Речь зашла о роли музыкальной грамотности. Вновь повелась нудная дискуссия о том, где и как сыграна какая музыкальная фраза у Led Zeppelin, у "Металлики", у Death. "Тьфу ты, подумал я, такое впечатление, что у людей мало в жизни заморочек, и они живут в моровской Утопии, а чтоб не загнуться со скуки в своём беззаботном существовании, придумывают себе лишнюю головную боль, создавая проблемы там, где их нет". Я всегда признавал и уважал только один стиль в музыке. Стиль, лишённый дешёвых понтов, музыку искреннюю, исполняемую людьми, искренними в своей злобе, злобе, которую они питали к этому миру, прозрев, как никто иной. Я всегда признавал и уважал Black Metal. Не те фальшивки, которые сильно на него похожи, но при этом лишь суррогат, сотканный из трендов. И тем более ненавистны мне были те сопли, которые с таким удовольствием сейчас растягивали мои знакомые, сидевшие здесь, за столом в баре "Пинта" в центре Васильевского острова.
--
Death - это такая муть, - сказал я, проводя рукой по влажному стеклу бокала с недопитым тёмным пивом. - Их, похоже, все называют культовыми только чтоб выпендриться, мол, мы крутые митолисты, знаем такую команду.
На меня посмотрели как на прокажённого. Мысль, мною высказанная, столь лаконичная и простая, давно мучила меня, но теперь я наконец-то, сказал это им в лицо.
--
Сопли, - прибавил я. - Первые два альбома ещё можно слушать: хорошее скоростное мясо. А потом - такая мутотень, что уши в трубочку сворачиваются. П...ц, в каждой песне - сорок пять техничных риффов, за которыми совершенно ничего нет.
--
Ну да, - подал голос мой товарищ, которого, вообще-то, звали Саша, но все величали его Робби, в честь Роба Хэлфорда. - Это ж не блэкуха на одной струне.
--
Абрыганский блацк, - я переменил тон и принялся намеренно стебаться, не желая быть втянутым в занудство, - Это дох... примитивно, зато дох... тру!
--
Примитивизм, Дима, это не есть круто, - разъяснили мне тоном, каким разъясняют ребёнку, как нужно завязывать шнурки.
--
Иди ты нах..., шняжный ты паверщик, - отмахнулся я.
--
Да ладно тебе, - потрепал меня по плечу другой мой приятель по прозвищу Инкуб, а на самом деле, Серёга. - Признайся просто, что завидуешь, как Чак Шульдинер поливает.
Я усмехнулся:
--
Мне есть кому завидовать. Nargaroth там, Satanic Warmaster, Moonblood, Maniac Butcher. А даже если я и завидую, то мне пох... Зависть порождает ненависть, а ненависть даёт силы.
--
Что-то тебя, Гранитов, заносит сегодня. Ты что, уже нажрался?
--
Я трезвый, - оборвал я собеседника.
Дискуссия продолжалась долго, под конец, те, кто сидели дальше всех от меня, заговорили о чём-то своём, немного позже их примеру последовали остальные. Обрыганский блацк оставили в покое. Сборище волосатых дебилов. Иногда с ними приятно пообщаться, когда за...ет сидеть одному и, прокручивая старое творчество ныне окончательно опопсевших норвежцев в MP3-проигрывателе, таращиться в стену, но порой... поубивать бы их всех к чёртовой матери. Рука забралась за пазуху и нащупала подвешенные на кожаной петельке, пришитой к косухе изнутри, ножны, а в них - охотничий нож с деревянной ручкой. Нож, купленный на днях, неизвестно зачем. Кого я им собрался убивать? Ведь всё равно не хватит духу. Вообще, сколько таких идиотов, слушающих блэкуху, которым не дают покоя лавры Варга, Фауста, стукача Emperor, а в моём случае - Канвульфа! Да и какие это лавры! Судимости. Но сесть в Европе - одно, а в нашей уё...й стране - другое. По правде сказать, пиво начало слегка затуманивать голову, хотя опьянением это называть было ещё рано.
Времени было четыре часа вечера. Пятница. В тот день я собирался отправиться на концерт Belphegor в клубе "Т-34". "Может быть, даже, в меня швырнут свиную голову", мечтал я. Из бара я вышел раньше всех, даже толком ни с кем не попрощавшись, как всегда, по-английски. Судя по обстановке, всё шло к тому, что в скором времени кто-то должен был напиться в хлам, и его пришлось бы тащить до метро или до дому пешком провожать, а также эта орава наверняка разбила в тот вечер два-три казённых бокала. Это уж точно. Но я этого не видел.
Перед концертом я решил заглянуть к одному своему хорошему другу, который тоже собирался посетить то же культурное мероприятие, что и я. Пожалуй, более странного и, в то же время, интересного субъекта я в своей жизни не встречал. Андрей, именовавший себя весьма оригинальным прозвищем Сойдерён, жил отдельной квартире в доме напротив Смоленского кладбища. Жил он совсем один, опричь от родителей, о которых никогда не рассказывал и, несмотря на свой весьма почтенный возраст - 27 лет - вовсе не думал о том, чтобы жениться, даже подруги не имел и, по ходу дела, не спешил ей обзаводиться, даром что как мужик был вполне полноценным и обзавестись женщиной мог в любой момент. Ещё, помнится, письменный стол у Сойдерёна вечно был завален рукописями, где обычные русские слова (которыми, правда, были написаны крайне малопонятные фразы) перемежались со странными значками, сплетавшимся в цепочки различной длины. Таких символов я прежде нигде не видел и тщетно пытался понять, к какому языку они относятся, но ни на арабскую вязь, ни на скандинавские руны, ни на азиатские иероглифы, ни на индейское письмо, ни на символы, покрывающие стены гробниц египетских фараонов, ни на какое-либо пиктографическое письмо это не было похоже. Возможно, Сойдерён сам придумал алфавит, развлекаясь от нечего делать.
--
Эльфийский? - однажды высказал я своё предположение насчёт символов ему вслух.
--
Ну, типа того, - скупо бросил Сойдерён, в то время рывшийся в своей необъятной коллекции дисков. По сути, это означало: "Ничего подобного, не эльфийский это ни разу, вообще, балда, ты ничего не понимаешь, но объяснять тебе реально лень".
В кухне у Андрея - Сойдерёна висела нарисованная им картина, изображавшая высоченную гору, чьё подножье было укрыто густыми хвойными лесами, а верхушку скрывали облака. Внизу была сделана надпись из всё тех же таинственных символов, выглядевшая примерно так:
А ниже:
Vaornott, Nott nal Vaorvirn.
Насчёт горы я тоже ничего не толком не понимал, но не захотел донимать хозяина расспросами. Захочет - расскажет сам, да ещё заставит сидеть и слушать до конца. Уж я его знаю.
Я спокойно мог сесть на "Василестровской", а затем, проехав одну станцию, вылезть на конечной, "Приморской", а там за десять минут добраться до цели, до квартиры Андрея, однако, следуя своей привычке, я отправился пешком, благо времени на это было в достатке. Выбрался на Средний и двинул по нему, погружённый в разные странные и интересные мысли, за которыми и не заметил, как впереди появилось темневшее голыми деревьями в ноябрьских сумерках Смоленское кладбище.
Я поднялся по столь знакомой мне тёмной загаженной лестнице на третий этаж и позвонил в дверь.
Дверь открылась, и на пороге возник Сойдерён в тренировочных штанах с пузырями на коленках и в старой потрёпанной майке группы Moonblood, которую мой товарищ сделал себе на заказ пару лет назад и теперь ходил в ней, что называется, и в пир, и в мир, и в добрые люди. Возможно, даже спал в ней. Естественно, от такой горячей любви майка в нескольких местах порвалась, да и рисуночек немного, но всё же, стёрся.
Судя по растрёпанному виду, Сойдерён спал, а мой звонок его разбудил. Сколько я его знаю, он всегда любил спать. Строго говоря, в наше безумное время, когда весь день носишься, точно белка в колесе, наевшаяся "ecstasy", а потом в конце дня, собравшись послушать свежекупленный диск или задумав почитать книгу, просто засыпаешь за этим занятием, примостившись на диване, хороший сон ценится всеми, но Сойдерён любил поспать как-то особо. Подобно тому, как заядлый игрок рвётся тормошить "одноруких бандитов", любитель сидеть в чатах тратит лучшие годы жизни перед экраном компьютера, а футбольный фанат мчится на матч любимой команды, Андрей любил плюхнуться на свой старый пружинный диван и погрузиться в сон, словно во сне его ждало нечто такое, что недоступно на земле и наяву.
--
Здорово, - сказал я, переступая через порог.
--
Здорово, коль не шутишь, - отозвался Сойдерён. - Ты откуда?
--
Из "Пинты", - отвечал я, сбрасывая "гады" и влезая в старые растрёпанные тапочки. - Пятничное выжиралово. Ох и сборище там сейчас!
--
Что, Робби опять домой... понесут? - улыбнулся Сойдерён.
--
Ну да, опять там нажрутся, как свиньи. - Я прошлёпал в комнату, где в углу стоял телевизор, в котором мельтешил клип Bathory "One Rode To Asa Bay", а вокруг были разбросаны диски. - И вообще, все они гавно и мудаки.
--
Да ты, я смотрю, уже принял, - заметил Андрей. - Ну что, сейчас пойдём в "Т-34" или посидим и двинем попозже?
Культурная программа в "Т-34" в тот вечер была типичной для подобных мероприятий. Сначала на сцену должны были выползти, одна за другой, группы разогрева из числа местных коллективов, под которые посетители клуба могли бы или готично поскучать, или поколбаситься и согнать с себя хмель, который одолел их перед входом в клуб; а уж потом, после всех "разогревальщиков" публика смогла бы лицезреть и слышать забугорных богохульников "Belphegor". Из групп разогрева не было ни одной, на которую нам с Сойдерёном стоило бы идти, а потому я предложил подождать часов до восьми, а уж потом выдвигаться в сторону "Т-34", чтоб успеть к началу выступления богохульного квартета.
--
Интересно, а голых баб они с собой привезут? - вслух принялся рассуждать я.
--
Скорее, трансвеститов в корпспэйнте, которые будут публично испражняться на церковную атрибутику, - возразил Андрей, а затем, бросив взгляд на картину, что висела напротив, изображавшую Одина с его волками и воронами, добавил: - Какую муть мы слушаем, аж нажраться хочется с тоски. Ты, балда, конечно, пива не взял?
--
Нет, - сознался я. - У меня с собой только то, что я из "Пинты" принёс, но оно у меня внутри.
--
Я ещё ничем таким не болею, чтоб практиковать уринотерапию, - разрушил все мои мечты Сойдерён. - а пиво, так уж и быть, выделю тебе из излишков, что вчера я не ликвидировал до конца. Заходил Енот, мы с ним так славно накачались. Он всё подбивал меня сбегать за вином, но я предложение о полировке отклонил. Короче, полезай в холодильник, вытаскивай топливо.
Мы сидели, пили пиво и смотрели какие-то похабного качества, все в крупных квадратиках, клипы каких-то блэкушных групп, снятые на каких-то концертах в каких-то полутёмных загаженных клубах, из которых половина, верно, размещалась в таких местах, где прежде были общественные сортиры. Или, по крайней мере, это была оптическая иллюзия, вызываемая тру-качеством клипов. Впрочем, я был рад, что есть на свете такой же отморозок, как я, с которым можно послушать и посмотреть всё это "тотально примитивное дерьмо", как выразился бы норвежский корифей черноты Фенрис, и при этом не выслушивая у себя под боком разговоры о минорных септаккордах, октавах, тональностях, синкопах, тониках и паверных соляках.
На часах была половина восьмого. Сойдерён вырубил DVD-проигрыватель и полез в шкаф за кожаными штанами. Напялив их на себя, он затем облачился в балахон, ещё более древний, чем его майка, на котором красовалась нанесённая в домашних условиях через трафарет надпись "Некропехота". Андрей запросто мог бы купить себе балахон Burzum или Immortal в каком-нибудь подвальчике, где барыжат рок-атрибутикой, однако считал всё это трендом и предпочитал носить нечто эксклюзивное. Поверх этого "эксклюзива" он напялил вполне стандартную и заурядную косуху, и уже в прихожей влез в свои разбитые грязные ботинки. В таком виде он выполз во внешнюю тьму, царившую снаружи на улице.
Мы перешли дорогу и отправились вдоль кладбища в сторону Наличной улицы и реки Смоленки. Холод и пиво сделали своё дело. Не прошли мы и десяти метров, как мне пришлось торжественно объявить о своём желании сходить по природной надобности.
--
Подожди меня здесь, - попросил я Андрея, - я по нужде отлучусь.
И побежал на кладбище, там была масса мест среди тёмных деревьев, где можно было бы решить деликатную проблему, не привлекая к себе внимания. По дороге я заметил совсем новенький железный крест на чьей-то могилке. Он был таким красивым, таким высокохудожественно выполненным, столь сильно напоминающим о жертве Спасителя, которую тот принёс ради спасения этого сборища пьяниц, дегенератов и телезрителей, что я, как заядлый блэк-металлист и богохульник, не мог не приспособить сей божий символ под свою животную нужду.
Но закончить мне не дали. Я был прерван самым беспардонным образом, едва успев застегнуться. Кто-то грубо дёрнул меня за ворот косухи сзади. Сперва я подумал, что это Сойдерён решил надо мной подшутить, однако раздавшийся из-за спины голос опроверг моё предположение:
--
Ты что делаешь, дебил! Ты ох..л вообще! Ты знаешь, что это за место? Это кладбище, здесь людей хоронят, а ты тут ссышь, скотина!
Я обернулся. Передо мной стоял парень лет двадцати с лишним, выше меня ростом и шире в плечах, скорее всего, спортсмен. В других обстоятельствах я бы, возможно, отреагировал бы более сдержанно, но пиво и воинственное настроение, в котором я пребывал, заставили меня повести себя более радикально. По правде сказать, в недрах рассудка я вынашивал мысль, как бы кому перед концертом навешать тумаков, докопавшись, к примеру, до какого-нибудь типа в корпспэйнте возле клуба. До типа в корпспэйнте всегда легко докопаться, используя универсальный риторический вопрос: "Что ты такого злого сделал, что ты рожу себе гримом мажешь!" А тут всё оказалось намного проще: потенциальная жертва сама шла в руки.
--
Я тебе, что ли, на могилу ссу? - я бросил на здоровяка взгляд исподлобья. - Шёл куда-то, так и иди!
--
Чего? - протянул мой обвинитель с угрозой.
--
Что слышал, - огрызнулся я.
--
Ты что, смелый очень, - его ладонь врезалась мне в плечо, не больно, но вызывающе.
Начало было положено и следовало далее развивать ситуацию и брать в свои руки стратегическую инициативу. Я толкнул его в ответ, только сильнее. Вскоре дело дошло до кулаков и, признаться, я почти сразу определил, что мой противник весьма проворен. Тут злость ударила мне в голову так, что у меня, должно быть, окончательно сорвало клапана. Я запустил руку под косуху и во второй раз за день нащупал рукоять ножа...
Он впился ему в живот так неожиданно, что парень даже не успел среагировать. Вид крови на лезвии только раззадорил меня, и я ударил его ещё раз, а затем в третий и четвёртый раз, бил и бил так, словно бьюсь в компьютерной игре, бил не для того, чтобы обезвредить, а ... на поражение.
Вскоре он лежал на земле. Мёртвый, и тело его начало холодеть, тепло его вскоре должно было потонуть в холоде ноябрьской ночи, сырой и промозглой. Ещё один будущий гость в белом доме чёрной старухи. Ещё один кормящий печь в крематории. Спи, смертный, чтоб тебя вечно в смолу макали, плебей паршивый. В боевом запале я облизал кровь с ножа. Я убил. Убил человека впервые. В душе возникло волнение, которое, к счастью, притуплялось алкоголем. Мысль о том, что придётся мотать срок, была неприятной. Жаль, живу я не в языческие времена. Ну, зарезали бы меня тогда его родичи, совершив акт кровной мести, - всё по-честному. Но разве ж это дело - гноить долгие годы в тюрьме образцового тру-блэкера, превращая его в тупого урку!
Но было в душе и другое чувство, которое вскоре начало брать верх над первым. Я убил. Теперь я сравнялся с Варгом, с Фаустом из "Emperor", с Канвульфом, теперь все эти недоделанные чернометальные позёры будут у меня сосать с причмоком. Теперь я не только словом, но и делом показал верность идеям Чёрного Искусства, показал, что для меня "ненависть" и "злоба" - не пустой звук. Теперь можно спокойно вытатуировать себе на груди надпись "No Fucking Compromises! Black Metal Ist Krieg!" - и никто не скажет что я - позёр и пустозвон. Я, Дмитрий Гранитов, гордо носящий ритуальное имя Моргул.
На шум, обеспокоенный моим чрезмерно долгим отсутствием, подбежал Сойдерён.
--
Что-то ты пропал куда-то, - сказал он с укоризной. - Я сперва думал, ты по большому, но потом услышал, какой тут шум, и решил, что такого шума люди не делают даже после годичного запора. Что тут у тебя?
--
Я обагрил лапу волка впервые, - выразился я языком викингов.
Сойдерён, знавший скальдические кённинги ещё лучше меня, понял, о чём речь.
--
Это в двадцать-то один год? Держу пари, первый раз спал с бабой ты лет пять назад, а то и больше. Н-да, не те теперь времена, не героические ни разу. Прежде мужик в своей жизни в первый раз убивал раньше, чем в первый раз успевал потрахаться. А сейчас - совсем не то. Н-да...
Потом он вдруг нахмурился, и шутливая интонация исчезла из его речи.
--
Ты что, серьёзно кого-то убил сейчас?
--
Вот, полюбуйся, - я показал на лежавшего в луже крови парня.
--
Б...дь, Гранитов, ты так больше по нужде не ходи, - обеспокоенный Андрей нагнулся к парню, осмотрел его, проверил зрачки, пульс. Убедился, что парень уже давно проследовал за Жницей.
--
Ну и зараза же ты, родной, - вставая, процитировал Сойдерён фразу из фильма "Кин-дза-дза!". И добавил ещё одну, оттуда же, но слегка измененную:
--
Нет, ты хуже. Ты просто кю. Ладно, пошли, а то сейчас, чего доброго, нас тут запалят, а мне с тобой как соучастнику идти неохота.
--
Как думаешь, сколько мне дадут? - спросил я.
--
Хрен знает, - пожал плечами Андрей. - Я на юрфаке не учился. Мне гораздо интереснее, по какой статье они тебя судить будут. Если этот парень просто гопша какая - пойдёшь просто, как за убийство. А вот если он вдруг окажется участником какого-нибудь антифашистского движения - тогда тебе п...ц. Тебе за него экстремизм припаяют, устроят показательный процесс, развоняются, раскудахтаются на всю страну, а по всей Лиговке надписи будут баллончиками на стенах: "Смерть Гранитову, врагу Антифы!"
Я представил себе толпу гневно блеющих антифашистов, и мне сделалось нехорошо.
Мы вышли за ограду. Сойдерён о чём-то напряжённо думал, словно колебался и не мог никак решиться на что-то.
--
Ты, зачем, свинья, сову разорвал? - вопрошал он безмолвствовавшего меня голосом Евгения Евстигнеева. - Зачем профессора Мечникова разбил? Ладно, - он выдержал паузу, сомневаясь, стоит ли мне говорить то, что он хотел сказать, а затем сменил тон на серьёзный, - Знаю, где тебе спрятаться, так что ни одна собака не найдёт. Да что там собака - волки Одина не достанут. Но учти, с тебя баллон пойла и ещё изволь оплатить проезд до тринадцатой зоны себе и мне. Поедем на Карельский перешеек. Денег у тебя сейчас, знаю, много, ты их заранее запас на пропой в "Т-34". Но туда мы уже не попадём, а ради твоего спасения их не жаль, даром что ты порядочный урод.
--
Предлагаешь мне на даче у тебя схорониться?
--
У меня дачи нет. Думаешь, стал бы я коптиться в этом каменном гадюжнике, будь у меня недвижимость на живой земле? Учти, путь неблизкий, электричка до тринадцатой зоны - это только малая часть пути, так что запасись терпением.
--
Хорош тут шарады загадывать, - я не понимал, что задумал Сойдерён. - Достал уже, колись, куда мы едем.
--
Пока что мы даже не на вокзале, - осадил меня Андрей. - А вообще, если тебе не даёт покоя наша конечная остановка, то мы отправляемся в Куйотавённ.
Куйотавённ... сколько я ни пытался понять, где находится это место, и помню ли я его вообще, ничего не приходило в голову. Может быть, "отправляемся в Куйотавённ" - это такое крылатое выражение. Уж что-что, а витиевато выражаться Сойдерён всегда умел.
--
Финляндия, что ли? - спросил я недоверчиво. - Думаешь, я на концерты с собой загранпаспорт беру? Или ты решил меня ещё на одно противозаконное действие подбить, границу перейти?
--
Финский учи, животное! - ответил Андрей. - Нет в Финляндии Куйотавённа. И Швеции, и вообще нет ни в Скандинавии, ни в Белоруссии, ни в каких других местах здесь. Проклятье, зачем я только это затеял! Нужно будет купить тебе на вокзале журнал с сиськами и анекдотами, а то за эти проклятые два с половиной часа, что нам ехать, ты меня со своими вопросами так изведёшь, что я тебя с поезда сброшу, и тогда это мне придётся от властей прятаться. Ничего, Моргул окаянный, будет тебе зато культурная программа, такая, что Владимир Ильич Ульянов и Рэндольф Картер обзавидуются. Будешь, как первый, в шалаше жить и заниматься интеллектуальным трудом, да ещё и, как второй... короче, не парься, Димас, всё будет зашибись.
Знай Сойдерён, как далее поведу себя я, он вспомнил бы, верно, ещё и Ларса Лённрута или русского датчанина Владимира Ивановича Даля. Хотя вряд ли я достоин сравнения с этими выдающимися личностями.
Мы прибыли на Финляндский вокзал поздним вечером, однако поезда ещё ходили в том направлении, в котором нам было нужно ехать. Здесь я купил Сойдерёну билет и полтора литра клюквенного коктейля "Ягода", названного так не то в честь маленьких круглых штуковин, которые рвут с куста, не то в честь расстрелянного наркома внутренних дел. У нас любят называть дешёвое пойло в честь деятелей сталинских времён. Себе же я взял также билет до тринадцатой зоны и, по настоянию Андрея, приобрёл в газетном киоске тощую газетёнку с анекдотами, сиськами и паршивой полиграфией. С этим-то снаряжением мы и сели в холодную электричку, в пустой, сирый, полутёмный вагон, в котором долго летели по рельсам чугунным, пересекая карельский перешеек с юга на север, то углубляясь в чтение анекдотов, то припадая к грязному оконному стеклу, через которое можно было созерцать угрюмые и прекрасные пейзажи северной природы, перемежавшиеся с убогим обшарпанным бытом, от которого пахло креозотом и гарью.
Всю ценную, не очень ценную и вовсе бесполезную информацию из газеты я высосал ещё в первую половину пути, а затем принялся тупо изучать порноснимки кустарного производства, розовевшие на страницах печатного издания.
--
Полюбуйся покамест на человеческих самок, какие они есть во всей красе, - одобрил Сойдерён. - Там, куда мы едем, человеческих самок нет, да и вообще, с людьми напряжёнка.
Андрей расходовал ресурс напитка имени Генриха Ягоды гораздо более грамотно, нежели я израсходовал ресурс бульварной прессы, так что последний глоток этой отравы с красителем он сделал уже на перроне безвестной станции, затерявшейся среди дремучего леса.
--
Двигай налево, - он похоронил опустевшую полтораху в заплёванной урне и зашагал в сторону черневшего слева от дороги густого леса, увлекая меня за собой. - Я не зря у тебя эту дрянь клюквенную выпросил. Мандраж у меня. Не знаю, что и получится...
Мы долго ползли в непроницаемой тьме небывало дремучего леса, и мне казалось, этот наш переход длился целую эпоху. Когда я окончательно перестал что-либо понимать, запутавшись в своих предположениях и подозрениях, впереди показался просвет, и мы вышли на небольшую поляну, которую украшал внушительных размеров камень, очевидно, принесённый ледником в незапамятные времена с севера. Кругом стояла глубокая ночь, не озаряемая электрическим светом, однако в том месте, куда мы пришли, было так светло, что я мог отчётливо видеть каждую ветку, каждую ямку на снегу.
--
Звёзды и луна нам в помощь, - произнёс многозначительно Сойдерён. - Они всегда светят над этой поляной ярко, когда я прихожу. Стой тихо, не буянь и не задавай вопросов. Всё потом расскажу.
--
Надеюсь, - сказал я. - Хотелось бы понять, во что ты меня втянул.
--
До конца ты этого никогда не поймёшь, - обнадёжил Андрей. - Даже я до сих пор не могу очень многого понять. А теперь заткнись, а то я напортачу, и ничего не выйдет.
Он взял валявшуюся рядом палку и принялся чертить не снегу какие-то знаки, круги, спирали, треугольники. Я стоял молча, завороженный ложившимся на снег рисунком. Андрей долго рисовал эти символы, порой останавливался, вертел головой, осматривая своё художество в разных ракурсах, шевелил губами, что-то пересчитывая шёпотом, ходил по кругу, стремясь не затоптать уже нарисованное. Наконец, когда рисование было закончено, он отбросил палку и, выпрямившись, встал перед своим рисунком.
--
Славься, мастер Лоссодох! - воззвал Сойдерён, и голос его звучал как-то странно, был незнакомым и непривычным. - Славься, держащий нити миров, пребывающий в бесконечной пустоте! Откликнись, равный возрастом творцу Ихлэсу! Услышь смертного мужа, что взывает к тебе в нужде! Открой врата! Открой, Лоссодох, хозяин врат, связующий края бесконечности!
Дальше Андрей перешёл на какой-то странный язык, и у меня мурашки по коже пробежали. Лоссодох, Лоссодох... Мозг мой лихорадочно работал, перебирая всех богов разных народов. Сперва я вспоминал всех кельтских богов, как континентальных, так и британских, и ирландских. Луг, Морриган, Медб, Маннаннан, Цернунн, Тарвос Тригаранис... проклятье, всех их, сволочей, не вспомнишь. Затем я мысленно прокрутил в голове текст "Некрономикона". Ктулху, Азатот, Йог-Сотхотх, Шаб-Ниггурат, Ньярлахотеп, ещё, кажется, Гастур. Нет, слава великим предкам, среди этих древних и почтенных субстанций, внушающих дикий ужас просвещённым умам, познавшим нижний пласт истории мира, Лоссодоха точно не было. Я прикинул, может ли быть Сойдерён зороастрийцем или приверженцем какого-нибудь обезьяньего учения из желторожей части Азии. Нет, эту версию я сразу же откинул: Андрей - человек правильных убеждений и этим дерьмом никогда не увлекался.
Пока я строил свои предположения, разбивая их, одно за другим своими же собственными контраргументами в труху, исполинский камень, стоявший перед нами, отодвинулся, открыв зияющую дыру.
--
Пошли, - скомандовал Сойдерён. - Слава Лоссодоху, он нам оказал великую честь, особенно тебе.
--
Ну теперь-то ты мне объяснишь, кто такой этот Лоссодох?
--
Нет, - обломал меня вновь Андрей, - Не время трепаться.
"Нет, это не человек, это пытка для журналиста и головная боль чекиста",- подумал я - "Молчит как тот хомяк с зерном за щеками".
Мы полезли в чёрную дыру. Потом впереди открылось что-то сверкающее, светящееся, напоминавшее широкий дверной проём, залитый зеленоватым свечением. Вверху громыхнуло: камень вернулся на своё прежнее место.
--
Что это? - спросил я.
--
Портал, врата Лоссодоха, - пояснил Сойдерён. - Дуй первым, не дрейфь, оно не радиоактивное и током не бьёт, я пойду следом, но за руку тебя держать не буду.
--
А что, по другому никак? - спросил я с опаской, цепляясь за последнюю соломинку в надежде, что ещё можно отмазаться, и меня минует эта ужасная участь: шагать прямо в эту сверкающую неизвестность.
--
Маленькая целочка к доктору идёт, перед гинекологом всю её трясёт, - ехидно передразнил меня мой товарищ-оккультист. - Не тяни резину, Гранитов, мы, конечно, не в Интернете, но и здесь время не следует тратить попусту. Что встал, как жид перед газовой камерой? Вперёд, дезертирская рожа!
Он дал мне лёгкого пинка, подтолкнув к порталу.
--
Блэкер хренов, - приговаривал он. - Как людей резать - это он тру, а как дошло дело до оккультного и сверхъестественного - ведёшь себя хуже кастрированного глэмера.
Это было последней каплей. Целку и жида я вытерпел, но последний упрёк Сойдерёна так задел моё самолюбие, что я, отбросив все свои сомнения и колебания, сделал широкий шаг и вошёл в светящиеся врата, стоявшие посреди тесного подземелья.
Тут же я вышел с другой стороны, а следом за мной через врата шагнул Сойдерён.
--
Вот видишь, цел и невредим, - он постучал себе по затылку и сплюнул через левое плечо. - Ну, пошли.
Он нашарил в темноте лежавший на полу факел, засветил его от своей зажигалки и вновь потребовал следовать за ним. Я, надеясь, что после этих врат ничего такого пугающего не будет, двинулся за ним.
Мы шли по просторной холодной пещере, с потолка капала вода, и звук падающих капель гулко отдавался в каменных стенах, перекликаясь с шагами наших ног, шлёпавших по влажному полу. Свет факела выхватывал из темноты очертания известковых фигур, сделанных водой.
--
Что это за место? - спросил я, в глубине души заранее ожидая, что Андрей ничего не расскажет.
--
Пещера Мунгонма,- отвечал он, но его слова ничего не прояснили. - С этой стороны врата Лоссодоха, через которые тебя пинками гнать пришлось, также именуются вратами Мунгонма. Он ушёл в своё странствие, потому что тоже оказался вне закона, как и ты. Вспомнив эту историю, я и решил спрятать тебя здесь.
--
В пещере?
--
Какое там! Здесь ты за сутки заработаешь воспаление лёгких, за двое - клаустрофобию, а на третьи руки на себя наложишь. Тяжко находиться в этом месте. Иди тихо и не делай глупостей. Тут нужно быть осторожным как на минном поле.
Андрей шёл по пещере так уверенно, как обычно человек идёт по коридору собственной квартиры. Минут двадцать спустя, мы были снаружи.
Кругом поднимались высокие горные хребты, а внизу лежала, затянутая туманом долина, и из этого густого тумана кое-где выглядывали костлявые лапы мёртвых деревьев. Я окончательно перестал ориентироваться в пространстве и времени, да и во времени тоже: снаружи было светло, хоть день и был ненастным, а небо переполняли облака.
--
Ну и бардак! - выдохнул я. - Хоть теперь-то объясни, что вообще произошло.
--
Ну, - Сойдерён почесал в затылке, - выражаясь заезженным до неприличия научно-фантастическим термином, мы с тобой в параллельном мире.
Совсем недавно это словосочетание, "параллельный мир" казалось чем-то далёким и нереальным, мельтешившим на страницах фантастических романов и дешёвых газетёнок о паранормальных явлениях. Теперь же это понятие, оказавшись ощутимой, зримой реальностью, грубо и бесцеремонно ворвалось в моё сознание, вызвав смятение.
--
Надеюсь, ты мне веришь? - спросил Андрей.
--
Придётся, - согласился я.
--
Вот и славно. А посему, ничего не пугайся и ничему не удивляйся, но при этом не забывай об осторожности, будь внимателен. Договорились?
--
Да. Так ты что, здесь меня решил спрятать?
По лицу Андрея пробежала насмешливая улыбка.
--
Не делай опрометчивых выводов. Поверь, Куйотавённ гораздо дальше и гораздо приятнее.
--
И сколько до него нам ещё пилить?
--
Ты уже за много миров от дома. Так что, после этого, какое бы расстояние нам ни пришлось бы преодолеть, оно не должно тебе казаться слишком большим. А теперь я раздобуду нам транспорт.
Транспорт! Он сказал это так, словно по этим крутым труднопроходимым горам ходят маршрутки! А, сказав это, поднялся на высокую скалу и громко свистнул, сунув пальцы в рот. Признаться, всегда завидовал людям, которые умеют так свистеть. Я мог, засунув два пальца в рот, делать только одну, очень плохую вещь.
Свист разлетелся по мёртвой долине, достиг гор, оттолкнулся от них и откликнулся эхом. Спустя минуту из-за высокого кряжа вылетело что-то крылатое и направилось к нам.
--
Не дрейфь, - успокоил меня Андрей. - Это свои.
"Своими" оказалась странная зверюга, какую прежде мне не доводилось видеть даже на рисунках и в кино. Вытянутая морда с горбатым носом, приплюснутым на конце, большие раздутые ноздри, два миндалевидных глаза, любопытно смотревшие на меня, разделённые широкой переносицей. Острый подбородок, как и нос, покрывали множество мелких шипов. Большие уши - лопухи, торчавшие с двух сторон от головы и настороженно шевелившиеся, а за ними - массивный хребет, скрытый чёрно-зелёной гривой. Под раздутым брюхом существа болтались короткие жилистые лапы, а позади мотался из стороны в сторону хвост с кисточкой на кончике. Меньше всего доверия у меня вызывала чуть приоткрытая большая пасть, неприятный запах из которой резко ударил мне в нос, когда тварь приземлилась перед нами, сложив на спине два больших кожистых крыла с красными прожилками, больше напоминавшие ласты тюленя или крылышки пингвина, только гораздо более крупные по отношению к телу, и более тонкие.
--
Не бойся, Димас, - сказал Сойдерён.- Это Хона, самка-матриарх стаи обитающих здесь соди. Выкинь из головы третий Warcraft. Драконов и горгулий здесь нет, соди - иная порода летунов. Вообще, соди охотятся в южной части Великого Континента, но Хона, если удастся её убедить, донесёт нас до Куйотавённа.
Он заговорил с летающей тварью на каком-то странном языке, очевидно, родном наречии этих самых соди. Хона, судя по выражению морды, на просьбу моего товарища ответила согласием. Так или иначе, мы вскоре оказались у неё на хребте и, вцепившись в густую гриву, поднялись в воздух.
Под нами проносились горы, хребты ущелья, перевалы, карнизы. Долго мелькали внизу каменные зубы, пока горы не сменились равниной. В предгорьях на севере шумел густой лес, тёмным пятном примыкая к скалистым утёсам. Затем мы летели над дикой глухоманью, а внизу вилась вытекавшая из леса речка, впадавшая в озеро с болотистыми берегами. Слева от него болота были особенно обширны.
--
Сводольг-нану, - сказал Сойдерён.- Озеро Изгоев. Во времена Империи здесь скрывался Тогуд Мудрый, он же Тогуд Крадущийся, старый Изгой, первым бросивший вызов новой религии и девяти богам-самозванцам.
--
А теперь он где? - спросил я, даже толком не поняв, о ком идёт речь.
--
Не знаю, - пожал плечами Сойдерён. - Если не погиб на охоте и не убили враги, должно быть, до сих пор живёт в дремучих лесах.
--
А что за Империя?
--
Империя Уртаррон. Её уничтожило воинство диких народов с севера во главе с Нох-Гуром. Гляди, сейчас будем пролетать старые уртские крепости.
И действительно: скоро внизу начали приплывать руины некогда взятых, полуразрушенных крепостей, заросшие густой растительностью, в которой копошились неведомые мне звери. Была и такая же полуразрушенная стена, длинной лентой тянувшаяся с запада на восток, насколько хватало глаз.
--
Граница Империи, - рассказывал Андрей. - Эти стены первыми содрогнулись под ударами Великого Рёнгра - союза Трёх народов.
Дальше потянулись пустынные равнины, о которых Андрею нечего было рассказать, но зато когда впереди появилась невероятных размеров гора, его словно прорвало.
--
Вот он, священный Ваорнотт, гора совета богов, самое красивое и загадочное место на Великом Континенте. Можно сидеть среди холмов на равнине и вечно созерцать его, и никогда мысли твои не омрачатся ничем. Когда-нибудь я брошу всё, отправлюсь сюда и буду бродить здесь, любуясь на него вечно. На вершине Ваорнотта собираются держать совет боги разных народов, населяющих Великий Континент.
Ваорнотт... название казалось знакомым. Наконец, я вспомнил: вот что за гора была изображена на рисунке Сойдерёна, что висел у него на кухне! Андрей, в приступе тоски по этим местам, нарисовал эту гору, чтоб любоваться ею!
--
Значит, боги здешних людей здесь тоже собираются? - спросил я.
--
Людей здесь нет, - сказал мой товарищ. - Тут никогда не было людей, мы первые из нашего рода, кто ступил в пределы этого мира. Иные расы населяют его. Но поверь, человечество рядом с ними - никчёмная, скучная и бледная раса. Вскоре впереди показалось бескрайнее зелёное море из деревьев. Соди пошла на снижение.
--
А вот и Куйотавённ, - торжественно объявил Сойдерён. - Край дремучих лесов. Здесь, верю, тебе понравится.
Вскоре Хона высадила нас на опушке хвойного леса, угрюмо сдвинувшего зелёные брови, в раздумье стоя под седыми северными небесами.
--
Передохнём, - сказал Андрей. - Сядем вот на это брёвнышко, поедим.
--
А ведь порубать-то мы и не взяли, - спохватился я.
--
Глупо таскать резиновую бабу в бордель, - сказал Андрей, обрывая с поваленного дерева какие-то серые комочки. - Здесь хватит еды на целую ораву таких как ты проглотов. На, держи, ешь. В этих краях была бы голова на плечах да руки - и голодным не останешься.
Я с недоверием посмотрел на горсть больших серых, мокрых на ощупь шариков.
--
Ешь, балда, это вкусно, - Сойдерён пихнул горсть мне прямо под нос. - Это древесные грибы, по-зулешски - "патху". Очень вкусно, даже в сыром виде. Только не говори, что не ешь сырые грибы. Когда мы прошлым летом квасили у Енота на даче, ты белые грибы прямо изо мха вырывал и спирт ими закусывал. А патху - это ещё вкуснее, чем белый.
Я осторожно откусил кусок от одного из грибов и обнаружил, что это и впрямь вкусно.
--
На каком, говоришь, языке, эти грибы называются "патху"?
--
На зулешском. Зулехи - обитатели здешних лесов. Эх, что я тебе всё на пальцах объясняю, - он оторвал кусок коры от того дерева, на котором мы сидели, извлёк карандаш из кармана куртки и принялся рисовать, сопровождая свои художества комментариями.
Он рисовал зулехов - остроносых, узкорылых большеротых, зубастых, с большими ушами, заострявшихся на концах, и густыми гривами на голове. Рассказывал, как они живут, какие у них повадки.
--
Зулехи ростом небольшие, по нашим меркам - в среднем, метр пятьдесят. Самцы зовутся хёны, а самки - лау. На охоту они выходят по ночам, да и вообще более активны в тёмное время суток, а днём спят. Кожа у них зелёная, у тех, кто живёт на востоке и севере - посветлее, у тех, кто с берегов Бескрайнего Моря, кожа с синеватым оттенком, а шерсть чёрная, в то время как у остальных - серая. Питаются они внутренностями других живых существ. Печенью, селезёнкой, сердцем, так что втяни живот, когда их встретим, не искушай коротышек. Кроме того, я не хочу, чтобы они, совершив ужасную ошибку, отравились твоим циррозом.
Я понимающе кивнул.
Андрей рисовал моадхагров - свирепых охотников с самого севера. Это была раса с плоскими мордами, которые украшали безгубые, похожие на трещины, рты, глубокие впадины вокруг глаз, массивные надбровные дуги. Их кожа, серая и чешуйчатая, помогала им сливаться с серыми холмами пустошей севера и незаметно подкрадываться к добыче.
--
Носят они чёрные плащи из шерсти и кожаные доспехи с шипами. Если ты сделаешь рожу поужаснее, то издалека вполне сойдёшь за моадхагра, пребывающего в весёлом настроении. Но вот кости грызть, как они, ты точно не сможешь. Моадхагры только и едят, что кости.
Потом он показывал мне сансихоров - мохнатых, обросших рыжей и бурой шерстью степняков с острыми кожистыми ушами и хитрыми зоркими жёлтыми глазами.
--
Эти сдирают с жертв кожу и едят её, - пояснял Сойдерён. - Но ты так редко моешься и так сильно воняешь, что можешь их не бояться.
Изобразил он и уртов - безносых, лупоглазых и большеротых обитателей юга.
--
Эти в своё время прогнали своего покровителя Немрорда и стали поклоняться Девяти богам из младшего поколения, а затем возникла империя Уртаррон. Правда, были те, кто остался верен Немрорду. Это и были Изгои во главе с Тогудом, про которого я уж рассказывал.
Он нарисовал мрачную безносую физиономию с двумя торчавшими изо рта клыками и двумя глазами, точно две чёрные капли смолы, в которых отражалась бездна.
--
Таков Тогуд Мудрый, - сказал он.
Мы ещё долго сидели над этими кусками коры, и я слушал, как завороженный, а когда Андрей окончил рассказывать, я спросил:
--
Так ты хочешь оставить меня среди зулехов?
--
Хотя бы на какое-то время. Они когда-то приняли меня, примут с миром и тебя. Тебе неимоверно повезло, ты познаешь такое, что другим никогда не будет известно.
--
Н-да, - протянул я. - Да за такое Нобелевскую премию дадут!
--
За такое в дурку сажают, если рассказать об этом людям, - саркастически возразил Андрей. - Человечество слепо и ограничено, предпочитает не вылезать за пределы научной методологии. Точно малышня, что плещется в купальне, потому что боится плавать в реке, где глубоко и быстрое течение. Расскажи кому-нибудь - тебя освищут, а потом объявят невменяемым.
--
Если ты докажешь им, что всё это существует...
--
Как это? Ты и способ, может, знаешь?
--
Приведи их сюда, как привёл меня.
--
Слуга покорный! - фыркнул Андрей. - Водить сюда всякую чернь! Нужно быть совсем узколобой скотиной, чтоб превратить этот удивительный мир в подобие Диснейленда, а ведь это "стадо сапиенс" так и поступит! Да ещё нефть тут начнёт искать, леса вырубать. Мразь...Нет уж, секрет Лоссодоха я не открою никому. Разве что тебе, может быть, решусь его передать. Но не более того.
--
Но ведь сам-то ты как-то узнал обо всём этом?
--
Ну да, - Сойдерён закрыл глаза и сделал глубокий вдох. - Я натолкнулся на эти места в одной из сомнамбулических прогулок.
--
Сомнамбулических...
--
Ну да! Ты что, Лавкрафта не читал! Я ведь тоже опытный сновидец, специалист без диплома. Можно просто падать каждый вечер рылом в подушку и всю ночь видеть всякий бред. Полёты, голых баб, умерших родственников, экзамены в институте. А можно использовать сон, чтобы путешествовать по мирам. Вот однажды я случайно открыл путь сюда. Потом, спустя какое-то время, я смог войти в контакт со здешним шаманом - лау по имени Туривгёдэ. Сперва я виделся ей в облике духа, а затем благодаря ей смог общаться с другими зулехами. Я полтора года по выходным накачивался снотворным и спал, бывало, целые сутки, во сне изучая окрестности Куйотавённа. Правда, за это время у меня чуть чердак совсем не съехал, да и из-за проклятых таблеток я едва наркоманом не стал. Потому-то и решил я у Туривгёдэ выведать, как можно попасть к ним не во сне, а наяву. Лау эта весьма сведуща в магии, вот она мне и показала дорогу из Куйотавённа к вратам Мунгонма, а затем научила, как обращаться к Лоссодоху, чтобы Хозяин Всех Врат перенёс меня в нужный мне мир, как отыскать скрытые врата в мире людей, какие слова произнести. Во сне я перенёсся из пещеры Мунгонма в наш мир, сдвинул камень, под которым спрятан портал, и запомнил это место. А наутро встал, взял билет до ***ово, нашёл в лесу то место и сделал всё то, что и при тебе давеча проделывал. Только тебя тогда со мной не было, не приходилось заградотрядом работать и пинками всяких диссидентов подгонять.
Мы долго ещё сидели на опушке леса, и Сойдерён рассказывал о тех казусах, которые иногда случались с ним в землях зулехов. Порой из леса появлялись, пробегая и пролетая, лесные обитатели, с любопытством разглядывая странных гостей, нас, существ чужой Вселенной. Я же, в свою очередь, удивлялся этим тварям, так они были непохожи на земных созданий, и в то же время, каждая из них удивительным образом неуловимо ассоциировалась с кем-то из хорошо известных мне зверей.
Близились сумерки. Сойдерён посмотрел на небо, всё ещё остававшееся пасмурным, и сказал:
--
Пойдём. К ночи будем на месте, они как раз проснутся.
Мы отправились через опушку прямиком в чащу, где среди исполинских елей вилась узенькая, основательно утоптанная тропка. По дороге нам попалась высоченная деревянная башня, прежде, видимо, весьма грозно выглядевшая, а теперь изрядно подгнившая. Большие, пурпурного цвета, червяки, маслянисто поблёскивая, перекатывали сегменты своих куцых тел по брёвнам, оставляя за собой бороздки в древесине. Судя по многочисленности таких пожирателей древесины, за башней давно никто не следил, и изнутри она была вся изъедена этими короедами. Неподалёку из земли выглядывали такие же гнилые брёвна, прежде, видимо, представлявшие собой мощный частокол.
--
Это останки знаменитого Траннрёнова рубежа, - сказал Андрей, заметив, как я с интересом разглядываю гнилую башню. - Увы, зулешская деревянная архитектура недолговечна, как ты можешь видеть. Когда-то это была очень красивая и мощная сторожевая башня, а перед ней был частокол, а в нём - крепкие ворота. Говорят, орн Траннрён, который был ещё и неплохим плотником, возвёл деревянную стену и башни по всей границе Куйотавённа от Бескрайнего Арса до Ахаумских гор в одиночку и сделал это в одну ночь. Насчёт того, что "в одиночку" и того, что "за одну ночь" - это зулехи, конечно, выдумали. Но то, что прежде не одна сансихорская орда и не один уртский корпус сломали зубы об эти стены - это факт. После похода Рёнгра Трёх Народов сансихорский союз Крацеха, прежде воевавший со всеми соседями, начал вести себя мирно, а Уртаррон пал, так что зулехам стены и башни стали вовсе не нужны, вот они и забросили их. Хотя зря. Никогда такая вещь, как Траннрёновы Частоколы, не бывает лишней. А ведь я советовал им отстроить всё заново.
--
Как, ты сказал, звали этого плотника?
--
Траннрён, - ответил Андрей, поняв, в чём дело.
--
А ты у нас Сойдерён. Значит, это твоё прозвище...
--
Больше, чем прозвище. Это моё второе имя, которое дали мне зулехи. Сперва звали меня просто "Сойде", то есть, "дух", а потом, когда зулешские боги согласились быть моими покровителями по эту сторону Врат Лоссодоха, я стал зваться Сойдерён.
Позже Андрей рассказал мне о том, что среди зулешских богов есть пара, отвечающая за рождение и вообще за естественное воспроизводство всего живого. Это бог Рён и богиня Гёдэ. В честь бога все хёны к своему имени прибавляют концовку "рён", а все лау - концовку "гёдэ" в честь богини. Впоследствии я узнал интереснейший миф о том, как появилась эта традиция.
--
Смотри, куда идёшь, и не зевай, - говорил мне, в очередной раз призывая к бдительности, Сойдерён. - Это тебе не в Рощино пьяным по лесу бегать. Леса Куйотавённа - живые и имеют собственную душу. Если ты им чем-то не угодишь - берегись!
--
Я от таких инструкций скоро нервным стану, - пожаловался я.
--
Слушай меня, пока не набрался собственного опыта, - сказал Андрей. - И всё будет хорошо.
Непривычные к передвижению по лесу ноги, которые большую часть жизни, всё же, ступали по асфальту, вскоре начали уставать, а Сойдерён всё шагал вперёд, как спортсмен-марафонец, да ещё и меня всё подгонял. Я уж было решил, что этот лес никогда не кончится, так и будем по нему пробираться до седых волос. Но это оказалось, к счастью, не так, и мы, проделав свой долгий марш-бросок во всё сгущавшейся темноте, вышли к ручью, тёкшему среди бурелома. Правда о том, что впереди ручей, мне сообщил мой товарищ, я же не видел ни бельмеса, да и Сойдерёна не потерял лишь благодаря тому, что мы всё время переговаривались.
--
Тебя потёмки не напрягают? - осведомился Сойдерён.
--
Да я ни черта не вижу, - признался я. - А у тебя что, глаза кошачьи. Или ... зулешские?
--
Я просто способ знаю, как зрение себе наладить, так что никакая темнота не помеха. Умойся водой из ручья. Только смотри, не наклоняйся над водой слишком низко...
Но он не успел договорить. Я уже склонился над ручьём и начал поливать потную физиономию чудесной водой. Зрение и впрямь стало лучше, так что тьма рассеялась, и я начал отлично видеть окружающий лес. Но когда я стал подниматься, передо мной раздался всплеск, словно что-то большое подпрыгнуло в воде, а среди разлетевшихся брызг лязгнули чьи-то челюсти, прямо в пяти сантиметрах от моего лица. От неожиданности я потерял равновесие, и, верно, свалился бы в ручей, а там познакомился бы с тем, кто меня так напугал, если бы Андрей не оттащил меня за шиворот от воды.
--
Ты не в Карелии форель ловишь, - строго сказал он, и на лице его я прочёл лишь одно слово, которое он подумал в мой адрес: "мудак".
--
Никогда не подходи в Куйотавённе к воде с беспечностью, - поучал он меня. - Олты своего не упустят. Зулехов они не трогают, так как сами прежде были зулехами до своего перевоплощения после смерти. А вот на тебя это табу пока не распространяется. Это я ношу зулешское имя, и Туммугён меня в обиду не даст, тебе же пока придётся поостеречься водяных хищников.
--
Кто такой Туммугён? - спросил я.
--
Бог мёртвых, владыка священного озера Ниппху.
--
А это что за... - я посмотрел на воду ещё раз и увидел, как под корягой близ берега проскользнул тёмный силуэт того, с кем я едва не познакомился вплотную.
--
Вот видишь, - сказал Андрей тоном сердитого и серьёзного наставника. - Он до сих пор стоит и ждёт, рассчитывая, что ты повторишь свою глупость. Чего доброго, он будет следить за тобой до самой переправы...
--
Но кто это?
--
Олт. Водяной хищник. Длинный такой, скользкий и пасть что чемодан, которой он твою башку тупую откусит и даже не заметит. Когда зулеха хоронят в ручье, а тело его затем достигает глубин Ниппху, Туммугён даёт ему новый облик и вдыхает в него новую жизненную силу. Олтом бывший зулех живёт ещё какое-то время, пока где-нибудь в Куйотавённе не произойдёт зачатие нового хёна или лау. Тогда Туммугён призывает душу умершего к себе и передаёт его Рёну, а тот уж провожает её до той лау, что забеременела. Душа вселяется в плод, и он становится одушевлённым. Но, говорят, иногда, если покойник попросит Туммугёна, тот вверяет его Лоссодоху, а тот - силам, властвующим в иных мирах. Тогда тот, кто прежде был зулехом, а затем стал олтом, перерождается в ином мире.
--
Хитро придумано.
--
Согласен. Лучше, чем в раю целую вечность шаро...ся, подыхая со скуки.
Мы отправились искать переправу, - большое бревно, рядом с которым была натянута верёвка. Правда, натянута она была слишком низко, и если зулехам было удобно за неё держаться при переходе по этому мосту, то мне - не очень. Я долго, черепашьим шагом, боясь оступиться, переходил по бревну, ухватившись за верёвку, а Сойдерён перешёл через ручей с такой лёгкостью, с какой переходят улицу по пешеходному переходу. Когда я, стоя на другом берегу, обернулся, чтоб ещё раз взглянуть на ручей, то увидел в воде под бревном длинную тень, неподвижно стоявшую вдоль течения. Олт, значит, и впрямь следил за мной до самого бревна. Я подумал, что было бы, не удержись я на ненадёжном мосту, и мурашки побежали по моей спине.
--
А, может, лучше было бы мне срок отмотать по-честному? - произнёс я, рассуждая вслух. - Тут мне чего доброго вовсе конец придёт.
--
Не тупи, - сказал Андрей.- Всё зашибись. И вспомнил ты об этом поздновато, нет смысла уже об этом думать.
Скоро мы пришли в зулешское селение, которое Сойдерён назвал Тердкумья - "сухая ветвь". Здесь я впервые увидел хьялли - деревянные терема, вытянутые ввысь постройки, чем-то напоминавшие большие шалаши, обшитые сверху досками или, а снизу брёвнами.
Из ближайшего хьялля вылез зулех, посмотрел на нас, а затем крикнул своим соплеменникам, сидевшим внутри:
--
Хёноке! Грёмгарен!
--
Йлль! - Донеслось изнутри. - Юхе грёмгарен?
--
Семкроппарзак, хова.
--
Сойдерён, ин-лаар?
--
Сойдерён фа ховазак грёмгарен, фаарт тур тар - хадр дагвенест!
Из хьялля показалось несколько острых морд с жёлтыми глазами и раздутыми ноздрями, и все они с интересом смотрели на меня.
--
Ройварёнг, хёноке фа лауноке! - воскликнул Сойдерён, очевидно, не только приветствуя этой репликой уже заметивших его зулехов, но и желая заявить о своём прибытии тем, кто ещё его не заметил. - Пан бьёру окур фа шензак грёд! Фир темар хоймороке орто уваль ригрёнг!
Нас окружили низкорослые зеленокожие жилистые аборигены. Из тех живых существ, что прежде я видел в своём родном мире, зулехи почему-то ассоциировались с волком, ежом, гоблином и акулой. Они наперебой расспрашивали Андрея обо всём сразу, но главным образом - обо мне.
--
Рютёнг, Ряйпехадр ёнунёнг тер! - рявкнул Сойдерён. - Галдят, галдят, а я устал как каторжный. Дайте передохнуть, всё расскажу.
И он принялся рассказывать зулехам о том, как я убил человека и как он, Андрей, решил меня спрятать здесь. Разговор вёлся, понятно, на зулешском, и о его содержании я узнал после того, как Сойдерён мне его пересказал.
Моё первое знакомство с жителями Куйотавённа успешно состоялось. В ту ночь я впервые услышал их песни, или, по-зулешски, "тивитар". Песни, что обычно сочиняют во времена мира, и песни, что сочиняются в пору войны и остаются со смертными, неся память о павших в бою. Так как по-зулешски я тогда не понимал, то содержание песен мне пересказывал Сойдерён. Во внутреннем кармане косухи у меня завалялась записная книжка, а у Андрея я попросил огрызок карандаша, которым накануне он рисовал мне жителей Великого Континента. С помощью книжки и карандаша в ту ночь я зафиксировал песни, услышанные мной, ориентируясь на пересказ Сойдерёна. Впоследствии, выучив зулешский, я попросил лесной народ ещё раз спеть мне эти песни, и скорректировал эти записи. Так или иначе, эти ныне изрядно потрёпанные листочки записной книги послужили началом для целой компиляции пересказов зулешских эпических сказаний, песен, сказок, легенд. В ту ночь я извёл почти все листы записной книжки, но потом Андрей научил меня, как снимать кору с деревьев, как её обрабатывать и получать писчий материал. Приучился я писать и на коже, так что мог и дальше записывать зулешский фольклор, чем занялся с немалым энтузиазмом.
--
Пока придётся мне побыть с тобой, научить тебя хотя бы азам Равы (так называют зулехи свой язык), - сказал Сойдерён. - Потом будешь учиться уже, что называется, у носителей языка, если ты, бестолочь, конечно, освоишь зулешский хотя бы на базовом уровне. Проклятье, из-за тебя как пить дать пропущу open-air под Выборгом. А ведь хотел, планировал съездить в будущем году летом. Поговаривали, должны там быть пара очень занятных финских блэковых команд... Хрен с ним, что сделано - то сделано. - Он засмеялся: - Зато и ты, неудачник и лох, теперь будешь сидеть без концертов, блэкухи и Интернета! Впрочем, если насчёт музыки, зулешские мотивы тебе придутся по душе. Будет время - свожу тебя в Рощу Голосов. Клянусь, после неё, если пожелаешь вернуться в Петербург - первым делом захочешь выбросить свой навороченный центр с колонками.
Мы и впрямь вскоре совершили небольшую вылазку в то место, которое зулехи называли Ирнха нал Тиеноке - Роща голосов.
--
Вот она, Ирнха нал Тиеноке, Тиенирнха, - сказал Андрей, опускаясь на ковёр из мха и хвои, закрывая глаза. - Слушай, Гранитов, слушай молча.
Чудесные голоса звенели в роще, невидимые певцы и музыканты сплетали звуки в мелодии, от которых душа успокаивалась и наполнялась светлой грустью, которая при этом была чиста от смятения и депрессии.
Мои глаза... глаза нечестивца. Прежде они были грязны. Я смотрел ими на многое, что делало их грязными, они часто глупо блестели, не выражая ничего, мутные, залитые алкоголем. Теперь они стали чисты, когда из них потекли крупные чистые слёзы, - настолько брала за душу музыка, звучавшая вокруг. Я очищался от сомнений, страхов, от боли, что нёс в себе, исцелялась в этой роще измотанная моя душа, сбившая прежде пятки в кровь на долгой дороге жизни, что суждено ей было пройти в мире людей. Только здесь, в Тиенирнхе, я, наконец, полностью осознал, какое это счастье оказаться в этих краях, как чист и гармоничен этот странный, пускай, даже и жестокий, мир. Там, за много миров от Куйотавённа, во Вселенной, где есть планета, населённая людьми, душа вечно мучалась от жажды, стремясь напиться суровой красоты, той, что издревле зачаровывает нашу гиперборейскую, фаустовскую душу. Но так мало было этой простой и скромной, лишённой ярких цветов, красоты, что никогда жажда моя не была утолена. И лишь здесь я почувствовал, как то, чего я прежде не мог найти в достатке, обволакивало меня, и я захлёбывался.
Мы проводили время в прогулках по лесу и беседах с зулехами, с которыми сперва я разговаривал неохотно, через Сойдерёна в качестве переводчика, а затем, по мере того, как уровень моего зулешского поднимался шаг за шагом вверх от нулевой отметки, я начал общаться с ними всё больше и больше. Андрей, хоть и заставлял меня проделывать великий труд по освоению языка, при этом дал мне такую подготовку по части Равы, какую, готов поклясться, не дают ни по одному из человеческих языков ни в одном Вузе России. Помимо всего прочего, я наконец-то узнал, что за странные значки покрывали собой листки бумаги на столе у Сойдерёна дома. То, что я никак не мог идентифицировать, ломая голову над тем, к какому языку относятся эти символы, оказалось зулешским письмом, а назывались значки эти свегнами.
--
А сам-то ты как умудрился так хорошо Раве выучиться? - спросил я его однажды.
--
Я знал язык уже в ту ночь, когда во сне первый раз говорил с Туривгёдэ, - ответил Андрей, задумчиво уставившись себе под ноги. Он сидел на большом пне, к которому я примостился спиной, сидя на траве и вытянув ноги, выводя на куске добротно обработанной бересты зулешские свегны. - Должно быть, какая-то аномалия в моей карме. Боги решили посмеяться, и перед моим очередным рождением не стёрли до конца мою память от прошлой жизни, а часть её спрятали глубоко внутри меня. Потому однажды во сне я и вспомнил зулешский, который выучил задолго до того, как родился таким, каким ты меня сейчас знаешь. Признаться, я сам не до конца всё, как следует, понимаю. Всё темно, как январская безлунная ночь в Шабшархарете. Он перевёл взгляд на бересту, лежавшую у меня на коленях. - "Сойдерён" пишется не так. Сколько раз объяснять, там "руг мягкий", а не "руг твёрдый".
Он задал мне написать "Сойдерён - наше всё".
Шли недели. Минуло где-то три месяца. Я быстро учился зулешскому. Теперь, когда мне надоедало сидеть за резьбой по дереву, и деревянная болванка упорно не хотела превращаться в то, что я замыслил из неё сделать, я мог с темпераментом истого зулеха воскликнуть "Зулльпатху те менрёнг!" Или, повздорив с Андреем вместо привычной русской брани сказать ему "Мёр хадр мисанёнг!". Или, споткнувшись о сучок, воскликнуть "Йлль!". Потом, освоив ругань и минимум разговорных фраз, необходимых в общении, я перешёл к более сложным вещам, а в день, когда Андрей собрался покинуть Куйотавённ, накануне его отправления в долгий путь к вратам Мунгонма, я похвастал ему своими достижениями: прочёл ему художественный перевод одной из старинных зулешских тивитар.
--
А вот за такое тебе, может, Нобелевскую в области литературы и дадут, - одобрил он. - Страшно подумать, что ты волосатое чудовище, такого удостоишься, ты же не выживешь после этого.
--
Завистники убьют?
--
Нет, алкоголь. Ты же всю премию пропьёшь.
--
К хадрам алкоголь! - я уж привык использовать зулешские выражения, - После тёндйра он мне абсолютно неинтересен.
Тёндйр - так называли зулехи отвар, который обычно готовили из древесных грибов. После него сознание переживало такие странные и интересные деформации, являя внутреннему взору небывалые фантастические картины, что дух захватывало. А что самое замечательное, тёндйр ничем не вредит здоровью, и выпить его можно столько, сколько влезет. Впоследствии, пребывая в мире людей, я не раз вспоминал чудесный сок видений, дар Сёммитан, прикладываясь к бутылке горького, точно полынь с мылом, пива.
Обучать меня Сойдерён поручил своей старой знакомой Туривгёдэ.
--
Она покорыстнее меня будет, - предупредил он меня. - Я тебя за так обучал, а вот она кое-чего потребует от тебя взамен. Придётся тебе изрядно постараться, когда после очередного урока она раздвинет свои ляжки перед тобой на мягком ложе из мха.
Зулешских лау я повидал немало. Морды у них были не такие вытянутые, как у хёнов, глаза большие, губы чуть пухлые. Несмотря на свою нечеловеческую внешность, они были весьма сексуально притягательны, а фигурами резвые охотницы не уступали первым красавицам людского рода.
--
А сколько лет этой твоей шаманке?
--
Триста восемьдесят пять.
У меня лицо вытянулось.
--
Я не геронтофил.
--
Ты дурак по жизни. Нечего судить о зулехах по людским стандартам. У зулеха рост короче, да жизнь длиннее. Для них восемьсот лет это норма. Они вообще не дряхлеют и не старятся, болезней у них не бывает, а у лау климакс не наступает и к восьмистам лет. Вообще зулехи могут жить вечно, но, поскольку постоянно охотятся или воюют, то часто гибнут насильственной смертью. А что до Туривгёдэ - так если ты не будешь глуп, то с ней у тебя сложатся отличные отношения, ни о чём жалеть не будешь. Уж я-то её знаю.
Позже я убедился, что Андрей был прав. Туривгёдэ в свои триста восемьдесят пять была ничуть не хуже, чем какая-нибудь девятнадцатилетняя резвушка вида homo sapiens. И не раз, когда с алым рассветом мы уединялись в её хьялле, я думал: "Чтоб меня в школе так учили! Золотым медалистом мог бы стать".
Мы с Сойдерёном расстались на окраине Тердкумьи.
--
Не скучай, - сказал он, пожимая мне руку. - Ждите меня с первым снегопадом ноября.
Над Куйотавённом стояла тёплая звёздная июньская ночь.
