничтожении источника их казалось бы неистребимой мощи - бизонов. И герой отстреливает их по паре сотен в день - но это уже реальный Буффало Билл. Уничтожение миллионных стад, которые сами по себе могли прокормить всех колонистов и поколения их потомков, разрушило биоценоз прерий, неумелая распашка уничтожила богатейшие черноземы, сделав некогда цветущий край пустыней - типичным продуктом "демонской агрикультуры"), охранитель мирных ферм от роящихся в округе туч бандитов и орд кровожадных чертей-каманчей. Кольт и винчестер уже не просто оружие, а магическое средство заклинания нечистой силы и вразумления заблудших. Герой - рейнжер ведет за собой небесное воинство: голубых драгун (драгун, кстати, значит дракон), которые успевают появиться в самый последний момент, когда герой в очередной раз успел принести себя в жертву, но еще не убит. Голубая кавалерия совершает таким образом очередное чудо воскрешения и заодно устанавливает "божественный" порядок и справедливость. Тут на сцену выступают лучшие из лучших (то есть избранные голосованием) бесстрашные шерифы, установленный порядок блюдущие. Конечно, это наш старый приятель с кольтом и в стетсоне, уже обретший красотку-невесту, ранее им спасенную, или его друг - полное ему подобие (в случае, если таковой невесты не найдено. Друг еще и потому, что сам белый ковбой отправится за горизонт прерий на выручку иным несчастным: в силу стремления к спасению его лучшей половины или бегства от порядка половины демонической). Столь долго противостоявшие в Старом Свете Спаситель и Демон слились парадоксальным образом, сделав законными обе ипостаси жанра, теперь вызывающие одинаковую симпатию публики*. Хотя генезис Сверхчеловека и Супермена был различен, в сущности, они мало отличаются друг от друга, являясь (каждый по своему) очередным витком старого христианского мифа о свободе и Отпадении.
   К этому стоит добавить лишь факт их неразрывного единства, поскольку основные кадры, из которых рекрутировались ковбои и переселенцы - это лишние (в прямом смысле) люди Европы - будь то ирландцы, бегущие от голодной смерти (в начале XIX века Ирландия пережила свой неолитический кризис: основную сельскохозяйственную культуру - картофель поразила болезнь "белая гниль". 10 миллионов умерло от голода, 10 - эмигрировало. Из 25 миллионов прежнего населения осталось только 5. Метрополия безучастно взирала на трагедию (по ее версии погибло меньше: "миллиона три- четыре, не больше").
   _________________________________________________
   * Новым героем дня становится гангстер, символ свободы, силы воли и успеха. Как реальные Аль Капоне и Дилинжиры, так и полувымышленые Карлеоне, Бони-и-Клайды. Многим из них суждено погибнуть, но жизненный путь их вызывает зависть и восхищение. Симпатии публики на их стороне. Эгоистичный и жестокий антигерой знает только одну истинную страсть - деньги, а предметы культа: "бульдоги" и томсоны. Жестокость добычи и самоутверждения превращает жизнь в бесконечный боевик. Вот вам и потомок благородного бродячего рыцаря и мрачного демона, сын "одинокого ковбоя" и отец "крестных отцов". Новый герой "крутого детектива", столь любимый американской публикой, начиная от эпохи "сухого закона" и кончая недавним временем, совершенно неотличим от гангстера (вроде сыщика Марло) и может сойти за идеал демона-спасителя.
   Ее извечный "проклятый" ирландский вопрос - решаемый и до сих пор в Ольстере - вдруг перестал существовать: "нет человека - нет проблемы".); немцы, вырвавшиеся из нищей тесноты германских княжеств; греки спасающиеся от турецкой резни, и евреи - от погромов; миллионы разоренных промышленным переворотом крестьян и безработных; преступники, бегущие от правосудия; беднота, клюнувшая на слухи о калифорнийском и аляскиском золоте и прочие, прочие, прочие.
   Свобода личности и права человека - предметы ожесточенной борьбы Запада с остальным тираническим миром, его новая (всего двести лет) святая вера - несут на себе неизгладимые родимые пятна Отпадения светоносного героя и Грехопадения. Хотя свобода в современном ее варианте прав человека - декларированное БОГОДАННОЕ право каждого человека, неотъемлемый высший дар от рождения до смерти, и это кажется "очевидным и само собой разумеющимся", но ничего подобного в христианском каноне нет. Более того, это противоречит Писанию, поскольку Адам был помещен в золотую клетку под названием "рай", был поставлен на довольствие, в которое плоды познания не входили. Праотец человечества был первым невинно репрессированным и обрел свободу, вопреки воле своего тюремщика. Он был выпихнут в мир свободы Божьим гневом, и свобода эта была спровоцирована все тем же Сатаной и куплена актом грехопадения. Но грехопадение неизбежно! Очень сомневаюсь, что "Святое Писание" писалось единым духом от начала до конца, но не случайно автором его или редактором идея грехопадения поставлена как главный и неизбежный фактор Спасения: "Не согрешишь - не покаешься. Не покаешься - не..." Несущий в своей душе и Бога и Дьявола одновременно грешен изначально, и исходная первосвобода его состоит в псевдовыборе: или свет - или тьма. Отвергший выбор, приобретает лишь унылую свободу прозябания и конечную погибель души. Любая цель, возведенная в абсолют, свидетельствует об отсутствии истинной цели. Истину не стоит навязывать, с ней нужно жить - как учит восточная (не библейская) культура. Там идеи свободы вовсе не доминируют в общественном сознании, поскольку внутренне свободный человек сам может определить себе степень необходимой свободы. При любой тирании и угнетении у него найдется тысяча способов реализовать эту внутреннюю свободу духа, вплоть до спокойного медитативного слияния с космосом в пламени горящего монастыря. Во внешних проявлениях на Востоке в цене иные моральные ценности: иерархии (вот почему похожие по характеру на демонов-ковбоев герои китайских романов больше всего обеспокоены не личным благом, а выяснением своего места в стане бойцов-удальцов на горе Ланьшанбо), общинности, бессмертия физического и прекращения круга реинкарнаций, вечного мира, справедливости и благоденствия в полном неведении о конце света и последующем Спасении. Вполне понятные ценности для мира периодических массовых голодных смертей и миллионных казней при деспотиях.
   Псевдовыбор, однако, не отрицает свободу как таковую. Он предоставляет сделавшему выбор "свободу действия" (по Бердяеву). Бог или дьявол (в зависимости от результатов выбора) начинают присутствовать в его действиях, руководить его личностью, пребывать в нем. Человек сам становится подобием и частицей бого-дьявола. И желание его творить добро-зло становится божьей (дьявольской) волей. Остаток человеческой самости в нем становится все более нежелательным элементом. Но сами представления "добро-зло" уже заложены в человека мифологической концепцией (более того - она и определяет облики самого Бога-Дьявола), которая и предопределяет разрешение противоречия между свободой воли и волей Божьей. Человек не определят себе степень свободы, поэтому она становится зависимой от иных запредельных факторов, становится богоданной, а к божьему дару ничего не прибавишь (разве яичницу) и ничего не убавишь. Подмена концепции внутренней свободы концепцией свободы, навязанной свыше, создает внешне комфортный образ жизни, загоняя
   несвободу вглубь: "человек - раб Божий".
   Поэтому желание личной свободы, как основной цели в жизни, особенно обостряется при выпадении из обычного круга жизни в "свободном мире". Например, в тюрьме. Романтика зоны почти целиком держится на не смирении с заключением. Разве можно лишить свободы Бога, Дьявола или Демона? Лишить свободы бессмертную душу? Идея осознания и наказания вытесняется и отвергается, заменяясь мечтой и желанием вырваться. Демон стремится в привычное состояние (мечта вернуться на небо), в круг своих ценностей. Как мы знаем, его желание в обретении энергии и поля деятельности безгранично. Достаточно осознания нехитрой истины: семья - тюрьма, пол - тюрьма, идеология и религия - тюрьма, тюрьма - страна и тюрьма - Земля. Любое из этих понятий становится ненавистным и превращается во враждебное, что, в свою очередь, требует борьбы. Осознание необходимости борьбы порождает различные демократические, феминистские и прочие освободительные движения, требующие все большей свободы. Но это же знаменитая поэтическая аллегория, как нельзя лучше отражающая существо процесса: бегство души из тела-тюрьмы. Поэтому страстные борцы за свободу не обретут ее никогда (у борца борьба есть сама по себе цель жизни, здесь же имеются в виду борцы за идею свободы), поскольку их несвобода заложена в самой концепции их мифа о свободе. Только краткость жизни революционера и заботы по поддержанию самой этой жизни не дают большинству из них прийти к краху самой идеи*. Обретенная уголовником свобода в русском языке зовется "беспределом". Свободный мир (по большому счету к нему относится и коммунизм) творит беспредел перманентно как своими "угнетенными" меньшинствами (независимо от реального уровня угнетения, поскольку само понятие "меньшинство" ассоциируется с несвободой в обществе "равных", то есть с тюрьмой. Только негры Лос-Анжелоса предпочитают иную методику освобождения, нежели мафия или транссексуалы и боссы бизнеса), так и на уровне государственной политики. И если бы не жажда присвоения плодов беспредела - материальных благ, свобода выбора которых тоже беспредельна, то мировых вой могло быть и побольше.
   Слитые воедино идеи фикс западной цивилизации - Спасение и Свобода - при невозможности их конечного
   _________________________________________________
   * В этом есть некая публицистическая натяжка. Революции потому и пожирают своих детей, что формируют образы тиранов -душителей свободы и врагов народа. Сметя в эмоциональном порыве первый пласт откровенных контрреволюционеров, карающий меч революции обращается к новым, более умеренным. Силою физического отрицания прежних врагов, уже сведенных в могилу, умеренные консерваторы, а потом и умеренные революционеры перемещаются вправо - на место "врагов революции". Внутренняя логика спасения при известном развитии может уничтожить всех (как в Кампучии), и только уничтожение самого класса пламенных революционеров способно остановить эту волну. Смерть сама по себе является для них актом прощения и освобождения. Их собственный идеал жизни - жертва, смерть за свободу заодно с ними уготован всем, поскольку не борющиеся за свободу недостойны ее и являются ее врагами, а борющиеся должны положить за нее жизнь. Карающий меч Революции никогда не вернется в ножны, пока не отсохнет или не будет отрублена сжимающая его рука.
   осуществления, в силу их внутренней порочности, дуалистичности замкнутого круга противоречий, обычно разрешаются посредством вынесения целей освобождения и спасения за рамки самой системы или переворачиванием системы путем смены формаций. Западному миру необходимо навязывание своих взглядов, систем, концепций и ценностей иным цивилизациям вовсе не из альтруизма, а для разрешения своих собственных противоречий (будь то противоречия поисков Свободы или фрагментов свободы, особенно "свободного" рынка). Навязав свои беды иным, можно, конечно, оттянуть и даже перенести конец мира в необозримо далекое будущее. Преуспевание в таком древнем начинании уже обернулось немалыми бедствиями. "Освобожденный" мир оказался населен по преимуществу нищими, ставшими в довершение ко всему очень опасным элементом из-за усвоения ценностей "свободного" мира. Возможность превращения миллиардов жителей Третьего мира в эгоистов-уголовников оказывает шокирующий эффект на культурных бюргеров и буржуа. Ужасно, когда ограбленный (не только материально, но прежде всего духовно) придет требовать возврата своего. Осознание роли бывших метрополий как умыкателей природных богатств и ресурсов, эксплуататоров масс очень широко в третьих странах, что рождает массовое желание вернуть хотя бы часть и хотя бы для себя посредством эмиграции. Теперешний эмиграционный бум - только начало. И не самое ужасное.
   Западная цивилизация мобильна и динамична (что все ставят ей в заслугу, поскольку эти качества приносят богатство и свободу) в силу глубоких внутренних противоречий. В отличие от восточных и древних автаркий, у нее непреодолимая тяга к разрастанию. Ей абсолютно не свойственна гармония, и, чем быстрее она бежит вперед, тем больше опасностей порождает, что требует следующего ускорения. Все это было названо в свое время "прыжком из царства необходимости в царство свободы". Да простятся людям их прегрешения через достойное воздаяние. Пусть их!

ТЕКСТ

Дерни за веревочку, дитя мое,

дверь и откроется!

Ш. Перро. Красная шапочка

СУПРЕМА

   Проснулся на диване от упавшего на глаза света. Ох, и напились мы вчера! Но голова не болит. Посреди комнаты сидит Лот и перебирает карты. На диване совершенно голый мужик. Как труп.
   Удивленно кошусь на Лота. Тот смотрит на меня серьезно, как вчера. Значит, это не сон! И магический круг, и прочее. О, черт!
   - Есть попить?
   Лот протягивает банку холодного пива. Отлично!
   - Лот. Я спал... И мне приснилось... - говорю я, прихлебывая
   из банки. - Не могу объяснить... Как будто я видел прошлые жизни... или смерти... Понимаешь? Я ощущал себя... Впрочем, ты не знаком с инкарнацией душ...
   Негр сложил карты, вытянул бубнового валета.
   - У человека одно тело - одна душа, - прибавил к валету червонный туз. - Тело умерло - душа стала духом, - он заменил валета на червовую даму. - Он ищет жилище. Он находит другую душу. Он вселяется в нее. Большая душа - много духов. Я заберу душу и вселю в нее дух - тело стало зомби. Я убил тело и освободил духов. Я могу их приучить и поселить в другое тело. Лот много знает. Лот не дурак.
   - Ты хочешь сказать, что во мне живут духи, как в доме? За-
   хотели - пришли, захотели - ушли? И все мои душевные терзания - борьба духов внутри меня? Да? Ты это хочешь сказать?
   Лот неопределенно кивнул.
   - И в Джерри ты подселил свой дух? Надеюсь, ты его не убил?
   - Нет. Како дурной, ленивый зомби. Лот убил бы его, не будь он твоим другом.
   - Спасибо и на этом. Дай еще баночку и оживи его. Неудобно как-то.
   Джерри был оживлен самым банальным способом. Запищал его будильник.
   Толстяк вскочил, стал трясти головой. Стряхивая остатки сна, сделал несколько нелепых физкультурных движений. Тупо и со злобой огляделся. Заметив свою наготу, он слегка смутился, но, выпив пива, как ни в чем не бывало уселся на диван и завел следующий разговор.
   - Ну и напились мы вчера! Как я оказался раздетым? Никто не помнит? Наверное, меня тянуло принять ванну. Это у меня с колледжа. Как надерусь - обязательно напущу воды, распарюсь и засыпаю. Рудиментарный рефлекс. Однако последний раз такое случилось лет двадцать назад. Ты чего улыбаешься, Пит?
   - Погляди на себя! Голый. С банкой пива в руках. Грязный как свинья. И еще рассуждаешь о рефлексах.
   - Ты прав. Хоть душ у тебя есть?
   - Есть, есть даже ванна. Правда, сделана из цинкового гроба. Но хорошая. По коридору налево.
   - Ну и отлично. Ванна и кофе - это все, что мне нужно. Ты
   понял, негр?
   Тряся жирной задницей и мотней, он гордо проследовал в коридор, прихватив еще банку пива - к сожалению, последнюю.
   Через минуту раздалось его довольное урчанье и пение гимнов. Мы переглянулись с негром, мне надо было его о многом расспросить. Только успели закурить маисовые самокрутки, на улице послышались бодрые голоса и стук в дверь.
   Стук был чистой формальностью. В комнату ввалилась веселенькая компания из Элл, Игнасио и старика Хэнка, сразу бросившегося меня обнимать.
   - Здорово, старина Пит! Ты не представляешь, как я рад тебя
   видеть! Нет, ты и понятия об этом не имеешь!
   Он тараторил, не давая мне вставить словечко.
   - Мастерски ты обвел вокруг пальца этих шелкоперышек из газет. Правда, поначалу мы подумали: "Хана нашему Нагиве, свихнулся!" - но потом разобрались, какие шпильки ты навставлял в их уши. Наверное, до сих пор ищут клад Моргана? А? Ха-ха!
   Лот похлопал его по плечу.
   Наконец Хэнк заткнулся, поскольку настало время их старинного ритуала. Они пожали последовательно друг другу: ладони, запястья, большие пальцы и предплечья, потом с размаху шлепнули друг другу ладонями в плечо и заулыбались.
   Остальные успели снять огромные рюкзаки и бросить пятнистые сумки в угол. Глаза их сияли. Элл подлетела ко мне и стала целовать по-приятельски в щеки.
   - Хелло, Пит.
   - Хай, Элл.
   - Буэнос диас, амиго.
   - Буэнос диас, мучачо.
   Хэнк вновь обратился ко мне.
   - Эти ребята решили нанять проводника. Кое-кто подсказал им, что лучше главы фирмы "Хэнк Карлперл и сыновья" не найти. Так оно и вышло. Теперь им не о чем беспокоиться. С ними будет все в полном порядке. Верно я говорю? А? Хэнк Карлперл - это как раз то, что им нужно.
   Хэнк был старый приживалка в баре у дороги. Он собирал все здешние сплетни, стрелял стаканчики, имел комиссионные на каких-то делишках и иногда таскал доверчивых туристов по окрестностям, рассказывая им невероятные байки про округу и ее историю. Разумеется, он сразу опознал Элл и не преминул клюнуть на золотую рыбку, проплывающую мимо его рта. Рыбка горела желанием пообщаться.
   - Мистер Карлперл, а где ваши сыновья?
   - О, это непростые отношения! Но мои ребята - неплохие помощники, подумываю передать им дело, когда состарюсь (он заговорщически подмигнул мне), лет этак через пятьдесят. Ха-ха-ха! Хорошо сказал? А? - Он подмигнул Элл.
   Чтож, он был не очень далек от истины. В былые годы забулдыга не пропускал ни одной местной красотки. Теперь, случалось, идя пьяным, он был окружен толпой галдящих ребятишек: "Папа! Дедушка!", - они клянчили у него мелочь. А иной подросший сыночек награждал папашу тумаками.
   Игнасио вытянул из длинной сумки инкрустированную палку для ходьбы и протянул мне.
   - Это тебе.
   - Я звонила мистеру Позняку, он объяснил: "Пит будет в по-
   рядке если отвыкнет от костылей". Это подарок от меня.
   - Вот и здорово. Настоящему мужчине не следует без нужды таскаться на костылях. Верно я говорю? А?
   - Хэнк, тебя так и тянет на твои фирменные замечания. Спасибо Элл, спасибо Начо.
   - Это так, поскольку я очень соскучился по тебе, дружище!
   (Его болтовня не многого стоила, но было приятно).
   Пока я любовался мексиканской серебряной насечкой, Игнасио схватил костыли и потащил их в коридор, где и столкнулся с Джерри. На том было только полотенце вокруг таза и мои шлепанцы для ванны. Игнасио пулей пролетел мимо, на ходу обронив:
   - Хай, Джерри.
   - Хай, Игнасио, - ответил тот. Через мгновение на толстом лице возникла гримаса удивления, перешедшая в приветственный оскал улыбки.
   - Так вы уже приехали? Приветствую тебя, Элл, и извиняюсь за свой вид.
   Они расцеловались так же дружески. Сцену довершил Лот, вновь ввалившийся в комнату с моим самым большим чайником, испускавшим умопомрачительный аромат креольского кофе.
   - Как кстати! - воскликнули одновременно Джерри и Хэнк.
   - Да, очень вовремя, - подтвердила Элл.
   - Чашки на кухне, моя - самая большая - номер один.
   (Номера на чашках нарисовал Паркин, пробуя мазок кистей).
   - Добрая порция кофе утром мне не повредит. Не так ли? Или я ошибаюсь? А? - гоготал Хэнк.
   Полуголый детектив разделял то же мнение. Прихлебывая густую жидкость, сдобренную ромом, он, как бы между прочим, поинтересовался: "А где моя одежда?"
   - Во дворе, дружище, во дворе.
   Он исчез, тоже как бы между прочим.
   Элл выкладывала новости, которые меня совершенно не интересовали. Новости давно меня не интересуют. Зато она нашла благодарного слушателя в лице Хэнка. С видом исполненного долга появился Игнасио.
   - Выкинул к черту твои ходули.
   Костыли я полюбил и не представлял, что буду без них делать.
   - Не расстраивайся, скоро будешь удивляться - как это люди
   ковыляют на костылях.
   - Только не утешай меня, мучачо, этой потери я не переживу.
   Кстати, я вас еще не представил. Лот, профессиональный проводник и колдун.
   Лот посуровел, но протянул свою грубую ладонь новым знакомым. Живая Элл втиснула ему свою ручонку.
   - Эллен Марф. А вы, действительно, колдун?
   - Не обращайте внимания. Вытянуть из него слово - все равно
   что найти бутылку "Перье" в пустыне. Верно? А?
   - Верно. Но, несмотря на это, он сопровождал все более-менее приличные экспедиции, пока не потерял руку.
   (Что, съел? Старое трепло, тебя-то и близко к приличным партиям не подпускали.)
   - Вот и отлично. Раз собрались специалисты, перейдем к делу. Я и мой друг Игнасио тоже хотим устроить небольшую экспедицию. Дело, в сущности, простое. Но оплата будет большая, если дело выгорит. Мистер Карлперл, мистер Лот, вы сможете назвать место по приметам, которые я назову?
   - Не только назвать, но проводить туда с закрытыми глазами.
   Когда три десятка лет болтаешься в здешнем буше, для тебя это не труднее, чем найти родинку на груди у своей старухи. А? Ха-ха-ха.
   (Она и не представляет, какой подарочек подцепила. Еще пару минут, и дело будет окончательно загублено.)
   - Я думаю, обсудить дело можно и позже. Сначала вам надо устроиться, подготовить базовый лагерь, как тут говорят. Потом как следует подкрепиться. А уж потом собраться вечером и как следует все обсудить.
   - У нас мало времени, Пит. Завтра утром с летной площадки нас забирает зафрахтованный вертолет. Номера в гостинице у нас заказаны. И вообще, не стоит затягивать и расхолаживаться. Правильно, Иг?
   - Иг?- переспросил я. - Кажется уменьшительное от Игнасио - Начо.
   - Так оно и есть. - сказал Начо, неизвестно на чей вопрос отвечая. - Я думаю, нам ни к чему здесь болтаться. Надо действовать молниеносно.
   - Все равно у меня мало места. Сейчас Хэнк и Начо отвезут в гостиницу вещи, по дороге заедут в тратторию и закупят провизию. Назначаю общий сбор в этой комнате через час.Есть возражения?
   Возражения были. Но обсуждать их было недосуг, поскольку со двора несся голос Джерри: "Пит, выйди во двор, Пит! Это очень серьезное дело!"
   Я протянул руку Лоту. Встать было нелегко, но еще труднее был первый шаг с палочкой, осложненный всеобщим вниманием. Сделал мужественное лицо. Скрежеща зубами и обливаясь потом, все-таки доковылял до коридора, где прислонился к стене передохнуть. Сзади меня похлопал по плечу Игнасио.
   - Палку надо держать в другой руке. Не рядом, а с другой стороны от ноги, на которую хромаешь. Поверь мне, амиго.
   - Верить-то я верю, но как быть, если хромаешь на обе?
   - Не сердись. Понимаю - у тебя сейчас свои проблемы, не до
   нас. Но мы мигом обернемся.
   - Хорошо, езжайте.
   Придерживаясь за стенку, вышел во двор, где Джерри безуспешно старался избавиться от пыли, густо засевшей в его гардеробе.
   - Хороший костюмчик, правда, малость запыленный.
   - Мне не до шуток, Пит.
   Он подошел ко мне вплотную и вытащил револьвер, потом вытряхнул из барабана стрелянные гильзы в ладонь.
   - Итак, я хочу знать: что вчера произошло?
   - Как? Ты не помнишь? Один шалунишка так развеселился, что на радостях расстрелял все патроны в воздух.
   - Не пытайся отшутиться, ты зря меня недооцениваешь. Я почему-то не помню, как оказался во дворе. Помню, ваш разговор оборвался на слове "зомби". Во дворе были долго - посмотри, как закоптилось ведро. Кто-то старательно подмел пыльный двор - зачем? Шезлонг сломан. Во рту лекарственный привкус. Наконец, почему я раздет и не в ванной? Я делаю вывод. Этот ниггер опоил меня отравой и заставил выделывать всякие фокусы, и ты к этому причастен. Наверное, я пытался защититься, но промазал... к сожалению. Да-да - к сожалению! Поскольку я лез в одежду за новым оружием, вы меня раздели. А оружие у меня там было. На, погляди. Узнаешь?
   Он вытащил пенал с сюрукенами.
   - Это принес мне один горный стражник, когда дело уже было спущено на тормозах. Поэтому я оставил себе как сувенир.
   - Ты несколько преувеличиваешь. Просто я пошутил. Высыпал тебе аспирин в стакан рома - тот самый аспирин, что ты дал мне на перевале. Но он подействовал на тебя странно. Ты всю ночь чудил, а Лот тебя успокаивал. Вот и все.
   - То был не аспирин, а снотворное. Я хотел, чтобы ты поспал
   в дороге, а ты мне не доверяешь. И тогда, и сейчас. Как же мы будем делить деньги, если так друг к другу относимся? Подумай, Пит. И не говори, что вы не экспериментировали не надо мной ночью. Знаешь, почему я это понял? Мне все время чудится, будто я черный, а Лот - белый.
   - Ребята, у вас проблемы? - во двор вышла Элл.
   - Да нет, Элл. Все в порядке. Просто я немного устал с непривычки. Помоги мне пройти на веранду.
   Пока двигались, успел шепнуть ей на ухо: "Поосторожней с Хэнком, а то услышишь, по ком звонит колокол".
   Уселся в кресло-качалку и закрыл глаза. Действительно необходимо передохнуть. У всех свои проблемы! С утра суета. Выгнать всех, что ли, к едрени-фени? Пусти свиней в огород. Тут такое про себя узнал, а они развели суету.
   На веранду вышел Лот, он опять курил. Приятель сунул и мне мою недокуренную самокрутку. Крепкое курево отвлекло и успокоило.
   - Хэнк... - и Лот отрицательно покачал головой и презрительно скорчил губы.
   - Что верно, то верно. А говорят, одно время вы были неразлучны.
   - Хэнк - мой друг.
   ... Вместе с осколками стекла в рубку влетел дождь соленых брызг. Капитан Карлперл отер рукой исцарапанное в кровь лицо и прокричал в мегафон: "Шелли, голубчик, не подпускай никого из этих мерзавцев к пушке!"
   Шелли, длинный сухой моторист со странной для ирландца фамилией ля Горди, передернул затвор 12,5 мм пулемета и вновь стал сосредоточенно выстукивать короткие очереди. Через 20 секунд он повернулся и сделал левой рукой знак "о`кей". Капитан повернулся к сыну и сказал: "Хэнк, сынок, сбегай в радиорубку и проверь, все ли в порядке у Билли, а я пока переложу на пару румбов к норду - прикрою его полубаком."
   Хэнк рванулся. В свои четырнадцать он был уже прожженный моряк. Тем не менее, когда объявили о зачислении посудины его отца "Парадизо-4" в "москитный флот", он искренне радовался предстоящему участию в войне. Военные установили на судне пулемет, новую радиостанцию и выдали всем по старому английскому карабину. В таком виде видавшее виды суденышко и обходило побережье, заодно развозя постам провизию и прочие необходимые вещи.
   Полтора месяца все было спокойно, до той поры они не вошли в эту треклятую лагуну Лаит. Ничего подозрительного не было обнаружено, пока рулевой Джефф Ландгайвер не указал на остов затонувшего корабля, отсвечивающий на песчаном дне. Капитан приказал идти на разворот, когда вдруг в шипении и свисте вынырнула черная субмарина.
   Капитан Карлперл высунулся из рубки и прокричал радисту: "Билли, передавай наши координаты, SOS и условный сигнал."
   "Чего уставился, сматываем!" - рявкнул капитан на Джеффа и передал в машинное отделение: "Самый полный".
   Из рубки подлодки высыпали люди, расчехлили орудие и открыли огонь.
   "Экономят торпеды на мою скорлупку, а может извели все", -
   резюмировал капитан.
   Лодка пошла параллельным курсом, каркая орудием, с бака ей ответил Шелли.
   "Ничего, ничего, какие-нибудь четверть часа, и мы выберемся на прибрежный песок. Если, конечно, они не возьмут нас прежде на абордаж."
   "Или не превратят в шумовку", - добавил Джефф.
   "Не торопись в рундук Деви Джонса, парень, для моряка там всегда есть место."
   В радиорубке стоял дым, сначала Хэнк ничего не мог разобрать, кроме неясного сияния лампочек.
   "А, это ты. Как там?"
   "Отец... капитан сказал, что прикроет твою рубку корпусом, лишь бы у тебя все было в порядке."
   "Скажи ему... пытаюсь связаться с постом, там не отвечают.
   Запрошу базу", - сказал он, при этом выстукивая координаты и SOS на ключе.
   "База, База, я - "Парадизо-4"", - кричал Билли в микрофон. - ""Парадизо-4" вызывает Сан-Кристобаль". За переборкой грохнуло, радиорубка вновь заполнилась дымом. Снаружи кто -то захрипел. Хэнк высочил и увидел Джеффа-второго - корабельного электрика, свесившегося через борт и как будто блевавшего. Хэнк бросился к нему и обхватил, пытаясь помочь (сам не зная чем), правая ладонь покрылась чем-то липким - в спине несчастного электрика зияла дыра и торчал здоровенный осколок, изо рта лилась кровь. Тело дергалось в конвульсиях и обмякало. Юнга с удивлением глядел на белеющую кожу и обнаруживал прибавляющуюся тяжесть тела Джеффа. То была первая смерть на его глазах. Из дымящегося камбуза выпрыгнул кок Лот - молодой негр. Он ошарашено улыбался и, обнажая меловые зубы, произнес : "Весь камбуз - вдребезги!"
   Это привело Хэнка в чувство. Он выпустил мертвое тело из
   рук, которое мешком распласталось по палубе.
   "Хэнк, хорошие вести. Они нас слышат и все поняли". Билли высунул из рубки руку с радиоквитанцией.
   "Скорей передай это капитану."
   Хэнк скомандовал негру: "Не скалься, черномазый, быстрей на боевой пост."
   Через мгновение они были там. Капитан стоял у руля и орал в трубу судового телеграфа: "Мне плевать, что рванет котел. Закрути предохранительный клапан и выжми из машины все, что можно. Понял? Давай, дружище, давай!"
   Увидев ребят, сказал: "Джеффу пришел конец".
   "Второму тоже."
   "Лот, мой мальчик, бери коробки с лентами и быстрей на бак
   к Шелли, похоже, скоро у него будут проблемы с патронами. Что у тебя там в руке, Хэнк?"
   Капитан внимательно прочел радиограмму.
   "Ну, все, мы свое дело сделали. Теперь спаси нас, Господь!"
   и капитан круто переложил руль.
   Расстояние между кораблем и субмариной все уменьшалось. Шелли вновь очистил палубу подлодки и переключил внимание на рубку.
   Ему ответил пулемет. Пули ударили по спардеку, круша шлюпку и спасательные плотики.
   Но "Парадизо-4" уже подставил свой ют и прямиком спешил к берегу, изрыгая клубы черного дыма.
   Это дало возможность новой партии немецких подводников подойти к пушке. Новым взрывом разворотило трубу.
   "Хэнк, сынок, на юте 5 глубинных бомб, тех, что мы сняли с "Паломы". Вот тебе ключ, поставь их на 30 футов и посбрасывай за борт. За стеной воды им будет сложнее целиться."
   "Я не умею этого делать, отец."
   "Сейчас не время врать и дрейфить. Я же знаю, как ты игрался с этими штучками и даже выбросил одну за борт, но неправильно установил глубину, и она смолчала. Все решили, что ее смыло волной. Но я-то знаю."
   Еще один снаряд пролетел над рубкой и рванул у самой кромки берега. Очевидно, хотели посбивать антенны, заткнуть глотку радиопередатчику.
   "Видишь, какие они мазилы. Ступай!"
   Хэнк выскочил на залитую водой палубу и, по-кошачьи крадучись, стал пробираться на корму. Больше не стреляли. Хэнк помедлил у трупа Джеффа-второго. Из радиорубки раздался сдавленный кашель и дикая ругань. Раненый Билли проклинал свой долг, заставивший его неотлучно сидеть в железном склепе. Юнга рванулся вперед.
   Фальшборт был прошит осколками. Хэнк посмотрел через дырочку: лодка шла в кильватере. "Если поставить 50 футов, или лучше 80, то бомба рванет прямо под носом у немцев." Он повернул ключ к метке "75" и изо всех сил метнул тяжелый бочонок бомбы прямо в бурун за кормой. Теперь ему было интересно - сработает его уловка или нет. На лодке заметили его движение, и парень увидел вспышку - это стреляли, чтобы убить его. Его, Хэнка Карлперла! Он упал на палубу, между канатных бухт.
   Очнулся среди потоков воды, бегущих по доскам палубы. Голова гудела и тошнило. Фальшборт, где он только что стоял, был исковеркан. "Ничего, я вам еще покажу!" Он потянулся к следующей бомбе, поставил взрыватель у отметки "50" и катнул смертоносный груз в дыру фальшборта. И тут увидел бесполезность своих усилий. Лодка теперь шла курсом 45 градусов обходя корабль с левого борта.
   Юный Карлперл вскочил и бросился к рубке по правому борту, лишь на секунду оглянувшись на вставшую гору воды. Пробежав несколько шагов, Хэнк заскользил по разлившемуся по палубе мазуту и споткнулся о мешок в проходе. Потирая ушибленные локти, попытался встать и вдруг сообразил - не мешок это вовсе, а скорченное человеческое тело. "Опять покойник, интересно, кто это?" Он никак не мог узнать матроса с белой, как песок в этом заливе - заливе Лаит, кожей. И не мертв он был, он просто скорчился и дрожал, совершенно не стесняясь ни собственного страха, ни струек мочи и поноса, вытекающих из штанов и смешивающихся с кровью и мазутом
   палубы. Наконец Хэнк узнал кочегара Пола - вечно закопченного и загорелого здоровяка, одним своим видом внушавшего страх всем портовым буянам.
   Комок отвращения подкатил к горлу юнги, но он сдержал его. Он не стал добавлять в коктейль нечистот войны свою блевотину.
   Побледневший папаша Карлперл держался за бок. По кителю расходились темные пурпурные пятна.
   "Отлично сработано, сынок! Ты у меня молодец", - выдавил он. Перехватив взгляд сына, он сказал: "Пустое. Лучше поройся в штурманском ящике. Там есть одна стеклянная штуковина, отвинти пробку и дай сюда."
   Хэнк с удивлением обнаружил за промокшими картами бутылку виски, но приказ выполнил беспрекословно. Капитан окровавленной рукой взял бутылку и прильнул к горлышку.
   Снаряд пролетел совсем низко и лопнул в утробе твиндека.
   "Там же люди!" - сказал юнга.
   "Их там давно нет. Они прошили весь ют своими железными огурцами. Честно говоря, я думал - и тебе крышка."
   "Парадизо-4" терял ход. Хэнк огляделся и заметил на баке у пулемета негра вместо ирландца. Кок с искаженным лицом бил одной бесконечной очередью. Пулемет захлебывался. Лот передергивал затвор и опять жал на гашетку.
   "Хлебни и ты, мой мальчик. Напоследок. Потом беги на бак, и прыгайте вместе с коком за борт. И никаких вопросов! Понял? Это приказ..."
   Хэнк принял от отца бутылку с кровавыми следами ладоней. Зажмурился и влил в себя сколько мог огненной жидкости. Потом бросился к отцу, поцеловал небритую щеку и - вон из рубки.
   На баке корчился Лот. Он зажимал бедро, сквозь черные пальцы струилась кровь. Юнга подбежал к нему и стал рвать передник кока на бинты, при этом оглядываясь вокруг. Передняя палуба была залита кровью, посреди сверкающего железа спутанных якорных цепей лежал незнакомый уродливый предмет в ботинке, у борта - кровавая ребристая масса, из которой торчала человеческая рука.
   "Это Шелли", - сказал Лот.
   Юнгу стошнило. Лот добинтовался сам.
   "Парадизо-4" упрямо шел вперед, был слышен шум прибоя, и виделся большой белый бурун впереди.
   Субмарина сбавила ход, как видно опасаясь наткнуться на отмель или камни. Дав прощальный выстрел, она отвернула обратно в открытое море.
   Ходовая рубка взбухла узлом пламени, из окон вырвались султаны черного дыма.
   "Вот и нет у меня отца, парень."
   Хэнк подтащил негра к борту, натянул на него бальсовый жилет. "Лот не плавает, не умеет!" - простонал Лот и уселся на кнехт. Юнга подхватил его за длинные худые ноги и резким движением перекинул через борт, потом прыгнул сам.
   Вынырнув, он едва успел увернуться от буруна. Корабль слегка толкнул его бортом - потерявшее управление судно делало разворот, словно презрев людское малодушие и решив самостоятельно разобраться с обидчиком. Хэнк подхватил негра за воротник жилета и поплыл, иногда поглядывая на корабль, теперь полностью объятый пламенем, шедший с невероятным дифферентом на корму. Послышались разрывы: рвались глубинные бомбы. За разрывами последовал оглушительный выдох, и облако белого пара из разлетевшихся котлов стало быстро подниматься в небо. То отлетала душа погибающего корабля. Обреченное судно высоко подняло нос, обнажив красную ватерлинию, и стало уходить под воду. На поверхности остался гордо торчащий бак: корабль, видно, уткнулся кормой в грунт.
   Лот постанывал, а Хэнк все греб и греб к берегу. Он вспомнил прощальный взгляд отца и решил: "Надо выжить". Впереди виднелись прибрежные рифы. Волна прибоя разбивалась о них. Еще одно усилие - и ребята были там. Возвратное течение отбросило их. Хэнк отпустил Лота и рванулся вперед с бегущей волной, вытянул руки и ухватился за склизкий камень. Надо было только подождать, когда волна сойдет, рвануться вперед и выплыть в зону спокойной воды. Но течение вспять было слишком сильно. Соскользнула одна рука, другая, Хэнк глотнул воды и уже не смог всплыть. Он бешено колотил руками и ногами. Потом обмяк, сказав себе: "Все". Кто-то невидимый ухватил его за ногу и потянул на себя. Это был Лот. Он застрял своим жилетом в расщелине.
   На берегу Хэнка стало рвать соленой водой. Он открыл глаза.
   От "Парадизо-4" на поверхности моря остались только мачты. Над лагуной кружили самолеты. От них отделялись черные точки и летели к воде. Потом появлялись белые снопы воды, и через мгновение слышался гул разрыва.
   Просвеченные изнутри, ослепительной красоты волны разбивались об антрацит скал жидким хрусталем брызг. Сгущающаяся в бесконечность голубизна неба подрагивала волшебным желе. Белый, как сорочка, песок обнимал ослабшее тело юноши.
   И, продирая застывшие мозги, он понял, он осознал, отчего эта ужасная рвота: "Мир не может быть таким прекрасным, когда в нем происходит такое!!"
   Лот заглянул в лицо Хэнка:
   "С тобой все в порядке, друг?"
   "Да, я в полном порядке."

КОММЕНТАРИИ

   Ф и г а р о. Как вы себя чувствуете, сударыня?
   Р о з и н а. Неважно, господин Фигаро. Я умираю
   от скуки.
   Ф и г а р о. Верю. Жиреют от нее только глупцы.
   Бомарше. Севильский цирюльник, или
   Тщетная предосторожность

КОЕ-ЧТО О СМЕХЕ

   Тяжеловесная концепция свободы, где ее ощущение мимолетно и присутствует лишь в борьбе и миге победы, по старинной традиции может подмениться простой радостью смеха, радостью жизни. Существование литературы юмористической, сатирической, равно как и шуток, анекдотов и побасенок ни есть следствие некого мифа или плутовского романа, скорей наоборот, шутки, смех и юмор одинаково присущи человеческой природе. Они создали особую профессию всеобщих веселильщиков - шутов. Категория весьма симпатичная, если они обладатели свободы и, подобно Тилю Уленшпигелю, Ходже Насреддину, болтаются по свету, и резко несимпатичная в глазах общества, если они пребывают в дворцах тиранов - низшие из рабов и слуг, отчаянные смертники, дразнящие минотавра. Но в любом случае это только профессиональные носители радости, смеха. Стоит пеплу Клааса застучать в сердце, и они обращаются в едких спасителей или заступников-плутов, вершителей попранной справедливости в мире бедноты. Или циничных эгоистов, играющих с отрубленными головами, как с погремушкой, унижая и растаптывая сам пафос геройства жертв тиранов. Роднит шутов только смех.
   Но что есть смех? Просто эмоция релаксации? Тонкое, сложное чувство хитроумности разрешения противоречия? Смех имеет свою иерархию, вид одновременного путешествия туда-обратно, связанного с функциями полушарий мозга и центром удовольствия. Улыбка, веселость, смех, юмор, радость - эмоции созидательного плана, радость наполнения организма жизнью, прибавления жизненных сил, энергии, обладания. Но существует и критичное полушарие. Стоит человеку пуститься во все тяжкие по пути наполнения собственной жизни, забыв обо всем окружающем, как верный своей цели, он достигает ее на краю пропасти, исказив воспринимаемую реальность до абсурда. Путь назад - в рефлекторном "дурацком" смехе на грани помешательства, "черном" юморе висельника и убийственной сатире. Так проделывается возврат к самому себе, к первоначальной радости ощущений. Возврат из серьезности и суперустремленности. Таким образом, смех есть действие, обратное по своей природе религиозному. Своеобразная антирелигия (Под антирелигией принято понимать сатанизм, однако по своей методологии - углублению медитативных исканий или экстазов массового психоза - он адекватен религиозному чувству, со страхами и благоговением перед божеством. Он не антирелигия, а контррелигия - суть не в том, к кому обращаются верующие, а в том, что они вообще к кому-то обращаются: молитвы, мистика, углубление внутрь себя для встречи с потусторонним.) Смех - возврат к радости жизни посредством осмеяния образа, неожиданный взгляд, открывающий его абсурдность. Божественное одержание есть самое характерное, но не единственное препятствие, хотя смех есть вообще универсальный выход из гиперусловности ситуации социальной и любой другой. Что более всего противно пафосу? Будь то пафос войны, государственности, идеи или ханжества? Естественный рефлекторный смех радости наполнения чем-то может вырваться и у флагелланта, узревшего Христа или Деву Марию. Осознанный, сочный, живой всепобеждающий смех Рабле тут же сотрет блаженную улыбку с лица фанатика.
   Сам феномен смеха существует как антирелигия, массовое избавление от постоянного стресса общественного сознания. Анекдоты разносятся с невероятной быстротой и плодятся в неимоверном количестве, однако авторы их скрыты, а сам феномен авторства никого не интересует. Они как бы существуют сами по себе. Бродячие весельчаки соревнуются с бродячими проповедниками, а сатирики - со стоящими на кафедрах и партийных трибунах. Шапито есть вариант церкви, это храм антицеркви. Лицедейство, вышедшее из ритуальных действий жрецов, обретало себя в веселых мистериях и балаганных гуляниях, остепенилось профессионально в виде многочисленных театров, цирков, синематографов, оперетт и, кстати, современных церквей, где на амвонах нередки ансамбли и даже клоуны. Театр и кинематограф, а за ними и телевиденье, вобрали в себя весь спектр храмового действа и церкви, и цирка, и политического клуба, и театра. Странно удивление социологов по поводу телебума - кто же не хочет иметь у себя дома квинтэссенцию - логическую производную - извечных храмовых действ, церквей и балаганов, причем перемешанных и доступных управлению, стоит переключить каналы.
   Возвращаясь к видам смеха и их социальным ролям, следует вспомнить их социальных носителей: Тиран исповедовал принцип жизнеутверждающего смеха, а поскольку основной жизнью была власть, он превращал свое жизнеутверждение в волеутверждение: ради смеха он был готов выкинуть любую кровавую шутку. (Тиран - понятие условное. Все проявления воли в чем-то тираничны.) И шут ему был нужен не столько как глас народа, никакая воля не нуждается в таком контрмнении, сколько как инструмент, придаток к собственному смеху - как носитель противоположного эмоционального действия.
   Кроме этого шут был эзоповым языком тирана, боящегося в своих шутках зайти слишком далеко и самому предстать в глазах подданных шутом. Лицедейство шута, созерцание его фокусов давало эмпатийную подмену собственных желаний, невысказанной тоски по простым радостям смертных. Ведь деспоту пристали лишь циничные шутки потрясения своим могуществом, властью, в том числе и властью над жизнью подданных. Взаимная пикировка, резонерство приговоренного и палача, властителя и жертвы рождает круг юмора черного, убийственного по своей жестокой сути.
   Бродячий шут - явление более мифологизированное. Противопоставивший себя всему миру, как миру абсурда, он существует в постоянной угрозе столкновения, лишенный всякого заступничества любого тирана*. Все препятствия на своем пути он разрушает посредством своего главного оружия - смеха. Он искатель веселых _________________________________________________
   * Он выбирает маску нарочитого "дурака", изначально отказываясь от серьезности и умствований, наполняя себя естественной "смехотворной" реакцией. "Дурак" народного фольклора, будь то Иван-дурак или Ганс-простак использует эту схему до конца, противопоставляя себя обществу - всегда пронизанному сложными связями, потому изобилующему условностями и прибегающему к усложненным решениям. Дурак - заведомая простота, незнание. И его "простые" решения, подкрепленные свежим и непредвзятым взглядом на вещи оказываются более эффективными, порой гениальными в своей простоте.
   приключений, искатель абсурда как врага, коего стоит поразить. Свойственный логике приключения враг этот отстраняется от своих носителей и начинает существовать в виде житейских пороков: тупости, жадности, чванства, ханжества - имя им легион.
   Правда, стоит увидеть ему за этими пороками образину Сатаны, и образ его теряет легкость и лишается юмора, поскольку превращается в свою противоположность - юродивого, слугу бога, вызывающего смех у окружающих, их брезгливость и презрение. Юродивый веселит своей серьезностью, своим видом безродного, нищего крестоносца (в прямом - верижном и переносном смысле). Его оружие не смех, а жалость, по его мнению - истинно христианское чувство. В реальности работа нищих весьма доходна (а они считают это работой, прибыльной и обществу полезной, сравни работе священника - "чувства добрые" в дающих пробуждать). Они - шуты коллективного тиранства, шуты общественного пользования. Хотя, не только они. В свое время бродячие актеры - ватаги рыцарей смеха - стояли на одной ступени с нищими, и каждый мог воспользоваться их услугами, придя на представление и бросив монетку. Но именно им мы обязаны появлением чарующей комедии дель-арте, виртуозного китайского цирка, бродячих театров теней и во многом - вольного искусства.
   Впрочем, и веселье имеет свой ад. Весельчак страшится глубокой тоски и печали. И по закону приключения находит их. Он весел на миру, в толпе, в жизни - где есть объект осмеяния. Если он умен - его преследует одиночество, а вместе с ним - боль о страданиях Мира. Если глуп - его терзает безотчетный страх. Дураки страха не ведают, потому что ничего о нем не знают. Они бесстрашны (потому могут и королю отрезать правду-матку) и чрезвычайно пугливы. Чего боишься, дура?. Страх их животен, рефлекторен, как рефлекторен их безотчетный дурацкий смех.
   В театре люди начинают смеяться не над конкретным абсурдом жизни, не над собой или шутом, а над утрированными образами реальности (что не исключает постоянного возвращения к реальности). Абсурд, пороки приобретают комичность, изначальную осмеянность, поскольку они уже опознаны и узнаваемы. Действие становится отстраненным, что и рождает клоунаду, открывающую законы образов, вызывающих смех уже на подсознательном уровне. Кроме утрирования, эксплуатируются стереотипы умиления (присущие вообще всем высшим животным - по отношению к потомству), в действие вносится интрига, растягивающая и увеличивающая вспышки смеха. Оружие смеха превращается в рабочий инструмент ради куска хлеба. Однако это обогащает сам арсенал смехотворных приемов типа ложных противопоставлений, иронии, нелепостей, намеков, обратных сравнений, гротесков и тому подобным кунштюкам.
   Сатира - это использование смеха как оружия для достижения социальных результатов: исправления нравов, изменения общества, строя, лишения власти, доверия. В европейской культуре ею издревле пытались излечить пороки собственной цивилизации: бродили золотые ослы, плыли корабли дураков и писались им похвальные слова, посвящались фельетоны, книги, шествовали бравые солдаты Швейки и проч., проч. Само невероятное развитие сатирического жанра отражает весь бег и ошибки общества. Во всяком случае она возвращала, хотя на время, людей с высот их иллюзий к превалированию здравого смысла. Как оружие массового воздействия, приносящее если не радость, то вызывающее, по крайней мере, саркастическую улыбку или смех, она, порой, становилась единственным способом выражения недовольства - сопротивления. Будучи оружием лишь идеологическим сатира не могла сама по себе свергнуть что-то, но выставить несостоятельным, снизить внутренний порог опасности - сколько угодно. Недаром распространителей пасквилей ловили и вырывали их "поганые" языки или бичевали, а за иной анекдот давали десять лет Колымы. Однако использование юмора как оружия применялось всеми сторонами, в том числе и властью. Нанимались платные пасквилянты или объявлялись искренние поклонники. Оружие сатиры становилось расхожим, теряло остроту воздействия, поскольку главный объект его поражения - абсурдные системы, а действенность достигается при готовности аудитории воспринять его воздействие (как сальная шутка в кабаке воспринимается "на ура", а в церкви у тех же людей может вызвать гнев). Помимо этого, служа прагматике осмеяния и разрушения, она не может стать носителем конструктивности. Куда девается смех Рабле, стоит ему начать рассуждать о Телеме - идеальной общине?
   Массовый демократизм современного (читай - буржуазного) сознания снизил уровень требовательности к смеху. Он допустим лишь как форма, дополняющая потребление, повышающая уровень и качество жизни. Помимо редкого, элитарного юмора интеллектуалов, повсеместно бытует примитив облегченного, поверхностного юмора, не напоминающего о тяготах, не разрушающего общественные устои. Длительная комедийная жвачка пустоты шуток и трюков - бряцание оружием смеха без цели, подсурдинивание рефлекторного смеха смехотворными мешочками и включением хорового смеха, записанного на магнитофон во время нехитрых реприз, легкая, пикантная сатира обеспеченного общества вырабатывают стойкий иммунитет против потрясений смехом. Юмор обращается к семейным проблемам, к комедиям ситуаций, положений, затрещинам, комическим падениям, тортам в лицо, бесконечным играм в догонялки. Миф о бродячих шутах умирает. Экранными носителями плутовства становятся дети, аферисты и преступники, представители соседних стран и "цветные". Обращая юмор в шутку, общество утрачивает механизм возврата к реальности, обращает смех в род наркотика, надеюсь, не навсегда.
   Смех как проявление радости, исходящей изнутри, рефлекторный смешок и разливающееся блаженство при "контакте" с божеством создают миф "царство Божие" в эмоциональной сфере, или "Рай". Очевидно, что в раю все безумно рады. Умозрительный подход дает окончательную иллюзию - только в раю возможна истинная и бесконечная радость. Равно как нескончаемые уныние и печаль есть удел мифа: "Ад". Наличие спорадических радостей в грешном мире создает стремление к их продлению, избежанию расплаты за радости - к построению или обретению "царства Божия" на Земле различными способами.
   - Что значат твои слова? - спросил Ши Сю.
   - А то, что еще в старину говорили: Хороша деревня Чжуцзянчжуан! Она окружена запутанными и опасными дорогами! Легко в нее войти, а выйти - не выйдешь!"
   Ши Най Ань. Речные заводи

РАЙ

   Завершением мифа "Спасение", его послесловием является миф "Рай" - "царство Божие" на Земле. Сам рай существует на небеси, он неразрушим и вечен. "Царство Божие" должно стать его проекцией - идеальным состоянием человека, социума и всей Вселенной. Это конечная цель развития, мир лишенный противоречий и самого развития. То есть это смерть или посмертное существование. Пришествием этого рая на землю должна стать смерть старого мира, конец греховности его и отказ от грехопадения. Мир должен вернуться к своему началу. История заканчивается, антирай - ад исчезнет в гиене огненной, вместе с памятью о грехах, грешниках и всем человечеством, отнесенным к этой категории. На земле еще есть островки, напоминающие о рае, из которого был изгнан Адам, побуждающие стремление к всемирному раю, и островки, где ад соприкасается с Землей.
   Романы-путешествия и рассматривают поиски подобных миров. Зачастую поиски ни к чему не приводят, заставляя новых авторов писать утопии и манифесты новых обществ. Если же герой действительно путешествует, то нахождение более порочного общества заставляет героя выступать как посланца "рая" - собственной цивилизации и представителем бога, стать миссионером. Земные рай-ад становятся понятием относительным. Некий бюргер - человек практичный - просто начинает устраивать свой домик и садик, согласуясь со своим представлением о рае, даже приладит на воротах табличку: "Вилла -"Райский уголок". Авантюрист, наоборот, ждет сообщений об отыскании или существовании где-то очередного райского места, где люди сказочно богаты и наивны. Не раз миф об Эльдорадо поднимал армии искателей легкой поживы в дальние страны и оставлял от этих стран разграбленные пепелища. Относительность представлений о рае заставляла видеть место обетованное по разному: американский пионер видел свой рай как жирный чернозем или каштановую почву прерий. А воинственные кочевники, прошедшие не одну тысячу километров от Тихого океана до Атлантического и Индийского - в роскоши Рима или Гонконды. Это тоже орды диких авантюристов, одержимых идеей и желанием лучшей (райской) жизни. В известной степени идее "царства божьего" привержены и коммунисты, печальные плоды деятельности которых приводят в трепет цивилизованный мир. Разочарование в мире плодит антиутопии, равно как и проецирование в будущее развитие утопий или реального мира. Вместе (утопии-антиутопии) приобретают размах жанра социальной фантастики, смыкающейся с социальным конструированием и футурологией. В некоторых моделях и экспериментах наука находит зерна реальности и здравого смысла, стихийность процесса приобретает наукообразную форму социального эксперимента. Круг развития таков: миф - утопия - наука - политика - история. История вновь мистифицируется, поскольку судьбы мира волнуют многие умы и души, и заставляет задуматься (не столько о прошлой, сколько о будущей судьбе). История представляется экспериментальным столом, кругом познания Добра и Зла с целью прогресса человечества (отыскания рая), круг "спасения" вновь повторяется и замыкается. Вновь приобретенный рай оказывается адом, подлежащим разрушению, а узники его - спасению.
   До сих пор трудно оценить степень серьезности маркиза де Сада в его послании к гражданам республики: "Французы, еще одно усилие ..." Его идеально свободное общество, высвободив все низменные или скрытые, сдерживаемые комплексы и желания, освобождает человека от гнета всех условностей. Его модель - полная эгалитарная свобода, рассчитанная чуть ли ни алгебраически, логика каждого процесса блестяще развита и доведена до конечной точки развития. Рай его представляет "рай" полной западной свободы, абсолютное царство порока. До сих пор не существует ни логического, ни идейного опровержения его логики (да ее и быть не может в этом обществе), лишь огульное обвинение, призрение и обоснование на уровне психического расстройства. Зато часты злорадные усмешки: "Идеи Сада живут и побеждают". С идеями можно бороться только идеями. Отработанная, исчерпавшая свою логику идея, не замененная более здравой, она обречена пройти новый круг в "улучшенном" виде. Идеи, основанные на мифах, вообще реальности, не могут быть побеждены полностью, поскольку отражают представление об одной из граней реальности. Они могут быть только ассимилированы, включены в новую комбинацию старых мифов, в идеале избежав гипертрофирования или забвения, то есть стать адекватными новой реальности.
   Равно не существует полного научного и философского опровержения христианству, коммунизму, фашизму и капитализму. Хотя "опровержений жизнью" - сколько угодно. Опыты Пиночета и социал-демократов - это только опыты по смягчению методов. Существующий миф, не смененный более адекватным жизни, неизбежно вновь найдет приверженцев в "Сияющем пути" или "Ветви Давидовой" для очередной попытки реализации.
   У подобных искателей потерянного рая присутствует еще одна вариация мифа: золотой век" - время не совсем райское, однако не чета "веку железному". Хотя всем известно из курсов истории, что это были за времена. Но искателей приключений влечет не история, а миф, память о первобытной активности, о проживании в состоянии перманентного приключения, наполненности жизни энергией и смыслом. По сравнению с тяжестью жизни, людям, приобретшим спокойствие и комфортность, утрата острого ощущения жизни иногда представляется катастрофой. Они идеализируют героические эпохи, мальчишки бегут на войну - в свой "золотой век". Ветераны, роняя слезы по погибшим товарищам, признают войну самым счастливым и осмысленным периодом своей жизни. Идущий к "золотому веку" уже обрел его в своей душе. В разные времена он представляется по-разному, идиллия отбрасывала все негативное - "золотой век" становился то пасторалью, то Эльдорадо - Сиволой - Киберой. В умах рождалось представление о "благородном дикаре", живущим в гармонии с природой. Но прибывшие к таким дикарям, вносили свое понимание рая, обнаруживали, что дикарь - человек. Несколько удачных примеров в истории (уругвайская колония иезуитов, с первым опытом социализма в истории) оборачивались разрушение этого синкретического рая или самими колонизаторами, или Токугавами, варившими тысячи христиан в кипятке и распинавших их на крестах.
   Дорогой мой друг, ... Как вы знаете, я вчера ужинал у маршальши де***. Зашел разговор о вас, и я сказал не все то хорошее, что думаю, а все то, чего отнюдь не думаю. Все, по-видимому, были со мной согласны,...

Ш. де Лакло. Опасные связи

ПЛУТНИ

   Плутовские приключения есть игривый синтез смеха "рыцаря веселья", интриг авантюриста, любовных похождений и завоевания свободы хитростью. Интрига служит не только для достижения прагматического результата или интеллектуального превосходства, но и комическому действу - остающиеся в дураках должны быть осмеяны. Демонстрацией одурачивания служит хитрое соблазнение чужой жены - жены дурака и обман дурака-сластолюбца, претендующего на красавицу. Не забыты и кошельки плутов и их веселое времяпрепровождение. Если оставить чистый авантюризм и веселость, останутся еще образы Робин Гуда и Дон Жуана. Демократичный Робин обычно представляется как вершитель справедливости, он возвращает людям несправедливо отнятые у них деньги, грабит награбленное, чем может заслужить право называться секретарем первой партячейки, защита же обездоленных сводится к физическому террору против представителей правящей верхушки или богатеев. Потомок рыцарей-одиночек, обзаведшихся свитой из спасенных, он - первый романтик как революционного подполья, так и подполья уголовного. Последняя обычно присутствует и в произведениях об удачливых аферистах, обслуживающих богатых (с бедных взять нечего) и основывающих свой завораживающий успех на вторичном отъеме денег (вторичная кража их "очищает"). В них привлекает игра на грани допустимых норм морали, размывание этих граней, но не вульгарное их перешагивание, что свело бы их к полицейским историям и детективам. Сохраняя известное благородство и демократизм, Робины завораживают своей вольностью, смелостью и силой, равно как и эскападой в гармонию природы. Реальные плуты и разбойники встречаются более часто, и при личных контактах радости от встречи не вызывают. Если бы не пороки общества, отраженные в образах преступников (некоторые психологи говорят о разрядке потаенных желаний читателя или зрителя, воспринимающих подобного рода произведения, "терапии" преступности путем замены реального преступления воображаемым, другие - о мотивационном вреде подобных произведений, подталкивании читателя к криминальному поведению. Толерантные критики сходятся на фифти-фифти воздействия, так что критикам остается только произведение искусства, в целом не влияющее на общество. С точки зрения более клерикальных умов, это удвоение преступности - одно мотивированное, другое в уме. Для души все равно где и как совершено преступление), эти романы вряд ли имели бы широкий успех, поскольку вкупе с донжуанством страдают другой крайностью - обыденностью, общедоступностью каждому обывателю плутовства, семейных измен, мелкого жульничества, придающего размеренной жизни некоторую остроту, и распространенного азарта, на уровне дешевых казино.
   Вариант плутовского романа и повестей о любовных похождениях предполагает движение героя от одной встречи к другой, азарт любовного флирта носит четко выраженный игровой момент (овладел (-а) - не овладел (-а)). Плут-авантюрист самого мелкого пошиба поведением своим выражает представление о "шикарной жизни" буржуа-раньтье: наслаждается дармовой роскошью, хорошими винами и столом, обольщает женщин и изобретает способы развлечений и траты денег. Произведения о прожигателях жизни - это вторая часть романов об искателях кладов, равно как и развлечении Гарун-аль-Рашидов.
   Разбор бесконечных любовных похождений, несмотря на занимательность некоторых произведений (вроде мемуаров Казановы), занятие довольно неблагодарное, поскольку сползает своими самыми массовыми пластами в мутное болото порнографии, цель которой утилитарна - путем потакания порокам людей, не могущих или не желающих привести свою сексуальную сферу в порядок своими силами, устроить состояние порнооторговцу. Оправдательные рассуждения о воспитательном значении этого чтива не выдерживают критики - все равно, что учиться трахаться на рассказах дворовой компании подростков или, хуже того, - у проституток или путем насильничания в темных углах. Порнография культивирует не секс, а миф о нем. Причем миф не исторический, а именно подростковый - утративший детскую непосредственность восприятия и не обретший опыта и мудрости. Наступающая половая зрелость зацикливает внимание на этой сфере, и подросток для ее обуздания использует имеющиеся в его распоряжении стереотипы героики и преодоления страхов. Ища сексуальной реализации, он, по сути дела, жаждет не собственно сексуального удовольствия, а инициации - вхождения в мир взрослых посредством сурового испытания. Такое представление пробуждает огромное количество затаенных страхов (вплоть до древнего страха женщин как загадочного существа). Отсюда и нередкие неудачи с потенцией или необоснованная гипертрофия мужской гордости, в связи с кажущейся легкостью совершенного. Тезис о подростковой гиперсексуальности оказывается мифом, последствия которого приходится расхлебывать долгое время, причем и средствами порнографии, необходимость которой так усердно провозглашают ревнители свободы ("раз человеку хочется!")*.
   Не стоит слишком увлекаться финансовой стороной порно и сексуальной неполноценности потребителей. В распространенности сальных картинок и скабрезных анекдотов нет ничего удивительного, это лишь одно из проявлений китча, стандартов пошлости или бытовой расхожести эротики - равно как и китча других процессов жизнедеятельности. Распаляя страсти, порнография проституирует на обскурантизме неудовлетворенности чувственного удовольствия и различных девиациях, превращая их в самоцель. Однако кроме этого она ничего самоценного не несет, являясь отражением в толпе более высоких эстетических категорий и общих законов приключения.
   Канон приключения обязывает рассматривать акт соития неким продолжением Приключения, что превращает постель в поле битвы. Напряжение, продолжительность, трудности и полученные удовольствия есть лишь пути к высшему блаженству, служению, признанию, или путешествию в иные миры. Морфология полового акта предстает краткой суммирующей формулой самой авантюры. (Современная традиция увязки в единое целое секса, наркотиков и захватывающих авантюр не видит особой разницы в избрании пути активизации центров удовольствия, а порнографические стандарты современности - в силу распространения ханжеской морали христианства - привносят формальные качества в изобразительный ряд, прежде всего "физику" плоти, а в _________________________________________________
   * Подчинение сексопаталогии доктринам Фрейда слишком распространено, заставляя, видеть во всех мотивациях одну сплошную похоть (или похотливое стремление к смерти). Реально же подростковая гиперсексуальность есть не прямое проявление либидо, а сублимация тяги к насилию через секс. Секс у подростков всегда будет насилием, независимо выражен он в "розовой" или "тяжелой" форме. Не случайно, инициация в первобытном обществе состояла не только из суровой экзаменовки на глазах посвященных или всего племени, но и в предварительном изгнании созревающего подростка. В одиночестве дикой природы он не только осваивал навыки выживания, учился самостоятельности (а слабый погибал как ненужный никому), но и отвлекался от сексуальных побуждений, превращал скрытое стремление к насилию в насилие прямое. Прохождение испытаний, раннее возмужание совпадало с полным созревание. Вернувшийся в мир, становился не только воином, но и признанным в глазах всех женихом, умеющим сдерживать как похоть так и жестокость. Некое подобие сохранилось и в современном обществе в виде призывов в армию в достаточно юном возрасте, только воинами становятся уже не подростки, а женихи.
   поведение - звериные повадки, призванные изображать богоданность и избранность. Это приводит к наделению партнеров слоновьими и ослиными гениталиями, сверхсексапильностью, гиперразвитостью всех первичных и вторичных половых признаков, фантастическим сочетанием мужской силы и выносливости с не менее фантастическим цинизмом. Налицо культивация мифа о неких Гераклах и Астартах современности, совершителях сексподвигов в свое удовольствие. Как ни странно, но подобное порнографическое действо, уж слишком телесное, более всего походит на эротические фантазии, эскападу в мир нереализованных сексуальных грез, которые и визуализируются как элемент китчевой культуры подсознания, уже оттуда влияя на реальное поведение людей.)
   Элитарная культура секса, сплошь и рядом не связанная с классовой "элитой" общества, исходит прежде всего из принципа эстетизма, где тонкие и продолжительные удовольствия (являющиеся не столько проявлением дикой страсти и буйством похотливой плоти, сколь плодами науки и искусства) не есть самоцель, а скорее привнесение в секс нечто иного: красоты, культуры и даже философских принципов ассоциации секса с вечным противостоянием мужского и женского начал, их борьбой, но не с целью уничтожения или подавления, а ради слияния и гармонии для восхождения к высотам эстетики Жизни. И красота эта - не всегда только для зачатия более красивого и жизнестойкого потомства, хотя и это не исключено, но прежде всего для развития духовного начала (как ни странно это звучит для вываленного в свинской грязи порнографии христианина) и даже для достижения бессмертия духа и тела. Секс становится орудием и лекарством души, и орудием этим стоит овладеть и уметь искусно пользоваться.
   "Взрослая", мужская гипертрофия сексуальных похождений близка теме смерти и спасения и состоит в попрании посредством соития второй ипостаси секса - деторождения. Миф "Дон Жуан" - о беспокойном и беспутном сластолюбце, повсеместно обольщающем чужих жен и побивающем на дуэлях их рогатых мужей. Он реалистичен обилием своих последователей и притягателен неистребимой уверенностью обольстителя жить по своим законам, плюя на ханжескую мораль. Закон его собственный весьма прост. Дон Жуан представляет мир женщин как огромный гарем, на обладание приглянувшейся ему самки он претендует по закону природы. Он - самец благодетельствующий стаю самок и побивающий на турнирах более слабых претендентов на место вожака стада. Для женщин он притягателен как самец и как символ - идеал женского угодника. Они следуют магии больших чисел, молвы о Нем. Истинные учения о сексуальных удовольствиях и даже достижении бессмертия половым путем: типа тантризма или дао любви предполагают продолжительные и кропотливые усилия партнеров (в идеале - вечную) не видят в (но не в Кама сутре) процессе обольщения предмета, даже достойного внимания. Сам процесс обольщения предстает как вариант игры, условно названный любовной (флирт, соблазнение, куртуазия, собственно постельные удовольствия). Закончив партию выигрышем, следует начать очередную. При всем имидже полового акта данные герои сводят его до короткого промежутка, хотя и приятного. Если любовница не брошена, она может включиться в игру в качестве напарника авантюриста или самостоятельно, или как жертва, вынужденная содержать любовника (одно другому не противоречит). Сильно проигравшиеся жертвы могут и в пруду утопиться.
   Что же отличает европейского Дон Жуана от повсеместно встречающихся Еноскэ (Юэшенов, Вэйянов) с их тринадцатыми подвигами Геракла. Где миф о спасении? Отличают обстоятельства его смерти. Хотя сам герой, очевидно, и вызывал осуждение отцов церкви своим поведением, но мифы подлежат слабой сознательной коррекции. Это не летописные записи. Поэтому не стоит видеть в кончине его некий злой умысел редактора от морали. В его поступках и образе поведения было нечто, бросавшее вызов мифу, а в смерти - примирение. И вызов был вовсе не в демонической природе (мало ли демонов), а в богоборческом обольщении умов и сердец.
   Постоянно обольщая женщин он лишался того, символом чего сам являлся - любви. Но взамен приобретал способность возбуждать любовь к себе. Тысячи полюбивших его женщин меняли, удаляли из своей души главную любовь всех христиан - самого Христа. И начинали поклоняться живому кумиру. И вот Дон Жуан обретает невероятную гордыню - он бросает вызов символу стойкости, благородства и власти - статуе Командора. Секс вызывает на поединок Смерть. Одновременно вызов поселяет в его душе сомнение, мысли о спасении души. Дон Жуан ищет спасения в том, чего он лишен всегда был лишен - собственной способности любить. И в нем вспыхивает любовь к Доне Анне, сумевшей вызвать ответное чувство. Он, однако, не может спасти свою душу - в нем нет любви к Всевышнему. Как проигравший в игре со смертью он низвергнут в ад, он не прощен Богом. Однако Анна, умершая от потрясения, все же спасена - она не согрешила плотски, любовь ее была целомудренна. Общее назидание всякому, сотворившему себе кумира. Нечто подобное происходит и с лермонтовским "Демоном".*
   Кроме бойких донжуанов литература мифов знает и легенды о любви. Соединение возлюбленных "несмотря на...". Веселья и радости им препятствия не доставляют, в лучшем случае усиливают желание и страсть. Благоприятный исход можно трактовать и как миф о спасении (по представлениям любовников), и как вариант древней сказки об умыкнутой невесте. Можно привести в опровержение множество судеб персонажей-символов - Ромео и Джульетта, Лейла и Меджнун, Тристан и Изольда, Фархад и Ширин. Трагическая любовь наидостойнейших ее, созданных именно для этой любви людей, но так и не сумевших соединиться. Сила их любви такова, что оказывается губительной для них самих. Любовь, победившая любовников. Верность, оказавшаяся роковой. И это гимн всепобеждающей любви? Или моралите обществу, не сумевшему распознать свои выгоды (при лучшем исходе любящие облагодетельствуют это же общество кучей прекрасных отпрысков)? Или ханжеская мораль этого общества, брошенная в лицо любовникам, увлекшимся любовью и сексом и поправших законы этого общества в угоду своей безумной страсти и наказанных за то свыше? С точки зрения мифологии это память всего живого о древних прародителях человечества, до Адама и Евы, о первородителях всего живого: богине-матери и боге-отце. Миф языческий - как следствие, обличаемый. Подразумевает замену брачного выбора по физическим признакам (красоте, силе, ловкости) социальным отбором (богатство, власть, родительская воля). Отражает возникшую в силу этого амбивалентность чувств, душевную борьбу между любовью и долгом. История несчастной любви, выраженная в символике, свойственной любому человеческому обществу, и противопоставляющая инстинкты законам и традициям,
   _________________________________________________
   * На обратном смысловом ходе строятся нынешние сюжеты "розового" бульварного дамского чтива - "обуздание зверя", сидящего внутри каждого ловеласа, "нежным и хрупким созданием"
   а молодость (энергию) - старости (опыту). В более смягченном варианте этот мотив можно увидеть в сюжете о невесте, бесконечно ожидающей жениха-мужа, который силою выбора или обстоятельств скитается по свету, и в уголовном культе - матери-старушки, ждущей сына, и истории Кармен-Мурки. Уголовный культ матери, ждущей сына, есть вариант любви разлученной. Невеста превращается в мать (мать выступает как постаревшая невеста, но в памяти бродяги она молода как в детстве). Возвращение блудного сына к отцу есть и символический акт возвращения демона к Богу, отказ от гордыни, от своей сущности, несмотря на прощение (или, вернее, снисхождение мудрости к ошибкам молодости) земного отца, - это расплата за грехи. Согрешивший может рассчитывать не смирение, на христианскую любовь, но и только. В отличие от отца, мать - это рай, последний уголок любви, на который может рассчитывать самый отпетый злодей. Мать любит его априори как часть самой себя. Это заведомое отпущение грехов. Самооправдание. От чего бы об этом не слагать песен?
   Роковая любовь: Кармен, она же Мурка, получившая "маслину" или "перо". Вторая часть истории матери-старушки, обернувшейся воровской женой. Пытавшийся создать свой рай по образу и подобию умозрительной материнской любви, хищник, живущий добычей, избрал себе самку. Она изменила (мать с отцом, Кармен с тореадором, Мурка с легавыми (государством)). Совершила акт духовного оскопления, отняв прощение - спасение души, ограбившая - прокутившая дорогие подарки, разрушившая земной рай уголовника, отнявшая цель его жизни, разрушившая цельность его мира. Акт убийства выступает как месть нарушившему мировой порядок, волевое восстановление попранного мужского достоинства.
   Все "истории любви", в силу специфики, в том или ином аспекте ставят или решают вопрос эволюции. Отстраняясь от высоких чувств, об эволюционном отборе и подборе следует говорить более в терминах биологии. Однако, боясь быть непонятым, изберу более понятную терминологию.
   Социобиологически, в применении к человеческому обществу, феномен совместного пребывания полов, их функциональные требования друг к другу сводятся к следующим параметрам: первое - объекты сексуальных желаний, источник половых наслаждений и, возможно, полное удовлетворение похоти как физиологической потребности; второе - источник эстетического наслаждения, формируется на основе собственных представлений о красоте противоположного пола и стереотипов и желания сохранения этой красоты в своих детях; третье - деловые качества хозяина (хозяйки) дома, т.н. домовитость, доходность партнера (благодаря работе, социальному положению, богатству, приданому, возможности карьеры или ведения хозяйства); четвертое - объект общения, взаимоподдержки, взаимовыручки, взаимность или дополнение интересов, спутник жизни и т.д.
   Сам феномен любви обычно понимается как эстетическое или сексуальное влечение, все остальное входит в понятие брак. И кратко формулируется в общепринятых терминах: секс, любовь, расчет, дружба. Идеальным считается полное соответствие всех взаимных желаний обоих влюбленных, что и создает семейную идиллию. Но подобные совпадения - большая редкость, поскольку сам поиск подобного партнера требует их постоянного перебора и соединение одного или более качеств уже возбуждают механизм любви, начинается постоянное самоубеждение в правильности выбора, поиск недостающих достоинств, формирование идиллического образа возлюбленной (-ого). При этом еще существует и социальное давление, желание совместной жизни - это и осознание себя полностью сложившимся и полноценным членом общества, мужчиной (женщиной) - особенно при наличии детей - и ощущение собственного превосходства над остальными.
   Итак - брак поднимает человека до полноценного социального статуса, дети закрепляют его. Все это вещи широко известные. Сами мифы, по идее, должны следовать по пути утрирования и гиперболизации функций отбора, создавать идеалы, символы любви, настоящих мужчин и женщин.
   Если миф о Дон Жуане (Еноскэ) еще можно ассоциировать с образом сексуальной привлекательности, то неизвестны благосклонные мифы о блудницах. Женщина в мифах предстает верной, беззаветно любящей, хранящей очаг или спасительницей мужа (жениха), но никак не портовой девкой. Той суждено быть изменчивой, коварной, колдуньей, прислужницей врага, тайной лишительницей жизненных соков. Узнаете? Боязнь женской тайны и магии, но не только - боязнь бесконтрольного соития как противоречивое желание встретить среди партнерш свой идеал - полное соответствие есть и элемент полного соединения, утраты своего "Я", растворения его в общности семьи, помимо того и боязнь бессилия, непрохожднения испытания женщиной, сексом. В итоге все это сплавляется в страх. И страх этот для мужчины вызов, если он сколько-нибудь считает себя героем. Дон Жуан прослыл не столько коварным обольстителем невинности, сколько победителем женщин зрелых, искушенных - он мужской символ победы страха перед женщиной. Он не только наслаждается, но и поражает врага, служит идее мужского героя.
   Любовь имеет отношение к супермужчине как добавление в перечень его достоинств стремления к идеалу красоты. Но само понятие об идеале любви свойственно больше образу жениха-невесты. Невинным существам. На этом основана как доктрина платонической любви, так и мифов о верности невесты, и культа прекрасной дамы, презрение к насильственному поруганию невинности (и желание ее поругания как наказания). Само понятие идеала предполагает следование ему, служение, сохранение верности. Он подкреплен желанием бессмертия, как было сказано ранее, продолжению себя в детях - это и уступка смерти, признание себя смертным, так и победа над ней - вечное существование в потомках. В любовном идеале эти понятия сходятся: сохранение непорочности до нахождения идеала и следование идеалу - продолжение себя в детях. Взгляд "влюбленными глазами" на объект любви - это экстаз любви, пребывание в вечности (утрата чувства времени) и взгляд на себя вечного - на продолжение себя в своих потомках. Подобное соединение образов создает синтетический, неосязаемый образ некого бесполого существа или гермафродита, в зависимости от идеала, что может привести к крайностям в виде "эстетского" гомосексуализма или лесбианства (утрата влечения к противоположному полу может быть вызвана и другими причинами - преобладанием женских гормонов в крови, непреодоление страха перед женщиной, желание дальнейших испытаний с целью "познания" жизни, интеллектуальная тяга - интерес к своему полу). Однако по справедливому взгляду большинства мужчин, гомосексуалисты - люди, не выдержавшие главного испытания - женщиной и поэтому не могут считаться полноценными членами общества (что косвенно подтверждено и биологически - от них нет потомства).
   Служение идеалу любви - это и следование некому конкретному образу (по Фрейду - матери), однако формирование его происходит в противопоставлении идеалу сексуальному, иногда и полному его отрицанию. Поэтому идеал любви то в большей, то в меньшей степени лишен и развитых женских форм и зазывного взгляда, "женского" поведения - он строен, скромен и застенчив. Желание сохранить его навечно и неумолимая порча его временем, отчасти, и питает легенды о несоединенной любви - оставление вечно юного и прекрасного в памяти. Но не только этим - еще и сохранением непорочности идеала, избежанием его сексуального падения и гибели.
   Желание верности это не только унижение несостоятельного самца, но непрохождение испытания на служение идеалу, но и желание сохранения богатства, нежелание заботиться о чужих детях. Гибель идеала в рутине семьи и секса - это следующая унылая поэтическая тема, следующее испытание на сохранение статуса, на вечную борьбу с женским началом и т.д. Однако затяжные семейные истории не темы для приключений - они обыденны, даже измены. Равно как и семейная деловитость. Для придания ей интереса необходимо введение в сюжет образ врага (противостояния добро - зло) - разрушителя семьи и осквернителя "законной" любви, алчного интригана и подлого завистника.
   Последний завлекательный момент - дружба. Влечение универсальное и бесполое.

ТЕКСТ

Супрема (продолжение)

   После обеда все общество собралось в большой комнате в доме Пита. Эллен Марф порылась в объемистых сумках и извлекла "лэп-топ" и несколько планшетов. Вопросительно оглядев присутствующих, она начала:
   - Господа, я намерена...
   - ...Сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор, - пошутил Пит, но тут же осекся - Гоголя присутствующие тоже не читали.
   - Вовсе нет. Новость сугубо приватного порядка, - она обвела
   испытующим взглядом сидящих напротив. - Поэтому все присутствующие должны дать обещание о неразглашении услышанного.
   Лот поднялся и направился к выходу.
   - Куда вы, мистер Лот? - спросила председательствующая, совершенно не заметив неуместного "мистер".
   - Чужие тайны не по его нутру, - заметил Хэнк.
   - Лот с некоторых пор разлюбил авантюры, - добавил Пит. - Лот, заходи вечером.
   Негр помахал рукой и исчез.
   - Может быть, это и к лучшему, - продолжила Элл, услышав, как хлопнула входная дверь. - Итак... К мистеру Ногаеву и к мистеру Вифторменту у нас не может быть никаких условий - они, некоторым образом, спасли нам - мне и Игнасио - жизнь. Вы же, мистер Карлперл, прежде, чем я приступлю к сути, должны расписаться в этом документе.
   Она вынула из папки несколько бланков и протянула старому корифею. Тот их внимательно изучил и заявил:
   - Нет, ребятки, так не пойдет, я должен сначала узнать суть дела и подумать.
   - Как Вам будет угодно.
   - А угодно мне будет так. По 300 баков в день. Отдельно за консультации и пятнадцать процентов от навара. Таковы мои условия. Понятно? Да?
   - Теперь нам надо подумать.
   - Думать нечего. Лот с вами иметь дело отказался. Пит не в деле - он, знаете ли, не может свободно передвигаться. И я не на
   зову вам ни одного проводника в округе, который согласился бы перебежать мне дорогу. Ни одного. Вот так! Я могу уйти хоть сейчас. Но знайте, я узнаю о каждом вашем шаге. Понятно?
   - Иными словами, вы будете за нами следить? Хорошо. Десять процентов и все.
   Хэнк вопросительно посмотрел на Пита, но сочувствия в его лице не нашел.
   - По рукам. Но только ради Пита. Этот чертов русский нравится мне. Что поделаешь! А кто ему понравится, на того можно положиться - давайте вашу чертову бумагу.
   Марф пощелкала компьютером, из приставного принтера стал выползать листок. Хэнк зачитал его вслух.
   - "Контракт..."
   Ну и так далее. Зачитав документ до конца, он пощелкал шариковой авторучкой, поставил свою вычурную загогулину и сунул ручку в карман.
   - На память о хороших ребятах.
   - Теперь, когда все формальности исчерпаны, пора перейти к делу.
   Она вытащила из планшета две карты на матерчатой основе, запаянные в полиэтилен. Проводники хором свистнули: одна была картой окрестностей - очень подробной, другая - копией старинной карты. Современная двухверстка, будучи развернутой, замигала огонечком в углу. Элл повернула ее, пока огонечек не стал светиться ровно. После этого она нажала на него, и огонек погас.
   - Что это еще за игрушка?
   - Компас.
   - Ну и ну!
   Хэнка же больше привлекла старинная карта.
   - Клад Моргана? Как? Опять? - он изобразил удивление.
   - Ну-ка, дай карту сюда, - Пит протянул руку.
   - Да, это знаменитый клад Моргана. Карта обнаружена недавно. Ни разу не публиковалась. Как видно из датировки и месторасположения, клады должны принадлежать Моргану. Указаны и приметы, и ориентиры. Дело за малым. Найти указанные места. Что с вами, господа?
   У всех трех мужчин напротив (Игнасио сидел рядом с Элл) лица сделались пунцовыми.
   "Еще утром у тебя не было ни единого шанса подняться по жизни и выбраться из этой дыры. Ни единого. А вечером у тебя есть 101 из 100, и ты будешь последним идиотом, если упустишь этих идиотов, не выпотрошив их хорошенько. Просто последним. Такие деньги выпадали мне лишь однажды, когда эти чертовы сутяги выплатили наконец страховку за "Парадизо-4", отца и погибший груз. Но тогда я был юн и глуп и не знал цену деньгам. Не то сейчас. Не то", - так думал Хэнк.
   "Как я мог? Я же профессионал и должен был предположить такую возможность. Это же элементарно. Молодость - любовь, пираты, клады. И если уж не можешь мыслить так просто, то хоть немного бы поводил бы носом - расколоть их на такую информацию проще простого. Это что - старость или потеря нюха?" - это Джерри.
   Пит испытывал более сложное чувство. При внимательном рассмотрении карты ему стало очевидно: это не карта Моргана. Она могла быть составлена лишь простым рыбаком из Нормандии, и никем другим. А таковой обитал в этих местах в те стародавние времена только один. И кличка его была Мараведис.
   "Пират Мараведис. Его вешали сегодня ночью. Значит, вешали меня. И вот я явился за своими денежками и хожу здесь уже несколько лет, сам о том не подозревая. Стыд-то какой! Это настолько стыдно, что..."
   Пит отбросил карту и закрыл лицо ладонью. Игнасио тоже покраснел: ему стало стыдно за эмоции мужчин.
   - Выходит, миллионы Моргана могут вскружить голову не только маленьким детишкам, но и взрослым дяденькам?
   - Поглядим, что из этого получится, - сказал Хэнк, подбирая карту.
   - Джерри, на тебя возлагаются юридические и прочие штуки с местными властями - похоже, у тебя неплохой с ними контакт. Твоя доля - 7 процентов.
   - Согласен, - еле выговорил Джерри, глотая комок.
   - Мистер Ногаев, вас устроит один процент от общей суммы за разовую консультацию сейчас?
   Вместо ответа Пит стал указывать пальцем на книжную стойку, так и не отрывая другую ладонь от лица.
   - Книга в голубом переплете. Ярко-голубом. Большая, красивая.
   Игнасио подошел к полке. Полистал книгу.
   - Что это?
   Это было рекламное издание, выпущенное с десяток лет тому одним предприимчивым немцем, обосновавшимся в здешних местах. Он было занялся гостиничным бизнесом. Построил отель - тот, в котором разместилась теперешняя импровизированная экспедиция искателей сокровищ. Из-за близости рудников бизнес имел скромный успех. Поэтому педантичный немец решил поставить на рекламу и славное историческое прошлое. Он собрал большинство здешних легенд и баек, снабдил их выдержками из старинных хроник, изукрасил оттисками пожелтевших карт с драконами и дикарями, все это приправил соусом из фотографий с лазурным морем, пальмами и древностями. Книга получилась роскошной. И имела определенный эффект. По крайней мере, для самого бедняги Генриха. Он так увлекся древностями, что уже несколько лет издавал статьи о немецкой истории Карибов. На свой счет, разумеется.
   - Что ты этим хочешь сказать, Пит?
   - Все довольно просто. Эта карта не могла быть составлена
   Морганом. - Присутствующие разом повернули к нему голову с немым вопросом. Напряженная тишина залила комнату. Разряжая обстановку, Пит щелкнул пальцами. - Потому что Морган был моряк и составил бы карту как то следовало капитану. Кроме того, не давал бы названий приметам на нормандском диалекте.
   - Но основные надписи на английском.
   - Да, и это указывает на что?
   - На что?
   - На то, что этот человек плавал на кораблях флибустьеров,
   но был и буканиром.
   - Так кто это? И на какой клад мы можем рассчитывать?
   - Откройте алфавитный указатель имен и найдите имя Мараведис.
   - В словах этого парня что-то есть. И сдается, он достаточно близок к истине. Ближе, чем мои шнурки к моему же ботинку. Хорошо сказал? А?
   - Тебе не кажется, Пит, что ты ошибаешься? В древностях легко ошибиться.
   - И откуда вы знаете нормандский диалект?
   - Когда сравниваешь французский и креоль, чуть-чуть начинаешь улавливать разницу. Нет, Джерри, к сожалению, я не ошибаюсь, сегодняшняя ночь это хорошо показала. Начо, ты нашел?
   - Да.
   - Так читай, читай всем.
   Это была выдержка из старинной хроники.
   "...Сей ужасный отпрыск рода человеческого сочетал в себе не только отвратительные черты, приобретенные от сотоварищей по пиратскому промыслу, но и пороки, присущие людям Старого Света. Кроме невероятной жестокости, вводившей в изумление даже флибустьеров, он присовокуплял к ней скаредность, равно как нетерпимость характера. За это и был прозван Мараведисом, что на испанском наречии означает мелкую монету.
   Даже настоящее имя его не было открыто, настолько прозвище соответствовало его натуре. Происхождение его туманно. Известно только про его корни в северной Франции: в Нормандии или Бретани. В нежном возрасте проживал Мараведис, мы будем именовать его так и далее, среди семьи родителей своих: мирных рыбаков. Тогда же наловчился он собирать устриц и сен-жаков на прибрежной гальке; вместе с родителем своим ездил промышлять треску и китов в северных водах. Но спокойствие жизни, столь прозорливо начертанное старым тресколовом сыну своему, не устроило наследника его, и тот измыслил план бежать из-под родительского крова и сыскать себе богатство воровским ремеслом на морях. План его вполне удался.
   Сев в Гавре на корабль, он поехал юнгой в жаркие страны. Известна судьба юнги, всяк волен учить его на свой лад. Более всего досаждал юнге подшкипер. Однажды сделался сильный шторм. После означенной бури никто не мог сыскать злосчастного полшкипера. Подозрение пало на Мараведиса. Тот ничего не сказал, хотя и был подвергнут килеванию. В Тортуге юношу хотели продать в рабство за проступок и открывшиеся в нем мерзкие черты характера. Но хитрый юнга бежал, прихватив свой гарпун и корабельную кассу. Розыски были тщетны.
   Мараведис первоначально пытался пристать к какой-нибудь ватаге пиратов и отправиться за богатством, но ни одна ватага не желала видеть в нем компаньона. Тогда проходимец сделался форменным буканиро и стал было припасать мясо быков и вепрей. В короткое время рассорился он и с этими людьми. Изгнанный отовсюду, удалился он на юг, где и устроился в одиночестве на берегу.
   Занятием его стал промысел черепах и жемчужных раковин. На утлом челне выходил он одиночкой в море и добывал на рифах диковинные кораллы. Составив себе таким образом некий капитал, явился он уже на Ямайку, где и пристал к английской шайке пиратов. Между прочим сказывают, что капитан Мансфельд не смог устоять перед рассыпанной горкой жемчужных зерен. Так ли это или нет, доподлинно не известно, но с той поры жестокий Мараведис стал известен как отчаянный разбойник, приносящий удачу. Секрет его был прост. Используя навык, приобретенный в отечестве своем, пират всегда мог доставить команде пропитание, тогда как другие ватаги, разъезжавшие по морю в поисках богатых призов, всегда терпели нужду в провизии. Мараведис мог промыслить тунца, равно и плавающих черепах, до которых мерзавцы были большие охотники. Если таковых в пучине не случалось, то ловилась акула, подманенная на несчастную чайку. Достоверно известно, как однажды, когда команда уже умирала с голоду, Мараведис занырнул под корабль, где обнаружил отличных устриц, сильно облепивших днище. К ним было присовокуплено несколько съедобных водорослей, отловленных им же. Подкрепленные таким образом негодяи на следующий день выследили корабль, коий и был безжалостно разграблен.
   В схватках Мараведис отличался нарочитой яростью и чрезмерной кровожадностью. Не зная иного оружия, кроме возлюбленного им гарпуна, врывался он в схватку и с нарочитым удовольствием раскраивал черепа и вырывал кишки и сердца у несчастных жертв. Бывало, когда сражение требовало особой ярости, но Фортуна вновь поворачивала колесо свое в пользу отважных негодяев, придавив лишь некоторых из них, Мараведис приходил в скверное расположение духа. Тогда хватал он несчастных пленников и насаживал их на убийственное орудие свое. В сем искусстве достиг Мараведис заметных успехов, и иной молодой человек мог мучиться на гарпуне до полутора суток. Не в силах более кричать, испускал несчастный дух свой под палящими лучами полуденного солнца, и отважная душа его устремлялась прямо в рай, миновав чистилище, муки которого приняла еще на земле.
   Всякий отважный предпочитал могилу плену, заслышав имя Мараведиса, но, будучи схвачен на аркан или ранен, не мог избегнуть уже злой участи. Негодный пират подвешивал несчастного пленника своего над гарпуном и поливал канат водой. Повинуясь законам натуры, канат растягивался и медленно опускал несчастную жертву на сие адское орудие. Оное мучение продолжалось до той поры, пока острое жало гарпуна не выходило на свет через лопатку пленника.
   Злодей тотчас делался весел и осквернял ужасным хохотом и бранью момент погребения праха, состоявшего, между прочим, в выбрасывании останков в море на радость плотоядным акулам.
   Имел он и еще один, не менее варварский, обычай, состоявший в наполнении кровью жертв большой бристольской бочки. Мараведис раздевался донага и принимал в ней ванну, сожалея лишь об одном: что нельзя наполнить сей сосуд слезами. По исполнении кровожадного купания употреблял кровь следующим непотребным образом: иногда красил ею борта разбойничьего судна, а иной раз выжидал часа заката. Как известно, именно в это время из глубин бездны выплывают наиболее страшные ее порождения - акулы, стремясь уличить какого-нибудь моряка за купанием. Пользуясь их скоплением, Мараведис опрокидывал бочку в волны со стороны форштевня. Акулы, привлеченные запахом крови и не найдя ее источника, приходили в большое неистовство и начинали братоубийственные схватки. Пираты наблюдали за сим ужасным зрелищем и даже делали ставки на манер тех, которые заключаются при петушиных боях. И лишь некоторые из разбойников, занесенные на корабль скорее волей случая, нежели охотою к разбою, и сохранившие в душе отзвук Божьего слова, начинали молиться, поелику взирали на окровавленные вокруг воды океана, мешавшиеся с багровыми красками заката. Минутой казалось им, что плывут они вовсе в крови погубленных жертв, и боязнь расплаты за содеянное бросала их в ужасный трепет.
   Но никогда не видали за молитвой проклятого Богом Мараведиса, и ходили слухи о сделке его со врагом рода человеческого. Если это и не так, то уж явно сам сатана взирал глазами негодяя на грешный мир и сеял зло руками худшего из людей.
   Хотя иных талантов за ним замечено не было, кредит его шел в рост, и к концу карьеры претендовал он на 8 матросских ставок, а надобно заметить, десять ставок платили офицеру. Не довольствуясь сим, затевал алчный Мараведис мелочный торг при дележе добычи, и в иное время сильно споривших с ним находили на берегу с пробитым черепом. Воистину верно сказано: "Зло истребляет зло".
   Сойдя на берег, Мараведис не предавался заведенным по пиратскому обычаю кутежам и излишествам, а исчезал с добычей своей. И смертельный жребий избирал себе тот, кто пытался проследить за ним. Измыслив новый набег, флибустьеры ожидали непременного появления своего гарпунера. Путь Мараведиса отмечен многими подвигами, которые только могли сыскать себе предприимчивые грабители времен Моргана и Граммона. Видели его и в Картахене, и в Поэрто-Белло, и на Маракайбо, и на Мартинике. Хаживал он воевать испанца в Панаму, а позже видели его при Квеакавилья и Акапулько. Именем его пугали матери проказливых младенцев, а сотоварищи его признавали за Мараведисом первенство в пытках при дознании сведений у несчастливых жителей, вздумавших сокрыть в земле достояние свое.
   Господь не вынес продолжения оных подвигов, оставлявших за собой кровавый след многих невинных жертв. В последнем предприятии своем, идя на приступ славной Сеговии, поражен был Мараведис взрывом бомбы, лишившись ноги и двух пальцев на левой руке. К несчастью, был унесен он с поля боя и представлен некому знахарю, коий залечил раны мерзавца. Известно, что флибустьеры увели из города всех раненых товарищей, опричь корабельных лекарей, чрезвычайно перепившихся. Так что не могли сыскать ни одного лекаря для излечения ран. Как видно, дьявол позаботился о жизни своего верного слуги. Но отсюда упражнения в разбое Мараведиса пресеклись.
   В искалеченном виде явился Мараведис обратно в Тортугу и объявил о намерении избрать мирный образ жизни: жениться и устроить земельное хозяйство. Невеста тут же сыскалась. То была непотребная женщина по имени Мери Кэт, вторая часть имени отличным образом ее характеризовала. После свадьбы, бывшей не столь роскошной, сколь являвшей образец развращенного вкуса, мошенник отправился на рынок рабов. Но вселившийся в него бес сладострастия заставил сделать его выбор в пользу привезенных жен негрских вождей. Составив себе подобную партию, отправился он в бывшее пристанище свое на юге острова. Там же и основал поселение.
   Хозяйство его не сложилось. Будучи обременен женщинами, не привыкшими к труду, а лишь к праздности, не смог он возделывать землю, и промышлял лишь рыбною ловлею. Поскольку увечья его тому препятствовали, приходилось покупать ему провизию и одежду на стороне, терпя немалый убыток. "Не все тебе людей грабить, должны и мы от тебя немного вернуть." - говорили ему торговцы. Иногда обращался старый флибустьер к спрятанным сокровищам, пропадая по неделе. Но впоследствии являлся обратно, обремененный солидным мешком с золотом.
   Так жил он, может быть, все двадцать пять лет, окруженный ленивыми женами и их многочисленными чадами. Все ли они были от отца? В том есть сомнения, но не нам их разрешить.
   Однако доподлинно известен случай посажения на гарпун одной из негрских жен пирата. Причем гарпун был воткнут в самую интимную женскую часть. Оная жена разом истекла кровью и умерла, обманув негодяя в радостных чаяньях его на предмет созерцания долгих мучений. Неизвестна причина подобного злодейства. Измена или проступок вызвали гнев? А может, затаенная тоска по мучительству. Возможно, плачевный пример возымел свое действо на товарок несчастной, кои возымели опасение быть неугодными своему мужу.
   Проживя так долго в блуде и пьянстве, совсем лишился он здоровья и находил себе утешение лишь в роме и рыбной ловле. Однажды лодку его унесло далеко в море, и негодяй не имел сил выгрести против течения. Нужда в воде и провизии источила его увечное тело, и костлявая рука смерти готова была учинить столь жесткое правосудие. Но Бог рассудил иначе, предав его в руки суда земного и небесного. В море подобран был он французским охотником за корсарами. Было учинено дознание, и старый пират в миг был узнан. Мерзкое прошлое его тотчас открылось. Сысканы были и смертные приговоры, вынесенные ему многими судьями королевства и скрепленные высочайшей подписью. Через полчаса с небольшим это исчадье ада закончило свой путь на рее одного из лучших королевских фрегатов.
   Такова участь человека, бросившего честный труд ради пороков своих. Он был извергнут из ада лишь на короткое время, но успел оставить по себе недобрую память на века и был ввергнут обратно в ад провидением Господним.
   О судьбе оставшихся сокровищ его доподлинно ничего не известно. Сказывают, оставил он какие-то бумаги по себе, но неграмотные отпрыски его не смогли их разобрать и не желали с ними расставаться.
   Многочисленные потомки злосчастного семени до сих пор проживают на южной оконечности острова, с наивностью дикарей усвоив нрав и обычай родителей своих."
   Закончив чтение пространного документа, Игнасио откупорил бутылку какой-то колы и стал полоскать горло.
   - Ты был совершенно прав, Пит, я и сам было подумал о Мараведисе. Но ты меня опередил. Здорово это у тебя получилось. А? Ну и пройдоха был этот разбойник. Даже у меня, старого моряка, дух захватывало.
   - Так вы еще и моряк?
   - Да, имею медаль за войну.
   - Вот как?
   - Но какой смысл вспоминать, за что человек получил "Пурпурное сердце", когда это не имеет отношения к делу?
   Хэнк расстелил карты заново и стал рассуждать вслух.
   - Значит, клад здесь. Здесь еще один. А что рядом? Написано
   "Плавник акулы" - так это, наверное, "Зуб дракона", до него как раз три дня пути.
   Пит нагнулся над картой.
   - Погляди, Пит. "Зуб дракона" - это здесь. Вот у него и хребет отмечен. Что ты головой мотаешь? Разве не так?
   Ногаев резко откинулся в кресле, и на лице его на мгновение
   застыла гримаса боли.
   - Нет, Хэнк, не так. Ты, наверное, никогда не решал транспортной задачи. Нет? А мы их щелкали... У-у! Представь, человек идет на костыле, - Пит указал на свою ногу. - Если туда он идет еще налегке, то обратно - с грузом золота. Так что за неделю ему никак не обернуться. Потом, я не очень обольщался бы насчет достоверности. Неделя - понятие приблизительное.
   - Так что же нам делать, Пит? - спросила Элл. - И на какую сумму рассчитывать?
   - Он мог посещать свой тайник не более 10-12 раз - примерно столько он сделал набегов, - рассуждал Джерри, - и унести с собой фунтов сорок за один поход. Получается 480 фунтов. Если учесть, предположим, половина - серебро в слитках, половина - золото и немного драгоценностей, но скорей всего он их не брал, опасаясь трудностей последующей реализации, минус растраченное им, то получим: 200 фунтов серебра, 200 фунтов золота. При цене на золото 300 долларов за унцию и 50 - за серебро соответственно получим, - он пощелкал калькулятором, - один миллион сто двадцать тысяч долларов. Это без учета нумизматической котировки старинных монет. По-моему, игра стоит свеч.
   - Эллен, не стоит так разочаровываться, понимаю, одно дело - найти клад великого Моргана на десятки или сотни миллионов, другое дело - клад...
   - Рядового проходимца!
   - И не стоит так громко кричать. Здешние "коста негро" - негры побережья - являются прямыми наследниками знаменитого Мараведиса, и не дай бог тебе хоть намекнуть на их происхождение.
   - Это точно. Характером они в прадедушку или в прабабушку. Ха-ха-ха-ха. А?
   - Кстати, что стало с Мери Кэт?
   - Народив несколько детей от пирата, после известного случая с негритянкой и гарпуном она сбежала обратно на Тортугу с запасом золотых. Там быстро умерла. Вроде, так.
   - Точно, Пит. Но есть среди "коста негро" бабенки - ну, точно Мери Кэт...
   Джерри, наоборот, порадовала определенность с деньгами. Он решил подзадорить приунывших было "боссов" предприятия.
   - Итак. Нам приблизительно известно, сколько там золота, и приблизительно - где оно находится. Но хотелось бы знать поточней, господа проводники.
   - Черт его знает, как этот Мараведис рисовал свои каракули. Старый Хэнк теряется. Может, соотнести с приметами на берегу? Что у нас там на западе? Бухта, а на юге мыс - проведем на нашей карте эти линии. Но здесь нет ничего похожего на Акулий плавник.
   - Ты почти угадал, Хэнк. Почти. Но сейчас я растолкую одну маленькую деталь. Когда мы смотрим на старинные карты, мы никак не можем понять - почему такие искажения? А ведь по этим старинным картам плавали известные моряки, и все их устраивало - попадали куда надо и находили что надо. Откуда же тогда такие искажения?
   - Вот именно - откуда?
   - Дело в том, что почти на всех старых картах нет ни течений, ни розы ветров. А течение и ветер несет корабль мимо берега. Проплыли 50 миль в день - отметили кусок, ветер стих, проплыли 10 миль - отмерили такой же участок. Там, где сошли на берег, отметили по дням или часам пешей ходьбы. Для такого способа передвижения карты вовсе не искажены. Потом только научились замерять расстояния по эталону.
   - Так значит!..
   - Вот именно. Так что берите транспортир, циркуль и считайте.
   Эллен, которую оттеснили от карты, уселась на диван. Видимо, ее еще мучили кое-какие сомнения. В раздумье она взяла рекламное издание и стала лениво его перелистывать.
   - Пит, ты так хорошо все объясняешь. Тогда объясни мне появление на картах диковинных людей, морских чудищ и сирен.
   - Нет ничего проще, Элл. Для того времени начала познания мира в запредельных странах должны были жить одноногие двухголовые люди, потому что "такие как мы" уже есть. А в неведомых странах - нечто необычное. Известное не стоит познания. Из-за обычного не стоит пускаться в дальний рискованный путь. Поэтому так радовали сообщения о слонах, носорогах и десятиметровых крокодилах. Потом стали понимать: люди обычны. Только языки и нравы разные. Тогда обратили свой взор к океану. Океан тогда был подобен космосу. Бескрайняя неведомая стихия. И она была населена полулюдьми-получудовищами. Я понятно объясняю?
   - Во всяком случае, интересно.
   - Когда был освоен океан, стали осваивать воздух. И тогда его населили инопланетянами, иными цивилизациями, с края Земли сползшими в море, а затем взлетевшими к звездам.
   - Выходит, бесполезно искать инопланетян?
   - С утилитарной точки зрения очень полезно. Только найдешь совсем другое.
   Джерри оторвал взгляд от карты.
   - Так он может болтать бесконечно, наш восточный мудрец Пит.
   - Делом надо заниматься, делом, - парировал Ногаев. Компания деятельно принялась за дело. Пит закурил сигарету. Хэнк в глубоком раздумье подошел к окну. Вдруг в его закисшем от алкоголя мозгу все факты сошлись, и он подумал с восторгом: "Я знаю, где это место!" Но подумал, на свою беду, вслух.
   - Я тоже, - отозвался Пит.
   - Между прочим, какой-то типчик уже две минуты стоит у двери и подслушивает наши разговоры.
   - Не может быть!
   - Точно.
   Все бросились к окну, лишь Пит взял клюшку и пошел открывать, за ним, покрутив барабан револьвера, стал красться Джерри.
   На пороге стоял китаец Ляо и что-то внимательно рассматривал на косяке входной двери.
   - Привет, Ляо. Чего это ты здесь делаешь?
   - Здравствуйте, господин Нагива, здравствуйте, господин Джерри. Я смотрю, как интересно вы украсили свою дверь.
   - Что за чушь? Какая дверь? Скажи лучше, подслушивал. Это будет вернее.
   - Нет, нет, правда, господин Нагива, Ляо ни к чему подслушивать, Ляо и так все знает, потому что Ляо - почтальон. Я успеваю прочесть все газеты, прежде чем разнесу их. Посмотрите сами.
   Китаец указал на бумажку, приклеенную к косяку. На ней была изображена черная рука, на ладони которой был начертан иероглиф. Вид черной руки произвел на Джерри удручающее впечатление.
   - Мафия, нам грозит расправой мафия, - вполголоса прошептал он на ухо Питу.
   - Слушай, Ляо, может, ты скажешь, что за иероглиф ты там намалевал?
   - Может быть господин расстроен, но Ляо не писал этого иероглифа. Пожалуйста, не сердитесь. Ляо даже не знает, кто мог его написать. Потому что это редкий иероглиф, неправильного сложения. Это иероглиф ихетуаней. Он значит: месть, которая закончится смертью.
   - Значит, ихетуани. Ну, все, остались только Фема и розенкрейцеры. Все прочие тайные силы уже занесли нас в списки покойников, - Пит содрал и скомкал бумажку.
   - Вам, наверное, удивительно, откуда Ляо знает про этот знак.
   Но Ляо сам из рода ихетуаней. Мне несколько раз объяснял это мой почтенный дедушка.
   - Ну да: а теперь его почтенный внучек пришел поведать это своему белому другу.
   - Вовсе нет. У нас на почте оказалось срочное письмо для Вас. Пришлось срочно нести.
   И он протянул конверт, на котором было отпечатано: "Петру Ногаеву в собственные руки". Пит быстро распечатал его и пробежал глазами.
   "Мы помним о Вас. Передайте это также нашим бывшим подопечным Элл и Игнасио."
   Подписи не было. Пит откинулся к стене коридора. Джерри окончательно стушевался.
   - Иди, пожалуйста, Ляо. Завтра в обед мы с тобой потолкуем.
   - До свидания, мистер Нагива, до свидания, мистер Джерри. Пожалуйста, не принимайте плохие известия близко к сердцу. Не даром говорится: "Кто впустил отчаянье в сердце - тот уже проиграл". До свидания.
   Совершенно удрученные друзья вернулись в комнату. Джерри прихватил на кухне недопитый бакарди и два стакана.
   - Что это вы хлещете ром как воду? Я бы не советовала вам так напиваться!
   - Не советовала? Джерри, дружище, разлей остатки и дай глотнуть двум овечкам прежде, чем они прочтут это!
   Игнасио выпил залпом с нескрываемым удовольствием. Элл пригубила. Хэнк облизнулся. На стол была брошена бумажка. Нельзя сказать, что она порадовала кладоискателей. Впрочем, им хватило ума не показывать ее Хэнку. Когда тот протянул свою лапищу, Джерри ловко выдернул листок и спрятал в бумажник.
   - Это приватное письмо, к нашему делу не имеет никакого отношения.
   Марф, чтобы утешить, протянула Карлперлу свой стакан.
   - Хотите?
   Ром исчез в бездонной глотке старого алкоголика, но нисколько не охладил его пыл.
   - Какие могут быть секреты между компаньонами, или я не подписывал контракт? А?
   - Вовсе нет, просто в дело вмешался мой папочка. Он посылает людей забрать меня отсюда.
   - Да? И это вас всех так потрясло? А? Нет, здесь дело не чисто.
   - Уверяю вас, Хэнк. Мой папа очень крутого нрава. И посылает целую команду телохранителей, которые принимают моих друзей за моих похитителей.
   - Ну, раз так - надо действовать быстро. Во сколько у вас вертолет?
   - В 7.20.
   - Может, успеем.
   - Вы как хотите, а я завтра же еду в столицу и первым же рейсом домой.
   - ..?
   - Мне наплевать на ваши сокровища и все прочее. Не думайте, что я испугался. Мне просто на них наплевать. И все.
   - Пит, старина, если ты отказываешься, не уступишь ли ты мне свою долю?
   - Нет, старина Хэнк, я лучше уравняю вас с Джерри, тем более, у него можно стрельнуть деньжат на билет.
   В удрученном состоянии решили расходиться. Детектив ни за что не хотел провести еще одну ночь в этом "логове". "Тем более, к ночи вернется Лот." - вшпилил Пит. Решили: до прихода Лота Пита постережет Игнасио, а охрану Эллен Марф возьмут на себя Хэнк и Джерри (и охрану гостиницы в придачу).
   За сим и расстались. Игнасио запер все двери, затворил ставни и опустил жалюзи.
   При нем был небольшой рюкзачок. Оттуда был извлечен "узи" и магазины к нему.
   - Начо, дружище, поставил бы чайничек, раз выпить больше нечего.
   Мексиканец сморщил физиономию.
   - Ты не любишь чай?
   - Когда как. Предпочел бы чего-нибудь прохладительного, ночью кофе побольше. Но у вас чайный синдром - у тех, кто оттуда.
   - О, ты не представляешь его значения. Еще не написана история этого напитка в России. А под его действием совершались великие разговоры озябших ямщиков и продрогших душой интеллигентов...
   - Знаю, знаю. Всему миру заморочили голову "кухонной гласностью" ночью за чашкой чая.
   - Так ты боишься того же? Ну и правильно. Если быть объективным, то мою страну погубила чашка чая в долгий зимний вечер. Но, тем не менее, я у себя дома и не намерен отказываться от привычек. Так что, прошу тебя. А себе свари кофе.
   Игнасио удалился на кухню, предварительно сунув в руку Пита револьвер. Пит проводил мексиканца взглядом и засыпал в рот горсть анальгина. Потом стал крутить револьвер, забыв, что он заряжен, щелкнул им. Револьвер дал осечку. "Странно", - подумал Пит и щелкнул еще раз. Выстрелов не было. "Что-то здесь не то. Наверное, я слишком плавно нажимаю курок", - и Пит нажал резко. Выстрел грохнул, пуля влетела прямо в рот диктору, сообщавшему с экрана последние новости. В комнату, наполненную голубоватым дымом, вкрался Игнасио, держа перед собой "узи".
   - Все в порядке, дружище, ничего не случилось. Просто мне завтра уезжать, не хотелось бы оставлять телек какому-нибудь придурку.
   - Это плохо. Взял бы кто-нибудь себе и смотрел.
   - Ты действительно так думаешь?
   - В этом нет ничего удивительного, что человек так думает. В конце концов, сами бы могли посмотреть. Теперь проблема - как просидеть ночь.
   - Конечно, конечно.
   Игнасио удалился доделывать хитрые чайно-кофейные дела. Пит был слегка ошеломлен и озадачен не столько случившимся, сколько словами мексиканца.
   Мексиканец вновь возник в дверном проеме с кружками. Чай он сунул калеке... и тут же отобрал револьвер. Потом, бережно поставив свою чашку и так же бережно сняв с груди положив автомат на колени, откинул барабан револьвера, щелкнул эжектором и стал рассматривать патроны. Он все понял.
   - У этой машинки немного сбит боек, надо резче нажимать спуск. С этими словами он заново зарядил револьвер и засунул его в карман брюк.
   - Нет. Я могу делать все, что хочу. Я пялился в этот ящик столько времени, а теперь кто хочет возьмет его. Это справедливо?
   - Давай оставим эту тему, того и гляди нагрянут "черные тени", привлеченные выстрелом.
   Они помолчали, слушая ночную тишину. Пит не выдержал.
   - Еще слишком рано. Они подождут, как окружающие отреагируют на мой выстрел, а уж потом как...
   Игнасио не ответил.
   - Это точно, как говаривал красноармеец Сухов.
   - Кто?
   - Ты его не знаешь. Хотя, впрочем... как знать. Расскажи-ка мне лучше, дружище Игнасио, про ваше с Элл пленение.
   - Мерзкие твари. Конечно, я подозревал, кто-то за нами следит, но понять никак не мог. Так ведь не следят.
   - А как следят?
   "Интересно, откуда он знает про слежку в буше?" - думал Пит, как бы подтверждая свою гипотезу.
   - По разному следят, но не так. Ночью повесили гамаки и совсем было легли спать. И тут нам захотелось. Понимаешь?
   - И ты что, забрался к ней в штанах и ботинках?
   - Там были колючки, да и раздеться не успел до конца. Забрался к ней в гамак, только засадил. А тут кто-то ударил мне по затылку. Подходящее время выбрали, когда мужчина ничего не видит и не слышит, кроме...
   - Да, знакомая метода. Нас захватили во время мирного каканья под кустиком. Такие дела.
   - Теперь мне так хочется покрошить этих "фукос" из автомата. Клянусь Марией - я до них еще доберусь.
   - В тебе говорит оскорбленный "мачо". Вы, латинос свихнуты на сексе. Если человек не имеет женщины хотя бы неделю - он перестает быть мужчиной, он не "мачо". Поэтому вы всегда доказываете: я трахаюсь, трахаюсь, черт побери! Вот, посмотрите!
   - Разве это не верно? Тот, кто не трахается, не может доставить удовольствия ни себе ни другим. У него нет потомства - он труп. К тому же, ты все усложняешь. Все время хочется, и дело это очень приятное и значительно более здоровое, чем глушить водку стаканами или наливаться пивом, как бурдюк.
   - Вот приглядываюсь к тебе, и сдается мне следующая вещь. Ты коммунист, Начо. С детства с закрытыми глазами могу такое сказать о человеке, если он вправду коммунист.
   Игнасио смутился, потом с ненавистью глянул на Пита. Руки его судорожно сжали автомат.
   - Потише, потише, - Пит отхлебнул чаю. - Мы не на допросе в гестапо, и мне наплевать на твои взгляды. Волнует меня только одно: коммунистов без партии не бывает. А этой самой партии без дисциплины. Коммунист из подполья себе не принадлежит. Он только служит в Партии, служит общему делу Партии. Так что ты молчишь? Стало быть, ты вовсе не искатель наживы. Ты искатель средств для партийной кассы или классовой борьбы, что одно и то же. И следовательно, прикончишь всех и улизнешь с золотишком, а денежки пойдут Фи делю. Боже, в каком ужасном мире мы живем! Надеюсь, меня-то ты пощадишь? Хорошо, что ты отобрал у меня пистолет.
   Игнасио поднял автомат.
   - Дружище, тебе лучше заколоть меня, это проще, и все подумают на этих черных людей. Ну, что остановился? Видишь, я даже клюку выбросил и сопротивляться не могу. Вот дурной калека, на родину собрался. А ему, бедолаге, судьба выпала в этой дыре загнуться.
   - Если ты улетишь и дашь слово молчать, я не убью тебя. Поклянись.
   - Клянусь мамой.
   - Почему ты улыбаешься? Почему ты улыбаешься, парень? Это богатство принадлежит моему народу. И опять подлые гринго крадут его у нас. Они опять уведут у нас его. От наших умирающих детей. Неужели нищета и покорность наш удел? Нет, мы рождены для лучшей доли. И мы сделаем это. Я все-таки убью тебя.
   - Действительно, лучшего случая не представится, но послушай меня сначала. В детстве, может, тебе не был знаком страх ядерной войны, но фильмы ты, наверняка, видел. Была цветущая земля. Вдруг - бах! Красивейший и ужаснейший ядерный гриб. Потом люди живут, приспосабливаются, и к ним попадает некто из прежней жизни, и они пытаются друг друга понять. Так вот, ты беседуешь с таким калекой - в прямом и переносном смысле - из будущего. Редкий случай поговорить. Не упусти случай, приятель.
   - Возможно, ты и прав, но вы, русские, - предатели, и нет в вас загадки. Вы предали великое дело. Но дело от этого не умерло. Идеи не умирают. Старая идея не может победить новую. А предательство - всегда предательство. И за предательство вы наказаны теперешним говном. К тому же у меня вовсе другие ассоциации. Не взорвать мир, а вскрыть гнойник. Когда истечет гниль, живые силы организма сами зарубцуют рану. Сначала нарастет струп, но он засохнет и отвалится, и рубец еще долго будет виден, но затянется. Понятно говорю?
   - Хочешь, я скажу тебе, где источник того "атомного взрыва", который грянул у нас почти 80 лет назад? В таких, как ты...или я. Когда я был маленьким, был в пионерах, не знаешь, что это за штука - пионерия? Ну и хорошо. Хотя у меня претензий нет. У нас - детей застоя - было, между прочим, золотое детство... счастливое, во всяком случае. Когда пионеры стояли на линейке в белых рубашках и красных галстуках, некая юная кликуша со слезой задавала всем вопрос: "Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь, если мы гореть не будем, кто тогда согреет мир?" И в моей юной и чистой душе вспыхивал огонек. Так хотелось согреть мир. Но теперь, когда со мной покончено, я знаю ответ на этот вопрос - солнце согреет. А пламя, разгоревшееся в душе человека, сожжет его и всех окружающих. Впрочем, это уже древние китайские мудрецы изрекли. Это пламя дороговато обходилось человечеству. Не раз страдания погибших душ, плачущих детей, погибающей родины возжигали этот огонь. А когда накапливалась критическая масса, происходил этот атомный взрыв, атомом был человек, а выходило расщепленное сознание. И реки крови, пролитые миллионами людей, еще ничего не доказывают. Как за идею Христа, Магомета, Иеговы или Будды, так и за коммунизм, нацизм, и всемирное братство, и всемирную империю.
   - Но ты и сам говоришь о счастливом детстве... Нет?
   - Да. Несправедливо говорить: мол, революция в России могла и не произойти. Она была неизбежна. Мол, социализм - абсолютное зло. Было много хорошего. Коммунизм себя не исчерпал. Он и не может исчерпать, равно как и не может стать панацеей от всех бед. Он - лишь одна из многих попыток ответа на только один из великих и вечных вопросов человечества - идеальное государство, этим вопросом наши ребята хотели разрешить другие вопросы - не получилось и никогда не получится. Было рациональное зерно - вернее, рациональная деталь, часть ответа, колесо локомотива истории - но только колесо.
   - А какие еще вопросы? - спросил оробевший Игнасио.
   - Итак: идеальное государство, вечная молодость, вечный двигатель и проблема контакта - или проблема Бога, если хочешь.
   - А почему одни вопросы вечные, а другие идеальные?
   - Они все вечные и все идеальные - иначе над ними бы не мучились вечно. Вообще, это один вопрос - Вечности. Четыре подраздела его - разные точки его, и, соответственно, подмена одного другим.
   - Не морочь мне голову. Скажи четко.
   - А ты не уловил единства? Читал ли ты когда-нибудь Рабле? Ну, вот видишь. Значит, должен меня понять. Вечная жизнь. Идеальное (а значит, вечное) государство - вечная жизнь воли, познавшей истину. Вечная молодость - идеальный организм, всегда цветущий в идеальном окружении. Вечный двигатель - источник неиссякаемой энергии для вечной жизни. Вечный бог - вечно живущий дух и мысль человеческая в идеальном теле, которое живет в идеальном окружении, поддерживаемом вечным источником энергии.
   - Ух ты, даже дыхание перехватило.
   - Да, эта красивая сказка вскружила не одну голову.
   - Но если это один вопрос, то один нерешенный или решенный отрицательно подвопрос делает бесполезными остальные. Возникает дилемма: или мы решаем все вопросы сразу, или бесполезно решать все остальные.
   - Надеюсь, ты не собираешься решить все вопросы здесь и сейчас?
   - Почему нет? Сам сказал - редкая возможность поговорить.
   Так или иначе, я тебя больше не увижу. Итак, проблема Бога - Бога нет.
   - Давай не будем касаться этого.
   - Не будем касаться этого... Но вот вечный двигатель - с ним
   все ясно. Это доказано наукой.
   - Вот как? Разве?
   - Да неужели ты не знаешь? Вроде бы лет триста назад...
   - Ты видел когда-нибудь модель вечного двигателя, хоть в
   книге? Расскажи, как он устроен.
   - Это такая штука. Ось, колесо, отвесы, рычаги. Погоди. У
   тебя тут бумага - я тебе сейчас нарисую.
   - Игнасио, Начо, неужели ты и вправду думаешь, что никогда его не видел?
   - Думаю, видел. Каждый школьник видел, но энергия не возникает из ничего.
   - Не возникает.
   - Ну и как же тогда?
   - Зачем в вечном двигателе гиря?
   - Ее тянет к земле. Ага - энергия притяжения земли. Но нужен другой источник, чтобы поднять предмет.
   - Ну, а вода в природе как поднимается наверх?
   - Ее солнце выпаривает - пар в облака, там вода конденсируется, и снова на землю.
   - Ты же сам сказал - энергия не берется из ничего. Сколько тепла нагрело воду - столько и ушло, а вода - вот она, крутит турбины станций.
   - Значит, возможно? Да? Скажи сейчас же, что возможно.
   - А зачем говорить? Если вечных двигателей понаделали целую кучу.
   - И где же они?
   Пит поднял палец и указал на потолок.
   - Там.
   Лицо Игнасио выразило бесконечное разочарование.
   - Ты имеешь ввиду инопланетян?
   - Нет, спутники. Очевидно, затраты энергии, ушедшие на их запуск, несопоставимы с энергией, затраченной на их почти вечное движение по орбите.
   - Ух ты, верно.
   - Ну, а теперь, когда я возвратил тебе надежду, надеюсь, ты не станешь убивать своего благодетеля, а, наоборот, принесешь еще чаю.
   - Да, конечно, я сделаю это.
   Они пили чай и смотрели друг на друга.
   - Ну, а как же с вечными вопросами - ядерная угроза, голод,
   болезни, экология, перенаселение? Вот что волнует мир.
   - Все это вторично. Что такое войны? Это контакты людей. В агрессивной форме, но общение. Надеюсь, ты не станешь этого отрицать? А экология - несовершенство техники и психологии. Человек из идеального общества, живущий вечно, нипочем бы не стал себе гадить и, наверное, давно бы разобрался со всей мурой экологии, голода и болезней.
   - Ничего себе мура! Миллионы загибаются от голода, дохнут от отравлений и СПИДа. Представь, миллионы медленных жестоких смертей, и еще страх и безысходность.
   - И миллионы погибших борцов за свободу и справедливость! А кто-то жиреет на их страданиях и с жиру бесится. Ты это хочешь сказать?
   - Да! Только один - золотой - миллиард из шести живет по стандартам свободного мира, остальная медленно умирает. И на каждого веселого и беззаботного цивилизованного буржуа приходится пятеро из фанерной лачуги. Разве это справедливо?
   - Что можно сказать? Человек несовершенен, несовершенно общество, несовершенна научная техника и, главное, разум человеческий.
   - Опять ты за свое. Хорошо быть философом и критически взирать на мир. Но я тебе скажу - я кое-что понял за сегодня. Кое что. Но ты меня не убедил. Нет. Да и вообще твоих задач маловато. В юности мне хотелось летать как птица, путешествовать во времени, читать мысли других и ...
   - Я устал, Игнасио, я очень устал, и мне не хочется больше ворочать языком. Бессмертный человек путешествует в будущее со скоростью времени, при желании он может делать скачки, впадая в летаргию. В прошлое его заводит любопытство контакта с великими или желание поправить прошлое, левитация и телепатия же в некоторой степени присущи каждому, только находятся в зародыше. При наличии вечности их можно развивать до бесконечности. А впрочем, все мура.
   Пит махнул рукой и принялся смаковать чай.
   - Надеюсь, теперь ты понимаешь, что на полутемных кухнях мы не только судачим о правительстве и политике. Не стоит путать извечную российскую задушевную беседу с заботами сегодняшнего дня. Было время, ямщики болтали о погоде, конях и просторе, а пришло время - сплетничали о Брежневе. Придет другое время - опять будут чай и разговоры. Традиция.
   - А у нас на северном побережье вечерами танцуют и поют и слушают истории или шутят. Мы веселимся, когда свободны.
   - Каждому свое, мне завтра улетать, тебе тоже, и это печально. Только мысль летает, где хочет. А мы - где должно. Долг - вот что тебя гложет. Ты не можешь предать друзей по оружию, которые послали тебя сюда, но разве мы тоже не стали твоими друзьями по оружию? Скажи... Впрочем, не надо... Только попытайся обойтись без крови.
   - Все равно это будет предательство.
   - Конечно, задача не из легких, кого предать? Или страждущих детей, друзей в застенках, или бесящихся от злобы и скуки буржуев. Ты уже сделал выбор.
   - Да!
   - И ты это сделал раньше, чем закадрил Элл. Ты был готов на все. Кроме одного - убить этого странного парня Пита. В конечном итоге, страдание неизвестных ближних перевесит минутную агонию известных дальних. У тебя нет выхода и нет выбора, поскольку свой выбор ты сделал задолго до того. Но у меня тоже выбор. Закрыть глаза и дать тебе прихлопнуть это милое окружение дочки миллионера или шепнуть им - и предать тебя. Вот поэтому Лот и не любит чужих тайн. Опять же, голодные дети, страдания разоренной страны. Но тут мне известно - хотя, впрочем, тоже неизвестно. Чем-то вы им поможете, в чем-то обделите. Но хоть это не мое дело. Ладно.
   - Но ты же поклялся.
   - Да, но все равно... случись чего, буду чувствовать себя негодяем. Скорей бы уж ниндзя пришли. Они бы избавили меня от этой, как ты говоришь, дилеммы. Правда, предложили бы другую... А, все фигня. Я еще вечером сказал всем - не мое это дело, и хоть перегрызитесь все к чертям собачьим. Хоть убейтесь. Хэнк прикончит, Джерри или ты...
   - Я знал - ты так скажешь, а теперь ложись и спи. Утром я уйду.
   Пит завалился на диван. Игнасио выключил свет и погрузился в полную темноту ожидания и раздумья.
Оценка: 2.55*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"