1

В самолёт садились, как в свадебную карету: как бы слегка навеселе, озабоченные, приятно встревоженные.

Первым в салон прошмыгнул Чехлин и тут же принялся осматривать маркировки на ящиках. Салон был заставлен съёмочной аппаратурой стоимостью в годовой бюджет среднеафриканской страны. Аппаратура была предоставлена спонсорами проекта. Ответственность лежала на Чехлине.

Толстый Борис Перец, держа под мышкой тугобокий портфель с документами, сразу же устроился в кресле, торопливо щёлкнул замочком портфеля, выдернул оттуда файл с бумажками и так же быстро упихнул его обратно. Боря нервничал.

Не было Иры. Ира задерживалась. Ира не брала трубку. Ира опаздывала возмутительно и безнадёжно. Согласованное время взлёта срывалось, менеджер "Даймонд-аэро" обрывал телефон и ругался по-польски.

Перец скушал американскую таблетку от нервов и в очередной раз констатировал - "я с ней когда-нибудь поседею". Влад Чехлин достал фляжку, сообщил в пространство "вискаря ломану" и уже набулькал себе манясенько в колпачок - когда Ира, быстрая, пьяная, в шортиках и зелёной футболке, прыгнула в салон, сверкнув бритой головой, влетела в кресло и отключилась секунды за три. Борис, отдуваясь, как сенбернар на жаре, тут же пристроился рядышком - на случай чего-нибудь-мало-ли-там-чего.

На взлёте Ира на секундочку ожила, повела мутными глазами и попыталась залезть языком Борису в ухо. Тот засопел, смущаясь, потом покорно вытянул рот и неловко провёл языком по её влажной улыбке. Ира блаженно зажмурилась, откинулась на кресло и отрубилась окончательно.

Она проснулась через два часа - не очень понимая, где она и куда её занесло. Пересохший рот с застрявшим у горла глотком. В голове, как горошины в погремушке, сухо перекатывалась разноязычная ругань. Fucking shit. Chingada la vida. Сучий потрох, курва, пичка материна, пить, пить!

Ира вслепую похлопала руками по коленям и рядом, нашла сумочку, отыскала в кармашке жёлтую капсулу, заныканную на всяк случ. Положила на язык, запила водой из самолётной бутылочки. Стало легче, но в печени всё ещё было темно от алкоголя, - вискаря, текилы, молодого калифорнийского вина. И под дых стучала копытцем водка.

Протирая влажной салфеткой заплывшие глаза, она в очередной раз пообещала себе, что никогда больше не будет водку. Никогда, ни при каких обстоятельствах не дотронется до водки. Никогда-никогда, ни-ни-ни, non, nein, no.

И как всегда, когда ей бывало по-настоящему плохо, в голове начали перестукиваться, как заключённые в камерах, русские слова: тук-тук-тук, тары-бары, тук-тук-тук, тары-бары.

"Злая горькая мышка да кислая крыска... всем толковым мальчонкам перегрызли мошонки... а завидной девчонке дали порчу в печёнки..." - в виске вспыхнула боль.

Ира стиснула зубы. Родной язык - убогий, гнилой, шелудивый язык народа, который она ненавидела и мечтала забыть навсегда - мстил ей, царапался, кусал в голову.

"...Пила девка водочку, задирала юбочку... у завидной девочки в голове червяшечки... в голове червяшечки, в пузике бобошечки" - на слове "бобошечки" желудок подпрыгнул.

Она с остервенением разодрала чёрный зев сумочки, сломав защёлку. Выгребла со дна наушники и флэш-плеер, нацепила на уши, нащупала кнопочку random.

В наушниках тихонько зазвучало "Go West" в петшопбойзном исполнении. Сразу стало лучше. Русский язык зарычал и отполз, злобно щерясь.

На "we will love the beach" Ира даже попыталась подпеть, но промахнулась мимо нот.

Тогда она поставила "My Rifle, My Pony and Me" - песенка была на плеере в пяти вариантах, попался Дон Уильямс, - и стала глазеть по сторонам.

Справа в круглом самолётном окошке виднелись обрывки облаков и некрупные звёзды. "Цессна" в полёте тоненько дрожала, как бобриха во время случки.

Слева дрых Перец, деликатно подхрапывая и заваливаясь на левый бок. "It's time for a cowboy to dream" - откомментировал это голос в наушниках.

У Бориса были белые веснушчатые руки. В уголке рта сонно поблёскивала золотая коронка с крохотным обслюнявленным изумрудиком: мода позапрошлого сезона. От круглого плеча пахло шведской туалетной водой "Gaf", сквозь которую пробивались, травою сквозь асфальт, тяжёлые запахи пола и возраста. Мужчина за сорок, уже выработавшийся, но ничего не достигший. Во всяком случае, по её мерке.

Ира ещё раз посмотрела на его лицо - всё ещё мужественное, всё ещё красивое, всё ещё что-то обещающее - и приняла решение. С Борисом она работает последний раз.

"Gonna hang my sombrero
on the limb of a tree" прозвучало неожиданно многозначительно, с каким-то намёком.

Впереди сидел Чехлин. Он не спал, правое плечо его ритмично шевелилось - он что-то делал правой рукой. Ире пришло в голову, что Влад мастурбирует. Это показалось ей интересным. Лет пять назад - у неё тогда снова был кризис, её фактически списали со счетов - Ира сняла фильм о сексуальности аутистов. Мастурбирующий мужчина, снятый со спины, был базовой метафорой ленты. За которую она получила премию Эрика Фромма - копеечную, конечно, но сам факт удалось раскрутить и вернуться в обзоры влиятельных критиков. А потом она сделала проект с Гуинпленом и Сейлор Мун и вернулась в Шорт-Лист. В ряды избранных, признания удостоенных, создателей образа современного мира.

"No more cows to be ropin'" - Ира усмехнулась, осторожно поднялась и заглянула за плечо Чехлина. Оказалось, что он увлечённо тычет пальцем в экран маленького телефончика - играет в какую-то игру. Почувствовав движение, Влад недовольно шевельнул головой, блеснув залысиной.

Ира села на место. Музыка звякнула в ухе последний раз и кончилась.

"Три отличных компаньона - моя винтовка, мой пони и я", с удовольствием повторила она. Жизненное кредо великого народа, покорившего мир себе под руку. А начиналось с пустыни, где каждый ковбой сам себе Моисей, ведущий свой коровий народ в край облаков. Go West, и там всем нам будет хорошо. My rifle, my pony and me, и всё.

Ира вытянула вперёд длинную белую руку. Понюхала подмышку. Поморщилась. Она не любила свой запах: острый, едкий, матёрый - здесь ненавистный русский язык бил в яблочко. Матёрый, да. Запах Старшей Суки. Ну да, в своей маленькой стае она Старшая Сука. Но не в той большой стае, где верховодят самцы. Там женщина обязана пахнуть безобидно. Нет, не как самка, не как жертва, которую надо делить - а скошенной травкой, сломанной веточкой. Чем-нибудь древесным и цветочным, чтобы никого не спугнуть, не обидеть, не стать причиной драки между самцами... Нашарив в сумочке флакончик с какой-то ароматической дрянью, Ира подняла его над головой, приплюснула нажималку. Химический аромат свежей зелени стёк по волосам и впитался во влажный трикотаж футболки.

После этого она решила, что пришла в норму и пора заняться делами. Игнорируя головную боль, - зудящую, как мобильник с вибрацией, - достала из сумки ноут, развернула гибкий экран. Подключилась к самолётной подсети, вышла в глобалку. На такой высоте связь была скверной, но после трёхминутного ожидания ящики заполнились почтой.

Сначала она решила просмотреть подписки: просмотр новостей обязателен, а личная переписка была слишком беспокоящей.

Мировые новости. Согласно заявлению Президента США, мировому лидерству Америки угрожает протекционистская политика стран Ассамского соглашения. Очередной идиотизм, привычно подумала Ира. Если Америке что и угрожает, так это то, что "Оскар" перестаёт быть престижной премией. Культурное лидерство - вот что важно, остальное рано или поздно приложится...

Экономика. Дефолт Гаити грозит обвалом экономике Карибского бассейна. Тоже, скажите пожалуйста, новость. Выжечь клоповник, уцелевших отправить обратно на историческую родину, в джунгли, построить белые домики для белых людей. И больше никаких дефолтов. Кретины, по какому разу можно жевать одни и те же сопли?..

Юридическая рассылка. Судья Айворд Корни комментирует принятие новой редакции Акта о Защите Американских Граждан. Комментирует внятно, но всё-таки не просекает главную фишку. Или, наоборот, просекает, но не хочет говорить. Это хорошо, это здорово: завтрашний московский экзерсис грохнет, грохнет...

Искусство. Её сфера.

Новостей особых нет. Премьера пенсовского "Outface"... отзывы противоречивые, хотя в этом парне что-то есть, это не пустышка на две недели. Нужно будет приглядеться. Мемориальный показ неизвестных гринуэевских фрагментов в Вашингтонском музее... унылое официальное мероприятие из тех, на которых любой сифилис дохнет. Галерея Гогосяна выставила на торги брачный контракт сестёр Бэри. Первоначальная цена - тридцать миллионов, ожидается драка. Н-да, надо признать, девчонки раскрутились. Но всё-таки за счёт мазохистского подтекста, а это всегда снижает планку. Десятилетний певец Серж "Сопрано" Полетаефф после отказа двух американских клиник оскопил себя в домашних условиях, чтобы не потерять голос из-за взросления. Маленький идиот, надо было делать перфоманс! Ладно, проехали...

Так, теперь внутренняя жизнь. Рецензия Шляпентоха на первые пятьдесят выпусков "Одиссеи". Ругает за решение разработчиков сериала делать процедурную драму и за вставные эпизоды, отсутствующие в оригинале. Хвалит за историческую достоверность - то есть оскорбляет аудиторию. Умно... В рассылке alternews.sine.art популярная критикесса Рашель Скнара даёт просраться Пони-Мур с её сериалом по джойсовскому "Улиссу". Обзор - русские сказали бы обсёр - бескомпромиссный, в стиле "падающего толкни". Пони-Мур в той же рассылке виртуозно отругивалась, но по тону чувствовалось, что модная режиссёрша уже на пределе. Она начала жаловаться на невежество и глупость аудитории, а это верный признак потери фарта. Дар Пони-Мур  - превращать в образы абсолютно антивизуальные тексты - в последнее время сбоит, а арт-хаус-сериалы уже приелись. Скоро её сомнут, с удовольствием подумала Ира. И прекрасно. Рынок образов и без того перегрет. Если Пони-Мур, наконец,  сойдёт с круга, это будет очень кстати. Кстатенько это будет, подумала она по-русски, и тут же загнала новорождённое словечко в подкорку, под плинтус, где жирныя грязь и тараканы.

Вздохнув, она приступила к московским новостям. На чистенький экран полезла мохнатая, разлапистая кириллица.

Так, что там в России? Политика: грязно. Экономика: страшно. Спорт: смешно. Погода: мерзко. Всё как обычно. Complete. Можно и культурки что ли тяпнуть.

Смотрим. Главная новость: помер Аркадий Некрошенко, какой-то режиссёр, на мировом арт-рынке никому не известный и не интересный. Естественно, в бездарной стране он считался национальным достоянием. Теперь по поводу его безвременной кончины Российское театральное общество требует объявить национальный траур... Идиоты. В России всегда должен быть траур.

Поэтический вечер Светы Литвович... жива ещё старуха, даже странно, в России столько не живут... хотя нет, живёт-то она как раз во Франции. Понятно. Венгерские акционисты что-то готовят в Мытищах... хе-хе-хе, они там ещё не знают, что такое акция... Премьера фильма "Брат-14", чествование Айдера Султанова, всероссийский конкурс слэма... Из могилы писательницы Ларисы Трибальской украли магнитолу. Она перечитала эту фразу четырежды, прежде чем поняла, что магнитолу украли не из могилы, а из машины. Хм-хм, а ведь, похоже, она и в самом деле начинает потихонечку забывать рус-яз? Скорее бы.

Ноут стеклянно зазвенел, когда она коснулась пальцем ящика для московской почты. Четыре приглашения на какие-то околохудожественные тусняки и вечерины, в основном киношно-театральные. Она проверила по сети: устроители были так себе, местного значения. Не нужно. Несколько предложений насчёт встретить-довезти-пригласить. Нет. Правило номер раз: бывших соотечественников нельзя подпускать даже на среднюю дистанцию. Никого и никогда. Обязательно прилипнут и будут чего-то хотеть, выпрашивать, смотреть голодными глазами лузеров. Лузерство заразно, особенно русское лузерство... Так-так, письмо от Йонссона с приглашением на "очаровательное пати". Над этим она немного подумала: приятный вечер с Ханнесом Йонссоном вполне мог перейти в многообещающую ночь. Но всё-таки отправила файлик в корзину. Может быть - но не сейчас. И уж точно не в Москве.

В конце списка притулилась просьбишка насчёт блиц-интервьюшечки от Марыйки Подтикало с киевского канала "Хай-Энд".

Марыйку Ира знала. Несмотря на юные годы, у неё, помимо сугубо киевской популярности, уже проросла кой-какая позиция в среднеевропейском вещании. Кроме того, в активах у девушки имелся пронзительно милый курносенький носишко, вишнёвые губки гусиком и шик-блеск-попа, двуспальная такая лебёдушка - как выражался Борис, лакируя взглядом очередную полненькую славяночку. Он любил жопастеньких блондинок. Ира, впрочем, тоже. Единственное, что ей нравилось на бывшей родине - это вот такие нямкие чикули, в цивилизованном мире практически вымершие. Точнее - выбитые охотниками, как стеллеровы коровы.

Прикинув все расклады, Ира решила дать Марыйке шанс - если за пять минут девочка сумеет очухаться и подготовиться, то интервью у неё будет. Нашлёпала письмо в две строчки и нажала send.

Журналистка отметилась через семь минут: похоже, она уже приучила себя к жизни mit dem Finger im Ohr - "с пальцем в ухе", как говорят немецкие новостники. Ещё через три минуты открылся широкий канал с видео. На экран ноута вылезло марыйкино личико в окружении кудряшек-блонд на фоне наволочки фисташкового цвета. Похоже, девушка только-только проснулась и не пожелала покидать нагретое гнёздышко. Ну и правильно. Работать надо уметь в любом положении.

- Hi, Ирина Анатольевна, - микрофончик ноута смешно попискивал и шуршал, как сонная мышка в клетке, - если только вы не подадите на меня в суд за такое обращение, - Марыйка, разумеется, говорила по-английски.

- Я подам в суд, если вы это воспроизведёте на публике, - в тон отозвалась Ира. - Если вы не читаете газет, - она демонстративно оскалила зубки, - сообщаю: меня зовут Ира Немо. И-р-а Н-е-м-о. Лучше латиницей, у вас будет меньше проблем.

- Да, вы же меня по судам затаскаете, - вздохнула Марыйка и сладко потянулась, показав основанья сисюш.

Ира решила, что Марыйка неплохо подготовилась. Этот маленький спектакль с именем и упоминанием суда доставил Ире удовольствие, как и всякое напоминание об успехе.

- Сколько вы тогда получили? - у журналистке, похоже, был личный интерес.

- Сорок тысяч евро, не считая расходов на ведение дела и всякие налоги, - Ира улыбнулась. В прошлом году она подала в американский суд на владельцев петербургского киножурнала, в котором была напечатана статейка со словами "режиссёр Ира Немо, настоящее имя Ирина Анатольевна Немогущих".

- Неплохо-охо-хо, - вздохнула девушка.

- Чисто символические деньги, - отбрила Ира. - Я потратила почти столько же, пока летала туда и обратно.

- Мне бы, - грустно сказала Марыйка, непроизвольно трогая грудь. Потом сообразила, что, похоже, назвала себе цену, и очень натурально засмущалась.

- Деньги считаются по-разному, - снизошла Ира. - Ты считаешь деньги в шмотках и автомобилях. Твои хозяева меряют деньги в эфирных минутах, это уже лучше. Люди моего круга меряют деньги в проектах. Так вот, цена моего проекта начинается с суммы в пять раз большей, чем эти сорок тысяч. Повторяю - начинается. Меньшие деньги не стоят того, чтобы за ними нагибаться.

Марыйка похлопала ресницами, продёрнула в уме свёрнутый рулончик с заготовками и нашла подходящую.

- Ира, а как вы относитесь к творчеству Талая Сыдалиева? Он сейчас ведёт процесс, аналогичный тому вашему...

Ира старательно улыбнулась.

- Как я могу относиться к эпигону? Как к эпигону.

Сыдалиева Ира ненавидела - тихо и бешено. Этот проходимец, невесть как выкарабкавшийся из своего говнестана в белый мир, вошёл в моду - реализовав её, Иры, идею юстиционного творчества, судебного процесса как произведения современного искусства. Под этой маркой он начал ряд судебных дел, вся прелесть которых заключалась в их абсурдности. В результате первое заседание по делу "Талай Сыдалиев против штата Калифорния" - Талай пытался отсудить у штата его название, - было признано журналом "M-eg0" художественной акцией десятилетия. Знаменитый французский мыслитель Павле Пелевич написал книгу "Ta-лlaj/Воzмож(но)", где сравнивал бритоголового уродца с Аристотелем, гимнософистами, Антоненом Арто, Мейерхольдом и Кемпийоном. Сыдалиев отблагодарил философа по-свойски, подав на него в суд за искажение воззрений Аристотеля на природу комического... Короче, Сыдалиев был востребован арт-рынком. Что было вполне достаточным поводом для профессиональной ненависти.

- Дело даже не в том, кто создал концепцию, - Ира просчитала приемлемую дозу понтов и решила выдать её одной тугой струёй. - Юст-арт Сыдалиева, - она всё-таки не удержалась и назвала Талая его непроизносимым азиатским именем, - это искусство возможного в худшем смысле этих слов. Оно развлекает, а то, что развлекает, не может быть интересным. Развлечение не удовлетворяет, оно рассеивает.

Лицо Подтикало на мгновение окаменело - как у человека, изо всех сил скрывающего желание зевнуть. Ира мысленно усмехнулась.

- В общем, юст-арт стал развлечением для жёлтой прессы, и это хорошо. Садулаев отлично смотрится среди певичек и шарлатанов, - закруглилась она.

- Вы жалеете? Вевдь это вы изобрели юст-арт? - подала голос журналистка.

- Нет. Я открыла дверь в комнату, прошла её, теперь иду к следующей двери. Сыдалиев просочился следом и шарит по углам, подбирая то, что осталось. Меня это не интересует. Иначе я бы взяла всё сама.

- И что там, за следующей дверью? - Марыйка клюнула.

- Не знаю. Сейчас я лечу туда, где я смогу её открыть.

- В Москву, на родину? Прикоснуться к корням?

Ира поморщилась: журналистка попыталась зацепить её слишком тупым крючком.

- Моя родина - самолёт, - сказала она.

Это было правдой. Ира появилась на свет - шестимесячной - где-то над Тихим Океаном, в самолёте, летевшим из Калифорнии в Шанхай.

- Ира, для наших читателей... Как вы относитесь к искусству? В чём его задача? - Подтикало почему-то решила, что настало время для традиционных вопросов. Ира мысленно поставила ей тройку.

- Искусство - это медиатор. Люди ненавидят тех, кто знает истину и презирают тех, кто ее не знает. Искусство делает возможным общение между теми и другими, делая его переносимым, - озвучила Ира подготовленный на такой случай спич.

Марыйка опять похлопала ресницами.

- А что это за истина? - наконец, выдала она.

- Истина - это конец лжи, - Ира сказала это жёстко, глядя в экран ноута. - То, что убивает.

Подтикало глупо хихикнула.

- Да-да, - заключила Ира. - Антонен Арто, Муратова, Винникот, ранняя Пони-Мур - про это. Я хочу пойти дальше.

- То есть ваше кредо - жестокость? - уточнила Марыся, как будто читая с экрана. Ира поняла, что журналистка, не теряя времени даром, вывела на комп какие-то старые интервью и теперь смотрит рейтинги популярности ответов. Дешёвый приём, нужно думать своей головой...

- Нет, - сказала Немо. - Жизнь сама по себе полна боли. Искусство - это средство выносить боль.

- Есть ли в русском искусстве что-то, вас задевающее? - девушка приблизила лицо к камере.

- В России нет и не будет искусства. И сейчас, и в будущем. Искусство есть там, где есть будущее, у России будущего нет. Раньше оно было, поэтому в прошлом можно нечто разглядеть. Например, Маяковский. Почти забытый, но очень интересный поэт. "Я люблю смотреть, как умирают дети" - безупречно эстетская строчка, почти Мальдорор. Или вот, например, из его ранней поэмы: "человек с двумя поцелуями" - мне это нравится. Маяковского я впервые прочитала в итальянском переводе и была очарована. На русском я знаю несколько строчек и хотела бы их забыть. Русский язык - как кабачок, годится только для жарки, а не в салат. Я стараюсь ничего не читать на этом языке. Он способен испортить любой образ. Скажем, предпочитаю "Войну и мир" "Утраченному времени", если говорить о сюжете. Но Пруст пишет, как фехтует - а Толстой пишет, как рыгает, это чувствуется даже в стерилизованном французском переводе.

Марыся ухмыльнулась. Ира подумала, что хотела бы попробовать эти губы, и добавила девушке пару очков.

- Вы считаете себя женщиной или режиссёром? - зарулила Подтикало с другой стороны.

Ира молча подняла футболку, продемонстрировав маленькие груди.

- Надеюсь, понятно, что это не женский жест. Это режиссёрский жест, - усмехнулась Ира Немо. - Разрешаю использовать изображение моей груди для иллюстрации к тексту. Без лица.

- Разрешение плохое, - деловито заметила Подтикало. - Можно другую картинку с тем же самым?

- Это не мои проблемы, - Ира понизила оценку работы журналистки на полбалла.

- Я хочу сказать, вот эти подойдут? - оказывается, журналистка успела запустить поиск по фотобанкам. Немо посмотрела на фотку - работа папарацци, снято длиннофокусным объективом, она выходит из бассейна... но грудь вышла удачно. Ира мысленно вернула Марыйке очко.

- Ладно, скинь это бильдам, с моего разрешения, - она потрясла Чехлина за плечо. Тот отвлёкся от своей игры и повернулся, подняв бровь.

- Я дала разрешение на публикацию этой фотки, только грудь, - сказала Ира, - реши юридические вопросы.

Она сунула Чехлину ноут, перебралась через спящего Борьку и направилась в туалет.

2

Ира вошла, остановилась у мраморной лестницы, достала сигарету - электронную, с безникотиновым стимулятором и отдушкой под аризонский табак - и закурила подумать. Даже не подумать, а прокрутить ленту впечатлений. Это не давало новых идей, но помогало собраться. Ей сейчас нужно было именно собраться: сбиться в плотный комок и набрать внутреннюю скорость.

Что сегодня было? Самолёт, Марыйка, туалет. В туалете она опять задремала и проснулась минут через сорок. Голова была свежей, странно свежей. Когда шла назад, ударилась о какую-то коробку. Удар был не сильный, но ей захотелось синяк на ноге. Она заставила Чехлина достать краски для боди-арта и нарисовать ей сине-жёлтый кровоподтёк на лодыжке. Тот ломанул вискарика и нарисовал - оставив посередине красивую звёздочку здоровой кожи. Когда он заканчивал, они уже снижались.

Новый московский аэропорт был как во всех полу- и недоразвитых странах - большой, удобный и никакой. Функция, лишённая идеи. В дьюти-фри лежали шмотки, матрёшки и подстаканники. Ира купила бутылку водки и бутылку анисового ликёра. Это - и ещё крохотный пузырёк с исландской аквавитой - она сразу отдала Борису, во избежание.

Потом вышли. До машины нужно было пройти метров двадцать. Было темно. Сырой московский ветер тут же съездил по лицу, как мокрой тряпкой. К рукаву приклеилось несколько снежинок. Только что вычищенная дорожка уже была присыпана белым.

Ира шла и чувствовала, как её пробирает дрожь. В голове зашевелилось старое, стыдное, безысходное. Мокрые просоленные сапожки, на которых в тепле выступают белые разводы. Тёмный подъезд, куда она - девочкой - входила, судорожно сжимая в кармане электрошокер. Нужно смотреть по сторонам при переходе улицы, и не идти, а бежать. Обязательно проверять сиденье скамейки, прежде чем садиться. Но лучше подстелить бумажку, если не хочешь унести на себе плевок или жвачку. И повсюду грязь, грязь, непобедимая московская грязь, невыводимая никакими средствами. Пекин, Аккра, Мумбаи стали чистыми чудесными городами. Но не Москва, нет. Русская грязь - навсегда.

Йонссону она позвонила из машины. Гостиничные пригнали к аэропорту белый "нань-аньчу 8080". Внутри всё было чёрно-бело-розовым - азиатский шик, который действовал Ире на нервы. - азиатский шик, который действовал Ире на нервы. Правда, широченные кожаные сиденья были хороши: Ира подумала, что на таких, наверное, не стыдно лишаться невинности. Если б только не холодок снизу - климат-контроль не справлялся с огромным салоном. Ира смотрела, как за стеклом, засахаренным мельчайшими снежинками, извиваются и гаснут полосы света, и думала о горячем душе и чашечке кофе с ликёром. Или ликёра с кофе. Или о содержимом мини-бара в номере. Или о том, что в Москве невозможно жить, но можно и нужно пить. Или от том, что выпивка за собой предполагает. А потом она достала телефон и набрала Йонссона.

Ханнес был, как всегда, обворожительно обстоятелен. Да, да, конечно, пати в Новой Москве, старая гасиенда, куплена Аликхановым в Аргентине и перевезена сюда. Публика типичная. То есть обладающая сравнимым финансовым, биологическим и символическим капиталом и заинтересованная в адекватных обменах одного на другое, как сказал бы покойный Цирлин - ты его не помнишь, Ира, он учился у Бурдьё, а потом стал военным журналистом и погиб в Конго. ("Как интересно" - прошипела сквозь зубы Ира.) Уровень гостей... ну, представь себе Аликханова, Бакулину и... и... и, например, Пони-Мур. Что? Аликханов? У него много миллиардов, которые никто никогда не арестует. Бакулину ты должна знать. Нет? Очень модный трансик из Шанхая. Кто такая Пони-Мур, ты, наверное, догадываешься? Нет, Пони-Мур не будет, она в Чили, зато - Дементий Пенсов и я. Вместе мы стоим Пони-Мур? Вот и прекрасно. Тогда не задерживайся, давай сразу к нам. Одежду закажешь сюда. Улица Крыпатченко, дом три, корпус два а дробь четыре, строение шесть, записала? Свет и дрессинг-левел прямо сейчас скидываю тебе на телефон, принимай... приняла? Хорошо. Если нужны драгоценности или что-то ещё - мне позвони, всё найдём. Кстати! Для гостей приглашены Zabriski Parf, американцы, одоронавты. Так что, если у тебя нет каких-то особых причин ходить в своём парфюме... Нет? Ну и хорошо. Жду. Целую.

До особнячка она доехала без проблем, если не считать небольшой пробки, и того, что шофёр попытался было закурить - электронку, конечно, но Ире это не понравилось. Ещё ей захотелось стереть нарисованный синяк на ноге: она вдруг очень остро почувствовала, что здесь, в Москве, это будет смотреться неуместно, как верёвка в доме повешанного. Но стереть краску было нечем, и она решила подождать.

Особнячок и в самом деле оказался старой гасиендой, умело и деликатно перенесённой в другое место и другое время. Крытая галерея красиво утопала в снегу. Над островерхими крышами возвышались декоративные печные трубы, отделанные изразцами в тон черепице. Мелькнул светлый круг - маленький блестящий вертолёт-беспилотник поливал крышу, выравнивая линию наледи и подращивая, где надо, сосульки. Крохотный прожектор подсвечивал рустированную пилястру, другой - откуда-то сверху - деликатно очерчивал жёлтым и синим набитую в снегу дорожку.

Ира медленно шла по дорожке, почти довольная собой. Мысли про сапожки и тёмный подъезд больше не возвращались. Зато появились мысли о деньгах. Здесь они были, она чувствовала их присутствие - и радовалась им, как старым знакомым.

Телефон в сумочке ожил, задрожал и запел "Nun c'e pirdunu". Этот рингтон был поставлен на нью-йоркского юриста, Бруно. Ему она доверяла: старик, при всеё своём хитрованстве, был старомодно честен со старыми клиентами.

- Che, Бруно? - Ира никогда не здоровалась со стариком и не прощалась: он этого почему-то не любил.

- Мы всё по косточкам разложили, - даже на таком расстоянии было слышно, насколько Бруно доволен собой. - Акт о Защите Американских Граждан в его нынешней редакции полностью блокирует полномочия национальных юрисдикций и Гааги. Фактически это что-то вроде закона о защите американских военнослужащих от две тысячи второго, так называемая "статья о вторжении в Гаагу", только теперь для всех и везде. Учитывая решение Верховного Суда по делу Рут Харлан против Арканзаса и Акт об Экстрадиции...

- Короче, - сказала Ира. Ей было холодно.

- В общем, если тебя не пристрелят сразу, то максимум через неделю ты будешь в Нью-Йорке. Русские не дёрнутся.

- Уверен? - на всякий случай переспросила Ира.

- А зачем им? Они люди практичные, - в голосе старика прорезалось что-то вроде презрения. - Отношения с Западом для них важнее всего. Они ничего не сделают. Какие-нибудь маргиналы покричат, заработают немного известности и успокоятся. А ты будешь раздавать интервью и прятаться от ammiraturi, - Бруно вставил словечко на диалекте. -  Можешь спрятаться у меня, - старик что-то пробормотал по-калабрийски на самой грани слышимости. Наверняка какую-нибудь непристойность.

- Когда ты был моложе, ты был смелее, - сконструировала и старательно выговорила Ира фразу на том же языке.

Старик хихикнул. В молодости у него было прозвище "Бруну-у-Брутту" - о чём почтенный юрист любил вспоминать с той своеобразной ностальгией, которая отличает людей, вовремя переменивших род занятий.

- Я пойду, - Ира нажала на красную кнопку и перевела дух.

Собственно, ничего другого она и не ожидала. В любом случае, машина запущена, оставалось только действовать и надеяться на лучшее.

А теперь она стояла возле мраморной лестницы и думала, как ко всему этому в итоге  отнесётся Ханнес Йонссон.

Доза кончилась. Ира вдохнула-выдохнула последний клубочек сладкого пара и пошла вверх.

За второй дверью обнаружилось то, что она терпеть не могла - несоответствие заявленному уровню. Длинный бестолковый коридор цвета раздражённой слизистой, ряд одинаковых стеклянных дверей, ведущих, скорее всего,  к гостевым удобствам - душевым кабинам, гардеробным-примерочным; наверняка - к бассейну, сауне или релаксариуму. Стены были покрыты изображениями кровеносных сосудов и какими-то багровыми полосками - Ира подумала о влагалище, изнасилованном рожком для обуви. Потом она уловила ритм рисунка, напрягла память и поняла, что это увеличенные фрагменты картины Френсиса Бэкона "Эскиз к изображению четырёх абстрактных полотен" - она недавно выставлялось у Гарри Блейна и ушла за тридцать четыре миллиона, очень умеренная цена за Бэкона. Сама картина явно находилась где-то тут, среди своих отражений. Она тут и оказалась - на стене гардероба с рядами никелированных стоек и сонной филиппинкой в кисло-розовых тапках.

Ире всё это не понравилось. Слишком претенциозно, чтобы быть по-настоящему ценным - или хотя бы по-настоящему дорогим. Она мысленно скинула с предполагаемой оценки хозяев три балла.

Филиппинка быстро провела опознание и предложила Ире гостевой кулон-идентификатор. Ира отказалась и попросила зарегистрировать её телефон в качестве метки. Филиппинка оказалась неожиданно толковой и справилась с задачей минуты за три. Ира надбавила хозяевам балл.

Телефончик настроился, на экранчике высветилось подтверждение от поста охраны, потом - карта гостиной с медленно перемещающимися разноцветными пятнышками. Ира коснулась пальцем синего - это оказался Шломо Дворкович, финансовый директор "Армакор-прима". Какая-то российская фирма, чьи деньги могут арестовать, решила Ира. Рядом с ним зеленело другое пятнышко, которое она случайно задела пальцем. Телефончик подсказал, что это некий Архипка, лидер арт-группы "Сныть", и предложил посмотреть презентацию группы. Ира поморщилась и попробовала поискать себя. Нашла и удовлетворённо улыбнулась: её положение обозначал золотой ромбик вип-гостя. Активировать его она пока не стала: надо было сначала привести себя в порядок.

- Эскьюзи муа... Ира? - откуда-то появилась - будто вынырнула - красивая чернокожая девушка с квадратным портфельчиком в руке. - Я Кэри, команда Забриски-Парф. Мы рисуем ароматы тела. Вам это интересно?

- Мне интересно, - Ира сказала это медленно, прикидывая варианты. - Как вы работаете?

Девушка улыбнулась. Улыбка Ире понравилась: так улыбаются профессионалы, готовые показать класс. Она мысленно добавила девушке два балла.

- Как вам удобнее и приятнее. Но я предложила бы душ без мыла и одорирование поверх естественного запаха, - она встряхнула портфельчиком, в котором что-то звякнуло - скорее всего, флаконы с парфюмами. - Могу вас вымыть, мне было бы удобнее.

- И приятнее, - сощурилась Ира. Девушка ей нравилась, хотя и не настолько - но ей захотелось её смутить. Чернокожая Кэри взгляд легко выдержала, послав глазами обратно что-то вроде шуточного вызова. Ира добавила ей ещё полтора очка.

- Ваша зона дискомфорта? - поинтересовалась девушка, доставая пробники.

- Стандартная среднего возраста плюс вербена, ладан, жареное мясо, земля, запахи болезней, - отбарабанила Ира. - Аллергий нет. Сладкие запахи можно, но умеренно. И без шизы, не переношу, - вспомнила она. Модный в этом сезоне запах тела шизофреника она и в самом деле не переносила.

Кэри кивнула и дала ей понюхать четыре флакончика из портфеля. Три Иру не заинтересовали, четвёртый запах показался отвратительным. Кэрри что-то быстро прикинула на своём планшете, попросила ещё раз попробовать четвёртый флакон - с тем же результатом - и повела Иру за стеклянную дверь.

У душевых кабин стояла, а точнее сидела, скульптура - бронзовая женщина, колени прикрыты огромной шляпой с перьями, на голове каскетка, вышитая бисером. Ира вспомнила: это была скульптура Голубкиной - та самая, одетая Кети Коуст, что утроило её стоимость. Рядом с ней на стульчике расположилась, прикрыв глаза и выложив на проход бесконечно длинные ноги, какая-то московская бебетка, болтала по телефончику на русском.

- Колечко от Шопара, ну такое, с часиками внутри плавающими, в фитнессе не сняла, дура-лошадь, квадратик выпал и часики вытекли, - девица  то ли жаловалась, то ли хвасталась, то ли всё сразу. - Теперь не знаю, чинить в Москве или туда отправлю... Да мелочба, хули... Да вот ещё, говна пирога... В Ке дез Артистез поеду... Сто раз лучше Ла Маре, устрицы жирные... - девица, наконец, подняла веки, увидела Иру. Что-то поняла, осеклась и ноги втянула.

Ира прошла мимо, невольно заметив, что ничего не чувствует при виде чьей-то содержанки, поджавшей хвост. Потом поймала себя на этой мыслишке - неожиданно жалкой, прошлобытной, из-под плинтуса с тараканами - и вычла у себя три балла.

Одорирование ей понравилось. Она с удовольствием натянула шапочку на бритую голову - ощущение облегающего пластика было приятно. Облилась горячей водой, потом поплавала в маленьком общем бассейне (к счастью, пустом), потом снова облилась - всё без мыла. Кэрри тем временем затянулась в водоотталкивающий силикон, который обнял её, как вторая кожа. Она аккуратно обмыла Иру руками - шею, спину, живот. Когда Ира попросила убрать синяк с ноги, она достала растворитель и избавила её от рисунка за пять или шесть секунд. У неё были узкие твёрдые ладошки с коротко подрезанными ногтями.

Ира чувствовала, что, если она обнимет Кэрри, та не отстранится - но и только. Это "и только" делало намечающееся приключение безвкусным. Поэтому она просто подставлялась, послушно задирая коленки, наклоняясь, поднимая ступни.

Потом пошли в сушку. Кэрри избавилась от плёнки, вытерла ёжащуюся от воды Иру огромным пушистым полотенцами и принялась сосредоточенно обнюхивать клиентку - волосы, подмышки, пах. Потом вытащила из своего чемоданчика флаконы и принялась брызгать, капать и мазать разные места, создавая ородатический образ. Наконец, она повернула женщину задом и с силой натёрла ямочку над ягодицами какой-то мазью. Потом достала пакетик с кофе, несколько раз продышалась через него, отошла в сторону и вдохнула, оценивая результат. Нахмурилась, пшикнула Ире в волосы чем-то сладким, снова проделала ту же процедуру и на сей раз осталась довольна.

Ира привычно понюхала подмышку. Ощущение было странное: запах Старшей Суки пробивался, но как-то по-другому - без остроты, зато с достоинством и силой. Она провела носом от локтевой ямки к запястью. Аромат нарастал волной, запястье уже пахло уверенной, спокойной зрелостью, спелостью. Это было то, что она хотела бы сказать о себе сама.

Она поцеловала Кэрри в губы и дала личную визитку.

Одежду Ира заказала ещё раньше, из машины, сбросив файлы с размерами, освещённостью и дрессингом Чехлину. Тот взял пять минут посмотреть и проконсультироваться, перезвонил через десять и предсказуемо порекомендовал серебристую пудру на голову, чёрные губы и ногти, серое платье-чулок от Худзински, а в качестве акцента - имитация царапины на скуле со следом бриллиантовой зелени и туфельки D@G изумрудного цвета.

Туфельки - то есть фасон, расчёт колодки и база параметров - были персональным подарком от Стефано, знаменитого дизайнера D@G. Все вариации были придуманы и рассчитаны для её ног. Ира носила эту модель не часто, но регулярно, вот уже два года. На этот раз ей захотелось попробовать коктейльный вариант из кожи зубатки. Платье и украшения она оставила на Чехлина, сказав только, чтобы согласовал оттенок серого с туфлями и проследил, чтобы ткань была без вискозы и прочей дряни - мало ли из чего они тут в Москве печатают вещи.

То ли Чехлин профорготил и закопался, то ли московский сервис проседал по сравнению с мировым стандартом, но после душа ей пришлось ждать заказ ещё минут десять. Она потратила это время на работу с головой: обесцветила пробивающуюся щетинку, позвала визажистку и объяснила задачу. Та осторожно покрыла её голову жидким клеем и посадила на него два слоя пудры - внизу серебро, сверху что-то призрачно-белое.

Наконец, доставили платье и туфли. Цвет оказался выдержан наполовину - распределённый оттенки серого от подмышек к вороту были такими, как надо, а вот низ показался Ире светловатым. Впрочем, решила она, это всё равно надо смотреть в свете зала. Туфли оказались узковаты: видимо, те, кто их печатал и монтировал, взяли среднее значение колодки, без учёта того, что к вечеру нога отекает. Или в Москве этого не умели, или Чехлин невнятно объяснил условия заказа. Подумав, Ира решила, что виноват Чехлин: несмотря на гениальную зрительную память, он легко забывал то, чего не мог видеть глазами. Тем не менее, нога встала ровно, рыбья кожа блестела как надо - сыто и холодно.

Она ещё раз критически осмотрела себя, подозвала визажистку и принялась, наконец, за лицо. 

[продолжение следует]