|
|
||
О большой и чистой любви // Незакончено | ||
Ася Золушкина стояла в пегом полуперденчике посреди Большого Пикейного переулка и одиночество дуло ей в попу.
Тачка не ловилась. Вчера Ася за пять минут выманила на себя "волгу". В ней не открывались стёкла и воняло бензином, - зато пожилой русский водитель называл её "дочкой" и довёз до подъезда. Но сегодня не задалось. Сперва по переулку мягко проплыли три дорогие иномарки, похожие на чёрных рыб. Этим Ася и не махала. Тормознулось джихад-такси с рябым гоги внутри. Гоги смотрел нагло, хатэл чытырэста и не знал дороги. Потом переулок затопили "мерсы" и "ауди", спасающиеся из очередной пробки возле Крестопоклонного переулка. Тут уж Ася поняла, что придётся-таки идти до угла с проспектом.
Поёживаясь, - зима хоть и выдалась тёплой, но полуперденчик не грел совершенно, - Золушкина поплелась на угол. Прошла мимо бетонного забора с надписью "Склика лох", за год успевшей проесть глаза. Миновала биргартен, на зиму закрытый. Некстати вспомнила, как летом сунулась было погрызть шашлятины, и пьяненькая сикилявка облила её пивом. Вот и сегодня то же гадство: сучка с ресепшена уронила на пол недопитый "Red bull" и не вытерла, а Золушкина в это вляпалась, извозюкалась в липком и зачмокала подошвами при ходьбе. Оттереть не получилось, пришлось переобуться в роскошные туфли на такенных шпильках от Карло Пазолини, захваченные в расчёте на вечернюю оттягушку с Зайкой Бурдастовой. Весь день она мучила ножки в этих туфлях, - и, уходя, как-то забыла снять.
Ну всё как всегда. Дура лошадь.
Низенько над головой громыхнуло: кто-то пальнул из ракетницы. Золушкина вздрогнула: пальбы она боялась. Провожая взглядом рассыпающийся зелёный огонёк, мажущийся над крышей пятиэтажки, вспомнила повод: сегодня типа европейское Рождество. Как бы праздник. В гемютной Лозанне или там в Брюсселе родился розовый гладкий евромладенец Кристмас-2011 с мешком пряников для маленьких европейчиков.
Рявкнула петарда, следом ещё две. Москвичи явочным порядком утверждали своё право на счастье - теперь ещё и на европейский манер.
Ася всплакнула от секущего глаза ветра и побрела дальше.
На углу мирно спала на брюхе "Мазда" - со спущенными шинами, покоцанная, понурая. Проходя мимо, Ася со злости пнула её каблуком. Шпилька хрупнула и сломалась. Заверещала сигналка - "уи-уи-уи". Девушка шарахнулась от кричащей машины и упала. В последний момент успела завести руки назад. С размаху приложилась о жёсткую землю.
Сидя на попе и слушая продолжающиеся "уи-уи-уи", Золушкина сообразила, что это никакая не сигнализация, это в сумочке некстати раскричался мобильник.
Дрожащими пальцами девушка выковыряла из-под всякого барахла чёрную коробуську, глянула номер в светящемся окошечке.
Звонила Зайка, та самая, Асина подруга. С ней - и ещё с парой каких-то офисных телченций - Ася Золушкина собиралась провести вечер. Бурдастова собралась ввести Асю в волшебный мир ресторана "Пльзеньская Кружка", где ожидались пьянцы и танство.
- Слышь, мать, - набросилась Зайка, - ты чё ваще? здорова? мы тут все! Тебя нет! ты где?
- Я на Пикейном, - сказала Золушкина. - Я каблук сломала. И машину поймать не могу. Я, наверное, позже буду.
- Ну й-йё-ке-ле-ме-не! Ты совсем! Не, погодь! я чё тебе звоню! - закричала Зайка ещё громче, заторопившись, - в "Кружке" забито нахер! сесть негде! короче! мы тебя не ждём! сейчас все едем в бл... блимп, - этот звук произнёс телефон, самовольно отключаясь и гася экранчик.
Ася, слепо тыкаясь ногтем в кнопочки, набрала Зайку. Женский голос любезно проинформировал, что суммы на счету недостаточно для звонка по набранному номеру.
Она ещё постояла, надеясь, что подруга сообразит перезвонить. Телефончик молчал.
Задавив рвущийся наружу хнык и немножко подумав, Ася поняла, что надо встать, переобуться, дойти до угла, там поискать киоск или магазин с платилкой, пополнить счёт, дозвониться Зайке, выяснить, куда они там все отправились, поймать всё-таки тачку, добраться до места и там, наконец, расслабиться. Потом она вспомнила, что заляпанные редбуллом туфли она оставила в офисе, в кошелёчке четыреста рублей, а ей надо ещё доехать. Тогда она заплакала всерьёз, со слезами (стало легче), нарыла в сумочке мятую салфетку со следами пудры, промокнула глаза, поднялась, отряхнулась и заковыляла на угол Пикейного и Караулова.
Доковыляла. И с первого же взгляда поняла, что и тут её поджидает облом.
На противоположной стороне улицы Караулова тянулась огромная пробка, тяжело гудящая, как стая мух над дохлым бегемотом. Зато нужная сторона была издевательски пуста. Редкие машины летели мимо.
Золушкина почувствовала, что вот теперь её пробивает по-настоящему, на истерику с ручьями слёз и трясущимися губами. После которой она уже ничего никому никогда аааааа.
Но против приступа истерики у неё было секретное оружие, отточенное и готовое к бою. И Ася его немедленно применила: шмыгнула носом, загоняя сырость вовнутрь, полуприкрыла веки, - только чтобы следить за полосой, - и врубила на полную мощность фантазию.
Та услужливо всклубилась и нарисовала перед Асей знакомую, отшлифованную за годы практики, картинку.
Вот сейчас. Сейчас, сейчас на том конце дороги покажется блестящая точка. Она разрастается в блестящую тачку. Нет, не тачку: высокие серебряные сани - до того роскошные, что смотреть сладко и больно. Три коня, - всхрапывающие, в изморози, серебряные звёзды на налобниках, - летят по воздуху, не касаясь асфальта. А там, наверху, Он - весь в белом, от Бёрберри, в алом, от Прада, в чёрном, от Гуччи, весь из райских неземных бутиков, и сам он весь как Ди Каприо. Перегнувшись через облучок, он протянет её туфельку с несломанным каблуком. Потом даст руку и потянет её к себе, туда, наверх... Ах-ах-ах...
Средство подействовало: хнык откатился обратно вовнутрь, губы разъехались в улыбке, в глазах подсохло. Можно было дальше... - ну, не то чтобы жить, но хотя бы надеяться.
Ася была мечатательницей. Отчасти в этом ей подсуропил генами папашка, романтик по жизни: светлые волосы до плеч, походы, гитара, прокуренный мохеровый свитер, рассказы о былой дружбе с Городницким, а также редкое паспортное имя Джейк. Ася подозревала, что мама вышла замуж за этого потёртого мужичонку в основном из-за имени - провинциальная тетёха отчаянно западала на всё конфетно-блестящее. По тем же причинам она нарекла дочь Ассолью.
Папа Джейк окончательно свалил от семьи в бесконечный турпоход, когда Ассоли Джейковне Петровой - увы, именно такова была фамилия романтического героя - было то ли пять, то ли шесть лет. Мама взяла обратно девичью фамилию Золушкина и самочинно проставила в паспорте ударение на "у": так фамилия произносилась по-правильному. Дочка тоже стала Золушкиной. Вообще-то Асе больше нравилось быть просто Петровой, потому что приставучим школьникам бесполезно было объяснять про ударение. Утешалась она тем, что когда-нибудь выйдет замуж и сменит фамилию на какую-нибудь такую, от которой все девки в округе логти сгрызут от зависти.
Утешаться мечтами Ася научилась ещё в раннем детстве. Оказывается, если тебя обидели или просто грустно, нужно прижмурить глаза и представить себе что-то очень-очень хорошее. Тогда станет легче.
Обижали Асю не то чтобы сильно, но регулярно, так как из-за мечтательности и хрупкого телосложения она была вечно цукаема и шла за малохольную. Грусть тоже накатывала в свой черёд по разным поводам, так что средство оказалось востребованным. К тому же мечтательницей Золушкина оказалась даровитой. К школьным годам у неё уже был набор излюбленных сюжетов для медитаций - про цирк, про птичий город, про то, как ей подарят котика и белочку и они подружатся... Но главный свой хит она сочинила в восемь лет - когда её в руки попала иллюстрированная книжка "Морозко". Её сердечко покорила обложка: серебряные сани, которыми правит молодой красавчик в красном полушубке, очень похожий на Деда Мороза, но не дед, а молодой. Хотя по книжке потом выяснилось, что Морозко на самом деле всё-таки так себе, а на рисунке был самый обычный Иван-Царевич, которых вообще-то пруд пруди. Но это было уже неважно. Герой в серебряных санях с тех пор стал первым и единственным мужчиной, в которого она влюбилась: призрачным, зато очень полезным. Когда Ася подросла и начала чувствовать своё тело, именно этот прекрасный юноша подвозил её в своих санях до самого финала. Сначала, правда, она помогала себе ладошкой, а потом выяснилось, что и лазить себе в трусики совсем не обязательно: она научилась доходить до оргазма чистым усилием воображения.
Тем временем улица слегка оживилась. Пронеслась сизокрылая "Тойота", за ней - "москвич", залитый грязью по самые стёкла. Ася отчаянно затрясла рукой, хватаясь мокрыми пальцами за воздух.
Водила чуть притормозил. В этот момент заорал мобильник. Растерявшаяся Золушкина полезла было в сумочку, наскребла его на самом дне - как он туда провалился, проклятый? - но нажать на зелёную кнопицу приёма не успела: аппаратик замолк.
Тем временем "москвич", не дождавшись подтверждения намерений, проехал мимо, пропукавшись вонючим выхлопом.
Предательский хнык опять подобрался изнутри, заскрёбся в глаза, в нос, в горло. Ася стиснула кулачки, закрыла глаза и снова накликала себе серебряные сани. Кони на сей раз были чёрные, с рубиновыми розетками в ушах. Морозко она на этот раз сделала похожим на Тома Круза. Повторила понравившийся эпизод с туфелькой. Мысленно поднялась наверх, укрылась меховой полостью. Серебряные сани полетели вперёд, мимо гудящей пробки. Впереди на дороге мешался грязный "москвич". Морозко посмотрел на неё, она царственно склонила голову. Тогда он натянул поводья, и чёрные кони рванули вперёд. Копыта смяли жестяную коробочку, та разлетелась, как спичечный коробок... ох-ох.
Ася посмотрела в мобильник, проверила номер неотвеченного звонка, убедилась, что звонок был зайкин, представила себе вредную подружку под полозьями, тут же вообразила себе стелющийся кровавый след, испугалась, снова чуть не упала, кое-как встала поудобнее и для разнообразия решила подумать о настоящем.
В принципе, настоящая жизнь Золушкиной была не столь ужасной.
Во-первых, блондинка с хорошей фигурой, - Ася очень удачно пошла мастью в отца, а статями в маму, - в принципе не может считать себя несчастливой, по крайней мере лет до тридцати. Во-вторых, у неё была старая мамина квартира и работа, - пусть офисная, пусть противная, зато не требующая особых умственных и душевных усилий. В-третьих, кой-какие перспективы на поступление в Московский Государственный Университет. Золушкина вообще-то хотела стать филологом, любила книжки, но понимала, что филологию на хлеб не намажешь. Зато у неё был дядя - очень известный юрист, через которого можно было протолкнуться на юрфак за относительно терпимые деньги. Деньги должны были образоваться вот-вот: мама продавала дачу в посёлке. Процесс находился в финальной стадии, дело было только за мздой, которую вымогало поселковое начальство, и которую ни мама, ни покупатель не хотели платить из своих. Но дочка знала, что так или иначе всё устроится, и она станет студенткой юрфака. После чего её жизнь приобретёт смысл и перспективу.
Для полного шоколада не хватала только обеспеченного бойфренда, который позолотил бы асину красу, но с этим делом у Золушкиной были сложности. Откровенно говоря, она никак не могла расстаться с девственностью. Нет-нет, желающих оказать посильную помощь было более чем достаточно, но все имеющиеся предложения Асю не устраивали. На искреннее непонимание той же Зойки Бурдастовой (прозванной Зайкой как раз за исключительную любвеобильность) "ну как ты можешь обходиться без секса?" Ася только улыбалась. Ну конечно же, она не могла обходиться без секса. Просто ей хватало нескольких пожатий бёдрами и безотказного Морозко, чтобы достичь того самого, чего Зайка добивалась с такими усилиями и далеко не всегда получала.
Зато её Морозко был абсолютным совершенством. Ася отдавалась ему каждый день по нескольку раз, и каждый раз по-другому - в Париже, Вене, в Нью-Орлеане, после венского бала, на вечеринке в Сохо, на чёрных простынях, в стогу сена, в кабине самолёта, в окопе под гул канонады, на палубе тонущего "Титаника". Это всегда было по-новому и всегда чудесно. А потом они обычно оказывались в сверкающем городе у моря и вместе встречали рассвет... и она летела вверх, вверх, навстречу поднимающемуся свету, сама становясь светом, растворяясь в праздничной предновогодней вечности, пахнущей коричным сахаром и апельсином... оуу-у-у. Уффф.
Золушкина разожмурилась, осторожно разжала зубы, - опять закусила нижнюю губу, ну сколько можно, следы ведь остаются, - и увидела серебристый автомобиль.
Он стоял прямо перед ней, длинный и блестящий, как жизненный путь Иоганна Вольфганга фон Гёте.
Прежде чем девушка успела удивиться или испугаться, дверца плавно и бесшумно поднялась вверх. Из недр машины мягко дохнуло теплом, дорогой кожей и мужским парфюмом.
Невидимый в темноте водитель, перегнувшись через сиденье, молча протягивал Асе туфельку на высоком каблуке.
Золушкина механически взяла её, освободила ногу от обломка, надела. Это была та самая туфелька, которую она сломала о "Мазду" - только целая. Именно та самая, а не просто похожая. Нога узнала её всеми мозолями.
Думать было некогда. Нужно было что-то делать - или хотя бы что-то сказать. Ну хоть что-нибудь.
- Извините пожалуйста. Довезёте? - выдавила из себя Ася, наклоняясь к тёмному провалу. Ничего умнее ей в голову не пришло.
- Садись, - глухо прозвучало из салона.
Спинка кресла была приопущена. Ася доверчиво легла на неё, чуть поелозив попкой. Полуперденчик задрался. Ну и пусть.
Дверца опустилась беззвучно и плавно, как во сне.
- Куда поедем? - поинтересовался водитель.
- Н-н-не знаю, - честно сказала девушка, только что осознавшая, что всё ещё держит в руках туфлю. Нет, она помнила, что её надела. И тем не менее, она держала её в руках и не знала, что с ней делать.
- Ну, какие у нас варианты... - водитель задумался. - Можно к тебе в Тушино, но это уже было. Можно к твоей подруге, этой, как её... Зое, она сейчас с друзьями в "Блокпосте", это клуб такой. Пытается веселиться. Хорошая девушка, но не в моём вкусе. Она, как бы это сказать... дешевата. Ко мне домой... пожалуй, рано ещё. Так куда?
Золушкина настолько удивилась, что у неё включилась соображалка. До неё дошло, что она сидит в непонятной машине с незнакомым водителем, который знает о ней чертовски много. Но это ей пока было слишком сложно. Зато замечание о Зайке её почему-то задело.
- Зайка хорошая, - сказала она. - Просто у неё жизнь такая.
- Знаю я всё про твою Зайку.
Водитель включил подсветку, и его стало видно.
Если бы он оказался похож на Ди Каприо или на Тома Круза, Золушкина ничуточки бы не удивилась. Но этого не было. Вообще на киношных мужчин он был непохож. Приятное лицо, даже необычное - в чём необычность, она не понимала, но чувствовала: что-то не так, - и совершенно незнакомое. Впрочем, нет: Ася готова была душу прозакладывать, что она где-то видела это лицо, видела совсем недавно, и не в кино, а в жизни... но тут память шаталась и падала без сил. Из памяти выплывала только рука и кольцо на безымянном пальце - там, где мужчины носят обручальный золотой ободок. Но это кольцо было из белого металла с тёмным камнем. Почему-то оно внушало тревожное уважение, какое вызывают опасные вещи, вроде оружия или денег.
- Пытаешься вспомнить меня? - водитель вздохнул. - Это такой остаточный эффект. Не думай об этом, - голос его изменился, стал хозяйским. - Так куда тебя? - повторил он, "тебя" щёлкнуло, как хлыстиком.
- Меня куда? - Золушкина полуоткрыла ротик, став ужасно похожей на классическую блондинку, тут же об этом подумала и сильно на себя разозлилась. Захотелось схамить. - В Анталью меня! В Египет!
- Ну вот, - с неудовольствием сказал водитель, - опять снова-здорово, по той же колее. Ладно, в Египет так в Египет. Откуда только у тебя взялась эта Анталья? Это, во-первых, Турция, и, во-вторых, там ничего хорошего нет, а то я бы знал. Но в Египте есть несколько приятных местечек. Не сейчас, правда. Едем.
- И-и-извините, - Золушкина сообразила, что надо бы испугаться. - Я, наверное, пойду... У меня времени...
- Время для меня не имеет особого значения, - сказал водитель. - И для тебя тоже.
Внутри машины что-то рыкнуло, автомобиль дёрнулся и встал.
- Приехали, - буднично сказал водитель. - и в ту же секунду в лобовое стекло ударил неземной свет.
Золушкина зажмурилась, потом протёрла глаза. Неземной свет не исчезал. Ася отчаянно заскреблась в дверь, как собачка. Она ничего не понимала, она просто хотела выйти.
Дверь плавно поднялась, и она выпихнула себя наружу - прямо на спёкшуюся красную землю.
В лицо ударил зной - долгий, настоявшийся за день. Наверху таяло огромное жаркое небо немыслимой чистоты и прозрачности. Солнце, растекшееся на полгоризонта, искривившееся от тяжести и огромности, жгло редкие перья облаков. Пожарное зарево стягивалось вниз, переходя ниже в арбузно-розоватую полоску, отбитую по нижнему краю оранжевым, мандаринным. И там, вдали, где оранжевое касалось земли, нестерпимо блестел высокий сахарный зуб.
- Пирамида, - сказал мужчина, помогая Асе встать на ноги. - Мы могли бы туда подъехать, но там вечерние обряды... красивые, конечно, но очень утомительные. К тому же ты язык так и не выучила.
- Арабский? - Ася попытаясь содрать с себя меховушку.
- Египетский, - мужчина обходительно избавил её от полуперденчика. - Но лучше греческий. Мы сейчас в эллинистическом периоде. При фараонах климат был получше, не так жарко... но с людьми проблемы. Пришлось стереть много веток... Кстати, не мешало бы перекусить. Не возражаешь против пикника на природе?
- В-в-возражаю, - Ася подобрала отвисшую челюсть. - Тут сесть негде.
За спиной у неё что-то хлопнуло - как будто расправилась большая мокрая тряпка.
Обернувшись, она увидела вместо машины до боли знакомый павильончик с Большого Пикейного. Выцветший тент был аккуратно натянут на стойки, у каждого столика - по два пластмассовых стулика. Блестели пивные краны, свежевымытые стеклянные кружки отчаянно бликовали гранями, как бы аплодируя друг другу.
Увидев всё это, Золушкина как-то сразу успокоилась. Павильончик был до такой степени знакомый и свойский, что было понятно: самое худшее, что может с ней случиться - так это что снова обольют пивом.
Но никаких пьяненьких сикилявок на этот раз не было. Возле кранов улыбался высокий смуглый человек, закутанный в белый лён. Увидев мужчину, он сложил ладони перед грудью и низко поклонился.
- Мой раб, - небрежно пояснил мужчина. - Купил его здесь, в Египте, пару столетий вперёд. Очень толковый малый, потомственный пивовар. Отлично разбирается в пиве. Всех времён и почти всех народов. Вот только африканские сорта двадцать третьего века не понимает, в них слишком много синтетики... Да ты присаживайся. Сейчас нам принесут. То, что ты любишь.
- М-м-ммм, - Золушкина не поняла, радоваться или жаться. На самом деле пиво она любила, но ей было неловко, что ей предлагают именно его, а не какое-нибудь дорогущее шампанское. Дамам положено предлагать шампанское, по крайней мере при знакомстве, так говорила Зайка, а она-то знала, как правильно.
- Ты всё равно ничего кроме пива не любишь, - как ни в чём не бывало ответил мужчина на её мысли. - Я тебя поил-поил всяким дом-периньоном, но получалось не очень, так что я стёр ту ветку совсем.
- Может быть, ты мне что-нибудь объяснишь? - Ася осторожно опустилась на пластмассовый стульчик, опасно раскачивающийся на трёх ножках. - Ты кто? Откуда меня знаешь? И когда будет пиво? Я хочу "Крушовице", настоящее, чешское, - добавила она.
- Уже несут, - усмехнулся мужчина. - Вот, возьми.
Источающий любезность раб в белом уже стоял у неё за спиной, протягивая тёмную кружку с шапкой мелкой желтоватой пены. В другой руке у него покачивалось массивное блюдо с дымящимися креветками необыкновенной величины. От них поднимался пряный парок.
- Только не думай, пожалуйста, что я бог. В сущности, я просто путешественник, - сказал мужчина, беря свою кружку. - Нравится?
- Ну вот такая я неромантичная, - вздохнула Ася, раздирая наманикюренными пальчиками креветку. Фразочка была зайкина, но здесь она показалась неожиданно уместной. - Ксшати, как чебя жовут? - она вцепилась молодыми зубами в белую мякоть.
- Меня-то? - мужчина устроился на стуле, и только тут Золушкина заметила, что на нём элегантный серый пиджак и того же цвета водолазка, но, кажется, жарко ему не было. - Фр... - он чем-то подавился и заперхал.
Ася закопошилась с креветкой в руках, не зная, чего делать. По идее, нужно было стукнуть мужика по спине, но это было как-то неудобно, да и руки были грязные. Но просто ждать, пока он переможется, было тоже неудобно. Золушкина таких ситуаций ужасно боялась.
- ...ссст, - наконец, выговорил он, выкашлявшись.
- Фрай? - ляпнула Ася. Она читала Макса Фрая, хотя не продвинулась дальше начала второй книжки.
Мужчина дёрнул плечом, как будто на него села муха.
- Скажи "я тебя люблю", и вспомнишь, - потребовал он неожиданно.
- Но... но я тебя совсем не зна... - попыталась было возмутиться Ася, уже понимая, что говорит неправду. - Я тебя люблю, Фрост. Дурацкое имя. Извини.
- Это ты меня извини. Я тебе вчера засос поставил, - повинился мужчина, прихлёбывая пиво.
- Идиот. Как же я тебя люблю, - проворковала Золушкина. - Стоп-стоп, - сжала она голову руками. - Подожди, я что-то не то говорю... Мы же с тобой... с вами... сколько времени вообще? - жалобно промычала она что-то совсем уж несуразное.
- Смотря как считать, - мужчина пожал плечами. - А засос у тебя на шее слева. Ну извини, ты очень ко мне прижималась. Говорил же, не нужно тебе на "Титаник". Укачает. И напугаешься до икотки, когда тонуть будем.
- И ничего я не напугалась! - обиделась Ася. - Подожди, - попыталась она сосредоточиться. - Ты меня гипнотизируешь, что-ли?
- Я ту ветку недостёр, - непонятно сказал мужчина. - Оставил самое лучшее.
- Ничего себе лучшее, - в голове Золушкиной загрохотали чёрные волны, зазвенело и застонало железо, а потом крики. Крики, совсем непохожие на крики чаек.
Ася тряхнула рыженькой гривкой, прогоняя наваждение. - Нет уж, давай сначала, - решительно заявила она.
- Ну как хочешь, - пожал плечами мужчина. Камень в его кольце как-то особенно сильно бликанул, щёлкнув по глазам красным. - Так лучше?
Ася попыталась сосредоточиться. Теперь она чётко видела связь времён. Вот она стоит посреди Большого Пикейного, вот ломается каблук, вот Караулова, вот Египет - отчего-то она была уверена, что находится именно в Египте, причём античном, - а вот кружка с пивом. А до этого она ждала Фроста... то есть Морозко... вот он сейчас приедет из Византии, или где там у него дела, приедет и заберёт её... нет-нет-нет.
Она вцепилась обеими руками в пивную кружку, такую холодную и настоящую, и попыталась сосредоточиться.
Всё было не так. Она не ждала Фроста. Да, она откуда-то знает его имя... и, кажется, любит его? Сердце послушно отдало в голову тёплую волну, и Ассоль Золушкина вспомнила, что всю жизнь любила его, настолько давно, что уже и забыла, когда это, собственно, началось. Но всё-таки она его не ждала. Она собиралась ехать... ехать куда-то...
Фрост чуть подался вперёд - с таким интересом он на неё смотрел. Нет, даже не так - рассматривал.
"Как будто в первый раз видит" - досадливо подумала Золушкина и на каком-то последнем волевом усилии выжала из себя правильное воспоминание - она собиралась к Зайке. К Зайке Бурдастовой, подруге. Которая ей звонила. Два раза. Или три. Последний раз - когда она ловила машину на Караулова. И поймала на свою голову этого странного мужика. Который её куда-то завёз, а теперь парит мозги.
Камень в кольце зло сверкнул и погас, как будто подавился собственным блеском.
- Ты стала очень сильная, - без улыбки сказал мужчина. - Ну хорошо, давай знакомиться. Меня зовут Фрост. Вообще-то я царь Шумера и Аккада. Но в принципе я могу жить где и когда захочу. Да, ещё: мы любовники.
- И гже ты быж? - промычала девушка, прожёвывая креветочную мякоть и пытаясь одновременно прихлёбывать из кружки.
- В Бенаресе, потом в Богемии. Дела, - коротко ответил мужчина тем самым голосом, которым мужчины говорят женщинам о том, чего они не могут понять.
- Ненавижу чвои жела, - креветка попалась очень крупная, а пиво - уже не "Крушовице", а какое-то незнакомое, тёмно-фиолетовое, с еле заметным запахом цветущей лилии - ну очень холодное, до того, что от него стыла челюсть и першило в горле. Ася подумала, что за полдня оно могло бы и нагреться, и только тут сообразила, что ждёт уже полдня, а то и больше. Ждёт привычно, ждёт покорно, не беспокоясь ни за себя, ни за него.
Эта мысль так потрясла её, что она уронила креветку прямо изо рта.
- Подожди-подожли... Сколько я тут сидела? - растерянно спросила она.
- Смотря как считать, - мужчина улыбнулся, и у неё замерло сердце. - Мне надо было уйти, но я не хотел оставлять тебя в непонятках, - это слово мужчине не шло, совсем не шло, хотя Ася не понимала, почему. - Поэтому я вставил сюда ветку из нашего прежнего. Ты уже хорошо знала меня и спокойно ждала. А потом замккнул её на наше сейчас. Не очень красиво, зато удобно... Итак, на чём мы остановились? Ах да. Меня зовут Фрост. По-английски...
- Я знаю,- Золушкина немножко обиделась. - "Фрост" - это холод... То есть мороз. Дед Мороз?
- Dead frost - это не про меня, - улыбнулся мужчина. - Если хочешь, называй меня Морозко.
- Ты всё время говоришь про какое-то "раньше", - Золушкина, стыдясь, ещё отхлебнула.
- Сними туфлю, - как-то очень по-хозяйски распорядился мужчина. - Ту, которую я тебе дал. И посмотри внутрь.
Ася вытерла креветочные руки о рыжую кофточку - всё равно снимать, не сидеть же в ней в такую жару, - и сняла обувку. Покрутила в руке. Ничего особенного не заметила, кроме тёмного пятна внутри.
- Это кровь, - тем же тоном сказал Фрост. - Твоя. Видишь ли, в одной очень старой ветке я сбил тебя машиной. Случайно, разумеется. Ехал через ваш век, задумался, не смотрел по сторонам, а ты стоишь на полосе, жмуришься и ничего не видишь.
- Я не стояла на полосе, - обиженно сказала Золушкина.
- В этом варианте ты сломала каблук - и поэтому уцелела, - пояснил Морозко. - Но всё равно зажмурилась. Потому что мечтала о...
- Не надо, - попросила Ася, чувствуя, как предательски пылают уши.
Мужчина смотрел на неё, улыбаясь одними глазами.
- Любимая, - сказал он, - ты могла бы догадаться, что я очень хорошо тебя изучил.
- Ты очень хорошо меня изучил, - прошептала Ася, в сотый раз наклоняясь к его лицу.
За окном была густая темень, жара и жёлтые пятна фонарей. Вечером Фрост водил её в местное заведение, где стояли автоматы с затёртыми, исцарапанными пластинками. Там она слушала музыку Бенни Гудмена, потом напилась, а потом он снял комнату в пустующем отеле, - старый колониальный стиль, белая башня, чёрная горничная. Где он, как обычно, привёл её в чувство - и, как обычно, свёл с ума.
Опёршись на локоть, она смотрела на его лицо, прекраснейшее на свете. Он уже говорил ей, что такие черты лица - европейские с примесью старой Азии: чуть выше скулы, чуть темнее кожа - в его эпоху считались (или считаются? или будут считаться?) обыкновенными. Ей было всё равно. Он был прекрасен. Весь прекрасен, особенно брови и подбородок.
И он её любил. Любил так, что Ася перестала отличать жизнь от мечты. Перестала настолько, что однажды попросила его подарить ей звезду. В смысле, зажечь для неё. Он вздохнул и сказал, что на это у его машины не хватит энергии, потому что Ася недостаточно этого хочет.
- Видишь ли, - объяснял Фрост, лёжа на густой изумрудной траве - после бурных деньков в Петербурге тысяча девятьсот первого они отдыхали в Исландии, в доисторические времена, тёплые и безлюдные, - всё дело в желании. Мы сумели оседлать время только потому, что отказались от материализма. Всё определяется волей. Мой перстень перемещает меня сквозь время и пространство не только потому, что он так устроен, но и потому, что я этого хочу. Оказаться в другом времени и в другом месте. Это главное, остальное технология... - он привлёк её к себе, и она перестала думать.
А в другой раз - по дороге в Каппадокию, на которой кричали и поднимали пыль неисчислимые стада индюков, - он обмолвился о том, что путешественников во времени так мало именно потому, что для перемещения в темпоральном потоке нужна сила желания, которой обладают немногие.
- Поэтому, - сказал он, сжимая руками в жёлтых перчатках чёрный эмалевый руль, - мы становимся путешественниками. Живём в других эпохах.
- Тебе нравится? - спросила Ася, ожидая, что он скажет - "иначе бы я не встретил тебя".
- Иначе бы я не встретил тебя, - серьёзно сказал Фрост и поцеловал её в шею.
Потом они занялись любовью на крохотной полянке, будто созданной для двоих. Золушкина устроилась сверху. На запрокинутое лицо мужчины села огромная бабочка, и Ася кончила, смеясь.
- Я тебя съем, - сказала она, целуя его веки.
Слепившись у него под боком в тёплый комочек, она почему-то захотела вспомнить, как лишилась невинности.
Точно не в Египте, нет: тогда ничего не случилось. И не в Вавилоне, куда он повёз её завтракать. Но и не в Париже, не в Вене, не в Нью-Орлеане, не после венского бала, - хотя вот тогда у неё как раз было чувство, будто всё в первый раз. Но нет, она уже была опытной женщиной, ах какая была ночь... И не на вечеринке в Сохо, не на тех чёрных простынях непонятно какого века, нет, не в стогу немецкого сена, пахнущего коровой, и не в кабине биплана (ах, как она визжала, а он был, как всегда, великолепен), не в окопе под гул канонады (ей сначала понравилось, а потом, когда горячий зазубренный кусок металла вонзился в сырую землю прямо над ними, перепугалась до того, что описалась прямо на его куртку, подстеленную под попу), и уж точно не на палубе "Титаника", где всё было не так, как в кино, а в тысячу раз страшнее... Она перебирала свои ночи, они кружились в голове красной каруселью, но той самой, первой, среди них не было.
- Пожалуйста, - сказала она, разворачиваясь и укладываясь на спину, - скажи, когда это у нас было первый раз?
- Ты не помнишь, - сказал Фрост: он не спал.
- Но почему не помню? Это опять твои штуки со временем?
- Любимая, - он потёрся щекой о её коленку, - с тобой была одна сложность. Ты потрясающая женщина, но к тебе не было ключа. Точнее, был один. Тебя надо было... распечатать, - он сказал это с усилием, - но ты обязательно возненавидела бы того, кто это сделал. Даже меня. А если бы это сделал другой, ты возненавидела бы меня за то, что это был не я. Такое бывает. Поэтому я просто убрал этот момент. Его не было.
- То есть как не было? - Асю задело за живое. - Ну точно не в Египте, ты тогда мне только говорил, что мы любовники... И не в Вавилоне. Мы завтракали в Вавилоне, мне понравилось... Не в Париже, в Париже мы уже вовсю... И не в Вене, после бала я уже ничего не могла... но вроде бы уже всё было... В Нью-Орлеане было первый раз туда... - загнула она пальчик, - а в Сохо ты меня учил этому самому...
- И ты подавилась, - засмеялся Фрост в темноте, гладя её по упругим грудкам.
- А на тех чёрных простынях, которые сами сворачивались? Это уже двадцать второй был или двадцать первый? - попыталась вспомнить она.
- Нет, это Казанова шутил, - рука мужчины скользнула ниже. - Он не любит новые века.
- Он тоже из ваших? - поинтересовалась Ася.
- Разумеется, - не стал отрицать Фрост. - А ты хотела бы провести ночь с Казановой?
- Фу-фу-фу, - Ася вздёрнула носик. - Я хочу провести ночь с тобой. И ещё я хочу вспомнить, как это было в первый раз.
- Я же говорю, ничего интересного, - проворчал Фрост, укладываясь на бок. - Обычное изнасилование.
- Изнаси?.. - девушка осторожно захихикала.
- Именно, - мужчина заворочался, пристраиваясь поудобнее.
- Ты меня?.. - Ася почувствовала, что в ней что-то обрывается и вот-вот оборвётся.
- Ну что ты, что ты, - мужская рука погладила её по спинке. - Просто один из вариантов твоей судьбы. Через три минуты после нашей встречи... ну, в смысле, если бы я не подъехал... в общем, ты села в джип. Тебя привезли на дачу к ментам. Там тебя держали в погребе. И каждый день... ну ты понимаешь. Через неделю такой жизни ты нашла осколок стекла и разрезала себе руки. Ты бы выжила, если бы они вызвали врачей. Но они тебя просто закопали. Ещё живую.
- Ужас какой, - сказала Ася равнодушно. - Особенно этот, толстый... - тут она осеклась, потом зажала себе рот обеими руками и попыталась не закричать. Получилось.
- У тебя потрясающая воля, - одобрил Фрост, поворачиваясь к ней лицом. - Ты всё-таки вспомнила. А теперь забудь, - он посмотрел на неё, и она перестала отличать одну свою коленку от другой.
окончание следует
|