Аннотация: Полупустой замок, его хозяйка и её пленник. А что всё это значит на самом деле? *написано на ориджинал-фест*
- Ты ничего не изменишь, - сказала Анна, а мне казалось, что это произношу я сам, потому что голосовые связки напряглись; я стиснул зубы, чтобы молчать, и остановил взгляд на часах на моём запястье, наблюдая, как подрагивает секундная стрелка.
Так я впервые увидел её; лицо её было почти спрятано под плотной чёрной повязкой, но, несмотря на то, что она закрывала ей глаза, сразу стало ясно, что Анна всё видит. На ней было чёрное платье: длинные узкие рукава, высокий воротник, юбка, ниспадающая складками до самого пола. Чёрные кружевные перчатки на руках; на безымянном пальце правой - кольцо с кроваво-красным камнем, который, кажется, не отражал тусклого огня свечей, а сиял изнутри живой и жестокой силой.
Она стояла на возвышении в дальнем конце огромного зала, почти пустого, не считая свеч, расставленных в изящных по форме, но почерневших подсвечниках, как в храме. За её спиной висела пустая рама - то ли тёмно-бордовая, то ли чёрная, в полутьме не разглядишь.
Через весь зал, из угла в угол, тянулись длинные тонкие нити - ярко-алые, отчего я вдруг подумал: они похожи на кровеносные сосуды. Где-то за стенами слышались чужие голоса, приглушённые, словно бы неживые, и они будто эхом повторяли мои мысли - кровь, говорили они, кровь, пульс, сердце, ритмы.
Я искал тех, кому эти голоса могли бы принадлежать, но ни разу не встретил в бесконечных коридорах ни души; казалось, здесь никого больше не было, кроме меня и Анны. Я бежал босиком по широким мраморным ступеням, и мне чудилось, что я поднимаюсь на заснеженный холм; лестницы здесь только казались короткими, но - сбивается дыхание, стучит сердце, а они всё не кончаются и не кончаются.
- Ты ничего не изменишь, - повторила она, когда я в очередной раз оказался на пороге того зала. Лестница закончилась прямо у дверей; у меня закружилась голова, я споткнулся - и думал, что сейчас полечу вниз, но вместо этого ударился о дверной косяк, а потом цепкая рука схватила меня и потянула за собой, её рука - я не видел её, но догадался по холоду, по лёгкому прикосновению кружева, неожиданно - по странной для женщины силе.
Я смотрел не на неё - на потолок, на стены, по углам, проходя взглядом по алым нитям - как будто ища путь по лабиринту; иногда нити сплетались в узел, и невозможно было определить, где теперь продолжение той, по которой следовал я.
- Тебе никуда не деться, - Анна сказала это без злорадства, без торжества или усмешки, а просто объяснила, как учитель - школьнику. - Здесь ничто не подвластно тебе. Ты ничего не можешь изменить. Следуй за мной.
Нить, которая вела меня, оборвалась; я медленно отвёл от неё взгляд и покачал головой.
- "Хочу" и "не хочу" остались там, - голос Анны стал чуть холоднее - и по залу скользнул призрачной змейкой ветер, задул несколько свечей и пробрался мне под одежду; за шиворот будто плеснули водой из колодца, и я, поёжившись, застегнул пуговицу на воротнике рубашки.
- Там?
Анна кивнула и замолчала; похоже, она была удовлетворена уже тем, что я заговорил с ней - либо ей просто наскучило спорить, и прекратила звать за собой. Вместо этого она подняла руку - ту, на которой было кольцо, - и щёлкнула пальцами.
Дверь с тихим скрипом открылась, и в зал вошла девочка лет пятнадцати - в шляпке, украшенной цветами, в лёгком платье кремового цвета со множеством оборок; из-под пышной юбки виднелись кружевным панталоны, а на ногах были белые лаковые туфли, и казалось, что она сошла со старой, выцветшей уже фотографии или открытки, и вернула себе прежние цвета. Она растерянно оглядывалась по сторонам, но, похоже, не замечала ни меня, ни Анны.
Я сделал шаг в её сторону, но Анна опередила меня и схватила её за руку. Девочка вскрикнула - точнее, я увидел, как исказилось её лицо, но не услышал голоса - и стала озираться ещё более испуганно; похоже, Анна всё ещё оставалась для неё невидимой - и ей, Анне, нравилось это. Она стала выкручивать ей руку - и мне показалось, что прошла всего секунда, а я уже вцепился Анне в воротник.
А потом мои руки тут же ослабли - тогда, когда я увидел, что маленькая незнакомка прошла сквозь меня. Анна отпустила её - и она стала погружаться в холодный пол, как в воду, постепенно, как будто бежала вниз по ступеням.
- Видишь, - Анна оттолкнула меня (прикосновение кружева её перчаток снова осталось морозом на коже) и брезгливо отряхнула воротник. - Ты ничего не изменишь. Ты не можешь изменить. Ни для неё. Ни для себя.
- Она призрак? - я не ожидал ответа и произнёс это только затем, чтобы мой собственный голос хоть немного отрезвил меня.
- Она умрёт за сто тридцать два года до того, как ты родился, - отчеканила Анна. - Здесь нет единого времени. Они параллельны. Миры. Времена. Они не пересекаются. Никогда. Ты ничего не изменишь.
- Кто ты?
- Я - Анна.
Ещё в замке были длинные коридоры, где шаги эхом отражались от стен, и множество дверей: одни с резьбой, тяжёлыми замками и узорными ручками, другие - как в городских квартирах, обитые кожей, а иногда даже с номерами или с надписями на незнакомых языках, третьи - деревянные, с облупившейся краской и едва держащиеся в петлях, но, как я ни пытался, открыть я не мог даже их.
Я искал лестницы, ведущие вниз - ведь вход в замок должен был быть на первом этаже, если, конечно, этим этажам здесь был счёт; я дёргал что есть силы за ручки самых старых на вид и уже покосившихся дверей, надеясь, что одна из них может открыть чёрный ход. Несмотря на то, что чёрный ход обычно предназначался для слуг - а Анна, похоже, их не держала.
Ручку, выполненную в форме головы змеи с маленьким раздвоенным язычком, я дёрнул особенно сильно - и она осталась у меня в руках; я ударил ей по двери - отлетело несколько щепок, а из отверствия, оставшегося на её месте, как мне показалось, повеяло прохладным воздухом.
Впрочем, я мог и ошибиться - ведь когда Анна злилась, то всегда становилось холоднее, а сейчас она стояла у меня за спиной. Возможно, я не заметил, как она подошла - ступала она легко, будто и вовсе была невесома. Возможно, дело было в том, что по своим владениям она могла перемещаться так быстро, как желала.
Алые нити опутали меня так быстро, что я не успел шевельнуться; Анна встала напротив меня, но я смотрел мимо неё - на едва заметную фигурку в конце коридора. Это тоже была девочка - но уже другая, чуть постарше и не растерянная, а скорее, наоборот, сосредоточенная; она прижала палец к губам и замерла, словно стараясь стать как можно незаметнее.
Впрочем, вполне возможно, что Анна знала о ней; я молчал, и мне показалось, что мы стали союзниками. Это было лучше. Это было легче. Даже если я сам придумал её. Анна сделала несколько шагов ко мне - а я не сводил глаз с незнакомки за её спиной; кольцо Анны сверкнуло багровым светом, и в глазах замелькали блики, скрывая её от моих глаз, а повернуть голову я не мог, потому что нити опутывали шею и резали кожу - как тонкая, но крепкая леска или проволока.
Я не смотрел на Анну и тогда, когда она протянула ко мне руку и разорвала рукав рубашки; девушка всё ещё стояла, замерев - но вдруг отвернулась, и тогда живой камень Анны обжёг моё плечо, оставив глубокий след.
Кровь, снова зашептали голоса - еле слышные голоса, приглушённые болью; кровь, много крови, вены, потеря, кровь, кровь, кровь.
Я посмотрел вниз и увидел, что дверная ручка, которая выпала у меня из рук, рассыпалась в труху. Дверь, у которой Анна нашла меня, неожиданно открылась внутрь, и я, не удержав равновесия, упал; Анна взмахнула рукой, и дверь с шумом захлопнулась.
Внутри было пыльно и едва можно было найти место, куда ступить: всюду на полу валялось какое-то старое тряпьё, разбитая посуда, огарки свечей. В углу стоял свёрнутый ковёр - едва ли не единственный в этом замке, который и замком-то, в общем, сложно назвать - скорее помесь кладовой, церкви и безумного лабиринта, но слово уже прочно засело в голове. В другом углу стояло мутноватое зеркало в резной раме, покрытой золотистой краской.
Я не увидел в нём себя - комната оставалась точно такой же, какой видел её я, но вместо моего отражения было пустое место; лишь у стены, где я только что стоял, валялась тряпичная кукла, опутанная алыми нитями, как паутиной, - длинноухий заяц, ставший серым от пыли.
Больше всего я испугался, что, когда я оглянусь, то не увижу там ничего - ведь его только что там не было, не было, я не мог не заметить - однако игрушка осталась на месте. Я вцепился в мягкую ткань - и тут же ослабил хватку, и стал распутывать нити и сбрасывать их на пол - сначала с него, потом с себя.
И только теперь заметил, что вместо глаз у него две коротких чёрных нитки.
Снова зазвучали голоса, но я не мог больше разобрать их, хотя знал, что они говорят что-то важное; заяц смотрел на меня слепой серой мордой, и я, крепко держа его одной рукой, второй оторвал две пуговицы с воротника рубашки и сжал их в кулаке, а потом осторожно положил в нагрудный карман.
Где-то здесь должны быть иголка с ниткой. Должны. Чёрт возьми, их не может здесь не быть.
Я отбрасывал в сторону старую одежду, копался в корзине с выцветшими лоскутами, ощупывал пол - один раз осколок чашки порезал мне руку, но я даже не сразу заметил это. Они должны быть. Чёрт возьми, должны.
Позади меня что-то негромко зазвенело; поднявшись с пола, я обернулся и увидел незнакомку, которая просила меня не выдавать её Анне.
- Ты... откуда? - да какая, чтоб его, разница, зачем я это спрашиваю? - И... Кто ты?
Она тряхнула головой, откидывая назад локоны пепельного цвета, и взяла меня за руку. Что-то острое вонзилось в середину ладони; я опустил взгляд - это была тонкая швейная игла. Капля крови поползла вниз - как будто по линии жизни; нет, уже не кровь - это был крошечный моток мягкой красной пряжи.
- Спасибо, - быстро сказал я - и всё равно не успел, потому что незнакомки в комнате уже не было.
Посадив игрушку к себе на колени, я стал вдевать нить в ушко иголки. Голоса говорили всё громче, но я всё ещё не мог их разобрать; кажется, они говорили о том, что у меня в голове. И снова - потеря, потеря, потеря.
Может быть, голоса отвлекали Анну - по крайней мере, мне казалось, что они не были частью её замка, и поэтому сбивали её; она появилась и распахнула дверь, когда заяц уже смотрел на меня косоватыми пуговичными глазами.
Я вцепился в него так сильно, что побелели костяшки пальцев.
- Ты ничего не... - в который раз начала Анна, но осеклась. Поправила воротник, получше натянула перчатки. Отошла в сторону от двери - и я уже не удивился, увидев, что за её спиной всё тот же зал со свечами и пустой рамой на стене. - Игрушки ломаются, - наконец, сказала она - всё так же холодно.
Посреди зала стояли двое детей, близнецы, мальчик и девочка; они держались за руки, а свободными руками вцепились в кусок рваной ярко-жёлтой материи; я догадался, что это был флаг, заметив валявшееся на полу и сломанное пополам древко.
- Ломаются, - повторила Анна.
Она шагнула в их сторону и вдруг остановилась.
А потом внезапно поднявшийся ветер растрепал её волосы и сорвал повязку с её лица; она едва успела отвернуться от них - а когда я увидел её, она уже закрывала лицо одной рукой, а другой пыталась оторвать ленту от своего платья.
Я рассмеялся. Ветер завывал и заглушал мой голос, а я всё ещё смеялся, и не выпускал из рук игрушечного зайца; когда я взглянул на него, то увидел на его морде улыбку - хотя, клянусь, до этого на ней был вышит рот с опущенными вниз уголками.
- Анна! - весело крикнул я; крик снова потонул в шуме ветра, но я был уверен, что она меня услышала.
Она всё ещё стояла на том же месте, и глаза у неё снова были скрыты под повязкой; я больше не понимал, кто из них создал этот ветер - Анна или близнецы, но он постепенно стихал, а ребят больше не было в зале.
А в противоположном его конце была распахнута дверь, которой раньше там не было, и оттуда тоже дул ветер и гасил свечи одну за одной; в храме Анны становилось совсем темно, а она всё стояла на месте, как будто безучастная ко всему.
Если успеть пройти мимо неё...
Чёрт возьми!
Я рванулся вперёд - и вдруг почувствовал, как игрушка ускользает из моих рук. Анна снова не сводила с меня взгляда - если, конечно, можно было назвать взглядом чувство, будто что-то липкое опутывает и привязывает к себе.
Когда я схватил игрушечного зайца ещё крепче, то почувствовал сквозь него, как моё сердце бешено стучит.
* * *
- Впервые с таким сталкиваюсь, - хрипловатый, как у заядлого курильщика, мужской голос нарушил звонкое молчание.
- Он ведь мог полностью потерять зрение, - подхватил другой, более мягкий и высокий; может быть, он принадлежал женщине, а может, молодому юноше. - Черепно-мозговая...
- Чудеса, что ещё сказать, - откликнулся его собеседник, но быстро осёкся, словно застеснявшись такого слова. Помолчал, потом засмеялся - устало и добродушно: - Повезло. В рубашке родился.
Голоса перекликаются, становятся всё громче и ближе. К ним добавились чьи-то осторожные шаги.
- ...Да, состояние стабильно. Да, вне опасности. Родственникам передайте.
Какой-то прибор пищит каждые несколько секунд. Может быть, у кого-то звонит телефон.
- Нет, вы подумайте, и ведь выкарабкался!..
Открыть глаза. Сейчас. Ещё немного.
- Ещё бы нет! Кто жизнь спас, тот и...
Хочется дышать. Безумно хочется дышать. До боли, до ярких бликов перед глазами.