От автора. Это один из самых ранних моих рассказов, написанный в мохнатом 1998 году. Я не опубликовал его только потому, что файл с текстом образом куда-то волшебным запропастился. Однако недавно я его обнаружил и, после некоторых колебаний, решил всё-таки выложить на страничку.

Разумеется, этот текст несёт на себе все родимые пятна первых опытов, а его наивный публицистический пафос сейчас может вызвать в лучшем случае грустную улыбку. При этом моё политическое кредо не особенно-то поменялось, разве что в сторону уточнения, детализации и т.п. - но это не имеет отношения к литературе как таковой. Что касается именно литературной стороны дела, это, скорее, пример того, как не надо решать литературную задачу. Все интересные варианты развития сюжета сметены могучим ураганом авторской воли, а точнее - дури.

Однако что-то в этом очень старом тексте показалось мне поучительным, что-ли. Поэтому я его слегка почистил - оригинал содержал совсем уж постыдные ляпы - да и оставил здесь, "добрым молодцам в урок".

Михаил Харитонов

* * *

Рай, вечность, лето. Маша покатала все три слова по языку, выбирая самое подходящее. Не нашла - все слова были хорошими, и все немножко не подходили, вот если бы все три сразу в одном, но такого слова ещё не придумали.

В поисках вдохновения девочка потянулась к вазочке с мороженым. Подтаявший шарик плавал в сладкой лужице черешневого варенья. Золотая ягодка утопала в белом, как в сугробе, отблёскивая в воздух медовым бликом, просясь в рот: спаси меня, Машенька, съешь меня, Машенька.

Добрая Маша пожалела ягодку, поймала её серебряной длинной ложечкой, подаренной тётей Валей на день рождения. Тётя Валя теперь живёт рядом, в зелёном домике. Сейчас она, наверное, печёт пирожки с капустой. Или вышивает. Тётя Валя любила вышивать - рубахи, полотенчики, всё красными петухами да жар-птицами. В последнее время к ней стал захаживать дядя Толя, и в такие дни от тётивалиного дома ветер доносил совсем особенные ароматы - жареного мяса с чесночком, скворчащего в духовке, или воздушного пирога с брусникой, поднимающего в печи свои румяные плечи. Такой пирог хорошо умять с молочком, а потом долго-долго пить чай из сервиза, который подарил дедушка Боря. Сервиз старый, с розочками, мама вынимает его редко, боится, что разобьют. Хотя ведь не страшно. Ну, разобьют. Можно ведь и склеить. Будет как новый, даже лучше...

Коварная ягодка тем временем незаметно сползла с ложечки и тюкнулась липким бочком в столешницу. Под ней тут же образовалась крохотная липкая лужица.

Маша посмотрела на неё обиженно. Ягодка вкусная, но со стола есть нельзя. Это с одной стороны. А с другой - со стола есть нельзя, но ягодка-то вкусная. Тут уж как повернуть.

Девочка задумалась, как бы это повернуть так, чтобы и ягодку скушать, и запрет не нарушить. Но ей прямо в лицо, - хоп! - влетело мокрое полотенце, и следом донёсся звонкий девичий смех.

- Зазевалась, ворона! - зазвенел высокий девичий голос из сада. - Ты чего там кукуешь?

- Ворона не кукует. Я мороженое ем, - рассеянно ответила Маша, соображая, куда бы девать полотенце.

- А я с купанки! - звенел голосочек. - Дядя Толя краба поймал!

- Врёшь ты, Ксюха, - недоверчиво сказала Маша. - У нас в речке крабы не водятся.

- Водятся, водятся! - счастливо засмеялась Ксюха. - Большие, с клешнями!

Она стояла внизу, высокая и стройная, в жёлтом купальнике, с белой резиновой шапочкой в руке. Кончики волос, не уместившиеся под резиновый шишак, потемнели и слиплись от влаги. Рньше Маша ужасно завидовала ксюхиным волосам - светлым, длинным, до лопаток, - и донимала маму, Тамару Аркадьевну, почему она, Маша, такая несчастная, что ей даже косичку не из чего выплести. Мама сказала дедушке Боре, и тот принёс какую-то мазь. Голова от неё чесалась ужасно, зато через неделю у Маши была грива до попы. Тут-то выяснилось, что с длинными ходить тяжело, а уж мыть и расчёсывать - адово мученье. Маша дня три покрасовалась, да на четвёртый и постриглась. Мама её за это наругала, а дедушка Боря только и сказал - "Ну и слава Богу, зато дурь вышла". Так что теперь Маша Ксюхе не завидует. Но всё равно кидаться полотенцем нехорошо.

- Это, наверное, раки, а не крабы, - уточнила Маша. - Раки в речке должны быть. Дедушка раков любит...

Она не договорила: Ксюха ветерком взлетела на веранду и бросилась отбирать у Маши полотенце. Увидела на столе прилипшую ягодку, тут же быстро наклонилась и губами оторвала её от стола, тут же и съела. Потом ухватила вазочку с раскисшим пломбиром, лизнула, сморщила нос.

- Что, плохое? - забеспокоилась Маша.

- Не-а, просто я фисташковое теперь люблю, - сообщила Ксюха, заматываясь в полотенце. - Дядя Толя меня фисташковым угощал, это просто кайф какой-то.

- Кайф? - наморщила лобик умная девочка. - Это что такое?

- Это значит, что всё хо - ро - шо - про - сто - от - лично! - Ксюша козой запрыгала по веранде, бросая вверх скомканное полотенце. Босые пятки выбивали из досок смешной звук: бук, бук, бук.

- Ты какая-то... растрёпа, - заметила умная Маша, снова принимаясь за мороженое.

- Сама растрёпа! Вот тебе! - полотенце опять полетело в девочку.

- Ксюха! Ну хватит же! - пожаловалась Маша, выпрастываясь из мокрого льна. - Ну чего ты сегодня такая? Шило в попе завелось?

- Да ну тебя! У меня не шило в попе! У меня... у меня... Лучше вот послушай, меня тётя Фая новой песне научила.

- Опять про любовь? - вздохнула Маша. Ксюха очень любила песни про любовь, благо Фаина Борисовна ни о чём другом не пела... да, наверное, и не думала. Сейчас ей привезли с исторической родины очередного юношу с кудряшками, в котором госпожа Стрельцова души не чаяла. Маша, конечно, знала, что через полгода она отправит его обратно, но пока что великая Фе Бе была от него без ума и творчески горела.

- Ну не совсем про любовь. Это старая песня. Пусть всегда будет Солнце.

- Ну, пой, - обречённо сказала девочка. Отделаться от Ксюхи, если ей что-то в голову взбредёт, совершенно невозможно.

- Пусть все-гда... будет Солнце! - выкрикнула девушка и закрутила над головой полотенце. - Пусть все-гда... будет небо! Пусть всег-да... будет мама! Пусть все-гда... буду ййййяаааа! - полотенце взлетело в воздух.

- А я как же? - обиделась Маша.

- А ты... ну, ты тоже, - милостиво разрешила Ксю. - Хотя ты бутинская.

- Я бутинская и гейдеровская, - поправила Маша. - Я Гейдер по маме. Так что я всехняя. То есть общая. А ты только семейская.

- Семейство круче всех, - убеждённо сказала Ксюша. - Вас всех взяли, потому что Дедушка попросил.

- Неправда, - Маша хорошо знала от мамы, что с семейскими в этом вопросе никогда нельзя соглашаться, вот и не согласилась. - Дедушка просто первый договорился, а брали всех по отдельности. И он ни за кого не просил. Потому что у него характер тяжёлый.

- У всех взрослых характер, - Ксюша поджала губки, но не выдержала и фыркнула. - Машка, я тебе такое скажу, только это пока секрет... Хотя нет, не скажу. Ты трепушка, ты маме протрепишься.

- Ну и не надо, - ответила Маша, подъедая остатки пломбира. Она хорошо знала, что Ксюха рано или поздно расколется, потому что трепушка-то на самом деле она, а не Маша.

- Ну и не буду! Пусть всегда будет Солнце! Пусть всегда будет небо! Пусть всегда будет ма-а-а-а... Ладно, скажу, только ты никому-никому-никому, поняла? - Ксюша наклонилась, не в силах удержать распирающую её тайну. - У меня будет ребёночек.

- А-а-а... а от кого? - открыла рот Маша. Она слышала от тёти Юли, что ребёнки всегда бывают от кого-то, так уж у взрослых принято.

- Не твоё дело, - отрезала Ксюха. - Ой, извини. Ну правда, мне нельзя пока ничего говорить, мне дядя Толя запре... ну, неважно кто, - она смешно покраснела сквозь загар.

- Значит, от дяди Толи, - умозаключила Маша. - А как же тётя Валя?

- Ну и чего тётя Валя? Она старая, - решительно заявила Ксю. - Он её не любит. А что ходит, так это потому что я маленькая была, а теперь он её... это... - она махнула рукой, показывая, что сложные взрослые отношения её не особенно интересуют.

- А ты его любишь? - заинтересовалась Маша.

- Ну-у, не знаю... Наверное, люблю, если хочу ребёночка... Зато я буду мамой! Представляешь как интересно? Со мной все будут носиться, как с этой... этой... писькиной коркой... То есть как с писиной бомбой...

- С писаной торбой, - умная Маша кстати вспомнила мамино выражение. - А ты с дядей Толей... это самое? - она точно не знала, что такое "это самое", но взрослые обычно так говорили, когда речь заходила про то, кто с кем спит. Зачем надо спать с кем-то, Маша не понимала: ведь гораздо лучше спать одной. Наверное, взрослые что-то такое делают во сне, или с ними что-то такое делается.

- А... это... - Ксюха явно что-то такое поняла. - Да никак особенно... Дяде Толе вроде нравится... Тебе-то чего? Ты ещё маленькая и ничего не знаешь.

- Всё я знаю, - на всякий случай сказала Маша. - А мама в курсе? - сообразила она перевести разговор на взрослых.

- Я ей сразу сказала. Она меня тестом проверяла. Прикладывала к руке штуку какую-то, там огонёк загорается. Говорит, что да, будет, - ответила Ксюша. - Только боится она очень.

- Смотри только, дедушке пока не говори, - посоветовала Маша. - Он дядю Толю не очень любит, - вспомнила она подслушанный взрослый разговор.

- Дедушка, не дедушка, а я хочу ребёночка, - капризно сказала Ксюха. - Мне можно. У меня папа знаешь кто? Он после дедушки самый главный!

- Ну и что твой папа? - вздохнула Маша. - У меня тоже папа есть. А я себе ребёнков не делаю.

- Потому что ты ещё маленькая, - снисходительно повторила Ксюха. - Ты сама ребёнок. Слушай, принеси мне ванильного, пожалуйста. Я как смерть голодная.

Девочка со вздохом встала. Готовить ванильное мороженое было интересно, но сейчас её больше интересовало, как всё-таки Ксюха собирается быть дальше с дядей Толей, дедушкой Борей и вообще взрослыми. Потому что серьёзные вопросы всегда решают взрослые - уж это-то Маша знала точно.

* * *

- У меня неприятная новость. Наша Ксения беременна, - сообщила госпожа Нарысская, обмахиваясь театральной программкой.

Бокал в руке господина Льва Бурбайса дрогнул. Лицо - нет.

- Да уж, приятного мало, - выдержав должную паузу, согласился он, осторожно ставя вино на мраморный столик. - Мне не нравится постановка, - Лев, как светский человек перед серьёзным разговором, тема которого заявлена и первая реакция обозначена, давал себе и собеседнице время собраться с мыслями и снова подобраться к теме издалека, подготовившись и простроив позиции. - "Севильский цирюльник" простоват, как и всё у Россини, поэтому тут обязательно нужно нечто en outre... А тут что? Оркестр, голоса - да, всё есть. Но ничего сверх. Только точность. Слишком механично. Роветта - недурной дирижёр, но в его работе нет души. Пожалуй, его не стоило приглашать.

Он обвёл рассеянным взглядом лепной золочёный потолок оперного театра. Слишком помпезно, слишком вычурно - одним словом, в дедушкином вкусе. Здание построили лет пять назад, по личной просьбе самого Бориса Николаевича. Обычно здесь шли тяжеловесные немецкие оперы, как-то раз даже поставили "Кольцо Нибелунгов". Моду на итальянцев завели Бурбайс и Рушиев. Влиятельная госпожа Нарысская для души предпочитала спектакли Нового Таганского, но исправно ходила на все оперные премьеры - в последние годы именно это здание, беломраморное, похожее одновременно на церковь и на цуккерторт, стало средоточием светской жизни...

- Фиорелло неплох, - поддержала Валентина Артамоновна. - Приятный голос у мальчика. Молодой бас, без хрипа, не хуже, чем у того итальянца... Жалко будет отправлять его обратно.

- Если бы он не глотал слова, - свёл брови Бурбайс. - Что касается басов, то Бартоло лучше. Кто это?

- Какой-то американец. Не люблю янки, - Нарысская сказала это так, как будто поверяла близкому другу интимную, немножко даже постыдную тайну. На самом деле после того, как Борис Николаевич поругался по телефону с Роном Боскиджем-старшим, американцев стало принято не любить. Но не слишком сильно, потому что дедушка и Рон рано или поздно помирятся.

- Американцам слишком много дали, - согласился Бурбайс, аккуратно выруливая поближе к основной теме, но не в самый фарватер.

- Ну, не будем об этом, - женщина шутливо шлёпнула Бурбайса программкой по кисти руки. Машинально отметила, до чего идёт к белоснежной рубашке гладкая овальная запонка розового золота. Бурбайс знал толк в аксессуарах.

- Н-да, и верно, не будем. Так что с нашей Ксюшей? - теперь подача была за Львом, и он её дал, чуть подкрутив мяч. - Очень некстати: сейчас, насколько мне известно, у нас есть проблемы.

- Ну да. Они считают, что нас многовато, - зацепила за больное Валентина Артамоновна.

- Это решает дедушка, - отбил Лев. - Раньше ему удавалось как-то договориться. На определённых условиях и сейчас можно, если он предложит...

- Зачем подробности, - сморщилась, как от кислого, госпожа Нарысская. - Меня волнует Ксюшенька. Она совсем девочка. Она не прошла через... всякое. Относится к жизни несерьёзно. Кстати, отец ребёнка - Толя Сурчак.

Мимо катил тележку с напитками белофрачный слуга. Лев небрежно протянул руку и взял бокал с розоватым вином.

- Анжуйское, недурное, но бывает лучше, - оценил он, пригубив. - Что касается отца... Пока ещё нет никакого ребёнка. Так что отец он пока в проекте... А может, и в пролёте, - закруглил Лев Иммануилович.

- Семейство не будет родниться с Сурчаком, - решительно заявила Нарысская. - Он когда-то подбивался к нашим, но... Слишком сомнительная личность. Хотя в постели он был неплох, - в эту фразу было вложено точно рассчитанное количество презрения: ни граммом тяжелее, ни сантиметром короче, чем нужно.

- А он больше хвалил домашнюю кухню, - как бы в рассеянности сказал Лев Иммануилович, сосредоточенно пристраивая пустой бокал на столик, рядом с предыдущим. - Особенно брусничный пирог.

- Какая-нибудь влюблённая домохозяйка сказала бы в такой ситуации, что она разогревала его в микроволновке, - усмехнулась Валентина Артамоновна. - Но что ж поделать: люблю готовить, особенно выпечку. Будем считать, что мы с Толей взяли друг у друга лучшее. Проблема в том, что выше пояса Толик совсем уж не блещет. И меня это пугает. Сейчас он может крупно подставить всех.

- Pace e gioia sia con voi... - зазвенело в зале. Нарысская вслушалась в отзвуки итальянской речи, разлетавшиеся по залу, как цветные стёкла. Дуэт Альмавивы и Бартоло был безупречен, как и вся постановка, но души и в самом деле не хватало - слишком чувствовалось, что горло певцам перехватывает страх. Мелкий, постыдный страх не понравиться публике и отправиться назад до окончания сезона. Впрочем, это была обычная беда: они все слишком боялись потерять место. Особенно восточноевропейцы, робкие натуры. "Всё-таки на следующий раз нужно выписать немцев", - решила госпожа Нарысская, - "эти свою работу знают".

- Выпечка - это хорошо... - протянул Бурбайс. - А вот, кажется, Андрюша... Я на минуточку, - сказал он извиняющимся голосом. Через две секунды от него остались только полупустые бокалы, а сам он, сверкая набриолиненными волосами, о чём-то оживлённо переговаривался с Андреем Кириешко.

Нарысская хищно, по-кошачьи, улыбнулась уголками рта. Она не сомневалась, что к концу оперы все, кому надо, будут в курсе. А вечером новость дойдёт до дедушки. Что даёт небольшое, но нужное пространство для манёвра.

* * *

- Ты, значит, нашу Ксюшеньку обрюхатил, - дедушка Борис Николаевич скрестил перед собой огромные, тяжёлые руки. Не руки, а лапы, подумал Сурчак. Этими лапами дедушка в своё время удержал самую большую в мире страну. И осторожно, как хрустальную вазу с химическими отходами внутри - передал кому следует. Передал первым, ещё до пиндосов, китаёз и разных прочих шведов. Анатолий Чингисович не особенно сомневался, что дедушка, будь на то его воля, был бы вполне способен взять да и открутить ему что-нибудь этими самыми лапами. В самом буквальном, неметафорическом смысле. Во времена дедушкиного царствования ещё и не такое бывало.

Так или иначе, разговор следовало вести как можно осторожнее. Как-то так надо ответить, чтобы без подковыки, но и без вызова. Честно, но не глупо.

- Есть такое дело, - в конце концов выбрал выражение Анатолий, ожидая крика и стука кулаков по столу. Стол в охотничьем домике был сделан как раз в расчёте на такие разговоры - палисандр, семнадцатого века, работа крепостного мастера. Старшие товарищи восстановили вещь, так что он теперь был как новенький.

Но кулак не упал на дерево. Вместо этого дедушка наградил Толика очень неприятным взглядом исподлобья.

- Дело, говоришь? Обоснуй, - потребовал он.

Толик сжался. Когда дедушка переходил на тот, старый, подзабытый уже язык, это означало одно: всё действительно очень серьёзно.

- Только не звизди, что у вас любовь великая, - предупредил дедушка. - Я такие разговоры в рот...

Он осёкся. Матюги в разговоре с полноправным членом сообщества означал штраф, не очень большой, но чувствительный. Хотя раньше дедушка, легко позволял себе всякие, как он выражался, загогулины в этом жанре. "Похоже, приходится экономить" - не без злорадства подумал Анатолий Чингисович.

- Ксения, - начал Сурчак, тщательно подбирая слова на два тона выше заданного дедушкой, уходя в телевизионщину и официоз, - взрослая девушка, хотя и немного инфантильная. Но все наши дети немного инфантильные, мы же их оберегаем от лишнего... При нашем уровне медицины никаких проблем с беременностью и родами не будет. Она вообще ничего не почувствует. Заниматься ребёнком тоже есть кому...

- Я звиздежа на сладкое не заказывал. Я сказал - обоснуй, - повторил Борис Николаевич. Его лицо - тяжёлое, львиное, с седой гривой волос, - как бы выросло, надвинулось, хотя дед не двигался. "Умеет", - подумал Анатолий.

- Партия Нарысской, - начал с другого конца Сурчак, - хорошо повязалась с силовиками. Бутинские заделали Машу и укрепили свои позиции у Гейдеров. Семья ответила Ксенией, через которую повязалась с восточными кланами. У американских кланов вообще по двое, по трое - это нормально. У индусов даже по четверо, сам видел. Я понимаю, у них населения больше и договорённости лучше, но для моих это провал. Нас съедят первыми, когда дело дойдёт до дележа остатков. Так что я имею право, так сказать, восстановить статус-кво.

Кулак грохнул по столешнице, да так, что палисандр хрустнул.

- Ваши - наши! - зарычал старик. - Ваши говённые тусовки! Вы тусуетесь, потому что я это разрешаю! Вы все без меня - ничто! Потому что только я решаю вопросы со старшими товарищами! И если я не решу вопрос, я не знаю, что будет!

- Вот именно. Вы решаете вопросы со старшими товарищами, вот и думайте, как быть. Я предлагал Семейству союз против силовиков и гейдеровцев. Вы тогда меня послали очень далеко. Так вот, сейчас нашим очень нужен союз с Семейством, - Сурчак говорил твёрдо и напористо. - Прочный союз. Скреплённый типа кровью. У меня не было другого выхода, Борис Николаевич.

- Союз с Семейством, говоришь? И ты думаешь, я тебе это прощу? - прошипел дедушка.

- Простите. Не сразу, но простите. У нас и вправду не было иного выхода. И вы, с вашим стратегическим умом, это понимаете лучше меня. Вы бы на моём месте поступили бы точно так же. Может быть, жёстче.

- Жёстче, говоришь? - старик не принял лести. - Это мысль. Может, отправить тебя обратно, Толик?

Сурчак набычился. Дело принимало неприятный оборот - хотя нельзя сказать, что самый худший. Дедушка угрожает тем, чего не может выполнить - значит, у дедушки нет серьёзных аргументов.

- Простите, Борис Николаевич, - тихо, но твёрдо сказал Сурчак, - но вы не можете отправить меня обратно. И насчёт того, кто кому разрешает, это ещё как посмотреть. Старшие товарищи договаривались с нами со всеми. Вы тут главный, но даже не можете лишить меня места. Ни меня, ни кого угодно из тех, кто заключал договор со старшими.

- Ты, дорогой мой, не всё знаешь - чего я могу и чего не могу, - тихо сказал дедушка.

- Значит, - выжал из себя улыбку Сурчак, - я сильно ошибся по жизни. Отправь меня обратно, Борис. Попробуй. Если тебе разрешат. А если не разрешат, я раскачаю эту тему.

Молчание повисло в воздухе, как Саддам Хуссейн в петле.

- Ладно, проехали. И чего ты хочешь за ксюшкин аборт? - наконец, спросил Борис Николаевич.

Сурчак нервно сглотнул. Он не ожидал такой лёгкой, мгновенной сдачи всех позиций. Это было не похоже на дедушку. Совершенно не похоже.

Тем не менее, надо было играть дальше, и сценарий был известен заранее.

- Ничего, - улыбнулся он. - Совсем ничего. Я хочу, чтобы моя девочка родила нам здорового ребёночка. Наши ждут, что у нас будет молодёжь. Я же не могу сдать своих. Своих мы не сдаём, на том и стоим.

- У меня ничего не осталось, - медленно проговорил старик. - Совсем ничего.

- Значит, Борис, ты много потратил на себя, - сделал вывод Сурчак, краешком сознания удивляясь собственной смелости. - Может быть, нам обратиться к старшим товарищам по поводу этой ситуации? Так сказать, созвать общее собрание?

На лбу старика, прямо под корнями белых волос, выступила капелька пота - одна-единственная, крохотная, лаконичная, как подпись под приговором.

- Хорошо, - сказал он, и сердце Анатолия Чингисовича полетело вниз, в пол, потому что он подумал, что дедушка и в самом деле готов раскачать тему. - Я поговорю со старшими товарищами насчёт ситуации, - закончил дедушка.

Сурчак почувствовал, как в животе отпустило и сердце стало работать ровнее.

- И, пожалуйста, побыстрее, - выдал он последнюю, добивающую наглость. В таких случаях всегда нужно обозначать, кто сверху.

- Ночью поговорю, - легко пообещал старик, демонстративно, не скрываясь, вытирая лоб.

"Слишком просто" - думал Анатолий Чингисович, выходя из охотничьего домика в сад. "Слишком легко".

* * *

- Размер вашей колонии ограничен, - напомнил старший товарищ. - И вы уже третий раз превышаете лимит.

Борис Николаевич Эльцер, он же Дедушка, основатель российской колонии, повернул тяжёлую голову, чтобы бросить взгляд в окно. Лёгкая занавеска не мешала видеть поляну, залитую мертвенным голубоватым светом. Подняв взгляд, можно было увидеть мерцающий синий диск с размытым узором континентов, но дедушка не любил рассматривать историческую родину.

В самом домике было темно. В потолке горела одна-единственная тёмно-красная  лампа, почти не дававшая света. Старшие товарищи не любили ни солнца, ни электрического освещения: их зрение было ориентировано на иные участки спектра.

- Это всего лишь один ребёнок, - сказал Борис Николаевич. - Один-единственный. У американцев, индусов и китайцев - по двадцать-тридцать детей на колонию. У нас только трое. А ведь мы договорились с вами первыми.

- Согласно нашим договорённостям, - старший товарищ чуть раздвинул ложные крылья, под которыми показалось сегментированное брюшко, - вы не имеете права увеличивать свою численность. Нарушения оплачиваются из тех ресурсов, которые вы контролируете. В настоящий момент вы истратили почти всё, Борис Николаевич.

- У меня осталось ещё девять миллионов русни, - напомнил Эльцер.

- Новый житель колонии стоит десять миллионов тел, - напомнил старший товарищ. - Вам не хватает миллиона. К тому же цифра крайне завышена. Реально на контролируемой вами части планеты проживает около восьми миллионов, из них половина - не ваши ресурсы.

- Они живут на моей территории, значит, мои, - упёрся Борис Николаевич. - И это последняя русня. Уникальный генетический материал.

- С чего вы взяли, что нас интересует ваш генетический материал? - старший товарищ блеснул фасетами верхнего глаза, хоботок иронически изогнулся.

- Но вы же используете быдло для генетических экспериментов? - поднял бровь Эльцер.

- Уже нет. Всё интересное мы выяснили. Сейчас ваше быдло - просто дешёвая рабочая сила. В основном для спутников Юпитера. Они довольно живучи, этого у них не отнять. Китайцы дохнут через два месяца, а русня могут продержаться полгода: их даже радиация не очень берёт...

- Значит, моё быдло стоит дороже. По справедливости вы должны...

- Запомните, - старший товарищ щёлкнул жвалами, - мы ничего вам не должны. Кроме того, что обещали в рамках заключённых договорённостей. Свои обещания наша раса выполняет всегда. Даже обещания, данные таким, как вы.

- Допустим, - неожиданно Борис Николаевич сбавил тон. - Что будет с нами, если я не найду выхода?

- Если Ксения выносит ребёнка и родит его, - а мы проследим за этим, - будет проведено общее собрание с нашим участием. Вашей колонии будет предъявлено обвинение в неисполнении обязательств и неспособности заплатить штраф. Ответить вам будет нечем. Соглашения будут пересмотрены. Я не исключаю радикального сокращения численности российской колонии.

- И как я всё это объясню остальным? Они же растерзают Сурчака...

- Каким образом? Никто из вас ничего не может сделать с другим полноправным жителем колонии. В частности, никто из вас ничего сделать с Сурчаком. Вы хотели бы его убить?

- Конечно, - дедушка стиснул кулаки.

- И не можете. Потому что убийство члена колонии карается отправкой обратно на Землю. Вы также не можете заставить Ксению отказаться от ребёнка. Потому что вы не можете даже пальцем её коснуться, а других средств воздействия у вас нет. Вы не можете ничего.

- Ну зачем вам это? - старик сыграл лицом жалобную гримасу, которая вряд ли обманула бы Станиславского. - Неужели жалко? Вы же получили целую планету. А нам дали какую-то крошечку. Ну, этот посёлочек на Луне. Ну, воздух, ну, кормить, ну, развлекать... Я же понимаю, не такие это большие деньги. Лишний человечек вам не в тягость, ведь правда?

Старший товарищ промолчал, только повёл хоботком, как бы отметая все эти рассуждения.

- А вы ведь нас не любите, - Борис Николаевич пошевелил мохнатой бровью. - За что? Мы всё вам сдали. Без войны, без крови. Преподнесли вам Землю на блюдечке. Можно было бы и немножко благодарности...

- Да. Земля стала единственной планетой в нашей части Галактики, которую нам не пришлось завоёвывать или договариваться с населением. Мы просто предложили правящему слою самой большой страны передать нам её под контроль. За очень маленькую взятку. И вы на это согласились. Следовательно, вы, - старший товарищ пошевелил усиками, подбирая подходящее выражение, - мразь. А мразь не заслуживает хорошего отношения, даже если оно когда-то было полезным. Тем более, сейчас вы совершенно бесполезны.

- Американцы согласились тоже, - напомнил старик. - И китайцы. И все остальные... в конце концов.

- После вас. Когда Россия уже была под нашим контролем. С её ресурсами, оружием и так далее. У других не было выбора. У вас он был.

Борис Николаевич скрестил руки на груди.

- Мы ж не лохи, всё понимаем, - сказал он, меняя тон. - Расклад не в нашу пользу. У вас звездолёты, оружие. Воевать не было смысла, только портить планету, ну и лишние потери среди населения...

- Вы так и не узнали, есть ли у нас оружие. Мы просто сказали, что оно у нас есть. Вы поверили, потому что хотели поверить. Откровенно говоря, вы могли бы отбиться даже вашими дурацкими бомбами, у вас их было очень много. Что касается населения, мы намерены его полностью утилизовать. Вы об этом отлично знали, когда подписывали соглашения, - напомнил старший товарищ. - Вы знали, что народ вашей страны, как и планеты в целом, будет уничтожен. Никого из вас это не остановило, даже обрадовало. Как и тот факт, что вы больше не будете жить на своей планете. Потому что вы не хотите жить в своей стране. Вы и раньше, до нас, старались уехать куда-нибудь подальше. Вас удерживала в Кремле только необходимость контролировать Россию.

- Ну да, - признал Эльцер. - Ненавижу эту страну, до сих пор ненавижу. Жить в этом свинстве, среди русни, ваньков этих... Вы бы тоже не смогли. Вы просто не понимаете, какой мерзкий народ нам достался. У всех народы как народы, а у нас - русня. Скоты, мразь, животные... даже слов нет, какая это мразь. Вам-то что, вы их на органы разбираете и на каторге морите. А мы веками удерживали ситуацию, чтобы эта мерзость не хлынула в чистый мир и его не загадила. Пока не пришли вы и не взяли это на себя. Пётр Первый не дождался, Ленин не дождался, а мы вот дождались. Теперь мы хотим просто пожить в своё удовольствие - спокойно, с достоинством, без русского скотства. Только и всего-то. Вы же высококультурные существа, вы должны понять...

- Я знаком с вашей внутренней мифологией, - старший товарищ снова повёл хоботком. - Мне это неинтересно. С нашей точки зрения, вы боялись.

- Кого? Быдла, что-ли? - Старик ухмыльнулся. В темноте блеснули отличные белые зубы, шедевр инопланетной стоматологии. - Вот уж кого мы никогда не боялись, русачков-то. Разве только вы бы пришли к ним и дали свободу, вот тогда они могли бы, пожалуй, полезть... Сурчак, помнится, подавал на этот счёт докладную. Хотя - не верю. Наполеон им тоже свободу обещал. И Гитлер. Они могли бы избавиться от нас. Но зассали.

- Русские не отдали бы свою страну пришельцам из космоса, даже если бы мы пообещали им избавление от вас. Они пошли бы воевать, как это они делали раньше. Это создало бы нам серьёзные трудности... Нет, вы боялись не их. Вы боитесь себя. Вы ненавидите и боитесь именно существ своей породы. Поэтому вы никогда не могли ни о чём договориться и ничего не могли сделать. Вы даже не могли модернизировать страну. Все это смогли, даже африканцы и индусы. Вы - нет. Вы установили примитивную сырьевую деспотию.

- Какая модернизация? В этой поганой стране нельзя по-другому! Это же русня! Этому зверью нельзя давать ничего! - Борис Николаевич почувствовал, как поднимается в нём застарелая, кровная, природная ненависть, и сжал зубы, чтобы не сказать лишнего.

- Вот именно. Вы только это и могли: не давать русским ничего. Вы портили народ, уничтожая его лучшую часть. Худших вы забирали к себе и наделяли кое-какой властью. По оценкам наших экспертов, российская элита является самой худшей... точнее, - старший товарищ пошевелил усиками, пытаясь найти подходящее человеческое слово, точно выражающее идею, - самой говённой в Галактике. Существ омерзительнее вас просто не существует. И вы это знаете. Поэтому мы предложили вам прежде всего безопасность друг от друга. И получили всё, что хотели. Сразу.

- Это ваше мнение, - Борис Николаевич пожал могучими плечами.

- В таком случае вернёмся к текущей ситуации. Ребёнок - это лишний человек. Превышение численности колонии штрафуется. Это стоит десять миллионов тел, а у вас нет и половины. Ответственность за российскую колонию несёте вы. Откровенно говоря, я не вижу выхода.

- А я вижу, - старик вдруг улыбнулся, широко, радостно. - Давненько я ждал такого повода. Ну вы в случае чего всё подтвердите? И про радикальное сокращение особенно?

- Да, - старший товарищ свёл жвалы.

- Ну, я вам верю. Вам же можно верить?

- Кажется, я понимаю, - помедлив, сказал старший товарищ. - Да, пожалуй, это не нарушает договорённостей... Впрочем, нас это не волнует. Живите как хотите. Всё.

* * *

Собрание российской колонии происходило в Тронном Зале. Название было, конечно, неофициальным. Дедушку, скрепя сердце, признавали главным, но все его попытки утвердиться в качестве единовластного царька пресекались всеми кланами российской элиты.

Зала была оформлена под Белый Дом. Уходящий в лунные небеса купол был украшен фреской "Апофеоз". На ней насекомоподобные пришельцы возносили к звёздам человека, чрезвычайно похожего на Бориса Николаевича. Рядом возносились другие люди, тоже на кого-то чрезвычайно похожие. Сурчак был совсем рядом с Борисом Николаевичем, но всё-таки ниже его, и это было очень заметно.

Живой Сурчак и здесь сидел рядом с Борисом Николаевичем. Вид у него был самодовольный, победительный. Он пришёл торжествовать.

Борис Николаевич на сей раз был краток.

- Товарищи. Ксюха беременна. Будет ребёнок. За это старшие товарищи хотят ещё десять миллионов скота. У нас столько нет. Одна надежда - на папу. Сколько у тебя быдла, Рыгорыч?

- Хватит, - раздался неожиданно густой бас.

В зале началось шевеление: все разворачивались, чтобы посмотреть на тихо сидевшего с краю белоруса.

Тот встал, и, ехидно ухмыляясь в чёрные смоляные усы, кивнул собранию.

- У нас с Борисом Николаевичем, - самодовольно заявил он, - вчера ночью состоялась очень содержательная беседа. В общем, Россия и Белоруссия объединяются. После объединения и выплаты старшим товарищам десяти миллионов тел у нас останется ещё четыре.

- И, конечно же, Зенон Рыгорович займёт самое достойное место в нашем кругу, - добавила Нарысская.

Анатолий Чингисович, побелев от ярости, решительно встал.

- Я требую... - начал он.

- Завали пасть! - внезапно рявкнул Дедушка. - Свадьба Зенона Рыгоровича и нашей Ксюшеньки состоится через месяц, - сообщил он уже другим тоном.

- Я отец ребёнка! - крикнул Сурчак.

- Ничего подобного, - усмехнулся в усы Рыгорыч. - У меня результаты генетической экспертизы. Ребёнок мой.

- Какой ребёнок? Ксения? - не выдержал Анатолий Чингисович. - Она что, ещё и с тобой блядовала? Вот же сука...

- Зафиксированы непристойные выражения. Ваше высказывание обойдётся колонии в десять тысяч тел, - сообщил механический голос из-под купола зала.

- Мразь! - закричал Сурчак и ударил старика в ухо.

* * *

- А за это мне дедушка Боря красные бусики подарил, - закончила рассказ Ксюха. - Вот, - она потеребила висящий на шее подарок. Сияющие алые камни заискрились.

- Здорово, - завистливо сказала Маша. - А вообще... как это оно... с мужиками?

- Как-как... противно, конечно, - призналась Ксю. - Они всё лезут и руками мнут. И воняют. Ну и это самое. Я там у себя кремиком мазала, от него ничего не чувствуешь. Но всё равно.

- Понятно, - кивнула Маша, хотя ничего не поняла. - А что теперь будет с дядей Толей?

- Ну он же напал на Дедушку, - не поняла Ксюха. - Так что теперь с него защита снимается. Дедушка теперь может с ним делать что захотит.

- Захочет, - поправила её Маша.

Они сидели в саду на лавочке под старой акацией. Дерево было старое - видно, вывезли ещё с Земли. Оно накрывало девочек шатром, так что чёрного неба с голубым кругом не было видно. Маша ела очередную порцию мороженого.

- Мне Дедушка обещал, что он долго будет мучиться, - мечтательно сказала Ксюха. - Дедушка обещал мне показать, как ему... - она наклонилась к Маше и жарко зашептала что-то интересное.

- Здорово, - искренне восхитилась Маша. - У меня был рабёныш, он мне надоел. Мама с ним что-то вроде этого сделала. Очень смешно было, он так дёргался... А ты умеешь кожу снимать?

- Дедушка показывал, - сказала Ксюха. - Начинать надо с ног. И сначала кипяткочом ошпарить. Дедушка так всегда делает, когда наказывает.

- Русня очень живучая, - вздохнула Маша. - А по ободранному спиртиком полить. И поджечь. Папа говорил... Ой, - сказала она, содрогаясь: по руке пробежал упавший с акации паучок.

- Фффу, - сделала Ксю, дуя подружке на руку. Паучка сдуло.

- Пусть гуляет, - согласилась Маша. - А дяде Толе будут в глаза кислоту капать? Или просто выжгут? Как думаешь?

* * *

Андрюха уже полтора часа стоял в очереди. Ему было скучно и хотелось спать. Раньше ему ещё хотелось жить. В последнее время желание пропало. Не хотелось только лишней боли. На мясобойке у пришельцев лишней боли не бывало: человека сначала оглушали электрошоком, потом состригали голову. Хуже было попасться эльцерским кавказцам - те мучили долго, стараясь сначала свести с ума и только потом добить. Страшнее всего было попасть в космос на каторгу. Там гнили заживо от болезней и радиации, и мучения продолжались до полугода. Этого Андрюхе не хотелось совершенно.

Сейчас он стоял за пайком. Всё съедобное пришельцы уничтожили ещё при андрюхиной маме. Её замучили при нём: она прятала картошку с глазками.

Он обвёл взглядом пейзаж. Справа тянулись развалины - тут был когда-то город, взорванный эльцерскими по приказу пришельцев. Слева была пустая серая земля, а совсем далеко - зубчатая стена леса.

Что-то зашипело, потом по краям появилась синяя полоса: силовое поле.

- Согласно последним договорённостям с Президентом России, - раздался механический голос, - мясозаготовки увеличены на пятьдесят процентов. Просим проявлять понимание и дисциплину, не допускать незаконных действий. Нарушители будут строго наказаны...

Андрюха не удивился и даже не испугался. Рано или поздно всё равно надо идти под нож, почему не сегодня? Жаль было, что он умрёт голодным.

- Всем приготовиться. Первому в очереди встать на колени и откинуть голову. Второму - перерезать горло первому, - распорядился голос. - Дождаться конца агонии, передать нож третьему и откинуть голову. Далее работать в порядке очерёдности, не снижая темпа...

До Андрюхи очередь дошла минуты через три. Стоящий перед ним человек - высокий, с седым затылком - не оборачиваясь, передал ему залитый кровью нож, встал на колени и задрал вверх подбородок. Андрюха с силой вонзил нож ниже кадыка. Нож был тупой и резал плохо, Андрюха с сожалением подумал, что будет больно.

Уже стоя на коленях и подставляя шею, он вдруг подумал, что всё это как-то глупо и неправильно. Почему, собственно, он должен сейчас умереть? Потому что президент Эльцер подписал с пришельцами какие-то там Беловежские соглашения?

1998