Ханин Александр : другие произведения.

Гессенская волчица-4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 2.44*7  Ваша оценка:


­­Глава 35

  
   Гнетущая тишина повисла в кабинете. Канцлер был мрачнее тучи. Он читал многостраничный доклад, представленный Департаментом испол­нительной полиции.
   Директор департамента генерал Баранов молча сидел на­про­тив, в ожидании бури. Исключительно талантливый адми­нист­ратор, соче­тающий в себе редкую энергию, огромную ини­циа­тиву и индивиду­альность, генерал был человеком действия. Ге­рой рус­ско-турецкой войны, бывший петербургский градона­чальник и нижегородский гу­бернатор, игрок по натуре, он все­гда тяготился мирной повседневной обстановкой, которая не­обы­чайно его уг­нетала. Зато в исключитель­ных обстоятельст­вах, будь то бой с турецким броненосцем, либо же холерная эпиде­мия, Баранов чувствовал себя исключительно ком­фортно, на своём месте. Способность при­нимать быстрые решения, часто рискованно выходящие за пре­делы бюрократической ру­тины, всегда яркие и почти всегда двусмысленные, сочеталась с уме­нием передавать свою энергию подчинённым. В Нижнем Новго­роде губерн­ские чиновники называли его "электрической ма­шиной, которая на­каливает присое­динённые к ней лампочки".
   Перелистав доклад несколько раз, Игнатьев вперил свой тя­жёлый взгляд в Баранова. Выждав паузу, канцлер натужно вы­давил из себя:
   - Это что же такое творится в Петербурге? Это не столица Россий­ской Империи, это Содом и Гоморра. Императорские те­атры преврати­лись в сборище мужеложцев. Фрей, Гавликов­ский, Славин...
   Баранов приготовился ответить, но не успел.
   - Куда смотрит столичная полиция?- кулак канцлера с силой опус­тился на столешницу стола. - Раз уж ми­нистр внутренних дел сегодня болен и не присутствует, мнё придётся Вам выска­зать свои претен­зии, а уж потом и графу Иллариону Ивано­вичу...
   - Увы, Ваше Сиятельство, но полиция в настоящее время может добраться лишь до отдельных лиц... Вы ведь представ­ляете, что поли­ция весьма ограничена в своих возможностях, руки свя­заны, ибо за многими содомитами стоят весьма влия­тельные по­кровители. Я уже не говорю, что среди этих содоми­тов име­ются титулованные особы, за­нимающие весьма высо­кое поло­жение...
   Недовольное лицо канцлера скривилось, как от нестерпимой зуб­ной боли.
   - Николай Михайлович, - сказал он, - Вам должно быть хо­рошо из­вестно, что князь Владимир Петрович Мещерский, о ко­то­ром Вы вспомнили, при­хо­дится дядей моей невестке. Увы, но князь, несмотря на то, что был дружен с покойным Императо­ром Александром Третьим, действительно содомит и является позором рода Мещер­ских...
   - Ваше Сиятельство, я вообще-то говорил о действительном стат­ском советнике графе Ламздорфе, который служит в Мини­стерстве иностранных дел...
   Мрачное лицо Игнатьева побагровело, казалось, что его вот-вот хватит удар. Рванув тесный воротник сюртука, граф мед­ленно под­нялся из-за стола и тихо спросил:
   - Вы говорите о моём ближайшем сотруднике, Николай Ми­хайло­вич? Который посвящён практически во все дипломатиче­ские секреты России? Который знаком со всеми секретными ди­пломатическими шифрами?
   - Так точно, Ваше Сиятельство, речь идёт о графе Владимире Нико­лаевиче Ламздорфе... Сведения полиции самые точные, ошибки быть не может. Я не включил его имя в доклад, дабы не созда­вать излиш­него ажиотажа и не бросать тень на Вас, как ми­ни­стра иностранных дел.
   Канцлер тяжело, по-стариковски, опустился в кресло, пыта­ясь ос­мыслить услышанное.
   - Я недоволен Вами, генерал... Очень недоволен, - произнёс он раз­очарованно и медленно, с необычайной растяжкой слов. - Вы, веро­ятно, позабыли, в чём заключается Ваш долг, как выс­шего руководи­теля русской полиции, облечённого доверием на­шей всемилостивей­шей Госуда­рыни...
   Баранов, несмотря на свои 59 лет, вскочил и распрямился, как стальная пружина. Встопорщенная борода, покрасневшая залы­сина и ярость в гла­зах свидетельствовали о его крайнем возму­щении.
   - Я, Ваше Сиятельство, всегда честно служил Отечеству, и ежели Вам будет угодно, я готов подать прошение об отставке! - голос генерала звучал звонко и молодо, но это не могло скрыть обиду, которая буквально клокотала в горле. - Я лишь исполнил свой долг, сообщив Вам о порочных наклонностях графа Ламз­дорфа!
   - Будет Вам рвать душу, Николай Михайлович, - осадил его Иг­-
   натьев. - Моё недовольство связано с тем, что Вы абсолютно зря не включили в доклад графа Ламздорфа. Я ведь имел на него виды, хотел было продвинуть в товарищи министра, а в буду­щем - и в министры. И если у Вас есть сведения, порочащие Ламз­дорфа, то Ваша первейшая обязанность - поставить меня в из­вестность, ничего не пряча и не скрывая!
   - Виноват, Ваше Высокопревосходительство! - вытянулся в струнку Баранов. - Виноват и готов нести наказание за упу­щения по службе! Я от службы никогда не бегал и ответствен­ности тоже не избегал, как Вашему Сиятельству должно быть известно!
   - Да сядьте уже, - махнул рукой канцлер. - Что же Вы, право слово, как юный мичман, тянетесь передо мною... Не на плац-параде, слава Богу... Мы с Вами облечены Вы­сочайшим дове­рием и обязаны честно выполнять свой долг! Да­вайте уж думать, что нам делать дальше со всей этой порочной сворой.
   - Ваше Сиятельство, отдайте приказ и в двадцать четыре часа вся эта мерзость будет либо в тюрьме, либо выслана в Сибирь. Но, если давать делу официальный ход и начинать дознание, то боюсь, что в суде доказывать вину будет абсолютно нечем. К примеру, полиции достоверно известно, что молодых людей князю Мещерскому сводни­чает полковник Чехович. Но какой суд вынесет приговор Мещер­скому или Чеховичу?
   Канцлер хитро улыбнулся и ответил:
   - Мне, Николай Михайлович, рассказывали, как Вы в Нижнем Нов­городе производили дознание по поводу кражи семи тысяч рублей...
   - Был такой грех, Ваше Сиятельство, - честно признался Ба­ранов. - Приехал в Нижний один французик, всю ночь кутил с певичками, а поутру кинулся искать бумажник. А в бумажнике том было семь ты­сяч рублей... Он с жалобой ко мне. Я прика­зал хо­зяйке хора вернуть деньги, а та - в отказ. Вызвал я весь хор с хозяйкой во главе, по­строил в ряд и прика­зал сначала драть роз­гами хозяйку, а потом и пе­вичек, че­рез одну. Два горо­довых хо­зяйку отодрали - молчат. Первую пе­вичку отодрали - мол­чат! Повалили третью. А она сразу в крик, за что ж меня, гово­рит, это, мол, хо­зяйка с Машкой деньги украли. Бу­мажник вернули, хозяйку вновь вместе с Машкой выдрали, да францу­зику, чтоб знал, с кем пить, дали двадцать пять горячих...
   - Вот видите, Николай Михайлович, знаете Вы хорошие спо­собы, знаете. Хочу заметить, что способы эти весьма действен­ные... Так что мешает сейчас их использовать?
   В глазах генерала заиграли чёртики. Баранов нехорошо ус­мехнулся и спросил:
   - Не прикажете же мне сечь розгами гофмейстера Высочай­шего двора графа Ламздорфа либо камергера князя Мещер­ского, Ваше Сия­тельство?
   - Я про этих субчиков пока не говорю, хотя с превеликим удоволь­ствием подверг бы их такой экзекуции. Всё, что я могу сделать - это ходатайствовать перед Государыней о лишении их придворных чинов. Ламздорф уже сегодня будет мною отставлен от службы, а зловредную газетёнку "Гражданин", которую из­даёт Мещер­ский, полиции при­дётся прикрыть. Прикрыть своей властью, в административном по­рядке.
   - Будет сделано, Ваше Сиятельство! С превеликим удоволь­ствием, а то невозможно читать написанные там глупости. Князь на полном серьёзе предлагает разрушить железные дороги и за­воды, которые, якобы, уничтожают русское крестьянство... А ведь сам не носит лапти и домотканые порты.
   Канцлер ещё раз пролистал доклад и добавил:
   - Вы правы, Мещерский или Ламздорф пока что недося­гаемы для правосудия... Но полиция ведь может поработать с иными фи­гуран­тами, которые числятся в Вашем списке. Там же есть рыбёшка по­мельче, чиновники средней руки. Вот, к при­меру, Бурдуков и Гу­сев. Возьмите их, да заприте в холод­ную, чтобы испугались по пол­ной. И я уверен, что тот же Бурду­ков многое поведает про князя Ме­щерского. И не бойтесь пере­борщить с розгами, глав­ное - получить резуль­тат! Моё благо­словение Вы имеете!
     Канцлер чеканил слова, как будто забивал гвозди в осиновую доску. Заметив в глазах Баранова немой вопрос, он предварил его ре­-
   шительно и бесповоротно:
   - Я знаю, Николай Михайлович, о чём хотите спросить... Про всех этих родственников, которые будут обивать пороги. А пле­вать, заслуги отцов не могут оправдать порочные наклонности детей. Сего­дня у нас десятое апреля, и я жду через десять дней Вашего доклада! Пройдитесь по петербургским содомитам мел­кой гребёнкой! И до­будьте мне сви­детельства виновности в от­ношение Мещерского и Ламздорфа, чтобы мы могли отпра­вить их в Сибирь! Надеюсь, что уже сегодня самые одиозные лично­сти будут ночевать не на тёплой перине, а на грязном тюфяке в "Крестах"... Зная наше светское общество, я просто уверен,
   что вести об этом разнесутся по Петербургу мгновенно!
  

* * *

   Отправив восвояси генерала Баранова, канцлер поспешил на вечер­ний доклад к Императрице.­ В кабинете Александры Фёдо­ровны он застал Великую Княгиню Елизавету, которая что-то рассказывала вполголоса, сидя в кресле у окна.
   Сёстры были практически в одинако­вых скромных тёмных платьях, обе хруп­кие, высокие, сказочно пре­красные. Лишь глаза, сине-ледяные у Аликс и нежные серо-голубые у Эллы, отличали их между со­бой.
   При появлении графа Игнатьева Ели­завета Фёдоровна сразу умолкла и встала с кресла, явно собира­ясь по­кинуть кабинет. Импе­ратрица попро­сила сестру остаться, после чего пригласила канцлера к столу.
   Николай Павлович, которого вообще было трудно чем-то смутить, весьма неуютно чувствовал себя под пристальным пытливым взгля­дом Елизаветы Фёдоровны. Он был прекрасно осведомлён о том, что Великая Княгиня почему-то недолюбли­вает его, и теперь ста­рался не смотреть в её сторону.
   Императрица протянула канцлеру папку и попросила ознако­миться. Увидев в его глазах немой вопрос, она пояснила:
   - Это список тех лиц, граф, которые были ознакомлены с богопро­тивным мерзким сочинением и высказываниями Великого Князя Нико­лая Михайловича. Он сам его составил... Собст­венно­ручно написал, никого не забыв и не пожалев...
   - Я понял, Государыня, и жду приказаний.
   - Николай Павлович, я не могу оставить безнаказанными тех, кто
   вольно или невольно оказался причастным к этой непри­стойной ис­тории. - Голос Императрицы звучал глухо, с замет­ным английским акцентом. - Но я теряюсь и не знаю, какое же должно быть наказание. Не вызовет ли это ненужных пересудов в обществе?
   - Ваше Величество! Те пересуды, которые могут возникнуть, го­-раздо менее опасны, чем существующая ситуация. Я осмелюсь напом­нить, Государыня, что в своё время почивший в Бозе Го­сударь Алек­сандр Второй был вынужден принять жестокое ре­шение относитель­ного Великого Князя Николая Константино­вича, изобличённого в не­благовидном поступке. Но можно ли сравнивать кражу бриллиантов с
   той хулой, которую позволил Его Высочество Николай Михайлович?
   - Что же Вы посоветуете, граф? - вмешалась в разговор Ели­завета Фёдоровна. - Не предавать же их всех суду, хотя мер­завцы они нема­лые... Вас не страшат все эти пересуды, которые обязательно возник­нут? В этом списке - представители пете­р­бургского высшего света. Господи, этот скандал может задеть честь Императорской Фамилии!
   Игнатьев тяжело вздохнул, нервно поправил свои роскошные усы и ответил тоном, не терпящим возражений:
   - Все лица, указанные в списке, подлежат высылке из сто­лицы в административном порядке! Со службы всех уволить, и военных и статских, невзирая на лица и заслуги! Без мундира и без права восста­новления на службе! Без пенсии, с лишением всех чинов! В сложив­шейся ситуации было бы преступно оста­вить всё, как есть, никого не на­казав.
   - Вот видишь, my dear, - обратилась Императрица к сестре, - Нико­лай Павлович оказался на твоей стороне.
   - Я в этом и не сомневалась, - горячо отозвалась Елизавета. - Каж­дому должно воздаваться по заслугам его! Спасибо, Нико­лай Пав­ло­вич, - обратилась она к канцлеру, - я не сомневалась, что Вы - ис­тин­ный друг нашей семьи! И я буду рада видеть Вас с графиней у себя в гостях! Только, чур, Вы должны мне обе­щать... Что не будете во время визита отвлекать моего мужа раз­гово­рами о служебных делах... Он и так после встреч с Вами долго не ложится спать, сидит в своём кабинете и пишет и пи­шет.
   Канцлер вскочил, как юный корнет, и бодро отчеканил:
   - Благодарю за оказанную честь, Ваше Высочество! Я обещаю, сде­лать всё возможное, чтобы Сергей Александрович больше времени проводил дома... Он в последнее время бук­вально поселился в своём штабе, и я не могу понять, когда же он спит...
   Выйдя из-за стола, Императрица медленно подошла к окну. По­-верну­лась к нему спиной, обратилась к канцлеру:
   - Вы меня убедили, Николай Павлович! Возьмите этот список и ве­лите подготовить приказы об увольнении от службы всех, кто там ука­зан, с лишением чинов и наград! А уж потом пусть полиция вы­шлет всех из Петербурга! При условии, что эти лица лишь были сви­дете­-лями... А вот ежели кто из них сам распро­странял клевету... Аре­-стовать!
   - Слушаюсь, Ваше Величество! Позвольте мне также доло­жить от­носительно имеющихся сведениях о содомитах, которые, увы, име­ются среди высокопоставленных лиц.
   Солнечный свет падал на Игнатьева, а лицо Императрицы ока­залось в тени, и за её мимикой было трудно следить. Но это не сму­тило канцлера, и он уверенно продолжил:
   - Согласно совершенно достоверных сведений полиции под­вер­жены по­року издатель газеты "Гражданин" князь Мещер­ский, который со­стоит камергером Высочайшего двора, и яв­ляется моим свойствен­ником... а также мой ближай­ший со­трудник гофмейстер граф Ламз­дорф...
   - Что Вы предлагаете, Николай Павлович?
   - Я, Государыня, приказал генералу Баранову арестовать всех из­вестных содомитов, которые состоят в более скромных чинах, - без­жалостно чеканил канцлер. - Арестовать и добыть от них по­казания, изобличающие Мещерского, Ламз­дорфа и полков­ника пограничной стражи Чеховича. Я буду про­сить Ваше Вели­че­ство лишить чинов всех этих господ и разре­шить предать их суду. Только такими жёсткими мерами можно добиться того, чтобы все эти пересуды и сплетни не коснулись Император­ской Фамилии!
   Императрица задумалась всего лишь на мгновение. Горде­ливо и величественно вскинув голову, она безжалостно отчека­нила:
   - Николай Павлович! Завтра я жду от Вас на подпись подго­товлен­ные документы! Я не потерплю, чтобы в Петербурге су­ществовало порочное гнездо! Что же касается Великого Князя Николая Михайло­-
   вича, я уже приняла решение. Пусть пеняет на себя...
  

Глава 36

   Утро 11-го апреля было серым и дождливым. Петербург живо об­-суждал последние известия относительно ареста Вели­кого Князя Ни­колая Михайловича. Обыватели втихомолку шу­шукались, высказывая самые фантастические предположения по этому поводу, вплоть до того, что Великий Князь собирался арестовать "гес­сенскую волчицу" и возвести на престол Ма­рию Фёдоровну... Придворные круги насто­рожились, ожидая, чем же закончится затянувшаяся интрига. Хитрые и осторож­ные царедворцы не решались открыто высказываться, опа­саясь вездесущих игнатьевских шпионов...
   Министра двора Рихтера беспокоили не столичные слухи и сплетни, беспокоила подготовка к коронации. Времени было в обрез, а ещё так много предстояло сделать. Даже коронацион­ного платья для Императ­рицы не было! Для Рихтера, педантич­ного остзейского служаки, при­выкшего всё делать строго по ус­тановленным правилам, ситуация была близка к катастрофи­че­ской...
   Он шёл в кабинет Императрицы, как на эшафот, бережно при­жимая кожаную папку, в которой находились документы по ко­рона­ции. Церемониал коронации был прописан до мель­чай­ших под­робно­стей, с указанием каждого действа, но Импе­рат­рица до сих пор не ут­вердила его.
   В кабинет Рихтер вошёл вместе с канцлером. Александра Фёдо­ровна встретила генералов приветливо, пригласила к столу и предло­жила Рихтеру докладывать.
   Министр двора докладывал, как прилежный гимназист, под­робно описывая все мероприятия коронация. Императрица, слу­шая Рихтера, теряла настроение. Она старалась не проявлять своё неудовольствие, но это плохо удавалось. Рихтер доклады­вал, как будто декламировал поэму, даже не заглядывая в бу­маги, а Императрица нервно вертела пальцами карандаш. Её терпения хватило ненадолго, и, перебив мини­стра, Александра Фёдоровна спросила:
   - Какая сумма будет затрачена на коронацию?
   - Государыня, планируются расходы почти на семь миллио­нов рублей! Это всё согласовано с министром финансов...
   - Вам не кажется, что это чрезвычайно много, Оттон Борисо­вич? - Царица сузила зрачки до нацеленных в министра копий, а голос стал отдавать металлом. - Мне говорили, что за эти деньги можно постро­ить весьма хороший крейсер!
   - Ваше Величество, все цены просчитаны и выверены. Уве­ряю, что злоупотреблений тут нет и быть не может. Коронаци­онные празд­ники должны длиться двадцать дней. Банкеты, балы, концерты, приёмы... Охрана, только по ведомству двор­цовой полиции, обходится в 73 тысячи рублей. Для раздачи на­роду бу­дет заготовлено 400 тысяч узелков с царским набором - сайка, фунт колбасы, фунт конфет и пря­-ников, золочёная кружка с цар­ским вензелем...
   Рихтер посмотрел в сторону канцлера, как будто ища у того под­держки. Императрица перехватила его взгляд и спросила:
   - Оттон Борисович, я не обвиняю Вас в превышении расхо­дов. Я прекрасно понимаю, как дорого обходятся подобные тор­жества. Но я задаю себе вопрос, есть ли необходимость в такой пышности? Подоб­ная пышность присуща каким-либо радост­ным событиям, но для меня вступление на престол - вынужден­ная необходимость. Мне нечему радоваться. Я лишь исполняю волю покойного Государя...
   - Государыня, траур уже закончился ... - неуверенно произнёс ми­нистр.
   - В моей душе траур будет всегда, Оттон Борисович... Я по­теряла не только Государя, но и горячо любимого мною мужа...
   - Ваше Величество прикажет изменить предусмотренный по­рядок коронации?
   - Да, Оттон Борисович, я желаю, чтобы церемония была све­дена до необходимого минимума. Мне не важны все эти балы и банкеты, всё равно высший свет этого не оценит. Для меня гораздо важнее Зем­ский собор, который готовит Николай Пав­лович. Я желаю услышать мой народ, узнать его чаяния. Я прошу сократить число церемоний. Согласитесь, что гораздо полезнее будет потратить деньги на армию или флот.
   Канцлер, который до того сидел молча, решился вступить в беседу.
   - Ваше Величество! Земский собор не потребует дополни­тельных затрат. Дворянские собрания, земства, духовенство - все они посы­лают депутатов на собственные средства. А вот что касается ох­раны, то осмелюсь напомнить, что "Священная дру­жина" готова обес­печить безопасность как царского поезда, так и царского кортежа. В Москве всё будет под самым присталь­ным контролем!
   - Благодарю, Николай Павлович! Оттон Борисович! - Импе­ратрица повернулась к Рихтеру. - Я долго выбирала фасон пла­тья для корона­ции, смотрела различные эскизы. И я пришла вы­воду, что платье не требуется.
   - Не понял, Государыня, - недоумённо произнёс министр.
   - Я просмотрела многие эскизы, но вес платья выходит почти два­дцать четыре фунта. Для меня это весьма тяжело. И я вспом­нила, что Ека­терина Великая при вступлении на престол была одета в преоб­ра­-женский мун­дир. И я желаю последовать её при­меру...
   В кабинете воцарилась гробовая тишина. Матёрые генералы расте­рялись. Что для Рихтера, что для Игнатьева, желание Им­ператрицы было новостью. Да, начиная с Павла Первого русские цари во время коронации всегда одевали мундир Преображен­ского полка, но чтобы в таком облачении короновать Императ­рицу? Видя возникшее замеша­тельство, Александра Фёдоровна надломом бровей приказала канцлеру высказаться.
   - Государыня, со времён блаженной памяти Императора Павла рус­ские императрицы короновались исключительно как супруги царст­вующих императоров. - Голос графа звучал уве­ренно и убедительно. - Но предстоящая коронация будет иной по своей природе, ибо это ко­ронация самодержавного монарха, а потому будет весьма символично использовать не платье, а именно мундир русской армии.
   Рихтер горячо поддержал канцлера.
   - Я согласен с Николаем Павловичем, Государыня... Будет пра­вильно, когда русская царица выступит в военном мундире, как дер­жавный вождь армии и флота. Прикажете оставить па­радную ка­рету или же пожелаете следователь верхом?
   Императрица оттаяла, ледяные глаза вновь стали прекрасно-си­ними.
   - Думаю, Оттон Борисович, что в мундире я должна следо­вать именно верхом, на белом коне. - Заметив в глазах министра ка­кое-то недове­рие, продолжила: - Не беспокойтесь, я ведь вы­росла в Осборн-хаус.
   - Государыня, я учту все повеления и представлю церемо­ниал на утверждение, с учётом всех Ваших пожеланий и замеча­ний!
   - Ездить верхом меня научила Granny, она сама в молодые годы могла проскакать без остановки три­дцать лье... Прика­жите, чтобы уже завтра мне представили для осмотра трёх-четырёх лоша­дей, я хочу сама сделать выбор...
   Министр Императорского двора откланялся и покинул каби­нет. Александра Фёдоровна дождалась, когда захлопнется дверь, после чего
   обратилась к канцлеру.
   - Николай Павлович! Что говорят про Великого Князя Нико­лая Ми­-
   хайловича?
   - В обществе хотят разные слухи, Государыня... Я уверен, что уже сегодня в Зимний дворец пожалуют некоторые предста­ви­тели Импера­торской семьи, в первую очередь Государыня Мария Фёдоровна и генерал-адмирал.
   Императрица вышла из-за стола, медленно прошла к двери, как будто проверяя, никто ли не смеет подслушивать, затем вер­нулась в кресло.
   - Пусть приходят, - медленно произнесла она. - С чем они пожа­луют?
   - Её Императорское Величество Государыня Мария Фёдоровна желает высказать протест по по­воду Высочайшего повеления относи­тельно Николая Михай­ловича. Она считает его высылку в Пермь слишком жестокой.
   - Вы так authentically осведомлены обо всём, что происходит во дворцах, Николай Павлович, что мне иногда становится не по себе.
   - Это мой долг, Государыня, - еле заметно усмехнулся канц­лер. - Я обязан знать настроения подданных русской царицы, а Мария Фёдо­ровна является первой из подданных.
   - Я благодарю Вас, Николай Павлович, за верную службу... Разуме­ется, я должна знать настроения среди моих подданных, даже если речь идёт о моих милых родственниках. Что же каса­ется Николая Ми­хайловича, то я желаю, чтобы уже завтра он убыл к месту ссылки. Я больше не желаю ничего слышать про этого человека.
   - Позвольте задать вопрос, Государыня... Великий Князь яв­ляется шефом Лейб-Гвардии 3-й Артиллерийской бригады и 82-го Дагестан­ского полка, он числится в Свите... Он - президент Русского Геогра­фического общества...
   - Я ведь довольно ясно выразилась, Николай Павлович, - по­высила го­лос Императрица. - Его Высочество лишается всех чи­нов, зва­ний и должностей в России! Я не в силах простить его мерзкий поступок, он перешёл все границы! Он опозорил Импе­ратор­скую Фамилию!
   Немного успокоившись, Александра Фёдоровна приказала канцлеру доложить о мерах, планируемых для наполнения го­сударственной казны. Но стоило Николаю Павловичу поведать о записке губернатора Шлиппе о необходимости введения госу­дарственной монополии на внешнюю торговлю хлебом, как мо­лодая царица снова вернулась к разговору о Николае Михайловиче.
   - Извините, но я не могу сосредоточиться, граф, - виноватым голо­сом сказала она. - Меня гложет мысль о том, что мне при­ходится раз­бирать intrafamily squabbles и выносить жестокие наказания для родст­венников. Но, что же делать? - На щеках Императрицы появи­лись пунцовые пятна, а губы, спаянные не­навистью, скривились, уро­дуя прекрасное лицо. - Разве у меня есть иной выход? Покойный Госу­дарь завещал мне крепить еди­нение царской семьи. Я пригласила в Россию княгиню Юрьев­скую, я простила Великого Князя Михаила Михайловича, хотя внутренне я не в силах одобрить их поведение. Бог им судья!
   - Ваше Величество! Я должен доложить, что в 1889 году Его Высо­чество Михаил Михайлович сватался к моей до­чери Кате. Покой­ный Государь Александр Третий пред­ложил Вели­кому Князю обож­дать год, и если через год тот не переме­нит намерения, то получит Вы­сочайшее благо­словение. Его Высоче­ство дал слово, но уехав за гра­ницу, он женился на графине Меренберг.
   - Я не знала про эту прискорбную историю, - тихо промол­вила Императрица. - Мне очень жаль, что Великий Князь повёл себя недос­тойно...
   - Дело прошлое, Государыня...
   - Так что там предлагает тайный советник Шлиппе?
   Игнатьев рассказал, как будучи екатеринославским губерна­тором, Шлиппе занимался скупкой зерна для преодоления по­следствий голода 1891 года. Блестяще выполнив поручение и получив за это Высочай­шую благодарность, Шлиппе пришёл к выводу, что нужна срочная реформа в области экспорта зерна заграницу. В 1894 году он подал министру земледелия и госу­дарственных имуществ Ермолову обстоя­тельно мотивирован­ную записку, в которой с немецкой аккурат­ностью доказывал, что необходимо создать для вывозимого хлеба государст­венную монополию. Согласно предлагаемого проекта весь свободный за удовлетворением потребностей насе­ления хлеб должен был ску­паться казной. Таким образом созда­вался бы государственный хлеб­ный запас, из которого в слу­чае надобности могли обеспе­чиваться неурожайные области са­мой России, а остальное зерно в тщательно отсортированном виде должно было идти на экс­порт.
   Реализация предложений Шлиппе, во-первых, избавляла Рос­сию от угрозы голода, во-вторых, направ­ляла огромные барыши, которые прежде выпа­дали на долю пре­имущественно иностран­ных фирм, в государ­ственную казну. Вопрос этот был предме­том суждения в мини­стерствах, но Ер­молов фактически угро­бил предложение Шлиппе на корню.
   - Ермолов - это ведь Ваша креатура, Николай Павлович, - за­метила Императрица. - Но теперь Вы явно им недовольны, по­чему?
   - Так точно, Государыня! Тайный советник Ермолов имеет как по­ложительные качества, так и отрицательные. Увы, очень многим выс­шим чинам не хватает дальновидности, прозорливо­сти... Живут пока ещё воспоминаниями о прошлом, а ведь про­гресс идёт вперёд, и тре­бует от нас, высших чиновников, нового подхода. Иначе, Ваше Вели­чество, России придётся пле­стись позади передовых европейских держав. Увы, но при­дётся очень многое ломать, ломать привычный уклад, избавляться от уста­релых привычек. А при таковой ломке не приходится считаться с личностями, пусть даже весьма приятными.
   - Что я могу сказать... Вы рискуете нажить себе врагов, Николай
   Павлович... Весьма мо­гущественных врагов, как в России, так и да­леко за её преде­лами.
   - Государыня! В настоящем положении я не вправе думать об этом, ибо осознаю, возложенную на меня ответственность перед престолом, перед Россией. Есть хорошая восточная поговорка, Ваше Величество, "Chien aboie - la caravane passe". И если газеты меня ругают, я знаю, что действую правильно. Сегодня по моему приказу закрыта газета "Гражданин", которую издавал известный Вашему Ве­личеству князь Мещерский, и теперь жду нового шквала ненависти в свой адрес.
   Не удивлюсь, ежели по­сле высылки Мещерского из Пе­тербурга за него будут ходатай­ствовать даже члены Императорской Фамилии.
   Императрица взяла лежавшую на столе газету.
   - Я прочитала, что писал князь Мещерский... Ага, вот это ме­сто, которое меня возмутило до глубины души, "железная до­рога убивает все до неё бывшие народные ресурсы промысла и заработка там, где она проходит: село, деревня, мес­течко - всё беднеет и рушится". Неужели князь не понимает, что именно железные дороги, заводы и фабрики служат развитию страны?
   - Увы, Государыня, такие вот настроения пока что имеются в обще­стве. Стоит ли удивляться, что огромная Россия, имеющая величайшие природные богатства, до настоящего времени вы­нуждена заказывать во Франции винтовки. По уровню промыш­ленного производства Рос­сия уступает ныне не только Северо­-Американским Штатам и Брита­нии, но Германии и даже Фран­ции. А я вижу своим долгом, Госуда­рыня, чтобы русские про­мышленники диктовали свои условия Европе, чтобы русские заводы стали образцом для подражания! Кстати, дол­гое время газета "Гражданин" получала весомые субсидии от казны.
   - Надеюсь, Николай Павлович, что пребывание за пределами Пе­тербурга сделает князя Мещерского более разумным, - пошу­тила Им­ператрица. - Я вижу, что Вы хотите мне сказать что-то важное? Я Вас слушаю...
   Канцлер, видя, что Александра Фёдоровна пребывает в хорошем расположении духа, решился.
   - Я буду просить Ваше Величество произвести определённые пере­-
   становки в правительстве. И начать - с меня, с министра иностранных дел...
   Царица удивлённо посмотрела на Игнатьева, не понимая, что же именно он предлагает. Канцлер продолжил:
   - Я одновременно совмещаю должности председателя Коми­тета министров, канцлера, министра иностранных дел и посто­янного члена Комитета Государственной Обороны. И нагрузка всё возрастает, мне приходится отвлекаться на многие дела. Пост министра иностранных дел имеет первостепенное значе­ние. Вот по­чему, Государыня, я хотел просить о назначении ми­нистром иностранных дел действительного
   тайного совет­ника Нелидова.
   - Я не знакома с ним... Чем он замечателен?
   - Он ныне наш посол в Константинополе. На дипломатиче­ской службе состоит уже сорок лет. Условия Сан-Стефанского договора мы писали вместе с ним. И переговоры с турками вели совместно. Я верю ему и считаю наиболее подхо­дящим для поста министра.
   - Я Вам обещала карт-бланш на назначения министров, - на­помнила Александра Фёдоровна. - И я своё обещание сдержу. Есть ли ещё предложения по министрам? Если кто-то не справ­ляется...
   - Да, Ваше Величество! Я буду просить о назначении минист­ром путей сообщений полковника Вендриха с производством его в гене­ральский чин, земледелия - тайного советника Шлиппе, а торговли - действительного статского советника Ко­валев­ского.
   - Вы широко размахнулись, Николай Павлович! Если Вы же­лаете видеть Шлиппе на посту министра, я понимаю, что Вы поддерживаете его идею относительно монополии на хлебную торговлю. Что скажут на это русские купцы? И как это скажется на наших отношениях с Ев­-
   ропой?
   - Ваше Величество, уже долгое время хлебная торговля прак­тиче­ски была в руках либо евреев, либо же иностранцев, кото­рые нажива­лись на труде русского крестьянина. Теперь, после ограничения прав евреев, главенствующую роль играют ино­странные компании. А я хочу, чтобы русский хлеб приносил доход нашей казне. Введение государственной моно­полии бла­готворно отразится на состоянии фи­нансов. Хватит уже поби­раться нам у французов, выпрашивать оче­редные займы.
   Императрица наморщила лоб, как будто что-то вспоминая. В её прекрасных синих глазах промелькнуло удивление, сме­нив­шееся уве­-ренностью.
   - Но ведь Вы постоянно твердите мне, что в России не хва­тает де­нег. А если денег нет, то приходится их занимать! - поучи­тельно произнесла царица.
   - Я позволю себе поведать Вашему Величеству одну поучи­тельную историю, - усмехнулся канцлер. - В 1887 году новый министр финан­сов Вышнеградский провёл ревизию пла­тёжного баланса. Оказа­лось, что денег из России уходило больше, чем в Россию поступало. Пла­тежи по внешнему долгу - 170 миллионов рублей в год. А вот рос­сий­ские подданные, которые ездили в Европу, вывозили 60 миллионов в год!
   На лице Императрицы возникло недоумение, в глазах поя­вилось сомнение в правдивости слов канцлера.
   - Но это было девять лет назад, - сказала она. - Что же сейчас про­исходит?
   - А ныне, Государыня, ситуация только ухудшилась. Больше стали вывозить! Крестьянин пашет деревянной сохой, сам ле­беду ест, чтобы наши любители Европы могли тратить деньги в Париже и Ба­ден-Бадене... Заметьте, что тратят деньги не на соз­дание русских заво­дов и фабрик, а на парижские фасоны, на те­атры и гос­тиницы, на ус­луги официантов... Они увозят русские деньги во Францию, а мы по­том просим эти деньги в виде зай­мов! А лишь во время последнего голода, в 1892 году, в России умерло почти 400 тысяч человек!
   - Но мы же не можем запретить нашим подданным путеше­ствовать
   и отдыхать в Ницце, Николай Павлович...
   Канцлер поднялся из кресла.
   - Ваше Величество! - голос графа был приподнято-радост­ным. - Так к чему же запрещать? Вот повысили плату за пас­порта, и теперь за годичное пребывание в Париже наш дворян­чик выложит в казну ше­стьсот целковых! Раз заплатит, второй раз - а там и подумает, не лучше ли ему в Крыму в море ку­паться! И сохранит свои деньги! И потратит их в России, купив русский товар!
   - Я вижу, Николай Павлович, что Вы бы вообще запретили продажу в России иностранных товаров, - едко заметила Импе­ратрица.
   - Увы, Ваше Величество, это невозможно, ибо в России пока что не производят многого из того, что необходимо! Русским офицерам нужны бинокли? Нужны! А вот оптическое стекло в России не выпус­кают! Вообще не выпускают! И потому прихо­дится бинокли покупать у немца Карла Цейса, а дальномеры - у англичан Барра и Струда! А если, не дай Бог, случится война с Германией или Британией?
   - Я Вас, кажется, начинаю понимать... Я сама хочу, чтобы товары, выпускаемые в России, были не хуже европейских.
   Канцлер, решив воспользоваться подходящим моментом, чтобы изложить царице свои мысли, расходился не на шутку. Глаза горели молодым огнём, усы встопорщились.
   - Пока что, Государыня, мы не можем самостоятельно обес­печить Россию всем необходимым, хотя к этому нужно стре­миться... России нужны новые заводы и фабрики, да такие, чтобы не хуже, а лучше ев­ропейских были! Но, помилуй Бог, к чему же ввозить в Россию то, что уже производится руками русского народа?
   - К примеру?
   - К примеру, Ваше Величество, те же вина и коньяки! Неу­жели "Chateau Lafite" или "Chateau Larose" лучше тех вин, ко­торые произ­водит князь Голицын в Абрау-Дюрсо или Пара­дизе? А тифлисский
   коньяк Сараджева неужто хуже, чем тот же "Camus"?
   - Но не могу же я запретить своим подданным пить француз­ские вина, - робко ответила Александра Фёдоровна.
   - Ваше Величество! - горячо заговорил Игнатьев. - Кайзер Виль­гельм поступил проще. Он показал личный пример своим подданным, и теперь в его штаб-квартире нет французских вин. Подаются лишь германские вина, а вместо "Veuve Clicquot" - исключительно немец­кое игристое!
   - Мой берлинский кузен - большой оригинал... Вы хотите втя­нуть меня в complot против иностранных товаров, Николай Павло­вич?
   - Это заговор в интересах России, Государыня! Я вижу свой долг в том, чтобы коренным образом изменить Россию! Россию называют "хлебной житницей Европы", а русский крестьянин влачит полуголод­ное существование. Молоко, коровье масло, творог, мясо, всё это по­является на крестьянском столе в исклю­чительных случаях, на свадь­бах, при разговении, в престольные праздники. Хро­ническое недоеда­ние - обычное явление в кре­стьянской се­мье. Многие русские сол­даты впервые в жизни едят мясо в ар­мии, ибо в деревне мяса никогда не ели. Наш кре­стьянин пи­тается ржаным хлебом, пшеничную муку он не видит. А всё по­чему? Поясню, Ваше Величество... Сред­ний урожай пшеницы с десятины составляет у нас 55 пудов, в то время как в Германии - 157 пудов, а в Бельгии - 168 пудов. И с рожью, с ов­сом - та же прискорбная картина! Много ли можно получить, когда землю пашут старинной деревянной сохой, да на тощей лоша­дёнке?
   - Вы - мой канцлер, Николай Павлович! Всё в Ваших руках, а я - Ваш союзник в борьбе с бедностью и голодом!
   - Именно потому, Ваше Величество, я желаю видеть в прави­тель­стве новых людей, заражённых новыми идеями. Если в ближайшее время России не рванёт вперёд, как она смогла сде­лать это благодаря гению Петра Великого, то в двадцатом веке нам придётся плестись в хвосте всей Европы! Экономическая слабость вызовет нашу военную слабость, и тогда Россия пере­ста­нет быть великой державой!
   - Неужели всё так мрачно? - голос Императрицы звучал встрево­жено. Она вертела в пальцах карандаш, методично по­стукивая им о
   бронзовую пепельницу.
   - Предвидеть опасности - это мой долг, Ваше Величество! По мо­ему приказу тайным советником Шванебахом была подготов­лена записка о состоянии сель­ского хозяйства в Европе и Северо-Амери­-канских Штатах. Вы­воды для нас неутеши­тельны! Там многие уже применяют для вспашки полей локомо­били. Паровые самоходы, ло­богрейки, молотилки! А что у нас? Деревянная соха, деревянная бо­рона, серп и коса! Если ряд по­мещиков, которые пытаются создать у себя культурные хозяй­ства, да немцы-колонисты, обзавелись маши­нами, то, опять же, это всё машины привозные.
   - Я хочу сама ознакомиться с запиской Шванебаха, Николай Павло­вич! Всё, что Вы мне сказали, вызывает тревогу... Я не думала, что всё обстоит так плохо, а теперь вижу, что Россия весьма отстаёт от европейских государств.
   - Я ведь не зря сегодня говорил об ограничениях для ино­стран­ных товаров. Государыня! Если русские подданные пере­станут выво­зить миллионы в Париж, можно будет устроить внутренний займ.
   - Вы говорите про государственные облигации? Я читала про цен­ные бумаги, пришлось учиться основам финансов... Но есть ли в этом смысл?
   - Да, Ваше Величество! Зачем нам брать в долг деньги во Фран­ции, ежели мы можем получить их в России? Беря в долг у французов, мы тем самым обогащаем их, а не себя. Уверен, что мы можем обой­тись без внешних займов. Способов таких име­ется немало. Это и обли­гации, это и введение государственной моно­полии на хлеботорговлю! И в обязательном порядке нужно рас­пространить винную монополию, которую учредили два года назад в четырёх губерниях, на всю Россию! А ещё я буду про­сить Ваше Величество ввести монополию на тор­говлю мехами! Хватит уже американцам обирать русских туземцев! В ближай­шее время, Ваше Величество, я представлю предложения Коми­тета мини­стров относительно финансов, а также относительно земельного вопроса. Предстоит принять важнейшие решения, которые че­рез десять-пятнадцать лет смогут изменить Россию и сделать её ли­дером если не во всём мире, то хотя бы в Европе!
   Вошедший дежурный флигель-адъютант подобострастно до­ложил,
   что Императрица Мария Фёдоровна и Августейший ге­нерал-адмирал настоятельно требуют встречи с Великим Князем Николаем Михайло­вичем и желают видеть Александру Фёдо­ровну.
   На лице Императрицы отразилось смятение. Она прекрасно пони­-мала, что от неожиданного визита свекрови ничего хоро­шего ожидать не приходится, а потому решила отсрочить неизбежный скандал.
   - Передайте Её Величеству и Его Высочеству, что я жду их зав­тра в десять утра в своей библиотеке, - приказала она фли­гель-адъ­-ютанту. - Принять их сегодня я не в силах из-за пло­хого самочувст­вия...
   - Государыня, Её Императорское Величество и Его Высоче­ство тре­буют не­медленной встречи с Его Высочеством Нико­лаем Михайлови­чем, - напомнил смущённый полковник. - Как прикажете отве­тить на это требование?
   - Передайте им, полковник, что Великий Князь Николай Михай­лович находится под арестом, а по­тому встретиться с ним не пред­ставляется возмож­ным... Так что пусть подождут до завтра... До зав­тра...
  

Глава 37

   Утро следующего дня было ознаменовано весьма скверной пас­мурной погодой, что испортило настроение Императрицы. Прогулка во внутреннем дворе Зимнего дворца была для неё редкой воз­можно­стью пообщаться с природой. Уже целый год Аликс вела жизнь за­творницы, спрятавшись от всего мира за тол­стыми дворцовыми сте­нами, и лишь недавно стала выходить на прогулки, чтобы вкусить свежего воздуха и солнечного света.
   После прогулки - утренний чай, во время которого только что вернув­шийся из Кобурга Великий Князь Павел Александро­вич расска­зывал подробности о свадьбе  племянницы, Сандры Эдин­бургской. Рассеянно выслушав милые светские ново­сти, Им­перат­рица огоро­шила Великого Князя известием о по­следнем скан­дале с Николаем Михайловичем.
   - Я не могу поверить, чтобы Николай мог так низко опус­титься, -
   подавленно произнёс Павел Александрович. - Немыс­лимо, просто не­мыслимо! Аликс, неужели его вина не вызы­вает сомнения?
   - Увы, дядя Павел... Но свой дневник он заполнял собствен­ной ру­кой. Я читала этот мерзкий дневник, и там он не поща­дил ни дядю Сержа, ни меня, ни даже покойного Ники... Грязь и зависть, грязь и ещё раз за­висть!!! Русский Великий Князь ока­зался сплетником, зави­стливым клеветником!
   - Господи, опять скандал! Пойдут пересуды, будут всем нам кос­точки перемывать!
   - Увы, но что же мне делать? Сегодня в десять у меня будут Мария Фёдоровна и генерал-адмирал. Уверена, что они будут просить меня смягчить наказание для этого недостойного че­ловека... Я прошу тебя присутство­вать и поддержать меня. Я не отступлю, пусть Мария Фёдоровна и обижается на меня...
   Великий Князь поставил чашку на стол. Лицо его стало серьёз­ным, а красивые притягательные глаза штатного дамского угодника - безжалостными.
   - Аликс, ты можешь на меня рассчитывать!
   - Спасибо, я знала, что ты был опорой моему Ники... Но... Я очень прошу... разберись в своих отношениях с Ольгой Пис­толькорс... Мне доносят, что она живёт у тебя в Москве, не стесняясь никого и ничего. Но ты ведь не частное лицо, ты гене­рал-губернатор!
   Павел Александрович, как ошпаренный, выскочил из-за стола. Ло­щёный мартовский кот превратился в разъярённого тигра. Глаза за­сверкали, усы вытянулись в тонкие стрелки.
   - Я люблю эту женщину! Люблю и не стыжусь этого! И ты, Аликс, знаешь не хуже меня, что такое любовь! Можешь уво­лить меня от службы, но я никогда не откажусь от Ольги!
   - А как же её муж? Ты же понимаешь, что совершаешь двой­ной грех... У неё трое детей от законного мужа, и ты лишаешь их ма­тери...
   - Пистолькорс остался адъютантом у Владимира Александро­вича. Он не желает дать Ольге развод. А дети сейчас у его родственников в Петербурге. Если пожелаешь - помоги ей развестись с Пистолькор­сом!
   Александра Фёдоровна затихла, судорожно сжалась, как будто от удара. Смахнув набежавшую слезу, она тихо произ­несла:
   - Храни вас обоих Господь... Я помогу Ольге с разводом. Пусть хоть кто-то будет счастлив на нашей грешной земле... Мне больше нечего сказать.
  

* * *

   Ровно в десять Императрица вошла в библиотеку в сопрово­ждении графа Игнатьева. Аликс сразу же заметила, что ожи­давшие её родст­венники разделились на две группы.
   Мария Фёдоровна по-хозяйски заняла кресло в углу, около лест­ницы, ведущей на хоры к книжным шкафам. Украшен­ное рюшами платье с палевым шлейфом, со светло-зелёной от­дел­кой, ожерелье из бриллиантов с бирюзой придавали ей гра­циоз­ный и элегантный вид.
   Рядом с ней, за массивным ореховым столом, си­дел Владимир Александрович, хмурый и сосредоточенный, в полном фельд­мар­шальском убранстве. Мария Павловна зачем-то наря­дилась в вызы­вающее оранжевое платье, которое делало её по­хожей на кокотку.
   Константин Константинович и Елизавета Маврикиевна, кото­рые явно нервничали и чувствовали себя не в своей тарелке, ютились у торца стола и тихо переговаривались.
   Генерал-адмирал стоял у камина, нависая семипудовой глы­бой над Евгением и Георгием Лейхтенбергскими, кото­рым вполголоса рас­сказывал очередную скабрезную историю.
   За вторым столом сидели Павел Александрович и Елизавета Фёдо­ровна. Элла, как всегда, была прекрасна. Строгое тёмно-зелёное пла­тье и чудесное сапфировое ожерелье лишь под­чёркивали её изы­скан­ную красоту. Павел, сменивший щегольскую венгерку Гроднен­ского полка на свитский сюртук, был непри­вычно мрачен.
   При появлении Императрицы все умолкли. Сидевшие - поч­ти­тельно встали для приветствия. Лишь Мария Фёдоровна не шелох­нулась и осталась сидеть, глядя на невестку прямо в упор, пока­зывая собственную значимость и независимость.
   Аликс не стала обострять ситуацию и сделала вид, что не за­метила вызывающего поведения свекрови. Она сдержанно по­здоровалась с присутствующими, села в кресло рядом с Эллой, после чего обрати­лась к канцлеру:
   - Присаживайтесь, Николай Павлович!
   Не успел канцлер усесться, как Мария Фёдоровна разрази­лась гневной тирадой.
   - Присутствие графа Игнатьева здесь неуместно! - безапел­ляци­онно заявила она. - Мы собрались, чтобы обсудить во­просы, имею­щие касательство исключительно к Император­ской Фамилии! В своём кругу, без посторонних!
   Аликс, смущённая таким напором свекрови, не успела ни­чего отве­тить, а генерал-адмирал уже перешёл в наступление.
   Алексей Александрович, не обращая внимания на Императ­рицу, бесце­ремонно обратился к канцлеру:
   - Действительно, граф, Вы не можете присутствовать на семейном совете! Ну что это за выдумки? Вы пока что не член Импера­торской Фамилии!
   Слушая надменный голос Великого Князя, Аликс поблед­нела. Её длинные тонкие пальцы инстинктивно сжали по­ручни кресла. Всего год назад подобная конфликтная ситуация при­вела бы Императрицу в паническое замешательство, но теперь бес­тактное поведение гене­рал-адмирала вызвало у неё приступ гнева.
   - Если Ваше Высочество изволит заметить, то Вы находи­тесь в моей библиотеке, - медленно произнесла Императрица. Её голос зву­чал твёрдо и язвительно. - А потому я определяю, кого мне пригла­шать!
   - Но это семейный совет! - взвился генерал-адмирал. Он бук­вально задыхался от возмущения и теперь, переводя взгляд то на Марию Фёдоровну, то на Владимира Александровича, искал у них поддержки.
   - Мы собрались не на Afternoon Tea, а для того, чтобы обсу­дить вопросы, касающиеся интересов государства. Если кому-то не нра­вится присутствие графа Николая Павловича, он во­лен уйти. Потому
   не тратьте моё время, Ваше Высочество. Мне оно дорого.
   После того, как Алексей Александрович смолк, Аликс обра­тилась к свекрови:
   - Ваше Величество просило о встрече. Я слушаю...
   Глаза Марии Фёдоровны недобро сверкнули, но она сумела сдер­жать негодование. Тщательно подбирая слова, Гневная об­ратилась к царственной невестке.
   - Все мы... Мы второй день пытаемся добиться встречи с Нико­лаем Михайловичем... Но Рихтер категорически отказыва­ется допус­тить нас, ссылаясь на Высочайшее повеление!
   - Оттон Борисович исполняет мой приказ, - тихо ответила Аликс, глядя в глаза свекрови.
   - Но я настаиваю на такой встрече! Я желаю видеть Николая! - по­высила голос Мария Фёдоровна. - Точно также, как его желают ви­деть иные члены нашей семьи. Вчера флигель-адъютант заявил, что Николай содержится под арестом!
   - Увы, Ваше Величество, но это невозможно, - ледяным тоном ответила Аликс.
   - Что же препятствует мне встретиться с Николаем?
   - Сегодня утром он покинул Петербург и поездом выехал в Пермь...
   В библиотеке воцарилось гробовое молчание, а сцена все­общего изумления поистине была достойна пера великого Го­голя.
   - Куда? Зачем в Пермь? - удивлённо воскликнула молчавшая до того Мария Павловна.
   - К месту своего проживания... Я определила для Великого Князя именно этот город, где он будет проживать в качестве ча­стного лица.
   - Господи! Да что же это творится? - Мария Фёдоровна не смогла сдержать возмущение. - Это просто немыслимо! Немыс­лимо!
   - Почему же немыслимо? В своё время Николай Константи­нович был сослан в Ташкент Императором Александром Вто­рым. Неужели Пермь хуже Ташкента?
   Константин Константинович, услышав упоминание о стар­шем брате, опозорившем семью кражей бриллиантов, поту­пил глаза. А вот генерал-адмирал не на шутку разволновался. Он вскочил со сво­его места и обратился к Аликс:
   - Это решительным образом невозможно! Вы так спокойно говорите
   о том, что русский Великий Князь, русский генерал, выслан в какую-то Богом забытую Пермь?
   Алексей Александрович застыл в наполеоновской позе. Огром­ный, величественный, картинно засунув правую руку за борт ще­голь­ского флотского сюртука, на котором одиноко бе­лел ге­оргиевский крест, полученный за русско-турецкую войну. Этот "le Beau Brum-mell" обладал недюжинным артистиче­ским та­лантом и в любой об­становке прежде всего думал о том, как он выглядит.
   На Императрицу театральные эффекты генерал-адмирала не ока­зали никакого воздействия. Она выдержала небольшую паузу и тихо произнесла:
   - Со вчерашнего дня Великий Князь Николай Михайлович больше не состоит на службе. Он лишён всех чинов и уволен от всех долж­ностей. Прошу всех запомнить, что отныне он не более, чем частное лицо. И больше я никогда... Слышите? Никогда не желаю слы­шать его имя!
   - Но почему всё так стремительно? Невозможно принимать реше­ния относительно Великого Князя так поспешно и необду­манно. По­чему Вы даже не поинтересовались нашим мнением, мнением всей Император­ской Фамилии? - не сдавался генерал-адмирал. - И как можно за какую-то шалость, пусть даже не со­всем пристойную, подвер­гать такому жестокому наказанию?
   - Если мне понадобится совет Вашего Высочества - я непре­менно к Вам обращусь! Но что касается Николая Михайловича, то я обош­лась самостоятельно! Относительно наказания... Я проявила преступ­ную снисходительность, ибо Великий Князь за свои богомерзкие дея­ния заслуживал каторги!
   Не давая генерал-адмиралу опомниться, Аликс добила его язви­тельным вопросом:
   - Или Вы желаете, чтобы его предали суду? Что же, если Николай Михайлович выскажет такое пожелание, предстать пе­ред военным су­дом, я буду должна удовлетворить его. И пусть его судят... Боюсь, что после вынесения приговора я уже не смогу обеспечить ему ком­фортного проживания в Перми.
   Константин Константинович, дотоле притихший, встрепе­нулся и
   воскликнул:
   - Предать суду? За какое-то стихотворение?
   Он поднялся, нервно одёрнул мундир. Нескладный астеник почти двухметрового роста, с длинной шеей и плоской груд­ной клеткой, Великий Князь совершенно не был похож на воен­ного чело­века. Актёр-любитель и поэт, публиковавший свои вирши под псев­донимом "К.Р.", был чрезвычайно робким и ос­торожным. Вот и сейчас в его мечтательных глазах чи­талась растерянность. Судо­рожно заламывая длинные арти­стические пальцы, уни­занные коль­цами, Константин Констан­тинович из-за волнения издавал какие-то нечленораздельные звуки. Вла­димир Александрович не выдержал первым:
   - Да помолчи хоть ты, Костя! Николай сам виноват! В про­стона­родье за такие пакостные штучки морду бьют! Посмей он такое про меня сказать или написать, так я бы его в бараний рог скрутил само­лично!
   Незадачливый поэт осёкся на полуслове, стушевался и вер­нулся в кресло, а вот генерал-адмирал не желал признать своё поражение. Стерев пот с побагровевшего лица, он гневно обра­тился к Императ­рице:
   - Ваши слова звучат просто оскорбительно для меня! Вы ре­шили не вовсе считаться с моим мнением? Даже покойный Нико­лай не принимал решений, не выслушав меня!
   Аликс не успела ответить, ибо Мария Фёдоровна решила вступить в бой. Она говорила беспрерывно, срываясь на крик, высказывая на­копившиеся претензии. Всё вспомнила, ничего не забыла. И покой­ного Николая, и несчастного Георгия, отре­шён­ного от трона, и даже приглашённую на коронацию Юрьев­скую. Хрупкая датчанка бу­ше­вала и никто не решался её оста­новить. Но, стоило Гневной задеть Сергея Александровича, как Элла бесцеремонно перебила затянув­шийся монолог.
   - Не трогайте моего мужа! - тихо, но твёрдо произнесла она, гордо подняв голову. - Сергей - чистый душой и помыслами, и никто не смеет возводить хулу на него! Даже Ваше Величество не смеет!
   Глаза Эллы, удивительно красиво очерченные, смотрели спокойно и мягко. В ней, несмотря на всю её кротость и застен­чивость, чувство­валась необычайная самоуверенность и созна­ние своей моральной си-
   лы.
   - В сложившейся безумной ситуации я больше не могу испол­нять должность генерал-адмирала, - глухо принёс Алексей Александ­рович. - Я подаю в отставку! Прямо сегодня - в от­ставку!
   В царской библиотеке воцарилась мёртвая тишина. Неожи­данный ход генерал-адмирала все восприняли, как неуклюжую попытку вос­становить свои пошатнувшиеся позиции. Аликс не растерялась. Вы­держав паузу, звонком вызвала флигель-адъю­танта.
   - Принесите Его Высочеству перо и бумагу, он желает напи­сать прошение об отставке!
   Смущённый ротмистр весьма проворно удалился и уже через две минуты вернулся с бронзовым письменным прибором и стоп­кой бумаги.
   Генерал-адмирал опешил. Его стремительный блеф с угрозой от­став­кой привёл не к ожидаемой капитуляции Императрицы, а к соб­ственной сокрушительной катастрофе. Багровое лицо, об­рам­лённое роскошной бородой, побе­лело, в глазах читалась рас­те­рянность. Каза­лось, что под при­стальным взглядом Аликс Ве­ликий Князь стал меньше ростом.
   - Вы не передумали? - вопрос царицы был язвительным и даже на­смешливым.
   В наступившей гнету­щей тишине он грузно уселся за стол и начал писать прошение. Первая попытка ему явно не удалась, генерал-адми­рал нервно пе­речеркнул написанное и взял второй лист. В библиотеке воцарилась полная тишина, такая, что мер­ный скрип пера оглушал присутствующих сильнее раскатов грома...
  

* * *

   Отставка генерал-адмирала вызвала живое обсуждение в пе­тер­бургском обществе. Всемилостивейший рескрипт на имя Ве­ликого Князя Алексея Александровича, растиражированный га­зетёрами, ни­кого не обманул. Дворцовые сплетни быстро рас­пространились по столице, и знающие люди вполголоса расска­зывали о том, как молодая царица вынудила Алексея Александ­ровича написать прошение.
   Старые царедворцы лишь укоризненно качали головами, не рискуя открыто высказать своё неудовольствие. Зато молодые флотские офицеры радостно ликовали, узнав, что новым Глав­ным началь­ником флота и морского ведомства назначен Вели­кий Князь Алек­сандр Ми­хайлович, пожалованный чином контр-адмирала Свиты. Его записки, без­жалостно критикующие на­стоящее со­стояние русского флота, давно ходили по рукам, ста­новясь предметом жарких споров в кают-компаниях и Крон­штадском мор­ском собрании, повергая в уныние старых "мар­софлотцев".
  

Глава 38

  
   Военный министр Пузыревский был очень раз­носто­ронней лично­стью. Человек от природы самостоятельный, мастер ост­рого слова и тонкой иронии, автор самых беспощадных харак­теристик, он имел многочисленных врагов в высшем свете. Во времена министерства Ванновского генерал имел репутацию беспокойного прожектёра, систематически забрасывающего Главный штаб своими много­чис­ленными идеями.
   Пять лет, проведённых им подле Гурко на посту началь­ника штаба Варшавского военного округа, выработали в Пузы­ревском не­обычайную требовательность к подчинённым. Нико­гда не повышав­ший голоса, генерал знал, что достаточно ему произнести властно, твёрдо и спокойно: "Чтоб я этого более не видел", и что "этого" более и не будет.
   У Гурко же Пузыревский перенял доминирующий принцип обуче­ния войск - натаскивание их в поле с созданием при этом возможно более трудной обстановки. Опыт минувшей русско-турецкой войны был использован в Варшавском военном округе широко и полно. Зимние маневры, стрельбы и походные движе­ния с ночлегом в поле зимой, трудные форсированные марши, преодоление всяких серьёзных местных препятствий. Ка­валерия постоянно находилась в движении, получая задачи на лихость и быстроту, разведку, действия в массах. Заняв кресло военного министра, Пузыревский начал переносить вар­шавский опыт на всю русскую армии, приведя в уныние бравых гвар­дей­цев, при­выкших к опереточным Красносельским летним ма­неврам.
   Пузыревский добился воссоздания Комитета по устройству и обра­зованию войск, который стал ведать вопросами боевой под­го­товки, физическим развитием солдат, составлением уставов, инструк­ций и наставлений. Председателем комитета был назна­чен генерал Мевес, заслуженно считавшийся знатоком строе­вого и хозяйствен­ного быта войск. Коренной гвардеец, требова­тельный и даже суро­вый воена­чальник, он был известен тем, что никогда не допус­кал ареста офи­цера, признавая мерой воспи­тания лишь внуше­ние и выговор со сто­роны командира и воздейст­вие пол­ковых товарищей. А вот если эти меры не дей­ствуют - значит офицер к военной службе не годен, и его нужно из армии уда­лять.
   Не понаслышке зная о состоянии войск, генерал Мевес начал свою работу с предложений улучшить их физическое состояние. Чтобы по­ставить работу на должный уровень, для подготовки грамот­ных инст­рукторов гимнастики открыли Офицерскую гимнастическо-фех­то­вальную школу, а в Варшаве, Москве, Киеве, Ташкенте, Одессе и Харькове создали окружные гимна­стическо-фехто­вальные школы, в которых обучались также и унтер-офицеры. Для обучения элитных войск гвардии и Гре­надерского корпуса по предложе­нию Мевеса сформировали два гимнастическо-фехтовальных батальона.
   Если сам Мевес большей частью был занят кабинетной рабо­той, то его помощник генерал Васмунд, неутомимый, живой и разнообраз­ный, буквально не вылезал из войск. Он, со свойст­венной ему живо­стью, окунулся в вопросы обучения, придав по­левым занятиям и ма­неврам интересный и нешаблонный харак­тер, вошедший в полное про­тиворечие с привычной казённой тактикой Красносельских сборов. Но Васмунд не был самим со­бой, если бы с немецкой дотошливостью не въедался в сущность самых, казалось бы, незначительных вопросов. Генерал всегда умел быстро схватывать суть дела и оставить глубокий след своей деятельностью. Его натура, полная несокрушимой энергии и железной воли, требовала вседневной кипучей деятельности и не знала слова "нет", а в генеральской голове постоянно крути­лись но­вые идеи и изо­бретения.
   В 1887 году, командуя стрелковым батальоном, генерал заин­тере­-
   совался хлебопечением, в результате чего изобрёл двухъя­русные печи, которые давали отличный хлеб, большой припёк и экономию дров. "Печи Васмунда" получили широкое распро­странение в армии. В гвардии же был принят на снабжение сол­датский ранец, проект ко­то­рого был придуман Васмундом по опыту походной жизни.
   И вот теперь, получив весьма широкие полномочия, генерал посяг­нул не только на спокойствие генералов и полковников, но даже на хозяйственную часть, запретив отправку солдат осенью на частные заработки. И это в то время, когда практически во всех частях по окон­чании летних лагерных учений солдаты от­правлялись на заработки, на месяц-два. Обычно командир ба­тальона или полка договаривался с каким-нибудь помещиком и отправлял солдат на сенокос. Или же по договорённости солда­тики строили железные дороги и дома, рабо­тали на фабриках. Треть заработанных денег получал сам солдат; дру­гая треть вы­читалась на закупку необходимого имущества, которое не могло быть изготовлено в полковых мастерских, а также на улучшения питания нижних чинов; ещё треть шла в пользу не бывших на рабо­тах.
   А что было делать командирам? Хорошо было служить в тех гвар­дейских частях, где командир полка или эскадрона обладал значитель­ным состоянием и мог себе позволить потратить лич­ные средства на содержание нижних чинов, а вот в армейских полках приходилось изворачиваться и искать заработки на сто­роне. Ведь солдатам не пола­галось от казны ни подушек, ни одеял, ни постельного бе­лья, не го­воря уже о полотенцах!
   Русский солдат не получал даже сапог, а лишь сапожный товар и деньги на пошив сапог... целых 35 копеек в год. Обычно, чтобы по­шить сапоги, солдату приходилось к этой сумме добав­лять свои кров­ные 2 рубля. Кстати, нижнее бельё и гимнастиче­ские рубахи - всё это шилось в полковых швальнях, силами са­мих же нижних чи­нов.
   В результате обучение нижних чинов было поставлено таким обра­зом, что систематически они обучались лишь четыре месяца первого года службы до постановки их в строй, а после того большая часть времени уходила на всякие наряды, на хозяйст­венные работы в полку и на вольные работы.
   И вот на всё это посмел посягнуть генерал Васмунд! На не­до­умён­ные вопросы начальников дивизий и полковых команди­ров, как же им обходиться без дополнительных солдатских при­работков, он лишь ус­мехался и начинал горячо доказывать, что существующую по­рочную систему хозяйствования и довольст­вия войск давно пора ме­нять... Многие игнорировали указания Васмунда, считая, что пройдёт совсем немного времени, и эта несусветная глупость будет отменена. В ре­зультате два полков­ника, подполковник, шесть капитанов и два рот­мистра поплати­лись за свою легкомысленность отставкой.
   Разумеется, что больше всех доставалось от Васмунда гвар­дии и частям Петербургского военного округа, которые пер­выми стали учиться по-новому и привыкать к новым требова­ниям. Ночные атаки, форсированные марши по 20-25 вёрст в грязь и дождь, и стрельба, стрельба, стрельба...
   Сам прекрас­ный стрелок, горячо увлекающийся охотой и стрелко­вым делом, гене­рал требовал, чтобы командир того полка, который не получал за стрельбы оценки "отлично", от­решался от должности. А лыжи? Если раньше на лыжах ходили лишь "охотничьи ко­манды" пе­хотных полков, то теперь на лыжню встали кавалер­гарды и артиллери­сты, драгуны и са­пёры. В полковых швальнях срочным об­разом перекраивали старые шинели в лыжные куртки, из экономиче­ских сумм зака­зывали "финские шапки".
   Если раньше после дневных маневров в Красном Селе гвар­дейские офицеры спокойно отправлялись к Кюба или До­нону, чтобы там насладиться прелестями французской кухни, то после изматывающих тренировок на новый лад юные пору­чики и молодые ротмистры буквально валились с ног. Тут бы до постели добраться и упасть за­мертво. Измученные гвардей­ские остряки не заставили себя ждать, наградив Васмунда издева­тельским про­звищем "enfant terrible".
  

* * *

   Заседание Комитета Государственной Обороны проходило в рас­ширенном составе. В кабинете Великого Князя Сергея Алек­сандровича было тесно от собравшихся генералов и адмиралов, сверкающих бле­ском погон и аксельбантов. Среди них выделя­лась штатская фигура нового министра иностранных дел Нели­дова, облачённая в тёмно-серую пиджачную пару.
   Военный министр представлял объёмный документ, который име­новался "Программа мероприятий по усилению обороны го­судар­ства и развитию сухопутных вооруженных сил России".
   Съехавшиеся со всей России командующие войсками воен­ных округов, хотя и были предварительно ознакомлены с со­держанием программы, не уставали удивляться размаху Пузы­рев­ского. Рассчи­танная на ближайшие десять лет программа преду­сматривала не только формирование новых дивизий и кор­пусов, но и суще­ственное переустройство войск и войскового хозяй­ства, изме­нение штатов, а также перевооружение поле­вой ар­тиллерии на скорострельные сис­темы и масштабное внедре­ние пулемётов.
   Пузыревский считал крепости на западных границах России необ­ходимо­стью, ибо знал слабые пропускные воз­можности отечественных железных дорог, не способных обеспечить быст­рую мобилизацию. Знал генерал и про то, какие допотопные орудия числятся в штатах русских крепостей. Став военным министром, он сразу же об­ратил внимание на но­винку, которая предлагалась на воору­же­ние русской армии - пу­лемёты Мак­сима, сочтя, что такие скоро­стрелки будут весьма кстати в кре­постях, где на вооружении в качестве противо­штурмовых ору­дий до сих пор состояли глад­коствольные медные "едино­роги". Картечь из "единорогов" летела не далее, чем на 300-350 метров, а потому в реальном бою вражеская пехота могла спо­койно перебить расчёты этих орудий из винтовок с дальнего расстоя­ния.
   В мае 1895 года пулемёты были введены в состав вооружения кре­постей, но лишь в важнейших западных крепостях - Варшаве, Новоге­оргиевске, Зегрже, Брест-Литовске, Ивангороде, Ковно и Осовце. Пе­ред этим Особое совещание, собиравшееся в феврале и марте, при­знало необходимым иметь 250 пулемётов для кре­постей, ибо воспри­нимало новый вид оружия исключительно как средство для обо­роны крепостей. Правда, Особое совещание при­знало необходимым иметь 24 пулемёта в Особом за­пасе в Одессе, но ведь это капля в море для миллионной рус­ской ар­мии.
   Новый во­енный министр заявил, что уж ежели русская армия мо­жет по­лучить такое оружие, как пулемёты, то следует пол­ностью снаб­дить ими все русские крепости. Вопрос упи­рался в стои­мость, ибо британская фирма "Maxim-Nordenfelt" зало­мила по 347 фун­тов стерлингов за каждый пуле­мёт...
   "Программа" предусматривала переформирование пехот­ных 4-батальонных полков в 3-батальонные, а за счёт высвобо­дившихся чет­вёртых батальонов - создание новых дивизий.
   Предлагалось к 1-му января 1897 года развернуть из ре­зервных бригад пять новых пехотных дивизий - в Киеве, Вильне, Полтаве, Риге и Варшаве, а также управления трёх ар­мейских корпусов.
   В Москве создавалась 4-я гренадерская дивизия и управле­ние 2-го Гренадерского корпуса, а на Кавказе - 2-я Кавказская гре­надерская дивизия и управления трёх армейских корпусов. Пу­зыревский плани­ровал передислоцировать к 1898 году оба гре­надерских корпуса в Варшавский военный округ, а 3-ю Гвар­дей­скую пехотную дивизию - из Варшавы в Петербург.
   В Финляндии, где обстановка оставалась тревожной, две но­вые стрелковые бригады вместе с уже имеющейся должны были составить Финляндский армейский корпус.
   Закаспийская область включалась в состав Туркестанского военного округа. Туркестанские линейные батальоны перефор­мировывались в стрелковые, а стрелковые бригады отныне сводились в три корпуса - два Туркестанских и Отдельный Закаспийский.
   Коренной реформе подвергалась регулярная кавалерия. Ве­ликий
   князь Николай Николаевич уже давно высказывался за то, чтобы вер­нуть кавалерийским полкам исторические наиме­нования гусар и улан, и вот теперь комиссия генерала Сухомли­нова предложила свой проект, одобренный Пузыревским. Речь уже шла не только о пе­реиме­новании драгунских полков, но и структурной реорганизации. Предлагалось, чтобы в кава­лерийских дивизиях остались только регу­лярные полки, а каза­чьи полки предлагалось вывести и сформировать из них каза­чьи дивизии. Данная мера объяснялась с тем, что регуляр­ная ка­валерия и казачьи полки имели в военное время разную сис­тему комплектования. К примеру, три регулярных полка 1-й ка­вале­рийской дивизии пополнялись из кадра кавалерийского за­паса N 1, кварти­рующего в городе Сызрань Симбирской гу­бернии, а вот входивший в состав дивизии 1-й Донской казачий полк должен был получать по­полнение особо, из запасной сотни, дис­лоци­рующейся в Донской об­ласти. Вот почему было при­знано целесообразным иметь в составе дивизии полки: дра­гун­ский, конно-егерский, уланский и гусарский, для чего нужно было заново сформировать 15 конно-егерских пол­ков.
   В состав диви­зии штатно вводилась конно-сапёрная ко­манда и обозный эскадрон, при­давался конно-артиллерийский ди­визион из двух конных батарей по 6 орудий и конно-артилле­рийский парк. Ар­мейские дивизии сводились в 5 кавалерийских корпусов, гвардейская конница выделялась в Гвардейский кава­лерийский корпус...
   Докладывая по каждому пункту "Программы", военный ми­нистр озвучивал и финансовую сторону, называя суммы, кото­рые предпо­лагалось потратить на развитие армии. И каждая озвученная им цифра буквально заставляла кривиться мини­стра финансов. Обла­чённый в парадный мундир шефа погра­ничной стражи, Плеске чувст­вовал себя немного не в своей та­релке, но не считал нужным скрывать своё явное неудовольст­вие, хотя давным-давно был ознакомлен с фи­нансовыми требо­ваниями Пузыревского. Уж слишком велики были запросы во­енного ведомства, а русский бюджет и так трещал по швам бла­годаря игнатьевским рефор­мам.
   Воспользовавшись паузой, Плеске вклинился в доклад воен­ного министра:
   - Вы разорите казну, Александр Казимирович, своими про­жектами
   о солдатских одеялах! Помилуй Бог, где прикажете брать средства на все эти изыски?
   Вместо Пузыревского ответил канцлер:
   - По копеечке соберём, но армию без денег не оставим! И это не забота военного министра, господа, искать деньги! Это за­бота всего Комитета министров и завтра мы как раз будем обсу­ждать этот вопрос, где взять побольше денег для казны. А то привыкли побираться у французов, в то время, когда деньги - они прямо под ногами валя­ются, нужно только с умом накло­ниться да подобрать.
   Великий Князь Александр Михайлович, сидевший до того с отстра­нённым видом, резко всполошился. Откашлявшись, он обратился к канцлеру:
   - Николай Павлович! Вы же знаете, что весьма скоро будет пред­ставлена программа судостроения, которая потребует ко­лоссальных затрат! Вот и придётся выбирать, или же строить новые броненосцы и крейсера, или же снабжать пехоту одея­лами!
   Пузыревский ответил за канцлера.
   - Я не берусь судить о тяжести флотской службы, Ваше Вы­соче­ство, - голос генерала был тихим, но твёрдым. - Но я пре­красно осве­домлён о быте нижних чинов в армии. Русский сол­дат спит на дере­вянных нарах, на соломенных тюфяках и по­душках, без наволочек. А укрывается шинелью, мокрой после дождя, грязной после учения. Я на днях посетил военную тюрьму, и должен сказать Вашему Высоче­ству, что быт арестан­тов практически не отличается от быта нижних чинов. Но мы же должны делать различие между преступниками и защитниками Отечества?
   После долгих перепалок предложения Пузыревского были при­няты, но Великий Князь Александр Михайлович настоял, чтобы в журнале было записано его отдельное мнение о необхо­димости уси­лить сухопутные силы лишь на Дальнем Востоке. Во второй части доклада военный министр повёл речь о созда­нии полноценного Гене­рального Штаба. В России существовала Николаевская академия Ге­нерального Штаба, существовал мно­гочисленный корпус офицеров Генерального Штаба, но вот са­мого Генерального Штаба не было в помине с 1865 года. Офи­церы, окончившие академию по первому разряду, переводились в Генеральный Штаб, получая особый мундир, украшенный чёрным бархатным воротником и серебряными аксель­-
   бантами, а также право на ускоренное производство в чины.
   Корпус офицеров Генерального Штаба, которых в войсках имено­вали не иначе, как "моментами", предназначался для со­ставления дис­локаций, маршрутов и диспозиций для боя и для движения; производ­ства военных обозрений, съёмок и реког­носцировок; вождения колонн на театре войны вообще и на поле сражения в особенности; избрания совместно с военными инженерами позиций и пунктов для крепостей и укреплений; выполнения военно-статистических, военно-исторических и во­енно-административных работ.
   Штабная служба протекала в дивизионных и корпусных шта­бах, для меньшинства - в штабе военного округа. Только это меньшинство и занималась настоящей работой Генерального Штаба, остальные же "академики" корпели за письменным сто­лом, составляя бесчисленные донесения, ведомости, ответы на пустяковые запросы, что вполне было по силам любому зауряд­ному офицеру без академического обра­зования. Несколько лет такого бумажного опыта постепенно превра­щали "генштабиста" в рядового канцеляриста. Полученные в резуль­тате кропотли­вого труда знания утрачивались, а ум всё больше обра­щался к мелочам, к форма­лизму, к казуистике. Те, кто достиг должно­сти начальника штаба дивизии, затем автоматически получали в ко­мандование полк, а дальше всё шло по накатанной дорожке. Бригада, диви­зия, корпус.
   Многие "генштабисты" достигали высших воен­ных постов, имея за собой полтора года командования в строю только ротой и батальо­ном, проведя всю службу в различных канцеляриях. Сплошь и рядом офицеры Гене­рального Штаба назначались на военно-административ­ные должности, не снимая своего мун­дира. Достигнув кресла губерна­тора, градоначальника или же полицмейстера, они потом спокойно могли вернуться в строй, получив должность начальника дивизии.
   Но главная беда заключалась в том, что в России не сущест­вовало Генерального Штаба, как центрального органа, занятого разработкой плана войны. Возглавлял шестисотенный корпус "генштабистов" на­чальник Главного штаба, который фактиче­ски являлся руководителем одного из управлений Военного ми­нистерства. Главный штаб ведал сведениями о войсках, делами по личному составу и комплектованию войск, делами по устрой­ству, службе, размещению и хозяйству войск, геодезическими работами, во­енно-статистическими описаниями, сбо­ром разве­дыва­тельных данных. Из его восьми отделений лишь одно ведало вопросами, относящимися к службе Генерального Штаба, и если германский Grosser Generalstab находил, чем занять девяносто "генштабистов" (из ста восьмидесяти имеющихся), а также семьдесят офицеров Nebenetat, то в русском Главном штабе по штату предусмат­ривалось иметь 3 генерала и 22 штаб-офицера Генерального Штаба. Двадцать пять человек из шести­сот, носящих мундир Гене­рального Штаба.
   Правда, в 1894 году генерал Обручев попытался изменить ситуа­цию, представив Ванновскому проект реорганизации Глав­ного штаба. Его суть состояла в том, чтобы превратить Главный штаб в орган "высшего стратегического порядка", а его на­чальника сделать одно­временно товарищем (помощником) во­енного министра с правом док­лада непосредственно Импера­тору.
   Предлагалась вменяемая структура штаба: отделы гене­рал-квартир­мей­стера, де­журного генерала, военно-топографический и по передви­жению войск (т.е. точно такая струк­тура, как в шта­бах пограничных военных окру­гов), причём началь­ники этих отделов должны быть при­равнены к начальникам главных управ­лений Воен­ного министерства. Таким образом, в лице ге­нерал-квар­тирмейстера появился бы человек, непосред­ственно руководящий всей стратегической частью и службой Генераль­ного Штаба.
   Увы, Ваннов­ский счёл подобные "про­жекты" под­копом под себя и возвеличива­нием фигуры Обру­чева. Доклад был надёжно спрятан в пыльный шкаф, где и до­ждался прихода Пузыревского в кресло воен­ного министра.
   И вот теперь военный министр представлял переработанный проект Обручева, призывая членов Комитета Государственной Обороны под­держать его предложения. Министра финансов, ра­зумеется, интересо­-
   вало лишь одно, сколько будет стоить пред­лагаемая реформа. Генера­-
   литет же интересовало совсем иное, а именно - порядок подчинённо­сти.
   Если Пузыревский однозначно выступал за то, чтобы военный министр полностью сосредоточил в своих руках руково­дство армией, имея начальника Главного штаба своим первым помощником, то ко­-мандующий войсками Туркестанского округа генерал Куропаткин выступил с предложением обратиться к германскому опыту и создать Генеральный Штаб, независимый от Военного министерства. Хотя командующие войсками воен­ных округов были приглашены лишь для высказывания своего мнения и права голоса в Комитете не имели, выступление Ку­ропаткина было воспринято с большим вниманием.
   Любитель длинных речей, говоривший всегда спокойно и свободно, с большим апломбом, Куропаткин умел произвести впечатление силь­ного человека, знающего своё дело. Не лишён­ный известного литера­турного дара, озарённый лучами скобе­левской славы, он восприни­мался многими слушателями, как естественный наследник скобелев­ского умения руководить людьми и бросать их в бой на смерть или победу.
   И вот теперь Куропаткин предлагал коренным образом из­менить всю систему военного управления. Военное министер­ство виделось ему лишь учреждением, обслуживающим хозяй­ственные потребности армии, а начальник выделенного в само­стоятельную единицу Гене­рального Штаба - фактическим глав­ным начальником всем сухо­пут­ных сил. Военный министр таким образом превращался в номиналь­ную фигуру, обеспечи­вающую войска мундирами, боеприпасами, денежным доволь­ствием, казармами и лазаре­тами.
   Пузыревский не стушевался и первым прокомментировал проект Куропаткина. Он говорил спокойно, уверенно, не пока­зывая волнения.
   - Предложения Алексея Николаевича, господа, это фактиче­ски калька с германской системы. Не будем забывать, что в Германии не существует единого военного министерства. Прус­сия, Бавария, Саксо­ния, Вюртемберг - все они имеют своих во­енных министров. Всё это - последствия особого устройства Германской Империи, в которой по сей день сохранились коро­левства и герцогства с собственными мо­нархами. Я не могу считать такую организацию военного управления нормальной. Лебедь, рак и щука, вот что получается. При кайзере ещё суще­ствует особый "военный кабинет", ведающий личным составом офицерского корпуса. Может, и нам тогда создать что-либо подоб­-ное?
   Куропаткин пустился в пространные рассуждения о том, что мил­лионная численность русской армии и географическое по­ложение России предполагают обязательное разделение воен­ного управления между Военным министерством и Генераль­ным Штабом, которому во время войны надлежит стать орга­ном по разработке стратегических планов и руководству дейст­вующей армией.
   Начальник Главного штаба генерал Лобко слушал Куропат­кина очень внимательно, что-то чёркая синим карандашом в своём блок­ноте. Профессор военной администрации, сухой и строгий человек, генерал всегда был необычайно сдержан, и после того, как Куропат­кин закончил свою речь, Лобко загово­рил чёткими рубленными фра­зами.
   - Вопросы полевого управления уже разрешены Высо­чайше ут­верждённым Положением. Высшим и полным начальником всех войск и чинов на театре войны, не исключая и членов Императорской Фамилии, определён Главнокомандую­щий. Создание Генерального Штаба в предлагаемом виде ло­мает всю систему. - Лобко посмотрел из-под пенсне на Куро­паткина, пристально и как-то весело. - Алексей Николаевич! Тем самым начальник Генерального Штаба превращается в Главнокомандующего. Уж не себя ли Вы прочите на это место?
   - Не отрицаю, Ваше Высокопревосходительство, что началь­ник Генерального Штаба станет высшим начальником армии! Что же каса­ется моей персоны, то ежели Государыня соизволит пожаловать меня Высочайшим доверием, я, как и положено сол­дату, приму таковое назначение и буду служить Отечеству!
   Голос Куропаткина прозвучал весьма пафосно, но у боль­шинства присутствующих это не вызвало особого энтузиазма. Великий Князь Николай Николаевич, видевший себя в мечтах выдающимся полководцем, который выиграет не одно сражение, не удер­жался и едко
   спросил Куропаткина:
   - Главнокомандующим - это прекрасно, но кто же при Вас будет Скобелевым?
   Великокняжеская бестактность вызвала сдержанные смешки. Мно­гие из присутствующих помнили слова княгини Белосель­ской-Бело­зерской о том, что великий Скобе­лев называл Куропат­кина лишь прилежным исполни­телем. При этом "белый генерал" от­мечал, что Куропаткин никогда не в состоянии будет принять самостоятельное решение и взять на себя ответствен­ность, а по­тому будет неспо­собным военачальником во время войны.
   Куропаткин что-то хотел возразить, но стушевался и лишь махнул рукой. В результате недолгого обсуждения его проект был провален с треском, как не заслуживающий внимания.
   После многочасовых дебатов программа Пузыревского была ут­верждена большинством голосов. Изменялась структура Глав­ного штаба и положение его начальника, который отныне ста­новился по­мощником военного министра. В связи с этим спе­циально для гене­рала Лобко вводилась должность второго по­мощника военного мини­стра, а для генерала Бальца, которого Пузыревский выта­щил из Вар­шавы, вводилась должность главного начальника тыла.
   Кавалеристы ликовали, ибо сбылась их мечта о возвращении гусар­ских и уланских наименований. Ставшая притчей во язы­цех "дра­гун­ская реформа" 1882 года не только лишила гусар и улан их нарядных мундиров, но и вызвала в армии волну отча­янных протестов. Доста­точно вспомнить, что в Киевском гусар­ском полку, после переимено­вания его в 27-й драгунский, все офи­церы демонстративно подали в отставку. А павлоградские гу­сары и вовсе устроили "похороны гусар­ского ментика". Похо­ронили честь по чести. Изготовили роскошный гроб, обитый гла­зетом, с лентами и кистями, и положили внутрь вен­герку с чак­чирами, ментик, гусарские сапоги-ботики. Гроб поставили на катафалк и под звуки похоронного марша всем полком прово­дили до кладбища, где под ружейный салют опустили в могилу. За эти "ко­щунственные похороны" командира полка отрешили от должности. И вот теперь справедливость восторжествовала. Комиссии под предсе­дательством барона Бильдерлинга поруча­лось подготовить и предста­вить на утверждение образцы новой военной формы, не только для гусар и улан, но и для всей русской армии.
  

* * *

   Вечером канцлер собрал у себя дома на обед нескольких ге­нера­лов, которых знал очень давно, и теперь был рад увидеть в Петербурге. После обильных возлияний хозяин с гостями пере­местились в каби­нет, куда слуги подали кофе, ликёр и сигары. Удобно расположившись в креслах, генералы продолжили раз­говор, начатый ещё за столом.
   Комитет Государственной Обороны согласовал ряд назначе­ний. Хотя Императрица должна была утвердить журнал совеща­ния, все прекрасно понимали, что это все лишь проформа, и те­перь живо обсу­ждали назначения.
   Брат канцлера, граф Алексей Павлович Игнатьев, был недо­волен тем, что Киевский военный округ, которым он ко­мандо­вал, явно обошли.
   - Вы меня извините, Виталий Николаевич, - сказал он, обращаясь к генералу Троцкому, недавно назначенному командую­щим войсками Варшавского округа, - но я решительно не могу понять, чем мой округ хуже Вашего... Разве тем, что наш воен­ный министр слу­жил в Варшаве, а не в Киеве. А сегодня я во время совещания просто делал отметки карандашом, сколько генералов Варшавского округа получили повышение, и цифра получилась весьма-весьма...
   - Да будет Вам, Алексей Павлович, я ведь в Варшаве только пол­года, хотя, должен признать, что там ещё витает дух Гурко и Пузырев­ского. Я не спорю, что Александр Казимирович выдви­нул людей, лично ему известных, молодых и способных. Но вот как Сухомлинов стал помощником генерал-инспектора кавале­рии? Он ведь десять лет просидел в своей школе и не командо­вал даже дивизией.
   - Как мне помнится, покойная супруга Сухомлинова прихо­дилась сестрой Евгении Фердинандовне. Так что близкое зна­комство имеет место, - заметил Алексей Павлович. - Но сам Су­хомлинов - человек дельный, как мне кажется, не без способ­ностей. Вот сработаются ли они с Николаем Николаеви­чем...
   - Николай Николаевич - человек горячий, это верно, - ус­мехнулся канцлер. - Но как он сегодня отбрил Куропаткина? Любо-дорого по­смотреть. Мне Куропаткина даже жалко стало после такого афронта.
   Генерал Дохтуров, только что принявший Одесский округ, ото­рвался от ликёра и заметил:
   - Его Высочество не является образцом такта, но мы ведь не ин­ститутки, чёрт возьми. Я Куропаткина знаю близко и давно, а потому вынужден согласиться, что он никогда не станет дель­ным главноко­мандующим. Спору нет, он весьма умён, ло­вок, лично храбр, отличный исполнитель, недурной администра­тор, хороший начальник штаба, но ему не хватает именно самостоя­тельности. У него рабская душа. Он всегда будет думать только об одном: как бы угодить барину, как бы не скомпрометировать свою карьеру. Сделайте Куропаткина главно­командующим и я смогу предсказать всё наперёд, что в конце концов случится. Первоначальный план кампании будет хорош, но, дабы под­де­латься под петербургские настроения, Куропаткин его не испол­нит, а из­менит. Он будет вникать в мельчайшие подробности, командовать сам чуть ли не каждой ротой и этим только связы­вать руки ближай­шему начальству. Победив, он из лишней пре­досторожно­сти своей победе не поверит и обратит ее в пораже­ние, а потом, проиг­рав кампа­нию, он вернётся в Петербург, зася­дет и напишет многотом­ное сочи­нение, в котором докажет, что все, кроме него, виноваты.
   Довольный собой, Дохтуров поправил свои роскошные се­деющие бакенбарды, и снова вернулся к ликёру.
   - Ну, Дмитрий Петрович, прямо в точку! - рассмеялся канц­лер. - А ты, Алёша, - обратился он к брату, - меньше думай, что твой округ
   обошли, а больше думай, как там порядок навести.
   - Работы после Драгомирова хватает, - ответил Алексей Пав­лович. - Михаил Иванович распустил округ, к сожалению. В последнее время он больше с богатыми евреями в картишки иг­рал, поручив всю работу начальнику штаба. И всё равно Вар­шавскому округу военный министр больше благоволит...
  

Глава 39

   Предложение канцлера встретиться с профессором Менде­леевым, который до того прислал в Зимний дворец объёмную записку о тамо­женных тарифах и развитии сельского хозяйства, первоначально оза­дачило Императрицу. Менделеевскую за­писку Аликс весьма внима­тельно прочитала, подчеркнув синим ка­рандашом наиболее заинтере­совавшие её моменты, и хотела передать документ графу Игнатьеву, но оказалось, что у канц­лера имеется второй экземпляр документа, который он уже тща­тельно изучил. Старый хитрец сумел вызвать у Императрицы живой интерес к знаменитому профессору, и когда она согласи­лась принять Менделеева, вы­торговал приглашение для глав­ного сотрудника журнала "Рус­ская Беседа" Шарапова.
   Утро 15-го апреля было насыщенным. Императрица давно уже привыкла к жёсткому графику. Ранний подъём, затем кон­ная прогулка во внутреннем дворе, благо ясная и необычайно тё­плая погода этому способствовала. Завтракала Аликс обычно в своём угловом кабинете, окна которого выходили на Дворцовый мост и Адмиралтейство. Уви­тые живой зеленью ширмы выго­раживали небольшой подиум, слу­живший обзорной площадкой для любования видами Петербурга. Аликс не любила, чтобы ут­ром ей кто-то мешал, поэтому к столу были приглашены только самые близкие - Сергей Александрович с Эллой, Алек­сандр Михайлович с Ксенией, и дежурный флигель-адъютант Ор­лов.
   Завтрак был традиционно скромным - кофе, чай, шоколад, ветчина. Ну, и само собой, горячие калачи, которые подавались завёрнутыми в
   подогретую салфетку. С первых дней жизни в России Аликс полюбила калачи и, несмотря на свою эконом­ность, даже смирилась с тем, что воду для их приготовления приходилось доставлять из Москвы. В своё время петербург­ские булочники создали ле­генду, что калачное тесто можно приго­товлять как следует только на воде из Москвы-реки, по­тому приходилось гнать по рельсам цистерны с москворецкой водич­кой.
   За столом шла милая, довольно откровенная беседа. Присут­ствие Орлова никого не смущало. Десять лет, проведённых в лейб-гусарском строю, делали флигель-адъютанта желанным гостем в Зимнем дворце. Поинтересовавшись у сестры само­чувствием дочки, Элла обратилась к Орлову:
   - Говорят, Александр Афиногенович, что Вы прошли по Финляндии огнём и мечом?
   - Я лишь исполнил свой долг, Ваше Высочество! Невозможно было позволить этим мерзавцам бунтовать дальше!
   - Но злые языки обвиняют Вас в излишней жестокости, - не­ожи­данно вмешалась Ксения. - Неужели была необходимость так рас­правляться с финнами? Я прекрасно помню, какие милые они были, когда мы были в Гельсингфорсе с Папа?...
   Смутить Орлова было тяжело, лишь побагровевший плохо зарубце­вавшийся шрам на правой щеке выдал его волнение. Вы­держав паузу, подполковник поставил на скатерть бокал с маде­рой, прикоснулся пальцем к шраму и ответил:
   - Это, Ваше Высочество, подарок от тех самых "милых фин­нов". А вторая пуля, пардон, пробила плечо Вашего покорного слуги... В тот злосчастный день в моём дивизионе погибло пять нижних чинов. Ну и потом финны показали себя во всей красе. Если бы мы не задавили мятеж в зародыше, могла загореться вся Финляндия, а там - недалеко и до Прибалтики.
   - Ксенюшка, ты не права, - мягко заметил Александр Михай­лович, обращаясь к жене. - "Милые финны" оказались не та­кими уж милыми и миролюбивыми. Александр Афиногенович скромничает и не расска­зывает нам, как он гонял мятежников по лесам.
   Александра Фёдоровна слушала молча, изредка бросая взгляды на Орлова. Скромное тёмное платье лишь подчёрки­вало её красоту. Гибкий, тонкий, как тростинка, стан, не испор­ченный материнством. Нежное белое лицо с бледно-розовым румянцем. Рыжевато-золотистые волосы, синие глаза, напол­ненные печа­лью. На руке простой персте­нёк с эмблемой сва­стики.
   - Мне докладывали о погибших, - тихо сказала она. - Ска­жите, Александр Афиногенович, чем я могу помочь их семьям?
   - Государыня, я отправил деньги семьям погибших жандар­мов. Во власти Вашего Величества пожаловать государевы на­грады погиб­шим.
   - Спасибо, что Вы мне напомнили о погибших. Вечная им память! Я попрошу Вас, Александр Афиногенович, представить мне лично спи­ски всех погибших, не только Вашего дивизиона, но других частей.
   - Слушаюсь, Ваше Величество!
   Сделав небольшую паузу, Александра Фёдоровна сказала:
   - Вас же, за верную службу и преданность престолу, по­здравляю полковником!
   Орлов резко вскочил, чтобы высказать слова благодарности, но Им­ператрица жестом руки попросила его помолчать и продолжила:
   - Я желаю, чтобы Вы приняли под начало моих улан.
   Выразив слова благодарности, Орлов прильнул к протянутой руке Императрицы. Присутствующие не могли не заметить, как горят глаза свежеиспечённого полковника. Огнём страсти к пре­красной женщине.
  

* * *

   Менделеев и Шарапов вошли в кабинет вслед за канцлером. Иг­натьев представил гостей Императрице, которая милостиво протя­нула руку для поцелуя и пригласила располагаться по­удобнее. Пока гости усаживались, Александра Фёдоровна вни­мательно рассматри­вала посетителей, таких не похожих друг на друга.
   В Менделееве всё выдавало человека учёного, интеллигент­ного - его растрёпанные волосы, мечтательные глаза, манера держать себя. И даже одетый по случаю форменный сюртук Министерства финансов, украшенный шитыми звёздами тай­ного совет­ника, не мог придать ему чиновничьего лоска. Совсем иное зрелище представлял из себя Шарапов. Оклади­стая борода, колючий взгляд, какая-то настороженность, замет­ная в движениях. Именно с него Аликс решила начать.
   - А Вы очень зло пишете, Сергей Фёдорович. - Императрица взяла лежавшую на столе газету, нашла в ней интересующую фразу. - Из-за этого, кажется, закрыли Вашу газету? "Петров­ское дво­рянское древо в России, основанное на табели о рангах, древо заграничное и у нас столь же бесплодное, как и евангель­ская смоковница". Чем же так провинилось наше дворянство? Или Вы замахнулись на деяния вели­кого Петра?
   - Я не могу не признать множества заслуг Петра Великого, Госуда­рыня, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил обще­принятым восторгам. Менее дру­гих люблю за его увлечения западною культурою и попи­рание всех чисто рус­ских обычаев. Невозможно на­саждать чу­жое сразу, без переработки. Быть может, это время, как пе­реходный период, и было необхо­димо, но мне оно несимпа­тично. Царя Иоанна Грозного попре­кают жестокостью, дескать, много крови про­лил, но ведь Пётр казнил гораздо больше, а сколько народа загнулось от непосиль­ного труда?
   Императрица не перебивала, слушала внимательно, и Шара­пов про­должал:
   - Флот построил немалый, верно, но всё из сырого дерева, и уж сразу после смерти Петра флот тот весь сгнил. Самое страш­ное - было искоренено русское начало, после чего уже и само­державная власть постепенно стала превращаться во власть чи­новников. Самодержавие обратилось в само­державие министра, в самодержавие ди­ректора и даже столоначальника. И я уверен, Ваше Величество, что оживи ныне царь Пётр, да увидь наших чиновников-лихоимцев, он бы сам бил их своей палкой!
   - Но Вы же знаете, что в мае созывается Земский собор, по предло­жению Николая Павловича! - голос Императрицы стал более жёстким. - Мы желаем знать чаяния нашего народа!
   - Государыня! После этого известия по всей России молят Всевыш­него о благополучии Вашего Величества! Поверьте, что нет ни еди­ного села, где бы не говорили о царской милости, о Земском соборе. После ограничения еврейского засилья это вто­рой важный шаг, кото­рый сделан за прошедший год. Россия тя­жело больна и наш долг - вы­лечить её. Я уверен, что лекарство - не новая теория, а здравый смысл. Он затуманился и исчез у нас за странными и нелепыми понятиями о либерализме, реак­ции... Его надо отыскать и восстановить, и тогда правитель­ство сможет править, а народ - жить. Да, я порою пишу очень зло, ибо вижу своим долгом будить русскую заснувшую мысль, указывать невежественным и легкомысленным современникам, ка­кие громадные богатства лежат под спудом, какой свет ума и националь­ной русской мысли заблестит впереди.
   Шарапов говорил горячо, очень искренне, глаза его излучали ка­кую-то несокрушимую уверенность в своей правоте.
   - Ваше Величество! - вмешался канцлер. - Сергей Фёдорович не просто талантливый писатель, болеющий душою за Россию. Он заме­чательный сельский хозяин, который на практике пока­зал, как можно и нужно работать. В своей усадьбе он создал мастерскую по производ­ству конных плугов, которые пользу­ются спросом у крестьян из-за удобства, простоты и дешевизны.
   - Я даже прочитала брошюры Сергея Фёдоровича по сель­скому хо­зяйству, и они меня весьма заинтересовали, - сообщила Императрица.
   - Я весьма польщён, Государыня. Я на практике попытался хозяй­ствовать по-новому и считаю, что мне это удалось. Наши либералы-западники уверяют, что русское сельское хозяйство должно пройти по тому же пути, что прошла Европа. Категори­чески не согласен! - Ша­рапов замотал головой из стороны в сто­рону. - Россия - это не Ев­ропа!
   - В чём же такое отличие заключается? Мне всегда казалось, что Россия - это часть Европы!
   - В Европе после ликвидации общины земля сосредоточилась в ру­ках состоятельного класса населения, и выработался такой поря­док, при котором владелец земли является предпринимате­лем, а беззе­мель­ная часть населения - рабочей массой. Земле­владелец предлагает ра­боту за плату, а безземельное население волей-неволей принимает эту работу.  В России крестьяне после реформы 1861 года стали пого­ловно землевладельцами. Да, Ваше Величество, кресть­янская община является коллективным землевладельцем, а по­тому нашему крестья­нину не грозит пол­ное разорение, ибо земля не может быть отчуждена от общины. Дальше. В Ев­ропе основные налоги взимаются с землевла­дельца и с про­мышленника, а про­летариат платит лишь кос­вен­ные налоги. В России же основная масса податей взимается с кре­стьянских общин.  И очень важно, что у нас помещик может иметь капитал, машины - но в страду у него рабочих нет. Чтобы их найти, ему нужно каким-то образом прижать крестьян, чтобы они, забросив своё хозяйство, пошли работать на поме­щичьи поля. Для этого исполь­зуются "отрезки", расположен­ные так, что крестьянину нельзя пройти мимо них, даже чтобы выпустить свой скот на выгон. У нас в батраки идут лишь не­способные к самостоятельному хозяйст­вованию отбросы сель­ского населе­ния. А если бы все помещики решили вести хозяй­ство на основе наёмного труда, тогда они за год разорились бы.  С 1861 года по всей России идёт борьба по­мещиков с крестья­нами, и ежели не уничтожить эту противопо­ложность интересов, она неми­нуемо взорвёт Россию.
   - Неужели Вы тоже про революцию? - встрепенулась Импе­рат­рица.
   - Нет, Государыня, я говорю о том самом страшном русском бунте, который сдержать будет невозможно. Ведь гибнет село, и голод у нас случается периодически. И это в конце девятнадца­того века! Нельзя доводить крестьянина до отчаяния, иначе он возьмётся за дубину! Су­ществует множество мнений, как спасти русскую деревню. Одни при­зывают образованную городскую молодёжь поселиться в сельской местности и заняться земле­дельческим трудом. Другие предлагают создавать сельскохозяй­ственные коммуны из опять же городской ин­теллигенции. Но суть во­проса в том, что деревня и так перенаселена, ей нужны не до­полнительные рабочие руки, а агрономы. Городская моло­дёжь, интеллигенция, люди книжного воспитания, менее всего подхо­дят на эту роль. Я пошёл иным путём. У себя в Со­сновке, а это всего 400 десятин земли и 40 крестьянских дво­ров, я заключил до­говор с общиной о совместном труде.  Я оп­ределяю, что и когда де­лать, а крестьяне беспрекословно вы­пол­няют все мои команды. Союз барина и мужика! Крестьяне полу­чают от меня луга, выгон для скота, пашню, семена. Обя­зуются же сделать все работы, начиная от вывоза навоза, вспашки, сева, заканчивая уборкой урожая. И весь урожай сво­зится в мой ам­бар, там молотьба происходит, а уж потом всё распреде­ляется среди крестьян, а часть урожая продаётся на сторону. Осенью крестьянский скот обеспечен сеном и клевером, недоимок ника­ких нет, на хозяйственные расходы остаётся по­рядочная налич­ность. Тем са­мым я уничтожаю бедность! Да, беднякам прихо­дится много работать, но уклониться нельзя, ибо крестьяне не примут в стадо скота укло­нившегося домохо­зяина. Я тоже не приму, и бедняк волей-неволей работает. Это, конечно, насилие своего рода, но через год-два у такого бедняка казённые недо­имки заплачены, вещи из заклада выкуплены, по­является сво­бодная копейка. Мужики ко мне относятся с доб­ром, понимая, что моё хозяйство - это и их хозяйство. Чем лучше барину, тем лучше и мужикам, всей общине.
   - Вы действительно барин, Сергей Фёдорович, но мне прихо­дилось слышать, что бедность крестьян вызвана исключи­тельно нехваткой земли. Исходя из этого следует, что выход из сложившейся ситуа­ции - переселение крестьян на свободные земли, так ведь?
   - Позвольте мне ответить, Ваше Величество, - Менделеев, ко­торый до того, казалось, думал о чём-то постороннем, решил поддер­жать Шарапова.
   - Разумеется, Дмитрий Иванович, мы ведь говорим здесь по-домаш­нему, без лишнего этикета.
   - Я не соглашусь с Вашим Величеством, ибо бедность кре­стьян вы­звано истощением почв, именно вследствие низкой культуры земледе­лия. Большинство крестьян по сей день поль­зуются сохой, низкокаче­ственными семенами и малопродуктив­ным скотом. Видели бы Вы кре­стьянских лошадок, они ростом с собаку. Дайте крестьянам все поме­щичьи земли, они быстро до­ве­дут их до истощения. Потому полно­стью поддержу Сергея Фё­доровича во мнении, что только союз ба­рина и мужика могут изменить русскую деревню.
   Встав из кресла, Аликс подошла к окну. Не глядя на гостей, спро­сила Менделеева:
   - Думаю, что среди крестьян есть разные люди. Может, стоит при­нять закон и распустить общины? Пусть каждый самостоя­тельно рабо­тает, проявляет свои таланты. Или Вы тоже за со­хранение крестьян­ской общины, Дмитрий Иванович?
   - Да, Ваше Величество, но считаю, что община не должна быть яр­мом, и что желающие должны иметь возможность от­хода. На фабриках ведь тоже нужны свободные рабочие руки. Я сам лет тридцать назад купил в Боблово около 400 деся­тин земли, где были луга, леса и 60
   десятин пахотной земли, весьма запущенной. Мне предрекали великий неуспех. Шесть лет я за­тратил. Стал использовать многополье, хоро­шее удобре­ние, ку­пил машины, завёл симментальский и швицкий скот, чтобы ис­пользовать луга и иметь своё удобрение. Когда я покупал землю, то средний урожай ржи на десятину пашни не превышал шести четвертей, а в худшие было лишь четыре-пять. На пятый год средний урожай ржи достиг у меня до десяти, а на шестой - до четырнадцати четвертей. Урожаи увеличились, молочное хо­зяйство, творог и сме­тана, дали доход, да ещё и откорм свиней стал выгодным. Профессора привозили студентов сельскохозяй­ственной акаде­мии осматривать мое хозяйство. И это всё в ре­зультате союза культурного хозяина и трудо­любивых крестьян.
   - Скажите, господа, много ли в России таких вот культурных хо­зяйств, которые могут поспорить с Европой? - обратилась Императ­рица ко всем присутствующим.
   - Таких хозяйств очень мало, Государыня, - ответил за всех Иг­натьев. - Подвижников типа Сергея Фёдоровича у нас - раз-два и об­чёлся, а нужно их - сотни и тысячи.
   - Насаждение культурных хозяйств в России возможно только сверху, - добавил Менделеев. - Но развитие сельского хозяйства не­возможно без развития промышленности. Я не был ни фабрикантом, ни заводчиком, ни торговцем, но уверен, что без них нельзя думать о прочном развитии благосостояния Рос­сии. Изменение современного положения нашего хозяйства со­вершенно немыслимо без затраты гро­мадных капиталов, а капи­талы могут накопляться только при помощи развития капитали­стической промышленности. Но ни Европа, ни Се­веро-Амери­канские Штаты не горят желанием развивать промышлен­ность в России. Они пытаются тушить всякие промышленные зачатки, понижая цены на сырье и переделанные продукты. При устрой­стве одного из первых зеркальных заводов в России бельгийские произво­дители зеркал понизили свои цены для России до невоз­можности рус­ского производства, сбыли заготовленный уже то­вар и одновременно убили начавшийся русский завод. Именно поэтому, Ваше Величество, я был и буду сторонником протек­ционизма. Правильные таможенные тарифы - это тоже оружие.
   - Но я знаю, что договор о тарифах, подписанный с Герма­нией, не совсем на пользу России, - проявила свою осведом­лённость Императ­-
   рица. - Мы проиграли тарифную войну?
   - Не совсем так, Ваше Величество, это, говоря языком воен­ным, не поражение в войне, это лишь неудача в одном сраже­нии, - ловко вы­крутился Менделеев. - Было бы желание, а спо­собы всегда найдутся. Да, у нас с немцами договор на десять лет и мы не можем менять та­рифы, но кто запрещает России об­ложить ввозимые товары налогом с продаж? Введением акцизов и государственных монополий возможно регулировать внеш­нюю торговлю, сделав невыгодной поставку ино­странных това­ров в Россию, именно тех товаров, которые мы спо­собны делать само­стоятельно.
   - Винная монополия уже действует, нефтяная - тоже. Нико­лай Пав­лович предлагает монополию на вывоз хлеба. А что воз­можно ещё? - Императрица переводила взгляд с Менделеева на Шарапова и обратно.
   Шарапов ответил первым:
   - Россия обладает огромными запасами платины, ртути, мар­ганца. Я давно говорю, что крайне необходимо ввести на всё это государствен­ную монополию, и тем самым наполнять нашу казну. А пока всё это в частных руках - добыча и торговля ве­дётся неорганизованно, в резуль­тате чего цена на это сырьё па­дает. И ещё. Табачная монополия, при­носящая всем, без исклю­чения, странам, где она введена, огромные доходы, у нас по­чему-то не востребована. Из всех предметов обложе­ния больше всего может принести потребление табака. Это налог на предмет не необходимый, относительно легко поддающийся учёту и со­вершенно доступный для государственного приготовления. Но самая доходная монополия - элеваторная на хлеба и лён. Принцип здесь тот, что, оставляя хлебную и льняную торговлю свободной, казна весь вывозимый хлеб и лён выпускает не иначе, как проведя сквозь свою сеть элеваторов и подвергнув их там обезличению, очистке и бра­ковке. Несомненный успех этого дела, в связи с необходимостью пра­вильно поставить дело на­шего народного продовольствия и иметь го­сударственный хлеб­ный фонд, вызовет организацию государственной сети элевато­ров и для внутренней хлебной торговли.
   Менделеев продолжил:
   - Покойный Государь Александр Третий ввёл в 1891 году на­чала протекционизма, а сейчас их надо развивать дальше. Вот яркий при­мер. Когда я предлагал широко раз­вить бакинское нефтяное дело, Рей­терн на моё мнение, что вместо миллиона пудов можно легко дове­сти у нас до­бычу нефти до сотен мил­лионов пудов, а вместо ввоза аме­риканского керосина - выво­зить русский керосин за гра­ницу, скепти­чески заметил, "что это мои профессорские мечтания". Время нас рас­судило, мечтания мои осущест­вились, а всё потому, что рекомендо­ванные меры были приняты и государство вместо сотен тысяч руб­лей стало получать от этого дела десятки миллионов рублей еже­годно.
   Александра Фёдоровна улыбнулась, её прекрасные синие глаза как-то по-озорному сверкнули.
   - Вам не кажется, господа, что мы четверо сейчас напоминаем заго­ворщиков? - спросила она. - Мы ведь плетём заговор против Европы.
   - Тогда уже и против Америки, Ваше Величество, - ответил Шара­пов. - И против еврейских банкиров, которые никак не мо­гут сми­риться с тем, что Россия ускользает из-под их власти. Но есть опас­ность, что Россия может вернуться под гнёт еврейских банкиров-спе­кулянтов, под власть биржи. Если будет принят проект, сочинённый в своё время господином Витте, о введении в оборот золотого рубля, то Россию ждёт великая беда.
   Александра Фёдоровна внимательно посмотрела на канцлера, затем перевела взгляд на Шарапова.
   - Я сама не в восторге от личности господина Витте... Но я знакома с мнением некоторых признанных специалистов в об­ласти финансов, которые, опять же, выступают за введение зо­лотого стандарта. Я чи­тала записки Гурьева и Рейнбота. Они уверенно заявляют, что серебро изжило себя, как валютный металл, из-за перепроизводства, и обещают для России твёрдое положение рубля. Как я понимаю, кре­дитные билеты можно бу­дет свободно обменивать на золото, а количе­ство бумажных де­нег в обращении будет зависеть от размера золотого
   запаса.
   Шарапов сощурил глаза, желваки заиграли на его скулах.
   - Нет ничего презреннее, Ваше Величество, чем учёный, ко­торый меняет своё мнение в зависимости от ситуации. Я осве­домлён о том, что сейчас за золотой стандарт ратует даже Мик­лашев­ский, после определённых встреч с Витте. А ведь не­сколько лет назад он востор­женно хвалил бумажные деньги, признавая их огромное значение для России. Но я хочу пояс­нить, госуда­рыня, чем чревато введение золо­того рубля. По­верьте, в России и сегодня уже не хватает свободных денег. И земледелие, и промышленность буквально задыхаются от не­дос­татка оборот­ных средств! Наше вечное безденежье обусловлено финансо­выми теориями, которые возобладали в 1857 году. По этим тео­риям банкноты назвали "сладким­ ядом", выпуск кото­рых, якобы, может при­вести к финансовой катастрофе. - Голос Ша­рапова стал жё­ст­ким, указательный палец правой руки не­произ­вольно застучал о стол в такт его словам. - И плевать тео­рети­кам, что бездене­жье, недостаток оборотного средства па­рали­зует, по рукам и но­гам вяжет народный труд, мешает на­коп­лению национальных капиталов, заставляет разо­ряться.
   - Но если мы введём золотую валюту, то получим приток де­нег из стран, где они дешевы, в Россию, которая в них нуждается и где они дороги. Разве Вы не согласны, Сергей Фёдорович? Разве не нужны России дополнительные деньги?
   На вопрос Императрицы ответил Менделеев:
   - Прошу прощения, Ваше Величество, но это абсолютно лож­ная теория. В настоящее время Россия отгорожена от междуна­родного де­нежного рынка, что представляет неудобство лишь для нашего мини­стра финансов, ибо делать займы неудобно. А вот с принятием золо­того рубля появится тесная связь между нашим денежным рынком и международным. Россия от этого лишь проиграет. Пока что мы эконо­мически слабая страна, с не­благоприятным расчётным балансом. Мы сами себя лишим воз­можности расширять своё денежное обращение, а во время де­нежных кризисов на международных рынках, при усилении всюду спроса на деньги, мы будет испытыват­ь сильнейшее стес­нение в деньгах и подвергаться опасности потерять своё зо­лото. 
   Императрица стала что-то записывать в своём блокноте, а Менде­-леев продолжил:
   - Золото само по себе обладает способностью перетекать в ту страну, в которой чувствует себя наиболее благоприятно. Уве­рен, что кредитные билеты будут стягиваться в кассы Государ­ственного банка в обмен на золото. Золото будет уходить из касс, плавно перетекая во Францию, Англию, Италию, а кредит­ные билеты будут сжигаться. В результате свободные средства банка сократятся, что и приведёт к ог­раничению ссудных опера­ций. Я напомню, Ваше Величество, что еще тридцать лет назад в России был недостаток в оборотных средствах, и многие про­мышленники прибегали к выпуску всевозможных собст­венных бон, "денежных записок", которые заменяли недостающую на­личность. Но в 1870 году правительство запретило использова­ние таких заменителей денег.
   Сделав дипломатическую паузу, Менделеев сказал:
   - Думаю, что Николай Павлович помнит, как разорился Маль­цов именно из-за нехватки оборотных средств.
   Сидевший до того молча, граф Игнатьев недовольно скри­вился, по­сле чего заговорил, обращаясь к Императрице.
   - Речь идёт про моего дядюшку, умершего три года назад. Сергей Иванович был младшим братом моей матушки...
   Рассказ канцлера поразил Александру Фёдоровну, которая услы­шала о трагической судьбе замечательного русского про­мышленника. Блестящий кавалергардский офицер вышел в от­ставку и за двадцать лет создал Мальцовский промышленный район на стыке Калужской, Орловской и Смоленской губерний, где про­живало 100 тысяч человек, из которых 13-15 тысяч рабо­тали на построенных им предприятиях. 25 крупных заводов (чугуноли­тейные, железоделательные, механиче­ские, паровозо­вагонные, винокуренные, пивоваренные, лесопильные, кирпич­ные, фаян­совые) и 130 обслуживающих их предприятий состав­ляли про­мышленную империю Мальцова.
   У Мальцова применялись самые новые технологии и самые новые машины из Европы. Были построены печи Сименса для выплавки рес­сорной стали, ранее в России непроизводимой. Дабы уменьшить вы­рубку лесов, велась разработка каменного угля и торфа. Для того, чтобы связать воедино удалённые за­воды, в 1877 году была построена узкоколейная железная до­рога протяжённостью в 203 версты. Паро­возы и вагоны - собст­венного производства. По рекам ходили паро­ходы собственного изготовления. Первый в России частный телеграф и даже теле­фонная связь. В этом оазисе среди окружающего бездоро­жья и бескормицы были созданы десятки образцовых ферм, которые поражали своими высокими урожаями. Производство стекла, фаянса, паровозов, вагонов, рельс, земледельческих орудий, ло­комобилей... Девиз генерала-фабриканта был простым: "Россия должна освобо­диться от иностранной зависимости! Все своё!"
   Но самое главное, что отличало мальцовские заводы - это со­вер­шенно особые отношения между хозяевами и рабочими, чисто патри­архальные. В уставе Мальцовского товарищества было записано, что хозяева обязаны поддерживать в надлежа­щем виде и порядке боль­ницы и аптеки, продолжать выплаты пенсий и пособий сиротам, вдо­вам и немощным рабочим, а также ежегодно выделять из доходов оп­ределённый процент на благотворительность.
   Уже в 1860-е годы доменный рабочий у Мальцова зарабаты­вал 18-25 рублей, тогда как на государственных заводах старший мастер по­лучал 15-20 рублей.
   Рабочий день составлял 10-12 часов, а на особо тяжёлых про­и­звод­ствах был 8-часовым, в то время, как для России обычным был рабо­чий день по четырнадцать часов.
   Для рабочих были выстроены одно- и двухэтажные дома с огоро­дами. На средства Мальцова содержались бесплатные школы и 8 боль­ниц, были открыты две аптеки, в 1876 году была по­строена "пяти­летка" - техническое училище по обучению черчению, механике и хи­мии. В итоге - среди рабочих почти по­головная грамотность и отсутст­вие пьянства.
   Современник писал о промышленном районе Мальцова так: "Здесь была если не Америка, потому что здесь не было того оживленного индивидуального развития, какое характеризует Америку, то своего рода Аркадия: население жило здесь, не за­ботясь о завтрашнем дне, и не опасалось никаких невзгод... Что такое другие наши заводские рай­оны? Рассадники нищеты и центры пьянства и разврата прежде всего. Приезжайте сюда, вы не встретите ни одного нищего, а пья­ные разве в Лю­динове попадутся вам, да и то редко. Это не вырож­-дающееся поколение, каким является население окрестностей, это - люди сильные и сытые".
   Александра Фёдоровна внимательно слушала канцлера, де­лала за­писи в своём блокноте. Особенно её заинтересовал рас­сказ о том, как Мальцов ввёл в оборот "мальцовки" - записки-талоны номиналом от трёх копеек до пяти рублей, которыми час­тично выплачивали зар­плату. Изначально на "мальцовки" в заводских в магази­нах отпуска­лись товары повседневного спроса по ценам, близким к себестоимости. Но затем "маль­цовки" стали использовать в денежном обороте цен­тральных губерний наравне с общегосударственными кредитными би­ле­тами.
   - Если всё так было прекрасно, почему же Ваш дядюшка разорился? И зачем ему нужны были эти самые "мальцовки"?
   - Денежные записки он стал печатать, Государыня, именно из-за нехватки оборотных средств. Этот тот самый бич русской промыш­ленности, да и сельского хозяйства, о котором говорили Сергей Фёдо­рович и Дмитрий Иванович. А вот когда в 1870 году правительство запретило выпуск таких талонов, начались фи­нансовые проблемы. А добило дядюшку государство. Он по за­казу Департамента железных дорог заключил договор на изго­товление в течение шести лет 150 па­ровозов и трёх тысяч ваго­нов, платформ и угольных вагонов из отече­ственных материа­лов. Дядюшка вложил в дело более двух миллионов собствен­ных денег, но Департамент разместил заказы за границей. Да к тому Моршанско-Сызранская дорога, для которой Мальцов из­гото­вил паровозов на полмиллиона, и которые она приняла, от­казалась оп­лачивать заказ из-за, якобы, банкротства. К 1880 году на складах ока­залось затаренной готовой про­дукции на полтора миллиона. В резуль­тате мальцовское предприятие за долг перед казной в три миллиона было передано в государству, а потом признано несостоятельным. Это при том, Государыня, что оце­нивалось оно больше, чем в пятнадцать
   миллионов, а англичане готовы были дать и все тридцать миллионов!
   - Николай Павлович, но ведь существуют банки! - удивилась Импе­ратрица. - Существуют кредиты! И вся Европа, начиная от крупней­ших промышленников, заканчивая мелкими лавочни­ками, пользуется
   кредитами! И если у Вашего дя­дюшки было имущества на столько миллионов, что мешало ему занять деньги в банке?
   - Позвольте мне, Ваше Величество, - дерзко вклинился Шара­пов. - Взять кредит в России может лишь иностранец. Русскому в банк до­рога закрыта. Вы ведь знаете, что наш внешний долг весьма существе­нен, и что наш Государственный банк зависим от иностранных бан­ков? - После кивка Императрицы, он про­должил. - Допустим, я при­хожу в наш Государственный банк и прошу кредита на миллион, и кредит этот вполне обеспечен моим имуществом. Но у него нет средств, и мне предложат лишь сто ты­сяч.  Остальные девятьсот тысяч я буду искать у ростов­щика, под огромный процент. В то же время немец свободно открывает себе практически безграничный кредит в Берлине или Дрездене, а бельгиец - в Брюсселе или Париже. И немцу или бельгийцу наш, русский Государственный банк выдаст хоть де­сять мил­лионов. Поясню, почему. "Deutsche Bank" или "Comptoir d'Escompte" купит тратту для России и наш Госу­дарствен­ный банк обязан беспрекословно её выплатить.  Мы помним, что наш банк является должником... А чтобы испол­нить эту "трас­сировку", за­кроют кредиты русским людям, соз­дадут искусст­венное безденежье в нескольких губерниях. При этом от того, что ино­странец открывает новое дело,  количество денег в Рос­сии не увеличивается. Их наоборот, становится все меньше и меньше. Всё это - биржевые фокусы.
   - Мне понятна Ваша позиция, Сергей Фёдорович.
   - Это не только моя позиция, Ваше Величество! Весьма мно­гие эко­номисты убеждены, что введение в обращение золотого рубля нанесёт удар по сельскому хозяйству, что приведёт к пол­ному упадку и разо­рению. Переход к золотому обращению обо­гатит не страну, а неболь­шую группу людей, которые и ратуют за золотой рубль, покупая газет­-
   чиков, которые публикуют ли­кующие призывы.
   - Государыня, - канцлер закашлялся, но быстро исправился, - я об­-ращался за консультациями, по моей просьбе записки соста­вили пре­красные финансисты, Оль и Бутми, которые резко отрицательно высказались по поводу золотого рубля.
   - Но, Николай Павлович, против золотого рубля - всего лишь не­сколько человек, как мне докладывал Плеске. Большинство же рус­ских профессоров - за золотой рубль.
   - Если Ваше Величество позволит, я легко это поясню! - по­лучив одобрительный кивок, Шарапов продолжил. - С введе­нием золотого рубля изменится соотношение, и деньги по отно­шению к товарам ста­нут дороже. И тогда, Государыня, в выиг­рыше будут не производители материального богатства, а бан­киры и биржевики, жиреющие на спе­куляциях, и ещё те, кто по­лучает твёрдое денежное со­держание. Наша интеллигенция, представители кафедральной науки, как раз относятся к этой ка­тегории людей. Для них чу­жды ин­тересы промышленности и земледелия, с которыми они зна­комы лишь теоретически. И предста­вители кафедральной науки истово защищают золо­той рубль, обе­щающий им самим большие удобства за те же деньги. Финансовое ве­домство же имеет свои резоны, ибо в странах с золотой валютой поку­пательная сила налогов растёт автомати­чески, без измене­ния суммы самих налогов. Промышлен­ность и земле­делие будет разо­ряться, но государственную роспись можно сверстать без дефи­цита, не прибегая к непопулярному повыше­нию налогов. Вот и весь "секрет Полиши­неля"!
   - Господи, как же всё запутано, - тяжело вздохнула Императ­рица. - Раньше я считала, что Россия должна идти по пути Ев­ропы, той же Британии, чтобы достигнуть расцвета, но теперь возникает всё больше
   вопросов.
   - Не сочтите за дерзость, Ваше Величество... Знакомо ли Вам рус­ское выражение "Что русскому хорошо..." - Менделеев не успел дого­-
   ворить, ибо Александра Фёдоровна перебила его.
   - "...то немцу смерть!" - в её голосе появились нотки недо­умения. - Госпожа Шнейдер весьма сурово учит меня русскому языку, и это выражение мне растолковала.
   - Я к тому, Государыня, что невозможно механически следо­вать примеру Европы, - Менделеев неловко поправил пенсне, пристально глядя на Аликс. - Не будем забывать, что Россия на­бралась столько займов, что должна всему миру. Мы - мировой дебитор. Британия же - мировой кредитор, и ей несомненно вы­годно вздорожание золота, ей выгодно разорять своих дебито­ров! Именно потому золотой рубль России противопоказан!
   Шарапов положил на стол Императрицы две книжки:
   - Я приготовил для Вашего Величества мою книжку о бумаж­ном рубле и вторую, совместную с господином Олем, относительно се­ребра. Уверен, Государыня, что приведённые нами доводы более, чем убедительны...
  

* * *

   - Господин Шарапов - довольно наивный человек, - сказала Импе­ратрица, оставшись в кабинете вдвоём с канцлером. Уло­вив вопроси­тельный взгляд графа Игнатьева, продолжила. - Он преподнёс мне свою книгу про бумажный рубль, не думая, что я перед встречей уже прочитала её.
   - Ваше Величество, я не устаю удивляться Вашей энергии!
   - Меня с детства учили всё делать самой. Да, Николай Пав­лович, меня готовили к роли жены, матери, хозяйки семейного очага... Когда я приехала в Россию, помню, как возмутилась тем, что каминные ре­шетки были в ужасном состоянии. Я при­казала служанке привести их в порядок, но оказалось, что она не знает, как покрывать решётки гра­фитом. Вызванный лакей тоже не имел понятия о чистке каминных решеток. Пришлось мне самой показывать прислуге, как это надлежит делать. Нико­гда не забуду их удивлённых глаз! Я стараюсь вникнуть во всё сама, иначе как же я смогу управлять Россией?
  
  

Глава 40

   Утро 16-го апреля было серым, неприветливым. Грозовые тучи, за­полонившие небо над Петербургом, не выдержали и раз­разились бур­ным ливнем. Аликс, проснувшаяся от раскатов грома, была не в на­строении. Вынужденная отказаться от про­гулки, она самолично по­кормила Ольгу, после отправилась в свой ка­бинет, где засела за нако­пившиеся бумаги. Утренний чай приказала принести туда же, чтобы не отвлекаться от работы.
   Пришедшая Элла составила компанию. За чаем сёстры не­спешно обсу­ждали последние события. Милая беседа была пре­рвана малень­ким лохматым существом - шотландским терьером Эрой, не­ожиданно выскочившим из-под кресла и вцепившейся в каблук Елизаветы Фёдо­ровны. Аликс, безумно любившая свою собачку, привезённую из Анг­лии, пришла в восторг, рассмея­лась, её на­строение улучши­лось.
   Элла осторожно заговорила о предстоящей коронации:
   - Не поспешила ли ты, пригласив Бисмарка в Москву? Ты ведь по­ни­маешь, что французами его приглашение будет непре­менно ис­тол­ковано превратно, как твоё стремление возобновить союз с Герма­нией... Старик будет для французов как красная тряпка для быка. Его бульдожье лицо под Pickelhaube - это символ возвыше­ния Прус­сии...
   - Ну и пусть! - Императрица отставила в сторону чашку с чаем. - По-моему, французы слишком уж зазнались. Они хотят быть союзни­ками России, надеясь на силу русского штыка, при этом пытаются душить нашу торговлю своими та­рифами. Так что пусть лишний раз подумают... Я покамест Франции ничего не обещала... Как раз пред­ставится удобный случай подраз­нить их образом "железного канц­лера". Кстати, Бисмарк вчера прислал мне благодарственную теле­грамму за приглашение. Я вот думаю, не сделать ли мне князя Бис­-
   марка шефом какого-либо русского полка...
   - Я представляю, какое лицо будет у Марии Фёдоровны при виде Бисмарка, - хитро улыбнулась Элла. - Она ведь не скры­вает свою датскую тоску по Шлезвигу и ненависть ко всему прусскому.
   - Знаешь, милая, я просто не хочу обращать внимание на то, что там подумает моя свекровь. Мне сейчас важны не интересы Дании или Пруссии, а интересы России. В конце концов, наш отец тоже был не в восторге от того, что Гессен попал в подчи­нение Берлину. А кузена Вилли cute dad просто на дух не переносил.
   В глазах Эллы промелькнула тоска. За окнами дворца про­гремел гром, сверкнула молния. Это отвлекло Эллу и она тихо сказала:
   - Надеюсь, что кузен Вилли не приедет на твою коронацию. Меньше всего мне бы хотелось встречаться с этим самодовольным болваном.
   - Наши желания совпадают. В конце концов - это ведь моя корона­ция, а кайзер на любой свадьбе желает быть невестой, а на любых по­хоронах - покойником. Вот Генриха я буду ис­кренне рада видеть, жаль, что он будет без Ирены.
   - Серж мне рассказывал одну презабавную историю про Виль­гельма, - вспомнила Элла. - Ты же знаешь, что Вилли обо­жает всякие иностранные мундиры, вероятно, у него их больше, чем у любого иного монарха. Твой тесть назначил его шефом Выборгского полка, и вот в 1888 году Вилли в Красном Селе обходил строй полка, в русском мундире. Заметив, что у горни­стов в руках серебряные трубы, спро­сил, за что полк был награ­ждён такими высокими знаками отличия. Горнист тут же отче­канил - за взятие Берлина в 1760-м году, Ваше Императорское Величество! Бедный Вилли так растерялся, что не знал, как ему реагировать, а Александр Третий наградил горниста деся­тью рублями за находчивость.
   Аликс рассмеялась и напомнила сестре, что ведь когда-то кайзер был влюблён в неё и не скрывал своих чувств. Элла до­садливо отмах­нулась, а затем не удержалась и подпустила шпильку.
   - Да ну, не напоминай мне про Вилли, это так давно было... А вчера я заметила, как на тебя смотрел Орлов, какими восхищён­ными гла­зами. Влюблёнными глазами...
   Аликс мгновенно вспыхнула. Красные пятна покрыли её лицо, в глазах появилось необычайное смущение. Стараясь не смотреть в глаза сестре, Императрица стала яростно протесто­вать:
   - Элла, как тебе могло придти в голову по­добное? Я удивлена! What nonsense?
   - Милая, я лишь сказала то, что заметили все присутствую­щие. И Серж, и Сандро с Ксенией...
   - Вздор и ещё раз вздор! - в голосе Аликс явственно зазвучал ак­цент, вызванный волнением. - Орлов - верный слуга пре­стола, добле­стный офицер, и смотрел он на меня, как на русскую царицу! Как тебе не стыдно, Элла? Ты же прекрасно знаешь, что память Ники для меня священна, что в моей жизни уже никогда не будет иного мужчины...
   Императрица встала, подошла к окну, чтобы спрятать свои глаза, в которых царила растерянность.
   - Ну, не сердись, моя маленькая Алике, - Элла подошла к се­стре и нежно обняла её. Повернула к себе, посмотрела прямо в глаза. - Что с тобой? Ты испугана?
   - Я порой не знаю, что со мною творится! Элла, если бы не воля Николая, чтобы я заняла российский престол, я бы ушла в монастырь, чтобы там в молитвах найти успокоение души. Но я не могу сделать этого, не могу... Каждый день я несу свой крест, встречаюсь с мини­страми, с придворными, и меня не по­кидает страх, что я что-то делаю не так, как должно! - голос за­дрожал, но Аликс справилась с волне­нием. - Я больше года провела в стенах Зимнего, лишь раз его поки­нув, когда хоро­нили Ники... Поездка в Москву вызывает у меня не­вольный страх, я никому не могла признаться, но тебе скажу. Ведь там будет масса раз­ного люда, тысячи, десятки тысяч. Что мешает бомби­стам зате­саться среди толпы? Что мешает им снова попы­таться совер­шить злодеяние?
   Элла поспешила успокоить сестру, что ей нечего беспоко­иться, ибо те меры, которые планируются для охраны коронаци­онных торжеств, не позволят никаким бомбистам даже приблизиться к император­скому кортежу.
   - Ты же знаешь, сколько там будет войск, полиции, жандар­мов! Аликс! Поверь, что нынче охраны будет столько, что ты будешь в пол­ной безопасности! Сейчас и в Петербурге всё со­вершенно иначе, чем год назад. Буквально за месяц на улицах появились многочисленные патрули Добровольной охраны. Хотя многие и недолюбливают их и прозвали "опричниками", стало спокойнее не только вокруг Зимнего дворца или Анич­кова, но и во всей столице. И в Москве "Священная дружина" будет начеку...
   - Я пока что не знаю Москвы, - грустно отозвалась Аликс. - Видела лишь на литографиях и картинах.
   Прожив в Москве четыре года, Елизавета Фёдоровна всей душой полюбила этот город и его жителей, и теперь пыталась донести до се­стры, что её страхи напрасны.
   - Я уверена, что тебе понравится Москва. Я не знаю второго такого города, величественного, красивого. Петербург - это го­род европей­ский, где ни на йоту нет ничего русского. В Москве же пахнет Россией, там средоточение истинного русского духа. Когда я слышу звон мос­ковских колоколов, то сердце замирает. Пока мы жили в Петербурге, Серж говорил, что его жизнь - ба­тальон, его интерес - рота, его мир - казарма, его горизонт - Миллионная, где квартируют преображенцы. После переезда в Москву, когда он стал общаться со многими людьми, я заметила, как стали меняться его интересы. Он разговаривал с куп­цами, принимал депутации московских рабочих... Сама атмосфера мо­сковская разительно отличается от петербургской чиновничьей затхло­сти. Хотя Петербург - официальная первая столица Импе­рии, душа России именно в Москве!
   - Мне уже несколько раз приходила в голову... затрудняюсь по-рус­ски... а, вспомнила, шальная мысль, вот... Шальная мысль - перенести столицу в Москву! Я люблю мою новую страну. Она так молода, так полна сил и так много хорошего в ней, но крайне неуравно­вешенна и наивна. Я чувствую, что нужны пе­ремены, что нужно что-то делать такое, чтобы жизнь в России изменилась к лучшему. Я знаю, что Ники очень любил Москву, восхищался великолепием древнего Кремля... Он мне даже говорил, что мечтает когда-либо восстановить обряды и кос­тюмы московского двора, вместо европейских, введённых Им­-ператором Петром.
   - Серж тоже думал об этом. Почему в России всё должно быть, как в Европе? Зачем нам нужен "егермейстер", если есть ис­конно рус­ское слово "сокольничий". Зачем иностранное слово "камергер", если его можно заме­нить на русского "стольника". Меня весьма прельщает рус­ская старина, Аликс, и твоя "шальная мысль" о том, чтобы сде­лать Москву столицей, мне решительно по душе! Россия нуждается в об­новлении, по­верь мне!
   Аликс взяла со стола какую-то газету и обратилась к сестре:
   - Кстати, Элла, хотела тебе показать один премилый паск­виль, ко­торый я нашла в "Daily Graphic". Пасквиль весьма та­лантливый, злой и очень наглый. Меня тут называют русским чудовищем, которое вы­гнало из России миллион евреев, а нашу бабушку Викторию обвиняют в потакательстве.
   - Бедная бабушка, и ей досталось... И кто автор сего паск­виля?
   - Некто Винстон Черчилль. Никогда про такого не слышала даже.
   Элла наморщила лобик, пытаясь что-то вспомнить.
   - Это не сын ли покойного сэра Рандольфа, того, что из гер­цогов Мальборо? - задала она вопрос сама себе. - Да, скорее всего это он. И я не удивляюсь, ибо сэр Рандольф издавна во­дился с евреями, и не только с Ротшильдами, но и с бароном Гиршем, тем самым, который занимается переселением ев­реев в Аргентину и Канаду. Но скажи мне, неужели действи­тельно мил­лион евреев выехал из России?
   - Не совсем так. Мне Илларион Иванович докладывал, что за год выехало примерно семьсот тысяч. Игнатьев радуется, что Россия очищается. Увы, под этой маркой из России пытаются выехать и те, кого жандармы внесли в списки неблагонадёжных, и кому выезд за­прещён.
   Императрица говорила со знанием дела, ибо прочитав утром доклад
   министра внутренних дел, пришла в ярость, узнав, что нашлись хит­рецы, сумевшие обойти жандармские запреты и вы­ехать за границу. Всего месяц прошёл, как был введён новый порядок выезда из России, сделавший практически невозмож­ным легальное пересечение границы для лиц, внесённых в жан­дарм­ские списки не­благонадёжных. И этого месяца хватило, чтобы желающие покинуть пределы Империи додума­лись до того, что можно вступить в брак с еврейкой, после чего вполне законно получить документы на эмиграцию. Таким образом удалось вы­ехать в Германию Иосифу Пилсудскому, который за причаст­ность к подготовке покушения на Александра Третьего отбыл пять лет в си­бирской ссылке, а по возвращению в Вильну был замечен в общении с польскими революционе­рами. Получив отказ в Виленском жан­дармском управлении, где его прекрасно знали, Пилсудский не расте­рялся, быст­ро­течно оформил брак с девицей Сурой-Рив­кой Исааков­ной Ро­зенбад, после чего получил в Варшаве за­ветный паспорт с зе­лёной обложкой. Особый цимус произо­шедшему придавал тот факт, что новоявленная супруга прихо­дилась дочерью печально знаменитой воровке "Соньке Золотой Ручке", отбывавшей ка­торгу на Сахалине.
   На докладе Александра Фёдоровна синим карандашом напи­сала: "Илларион Иванович! Если главный жандарм Варшавы не способен обеспечить порядок - пусть идёт в отставку".
   Рассказывая сестре про этот вопиющий случай, Императрица стала нервно расхаживать по кабинету.
   - Ну что ты так разволновалась из-за одного поляка? - спро­сила Элла.
   - Нет, ты не понимаешь, тут дело не в одном поляке, кото­рому уда­лось улизнуть за границу. Я боюсь, что полицейское дело у нас по­ставлено не так, как то должно. А что тогда тво­рится на таможнях? Я ведь ещё в прошлом году запретила, чтобы евреи вывозили за границу золото и драгоценные камни. Разумеется, ум­ные люди будут приду­мывать, как и где можно спрятать не­дозво­ленное. Боюсь, что миллион уехавших евреев вывез немало ценностей из России.
   - А вот это ты зря переживаешь, Аликс! - Элла засмеялась. - Тамо­женники такой террор устроили... Мне буквально третьего дня фрей­лина рассказала анекдот, кото­рый гуляет по Петер­бургу. Нет, ты по­слушай... Пожилой еврей стоит в очереди на одесской таможне, дер­жит в руках клетку с большим попугаем, и расспрашивает всех, как можно провезти бриллиантовое колье. Кто-то из очереди шутливо ска­зал, что не только бриллианты, но и живых попугаев нельзя выво­зить, а только лишь чучело или тушку... Услышав это, попугай из клетки громогласно произно­сит: "Хоть тушкой, хоть чучелом! Но ехать то надо!"
   Аликс, не очень любившая анекдоты, рассмеялась. Звонко, громко, как она умела смеяться в юности. Её настроение улучши­лось, хандра ушла.
  

* * *

   После завтрака Императрица слушала доклад графа Ворон­цова-Дашкова и Плеве. Новости были скандальными, ибо на­чальник мос­ковского охранного отделения полковник Бердяев умудрился проиг­рать в Охотничьем клубе почти 10 тысяч казён­ных рублей.
   - Ведь господин Бердяев, если мне не изменяет память, в прошлом году изобличил преступную группу Распутина? - спросила Императ­рица.
   - Так точно, Ваше Величество! - ответил министр. - Он был пред­ставлен Вашему Величеству и Вам было угодно наградить его чином полковника и "Анной" второй степени.
   - Что Вы можете сказать про Бердяева, Илларион Иванович? Что это за человек?
   - Мне известно, что он вдов, на иждивении имеет троих де­тей. Как работник - выше всяких похвал. Работы не чурается. Судя по докла­дам, в Москве охранное отделение в ближайшее время разгромит две подпольные организации, которые зани­маются революционной пропа­гандой. А в Петербурге, опять же благодаря московским агентам, нам удалось вплотную подоб­раться к подпольной типографии.
   - Московские агенты работают в Петербурге? - удивилась Импе­ратрица. - А чем же занято петербургское охранное отде­ление?
   - Да, Ваше Величество, мы с Вячеславом Константиновичем при­шли к выводу, что московская агентура работает более эф­фективно, ибо розыск в Москве поставлен на должную высоту благодаря как са­-мому Бердяеву, так и его помощнику Зуба­тову. Зубатову всего три­дцать два года, но опыта ему не зани­мать. Кстати, Ваше Величество, это именно Зубатов уведомил Департамент о проигрыше Бердяева.
   - А что же петербургское отделение, Вячеслав Константино­вич? - Императрица перевела взгляд на Плеве. - Плохо рабо­тает?
   - Ваше Величество! Осмелюсь доложить, что полковник Се­керин­ский в последнее время работает с большими нарека­ниями. Не знаю, что тому виной, его возраст, а ему уже пятьде­сят восемь, или же усталость.
   - Тогда зачем же Вы его держите на службе? - в голосе Алек­сандры Фёдоровны зазвучали нотки явного неудовольствия. - Неужели в Вашем Департаменте нет более способных сотрудни­ков?
   Плеве всегда слыл человеком, умеющим приспосабливаться и уга­дывать желания начальства. Большой государственный опыт в сочета­нии с природными задатками позволяли ему прак­тически всегда быть на плаву. Вот и сейчас он сориентировался мгновенно:
   - Ваше Величество! Я рискну предложить заменить Секерин­ского коллежским секретарём Зубатовым!
   Граф Воронцов-Дашков удивлённо посмотрел на Плеве, ко­торый, как ни в чём не бывало, теребил золотую цепочку кар­манного "бре­гета". Министр счёл необходимым высказаться:
   - Ваше Величество, я бы поостерёгся в отношении госпо­дина Зу­батова. Не спорю, он замечательный сотрудник, но по­ставить его во главе охранного отделения в столице Империи? И дело даже не в том, что он носит всего лишь чин десятого класса. Чин - дело наживное! Но его поступок относительно Бердяева! До­носительство в отношении своего прямого на­чальника, пусть даже и проигравшего казённые деньги, оправ­дания не находит!
   - Илларион Иванович! - Императрица посмотрела на мини­стра с
   укоризной. - К чему же в делах полиции такая излишняя щепетиль­ность и морализаторство? Сделайте Бердяеву внушение и скажите, что я прощаю его. Казённые суммы он, разумеется, дол­жен вернуть. А вот господина Зубатова почему бы не попро­бовать в роли началь­ника охранного отделения столицы? Вяче­слав Константи­нович! Как Вы можете охарактеризовать сего гос­подина?
   - Ваше Величество! Я знаком не только с письменными док­ладами Зубатова, я неоднократно общался с ним лично. Он убе­ждён, что од­ними полицейскими мерами искоренить крамолу невозможно, осо­бенно это касается рабочей среды. Зубатов пре­красно знаком со всеми социалистическими теориями, знает произведения революционных корифеев, и потому считает, что главная задача в настоящее время - это парализовать крамолу в рабочей среде посредством идейной борьбы с революционными теориями и принятием государством реши­тельных мер для за­щиты работников от своеволия со стороны заводчи­ков.
   - Господин Зубатов желает ограничить права заводчиков?
   - Нет, Ваше Величество, он желает, чтобы все, в том числе и заво­дчики, подчинялись единым правилам. Нужно смотреть правде в глаза, Ваше Величество. Да, я был и остаюсь сторонни­ком самых решитель­ных и жестоких мер в отношение всякого революционного сброда! Но, зачастую, наши заводчики в погоне за прибылями забывают о том, что на их фабриках и заводах ра­ботают русские люди, а не бессловесные скоты. Нищенские рас­ценки, членовредительство в цехах, грязь и бо­лезни, всё это тол­кает рабочих в сторону краснобаев, которые спо­собны имею­щееся недовольство обратить против существующего строя!
   - Как велико влияние революционеров среди рабочих? И что тогда Вы мне скажете по поводу русской интеллигенции?
   - Я, Ваше Величество, уже говорил, что та часть нашей об­ществен­ности, в общежитии именуемая интеллигенцией, имеет одну, принад­лежащую ей при­род­ную особенность: она принци­пиально, но и притом востор­женно воспринимает всякую идею, всякий факт, на­правлен­ные к дискредитированию государствен­ной власти. Именно из числа разно­чинной интеллигенции вы­ходят все эти агитаторы и бомбисты. Но сейчас наблюдается, как новые вожаки зарождаются среди самих ра­-бочих. Вожаки, которые могут быть опасны гораздо больше, чем все
   эти либе­ралы...
   Граф Воронцов-Дашков слушал молча. Представитель выс­шей ари­-
   стократии, он был весьма далёк от всяких теорий. Ни трагическая гибель сына, ни годичное пребывание на посту министра внутренних дел, ничто не могло изменить Иллариона Ивано­вича. Полицейское дело оставалось для него чужим, а вся­кие револю­ционные теории чем-то очень далёким и непонят­ным.
  

* * *

   На следующий день Зубатов был назначен начальником пе­тербург­ского охранного отделения с производством в следую­щий чин. Для России это назначение стало полной неожиданно­стью. Впервые во главе охранного отделения оказался не жан­дарм­ский офицер, а штат­ское лицо, да ещё с претензией на свою исключительность.
   Получив извещение о своём назначении, Зубатов набрался наглости телеграфировать Плеве, что он готов принять долж­ность при условии, что ему будет дозволено забрать в Петербург часть Летучего отряда филеров вместе с мастером сыскного дела Медниковым.
  

Глава 41

  
   19 апреля принесло новости из далёкой Персии. Шах Наср-Эд­дин, дружественный России, пал от руки убийцы. Канцлера это встре­вожило, ибо нарушало его планы относительно Персии. Но пока что его занимало другое. Назначенное заседание Коми­тета министров обещало быть непростым, ибо должны были решаться важнейшие вопросы развития экономики и финансо­вого устройства России. Коми­тет министров был органом колле­гиальным, решения принимались большинством голосов. Разу­меется, что последнее слово всегда было за Императрицей, и она могла, если считала необходимым, не согла­ситься с большинством, а утвердить мнение меньшинства. Но для канцлера было важно, чтобы на его стороне было большинство.
   Кроме собственно министров в состав Комитета по закону входили
   и иные лица - председатель Государственного Совета, председатели департаментов Государственного Совета, Госу­дарственный секретарь.
   Ведавший в Государственном Совете бюджетными вопро­сами статс-секретарь Сольский хотя и считался знатоком сво­его дела, но по характеру был человек чрезвычайно осторожный, чуждый каким-либо изменениям в государственной жизни. К тому же после перене­сённого семь лет назад апоплексического удара он лишился подвижно­сти обеих ног и мог передвигаться только при помощи двух палок. Председатели двух иных де­партаментов, Стояновский и Остров­ский, были людьми весьма почтенного возраста и слабого здоровья.
   Великий Князь Александр Михайлович, совсем недавно ставший членом Комитета министров, был на стороне канцлера. Сергей Алек­сандрович во многом ещё сомневался, а вот отстав­ной генерал-адми­рал Алексей Александрович непременно дол­жен был вы­ступить про­тив любых преобразований хотя бы по­тому, что они предложены гра­фом Игнатьевым.
   Заседание Комитета министров началось ровно в 10 часов в Белом зале Мариинского дворца. Расположившись в окружении великих князей, канцлер объявил повестку, хотя все присутст­вующие и так были осведомлены о том, какие вопросы выстав­лены на обсуждение.
   Вопрос о введении государственной монополии на добычу платины, ртути и марганца был первым. Князь Абамелек-Лазарев привёл цифры, которые ясно доказывали, что Россия, обла­дающая исключи­тельными возможностями по добыче платины, вместо того, чтобы дик­товать свои условия и извлекать макси­мальную пользу, позволила заграбастать всё английской фирме "Джонсон, Маттей и К®". Гордые бритты, ставшие истинным хозяином платино­вого Урала, заключили с владельцами круп­ных приисков длительные контракты, в которых цена устанав­ливалась на пять лет вперёд. Рос­сия добывала платины в 40 раз больше, чем все остальные страны, вместе взятые, но вывозила за границу исключительно сырую платину. Англия же, не добы­вая ни одного золотника платины, но обладая аф­финажным за­водом, стала мо­нополистом и получила возможность ус­танавли­вать произволь­ные цены.
   Аналогичная ситуация сложилась с марганцем, без которого стало невозможным стальное производство. В 1893 году в Рос­сии было до­быто 244 972 пуда марганцевой руды, а во всём ос­тальном мире - только 195 157. Снабжая все промышленные страны марганцевою ру­дой, Россия сама не имела производства ферромангана, ввозя его во всё возрастающем количестве из тех же государств, в которые постав­ляла сырьё. Разумеется, что до­быча марганцевой руды в России нахо­дилась в руках иностран­цев.
   Министр промышленности поведал, что уже утром 19-го ап­реля поступило прошение прусского подданного Ротштейна и гражда­нина Северо-Американских Соединенных штатов Смита о разрешении учредить им "Никополь-Мариу­польское горное и металлургическое общество" для разработки марганцевых руд в имении Великого Князя Михаила Николаевича, находящемся в Екатеринославской губернии.
   Михаил Николаевич, услышав своё имя, оживился.
   - Мне мой управляющий что-то говорил по этому поводу, - пояснил он. - А кто такой этот Ротштейн?
   - Прошу прощения, Ваше Высочество, но Ротштейн - это хитрый еврейский прохвост, весьма приближённый к Ротшиль­дам. Господин Витте в своё время сделал его вхожим в наше Министерство финансов.
   - Ко мне он не ходит, - проворчал Плеске, недовольный упо­мина­нием его ведомства.
   - Я не знаю, куда он нынче ходит, но я никогда не соглашусь отдать этому прохвосту русский марганец! - голос Абамелек-Лазарева звучал твёрдо и уверенно.
   - Позвольте, Семён Семёнович, но что же дурного Вы узрели в на­мерении Ротштейна? - спросил граф Пратасов-Бахметев. - Соз­даст он акционерное общество, поставит заводик, начнёт ра­ботать. Выпи­-
   шет из Европы инженеров и техников, которые, опять же, научат на­ших работать.
   - А вот тут вы глубоко заблуждаетесь, Николай Алексеевич! Да, иностранные техники едут в Россию, но служат не нам, не русскому предпринимателю, а иностранной компании. Ничего русский народ от них не заимствует, даже не учится, ибо ино­странцы к себе на заводы ни практикантов, ни учеников русских не берут.
   Великий Князь Алексей Александрович, который в отличие от ос­тальных, одетых в повседневные сюртуки, облёкся в парад­ный мундир с эполетами, откашлялся и пошёл в наступление:
   - Что же Вы предлагаете, любезный князь? Чем же Вам ино­странцы не угодили? Лично я не вижу никакой разницы, будет рус­ский промышленник или германский или бельгийский.
   Горячая армянская кровь министра забурлила, он не сдер­жался и вспылил:
   - А вот я вижу, Ваше Высочество! Вижу огромную разницу! В миллионных предприятиях, основываемых на иностранные капиталы, мы имеем только самое обыкно­венное снимание сли­вок! Промышлен­ное хищничество, где русские играют ту же роль, что негры, индусы либо китайцы. Мы дожили до того, что Ека­теринославская губерния называется елым Конго". Сни­мать сливки прекрасно умеют и наши про­мышленные тузы. Но от этих русских тузов России остаётся много чего, начиная от Третьяковской галереи, заканчивая учебными и бла­готворитель­ными заведениями! А от иностранцев останутся опусто­шенные рудные и угольные месторождения да сведённые леса! Только
   вот, господа, мы не вправе себе позволить жить по старинной фор­муле "AprХs nous le dИluge!"
   Попросивший слова министр торговли Ковалевский говорил спо­койно, выдержанно. Молодой ещё, 38-летний русоволосый кре­пыш, человек редкой по разносторонности эрудиции и не­обыкновен­ной тру­доспособности, он умел убеждать:
   - Я, господа, давно слежу за деятельностью иностранных компаний в России. Действуют они по формуле "AprХs nous le dИsert!" Из­вестно ли вам, что по сей день в Петербурге сжи­гают каменный уголь, привезённый из Англии? Почему мы пе­реплачиваем англичанам, когда у нас в Донецком бассейне до­бывают уголь по бросовым ценам?
   Листая блокнот, Ковалевский на живых примерах доказывал, что иностранцы в России захватили в свои руки львиную долю поставок для казны. Обеспеченные казённые заказы, ко­торые могли бы выпол­няться русскими заво­дами, будь у них обо­рот­ный капитал, уходят к иностранцам, которые немыслимо под­нимают цены. Не успели камен­ноугольные копи попасть в ино­странные руки, как казённые железные дороги стали перепла­чивать на первых же поставках угля сотни тысяч. Практически ничего нового в смысле техники иностранцы не вносят. Техника бурения и добычи нефти в Баку уже была на огром­ной вы­соте, когда пришли Ротшильды на всё готовое и сразу же страшно подняли цены. Теперь же иностранные капиталы вкладываются в ткацкое дело, но ведь рус­ская техника по прядению и ткаче­ству стоит ничуть не ниже, а в красильном деле даже выше ино­странной.
   - Скажите, Владимир Иванович, - обратился Великий Князь Сергей Александрович, - может быть и наши, русские промыш­ленники, полу­чают казённые заказы в Германии или Франции? Чем чёрт не шутит...
   - Я был бы рад ответить утвердительно, Ваше Высочество, но таких фактов у меня не имеется, - скривился Ковалевский в гри­масе. - Зато я могу доложить о том, что практически все город­ские конки управля­ются у нас из Брюсселя. Московская конка - это бельгийская "Гене­ральная компания трамваев Москвы и России". Одесская - это бель­гийское общество "Трамваи Одессы", тифлисская - бельгийское "Анонимное обще­ство трамваев Тифлиса".
   - Я не могу понять, кто мог додуматься отобрать у иностран­цев право добывать платину и ртуть! - не успокаивался Алексей Алексан­дрович. Великий Князь был не чужд дружбе с фран­цузскими про­мышленниками, и потому не мог допустить, чтобы их интересы были хоть в чём то ущемлены. - Неужели мало того, что после бакинской истории с Ротшильдами нас в Европе почитают за варваров? Но дело даже не в этом. Кто мне скажет, что будет с владельцами платиновых рудников? Как мне известно, основные рудники на Урале принадле­жат Деми­довым и Шува­ловым. Неужто у них предлагается отобрать их исконные земли? Но ведь это же хуже, чем революция!
   - Нет, Ваше Высочество, государство Российское - не раз­бойник с большой дороги, - ответил канцлер. - Махать кистенём нам не к лицу. Предлагается поступить так же, как с нефтенос­ными землями.
   Стояновский, 75-летний благообразный старец с белой шки­пер­ской бородкой, возразил:
   - Я был категорическим противником изъятия нефтеносных земель, но Вы, Ваше Сиятельство, провели это дело мимо Госу­дарственного Совета, через Высочайший указ. И теперь я буду категорически против того, чтобы изымать каким-либо образом платиновые или ртутные рудники у их владельцев. Такое изъя­тие собственности противно праву.
   - Ну почему же, Николай Иванович, позвольте спросить? Ин­тересы государства превыше, чем интересы отдельных особ, пусть даже и ти­тулованных.
   Князь Абамелек-Лазарев поддержал канцлера:
   - Вам известно, господа, что я сам промышленник, и я уже начал разработку платины в не очень больших объёмах. Но я, прежде всего, служу Государыне, служу России. Да, как про­мышленник я кое-что потеряю в случае введения монополии государства, не спорю. Но как русский - я выиграю несоизме­римо! И потому прошу всех брать мой пример!
   Голосование по первому вопросу прошло нервно, но Иг­натьев сво­его добился. По второму вопросу - о хлебной тор­говле - докладывал министр землеустройства и земледелия Шлиппе, который хотя и пре­бывал в должности ровно неделю, но знал вопрос очень глубоко.
   Россия, занимавшая второе место в мире (после Соединённых Шта­тов) по хлебной торговле, уже давно попала в зависимость от евро­пейских дельцов, наложивших лапу на русскую пше­ницу. Поставляя в Европу огромные количества хлеба, взра­щенного на крестьянском поте, Россия не получала тех выгод, которые могла и должна была по­лучать, и которые получали вездесущие американцы.
   Стихийные начала в русской торговле давно превратились во все­общую беду. Случается хороший урожай - и русские хлебо­пашцы на­водняют своим хлебом порты, невзирая ни на спрос, ни на цены. Слу­чается неурожай - и в Россию приходит царь-го­лод. Пошли дожди, дороги превратились в непроходимую грязь - подвоз хлеба прекра­тился и портам нечем торговать. Но вот собран урожай, окончены ра­боты в поле - и хлеб стремительно идёт на рынок, понижая цены всюду, где можно.
   Совсем иная картина сложилась в Соединённых Штатах, где благо­даря хорошей организации система хлебных запасов стала той защит­ной средой, которая оградила цены от непосредствен­ного влияния урожая. Предприимчивые американцы построили больше тысячи эле­ваторов, которые стали не просто хранили­щами, но и местом сорти­ровки зерна.
   В России сумели построить всего пятьдесят элеваторов, кото­рые сортировкой не занимались вовсе, в результате чего русская хлеботор­говля подчинена исключительно размерам урожая и необходимости выручить осенью известную сумму денег. Появ­ление русского хлеба в значительном размере всегда сопровож­дается понижением цен на ев­ропейских рынках.
   Шлиппе сделал однозначный вывод - если правительство же­лает исправить существующее положение, необходимо незамед­лительно ввести государственную монополию на внешнюю хлебную торговлю путём создания сети государственных элева­торов. Это позволит не только повысить цены на русских хлеб, но и спасти от возможного голода десятки тысяч людей.
   Первым выступил Великий Князь Михаил Николаевич:
   - А нужно ли государству вмешиваться в дело торговли, ежели купцы, как русские, так и иностранные, и так справля­ются? Наши зем­левладельцы вольны в своём выборе, кому и по какой цене продавать хлеб.
   - Ваше Высочество! К сожалению, на торговле русским хле­бом на­живаются не русские купцы, а прохвосты типа Дрей­фуса. Если раньше иностранцы скупали зерно у русских круп­ных поставщиков, то теперь они непосредственно выходят на самых мелких производителей и скупают уже всё у них. Весь барыш идёт в карман еврейским дель­цам, а мог бы идти в рус­скую казну.
   - А этот Дрейфус - еврей? - удивился Сергей Александрович.
   - Да, Ваше Высочество! Он французский подданный, но сам - эль­-
   засский еврей.
   - Тогда почему он ещё работает на территории Российской Импе­рии? - возмутился Великий Князь. - Или для него закон не писан, Вла­димир Карлович?
   - Этого я не могу знать, Ваше Высочество! Вверенное мне ведом­ство имеет иную компетенцию, - Шлиппе оставался не­возмутимым. Хотя он происходил из саксонского рода и в воен­ной службе никогда не служил, юношеская выправка и седые усы с загнутыми вверх кон­чиками, придавали ему бравый вид прусского офицера.
   - Илларион Иванович! - Великий Князь переключился на графа Во­ронцова-Дашкова. - Доколе евреи будут нарушать за­коны Империи? Чёрт знает, что творится!
   - Формально они ничего не нарушают, Ваше Высочество! По­сле того, как в Баку полицмейстера выкинули со службы, а рот­шильдов­ских прихвостней подвергли штрафам, евреи стали го­раздо осторож­нее. Сам Дрейфус преспокойно сидит себе в Па­риже, а в России рабо­тают его представители.
   - В таком случае, господа, мы просто обязаны одобрить пред­ложе­ние о введении монополии на торговлю хлебом! - конста­тировал Ве­ликий Князь. - Тем самым и казну российскую на­полним, и ударим по рукам хитрым евреям!
   Канцлер попросил высказаться всех присутствующих. Александр Михайлович, который три года назад посетил Соединён­ные Штаты, после чего стал мечтать про американизацию Рос­сии, горячо выска­зался в поддержку монополии. Его поддер­жали большинство минист­ров. Сольский, Островский, Стоянов­ский и Государственный контро­лёр Филиппов выступили про­тив. А вот Победоносцев пус­тился в длинные рассуждения. Было непонятно, поддерживает ли он точку зрения Великого Князя Михаила Николаевича или же Сергея Алексан­дровича.
   Канцлер, не выдержав занудных рассуждений, задал вопрос в лоб:
   - Константин Петрович, всё-таки, Вы за введение монополии или же против?
   Но обер-прокурор, старый битый волк, не желал высказаться от­крыто, и снова стал юлить, чтобы не обидеть кого-либо из великокня­-
   жеской братии.
   Игнатьев усмехнулся в свои густые усы и прокомментировал пози­цию Победоносцева:
   - То флейту слышу я, то звуки фортепьяно...
   Голосование прошло снова в пользу канцлера. Николай Пав­лович не скрывал своего удовлетворения, тихо посмеивался, за­ражая других своей неутомимой энергией.
   По третьему вопросу докладывал министр государственных иму­ществ принц Ольденбургский. Пробыв год на министерском посту, принц ужаснулся, узнав о масштабах хищнического раз­грабления на­циональных богатств России.
   Издавна огромные запасы пушного зверя привлекали в Си­бирь промышленников и торговцев. Меха соболей, лисиц, белок, бобров, куниц, горностаев в огромных количествах продавались на Ирбит­ской, Нижегородской и Якутской ярмарках, откуда уп­лывали на мехо­вые аукционы в Лондоне и Лейпциге. Некото­рые суммы получала с этого государственная казна. Гораздо больший доход был у купцов, подмявших под себя торговлю пушниной. Но основной навар полу­чали иностранные компании, которые занимались вывозом пушнины и могли диктовать Рос­сии свои цены.
   В это время восточное побережье России подвергалось тоталь­ному грабежу со стороны канадских, американских и япон­ских бра­коньеров. Лежбища морских бобров - каланов и мор­ских котиков на Камчатке и Командорских островах как магнит притягивали к себе шхуны из Сан-Франциско, Ванкувера и Ио­кагамы.  Ко­тиков и кала­нов убивали не только на суше, но и в воде, не раз­бирая ни пола, ни возраста. Масса зверя пропадала, раненые животные уходили в море и там погибали во множе­стве.
   В 1893 году добыча котиков на расстоянии десяти миль вдоль рус­ского тихоокеанского побережья и тридцати миль во­круг Командор­ских островов и острова Тюлений была запрещена, но возмож­ностей противостоять хищникам у России просто не было. Ну что могли сде­лать два-три русских корабля против двух сотен быстроходных шхун? Если браконьерское судно за­держивалось русскими кораблями за пре­делами трёх морских миль, то его экипаж не отправляли во Владиво­стокский окруж­ной суд, а вы­давали на третейский суд в порту при­писки. От юрисдикции над экипажами английских шхун Россия отка­залась вообще, их должны были передавать британским властям для предания суду.
   В одном 1894 году в командорских водах было убито 79 ты­сяч ко­тиков. В результате безжалостного уничтожения чис­лен­ность котиков сократилась многократно, а каланы оказались на грани исчезновения.
   Легальный промысел котиков и каланов с 1891 года был от­дан на откуп Русскому Товариществу котиковых промыслов на десять лет, принося российской казне в год около 80 тысяч руб­лей. Четыре учре­дителя - Прозоров, Савич, Гринвальд и Лепёшкин - держали в своих руках всю добычу. В то же время десятки тысяч ценных шкур уходило в Сан-Франциско, откуда переправлялись в Лондон, чтобы превра­титься в шубки для европейских модниц стоимостью уже в мил­лионы.
   Американские и канадские браконьеры били в русских во­дах ки­тов, добывали моржей и тюленей, сивучей и нерп, зараба­тывая на этом миллионы, а японцы, пользуясь отсутствием ох­раны русского побережья, чувст­вовали себя полными хозяевами рыбных запасов. В 1892 году от­ставной лейтенант японского флота Гундзи Таданари ос­новал "Общество курильских служа­щих", которое занялось хищниче­ской добычей рыбы вдоль по­бережья Камчатки.
   На русском Севере безнаказанно хозяйничали норвежцы, которые били китов, моржей, тюленей и белых медведей.
   Все, кому не лень, пользовались национальным богатством России, вот только сами русские ничего от этого не получали.
   Принц Ольденбургский предлагал вернуться к государствен­ной монополии на внешнюю торговлю мехами, моржовым клы­ком, шку­рами морского зверя, китовым жиром и усом. В своё время по­добная монополия уже вводилась царём Иоанном Гроз­ным, но была отменена Екатериной Великой из-за невоз­можности контролировать пушной промысел. Для защиты русских пределов от иностранных браконьеров предлагалось создать управления морских промыслов на Камчатке, во Владивостоке и Архангельске, одновременно объявив 10-мильную зону рус­скими территориальными водами, за незаконный промысел в кото­рых браконьеров можно было бы предавать суду.
   Министр иностранных дел Нелидов заметил, что односто­ронние действия России могут привести к международному скандалу.
   - Но ведь мы уже пробовали договариваться с британцами три года назад, - ответил Александр Михайлович. - А воз и ныне там... Пока мы будем созывать международные конференции, японцы и амери­канцы и вовсе распоясаются.
   - Николай Павлович! - обратился Сандро к канцлеру. - Флот готов передать для охраны морских промыслов старые ко­рабли, которые уже потеряли всякое боевое значение, но вполне справятся с браконье­рами.
   - Спасибо, Ваше Высочество, но пока суд да дело, я попрошу Вас, как Главного начальника флота, посодействовать и напра­вить к Кам­чатке побольше наших корабликов. Японцы там во­обще обнаглели, доходит до перестрелок! Хотя, по большому счёту, необходимо стро­ить в Петропавловске военный порт, строить там же консервный завод, по типу владивостокского. И на Сахалине строить завод. Там ведь рыбных запасов на многие миллионы! И нужно, чтобы там работали русские люди, а то, как мне докладывают, там всё больше японцы да прочие иноземцы подвизаются.
   - Я Вас понял, Николай Павлович! Всё равно мы будем уси­ливать флот на Тихом океане, так что несколько кораблей там не помешают. А чтобы поостудить горячие головы - я прикажу топить любого, кто посмеет оказать неповиновение!
   Алексей Александрович неодобрительно хмыкнул.
   - Легко сказать, да тяжело сделать... Нет у нас людишек на Кам­чатке, а Николай Павлович предлагает ещё и иностранцев оттуда вы­гнать. Может, вообще из России всех иностранных техников и инже­неров изгоним? А? Только с чем останемся...
   Министр промышленности как будто ждал великокняжеской реп­лики.
   - Да, Ваше Высочество! Кто ж поспорит, что иностранные техники
   лучше наших? Да, они знают очень не­много, но умеют, что нужно. Ес-ли бельгиец - кра­сильщик, то он полный невежда в акушерстве или астрономии, но он надевает фартук и берётся за покраску тканей. А наш тех­нолог-химик всё знает, и нефтя­ные смазочные масла, и спо­собы кристаллизации сахара, и тех­ноло­гию анилиновых кра­сок. Он же ещё образо­ванный евро­пеец! Он изучал право, литературу, зоологию, астрономию, фи­лософию, высшую мате­матику!  Это цвет нашей ин­телли­генции, лучший жених для любой барышни, и вдруг, надевай фар­тук и становись заниматься покраской
   - По Вашему мнению, князь, русские не способны давать хо­роших техников? - недобро усмехнулся Алексей Александро­вич.
   - Вашему Высочеству известно, что я по крови армянин... А что касаемо техников, то наши, получив диплом технолога, большей ча­стью идут не на фабрики, а в профессора, в департа­менты, словом туда, где пишут бумаги, или произносят речи, но где не работают практически... Слава Богу, наше образование изменилось, но пока что Россия  расплачивается за неудачно ор­ганизованные наши специ­аль­ные школы. Именно потому ка­надцы и норвежцы бьют на­ших китов и богатеют на этом, а мы вынуждены лишь думать, как с этим бороться.
   Канцлер заглянул в свой блокнот.
   - Китобойный промысел, господа, практически весь в руках ино­странцев. И так будет до тех пор, пока мы сами не возьмёмся за до­бычу китов. На Мурмане всё уже давно умерло, а в Охот­ском море пока что работает лишь финская компания да ещё в прошлом году граф Кейзерлинг при финансовой поддержке правительства начал промысел и теперь же пытается организо­вать производство китовых консервов. А мы нуждаемся не только в организации государственной торговли мехами и про­дуктами морского промысла, но и в организа­ции переработки рыбы, китового мяса и жира.
   Министр финансов Плеске недовольно заметил:
   - Всё-таки, я бы поостерёгся, господа, вот так нарушать сво­боду
   торговли... Введение любой монополии существенным об­разом отра­-
   зится на наших купцах и промышленниках. Тот же Сорокоумовский не скажет нам "спасибо", а ведь он один из самых крупных торговцев пушниной.
   - Я не спорю о коммерческих талантах господина Сороко­умовского, Эдуард Дмитриевич, - канцлер покачал головой. - Но всё дело в том, что основная нажива от русского соболя доста­ётся не ему, а англича­нам и германцам. А я хочу, чтобы доходы от русской пушнины обога­щали не еврейских дельцов из Ев­ропы, а русских купцов и русскую казну. Смысл предложений Его Высочества принца Александра Пет­ровича состоит в том, чтобы русское государство получило монопо­лию именно на внешнюю торговлю. Я буду только рад, если наши купцы будут изготавливать из русской пушнины шубы или манто и затем продавать их в Европу, как готовые изделия, и пополнять каз-
   ну. Но что касается сырой пушнины - это должно быть преро­гативой казны. Только так мы сможем поддерживать желаемые для нас цены.
   Победоносцев скептически посмотрел из-под очков и до­вольно ехидно поинтересовался:
   - А в чём же разница, Николай Павлович, позвольте полюбо­пытст­вовать? Что шуба, что сырая пушнина, ведь в любом слу­чае барыши оседают в кармане русского купца.
   - Я тоже так когда-то думал, любезный Константин Петрович. Но у меня было довольно много времени, почти четырнадцать лет, чтобы не только заседать в Государственном Совете, но иногда читать увлека­тельные и поучительные книги. Я случайно ознакомился с книгой не­коего фон Хорника и пришёл к вы­воду, что мысли там весьма и весьма занятные. Кстати, господа, советую всем ознакомиться, называ­ется она sterreich Эber alles wann es nur will".
   - Какие же откровения там изложены?
   - Основные мысли можно сформулировать в виде девяти пунктов. Я специально записал себе их, чтобы не запамятовать. Первый пункт - каждый клочок земли в стране должен исполь­зоваться для сельского хозяйства, добычи полезных ископаемых и их обработки. Второй - все добытые в стране сырые материалы следует использовать для собст­венной переработки, поскольку стоимость конечных товаров выше, чем сырья. Третий - надле­жит стимулировать рост рабочего населе­ния. Четвёртый - вся­кий вывоз золота и серебра следует запретить, а все отечествен­ные деньги надлежит держать в обращении. Пятый - всякий им­порт иностранных товаров надлежит всемерно ограничивать. Шестой - иностранные товары, без которых обойтись невоз­можно, следует выменивать за отечественные товары, а не на золото и серебро. Седьмой - следует всячески стремиться к тому, чтобы ввоз иностран­ных товаров ограничивался сырьем, кото­рое может быть переработано в стране. Восьмой пункт - сле­дует неустанно искать возможности для продажи иностранцам из­лишков обработанного продукта. Наконец, господа, пункт де­вятый, должен быть запрещен ввоз тех товаров, кото­рые име­ются в достатке, такого же качества и могут быть произведены в стране.
   - Это теперь должно стать принципами деятельности рус­ского пра­вительства? - спросил Победоносцев.
   - Я надеюсь, что именно так и будет, - ответил канцер. Тихо, но очень твёрдо и уверенно.
   Следующим докладывал министр финансов. Плеске упорно про­двигал идею введения в России золотого стандарта, при ко­тором лю­бой желающий мог бы свободно обменять в Государ­ственном банке бумажные ассигнации на полновесный золотой рубль. Предложение было весьма заманчивым, ибо министр обещал после его реализации наплыв в Россию европейских промышленников, готовых вложить деньги в развитие произ­водства, в постройку новых заводов и фабрик.
   По существу, Плеске лишь озвучивал идею господина Витте, кото­рый ещё при жизни Николая Второго пытался ввести в Рос­сии свобод­ное хождение золотого рубля. Большинство минист­ров, с которыми канцлер предварительно уже побеседовал с уча­стием Шарапова, отне­слись к проекту весьма скептически. При голосовании Плеске остался в подавляющем меньшинстве.
   А вот второе его предложение, о введении табачной монопо­лии, вызвало самый живой интерес. Французский опыт доказал, что госу­дарство может получать миллионы, распространив мо­но­полию на фаб­рикацию табака и  табачных  изделий и на тор­говлю таковыми. Весь произведённый табак поставлялся по оп­ределённым казною ценам на казённые табачные фабрики, где и перерабатывался. Продажа табака и табачных изделий произво­дилась в казённых табачных лавках, в кото­рых обычно работали отставные солдаты и инвалиды. Таким образом французская казна получала в год до 400 миллионов франков. Прини­мая во внимание, что потребление табака в России будет гораздо больше, чем во Франции, предполагалось, что и доходы казны будут гораздо больше. Разногласий это предложение не вы­звало.
   Зато представленный министром финансов проект Уложения о на­логах и сборах пришлось обсуждать до вечера. Уж слишком револю­ционными показались предложенные изменения. Суще­ствовавшая в России фискальная система имела две особенно­сти. Первая особен­ность - значительное преобладание косвен­ных налогов по сравнению с бюджетами иных крупных госу­дарств Европы. Если в Пруссии кос­венные налоги превышали прямые в два раза, в Британии - в 2,75 раза, а во Франции в три раза, то в России - в шесть раз. Таким образом, косвенные на­логи обременяли всё население, без различия имущест­венного состояния.
   Вторая особенность - незначительность обложения недвижи­мо­сти по сравнению с той же Францией или Британией, что приводило к несправедливому распределению налогового бре­мени.
   В 1884 году в докладе Александру Третьему покойный ми­нистр финансов Бунге, ссылаясь на положительный опыт Анг­лии и Пруссии, предлагал ввести подоходный налог, который считал наиболее целесо­образным и справедливым. Эти предло­жения вызвали такое сопротив­ление со стороны дворянства, что Бунге не решился сразу приступить к его введению, опасаясь ломки хозяйственных отношений. 
   И вот теперь Плеске предложил три новых налога - подоход­ный (с доходов, от тор­говых и промышленных капита­лов, промыслов и личного труда), личный налог с лиц ра­бочего возраста и  усадеб­ный налог с усадеб всех без различия со­сло­вий. Для лиц свободных профессий (адвокатов, врачей, худож­ников) предусматривался отдель­ный порядок исчисления нало­гов. По мнению Министерства финансов введение всесословных налогов с прогрессивной шкалой должно было бы уравнять по­датное бремя, преимущественно отягчающее наименее зажиточ­ные классы населения. Тем паче, что в Финляндии подоход­-
   ный налог существовал уже давно и полностью себя оправдал.
   Кроме того, впервые в России предлагалось ввести налог на рос­кошь. Подобные налоги давно уже существовали не только во Фран­ции, но и в Пруссии, Баварии, Ба­дене, но чтобы предло­жить та­кое в России? А Плеске предложил обложить налогом не только биллиарды, тотализатор, охоту, экипажи, охотничьих и комнатных собак, основан­ные на увеселе­ниях за­ведения, но также ювелирные изделия и изде­лия из ценных мехов.
   Поддержав предложения Министерства финансов, граф Иг­натьев выдвинул свои дополнения, предлагая обложить специ­альным нало­гом ввозимые из-за границы дорогостоящие вина и коньяки, различ­ные заграничные деликатесы, иностран­ную пар­фюмерию, ткани и одежду, изделия из кожи. Вся хитрость за­ключалась в том, что канц­лер вёл речь не о таможенных по­шлинах, а именно о новых внутрен­них налогах, что не давало шансов той же Гер­мании обвинить Россию в повышении тамо­женных тарифов...
  

Глава 42

  
   Тяжёлые колёса мерно стучали по рельсам. Синие вагоны, богато украшен­ные позолотой, отсчитывали вёрсты, всё дальше удаляясь от Пе­тербурга. Всё ближе к древней Москве, всё ближе к златоглавому Успенскому собору, в котором должно состояться венчание на царство.
   Царский поезд отправился из Петербурга глубокой ночью, на чём настояла Александра Фёдоровна. После годич­ного перерыва она впер­вые покинула Зимний дворец, предпри­няв все возмож­ные меры пре­досторожности. При следовании царского кор­тежа по обеим сторо­нам Невского проспекта, от Зимнего дворца до Николаевского вокзала, сплошной стеной стояли лейб-егеря и дружинники Добровольной ох-раны, ощетинившиеся штыками.
   Ранним утром 22-го апреля Императрица проснулась в своём купе, разбуженная первыми лучами весеннего солнца. Она давно не чувствовала себя так комфортно, как теперь, и по­тому позволила себе хотя бы немного поленивиться, понежиться в тёплой мягкой постели, от чего уже давно отвыкла. Двена­дцать меся­цев, прошедшие после смерти мужа, стали суровым испытанием на прочность, заставившим работать без выходных по 10-12 часов в сутки. Всё же природное жен­ское любопытство перебороло лень, и Аликс непреодолимо захоте­лось просто си­деть и смотреть в окно, любуясь русскими пейзажами.
   Полтора года назад, в октябре 1894 года, она уже была в Мо­скве, где останавливался шед­ший из Севастополя траурный по­езд с гробом Александра Третьего, но тогда большей ча­стью была занята тем, что пы­талась успокоить Николая, кото­рого смерть отца и свалившееся на плечи царствование привели в состояние шока. Теперь же можно было просто смотреть за окно, где воздух лёгкими ветрами разносит по об­ширным про­сторам лесов и рек запах весны, где появляются первые нежно-зелёные побеги травы, а по дорогам и просекам игриво журчат ручьи, вереницей переплетаясь и сверкая бликами лучей на яр­ком ап­рельском солнце.
   "Пусть милая Герингер хорошенько выспится, - подумала Аликс. - Ей предстоят тяжёлые дни, а я сегодня могу и сама одеться". Наки­нув пеньюар, она подошла к окну и опустила раму. В купе пахло свежей древесиной. Императорский поезд со­вершал свой первый рейс, совсем недавно покинув цеха Алек­сандровского завода. Деревянные части вагона были сделаны из индийского тика. Панели, потолки и мебель - из полирован­ного дуба, ореха, белого и серого бука, клёна и карельской бе­рёзы, и всё это отделано английским кретоном светло-зелёного цвета.
   Покойный Николай так и не успел воспользоваться новым литер­ным поездом. Его купе, отделанное кожей тёмно-оливко­вого цвета и досками красного полированного дерева, сиротливо пустовало. Мысль об этом нарушила спокойствие Аликс, заста­вила моментально пере­ключиться и настроиться на рабочий лад.
   Императрицу волновали как предстоящие встречи с много­числен­-ными европейскими родственничками, так и возможные проблемы с
   японскими и итальянскими дипломатами. Она была уверена, что по­следние действия России в Корее и в Эритрее не останутся без ответа, и несомненно, что Ямагата и Виктор-Эмма­нуил будут пытаться договориться, либо с ней лично, либо с Игнатьевым. Хотя были задеты жизненные интересы Японии и Италии, отступать было некуда, ибо принципиаль­ное решение уже было принято, и заключалось оно в том, что Россия обязана укрепиться как в Корее, так и на берегах Красного моря, получив таким образом три новых порта для российского флота, тем паче, что в Гензане, Мозампо и в бухте Рахейта уже высади­лись русские инженеры.
   Вторым весьма щекотливым моментом был приезд на коро­нацию князя Бисмарка, который для Франции был символом её поражения в войне 1870 года. Возвращение отторгнутых про­винций Эльзаса и Ло­тарингии уже лет двадцать как стало фран­цузской идеей фикс, а тут молодая русская царица лично при­глашает в Москву ненавистного галлам прусского канцлера! И это при том, что французскую делега­цию будет возглавлять ге­нерал Буадефр, тот самый, который в 1892 году подписал франко-русскую конвенцию о военном союзе.
   Аликс пока ещё не определилась относительно судьбы франко-русского союза. Не доверяя советчикам, она самостоя­тельно занялась изучением взаимоотношений России с европей­скими державами. С большим удивлением она открыла для себя, что после того, как в 1890 году милый кузен Вилли отка­зался продолжить "договор пере­страховки", покойный Алек­сандр III был вынужден искать сближе­ния с безбожной респуб­ликанской Францией, которая к тому времени уже стала источ­ником полу­чения многомиллионных кредитов, так
   необходи­мых для раз­вития русских железных дорог и промышленно­сти.
   Императрица понимала, что после подписанной с Францией воен­ной конвенции за каждый полученный франк России при­дётся распла­чиваться кровью своих солдат. В Париже спят и видят, как русский "паровой каток" безудержно двинется на Берлин, а ловкие французы тем временем вернут себе Эльзас и Лотарингию. И что тут делать? А тут ещё эти извечные англо-русские противоречия, которые не спо­собна разрешить даже любимая бабушка королева Виктория, хотя и управляет импе­рией, в которой никогда не заходит солнце...
   И ещё этот хитроумный китайский посланник, который ис­кренне считает свою отсталую страну средоточием Вселенной, но при этом не стесняется просить денег у русского министра иностранных дел. Не­лидов докладывал Императрице, что Китай должен выплатить Японии контрибуции на 270 миллионов та­элей, и потому укутанный в шелка желтолицый истукан про­сит денег, ссылаясь на прошлогодние обеща­ния бывшего мини­стра финансов Витте, взамен же обещает русско-китайский во­енный союз и разрешение строить железную дорогу через Маньчжурию.
   Вспомнив про Витте, Аликс скривилась как от кислого ли­мона. Надо же, этот негодяй уже год, как покинул Россию, а его зловредное влияние всё сохраняется. Решение отказаться от железной до­роги через Маньчжурию было уже принято, и ме­нять его Импе­ратрица не собиралась. А вот что касается воен­ного союза, она не могла опреде­литься, как лучше поступить. С одной стороны - Китай всего год назад потерпел сокрушитель­ное поражение от японцев, показав всему миру, что воевать ки­тайцы не умеют и что воевать им просто нечем. С дру­гой сто­роны - в Китае про­живает не меньше четырёхсот миллионов че­ловек, и если с умом подойти к делу, то можно будет использо­вать этого колосса в своих интересах.
  

* * *

   Древняя первопрестольная сто­лица была щедро украшена флагами,
   гирляндами, цветами, вензелями, драпировками, и даже серая непри­ветливая погода не могла испортить впечатле­ние Императрицы от происходящего. Из окна вагона она видела огромные толпы народа, собравшиеся у Тверской заставы, чтобы встретить её. Уже не прин­цессу Алису Гессенскую, а рус­скую Государыню.
   Поезд прибыл к Брестскому вокзалу. Белоснежный Царский па­вильон с двумя застеклёнными террасами был заполнен встречаю­щими. Блестящие мундиры, русские и иностранные, разно­цветные ор­денские ленты, ордена, сверкающие эполеты.
   На платформе выстроился почётный караул гвардейских улан с полковником Орловым и Великим Князем Георгием Михайло­вичем.
   Под крики "Ура!" поезд, тихо подвигавшийся к платформе, оста­новился.  Оркестр заиграл "Встречу", протяжно прозву­чала команда: "На караул!"
   Видя огромную толпу встречающих, Аликс на мгновение растеря­лась, но потом взяла себя в руки и ступила на плат­форму.
   Все высочайшие особы, украшенные голубыми андреевскими лен­тами, почтительно отдали честь, выстроившись в ряд: Сергей Алек­сандрович, Владимир Александрович с сыновьями, Кон­стантин Кон­стантинович, Николай Николаевич, Михаил Нико­лаевич, князья Ро­мановские, принцы Ольденбургские, герцоги Мекленбург-Стрелиц-кие. За ними толпились иностранные гости, среди которых Аликс разглядела принца Генриха Прусского в русском драгунском мундире и князя Бисмарка в белоснежном кира­сирском колете с жёлтыми отворотами. А ещё дальше - генералитет и высшие сановники, министры, члены Государст­вен­ного Совета, свитские чины.
   На фоне всего этого сверкающего великолепия многочис­ленные дружин­ники Добровольной охраны в своей чёрной форме, оцепившие павильон, смотрелись мрачно и зловеще. Не зря же в среде интелли­генции их прозвали "опричниками"...
   Императрица приняла рапорт о состоянии войск от Великого Князя Сергея Александровича и волнующимся, напряжённым голосом обра­-
   ти­лась к почётному караулу с приветствием: 
   - Здорово, братцы-уланы!
   Ответное "Здравия желаем, Ваше Императорское Величест-во-о-о! Ура!" караула было подхвачено оркестром, заигравшим "Боже, Царя храни!" Из многотысячной толпы раздавались вос­торженные привет­ственные крики, которые становились всё громче и громче. Москвичи, в большинстве своём ожидавшие увидеть напыщенную иностранку, были приятно удивлены, ко­гда из Императорского вагона вышла ос­лепительная красавица, одетая в скромное тёмное платье, украшен­ное единственной бриллиантовой брошью, и теперь не могли сдер­жать свои эмо­ции.
   Сопровождаемая блестящей свитой офицеров гвардейской кавале­рии, карета мигом домчала Императрицу к воротам Пет­ров­ского дворца, где ей предстояло прожить три дня перед тор­жественным въездом в Москву. Воодушевлённая оказанным ей тёплым приёмом, Аликс была на седьмом небе от счастья.
  

* * *

   Едва разместившись в своих покоях, проведав дочку, Аликс не­замедлительно приступила к исполнению своих обязанностей. Про­следовав в дворцовую гостиную, она приказала дежурному флигель-адъютанту пригласить светлейшую княгиню Юрьев­скую, ожидаю­щую аудиенции.
   В гостиную вошла невысокая женщина, сохранившая в свои 49 лет былую девичью стройность. Светлые карие глаза, кра­сивый рот с тонкими губами, нос с горбинкой, чуть высокова­тый надмен­ный лоб, чудесные каштановые во­лосы. Строгое, почти траур­ное, чёрное пла­тье, но на запястье - золотой браслет, богато уб­ранный бриллиантами, на шее - ме­дальон с жемчу­гом... и ещё эти серьги с рубинами, окру­жён­ными бриллиан­тами. Лёгкий, почти незаметный, "книксен", и не­лишённый гор­дости поклон. В общем, как и положено вдове Импера­тора, той, чьим предком был Святой Михаил Черниговский.
   - Здравствуйте, Ваше Величество, - голос княгини Юрьев­ской ока­зался глухим, глубоким. Говорила она, едва двигая гу­бами, почти не открывая рта, и казалось, слова её выскакивали сквозь нос.
   - Я рада, что Ваше Высочество приняли моё приглашение, - Аликс
   протянула руку для поцелуя.
   Княгиня насторожилась, как будто ожидая какого-то под­воха. Она за­мерла на мгновение, после чего неуверенным голо­сом произ­несла:
   - Мой почивший в Бозе супруг в своё время всемилостивейше даро­вал мне титул "Светлости", Ваше Величество...
   - Я знаю об этом, Екатерина Михайловна, но я сочла вели­чайшей несправедливостью, чтоб венчанная супруга русского царя была отде­лена от Императорской Фамилии незаслужен­ными преградами. Как мне известно, покойный Государь Алек­сандр Николаевич желал Ва­шей коронации, но Господь Бог не даровал ему этой возможности... И тем паче не­справедливым было, что дети усопшего Императора не полу­чили полагавше­гося им титула "Высочества". И потому сего­дня мною подписан Высочайший указ о даровании Вам и Ва­шим детям титула "Им­ператорского Высочества" и причисле­нии к Император­ской Фа­милии. С сегодняшнего дня Вы кава­лерственная дама Боль­шого креста ордена Святой Великомуче­ницы Екатерины, а Ваш сын - кавалер ордена Андрея Перво­званного и мой флигель-адъютант.
   Кровь прилила к лицу княгини. Поцеловав руку Императ­рицы, она принялась благодарить, не впадая, однако, в излиш­нее подобостра­стие. Всем своим видом Юрьевская показывала, что она и её дети по­лучили лишь то, что им давно принадлежало по праву. Но переданную ей муаровую орденскую ленту со знаком Большого креста Святой Ольги она моментально надела через правое плечо.
   Аликс стало немного смешно от такой поспешности, но она сдер­жалась и предложила Юрьевской присесть. Она хорошо за­помнила слова канцлера, как важно подружиться с княгиней, которая в своё время стала причиной феерического скан­дала в Императорской фами­лии. Главное - княгиню Юрьевскую ис­кренне ненавидели Императ­рица Мария Фёдоровна и Великая Княгиня Мария Павловна, а это зна­чило не так уж и мало.
   Общаясь с Юрьевской, Аликс невольно вспомнила историю соб­-ственной семьи, когда её овдовевший отец вступил в морганати-
   че­ский брак с некоей вдовой русского дипломата Александ­риной-Ио­анной Гуттен-Чапской, которая получила титул графини фон Ром­род. Императрица хорошо помнила, ка­кой скандал вызвал этот неравно­родный брак.
   - Я буду рада видеть Вас в Ваших покоях в Зимнем дворце, Екате­рина Михайловна, - сделала Императрица следующий щедрый пода­рок. - Ваши комнаты на третьем этаже свободны и Вы можете посе­-литься там, когда пожелаете...
   После непродолжительной свет­ской беседы Аликс пригла­сила кня­гиню на традиционный пятичасовой чай. В столовой их уже ожидали Сергей Александрович, Элла, Михаил Николаевич и Сандро с Ксе­нией. Все они встретили княгиню Юрьевскую, как доб­рую старую зна­комую, как будто и не было пятнадцати­летнего изгнания.
   После злодейского убийства Царя-Освободителя новый Им­ператор Александр III сделал всё, чтобы Юрьевская покинула Россию. Не смог простить того, что эта выскочка потащила его отца под венец всего через 40 дней после смерти Императрицы Марии Александровны. Не мог забыть и того, как сразу же по­сле этой злополучной свадьбы по дворцу поползли разговоры о незаконном происхождении покойной Марии Александровны. Злые языки утверждали, что отцом Императ­рицы был не герцог Людвиг Гессенский, а некий швейцарец, с которым открыто сожительствовала её мать Вильгельмина Баденская. Эти слухи сразу же вызывали ехидный вопрос, а кто же более достоин быть наследником русского престола - внук швейцарца Цесаревич Александр или по­томок чистокровных Рюриковичей князь Геор­гий Юрьевский, тем паче, что сам Александр II неоднократно говорил о том, что желает короновать свою морганатическую супругу, а своего любимого Гогу сделать вели­ким князем. Но произошло то, что про­изошло, и Александр III, который тяжело переносил все эти слухи, не простил княгине Юрьев­ской такого унижения. Перед своим отъездом из России Екатерина Михай­ловна сказала Им­ператору, что когда её дочери подрастут, они вернутся в Петер­бург и бу­дут устраивать бле­стящие балы. В от­вет она услышала: "На Вашем месте я бы затворился в мона­стырь, а не мечтал о ба­лах!"
   Потому чаепитие прошло хотя и в доброжелательной, но до­вольно натянутой обстановке. Нахлынувшие воспоминания явно не способст­вовали откровенному общению между родст­венниками, и Аликс была рада, когда смогла, наконец, удалиться.
  

Конец первой книги

   Фрей Яльмар Александрович, артист Императорского Мариинского театра.
  
   Гавликовский Николай Людвигович, артист балета Императорских театров.
  
   Славин Александр Александрович, актёр Императорского Александрий­ского те­атра.
   Графиня Игнатьева София Сергеевна, урожденная княжна Мещерская. Фрей­лина, кавалерственная дама ордена Святой Великомученицы Екатерины.
   Чехович Казимир Иванович, полковник. Генерал для поручений при коман­дире Отдельного корпуса пограничной стражи (1893).
   Бурдуков Николай Фёдорович, титулярный советник. Чиновник особых по­руче­ний.
  
   Гусев Астерий Александрович, коллежский советник. Чиновник для поруче­ний при Государственном контролёре.
   (англ.) моя дорогая.
   Osbourne House - дворец королевы Виктории в городке Ист-Коус на ост­рове Уайт.
   (англ.) бабушка (т.е. королева Виктория).
  
   (англ.) достоверно.
   Шлиппе Владимир Карлович (Рудольф Август Вольдемар), тайный совет­ник. В 1890-1893 гг. Екатеринославский губернатор. С 1893 г. Тульский губер­на­тор.  Камер­гер.
  
   (англ.) внутрисемейные склоки.
  
   Графиня Игнатьева Екатерина Николаевна, фрейлина Высочайшего Двора.
   (франц.) "Собака лает - караван идёт".
  
   "Гражданин" N 268, 29-е сентября 1894 года, стр. 3
   Нелидов Александр Иванович, действительный тайный советник. Посол в Констан­тинополе (1883).
  
   Фон Вендрих Альфред Альфредович, полковник. Член Инженерного Совета Мини­стерства путей сообщения (1893).
  
   Ковалевский Владимир Иванович, действительный статский советник. Канди­дат сельского хозяйства (1875). Директор Департамента торговли и ма­нуфак­тур Мини­стерства финансов (1892).
   Вышнеградский Иван Алексеевич, действительный тайный советник. В 1887-1892 гг. министр финансов. Член Государственного Совета. Почётный член Император­ской Санкт-Петербургской академии наук (1888).
   Князь Голицын Лев Сергеевич, главный винодел Главного управления уде­лов Мини­стерства Императорского двора (1891). Член-корреспондент Москов­ского ар­хеоло-гического общества (1877).
  
   Сараджев (Сараджишвили) Давид Захарьевич, владелец коньячных заво­дов в Тиф­лисе, Кизляре, Эривани, Калараше, Баку.
   (франц.) "Вдова Клико".
  
   (франц.) заговор.
   Шванебах Пётр Христианович, тайный советник. Член Совета министра фи­нан­сов, почётный опекун.
   Александра Луиза Ольга Виктория,  принцесса Эдинбургская и Саксен-Ко­бург-Готская. Дочь Великой Княгини Марии Александровны и герцога Альф­реда.
   Фон Пистолькос Эрик-Гергард Августович, ротмистр. Адъютант при Главно­коман­дующем войсками Гвардии и Петербургского военного округа.
   Хо?ры (от греч. ????? - хор, древнерусское наименование - пола?ти) - в архитек­туре верхняя открытая галерея  или балкон на уровне второго этажа.
  
   Князь Романовский Георгий Максимилианович, 6-й герцог Лейхтенберг­ский, князь Эйхштедский де Богарне, полковник. Флигель-адъютант. Член Им­пе­ратор­ского Дома.
   (англ.) послеобеденный чай.
   (франц.) "Красавчик Бруммель". Прозвище лондонского денди Джорджа Брайана Браммела, законодателя моды 1820-х годов.
   Ромейко-Гурко Иосиф Владимирович, генерал-фельдмаршал. В 1883-1894 гг. Вар­шавский генерал губернатор и командующий войсками Варшавского военного ок­руга.
   Фон Мевес Ричард Троянович, генерал-лейтенант. С 1894 г. командир Лейб-Гвар­дии Павловского полка. С 1894 г. начальник 23-й пехотной диви­зии.
  
   Васмунд Георгий Робертович, генерал-майор. С 1894 г. в распоряже­нии Главноко­мандующего войсками Гвардии и Петербургского воен­ного округа.
   Разновидность зимней шапки с меховым спускающимся околышем (наза­тыльни­ком), прикрывающим уши и шею.
  
   Ресторан "CafХ de Paris", ранее принадлежавший Жан-Пьеру Кюба.
  
   Ресторан "Donon", ранее принадлежавший Жану Батисту Донону.
  
   (франц.) "несносный ребёнок".
   Ќ-пуд. "единороги" обр. 1838 года и 10-фунт. горные "едино­роги" обр. 1838 года.
  
   "Особый запас" - склад артиллерийских орудий и иного имущества для планировав­шегося русского десанта по захвату Босфора.
  
   "Maxim-Nordenfelt Guns and Ammunition Company" - основана в 1888 г. Хай­ремом Максимом и Торстеном Норденфельдом.
  
   Примерно 3266 рублей.
   Сухомлинов Владимир Александрович, генерал-майор. С 1886 г. начальник Офи­церской кавалерийской школы.
   "Свод военных постановлений 1869 года", изд. 1-е. Ч. 2. Кн. V. СПб.,1891. Статья 123.
   "Свод военных постановлений 1869 года", изд. 2-е. Ч. 1. Кн. 1. СПб.,1893. Ста­тья 136.
   (немецк.) Большой Генеральный Штаб.
  
   (немецк.) дополнительный штат.
   Куропаткин Алексей Николаевич, генерал-лейтенант. Начальник Туркестан­ской стрелковой бригады (1882), состоял генералом при Главном штабе (1883), начальник и командующий войсками Закаспийской области и заве­дующий Закаспийской воен­ной железной дорогой (1890).
   "Положение о полевом управлении войск в военное время" от 26 февраля 1890 г. (ПСЗ Российской Империи, изд. 3, т. X, ст. N 6609).
   Княгиня Белосельская-Белозерская Надежда Дмитриевна, урожденная Скобе­лева.
  
   Бальц Александр Фёдорович, генерал-лейтенант. Начальник штаба Гвардей­ского корпуса (1884), окружной ин­тен­дант Варшавского военного округа (1894).
   Барон фон Бильдерлинг Александр Александрович, генерал-лейтенант. Помощ­ник начальника Главного штаба (1891).
  
   Троцкий Виталий Николаевич, генерал от инфантерии. Помощник командующего войсками Киевского во­енного ок­руга (1890). Командующий войсками Виленского военного округа (1895).
   Сухомлинова Любовь Фердинандовна, урожденная баронесса фон Корф.
  
   Пузыревская Евгения Фердинандовна, урожденная баронесса фон Корф.
  
   Дохтуров Дмитрий Петрович, генерал-лейтенант. Командир 11-го армейского кор­пуса (1895).
   Шарапов Сергей Фёдорович, подпоручик в отставке. Смоленский поме­щик. Изда­тель газеты "Русское Дело" (1886-1889). Учредитель акционерного общества "Па­харь". В 1891-1892 гг. служил в Министерстве финансов, в 1894 г. - в Министерстве государственных имуществ.
   Лейб-Гвардии Уланский Её Императорского Величества Государыни Импе­рат­ри-цы Александры Фёдоровны полк.
   "Русское дело", 1889, N 6.
   Вяземский уезд Смоленской губернии.
   Клинский уезд Московской губернии.
   Граф Рейтерн Михаил Христофорович, действительный тайный советник. Ми­нистр финансов (1862-1878). Председатель Комитета министров (1881-1886). Предсе­датель Комитета финансов (1885-1890).
  
   Гурьев Александр Николаевич, коллежский асессор. Учёный секретарь Учё­ного комитета Министерства финансов (1889). Магистр финансового права.
  
   Рейнбот Александр Евгеньевич, статский советник. Чиновник особых поруче­ний Министерства финансов.
   Миклашевский Александр Николаевич, приват-доцент Императорского Москов­ского университета. Магистр политической эко­номии и статистики.
  
   Миклашевский А.Н. Бумажные деньги, их цена и значение для народного хозяй­ства. "Экономический журнал". 1891. Кн. 11-12.
   Мальцов Сергей Иванович, генерал-майор в отставке. Почётный член Обще­ства содействия рус­ской торговли и промышленности.  Учредитель и собственник Маль­цовского промышленно-торгового товарищества. 
   Немирович-Данченко В. И. Америка в России. "Русская мысль". 1882, N 1, стр. 318-355.
   "Deutsche Bank" - германский банк, созданный 22 января 1870 года.
  
   "Comptoir  National d`Escompte de Paris" - французский банк, образован­ный декре­том 7 марта 1848 года.
  
   Тратта (итал.  tratta) -  переводной вексель, который содержит безусловный приказ кредитора заёмщику об уплате в оговоренный срок определённой суммы денег, обо­значенной в документе, третьему лицу или предъявителю векселя.
   Оль Павел Васильевич, публицист. Бухгалтер Страхового това­рищества "Са­ламан­дра", член правлений: Северного стеклопромыш­ленного общества, То­варище­ства Шлиссельбургского па­роходства.
  
   Бутми де Кацман Георгий Васильевич, поручик в отставке. Бессарабский по­ме­щик. Автор ряда работ по проблемам финансового хо­зяй­ства и золотой ва­люты.
   Шарапов С.Ф. Бумажный рубль. Его теория и практика. Исследование о науч­ных законах бумаго-денежного обращения в самодержавном государстве. СПб., 1895.
  
   Оль П., Шарапов С.Ф. Мнимое перепроизводство серебра. СПб., 1889.
   Pickelhaube - германская каска с пикой.
   По результатам австро-прусско-датской войны 1864 года Дания потеряла герцог­ства Шлезвиг, Гольштпейн и Саксен-Лауэнбург.
  
   Великий герцог Гессенский и Прирейнский Людвиг IV.
  
   (англ.) милый папа.
  
   Принц Генрих-Альберт-Вильгельм Прусский, младший брат германского им­пера­тор Вильгельма II. Шеф 33-го драгунского Изюмского полка.
  
   Принцесса Ирена Луиза Мария Анна Прусская, урожденная принцесса Гессен­ская и Прирейнская. Сестра Александры Фёдоровны и Елизаветы Фёдо­ровны.
   85-й пехотный Выборгский полк награждён 28 сентября 1760 г. серебря­ными тру­бами с надписью "За взятие Берлина в 1760 году".
  
   (англ.) Что за вздор?
   Лорд Черчилль Рандольф Генри Спенсер, канцлер казначейства и лидер Палаты общин английского парламента.
  
   Барон де Гирш Морис,  владелец банковского дома "Bischoffsheim & Goldschmidt".
   Блювштейн Софья Ивановна (Шейндля-Сура Лейбовна).
   Императорский орден Святой Анны.
   Зубатов Сергей Васильевич, коллежский секретарь. Помощник начальника Отделе­ния по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве (1888).
  
   Секеринский  Пётр Васильевич, полковник. Начальник Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в г. Санкт-Петербурге (1888).
   Медников Евстратий Павлович, коллежский асессор. Чиновник канцелярии москов­ского обер-по­лицмейстера (1890).
   Сольский Дмитрий Мартынович, действительный тайный советник. Председатель Департамента государственной экономии Государ­ст­венного Совета (1892).
  
   Стояновский Николай Иванович, действительный тайный советник. Председатель Департамента гражданских и духовных дел Государст­венного Со­вета (1884). Сенатор.
  
   Островский Михаил Николаевич, действительный тайный советник, статс-секре­тарь.  Председатель Департамента законов Государственного Совета (1893).
   Ротштейн Адольф Юльевич, член правления и директор Санкт-Петербург­ского Международного коммерческого банка (1890).
  
   Граф Пратасов-Бахметев Николай Алексеевич, генерал от кавалерии, гене­рал-адъю­тант. Главноуправляющий Собственной Его Император­ского Величества канце­лярией по учреждениям императрицы Марии. Член Го­судар­ственного Совета (1890).
   (франц.) "После нас хоть потоп!"
  
   (франц.) "Позади нас пустыня!"
   "Societe Anonyme des Tramways d'Odessa".
  
   "Socitete anonyme des tramways de Tiflis".
   Луи-Дрейфус Леопольд, владелец французской хлеботорговой компании "Louis Dreyfus & Co".
   Филиппов Тертий Иванович, действительный тайный советник. Сенатор (1883). Государственный контролёр (1899).
   Прозоров Алексей Яковлевич, стат­ский советник. Председатель Санкт-Петер­бург­ского биржевого комитета.
  
   Савич Иван Яковлевич, статский советник. Член правлений Санкт-Петербург­ского Международного банка.
  
   Гринвальд Павел Михайлович, коммерции советник.
  
   Лепёшкин Василий Николаевич, потомствен­ный почётный гражданин.
   "Объединённая Российско-Финляндская китоловная компания".
  
   Граф Кейзерлинг Генрих Гугович, лейтенант флота в отставке. Учредитель "Тихо­океанского китобойного и рыбопромышленного акционерного общества графа Кей­зерлинга и К®".
   Сорокоумовский Пётр Павлович, коммерции советник. Владелец Торго­вого дома "Павел Сорокоумовский и сыновья", старшина Московского бирже­вого комитета, гильдейский староста Московской купеческой управы.
  
   Фон Хорник Филипп Вильгельм, австрийский камералист XVII века.
  
   (немец.) "Австрия превыше всего, если она того пожелает".
   Герингер Мария Фёдоровна, камер-фрау Императрицы.
  
   Маркиз Ямагата Аритомо, маршал. Генерал-инспектор японской армии.
  
   Принц Виктор-Эмманиул Неаполитанский,  наследник итальянского пре­стола.
   Ле Мутон де Буадефр  Рауль Франсуа Шарль, дивизионный генерал. Началь­ник Генерального штаба Франции (1894).
  
   Тайный договор между Россией и Германией 1887 года, согласно которому каждая сторона обязалась сохранять благожелательный нейтралитет в случае войны другой стороны с любой третьей великой державой, кроме случаев на­падения Германии на Францию или России на Австро-Венгрию.
   Граф Ли-Хун-Чжан, государственный секретарь Империи Цин.
  
   Примерно 540 миллионов рублей.
   Князь Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, герцог Лауэнбург­ский имел чин генерал-полковника в ранге генерал-фельдмаршала и состоял шефом Магдебург­ского кирасирского фон Зейдлица полка N 7.
   Михаил Всеволодович, князь Переяславский, Новгородский, Черниговский, Галиц­кий. Великий князь Киевский (1238-1239, 1241-1243). Казнён по приказу хана Батыя (1246). Причис­лен к лику святых на Соборе 1547 г.
   ­Светлейший князь Юрьевский Георгий Александрович, корнет.
  
   Людвиг IV (Фридрих Вильгельм Людвиг Карл), великий герцог Гессен­ский и При­рейнский (1877-1892).
   Людвиг II, великий герцог Гессен­ский и Прирейнский (1830-1848). Прадед Импе-рат­рицы Александры Фёдо­ровны.
  
   Барон фон Сенарклен де Гранси Август Людвиг, генерал-майор. Камергер вели­кой герцогини Гессенской и Прирейнской Вильгельмины Луизы Баден­ской.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

92

  
  

93

  
  
  
  
  
  
  


Оценка: 2.44*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"