Все, что не вписывается в привычные рамки, всегда первым бросается в глаза. На какого нибудь калеку или урода, все сразу же обращают внимание. Особенно остро это ощущается, при больших скоплениях народа, на площадях, на рынках, на вокзалах, где вечно царят грязь, скука, и унылое ожидание. Наверное, именно поэтому, дед Саня, страшно не любил ни первое, не второе, не третье.
Какой-то остряк в электричке зло пошутил: Хорошо старику, всегда со стульчиком, а тут за целый день так блин набегаешься, что потом ног не чувствуешь! Не знаю, как этот козел, а дед Саня, вот уже на протяжении 45ти лет своих ног не чувствовал, по той простой причине, что их у него не было. Зато, были руки, которые, на протяжении всего этого времени, заменяли ему ноги. Сильные руки, и если бы ему удалось дотянуться до шеи этого остряка, то тому пришлось бы худо. Но, увы, акселерат, вымахавший под два метра, продолжал дальше о чем-то острить, где-то там, в / недосягаемых/, для старика высотах, и ему только оставалось, с бессильною злобой, стрельнуть на него глазами, проталкиваясь, между толстыми и тощими задами направляясь к тамбуру. ----Разрешите! Хриплым голосом, произносил он. Люди, к которым он обращался, покрутив по сторонам головою, и не увидев никого, кто бы мог, произнести эти слова, после второй или даже третье его попытки, в конце концов, устремляли свой взгляд вниз, и о чем-то недовольно ворча, уплотнялись, в, и без того битком набитом вагоне, пропуская его к выходу.
Электричка, отстучала, и не спеша остановилась. Распахнувшиеся двери, натужившись, как бы /изрыгнули/, из себя толпу людей, навьюченных сумками и пакетами, которые, в свою очередь, были набиты тряпками, а также иными трупами, как растительного, так и животного происхождения, которые, у нас в народе, с любовью зовутся харчами, или еще нежнее - жратвой.
Грязный перрон, как муравейник кишащий людьми, с радостью, принял и эту порцию индивидуумов, и, перетасовав ее с уже находившейся на нем толпой, рассортировал ее, и направил ее в два потока прочь от вокзала. Где-то в этом огромном муравейнике, выбрасывая вперед руки с гирьками, и затем, подтягивая вслед за ними свое обрубленное тело, скрипя давно не видавшими смазки колесиками, двигался и наш герой. Чем дальше от вокзала, тем людей становилось все меньше и меньше. Все реже и реже, были точки ногами ил сумками, а также то и дело срывающиеся из уст, какого нибудь гражданина или гражданки маты, и просто грубые оклики. Когда его старому, изработавшемуся за долгие непростые годы сердцу, начинало чего-то там не хватать, и оно начинало бешено стучать, готовое вот-вот, разорваться, дед Саня, давал ему передышку. Иногда, он просто останавливался, что бы подобрать /жирный/, окурок, или кем-то оброненную монетку. И хотя, с годами его зрение заметно ухудшилось, но благодаря тому, что он все-таки находился /ближе/ к земле, ему удавалось увидеть гораздо больше, чем все остальные, вечно несущиеся с задранными головами и не замечающие ничего под ногами.
Старый городской вокзал, находился на самой окраине города, и поэтому, сделав штук пять остановок что бы передохнуть, и столькоже, для того что бы что-то подобрать, он наконец выбрался на волю, и по старой, заброшенной тропинке, не спеша направился в лес. Раньше, суда он приезжал довольно таки часто, просто так, посидеть в одиночестве, помолчать, повспоминать, помянуть. Но время неумолимо шло, и с каждым годом, тропинка зарастала, и становилась все уже и все незаметнее, но он, мог ее вспомнить, наверное, даже с закрытыми глазами. Четыре поворота, затем спуск, затем подъем, еще один подъем, опять два поворота, кратер, и считай что на месте. Кратером - он называл, самый трудный участок пути, как бы огромную воронку или яму, сначала, очень крутой спуск, а затем, очень крутой подъем. Раньше, когда он был помоложе, весь путь, он проделывал без особого труда, но со временем, для него дорога становилась все труднее и труднее. В прошлом году, он тяжело заболел, и проболев всю осень и зиму, решил было что уже все - кранты, откатался ты Саня. Но наступила весна, пригрело солнышко, и с невероятною силою его вновь потянуло в эти места. А здесь, достаточно ему было только углубиться в этот лесок, и он как будто ожил. Куда только и делись все болячки, и городская усталость, сразу же забылись и нищенское существование, и людская жестокость и хамство. Вот и сейчас, проехав три поворота, и остановившись передохнуть, он уже забыл все, и того наглеца с электрички, и то, что по дороге с вокзала, его столкнула с тележки толстожопая баба, и не заметив, или просто сделав вид что не заметила, скрылась в толпе. Все это сейчас для него, стало чем-то совсем не главным, а главным, было только пение птиц, только ласковый лес, только нежное теплое солнце, и только радостное ощущение жизни. Пусть иногда тяжелой, иногда даже невыносимой, но жизни, и он как мог, наслаждался этими сладкими мгновениями. Ведь кто его знает, доживет ли он до следующих теплых деньков, и поэтому, он снова и снова, озирался по сторонам, вглядываясь в буквально до каждого деревца знакомый лес, и обращаясь чуть ли не к каждому дереву, кусту, пню, цветку и травинке, с внутренним здравствуй, и в то же самое время /на всякий случай/, с внутренним прощай. Ну, вот и спуск, в его родном городе, таких спусков, только два. Первый возле пивнушки, а второй возле городской поликлиники. Раньше, он естественно чаще пользовался первым, затем, стал чаще пользоваться вторым, а в последнее время, и не тем и не другим. На спуск к первому не было средствов, а клянчить бокальчик пивка, бряцая орденами и медалями было совестно, а пользоваться вторым, просто не имело никакого смысла. От его болезни пока еще лечить не научились, ведь болезнь эта СТАРОСТЬ.
Проехав спуск, без особых приключений, он внизу притормозил, и перед подъемом решил собраться с силами. Достав из кармана окурок, он долго вертел его в руках. Ненашенская какая-то, - PAL- MAL, прочел он, затем подкурил и о чем-то задумался. ----Фу ты, мать твою разтак! Зло выругался он. Быстро истлевший окурок, больно прижег ему пальцы. Подув на пальцы, он подъехал, к еще продолжавшему дымить фильтру, и гирькой задавил его в землю. ----А то еще не дай бог загорится! Сушь то вон, какая стоит! Подумал он, и поплевав на ладони пошел на подъем. Медленно, как улитка, сантиметр за сантиметром, он упорно двигался наверх, и где-то на середине, подъема, он почувствовал, что задыхается. Сил двигаться вперед уже не было, но и не оставалось никаких сил, что бы удержаться на месте. Он оглянулся. Сзади метров тридцать, был спуск. Тележка, как и все его тело, дрожала, от невероятно напряжения, и еще мгновение и она была уже готова ринуться вниз, когда старик вдруг заметил сбоку от тропинки, молоденькую березку, к которой он рванулся из всех оставшихся сил. Совсем крохотное деревце, как бы тоже желая помочь несчастному старику, с помощью подоспевшего вовремя ветерка, качнулось ему на встречу, и он мертвой хваткой вцепился в протянутую ветку как в спасительную руку. Но хрупкое деревце, было не в состоянии удержать его и его ствол, разломился пополам до самой земли, и уже там, в земле, корневищем, оно все-таки смогло удержать обессилевшего старика. ----Ну, вот хрен ты старый, /сам себя выругал старик/, взял и деревце загубил! Рухлядь эдакая, сидел бы себе дома, да спокойно помирать готовился! А теперь что делать будешь? Спросил он сам себя. Ни вперед тебе не назад! Будешь торчать, здесь теперь пока не подохнешь! И поделом!
Но вдруг до его слуха, долетел чей-то слабый голос и смех. Он обернулся, и увидел что по его тропинке, весело о чем-то болтая, шли парень и девушка. Значит, не зарастет тропинка! С радостью подумал он. ----Что же это ты старый, в даль то такую забрался? Спросил его подошедший парень. Тебе в город, давай я тебя вытолкаю? Нет, сынок, мне не в город, мне в другую сторону, мне вон туда, кивнул он головой, наверх. В душе, он страшно испугался, а что если парень и вправду возьмет, да и вытолкает наверх, в сторону города. Скажет: нечего тебе здесь старик делать! Но парень, услышав ответ, только пожал плечами, /мол, как хочешь, дело твое/, туда, так туда, и помог старику выехать наверх. Наверху, поблагодарив своих спасителей, и пожелав им всего самого наилучшего, он, дождался, пока они скроются за поворотом, дрожащими руками достал из кармана еще один /бычок/, от папиросы, подкурил его и жадно затянулся. Вот это, совсем другое дело, затянулся, так затянулся, а то блин
PAL-MAL, какие-то не успел подкурить и уже фильтр, да и слабые они какие-то наверное - бабские! Покурив родимого Беломора, он снова двинулся в путь. Настроение его заметно улучшилось, он даже насвистывал и радостно думал, что теперь, уже вообще ерунда осталась, - два поворота, кратер, и считай на месте. Но чем ближе он приближался к так называемому "кратеру", тем на душе у него становилось все тревожней и тревожней. И хотя он как мог себя подбадривал, но там, где-то внутри себя, он уже знал наверняка, что из "кратера" если он туда спуститься, сил выбраться самостоятельно у него уже не хватит. Но какая-то сила, как бы подталкивала его сзади, и упрекала - /зачем же тогда вообще все эти муки, если уже почти добрался до цели, и сдавшись, поворачивать назад..../.
Нет, не выберусь! С досадой и горечью произнес он стоя на краю того самого "кратера" , но в следующее мгновение, он сплюнул на ладони, и произнеся - А где наша не пропадала! Сделал рывок вперед. В ушах зазвенело, поток горячего воздуха, ударил в лицо, и его маленькое, /укороченное на ноги тело/, пулею умчалось вниз. Сначала, он еще пытался что либо разглядеть, а потом, просто закрыв глаза, подумав: / а будь, что будет!/, и так с закрытыми глазами доверившись судьбе, стал ждать, что из всего этого получиться. В себя, он пришел от удара. Ну, вот и все! Приехали! Произнес он и улыбнулся, вспомнив анекдот, который заканчивался точно такими же словами. Оглянулся по сторонам, как бы ища крота, который продолжил бы его фразу, и произнес: Здравствуйте девочки! Но крота нигде не было видно, как не было нигде и девочек, как и не было теперь у него ни единого шанса, без посторонней помощи, выбраться отсюда. Ну что же! Покорно, и обреченно произнес он. Все же, как ни как ближе к вам братцы.... А братцы были совсем рядом, где-то ну максимум километр от того места где он застрял, там за подъемом в лесочке... Сколько их /братцев/, всего там было он конечно же не знал, да куда там знать. Когда немец пер, на Москву, каждый день приходили солдатики все новые и новые. Все молодые да необстрелянные. Одетые с иголочки, во все новое обмундирование, как будто бы специально для того, что бы залечь в могилу чистыми...Да в какую там к черту могилу! Кто где свинец или осколок поймал, там и могила....Тем, кого в братских хоронили, считай еще повезло, по-людски, хоть землей покрыли, а сколько их так погнило да вороньем поклевано...Да и разве до них, /убиенных/, тогда было, когда беда такая на всю страну обрушилась....
Одеколон - "Цитрусовый", конечно, не водка Столичная, и не Посольская, но как говориться: На безрыбье и рак рыба! Да и где ее сейчас водки той возьмешь? Вон молодые да здоровые и те пьют, все что горит, а ему калеке и подавно достать негде. Хорошо, что хоть "Цитрусовый" достал....Больше месяца берег, бывало аж выть хотелось так выпить хотел, а нет, стерпел, сберег, значит. Я то, /продолжал в голос раздумывать он/, хоть после войны ее родимой вволю попил. То с дурру, то с горя, а они, как в сорок первом кровушки хлебанули, так, до сих пор и ни-ни. Раскладной стаканчик, незаменимая вещь, в подобных ситуациях. С автомата ГАЗ-ВОДА, не украдешь, /росточком не вышел/, да и стекло опасная штука. Упадешь, где нибудь, разобьешь да брюхо себе распорешь. А пластмассовый, вот это вещь. Спасибо большое тому человеку, который его придумал, дай ему господи здоровья... Так, не спеша, размышлял вслух наш дед Саня, в тенечке под деревцем выкладывая из своих карманов на расстеленную газету свой не хитрый харч. Который, состоял из хлеба, вареных яиц, куска сала, и двух затасканных по карманам луковиц. Половину флакона, он вылил в стакан, оглянулся по сторонам, и выплеснул на землю, произнеся при этом: Уж вы извините меня братцы, что одеколоном.... После чего, оставшуюся половину он вылил в стакан, и выпил. Скривился ужасно, сначала занюхал хлебом, а затем положил кусок хлеба с салом в свой беззубый рот и стал не спеша жевать. Покончив с пережевыванием, он проглотил, то, что жевал, и неизвестно к кому обращаясь, сказал: Ну вот, теперь порядок! А то лежите здесь, и помянуть вас не кому, кроме меня.... А я вас братцы всех помню, весь взвод, всех по именам, помню, и вы меня там тоже, /если есть вы где-то/, тоже вспоминайте, и ждите. Я, на следующий год, /если доживу/, если даст бог сил и здоровья, обязательно снова приеду, может даже и с водкой, авось жизнь наладиться.... А то, ведь не по-людски как-то получается, что бы героев, да одеколоном поминать! За это вы что ли здесь головы свои буйные сложили? Вас спрашиваю? Может, хоть вы там знаете? Молчите? Вот и я молчу....Нету у меня слов таких, что бы все происходящее объяснить.
Алкоголь тем временем, все сильнее и сильнее действовал на старика, сознание затуманилось, да и солнышко вышло из тени и стало светить ему прямо в лысую голову. А старик, все продолжал бормотать себе что-то под нос, речь его, становилась все непонятнее и бессвязнее. Кого винил он, кого проклинал, кому жаловался на тяжелую свою долю, из его пьяного бормотания разобрать было невозможно, и только обращение дрожащим голосом БРАТЦЫ, иногда еще можно было понять в этом диалоге старика с его погибшими боевыми товарищами.
Толи усталость. Толи старость. Толи солнце, разморившее старика. Толи зелье, а скорее всего, все это вместе взятое, в конце концов, лишило его сил, и он медленно сполз со своей тележки, улегся на бочок, и по привычке поджав под себя, то что раньше было ногами сладко задремал, иногда продолжая что-то недовольно бормотать во сне.
Эй, старик? По тому, что никто над ним не нагибался, дед Саня, понял, что его будят ногами. Ты что здесь старый разлегся, другого места нет что ли?
Старик огляделся, вокруг него стояло, толи пять толи шесть хорошо подвыпивших подростков.
----Да не трогай ты его Толян! А то еще не дай бог подохнет, отвечать за него придется! Произнес кто-то из компании.
----Не боись, не подохнет! Отвечал Толян. ----Они живучие, они и нас еще переживут....
Сквозь пелену в глазах, старик видел, как тот, которого называли Толяном, наклонился и стал перебирать в своих пальцах, висевшие на кителе медали и ордена. Они, как-то обидно и глухо позвякивали в руках у поддонка, который и прикасаться к ним не имел никакого права, а уж тем более....
Китель, недавно отметивший свое тридцатилетие, даже если бы и захотел, то из-за ветхости не смог бы противиться грубой силе. Он только затрещал, и отдал вместе с волокнами, застрявшими в заколках и закрутках, сначала медали, а потом и ордена.
Чувство невероятности всего происходящего, было столь велико, что на какое-то мгновение старик растерялся, и не находя слов бессмысленно смотрел в след уходящей компании. За свою долгую жизнь, к грубости и хамству дед Саня, казалось бы уже привык, и по морде доводилось получать, от всяких случайных собутыльников, но даже эти, как правило, уже совсем опустившиеся и деградировавшие личности, не позволяли себе ничего подобного. А эти, молодые мародеры, взяли и сорвали как с покойника. Да в войну, за такое расстреливали без суда и следствия, как бешеных собак.... В войну....
Как это не покажется странным, но для деда Сани, война, эта страшная година, была самым счастливым временем в его жизни. Молодой, здоровый, красивый, ведь если разобраться, то не так уж человеку много и надо для того что бы быть счастливым. Особенно если смотреть на то далекое время, с высоты прожитых лет, и осознавать свое теперешнее жалкое существование. А ведь и вправду, чем не счастливое время? Кормили, поили, одетый, обутый, правда могли убить, но ведь было за что и умирать. А убить, убить, и сейчас могут, так просто, /как сейчас говорят/, ради прикола, вон, такие как эти.... К тому же, была чернобровая Женечка, санитарка из Донбасса, и был друг, настоящий друг, сибиряк Леха, из Красноярска. И Леха, и Женечка, все они там, за недоступным для него теперь кратером. И старику вдруг стало так обидно и так стыдно, что даже если бы у него еще оставались силы для того что бы преодолеть подъем, и добраться к ним, к своим /братишкам/, то он не посмел бы это сделать и появиться там, на этом священном для него месте, в кителе с дырками вместо боевых наград. Но постепенно, чувство стыда, сменилось на чувство бессильной жалости к самому себе. И он, заплакал. Скупо по-мужски, прерывая рыданиями словами: А что я мог? Что я мог им сделать? Молодым здоровым наглым, я старик, калека? Что? Вот если бы вы все были живыми, тогда бы никто не посмел бы так поступить со мною. Ты Лешка, уж точно не дал бы меня в обиду! И старик вспомнил тот, свой и их последний бой. После артподготовки, на них, шли отборные немецкие войска. Было раннее утро, сырое и туманное. Потери были огромные, вся земля сплошняком была покрыта трупами разорванными и изуродованными. А те, кто ими еще пока не стал, как кроты позарывались в землю, и покорно ждали своей очереди. И очередь эта была небольшой и двигалась очень быстро. Дед Саня, а тогда, еще просто рядовой Антипов, сидел в окопе и стрелял куда попало. Врага он не видел, но лязг, от приближающихся танков был уже где-то совсем рядом, и не было у него никаких сил просто сидеть и ждать когда из тумана вынырнет огромное металлическое чудовище, и раздавит тебя. Этот лязг и грохот от разрывающихся то тут, то там снарядов, сводил с ума, и что бы хоть как-то держать себя в руках рядовой Антипов, иногда стрелял в туман, в невидимого, /но явно присутствующего где-то там/, противника, и отдачи от винтовки, как пощечины приводили его в себя, от всего этого кошмара.
----Ты в кого это палишь братан? Услышал он вдруг сзади насмешливый голос друга, и в следующее мгновение, к нему в окоп соскользнул Алексей. В одной руке он сжимал винтовку, а в другой связку гранат. ----Бросай это гиблое дело, /продолжал он/, и давай лучше покурим. Знакомый насмешливый, уверенный в себе голос друга, успокаивающе подействовал на него, и он, перестав стрелять, опустился в окоп. Но в следующее мгновение, буквально в нескольких десятках метров от них, из тумана, неожиданно как призрак выкатил вражеский танк, следом за которым шла цепь немецких солдат. Леха, встал во весь рост, рванул чеку и метнул связку гранат навстречу танку, прогремел взрыв, и в следующее мгновение, автоматная или пулеметная очередь, буквально перерезала его огромное тело пополам, и он рухнул назад в окоп. Последнее, что видел сам дед Саня, так это то, как немецкий солдат, бросил гранату, которая как раз попала к нему в окоп. Потом страшный взрыв. И тьма.
Картинки, всего произошедшего тогда, так явственно пронеслись в воспоминаниях старика, что он, как будто заново пережил все те страшные мгновения, и успел подумать: Уж лучше бы и меня тоже, той очередью, хотя бы не мучился....
Но старик ошибся, его друг, так и не успев бросить связку гранат навстречу танку, сраженный пулеметной очередью, вместе со связкой рухнул в окоп, зажав в смертельной хватке затаившуюся смерть. После боя, раненых увозили в госпиталь, а мертвых, по возможности, закапывали прямо в окопах или в воронках, обещая перезахоронить после войны. А после победы или было некогда, или уже некому, а может просто решили не тревожить. Как бы там не было, но рядовой Панкратов Алексей Сергеевич, 20го года рождения, так и остался лежать в окопе, со связкою гранат в руке. Шли годы, которые, как известно, разрушают все, разрушили они, в конце концов, и ту мертвую хватку, которая сжимала связку гранат. И достаточно было малейшего движения там, на верху, что бы ....
И движение это, произошло как раз под ногами уже хорошо знакомой нам подвыпившей компании, после того как усевшись на приглянувшейся им полянке, и еще догнавшись, принесенным с собою самогоном, им взбрело в голову сплясать под какой нибудь модный музон, оравший из принесенного ими магнитофона.
А буквально за несколько минут до этого, знакомые нам парень и девушка, возвращаясь из лесу, набрели, на несчастного старика, и помогли ему выбраться наверх, и уже там, на верху, когда дед Саня, во второй раз благодарил своих спасителей, прогремел взрыв.
----Похоже, что что-то взорвалось! Сказал старик.
----Да нет, со знанием дела ответил юноша. Что здесь может взорваться? Наверное, просто самолет перешел через звуковой барьер. Девушка, подтвердила слова юноши. ----У нас это часто бывает. Рядом совсем военный аэродром. Старик, на мгновение как бы что-то почувствовал, или догадался, сказал: Ну что же, звуковой барьер, так звуковой барьер. Вы молодые, вам виднее!
И в сторону города, медленно, не спеша, направились два с половиной человека.