Ханин Александр : другие произведения.

Гессенская волчица-2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 3.72*9  Ваша оценка:

­­ Глава 8

   Царственные сёстры пили пятичасовой чай в император­ском ка­бинете. Беседа протекла размеренно, как будто сёстры вернулись в те времена, когда были юными принцессами.
   Александра Фёдоровна сидела в кресле-каталке. Её снова мучили дикие подагрические боли, и врачи не могли ничего поде­лать. Семей­ное заболевание Гессен-Дармштадского дома да­вало себя знать. Рас­пухшие ноги не позволяли встать, и вот уже второй день Импе­ратрица была прикована к креслу, до­пус­кая к себе лишь са­мых близ­ких людей.
   Элла, пришедшая к сестре, рассказывала, как шалят дети, Митя и Маша, как редко она видит мужа, ибо Великий Князь постоянно занят, заседая то в штабе военного округа, то в доме графа Игнатьева. Раз­говор кос­нулся Великого Князя Владимира Александро­вича и его жены. Вели­кий Князь только уехал на Дальний Вос­ток, но Мария Пав­ловна оста­лась с детьми в Петербурге, явно не желая менять столицу на захолу­стный Хабаровск, и не переставала плести интриги.
   Очень умная, властная и предусмотрительная женщина, она была довольно амбициозна. Когда юная гессенская принцесса Алиса только прибыла в Россию, Великая Княгиня пожелала стать на­персницею и опекуншею будущей Императрицы. Но на­стырные попытки Марии Павловны приблизиться к невесте Це­саревича оказались тщетными. Получив холодный и решитель­ный отпор, Великая Княгиня, которая позволяла себе соперни­чать даже с Марией Фёдоровной, не сдалась и не остановилась, а принялась вести незри­мую женскую войну. Бла­годаря чему на первых же порах Алек­сандра Фёдоровна имела против себя двор Марии Фёдоровны и могущественный двор Марии Пав­ловны, к кото­рому примыкало все петербургское общество.
   - За что они меня так ненавидят? - спросила Аликс. - За что? Видит Бог, я не сделал никому из них ничего плохого.
   Елизавета Фёдоровна, которая прожила в России уже двена­дцать лет, давно понявшая сущность великокняжеских интриг, не знала, как объяснить сестре причины, из-за которых её не вос­принимали в обще­стве.
   - Понимаешь, Аликс, - сказала она, - ты ещё слишком мало жи­вёшь в России и не знаешь здешнее общество. И ты не пред­принима­ешь ничего, чтобы понравиться. Мы не в Гессене и не в Виндзоре. В России ты пока чужая. И тебе придётся ещё не­мало сделать для того, чтобы стать русской царицей, чтобы тебя принял народ.
   - Я знаю это, но... Но ведь всему есть предел! Они уже дого­вори­лись до того, что я - причина всех несчастий, свалившихся на голову династии. Они говорят, что я въехала в Россию за гро­бом Го­сударя Александра Третьего, и что из-за меня погиб бед­ный Ники.
   - Я слышала, что Мария Павловна обращалась к тебе по по­воду судьбы какого-то Шапиро и у вас вышла размолвка.
   - Да, Элла, она прислала мне записку с просьбой сделать для этого
   еврея исключение и позволить ему остаться жить в Петер­бурге. Только потому, что у него фотомастерская на углу Нев­ского и Боль­шой Мор­ской. И ещё он, якобы, пишет какие-то стихи.
   - И что ты ей ответила? - спросила сестра.
   - Я ответила ей запиской, чтобы она обращалась к петербург­скому генерал-губернатору.
   Елизавета Фёдоровна сдержанно улыбнулась.
   - Ты же знаешь моего Сержа, Аликс... Он никогда не будет де­лать поблажек для евреев. А Михень сразу же помчалась в Аничков к твоей свекрови...
   - Я устала от интриг, Элла. От этого лицемерия. Только те­перь я чувствую себя свободно. Рядом со мною ты и Серж. Я могу поло­житься на графа Игнатьева, на Иллариона Ивановича. Ты ведь знаешь, какие подлые люди окружали моего Ники. Рус­ского царя отовсюду окружали лицемерие и лживость. Почти не было никого, кто мог бы быть его действительной опорой. Я и сейчас чувствую, что очень мало тех, кто действительно выпол­няет свои обязанности ради России. Всё по-прежнему делается ради личных выгод, и повсюду интриги, и все­гда только ин­триги...
   Элла медленно встала из кресла, подошла к окну. Посмот­рела на сестру, мило улыбнувшись, и ответила:
   - Ты не права, милая моя. Поверь, я знаю из опыта, как не­описуемо лю­безны и преданны могут быть здешние люди. Ни­когда не па­дай ду­хом. Да, пару упрямцев нельзя переделать, но тогда лучше просто промолчи, когда все поднимают шум. Улы­байся, улыбайся, пока не заболят губы, думая о том, что другие унесут счастливое впечатление, и если они хоть однажды уз­нают твою улыбку, они никогда её больше не забудут. Помни, что главное - это первое впечатление. Подумай о милой улыбке тётушки Аликс, которой она из­давна славится. Поду­май об улыбке твоей свекрови. Мария Фёдоровна умеет улыбаться, умеет зас­тавить всех любить себя.
   - И умеет заставить всех окружающих ненавидеть меня, - гру­стно отозва­лась Аликс. - В этом моей свекрови нет равных. Я дико устала, Элла! Дико! Если бы не моя беременность, я бы просто ушла в мона­стырь, покинув этот свет ненависти и зло­словия... Чтобы там, в уеди­-
   нении, молиться за спасении души, молиться за моего Ники...
   - Не смей даже думать об этом! Выброси из головы негодные мысли! Ты - русская царица, и ты не смеешь вот так уйти и ос­тавить Россию на произвол судьбы. Каждый из нас обязан стойко нести свой крест. Поверь мне, что весь мир говорит о твоей красоте и твоём уме, теперь же по­кажи им твоё сердце, которое русские хотят  почувст­во­вать и увидеть в твоих глазах! Русский народ обязательно полюбит тебя...
   - Что-то подобное мне уже писала бабушка Виктория, - ска­зала Аликс. - Она писала, что царствует сорок лет в стране, ко­торую знает с детства, и каждый день она задумывается над во­просом, как сохра­нить привязанность подданных. А мне, якобы, придётся завоёвывать любовь и уважение совсем чужих людей.
   - Что же ты ответила нашей милой бабушке?
   - Что Россия - не Англия. И что царь не должен завоёвы­вать любви на­рода. Разве народ не боготворит царей? Что же до пе­тербург­ского света, уверена, что это такая величина, которой вполне можно пренеб­речь. Мнение этих людей не имеет ника­кого зна­чения для меня. Я давно поняла, что их при­родная черта - зубо­скальство, с которым так же тщетно бо­роться, как бессмыс­ленно с ним считаться.
   Элла внимательно слушала сестру и в душе удивлялась её детской наивности и непосредственности. В голове Великой Княгини про­мелькнула мысль: "Бедная девочка, она так же за­стенчива, как само­любива, и голова её сильно кру­жится от сознания неслыханной высоты, на которую она воз­неслась. Это головокружение заставляет её преувеличивать очень многие вещи, в том числе и мнение о любви русского народа к царю."
   - Аликс, но ведь может статься так, что тебе придётся при­нять пре­стол и царствовать...
   - О чём ты говоришь? Всё, что мне грозит, это быть регентом при моём сыне. Я об ином даже помыслить не смею.
   - Понимаешь, дружок, человек предполагает, а Господь рас­пола­-гает. И потому ты должна быть готова к царствованию, если разре­шишься дочерью. Это твой долг... Ты по-прежнему хочешь назвать сына Алексеем?
   - Нет, Элла, - тихо ответила Императрица. - Я уже приняла иное решение. Я назову сына Николаем, в память незабвенного Ники. Он
   будет Николаем Третьим.
   - Ты становишься хорошим политиком, моя милая. Моя ма­ленькая Аликс... Ты учишься на ходу, и я не могу не одобрить твоё желание.
   Аликс попросила подать ей сельтерской воды. Утолив жа­жду, она спросила сестру:
   - Ты знаешь, что мне сказал за свадебным завтраком наш ми­лый дядя Берти ?
   - Нет, Аликс...
   Александра Фёдоровна замолчала, о чём-то задумалась. По­том вы­терла платком накатившиеся слёзы.
   - Он тихо сказал мне на ухо: "Как профиль твоего мужа по­хож на профиль Императора Павла". Элла, это меня так напу­гало...
   - Sunny, ты зря накручиваешь свои нервы. Ведь Ники стал жерт­вой не дворцового заговора, как его прапрадед...
   - Мой Ники был образцом доброты и доверчивости. - Голос Алек­сандры Фёдоровны задрожал. - Он верил каждому слову своей матери. Верил министрам, верил придворным... Беспреко­словно слушался всех своих родственников. Но я такой не буду. Я буду верить только тем, кто доказал свою предан­ность. Если бы ты знала, как я муча­лась тогда... Я плакала це­лыми днями, так как чувствовала, что Ники очень молод и не­опытен, что ему трудно управлять таким огромным государст­вом. Я чувст­вовала, что окружающие его люди не искренни, что они служат ему исключи­тельно из-за карьеры и личной вы­годы.
   Монолог Императрицы был сумбурным. Она сильно волно­валась, повторялась и теряла мысль.
   - Россия лю­бит почувствовать хлыст, и я обязана удер­жать этот хлыст в своих руках. - Голос Аликс стал твёрдым и безжа­лостным. - Царь обязан подозревать каждого, а Ники был до­верчив. Нет, Элла, я не повторю ошибок, я не буду слепо верить всей этой льстивой че­ляди, которая низко кланяется, по­добост­растно заглядывает в глаза, а потом бежит в Аничков дворец, к моей свекрови... Чтобы там интри­говать, высмеи­вать, распро­стра­нять отвратительные сплетни. Дума­ешь, я не знаю, что они там говорят про меня? Они обвиняют меня во всех бедах, и даже в смерти Ники.
   - Аликс! Всё образуется, поверь мне.
   - Когда-то в детстве я вычитала в какой-то английской нраво­учи­тельной книжке очень полезную фразу: "Надо учиться трудному ис­кусству ждать".
   - Хорошо сказано, моя милая сестра... И я верю, что тебе это по­может, ты ведь умеешь ждать. Мария Фёдоровна изменит от­ношение к тебе, как только ты родишь ей внука... или внучку...
   - Она снова решила ехать к себе в Данию. Спрашивается, за­чем, ведь совсем недавно, в марте, она уже там была.
   Елизавета удивилась такой позиции сестры, ведь чем дальше от Петербурга будет Мария Фёдоровна, тем спокойнее будет чувствовать Аликс.
   - Ну, так пусть едет. Почему ты так в штыки восприняла же­лание Её Величества?
   - Потому, что она желает забрать у меня "Полярную звезду" и путе­шествовать только на ней... А кто будет оплачивать это путешест­вие?
   - Ты стала такой экономной?
   - Элла! Граф Игнатьев каждый день докладывает мне, что денег катастрофически не хватает! И я не собираюсь оплачивать из казны путешествия Её Величества. Марии Фёдоровне полага­ется по цивиль­ному листу сто тысяч рублей в год. Ники после смерти своего ба­тюшки объявил, что Её Величество со своим двором по-прежнему мо­жет жить в Аничковом дворце и что все расходы на её содержание, равно как и содержание её двора, он прини­мает на свой счет. Но те­перь-то ситуация изменилась. Министр двора доложил мне, что со­держание двора Марии Фё­доровны уже обходится казне не меньше, чем содержание Вы­со­чай­шего двора.
   - Ты рискуешь нарваться на очень большой скандал, моя до­рогая. Ты ведь знаешь, что Мария Фёдоровна не простит тебе обиды. Да и великие князья и их жёны тоже не будут в восторге, поверь мне... Они привыкли тратить деньги и всякое упомина­ние о необходимости эко­номить воспринимают, как посягатель­ство на свои права.
   Лицо Императрицы скривилось от боли. Когда боль прошла, она задумчиво сказала:
   - Мой долг - осуществить всё то, о чём мечтал мой Ники. А он хо­тел приносить пользу русскому народу, сделать Россию сильной, мо­гучей, процветающей. Он хотел победить бедность, жестокость и го­лод! Ты уже давно жи­вёшь в России. Разве ты не видишь, как мало про­изводится здесь? Меня жутко огорчает, что всё привозится из-за границы... Такая огромная страна, а самые необходимые товары заво­зятся. Ткани, машины, парфюмерия... Граф Игнатьев со­гласен со мною, что нужно строить новые за­воды и фабрики. Много раз­ных фабрик. Чтобы не только самим строить корабли и пушки, но чтобы русские фаб­рики смогли бы сами об­рабатывать кожу и меха, произво­дить качественные из­делия. А для этого нужны деньги и деньги! И если понадобится, я готова ограничить в расходах, как себя, так и моих царствен­ных родственников!
   - Я вижу, что граф Игнатьев тебя очаровал...
   - Я верю ему. Он настоящий русский. Я чувствую, что граф - ис­кренний и честный человек. А что касается расходов, то по­смотри, сколько денег расходуется бесполезно. Огромный штат бесполезных придворных... Рихтер представил мне доклад о тех злоупотреблениях, которые выявлены им в дворцовом ведом­стве.
   Елизавета Фёдоровна таинственно улыбнулась.
   - Я слышала, Аликс, что графа Игнатьева многие в высшем свете считают болтуном и даже лжецом... А его прожекты вы­зывают из­девки и смех. Говорят, что граф ежедневно принимает у себя людей из разных губерний, чтобы составить себе мнение о происходящем. Он не особо доверяет полицейским сведениям, создаёт свою агентуру... Свою личную полицию.
   - Называют лжецом? Я могу этому только радоваться, зная, что мой канцлер не какой-то простачок, а человек хитрый и из­воротливый. Он ведь старый дипломат, и ежели умел обманы­вать наших недругов за границами России, сможет обмануть нынешних врагов и внутри страны.
   - Ты хочешь записать в свои враги практически весь высший свет?
   - Элла смущённо отвела глаза в сторону, но продолжила. - Петер­бургские дамы и так вовсю обсуждают тебя и твои вкусы. Они суда­чат о том, что ты не завиваешь волосы и не делаешь маникюр... Осуждают, что ты экономишь на собствен­ном гар­деробе и не носишь атласных туфель... А сколько разго­воров о том, что ты пользуешься не парижскими духами, а от "Аткинсона", не говоря уже про твою лю­бимую трёхрублё­вую "Вербену". И всё это исходит, в первую оче­редь, от при­дворных.
   - Знаешь, я уже убедилась, что нельзя полагаться на мнение выс­шего света. Петербургский свет - это болтуны и сплетники. Бездель­ники и пустые критиканы... Кто же мешает им предла­гать свои про­жекты во благо России? А придворные дамы за­няты лишь обсужде­нием модных новинок их Парижа, но не знают, как держать иголку с ниткой и как правильно натереть каминную решётку. Да, я не могу блистать в обществе. Навер­ное, я лишена лёгко­сти, остроумия, столь необходимых для этого. Я люблю духовное содержание жизни, и это притягивает меня с огромной силой. Я хочу помогать другим в жизни, помо­гать им бороться и нести свой крест.
   - Аликс! Ты знаешь, что графа Игнатьева некоторые уже стали име­новать "русским Бисмарком"?
   - Что же в этом плохого, Элла? Я преклоняюсь перед Бисмарком, перед его железной волей! Кстати, граф Николай Павлович пове­дал мне одну историю. Однажды, при возвращении из-за гра­ницы, Алек­сандр Третий приказал осмотреть в Вержболове багаж не только сопро­вождающих, но и собственный. А затем он сам уплатил за вещи Марии Фёдоровны, купленные за гра­ни­цею, и приказал прислуге тоже уплатить пошлину, да ещё со штра­фом за утаенные предметы.
   - Я знаю эту историю, Аликс... Увы... И до меня доходили слухи, что прислуга Марии Фёдоровны привозит на "Полярной звезде" для продажи много ликёров и сигар, сыры и игральные карты, разнооб­разные ткани и консервы. В банках Копенгагена буквально вся её че­лядь, до горничных и лакеев включительно, имеют свои счета. А здесь, в России, весь этот товар, который попал без оп­латы пошлины, попа­дает прямиком в петербургские и москов­ские ма­газины.
   Последние слова заставили Александру Фёдоровну заду­маться. По­лучается, что свекровь нагло использует император­скую яхту для того, чтобы её челядь незаконно обогащалась. И, таким образом, фактически за счёт русской казны, старая царица за­воёвывает любовь поддан­ных... А казне наносится ущерб, ибо таможенные пошлины не посту­пают... Алексан­дра Фёдоровна почти приняла решение сокра­тить выплаты на нужды свекрови. Но даже сестре она пока ничего не ска­зала, желая для начала посоветоваться с графом Игнатьевым и Сер­геем Александрови­чем.
  

Глава 9

  
   Граф Игнатьев сидел за огромным столом под большим порт­ретом покойного Императора Николая Второго, от­кинувшись к спинке рез­ного кресла. В кабинете канцлера шло совещание. Министр внутрен­них дел граф Во­ронцов-Дашков сидел справа от канц­лера на коричне­вом кожаном диване, устало откинув­шись и нервно теребя пуговицу свит­ского сюртука. Директор Департа­мента полиции Плеве картинно стоял рядом, засунув правую руку за борт ци­вильного чёрного сюр­тука. Мундира он не любил и старался одевать его как можно реже.
   Примерно в пяти шагах перед столом стоял навытяжку офи­цер, за­тянутый в тёмно-синий жандармский мундир с погонами подполков­ника и серебряным аксельбантом. Вызванный из Мо­сквы начальник охранного отделения Бердяев держал в пра­вой руке кожаный бювар с докумен­тами, но они не потребова­лись ему при докладе, так как со­ставленную справку он знал практи­чески наизусть.
   Департамент полиции давно вёл учёт самого разнообразного рево­люционного элемента, имевшего склон­ность собираться на посиделки, произносить противоправительственные речи и чи­тать нелегальщину. Обычно, разгромив такой кружок, ограничи­ва­лись тем, что наиболее рьяных высылали из столиц, кого-то склоняли к сотрудничеству, кому то просто делали внушение. Но после цареубийства в ап­реле 1895 года новый министр внут­рен­них дел граф Воронцов-Дашков издал грозный циркуляр об усилении борьбе с анти­госу­дарст­венными эле­ментами. Он тре­бовал в самые короткие сроки покончить со смутьянами, заго­вор­щиками и бомбистами. По­лиция и жандармы по­лучили при­каз приме­нять оружие при малейшей по­пытке сопротивле­ния или попытке скрыться. Последо­вали массовые аресты, но подав­ляющее большин­ство аре­стованных через семь дней приходи­лось освобождать, ибо собрать доста­точные мате­риалы, позво­лившие бы устроить судебный процесс, не удава­лось.
   Но вот в начале мая московским охранным отделением была рас­крыта террористическая организация. Получив осенью 1894 года све­дения о том, что в квартире в Тишском переулке, проис­ходят частые сборища учащейся молодежи, на которых произ­носятся речи террори­стического характера, старый жандармский волк Бердяев провёл бле­стящую операцию.
   Проживавшие на квартире выпускник Московского университета Иван Распутин, студент университета Алексей Павелко-Поволоцкий, томские мещанки Таисия и Александра Аки­мовы и дочь отставного кол­лежского секретаря Анастасия Лукьянова были взяты под на­блю­дение. Московские филёры работали день и ночь, выявляя их связи.
   Выяснилось, что уже довольно длительное время Распутин соби­рает вокруг себя людей, настроенных противоправительст­венно. Ему уда­лось организовать террористический кружок, в который также вхо­дили студенты университета Степан Кроле­вец и Васи­лий Бахарев, учитель Рогожского городского учи­лища Иван Егоров и дочь коллеж­ского асес­сора Зинаида Гернг­рос. Через студента Ивана Войнарского Распутин добыл в уни­верси­тет­ской библиотеке учебники по химии, при помощи ко­торых со­бирался изготовить взрывчатые вещества для бомбы.
   Первоначально Распутин замышлял убить Императора Нико­лая Александровича, который в мае 1895 года должен был посе­тить Мо­скву. Но в апреле, уже после цареубийства, планы поме­нялись. Теперь целью терро­ристов должна была стать Алексан­дра Фёдоровна.
   О планах Распутина достоверно было известно студенту уни­верси­тета Николаю Пухтинскому и слушательнице аку­шерских курсов На­дежде Аракчее­вой, которых убеждали принять уча­стие в тер­рористи­ческой деятель­ности и которые высказались против тер­рора, однако властям ничего не сооб­щили.
   После того, как филёры сообщили о том, что Распутин и Бахарев приступили к испытанию бомб, Бердяев распорядился произвести аре­сты и обыска. Все вышеупомянутые лица, кроме Зинаиды Гернгрос, были аре­стованы. При обысках была изъята гремучая ртуть, пикрино­вая кислота, азотная кислота разной крепости, металлическая ртуть, бертолетова соль, револьвер... Различные записи, касающиеся почти исключи­тельно приготов­ления и действия взрывчатых веществ, как-то: нитроглице­рина, пироксилина, пикриновой кислоты и гремучей ртути... Литера­тура противоправительственного содержания...
   Выслушав подробный доклад Бердяева, граф Игнатьев тихо спро­сил:
   - Вы уверены, подполковник, что арестованы все злодеи, при­част­ные к этой мерзопакостной организа­ции? Или Вы, как это принято у жандармов, кого-то из террористов оставили "на раз­вод"?
   Бердяев испугался и побледнел:
   - Никак нет, Ваше Высокопревосходительство! Я осознаю, что в сло­жившейся ситуации было бы пре­ступно оставить без­наказанным хотя бы одно лицо, замышлявшее цареубийство!
   - Но почему же тогда эта... Как её? Гернгрос, что-ли... По­чему она не под стражей? - взорвался канцлер. - Во что Вы иг­раете, подпол­ков­ник? Я не удивлюсь, ежели на свободе остались и другие террори­сты!
   Бердяев застыл, не смея ничего сказать. И тогда в разговор вме­шался Плеве.
   - Ваше Высокопревосходительство, - обратился он к Игнать­еву, - позвольте мне доложить относительно госпожи Гернгрос. Я вижу, что Николай Сергеевич в смятении...
   - Я слушаю, Вячеслав Константинович, - недовольно ото­звался канцлер.
   - Дело в том, что госпожа Гернгрос - секретный агент мос­ковского охранного отделения с 1893 года. Кру­жок Распутина был раскрыт именно благодаря её стараниям. В настоящее время удалось залеген­дировать, что госпоже Гернгрос удалось, якобы, скрыться от полиции. Я уверен, что она ещё не единожды со­служит верную службу России.
   Граф Игнатьев с невиданной для его возраста и телосложения пры­тью выскочил из-за стола и подошёл к Бердяеву.
   - Ну что же Вы, голубчик, - обратился канцлер, - застыли, аки ста­туя? Нужно было сразу доложить, что это Ваш агент. Вы уж не сер­дитесь на меня, старика, за гнев... Сами понимаете, в ка­кое тяжкое время мы жи­вём и служим Государыне.
   - Так точно, Ваше Высокопревосходительство, понимаю...
   Канцлер вернулся за свой стол, приказал Бердяеву присесть, про­-
   должил:
   - Господа! То, что удалось изловить богомерзких злодеев, это пре­красно. Я буду просить Государыню наградить подпол­ковника следую­щим чином...
   Бердяев вскочил с дивана и произнёс уставное:
   - Рад стараться, Ваше Высокопревосходительство!
   - Садитесь, подполковник, - перебил его канцлер. - Обезвре­женный кружок террористов - это несомнен­ный успех, гос­пода... Но может ли кто из присутствующих дать гарантии, что таких вот кружков больше нет? Действовал ли Распутин едино­лично, по собственному усмотре­нию, или он как-либо связан с теми, кто убил Государя Нико­лая Алек­сандровича? - обвёл граф Игнатьев строгим взглядом всех присутст­вующих.
   - Ваше Высокопревосходительство, - отозвался Плеве, - я уве­рен, что московский кружок действовал са­мостоятельно и к царе­убийству первого апреля не имеет отношения. Но мы землю рыть будем, чтобы тща­тельно отработать все эти мо­менты.
   - А вот времени то у нас и нет, любезный Вячеслав Констан­тино­вич, - ответил канцлер. - Илларион Ива­нович, - обратился он к графу Во­ронцову-Дашкову, - крайне необходимо произве­сти дознание, как можно скорее, чтобы передать этих субчиков в руки военного суда. Общество ждёт от нас жёстких мер по от­ноше­нию к подобным мер­завцам.
   - Военного суда? Но коим образом? - недоумённо спросил граф Во­ронцов-Дашков.
   - "Положение о мерах к охране­нию го­сударственного по­рядка и об­щест­венного спокойствия" ещё никто не отменял, Ил­ла­рион Ивано­вич, - усмехнулся в усы канцлер. - Вы, как ми­нистр внутренних дел, можете пере­давать дела на рассмотрение в во­енный суд для суждения по за­конам военного времени и требо­вать рас­смотрение при закрытых две­рях. Военный суд даёт нам сокращение сроков производства и от­мену апелля­ции и кас­са­ции. И военный суд даёт этим субчикам един­ственно возмож­ный приговор по статье 279-й Воин­ского устава о на­казаниях - смерт­ную казнь через повешение...
   - Но для такого порядка необходимо, чтобы местность была объяв­-
   лена на положении усиленной охраны, Николай Павло­вич... Иного случая законом не предусмотрено...
   Министр внутренних дел встал с дивана и подошёл к столу. Было видно, что он не совсем понимает, к чему клонит граф Иг­натьев.
   - Илларион Иванович! Что Вам мешает сегодня же объявить Мо­скву на положении усиленной охраны? Или телеграфировать Вели­кому Князю Павлу Александровичу, чтобы это сделал он? Хоть се­годня и Духов день, придётся поработать во славу От­чизны и про­сить Госуда­рыню утвердить такую меру...
   - Но будет ли это законно, Николай Павлович? - спросил министр. - Злоумышленники были арестованы в тот момент, когда положение уси­ленной охраны не действовало... Это мо­жет вызвать ненужные пере­суды. Все мы прекрасно понимаем, что во­енный суд - это про­форма, и что все эти одиннадцать мо­лодых людей будут обречены на виселицу. Пепел Ивана стучит в моём сердце, и я, как никто другой, хочу истре­бить всю эту сволочь. Я никогда не прощу им смерть моего сына! Но не вызо­вет ли такой шаг власти опасное возмущение в обще­стве? Го­сударю Николаю Павловичу так и не простили пятерых пове­шенных де­кабристов.
   - Юридическая казуистика меньше всего меня волнует в дан­ном слу­чае. Закон даёт нам возможность об­ратиться к военному суду, так по­чему же мы должны чего-то стесняться? Ведь это просто случай по­мог ох­ранному отделении обезвредить зло­умышленников. А если бы тер­рористам удалось реализовать свой пре­ступный замысел? Нет, Ил­ла­рион Иванович, общество ждёт от нас именно жестокости. Я говорю о здоровой части об­щества, а не про либеральных интеллигентиков. Пора препо­дать жестокий урок, чтобы впредь все знали, что не только за совер­шённый акт террора, но уже за приготовление к таковому лю­бого ждёт висе­лица. А впредь нужно быть готовым к воз­мож­ным су­дебным процессам, а для этого нужно самым сроч­ным образом новое Уго­ловное уложение о наказаниях и изме­нения в уголовное судопроиз­водство. Мыслимо ли, чтобы госу­дарст­венных преступников судили присяжные?
   - Комиссия Фриша уже передала в министерство юстиции проект нового Уголовного уложения, - ответил министр. - Я оз­накомился и должен заметить, что остался весьма и весьма обеспокоенным... Я не сторонник кровопролития, но все ведь есть предел, и если вчера проект Фриша был возможен для ис­пользования, то не уверен, что теперь это допустимо.
   Канцлер обратился к Плеве:
   - Вячеслав Константинович! Я пока не знаю, что там насочи­няли Фриш с его комиссией, но чует моё сердце, что либера­лизмом там ра­зит за версту, от их проекта. А потому я Вас прошу, посмотрите, что они там сочинили и доложите мне. Че­тырнадцать лет сочиняли, те­перь ещё год будут согласовывать и изучать, по­том ещё в Государст­венном Совете будут обсуждать. А времени то у нас нет совсем. Тер­рористы не дают нам вре­мени на раскачку.
   - Слушаюсь Ваше Высокопревосходительство! - кивнул го­ловой Плеве. - Только либерального уложения нам сейчас и не хватало. В наших судах - либерал на либерале. Прокуроры многие вме­сто того, чтобы защищать устои государства, встав­ляют палки в колёса, ме­шают ра­ботать полиции. Ищут любые формальные по­воды, чтобы только освободить арестованных... Цепляются к каждому слову в про­токоле. Возникает закономер­ный вопрос, на кого эти прокурорские чины работают, на госу­дарство, которое исправно платит им немалое жалование, или же на кого иного.
   - Я знаю, Вячеслав Константинович, а потому буду просить Госуда­рыню учредить особую комиссию для преобразования порядка управ­ления в Империи. Многое придётся менять. Мно­гое и многих.
   - Ваше Высокопревосходительство, - продолжил Плеве, - прошу обратить особое внимание не только на террористов-бом­бистов, но и на разного рода кружки, в которых принимает уча­стие всё больше и больше людей. Революционная пропаганда проникает через нелегаль­ные интеллигентские кружки в ле­галь­ные про­светительские учрежде­-ния, в земства, в учебные заведе­ния.
   - Что же это, - спросил граф Игнатьев, - это революция? Или это новая смута?
   - Пока что это лишь подготовка к революции, - ответил Плеве. -
   Не­сомненно, бомбисты представляют угрозу, но все эти любители вести задушевные беседы, рассуждающие о всеобщем счастье, пред­став­ляют не меньшую опасность для государствен­ных устоев. А мы пока что не готовы эффективно бороться с та­кими вот агитаторами. Всё за­канчивается административной вы­сылкой, но разве можно напу­гать револю­ционеров такой мало­стью? Нет, Ваше Высокопревосходи­тель­ство, нужно беспо­щадно карать и карать всех этих болту­нов. Все эти кружки, все эти разговоры и чтения - это те зубы дракона, из кото­рых мо­жет вырасти революция.
   Совещание закончилось, утвердив графа Игнатьева в мнении, что действовать нужно быстро и жёстко, а иначе победить внут­реннего врага не удастся. Либеральные преобразования покой­ного Импера­тора Алек­сандра Второго не только не были оце­нены под­данными, но явно помо­гали тем из них, кто поставил своей це­лью расшатать устои государ­ства. Суд должен быть, прежде всего, верным и верноподдан­ным про­водником и испол­нителем самодержавной воли Монарха, должен быть солидарен с дру­гими органами правительства во всех их законных дей­ст­виях и начинаниях. Но ныне судьи и прокуроры пре­вратились в вер­ных защитников всякого сброда, проповедующего крамолу, а это зна­чит, что нужно незамедлительно выстраивать новую судеб­ную сис­тему, пусть далёкую от европейских образцов, но дейст­венную и эффе­ктив­ную ...
   В тот же день Императрица утвердила введённое в Москов­ской гу­бернии положение об усиленной охране, а уже 27-го мая Московский военно-окружной суд рассмотрел дело по обвине­нию Ивана Распу­тина, Алексея Павелко-Поволоцкого, Таисии и Александры Аки­мо­вых, Ана­стасии Лукьяновой, Степана Кро­левца, Василия Бахарева, Ивана Его­рова, Ивана Войнарского, Николая Пухтинского и Надежды Аракчее­вой. Суд работал скоро и мгновенно оглашённый приговор был ожидаем - лише­ние всех прав состоя­ния и смерт­ная казнь через повешение. Для всех одиннадцати.
   Весть о суровом приговоре для одиннадцати молодых людей мгно­-венно разнеслась по всей России и достигла Европы. Ин­теллигенция Петербурга и Москвы застыла в ожидании, бу­дет ли приговор приве­дён в ис­полнение.
   Московский генерал-гу­бернатор Великий Князь Павел Алек­санд­рович конфирмовал при­говор, но сразу же отправил теле­графную де­пешу на имя Импе­ратрицы с предложением помило­вать осужденных, за­ме­нив смертную казнь каторгой.
  

Глава 10

   Императрица, которой только исполнилось двадцать три года, впер­вые столкну­лась с ситуацией, когда от её личного ре­шения зависела судьба одиннадцати молодых людей. Она нико­гда не думала, что ей придётся когда-либо принимать решение, казнить или же помиловать, но вот этот критический момент, увы, нас­тупил. Получив депешу из Москвы, Александра Фёдоровна утром 28-го мая пригласила к себе канцлера, мини­стров внут­ренних дел и юстиции, Ве­ликого Князя Сергея Александро­вича.
   От приглашения Победоносцева она отказалась, уже зная лю­бовь обер-прокурора к длительным философским рассужде­ниям, наве­вающим скуку.
   Александра Фёдоровна молча сидела в кресле, выслушивая по оче­реди мнения со­бравшихся. В чёрном фланелевом пла­тье, с единст­венной брил­лиантовой закол­кой, бледная и величе­ст­венная, с устав­шими глазами. Предыдущую ночь она практи­че­ски не спала, мучаясь от головной боли и недомогания, и сей­час ей очень хотелось уйти, спрятаться ото всех, чтобы не при­ни­мать никаких реше­ний, чтобы забыть о террористах и каз­нях.
   Рядом с ней сидела Елизавета Фёдоровна, которая пришла вместе с мужем, чтобы поддержать сестру в столь трудный мо­мент.
   Граф Игнатьев и Сергей Александрович категорически были против любых уступок, считая, что только жёсткая позиция вла­сти может ос-та­новить террористов. Они в два голоса доказы­вали, что именно сейчас нужно найти силы и, невзирая на мне­ние продажной русской интеллигенции и на мнение замшелой Европы, преподать жестокий урок всем тем, кто посмеет хотя бы в мыслях посяг­нуть на жизнь царя.
   Граф Воронцов-Дашков неожиданно проявил мягкость и вы­ска­-зался, что можно было бы по­миловать четверых девушек, за­ме­нив им повешение каторгой.
   - Зачем же превращать в героев этих одиннадцать человек, тем са­мым делая их примером для подражания? - вопрошал ми­нистр. - За­чем нам новые Перовские и Желябовы? Зачем нам создавать новые
   революционные легенды для неокрепших душ молодёжи?
   Слушая министра внутренних дел, канцлер недовольно скри­вился и вспылил.
   - Да помилуйте, Илларион Иванович! Имеем ли мы право се­годня проявлять гуманизм? Нет, я не жажду смерти этих девиц, отнюдь, уж поверьте на слово! И сердце разрывается на части при мысли, какие невыносимые горести ждут их родителей. Вы предлагаете отправить их на каторгу? Но тогда каждый в Рос­сии будет знать, что можно за­мышлять цареубийство, можно приготовляться к таковому, и даже если тебя поймают, то ты со­хранишь свою жизнь! И вот тогда уж бу­дут вам и новые Пе­ров­ские, и новые Желябовы! Мы не можем позво­лить себе быть до­бренькими и тем самым создать условия для появле­ния новых бомбистов. Что стоит та власть, которая не способна защи­тить сама себя? Гроша ломаного не стоит, будем уж откровенны. И все революции происходят там и именно тогда, когда власть ока­зыва­ется слабой и безоружной. Девицам этим не повезло очу­титься не в то время и не в той компании, это верно. Но казнь их послужит жесто­ким уроком для всех тех, кто ещё таит в себе преступные умыслы!
   Министр юстиции Муравьёв имел отдельное мнение.
   - Ваше Императорское Величество, - сказал он, глядя прямо на Им­ператрицу, - данный приговор был вы­несен в особых ус­ловиях, и, по моему мнению, является глубоко порочным. Мне достоверно из­вестно, что заседание воен­ного суда шло не более часа. Казалось бы, что все формальности были соблюдены, но мо­жем ли мы гово­рить о том, что суд был беспристрастным, что суд досконально разобрался со степе­нью вины каждого из один­надцати подсудимых? Если вина Рас­путина или же Бахарева не вызывает сомнения, то Пух­тинский и Аракчеева не только не принимали участия в подготовке акта терро­ризма, но и вы­сказы­вали своё отрица­тельное отношение к террору как таковому. Но суровый приговор вынесен всем, в том числе и неви­нов­ным...
   - Николай Валерианович! - нервно перебил министра Вели­кий Князь. - Я читал документы! Как мне известно, Распутин вёл с Пух­тин­ским и Арак­чеевой откровенные разговоры, абсо­лютно не скры­вая своего преступ­ного замысла. Но ни Пухтин­ский, ни Арак­чеева даже и не по­мыслили о том, чтобы сообщить властям о готовя­щемся злодея­нии... А Вы говорите, что эти люди неви­новны?
   - Да, Ваше Высочество, Пухтинский и Аракчеева могут быть винов­ными в недонесении, при условии, что они осознавали серьёзность на­мерений Распутина. Но за недонесение преду­смотрены Уголовным уложением иные наказания, но вовсе не смертная казнь. Немаловажно и то, что мы имеем дело со сту­дентами, с людьми интеллигентными, в среде которых доноси­тель­ство считается подлостью, а если учесть молодой возраст осужденных, склонность их к максимализму...
   Великий Князь вскочил с кресла.
   - Простите, Ваше Величество, - обратился он к Александре Фёдо­ровне, - я солдат, и не очень разбираюсь в юридической ка­зуи­стике. Но у меня в голове не укладывается, как это может быть, чтобы студент Импера­торского Московского универси­тета, узнав, что кто-то готовит злодеяние против особы Госу­даря Импера­тора, мог скрыть это и не сообщить властям. Нико­лай Валерианович не желает понять, что бом­бисты объя­вили нам всем войну, а на войне не до формально­стей. Или власть жес­токой рукой уничтожит крамолу, или же вот та­кие сту­денты-не­доучки взорвут всю Россию. И тогда уже будет поздно, гос­пода!
   Сергей Александрович на мгновение задумался, как будто что-то вспоминая. Затем продолжил:
   - Мне сейчас стыдно вспоминать, что четырнадцать лет назад я счёл возможным передать брату проше­ние Льва Толстого о помило­вании цареубийц. Тогда я был искренне уверен, что нельзя начи­нать новое царствова­ние с казни. Сегодня же я го­ворю, что ни­какое живое христианское чув­ство не может стать причиной для потакания царе­убийцам. Пусть каждый получит по заслугам и пусть каждый несёт свой крест.
   - Каюсь, Ваше Высочество, я тогда тоже просил отложить казнь цареубийц, чтобы не вызывать в обществе лишних волне­ний, - тихо сказал канцлер. - Но сегодня я понимаю, что был не прав. Любое ми­лосердие будет воспринято обществом не иначе, как проявление сла­бости, а этого допускать нельзя! Террористы объявили войну пре­столу, а потому их надлежит уничтожить. И меньше всего меня в на­стоящий момент волнуют юридические тонкости! На войне нет вре­мени на все эти фокусы!
   Сергей Александрович взял со стола справку охранного отде­ления, нашёл нужное место и зачитал:
   - Вот, извольте, "...гремучая ртуть, в шести сосудах, в коли­честве около фунта; пикриновая кислота, в количестве около 1/4 фунта; азотная кислота разной крепости, в шести сосу­дах... ме­таллическая ртуть, в двух сосудах около 3/4 фунта; бертолето­вая соль..." Неу­жели Вам этого мало? Или Вы, Ни­колай Вале­рианович, наивно счи­таете, что такие вот студенты-интеллигенты готовят свои бомбы лишь для царствующих особ? Так Вы не тешьте себя такой надеждой. Вы для них - опричник, держи­морда и палач. И не дай Бог, чтобы вот та­кие вот милые студен­тики-интеллигентики поже­лали покарать Вас за предан­ность престолу...
   - Вашему Высочеству должно быть известно, что в 1881 году я воз­главлял обвинение в процессе по делу о злодеянии первого марта, - твёрдо ответил министр юстиции. - И я просил для всех обви­няемых смертной казни... Смерти! Хотя с государствен­ной пре­ступни­цей Софьей Перовской мы были дружны в дет­стве. Её отец был псковским вице-губернатором, а мой - губер­натором.
   Елизавета Фёдоровна, которая до того не вмешивалась в раз­говор, не выдержала:
   - Николай Валерианович! Я всегда стремилась найти настоя­щую и сильную веру в Бога, всегда старалась жалеть ближ­него своего... Я имею доброе сердце! Но нечего жалеть тех, кто сам никого не жалеет! Эти люди переступили запретную черту, пре­вратившись в жи­вотных. В животных, которые даже не раская­лись! Я согласна, что необходимо сделать всё, чтобы не до­пус­тить превращения революционеров в ге­роев... Преступников нужно казнить и широко оповестить всех о такой казни, чтобы убить в них же­лание рисковать своей жизнью и совер­шать по­добные преступ­ления. Пусть умрут те, кто возжелал смерти рус­скому царю и царице! Но кто они и что они - пусть никто не знает... Пусть в газетах не будет имён казнённых, а тела их за­хоронить тайно, чтобы никто не знал об этом. Или же сжечь и развеять прах по ветру...
   Наконец Александра Фёдоровна решилась. Тихим голосом, не глядя
   на окружающих, она произ­несла:
   - Сегодня утром я была почти готова к тому, чтобы проявить хри­стианское милосердие и помило­вать зло­умышленников. Они молоды, у них у всех есть матери, кото­рые будут невыно­симо страдать... Но потом я на мгновение вспомнила первоапрель­скую траге­дию. Я вспомнила грохот, крики, кровь. Этот невы­носимый запах дыма и крови... И страдания моего несчастного мужа... Злодеи должны быть наказаны, жестоко и справедливо.
   Голос Императрицы немного дрогнул, стал хриплым. Преда­тель­ская слеза покатилась по её щеке. Нервно смахнув слёзы платком, Александра Фёдоровна продолжила:
   - Я сделаю всё, чтобы этого больше не по­вторилось. А все те, кто рассчитывал, что после злодейского убийства Николая Александ­ро­вича в России наступит хаос, жес­токо ошибаются. Да, я всего лишь слабая женщина... Я очень люблю Россию, ко­торая стала моей новой Родиной... Я люблю русских людей, и на добро я буду всегда отвечать добром... Но я никогда не буду жалеть подлых преступников, посмев­ших посягнуть на основы само­державия!
   Большие тёмно-синие глаза Императрицы под длинными ресницами стали ледяными и даже непроницае­мыми, а её голос - сталь­ным. Сильный английский акцент искажал слова, делая речь Импе­рат­рицы зловещей:
   - Для таких у меня всегда найдётся кнут! На их бомбы и ре­воль­веры я отвечу виселицами, я отвечу железом и кровью! Же­лезом и кровью, как говаривал канцлер Бисмарк!
   Багрово-красные пятна, резко появившиеся на бледном лице, выда­вали необычайное волнение этой молодой, но уже сильной женщины, пережившей горечь утраты.
   - Николай Павлович! - обратилась Императрица к канцлеру. - Теле­графируйте в Москву Великому Князю Павлу Александ­ро­вичу моё Высочайшее пове­ление. Приговор должен быть при­ведён в испол­нение. Се­годня же. Немедленно. И пусть во всех газетах завтра со­общат о казни цареубийц, не ука­зывая фамилий... Они сами вынудили меня царствовать, как цар­ствовал Иван Грозный... Жестоко и беспо­щадно...
   Последнее предложение прозвучало в наступившей тишине хлё­стко и резко, как залп расстрельного взвода. От звуков го­лоса Импе­-ратрицы ледяная дрожь прошла по спинам всех присутствую­-щих, и казалось, что голос этот, ни на что не по­хожий, страшный голос, заполнил все закоулки дворца.
   После этих слов Александра Фёдоровна медленно поднялась из кресла и вы­шла из кабинета.

* * *

   В тот же день, вечером 28-го мая, во дворе Бутырской тюрьмы все одиннадцать приговорённых к смерти были пове­шены. Ве­ликий Князь Павел Александрович, который по долгу службы присутст­вовал на казни, позже рассказал канцлеру, что пригово­рённые до конца не верили, что их могут предать смерти.
   Иван Распу­тин успокаивал по­дельни­ков, говоря, что всех их обяза­тельно помилуют, ведь они никого не убили, а только намерева­лись... И только когда солдаты стали наки­ды­вать осужденным мешки на го­ловы, сё­стры Акимовы впали в исте­рику и стали выкрикивать прокля­тия в адрес Павла Алек­сандровича. Великий Князь смутился в растерянности, но новый московский обер-по­лицмейстер Трепов не растерялся и прика­зал вставить сёстрам кляпы. Когда молодой солдат замешкался с исполнением прика­зания, Трепов вырвал у него из рук кляпы и самолично заткнул рты пригово­рённым.
   Сам же Распутин был повешен три раза, так как дважды, уже пове­шенный, из-за неумелости палача он срывался с виселицы и падал на эшафот.
   Во исполнение повеления по приказу графа Игнатьева в газе­тах "Русское слово", "Санкт-Пе­тербургские ведомости" и "Мо­сковские ведомости" были размещены официальные сообщения о казни один­надцати преступников, замыш­лявших цареубий­ство. Без указания их фамилий, имён и званий.
   Казнь одиннадцати молодых людей стала знаковым собы­тием но­вого царствования. Уже больше никто не называл Импе­рат­рицу "гес­сенской мухой" или "гессенской гордячкой". От­ныне она стала "гес­сенской вол­чицей". Именно так назвал Алексан­дру Фёдоровну граф Лев Толстой в своём новом пам­флете "За­пишите меня в бомби­сты", который ходил по рукам в списках, не минуя ни университетских ка­-федр, ни великокняжеских дворцов.
   Для самого писателя сочинение памфлета имело весьма пе­чальные последствия. Высочайшим указом над всем имуществом графа Льва Нико­лаевича Тол­стого была установлена опека.
   Де­партамент по­лиции взял писателя под гласный полицей­ский надзор. Отныне вся входящая корреспонден­ция, посту­пающая в Яс­ную Поляну, доско­нально изучалась полицией, все посети­тели, же­лающие попасть в имение, регистрировались в спе­ци­альном журнале, а при выходе назад - подвергались са­мому тщательному дос­мотру, дабы не вынесли чего недозволенного.
   Святейший Синод публично осудил Толстого и объявил его нахо­дя­щимся вне церкви. "Определение Святейшего Си­нода, с посланием верным чадам православныя грекороссийския Церкви о графе Льве Толстом" было опубликовано не только в "Цер­ковных ведомостях", но практически во всех российских газетах.
   Русская интеллигенция восприняла казнь одиннадцати чело­век и отлучение писателя от церкви как на­ступление реакции. Но рус­ская интеллигенция не догадывалась, каковы будут мас­штабы этой реак­ции.
  

Глава 11

   17-го июня 1895 года в Одессу прибыли послы абиссин­ского не­гуса. Разумеется, что это событие не осталось незаме­чен­ным. Город­ские власти, как и сотни простых одесси­тов, устроили послам бурную встречу, далеко выходящую за рамки обычного официоза.
   Такой торжественный приём был вызван не банальным лю­бопыт­ством. Далёкая Эфиопия воспринималась не просто, как нечто эк­зотическое, но считалась в России оплотом право­сла­вия на Афри­канском континенте. Шедшая там война, в ко­то­рой бо­соногие чер­нокожие воины с устаревшими ружьями, копьями и щитами из кожи бегемота противостояли итальян­ской ар­мии, вооружённой магазин­ными винтовками и скоро­стрель­ными пушками, вызывала в русских сердцах живой от­клик и со­чувствие. Точно также совсем недавно русское обще­ство под­держивало греков, сербов и болгар в их пра­-ведной борьбе про­тив османов.
   К концу 19-го века Африканский континент был практиче­ски полностью раз­делён между европейскими державами, но Эфиопия сохраняла независимость. Италия, опоздавшая ко все­общему разделу мира, рассчиты­вала поживиться и заполучить ко­лонии на африкан­ском побе­режье Красного моря.
   Овладевший в 1889 году короной абис­синских императо­ров хитроумный и жестокий Менелик был вынужден лавиро­вать и ис­кать поддержку у европейцев, в результате чего за­ключил с Италией злополучный Уччиалийский договор, по ко­торому Рим получил не только прибрежную Эритрею, но и не­малую часть про­винции Тигре.
   Итальянцам оказалось мало того, что Эфиопия лишилась зна­чи­тельной части своей территории и выхода к Красному морю. Незадач­ливые наследники Цезаря попытались хитро­стью и об­маном устано­вить протекторат и полностью подчи­нить себе негуса. Для этого итальянские дипломаты прибегли к дешёвой уловке.
   Тексты, написанные в договоре на амхарском и итальянском язы­ках, различались в семнадцатом пункте. В амхарском вари­анте го­ворилось: "Его Величество царь царей Эфиопии может прибе­гать к услугам правительства Его Величества итальян­ского короля во всех делах с прочими державами и правитель­ствами". А вот в итальянском тексте вместо слова "может" стояло "согласен", которое правитель­ство Италии понимало как "должен". На основании такого "диплома­тического мошенни­чества" Рим рассчитывал на полное послушание и подчинение Эфиопии.
   Узнав, что белые нагло его обманули, негус Менелик II в фев­рале 1893 года объявил о расторжении договора и стал спешно гото­виться к войне. Собрав в Эритрее дополнитель­ные войска, в де­кабре 1894 года итальянцы перешли границу, за­нимая всё но­вые эфиопские поселения. Абиссинская армия, вооружённая копьями, саблями, небольшим количеством уста­ревших ружей, вынуждена была отступать.
   Негус решился обратиться за помощью в далёкий Петер­бург, благо, что главным военным советником при нём был русский во­-лонтёр Николай Степанович Леонтьев. В надежде устано­вить дипло­матические отношения с Россией и получить совре­менное ору­жие, Менелик отправил с Леонтьевым личное послание Александре Фёдоровне.
   Получив в ответ небольшое приветственное письмо русской ца­рицы, негус отправил в дальний путь боль­шое посольство, имеющее широкие полномочия, вплоть до подписания договора о военном союзе с Российской Империей.
  

* * *

   Канцлер вошёл в кабинет Императрицы быстро, стреми­тельно, но при этом его плавные движения были похожи на движения бенгаль­ского тигра, который на мягких лапах, спря­тав свои смертельно-ост­рые когти, способен незаметно подоб­раться к любому в густых зарослях джунглей. Алексан­дра Фё­доровна стояла, о чём-то за­думав­шись, у окна, спиной к двери, и не заметила вошедшего графа Игнать­ева. Николай Пав­лович почтительно кхекнул и Им­ператрица, вздрог­нув от не­ожиданности, обернулась.
   - Вы меня немного напугали, граф... Вы так тихо вошли, что я не услышала...
   - Виноват, Ваше Императорское Величество! Я не желал Вас напу­гать...
   Канцлер почтительно приложился к руке царицы, после чего был приглашён к столу.
   - Вы, кажется, хотели доложить о визите абиссинского по­сольс­тва? - спросила Императрица. - Я с нетерпением жду, что Вы мне скажете по этому поводу.
   - Так точно, Ваше Величество! Уже сегодня утром послы прибыли в Петербург. На Николаевском вокзале абиссинцев торжественно встретил граф Ламздорф. Кроме представите­лей городских властей и Святейшего Синода было множе­ство жителей, из всех сословий.
   Заметив в глазах Императрицы немой вопрос, канцлер пояс­нил:
   - Формальной целью эфиопской миссии является возложе­ние венка на усыпальницу почившего в Бозе Государя Импе­ратора Александра Третьего, а вот чем они дышат, так сказать, предстоит ещё узнать... Но я считаю, что до тех пор, пока мы не узнаем, с чем именно приехали абиссинцы, нам не стоит лиш­ний раз дразнить Ита­лию.
   - Следует ли нам ожидать какого-либо недовольства со сто­роны итальянцев, Николай Павлович? И следует ли нам об­ра­щать внимание на таковое недовольство?
   - Позавчера, Ваше Величество, двадцать первого июня, ко мне приезжал итальянский поверенный в делах. Господин Сильвест­релли крайне возбужден поя­вившимися в газетах извес­тиями об официальном приёме, ока­занном в Одессе абис­син­ской депутации. С его слов, этот приём произведёт в Ита­лии самое при­скорбное впечат­ление. Он заявил, что Менелик, доб­ровольно, якобы, подчи­нившийся итальян­скому протекторату, нахо­дится ныне в возмущении против итальянского правитель­ства, и что по­чести, возданные его послан­цам, не со­ответствуют дружествен­ным отношениям, суще­ствующим ме­жду обеими нашими прави­тельствами.
   - Depuis quand l'Italie offre Russie indiquer qui e t comment le prendre? - возмущённо перешла Аликс на французский.
   - Я, Ваше Величество, ответил, что итальян­ского протекто­рата над Абиссинией мы никогда не призна­вали и впредь не признаем, и что Менелик волен вести сношения с Россией вне зависимости от воли и желания короля Италии... А потому итальянской ноты по данному поводу мы принять никак не мо­жем.
   - Вы ответили абсолютно верно, Николай Павлович. Италь­янской наглости нет границ! Но что Вы думаете о позиции Германии и Авст­рии? Ведь Италия вхо­дит в Тройственный союз, и мы не можем не учитывать мнение Берлина и Вены в данном случае. Готова ли наша армия противостоять объеди­нённым ар­миям Германии, Австрии и Италии?
   - Государыня! Мы не нападаем на Италию, мы не посылаем наши корпуса на Рим или Неаполь, мы лишь не признаём италь­янского про­тектората над Абиссинией. Неужели Германия или Австрия пожелают из-за столь мелочного повода поссориться с Рос­сией? Тем паче, что в Вене пре­красно осведомлены о дав­них меч­тах Рима заполучить авст­рийский Триест. Нет, тут я уверен абсолютно точно, что Берлин и
   Вена не полезут в драку. Не стоит Абиссиния того.
   Раскаты грома прервали слова графа. Сверкнула молния и по оконному стеклу громко застучали капли дождя. Аликс вышла из-за стола и подошла к окну. Канцлер резво вскочил, как в юные корнетские годы, ожидая продолжения разговора. Полю­бовав­шись бушующей за окном стихией, Императрица продол­жила:
   - Скажите, Николай Павлович, что Вам известно о составе посоль­ства и его целях?
   - Послом приехал двоюродный брат Менелика - принц Дамто, Ваше Величество! Он носит у негуса чин фитаурари, рав­ный на­шему генерал-адъютанту. В составе миссии также принц Белякио, епископ Харарский Габро Экзиавиер, генерал Гене­миэ, секретарь не­гуса Ато-Иосиф. И вместе с ними наш рус­ский во­лонтёр Леонтьев, тот самый, который привозил письмо от не­гуса.
   - Про господина Леонтьева ходят весьма неоднозначные слухи, граф... Скажите, можем ли мы в полной мере доверять этому чело­веку? Вам не кажется, что этот Леонтьев обычный adventurer, такой себе искатель приключений и сказочных сокро­вищ?
   - Государыня, позволю себе напомнить, как в 1860 году я сам пред­принял одну авантюру, в результате которой был заключен договор с Китаем, а Россия получила территории по Амуру и Уссури, - ответил Николай Павлович.
   Канцлер довольно усмехнулся, как будто вспоминая со­бытия тех давних дней, когда после одиннадцатимесячных пе­рего­воров он убедился, что для понуждения пекинского прави­тель­ства необходима военная сила. Вопреки повелению китай­ского богдыхана, пробрался через расположение всей китайской ар­мии и вошёл в сношение с рус­ской эскадрой. Воспользовав­шись ситуацией, молодой русский ди­пломат весьма хитроумно вмешался в переговоры между китайцами и командованием англо-французского десанта, создал видимость оказа­ния услуги и тем, и другим. Напуганные Игнатьевым китайские ми­ни­стры за мнимое спасение Пекина от европейской оккупации были готовы на любые условия и новый договор был подписан. А 28-летний хитрец на следующий день после подписания Пе­кинского договора стал самым молодым в России генерал-адъю­тантом...
   Императрица что-то вспомнила и ответила:
   - Я знаю, мне рассказывал про эту историю Великий Князь Сергей Александрович. Вы ведь тогда... как это сказать по-рус­ски... walked the razor's edge.
   - Ваше Величество! Некоторый авантюризм бывает весьма полез­ным, как для солдата, так и для дипломата, главное - чтобы это было в меру... Меня это нередко спасало в сложных ди­плома­тических си­туациях. Главное - верить в свою счастли­вую звезду и не бояться риска. Но я продолжу, Ваше Величе­ство...
   Канцлер достал из папки документы и продолжил доклад, перио­дически заглядывая в бумажку:
   - Нам достоверно известно, что абиссинский посол привёз личное послание для Вашего Величества от негуса. Я получил донесение из Каира от нашего дипломатического агента Коян­дера. Он заверяет, что послание не заключает в себе никакой просьбы, ограничиваясь лишь рекомендацией отправляемого в Петербург посланца. "На по­следнего кроме того не возложено никакого политического поручения. Негус, по-видимому, вполне понимает, что никакой материальной по­мощи Россия оказать ему, хотя бы вследствие географического по­ложения обеих стран, не может. Единственно к чему он стремится -- это, будто бы, иметь в Европе благорасположенное к нему государ­ство, которое могло бы подавать ему государственные со­веты и предупреждать о грозящих ему опасностях. Кроме того, он, кажется, желал бы получить из России инструкторов для своей ар­мии и инженеров и другого рода техников для разра­ботки природных богатств Абиссинии. К французам он не хо­чет за ними обращаться, предполагая, что Франция, имея со­предельные с Абиссиниею владения, дружески к ней относится до поры до времени; при известных же обстоятельствах он боится, что она может очутиться в числе его врагов, стре­мящихся уничтожить независимость его страны..."
   Вернувшись в кресло и устроившись поудобнее, Императ­рица ре­шилась задать главный вопрос, который мучил её с са­мого начала аудиенции. Нервно постукивая отполированным ногтем по пепель­нице, она неуверенно спросила:
   - Скажите, Николай Павлович, так ли нужна нам эта Абис­синия, чтобы мы вступали в возможный конфликт с итальян­ским королём? Не получится ли, что Россия ввяжется в афри­кан­скую авантюру, а плоды пожинать потом будут другие? Разве мало было пролито рус­ской крови за освобождение бол­гар, но что с этого получила Россия?
   Игнатьев густо покраснел. Императрица наступила на его "боль­ную мозоль", невольно напомнив о позорном поражении русской дипломатии и отмене Сан-Стефанского мира. Спра­вив­шись с нахлынувшими эмоциями, канцлер тихо сказал, глядя прямо в глаза царицы:
   - Мой святой долг, Ваше Величество, делать всё возможное во благо России. Да, я всегда помню, как британцы, немцы и авст­рийцы бесстыдно отобрали у нас плоды наших славных побед над османами. Но я считал и считаю, что дело освобож­дения славян от турецкого гнёта - благое дело. Но с Абисси­нией - тут иное дело. Я исхожу исключительно из российских госу­дарственных интересов.
   - В чём Вы видите российские интересы в столь далёкой Абисси­нии, кроме поддержки близких к нам по вере людей?
   - Наши интересы в Абиссинии могут быть как чисто по­литиче­ские, так и коммерческие и религиозные. Я не буду скры­вать от Ва­шего Величества, что для соблюдения этих инте­ресов потребуется оказывать помощь негусу, как оружием и боевым материалом, так и деньгами и даже людьми. Полити­ческие ин­тересы - противодейство­-вать усилению Италии, Анг­лии и Франции. Нам нужна сильная Эфио­-пия, способная "от­тянуть" на себя часть сил Британии. Ведь не секрет, что именно Брита­ния является извечной соперницей нашей...
   - Бедная бабушка Виктория, - горько усмехнулась Аликс, не­вольно перебив канцлера. - Вы считаете Англию нашим глав­ным врагом? Неужели наши великие страны не могут стать ис­крен­ними друзьями,
   если не союзниками?
   - Государыня! К сожалению, Ваша августейшая бабушка ко­ролева Виктория не обладает всей полнотой власти, ибо огра­ничена всеми этими парламентскими болтунами. И королева Виктория никогда ведь не поступится интересами Британии. "У нас нет ни постоянных врагов, ни постоянных друзей, у нас есть только постоянные инте­ресы". Помнится, именно так го­ворил лорд Пальмерстон, и нашу политику по отношению к абиссин­цам я хочу строить именно на таких началах.
   - Я согласна с Вами, Николай Павлович... Я помню, что я русская царица, хотя и внучка британской королевы. Я сделала свой созна­тельный выбор, когда приняла православное креще­ние и пошла под венец с покойным Государем...
   - Британия лелеет мысль о создании железной дороги от Капштадта до Каира, а затем и до Калькутты, чтобы таким об­разом соединить свои африканские и индийские владения... Однако Эфиопия лежит на пути, поэтому мешает Англии дос­тичь желаемой цели. Британцы ныне оказывают поддержку Ита­лии, а Россия в таком случае просто обязана поддержать негуса. Если же Эфиопия попадёт под покрови­тельство Рима, то Анг­лия будет иметь там полную свободу действий. Британия укре­пит своё владычество как в восточной половине Аф­рики, так и на Востоке вообще, а это явно противоречит интересам России. По крайней мере, в ближайшие годы...
   - Мне понятна Ваша мысль, Николай Павлович...
   - Своей главной целью, Государыня, - увлечённо продолжал Иг­натьев, - я вижу создание из Абиссинии верного и предан­ного друга России. Нам нужен негус, который будет готов сле­довать нашим сове­там, чтобы, когда в том возникнет нужда, от­влечь внимание Европы на Африку и тем облегчить русскому правительству выполнение задач у себя на границах и за преде­лами последних. При наличии соответст­вующего вооружения негус спо­собен выставить на своих границах грозную армию до ста ты­сяч штыков и держать таковую, сколько по­требуется. Для тамошних условий такая армия будет представлять угрозу соседям. Это мо­жет оказать России великую помощь, а именно, при недоразу­мениях и усложнениях наших с Франциею, Анг­лиею
   либо Ита­лиею.
   - Но сколько это будет стоить русской казне? - поинтересова­лась Императрица. - Вы постоянно мне твердите, что лишних денег у нас нет.
   - Ваше Величество! Министром финансов предоставлена за­писка относительно возможных наших затрат. Расходы от казны нужны минимальные, тем паче, что русская обществен­ность уже готова к сбору средств в помощь эфиопам. Я думаю, что мы можем обойтись тем, что выделим из армейских запа­сов винтовки Бердана, некоторое количество горных орудий и огне­вых припасов. Основные расходы от казны потребуются для на­правления негусу наших офицеров, унтеров и врачебного пер­сонала. Отдельно - командирование горных инже­неров для поиска и добычи природных богатств.
   - Можно ли надеяться, Николай Павлович, что те сказочные богат­ства Эфиопии, о которых так много говорят, окажутся ре­аль­ными? Не мираж ли это, не очередная легенда, придуманная любите­лями мистификаций?
   - Недра Абиссинии богаты не только золотом и серебром, Ваше Величество. Добыча их находится пока в зачаточном со­стоянии, и даже французы и итальянцы не особо там продвину­лись. Но, как мне известно, там есть медь, железо, уголь, се­литра, и русские промыш­ленники просто обязаны опередить тех же французов. Там практиче­ски нет заводов и фабрик, но есть кофе и хлопчатник, и там есть сло­новая кость. Я могу с уверен­ностью сказать, что Россия едва ли най­дёт в ближай­шее время другой рынок, более ей подходящий для сбыта товаров, чем Абиссиния. Я позволю себе напомнить о тариф­ной войне с Гер­манией, которая завер­шилась не совсем выгодным для нас до­говором 1894 года. А торговая конвенция с дружест­венной нам Францией совершенно невыгодна России. Пошлина на наше зерно уже составляет семь франков, Ваше Величество, и мы мо­жем дойти до та­рифной войны с французами... В Европе нас не ждут, Государыня, и не особенно рады видеть наши товары. Там, как Вам известно, своих вдоволь...
   Ледяные глаза Императрицы на мгновение оттаяли.
   - Я верю Вам, Николай Павлович, я верю в Ваш талант дип­ломата и в Вашу счастливую звезду, пусть даже и авантюр­ную... Я жду доклада после того, как Вы по­общаетесь с Леонть­евым...

Глава 12

  
   Реформы, одна за одной, сотрясали Российскую Империю. Ре­форма престолонаследия, реформа правительства, реформа еврейская... Гос­поди, сколько же их ещё будет? Прошло всего три месяца после смерти Императора Николая Алек­сандро­вича, а его вдова и её окруже­ние во главе с графом Иг­натьевым изме­нили лицо госу­дарства так, что Россия стала счи­таться в Ев­ропе оплотом реак­ции и средневе­ковья.
   Канцлер давно хотел добраться до полиции, перешерстить её, на­вести там такой порядок, который будет способствовать эф­фективной борьбе с революционной заразой. Но граф Игнатьев не терпел суеты в делах и взялся за реформу полиции лишь по­сле широкомасштабной подготовки. Хитрый дипломат и опыт­ный разведчик, Николай Павло­вич оказался весьма рациональ­ным администратором.
   Пятнадцать лет назад граф Игнатьев уже выступал инициато­ром масштабных преобразований всей полицейской системы, но тогда к нему не прислушались, всё осталось на своих местах. Департамент полиции и жандармы работали по старинке, перио­дически отлавливая революционеров, но общая ситуация не из­менялась.
   Почти год канцлер не только внимательно изучал отчёты Де­парта­мента полиции, но встречался со многими людьми, чтобы получить ясное представление, какие именно нужны реформы в полиции. Вы­воды были неутешительными, ибо в сложившихся условиях уже не­возможно было обойтись лишь частичными из­менениями и переста­новками. Принимавшиеся до того полицей­ские меры по борьбе с ре­волюционерами да­вали отрицательные результаты. До­ходя временами до серьёзных стеснений мирных обывателей, эти меры оста­вались со­вершенно безвред­ными для революционеров, кото­рые умели их обхо­дить. Виною этому было формальное отношение к делу со стороны по­ли­ции, кото­рое противопоставля­лось фанатизму и глубокой вере в своё дело со стороны революционного элемента.
   Разрабатывая предложения по реформе полиции, канцлер хо­тел ре­шить несколько насущных проблем.
   Самая главная проблема - изменить то превратное отноше­ние по­лицейской власти к обществу, которое заранее осуждает всякую поли­цейскую меру на бесплодие. Если по­лиция смот­рела на обывателя, как на представителя враж­дебного ей лагеря, то обыватель отвечал ей точно таким же отношением. Да что там обыватель, ежели даже ар­мейский офицер сторонился офи­цера жандармского...
   Вторая проблема - изменить структуру полиции и её подчинён­ность, отделив полицию безопасности от об­щей полиции. Канцлер ис­ходил из того, что ежели полиция безопасности сталкивается только с крамольни­ками и преступниками, то че­стные люди должны относиться к ней лояльно. Но по отноше­нию к по­лиции вообще у этих же людей всегда будут иметься мелкие раздра­жения, сопряжённые с взыска­нием по­датей и тре­бованием ис­полнения всех правил бла­гоустройства и благочи­ния.
   Третья проблема - избавление полиции от выполнения из­лишних обязанностей, изменение условий службы и порядка деятельности чи­нов полиции. Российская полиция была обреме­нена массой дел, кото­рые не относились к её прямым обязанно­стям, но были возложены на неё в связи с тем, что их некому ис­полнять. Причём, обязанности эти наслаивались десятиле­тиями и поставили полицию в такое положение, что она стала испол­нять поручения различных инстанций, а прямых своих обязан­ностей - блюсти безопасность населения и охранять его спокой­ствие, исполнить оказалась не в состоянии.
   Всё это было указано в многостраничной записке, которую составил граф Игнатьев для Императрицы и ряда высших санов­ников. Проанализировав сложившуюся ситуацию, канцлер сде­лал вывод, что "чем меньше новая организация полиции будет походить на старую, тем с большим сочувствием и пониманием это будет встречено всем населением России".
  

* * *

   Обычно заседания Комитета проходили в Мариинском дворце, но ежели Императрица изъявляла желание присутство­вать и лично пред­седательствовать, то заседание переносили в библио­теку Зимнего дворца.
   Русские императоры довольно редко по­сещали заседание Ко­митета министров, предпочитая выслуши­вать доклады отдельных ми­нистров. Но Александра Фёдоровна желала держать руку на пульсе событий, а потому старалась присутствовать на заседаниях правитель­ства, на кото­рых обсуж­дались наиболее значимые вопросы. Таким об­разом она училась управлять государством, училась преодолевать своё природное смущение, лучше узнавала людей, которым доверила важ­ней­шие посты в государстве.
   Императрица стремительно вошла в библиотеку, в которой в пол­ном составе собрался Комитет министров. Поздоровавшись с присут­ствующими, она предложила всем занять свои места в креслах.
   - Господа! Граф Николай Павлович Игнатьев представил записку, с которой вы все ознакомлены, - негромко начала Алек­сандра Фёдоровна. - Я решила лично сегодня присутствовать, чтобы иметь возможность выслушать все мнения. Все, без ис­ключения... Лично для меня очевидно, что существующее по­ложение дальше терпеть невоз­можно... Прошу высказываться, господа!
   Неожиданно для всех первым решился высказаться обер-прокурор Синода Победоносцев. Медленно поднявшись, Констан­тин Пет­рович поправил большие черепаховые очки. Его сухая, худая фигура необычайно комично сочеталась с пергаментом выбритого лица, голым черепом и безобразно оттопыренными ушами.
   - Ваше Императорское Величество! - почтительным голосом обра­тился Победоносцев к Императрице. Сделав небольшую паузу, про­должил. - Я с большим интересом изучил записку, со­ставленную Его Сиятельством... Она заслуживает самого при­стального внимания, ибо ясно показывает все явные и скры­тые пороки существующей полицей­ской организации.
   Присутствующие министры слушали Победоносцева, затаив дыха­ние, давно уже привыкнув к тому, что в словах "великого инквизи­тора" всегда звучит истина в последней инстанции. Зная, что Победо­носцев весьма скептически относится к канц­леру и к его прожектам, они были весьма удивлены таким бла­гожелательным выступлением. Но вот Константин Петрович многозначительно посмотрел на Иг­натьева и монотонным голо­сом продолжил:
   - Я не очень хорошо разбираюсь в полицейском ремесле, но я пре­красно понимаю, что значительное увеличение численности как поли­цейских чинов, так и корпуса жандармов, потребует до­полнительного финансирования, что и отражено в записке... Возникает закономер­ный вопрос, из каких источников финанси­ровать полицейские силы после их увеличения? Ведь, как нам всем известно, немалые средства предполагается затратить на народное просвещение...
   Взгляды присутствующих непроизвольно сосредоточились на ми­нистре финансов Плеске, который оставался спокойным и не­возмути­мым. Довольно крякнув, канцлер усмехнулся:
   - Константин Петрович! На восемнадцатой странице имеется рос­пись относительно финансовых затрат на реформирование полиции. Кроме того, я хочу уведомить членов Комитета мини­стров, что сего­дня Государыня всемилостивейше повелела со­кратить расходы Ми­нистерства двора на десять миллионов руб­лей. В соответствие с этим повелением будут урезаны штаты и бюджеты отдельных придворных установлений.
   - Спасибо, Николай Павлович, - недовольным голосом пере­била Императрица. - Действительно, я приказала министру двора сокра­тить расходы на десять миллионов рублей.
   - Ваше Величество! - вдруг живо встрепенулся генерал-адмирал. - Но коим образом придворное ведомство сможет обой­тись без этих денег? Как содержать дворцы, немалый штат при­слуги?
   Императрица обратила свой взор к Великому Князю и слегка ус­мехнулась. Было в её усмешке что-то презрительно-снисходи­тельное. Она открыла свою записную книжку и ответила Алек­сею Александро­вичу:
   - Если бы Ваше Высочество внимательно ознакомилось с тем, на что именно расходуются деньги в придворном ведомстве... Огром­ные суммы уходят без пользы для государства!
   - Но так было всегда! - удивлённо воскликнул Великий Князь. - Невозможно уследить, сколько пирожных украдёт ка­мер-лакей, или сколько бутылок вина из царского погреба разо­бьют по недосмотру!
   - Вы ошибаетесь, - спокойно и уверенно ответила Императ­рица. - Если бы речь шла о камер-лакеях и пирожных, я бы и не заметила столь мелочных расходов. Но я приказала министру двора проверить доходы и расходы придворного ведомства, и комиссия камергера Кнорринга пришла к неутешительным выводам. Речь идёт не о копей­ках, а о миллионах, которые тра­тятся просто так. Вы знаете, что Императорские театры посто­янно приносят убытки?
   - Ваше Величество, я больше ведаю флотскими финансами, чем те­атральными, - попытался пошутить генерал-адмирал.
   Александра Фёдоровна не приняла такую манеру общения с Алек­сеем Александровичем. Она отвернулась от него и продол­жила:
   - Я с удивлением узнала, господа, что лишь оркестры, иг­рающие во время антрактов требуют в год шестьдесят тысяч рублей! А бенефисы артистов? А бенефисы в пользу кордеба­лета, хора, оркестра и вторых артистов? Я не желаю, господа, содержать за счёт казны прима-бале­рин, многие из которых во­зомнили себя чуть ли не царственными осо­бами! Своё жалова­ние они должны зарабатывать на сцене!
   Министр двора Рихтер, благородный старик с седой бородой и усами, твёрдым голосом доложил Императрице, что Высочай­шее повеление непременно будет исполнено... Но придётся не только значительно сократить придворный штат, но и умень­шить расходы на содержание членов Императорского Дома.
   - Оттон Борисович! Я хорошо знаю русскую пословицу "По одёжке протягивай ножки", - ответила ему Александра Фёдо­ровна. - И по­тому мне придётся отказаться от пышной корона­ции и от содержания двора Императрицы Марии Фёдоровны. Сегодня для России важнее уничтожение крамолы, чем при­дворные балы. Великий царь Пётр жил в деревянном доме и ел с оловянной посуды, но поднял Россию! Вели­чие государства оп­ределяется не пышностью балов и не блеском диа­дем, а силой армии и флота, силой власти!
   Присутствующие с немалым удивлением слушали Императ­рицу, которая весьма старательно повторяла слова, которые два дня назад внушали ей канцлер и Великий Князь Сергей Алек­сандрович.
   - Позвольте мне ещё высказать моё мнение, Ваше Величе­ство, - об­ратился Победоносец к Императрице.
   Получив одобрительный кивок, Константин Петрович про­должил:
   - Я, может быть, повторюсь, но скажу, что Россия всегда была сильна благодаря самодержавию. Самодержавие - это не­ограни­ченное взаимное доверие и тесная связь между народом и его царём. В по­следние же годы молодое поколение, очень многие мыслящие люди, становятся не только отчуждёнными от царя и правительства, но даже становятся враждебными пре­столу.
   Победоносцев говорил глухим голосом. Сквозь стёкла очков устало и безразлично глядели умные глаза.
   - И этих враждебно настроенных людей так много, Констан­тин Петрович? - поинтересовалась Императрица.
   - Ваше Величество, к сожалению, их слишком много... И если пра­вительство в ближайшее время не примет самых реши­тельных мер, чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение, боюсь, что нас ждёт катастрофа... Пятнадцать лет на­зад, после злодейского убийства Государя Александра Второго, была попытка привлечения общества к борьбе с крамолой. То­гда "Священная дружина" объединила в своих рядах верных престолу лиц, которые своими силами вели борьбу с революци­онной заразой.
   Канцлер довольно хмыкнул, в его глазах мелькнула искорка. Николай Павлович вальяжно промолвил:
   - Вы абсолютно правы, Константин Петрович! Именно "Свя­щенная дружина", только в новом облике, может стать прегра­дой для распро­странения в обществе революционной заразы. Се­годня по моему пред­ставлению Государыня утвердила устав "Священной дружины". Я же сегодня утвердил Положение о Добровольной охране. Надеюсь, что ряды "Священной дру­жины" объединят не только представителей ари­стократии, но и лучших представителей иных сословий.
   - Граф Игнатьев по моему повелению назначен Верховным началь­ником Добровольной охраны, - сообщила Александра Фёдоровна. - Я уверена, что мои подданные выкажут истинную преданность престолу, помогая "Священной дружине" как фи­нансово, так и личным уча­стием.
   Довольный произведённым эффектом, канцлер выждал не­боль-шую паузу и перешёл к изложению представленного им проекта реорганизации полиции...
  

* * *

   Высочайшее повеление о реорганизации российской полиции было опубликовано на второй день, вызвав самые живые пере­суды в обще­стве. Одни одобрительно говорили, что русская по­лиция станет по­хожа на английскую или германскую. Другие же сокрушались, под­считывая, сколько денег будет потрачено.
   Единый до того Департамент полиции подлежал разделению на два отдельных департамента, государственной полиции и ис­полнительной полиции.
   Департамент государственной полиции, директором которого ос­тался Плеве, осуществлял контроль над деятельностью поли­тической полиции, сыскной полиции и жандармско-полицей­ских управлений железных дорог.
   Департамент исполнительной полиции должен был ведать делами общей полиции, а также руководить вновь создаваемой полицейской стражей. Директором департамента был назначен генерал Баранов, прославившийся в 1877 году, командуя паро­ходом "Веста", который выдержал неравный бой с турец­ким броненосцем "Фехти-Булен".
   Управление полицией становилось централизованным, всё более уходя из-под контроля местных властей. В каждой губер­нии и области создавалось соответствующее полицейское управление, начальник ко­торого назначался Высочайшим ука­зом по представлению министра внутренних дел и фактически не был подчинён губернатору. И хотя губернаторы по-прежнему руко­водили охраной порядка на вверенной им территории, от­ныне все назначения и увольнения в полиции должны были про­изво­диться исключительно полицейским начальст­вом.
   В губернских городах полицейские управления возглавлялись по­лицмейстерами или обер-полицмейстерами. Во главе уездной полиции стоял исправник.
   При всех губернских и городских управлениях создавались сыск­ные отделения, а при уездных исправниках - сыскные части.
   Общая численность полиции должна была увеличиться прак­тически втрое - до 150 тысяч человек. Ряды жандармерии уве­личивались до 25 тысяч человек. Для России это было невидан­ное увеличение поли­цейских сил, которые долгое время пребы­вали в загоне.
   В крупных городах создавалась конно-полицейская стража, а в сельской местности - полицейская стража, которая комплек­товалась по призыву.
   Значительно увеличивался размер жалования полицейским чинам, а за безупречную службу вышедшим в отставку полага­лась пенсия. Это вселяло надежду, что мздоимство полиции, давно уже ставшее притчей во языцех, хоть немного, но сокра­тится. Ведь до графа Игнатьева размер полицейского жалова­ния не пересматривался более тридцати лет, и многие чины по­лиции влачили жалкое полунищенское сущест­вование, получая меньше, чем заводской рабочий. Ну как же в такой
   ситуации не брать взятки и оставаться честным служакой?
   Создавались новые полицейские школы с годичным сроком обуче­ния, с отде­лениями для офицеров и урядников. Курсы при штабе От­дельного корпуса жандармов превратились в Пригото­вительную школу жандармерии. Всё это позволяло в скором бу­дущем иметь в ря­дах полиции настоящих специалистов сво­его дела, а не вчерашних унтер-офицеров, многие из которых вы­шли из забитого села и были малогра­мотны.
   Для действующих полицейских чинов вводились еженедель­ные занятия, на которых не только изучались новые инструкции, но и проводилась стрелковая и гимнастическая подготовка. Тех, кто не способен к обучению - гнать в три шеи...
   Улучшалось вооружение полиции. Как это ни смешно, но до иг­натьевской реформы большая часть русской полиции не имела огне­стрельного оружия. В 1895 году только третья часть городо­вых имела револьверы, а остальные были вооружены лишь абсолютно бесполез­ными в городских усло­виях дра­гун­скими шашками, прозванными в народе "селёдками". Хорошо, если городовой раньше служил в кава­лерии и умел пользоваться шашкой, а если он служил в пехоте?
   После реформы каждый полицейский чин вооружался на­деж­ным револьвером Смит-Вессона, который заменялся в армии новыми "наганами", а полицейская стража получила новые трёхлиней­ные вин­товки.
   Пешие городовые в дополнение к ре­вольверам получили длинные деревянные дубинки-палицы, по образцу тех, которые граф Игнатьев предлагал ввести ещё в 1881 году, а в полицей­ских околотках созда­вался запас старых "бер­данок" и патронов к ним на случай подавления вооружённых выступле­ний.
   Даже внешний вид полиции, и тот изменился после игнатьев­ской реформы. Вместо мешко­ватых долгополых кафтанов на крючках и широких шаровар, которые делали городовых и при­ставов похожими на сельских старост, были введены элегант­ные чёрные однобортные мун­диры с оранжевыми выпушками и гер­бовыми пуговицами. Кон­ная по­лиция получила щегольские двубортные мундиры, чёр­ные ка­вале­рийские шинели и мерлуш­ковые драгунские шапки с султанами из
   конского волоса.

Глава 13

  
   Масштабные преобразования, затронувшие полицию, сов­пали с ря­дом иных нововведений, которые должны были спо­собствовать эф­фективной борьбе с революционерами.
   Ещё в 1881 году граф Игнатьев писал, что "паспортная система, в её настоящем виде, от­нюдь не способна задерживать или обнаружи­вать крамольников; потому следовало бы при­нять не­которые меры..."
   Особое совещание под председательством Вячеслава Кон­стантино­вича Плеве выработало новое "Положение о паспорт­ной системе", которое учло все пожелания канцлера. Сам Плеве был твёрдо убеж­дён, что если ввести в России жёсткую пас­портную сис­тему, то это значительно облегчит борьбу с тер­рори­стами.
   Существовавшее "Поло­жение о видах на жительство" от 3-го июня 1894 года было очень либе­раль­ным. Хотя покойного Алек­сандра Третьего разномастные либералы обвиняли в консерва­тизме, именно этим положе­нием отменя­лась уго­ловная от­ветст­венность за наруше­ние пас­порт­ного ре­жима. По этому же поло­жению особый крас­ный знак в паспортах лиц, находящихся под надзором полиции, больше не про­ставлялся. "Волчьи паспорта", как ок­рестил их народ, заме­нялись по­сле окончания над­зора на новые, но уже без отметки о судимости. Всё это, несомненно, помогало неблагона­дёжным элементам ускользать от полиции.
   Новое "Положение о паспортной системе" было введено в действие с 15-го июля 1895 года.
   В Российской Империи вводилось два вида паспортов - бес­сроч­ный пас­порт (с синей об­ложкой) для лиц, которые были ос­вобождены от уплаты налогов, и пас­портная книжка (с серой об­ложкой) на пять лет для лиц, кото­рые были обязаны платить на­логи.
   При этом в паспортах ранее судимых лиц должен был ста­виться специальный красный знак. Дру­гой знак, зелёный, дол­жен был ставиться в паспортах лиц, кото­рые были внесены в списки неблагона-­
   дёж­ных.
   Все паспорта отныне были с фотографиями их владельцев. При этом фотогра­фическая карточка, снимае­мая при полиции, обязательно сохранялась в паспортном столе. Паспорт обяза­тельно подписывался его владельцем, а прописка паспорта про­изводилась исключительно после личной явки, опроса и сверки почерка.
   Относительно лиц, представляющихся подоз­рительными, полиция получила право требовать от них све­дений и доказа­тельств о месте пребывания их в тече­ние послед­них трёх лет. Сведения о место­пребы­вании должны быть за­свидетельст­вованы пятью благонадёж­ными людьми. Такая мера позволила кон­тролировать перемещение подозрительных лиц, возможно свя­занных с революционерами.
   По примеру Англии стало возможным сво­бодное обращение карто­чек из­вестных разы­скиваемых преступников, как обще­уго­ловных, так и политических, с указанием предлагаемого пра­ви­тельст­вом вознагра­ждения за ука­зание их местопребыва­ния.
   Паспорта не были предусмотрены лишь для туземного насе­ления Туркестанского края и Сибири, но вы­ехать за пределы своей об­ласти или губернии без пас­порта они не могли. Киргиз, который желал вы­ехать из Акмолинской области в Нижний Новгород на ярмарку, обя­зан был выправить пас­порт.
   Специальные бессрочные паспорта с жёлтой обложкой вво­дились для иудеев и вы­крестов. В этих паспортах кроме сведе­ний о личности владельцев, делались отметки об уплате специ­альных налогов и сбо­ров, установленных для евреев.
   За нарушение паспортного режима вводилась уголовная от­ветст­венность. В первый раз наказание было мягким, всего шесть ме­сяцев ареста, а вот за повторное нарушение грозило тюремное заключение сроком на два года.
   Одновременно, с 15-го июля 1895 года, был изменён и поря­док вы­-
   езда за ру­бежи Российской Империи. Для вы­езда за гра­ницу был уста­нов­лен специальный паспорт с зелёной обложкой. Срок дейст­вия та­кого пас­порта - до пяти лет, но за каждые пол­года владелец должен был внести плату в размере 300 рублей. При каждом выезде за пре­делы России необходимо было полу­чить согласие на то жандармского управ­ле­ния. Без разреши­тель­ного удостоверения жандармерии - через русскую границу не про­ехать.
   Введение довольно высокой оплаты за заграничные паспорта вы­звало сильное недовольство. Канцлер подвергался многочис­ленным атакам со всех сторон. Дворяне и купцы, студенты и пи­сатели, финан­совые аферисты и карточные шулера, все были возмущены тем, что пошлина выросла ровно в двадцать раз. За какие-то полгода пребыва­ния за границей - отдай в казну целых триста руб­лей! Это при том, что хорошую корову можно было купить за пятнадцать-двадцать рублей. Ну, разве это не нату­ральный грабёж?
   Николай Павлович Игнатьев был непреклонен. Он не уста­вал пояс­нять, что увеличение пошлин на заграничные паспорта не только по­полнит казну, но и уменьшит вывоз капитала из Рос­сии. Все эти ставшие традиционными модные поездки "на воды" при­водили к тому, что великосветские повесы и их дамы тратили огромные деньги в Баден-Бадене и Ницце, тем самым обогащая Европу и её производи­телей. Сплош­ным по­током за границу шёл русский хлеб, рус­ское масло, рус­ский са­хар, а вырученные деньги легкомысленно прогулива­лись на за­граничных курортах. А в это время много­страдальный рус­ский крестьянин вёл полуголодный образ жизни и пахал дере­вянной сохой.
   В одной из частных бесед канцлер абсолютно справедливо заметил, что подданные русской Государыни должны отдыхать в Гур­зуфе, Алупке и Пятигорске. А если кому-то не жалко вы­ло­жить ше­стьсот рублей, то пусть едет на целый год на Лазур­ный берег. А на его кровные денежки русское правительство будет строить новые за­воды и фабрики...
   В то же время был издан секретный циркуляр министра внут­ренних дел относи­тельно эмиг­рации. Всем должностным лицам было предпи­сано оказывать всяческое содействие иудеям и вы­кре­стам, же­лающим эмиг­рировать за пределы Российской Им­перии. При этом эмигри­ро­вавшие евреи должны были вно­ситься в особые списки, после чего они уже не имели права ни­когда воз­вратиться в Россию.
   Этим же циркуляром было категорически запрещено выда­вать разрешения на выезд за границу лицам, которые числились в списках неблагонадёжных. Узнав об этом, Императ­рица спро­сила графа Во­ронцова-Дашкова, с какой целью введён этот за­прет, ведь будет го­раздо лучше, если Россию покинет как можно больше лиц, враждеб­ных престолу и правительству. Министр отве­тил просто:
   - Ваше Императорское Величе­ство! Если бы эти рево­люцио­неры
   ехали из России, чтобы кутить в па­рижских рестора­нах, я был бы только "за". Но они ведь едут за границу, чтобы там, бу­дучи недося­гаемыми для на­шего правосу­дия, заниматься революцией. По­этому лучше пусть эти субчики сидят в России, чем потом Рач­ковский будет их отлавли­вать по всей Европе.
  

* * *

   Не были забыты правительством и многочисленные ссыль­ные. Об­щее число ссыльных в Сибири и на Сахалине достигло почти 300 ты­сяч человек, из которых добрая половина была со­слана в администра­тивном порядке. Вместе с политически не­благонадёжными контингент административно-ссыльных в ос­новном составляли люди, извергнутые крестьянскими и мещан­скими обществами из своей среды. Ссылка обеспечивала охрану сельских обществ от преступлений наиболее не­терпимых в крестьянской среде - конокрадства, поджогов, грабежа.
   Но, освобождая общество от неблагонадёжных и порочных лиц, правительство тем самым создавало немалые проблемы для развития Сибири. Сибирские губернаторы в своих докладах ука­зывали, что от­крытие Сибирской железной дороги разрушило "географическую изо­ляцию" ссыльных, что среди них распро­странено бродяжничество, а власти не имеют возможности ор­ганизовать реальный "правительст­венный надзор". Значитель­ный процент побегов ссыльных ясно указы­вал, что необходимо изменить систему.
   Потому по предложению канцлера для ссыльных создавались рабочие колонии Главного тюремного управления. Отныне ссыльные не имели права жить на вольных квартирах, а исклю­чительно в коло­ниях, под тщательным присмотром. Создание рабочих колоний пре­следовало несколько целей. Эти учреж­де­ния должны были приучать ссыльных к правильному труду, обучать их ре­меслу, и, в то же время, обеспечивать надзор и изоляцию от местного населения. Отныне ссыльные полностью переходили на самоокупаемость.
   15-го июля 1895 года было обнародовано "Положение о ра­бочих колониях для ссыльнопоселенцев". В тот же день в газе­тах появился и Высочайший указ "О запрете бродяжничества и ни­щен­ства". Указ ка­сался как бездомных бродяг, так и лиц, ко­торые имели постоянное место житель­ства, но добывали себе на про­питание по­про­шайничест­вом.
   Бродяги-инвалиды и нищие-инвалиды должны были принуди­тельно помещаться в дома призрения, которые создава­лись в ведомстве учре­ждений Императ­рицы Марии.
   Физически здоровые бродяги и нищие, которые могли тру­диться, принуди­тельно по­мещались в работные дома, которые создавались в составе Министерства внутренних дел. Ра­ботный дом представлял из себя учрежде­ние за­крытого типа, где быв­шие отбросы общества полу­чали пристойную еду, одежду и жи­льё. Но также они полу­чали обя­занность тру­диться, возмещая из своего заработка затраченные прави­тельством средства. В ра­ботных домах устанавливалась строгая дис­циплина, а побег ка­рался каторжными работами.
   Те же бродяги, которые не могли доказать настоящее своё со­стоя­ние или звание, и чью личность было невозможно устано­вить, подле­жали отправке на каторжные работы сроком на 5 лет. После освобож­дения они подлежали помещению в рабочие ко­лонии. Кроме того, ана­логичному наказанию подлежали те ино­странцы, которые после вы­сылки за границу, с воспрещением возвращаться, будут снова задер­жаны в России, а также бывшие российские подданные, ранее эмигри­ровавшие, но вернувшиеся в Россию без разрешения властей.
   Что же касается малолетних беспризорников, то для них в воен­ном ведомстве соз­дава­лись баталь­оны канто­нистов, в которых детей не только воспитывали, но и обучали военным спе­циально­стям, подго­тавливая будущих оружейных мастеров, писарей, музы­кантов и ун­тер-офицеров.
   Новое "Уложение о телесных наказаниях" регламентировало порку розгами, которая могла применяться к следующим лицам:
   - к осужденным, отбывающим наказание в тюрьмах или на ка­торге;
   - к малолетним, содержащимся в исправительных приютах;
   - к ссыльнопоселенцам;
   - к лицам, содержащимся в работных домах.
   Число ударов розгами для мужчин устанавливалось от пяти­десяти до двухсот, для женщин - от пятидесяти до ста. Для указанных категорий лиц телесные наказания применялись за на­рушение дис­цип­лины и проявление не­почтения к долж­ностным лицам адми­нистрации
   и начальству.
   Кроме того, бродяги и нищие после задержания и перед по­меще­нием в работные дома, также подверга­лись наказанию роз­гами до пя­тидесяти ударов.
   В армии и на флоте телесные наказания могли применяться в виде дисципли­нар­ного наказания для сол­дат и матросов, переве­дённых в разряд штрафованных. Ротные коман­диры получили право назначать до пятнадцати ударов, батальонные командиры - до тридцати, полко­вые - до пятидесяти. На военных кораблях на тех же основаниях вме­сто розог могло быть назначаемо нака­зание линьками.
   В местах заключения воен­ного ведомства иных телесных наказа­ний, кроме розог, не было установлено. А вот заключён­ные в испра­ви­тельных тюрьмах мор­ского ведомства могли быть под­вергаемы содер­жанию в цепях на срок до десяти дней.
   Телесные наказания могли применяться вне зависимости от того, к какому сословию отно­сился провинив­шийся. Ежели он был дворяни­ном, то после такого нака­зания автоматически ли­шался дворян­ства, что было прямо прописано в "Уложении". Ну, какой же это дворянин, ежели его выпороли розгами, как по­следнего холопа?
  

* * *

   Возрождённая по инициативе канцлера "Священная дру­жина" не просто получила офици­альный ста­тус, но фактически стала полугосу­дарственной организацией с чёткой иерархией и строгой военной дис­циплиной.
   Тот ореол таинственности и мрачности, которым была окру­жена "Священная дружина" во времена Александра Третьего, был автома­тически перенесён на детище графа Игнатьева. Вне­зап­ное воссоздание организации стало причиной появления в на­роде многочисленных мифов. Секретность, с которой создава­лась организация, и неуемное любопытство обывателей сде­лали своё дело. Все знали, что граф Иг­натьев назначен Вер­хов­ным начальником Добровольной охраны, но никто не знал, кто же именно входит в состав Совета первых старшин, являв­шегося верховным совеща­тельным органом "Священной дру­жины". Людская молва при­писывала членство в Совете то Ве­ликому Князю Сергею Алек­сандровичу, то графу Воронцову-Дашкову, то поч­тенному Кон­стантину Петровичу Победонос­цеву. Особенно извраща­лись в своих догадках придворные круги и... паршивая российская ин­теллигенция...
   "Священная дружина" не ис­пытывала особой нужды в сред­ствах. Императ­рица Алек­сан­дра Фёдоровна подала пример и выделила из личных средств на содержание организации мил­лион рублей. Много­численные патриоты-монархисты последо­вали этому благородному примеру и стали вносить крупные по­жертвования, призывая всех и каждого помочь своей копейкой защитить престол и побороть кра­молу.
   Главное правление "Священной дружины" имело чёткую во­енную структуру. Организационный комитет был своеобраз­ным штабом, ко­торый занимался как устройством общества, так и изданием газет и просветительской литературы, агита­цией среди простого народа. А вот Исполнительный комитет ведал агентур­ной работой внутри России и за границей, а также про­ведением тайных мероприятий. Борьба с воз­рождающимся революцион­ным подпольем стала главной задачей "Священной дру­жины".
   Обряд посвящения в дружинники предусматривал клятву на вер­ность Государыне Императрице. После совершения обряда "посвя­щённый" давал расписку беспрекословно повиноваться и выполнять все приказания начальников, которая затем от­прав­лялась на хранение в Совет первых старшин. Каждый дру­жин­ник при зачислении в ряды получал свой определённый но­мер, а для обращения друг к другу, вне зависимости от ранга и долж­ности, было принято слово "брат".
   В подчинении Совета первых старшин находилась Добро­вольная охрана, в которую принимались представители абсо­лютно всех сосло­вий. В задачу добровольцев входило как обес­печение наружной ох­раны Императрицы во время выездов за пределы дворцов, так и со­действие полиции и жандармерии при подавлении уличных беспоряд­ков, проведение силовых акций в отношение антигосударственных элементов.
   Добровольная охрана получила чёткую военную организа­цию, под­разделяясь на десятки, сотни, дружины и штандарты. Первона­чально, будучи сформированными лишь в обеих рос­сийских столицах, её дру­жины и штандарты быстро появились в Киеве, Ярославле, Нижнем Новгороде, Харькове и иных горо­дах. От добровольцев не было отбоя, и большинство из них было из простого народа. Купцы и крестьяне, рабочие и мещане, ре­мес­ленники и лавочники, все наперебой выска­зывали жела­ние по­служить Государыне. Монархически настроенные дво­ряне из лучших семейств жаждали по­полнить ряда "Священной дру­жины".
   "Почётными дружинниками" стали профессор-химик Дмит­рий Менделеев и профессор-историк Дмитрий Иловайский, художник Виктор Васнецов и издатель Алексей Суворин, кото­рые приняли личное участие в становлении Добровольной охраны.
   Если "Священная дружина" не афишировала свою деятель­ность, как и своё существование вообще, то Добровольная ох­рана действо­вала совершенно открыто, получив форменную одежду и даже право на ношение оружия.
   Верноподданнически настроенные купцы не поскупились, и дру­жинники очень скоро облачились в чёрные блузы и шаро­вары, чёрные фуражки с белыми кантами и юфтевые сапоги. А со складов военного ведомства им были переданы револьверы Смит-Вессона и карабины Бердана, которые снимались с воору­жения в армии.
   В Добровольную охрану записалось значительное число отставных офицеров, которые занялись обучением личного со­става. Ка­ждое вос­кресенье на городских площадях можно было наблюдать, как муш­труют добровольцев, как старательно ша­гают в едином строю присяж­ные поверенные и извозчики, учи­теля и подмастерья.
   На улицах обеих столиц стали появляться патрули Добро­вольной охраны, которые совместно с полицией взяли под ох­рану важнейшие государственные учреждения.
   Дружинники моментально получили в народе прозвище - "чёрные
   псы", по цвету одежды. А вот среди ин­теллигенции всех причастных к "Священной дружине" назы­вали не иначе, как "опричники"...
  

Глава 14

   Петербург чествовал посланцев далёкой Африки, как ге­роев. Толпы народа осаждали помещение абиссинского по­сольства, же­лая лично засвидетельствовать своё почтение чер­нокожим вельможам. Ежедневно достав­лялись со всех сторон письма с выражением глубо­кой симпатии к Абиссинии. От имени различ­ных обществ и частных лиц поступали в огромном количестве самые разнообразные подарки и цветы, а также при­глашения на балы и торжественные собрания.
   Петербургские и московские газеты с подачи графа Игнать­ева на­чали печатать статьи, описывающие героическую борьбу православ­ных африканцев против нечестивых европейских ко­лонизаторов.
   Размеренная жизнь российской столицы была нарушена аф­рикан­ской экзотикой. Особенно сильное впечатление на петер­буржцев произвёл непривычный внешний вид абиссинцев. Все они были жгу­чими брюнетами и, как обратили внимание любо­знательные при­дворные дамы, настоящими красавцами, от ко­торых трудно было ото­рвать взгляд.
   Темнокожие принцы поразили всех чрез­вычайно благород­ной ма­нерой держать себя. Дамы сразу же отметили, что у них очень краси­вые руки, в особенности - кисти, словно точёные из драгоценного камня.
   Необычайно яркая, похожая на теат­ральную, одежда гостей из атласа, расшитого шёлком, украшенная золотыми и серебря­ными застёжками и пряжками, драгоценными камнями, приво­дила петер­буржцев в восхищение.
   Любопытствующие горожане внимательно разглядывали торчащие с правого бока абиссин­цев красные сафьяновые ножны, в которых покоились кри­вые длинные сабли, заткну­тые за пояс. Ножны были об­виты золотыми пло­скими кольцами - на­градами за отличия. Чем больше украшений было на нож­нах сабли, тем важнее чин и тем больше подвигов совершил её но­сящий, то есть украшения на ножнах означали то же, что в Рос­сии ордена. Осо­бенно много колец насчитали вездесущие маль­чуганы на ножнах сабли у принца Дамто, который
   успел повое­вать не только с итальянцами, но и с махдистами.
   Всё это африканское великолепие довольно нелепо сочета­лось с куп­лен­ными в Одессе чёрными фетровыми шляпы, ев­ропейскими кожаными штибле­тами и чёрными чулками, соз­давая атмосферу кар­навала.
   В течение недели абиссинцы знакомились с Санкт-Петербур­гом, отдавали визиты вежливости, посещали храмы и дворцы, учреждения и магазины. Привыкшие к эфиопским про­сторам, посланцы далёкой страны даже после посещения Одессы и пу­тешествия по железной дороге были ошарашены огромным ев­ропейским городом. Очень многое вы­звало любо­пытство и удивление эфиопов, и монументаль­ные постройки с огромным количеством окон, и многочисленный шумный город­ской транспорт, и толпы людей, торопливо шагавших и бегущих в разные стороны.
   Почему-то абиссинцев особенно по­разили велосипеды. Ещё в Одессе посольская делегация была приглашена на городской иппо­дром, где проводились соревнования велосипедистов. Уви­дев, как уверенно, на большой скорости мчались гонщики, принцы и сопрово­ждавшие их оруженосцы-офицеры загорелись желанием приобрести себе двухколёсные машины. Но ещё больше их интересовало всё, свя­занное с русским оружием и русской армией. Эти природные воины ценили оружие больше, чем что-либо ещё.
  

* * *

   Пока гости знакомились с прелестями русской столицы, граф Иг­натьев лично встретился с членами русской экспедиции в Абиссинию - Леонтьевым, Звягиным и иеромонахом Ефре­мом.
   Официально экспедиция направлялась под эгидой Импера­тор­ского Русского Географического общества и в её задачи вхо­дило "...изучение течения светил небесных, стран земли, веры, законов, нравов и обычаев народов, на земле обитающих, жи­вотных, на земле во­дящихся, и растений". При этом её статус был подкреплён весьма солидным финансовым обеспечением и политической поддержкой по линии военного ведомства.
   Леонтьев имел поручение собирать подробную информацию о на­селении, транспортных коммуникациях, вооружённых си­лах Эфио­пии, её взаимоотношениях с европейскими странами. Кроме того, шла речь об установлении дипломатических кон­так­тов с абиссинским не­гусом, с чем лихой уланский офицер бле­стяще справился.
   Леонтьев представил канцлеру свои соображения относи­тельно дальнейших российско-абиссинских отношений. Прежде всего, пред­ложил он, необходимо отправить в Аддис-Абебу русскую диплома­тическую миссию, учредив там постоянное посольство.
   На втором месте стояла посылка в Эфиопию русских спе­циали­стов. Армия негуса нуждалась в военных инструкторах, чтобы из плохо вооружённой иррегулярной толпы получилась регулярная во­енная сила, способная противостоять европейским воякам. Леонтьев считал, что абиссинцы являются прекрас­ными воинами, выносли­выми, неприхотливыми, но при наличии замечательного людского ма­териала не было ни умелых офице­ров, ни действенного унтер-офицер­ского корпуса.
   Для обуздания эпидемий, ежегодно уносивших тысячи люд­ских жизней, абиссинцам нужна была современная медицин­ская помощь. Абиссинские знахари "лечили" по старинке, ис­поль­зуя прадедовские снадобья из змеиного яда и перетёртых червя­ков, почему был желате­лен приезд русских врачей и фельдше­ров.
   Особое внимание Леонтьев обратил на развитие промышлен­ности Абиссинии, что могло принести существенные прибыли России. По­иск и добыча природных богатств, строительство фабрик и мастер­ских, всё это требовало не только знающих ин­женеров и техников, но даже простых каменщиков, ибо абис­синцы умели строить лишь арха­ичные здания из ракушечника, глины и соломы.
   Романтик и немного авантюрист, Леонтьев говорил всем, что поехал в далёкую Абиссинию из желания показать всему миру - рус­ские могут служить своей Родине, не прибегая к огню и мечу, не хуже англичан, французов и немцев, свивших себе при помощи этих двух факторов прочные гнёзда в Африке. Но Ни­колай Степанович при этом был прагматиком. Он заинтересо­вал графа Игнатьева предложе­нием Менелика, который просил по­мочь Эфиопии в приобретении бухты Рахейта на побережья Красного моря. В случае удачного ис­хода Абиссиния получала выход к морю, а Россия получала возмож­ность использовать эту бухту, как угольную станцию и стоянку для своих судов, а также в качестве торгового порта.
   Всё упиралось в политическую волю России. Нежелание по­ссо­риться с Италией грозило потерей дружеских отношений с Абис­синией. Разумеется, что это усилило бы позиции францу­зов, которые уже привыкли оказывать влияние на Менелика.
   В 1894 году негус уже подписал концессионное соглашение на 99 лет со швейцарским инженером Альфредом Ильгом на по­стройку железной дороги от французского Джибути до Аддис-Абебы. Акционерами компании были сплошь французы, что ставило будущие железнодорожные со­общения Абиссинии в полную зави­симость от французского прави­тельства...
   После недельных консультаций и совещаний был устроен приём абиссинского посольства Императрицей, который на­долго остался в памяти добросердечных африканцев и госте­при­имных русских.
   Утром 30-го июня все члены посольства, вновь поразившие всех без исключения придворных своими экзотичными и яр­кими наря­дами, исключительно благородным видом и поведе­нием, в сопровож­дении Николая Степановича Леонтьева про­следовали по беломрамор­ной Иорданской лестнице в Большой Тронный зал Зимнего дворца. Величественные арочные про­лёты, монолитные колонны сердоболь­ского гранита, огром­ные зеркала и сверкающая позолота, всё это по­ражало вообра­жение эфиопов, но они не подавали вида.
   Двор был в трауре. Александра Фёдоровна встретила гостей, одетая в строгое чёрное платье без единого украшения. Граф Игнатьев, Ве­ликий Князь Сергей Александрович, военный ми­нистр были в парад­ных мундирах, с эполетами и орденскими лентами.
   На их фоне абис­синцы выделялись белоснежными шёлковыми рубашками, поверх которых были надеты застёг­нутые золотыми пряжками парадные шамы - плащи из синего либо чёрного бархата, выкроенные в виде львиной шкуры. Очертания этих экзотических накидок изображали хвост и че­тыре лапы, а края были обшиты цветным шёлком и золо­тыми нитями.
   Чернокожий генерал Гене­миэ выделялся парадным убором из
   длинной золотистой львиной гривы, которая, словно ог­нен­ный венчик, сверкала, отчётливо рисуясь каж­дой отдельной прядью на чёрных курчавых волосах. На его плечи был наки­нут лемпт - боевой плащ из чудного меха чёрной пантеры с се­реб­ряным позумен­том по краю и пышным аграфом на цепке у шеи.
   Лишь епископ Харрарский выглядел весьма скромно в своём бе­лом клобуке-тюрбане и чёрном плаще.
   Принц Дамто выразил Александре Фёдоровне глубо­кие со­болез­нования по поводу смерти Александра Третьего и Ни­ко­лая Второго, а затем очень изысканно вручил письмо от Ме­нелика и абиссинский орден "Печать Соломона".
   Негус презентовал русской царице восьмиконечную свя­щенную звезду весом около восьми килограммов золота, кото­рая покои­лась на двух подушках, вышитых золотом. Внутри нахо­дилась рукописная Библия, обшитая зелёным бархатом, ук­ра­шенным роскошным золотым тиснением.
   Абиссинская императрица Таиту передала изящную кор­зину из тончайшего камыша, которая посредине охватывалась поясом с под­весками в виде бахромы из серебри­стой материи. Крышка корзины была украшена серебряным шаром с крестом.
   Леонтьев, которому пришлось выполнять обязанности перево­дчика, поведал Императ­рице, что для того чтобы сохранить ис­правной такую фили­гранной работы корзину, абиссинской при­слуге пришлось нести её на голове по знойной пустыне от дворца в Аддис-Абебе до морского побережья.
   Для Марии Фёдоровны были поднесены очень изящные оже­релья и брас­леты, но гордая датчанка решила показать свой характер и потому проигнорировала приём абиссинских послов, сославшись на недомогание.
   В свою очередь Менелику были пожалованы знаки ордена Алек­сандра Невского, украшенные бриллиантами. Епископ Ха­рарский по­лучил замечательной красоты золотую панагию. Все остальные чины посольства были награждены орденами Анны и Станислава, в зависимо­сти от своего звания.
   Но истин­ную ра­дость эфиопы выказали, когда каждому из них были вру­чены новенькие мо­синские вин­товки, револьверы Смит-Вессона и златоустовские шашки в богато украшен­ных ножнах.

* * *

   О торжественном приёме абиссинского посольства писали не толь-
   ко русские, но и многие европейские газеты. Тем временем часть эфиопской миссии с помпой посетила Москву, где со­стоялись многочисленные встречи, а москвичи преподнесли многочисленные подарки, в том числе тринадцать церков­ных колоколов. Принц Дамто всё это время оставался в Петербурге, готовя вместе с Леонтьевым и русскими чи­новниками россий­ско-абиссинский договор.
   Воскресным утром 20-го августа 1895 года петербургские га­зеты вышли с сообщениями о заключении российско-абиссин­ского союза. Хотя официального текста договора опублико­вано не было, но сам факт его заключения привёл в смятение не только напы­щен­ных джентльменов из Форин-офис, но и их парижских кол­лег с набереж­ной Кэ д'Орсе, которые уже при­выкли считать Абиссинию зоной ис­ключительно французского влияния.
   В Аддис-Абебу направлялась русская дипломатическая мис­сия во главе с Виктором Фёдоровичем Машковым, который в 1889 и 1891-1892 годах по заданию Военно-учёного комитета Главного штаба уже посещал Абиссинию и был лично знаком с негусом Менеликом. Наверное, на тот момент среди российских дипломатов не было боль­шего знатока Абиссинии, чем Маш­ков, который в 1893 году в ежене­дельнике "Новое время" на­печа­тал пять очерков под названием "В стране чёрных хри­стиан".
   Неутомимый путешественник Леонтьев, которого вернули на службу, получил чин подполковника, орден Святого Влади­мира 4-й степени и место состоящего при особе Его Величества негуса Мене­лика Второго представителя Императрицы.
   В Абиссинию отправлялась многочисленная русская воен­ная мис­-сия, в состав которой входили офицеры и унтер-офицеры пехоты, ка­валерии и артиллерии, военные топографы и геодези­сты, оружейные и технические мастера. По настоянию военного министра во главе мис­сии был поставлен лично известный ему по службе в Варшаве под­полковник Гурко, сын знаменитого фельдмаршала. Задача миссии была одна - помочь абиссинцам создать современную армию, способ­ную противостоять не только итальянцам, но и британцам.
   Граф Игнатьев приказал отправить в Абиссинию горных инжене­ров, геологов, механиков и строителей, а Российское общество Крас­ного Креста отправляло госпиталь, к которому прикомандировывались военные врачи, фельдшеры и фарма­цевты.
   В Петербурге при поддержке правительства был образован Русско-Абиссинский благотворительный комитет под предсе­дательством покорителя Ташкента генерала Черняева, кото­рый стал собирать средства для оказания помощи далёким еди­новерцам.
   Итальянский министр иностранных дел барон Альберто де Бланк буквально рвал и метал, обвиняя Россию в неви­данном коварстве и нарушении всех существующих международных правил и обы­чаев.
   Бедняга, он не знал, что ещё за неделю до обнародова­ния рос­сийско-абиссинского договора из Одессы вышел быстроходный паро­ход Доб­ровольного флота "Петер­бург", в трюмах которого на­ходилось 30 ты­сяч винтовок Бер­дана и десять картечниц Барановского, десять мил­лионов па­тро­нов, три­дцать горных орудий с запасом снаря­дов, шесть тысяч сабель, амуниция, медикаменты и перевязоч­ные мате­риалы. В Эгей­ском море со­стоялось рандеву парохода с канонерской лод­кой "Ку­банец", которая взяла его под охрану и защиту. Ра­зуме­ется, что русские корабли направлялись во французский порт Джибути на бе­регу Красного моря, где их уже ждали наня­тые эфио­пами верб­люды...
  

Глава 15

   Граф Николай Павлович Игнатьев не переставал удивлять ок­ру­жающих своей работоспособностью. В свои шестьдесят три года канц­лер работал по 12-15 часов в сутки, заставляя работать в таком же ре­жиме и своё окружение. Такие нагрузки были ему не в тягость, а лишь делали канцлера моложе, ибо после длитель­ного перерыва он вновь был нужен России.
   Рабочий стол канцлера был завален книгами самой различной тема­тики. Выращивание хлопчатника и добыча нефти, торговля льном и начальные школы, железные дороги и строительство крепостей - всё это волновало графа Игнатьева, который больше всего боялся теперь, что не успеет реализовать все свои планы преобразова­ний, которые по масштабности можно сравнить разве что с преобразо­ваниями Великого Петра.
   Получив в свои руки полномочия, сопоставимые разве что с вла­стью "диктатора сердца" графа Лорис-Меликова, канцлер прекрасно осозна­вал, что число недругов и завистников момен­тально увеличи­лось в разы, и что прочность положения во мно­гом зависит от того, сумеет ли он найти себе союзников.
   Общий язык с Великим Князем Сергеем Александровичем уда­лось найти сразу же. Великий Князь, чело­век прямой и чест­ный, про­быв на посту московского генерал-губернатора четыре года, зная про­блемы, кото­рые давно уже созрели и требовали сиюминутного реше­ния, всё-таки искренне верил в то, что путь государ­ственного развития, предна­чертанный покойным Алек­сандром Третьим, является единст­венно правиль­ным, и что стоит за­менить десяток-другой нерадивых чиновников, как всё изме­нится само собой. Канцлер же, обладав­ший гораздо боль­шим государственным и жизненным опытом, был убеж­дён, что одной лишь сменой декора­ций нельзя добиться желаемого ре­зультата.
   Во главу угла канцлер ставил реорганизацию Комитета мини­стров и министерств, превращение фактиче­ски бесправного Ко­митета в полно­правное правительство, разделение компетенции Государственного Со­вета, Комитета министров и Сената.
   Затем граф Игнатьев считал необ­ходимым реорганизовать местное управления, привести все местности Империи к едино­образному управлению. Мыслимо ли, чтобы в пределах государ­ства одновре­менно существовало несколько совершенно раз­личных систем органи­зации местной власти. В 34 губерниях Ев­ро­пейской России уже суще­ствовали земские учреждения. В ка­зачьих областях власть принадле­жала войсковым атаманам, ко­торые одновременно являлись военными губернаторами или на­чальниками области, а весь Туркестан фактиче­ски управлялся военным ведомством. В ряде областей Кавказа и в За­каспии су­ществовало "военно-народное управление", при котором тузем­ное население управляется не по законам Империи, а по "народ­ным обычаям и особым постановлениям", а суд над туземцами осуще­ствляется по адату и по шариату. А ещё есть Финляндия с её клятой автономией...
   Но не только это волновало канцлера. Одновременно необхо­димо навести порядок в судах, в образовании, в налоговой сис­теме. Рефор­мировать чиновничество, которое, увы, перестала "ловить мышей". Видел граф Игнатьев и две гигантские за­дачи, страте­гические, которые должны были определить пути развития Рос­сии на много лет вперёд, это решение крестьян­ского вопроса и развитие промышленности.
   За два столетия, прошедших с начала петровских реформ, россий­ская бюрократия многократно увеличи­лась, но чёткого разделения функ­ций и полномочий установлено не было. Прави­тельствующий Се­нат, учре­ждённый Петром Великим в 1711 году как высший орган госу­дарст­венной власти, с 1864 года превратился в высшую кассаци­онную ин­станцию, т.е. в судеб­ный орган. Но, при этом, в его составе кроме двух кассацион­ных департаментов (по гражданским и по уго­ловным делам), сохра­нялся Первый департамент, ведающий всеми ад­минист­ратив­ными делами, которые могут быть приведены к оконча­нию не иначе, как через Сенат и не принадлежат по закону к предме­там ведом­ства других департаментов, Второй департамент, ведаю­щий кре­стьянс­кими адми­нистративными делами, и Департамент герольдии, ведаю­щий делами о сопричтении к дворянству и по­чётному граждан­ству, о княжеском, граф­ском и баронском титу­лах, перемене фамилий, со­став­ление гер­бовни­ков.
   Ежели во времена Петра Великого сенаторами были наиболее влия­тельные вельможи, пользовавшиеся полным доверием мо­нарха, то те­перь сенаторов Император назначал из особ первых трёх классов, при­чём сенаторы, не лишаясь своего звания, могут занимать и иные долж­ности. Должность возглавляющего Сенат генерал-прокурора была со­единена с должностью министра юс­тиции, который также пользо­вался правом надзора за деятельно­стью должностных лиц всего судеб­ного ведомства.
   Государственный Совет, который возглавлял Великий Князь Ми­хаил Николаевич, был высшим законосо­вещательным орга­ном. Все дела поступали через Государственную канцелярию, на имя Государ­ствен­ного секретаря, который распределял каждое дело в соответст­вующее отделение канцелярии, которое гото­вило его к слушанию в соответст­вующем департаменте.
   Департамент законов рассматривал законопроекты в области адми­нистративно-территориального устрой­ства, судопроизвод­ства, налого­обложения, реформ государственного аппарата, про­екты по­ло­жений и штатов отдельных государственных учрежде­ний, промыш­ленных, фи­нансовых и торговых об­ществ, общест­венных организаций.
   Департамент гражданских и духовных дел рассматривал юридиче­ские вопросы и дела духовного управле­ния: формы и поря­док судопро­изводства; толкование и применение в судебной практике отдельных статей гражданского и уголовного законо­дательства; возведение в дво­рянство и лишение такового, дела о присвое­нии титулов; дела о на­следственных, земельных и про­чих имущественных спорах; об отчуж­дении недвижи­мого иму­щества на государственные нужды или его пе­редаче из государ­ст­венной собственности в частные руки; об учрежде­нии новых епархий и приходов православных и иных веро­исповеда­ний.
   Департамент государственной экономии занимался вопро­сами фи­нансов, торговли, промышленности и народного про­свещения. Рас­сматривал законопроекты, связанные с развитием экономики, государ­ственных доходов и расходов, финансовые сметы министерств и глав­ных управлений, отчёты государст­венных банков, вопросы налогооб­ложения, предоставления при­вилегий отдельным акционерным обще­ствам, дела по откры­тиям и изобретениям.
   Обычно члены Государственного Совета назначались Импе­ратором
   из числа отставленных министров, генерал-губернато­ров, по­слов, т.е. это были люди весьма пожилые и, в большин­стве своём, для работы уже мало пригод­ные. Собственно для практической работы в Совете назначались в некотором коли­честве сенаторы, из наиболее вы­даю­щихся, однако и они не от­лича­лись молодостью, а со време­нем, так как звание члена Со­вета было пожизненным, перехо­дили в разряд членов Общего собрания, т.е. уве­личивали почти бесполезный балласт этого уч­режде­ния.
   Назначение в Государственный Совет практически ни к чему не обя­зывало. Его члены могли годами не выходить на службу, числясь в отпуске. Общая численность членов Совета не была определена, и с годами всё увеличивалась.
   Комитет министров же занимался лишь предварительным обсу­жде­нием вопросов. Его заключение, приня­тое единогласно или боль­шинст­вом голосов, вносилось в журнал, который пред­ставлялся на утвержде­ние Императору.
   Что же рассматривали министры на заседа­ниях Коми­тета? Очень редко это были важ­ные межведомственные во­просы или же вопросы, которые фор­мально находились в пределах ведения од­ного министер­ства, но за кото­рых министры не хотели брать на себя персо­нальную от­ветственность. Обыч­ная рутинная ра­бота Ко­митета министров - это рассмотрение огромного числа мелоч­ных во­просов, список которых сформировался достаточно случайным обра­зом.
   Наиболее многочисленными были дела об индивидуальном назна­чении пенсии отставным чиновникам. При отсутствии нормаль­ного пен­сионного законодательства пенсии назначались в индивиду­альном по­рядке, и в индивиду­альном же порядке рас­сматривались Ко­митетом министров, что существенно загро­мо­ждало его делопроиз­водство. Кроме этого, Комитет минист­ров рассматривал все уставы акционерных обществ. Акцио­нер­ные обще­ства учреждались на осно­вании закона, изданного в 1833 году, который допус­кал только имен­ные акции, а почти все уч­редители желали выпустить акции на предъ­явителя. По­этому Комитет министров был вынужден рассматривать почти все уставы вновь учреждаемых компаний, а количество таких дел дохо­дило до четырёхсот в год.
   Каждый министр имел отдельный доклад у Императора, а в состав Комитета министров входили не только министры, но и председатель Государственного Совета, Государственный секре­тарь, и даже обер-прокурор Святейшего Синода. Одна и та же особа могла одновременно быть сенатором, членом Государст­венного Совета и входить в состав Комитета министров, а зачас­тую возникающие межведомственные споры реша­лись исклю­чительно исходя из межличностных отношений и степени при­ближённости к престолу.
   Мог ли такой орган считаться правительством? Нет, это было пока не правительство, а лишь совещание высших чиновников, а граф Иг­натьев желал превратить Комитет министров в настоя­щее правитель­ство, ко­торое бы управляло Империей, а не зани­малось на­числением пенсий.
   Зная, что Великий Князь Михаил Николаевич, человек благо­род­ный, уравновешенный и учтивый, но заня­тый больше вопро­сами ар­тилле­рии, чем работой Государственного Совета, полно­стью полага­ется на Госу­дарственного секретаря, канцлер посо­ветовал Императ­рице назна­чить на эту освободившуюся после Плеве должность свет­лейшего князя Ливена, которого в своё время покойный Александр Третий спрова­дил в отставку по со­вер­шенно надуманным мотивам.
   Пробыв в отставке тринадцать лет, Ливен был благодарен Николаю Павло­вичу за возвращение на службу. Широко образо­ванный человек, на­стойчивый в преследуемых им целях, власт­ный и энергичный, он тяго­тился отстав­кой и жизнью в имении, кото­рую скрашивала лишь его ув­лечение ас­трономией и собст­венная обсерватория. В лице нового Го­сударственного секретаря граф Игнатьев приобрёл верного союз­ника и единомышленника. За годы отставки Ливен составил не один проект преобразова­ний в государстве, считая, что существующие ми­нистер­ства яв­ляются громоздкими и неуправляемыми.
   По вечерам дома у графа Игнатьева собирались Великий Князь Сер­гей Александрович, светлейший князь Ливен, граф Воронцов-Даш­ков и министр финансов Плеске. Свидетелем та­ких совещаний был только лич­ный адъютант канцлера, который делал необходимые за­писи, по­сле чего папка с бумагами бе­режно укрыва­лась в сейфе.
   Петербургский особняк на улице Миллионной стал "гнез­дом тай­-
   ного заговора", созданного высшими сановниками Россий­ской Им­-перии.
   Изначально Великий Князь Сергей Александрович предло­жил со­звать Особое совещание по преобразо­ванию высшей ис­полнительной власти, которому Императрица поручит подго­товку предложений. Но канцлер и Государственный секретарь в два голоса запротестовали, заявив, что созыв такого совещания - это затяги­вание процесса преоб­разований на пять-десять лет, ибо российская бюрократия лучше всего научилась за­волокичи­вать любое начинание. Граф Игнатьев напомнил, как годами го­товились самые простые документы, как бюрократы из разных ведомств начинали многочасовые дебаты из-за пустяковой формулировки.
   Первой жертвой тайного совещания должно было стать Министер­ство внутренних дел. Было принято решение выделить из его состава Главное управление почт и телеграфа на правах са­мостоятельного ми­нистерства. Медицинский департамент и Ме­дицинский совет, Ветери­нарный комитет, Хозяйственный депар­тамент и Техническо-стро-итель­ный комитет должны были пе­рейти в другие министерства.
   Министерство земледелия и государственных имуществ под­лежало разделению на два, Министерство землеустройства и земледелия и Министерство государственных имуществ.
   Вновь создаваемые Министерство торговли и Министерство про­мышленности должны были формироваться из отделов, кото­рые пре­жде входили в со­став Министер­ства финансов. Та­кое решение моти­вировалось тем, что промышленное развитие и торговля ставились во главу угла.
   Были подобраны и согласованы кандидатуры всех министров.
   Министром народного просвещения был при­глашён доктор граж­данского права профес­сор Боголепов, государ­ст­венных имуществ - принц Александр Оль­денбургский, путей со­общений - генерал Ан­ненков, почт и теле­графа - признанный спе­циалист в области теле­графного дела генерал Безак, тор­говли - сенатор Иващенков, зем-
   ле­уст­рой­ства и земледелия - автор многих сочинений по сель­скому хозяйству Ермолов.
   Канцлер граф Игнатьев оставался председате­лем Комитета ми­нист­ров и мини­стром иностранных дел. При новом раскладе со­храняли свои по­сты министр внутренних дел граф Воронцов-Дашков, Импера­торского двора - Рих­тер, фи­нансов - Плеске, юстиции - Му­равьёв, военный министр Пузы­ревский.
   Морское министерство пока что оставалось неприкосновен­ным, ибо охватить всё сразу руки не доходили, а генерал-адми­рал Великий Князь Алексей Александрович занял выжидатель­ную позицию, мирно сосу­щест­вуя с молодой Императрицей и графом Игнатьевым.
   Подобрать кандидатуру министра промышленности пока не удава­лось, и канцлер был готов временно взять это своё детище под вре­мен­ную опеку.
   К сентябрю 1895 года все законопроекты по преобразованию выс­шей исполнительной власти были готовы. В недрах Депар­тамента по­лиции одновременно были подготовлены изменения к Уставу уголов­ного судо­произ­водства и изменения к проекту Уго­ловного уложе­ния, вырабо­тан­ного комиссией статс-секре­таря Фриша.
   Высочайшие указы о преобразовании высшей исполнитель­ной вла­сти, создании новых министров, назна­чении министров, были обнаро­дованы 1-го сентября. В тот же день Императрица утвердила проекты Уголов­ного уложения и Устава уголовного судопроизводства. В подпи­санном ею указе говорилось, что срок вступ­ления Уголовного уложения в действие будет опреде­лен впоследствии особым распоря­жением, но главы III "О бунте против Верховной власти и о преступ­ных деяниях против свя­щенной особы Императора и членов Импера­торского дома", IV "О государственной измене" и V "О смуте" всту­пали в дейст­вие сразу же.
   Всё это было очень своевре­менно, ибо Ус­тав уголовного су­допроиз­водства был принят в 1864 году, во времена либераль­ных реформ Александра Второго, и благодаря его положениям лица. Лица, чуть ли не открыто занимающиеся анти­госу­дарственной деятельностью, за­частую не могли быть привлечены к ответственности. Прежнее уложе­ние об уголовных наказаниях действо­вало вообще с 1845 года и в своё время было сильно ли­берализиро­вано.
   Теперь же наказания за государственные преступления уже­сточа­лись. Глава III Уголовного уложения предусматривала смертную казнь за мятеж (посягательство на жизнь, здоровье, честь и свободы монарха и членов его семьи; попытки изменить установленную форму го­судар­ственного устройства и порядок престо­лонаследия; самозванство и распространение ложных слухов о кончине, отречении Императора либо замене формы прав­ления), смертную казнь за создание политиче­ского сообще­ства (антиправительственного или имеющего целью со­вершить госу­дарственное преступление, ста­вящего целью бунт или вос­стание), 10 лет каторжных работ за политическую пропаганду (пуб­лично выражен­ное неуважение Верховной власти или по­рядку престо­лонаследия; призывы к ниспровержению государст­вен­ного строя, со­вершению преступлений против государства, не­повиновению законам; изготовление, раз­множение, хранение и распространение ли­тературы с такой же целью).
   Глава IV карала за измену военную (оказание содействия непри­ятелю в его военных или иных враждеб­ных против России действиях; сдача неприятелю армии, флота, отряда, отдельной части или ко­манды, укре­плённого места; вступление в заведомо неприятельское войско; шпионство), дипломатическую (зло­употреб­ление со стороны лиц, уполномоченных на заключение контракта от имени государства) и гражданскую (раз­глашение государственной или служебной тайны ино­странному государ­ству; тайная переписка с пра­витель­ством другой страны; побуж­дение к враждебным действиям против России). Наказа­ние было одно - смерт­ная казнь.
   Новая глава "О смуте" содержала больше всего статей, по которым
   можно было привлечь любителей крамолы и револю­ций. Под поня­тием смуты понималось деяния, так или иначе, прямо или косвенно направ­ленные на подрыв авторитета Вер­ховной власти, её низверже­ние и возбуждение к действиям бунтовщиче­ского или из­меннического харак­тера.
   Массовая сходка людей, "заведомо собравшихся с целью выразить
   не­уважение Верховной власти или порицание установ­ленных Зако­нами основными образа правления, или по­рядка на­следия престола, или зая­вить сочувствие бунту или измене, или лицу, учинившему бун­товщиче­ское или изменническое деяние, или учению, стремящемуся к насиль­ственному разрушению су­ществующего в государстве общест­венного строя и последова­телю такого учения", каралась каторжными работами сроком на пять лет. Организаторы такого ско­пища или лица, ими руково­див­шие, автоматически получали по десять лет каторжных ра­бот.
   Такое же наказание ждало уча­стников сборищ, которые под угрозой применения вооружённой силы отказались подчиниться тре­бо­ванию, разойтись. Участие в скопищах, сопряжённых с со­вер­шением разного рода на­сильственных дейст­вий, вплоть до за­хвата власти, каралось виселицей.
   Создание или участие в сообществе, поставившем своей це­лью воз­буждение к неповинове­нию и противо­действию законам, разжиганию вражды между отдельными частями или классами населения, между сосло­виями, хозяевами и рабочими, а также возбуждение рабочих к устройству или продолжению стачек, каралось каторжными работами от пяти до десяти лет. А ежели речь шла о сообществе, избравшем це­лью своей деятельно­сти нис­провержение обществен­ного строя и совершение тяж­ких пре­ступлений посредством взрывчатых ве­ществ и снарядов, то на­казание было одно - виселица.
   Даже за различные виды революционной пропаганды, такие, как произнесение публичной речи, распро­странение сочинений, возбуж­дающих к непови­новению или противодействию закону, или обязатель­ному по­становлению, или законному распоряже­нию вла­сти, были пре­дусмотрены каторжные работы сроком на пять лет.
   Недонесение о замышляемых и совершенных государст­венных преступлениях отныне каралось каторж­ными работами на срок от пяти до десяти лет.
   Общественность сразу же нарекла новое Уголовное уложение "дра­коновским законом". Разумеется, об­щественность была права, ибо если раньше за чтение антиправительственной лите­ратуры можно было отделаться ссылкой, то теперь каторжные работы в течение пяти лет на благодатном воздухе Нерчинска и Зе­рентуя должны были по­мочь заблуждав­шимся стать на путь ис­тинный.
   Императрица Александра Фёдоровна в разговоре с минист­ром внут­ренних дел графом Воронцовым-Даш­ковым заметила, что в про­свещённой и либеральной Европе дают за антигосу­дарственную дея­тель­ность гораздо больше, чем десять лет. Ми­нистр, понимая обеспо­коенность царицы, ответил прямо, что де­сять лет на рус­ской каторге - это нужно ещё выдер­жать. Ибо ка­торжная тюрьма - это не просто си­дение в ка­мере. Это тяжкий изну­рительный труд по 12-16 часов в су­тки, либо на рудниках, либо на заводах Кабинета Ея Вели­чества. Труд ежедневный, без выходных. Всем катор­жанам, что муж­чинам, что женщинам, бреют наголо пол­головы, заковывают в ножные и наруч­ные кан­далы.
   Кроме ужесточения наказаний изменился и порядок рассле­дования и рассмотрения дел о государствен­ных преступлениях. Дознание по таким дела прово­дилось исключительно офицерами жандармских управле­ний.
   Отныне суды присяжных остались в прошлом. Все дела о госу­дарственных преступлениях рассматри­вали ис­ключительно воен­ные суды, а приговор всту­пал в силу после утвер­жде­ния его командую­щим вой­сками воен­ного округа. Обжаловать приго­вор стало невозмо­жно. Пригово­рённые к смертной казни попадали на виселицу в тече­ние 24 ча­сов после конфирмации приго­вора.
   С 1-го сентября 1895 года Особое совещание при Министер­стве внутренних дел полу­чило новые внесу­дебные полномо­чия. Если ранее согласно статье 34-й "Положения о мерах к охране­нию го­сударствен­ного порядка и общест­венного спокойствия" от 14-го августа 1881 года Особое совещание могло приговари­вать к ссылке "в отдалён­ные места Империи" на срок до пяти лет, то теперь по ряду государствен­ных престу­плений Осо­бое совеща­ние могло пригова­ривать к тюрем­ному заключе­нию на срок до пяти лет, а высылать неблаго­на­дёжных бес­срочно.
   Основание, чтобы дело было рассмотрено не судом, а Осо­бым со­-вещанием - это явность преступного деяния. Потому именно Особое сове­щание стало рассматри­вать дела в отно­ше­ние лиц, которые при­нимали участие в недозволенных антипра­вительст­венных митин­гах и демонст­рациях, или у которых была изъята нелегаль­ная литература. Разумеется, что при рассмотре­нии дела Особым совещанием никаких адвокатов не допускали, а постановле­ние, определявшее меру наказа-
   ния, можно было обжаловать только на Высочайшее имя.
   После всех этих нововведений европейские газеты отмечали, что всего за пять месяцев правления молодой "гессенской вол­чицы" Рос­сия превратилась из цивилизован­ной европейской страны в азиатскую тиранию вре­мён Ивана Грозного, которой не хватает разве опрични­ков.
  

Глава 16

  
   Сентябрь и октябрь пролетели в будничных заботах. Жан­дар­мерия и охранное отделение брали на за­метку всё больше тех, кто допустил легкомысленные высказывания в адрес прави­тель­ства. Полиция неус­танно выискивала ещё оставшихся в сто­лице евреев и выкрестов с це­лью их выселения.
   В Петербурге поя­вилось большое число закрытых мастер­ских, ап­тек, магази­нов, разного рода заведений. Их прежние хо­зяева-евреи срочно выехали за черту оседлости, и лишь неболь­шому кругу счаст­ливцев удалось выгодно продать своё дело. В основном же большая часть мастерских, магазинов и аптек либо было про­дано за бес­ценок, либо же было секвестировано, а за­тем конфи­сковано в доход казны.
   К моменту принятия "Александринских законов" по данным канце­лярии столичного градоначальника пе­тербургские евреи владели 35 % белошвейных и бо­лее чем 20 % чулочно-вязаль­ных мастерских сто­лицы. Евреями были каждый шестой из вла­дельцев скор­няжных заве­дений, каждый пятый из владельцев типогра­фий, литографий и слово­литен, каждый пятый вла­делец фотоателье, почти каждый пятый вла­делец механи­ческо-слесар­ного производства.
   Но особенно за­метно было преобладание ев­реев в часовом произ­водстве и торговле. Почти половина вла­дельцев часовых магазинов и более 40% владельцев ча­совых мастерских в  Пе­тербурге были ев­реями.
   Характерной фигурой для россий­ской столицы стал еврей-аптекарь. Более од­ной чет­верти аптек в столице принадлежало евреям, а ещё больше их было среди про­визоров, учеников ап­текаря. Доля евреев среди врачей в городе превы­шала 10%, но среди зубных врачей она достигала од­ной трети.
   Теперь же всё это закончилось, и русские купцы, русские мастеро­-
   вые, русские врачи буквально ликовали, избавившись от еврейских кон­курентов. А граф Игнатьев провёл хитроумную комбинацию с ев­рейским иму­ществом, поступившим в казну. Конфискованные в казну мастер­ские, аптеки, лавки и неболь­шие магазины по Высочайшему указу были переданы в безвозмезд­ное пользование русским, а в гу­бернских городах Цар­ства Польского - и полякам. Хотя министр фи­нансов Пле­ске настаи­вал на том, чтобы всё конфискованное имуще­ство распро­дать с торгов, чтобы пополнить казну, канцлер счёл более рациональ­ным ча­стью недви­жимости пожертвовать, чтобы за­ручиться поддерж­кой подданных и внести раздор между ев­реями и ос­таль­ным на­селе­нием.
   Наступивший ноябрь 1895 года был серым и мрачным, угне­тал пе­тербуржцев пакостной погодой, сильным ветром и мок­рым снегом.
   Императорский двор, как и весь Петербург, жил напряжён­ным ожи­данием, что Александра Фёдоровна вот-вот разрешится от бре­мени. Рождение ребёнка должно было определить судьбу огромной Россий­ской Империи на многие годы вперёд, ибо рож­дение сына ос­тавляло Императрицу до его совершеннолетия в прежнем статусе ре­гента, а рождение дочери автома­тически превращало её в полновласт­ного са­модержавного мо­нарха.
   Первые схватки начались у Аликс 3-го ноября в час ночи. Роды были затяжными и сложными. Сильные боли мучили Им­пе­ратрицу почти во­семнадцать часов, и всё это время у её кро­вати неотступно находились Мария Фёдоровна, Сергей Алек­сандро­вич и Элла. Срочно вызванный в Зимний дворец профес­сор Дмитрий Оскарович Отт, который за месяц до того тща­тельно обследовал Александру Фёдо­ровну, знал, что с юноше­ского воз­раста она страдала крестцово-пояс­ничными болями, и был готов к тяжёлым родам. Вдвоём с акушеркой Евгенией Кон­радов­ной Гюнст он хлопотал возле роженицы, пытаясь хоть как то облег­чить её му­чения. К ве­черу профессор принял решение наложить щипцы, и ровно в 9 часов пополудни гостиную огла­сил дет­ский писк. На­ступило всеобщее облегчение, и уже даже Императрице Марии Фёдоровне, ко­торая не на­ходила себе места, не важно было, какого пола
   ребё­нок...
   Ещё при жизни Императора Николая Александровича было решено, что если родится мальчик, то назовут его Павлом, если девочка - Оль­гой, что было одобрено Марией Фёдоровной. По­тому, когда доктор Отт со­общил, что Александра Фёдоровна благополучно разрешилась де­вочкой, которая весит девять фун­тов, но­воиспечённая бабушка, бук­вально светясь от счастья, не­сколько раз повторила слово "Ольга".
   Получив сообщение из Зимнего дворца о рождении Великой Княжны Ольги Николаевны, артиллеристы кронштадтских фор­тов и Петропав­ловской крепости заняли свои места возле ору­дий. В десять часов ве­чера загрохотали крепостные орудия, и орудийные залпы из­вестили Петербург о рождении царского ре­бёнка. Жители столицы с любопыт­ством подсчитывали коли­че­ство залпов. Триста залпов должны были означать появление наследника престола - мальчика, сто один залп - девочки. Про­звучало девяносто девять залпов... сто... сто один... Но сто вто­рого залпа так и не последовало.
   С рождением царевны Ольги закончился период династиче­ской не­определённости. Отныне Аликс ста­новилась самодер­жавной Импе­ратрицей Александрой Первой, о чём было объяв­лено в Высочайшем мани­фесте от 4-го ноября.
   "Объявляем всем верным НАШИМ подданным. Господу Богу угодно было в неисповедимых путях Своих поразить Россию ро­ковым ударом и внезапно отозвать к Себе ея благодетеля Госу­даря Императора Ни­колая Александровича. Он пал от свято­татственной руки убийц, посягнувших на Его драгоценную жизнь, потому что в ней видели оп­лот и залог величия России и благоденствия Русскаго народа. Сми­ряясь пред таинственными велениями Божественнаго Промысла и вознося ко Всевышнему мольбы об упокоении чис­той души усопшаго Мужа Нашего, Мы вступаем по Его Священной Воле на Прародитель­ский Наш Пре­стол Российской Империи и на нераздельных с нею Цар­ства Польскаго и Великаго Княжества Финлянд­скаго".

* * *

   Великий Князь Сергей вместе с Эллой пришёл навестить Им­перат­рицу. Хотя великокняжеская чета жила в Зимнем дворце, Великий Князь после рождения царевны Ольги полностью от­дался государст­венным забо­там. Обязанности генерал-губерна­тора и Главнокоман­дующего, да ещё почти ежедневные вечер­ние бдения у канцлера, всё это забирало время Великого Князя, привыкшего служить добросове­стно и без ман­кирова­ния. Елиза­вета Фёдоровна же целыми днями про­водила у по­стели сестры.
   Вопреки устоявшимся тради­циям Аликс сама начала че­рез два дня после родов кормить дочь, хотя ещё и не вставала с по­стели. Доктор Отт возражал, уговаривая Императрицу озаботиться своим здоровьем, но она была непреклонна, сама кормила и мыла дочь, баюкая, пела ей колыбельные песни. Пока царевна спала, мать, сидя у колыбели, вязала одну за другой кофточки, чепчики и носочки.
   Кроватка новорождённой стояла рядом с постелью матери, прелест­ный младенец с золотисто-каштано­выми волосёнками и красивыми голубыми глазами крепко спал, и потому разговор вёлся в полголоса. Об­суж­дали предстоящее крещение царевны Ольги. Крестины были наме­чены на 14-е ноября - день рожде­ния Им­ператрицы Марии Фёдо­ровны и в пер­вую годовщину брако­сочетания Аликс и Николая.
   Голос Императрицы звучал слабо и измученно. Усталое лицо, тём­ные круги под глазами, всё это выдавало её усталость, нако­пив­шуюся за про­шедшую неделю.
   - Мария Фёдоровна желает, чтобы восприемником вместе с ней был дядя Алексей, но я хочу, чтобы вос­приемниками были вы, ты, дядя Серж, и Элла.
   - Аликс, насколько я знаю, каноны православной церкви не позво­ляют мужу и жене быть вместе крёст­ными ребёнка, - отве­тил Сергей. - У меня есть своё мнение по этому поводу. Разуме­ется, что Минни, как ба­бушка, имеет все права и основания быть восприемником. А вот вме­сто брата Алексея было бы правиль­ным пригласить Ве­ликого Князя Михаила Николаевича. Дядя Миша - патриарх Императорской семьи, его чтят все наши род­ствен­ники, и никто никогда не подвергает сомнению его автори­тет.
   - Хорошо, дядя Серж, пусть будет дядя Миша. Но вы с Эллой тоже ведь можете быть восприемниками?
   - Твоё стремление, чтобы Элла была восприем­ником, по­нятно, и я не вижу препятствий к этому. Восприемников может быть не­сколько... Но, Аликс... Ты отныне не просто жена рус­ского царя, ты теперь Александра Первая. Ты самодержавный монарх, но лю­бая Богом дан­ная власть всегда держится на любви поддан­ных, и прежде всего, на любви армии. Уже сто лет женщины не пра­вили в России, после Екате­рины Великой. Тебе, как никому, нужна любовь армии, не только офи­цер­ства, но и простого се­рого солдата. И поэтому лучшим проявле­нием един­ства армии и царицы будет, ежели воспри­емником на кре­стинах Ольги станет простой русский солдат.
   - Но разве это возможно, - слабо запротестовала Аликс. - Про­стой солдат? Как это будет понято в Европе? Как будет по­нято при дворе? Ты же знаешь, что злые языки не устают рас­сказывать всякие небы­лицы про меня, а тут ещё солдат...
   - Да, Аликс, именно простой солдат... Мой покойный брат любил го­варивать, что у России есть только два союзника - её армия и флот. Поверь мне, что все, кому это нужно, абсолютно правильно воспримут твой та­кой шаг. Если ты хочешь быть на­стоящей повелительницей Рос­сии, то ты должна будешь опи­раться на лю­бовь подданных, а армия - это лучшие твои под­данные.
   В разговор вмешалась Елизавета Фёдоровна:
   - Аликс права, милый мой Серж. Сможет ли обычный солдат пра­вильно вести себя среди особ Импера­торской Фамилии? А ведь там будут европейские послы... Да куча монархов и прин­цев приедет... Вдруг, он что-то скажет не то, может быть большой скандал.
   - Элла, запомни, что для русского солдата нет ничего невоз­мож­ного! Я буквально вчера смотрел Егер­ский полк, и познако­мился с фельдфе­белем роты Его Величества Титом Гостиловым. Здоровенный такой малый, и за словом в карман не полезет. Русский солдат, как будто с лубочной картинки! Ну и чем не крёстный отец для Ольги?
   В конце концов, Великий Князь убедил Аликс и Эллу, что присутствие солдата на крестинах Великой Княжны будет сим­волом величия Рос­сии. Александра Фёдоровна написала записку министру двора Рихтеру, в которой приказала внести изменения в церемониал крещения.
  

* * *

   Крещение новорождённой Великой Княжны Ольги Никола­евны было обставлено необычайно торжест­венно. Петербург, казалось, ус­тал от годичного траура. Ведь даже крестины дочери Великого Князя Алексан­дра Михайловича прошли в июле в Петергофе очень скромно и непритя­зательно. И вот теперь вся столица радовалась тому, что по­сле мрачных похорон двух мо­нархов, последовавших одни за другими с пятимесяч­ным пере­рывом, нынешние торжества связаны с радостным событием.
   С утра 14-го ноября самый разномастный народ стал зани­мать под­ступы к Зимнему дворцу, сдерживае­мый только кордо­нами солдат и городовых. Сразу же после рождения Великой Княжны Ольги по при­казу Сергея Александровича войска Петер­бург­ского гарни­зона были приве­дены в боевую готов­ность, и дополни­тельные караулы и патрули контроли­ровали всю округу.
   Люди разных чинов и сословий шли к дворцу, чтобы выра­зить свою радость по поводу рождения царевны. Было заметно, что большей ча­стью шли чиновники и ремесленники, торговцы и извозчики, фабрич­ные рабочие и приезжие крестьяне. Лишь изредка промелькнёт в толпе студенческая фуражка или же цилиндр на голове интеллигент­ного субъекта в золотом пенсне.
   Особенной колонной пришли поздравить Императрицу новые вла­дельцы мастер­ских, аптек, лавок и магазинов, конфискован­ных у ев­реев. С иконами и хоругвями, царскими портретами и флагами, пред­водительствуемые священниками в парадном об­лачении, эти люди пришли поблагодарить молодую царицу за избавление от еврейского засилья и дарованную возможность жить работать и жить в достатке. Расчёт графа Игнатьева ока­зался верным. Люди, получившие имуще­ство из рук Императ­рицы, стали надёжной опорой самодержавия.
   Светлый день, не по-ноябрьски праздничный, в соче­тании с на­ряд­ными толпами петербуржцев созда­вали атмосферу всеоб­щего ликова­ния.
   Александра Фёдоровна оставалась в своей спальне в окруже­нии нескольких врачей и фрейлин, вставать она пока не могла. Организм восстанавливался очень медленно, казалось, что силы не хотят воз­-вращаться.
   Торжест­венная процес­сия, возглавляемая Императрицей Ма­рией Фёдоровной и Великим Князем Ми­хаилом Николаеви­чем, про­следо­вала из покоев Императрицы в Придворный собор Спаса Нерукотвор­-
   ного.
   Светлейшая княгиня Голи­цына бережно несла на руках Ве­ликую Княжну, а следом шествовали Великая Княгиня Елиза­вете Фёдо­ровна и великан-фельдфебель Лейб-Гвардии Егер­ского полка Тит Гостилов, ко­торый, ко всеобщему удивле­нию, не испытывал ни малейшего сму­щения от пребывания в цар­ском окружении.
   Крестил новорождённую царевну духовник Императорской Фами­лии протопресвитер Иоанн Янышев. По совершении таин­ства, митро­полит Санкт-Петербургский и Ладожский Палладий совершил литур­гию, во время кото­рой Императрица Мария Фё­доровна поднесла ца­ревну к причащению. Во время пения цер­ковного гимна "Да испол­нятся уста наша" министр Император­ского двора Рихтер поднёс на золотом блюде Марии Фёдоровне знаки ордена Святой Екатерины 1-й степени, ко­торые та возложила на Великую Княжну.
   Дворцовая церковь была заполнена до отказа. Практически вся Импе­ратор­ская Фамилия, придворные чины, выс­шие санов­ники, фрейлины, по­сланники от иностранных дворов. И среди всей этой раз­ряженной толпы воз­вышался обычный русский солдат, ставший крё­стным ца­ревны Ольги.
   Окончание торжеств было отмечено артил­лерийским салю­том в сто один залп и колокольным звоном, которым гремели буквально все церкви Петербурга. Этот колокольный звон воз­вещал всю Россию не только о рождении царевны, но о рожде­нии новой эпохи. Новой Алек­сандринской эпохи, пришедшей на смену эпохе Царя-Миро­творца, и предвещавшей грандиоз­ные перемены.
  

Глава 17

   После тяжёлых родов Императрица встала "на ноги" только на пят­надцатый день. Встала и сразу же села в инвалидное кресло, ибо хо­дить она пока не могла. Роды неблагоприятно ска­зались на её слабом здоровье. Доктор Отт рекомендовал Аликс пока что воздержаться от любых нагрузок, передвигаться ис­ключительно в подвижном кресле и принимать еже­дневно соля­ные ванны.
   Слишком много навалилось на слабые плечи молодой жен­щины. Трагическая смерть мужа, тяжёлые роды, и ежедневные государствен­ные заботы. И ночные кошмары, в которых раз за разом она видела тот коричневый сак­вояж, летящий в сторону кареты... Грохот оглуши­тель­ного взрыва, звон бьющегося стекла, предсмертное визжание лоша­дей... Огонь... Едкий дым... И кровь, кровь, кровь... Зачастую Аликс просыпалась но­чью в холодном поту, и затем уже не могла уснуть до утра. Но утром она вставала с постели и снова приступала к своим по­все­дневным обязанностям.
   После рождения Ольги Императрица испы­тывала странные чувства, вселенская радость перемешива­лась с тре­во­гой за судьбу до­чери. Страх поселился в её душе, и никакая охрана, никакие карауль­ные и патрули вокруг Зимнего дворца не могли излечить Императрицу.
   Точно так же, как ко­гда-то ангальт-цербстская прин­цесса Фике, собрав вокруг себя преданных лично ей людей, стала Им­пе­ратрицей Екатериной Второй, те­перь гессенская принцесса Аликс, ставшая Императрицей Алек­сандрой Первой, переступая через природную застенчи­вость, ис­кала способы заработать на­родную лю­бовь.
   Не дожидаясь того времени, когда она сможет самостоя­тельно хо­дить, Императрица велела вызвать к себе военного ми­нистра Пузырев­ского. Она встретила генерала в кабинете, сидя в кресле. Вошедший военный министр был, как всегда, подтянут и импозантен, в мундире с шитьём Генерального Штаба. Белый крестик Святого Георгия и сереб­ряные аксельбанты орга­нично сочетались с короткой русской бородой и пенсне в тон­кой золо­тистой оправе на породистом носу.
   Пузыревский с необычной галантностью склонился и поцеловал про­тянутую руку Александры Фёдоровны. Она кивнула ему, указав рукой на стоявшее напротив кресло.
   - Я рада Вас видеть, генерал, - тихо сказала Императрица. - Как продвигаются Ваши планы относительно реорганизации нашей ар­мии?
   - Ваше Императорское Величество, в сложившейся ситуации я вы­нужден ходатайствовать об увольнении от должности начальника Глав­ного штаба генерал-адъютанта Обручева.
   - Александр Казимирович, - перешла Императрица на фран­цузский, - если Вы считаете это необходимым, то я удовлетворю Ваше хода­тайство. Но в чём причина такой просьбы? Мне из­вестно, что генерал Обручев считается одним из столпов рус­ской военной науки.
   - Ваше Императорское Величество, у меня и у генерал-адъю­танта Обручева разные воззрения на то, каким путём должна развиваться армия. Но я был бы неискренним, если бы умолчал о моральной сто­роне дела, - голос Пузыревского звучал не­громко, но твёрдо и уве­ренно. - В 1863 году во время польского мятежа Обручев, будучи на­чальником штаба дивизии, демонст­ративно отчислился от должности, не желая идти на войну, ко­торую он назвал братоубийственной. Про­шло более тридцати лет, но я не могу полагаться на человека, кото­рый фактически нарушил присягу.
   - Это, без всякого сомнения, весомая причина... И я подумаю над Вашей просьбой и приму решение.
   Александре Фёдоровне так захотелось встать, подойти к окну, чтобы не видеть глаз Пузыревского, при­стально смотрев­ших из-под стёкол пенсне, но пока что она была прикована к креслу и не могла без посто­ронней помощи подняться. Зная, что военный министр сам имеет поль­ские корни, она считала не очень так­тичным вести разговор о польском мятеже.
   - Скажите, Александр Казимирович, - спросила она, - почему на Ва­ших погонах нет императорских вензе­лей?
   Вопрос сбил Пузыревского с толку, он на мгновение расте­рялся, не зная, в какую форму облечь ответ, но потом спохва­тился.
   - Ваше Императорское Величество! Я не был удостоен высо­кой чести быть причисленным к Свите. Моя служба долгое время прохо­дила в Варшаве... А стать свитским обычно суж­дено тем, кто служит поближе к Петербургу...
   - Поздравляю Вас моим генерал-адъютантом, Александр Ка­-зимиро­вич, - произнесла Императрица по-рус­ски, улыбнувшись, и её прекрас­ные тёмно-синие глаза немного оттаяли.
   Генерал вскочил, как юный поручик, вытянулся и громко произнёс:
   - Благодарю, Ваше Императорское Величество!
   - Присядьте, генерал... Я искренне рада, что именно Вы стали пер­вым генерал-адъютантом моего царст­вования. Но я позвала Вас для того, чтобы приказать... Я желаю назначить мою дочь шефом Атаман­-
   ского полка.
   - Слушаюсь, - ответил военный министр. - Позвольте узнать, Ваше Величество, как именно следует те­перь именовать Ата­манский полк. В ноябре прошлого года Блаженной памяти Им­ператор Николай Алек­сан­дрович сложил с себя звание шефа полка после вступления на пре­стол. Полк по сей день именуется "Лейб-Гвардии Атаманский Его Им­пера­торского Высочества Наследника Цесаревича", хотя Цесаревич Геор­гий Александро­вич не является его шефом.
   - Вы - военный министр, Александр Казимирович, и потому должны высказать мне свои предложения, - ловко отпарировала Импе­ратрица.
   - Я считаю, Ваше Величество, что полк может называться или "Ея Императорского Высочества Великой Княжны Ольги Ни­колаевны" или же "Ея Императорского Высочества Цеса­ревны", - медленно произнёс Пу­зыревский.
   - Благодарю, Александр Казимирович... Я желаю, чтобы был ис­поль­зован второй вариант, - голос Импе­ратрицы звучал мягко, без привыч­ных властных ноток. - Кандидатуру на место Обру­чева пред­ставьте мне как можно скорее. Вы обещали мне к пер­вому декабря предоста­вить предложения по армии.
   - Ваше Величество, - снова встал с кресла Пузыревский. - Я вынуж­ден поднять ещё один вопрос, ибо после злодейского убийства Госу­даря Николая Александровича прошло уже семь месяцев, но я не ре­шался тревожить его светлую память... Госу­дарь состоял шефом в пол­ках гвардии и армии, и пор сей день его шефства не отменены. По сло­жившейся традиции царст­вующий монарх всегда является шефом нескольких полков гвардии. Преобра­женского, Се­мёновского, Измай­ловского, Егерского, Конного... Угодно ли будет Вашему Величеству из­дать какие-либо повеления по этому по­воду?
   По лицу Александры Фёдоровны разлились красные пятна. Она вся сжалась, по щеке пробежал чуть за­метный нервный тик. Тихо ответила, по-французски:
   - Я хочу, чтобы память о моём безвременно ушедшем муже, при­-нявшем мученическую смерть от рук вра­гов престола и Оте­чества, все­гда жила в России, в сердце каждого русского сол­дата. Подумайте, генерал, шефство над какими полками я должна принять... А в каких полках пусть останется имя покой­ного Императора Ни­колая Алексан­дровича. Я жду Ваши сооб­ражения че­рез неделю, а теперь я должна идти к до­чери. Ещё раз поздравляю Вас моим генерал-адъютантом!
   Аудиенция была окончена. Военный министр попрощался и вышел. Оставшаяся в кабинете Аликс долгое время не решалась вызвать при­слугу, и сделала это, лишь когда высохли набежав­шие слёзы.
   Вечером за чаем Великий Князь Сергей, узнав о том, что Аликс при­казала именовать Ольгу не просто Великой Княжной, но Цесарев­ной, и что Высочайший указ ею уже подписан, при­шёл в замешатель­ство. Он понимал, что та­кое титулование но­воро­ждённой девочки мо­жет быть истолко­вано в определён­ных кругах, как желание её матери из­менить порядок престоло­насле­дия, устранив от трона братьев покой­ного Николая, но промол­чал, надеясь на то, что всё само собой разре­шится... Хотя он об­манывал сам себя, зная неуравновешенный харак­тер Ма­рии Фё­доровны.
  

* * *

   Гром грянул уже на следующее утро. Как обычно, Алексан­дра Фё­доровна поднялась в 9 часов утра. После традиционного гоголь-моголя в постели, она оделась и теперь сидела в кресле, а возле неё суети­лась фрейлина, занятая расчёсыванием прекрас­ных волос Императ­рицы. За дверью раздался шум, громкие го­лоса, затем дверь распахну­лась и в комнату буквально влетела Мария Фёдоровна. Обычно при­ветливая и милая, сегодня она выглядела злобной фурией с глазами, способными испепелить любого, попавшегося на встречу. Следом за матерью осто­рожно вошёл Великий Князь Ми­хаил Александро­вич, испу­ганно озира­ясь по сторонам. Дежурный флигель-адъютант застыл в дверях, не зная, что говорить и как поступить в сложившейся ситуации. Аликс недоумённо посмотрела на свекровь.
   - Что происходит? - спросила она чуть слышно.
   Мария Фёдоровна, как будто не слыша заданного ей вопроса, обра­тилась к фрейлине:
   - Оставьте нас!
   Фрейлина, застывшая с гребнем в руке, растерялась, не зная, как поступить. Во дворце давно все привыкли к тому, что прика­зания вдов­ствующей Императрицы нужно выполнять мгно­венно, ибо хруп­кая дат­чанка могла превратиться в гневную рус­скую бабу, сметаю­щую всех и вся на пути, и тогда даже покой­ный Александр III предпо­читал ретиро­ваться. Но фрейлина не решалась выйти, не получив при­казания от Александры Фёдо­ровны, и вопросительно смотрела на неё.
   - Вы можете идти, милая, - сказала Аликс.
   Фрейлина вышла, закрыв за собой дверь. Как только дверь захлопнулась, Мария Фёдоровна на­бросилась на невестку с яро­ст­ными упрёками:
   - Что ты себе позволяешь, Аликс? Ты правда решила уже, что ты повелеваешь Россией? Как ты могла только додуматься до того, чтобы украсть у моих сыновей престол, принадлежащий им по закону...
   Гневная даже не присела, она ходила по комнате, изредка останав­ливаясь, чтобы, глядя в глаза невестки, выплеснуть оче­ред­ную порцию ярости. Аликс не могла понять, что послужило причиной та­кого негодо­вания свекрови. Она была напугана, взволнована, и не сразу нашлась, что сказать в ответ. Но потом она взяла себя в руки. Её глаза леденели, губы сжались, яркие красные пятна выступили на лице.
   - Мадам, кто дал Вам право врываться сюда и орать, как по­судо­мойка? - тихим дрожащим голосом спросила Аликс. Негодо­вание уже захлестнуло Императрицу.
   - Вы забываетесь, если решили, что имеете право уст­раивать такие скандалы в моём дворце, - пере­шла она на английский. - Что послу­жило причиной столь не­уважительного поведения? Я жду объяснений, Ваше Величество!
   Мария Фёдоровна обомлела от такой, как она сочла, невидан­ной дерзости невестки. За то недолгое время, которое Аликс прожила в Аничковом дворце, вдовствующая Императрица при­выкла к тому, что невестка всячески избегает конфликтов и ту­шуется при малейшем на­мёке на возможный скандал. Но после смерти Николая Мария Фёдо­ровна редко видела Аликс, практи­чески не общалась с ней, и потому, получив резкий отпор, не могла понять, что такого произошло с невест­кой, чтобы она по­смела в таком тоне разговаривать. Но новая волна ярости захле­стнула Гневную и она перешла на крик:
   - Ты прикидываешься невинной овечкой? Ты, которая решила узур­-
   пировать престол, которая погубила моего сына... Я знаю, что ты на­значила Ольгу шефом Атаманского полка с титулом Цесаревна! Я всё знаю!!!
   - Мадам, о том, что Ольга - шеф Атаманского полка, сегодня будет
   объявлено двору. В этом нет секрета, и я не понимаю, в связи с чем Вы посмели бросать такие обвинения в мой адрес, - ответила Алексан­дра Фёдоровна. - Я требую, чтобы Вы вели себя соответствующе и пом­нили, что я не только Ваша невестка, мадам, но я ещё и Ваша Им­перат­рица!
   Михаил Александрович, высокий семнадцатилетний юноша, не­складный и застенчивый, молча слушал перебранку, не смея вмеши­ваться. Мария Фёдоровна, получив твёрдый отпор, не­много успокои­лась и, сни­зив тон, изменила тактику.
   - В России титул Цесаревны носят только супруги наслед­ников пре­стола! И ты, объявив Ольгу Цесаревной, дала ясный на­мёк на то, что именно она является наследницей, а не Георгий и не Миша. Ты решила нарушить последнюю волю Николая? Я ещё тогда, в апреле, говорила, что всё это безумие, что невоз­можно нарушать порядок пре­столонас­ледия, но меня не послу­шали. И вот теперь ты пошла ещё дальше...
   - Вы не правы, мадам, - мягко ответила Императрица. - Хотя Вы ки­чи­тесь тем, что так долго прожили в России, вероятно, Вы просто поза­были, что в своё время Пётр Великий даровал титул Цесаревен своим дочерям, Елизавете и Анне...
   Вошедший флигель-адъютант доложил о прибытии Великого Князя Сергея Александровича. После получения приглашения Великий Князь размашистыми шагами вошёл в комнату, сначала приложился к руке Аликс, а затем - к руке Марии Фёдоровны. Исполнив долг веж­ливости, он вышел на середину комнаты.
   - Что происходит? - обратился Сергей Александрович к обеим цар­ственным женщинам. - Мне сообщили, что тут крики и скандал...
   - Можно подумать, Серж, Вы ничего не знаете о том, что Аликс объявила Ольгу Цесаревной, - ощерилась Мария Фёдо­ровна. Она уже начала было успокаиваться, но появление Вели­кого Князя взывало новый при­лив ярости. - Как Вы могли уча­ствовать во всём этом непо­требстве?
   - Минни, я такой же верноподданный, как и Вы, и я не вижу основа­-
   ний для таких неуместных высказываний. Аликс - само­державная Им­ператрица и вправе даровать титул своей до­чери...
   Мария Фёдоровна буквально взорвалась после этих слов:
   - Самодержавная? Самодержавным монархом был мой по­койный
   муж и Ваш брат. Самодержавным был бедный Нико­лай... А Аликс за­няла российский престол, который по закону принадлежит Георгию! И Вы, Серж, приняли участие в этой не­достойной истории, самое прямое участие... Это Вы убедили несчастного Ники отдать такие безумные распоряжения!
   Великий Князь посмотрел на Аликс, которая молча сидела, вжав­шись в кресло. Её синие глаза уже не были ледяными, они сверкали яростью. Сергей Александрович выдержал паузу и об­ратился к Марии Фёдо­ровне:
   - Минни! Прекратите это безумие! Чего Вы желаете добиться своими столь необдуманными словами? Се­годня нам нужны не раз­доры, а единение. А Вы делаете всё, чтобы нарушить то, что было соз­дано Са­шей. Вместо единой направляющей воли, кото­рая должна ук­репить са­модержавие и изничтожить крамолу, Вы создаёте недоверие и вражду.
   - Я хочу лишь одного, чтобы никто не смел даже помыслить похи­тить престол у моих сыновей! - истериче­ски закричала Ма­рия Фёдо­ровна.
   - Успокойтесь, мадам, никто не посягает на право Ваших сы­новей, - по-русски произнесла Александра Фёдоровна. - Я вы­полню волю моего покойного мужа, она для меня священна. Но скажите, не­ужели Вы правда считаете, что Великий Князь Геор­гий может быть наследником престола, учитывая его тяжкий не­дуг?
   Мария Фёдоровна тяжело опустилась в кресло. В её глазах читалось отчаяние и беспомощность. Михаил Александрович не вымолвил ни слова, стоял у стены, бледный и испуганный. Ему ещё никогда не при­ходилось присутствовать при таких вот ди­настических скандалах.
   - Мой сын будет жить, провидение Господне спасёт Георгия, я верю в это, - еле слышно произнесла Мария Фёдоровна.
   - Господи, да мы все молим Господа Бога за здоровье Геор­гия, Минни! - воскликнул Сергей Александрович. Его голос был таким ис­кренним, что даже у самого злейшего врага не возникло бы сомнения, что Великий Князь говорит правду.
   - Но даже наши молитвы не в си­лах помочь, - продолжил он. - Ча­хотка не позволяет Геор­гию покинуть Аббас-Туман. И в данной ситуа­ции, как бы это не было больно, самое правильное реше­ние - чтобы Георгий отка­зался от прав наследования... В пользу Миши. Вы ведь не зря привели Мишу с собой, Вы нико­гда ничего не делаете просто так...
   Разговор перешёл в мирное русло. Более двух часов они бе­седо­вали и, хотя лакеи потом рассказывали, что очень часто из кабинета доно­сились крики Гневной, в конце концов, все чет­веро при­шли к согла­сию. Вы­вод был таков - Цесаревич Георгий слаб здоровьем и потому наследовать престол не в силах. А по­тому он должен отказаться от прав наследования, уступив тако­вые младшему брату Михаилу.
   Через неделю Императрица получила от Георгия Александровича прошение на Высочайшее имя с отказом от прав на пре­стол и прось­бой передать права на наследо­вание престола Вели­кому Князю Ми­хаилу Александ­ро­вичу.
   Манифестом 1-го декабря 1895 года Великий Князь Михаил Алек­сандрович был объявлен Наследни­ком. Георгий Александ­рович, со­хра­нивший титул Це­саревича, оставался жить в Аббас-Тумане, где для него строилась роскошная резиденция.
   Первый кризис в отношениях между Аликс и Марией Фёдоровной завершился внешне благополучно, но сам ход событий подска­зывал, что всё ещё впереди, и что две царицы ещё не раз схлестнутся между собой.
  

Глава 18

  
   Александра Фёдоровна слушала очень внимательно, внимая каж­дому слову графа Воронцова-Дашкова. Илларион Иванович доклады­вал об успехах и неудачах своего ведомства по искоре­нению крамолы. Граф не любил все эти новомодные слова, "ре­волюция" или "социали­сты", предпочитая всё это именовать од­ним словом - "крамола". И вот сейчас он, изредка заглядывая в текст доклада, рассказывал Императ­рице и присутствовавшему канц­леру графу Игнатьеву, как много уда­лось сде­лать за про­шедшее время.
   - Новые правила о евреях были приняты как нельзя вовремя, Ваше Величество, - заметил министр внутренних дел, перевора­чивая лист доклада. - Произведённые аресты и дознания пока­зали, что евреи не сидели, сложа руки, а уже приступили к соз­данию тайных сообществ, направленных против престола.
   - Это новые бомбисты, Илларион Иванович? - спросила Им­перат-­
   рица.
   - Нет, Ваше Величество, это всякого рода смутьяны, которые поста­вили перед собой задачу возбуждать народ к действиям бунтовщиче­ского харак­тера. Они не готовят бомбы и никого пока не убивают, но систематически и целенаправленно ведут работу, в первую очередь, среди еврейских рабочих и мастеро­вых. В мае нынешнего года в Вильно они умудрились устроить собрание, на котором выступил их предводитель Юлий Цедер­баум, которого также именуют Мартовым. Этот мерзавец пыта­ется внушить еврейским рабочим и ремесленни­кам, что они наи­более гонимые и бесправные, и потому им необходимо объе­ди­няться в тайное сообщество.
   Императрица сидела в инвалидном кресле-каталке и делала отметки синим карандашом в записной книжке, иногда задавая мини­стру во­просы по ходу доклада. Рассказав о создании ев­реями тайных сооб­ществ, Илларион Иванович стал излагать свои мысли относи­тельно дальнейших мер, которые были им намечены.
   - Мои предшественники, - сказал он, - проявляли нетерпимое миро­любие ко всем этим болтунам и смутьянам. Подумать только, со­чине­ния господина Маркса и господина Энгельса ле­гально издавали в Рос­сии. Стоил ли удивляться, что всякие тай­ные общества и рабочие кружки растут, как грибы. В западных губерниях крамола зародилась из просветительских кружков и стачечных касс еврейских ремеслен­ников и рабочих, и, как дос­товерно известно, они уже готовились соз­дать особую еврей­скую партию. В конце мая я приказал провести аре­сты. Были аре­сто­ваны Юлий Цедербаум, Шмуэль Кац, Це­мах  Копельзон, Арон Кре­мер, Абрам Мутник и ещё 78 человек. Все они уже осуж­дены Виленским военным судом и пойдут по этапу на ка­торгу. Каждому по десять лет и без права подачи прошения о поми­ловании...
   - Скажите, Илларион Иванович, всё ли делает полиция, чтобы про­верить, нет ли связи между арестованными смутья­нами и бомбистами, убившими Блаженной памяти Императора Николая Александро­вича? - вклинился в доклад канцлер.
   Граф Воронцов-Дашков отреагировал мгновенно:
   - Государыня! Николай Павлович ставит резонный вопрос, и по­верьте, что Департамент полиции, охранные отделения, каж­дый жан­дарм, все заняты тем, чтобы установить личности тех, кто организовал
   цареубийство. Увы, пока что результатов до­биться не удалось.
   - Позвольте, Ваше Величество, - обратился граф Игнатьев. - Я уве­рен, Илларион Иванович, что нужно не просто арестовы­вать и отправ­лять на каторгу явных врагов престола, но нужно густым гребешком пройтись, чтобы вычесать и тайных смутья­нов, чтобы очистить Рос­сию-матушку. Не секрет, что в прежние годы многие студенты, раз­ного рода недовольные болтуны, брали участие в сту­денческих круж­ках, в демон­страциях, а вла­сти ограничивались высыл­кой, а потом и вовсе забывали о таких смутьянах. Время то прошло, но кто может поручиться, что в головах и в мыслях у этих деятелей?
   Канцлер встал из кресла, ему было мало места. Его хитрые глаза сверкали юношеским задором, говорил он быстро, как будто бо­ялся не успеть высказать свои мысли, и если бы не его француз­ская речь, Им­перат­рица просто не успела бы понять, что предла­гает Николай Павло­вич.
   - Думаю, имеет смысл брать на заметку каждого, кто хоть раз будет замечен в чём-то противоправительственном, будь то чте­ние запре­щённой газеты или же участие в сходке, - продолжил Игнатьев. - Я знаю, что Департамент по­лиции ведёт картотеку, но я говорю об ином подходе. Мало завести карточку на смуть­яна, следует при­стально наблюдать, чем этот субчик дышит, чем он занимается, с кем обща­ется. И если полиция не вполне уве­рена, что этот смутьян не пред­ставляет больше опасности, то вся­чески препятствовать тому, чтобы такое лицо продвигалось по жизни.
   - Вы предлагаете следить до самой смерти за каждым осту­пив­шимся, Николай Павлович? - немного удивлённо спро­сила Императ­рица. - Ведь молодости свойственны заблуждения, ошибки, излишняя горячность и доверчивость. Со временем люди меняются, меняются их взгляды.
   - Нет, Ваше Величество, я имел в виду нечто иное. Бывает у нас та­кое, что особа известна полиции, как открытый враг пре­стола, а в то же время спокойно учится в университете, посту­пает служить, получает чины... А там, глядишь, оказывается, что снаружи - министерский чиновник, а внутри - смутьян и враг самодержавия...
   - Вы же знаете, Николай Павлович, что полиция не в силах и не вправе вмешиваться в деятельность университетов, - ответил граф Во­ронцов-Дашков. - Даже министр внутренних дел не в силах отчислить
   нашкодившего студента.
   Канцлер стал возражать по-юношески возбуждённо, для наглядно­сти приводя примеры:
   - В своё время некто господин Туган-Барановский, обучаясь в Санкт-Петер­бургском университете, был активным участ­ником сту­денческого кружка, который организовал Александр Ульянов.
   - Тот самый, Ваше Ве­личе­ство, который был казнён за подго­товку цареубийства, - пояснил он Импе­ратрице. - В 1886 году Туган-Бара­новского даже выслали из столицы за уча­стие в де­монстрации. Но за­тем этот субчик получил диплом Харь­ков­ского универ­ситета и посту­пил на службу в Департамент тор­говли и ма­нуфактур... А в прошлом году он был утверждён со­ветом Московского уни­верситета в степени маги­стра.
   - Но как же следует поступать с подобными особами, Нико­лай Пав­лович? - спросила Александра Фёдоровна. - Ведь боль­шинство попа­дает под влияние смутьянов в молодые годы, бу­дучи студентом... А известно, что молодости присущ налёт эта­кого нигилизма...
   Граф Игнатьев ответил, что он проходил курс наук не в уни­верси­тете, а в Пажеском корпусе, и там никаких нигилистов и смутьянов не было. Но при этом нельзя оставить без внимания, что больше поло­вины государ­ственных преступников побывали в университетах, хотя и не кончили в них курса, и именно от­сюда возникло стойкое народ­ное убежде­ние, что "студент бун­тует".
   Канцлер говорил убедительно, с глубоким знанием дела, как чело­век, который изучал вопрос устройства высших учебных заведе­ний, искренне считая, что именно ненормальные условия делают уни­верси­теты бла­годатной почвой для появления смуть­янов.
   Нигде в иных странах учащееся юношество не приобрело та­кой при­скорбной репутации, как в России. Но не связана ли та печальная роль, которая уготована российским студентам, с тем, что нигде выс­шее об­разо­вание не находится в столь ненормаль­ных числовых отно­шениях... Высшее и среднее образование в Рос­сийской Империи раз­вито крайне слабо, а вот число студен­тов весьма значительно. А ежели учесть, что в России стремле­ние к высшему образованию в зна­чительной мере усиливается желанием поступить на ка­зённое со­дер­-
   жа­ние и получить сти­пендию...
   Императрица слушала с большим интересом, и даже голов­ные боли, мучавшие её ночью, и усталость, ничто не могло отвлечь её внима­ние.
   - В других странах высшее образование не даётся даром, - отметил граф Игнатьев, - и притом, чтобы с содержанием. У нас молодой чело­век, поступая в университет, чувствует, что у него есть только права и ни­каких обязанностей. Никто не контроли­рует его занятий. Я не пред­ла­гаю заподазривать всех студентов в уча­стии в противоправительст­вен­ных акциях, но нельзя отри­цать, что условия наши очень способст­вуют тому, чтобы именно в среде студентов всякие смутьяны всего легче находят себе по­собни­ков и пристано­держателей. Необходимо устано­вить дея­тельный контроль за занятиями студентов, а сами учеб­ные заве­дения полезно было бы перенести подальше от столиц. А для кон­троля со стороны полиции нужно ввести обязательное свиде­тель­ство о благонадёжности, без которого никто не сможет по­ступить учиться в университет и не будет допущен к диссерта­ции, а тем паче к государст­венной службе.
   - Ваше Императорское Величество! - осторожно вклинился в разговор Плеве. - Я полностью согласен с Его Высокопревосхо­дитель­ством, в полной мере. Увы, но среди чиновников всех рангов до­вольно много неблагонадёжных элементов. Там есть не просто либе­ралы, мечтающие о конституции и парламенте, как во Франции, но и откровенные смутьяны. Да что там гово­рить, ежели господин Кони заседает в Сенате...
   - Вячеслав Константинович! - спросила Императрица. - А чем зна­менит этот господин?
   Плеве скривился, как от зубной боли. Затем убрал гримасу и почти­тельно доложил:
   - Ваше Императорское Величество! В 1878 году Кони пред­седа­-тельствовал на судебном процессе, который оправдал некую Засулич, которая перед этим дважды стреляла в петербургского градоначаль­ника. За такое покушение ей грозило от пятнадцати до двадцати, а бла­годаря Кони подсудимая была оправдана и ос­вобождена из-под стражи. Приговор был отменён, но Засулич удалось скрыться. Сейчас, как мне известно, она живёт в Швей­царии и занимается революцион­ной деятельностью.
   - А Кони заседает в Сенате? - удивилась Императрица.
   - Так точно, Ваше Величество. Обер-прокурором Уголовного касса­ционного департамента, - угодливо сообщил Плеве.
   Александра Фёдоровна окинула взглядом присутствующих. Затем обратилась к канцлеру:
   - Николай Павлович! Если он оправдал эту Засулич, он бы оправ­дал и цареубийц. А потому я приказываю в двадцать че­тыре часа от­править этого господина в отставку. Без мундира и пенсии. И просле­дите, чтобы формулировка отставки была яс­ной и чёткой. "За служеб­ное нерадение при рассмотрении дела террористки Засулич".
   - Слушаюсь, Государыня! - ответил Игнатьев.
   Видя, что граф Воронцов-Дашков не знает, коим образом продол­жить свой доклад, канцлер извинился и сел на кожаный диван, показы­вая всем своим видом, что он готов слушать ми­нистра дальше.
   Министр внутренних дел доложил об арестах вожаков тай­ного со­общества "Социал-демократия Королевства Польского и Литвы", Ро­залии Люксенбург, Юлиана Мархлевского и Адольфа Варшавского, по­сле чего перешёл к более свежим событиям.
   - Ваше Величество, - министр внутренних дел раскрыл вто­рую папку, - буквально вчера, в ночь с восьмое на девятое де­кабря, в Пе­тербурге были аре­стованы члены так на­зывае­мого "Союза борьбы за освобождение ра­бочего класса", всего 78 че­ловек. Как установлено, возглавлял это об­щество помощник присяжного поверенного Влади­мир Ульянов. Это младший брат того самого Александра Ульянова, который был казнён за под­готовку цареубийства.
   - Семья смутьянов? - спросила Александра Фёдоровна.
   - Семья выкрестов, Ваше Величество, - ответил министр. - Вдова действительного статского советника Мария Александ­ровна Ульянова, урожденная Бланк, вместе с детьми была высе­лена из Петербурга и проживает в Жмеринке. Владимир Улья­нов не попал под выселение, ибо находился за границей. При обыске у студента Ванеева полицией взяты готовые к печати ма­териалы первого номера газеты "Рабочее Дело" с антиправи­тельственными статьями.
   Императрица что-то записала в книжку, затем обратилась к мини­-
   стру:
   - Кто все эти люди, Илларион Иванович, сколько им лет? Чем они занимаются?
   - Ваше Величество, это всё молодые люди, возрастом не старше двадцати пяти лет. Только Надежде Крупской и Васи­лию Старкову уже исполнилось двадцать шесть лет. Происхо­жде­ния са­мого различного, но, опять же, это в боль­шин­стве своём либо сту­денты, либо лица, которые уже окончили выс­шие учеб­ные заведения. Из одного только Петербургского техноло­гиче­ского института аресто­ваны Ванеев, Малченко, Кржижа­нов­ский, Ленг­ник, Запорожец, Стар­ков...
   - Так ли опасны эти молодые люди, Илларион Иванович? - Импе­ратрица перешла на русский. - Не делаете ли Вы из мухи слона?
   - Не просто опасны, Ваше Величество, они представляют уг­розу по­чище, чем бомбисты. Во время беспорядков в декабре 1894 года на Семянниковском заводе и в феврале 1895 года в Петербургском порту были изданы антиправительственные лис­товки. Представьте, сколько людей прочитали их, у скольких людей могут теперь возникнуть опас­ные мысли в умах... Я уве­рен, - продолжил граф Воронцов-Дашков, - что арестован­ные - это лишь малая часть организации. Но у нас ката­строфи­чески не хватает людей. Всё Петербургское губернское жан­дармское управление включает лишь девятнадцать офицеров, включая на­чаль­ника, а необходимо работать с арестованными, чтобы как можно скорее выявить сообщников.
   Канцлер встал с дивана и обратился к Александре Фёдоровне:
   - Ваше Величество! Настала пора решительного наступления на крамолу, а потому есть необходимость не только увеличить рас­ходы на полицию и жандармов, но и коренным образом улучшить по­лицейскую работу. Я прошу Вашего позволения пред­ставить в бли­жайшее время проект по изменению основ деятельности полиции и жандармов...
  

* * *

   Всего по делу "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" было арестовано 223 человека. Петер­бургский военно-окружной суд провёл пять закрытых процессов, осудив всех аре­стованных. Все под­судимые были признаны виновными по ряду статей Уголовного уложе­ния, на­чи­ная от участия в дея­тельности полити­ческой партии либо иной недозволенной орга­низа­ции, содержания подпольных типо­графий, за­канчивая изго­товлением и распро­странением запрещённой литературы и ведением анти­государственной аги­тации. При­говор суда был суров, но спра­ведлив. Более ста подсудимых получили по 10 лет каторжной тюрьмы. Для многих это оказалось равноценно смертной казни...
   Наде­жда Крупская получила 8-летний срок и умерла от ча­хотки 7-го мая 1900 года, отбы­вая наказа­ние в Усть-Карийской ка­торжной тюрьме. Владимир Ульянов покончил с собой в Зе­рентуй­ской каторж­ной тюрьме на год раньше, приняв яд после того, как по при­казу тюремного начальства был подвергнут порке кну­том.
  

Глава 19

  
   14-го декабря 1895 года состоялось заседание Государствен­ного Совета, на котором высту­пил канцлер граф Игнатьев. На следующий день непонятным образом текст этого вы­ступ­ления появился бук­вально во всех столичных газетах. Содержание вы­ступления для мно­гих было неожиданным и весьма будо­ра­жащим.
   "Господа! Двести лет назад Государь Пётр Великий поднял Рос­сию на дыбы! Новая армия и флот! Но­вые заводы и ману­фактуры! Новые города! Окно в Ев­ропу! И всё это стало воз­можным не только благо­даря ге­нию Императора и упорству русского на­рода, но и бла­годаря тем новым знаниям, которые Вели­кий Пётр на­саждал в Рос­сии. Наука и про­свещение - вот то главное, что подарил нам гений Петра. Ве­ликие пет­ров­ские реформы были бы невозможны без труда инже­неров, корабе­лов, мастеровых, без зна­ний и иссле­дова­ний учёных и изобре­та­телей.
   Прошло двести лет. И сегодня я должен с горечью признать, что мы оказа­лись не­достойными потом­ками птенцов гнезда Петрова. Да, Великий Пётр при­влекал в Рос­сию иностранцев, офицеров и ин­жене­ров, лека­рей и академиков. Но целью его было создание собст­венной науки, воспитание своих инженеров и ле­карей.
   Задумывались ли мы над тем, как мы следуем заветам Петра? Нет. Мы по­считали, что после пет­ровских преобразо­ваний можно успокоиться. Мы посчи­тали, что всего уже дос­тигли и можно почи­-
   вать на лаврах. Что же Рос­сия получила в результате?
   Я начну с вопросов обороны Империи. В последнюю войну с Тур­цией наша армия имела на вооружении пушки Круппа, винтовки Бердана, Крнка и Карле, револьверы Смит-Вессона. Се­годня русской армией приняты револь­вер Нагана и пулемет Максима. Разве этого хотел Пётр Великий? Нет, он хотел, чтобы русская ар­мия ис­пользо­вала пушки Ива­нова, револьверы Петрова и пуле­меты Сидорова. Но где эти русские ин­женеры? Их нет. Нет потому, что государство их не воспитало.
   У нас есть универ­ситеты, кото­рые в большинстве своём растят либо нигили­стов, либо просто ненужных обществу лю­дей философиче­ского склада, прово­дящих свою жизнь в беспо­лезных рас­суждениях и меч­таниях.
   Но у нас катастрофически мало толковых инженеров, спо­собных сделать Россию промышленно раз­витой. У нас катаст­рофически мало образованных лю­дей.
   Разве не стыдно нам, что корабли русского военного флота стро­ятся на ино­стран­ных верфях? И что даже телескопы и бинокли мы покупаем у иностранцев?
   Разве мало нам было печального опыта Крымской войны, кото­рый доказал, что те­перь не только сме­лость солдата ре­шает исход битвы, но и технический прогресс?
   Россия - великая держава! И сможет оставаться таковой только при условии, что мы будем не смот­реть на то, как Ев­ропа развива­ется в техническом отно­шении, и идти следом, а только ежели мы будем идти впе­реди!
   Россия очень богата. В ней есть залежи руды и золота, есть нефть, есть леса. Но главное богат­ство Рос­сии - это её та­лант­ли­вый народ. Я верю, что сегодня в глухих рус­ских деревнях растут но­вые Ломоносовы. Я верю, что среди российского дво­рян­ства есть патриоты Отечества, способные и гото­вые тру­диться на благо Им­перии. Я верю, что среди русских заводчиков и фабрикантов есть под­вижники, которые ду­мают не только о сиюминутной выгоде, но и о вы­годе последующих поколений.
   Сегодня Россия стоит на пороге великих преобразований, которые могут срав­ниться только с преоб­разо­ваниями Вели­кого Петра и Ве­-ликой Екатерины!
   Долг наш перед Господом Богом и Государыней Императри­цей - честно и пре­данно служить во благо Империи и во благо будущих по­колений.
   И сегодня я вношу на рассмотрение Государственного Со­вета за­кон "О народ­ном просвещении".
   Некоторые члены Государственного Совета были возму­щены тем, как канцлер буквально проталкивает закон, не давая вре­мени на его тщательное изучение. Привыкшие к тому, что лю­бой мало-мальски зна­чительный вопрос годами изучается, а по­том годами дорабатыва­ется, престарелые сановники не же­лали даже думать о том, что закон о про­свещении можно рас­смот­реть за неделю. Они не желали создавать прецедента на будущее, не же­лали по­па­дать в какую-либо зависи­мость от канцлера, бу­дучи подчи­нён­ными исключительно монарху. Поэтому графу Игнать­еву при­шлось мягко намек­нуть, что принятие закона в ускоренном по­рядке - это желание лично Императрицы, и что в противном случае нуж­ный Империи закон будет вве­дён в дей­ствие особым поряд­ком - Высочайшим ука­зом, минуя Государ­ствен­ный Совет.
   Упрямство замшелых сановников было сломлено довольно бы­стро. Закон "О народном просвещении" был принят и вво­дился в дей­ст­вие с 1-го января 1896 года.
   Отныне вопросы образования полностью находились в ис­ключи­тельном веде­нии Ми­нистерства народного просвещения. Все имею­щиеся учебные заведения (кроме духов­ных и воен­ных) Российской Империи были подчинены министру народного про­свеще­ния в отношении программ обучения и организации учеб­ного про­цесса. Степень подчинения была разной, ибо кроме учебных заведе­ний, которые соз­давались и финанси­ровались за счёт го­сударственного бюджета, были еще и учеб­ные заве­дения кото­рые финансировались за счет земств или же част­ных лиц. Но программы всех учебных заве­дений Российской Империи от­ныне были едиными и утверждались ми­нист­ром народного про­свещения.
   Обучение во всех учебных заведениях Империи велось только на рус­ском языке. Исключением служили учебные заве­дения Царства Польского и Вели­кого Кня­же­ства Финлянд­ского, где также ис­пользова­лись польский и финский языки (три чет­верти учебных ча­сов
   на русском языке, одна четверть - на мест­ном).
   Законодательно вводилось три уровня образования: началь­ное, среднее, выс­шее.
   К начальным учебным заведениям относились: церковно-приход­ские школы, земские начальные училища, го­род­ские учи­лища, уезд­ные училища (в уездных городах). Срок обучения со­ставлял четыре года. Обязательные предметы преподавания: за­кон Божий, русский язык с чистописанием, арифметика, исто­рия, география, естествоведение, церковное пение и черчение.
   Средние учебные заведения - гимназии, реальные училища, ком­мерческие учи­лища, политехнические училища, учительские семина­рии, институты благородных де­виц, зубо­врачебные школы, фельдшер­ско-аку­шерские школы. Срок обучения в них со­ставлял семь-восемь лет.
   Высшие учебные заведения - университеты, академии, ин­ституты, высшие учи­лища, лицеи, высшие жен­ские курсы.
   Начальное образование для детей обоего пола стало бесплат­ным и обязатель­ным (касалось русского населения, населения Царства Поль­ского и Великого Княжества Финляндского). Среднее и высшее об­разо­вание могло получаться как за плату, так и бесплатно.
   Для туземного населения Туркестана, Закавка­зья и Сибири создава­лись русско-ту­зем­ные школы. В этих школах предусмат­ривался четы­рехлетний срок обучения. Русские преподаватели должны были обу­чать туземцев русскому языку и арифметике, а учителя местной на­циональности - местному языку. Для му­сульман отдельно было преду­смотрено изучение арабского языка и письменности, основ мусуль­манского вероучения. При русско-туземных школах могли теперь соз­даваться вечерние классы для изучения русского языка взрослым на­селением.
   Обучение во всех учебных заведениях, кроме начальных школ, было раздель­ным.
   Учащиеся средних и высших учебных заведений, которые были за­мечены в уча­стии в антиправительст­венных выступле­ниях, подлежали исключению и более не могли по­сту­пать в иные учебные заведения.
   Высшие учебные заведения управлялись ректорами, которые назна­чались сроком на 5 лет Высочайшим указом по представле­нию мини­стра народного просвещения. Деканы же назначались на 5 лет инспек­тором учебного округа и утверждались мини­стром народ­ного просве­щения. Если же речь шла о частных учеб­ных заведениях, то кандидатуры на должности ректора или же декана представлялись для утверждения министру либо же ин­спектору учебного округа.
   После появления нового закона министр народного просвещения Боголепов утвердил двухлетнюю про­грамму по реоргани­за­ции учебных заведений.
   Был обнародован новый единый Устав высших учебных за­ведений, пришедший на смену Университет­скому уставу 1884 года. Полностью упразднялись органы университетского само­управления, существовав­шие с 1863 года, университетский Со­вет и факультетские собрания. Профессорские вакансии заме­щались с ведома министра народного просвещения, который по своему усмотрению мог не утвердить пред­ложенную универси­тетом кандидатуру.
   Студентам категорически воспрещалось организовывать как на тер­ритории учеб­ного заведения, так и вне него, какие-либо студенческие кружки, обще­ства, читальни, столовые, публичные соб­рания, не имею­щие научного характера. Научные кружки подлежали обязательной ре­гистрации у инспектора классов с приложением списков участников. Под страхом исключения студентам были воспрещены любые совмест­ные действий, будь то сходка или коллективное прошение или жалоба.
   Для поступления в высшее учебное заведение, а равно для допуска к защите диссертации, необходимо было предъявить свиде­тельство о благонадёжности, выданное губернским жан­дармским управлением.
   Переходные экзамены, с курса на курс, принимались профес­сурой, а вот выпускные экзамены, государст­венные, принима­лись исключи­тельно чиновниками Министерства народного просвещения.
   Размер оплаты за обучение был установлен в размере 200 рублей в год, что было весьма солидно для малообеспе­ченных и части средне­обеспе­ченных студентов. Малоимущим студентам могло быть предос­тавлено освобо­ждение от платы, ежели будет предостав­лено свиде­тельство о бедности. Для поддержки нуж­дающихся сту­дентов могли устанавли­ваться стипендии из средств Госу­дарственного казначейства,
   а также единовремен­ные пособия.
   Студент, освобождённый от платы за обу­чение, либо полу­чаю­щий стипендию из казначейства, отныне обязан под­писать обя­зательство о том, что по окончанию высшего учебного заведе­ния он обязан про­служить по назначению правительства два года за каждый год обуче­ния.
   Вносить плату за обучение и платить стипендию могли также зем­ства, товарищества, артели, частные лица, при наличии соглашения и обязательства студента относительно его службы по окончанию учеб­ного заведения.
   В то же время министр Боголепов предусмотрел строитель­ство об­щежитий для студентов ряда высших учебных заведений. По про­г­рамме в течение десяти лет такие общежития должны иметься в каж­дом высшем учебном заведении, что существенно облегчало контроль за студентами со стороны администрации.
   С 1-го января 1895 года были введены в действие дисципли­нарные уставы для средних и высших учебных заведений. Ин­спектор классов и его помощники имели право не только сле­дить за поведением студен­тов в стенах учебного заведения, не только де­лать студентам замеча­ния по поводу их внешнего вида или опозданий на занятия, но и кон­тролировать их поведение в городе. За нарушение дисциплины и уста­новленных правил по­ведения следовали замечание, внушение, вы­го­вор, а после и от­числение. Единожды отчисленный за дурное поведе­ние уча­щийся не мог не только восстановиться, но не мог от­ныне даже поступить в иное учебное заведение.
   Поистине революционные изменения вносились в программу обуче­ния. Шоком для университетской об­щественности стало упразд­нение таких дисциплин, как философия и богословие. В связи с этим кафедры философии во всех университетах ликви­дирова­лись. Ну как же так, ведь каждый уважающий себя рус­ский интеллигент всенепре­менно считал себя философом, а фи­лософию - наукой наук, без кото­рой невозможно представить прогресс и европейское воспитание.
   Учитывая, что Императ­рица Александра Фёдоровна сама ко­гда-то изу­чала философию в Гейдельберг­ском университете, та­кое реше­ние казалось невероятным. Графу Игнатьеву даже за­давали во­просы по этому поводу, на что он отшу­чивался фра­зой, ска­зан­ной в своё время Императору Николаю Первому кня­зем Ширин­ским-Шихматовым - "Польза философии не дока­зана, а вред от неё возможен". Наиболее надоедливым оппонен­там канцлер предлагал ответить всего на один вопрос - какую прак­тическую пользу приносит изучение философии Россий­скому государству?
   В Гельсингфорсском и Юрьевском университетах за­крыли бого­словские факультеты, которые готовили пасторов евангели­че­ско-лю­теранской церкви. Хотите иметь образованных пасто­ров, господа лю­теране? Милости просим, создавайте для них учебные заведения, но только за свои деньги, а не за государст­венные. В Российской Империи государственная религия одна - пра­вославие, а потому финансировать из казны иные религии больше никто не будет.
   На юридических факультетах отменили изучение латыни, как абсо­лютно ненуж­ной и не применяемой в практической дея­тельности.
   В гимназиях из программ обучения полностью исчезла ла­тынь, гре­ческий язык, церков­нославянский язык, логика. Зато теперь, памятуя, что здоровый дух может быть только в здоро­вом теле, в на­чальных и средних заведениях во всех классах вводи­лась "сокольская гимна­стика".
   Во всех средних учебных заведений (кроме женских гимна­зий и институтов благородных девиц) появилась обя­за­тель­ная военная подго­товка, на уроках которой отставные унтер-офи­церы учили юно­шей не только воинским уставам и шагистике, но и навы­кам стрельбы из винтовки, уходу за оружием.
   Кто ска­зал, что в универси­тете не нужно изучать строевые приёмы? Император Николай Павлович был абсолютно иного мнения, а уж он то знал толк в вопросах образова­ния...
  

Глава 20

  
   После обнародования Закона "О народном просвещении" и новых уставов либеральные газеты разрази­лись шквалом статей антиправи­тельственной направленности. Передовицы газет в самых различ­ных выражениях рассу­ждали на темы "полицей­ского ре­жима", "подавле­ния свободной мысли среди сту­ден­тов" и даже "держиморд от образо­вания". Буквально пер­вые тиражи с та­кими антипра­вительственными речами были конфи­скованы по­ли­цией, а в отноше­нии редак­то­ров газет и их подручных бор­зо­писцев начато жандармское дознание.
   Особо на этом поприще отличились "Биржевые Ведомости", кото­рые, рьяно защи­щая сту­денческие вольности, допустили ехид­ные высказывания в адрес Импе­ратрицы, граничащие с ос­корбле­нием Высочай­шего имени и призывом к бунту.
   Когда жандармы заня­лись та­ковыми фактами и пожелали узнать, кто именно скрывается за псевдонимами газетных авторов, то ре­дак­тор "Бир­жевых Ведо­мостей" австрийский поддан­ный Проп­пер не поже­лал сооб­щить, чьему именно бойкому перу принадле­жит мерзкая статейка в его газете. Ра­зумеется, что по­сле этого господин Проппер был незамедлительно аресто­ван и помещён в "Кресты".
   Жан­дармское управление начало дозна­ние в отношение сего госпо­дина, сочтя его причастным к пуб­лич­ному выражению неува­жения Верховной власти.
   Особую пи­кантность данной исто­рии придавало то, что гос­подин Проппер был евреем, но почему-то не был выселен из столицы за черту оседлости. Узнавший о таком повороте дела петер­бургский гра­доначаль­ник генерал фон Валь, немец до мозга костей, полчаса орал на пристава Адмирал­тейской части, на чьём уча­стке находился дом Проппера, не стесняясь самых простонародных русских выражений, и старый полицейский слу­жака узнал, что он не про­сто "старый мздои­мец", но ещё и "бакин­ский ишак, кото­рого пора гнать со службы".
   Против новых драконовских правил выступили студенты. В Петер­бурге и Москве возмущённые сту­денты решились открыто высказать своё не­довольство. Уже 23-го декабря студенты обоих столичных университетов и ряда институтов начали за­бастовку. В ау­диториях не поя­вилось ни ­одного учаще­гося, а на стенах учебных корпусов появи­лись руко­писные лис­товки, при­зывающие установить универ­ситет­скую автономию, и пла­каты с едкими высказываниями в адрес "гес­сен­ской вол­чицы" и графа Игнатьева, которого какой-то остряк назвал "пожирателем наук".
   В квартиру ректора Московского университета Некрасова кто-то
   под­бросил анонимное письмо с угрозой повесить его на Красной площади, как "царского сатрапа" и "палача русского студенче­ства". Письмо было подписано таинственным "Коми­тетом па­мяти Ивана Распутина", а в верхнем углу зловеще красовался зловещий череп со скрещенными костями.
  

* * *

   "Пожиратель наук" не стал мешкать и, узнав о начале сту­денческой акции, приказал собрать Комитет ми­нистров. Заседа­ние проводили на квартире канцлера, в просторном рабочем ка­бинете. Кроме министров присутствовал Великий Князь Сергей Александрович, по-хозяйски усевшийся рядом с канцлером, по­мощник Главнокомандующего князь Оболенский, столичный градоначальник генерал фон Валь и обер-про­курор Си­нода По­бедоносцев.
   Граф Игнатьев пожелал выслушать мнение присутствующих, как следует поступить в сложившейся непростой ситуации. Не­со­мненно, сту­денты столичных уни­верситетов не могли не по­нимать, чем рискуют, и что за подоб­ную акцию их ожидает по­головное ис­ключение. Только что опубликованный закон и дис­ципли­нарный устав тре­бовал одно­значного исключения всех за­бастовщиков. Но размах студенче­ской забастовки, её органи­зо­ванность, поддержка сту­денче­ских требований многими про­фес­сорами и общественно­стью вызвали разногласия среди ми­нист­ров.
   Министр юстиции Муравьёв и министр землеустрой­ства и земледе­лия Ермолов в один голос заявили, что массовое исклю­чение забас­товщиков приведёт лишь к более радикальным про­тестам, а в случае приме­нения мер наси­лия детские пока что вы­ступления студентов мо­гут пре­вратиться в серьёзные беспо­рядки.
   Алексей Сергеевич Ермолов с его приземистой, далеко не казистой фигурой, с его обросшей во всех на­правлениях голо­вой, отнюдь не производил впечатления сановника. Сейчас он стоял, держась впол­оборота к Великому Князю Сергею, нахо­дясь как будто постоянно на­го­тове от него уйти, и сбивчиво пы­тался за­щитить свою точку зрения.
   - Ваше Императорское Высочество, Московский и Петер­бургский университеты не просто высшие учебные заведения! Как уже сказал уважаемый Нико­лай Павлович, в них обучается почти восемь тысяч человек, а это чуть ли не половина всех рос­сийских студентов. - Лицо Ермолова покрас­нело от волнения, но он продолжал бубнить. - Если завтра всех забас­товщи­ков ис­ключить, то кто же будет учиться? Кому будут читать свои лек­ции наши профессора? Господи, в России и так мало людей с выс­шим об­разованием, так имеем ли мы право вот так, одним ударом, ос­тавить страну без образованных людей? Ну, с кем же мы останемся?
   Сергей Александрович молча слушал Ермолова, пристально глядя на него. В это время дверь распахнулась, и на пороге поя­вился Великий Князь Николай Николаевич. Буквально влетев на своих длин­ных ногах, небрежно приложив ладонь к красной гу­сарской фуражке, он слышал последние слова Ермолова и не замедлил с гневной отповедью.
   - Алексей Сергеевич, Вы что же предлагаете, и дальше тер­петь бун­товщиков? Ведь то, что сегодня про­изошло, это не что иное, как бунт, тот самый страшный русский бунт. Кровавый и беспощадный. - Вла­стное и строгое лицо Великого Князя иска­зилось, а голос стал сры­ваться на тот визг, присущий сильным личностям, склонным к истери­кам. - Вы знаете иной способ по­давить бунт, кроме как штыками? Или надеетесь уговорами да разговорами утихомирить бунтовщиков?
   - Но, Ваше Высочество, мы рискуем остаться без образован­ного класса, без врачей, без юристов! Исключим этих, а где же иных взять? - не сдавался Ермолов.
   - А где брал образованных людей Пётр Великий? Уж лучше наби­рать в университет способную молодёжь из простонаро­дья, чем рас­тить открытых врагов самодержавия! Россия ве­лика, народа у нас хватит!
   Слова о возможном кровопролитии, высказанные воинствен­ным Ве­ликим Князем, с высоты почти двух­метрового роста, прозвучали зло­веще и вызвали мимолётную тишину, которую нарушил министр юсти­ции.
   - Ваше Высочество, но хватит ли военной силы для подавле­ния бес­порядков? Достаточно вспомнить апрельские погромы евреев, и то, как войска во многих случаях ничего не могли по­делать, оставаясь лишь беспомощными созерцателями. - Му­равьёв оглядел всех присутст­вующих, ища поддержки своим опасениям. - Что будет, если к сту­ден­там присоединятся другие недовольные?
   - Не беспокойтесь, Николай Валерианович, - вмешался Сер­гей
   Алек­сандрович, - не присоединятся. Я не только Главноко­мандующий, я ещё и генерал-губернатор, и имею сведения о на­строениях в обще­стве. Пе­тербургские мастеровые и рабочие не пойдут в поддержку "скубентов", а московские - те ещё и по шее наваляют бунтовщикам. Что же каса­ется апрельских погро­мов... Вы правы, тогда войска дей­ствительно не прояв­ляли осо­бого рвения для защиты жидов. Но только потому, что я сам прика­зал так поступать, ибо невозможно ос­тановить праведный гнев, на­правленный против цареубийц. Нужно же было дать вы­литься народному возмущению!
   - Бог не выдаст, свинья не съест, господа! - громко произнёс Нико­лай Николаевич. - Я распорядился выдать всем нижним чинам Гвар­дейского корпуса по две чарки водки дополнительно, и усилил патрули в столице. Московский гарнизон тоже не дремлет, там Соболев уже принял нужные меры, пусть только кто сунется, получит по сопатке!
   Резюме подвёл молчавший до сей поры граф Игнатьев. Он вышел из-за стола, стал расхаживать по каби­нету, устланному огромным ков­ром бухарской работы.
   - Не знаю, знаком ли уважаемый Алексей Сергеевич с про­блемой волков, - обратился канцлер к Ермолову. - Хотя, как именитый сель­ский хозяин, должен быть наслышанным... Ежели волк повадился ре­зать ягнят, то никакие уговоры тут не помогут, господа... Тут нужен опытный охотник и добрые со­баки, кото­рые изловят серого хищника.
   Игнатьев остановился, обвёл взглядом своих гостей. Глаза его были взволнованными, но голос звучал уверенно и спокойно.
   - Это не просто забастовка, господа, и даже не просто бунт... Это - ультиматум государству и власти! Это - ультиматум нам с вами! Сту­денты, или те, кто их науськи­вает, фактически гово­рят нам всем: "Руки вверх!" Стоит нам сегодня сдаться, дать слабину, пойти хоть на малейшие ус­тупки, как появятся новые требования. Поверьте, требо­вания эти будут гораздо серьёзнее. Общест­венное мнение выражается журнали­стами, оно создаётся и фабрику­ется печатью. Газеты имеют весьма различное значе­ние для жи­теля столицы, который мель­ком пробегает их, и для провинции, для моло­дёжи, где они чи­таются вни­мательно. Представьте, что будут писать газеты, если власть уступит сту­дентам хоть в чём то. Газетчики подадут это, как победу студен­тов, и как слабость власти. Не дождутся! - грох­нул он кулаком по столу так, что на столе мелко задрожал хрустальный гра­фин.
   Совещание у канцлера закончилось. Большинство поддер­жало графа Игнатьева, который принял решение объя­в­ить обе сто­лицы на поло­жении усиленной охраны, а относительно сту­ден­тов-забастовщи­ков пред­принять для начала меры дисципли­нарного воздействия.
   Войска в Петербурге и Москве должны были взять под уси­ленную охрану места возможного скопления забастовщиков.
  

* * *

   Всю ночь администрация Санкт-Петербургского и Москов­ского уни­верситетов работала, не покладая рук, а уже утром 24-го декабря были вывешены спи­ски студентов, отчисленных за участие в забас­товке и прогул занятий. Практически из универ­ситетов было ис­клю­чено 50 % студентов.
   Уни­верситетские чиновники действо­вали практически нау­гад, не имея времени на раздумья, и потому кан­дидатов на от­числение в спи­ски вносили без особых раздумий, не деля их на та­лантливых и по­средственных. Судьбу студентов определял "Его Величество случай".
   Студенты Московского университета первыми отреагировали на вы­зов власти. Весть об отчислении за­бастовщиков мигом разне­слась по студенческой Москве, и уже к полудню у здания универси­тета стали соби­раться стайки студентов, многие из ко­то­рых уже ус­пели прило­житься к шкалику.
   Многие обнаружили в спи­сках исклю­чённых свои фа­милии и стали громко высказы­вать свои возмущения. Ропот нарас­тал, пока кто-то в студенче­ской толпе не выкрикнул "Рек­тора сюда!"
   Тысяч­ная толпа, ко­торая уже успела собраться к этому вре­мени, под­хватила при­зыв. Са­мые отчаян­ные студенты стали ломиться в за­пер­тые двери. Не­много по­годя дверь открыл пре­ста­релый седовласый швейцар в ливрее и дро­жащим голосом со­общил "господам сту­ден­там", что ни рек­тора, ни преподава­те­лей сегодня в университете нет, а есть лишь он сам и пара ис­топников.
   В раз­горячённой ал­коголем и возмущением толпе разда­ва­лись при­-зывы за­хватить здание университета и удержи­вать до тех пор, пока власти не пойдут на попятную. Кто-то предложил идти к зданию Мос­ковского охран­ного от­деления и там уст­роить митинг в память "без­-
   винно повешенного Ивана Распу­тина и его боевых товарищей", потре­-
   бовать освобождения "из опричных застенков" всех арестованных.
   Подвыпившие студенты, осме­левшие, страждущие револю­ционных приключений, нестройной колонной стали выдви­гаться, затянув "Gaudeamus". Алкоголь­ные пары и откупорен­ные бутылки с ви­ном и водкой предавали им не­обычайную смелость.
   Власти не сидели, сложа руки, а начали стягивать войска уже с утра, и вот теперь Большая Никитская была блокирована гре­надерами 12-го Астраханского полка, за спиной которых за­стыли в конном строю жан­дармы Московского ди­визиона. Улица Моховая была занята фанаго­рийцами в бескозырках с бе­лыми око­лышами.
   Из-за строя астраханцев к студентам выехал на прекрасном вороном жеребце Великий Князь Павел Алек­сандрович. Зыч­ным голосом он об­ратился к собравшимся и призвал их не на­рушать порядок и спо­койно ра­зойтись, обещая в этом случае ни­кого не арестовывать и не наказывать. В ответ раздался пронзи­тельный свист и оскор­бительные выкрики. Из толпы полетели камни. Увесистый булыжник, попавший в храп, заставил вели­кокняжеского скакуна встать в свечку. Умелый наездник, Вели­кий Князь едва не сва­лился с седла, но сумел спра­виться с конём и ретировался, скрывшись за солдатскими шеренгами.
   Последовала протяжная команда. Гренадеры расступи­лись и на сту­дентов понеслись конные жандармы, перейдя с рыси на галоп. Врезавшиеся на полном скаку в толпу жандармы обра­тили студентов в бегство, даже не вынимая шашек из ножен.
   Приученные к разгону толпы, жандармские лошади не боялись наступать на упавших людей, нанося кова­ными копытами страшные увечья. Стоящие вдоль стен городовые выхватывали из толпы тех, кого им указывали вездесущие агенты охранного отделения, и отводили в сторону, связывая руки за спиной.
   Через десять минут всё было кончено. Толпа, в которой на­ходилось более тысячи человек, была рассеяна тремя десят­ками жандармов.
   На месте оста­лось более шести десятков ра­не­ных и искале­ченных, которых полиция тут же от­правила в больницу. Однако, двоих постра­давших студентов, которым копыта жандармских лошадей разбили головы, довезти в больницу живыми не уда­лось.

  
   Шапиро Константин Александрович, фото­граф Императорской Академии ху­до­жеств. Личный фотограф Великого Князя Владимира Александровича и Великой Кня­гини Марии Павловны.
   Александра Каролина Мария Шарлотта Луиза Юлия, принцесса Валлийская.
   Альберт-Эдуард, принц Валлийский. Сын королевы Виктории.
  
   (англ.) "Сол­нышко".
   Императорская яхта "Полярная звезда".
   Парфюмерная компания "Atkinsons of London".
  
   Марка туалетной воды.
  
   Вержболово - безуездный город Сувалкской губернии, где расположена таможня и пограничная с Пруссией станция железной дороги.
   Бердяев Николай Сергеевич, подполковник. С 1889 г. начальник Отделения по ох-ране­нию общественной безопасности и порядка в г. Москве.
   Принято 14 августа 1881 г.
   День Святого Духа - праздник, отмечаемый по православному календарю на следую­щий день после Дня Святой Троицы, предусмат­ри­вающий особо стро­гий за­прет на работу. В 1895 году выпал на 22-е мая.
   Фриш Эдуард Васильевич, действительный тайный советник, статс-секре­тарь. Сена­тор. Член Государ­ственного Со­вета с 1883 г.
   Трепов Дмитрий Фёдорович, полковник Лейб-Гвардии Конного полка.
   Сокращенный титул императора Абиссинии. Полный титул - Negus Negesti или Nagast ("царь царей" - амхарск.)
   Менелик II (имя при рождении Сахле Мариам), император Абиссинии из Соломоно­вой династии с 1889 г. С 1865 г. правил самостоятельным княже­ством Шоа. В 1878 г. коронован негусом Шоа.
  
   Леонтьев Николай Степанович, штаб-ротмистр Лейб-Гвардии Улан­ского полка. С 1891 г. состоял в запасе. Действительный член Импера­торского Рус­ского Географи­ческого Общества. Участник русской экспедиции в Абис­синию в 1894 г.
   Граф Ламздорф Владимир Николаевич, действительный статский советник. Гофмей­стер. Старший советник Мини­стерства иностранных дел.
   Сильвестрелли Джулио, итальянский временный поверенный в делах в Санкт-Петер­бурге (1895).
  
   (франц.) "С каких пор Италия позволяет себе указывать России, кого и как прини­мать?"
   (англ.) "авантюрист".
   (англ.) "шли по лезвию бритвы".
  
   Кояндер Александр Иванович, действительный статский советник. Ми­нистр-рези­дент в Черногории (1883). Дипломатический агент в Болга­рии (1884). С 1886 г. ди­пломатический агент и генеральный консул в Египте.
  
   Донесение дипломатического агента России в Египте от 8-го июня 1895 г.
   Предварительный мирный договор, заключённый в местечке Сан-Стефано (запад­ный пригород Константинополя) 19-го февраля 1878 года между Рос­сией и Осман­ской Империей и завершивший русско-турецкую войну 1877-1878 гг.
   Темпл Генри Джон, 3-й виконт Пальмерстон, премьер-министр Велико-брита­нии (1855-1858, 1859-1865).
   Фон Кнорринг Алексей Густавович, надворный советник. Камергер, в долж­ности гофмейстера. Чиновник для особых поручений при министре Им­ператорского двора.
   Баранов Николай Михайлович, генерал-лейтенант. Командир парохода "Веста" (1877). Градоначальник Санкт-Петербурга (1881). Архангельский гу­бернатор (1881), Нижегородский губернатор (1882).
   Доклад Министра внутренних дел "О вооружение нижних чинов Санкт-Петербург­ской городской полиции деревянными палицами", 20-го мая 1881 года.
   Записка графа Н. П. Игнатьева от 12-го марта 1881 г.
   Рачковский Пётр Иванович, статский советник. Чиновник особых поруче­ний при Департаменте полиции (1885). Заведовал Заграничной агентурой Де­партамента по­лиции.
   Менделеев Дмитрий Иванович, тайный советник. Профессор общей химии (1867). Член-корреспондент Императорской Академии наук (1877). Управ­ляющий Главной палатой мер и весов (1893).
  
   Иловайский Дмитрий Иванович, действительный статский советник. Док­тор рус­ской истории Императорского Московского университета (1870).
  
   Васнецов Виктор Михайлович, действительный член Императорской Акаде­мии художеств (1893).
  
   Суворин Алексей Сергеевич, издатель газеты "Новое время" (1876).
   Звягин Константин Семёнович, штабс-капитан в отставке. Офицер Туркестан­ской конногорной артиллерийской батареи. Участник Памирских походов 1891 г. и экспе­диции в Абиссинию 1894 г.
  
   Ефрем, иеромонах Троице-Сергиевской лавры (1893). В миру - доктор Цве­таев Ми­хаил Михайлович. Участник экспедиции в Абиссинию 1894 г.
   (англ. Foreign Office) Министерство иностранных дел Великобритании.
  
   Машков Виктор Фёдорович, титулярный советник (1894). Поручик 155-го пехот­ного Кубинского полка. С 1893 г. в отставке. С 1894 г. секретарь кон­сульства в Багдаде. Действительный член Императорского Русского Географи­ческого общества.
   Ромейко-Гурко Василий Иосифович, подполковник. Штаб-офицер для осо­бых поручений при помощнике командующего войсками Варшавского воен­ного округа (1894).
  
   Черняев Михаил Григорьевич, генерал-лейтенант. Главнокомандующий сербской армией во время сербско-турецкой войны 1876-77 гг. Туркестанский губерна­тор (1882-1884). С 1890 г. член Военного Совета.
   Граф Лорис-Меликов Михаил Тариэлович, генерал от кавалерии, генерал-адъю­тант. Главный начальник Верхов­ной распорядительной ко­миссии, вре­менный на­чаль­ник III Отделения Собст­венной Его Императорского Величе­ства канцелярии (1880). Член Государст­венного Совета (1880). Министр внут­ренних дел (1880-1881).
   Светлейший князь Ливен Андрей Александрович, тайный советник, статс-секре­тарь. С 1879 г. управлял Министерством государственных имуществ, од­новременно в 1879-1882 гг. член Государственного Совета.
   Боголепов Николай Павлович, действительный статский советник. Ректор Император­ского Москов­ского университета (1891-1893). В 1895 г. попечитель Мос­ковского учебного округа.
  
   Анненков Михаил Николаевич, генерал от инфантерии. Управляю­щий Закас­пий­ской военной же­лезной дорогой (1888-1890), член Военного Совета (1891).
  
   Безак Николай Александрович, генерал-лейтенант. С 1882 г. директор Теле­граф­но-го департа­мента Министерства внутренних дел. С 1884 г. начальник Главного управле-ния почт и теле­графа.
   Иващенков Анатолий Павлович, тайный советник. Член Совета Государствен­ного контроля (1886). Това­рищ министра путей сообщения (1892), товарищ министра фи­нансов (1892). Сенатор (1895).
  
   Ермолов Алексей Сергеевич, тайный советник. С 1893 г. министр государст­вен­ных имуществ, с 1894 г. ми­нистр зем­леделия и государственных имуществ.
   Отт Дмитрий Оскарович, действительный статский советник. Заведующий ги­не-коло­гическим отделением в Императорском Клиническом институте Вели­кой Кня­гини Елены Пав­ловны. С 1893 г. директор Импера­торского кли­нического Повиваль­ного акушерско-гинекологического инсти­тута.
   Церемониал о Святом Крещении Ея Императорскаго Высочества Великой Княжны Ольги Николаевны. СПб: Типография Тренке и Фюсно, 1895.
   Княжна Императорской крови Ирина Александровна.
   Светлейшая княгиня Голицына Мария Михайловна, обер-гофмейстерина Двора Ея Величества. Кавалерственная дама ордена Святой Великому­ченицы Екатерины. Статс-дама.
   Обручев Николай Николаевич, генерал от инфантерии, генерал-адъю­тант. Началь­ник Главного штаба (1881). Профессор Николаев­ской академии Гене­рального Штаба (1878). Член Государственного Совета (1893).
   Туган-Барановский Михаил Иванович, коллежский секретарь. Магистр полит­эконо­мии и статистики. Чиновник Министерства финансов.
   Кони Анатолий Фёдорович, тайный советник. Сенатор. Обер-прокурор Уго­лов­ного кассационного департамента Пра­вительствующего Сената (1892). Доктор уго­ловного права (1890).
   Князь Ширинский-Шихматов Платон Александрович, тайный советник. Член Госу­дарственного Совета (1849). Министр народного просвещения (1850).
   Гимнастика, базирующаяся на упражнениях с предметами, упражнения на снаря­дах, массовые упражнения и пирамиды.
   Проппер Станислав Максимилианович, коммерции советник. Издатель-редак­тор га-зеты "Биржевые ведомости" (1880).
  
   Некрасов Павел Алексеевич, действительный статский советник. Ректор Император­ского Московского университета (1893). Ординарный профессор матема­тики. Вице-президент Московского математического общества.
   Соболев Леонид Николаевич, генерал-лейтенант. Начальник штаба Вилен­ского военного округа (1891), начальник штаба Московского военного округа (1895).
   ( лат. gaudeamus - возрадуемся) - студенческий гимн.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

96

  
  

97

  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 3.72*9  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"