Цзен Гургуров. Золотая нить приключений часть2

КОММЕНТАРИИ

ЭСТЕТИКА ПРИКЛЮЧЕНИЙ

А я и не прошу пощады. Если бы вы оставили меня в живых, я снова принялся бы за прежнее. Но я буду отомщен!.. Да, жестоко отомщен! Пролейте мою кровь... Пусть она льётся рекою!.. Кровь мучеников за независимость - это роса, питающая свободу!

Л. Бусинар Капитан Сорви-голова

БОЛЬШОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Сколько раз мы видели смерть? Очень много. Не реальную смерть на своих глазах и не телехронику содрогающихся тел, пронизанных пулями конфликтов или различными стихийными бедами. Такие случаи мы считаем на пальцах. А красивую, поэтизированную, с разбрасыванием в стороны рук, эффектным падением, часто с лошади, смерти от несуществующей пули из картинно выхваченного кольта или от фанерного меча, оклеенного фольгой. О, эти гектолитры гранатового сока и томатной пасты, размазанные по бутафории костюмов и марле декораций! Разве могут быть забыты мужественные царапины героя после смертельных схваток?!

Какая романтика! Какой экскурс в мир прекрасного! Обыденная человеческая смерть отвратительна и неприглядна, особенно в старости, когда человек, измученный невзгодами жизни и болезнями умирает в своей постели иногда часами, иногда годами. Дух человеческий бежит от этой картины, от такого неутешительного конца, в мир смерти мгновенной, красивой, без мучений и с высшим смыслом отданной жизни. Созерцание множества убитых походя, играючи избавляет от страха предсмертных мук и терзаний, осмысления пройденного жизненного пути.

Ибо смерть - неизбежность. Она же и основное мерило человеческой жизни! Все прочие составляющие являют свою истинную сущность перед лицом смерти, ибо она единственная неизбежность в человеческой жизни, всего остального может не быть (вспомните мертворожденных). Чем ближе и реальней угроза смерти, тем ценнее и весомее становится жизнь. Поэтому более всего достоин жизни тот, кто преодолел смертельную опасность, попрал смерть. И именно он достоин красивой смерти*. Великие эстеты, японцы, возвели красоту смерти в абсолют, эстетизировав поединок и сепукку (харакири). Постоянно переселяющаяся душа, лишь на миг задержавшаяся в бренном теле, должна покинуть его достойно и красиво.

Сам же обладатель души и тела смотрит на смерть (это уже не только о японцах) с детской непосредственностью, как на рядовой случай из жизни. Искателей приключений вообще отличает некая подростковая непосредственность. Охваченный эйфорической монофилией, он мыслит действием, он поглощает жизнь, постоянно балансируя на грани смерти. Опьянение действием становится опьянением красотой идеи приключения.

Красоту игры со смертью следует сразу разделить на эстетики реальности и мистифицированного. Реальные приключения в современном мире носят подчиненный характер к мистифицированным в своем источнике - побудительном мотиве, поскольку существует развитая культура и традиция приключений. Со временем, по мере развития действия, реальное и мистифицированное становятся равнозначными, пока реальность трудностей и возраст не лишат искателя приключений возможности дальнейшего пребывания в системе (мире) приключений. Выпав из системы, он превращается в сказителя, тем самым открывая новый круг мистификации. Вольно или невольно информация о реальных похождениях рецензируется рассказчиком в определенном традицией ключе: романтической истории, ужасной сказке, нарочитом натурализме или балладе. Никакая ужасающая статистика альпинизма, гонок, бокса (не говоря о войнах) с неизбежными травмами, калеченьем и смертями не затемняет романтического ореола этих видов спорта.

Ореол этот создается всей культурой приключений, в основе которой лежит древняя потребность в сказке (то есть в художественно изложенной главной психологической формуле).

_________________________________________________

* Соответственно и любая цель, любой предмет желаний, поверенный угрозой смерти, становится "истинной" ценностью. Герой все время должен доказывать нешуточность своего стремления. Наивысшую ценность своей цели жизни.

Именно эта потребность отчетливо просматривается в субкультуре детей. Сказки привносятся исторической традицией в детскую среду извне. Но зачастую они замещаются самим детским мифотворчеством - "страшилкой", основными элементами которой являются: страшная тайна, нависшая опасность, трагедийная кульминация и хеппи-энд. Особенно много таких историй рассказывается перед сном в общих комнатах, причем без участия взрослых, с обыгрыванием "ролей" страшными голосами и неожиданными выкриками, с коллективным переживанием страхов и радостей избавления. Как отмечают исследователи, "страшилки" существуют повсеместно, создаются без участия взрослых и отнесены психологами к варианту стихийной коллективной психотерапии (по принципу: лучший способ избавиться от затаенных страхов - это пережить их, взявшись за руки). Вторым проявлением детских мифов являются подвижные игры-мистерии (война, индейцы, шпионы и т.д.). В свою очередь мистерии переходят в увлечение романами и кинофильмами, а далее до самой старости - детективы и похождения.

Во всем прослеживается проигрывание страха смерти, переживание ужаса и благоприятное разрешение конфликта - смоделированный поведенческий архетип. Приняв однажды эту формулу, уже невозможно ее избежать в дальнейшем, поскольку она закладывает стойкие эмоциональные основы восприятия. Человек всю жизнь вынужден переживать одну и ту же сказку.

В сказке же эстетизируется не только смерть, но и сам герой, его враги, место действия. Герою придаются идеальные черты: он молод и красив, отважен и умен. По сути своей это молодой жених Враг его, несущий смерть, полная ему противоположность. Это идеальный носитель уродства, зла и порока. Момент окончательного разрешения конфликта есть кульминация ужаса. Красивая смерть зла есть красота победы добра. Здесь уместно сослаться на основоположника - Проппа Я.М. и его "Морфологию сказки", но это будет сделано несколько ниже.

Упомяну о прагматике: победа добра над злом - и о самостоятельности приключений - уровень испытаний, цена жизни на весах смерти, качественная насыщенность жизни.

В испытаниях важен круг персонажей и препятствий (герой - враг его). С абстрактной точки зрения (добро-зло) важны не персонажи, а те идеальные добродетели и пороки, которые они несут. Соединение персонального и идеального эстетизирует весь круг героев. Идеальные качества переходят и на вооружение (меч, лук, стрелы), идеализируют природу. Она оволшебствляется. Оперирование понятиями идеального уводит сказку в мир волшебства и сверхъестественного. Реализм представления "как есть" сменяется "как должно быть", чтобы закончиться идеализмом "хотелось бы, чтобы так было". Фантастика волшебства усиливает работу воображения, вырывая из ощущения реальности, тем самым способствуя эмоциональному восприятию и запоминанию.

Подобную эволюцию - от реализма к сказке - претерпела в свое время научная фантастика. Идя по пути все большего возрастания роли чистой фантазии и абстракции, она пришла к условному решению проблем (в ее контексте: от научно-технического через абстрактное к волшебному или метафизическому).

Однако по мере взросления слушателя, его восприятие сказки сильнее эволюционирует в обратном направлении. Чем он старше, тем недоверчивей и неохотней воспринимает волшебство, все более критически соотносит воспринимаемое со своим жизненным опытом. Внешние атрибуты волшебства все более маскируются под реалистические детали, но основой композиции это не меняет.

Эстетика приключений распадается на описательную и действенную части, причем первая несет подчиненную роль и существует, пока "работает" на действие. Основная же красота приключений - в захватывающем действии, активирующем эмоции героя или слушателя.

Это и определяет емкость образов, сообщений, динамику сюжета, предполагает особую метафоричность, подразумевающую тайное, знаковое значение большинства предметов, действий - кодирование признаков и их символизацию: череп, замок, темный лес, пропасть - опять же магический набор. Магия делает равнозначными человеческую жизнь и магический предмет*.

Магия и идеализация качеств отделяет их от героя в

__________________________________________________

* Магия знака имеет и реальные основы. С увеличением риска возрастает значение символа-знака (то есть информации). Смертельный риск позволяет вообще отделить информацию от объекта и сделать ее самоценной и самостоятельной.

конечной логике своего развития. Герой, носитель идеального "добра", превращается в его служителя, по сути - проводника Божьей воли. Магия предметов и явлений превращается в семиотику божественных и дьявольских знаков. Нательнай крест - в знак крестоносца и богоблагословенный талисман, кольца - в знаки наделения героя сверхъестественной силой и властью, на время служения высшим силам, разумеется. Этакая божья аренда. Персты судьбы (найденная карта, письмо в бутылке, улика, обнаруженная сыщиком) - это магические знаки, подкинутые" высшими силами: Богом - в знак поощрения или дьяволом - во искушение. Постигнуть их смысл может лишь избранный (прозревший, посвященный), воспользоваться - лишь прошедший испытания (достойный)*. Постижение знаков открывает ворота в мир духов, и герой, подобно Улиссу, переходит от скитаний по физическому миру к скитаниям в мирах фантазий, вымыслов и видений, но и там он не изменяет ни собственной натуре, ни служению. Он остается самим собой. Испытания не закаляют его идеал, следовательно и душу, а лишь испытывают его на прочность (оценивают). Поэтому идеальный герой, в отличие от реальных искателей приключений, неизменен.

Критики жанра, наделенные религиозным сознанием, всегда принимали подобные абстракции за чистую монету. Дж. Р. Р. Толкин в своей работе "Дерево и лист" утверждает, что знаки эти героям сказок ниспосланы Богом, именно Он призрачно мерцает в легендах кельтов и житиях святых. И только неискушенная, незамутненная скепсисом душа ребенка может их рассмотреть и почувствовать. Хотелось бы ему верить, но...

Но... эстетика приключений имеет и оборотную сторону. Простота и заданность сюжета, односторонняя направленность действия с выигрышными эмоциональными эффектами, отбрасывание смысла и достоверности, позволяют делать с текстом что угодно. Идеальные качества дают возможность бесконечного _________________________________________________

* С другой стороны, предметы, обладающие реальной ценностью (сокровища) искушают героя. Заключив в себе несметное богатство, они сами могут стать героями повествования - дьявольскими, губительными, роковыми. Например, алмаз. И не только в книгах, но и в жизни, где они были не только украшением, но еще и мобильным средством платежа, контрибуции. Случай с Грибоедовым и алмазом "Шах" отлично проиллюстрировал, сколько стоит жизнь гения.

конструирования и тиражирования героя, постоянное употребление прекрасного и красивого способствует расцвету невероятной пошлости. Невзыскательность публики, готовой бесконечно слушать одну и ту же сказку, рождает бесчисленных Рокамболей и Ников Картеров, Винету и Рэмбо. Тиражирование уже само по себе есть отступление от одного из главных качеств приключения - краткости и динамизма, оно зацикливает время, тем самым растягивая и пышно расцвечивая диалоги, постоянно сводит описания к демонстрации внешности, формы (все до последней нитки в одежде и каждой черточки лица, раз внутренний мир неизменен и, следовательно, на его описание наложено табу). Случаи, ситуации и способы их развития так же унифицированы - в силу их знаковости. Конструирование прекрасного вырождается во вселенский китч. Идеализация проявлений Добра и Зла обещает тотальную демонстрацию мироздания, в действительности ограничивается демонстрацией их внешних признаков, позволяя тому и другому напяливать личину, маску и в таком виде выдавать себя за "Великое неизвестное".

Даже большинство признанной классики жанра несет в себе эти пороки, не говоря о второсортном чтиве, только из пороков и состоящем. Тем не менее хороший авантюрный роман, как всякое произведение искусства, можно отличить от подделки, как балладу "Запретные игры" от банального шлягера "Барабан" с той же мелодией.

Помимо культивирования пошлости, создания имиджа смерти жанр приключений "виновен" в эстетизации зла.

Герой развитой культуры приключений может выступить на борьбу со злом не тогда, когда сможет или захочет (то есть в момент становления мужчиной, накопления жизненной энергии, как тому учила традиция первобытных культов обязательной инициации юношей), а лишь по знаку свыше: "когда протрубит глас небес"*. Произойдет _________________________________________________

* Путь богоизбранности героя определяет его судьбу: знак-отметина богоизбранности при рождении, поиски идеала, то есть истинности - искус при этом поиске (на самом деле герой ищет не истину, ее он постигнуть не в состоянии, он ищет подсказку - знамение), божественное откровение как открытие тайны собственной судьбы, начертанной на небеси, - вступление на путь "благих дел", - идентификация врага-Зла, - вступление с ним в противоборство - полная готовность принести себя в жертву своей миссии - и принесение в жертву - последняя битва со злом - победа - торжество - венчание на всемирное царство и установление через эту власть "божественного порядка".

это во время оно, когда зло умножится на Земле и мир переполнится злодейством. Тогда раздвинется занавес и на сцену явится некто в плаще и при шпаге, не с миром, но с мечом, вырвет в последний момент последнюю невинность из когтистых лап и сделает своей невестой. Побудительным мотивом к добродетели явится порок, а высший судия - только расчетливым тренером. Чтобы высветить всю красоту добродетели, Зло должно быть не разменной монетой, а действительно чем-то ужасным и необоримым.

Поэтому во Зле сочетаются и существуют качества интереснейшие. Оно и ужасно коварно, обольстительно, хитро, расчетливо и окружено могучими монстрами -исполнителями. Оно и охотится за красотой невинности, и жаждет погубить идеальные добродетели (поэтому дьявол так охоч до людских душ). Чем изощреннее фантазия в изобретении врагов героя, тем эти враги привлекательнее. Они не совершают необдуманных, импульсивных действий и ухитряются совместить самые гнусные желания с холодной рассудочностью гроссмейстера. Зло изобретает красивые и заманчивые приманки с целью обмана героя, стремясь разжалобить, пробудить в нем лучшие качества, чтобы потом сбросить маску и вступить в бой, вызвав этим благородный гнев. Зло неистощимо на выдумку в изобретении хитроумных ловушек, в приведении разумных аргументов, способных поколебать решимость и уверенность героя в своей правоте, и герою приходится пробовать всю глубину своей веры и мудрости, ума и силы чувств на этом оселке. Герой настолько часто запутывается в этих прекрасных сетях, что только божественная интуиция помогает ему отыскать правильный ответ, увидеть все в "истинном свете" и разрубить тенета.

Герою изначально даны, или присылаются по мере надобности, чудесные дары, первейший из которых - вера и ее ипостаси в виде идеальных качеств: милосердие, сострадание, "святая" воинственность и нетерпимость; и дары второстепенные :"магическое" вооружение, и защита, среди прочего (по Проппу): друг-помощник, даритель, умыкнутая невеста. Все остальное уже происки Зла. Оно завидует и противостоит герою, поскольку завидует и противостоит Добру-Богу, оно желает всеобщей власти и подчинения. Все предстающее перед героем, исключая божественные знамения, тронуто злом - одни палачи да жертвы. Лишь спасая жертву, возможно превратить ее в друга-союзника, лишь борясь и побеждая, можно заслужить уважение, доверие и любовь. Герой погружен в среду зла, существует в ней.

Идеальное добро оказывается не очень привлекательно само по себе, в чистом виде, и поэтому основное познание есть познание зла. Умножение зла проявляется в его действиях - унижение и уничтожение добродетели, изменение Божественного порядка и в то же время воздаяние людям, в блаженстве спокойного и сытого существования забывших Бога. Необходимость воздаяния за суетное отступничество - это одна из "благих" функций Зла. Но, не зная удержу, как всякий эгоист-профессионал, Зло переходит предел необходимости. Тем не менее еще одна грань "прекрасного зла" - "бич Господень", как вещь необходимая и полезная.

Главный герой призывается для обуздания Зла - восстановления Божественного порядка и вовлечения в лоно Господне заблудших овец. Воздаяние силам Зла за содеянное - вершение высшей справедливости - неизменно привносит мотив суда и кары-мести в поступки героя, тем самым венчая "красоту" его добродетелей.

Такая эстетизация зла делает его привлекательным в глазах многих и рождает бескорыстных его служителей. Если хочешь пришествия Божественной истины, хочешь увидеть прекрасноликого Богоизбранного героя и услышать о Божественных знамениях - умножай зло. Или прими за идеал красоты, ума и совершенства одну из масок Зла, раз оно несет равнозначную добру моральную силу (по Гегелю - именно это определяет истинную силу трагедии).

Фиглярство авантюрных героев, абсолютная идеализация их внутреннего мира, их душевных качеств (они или воплощенное Добро или аналогичное Зло), свидетельствуют о их внутренней смерти. Отсутствие изменений, перемен (совершенство только уродуется изменениями), вечная однозначность реакций, ответов и вопросов свидетельствует об отсутствии внутренней жизни, то есть жизни вообще.

Став орудием в чьих-то руках, подчинив себя служению цели, герой превращается в бездушный автомат. Парадоксальным образом подобная логика подтверждается жизнью, хотя и не столь красиво: патологоанатомы моргов городков Южной Италии, перманентно охваченной вендеттой, обнаружили феномен наемного убийцы - его внутренние органы умирают раньше, задолго до физиологической смерти физической оболочки. Физиологи объясняют это постоянным воздействием стресса в виде комбинации физического и морального напряжения и страха, при отсутствии релаксации. Но если вспомнить, что палач - идеальный служитель и вершитель Зла, а наемный убийца еще и продал за деньги свою жизнь, зачастую темным силам общества - мафии, то с эстетической точки зрения внутреннее умирание его и есть идеальный случай. Но это эмпирический опыт Запада, открытый случайно. В упомянутой Японии, где эстетика смерти получила научную и идеологическую основу (камикадзе) и обрела свое наивысшее развитие в живой смерти совершенства в одной из ветвей буддистского учения "сюгендо" - секте "живых святых мощей пути". Любой старец, почувствовавший свое безграничное совершенство, может и желает законсервироваться в нем. С помощью специальной голодной диеты и питья, состоящего в основном из ядов, камней и солей, за три года он доводит свою бренную плоть до полного обезвоживания, усыхания мышц и внутренностей. Период клинической смерти составляет около 100 (ста!) дней. И в этот период даже врачи не могут установить грань между живой мумией и нетленными мощами, которые складируются в особых помещениях. Многие святые старцы всего мира и всех времен желали себе такой смерти, интуитивно шли к такому концу, он был определен и святыми скрижалями - мол, святой тот, чьи мощи нетленны. Но просвещенную Европу подводило здесь отсутствие знания технологии. Редко когда очередной старец Зосима не начинал пованивать.

Эстетический культ смертельной опасности, начав с дерзкого вызова смерти, кончает всеобщим ее торжеством. Декаданс и был в свое время тем культом увядания и умирания на излете. Поиском в смерти, по им самим открытым законам красоты и гармонии, рождения новой жизни.

Из-за любви приключений к маскам (особенно личинам Добра и Зла) им свойственно карнавальное решение в пластике и цвете. Картины отличают насыщенность и яркость цветов, романтизированный пейзаж, изобилующий горными и иными пиками, бездонными пропастями, замками, храмами, водоемами. Герои все сплошь и рядом одухотворены или преисполнены решимости, движения их экспрессивны. Даже ужас и мрак ада, трущобы, уличная грязь и плесень многозначны и таинственны. Кинематограф внес в стилистику ранее с трудом передаваемую динамику: бешенных скачек, погонь на автомобилях, самолетах и ракетах, лихих поединков и драк, одувание ветром, и брызги волн и каскады зуботычен. Типажи все более мужественны и непреклонны, затянуты в кожу, окованы латами или наоборот, облачены в свободно болтающиеся одежды для подчеркивания совершенства тела.

Из-за всеобщего одухотворения, одушествления мира: людей, природы, строений и предметов - они помимо внешней яркости и контрастности, несут и внутренний настрой. Не собственную сущность, присущую объектам мира, а субъективное качество отношения к происходящему действу. Они разделены между Добром и Злом на "помощников" и "противников". Поэтому в них присутствует знак общения, они становятся участниками диалога мира с героями. Все окружающее или ниспослано, или подослано. Потому приключение принимает вид диалога запредельных сил. Как многое в авантюрах, значения встают с ног на голову, а знак простого общения становится символом и наоборот. То есть однозначное становится многозначным.

Поэтому восход и закат означают не только смену дня и ночи, но и "рождение-смерть", "просветление разума -заблуждение", "мир света и мир тьмы" и т.д. Все простое символизирует нечто большее, подразумевает комментарий в диалоге. Этот мир становится отражением иного, неведомого и непостижимого, и действие в этом мире начинает носить подчиненный, второстепенный характер.

Даже непричастность окружающего мира к действию воспринимается как "равнодушие", "презрение" или "неведенье", сон скрытых в нем сил.

Нивелировка символов сводит их к просто информации, необходимой для адекватного реагирования, а комбинация символов создает в конечном итоге сюжет.

Многослойность эстетики и одухотворенности хорошо прослеживается в повествовательной традиции. Борющийся герой, не раздумывающий в пылу схватки, склонен к адекватному восприятию. Однако, при осмыслении случившегося, поиск моральной поддержки и самооправдания, герой склонен узревать именно символическую, метафорическую сторону, тем самым укрепляя уверенность как на счет положительного, так и отрицательного и выработки однозначного отношения. Однозначность действий и решений рождает многозначность и многозначительность окружающего, рождает тайну.

Поэтому в авантюрных романах так важна смена масок. В концепции такой эстетики возможны бесконечные переодевания, неузнавания, подмена голоса (герой говорит из темноты, выдавая себя за другого - и ему верят!), пола, постоянные метаморфозы внешности. Магическое впечатление на персонажи производят карты, иероглифы, имена, неожиданные известия, брошенные проклятия, упоминания.

Здесь же расцветает эстетика тайны. В приключениях она всегда многозначительней ответа, всегда мистифицирована, рождает ощущение беспредельного, сокрытого за ней.

Из-за того, что тайна вызывает по меньшей мере двоякое чувство: неизвестность. Во-первых, тревогу неопределенности. Неизвестность в борьбе таит опасность, а непознанная опасность - это угроза, вызов. Тревога, угроза заставляют уничтожать неизвестность и идентифицировать опасность. Во-вторых, надежду. Неизвестность может нести в себе незнаемый дар, откровение, знание, сокровище неизвестного содержания и величины, что заставляет безмерно преувеличивать это содержание и размеры. Огромные мнимые размеры заставляют пересилить тревогу и страх. Опасность и награда, сокровища (мечта авантюриста), томящиеся узники, неизвестные невесты, скрытые ходы и крепости, затерянные миры - частности, не могущие передать всю совокупность таинственного.

Процесс раскрытия тайны скрывает в себе и другое - свободу. Действительно, неизвестность ответа предполагает множественность вариантов и направлений в поиске решений, мобилизацию фантазии, интеллекта, интуиции и навыков. Свободу поисков и свободу решений. Раскрытие тайны предполагает единственно правильный ответ. Решение правильное срывает маску с очевидного. Раскрытая тайна превращается в правду, истину. Иногда истина прячет свой лик, дабы не оказаться в недостойных руках; чаще прячется зло, скрывает свои проделки, прибегая к личине добра. С раскрытием тайны исчезает и свобода решения, иллюзорно вновь подменяясь свободой выбора и действия. Чтобы обрести свободу решений и фантазии (ожить) надо искать следующую тайну. Как мы увидим, это не единственный замкнутый круг рождения свободы на ниве приключений.

Из этого следует, что привлекательность тайны состоит больше в процессе ее раскрытия, чем в самой сущности тайны. Это соответствует одному из главных правил авантюры: форма всегда важнее содержания, а действие важнее истины.

Имидж тайны рождает искус ее мистификации в более "низких" жанрах авантюр. Частные авантюристы (то есть служащие не абстракциям, а лишь самим себе) умело разработали арсенал таинственности, напуская на себя туман инфернального и демонического. Байроническая загадочность, мистическая таинственность, постоянные глубокомысленные намеки и многозначительные оговорки, перемежаемые откровенным враньем и шарлатанством - вот те сети, которые ловили больше всего якобы легковерной, а на самом деле декаденствующей публики, когда старое совершенство умирало, теряло энергию и всякая имитация жизни, способная любым способом вдохнуть жизнь в умирающее, страшно таковую публику привлекало. Будь то век XVIII или начало ХХ. Таинственные одежды, рассуждения о эликсирах молодости и бессмертия, о секретах духов и загробной жизни, о неведомых мудрецах в таинственных странах, якобы приобщавшие адептов к изотерическим и экзотическим знаниям, таинственных посланиях и несметных богатствах, придуманные на скорую руку ритуалы и "древние" (вечные) культы - все это будило надежду и воспринималось серьезно отнюдь не наивными и легковерными в реальной жизни людьми. Обманы раскрывались, но стремление к тайне рождало новые обманы.

Парадокс эстетики тайны состоит в ее... явности. Тайна должна о себе не просто намекнуть, а прокричать (выстрелом или трупом в детективе), что она значительно больше, чем ничего. Таинственность обрастает знаками, реализует себя действиями - загадочными и необъяснимыми происшествиями, явлениями. Очевидные цепи взаимосвязанных несуразиц, чудес и противоестественных случаев - опасных и влекущих, внешнее глубокомыслие и нарочитая недосказанность: как затворенная дверь в подземелье старинного замка, через щели которой пробивается таинственный свет и слышны странные звуки, ни на что не похожие, но что-то неясно напоминающее. Разумеется, главный герой, для того богом и предназначенный, видит кругом сплошь одни тайны и больше всего их раскрывает. Но мир, состоящий из одних тайн, превращается в мир абсурда (на этом принципе и построен знаменитый роман "Мастер и Маргарита", эстетика противопоставления мира абсурда и сатиры и кричащих о себе таинственных и загадочных персонажей, с их демоническим обаянием, и выход к "истинному" герою - Христу, с его лукавой софистикой).

В притягательность приключений вплетается и тайна будущего. В реальном приключении неизвестность исхода каждого последующего шага чревата загадкой - неожиданностью предстоящего испытания, неизвестность собственной реакции, неизвестность выбора - победа или поражение, удача или проигрыш, неизвестность вытекающих результатов и их последствий. Все это рождает возможность творчества действия, непосредственности переживаемых чувств, борьбы, соревнования и т.д. В отличие от предопределенного приключения, с начертанной судьбой и известностью будущего.

С другой стороны, при совмещении стереотипов реального и идеального возникает искушение испытать судьбу, везение, случай - в конечном итоге - благоволение к тебе потусторонних сил, по выбору: темных или светлых. Хотя реальная удача - это в большей мере математический расчет, при ее неожиданном достижении возникает иллюзия избранности, высшего благословения. Балансирование на пределе риска, неопределенность завтрашнего дня порождает тип "авантюрного образа жизни" - однодневной роскоши, неоправданных растрат, по принципу: "Если Бог против меня - ничто меня не спасет, если за - завтра воздаст втройне". "Легко" и быстро приобретенное, так же легко растрачивается (если кроме подобного бытового объяснения не упомянуть, что стремление к растратам есть подсознательное осознание необходимости жертвы).

Из всего изложенного следует, что тайна в приключении это всегда больше, чем тайна, и уже в силу этого приключение всегда более, чем просто приключение.

(Кратко описывая теории Проппа-Малиновски, можно отметить следующее. В первом типе - "типе а", борьба с врагом и победа над ним. Малиновски очерчивает окружение героя: даритель и невеста и противостоящий враг. Это определяет и промежуточные стадии, например, невеста, стоящая в круге между понятием просто невеста и герой, может стать невестой, дающей совет или помогающей невестой. А, стоящая между невестой и врагом, соответственно, - подвергающейся испытанию или враждебной. Аналогично и с дарителем - ближе всего к герою находится друг-помощник, далее - вынужденный даритель или враждебный. Как видим, в круге моральных качеств ближе всего к идеалу героя стоят дружба и любовь. С нарастанием абстракции в мифологии эти качества переходят в служение и любовь к Богу, родине, долгу, идее спасения.

Второй тип - "тип б" - трудная задача и ее разрешение. Со снижением уровня риска теряется и ощущение страха. Сказка становится бытовой. Основой ценности становится уже не сама жизнь, а затраты времени, сил, интеллекта и материальных средств и полученный результат. Здесь важно не геройство, а хитроумность решения, фактически интеллектуальная и экономическая подоснова (затраты - результат).

Мало приходилось слышать о сказочных, мифологических истоках экономики и практической деятельности вообще, в том числе и от авторов теории. Однако, остроумие котов в сапогах переходит в хитроумие купцов и... бизнесменов.)

Само действие в приключении разбивается на четыре составляющие: 1 (тип "а") - битва - открытое противостояние героев и врагов, Добра и Зла; 2 (тип "б") - раскрытие тайны (по Проппу разрешение трудной задачи. На этих двух посылках вся классификация сказочных сюжетов у него и заканчивается); собственно путешествие, которое распадается на 3 - движение (погоня, перемещение в пространстве, времени, иных мирах) и 4 - на восприятие, познание, впечатление.

В религиозно - канонической интерпретации это названо соответственно: 1 - битва архангела (Божьей рати); 2 - Божий разум; 3 - дух Господень над волнами; 4 - око Господне. Эпическая традиция обычно заплетает все четыре нити в одну бичеву повествования. Уже в эпосе о Гильгамеше можно увидеть это единство, не говоря о Гомеровом цикле*.

_________________________________________________

* Аллегорией соединения этих начал и стал достославный идальго. Всюду он видел лики зла, колдовские чары, волшебные дворцы, изумительных принцесс и рыцарей. Это был удивленный взгляд на обычный мир. Удивленный до абсурдности. И всюду он хотел эти чары развеять, вызвать на бой и победить злодеев, и при этом его не оставляла "охота к перемене мест". Все лучшие качества в нем были доведены до максимума, до абсурда. Обычно критики видят в нем высокую нравственную дидактику, в столкновении идеалов Дон Кихота с обывательским свинством и чванством, равно как с ханжеством и лицемерием знати. Видят глубокие аллегории, нравственные уроки, высокий смысл донкихотства. Мол, идеалы благородства, чести, правды и добра даже в абсурдном виде не теряют своей ценности, и мир будет стоять до тех пор, пока хоть один человек будет стоять на (см. стр.84)

Собранные вместе или существующие в "чистом" виде, упомянутые жанры-направления пользуются и ныне большой популярностью. Если детектив это квинтэссенция направления - "разум Божий", разоблачающий хитрость Сатаны, то путешествия юноши-дилетанта (ребенка, подростка, молодого рыцаря, жениха) дают пищу фантазии более, чем интеллекту. Идеализированные качества - чистота и искренность героя, приверженность нравственности, идеалам, заставляют его исследовать мир и находить мир противоречивым, абсурдным с точки зрения идеалов и "здравого смысла".

_________________________________________________

(продолжение. стр. 83) их защите. А между тем, сам Сервантес ввел в роман (добрая треть текста) целую кавалькаду дам, "чуть было не изнасилованных". Они выступают в самом прямом, а не аллегорическом аспекте приключений со всей серьезностью. Их контакт с основным действием искусственен, а история их настолько пошла и вульгарна, что на ее фоне Дон Кихот - действительно рыцарь без страха и упрека. Создается впечатление, что эти части написаны другим автором. Но нет, все написано одним человеком: школяром, актером, отважным моряком, потерявшим руку в великом сражении при Лепанто, пленником пиратов и рабом, проданным на магрибском невольничьем рынке, обедневшим идальго, ради куска хлеба перешедшим в презренное сословие сборщиков податей и, наконец, заключенным уголовной тюрьмы. Человек, познавший истинную цену приключений и увидевший истинное благородство в высокосветской юношеской пошлости и манерности, а разум - в сумасшествии. Его герой именно мудр и именно таким способом он превращается в рыцаря-шута горохового. Только так, познав формулу и эстетику истинного приключения, он может защитить себя - свое безнадежно униженное достоинство. Дон Кихот невероятно эгоистичен, ибо никого кроме себя не спасает, а спасение его - в образе жизни и мысли.

Именно таким он представляется Сервантесу, который только аналогичным образом и мог себя защитить, натянув маску им самим придуманного персонажа и мечтая об "истинных" и недоступных идеалах - красоте, молодости, богатстве, знатности. Рыцарь печального образа прежде всего жалок и лишь маниакальное упорство его вызывает некоторое уважение. При этом он вобрал в себя всю культуру образов Томаса Мелори и Гальфреда Мальмутского, романами которых публика зачитывалась добрых 300 лет, пока усилиями Сервантеса не были отправлены на символический костер людского забвения. Теперь широкой публике они известны лишь по упоминаниям в Дон Кихоте. Это культура рыцарей-одиночек, корнями восходящая к глубокой древности, романтика более высокая, чем образ шутовской маски. (см. стр. 85)

История вольтеровского Кандида есть история путешествия по реальности и отчасти фантазии (страна Эльдорадо) прежде всего его идеалов и сопутствующих ему носителей пессимистической и оптимистической философии, кои сплошь и рядом оказываются несостоятельными перед искренностью Кандида. Эта искренность заставляет героя в конце концов прийти к нехитрой мысли: оставить мир и возделывать свой сад, поскольку никому в лживом и корыстном мире не нужны идеалы. В царство абсурдных фантазий с противоречивой и противоположной логикой нонсенса отправляется и дитя Алиса (новоявленный Кандид) с целью исследования иных логических миров и детского им удивления, детской (естественной с точки зрения автора), лишенной догм логикой постижения мира, которая делает столь же немудреные выводы: "сон разума рождает..." Что это? если не завуалированное удивление Бога неразумности людских страстей, потаенных желаний и завихрений логики.

Восторженность красотой и презрение к любому уродству есть результат такого взгляда - искренности чувств, естественности переживаний (разумеется, идеализированных детских; искренность похоти, гнева или корысти едва ли привлекает идеализированное божество). Не забудем при этом, что искренность чувств есть залог восхождения к экстазу, лукавство и сомнение есть чувства, навеянные дьяволом, стоящие на пути блаженства.

Путешествие героя в мир абсурда, нонсенса, во времени - это вариант древнего путешествия в загробный мир: катабасиса, преступание эстетики игры жизни, шаг в жизнь вечную. Если в материальном мире идеальное можно

_________________________________________________

(прод. стр. 84) Дон Кихот самоотверженно убеждает себя в собственном рыцарстве, как и его подобие - "стеклянный" человек. Защищенный прежде всего личиной сумасшествия, он бросает в лицо правящей клике (которая даже испанским языком плохо владеет, все больше фламандским) обвинения как истинным мерзким захватчикам, всюду распространившим свои ханжеские взгляды, а также обвинения порабощенному народу, в невежестве своем уподобленному стадам свиней и баранов, тупо следующих за властью чужестранцев. Поэтому все действия его символичны и магически, вроде боя с мельницами. Мудрость шута и Гамлета одновременно, увидевшего всю гниль Датского королевства. Но не стоит забывать, что тысячи других донкихотов в это время стирали в порошок с не меньшим упорством целые народы и цивилизации за морями.

обнаружить лишь косвенно, через непосредственный контакт, хотя бы и мысленный, то в запредельном материальный мир "умирает" и рождается мир бестелесный. Мир знаков переживает смерть, рождается мир образов. Контакт с миром иным, получение знаний не через опыт, а через откровение, от непосредственного впечатления, вмещения образа в себя, уничтожение тайны как неразгаданного знака. Логика бессильна в мире образов, впечатление - всесильно.

При последующем возвращении в реальный мир, (будь то шамана из "верхнего" или "нижнего" миров или Алисы из Зазеркалья, в мир реальности) происходит перевод образов на язык логики, толкование полученной информации. Равно и сам путешественник, вернувшийся из дальних стран или шпион, передавший информацию (все они ушли на время из мира, "умерли" один - в неведомом, другой - в "аду"), их сообщения носят потусторонний оттенок.

Толкование сообщений о двухвостых горах мяса (слонах) или смертельном оружии подпадают под психологический стереотип информации из загробного мира.

Эстетика динамики отрицает застывшую эстетику форм (при том, что она всегда ее и порождает, равно как и компромиссные формы, синтез статики и динамики, каковыми предстает среда приключений: вроде ледяных или хрустальных дворцов, одежд из огня) - извечно стремятся выразить себя в символике вечно движущегося: ветра, огня, роста живых организмов и мертвых кристаллов, пожарах, наводнениях, извержениях, ливнях, молниях, полетах, беге и колыхании. Не случайно использование превосходных степеней и сильных терминов. Буря чувств, огонь в груди, струение мысли, волчий или змеиный, тем паче орлиный, взоры, тело барса, оленя, газели, кабана.

Столкновение символизирует внешние и внутренние приключения персонажа, ужасные и прекрасные одновременно; разрушение застывших форм и утверждение новых. Борьба состоит не только в столкновении света и тьмы, но и в победоносном утверждении красоты, вознесением ее над уродством и мерзостью. Чтобы преисполниться решимости уничтожить, надо действительно ненавидеть, считать уродливым, как христиане считали "мерзкими" античные статуи.

Борьба представляется не только столкновением нравственных, но и эстетических идеалов*. Объективно в этом есть здравый смысл: уродливые создания менее жизнеспособны и уже в силу этого обречены, но субъективно эстетический идеал, связанный с моралью, в приключении выступает как уничтожитель всего непохожего, не укладывающегося в эстетический канон, поэтому и действие подчиняется идее утверждения, носит уже не самоценный, а утилитарный характер - как средство, а не цель. В конечном итоге борьба за идеал, за его будущее сияние обесценивает настоящее, оборачивается тотальным разрушением существующего.

Налицо противоречие - действие есть проявление жизни, но сама жизнь подчинена смерти, поскольку

_________________________________________________

* По традиции положительный герой наделен рецессивными признаками расы (младший сын, юноша). Доминантные признаки отнесены к эстетике темных сил. Впрочем, подобное разделение весьма условно, поскольку оппозиция доминанта - рецессия изменяется по мере становления расы или нации. На разных этапах и у разных народов изменение эстетики идеала не синхронно как по оси физиологической (рецессия - доминанта, мускуларность - феминность), так и социальной (свой - инородец, высшее - низшее сословие).

Подобные оппозиции свойственны субкультурам, присутствующим в общей культуре народа. С точки зрения эстетики приключений все же важнейшим остается внешний облик, следовательно биотипическая оппозиция (отец - сын, старший - младший сын, принц - колдун) Уродство может выступать и как совершеннейшая абстракция: дракон, бофомет, змий, кикимора.

Обычное толкование образа героя как борца с силами хаоса не выдерживает строгой критики. Умозрительное привлечение хаоса, как главного врага, есть естественный результат представления о враге как о потенциальном покойнике (и о дружественном, как о бессмертном). К уже умершему противнику, недобитому до конца, не проявляется ни жалости, ни снисхождения, ни честности. Наоборот, смерть обреченного - это благо для него, избавление от страдания, от внутренних и внешних пороков.

Очевидно, что истребление хаоса возможно лишь целенаправленным творческим актом построения, внесения порядка, а не разрушения. Герой победы над хаосом - строитель, архитектор, а не воин. (Обычное совмещение этих качеств характерно для повествований о монархах-строителях государств.)

Хаос, уродство с точки зрения эстетики крайне нежизнеспособны в высших формах, обречены на скорую смерть и саморазрушение в силу внутренней негармоничности и несообразности. (см.стр. 88).

вообще подчинена идее и поскольку эти идеи есть "вечные", идеальные и неизменные. Дуализм противоречия следует логике неискоренимости Зла - разрушения, этого следствия вечного движения. Противоречие разрешается введением временного понятия эпох, циклов, кальп, эонов - дискретности повествования. Время становится мифическим, цикличным, когда эпоха благоденствия попустительствует злу, умножение зла порождает необходимость его искоренения посредством битв и установления новой эры благоденствия. Таким образом, вечная битва, спорадически возникающая из "буколической пасторали", и есть тотальность эстетики приключений.

Обычная схема соединения четырех элементов приключения в единое повествование (а повествование есть "инициация" слушателя, его законы тождественны инициации героя) уже была изложена выше. Остается выяснить распределение ролей в том или ином случае.

___________________________________________________________

(прод.стр.87) Силы противодействия должны быть уравнены в своей жизненной потенции, чтобы быть достойным объектом для испытания сил героя, и обладать высокой агрессивностью, мощью, поскольку необходимы только для сражения. Герой не может с ними примириться, остановить их иным способом, кроме смертельной схватки. Покойник, даже потенциальный, уродлив.

С точки зрения психологии, люди ущербные обычно обладают сильно развитым комплексом неполноценности и имеют больше претензий к миру и злобы к окружающим. При наличии талантов и случая они иногда действительно могут нести "вселенское зло" (Тамерлан), но не следует забывать, что среди великих полководцев и тиранов подавляющее большинство составляют Македонские и Наполеоны, уродство которых было или следствием молвы врагов, или приобретенными в боях профессиональными травмами.

Напомню, что темные силы символизируют и темные стороны человеческой души. Борьба с врагом у героя идет на два фронта, где идеализация положительных душевных качеств необходима для успеха. В контексте внутренних переживаний обуздание сил хаоса и разложения имеет некий смысл. Они подавляются волевым импульсом (внутренней борьбой). Методологией этой борьбы идеальные качества разведены со всеми остальными и эстетизированы - для большей привлекательности с целью их усиления, несмотря на разные представления о красоте и идеале у разных народов и цивилизаций.

Использование внешнего уродства отрицательных персонажей носит знаковую форму "печати зла". В аллегорической внешности всегда просматривается внешняя, а особенно внутренняя мерзость. Забавно, но "печать Зла" - это Божий знак, подсказка герою, что перед ним "зло".

Так хитрость, проявленная при бегстве главного героя, при его ослабленности или при разгадывании тайны, совершенно неуместна в битве, где никакой ум не сравнится с сиянием ума Божественного. Здесь в удел герою остаются благородство и мужество ("открытое забрало", в отличие от опущенного в начальный период, когда неосторожность одиночки может повредить высшему замыслу). Рыцарь с закрытым забралом есть безличный прислужник добра, скрывающий не только свое лицо, но и тайну Божьего замысла. Открытое забрало в момент конечной схватки и последующего торжества есть уничижение перед лицом бога, поскольку безличный в миг победы только ОН, все остальное более не имеет никакой загадочности и довольствуется славой или позором, поскольку тщеславие есть удел смертных.

Обратную метаморфозу претерпевают темные силы. Всемогущие в начале, они безнаказанно сеют зло и преследуют добро, но в своем действии они следуют замыслу главного героя: собираются вместе, разделяют мир на добро и зло, чем проявляют врагов и друзей, тем самым способствуя раскрытию тайн и загадок. Обнаруженные, проявленные и собранные вместе, они вступают в бой все сразу и гибнут, оставляя дьяволу загадку собственного поражения, непонимание и неприятие оным благородных идеалов, то есть не постижение тайны этого идеала, очевидной для "добрых". Характерен и вариант изгнания бесов из поверженных врагов - постижение обманутыми или обольщенными служителями зла высоких идеалов героя и, как следствие эпохи классицизма, - раскаяние в содеянном. Только такой побежденный враг может еще рассчитывать на спасение.

Ради красоты игры со смертью герой может пойти и на совершенно бескорыстный шаг - изначально даровать противнику жизнь, дать своеобразную фору. Будучи же имманентной эманацией добра, он не может сеять зло и смерть (это право предоставлено его спутникам). Сам же он есть носитель и совершитель главного действия - победы, "торжества добра над злом". Поэтому он табуирует смерть от своих рук и как игрок со смертью, и как носитель абсолютной добродетели. Одержав победу над неглавным своим врагом, он милостиво дарует ему жизнь, подразумевая двоякий эффект поступка: или чувствительный враг одумается под действием благородства, по праву побежденного признает над собой власть героя, станет его другом-слугой, или злобный враг нападет вновь для очередного испытания героя.

Аналогично обстоит и с сексуальной сферой героя. Носитель вечных добродетелей, он не нуждается в потомстве, а способен лишь на платонические чувства. Вечный ценитель прекрасного, он признает красоту как идеал, как культ "прекрасной дамы", как некое прекрасное Божие создание. Служа красоте, он служит Богу. Секс - обычная забава смертных, потомство - радость стареющих. Герой не ищет праздных забав и не нуждается в тиражировании себя в потомках, ибо даже размножение есть косвенное признание своего страха перед смертью (старостью) и проигрыш в игре. Из жениха земного он превращается в жениха небесного.

Отвержению подлежат все иные богатства, кроме жизни и идеалов. Жизнь как победа над смертью превосходит все другие ценности, кроме жизни, пожертвованной идеалам. Поэтому герой не торгует жизнью и не покупает чужую. Он отвергает сокровища, власть, роскошь, этим определяя красоту своей этики*.

От идеализированной вечности героя один шаг в загробный мир. Победивший смерть во всех ее проявлениях обретает бессмертие. Став живым мертвецом, он спокойно преступает пороги запредельных чертогов и попадает в иные миры, миры вечности и смерти, где все живое наиболее мертвое. В этом мире он становится богом, то есть созидает, создает свой загробный мир. Иные миры для него проницаемы, как для обезьяны Сунь У Куна, равно как иные стихии (океан, земная твердь, космос, пространство и иногда время). Он обретает высшую неуязвимость и власть над всеми (причем совсем не стремясь к этой власти) и в, конечном итоге, становится земным воплощением верховного владыки.

Легендарность, божественность героя подтверждается его уходом в иной мир, вознесением, чем обеспечивает иное бессмертие - в памяти людей, оставив им материальные свидетельства своего существования, законы (идеалы) и жизнеописание (эпос). Поступки герой - это только герой, и неизвестно каковым он станет в дальнейшей жизни реального человека подчинены земной логике, любой герой - это только герой, и неизвестно каковым он станет в дальнейшей жизни.

_________________________________________________ * Возможны и другие источники тех же норм этики, вытекающие из иных логик поведения, иного мировоззрений. "Вечные истины" могут быть ответом и на другие вопросы. Но идеал требует только декларации.

Жизнь оставившего мир становится легендой, не допускающей никаких неправильных действий и поступков неканонических. Боги живут на небесах. Чтобы вернуться на землю, бог должен там умереть, стать самым мертвым из самого живого.

Такова логика идеала, логика недостижимого. В жизни культура приключенческих идеалов существует в виде мифов, идеалы лишь руководят поступками героев, в том или ином виде стремящихся к совершенству, но все-таки живущих.

Одержав победу, герой заполучает в свои руки будущее (славу, память в веках, невесту и предполагаемое потомство от нее), власть (все оставшиеся в живых теперь друзья-слуги) и богатство (все не изъятые свыше магические предметы и трофеи от сатаны). Все это передается ему Богом и людьми по праву достойного и единственного, пока нет других соискателей *.

В дальнейшем сюжет может преследовать и более локальные цели. Удаляясь от своей наивысшей точки - божественного максимума абстракции, возможно как нисхождение и к более ранним типам героев, так и выведение на сцену похождений дьявола и третьего героя - демона (не в инфернальном значении, а лишь как самостоятельную абстракцию крайнего индивидуализма и эгоизма).

Реальность как предшествует, так и впоследует формуле. Проследование происходит в современной индустрии развлечений, туризма и приключений. Современные массовые и индивидуальные срежессированные авантюры на продажу основаны на усвоении некоторых аспектов эстетики приключений. Они рассчитаны на получение запрограммированного эффекта у массовой публики. Массовость "героев", желание каждого в максимально безопасной форме встряхнуться, прокатившись, скажем, пару миль на надувном плоту по стремнине Колорадо, рождает небезызвестный китч, лишает приключения основного смысла, игры со смертью и Божественной миссии. Впрочем, существование такой профессии как наемник, где некоторые играют на интерес, свидетельствует и о неистребимости игры со смертью. Тем плачевней результаты.

_________________________________________________

* Поэтому в бытовой логике погоня за и добыча богатства, власти и любви есть доказательство удачливости, избранности судьбой, угодности Богу. Подобные соискатели благ всегда удовлетворяются этим выводом.

Кстати, отношение американцев к туристическим приключениям и познавательным поездкам может шокировать "истинного" авантюриста. У них это называется "инвестициями в себя", в одном ряду с образованием и спортом стоят развитие кругозора, переживание сильных эмоций с целью закалки психики. Интересно, как они называют пожертвования в церкви? Инвестициями в Бога или свою бессмертную душу?

Изначальная амбивалентность приключения определяется двойственностью ролей в жизни первобытного человека. Это роль "охотника" и роль "жертвы". Делая первичный выбор игры со смертью - смерть от голода или смерть от рогов и копыт, принявший роль охотника предпочитал второе. Сам процесс охоты можно выразить в виде привычной формулы: приобретение навыка - позыв к действию (голод) - выход на охоту - обнаружение следа (тайна) - тропление (разгадывание) - контакт с добычей - загон ее - убийство или поимка - разделка (распределение) - удовольствие (еда) - утилизация остатков - приобретение в сытости. Первичный азарт охотника культивировался и развивался впоследствии как воинским, так и лихим сословием (типа Робин Гуда), и до сих пор встречается как в первобытном, так и сублимированном виде. Примечательна романтизация самого процесса охоты именно как опасной игры, а не добычи пропитания. Опасности, связанные с охотой после того как исчезли горы мамонтятины, (способствовавшие долгой сытости и забвению страхов), сделали более ценной мелкую добычу и соответственно способствовали ее фетишизации.

Нахождение в роли жертвы - это обратная охоте методика убегания от хищников и стихий: созерцание окружающего мира - идентификация опасности - бегство - сокрытие - затаенность (как бы смерть, исчезновение из мира) - выход из убежища (воскрешение). В дальнейшем методики стали более изощренными: добавлялось призывание на помощь, создание укрытий, использование уловок, превращение бегства в заманивание (смена ролей и масок).

Первый тип был более свойственен мужчинам: охотникам по праву рождения и силы. Второй - соответственно женщинам, старикам, детям и слабым (раненым). Существование матриархата было возможно в условиях коллективной сплоченности слабой части населения: жертв, когда критическая масса мужчин-добытчиков могла бродить в одиночку, где угодно в поисках добычи* .

В дальнейшем все роли чаще стали встречаться в единых "пьесах". Из совмещения родились роли "спасителя" (охотник, спасающий своих в роли "жертв"), роль внешних грозных сил свелась к образу "врага", комбинации ролей. Следующим этапом после усвоения ролей и их комбинаций был перенос принятых норм поведения внутрь семьи-общины. Внешний мир, таким образом, терял определяющее значение, что способствовало смягчению стиля "игры". Необходимое убийство сменялось насилием и угрозой, внутриплеменным соперничеством и борьбой, а также сплочением семей и групп. Началась передача знаний, формирования мифологий и религий. (Причем мужчины внесли свой тип мышления, выработанный в процессе длительного уединения: стремление к познанию, абстракции, индивидуализму, медитации в одиночестве, логике).

Мужчины вернулись в "семью". Это был конец матриархата и начало эстетизации охотничьего духа, духа приключений. Это был и первый отход от первичного страха и стресса к более спокойному восприятию мира.

Сама по себе эстетика страха наиболее распространена на бытовом уровне и широко употребима. Кроме памяти о детстве и первых преодолениях страхов, кроме необходимой защиты и упомянутой необходимости постоянной душевной борьбы и закалки, в страхе сплетаются и другие моменты. Прежде всего ощущение жизни. Если я мыслю - значит существую, то, если я боюсь - значит живу. Мне есть что хранить и за что беспокоиться. Следующее - предчувствие компенсаторной реакции психики. Любое избавление от страха дает чувство защищенности, покоя и уюта. Далее - страх служит прекрасным социальным _________________________________________________

* Как утверждают исследователи, образы былинных богатырей и героев иных эпосов, равно как и первых бродячих рыцарей, есть память народов именно о тех охотниках - бродягах. Став героем-индивидуалистом, рожденным в обществе и в него же вернувшимся к старости блудным сыном, в лучшие свои годы бродяга мог рассчитывать только на себя, противопоставляя себя всему обществу (миру). Периодическое возвращение к этому опыту в разные эпохи рождало огромное количество странствующих рыцарей (от Лиссабона до Киото), а также рыцарей духа - бродячих монахов. Не говоря уже о наемниках, пиратах, актерах, менестрелях и просто бродягах.

(и поведенческим) ориентиром. Человеку не надо тратить время и энергию на выработку своего отношения, самостоятельной позиции к источнику страха: реакция мгновенна и однозначна. Картина мира заметно упрощается, а выбор ответной реакции подчиняется стереотипу. Страх (вернее сопутствующий ему выброс адреналина) отлично тонизирует в малых дозах, повышая при этом желание размножаться (не даром война - одно из самых сексуальных деяний). Вполне общедоступное удовольствие.

За наслаждением страхом следует и красота ужаса. Отдаленная или малая угроза его не вызывает. Только непосредственный контакт со смертельной опасностью и напряжение осознания присутствия страшной тайны. Тревога напряженного, грозного и неизбавимого ожидания, старательно нагнетаемая, достигает своего пика, когда нервы готовы лопнуть от перенапряжения, все это вдруг взрывается, как противопехотная мина, на которую наступили в самый неподходящий момент, как лопается разбухший от боли гнойник. Человек моментально оказывается в роли приготовленной к закланию жертвы. Чувствует растворение своего Я в волне ужаса. Власть ужаса несоизмерима ни с чем, но кратковременна. Если в состоянии тревоги, неведения или страха человек может пребывать довольно долгое время, то в ужасе - короткий миг. Ужас своим ощущением выпадения из времени, своей вселенностью придает всему ощущение конечного мига, конечного разрешения всего, решений и ответов на все загадки и проклятые вопросы. Он создает ощущение слияния с вечностью, с космосом. Что и делает его неодолимо привлекательным. В соединении с хэппи-эндом его привлекательность еще более возрастает, ибо подсознательное предчувствие хорошего исхода уже делает ужас побежденным. Начиная от ощущения мягкого кресла перед экраном телевизора и кончая ощущением невероятной силы и власти преодолевшими не эмпатийный, а реальный ужас. Власть ужаса отдается в руки победителя как одна из основных ценностей власти вообще. Желание ужаса есть естественное желание конечного избавления от страхов и тревог, столь разнообразных в человеческой жизни.

Естественное желание ужаса как следствие неотступных боязней, страхов, тревог и сомнений наиболее характерно для поведенческих ролей жертв: особенно старикам, детям и женщинам (охотник умел прогнозировать или планировать свое поведение, то есть сдерживать и побеждать свой страх). Старик, подойдя к краю вечности, уже успевал утратить остроту чувств. Расхожее стариковское оханье, пародируемое молодыми в фразе: "В наше время вода была мокрее, а сахар слаще", - относится к действительному отмиранию рецепторов, чувствительность к влаге и вкусу (к жизни) со временем понижается. Естественное старение, слабость, упадок воли возвращает людей в мир детства и детской непосредственности страхов, особенно страха смерти. Постоянно ожидая ее, старики все время думают о ней, свыкаются. С другой стороны, они тянутся к детям, желая хоть таким образом оживить чувства. Все эти старческие комплексы и страхи могут вызывать вспышки ужаса и пессимизировать мифы, поскольку старики являются хранителями и передатчиками опыта и знаний. Страх и ужас стариков питает аналогичные чувства детей, тем самым рождая новый круг героев.

Другим хранителем тайн является женщина. Круг ее опыта и знаний состоит и строится на более устойчивых явлениях. Она передает более старые традиции и обряды, навыки и профессии, основанные не на логике и интеллекте, а более на вкусах и эмоциях. Исторически находясь в роли жертвы, с ее правилом таиться-скрываться, она способствует сохранению именно такой информации. Но не только роль жертвы определяет ее историческую роль и поведение. Ко всему примешиваются ее собственные физиологические страхи и тревоги. Сначала страхи и тревоги, аномалии поведения менструального цикла. Ежемесячное беспокойство, внутреннее напряжение, дурнота часто изливаются в виде истерик, капризов, агрессии и даже галлюцинаций. Позже приходят тревоги беременности, родов и беспокойства за детей. Уже в силу этого у женщин выработалась своя особая субкультура страхов, беспокойств и тревог, а также методик преодоления оных. Эта субкультура, противоположная мужской, часто утаиваемая женщинами и презираемая мужчинами, пережила интереснейшие этапы развития. Автономный миф женского извечного приключения, вобравший в себя все: странную жизнь собственного организма; собственный цикличный календарь - в основе своей лунный, поскольку один лунный цикл совпадает с циклом месячных, а десять - с беременностью; неизбежность сладости зачатия, тяжести вынашивания будущего человека, муки рождения и радости новорожденному, истечение молоком - все это настолько отлично от жесткого мужского цикла, неопределенности его календаря, знающего только один период созревания и растянутые во времени сезоны охоты и смены времен года. В свое время отсутствие постоянного контакта (а когда контакт стал постоянным, обнаружилась скрытность женщин, их постоянная смена настроений, периодические тревоги и непредсказуемость поведения - и все это, лишенное внешних причин) создало у мужчин представление о женщине как о противоположном таинственном существе. Это в свою очередь стало источником дополнительных страхов. Умело обыгранные женщинами, это представление и эти страхи внесли и способ существования в их культуру - сокрытие физиологии, акцент на внешнюю привлекательность. Скрытность вела в женское ведовство. Своя постоянная и повсеместно практикуемая традиция, даже будучи прервана, вновь формируется из самой особенности психики и физиологии женщины, собственная традиция преодоления страхов, тревог и недомоганий, подпитанная еще в детстве детскими "досексуальными" традициями и традициями старости, способствовала мистификации женской тайны, что определяло двойственность мужского восприятия ее*. Явное - объект сексуального влечения, мать детей, домохозяйка и хозяйка дома, хранитель рода и очага. Тайная - неизвестное, противоположное создание, со своей скрываемой субкультурой, тайной, страхами. Мужская интерпретация делала женщину то божеством (как безусловного носителя таинственности), то исчадьем ада (как перманентного носителя неведомого, страха и ужаса). Особое значение придавалось стремлению к женщине, скрытой власти ее привлекательности, что создавало новый вид ужаса: желание обольщения, страх соития (особенно первого), тайна рождения детей. Зарождался ужас графини Дракулы - тайной убийцы мужчин. Боязнь женщины заставляла разделять дома на половины, иногда даже доходила до разделения языков на женский и мужской.

* На удивление сложно описанное исследователями, все сплошь мужчинами, старавшихся с помощью изучения древних традиций найти единый источник ведовства. Общность культа у оторванных друг от друга народов исключали заимствования или даже передачу традиции поколениями. В конце концов ученые признали свое поражение, согласившись с гипотезой генетической памяти и вторичного появления обряда из глубин этой памяти. Интересно, кто первый заложил эту память в гены? Дух святой?

Влияние пикантного ужаса испытали на себе и культы ночи, луны с присущими им ритуальными убийствами. Все потаенные культы ведьм всегда так или иначе связаны с культами луны и ночи, при них совершают свои обряды. Сакрализированные моменты истечения водами, потери невинности, беременности заставляют проливать кровь, попирать невинных младенцев, зачинать от божества в Вальпургиеву ночь. В дальнейшем, соединяясь с мужскими религиями, этот синкретизированный культ приобретал аллегорическую форму, но порой и доминировал.

Слившись с мужским культом Приключения, он принимал за бога то некое бесполое существо, то жестокого гермафродита. Новые божества в виде символов уже сформировавшихся образов и понятий вновь входят в основную формулу приключений то в виде Сатаны (абсолютного зла), то друга и союзника (невесты). Вносят особую жестокость необходимости и желанности жертв и жертвенности. Увлекшееся символикой, приключение начинает воевать с порождениями самого себя, с химерами сознания.

Искушенный в тонкостях авантюр законно возмутится: "Неужели эстетика авантюр сводится к красоте темных миров смерти, ужаса и тайны? Насколько мне известно, это всего-навсего эстетика "готического" романа. Не хочет ли автор уверить, что весь их мир есть пошлость, низкопробный китч? Но пошлость должна иметь первичный, "высокий" эталон, под который она мимикрирует и который, в силу мимикрии, губит. Где те высокие идеалы, те недосягаемые образцы? В смерти?"

Возмущение вполне обоснованное, хотя природа смерти всем более или менее ясна. Любой школяр откровенно признается, что не знает причины или источника жизни, но с ужасающим простодушием поведает о стойкости кошек к удушению или разъяснит механику снятия лягушачьих шкурок. Как и от чего происходит смерть он знает без учебников. Живое знает, как жизнь поддержать или продолжить, или как остановить и предотвратить. Тем не менее незнание первопричины жизни заставляет порассуждать или просто задуматься о ее пресечении. Смерть - это акт рождения наоборот, некое возвращение во всеобщее чрево. Убивая, человек исследует феномен жизни, и в этом исследовании он видит глубокий смысл.

Не от того ли смерть в эстетике приключений является лакмусом. В предчувствии смерти обреченный открывает все свои тайны, он испытывается ужасом смерти. Он произносит нечто запоминающееся и, если он из природы благородных героев и ему не в чем покаяться, нечего сообщить миру, то он своим страшным проклятием или пророчеством, патетикой повергает в отчаянье злодеев. Всякий пророк уже в силу своего звания или знает час назначенный, или готов покинуть мир в любую минуту. Он все время находится в "предсмертном" состоянии.

Обобщая: чтобы выявить в приключении суть человека, его надо убить, равно поставить в положение умершего заочно. Герой должен скользить над пропастью, искать, всей душой жаждать трагедии (где, как известно, в финале - куча трупов главных героев и торжествующее зло). Именно возможность трагедийной развязки делает и подвиг настоящим. Кто ищет - тот найдет. Кто хочет пережить трагедию - обязательно ее переживет. Это - дополнительный мотивационный стимул и высокое оправдание Поступка.

Ибо битва с врагами происходит там, где они есть. Настоящее приключение может существовать только в смертельной схватке высших стремлений с низменными страстями. Поэтому в нем все зависит от врага, и все высшие проявления подчинены низшим. Состояние заменяется деянием. Свобода - освобождением, счастье - осчастливливанием. Заповеди морали начинаются запретами, с "не ...".

И суть этого противостояния - борьба, ее красота в контрастах противопоставления. Безликий серый мир неопределенности взрывается, открывая неведомые ранее оппозиции Добро-Зло, свой-чужой. В борьбе приходит понимание мира потому, что картина этого мира становится простой и понятной. И в познании этого мира человек идет до конца, контрастируя все по принципу: "кто не с нами, тот против нас". Встав на путь борьбы, герой бросает вызов. Он требует или подчинения, или схватки. Он противопоставляет блеск своего благородства, силы и умения всему мировому злу. Он ставит эксперимент смерти зла, он требует боя как доказательства собственной жизни. Поэтому ему не нужна легкая победа. Лишь отдав все силы борьбе, он выявит в себе нечто первоосновное, чего нет у столь же обессиленного врага. Это нечто - избранность, присутствие в нем высшего начала. Именно это нечто, именно эта дробинка и приносит ему победу. Поэтому в борьбе необходимо некое "озаренное" действие, коронный прием, владение которым доступно лишь посвященному и посвятившему себя овладению этим божьим даром.

В это же время и раскрывается ужасная красота зла: для придания герою единственности и исключительности (божественности), Зло изображается находящимся в полушаге от окончательного своего торжества, и только герой способен предотвратить этот шаг. Интересно, что в этот миг пространство переходит во время ("успеть до полуночи" или до первых петухов). Время на стороне зла, что естественно, поскольку герой борется со временем как с неизбежностью смерти и одновременно находится вне времени - он бессмертен, пока обличен высшей миссией. Зло становится властелином времени, герой - пространства. Вечная юность героя противостоит вечной "старости" зла, а предчувствие близкого торжества зла (ужаса) - вере в победу героя (хеппи-энда).

Лишь после полного наслаждения эстетикой страха возможно оценить красоту всего спектра главного качества героя - героизма. Спектр этот восходит от простой смелости к храбрости, отваге, мужеству и так далее. Сходные в значении, эти понятия все же основаны на различных оттенках и нюансах внутренней борьбы. И строятся, исходя из вызываемыми реальной опасностью эмоциями, способами оценки этой опасности и внутренней волей преодоления эмоций. Так, смелость - это преодоление чувства страха, мужество - действие против источника опасности, несмотря на полное понимание степени риска. В то время, как храбрость есть более безрассудная черта характера, готовность противопоставлять свое Я всякой опасности. Она граничит с негативными проявлениями геройства: яростью, отчаянием и безрассудством, геройскими поступками, совершаемыми "со страха", из чувства безысходности и отчаяния - когда жизнь уже проиграна (в представлении героя) и более нечего терять. Принятие на себя бремени борьбы - это поселение страха внутри себя и постоянная с ним борьба, это упоение чувством опасности, что повышает до невероятных пределов осознание своей значительности, которая и разрастается до вселенской Миссии. Все энергитизирующие и тонизирующие факторы придают человеку-герою невероятный прилив энергии и сил, делают его существование неизмеримо осмысленным и необходимым всем. Смелость выталкивает героя в круг новых подвигов и он становится наркоманом собственного героизма.

Однако осознание степени риска есть и умение рисковать - умение, более относящиеся к игроку, чем к одержимому Миссией. Действительно, уверенный в высшей защите, уже изначально отдавший жизнь Служению, не особенно печется об опасности. Он храним высшей волей, он игрушка в более надежных руках, и эти руки не отдадут его на заклание, лишь бы сам он не усомнился в этом. "Да будет вера твоя крепка...". Истинный игрок со смертью ищет опасности и умеет рисковать. Он играет очень красиво. Прежде всего, он использует своё мужество как оборотную сторону медали - умение преодолевать свой страх становится умением вселять его в других, и чем герой неустрашимее, тем он страшнее для других: и врагов и друзей. Тем самым программируется ответная реакция врагов. Но не только умение вселять страх есть основной элемент рискованной игры. Не менее важна игра ума: умение собрать все сведения и о себе, и о противнике, оценить свои слабые и сильные стороны и, что особенно важно, найти самое уязвимое место у врага. Но, прежде чем поразить его в это место, надо запутать самого противника. Прежде всего, представив свою славу бахвальством. С одной стороны, это действительно выглядит красивым жестом - герой-одиночка против Силищи. Противопоставление беспредельной и безнадежной отваги - самоуверенности и могуществу. И это вселяет в противника страх тайны героя: "Действительно ли это шаг безрассудства? Правда ли, что все прежние подвиги его только глупая сплетня?" Противник уже лишен уверенности, а значит и напора и расчета. Он не контролирует себя и не может оценить соперника. Напротив - герой собран, следит за действиями врага, не делает бесполезных ходов и четко знает как свою самую сильную сторону, так и самое уязвимое место противника. К этому месту он и подводит весь ход борьбы. И только когда сила героя сойдется со слабым местом врага следует молниеносный удар и "меч-кладенец отрубает коготь дракона", и Одессей втыкает горящее бревно в глаз Гиклопа. Хладнокровие, расчет, упорство - полная неподверженность как чувству страха, так и чувству отваги и порыва. Лишь холодная уверенность самурая и непроницаемое лицо индейского война. Для этого нужно научиться владеть собой, сдерживать и закалять страсти, не допуская и намека на их возникновения в трудную минуту. Стать сосредоточенным, расчетливым живым механизмом, прекрасно настроенным и заведенным. Поскольку цена за любую осечку - жизнь. Но мотив внутренней смерти как красоты и здесь присутствует неотступно - в идеальном механизме.

Но для героя этого не достаточно. Героем можно стать, лишь пройдя испытание как заведомым страхом, ужасом, неизвестностью, так и преступив черту заведомого риска, победив в ситуации совершенно безнадежной. Когда игрок с опасностью сто раз решит, что в данной ситуации его самая сильная сторона - умение быстро бегать. И лишь заведомо совершив невыполнимое и оставшись при этом живым, можно совершить Подвиг и стать "настоящим героем". Подвиг - это кульминация всей эстетики и Добра, и Зла. Сияние Подвига есть самое светлое и красивое сияние в эстетике приключений. Только божественное сияние может его затмить - и Подвиг посвящается ЕМУ.

Поединок или битва - это напряжение всех способностей, всех сил и возможностей. В зависимости от его характера возможности варьируются. Если в бою на первый план выдвигаются сила, умение, стойкость и мужество, то в расследовании - холодный ум (детектив чаще имеет дело с убийцей). Идеалом является соединение всех способностей (соединение "битвы" и "трудной задачи"), когда ярость и ненависть к врагу сочетаются с трезвым умом, холодный расчет - с молниеносностью. Мальчик-с-пальчик может одолеть людоеда, как Давид - Голиафа. Внутренняя сила, тренированность и уверенность неизбежно переходят в красоту, резкость и выветренность внешних движений, в красоту и гармоничность ударов, защит, блоков и финтов. Как бы ни был внутренне красив герой, в схватке он должен выразить себя внешне, через столкновение с внешней силой. Красота поединка начинает играть главенствующую роль. Опять возвращаясь к самураям, следует отметить, что для них красота поединка являлась мерилом внутренней красоты. Именно для поединка жил воин, и наименьшим позором считалось погибнуть, нежели испортить гармонию схватки, победить не по правилам, подло или некрасиво.

Схватка все более переходит в показуху. Именно экзотичность, причудливость происходящего должна доказать неординарность, нешуточность намерений и применяемых средств. Внешний эффект и лоск замещают внутреннюю сущность схватки. Конечная логика приводит через поединок перед битвой к рыцарскому турниру и параду. Отрицается в конце концов сама реальность схватки, войны, где бравые солдаты часто вынуждены бежать с поля боя (даже самые храбрые), где красавцы гвардии превращаются в израненных калек, а роскошь их мундиров - в измаранные грязью и кровью лохмотья, где сегодня хоронят друзей, с которыми вчера делили последний кусок, а жирные тыловые крысы пребывают в сытом довольстве и присваивают чужую славу, награды и женщин, где изматывающая рутина окопов и марш-бросков, многотрудных переходов, вынужденного мародерства и жестокости, усталости и страха превращает блестящее войско в скотов.

Реальность страшна для идеала. Не случайно серьезно увлекшийся рыцарством, мальтийскими ритуалами Павел I глубокомысленно изрекал: "Война портит армию", - и предложил заменить войны поединками монархов. В ожидании этого часа государь ополовинил армию, а оставшихся обрядил в устаревшие мундиры прусского образца, скроенные нарочно для того, чтобы придавать движениям "механический" вид (как у заводной игрушки) для особо красивого движения шеренг и колонн по плацу на вахтпарадах. Именно на этих ристалищах все соответствовало планам и идеалам, подчинялось и слушалось, было упорядочено эстетикой выдуманной битвы. Рыцарский турнир - это доведенная до крайности демонстрация боевой готовности и боевого духа, духа сражения, в конечном итоге убивающего само сражение.

В эстетике сражения присутствует и мотив свободы, свободы гетевского девиза: "Лишь тот достоин жизни и свободы..". "Буря и натиск", рожденные сентиментальными умами, сформированными при просвещенном солдафоне Фридрихе Великом и испытавшими ужас наполеоновских войн, четвертьвековую неопределенность постоянного разгрома и освобождения некогда великой Пруссии (иже Саксонии, Баварии, Австрии), те "Буря и натиск" сделали свой вывод. Это было стремление защитить от грубости военщины тонкие порывы души, путем эскапады в вымышленные миры, выдуманные приключения. Где высший дух всегда побеждает и сам себя освобождает, ежедневно и ежечасно (пока его ангельская сущность не переродится в демоническую).

Истинная свобода самодостаточна сама по себе, она почти равнозначна ощущению жизни. Взыскующий свободы, в принципе, ищет жизни, он бежит от смерти, он доказывает примат собственной жизненности. Он никак не может "выдавить из себя раба (смерть) по капле". "По капле можно на Капри, а нам подавай ведро!". И бегущий от смерти, бежит от страха смерти. Абсурдно бежать от неизбежного. Логический эскапизм рождает трусливое освобождение раба. Аналогично обстоит с любовью, но ей будет посвящена отдельная глава.

Свобода в эстетике приключений всегда связана с заточением (отсюда романтика узилища). Лишь испытав несвободу свою и других, герой может почувствовать радость свободы. Лишь сбросив оковы страха, рабства и унижения, он может считаться истинно свободным. Поэтому он устраняет все порабощающее и тем рождает новую несвободу (прежде всего для зла, для поверженных). Даже установив законы свободы, он устанавливает законы-ограничения. А их следует соблюдать. Герой обречен на недостижимость своей цели, ибо он, прежде всего, несвободен сам. Он слуга добра и справедливости. Он не волен во внутреннем выборе*. Контрастируя мир, герой убивает свободу. Взамен множественности взглядов на мир, бесконечности путей, изобретения или открытия новых он ведет в жестокий мир выбора между двумя враждующими лагерями, в деятельный мир установления императива. Взамен безграничной внутренней свободы он предлагает дискретный ряд освобождений, для осчастливливания людей ему прежде всего надо их освобо'дить (или освободи'ть). Поэтому для постоянного счастья людям необходим постоянный гнет. Угнетение становится залогом свободы. По этой схеме возможно только постулатизировать свободу. Объявить угнетением все непонятное, неизвестное, чужое. Достаточно декларации. Общество все более и более начинает зависеть от внешней свободы, от постоянного освобождения как от наркотика. В обязательном порядке оно должно нести освобождение другим, равно как и его Герой, герои ("несущие свободу" - девиз "зеленых беретов"), всюду сеять семена дуализма освобождения. Всюду навязывать и искоренять собственные модели зла.

Значит в доктрине приключений невозможна модель абсолютной свободы? В логике приключения - да! Приключения не могут без разорванных пут, равно как и жизнь невозможна без борьбы. Вернее, в логике "большого" приключения. Приключения - испытания жизни. Борьба как элемент жизни есть часть логики жизни, борьба сама по себе имеет лишь логическую _________________________________________________

* Понятие выбора подменяет свободу жизни свободой выбора, то есть выбором между двумя и более тюремными камерами.

конструкцию, но внутренней логики не имеет. Поскольку борьба как самоцель, борьба ради борьбы есть безграничное насилие и всеобщее разрушение, а борьба ради победы оканчивается победой.

Победа - это антипод ужаса. Это торжество жизни, ее праздник. Радость победы включает в себя радость попрания смерти, смех над разверзшейся бездной ужаса, признание всей тайн врага, всех его усилий и стремлений мелкими и недостойными. Все утраченные силы, как по волшебству, восстанавливаются, а утерянные богатства с лихвой возвращаются.

Победа - вот рай приключения. Ликование всеобщее, гром фанфар и салютов, пиры, танцы, любовь. Люди поэтому так обожают победные годовщины. Они ритуально проигрывают прошлое приключение ради этого рая. Естественна радость людей наступившему царству света, они даже не желают наступления ночи, прогоняя ее прочь иллюминациями и салютами. Увы, этот момент мимолетен, как ужас. Но его можно продлить или постоянно побеждая, или... постоянно празднуя (как в Древнем Риме). Для нового торжества необходимы новые победы и новые враги. Праздничное ощущение нового мира (вопреки излюбленному утверждению советологов о империи страха - СССР, а благодаря ранее описанному ощущению масс Большого Приключения) зиждилось на постоянной круговерти побед над внешними и внутренними врагами, над голодом и разрухой, имело своим праздничным пиком Победу с всеобщей послепобедной эйфорией, позволившей преодолеть послевоенную разруху, а так же более поздними космическими и прочими целинными победами и годовщинами великих побед и свершений. Жизнь в амбивалентности радости и страха, тяжелейших испытаний и невероятных ликований делала связь ужаса и радости перманентной, как революцию Троцкого, до той поры, пока не исчезли герои и всеобщая серость стала очевидной.

Праздник требует массовости, всеобщности, братского слияния в едином порыве, дружеского единения. В нем находит кульминацию эстетика дружбы. Испытывая себя, человек испытывает отдельные свои качества. Когда бремя испытаний разделено, происходит временное разделение функций, батального труда, перепоручение собственных качеств другому. Один силен, другой ловок, третий умен, четвертый решителен. Дружба позволяет проверить в себе то качество, которое признают в тебе друзья. И в то же время взглянуть на себя их глазами, со стороны. Чем достойней друг, чем преданней он тебе, тем выше ты в собственных глазах. Равно как и отношение к тебе врага. Чем больше тебя любят и чем больше ненавидят, тем больше почет и уважение в глазах мужского сообщества. Если выдающиеся достоинства друга служат тебе и твоему замыслу, то ты и замысел действительно велики. Взаимное чувство ответственности есть взаимность цели. Все стремится к освобождению. Массовость доказывает правоту. Братство борьбы, коллектив, слитый в единый организм, общее служение цели нивелируют, заставляют на время забыть о личном, выпячивает волевые, бойцовские качества, заставляет отбросить все негодное к войне. Друг превращается в определенное качество, магическое оружие, ниспосланное свыше. Хранение друга становится сбережением магического талисмана, оружия, снаряжения. Рыцарь-одиночка может более доверять коню и мечу, считая их наиболее верными друзьями, а уж потом оруженосцу. Предательство друга исключено - это отказ от высшей помощи, от миссии, служения. Предательство другом хотя и возможно - он же слуга главного героя, и его жажда освобождения распространяется и на хозяина - но это предательство представляется ударом врага: или искушение слабости друга (мораль насчет "недостойных" слабостей - урок герою), удар в слабое место или засыл шпиона (враг коварен). Помимо прочего присутствует и элемент Божественного лицемерия: гибнут чаще те, кто вместо героя занимался неприглядными делами.

Дружба, обернувшаяся предательством (а за таковое, при известной вольности, можно посчитать любые самостоятельные движения души друга-слуги, идущие вразрез с волей друга-господина. Это превращает слугу в вещь, раз душа отдана служению. Герой и посредством дружбы подвергнут еще одному испытанию), карается смертью как предавший общее дело, а не только унизивший изменой господина. Герой-предатель второго плана не проходит испытания на "вшивость" и недостоин жизни. Преодолевший же искушение предательством становится объектом щедрости (на самом деле являющегося последним испытанием - на корысть, алчность). Разумеется, истинному другу ничего не нужно, как слуга идеи он неподкупен. Навязанное богатство он пускает по ветру, чтобы вернуться в услужение господину.

Щедрость Героя является одним из возможных внешних проявлений идеальных душевных качеств: обычно еще включающих честность, искренность, благородство, милосердие и мужество - вкупе называемых прекраснодушием. Сама по себе щедрость есть отношение к богатству. Если для более низких жанров (если установить своеобразную иерархию целей типа: любовь, долг, корысть, жизнь) богатство есть максимально возможная мотивация смертельного риска; для более благородных идеалистов, одержимых высокими, но еще не вселенскими помыслами (спасение любви, народа, поиски истины, Грааля - идеями немеркантильными), это уже не богатство, а клад - необходимое средство достижения своей цели; то для одержимого высшей миссией - это только низкие ценности, низший и общедоступный дар возможности обладания материальным. Магия денег, дарующая владение предметами и услугами обыденного мира, доступна всем и сила ее зависит только от толщины кошелька. Герой, выступающий как потенциальный Царь Мира (а в сюжете приключения как Принц Мира: то есть будущий обладатель всех богатств), не может размениваться на мелочи - деньги для него лишь способ общения с низменным миром, компромиссный вариант между его и Мира моральными эквивалентами.

Выказывая щедрость, герой не отрывает от себя последнее в припадке расточительности, а лишь соотносит ценности людей посредством своего безграничного богатства. Поэтому щедрость его не имеет границ, хотя на самом деле он эти границы провидит в мире людей, размером и качеством дара определяя морально-этическую иерархию заслуг поданных перед Героем (как наиболее верным подобием небесного на Земле) и перед Богом.

Остальные благородные качества происходят из того же источника. Бескорыстие - обратный вариант щедрости, есть констатация невозможности расчета людей доступными им средствами за деяния Героя. Владетель всего, он не может забрать своего же прежнего подарка, он берет необходимое, вообще никак не соотносясь с мнением людей о своих богоугодных поступках. Герой вообще не приемлет дары от смертных, поскольку все дары для него имеют только два источника - от Бога и от Диавола, люди - это лишь посыльные в их руках. Кроме этого, он не может отнимать что-либо из корысти: он не грабитель. Не может он и принимать плату за труды: он не наемник и не полицейский. Отвергая предложенное дарителем (обычно спасенным или помилованным), Герой делает его навсегда обязанным себе, и спасенный оказывается вечным должником Героя, обязанным однажды вернуть долг - свою жизнь. Магический залог чужих жизней помогает Герою заполучить иные высшие ценности - магические предметы, друга, невесту, высшие знания. Все и вся становятся моральными должниками героя, его благородства, мужества, самопожертвования и милосердия. Тем не менее такие жесты в жизни носят название красивых. Демонстрируя их, Герой служит рекламой добрых чувств, делая их привлекательными в глазах многих. Закрытое забрало его, анонимность - мнимое равенство с окружающими выгодно оттеняет благородные поступки, подчиненные единой цели и потому кажущиеся выдержанными и неторопливыми, даже в неистовой гонке событий, на фоне всеобщей суеты и подверженности алчным и коварным чарам зла. В равной мере Герой выше торга, обмана (обман возможен лишь как тактический ход в борьбе с самим врагом рода человеческого). Царю неуместно торговаться. Он лишь принятель и соискатель высших даров, ценностей рассеянных, утерянных или умыкнутых в Мире. Он искатель и открыватель высшей духовной красоты и высшего понятия о ценностях, почти недоступных смертным. И Герой не может быть мелочным в расчетах с людьми, в какой бы форме или валюте эти расчеты не производились (деньги, власть, любовь, жизнь).

Такова в общих чертах эстетика Большого, смертельно опасного приключения. В ее контексте красота - идеал пребывает в формах антагонистических, и чрезмерность всего не есть ни достоинство, ни недостаток, а лишь естественная черта. Большое приключение есть само по себе целый Мир, Вселенная, если угодно, контрастная и наделенная жестоким смыслом. И должно знать законы ее строения, в том числе и законы красоты, коль скоро мы постоянно ощущаем присутствие этой Вселенной в нашем мире.

ТЕКСТ

Правила по преодолению непредвиденных обстоятельств.

1. Принимать быстрые решения.

2. Уметь импровизировать.

3. Уметь постоянно и непрерывно

контролировать самих себя.

4. Уметь распознавать опасность.

5. Уметь оценивать людей.

6. Быть самостоятельным и независимым.

7. Быть настойчивым и упорным, когда это

необходимо, но, если нужно, уметь под-

чиняться.

8. Признавать, не отчаиваясь, пределы своих

возможностей.

9. Искать, когда кажется, что возможностей

больше нет, другие пути выхода из поло-

жения, прежде, чем сдаться окончательно.

10. И даже тогда не сдаваться.

Я. Палкевич . Выживание на море

БОЙ С ТЕНЬЮ

Сырые стены, пронизывающая прохлада. Яркое окошко наверху. Смешно, всю жизнь боялся каменного мешка. Вообще - то я предпочитаю маленькие уютные комнатушки - подсознательное наследие детских лет, прошедших в московских коммуналках. Наверное, потому, что из окна была видна только огромная стена старой фабрики и чахлое деревце в миниатюрном палисаднике. А мимо кухни шла проходная каменная кишка, по ней часто шастали темные личности, иногда страшными глазами зыркая через забранное решеткой окно.

М-да... Мрачноватые воспоминания. Два шага вперед, два в сторону. На неровном полу что-то вязкое. Стены склизкие, замшелые. Готический роман какой-то. Интересно, где я нахожусь? Наверняка, в "Кастель Долороса". Подходящее название - Замок Скорби. Испанцы построили его то ли против французов, то ли англичан или голландцев. Но очень неудачно. Захвативший его оказывался в ловушке и погибал. Самому приходилось бывать здесь раза три. Сначала было интересно, но ночевать здесь - нет, увольте... Кажется, каменные щели находились в южном бастионе. Или в западном? А может, во всех?

И сесть нельзя: задница расцарапана, лежать - яйца холодит. Стоять устаешь, остается ходить из угла в угол. Черт бы их побрал, этих "ниндзь".

Может, это бред? Может, случайно выпил сок пьяной лианы и свалился сюда? Ну откуда появились ниндзи? Сейчас? Только из дурацкого ящика вместе с вампирами, инопланетянами, оборотнями и прочей нечистью. Да и Джерри говорил. Джерри? Вместе с дружком Томом. Хороша парочка, имена-то - из мультика. В общем, не смотри телек на ночь.

А если серьезно, то все было. И треск "калашника", и детектив, и картечь по кустам. Нечего себя успокаивать, теперь

придется отвечать за того парня, которого я того. Воздастся тебе за все. Моментальная карма. Не стреляй в людей на ночь.

Дьявольщина! Только самокопаний сейчас не хватало, начнешь себя винить да жалеть и уже не остановишься. Если хочешь выжить, надо держать себя в руках и заняться чем-нибудь. Может, попробовать вылезти? Хотя это бесполезно. Ботинок нет, одни носки, брюки коммандос, майка и куртка. В куртке пачка долларов и пяток фотографий. Благородные разбойники, мелочь их не интересует. Раз не убили - будут допрашивать (считай - пытать). Ничего, выдюжу. Только о чем спрашивать будут? С меня им проку никакого. Кроме, пожалуй, мифической способности обращаться в зомби. Ну да! Конечно! Ниньдзя читают специализированные журналы. Все, как ни крути, бред.

Раз попить нет ничего, можно стену полизать. Нудное занятие, но отлично нервы успокаивает. Тут капля, там две, за

час напьешься. И покурить нечего. Дрянь дело. Дело дрянь.

Спокойно. Живым из этой передряги все равно не выйти или нормальным. А это все равно что смерть.

- Ну, вот ты и паникуешь, парень.

- Отлично! - раздвоение сознания. Беседа с самим собой о двух лицах. Однажды этих лиц было около шести. В ужасную грозу, когда деревья трескались и падали в двух шагах. За ливнем ничего не было видно. А внутренние голоса от самого подлого до самого грустного ругали, один, неуверенно отвечающий, но бывший вроде у них за главного. И на несколько секунд наступило ощущение полной потери своего Я. Не знаешь, с кем себя ассоциировать. Размножился во множестве внутренних голосов. И вдруг откуда-то изнутри рявкнуло: "Чего разорались?! А ну цыц!", и вновь я - это Я. Вот тропинка под ногами, вот уклон, вот человечьи метки у чьей-то могилы. Конечно, католическая могила радости не прибавила, тем более освещенная блеском молнии. А молния ложилась горизонтально и бежала вниз. Через час пил кофе с ромом, сидя на корточках у огня в какой-то негритянской халупе. Сушил одежду у очага. В уплату они попросили прочитать молитву своему богу, поскольку очень боялись небывалого ливня и грозы. Перед сном продекламировал им из Пушкина: "Все то, что гибелью грозит..." Им очень понравилось, поскольку в русском здесь никто ни бум-бум.

- Забавное воспоминание, но к случаю не подходит.

- Ну, вот тебе другое. Помнишь, недалеко от леса Абрама Терца. Это я его так назвал. Там мне все время приходили на ум стихи. Мол, гуляю с Пушкиным.

- А вспоминаешь ты ночь с волками?

- Разумеется. Запалил костер в глубине пещеры, привалился к стене, закурил. И тут увидел смотрящие на меня глаза. Пещерные не то волки, не то шакалы с убийственным запахом. Убийственным в прямом смысле, дыхнут разочек - и обморок. Их всего ничего осталось. Смотрят, а подойти боятся. Огонь сбивает запах. Если догорит - конец мне. Тогда достал нож и решил: "Даже если загрызете - все равно парочку прикончу." Потом вспомнил тех ребят: Дона и Лекса. Дона МакДука и Леха Храповицки, и еще их проводника Лота, усердно охранявших эту стаю. Пещерный зверь - эндемик, стоит больших денег. Ну, понятно - браконьеры. А эти ребята стерегут. Помню, как бинтовал Лекса-Леха. Мне-то эти волки на хрен сдались, меня попугаи интересовали. Но натолкнулся на их патруль в лесу. Лех лежит раненый. Я его перевязывать, он матерится, я его выключил одним ударом. Тогда и подружились. Он говорил немного по-русски, но редко, больше по-польски и по-английски. Бывало, выпьет - и петь. Сидим вдвоем, поем: братья-славяне гуляют. Все удивлялись. А потом какой-то подонок нанял негров с побережья, и красавца Дона и гордеца Лекса зарубили мачете. Лот тогда приполз без руки. Но волков, видно, спасли, раз эти вонючки со мной нос к носу оказались.

И подумал я: "Ну, прикончу я пару, все равно загрызут. А за вас, тварей, такие ребята погибли!" Отбросил нож, сел на корточки и, как только огонь притухал, новое топливо подбрасывал. Сожрут так сожрут. Жизнь человеческая за них - одной больше, одной меньше, им все равно, это наши дела - людские.

Когда жечь ничего не осталось, полез в мешок за тетрадкой. И обнаружил пакет красного перца. Это было спасение. Замотал капюшоном глаза и нос и высыпал перец в костер. Помню повизгивание и шум убегающих зверей. Потом самому все заложило - глаза, нос, рот. Сознание, конечно, потерял, но позже кое-как выполз на свежий воздух.

- Это интересные случаи спасения. Но сейчас от них лишь на душе легче. Ты что, не понял, что это конец? Все!

- Тихо! Спокойно. Конец так конец. Может, сразу здесь и кончить себя? А? Чтоб не мучили.

- А жизнь, а мечты? А твои записи, рисунки? Все для кого?

- Ну, ты отлично знаешь - все это для себя. Прежде всего я интересен сам себе. И мысли важны лишь, чтобы уяснить кое-что. Понял?

- Тогда бы ты не записывал бы все это. Или в крайнем случае

не хранил.

- Ну, может, кто найдет...

- Кто? Кто в этой глуши знает русский? Ну, в лучшем случае... Нет, лучший случай исключен.

- Ладно. Хватит двоиться. Остается последнее. Почему этот

замухрышка психолог решил, что я зомби? Время есть подумать.

Итак - 5 фотографий. Рисунок монохромный, даты нет. И все же, рисовал я их в прошлые Большие дожди. Тогда я вернулся от Центрального Хребта. Что там интересного? Ничего. Сопровождал этого Алекса Паркина. Таскал все его фотоаппараты, штативы и этюдники. Он рассчитывал посмотреть праздник в честь какого-нибудь здешнего божества. Я тогда глянул на торжество мельком, уселся в сторонке и уснул. Усталость поборола интерес. Перед этим ссыпал все никелевые деньги в руки Мокко-знахаря, но тот отрицательно покачал головой. "Жертва", - сказал тот. Я приметил на шее Паркина золотое распятие, объяснил ему. Дескать, мы должны засвидетельствовать свое искреннее желание приобщиться к Мангале, расставшись с самым дорогим, заодно и убрать талисманы. Алекс нехотя подчинился. Колдун взял распятие, взвесил в руке и внимательно рассмотрел. Золотая цепочка была оторвана, крестик обмакнули в ром и поместили на ритуальную наковальню. Мокко шевелил потрескавшимися губами, и я смутно расслышал йорубское прощание с умершим. После молитвы-заклинания голову Иисуса сплющили ритуальным молотком-булавой.

- Дикари, - негромко произнес Паркин, - распятие от Картье.

- Наверное поэтому оно вызвало такую непосредственную реакцию - сострадание к умирающему.

Он потом вычел его стоимость из моего гонорара. Пришлось продать ему несколько рисунков, пока он разбирался со своей амуницией перед отъездом.

Стоп. Вот это что за круг с пламенем? Что напоминает? То-то и оно. Во время процессии ты лишь дремал. Сквозь дрему на все поглядывал: и как негры танцуют, и как Мокко чертил магические знаки и говорил на креоле и йоруба. Значит, записал в подсознание. Позже, рисуя, отключил сознание, полуобъемную среду воспроизвел. Выпустил из себя. Вот и разгадка - все просто. Слишком просто, но хоть какое-то объяснение. Врать нехорошо, особенно себе. Теперь можно сесть в позу "Дзё-Дзен". Отогнать все мысли. И погрузиться в себя. Напоследок.

Джерри сидел в углу аналогичного колодца и заматывал головку члена обрывками рубашки. "Ну вот, не хотели родители в свое время сделать еврейское обрезание, теперь ниндзя устроили полинезийское", - ворчал он. Действительно, кожица на конце была рассечена вдоль. Все эти неприятности и боль не давали ему сосредоточиться и злили его еще больше, как и желание пить и курить. "Сейчас принесут крепкий кофе, содовую со льдом и манильскую сигару, стоит лишь заказать."

Положение действительно казалось крайне опасным. Но не убили же. Взяли заложником. Заложником чего - собственной глупости, жадности? Нет, нужен им как источник информации или... или это какая-то секта маньяков-извращенцев, которые принесут их в жертву. Ну, если в жертву, то лучше сейчас отравиться. Он пощупал ворот рубашки - капсулы не было!!! "У ребят хорошая хватка."

Осталось одно: подготовить варианты ответов на возможные вопросы. Для начала Джерри решил прикинуть баланс имеющейся информации и всего остального. Он не имел: компьютера, дискет к нему, пистолета, суперчасов, экстренных запасов. Все, что они оставили - одежду и деньги, и то забрали пластиковый портмоне. Как он попал, как попал! Если они найдут кодовую фразу к программе (это нетрудно), то и спрашивать его ни о чем не придется, он на всю жизнь будет у них на крючке. Вот вам зомби без всяких фокусов. Будет вечный страх перед выдачей его кому угодно: ЦРУ - за кражу секретной информации, суду - за нарушение законов, налоговому управлению, федеральным властям, крутым клиентам, обведенным вокруг пальца. Еще минус куча денег, инвестированных в ничего. И никто ему не поможет. Ни жена, ни Том, никто.

Джерри плотно забинтовал рану. И понял, как не вовремя. Он с трудом поднялся, подошел враскаряку к противоположному углу и стал мочиться. От рези и дергающей боли слезы навернулись на заплывшие глаза. И тут он заметил, что шепчет молитву. Богу всевидящему и Богу милосердному. Только это и был шанс. Он стал читать молитву вслух. Слова легким эхо отлетали от сырых стен и удалялись в отверстие в потолке, оставляя в застоялом воздухе ямы ощущение неслышной вибрации. Будто сам Бог разговаривал с ним. Так он и стоял, задрав голову, со струйками слез на грязных щеках, придерживая пальцами больной орган. Так разговаривал с Богом. Он просил прощения за все прегрешения, за забвение Всевышнего, благодарил за все прошлые наказания, выпавшие на его нелегкую жизнь, и молил, молил о спасении.

Кризис прошел. Стуча о груду камней (ему оставили ботинки), он направился в свой угол. Итак, что им сказать, этим сукам. Надо держаться, держаться достойно, милостью божьей. И нечего понапрасну вычислять. И все же он составил план. Нашел достойный выход, как ему казалось. Успокоенный, он задремал.

Его разбудило звяканье деревяшек, перед ним была веревка с привязанными палочками...

Меня втолкнули в комнату. Сняли повязку. Глаза застлал яркий свет. В углу торчал какой-то старик, до бровей закутанный в черное. Тут почувствовал запахи, они теснились вокруг, забивая друг друга. Но убийственно-манящий запах вирджинских сигарет был слышен сразу. Чертовски захотелось курить. Все вокруг молчат. Не хотят говорить, и не надо. Стены эти точно - Кастель Долороса. Сейчас вторая половина дня. Свет прямой - мы на южной стороне. Лампочка у них есть - значит, местный источник тока. Прочно обосновались. Молчат, суки. Молчите, молчите.

И тут я учуял запах Джерри. Наверное, я привык к нему раньше. Не могу сказать, чем он пахнет, собой, наверно. И еще пахло женщиной, еле уловимо. Европейской женщиной. Очень интересно.

- Добрый день, Петя.

Я вздрогнул. Русского я не слышал давно, своего имени - еще дольше. Этот фокус поэффектней самого присутствия ниндзя.

- I don't understand*.

- Не придуривайся, мы все про тебя знаем.

Интересно, что? Если я сам про себя не все знаю, и чем дальше - тем больше. Голос был, однако, знаком. Конечно, это - Руслан Ицхаков. Охранник из нашей экспедиции сюда, в Сьерру, от совместного предприятия "Троль". В свободное от работы время занимался с нами каратэ.

- А, это ты, Руслан. Как поживаешь?

- Отлично, - он замолчал, искоса глянул на старика в углу.

- Как видно, любовь к жесткому стилю далеко тебя завела. Но все равно, очень рад. А куда я попал?

Руслан был значительно моложе меня. Но не по праву сенсея и по высокому мастерству, а, в основном, из-за кавказской своей гордыни говорил со мной всегда надменно, с чувством глубокого превосходства. Это не мешало ему постоянно заискивать в делах служебных. В неясной памяти о нем хранилось смутное впечатление.

- Ты попал, куда надо. Я, как только увидел тебя, понял: вот кто нам нужен. Ты парень с головой, много знаешь, многое можешь. Правда, в каратэ у тебя успехи скромные. Но сенсей тебя быстро подучит. Ты же всю жизнь мечтал стать крутым каратекером.

___________________

* Не понимаю (англ.)

Заманчиво. Стать тенью. Ниндзя. Действительно мечтал. Особенно в московскую пору увлечения Востоком - тан, дзен, каратэ, ушу. Не знаешь, где найдешь. Занимался я долго, но он был прав - неэффективно, поскольку внутренне не принимал полного подчинения учителю, а без учителя никаких успехов на сем поприще не добудешь. Я всегда мнил себя индивидуальностью. И порол отсебятину.

А здесь - суровые законы. Погребение заживо в секте. В секте, которой убить человека - профессия. Вариант не из лучших. Но в обмен, понятно, жизнь. Осталось одно: сломаться. Про себя знаю: сломаюсь - добра не жди. Столько черноты вылезет. Не-ет, не пойдет. К тому же, это какая-то тонкая восточная штучка.

Видя мое раздумье, Руслан продолжил.

- На тебе жизнь нашего человека. Он не умер, но уже не боец. Тебе придется его заменить... или искупить.

Я могу сломаться только на одном: когда человек ради меня

унижается, причем довольно долго. По этой части я застрахован, эти люди никогда не унизятся (во всяком случае, не будут умолять).

- Так в чем дело? От меня что требуется?

- Пока вот что...

Он опять посмотрел на старика. Тот показал ему что-то руками. Суровость сцены начала меня забавлять.

- Нам необходим проводник. Ты хорошо знаешь эти места. К тому же интересуешься разными байками черных. Покажешь нам кое-что.

Задание пустяковое. Пробуют, ловят на крючок.

- Хорошо, если освободите моего напарника.

- О нем забудь. Его уже нет.

- Тогда не пойдет, - сказал я как можно увереннее, и тут меня прорвало. - Гады вы все, суки. Понацепляли на себя тряпок и людей кончаете. Не выйдет. Я в казаков-разбойников с вами не играю! С моей помощью вы хрен кого убьете.

Сзади метнулась тень. Я поставил блок и ударил в живот. Удар мой заблокировали и ответили ударом двумя руками около ушей. В глазах искры, в ушах шум. Толчок под дых. Дыхание перехватило. Такое чувство, что сейчас вылетят легкие и, если не вдохну воздуха, тотчас умру. Как будто тону в воздухе. И пошевелиться невозможно. Медленно сгибаюсь, будто кланяюсь по-японски старику. Возможно, это меня спасает. В этой позе стою минуту, другую.

- Хорошо, у нас время есть. Мы подождем, пока ты одумаешься. Пока посадим тебя к твоему дружку. Выживет тот, кто сожрет другого.

- Ладно, крысоеды, согласен.

Радость за Джерри охватывает меня. Ничего, вдвоем мы

как-нибудь выкрутимся.

КОММЕНТАРИИ

ЭСТЕТИКА ПРИКЛЮЧЕНИЙ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Выходит, абсолютную власть надо мной

всегда имела одухотворенная красота,

та, что сокрыта в лице женщины... Но

что такое красота? Мы ничего о ней не

знаем...

Д. Казанова. История моей жизни

АВАНТЮРА

Если в предыдущих разделах рассматривались только закономерности присущие приключениям вообще или только смертельно опасному приключению, то это не значит, что мы позабыли незабвенного Проппа и его классификацию. Будто не существует хитроумного авантюрного сюжета, вносящего в жизнь легкость и изящество. Его эстетика вбирает многие феномены приключенческого сознания и восприятия, но в своей основе, в жизни и в игре, противоположно смертельному риску. Авантюрист жаждет не высшей оценки, а лишь умножения своей жизни, обогащения ее различными аспектами и ощущениями. Поэтому он транжирит свою жизнь, что на самом деле есть не расточительство, а игра со ставками на кон. Транжира изощренно избегает опасности, ибо знает о прихотливости фортуны, а если использует элементы Большого приключения, то лишь как сильный козырь в игре. Он играет в серьезность, на самом деле веселясь. Он проявляет истинно исследовательский интерес к миру и его проявлениям, поскольку скука для него страшнее смерти. Он имеет в достатке и внутреннюю свободу, и вечный праздник жизни (в своем понимании) и все прочее, поскольку лишен внутреннего страха смерти. И вовсе не из чрезмерного геройства, а по причине иного ощущения жизни и времени. Если он интроверт, то мыслями своими он чаще пребывает в вечности, а экстраверт растворяется в сиюминутном, в миге. Оба типа пребывают в отсутствии высокого идеала. Первый все время ищет его вкупе с истиной, второй просто не ну ждется в таковом, считая идеалом себя. Мир для него ярок, но не разделен на полюса.

Активность для него не доказательство собственной жизнеспособности, а сама жизнеспособность. Она изливается из него, бьет ключом, натыкаясь на препятствия, и преодолевает их. Для успешного излияния ей необходимы эти преграды, эти преодоления. Ей нужны берега преград, чтобы не выплеснуться целиком и сохранить себя.

"Трудные задачи" для этого подходят лучше всего. У интроверта, углубленного в себя, этот поток жизни протекает малозаметно для окружающих. Авантюрист-отшельник эволюционирует на пути постановки задач и их разрешения. Это очень талантливый тип авантюриста, ведущего игру интеллекта со своим жизненным импульсом. (А не наоборот, как думают некоторые. Задачи, поставленные пытливым умом есть вещь более серьезная, чем приемы их разрешения. В такой игре интеллекту гораздо трудней переиграть себя, ибо всем известна истина про корректно поставленный вопрос. Сила интеллекта при разрешении вопросов сводится к рутине: к методу, упорству, набору знаний, механизму эвристики.)

Экстраверт ищет задач, сформулированных и поставленных другими. Он выбирает вечный путь перемещений, поисков, авантюр и плутовства. Модель мира его - вечная игра. Подобный путь всегда отдает жульничеством, поскольку ограничение мира игрой для человека подобного склада всегда оборачивается внесением игры в область нравственности. Для него остается нравственным лишь служащее выигрышу, ЕГО ЛИЧНОМУ выигрышу. У него свой кодекс правил, своя знаковая система, не совпадающие с правилами и системами окружающих. Он не навязывает свою систему - наоборот, именно в этой неадекватности он находит большие преимущества и дополнительные стимулы. Именно это помогает видеть мир необычным, странным, часто абсурдным, но всегда интересным. И он всегда обращает свою необычность в козыри и стремится разыграть их. Не неся ни высокой миссии, ни печати свыше, он всему в жизни обязан себе, поэтому божественный промысел для него - пустой звук. Случай, фортуна, везение... вот его боги - красота жизни игрока, эстетика судьбы актера, шаловливого гения, плута. Он с упоением и легкостью берется за всякое новое дело, быстро достигает успехов, но (решив задачу) так же быстро охладевает - игра сделана. Это Нассретдины и Уленшпигели мирового фольклора, баловни судьбы и плутовства. Их фортуна, удача больше выступают не как риск, а как случай. Ставка того или иного размера придает серьезность игре, означает возможность риска, но только возможность, вероятность, а не выбор риска как такового. С точки зрения авантюриста, не стоит испытывать удачу по пустякам, всякий раз проверка эта должна оборачиваться солидным выигрышем. Ни один шанс не должен пропасть даром. И тем не менее именно возвышение над случаем, над теорией вероятности есть проверка фортуны. Выпавший случай должен быть использован незамедлительно и всесторонне. Профессионализм авантюриста состоит именно в этом умении использовать все шансы, и он выигрывает в силу своего профессионализма. Но поиск шанса ведет к постоянному прокручиванию колеса фортуны - именно здесь авантюрист соприкасается с таинственным, неведомым, именно здесь для него открывается бездна. Надо сказать, что история знает не только эти персонажи. Попадаются счастливые примеры соединения интересов: вынос внутренних вопросов во вне. И не всегда это Гумбольдты и Амундсены, встречаются Наполеоны и Дрейки.

Натуры эти очень деятельные, активные. Хотя вряд ли у кого повернется язык назвать Казанову трудягой. Но сей достойный муж смог вместить в свою бурную жизнь сразу десяток ролей жизни, каждой из которых хватило бы не одному поколению его современников. Авантюрист вообще, благодаря принципу игры и актерству, проживает несколько жизней, надевая маски и мистифицируя. Что грозит ему в конце концов не прожить свою собственную.

Не менее важной линией в авантюре является интрига, суть которой в мистификации тайны. В отличие от тайны, существующей самой по себе и требующей отгадки от авантюриста, эта загадка загадывается им самим. Даже, если он участвует в чужих интригах, его задачей остается направить ее с выгодой для себя, подчинить ее ход своей воле, своим планам и расчетам. Изящество интриги обозначено следующими параметрами: во-первых, это загадка с двойным дном. Интригующая, заманчивая оболочка призвана завлечь в действие требуемый круг лиц (актеров, статистов, игроков), используя игру на их особенностях, пороках, страстях, увлечениях, на их тяге к таинственному. Второе - непосредственное руководство игрой самим автором-интриганом. Использование им своего умения общаться с людьми, внушать доверие, пробуждать интерес и вынуждать к действиям, равно как умение разжигать страсти, мистифицировать, давить на скрытые пружины души или просто обманывать. Третье - умелая маскировка истинного замысла. В интриге всегда множество ответов на один вопрос или один достоверный ответ на все вопросы. Но этот истинный ответ знает только автор, разоблачение его замысла означает его поражение. Запутанность интриги, частая непредсказуемость поведения игроков, их ошибки открывают широкое поле для моментального реагирования на изменения, изобретательства новых ответов, поворотов изменяющейся ситуации в нужное русло. Интриган вводит своих игроков в ощущение невероятного, непостижимого стечения обстоятельств и странного поведения окружающих, заставляющее их впасть в некую деятельную прострацию, потерять контроль над ситуацией и в конце концов сдаться. И последняя метаморфоза - выигрыш, в котором совершенно не важны ни установление справедливости, ни выяснение истины и ее конечное торжество, а важен лишь практический, материальный (социальный, любовный или иной другой эквивалентный) результат. Конечная цель состоит в том же сохранении тайны замысла, идеалом считается полное неведение игравших. Их отнесения случившегося всецело на игру случая, фортуны: Авантюрист не упустит случая мистифицировать и своего бога. Проигравший остается проведенным, одураченным и униженным в глазах победителя. Разум, интеллект, ум (читай хитрость) торжествует над глупостью (читай простодушием). Игра масок комедии дель-арте (символизирующих человеческие характеры) оборачивается театром жизни. Маски скрывают истинную суть, и поверивший маске уже обманывает сам себя. Разгадывание (или сокрытие) внутренней сущности и, как следствие, прогнозирование ее действий, использование в своих интересах - это один из главных моментов интриги-игры.

Достаточно частое повторение интриги делает неизбежным выявление ее сути-цели, как следствие накопления опыта проигравших. Что делает необходимым применение новых, все более изощренных поворотов и приемов. Однако постоянные выигрыши лишают интригу блеска новизны и таинственности. Требуется очередная смена ролей, места действия и актеров (Что прекрасно описано господами Г.Зиммелем и С.Цвейгом).*

Внешнему лоску блистательной игры, холоду и невозмутимости шулера, проигрывающему в один миг _________________________________________________

* Интрига может быть раздута до всемирной "Панамы"-аферы, государственного заговора (переворота) или сведена к милому розыгрышу. Она растяжима во времени и пространстве, что придает ей еще более захватывающее ощущение власти над ситуацией.

состояния и через минуту возвращающему их десятикратном размере, при этом оставаясь совершенно спокойным (для него это род схватки, где эмоции неуместны): всем профессиональным навыкам игрока, идущим от ума, адекватно соответствует невероятное кипение страстей, скрытая жажда нешуточного азарта и наркотическая жажда сильных эмоций. Равно как Герой бросает вызов Смерти, так и Игрок дуэлирует с Проигрышем. Поэтому внутренне он ищет поражения, ищет Драмы (как Герой - Трагедии). Не познавший проигрыша вообще не может именовать себя игроком. Не познавший драматической развязки не может носить высокое звание авантюриста. Успех и Драма это основные краски, которыми авантюрист расцвечивает Мир. Но разделение это проходит не вовне, а во внутреннем мире его. Между сознанием и подсознанием. Именно здесь залог нескончаемого противоречия его психики и источник кипения невероятных страстей. И если игра его, как профессионала и актера всегда обязана быть успешной, то судьба его так же неумолимо будет драматична: он добьется всего к чему стремиться - и Драмы, и Успеха; и небесного рая обладателя фортуны, и кромешного ада проигравшего. В любом случае это будет полное наслаждение всеми гранями Игры, извлечение из нее всего возможного. Прохождение испытания Игрой требует не меньших внутренних изменений, чем испытание Смертью.

Эстетика игры перерождает человека, заставляя его играть прежде всего с самим собой, перед собой и против себя. Тотальный обман входит в душу, превращая внутренний мир в казино. Так стремление к полноте Жизни оборачивается познанием главного способа ее проявления - Игры, превращением и подменой ее самой главным внешним ее атрибутом. Стремлением не жить, а изображать, моделировать жизнь.

Иногда авантюриста привлекают чисто физические трудные задачи Конечно, это не призыв свыше, а только формулирование внутренних задач. Постоянные физические нагрузки способны сделать человека атлетом (Гимнастом, используя терминологию Рабле). Но одностороннее развитие одного только организма рождает чувство личного примата в мире физической силы, ощущение надежной брони из мышц, подчиняет собственной силе интеллект, что в свою очередь ведет к постоянной игре мускулов, погоне за первенством, рекордом и кончается преступанием грани, отделяющей соревнование с соперниками от игры со смертью.

Исключение смертельного риска, отсутствие поиска смерти делает авантюру некой переходной формой между сознанием обывательским и героическим, поскольку эти крайние виды миросознания есть вид существования с найденным локальным смыслом жизни. В мещанском существовании смысл этот обретен, а в" юны годы" заменен вопросом поиска своего места в мире. В спокойствии мирных, большей частью рутинных трудов место это обретено и "проклятые" вопросы не беспокоят человека до поры, до времени. Обретшему, несущему внутри себя этот смысл подобные вопросы просто не приходят в голову или представляются праздными. И на этот "праздный" вопрос он ответит поддержанием "существующего порядка", что не исключает ни консерватизма замыкания в мирке собственного дома, семьи, деревни, ни универсализма вхождения в мир приобретения новых благ прогресса, "общества потребления" активного стяжательства честным путем, то есть расширения этого мирка . Это два общепринятых способа бюргерского контрастирования мира (по Э.Гелнеру). Но в спокойствии и достатке суеты мирской этот вопрос всегда сокрыт, что делает его наиболее животрепещущим, поскольку личность человека остается не выявленной, невостребованной. В благополучии, достатке, всеобщем благоденствии людей начинает волновать вопрос эволюции. Всеобщая выживаемость ущемляет отбор, но лишь новые жизнеспособные формы будут, в конечном итоге, употреблены природой.

Скрытое противоречие борьбы обыватель решает по-своему: углублением обычных радостей жизни путем увеличения их количества. Стремление к накопительству и приобретательству становится формой игры - поиском новых дельных безделушек. Новые дома, машины, интерьеры, услуги, массовые развлечения и досуги - это растворение человека в деятельной праздности и трудоголизме, в страсти обывателя к вещам и достатку. Не выявленный смысл жизни заставляет двигаться обывателя в тупик меркантильности. Оставленное наследство: приобретенное в постоянных трудах; дети, воспитанные как собственное подобие; "честно" прожитая жизнь; воспоминания о банальных, в сущности, переживаниях и развлечениях - таковы его воспоминания на смертном одре. И ничего яркого, великого и героического.

Прошедшие путь поиска, обретения смысла, обретают и саму жизнь, ее сомнения и страхи, буйство и кипение. Спектр их чувств неизмеримо шире и мощнее потому, что их поиск и есть сама живая и изменчивая форма жизни.

Обретшие в поиске "высший" смысл одновременно становятся и его могильщиками: героями, пророками, учителями высшей идеи, рабами обретенного смысла. Им не терпится испытать этот смысл на жизнеспособность. "Бескорыстные", "безыдейные" игроки со смертью обречены на поражение, лишь несущим идею обеспечено бессмертие памяти.

И лишь ищущие смысл могут ощутить вкус бессмертия еще при жизни. Пребывание в мыслях о вечном уже дарует эту вечность. А пребывание в миге (подобное ощущению животного, не имеющего представления о смерти, лишь чувство опасности, хотя, кто знает?), забвение времени дарит ту же вечность. Конечно, этот миг эстетизируется. Лови день. Пожирай каждую секунду, ибо каждое мгновение жизни прекрасно. И, погрузившись в него, ты забудешь о вчера и завтра. Поэтому ради единого мига стоит рискнуть этим "вчера", которое прошло, или этим "завтра", которое неизвестно.

Заканчивая с эстетикой, спешу сообщить, что тема эта не исчерпана. Так или иначе ее отголоски будут слышны и в других главах. Спешу разочаровать иных читателей, полагающих, что приключения учат любить хорошее и ненавидеть зло. К любви, как обещано, мы еще вернемся, что такое любовь к идеалу, надеюсь, понятно. Возможно Вам хочется услышать о красоте ненависти, равно как и о красоте мести? Увольте, хотя и написанные, эти разделы я опускаю.

К чести древних, они ставили гомеров цикл куда выше его производных - трагедии, драмы, комедии. Этих лунных жанров, существующих в ночи солнечных, лучезарных героических мифов. Стоить отдать должное и Востоку, тоже считавших классикой не серьезные писания, а сказки и авантюры. Считая от древнеегипетских и шумерских сказаний, от Рамаяны - до классических романов Китая. (Некоторым особняком стоит здесь только древняя дневниковая проза Японии, жанр женского эстетического бытописания. Но стоит напомнить, что сначала были Кодзики - и лишь через полтысячи лет - Сей Синагон и Мурасаки Сакибу.)

Только современная западная традиция литературы, любящая ставить все с ног на голову, выдает анемичные интеллектуальные изыски за настоящее (читай - элитарное), все прочее сметая в кучу массовой культуры (читай - эгалитарной). Автор не ищет нового взгляда на старые вещи, просто ему ближе более естественный подход.

Возможно автор, желая разобраться в эстетике приключений, разложить все по полочкам, окончательно все запутал и перемешал? Отнюдь. Сложность существует там, где на первый взгляд все просто и понятно: в этой самой эстетике массового, бульварного и простого чтива. Самого массового, если брать приключение широко. Когда автор в сомнении, терзании, к нему можно подойти со всем логическим аппаратом. Можно постигнуть сложность Джойса или Беккета. Но, когда вещь очевидна, проста и понятна всеми, тем не менее, не ясна никому, поскольку ее надо не понимать, а ощущать. Стоит лишь подойти к эстетике такого нехитрого романа с обычными канонами критики, чтобы расставить все по ранжиру, эстетика умирает, оказавшись нелепой, вычурной и смешной. Но как быть не с романами, а с деяниями миллионов людей, вытворяющими такие штучки, что не опишешь ни в одном романе?

ТЕКСТ

Test the taste of adventure.*

( Реклама сигарет "Кэмел" )

СЮРПЛЯТЦ

Мутная жижа по пояс, арматура сучьев мангровых зарослей, что тверже железа. Наше блуждание длится вечность. Вечность - это два дня. Ноги распухли от воды и содраны, поскольку ступни мои замотаны рукавами куртки. После побега из Кастель Долороса была еще раз доказана неспособность белого человека ходить босиком по горам и бушу. Оторвать рукава куртки рейнджера оказалось делом непростым. Но здоровяк Игнасио помог. Я ему презентовал остатки куртки, разумеется, без содержимого карманов.

Когда меня спустили в камеру-щель, Джерри поначалу обрадовался. Поначалу. Говорил: "Скоро выпустят." Уведут куда-нибудь подальше и бросят - как же, жди. Мы для них не люди - муравьи. Они фанатики, сверхчеловеки. Сверхчеловеки я нарочно сказал по-немецки - ubermenschen, для пояснения, что имею ввиду. "Профессор" отпарировал: сверхчеловеки, сиречь фанатики, хошь фашисты, хошь коммунисты, хошь фундаменталисты - все равно не люди, равно как и примитивные недочеловеки, как то негры, китайцы, арабы, индейцы. Нечего с ними считаться, а если считаться, то воспринимать в пропорции 10:1. Посему они никакого права не имеют распоряжаться жизнью цивилизованного человека.

Он умолк, глубоко униженный подобным отношением к себе со стороны нелюдей, никак не прореагировавших на его обещание призвать консула, морскую пехоту и самого штатовского президента для вызволения гражданина "страны людей". Пока он молчал, я обрисовал ему ситуацию. - А этот Ицхаков - он мусульманин или буддист?

- Что не буддист - это точно. А насчет мусульман?..

Вопрос был интересный. К тому же напомнил мне об ассасинах. Что-то в одежде этих ребят напомнило мне старинный рисунок "Ассасин убивает" из древней персидской хроники. Любопытно, хотя дела не меняет. Я спросил "профессора", хотя это было бесполезно, поскольку у него не было под рукой компьютера. Он пробурчал: "Конечно злодеи, кто же еще." Мы помолчали. Окошко наверху темнело. Джерри мучился в поисках спасения и постоянно трогал пах. Я щелкал блох. Предложил ему подобное развлечение, рассказав _______________________________

* Отведай вкус приключения (анг.)

про случай в местной кутузке, куда я попал за десяток попугаев. Тогда с одним негром-сокамерником мы соревновались на количество. У него было 386, у меня 208. Я отдал ему ужин, но ночью взял реванш на вшах из выданных для спанья матрацев и съел два завтрака. "Профессор" сказал, что ни ужинов, ни завтраков не предвидится и играть не на что. Я предложил на остаток долларов, по баку за штуку. С полчаса мы развлекались, пока совсем не стемнело. Решили отложить на завтра. Подыскивая место для ночлега, я вспомнил свою прежнюю камеру, где не было посередине кучи камней, равно как и блох. Стоп. Блох не было!!! Ты понял, Джерри? Придурок ты недотраханный. Не было блох! Он ни черта не понимал. Блохи - это крысы. Крысы - это ходы. Ходы!!! Ходы-выходы. Мы одновременно зажали друг другу рот. Ход, подземный ход. Неужели про этот классический выход из подземелья в старом замке мы забыли? Обшарив все стены, наконец, обнаружили завальную кладку. Вот он, ход Моргана. По легенде, только люди Моргана спаслись отсюда. Возможно, спасались многие, но Морган - это Морган. Примерно это я шептал на ухо сокамернику, пока мы осторожно вынимали камни и клали их на середину. За камнями был песок. Какими-то заостренными обломками, как пещерные люди, в полной темноте мы выгребали его. Иногда пищала удивленная крыса. Когда ход был глубиной с полметра, забрезжил рассвет. Мы отгребли песок по углам, а камни посередине прикрыли мхом со стен. Я улегся на песок и сразу уснул. Проснулся от толчков в ноги. Рядом стоял Джерри и показывал наверх. За ночь он привык не говорить и спросонья продолжал в том же духе. Сверху спускалась веревка. Ну нет. Теперь, когда есть шанс, лучше не испытывать судьбу новыми избиениями. Я ухватился за веревку и стал резко дергать, стража такого оборота не ожидала. Потом все же потянули, приподняв меня этак на метра полтора. Пришлось спрыгнуть на камни, ушибив пятки. В окошке появилась голова Руслана.

- Не выделывайся, кретин, с тобой хотят говорить.

- Сначала надо спросить у меня, хочу ли я говорить. Пока не

имею желания.

- Будешь долго думать - быстро умрешь.

- Руслан, ты случаем не ассасин?

Голова исчезла. Наверное, я прав. Через некоторое время окошко опять закрыла тень, и нам упали две короткие веревки. Я потянулся к ним, решив проверить, не еда ли это, и не ошибся: это были белые стрелки - самое ядовитое существо в здешних местах: водяная змея. Ноги сами отбросили меня к стене. Я сел на разодранную задницу, даже не заметив этого. Смерть - вот она. Нет еще, но скоро будет. Смерть от укуса, в страшных мучениях, с чудовищными галлюцинациями. А мне всю жизнь казалось, что утону. Ошибочка вышла. Взгляд мой тем временем следил за маленькими белыми чудовищами. Руки нащупывали камень. Змеи изучали обстановку, медленно пробираясь между камней. Рано или поздно они приползут и укусят. Лучше поздно. Я снял куртку и намотал на руку. В другую взял камень-скребок, столь хорошо служивший мне ночью. Джерри впал в "кроликовое" оцепенение. Если сейчас на него бросится эта бестия, он умрет. От страха, от разрыва сердца. Убьет себя сам. А оттащить его подальше будет тяжело, поскольку нельзя делать резких движений. Ладно, черт с ним пока. Главное - змеи. Вот самчик пошел вперед. Я стукнул его курткой, он куснул ее и скрылся в камнях. Водяные змеи не делают стоек. Они бьют сразу, как пружины, как ниндзи. Атака, еще атака. На третий раз он сильно вцепился в куртку и получил камнем по голове. В это мгновение правую голень пронзила боль. Ногу обвил противный белый провод. Это конец! Схватил змею за голову и стукнул об камень. Голова расплющилась, противно смотря на меня мертвыми немигающими глазами. Сейчас начнутся судороги, тошнота, бред, галлюцинации, кома - смерть! Я видел рыбака с укусом. И его жену, пытавшуюся отсосать яд. Симптомы одинаковы: как в сказке Андерсена - умерли в один день. Что за черт?.. Ничего похожего, только немного щиплет. Подношу змею к глазам и осматриваю. Все ясно - пустые мешки с ядом. Не такие они дураки, напрасно расходовать яд, который дороже платины.

Сверху раздался дружный хохот.

- Это только начало, Петя. И самое безобидное.

Джерри был в обмороке. Я похлопал его по щекам и, когда он открыл глаза, ткнул ему в лицо змеей. Он отпрыгнул в угол. Глаза его бешено вращались. Я, как мог, успокоил его.

- Пойми, им сейчас главное - запугать нас, вернее, меня. И надо сказать, в этом они толк знают. Потом попытаются подпалить нас, потом утопить. Полный набор ужасов в камере средневековья. Кончат через пару дней банально - посадят на иглу. Печально, правда?

- Тебе-то что, тебе это на руку. Захотел - ширнулся, захотел - отрезвел. В общем, я здесь из-за тебя. Господи, как есть-то хочется. Господи, за что? За эту суку. Ненавижу!

Он бросился на меня с кулаками. Ну и получил. Видно, вспомнив, как опасно иметь дело со мной, забился в угол и яростно засопел.

- Ты что, не понимаешь? Они только и ждут, когда мы перегрызем друг другу глотки. Когда я изобью тебя до смерти или ты удавишь меня во сне.

В глазах "частника" сверкнула надежда. Последнего можно было и не говорить. После такой встряски чертовски хотелось пить. И курить. Попить. Нет, лизать стену час я не смогу. Терпения не хватит. Змеи. Отлично. Я взял одну. Протянул Джерри головой и сказал: "Держи". Он испуганно посмотрел на меня. "Держи за голову и ничего не бойся", - сказал я так ласково, как мог. Сам взял за хвост и начал камнем взрезать кожу.

Остаток дня мы провели в полудреме, переваривая сырое змеиное мясо. Джерри пару раз срыгнул, но немного. Если за два дня не докопаемся до выхода, то нам конец. Бедняга не выдержит. Я стал рассказывать ему про разных стойких мучеников. Он еле слушал, потом послал меня подальше со всякими Кампанеллами и Карбышевыми, повернулся к стене и уснул.

Ночью мы копали неистово, и к полуночи у меня под рукой

провалилась земля. За час мы расширили проход до узкого лаза и - в него. Проползши метра три, я услышал голоса за стенкой. Разобрать ничего было нельзя, но говорили явно по-английски. Все равно нас засекли. У, черт! С досады я стукнул кулаком по стенке, стенка подалась. Партия проиграна - можно вылезать. Раскидал камни и высунулся в дырку.

А зря. Получил мощный удар по челюсти. Когда в голове улеглось, открыл глаза. Видно, конечно, ничего не было, но запах крови я почуял. Это была моя кровь на языке. И еще запах женщины. Отлично.

- Леди, не надо меня бить.

- Кто это?

- Неважно. Вы случайно не охранник?

- Нет, наоборот.

- Ну, тогда лезьте за нами.

- Я не одна.

- А сколько вас?

- Двое.

- Тоже женщина?

- Нет. Мой друг.

- Ну, друг или враг, до этого мне нет никакого дела. Но если вы хотите остаться в живых, присоединяйтесь к нашей

компании. Конечно, если это не нарушает ваших планов.

- Нисколько, - голос стал порадостней.

На сем я полез обратно, сообщив "профессору": "С нами еще

одна милая парочка".

Лаз оказался коротким, с завалом в конце. Но мы малость поскреблись и отвалили плиту, пролезли куда-то. Оказались в квадратном коридоре глубиной (или высотой) с метр. Коридор был сложен из крупных плит, по дну его бежала вода. Пока все жадно пили, я вспомнил, что это напоминает: водосборную систему в Судаке. О ней я слышал в нежном возрасте на лекции профессора Фронжело. Он ее откопал и, уйдя на пенсию, читал лекции отдыхающим. Спасибо маме, сводила меня тогда. Теперь все ясно, надо ползти наверх, поскольку внизу колодец. Ползли мы долго и молча. Джерри дал такую команду. Потом все чаще стали попадаться корни деревьев. Когда попались корни травы, я встал и надавил на плиту. Она чуть подалась. "Да помогите кто-нибудь!" - вскричал я. Подползло какое-то гигантское создание. Когда оно выпрямилось с плитой на плечах, осветился его мощный торс и яйцевидные бицепсы - он был по пояс гол. За ним вылез я, потом вытянули его спутницу, Джерри - последним. Наверное, мы напоминали компанию чертей, но были страшно довольны. Девица была молода, имела длинные роскошные волосы, цвет которых определить было невозможно. Довольно приятное чувственное лицо с неизменным западным выражением, которое я первое время общения с иноземцами принимал за признак идиотизма. Парень ее походил на полтора Рэмбо с короткой стрижкой и мексиканскими чертами лица.

- Эллен Марф, - представилась она.

Вот это номер! Сплошные знакомые кругом.

- Игнасио Хезус Мария Рамирес.

Это имя мне ничего не говорило.

- Пит. Джерри, - я положил руку на плечо "профессора", вдруг почувствовав необычайный прилив дружеских чувств.

- А! Вас мы и ищем. По заказу Вашего отца Сыскное бюро "Эпсилон".

- Тукана, - добавил я по неизъяснимой потребности схохмить. Все рассмеялись. Хотя, конечно, никто из них не читал в детстве обязательную в школьной программе "Туманность Андромеды". Правда, по лицу девицы пробежала тень.

- Так или иначе, но вы подоспели вовремя.

Солнце взошло, и предложение Игнасио сматываться было воспринято с большим воодушевлением. Через некоторое время (максимум - час-полтора) нас хватятся и начнут искать. По нашим следам пройдут минут за двадцать и нагонят нас в полчаса (ниндзя мастера быстро бегать). Выходит, у нас максимум два с половиной часа, или 7-8 километров ходьбы, от силы десять. Я огляделся. Сейчас мы в долине Долороса, безлесной до самого моря. Наверх к северу крепость - на запад Спина Горбуна, а за ней Долина Дохлого Каплуна. Остается рывок на восток через Крокодиловы Горки. Если успеем проскочить в долину Марка, то можно спуститься до болот Тата, которые переходят в мангровые заросли. Эти заросли тянутся до моря, а там есть поселок рыбаков на песчаном, постоянно ласкаемом языками волн, мысе Куилинг. Можно пойти на север. До шоссе как раз десять километров. Двенадцать. Нет, больше. Пока я раздумывал, Джерри успел представить меня как опытного проводника. Все ждали моего решения с ужасно серьезными физиономиями. Я подмигнул им: "Все в порядке, ребята" - и мы двинулись на юго-восток. Тут-то и возникла проблема с обувью. Поскольку нас опять подгонял страх, решение пришло мгновенно - рукава от куртки. До ручья Долорес добрались быстро, и все опять принялись пить. Утоляя застарелую жажду, я увидел в воде свое отражение, вернее, не свое, а какого-то ужасного типа. Раздутая физиономия, в грязи и крови, с впалыми глазами и свалявшимися в жгуты патлами. Наверное, на окружающих мой вид действовал не лучшим образом. Пришлось окунуть голову в воду и смыть ужас с физиономии. Вдалеке раздался свист. Ему ответили ниже. Мы тихо заползли в кусты.

И вот теперь хлюпаем грязью в мангровых зарослях дельты Мерлины. Иногда ловим белых мангровых крабов и обходим клубки водяных змей. По дороге я пытался выяснить, какая неведомая сила смогла занести отблеск высшего света в этот рай. Эллен таинственно переглянулась с Игнасио и заявила: "Приключения". "Ну, вот и жуйте их полной жопой!" - сказал я, протягивая им жирного болотного червя, которого без отвращения не может даже индеец сожрать.

Мангровые леса - вещь очень опасная, и у меня чувство, будто мы заблудились и ходим по кругу. Иногда проваливаемся с головой. Иногда обходим ужасные чащобы. Нам не везет на аллигаторов - пока ни один не попался. Зато видели гигантскую жабу-гарго, фантастической расцветки. Говорят, ядовита. Не знаю, не ел. Но воет она ужасно, если увидит подходящую мошку или самочку посимпатичней. Говорят, от этого квака в трех метрах рвутся барабанные перепонки. Говорят. Не подходил так близко и моим любителям жабьих ножек не посоветовал. Сказал: ядовита. Пробовали взбираться на деревья. Они гнутся, и через крону ничего кроме зелени не видно. Ориентиры - рассеянный свет солнца и ток воды. У Эллен истерика. Я успокоил ее, слегка похлопав по щеке и сказав: "Главное достоинство мангровых лесов - никто никогда здесь нас не сыщет". Она плакала у меня на груди, потом успокоилась и поцеловала в щеку. Игнасио косо глянул на меня. По пояс в воде он походил на морского бога, созерцающего пленение рыбаками его любимой русалки.

Вскоре вода стала солоновата, появились протоки и просветы. Затем услышали далекий шум прибоя. Это было спасение.

Но вышли мы с другой стороны мангр. Джерри забрался на дерево с проворством панды и сообщил: "Холмы слева".

О, черт, мы вышли в двадцати километрах от цели. А в этой

стороне деревень нет. Тут кончается заболоченная дельта и дальше - фалообразный мыс Целибад. Но оттуда можно подняться до шоссе. И поймать машину.

Когда мы вышли к прибрежному холму мыса Целибад, было уже часа четыре. Вдоль холма шла тропинка - она огибала его и за мысом должна была спуститься к морю. По-моему, там есть нечто вроде временной пристани для собирателей креветок. Может, сейчас там кто-нибудь околачивается?

Остался последний рывок к спасению! Мы поклялись настучать на наших мучителей во все инстанции, вплоть до ООН. Только Джерри был настроен скептически. У него на то свои причины, и я понимал его. Плевать, это его проблемы. Зато Эллен и этот, как его, Иезус Мария, почувствовав под ногами твердую почву, весело щебетали. Даже пошли в обнимку, иногда целуясь. Не скажу, чтоб это меня порадовало, но, в конце концов, это не мое дело.

Немного передохнув, двинулись по тропинке "шиферного" склона. Камешки скользили вниз, докатывались до карниза и исчезали с глаз. Промокшие, истрепанные рукава, намотанные на ноги, быстро облипли глиной. С одинаковым успехом можно было натереть их мылом. В довершение всех ошибок пошел я по привычке первым, надо бы поменяться, да тропка слишком узкая. Оглянулся назад оценить шансы. Тело, выведенное из равновесия, не удержалось на скользких опорах. Грохнулся и поехал вниз на заднице. Ошибка непростительная. Если уж падать с гор, так лицом к поверхности, растопырившись, как лягушка. Попытка перевернуться на живот оказалась неудачной, ноги не почувствовали опоры. Я повис на карнизе, задница еще чувствовала камешки, неумолимо съезжая вниз. Ладони лихорадочно вдавливались в "живой" склон, пальцы давили крепкие комки в пыль. Но уже ничем невозможно было помочь телу, почувствовавшему, что его ждет. Но верить не хотелось.

Когда спину обожгло острым краем карниза, мозг отчаянно и уныло констатировал: "Как глупо". Изо рта выдавилось: "Ой!" громким вздохом. Веки сомкнулись, но тотчас же открыли глаза снова, повинуясь команде: "Я должен видеть все до конца". Что это конец - было понятно. Конечно, такую фразу я не смог бы внутренне проговорить, но в такие моменты мысли скользят без помощи языка. Глаза впились в приближающийся берег моря. Мозг выдавал лишь "глупо". Эмоции присовокупили к "ой!" еще и "п...ц!". Удар. Руки пошли вперед и закрыли голову. Удар камней по рукам. Из ног шло цунами боли, тело кувыркалось по склону. Мозг проснулся и констатировал: "Жив". Съезжаю по склону и вижу ступни. На месте загорелой кожи - фиолетово-серая дыра величиной с кулак, из нее видны серо-розовые ремни сухожилий и белесые кости. Удивительно мало крови. Из правой боль сильнее, рукав соскочил, ступня раздувается до размеров страусиного яйца. Секунды убыстряются до нормальных, и вот я вишу над следующим карнизом. Обрывчик всего метра полтора. Но мозг все так же вяло констатирует: упасть с него - самоубийство. И опять ноги ощущают пустоту, руки и зубы впились в траву, в кусты, в камни. Но теперь я на животе. Тело ползет вбок. Там, в пяти метрах, откос более пологий. Мозг невероятно холоден и отрешен от эмоций. Организм в горячке шока движется сам по себе. И вдруг... в 200 метрах - длинная узкая моторка. Мирные негры с трепыхающимися крабами. Отчаянье и надежда. "Mens, blacks, help me!!!"*. Универсальный нутряной крик. Рыбак нагибается, заводит мотор... Лодка-полупирога трогается и - грациозно исчезает за мысом. Здешние негры - пугливый народ, больше боятся пограничников, чем смерти, и пограничники хитры: подманивают их с берега и сажают в кутузку - до взятки.

На впадинке вытягиваю руки, впившиеся в стебли кустика, прощающегося с корой, и разжимаю кулаки. Всего полметра падения. Наверно, на миг теряю сознание. Прежде всего лечь на влажный песок и передохнуть. Нет, лежа не могу дышать - давит грудь. Сажусь - резкая боль в пояснице. Остается одно - на карачках к морю. Прохладная вода не успокоила боль, но охладила эмоции. Зубы, хрустящие от боли, разжались, и я стал кричать в небо: "People, help me! People, I'm dieing!** Помогите, суки!". Сверху как из небытия слышно: "Pete, how are you?"***. Но я вдруг забыл английский, сказать могу, а понять нет - только русский. Да и как они мне сверху помогут: справа скала, слева скала, наверху пятнадцатиметровый обрыв. Только с моря. По пояс в воде, упершись локтями в берег, ору заветные фразы прямо в небо. Потом глаза уперлись в правую ногу, ее не видно. Облако крови, совсем как от раненной баракуды, расходится в воде. Отматываю уцелевший рукав, полоскаю и привязываю болтающуюся на пяточном сухожилии ступню к ноге. Теперь можно подумать - ползти по песку по берегу, затем вплавь вокруг скалы, дальше опять с километр по берегу до этой чертовой пристаньки. Может, эти сверху меня там подберут. Это вряд ли. Теперь они побоятся пройти то место, где я... Влево - но чем они помогут, даже если спустятся к берегу? Одна надежда на негров-рыбаков. Выбора нет - только вправо. Но сначала передохнуть и охладиться в море. Не дай бог, запах крови еще акул привлечет. Когда я опять поднялся на карачки, чтобы проделать путь, в финише которого у меня были все основания сомневаться, в кабельтове _________________________________________

* Мужики, негры, помогите мне !!! (анг.)

** Люди, помогите мне! Люди, умираю! (анг.)

*** Пит, как ты? (анг.)

от берега остановился катер. Такие дают напрокат туристам для рыбной ловли в море. Я крикнул. Рыбак привстал от

штурвала и завертел головой. Крикнул еще - не видит. Еще бы, на мне защитные цвета, руки потемнели от загара.

Он меня не видит!!! Машу руками. Мотор завелся, и через минуту катер врезался в песок. Из-за штурвала выскочил, как мне показалось, американец, в майке и аквалангистских шортах, с кобурой на боку. Достает свой кольт-магнум.

От обидны - вкус соли во рту. Этот ( собственно кто он? Теперь уже не важно кто), не знает, что выстрелом своим сделает мне величайшее одолжение. Терпеть такую боль непереносимо. Плюхнулся спиной на песок и смотрю в высокое голубое небо, на невероятные, фантастические облака. Стреляй, гад. Я готов.

- Плохо дело, приятель? - (Странно, я вновь понимаю английский.)

- Как видишь.

- Сейчас.

Он берет меня подмышки и тащит к катеру по воде. Ноги плывут, словно не мои. Привалил к бортику.

- Хватайся и постарайся залезть.

Хватаюсь и переваливаюсь. На его сиденье лежит кольт. Он

его выложил, чтобы не мочить. А я дурак!

Он садится рядом за штурвал, отправляет магнум обратно в

кобуру.

- Пить. - Он протягивает мне флягу с водой, сам заводя мотор.

- А сигаретки у тебя не найдется? - Он протягивает пачку "Гитанос", но потом раздумывает, взглянув на мои руки, прикуривает сам и вставляет мне в рот.

От воды и сигареты мне сразу стало лучше (а, может от сознания, что теперь - спасен). Ощупываю голову, поскольку правый глаз залит кровью, но до этого я не обращал внимания.

Парень, ему за 40, пробует задний ход. Сверху слышны крики. Но он почему-то не очень обращает на них внимание. Потом оглядывает меня и представляется:

- Том Трастинг.

- Пит Нагива.- (Нагива - мое здешнее прозвище - от фамилии).

- Простите, Нагиу или Ногаефф?

- Как хочешь.

- Значит, это тебя я здесь караулю.

- Почему здесь, а не в заливе Лаит?

В это время мы отчаливаем, разворачиваемся и - в открытое

море.

- Я специалист по химии мозга, занимался и психологией, и экстрасенсорикой. Для меня найти вас не представляет сложностей.

Мы набираем ход и удаляемся от берега.

- А как же остальные, Джерри и ребята?

- Какое нам теперь дело до них? Тебе надо думать о себе. А мне надоел этот толстяк-неудачник. Пусть как хотят. Очень болит?

Тело обмякло, челюсти разжались, боль, конечно, адская. Но

мозг работает совершенно независимо от тела - сам по себе. Глаза тупо созерцают лужу крови на пластиковом полу, от скорости ручейками затекающую назад под сиденье.

Вместо ответа я издаю стон и начинаю сгибаться влево, как будто падая на него. Он выпрямляется и слегка отстраняется. Вот так, парень, теперь все в порядке. Левой рукой выхватываю из кобуры кольт, правой спускаю с предохранителя и тыкаю ствол ему в район почек.

- Давай к берегу, Том.

Он как ни в чем не бывало поворачивает, умело и осторожно.

Мы летим к кучке машущих руками фигурок на берегу.

- Том, это ты, Том. Я знал, я знал... - Джерри подбегает к катеру по пояс в воде, хватается за борт. Пока Игнасио затаскивает Эллен, я возвращаю кольт в кобуру. Том отлично

держится, будто ничего не произошло. Да и в самом деле - что

произошло? Так, фигня. Меня перетаскивают на задние банки. Эллен колдует с повязками из бортовой аптечки, Том вызывает по рации "скорую" в Сан-Кристобаль. Игнасио, необычайно серьезный и мужественный, вычищает рану от песка. Мне любопытно - из ранки видны усики сорной травы. Откуда она на берегу? "Сейчас травку вытяну", - и резко дергает. Удар мощного электрического разряда - укол булавкой по сравнению с этим ощущением, "травой" выглядит распушившийся пучок нервных волокон. Наш "Рэмбо-Шварценегер" блюет через борт. На душе у меня наступает умиротворение. Все! Все, милая Эллен, теперь я тебя не трахну.

КОММЕНТАРИИ

М И Ф Ы

...Опять же хорошо, конечно, попасть

в сказку с хорошим концом, да сказки-то

эти, может не самые хорошие! А мы,

интересно, в какую сказку попали?

Дж. Р. Р. Толкиен Властелин колец

Мифы и история

Если верить Леви-Строссу, миф есть основа любой культуры. Миф несет в себе квинтэссенцию дуализма знаковой системы. В нем все неправда. И, одновременно, миф является идеальным носителем "основополагающих истин" - сиречь универсальных формул поведения, восприятия, мысли, идеализированных сознанием и претендующих на определение всего жизненного комплекса (космогония, идеология, религия, воспитание потомства и т.д.). Козьма Прутков (персонаж тоже мифический, мистифицированный, однако реально "существовавший" в лице многих его создателей) не переставал повторять: "Нельзя объять необъятное". Трудно с этой банальностью не согласиться, но... Существование одновременно нескольких формул, описывающих один процесс, равно как и элементов внутри одной формулы, свидетельствует о несовершенстве как этих формул, так и самого научного подхода, стремящегося всюду найти внутренний закон и выразить его формальным образом. Но опыт учит нас, что большинство явлений отлично можно выразить (описать) формулой. Для человека наиболее важен смысл, то есть в его, человека, приложении и восприятии объективный процесс, а не чего-то существование само по себе. И выражение этого смысла более разнообразно, чем сухой язык науки.

Более подробно рассматривая "форму формулы" мифа, отметим, что, пожалуй, это самая исследованная область человеческой культуры. Большинство из философов не смогла пройти мимо мифотворчества (особенно в области религии), и каждый высказался по этому поводу. Поэтому обилие авторитетов и их сентенций сделало мифы наиболее спорной областью науки.

Один из камней преткновения - это идеальное или материальное, божественное или земное, космогоническое или историческое. Это бесконечное "или" вызовет у стороннего наблюдателя резонное недоумение. Миф самим своим существом устанавливает миропорядок и обосновывает его. Основной миф той или иной цивилизации - это ствол дерева, имеющего много ветвей и множество листьев, иногда пускающее побеги и дающего жизнь новому дереву. Глупо видеть в этом "стволе" практическое объяснение и руководство на конкретные случаи, для этого служат "плоды" и "листья" (притчи, сказки, легенды и анекдоты). К чести ученых здесь была введена классификация и иерархия (протомиф, трансмиф и т.д.).

Суть же в том, что в протосознании (в той, несколько гипотетичной сфере, где гнездятся протоязыки и протомифы) не могло быть столь научного разделения. К примеру, древний земледелец нуждался в неистребимой уверенности в бесконечности земледельческих циклов, равно как и в подобающей картине мира. И, созерцая небо (исследуя его), он убеждался в тождественности космических законов - земным. Солнце всходит и заходит, Луна рождается, созревает как плод, съедается (убывает) и, наконец, умирает, чтобы из последней дольки, упавшей в темноту ночи, возродиться вновь. Аналогична циклу зерна, плодов была жизнь человека и жизнь неба. Мироздание было для него единым, управляемым едиными законами. И, если он нуждался в небесной космогонии, то более как в некой записной книжке, ключом к записям которой были мифы. Его жрецы могли исчислить на основании этой грамоты (причем, очень точно) время разлива Нила, Ефрата или Янзы. Его мифические герои с равным успехом обитали во всех сферах, будь то небо или земля. Катастрофа могла случиться только при нарушении этого миропорядка.

Впрочем, цивилизации имели и свою историю, накладывавшую индивидуальный отпечаток на образы, язык. Да и сами цивилизации были разными: земледельческими, скотоводческими, морскими (озерными, речными), торговыми. Кочевники, живущие за счет постоянства стад, их естественного возобновления являли собой пример более мужественный. В отличие от земледельческого культа матери-земли и особо стойких остатков матриархата (в силу еще и лунного календаря). Мобильный кочевник, лишившийся стад, вмиг обращался в воина. И по праву мужчины-воина овладевал цивилизацией - женщиной (да простится мне подобный антропоморфизм). Скот - богатство эфемерное: засуха, суровая зима, эпизоотия, пожар, похищения - вмиг обращают огромные стада в горы гнилого мяса или пыльное облако на горизонте. Кочевник по природе более игрок и всегда готов реагировать на неожиданность: долгой откочевкой, переселением и набегом. Воинство утверждает культ силы и иерархии. Это и закладывалось в основу его эпоса и мифов. На его небе паслись стада звезд, бушевала борьба за первенство, равно как и во всем его мире. С этим мировоззрением он и приходил завоевателем на возделанные нивы и устанавливал там "новый порядок". Если кочевники в усердии первоначального грабежа не ухитрялись разрушить основы хозяйства (типа ирригационных систем), то впоследствии наблюдался феномен врастания кочевника в земледельческую цивилизацию. Через одно-два поколения оседлый образ жизни, особенно для знати и гвардии, становился основным, кочевая беднота оказывалась на окраинах. При этом наблюдался во многих случаях расцвет новой цивилизации. При подобном зачатии от акта насилия иначе и быть не могло. Новые мифы, принесенные и использованные для порабощения, адаптировались к аборигенным, дополняли и расширяли мифологический опыт (равно как и идеологию, религию, структуры власти). Подобная цивилизация могла противостоять новым соискателям свободных цивилизаций не только мужественными войнами, воинской организацией, но и идеологически. Богатство мифов и новое разнообразие и усложнение жизни требовало нового мифотворчества, упорядочения поливариантности. Требовало приведения к единому знаменателю, что рождало новые, более всеохватывающие религии с более сложной и развитой мифологией. Я делаю много оговорок, поскольку подобные опыты в истории ставились довольно часто, а положительный результат наблюдался далеко не всегда. Впрочем, и земледельческая цивилизация, испытавшая на себе подспудное, но постоянное влияние эрозии почв или роста урожайности (и, как следствие, перенаселение), подходила к своим кризисным пикам и возрастанию катастрофичности сознания. Следствием была экспансия и рост агрессивности: военной и колониальной. Идеология завоевания рождалась из представления о "гибели богов". Небо очищалось, боги более не могли оказать помощь, идиллический протоземледелец мог обратить представление о космической смерти в страшную идею культа смерти и быть увлеченным ею на мирно кочующего соседа. На старом дереве его мифа рождался новый ствол с плодами не совсем приятного вкуса. Новые жестокие герои врывались на небо, убивали стариков и вообще вели себя достаточно грубо. Идеология мифов дробилась "на случай войны" и на "случай мира". Непосредственное созерцание звездного неба не может вынудить человека к какому-либо варианту конкретных действий, если он не подготовлен соответствующим образом. Но, когда небо "оживает", то тогда можно прочитать довольно много, можно обратиться к дальнейшему исследованию неба, ища там ответы на новые вопросы. Впрочем мифы, обобщившие довольно большой опыт, особенно выраженный в виде религии, могли проникать в цивилизации и диффузным путем, посредством проповедников, купцов, беженцев или рабов. Миф имеет только устную традицию (иначе он становится литературой, догмой, начинает зависеть от стиля). Устная традиция ориентирована на передачу, в первую очередь, смысла, формулы, сюжета.

Описанное выше противоречие теории о космическом или земном генезисе мифов - мнимое. Наивно полагать, что содержание мифов этим и ограничивается. Кроме космогонии, аккумуляции знания и опыта, его вторая функция - установление нравственной доминанты и иерархии ценностей. Подобная функция устанавливает не только этические нормы поведения, а, в конце концов, и саму структуру общества, то есть политическое устройство, обоснованное идеологией, и направление развития этой структуры. Набор и иерархия основных нравственных ценностей общества выстраивают его категорический императив. Он, в свою очередь, и определяет изменения, но об этом ниже.

Если заняться более глубокими истоками, поискать вслед за Э. Кассирером "ключи" к мифам, можно найти и более скрытые структуры. Обнаружить не только явную иерархию, исторические комбинации и наслоения. Имеется ввиду стык логического, вербального опытов и традиций их передачи с опытом подсознательным и генетическим. Если сделать несколько шагов назад, от "цивилизованного" поля формирования мифологии, через первобытное и уже упомянутое разделение в лице женской магии и мужского уединенного медитативного опыта отхожего охотника, мы придем к животной природе человека. Высшим животным, с их развитой структурой самосохранения свойственны уже упомянутые системы страхов и радостей, некие ограничивающие и влекущие круги фобий и маний. "Естественное" отвращение к змеям и паукообразным у большинства людей (равно и обезьян) свидетельствует о многократном знакомстве их предков с ядами животного происхождения. Мы являемся потомками людей, как это ни стыдно, испытывавшими страх перед этими представителями фауны. Те, кто страха не испытывал, кто совал руки куда не следует, потомства не имели по причине собственной смерти. Аналогично можно объяснить детскую собакобоязнь (свойственную многим женщинам, как боязнь хищников) и особенно присущая многим женщинам боязнь мышей и крыс. Хотя фрейдист довольно определенно ассоциирует мышь с излюбленной его школой органом, известно сколько хлопот доставили эти юркие переносчики заразы (Большая Чума XIV века истребила около 100 млн. человек, и это только одна эпидемия из периодически происходивших на протяжении жизни поколения), так что периодически ослабевающим и истекающим кровью женщинам действительно стоило бояться их как чумы. Подтверждение (закрепление) или отрицание (ослабление) фобий-маний происходит в каждом следующем поколении, но не исчезает совсем. Круг этих подтверждений - отрицаний накладывается на культуру привнесенных извне детских страхов-комплексов, тоже отражающих и генетическую память родителей, и культуру, и конкретную эпоху формирования личности (эпоха благоденствия, войн или катастроф). Все вкупе создает подсознательную структуру личности, определяет плюсы-минусы ее ориентации, развиваемые всю жизнь. Представление об этом скрытом внутреннем мире у обычного человека не развито (как, в сущности, то и должно быть) и известно, в основном, психологам, разрабатывающим системы расшифровки этих маний-фобий и понимания истинных желаний и действий личности. Жизнь этих внутренних стремлений происходит не только в данном застывшем виде, но и в виде перехода из одной формы в другую, реализации мании через фобии, подмены одного страха другим и комбинацией их в устойчивые группы и комплексы. Так, любовь к созерцанию огня и тяга к свету - одни из первых культурных маний - могут перейти при неблагоприятном развитии в пироманию и боязнь темноты. Детская пиромания основана не только на выявленных генетических стремлениях, но и на тяге к сильным эмоциям, потрясениям (пожарам, взрывам). В более зрелом возрасте пиромания переходит в эстетически спокойное созерцание камелька, однако может дать и экстазы агрессивной эстетической пиромании. Ядерный взрыв - пиромания больших дядек, усугубленное чувством концентрации огромного ужаса и власти в маленьком куске урана размером с теннисный мячик. При всей чудовищности, осознаваемой логически, ядерный взрыв сам по себе имеет немалую эстетическую ценность. Не даром о "красоте" ядерного гриба с таким восторгом отзываются все, созерцавшие его издали.

Миф обращается именно к стыку подсознания и сознания и именно там он зарождается. Сюжет мифа - это логика. Образы, символы мифа - это эмоции. Каждая культура, обращаясь к мифу, обращается одновременно к разуму и к подсознанию. Каждый образ и его действие проигрываются не только логически, но имеют и подсознательное подтверждение. В каждой культуре существует как единая реакция на определенные образцы, так и эндемичная (табу на свинину, алкоголь и т.д.).

Таким образом миф - действительно всеобъемлющая человеческую жизнь, эмпирическая формула восприятия мира и, как следствие, поведения в нем. Как уже отмечалось в разделе "Эстетика", в конечном итоге, мир подсознания превращается в загробный мир, а образы подсознания - в божественные и дьявольские. На языке психологических школ они реализованы в терминах гештальтов и архетипов (по принципу: образ-поведение как устойчивые состояния и реакции психики). Попытки общения с внеземным - это желание пожить совмещенной жизнью сознания и подсознания одновременно, приблизиться к скрытой "истине" мифа. Большинство искателей обречены на существование в постоянном бреду наяву, так и не обретя встречи с иными мирами... Однако спасение приходит из логики, понимания композиции мифа, как руководства или установления цели-идеала. Слишком большая роскошь, иногда и губительная, если вспомнить ацтеков, увлекаться богами и загробной жизнью в ущерб жизни насущной. Конечно обращение к богам или противоборство с ними настраивает на высокий эмоциональный лад, сосредотачивает на цели, отключает от суеты мира - служит именно для достижения пропповских целей "а" и "б". Но ценность большая состоит не в реальном божьем попустительстве, а в методологии - практике реализации. Еще большую ценность представляет установление социальных и нравственных категорий, выстраивание миросознания и ответ на большинство "вечных" вопросов (постановкой новых вопросов и новым ответом на которые занимается лишь ничтожная часть людей) - это и составляет исходную насущность, базисную потребность в мифе. Устная традиция изложения сжато и кратко формирует и активирует то, над чем отдельные умы бьются долго и, часто, безуспешно. Пресловутая мудрость народа, его "Vox populi, vox dei", состоит в умении воспринимать и реализовывать мифологические концепции, почувствовать устойчивую древнюю основу в новомодных учениях и религиях (равно как и не принять их в силу их локальности или искусственности).

Возвращаясь после экскурса в глубины сознания к цивилизациям, стоит предпринять попытку проникнуть в истоки моделирования мифов. Помимо исторической и генетической информации, которая определила минимальные, но базисные посылки, человек имел и главный источник моделирования то, чему он посвящал большинство времени и затрат интеллекта - жизнеопределяющему производству. Именно здесь требовалось накопление опыта и знаний, умение их анализировать и делать выводы, применять на практике и ставить опыты. Как записывался этот опыт, мы уже отмечали.

Скотоводство было физиологически и социально более близко человеку: млекопитающие. Подобие их человеку создавало в сознании картину единства, а социальная жизнь животных наводила на мысль о известных аналогиях в мире людей. Весь жизненный путь мира представлялся как зачатие, рождение, взросление, заклание в пищу (жертва) или естественная (нежелательная для скота, не попадающего на стол пастуха) смерть. Природа служила источником прокорма для скота (не человека): трав и воды*. Земля рождала второстепенные для человека продукты, не более.

Иное дело земледелие. Здесь человек связан с иным циклом: посев, всходы, вегетация, завязка зерен, созревание, уборка урожая (смерть), посев (похороны). Еще и агрикультура, орошение (и чтобы дождик впору), засухи, зимы-весны. Непосредственное воскрешение зерна, его вечная жизнь. Все это не находило прямых аналогий ни в животном мире, ни в мире человека, а лишь __________________________________________________

* Вода - то немногое, что ограничивало его свободу перемещения, и источники, необходимые его скоту, являли некое отстраненное богатство, приходящее и уходящее (на самом деле он перемещался сам, по мере того как скот выедал траву у водопоя).

с жизнью Солнца и Луны. Что и порождало разницу в картинах мира и, соответственно, в мифах. Но созданный миф рождает необходимость следовать ему. Если у животных можно было найти пример простейшего социального обобщения, то логические абстракции с флорой вызывали затруднения. Образ крепкого дерева, расцветающего каждую весну, крестьянин ассоциировал с собой, прочно осевшим на земле, образ течения воды - с течением времени. Подобно тому как кочевник ассоциировал себя с волком, а время - с ветром.

Основную аналогию дало главное богатство крестьянина - Мать земля. Семя, брошенное в землю и политое водой, ассоциировалось с семенем пролитым в чрево женщины (сходно даже по семиотике). Как женщина должна созреть для беременности, пойти водами, так и земля должна оттаять или ирригироваться. Как женщина должна воспринять в себя фаллос и быть подвергнута его действиям, так и целина земли должна воспринять в себя плуг и быть вспахана. Пахота есть акт соития, а сев - семяизвержения. Земля-почва становится матерью, родительницей жизни. Сейчас трудно сказать, побудил ли половой акт первых земледельцев к рыхлению почвы или эта аналогия пришла позднее, но пережитки акта первой борозды дошли до нашего времени. Равно и смерть ассоциировалась с течением времени. Зачатый в воде, водой (жидкостью), в водах рожденный, извергающий жидкое семя для новой жизни, человек и умирал, истекая. (Умирающий человек действительно истекает, иногда кровью, чаще мочой, поносом или рвотой. Сухая и чистая смерть - исключение.) Труп его гнил и разлагался, снова источая слизи и гной, иногда усыхал, как негодное к посадке зерно. Своим присутствием он источал заразу и осквернял землю. Он подлежал уничтожению или посадке - зарытию. Очевидное равенство, одинаковость семян в колосьях, активировала память о первобытном равенстве, ассоциировалось с общинностью, множественностью земледельцев. Этому мифу еще предстояло совершить множество метаморфоз.

Для кочевника акт возделки земли (помимо страха перед оседлостью, утраты своего мира) представлялся убийством, возможно ритуального, разрывания волосяного покрова земли и вгрызания плугом-ножом в мясо чернозема. Он оставлял своих умерших над землей: в кургане, костре, отдавал на растерзание зверям и особенно птицам. Вынужденный постоянно резать скот, чтобы жить, кочевник был более кровожаден. Он обладал большей свободой, был эгоистичен, поскольку и сам мог управиться со стадом, в одиночку, быть подолгу оторванным от остальных людей, не испытывая по ним тоски. И он совершал почти ежедневный акт убийства животных и их эксплуатации - дойки и стрижки (это крайние полюса: вегетарианец-земледелец и кочевник признающий только молоко и мясо. Но это необходимая абстракция для исследования. Причем в самых центрах тех и других цивилизаций почти адекватная реальности (например, Монголия и Индия)). У кочевника мир имел зооморфный генезис. Солнце и Луна, сама Земля были спахтаны из молока первоживотного первобогом. Жидкости животного имели для личного потребления кочевника большее значение, чем вода (молоко, кровь, даже моча для выделки шкур). Млечный путь был вовсе не деревом, в пролитым молоком, Луна - не плодом, а сыром или маслом (если происхождение светил его вообще занимало). Основным орудием были не соха или мотыга, а посох (кнут) и нож. Отсюда его безмерное уважение к оружию. Ценность чужой жизни для него была низка. Он отстаивал свое первенство в стаде, мог резать остальных людей, как овец. Но будучи побежден, он рассчитывал лишь на смерть. Ранее безмерная цена собственной жизни падала до нуля. Объединенный в отряд, он уже не принадлежал себе. Истоки тираний и диких орд надо искать в степях. Представление о иерархии стада и одинокого пастуха рождало бога -"пастыря паствы", обладающего такой же безмерной властью над людьми. В его воле кочевник видел залог сохранения своих стад и самой жизни. Таким же образом он и властвовал над своим стадом и над своей ордой, как и его бог. Его бог был столь же кровожаден, любил риск и удачу (и удачливых), мог ошибаться и жертвами исправлять ошибки. Высшим проявлением власти над человеком есть способность безнаказанно распоряжаться его жизнью, а над женщиной - овладевать ею. Освобождение приравнивалось к убийству (одинокая овца, покинувшая стадо, умирает и для властителя и не может выжить сама без его защиты).

Истоки более ранних мифов находятся в охотничьей протоцивилизации, поскольку в чистом виде цивилизацией ее назвать трудно, если ресурс ее развития был ограничен природой - не возобновлялся самим человеком. При нарушении баланса источник существования истощался, и цивилизация самоликвидировалась. Так случилось с пресловуто истребленными и вымершими мамонтами - исчезновение почти дармового пропитания унесло и 90 процентов (!) тогдашнего населения Земли. Конечно и более развитые цивилизации не застрахованы от вымирания очередных "мамонтов" (почва, нефть). Но они обладают большей степенью независимости от природы и сами расширяют круг производства необходимых благ.

Исходной посылкой охотничьей модели мира было сочетание навыка охоты и удачи. Равно как и собирательства. Военное противостояние животному миру делало "первобытный коммунизм" военным лагерем. Жизнь постоянно походила на войну с обострениями и перемириями (при которых отхожие охотники становились своего рода диверсантами-одиночками). Поскольку картина эта не раз описана, то интересна лишь та сторона их миропостроения, которая осталась и развивалась не более позднем уровне цивилизации, как образ извечной борьбы, даже войны, за существование. Привычка к насильственному разрешению противоречий, первобытный авантюризм, разделение ролей, культы война-охотника и матери-хранительницы, уважение к видимому этим охотником лидерам животного мира - хищникам, презрение к слабым - травоядным. Формирование первичных кругов ценностей, маний, фобий. Первичных аморфных социумов, первых бинарных оппозиций: свой-чужой, союзник-враг. Уже упомянутый культ огня - и связанное с ним преодоление животного страха. Возведение огня в ритуальный фетиш, сложная его символика. В известном смысле человек - это животное, использующее огонь. Культура и культ огня - одни из самых древних. Иные стихии зарождали Мир - владыка воздуха (птица-бог), владетель жизни-воды, извлекал из ее глубин землю-твердь. Огонь же был стихией земли. Такова была его первичная гармония.

Корни охотничьей протоцивилизации более четко выявляются в морских цивилизациях. Рыбаки - кочевники моря - заложили основы более поздних сообществ - торгово-морских. Найдя неисчерпаемый источник охоты - море, они оказались на стыке двух стихий. Наследие первобытной жестокости сказывалось в постепенной замене морской добычи - военной, а мобильность и большая грузоподъемность кораблей способствовали перемещению разнообразных товаров. Необходимость сложных морских и кораблестроительных навыков, опасность источников добычи и стихий требовали достаточно развитых универсалов со сложной системой представлений. Основой социума становились ватага-команда и портовое племя - держатель гавани. Все более изменяющийся объект улова - прибрежные цивилизации и их богатства становились новыми угодьями их охоты. Расцвет этих цивилизаций сделал их лакомой добычей не только для кочевников степей, но и для полукочевников моря. Чем содействовал их морскому завоеванию. Морская экспансия, в конечном итоге, пережила тот же феномен врастания кочевника в мир земледельцев (Средиземноморье, Викинги, Япония, Индийский океан). Адаптация позволила позже создать всемирные колониальные империи, державшиеся на океанских перевозках войск и добычи. Это, в свою очередь, спровоцировало новые всплески эфемерных пиратских республик на Карибах и Мадагаскаре и империи пиратов в теплых морях. При отсутствии богатых источников воинской добычи морская цивилизация спокойно эволюционировала, довольствуясь прибрежным промыслом и расселением по бесчисленным островам Тихого океана.

Мир охотничьих богов был зооморфен. Охотник обожествлял хищников (возможно, следование повадкам хищных зверей помогало выработке навыков охоты на более мелкую дичь и позволило выжить 1/10 населения во время "мамонтового" - неолитического кризиса), вольных хищных птиц, возможно, ядовитых змей и крокодилов: все, что имело силу и власть в животном мире.

Земледелец привнес своих "сильных": быка - тягловую силу и символ невероятной мощи, и интерпретировал змею как хозяйку вод (как водяное животное, как визуальное и характерное подобие реки, как извергающую воду смерти - яд, то есть хозяйку жизни и времени), в последствии связав с фаллосом. Смертельная хранительница вод стала Змием, драконом.

Скотовод - культы лошади и волка как символов свободы и овцы как образ жертвы. Рыба - от морских кочевников, озерных рыбарей. Зооморфные боги-символы перемешивались, меняли смысловое значение, появлялись новые животные, символизировавшие новые роли, типы поведения. Борьба этих богов в виде символических схваток быка и льва, волка и змеи отражала борьбу обществ, кланов, небесную механику, смену общественных настроений и т.д. Героям давались звериные прозвища, племена присваивали себе тотемы.

Параллельно накапливался и легендарный исторический опыт. Легенды корректировались уже известными мифами. В жизнь входили легендарные культурные герои - похитившие знания у богов и передавшие их людям, установившие земной миропорядок. Вслед за ними родились и полулегендарные Гераклы и совсем исторические Аттилы. Опыт источника современной цивилизации впитал в себя чересполосицу цивилизаций великих рек, степей, пустынь, огромного количества внутренних морей, давших ей большую коммуникабельность. (Рассматривается регион от Индии через Персию, Среднюю Азию, Каспий в Месопотамию, далее через Аравию и весь бассейн Средиземного и Черного морей, Египет и Красное море.) Более пригодные к перемещению, с отсутствием непреодолимых горных массивов и слишком протяженных пустынь. Обилие множества легкодостижимых островов в относительно спокойных внутренних морях. На памяти одного поколения племена могли переместиться почти по всему этому многообразному пространству и вобрать или воспринять множество разных культур. Исторический опыт сам подталкивал к постоянному смешиванию мифов и народов более, нежели к обособленному и независимому их формированию. Это делало общества открытыми, подталкивало к смешению народов, рождало плюрализм культов и, в конечном итоге, породило сегодняшнюю нравственность цивилизации.

Здесь следует остановиться еще на двух аспектах функционирования мифов: пространственном и временном. Миф как закодированная модель поведения имеет свою логическую формулу. Аксиомы этой формулы обычно находятся вне пределов прямого опознания. И тем не менее, миф развивается в диалектике единства как защиты этих базовых положений так и под их защитой. Следовательно - образ тех или иных действий определяется мифом. Но подобный взгляд, вроде бы, не оставляет места объективным факторам развития будь то природные или экономические. Однако, только на первый взгляд. Именно природные условия сыграли основную роль в генезисе мифов, более того - зачастую определяли тип общества. (К примеру - стоит сопоставить карту выпадения осадков и карту расселения негров-рабов в США перед гражданской войной. Совпадение просто адекватное, за исключением районов Крайнего Запада, еще не освоенных переселенцами. На юге именно расовый миф о превосходстве белого человека имел наибольший успех, более соответствовал природным факторам. Он же определял и экономический строй. Соревнование с мифом Севера, тем не менее, было проиграно.) Объективно экономика есть как производное, так и следствие мифа, однако, приняв ту или иную версию мифа, человек должен следовать ее логике, тем самым подчиняя себя всем последующим результатам. Объективный экономический фактор становится программируемым или непредсказуемым результатом подобных действий - в зависимости от исходной базы мифа. Равно как и фактор природный. Из примеров: гибель древних земледельческих цивилизаций определяется разрушением плодородного слоя нерачительной агрикультурой. Однако само отношение к земле, к ресурсу было заданно мифом и определило ход развития земледелия и его последствия. Человеку всегда приходится иметь дело или с программой логики того или иного мифа или с последствиями реализации этой программы.

Или: увлечение защитными, оборонными мифами рано или поздно милитаризует общество, приводит к власти военных и приносит в общественное устройство элементы воинской иерархии. Рано или поздно военные займутся своим непосредственным делом - войной со сторонней державой, собственным народом или увлекутся переворотами. Война источит экономику, путем ли непомерных расходов или ордами врагов. А если завоевания будут успешны, то со временем истощится в битвах иной источник: сословие воинов. В любом случае, гипертрофированный воинский миф истощает общество. Приводит его к саморазрушению (иногда это происходит на глазах одного поколения, иногда растягивается на столетия).

Общество же, увлекшееся мифом богатства, теряет воинские и оборонительные навыки и вынуждено стать добычей агрессоров или плательщиком дани. Скопленные богатства привлекут множество нищих и просто бедных, что вынудит богатеев или содержать эту ораву, или заняться их эксплуатацией, самим потихоньку отходя от дел и придаваясь наслаждению роскошью. Это обострит классовые противоречия и вызовет внутренние распри, чем не преминут воспользоваться более крепкие соседи или низы.

Социум, считающий ресурсы неисчерпаемыми, разбазарит их, а относящийся к ним с большим уважением вынужден будет жить с ограничением запасов и экономических ресурсов, и будет более подвержен голодовкам и прочим напастям.

К сожалению, затруднительно пока привести логику какого-либо мифа, которая полностью бы гармонизировала отношения как человека с природой, так и между самими людьми. Поскольку все мифы привязаны к истокам своего возникновения а потому локальны и не универсальны. Они хороши только в нужное время и в нужном месте. Для определенного народа или типа общества. Идеальна только комбинация мифов. Но это дело не скорого будущего.

ТЕКСТ

КАТАБАСИС

Скоро я до такой степени свыкся с обществом теней и духов, что на третий или четвертый день они не вызывали у меня ни малейшего волнения.

Дж. Свифт. Путешествия Гулливера Ч.III

КОМА

Фурацилин цвета мочи или моча цвета фурацилина, никак не могу сообразить, какая жидкость в склянке на медицинском столике. Временами приходит мысль - мочу в палате не держат, но как увижу снова - опять все сначала. Изнуряющая боль скрутила тело в жгут. Тело... тело. Между прочим, телом в Крыму называют человека. "Идет тело, тело упало". О душе такого не скажешь. А как называют компанию - толпа. "Толпа идет, толпа упала". Упала - осталась без денег. На родное потянуло. Придется возвращаться калекой. Калекой! Почти без денег. Без надежд. А-а, хрен с ним, пережить бы только это, а там выкарабкаюсь. Колют всякую муру, капельницу ставят. Самое ужасное изобретение человечества - капельница. Лежишь и тупо смотришь - когда прокапает. Кажется, прокапает, уберут - сразу легче станет. А она с издевательской точностью: одна капля - одна секунда. Пробуешь считать, но в таком состоянии со счета сбиваешься уже на десяти. Чертова капельница, и еще этот осциллограф с двумя бегущими линиями. Но на него смотреть трудно, приходится голову выворачивать. Ноги выше головы - растяжка, в каких-то рейках-гипсах-планках. Тоска и боль. Терпишь, терпишь, терпение истощается, и хочется кричать. Тогда поворачиваюсь на бок и вспоминаю кадры и мелодию любимого фильма... и - становится легче. Лучше их анестезии, которая одуряет, но боль не снимает. Где-то читал, как папаша Хэм в госпитале свистел, чтоб не кричать. А какая разница? Все же видят: больно. А свистеть - блатная привычка. Он вообще какой-то блатной, этот Хэм. На войне в Испании сплевывал через слово, в госпитале свистел. Наконец подстрелил себя, как буйвола на сафари. Это точно, во всех его книгах герои похожи на буйволов, и приключения натужные, надрывные, как тавромахия. Нет, умереть мне уже не хочется. Интересно дальнейшее. Доктор Позняк с каждым днем все веселее посматривает на мои ноги, и на снимки, и на меня. Как Маугли, хочет сказать: Мы с тобой одной крови". Только это ерунда. Родился он в Штатах в сороковых - значит американец.

Когда меня притащили сюда, он все ругался и ругался - кто

будет платить? Том ему что-то объяснял. Но я почему-то резко разучился говорить и понимать по-английски. Вытащил из штанов пачку промокших долларов и протягиваю. Он что-то про десять тысяч, про милосердие, про докторский патент и операцию. Позже мне разъяснили, что такая операция стоит десять тысяч, но он готов сделать ее бесплатно, но тогда какая-то докторская организация заберет у него патент, и ему останется идти в санитары. Вот он изобретал способы, как и удовольствие получить и честь соблюсти. А все кругом: "Ив Позняк, Ив Позняк" . Я спрашиваю: "Понимаете по-русски?". Он по-русски и отвечает: "Да, немного". "А персонал?" - "Нет". "Ну, вот что, Ваня..." - и как понес по матери. Я всего себя вывернул, наверное, всех одесских грузчиков разом превзошел. Он остолбенел, остальные тоже. После этого он дал команду: "В операционную" и потом все стонал, стонал - "Бедный парень, бедный парень". Недавно пришел, показал мне мою пачку зеленых и сказал: "Все улажено - получите при выписке". Нашел, значит, способ.

Том-засранец приходит каждый день и пытается пробудить мое сознание, как он говорит. А чего пробуждать, когда от боли думать тяжело. Он нервничает, спрашивает, что вижу во сне. Я говорю: "Буш, стены колодца и красных комиссаров в кожаных тужурках и с маузерами." Поскольку это и не сон вовсе, а дрема, забытье с бредом. Его это расстраивает. Интересно, как там мои ниндзя? Они мне тоже чудятся. Но понимаю, однажды все будет наяву...

Ну, вот и дождался. Ночь. В палату входит черный ниндзя, только белая прорезь с огромными черными глазами. Смотрит на меня, берет короткий блестящий предмет, ритуально подводит к своей груди, потом отводит вправо и замирает в боевой фехтовальной стойке самурая. Я хочу как-то среагировать, но пошевелиться не могу. Сил нет. Вот он протягивает руку вперед, откидывает простынь, подводит железку к телу... И я раскрываю веки от укола. День. Негритянка-медсестра в марлевой повязке. Делает мне знак: "Не волнуйтесь".

После обеда хотел вздремнуть - не удалось. Сначала потревожил некий типчик из консульства - некто Товтунов, но смысла его речей мне не дано было понять, меня сморил сон.

Открыл глаза - Эллен Марф. Хотя рубашка-"сафари" на ней все та же, но волосы стали чудесны. Золотисто-русые. На шее огромное сверкающее колье, на левой руке золотой "ролекс", на правой бриллианты в платиновой оправе.

- Хай, - сказала она. - Удивлен?

Подкрашенные губы изменили обычную ее гримасу. "Хорошо, наверное, минет берет", - подумал я.

- Ты что так смотришь? Хочешь меня трахнуть?

- Нет, выпороть.

- А я бы попробовала с тобой разочек. Наверное...

- Что значит "наверное"? Я парень такой - или да, или нет.

- Да!.. Вообще-то я пришла попрощаться. Вечером улетаю домой, к папочке. Решила сказать последнее "мерси". Как никак, все же ты спас мне жизнь. Наверное...

- Ну так говори!

- Что?

- Мерси.

- Мерси, - мы заулыбались.

- Скажи мне, дочка. Что же ты там искала? Мне скоро из этой переделки не выбраться. Ты найдешь раньше.

- Сказать? - и она стала расстегивать "сафари", обнажив кокосы грудей в изящном обрамлении бюстгальтера. На внутренней стороне рубашки ксероксом была переведена древняя карта.

- Ха-ха-ха! - Клад Моргана. Ты что - веришь этим байкам? Послушай. Из-за мифических сокровищ стоило ли так рисковать? Ты и так вся в цацках на десятки тысяч. Выпороть тебя надо непременно. Так и скажи своему папаше.

Она обиделась, натянула на себя рубашку, уселась рядом. Совершенно непринужденно демонстрируя платину зажигалки и портсигара, поднесла сигарету ко рту. Не хватало еще мне отвечать за чужой дым. Пальцем указал ей на надпись: "Палата тяжелых - не курить!" Нервно спрятала курево обратно.

- План подлинный. Нашла в нашей библиотеке. Там полно раритетов. Марфы собирали их почти 60 лет.

- Твоего папочку надули. Этот клад искали головастые ребята из солидных университетов и, это важнее, не менее опытные профессионалы. Потом какой-то яйцеголовый профессор выяснил: ничего такого нет, по крайней мере здесь. Можешь поискать его работу в библиотеке Принстона.

- У нас в библиотеке его статья есть. Но он не знал о нашей карте.

- Надо будет рассказать это нашим ребятам. У них выражение такое есть: "Поискать клад Моргана" - значит выйти из бара и проблеваться.

- К сожалению, уже сболтнула одному парню, когда курили с ним травку, ну и еще кое-чем занимались. В общем, он исчез из поля зрения и, наверное, разболтал людям, работающим под маской "ниндзя". Они нас схватили, но допросить не успели. Появились вы - на наше счастье.

- А твой мексиканец?

- Он парень что надо. Такие не предают. За него я спокойна

на все сто.

- Передай ему привет.

- Ладно. Ну, мне пора. Увидимся, - она поцеловала меня и выпорхнула.

Не слишком ли много впечатлений на сегодня? Если бы не боль, сошел бы с ума, наверное... Что-то холодное под рукой. Платиновый портсигар, усыпанный алмазами. Пора открывать филиал Алмазного фонда. Ну, вот и деньги на обратную дорогу. Оставила сигареток покурить. Табачное дерьмо в роскошной оболочке. Очень изящная вещичка. В кладе Моргана таких, наверное, полно. Впрочем, тогда не было сигарет. А этот гаденыш, которому она все разболтала? Ну конечно, ребята с неграми пасли их. А милая парочка не заметила хвоста за собой. Когда эти мафиози узнали про Джерри и его миссию, а он путал все карты, решили его припугнуть, ну и меня заодно. Так что ниндзя здесь ни при чем. Что нужно ниндзя, или ассасинам, или как их там? Что мы знаем? Кордильера Сар у негров называется алтарем Домбалы. Может, жертвенные сокровища? Или их интересует сам алтарь, Черные колдуны? Что-то вроде этого. "Покажешь кое-что," - нет, Руслан. С тобой все ясно, этнограф хренов. Теперь гебист из консульства (в истинном призвании его у меня сомнений не возникло). Что их интересует? Склады ЦРУ? Мелко. "Вы хорошо знаете геологию?" - он думает, я опять ищу бокситы. Возможно. Но я не ищу бокситы. Золото? Еще скажи, клад Моргана. Стратегическое сырье? Это не дело ЦРУ. Конечно, если они уже не найдены. А если найдены? Тогда и склад оружия понятен. Около деревни Дохлого Каплуна. Каплуны?! Дохлые?!

Вот это да! Необходимо закурить. Сигарета имела дурной запах и травянистый привкус. Идиотка, она, наверное, и на Луне найдет марихуану.

Когда пришла сестра, я усиленно блевал. Какой разнос устроил мне доктор Позняк...

...Все, как казалось, начало обходиться. Рана потихоньку заживала, и я начал вставать на костыли. Ко мне несколько раз заходил следователь, но ушел ни с чем. Позняк и Трастинг объяснили - мол, у человека сотрясение мозга и посттравматический синдром, который характерен как раз моим поведением. Над корреспондентами я вообще потешался: рассказывал им всякие байки. У них делалось озабоченное лицо, они выскакивали, не закончив интервью, и исчезали. На следующее утро имел удовольствие читать в газетах собственную чушь. Через неделю эти ребята запутались окончательно, и бум пресекло интервью с тем же Позняком. Том постоянно подходил с разными хитрыми приемами (благо, кое-что я распознавал по университетскому курсу психологии), потом спросил напрямик: "Да или нет?" - "Да." - "Тогда говори сейчас." - "Не могу. Надо составлять растворы, создавать атмосферу, входить в некий транс; а настроения нет. Память отшибло отчасти. Поэтому надо возвратиться домой и посмотреть закодированные записи." - "Значит, дело в препарате?" - "Только отчасти, дело в методике" - "Почему же ты не применил ее здесь, чтобы избавиться от боли?" - "Пострадать хочу, помучиться". (Видно, эта фраза ложилась в достоевский стереотип о "загадочной русской душе". Ему это понравилось.) - "Пострадать за что?" - "Как за что? Человека чуть не убил, а ты спрашиваешь - за что. И вообще, если серьезно, неужели вы - человек, закончивший столько низших, средних и высших учебных заведений, серьезно верите во все это зомби-бомби?" - "Говорите дальше." - "Только искренне и всерьез верящий в Монгалу и Огуна может заставить свой организм затянуть рану под воздействием манипуляций колдуна. Однажды уверовавший в высшего бога и только одного его никогда не сможет вернуться к культу дикарей, а познавший силу разума уже никогда не уверует в бога полностью, всегда оставит маленький плацдарм сомнения и скепсиса." - "Это значит, у меня нет шансов. Но меня это не интересует, вполне достаточно, что у вас есть такой шанс." - "Я не кролик." - "А я не удав" - "Нет, конечно. Вы - братец Лис. Вот вы кто...".

Трастинг сделал пометки в докторском блокноте и ответил:

- Я на вас не обижаюсь, Ногаев. Этот разговор многое прояснил. Надеюсь, у нас найдется третье лицо для опытов? Впрочем, вы скрытый патологический гуманист. Поэтому от вас будет требоваться только методика, причем подробная. До свидания, не буду Вас больше утомлять.

- Доктор... Не называйте меня больше гуманистом, не надо.

Трастинг повернулся на каблуках.

- Сейчас я скажу необходимое вам, как человеку с советским

менталитетом. Ваша главная проблема - выбор, поскольку вы его никогда не имели. И заполучив редкую возможность выбирать - впадаете в состояние внутреннего кризиса и ломки. Вам это стоит усилий - эта борьба делает вас бессильными, ни на что не способными дегенератами. Это не наша проблема. Мы все время пользуемся свободой и, надо признать это, становимся профессионалами выбора. Мы отлично умеем выбирать все - от рубашки до президентов. Так предоставьте мне делать то, что я могу и умею. Понятно?..

- Возможно... Зато люди свободного мира впадают в транс безысходности, лишившись свободы выбора. А мы ничего - живем, не в пример некоторым. Отчего загибается Россия и процветает Китай? Оттого, что в России долгие годы мучаются со свободой выбирать, а в Китае все двинулись по новому пути по приказу. И, как всякий тоталитарный люд, творят на корабле, что хотят, согласно указанным методам, разумеется. В этом и мой козырь. "Человека советского менталитета". Как вы говорите? Профессионал?

- Оставьте вашу бездарную философию, господин Бердяев. Не может быть никакой свободы действия без свободы выбора. Как видите, мой интеллект не ниже вашего.

- Что вы, что вы, значительно выше... Я даже не могу разглядеть его на такой высоте. Как вы могли предположить за мной незнание различий императивного и дисперсивного способов поведения? Я ничуть себе не противоречу.

- Продолжайте.

- Скажу более. Только глубокий императив генерит дисперсивное поведение, и наоборот. Убежденные человеконенавистники очень демократичны в поведении, а глубинные гуманисты - брутальны, как фашисты.

- Это вы сами придумали? Можете запатентовать. А как быть с фанатиками?

- У них дисперсив загнан в подсознание. Чтобы быть цельной натурой, надо паковать сознание и поведение в кремневые латы догмы.

- Вы демагог, Ногаев. Но от вашей демагогии не больше пользы, чем от мыльного пузыря.

И он ушел, блистая интеллектом.

Иди, иди. Я понял тебя, с нетерпением ждущего возможности отключить на время перпетум мобиле интеллекта и уплыть в подсознание за Нобелевской премией. Тоже мне, пионер эвристики.

Он оставил меня под присмотр вновь вернувшегося из Штатов Джерри. Сказал: Жду в Нью-Йорке сразу по выздоровлению. Вы мне обещали. И улетел.

"Профессор" был занят местной полицией. Я рисовал. Ничего примечательного не происходило. Разве, что зашел Алексашка Товтунов. Грозно смотрел, давил на патриотизм. Я помахал у него перед носом кипой газет и сказал: "Тебя не устраивает, что я ославился на весь свет, как первосортный идиот. А поэтому скандал вокруг козней русских лопнул, как бумажная бомба. Теперь никто не поверит во что-то серьезное с вашей стороны. Руки вам развязал. Он вежливо поблагодарил и завел разговор опять вокруг "Троля". И был послан ко всем чертям. Так они будут ездить на мне до конца жизни. Сделайте то, сделайте это, узнайте про то, расскажите про другое. Съездите туда. А мы в это время подумаем над вашей судьбой. И пока ты стараешься "в последний раз", тем больше ты себя затягиваешь. Чем лучше агент - тем меньше оснований вернуть его на Родину. Потом выжмут как лимон - и все, молчание на всю жизнь - это в лучшем случае. Средний вариант - подставят тебя как козла отпущения за свои козни, остаток дней скоротаешь в тюрьме - хорошо в американской, а как в местной? В худшем случае тебя уберут. Чтоб не болтал лишнего. Вот такое служение Отечеству на невидимом фронте. Так лучше светиться в образе на весь мир ославленного дурака, чем быть тайным умником в КГБ. Примерно в таком духе он и ответил: "Консульство думает над вашей судьбой". Что там думать - иностранный паспорт не просрочен, въездная виза есть, бери билет и лети.

Слишком много я знаю такого, чего советскому человеку знать не след. Да и любому другому тоже. Бежать некуда: весь мир под контролем. Разве в Китай. Но в Китае тоже были "ихетуани", очень похожие на ниндзя. Может, съезжу туда в путешествие. Попросить там убежище - посадят в воспитательный лагерь, и будешь до конца дней разучивать классиков марксизма-менинизма-сталинизма-маоизма. В эту игру я уже сыграл в светлой юности и не хочу второго раунда. Когда же я наконец избавлюсь от истинно русских

вопросов: "Что делать?" и "Кто виноват?", а также "Х..и?" и " На х.. б..?"

Оставить комментарий © Copyright Цзен Гургуров (TGurgurov@yandex.ru) Размещен: 10/09/2001, изменен: 17/02/2009. 196k. Статистика. Глава: Философия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Читатель! Если тебе понравился текст, можешь оценить его в рублях. Счет 2200 1529 8365 1612

Цзен Гургуров : другие произведения.

Золотая нить приключений часть2