Хайлис Лилия Мойшевна : другие произведения.

Цепная Реакция

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы разных лет, начиная с первых

   Заправщик сифонов
  
  
  Стена пятиэтажного каменного дома заслоняла всё. Где-то там, за ней, глухо-немой слепой громадиной, жил город, полный расцветок и звуков. И куда-то сосредоточенно-обречённо ползли троллейбусы, семенили с авоськами старухи, неслись детские крики. И зачем-то гнусаво вещало радио, бормотали транзисторы, брюзжали экраны.
  Унылая стена заслоняла всё. Для заправщика сифонов оставалось немного: замызганная ветка посеревшей от времени акации и растерзанный листьями в клочки лоскут неба.
  Как многие мужчины, человек этот родился дальтоником. Все цвета, кроме красного, сливались для него в серый, а с презрением парившая высоко вверху голубизна не манила, казалась не загадкой, а просто - изодранной серой тряпкой.
  Заправщик сифонов царил в своей деревянной с цементированым полом будке. Его (заправщика, не пола) не касались ни великие стройки коммунизма, ни бесконечные, в разных экранных вариантах, сомнения Гамлета, принца Датского, а огромного, во всю стену плаката, на котором изображён был на возвышении очередной ДОРОГОЙ, а вокруг и слегка внизу - восторженные массы, он просто-таки и не замечал.
  Люди, не те, с плаката, а обыкновенные, всегда усталые, раздражённые, с утра толклись в деревянной с цементированым полом будке. Общение с ними происходило через барьер. Через барьер протягивались пустые сифоны и возвращались наполненные, через барьер же скользили зелёные бумажки и мокрые копейки сдачи, через барьер передавался туда-сюда единственный стакан, из которого мужчины тут же пили принесённое с собой пиво, через барьер же обсуждались последний футбол, события в новой военной точке, опасность нашествия свежего врага, и болтовня сионских мудрецов. Женщины торопились, но всё-таки успевали обговорить проблемы хлеба насущного (в буквальном смысле ), аморальное поведение молодёжи, ужасы мафии...
  Заправщик сифонов вежливо поддакивал. Руки его механически вставляли сифоны в установку, нажимали на нужные рычажки, отсчитывали монеты, а в голове свербило чёткое сознание того, что человек сейчас возьмёт тяжёлый сифон и уйдёт, и забудет о заправщике сифонов, а заправщик сифонов - о нём, до другого раза. Впрочем, боли эта мысль не причиняла: обе стороны интересовали друг друга лишь только потому, что на свете существуют сифоны... Голубые, жёлтые, чёрные, - одинаковые для их заправщика в своей постылой серости. Некоторые, правда, он отличал по царапинам, вмятинам... Если те были, а если нет - не отличал вовсе. Ещё заметил, что рисунок шероховатостей делал сифоны чем-то похожими на владельцев... Открытие немножко рассмешило.
  После работы заправщик сифонов приходил домой, отпаривал замученные ноги, ужинал - и уже был вечер, а потом быстро наступала ночь, тягучая, и, одновременно, короткая.
  И вот однажды... Пожалуй, и рассказать о человеке нечего, если бы не это "однажды", которое и случается-то не всегда, но если уж повезёт, выдаётся только раз, у некоторых - один-единственный раз за целую жизнь.
  Итак, в одно обычное утро заправщик сифонов почувствовал, что вот сейчас, немедленно, сию минуту произойдёт нечто важное. Он задрожал от охватившего его волнения. А потому что сифон, зажатый в руке, показался необыкновенным. Собственно, был всё тем же, серым пятилитровым сифоном и отличался от миллионов собратьев одним маленьким нюансом: к горлышку для удобства крепилась красная плетёная ручка.
  Заправщик сифонов не любил красного цвета, назойливо разрушавшего гармонию мира, но тут красного набралось чуть-чуть, а сама ручка казалась такой изящной...
  Он медленно поднял глаза. С той стороны барьера, отделявшего и одновременно привязывавшего окружавший мир, строго поблёскивали очки. Сверкание придавало очкам ощущение не только строгости, но и загадочности, а маленький, сжатый девичий рот усиливал впечатление.
  Возвращая наполненный сифон, заправщик нечаянно коснулся мокрыми пальцами чужих, нервных, горячих, и его тело просквозила длинная, терпкая, неведомая до сих пор боль.
  Всё изменилось. После работы, шальной, пошёл не домой, а в парк. Потом ещё бродил по улицам, кутил: на углу Чернышевского купил и тут же съел два жирных чебурека, а через дорогу - в магазине "Воды-соки" выпил позавчерашнего бархатного пива. Улыбался встречным, радовался ответным улыбкам, даже обращал внимание (правда, при этом чувствовал себя виноватым) на хорошеньких женщин... Купил мороженое какому-то чужому пацану, погладил рукой чьего-то глазастого пса... И любая мелочь умиляла, а неожиданности переполняли душу радостью в этот тёплый чудесный, пропахший метеолой вечер.
  Каждый день стал для заправщика сифонов мучительным сплошным вопросом: придёт ли Она сегодня... Или завтра... Или всё же ещё сегодня...
  Этот человек со своей робкой улыбкой по-прежнему стоял в будке, из окна которой виднелась только ветка акации, по-прежнему разговаривал с людьми ни о чём, по-прежнему не путался в счёте. Но трепеща ждал Её, чувствовал Её приближение, прикасался - как причащался - к Её руке, передавая сифон... И тогда время останавливалось для него: он предвидел заранее, за долю секунды уже знал, что вот сейчас это произойдёт, его и Её пальцы в назначенной Высшими силами точке пространства пересекутся... И пытался замедлить без того бесконечный момент ожидания, чтобы ещё сильнее и дольше ощущать в себе накатывавшую волну, заполнявшую до отказа всё его тело, мозг и каждый отдельный атом, свой безмолвный крик, уже знакомую, растянутую по нервам терпкую боль. Потом, сверкнув очками и едва кивнув, девушка уходила, а он оставался, от кончиков пальцев ног до последнего волоска на голове захлёстнутый, наэлектрилизованный счастьем. И почти немедленно в голове возникало: придёт ли Она завтра.
  Она, даже если образовывалась очередь, никогда не вступала в разговоры. Молчала, иногда улыбалась, редко-редко бросала незначимое слово, - он запоминал, потом перебирал в памяти ещё и ещё весь спектр звуков, тонов, мелодий, всего того, из чего это слово состояло. Он не смел заговорить с Ней: Она принадлежала другому миру, в котором не существовало ни его ветки, ни крохотной, снятой чёрт знает где комнатушки, ни облупленного барьера, а сифон в том Её мире места, скорее всего, не занимал вообще.
  Выяснилось, что Она может быть резкой. Случилось вот что: в очередь врезался здоровенный парень, быстро освоился, заметил Её, улыбнулся и громко, как будто бы не окружали люди, произнёс:
  - Миледи пьёт только газированную воду?
  - Это касается только миледи, - последовал ответ.
  Эпизод смутил, почему-то возникла какая-то постыдность, но быстро забылась: парень явно был из тех, что заправщик сифонов терпеть не мог, самоуверенных нахалов.
  В остальном всё шло своим ходом. Где-то вокруг строилось, разрушалось, опять строилось. Военные точки меняли имена. Гамлет, долго метавшийся по экранам со своим извечным вопросом, сменился мудрым и честным, уверенным во всём колхозным милиционером.
  И только неожиданно наползшая на город зима замучила заправщика сифонов мыслью: как часто станет появляться Она теперь.
  Снег за окном сыпал и мгновенно превращался в хлюпавшую грязь.
  - Завтра будем ноги ломать, - сообщил кто-то из очереди.
  - Может, не замёрзнет? - с надеждой усомнился кто-то другой.
  Горлышко сифона с красной плетёной ручкой держала протянутая через барьер мужская пятерня, в безымянный палец врезалось обручальное кольцо.
  - Сегодня утром расписались, - объявил парень, тот самый... Да, именно тот самый... Ну конечно же, тот самый... - А вечером свадьба, сегодня план тебе на пятилетку выдам. - Из рук его, кроме того, знакомого, Её, букетом торчали ещё несколько сифонов разных калибров. - Приходи на свадьбу-то. Приглашаю. Тоже невесту найдешь.
  Заправщик заставил себя вежливо улыбнуться. Один за другим он брал сифоны, передаваемые ему через барьер здоровенным парнем, закладывал в установку, нажимал на рукоять давления газа.
  Парень показывал кому-то красную плетёную ручку: - Здорово удобно... Моя жена... Уже жена... Галка...
  - Это она - Галка, - подумал заправщик. - Всего-навсего Галка.
   Здесь можно было бы придумать, что герой полюбил другую (и впямь на свадьбу пошёл), или, наоборот, ещё больше сжался, почерствел, или стал знаменитым писателем... Вариантов уйма. Много можно было бы нарассказывать, много... Но каждый поймёт, что всякие этакие росказни - заведомая ложь. Потому что на самом деле больше уже почти ничего не произошло: заправщик сифонов пришёл после работы прямо к себе домой, съел холодное крутое яйцо, а если оно было всмятку, то это несущественно, и задумался. Он сидел долго, уставившись в одну точку, затем, по-видимому, так ничего и не придумав, вздохнул, включил зачем-то электрический свет и повесился.
  А они, можно было бы добавить, жили долго и счастливо и умерли в один день. Но и это неправда: и времена не те, и рай в шалаше, и сами шалаши...
  Да и вообще, всё это - просто никчемная болтовня.
  
   1974
  
  
   Короткая новелла о короткой любви
  
  
  Годы проносятся, играя нами: кого-то старят уже с самого детства, другого, не задевая, оставляют ребёнком на всю жизнь. И делают его смешным или жалким и никогда - равным для снисходительных тех, кто с годами в ногу...
  Дети и взрослые... Дети, влекомые потоками лет, вырастают, а потом с такой же стремительностью впадают в детство. Взрослые и дети...
  Смотришь в зеркало на свои морщины, и вспоминаешь цепь предательств, обид и унижений, через которые прошёл ты сам... А рядом тянется другая, такая же, через которую провёл ближних... Кто-то предал тебя, кого-то - ты... Тебя обманули, ты обманул... Тебя унизили, ты унизил... Тебя облаяли, ты в ответ...
  А годы пролетели. А повседневность засосала. А дети, уже твои, глядят на тебя недоверчивыми, полными слёз огромными глазами.
  Так растёт всепоглощающая подлость. Так наступает момент, когда ты, в полном сознании, поёшь ей дифирамбы и вместе со всеми вопишь "ура" низколобому ничтожеству или молчишь, когда от тебя требуется молчание... И годы идут, бегут, летят...
  Самый же милый неприхотливый народ - это дети. Что им надо? Игрушку-трещалку и солнышко над головой. Вот уже и солнышка не хватает: нужен снег строить крепость. Дети любят играть в войну.
  Зато чуть позже игры меняют названия: юность играет в дружбу, в справедливость, в любовь. Взрослые играют тоже, во всё вместе, в обыденной жизни - в войну, на сцене - в справедливость и любовь. Иногда увлекаются так самозабвенно, что ненадолго превращаются в детей. Только вместо снежных крепостей строят воздушные замки или каменные тюрьмы... Да и правил, понятных и постоянных, всё ещё не придумали.
  Ох, уж эти старые сводни! Море, солнце и ветер, рвущий волосы, голоса и шелковые платья...
  Когда Он увидел Её на борту катера, Он просто не смог не подойти... А Она не смогла не улыбнуться ему... Так начался их роман. Летний, согретый одесским солнцем.
  Катер курсировал от Лузановки до Шестнадцатой станции и обратно. Она вбегала по трапу на Морском вокзале, поднималась на палубу, куда "посторонним вход воспрещён" и ждала Его. Он в своей капитанской фуражке присоединялся к Ней, едва закончив погрузку. Они проводили вместе весь день, даже загорали там, на верхней палубе... Бледнел на фоне тела салатовый купальник, выгорали длинные волосы.... А ещё Она играла на гитаре и пела Ему свои смешные и немножко странные песни.
  В выходной день они удрали от всех людей. Заплывали далеко в море. Там Он целовал Её солёными губами и они говорили друг другу всякую чушь. Играли в красивые слова.
   - Мы не расстанемся!
  - Нет, о нет! Мы тоже расстанемся, как миллионы других расставались и ещё будут расставаться миллионы раз до нас и после нас. Но каждый уносит с собой воспоминание... - Она улыбалась ему и обещала: - Во всяком случае, я буду тебя помнить.
  - Не хочу, - настаивал Он. - Не хочу тебя потерять.
  Однажды, в ответ на это, Она безразлично произнесла, уьыбнувшись как-то криво, одним углом рта: - Я не говорила тебе... У меня есть муж.
  Он побледнел и потом бледнел всякий раз, когда Она вспоминала о муже. А Она теперь вспоминала часто, и Он понял: Она любила того человека.
  Она почему-то не считала, впрочем, что изменяет, но растолковывала свои мысли сложно и не очень понятно.
  Она целовала Его, но Он чувствовал, что видела другого. Она сама путалась, пытаясь как-то объяснить это Ему.
  Катер вновь и вновь проносил двоих по морю, вдоль пляжей, к Шестнадцатой станции, возвращался на причал Лузановки, опять и опять, туда - обратно, туда - обратно... Массы людей, а двое - только вдвоём.
  Но конец приходит всему и всегда, тем быстрее, чем меньше ожидаешь его наступления. Настал день Её отъезда. Они прощались на перроне. Он подал ей букет красных пионов.
  - Я люблю тебя, - сказал Он. - Я не хочу, чтобы ты пропадала. Ты хоть напишешь мне?
  - Нет, - улыбнулась Она.
  - Как же я тебя найду? - В Его голосе звучало отчаянья. - Я же не смогу тебя так найти!
  - Зачем? - Она пожала плечами. - Лучше так. И всё останется, как было.
  В поезде она тоскливо смотрела в одну точку и думала о том, как быстро всё кончилось. И как войдёт в свою пустую квартиру, где никто, ни одно существо не ждало её, потому что у неё никого не было. Она думала о том, зачем обманывала Его, но чувствовала облегчение, когда вспоминала, что не оставила своих координат, а, значит, ждать, надеяться, разочаровываться всякий раз, когда зазвонит телефон и это будет кто-то не тот, не придётся. Она живо представила себе, как вдалеке от моря начнутся будни, похожие друг на друга.
  Иногда Он возникал перед глазами, она снова чувствовала на губах солёный привкус Его губ и тогда улыбалась, только плечи опускались под неведомой ношей.
  А он проводил поезд несколько рассеянным взглядом, купил ещё один букет точно таких же красных пионов и зашагал вдоль перрона. Он ходил взад-вперёд, встряхиваясь и тоже улыбаясь каким-то своим мыслям, но эта улыбка отличалась от той, какой в поезде улыбалась Она. Он всё больше и больше распрямлял плечи, приобретая всё более и более уверенный вид. Он даже мурлыкал себе под нос какую-то песенку, из тех, смешных и странных, которые пела ему Она.
  Через двадцать минут должен был прийти поезд, в котором из отпуска возвращалась Его жена.
  
  
  
  Цепная реакция
  
  Памяти моего друга, Тома Марковского. Он был прекрасным человеком, а ещё - очень красивым, гениальным и преуспевал в карьере. Он ушёл из жизни через 3 дня после того, как отметил свой 25-й день рождения.
  
   О шит! - Сказала Кэт и нахально уставилась на Джо зeлёными кошачьими глаза...
  Не пойдёт. Было бы, пожалуй, и недурное начало для короткого рассказа, да ведь штамп... К тому же, зачем дерьмо английское, когда в русском своего хватает... Ну, да, герои - американцы, но они же в переводе... Как всё-таки удаётся этой речи выражать многообразие мыслей и эмоций скупыми на мягкие, щедрыми на шипящие односложными словами... Как всё-таки сложно выразить своё отношение к Сан Франциско... Волшебный город, из которого хочется бежать без оглядки... Какой чёрт опять подсунул штамп! Нет, нелегко быть автором, когда всё, кажется, давно придумано, записано и ничего нового в голову не идёт.
  А герои живут себе, двигаются, разговаривают, обжигаются...
  Наливая кофе, Кэт наклонила голову. Поток волос, раздвоившись, устремился вниз и с обеих сторон закрыл лицо.
  - Занавес, - подумал Джо. - Антракт.
  Кэт продолжала стоять в такой позе, которая вызывала у наблюдателя немедленное строенное желание глубоко вздохнуть, с хрустом потянуться, расправить плечи...
  - Кокетничает, - без особой радости отметил он. - Конечно, заметила, что я подхожу... А окликну - изобразит удивление...
  Джо с раздражением взглянул на каштановую химеру и вдруг обнаружил крошечное колечко волос, прилипшее к изгибу обнажившейся шеи.
  Этот круглый теневой штришок не вязался с прямыми резкими линиями Кэт и трогательно расстраивал гармонию делового рабочего утра. Джо внезапно успокоился, даже как-то обмяк.
  Молодая женщина, наконец, подняла голову и тут же выругалась, обжёгшись вырвавшейся из нужного направления струйкой кофе.
  - Не столько больно, сколько обидно, - жаловалась потом Кэт, смазывая палец кремом от ожога, в минуту добытым Джо. - И всё у меня так... Всегда... Обидно.
  - Сейчас пройдёт, - пообещал Джо. - Хороший крем очень.
  - Забудь о боли, - насмешливо пропела Кэт, передразнивая теле-рекламу. - "Спаситель" с тобой. - Нервно крутанула стаканчик. - Знаешь, моё повышение снова накрылось.
  - Опять обожжешься, - заметил Джо. - И на этот раз больно.
  - Как ты думаешь, почему меня не повышают?
  - Брось, - лениво протянул он. - Не сегодня, так завтра. Стоит ли волноваться из-за лишнего полтинника...
  - Изящные красные "Порше", - отчеканила Кэт. - Нарядные элегантные новые "Порше"!
  - Причём тут моё авто. - Джо глотнул, подумал и добавил: - И почему во множественном числе? Предлагал же я тебе место в моей группе...
  - Да, а потом они будут говорить, что ты меня повышаешь, потому что я с тобой сплю. - Взгляд Кэт влюблённым уже не казался. Скорее, там было написано обычное женское любопытство. - И доказывай потом всему этажу... - Её рот искривила нервная гримаса. - Действительно бы, так пусть говорят, но... - Кэт запнулась и замолчала.
  - Намёки кончились, пошли упрёки, - подумал Джо и поперхнулся глотком успевшего остыть кофе. Злоба и раздражение мгновенно вернулись, с головной болью впридачу.
  - Брось, - вслух сказал он. - И подумай о том, что в моём возрасте есть люди, которые гоняют на "Ройсах"... А в твоём ещё кто-то вынужден грабить банки... - Джо шумно отхлебнул из своего стаканчика. - Или заниматься любовью, деньги вперёд.
  - В моём преклонном возрасте, - подчеркнула Кэт. - В твоём юном возрасте. - Она закурила сигарету, мстительно усмехнулась. - Что ж, банки вполне заслуживают того, чтобы их грабили. - Кэт усмехнулась снова: - А мужчины - чтобы хватать эйдз от продажных...
  - Плевать я хотел на эйдз! - запальчиво перебил Джо. - И не докуривай до основания: там больше всего никотина.
  - Плевать я хотела на никотин, - сказала Кэт. - Хоть бы схватить этот чёртов эйдз и помереть к чёртовой матери!
  Во время обеденного перерыва двадцатипятилетний руководитель группы финансов Джо Торней принимал поздравления в ресторане "Робинзон". Гвоздь программы - традиционное "Happy birthday" - был торжественно преподнесён под занавес. Когда Маи-таи и Пина-Колады были высосаны до последней льдинки, а отбивные обсосаны до последней косточки, к столу медленно приблизились три официанта. Средний держал на вытянутых руках блюдце с изящно оформленным шоколадным пирожным, в центре которого горела махонькая желтая свечка.
  Официанты - юный китаец, крохотная хрупкая филлипинка и густобровый итальянец, - старательно тянули, каждый с присущим своему племени акцентом: "С днём рожденья, Джо Торней...".
  Виновник Торжества смутился, покраснел, дунул, тут же вспомнил, что забыл загадать желание, но огонёк потрепетав погас.
  - Кэт непременно усмотрела бы в этом какую-то символику, - подумал Джо. Он чувствовал себя скверно. Утром Кэт успела испортить ему настроение на целый день, да ещё и ляпнула-таки напоследок на новую рубашку остывшей кофейной жижей, растяпа... С днём рождения не поздравила. И в ресторан не явилась... Скорее всего, просто забыла... Повышай вот таких... С памятью, в которой ничего не задерживается, и с такими же руками, из которых всё валится...
  Джо машинально взглянул на свою белую холёную ладонь. Удлинённые, с крупными чистыми ногтями, одних этих пальцев достаточно, чтобы свести с ума любую женщину. Он вздохнул и кто-то не преминул пошутить по поводу вздохов из-за предстоявшей старости. А когда, наконец, празднество закончилось, и группа финансов вернулась на работу, Джо звякнул домой.
  - Как дела, бэйб, - нежно выдохнула трубка.
  - Устал, - коротко пожаловался Джо.
  - Тебя ждёт праздничный сюрприз, - пропела трубка. - Я надеюсь, тебе понравится.
  - Спасибо. Уже нравится. - Джо потянулся к столу за сигаретой. И тут только заметил на кресле для посетителей со вкусом упакованный свёрток. Джо дотронулся до мерцавшей серым обёртки. Он заметил, что всё ещё продолжает держать в другой руке трубку только, когда услыхал исступлённый гудок, а потом с остервенением швырнул трубку на рычаг и погладил свёрток рукой. Это, конечно же, была обещанная книга Нострадамуса: Кэт тоже увлекалась всякой ведьмовщиной, чертовщиной, гаданиями, предсказаниями и прочими магическими штучками-дрючками. Джо закурил и набрал рабочий номер приятельницы.
  Они пошли на обед через день, после работы. Джо выбрал "Старый Запад", где дринки разносили полуодетые девицы и можно было посидеть в освещённом одними свечами отдельном кабинете.
  Разговор начался с обмена официальными любезностями.
  - Мне очень приятно проводить с тобой время, Кэт.
  - Мне очень приятно это слышать, Джо.
  На самом деле, у неё упало сердце. Предисловие, а главное, - его тон, - Кэт предполагала бы другое развитие сюжета.
  - Я должен поговорить с тобой.
  Она кивнула. Всё уже было ясно, но она хотела услышать приговор от него. Джо ёрзал под её взглядом, но продолжал: - И мне очень не хотелось бы, чтобы этот разговор стал последним в наших отношениях.
  Кэт казалась спокойной и молча смотрела на Джо. Она терпеливо ожидала продолжения.
  - Ты останешься моим другом, правда?
  В его голосе металась надежда. Кэт пожала плечами, но опять промолчала. - Мне очень хочется, чтобы мы остались друзьями, - горячо сказал Джо. - Ты мне нравишься, очень. Давай, все-таки, останемся друзьями.
  - Ты кого-нибудь убил? - Кэт криво усмехнулась. - Ну ладно, не томи...
  - Понимаешь, я этого не афиширую...
  Он опять заёрзал, закурил. Он явно нервничал. - Всё-таки, карьера. Но я не хочу причинять тебе лишних страданий, поэтому решил признаться... - Джо затянулся и надолго замолчал.
  - Решил и прекрасно, - резко сказала Кэт. - Так в чём же твоё преступление?
  - Какое преступление? - он пожал плечами. - И почему это - преступление? Потому только, что большинство живёт иначе и не желает понимать, что не все могут жить одинаково, потому только, что не все бывают одинаковыми от природы и я принадлежу к меньшинству?
  - Понятно. - Кэт принуждённо улыбнулась. - Кажется, я начинаю догадываться... Ты хочешь сказать, что тебя не привлекают женщины?
  - Тише! - Джо огляделся. - Я не хочу, чтобы на работе знали.
  - Признаться, я действительно не догадалась бы сама... Ни за что не подумала бы... - Кэт изо всех сил старалась не показать, что чувствует себя не в своей тарелке. - Но ведь мы живём в Сан-Франциско, - сказала она. - Чего уж тут переживать? С работы здесь за это не увольняют, в тюрьму не сажают, не линчуют...
  - Про тюрьму не уверен, но на другую работу могут не взять. - Джо сидел красный, раздражённый. Спокойствие Кэт было неприятно. Закати она истерику, ему бы это польстило, по крайней мере. - Я и тебе не хотел говорить, но просто побоялся, что ты в меня влюбишься...
  - Я? - нарочито удивленно протянула Кэт. - Это было бы интересно...
  - Должен заметить, что женщины вообще-то имеют такую привычку... В меня влюбляться. Обычно меня их проблемы не волнуют, но ты... - Кэт только улыбнулась, да ещё не без сарказма, и тогда Джо осенило: - Выходит, ты тоже? Как я?
  - Вот уж нет, - Кэт расхохоталась. - Но это же не значит, что я готова увлекаться всеми подряд... С чего ты взял, что я в тебя влюбилась бы? Я и не собиралась.
  - Ты со мной кокетничала, - с обидой напомнил он.
  - Да мало ли, с кем я кокетничала, - она ещё раз усмехнулась, видимо, чтоб добить окончательно. - Люблю вообще флиртовать. Кокетка я, от природы, понимаешь? Слушай! - Её рот округлился, в глазах сверкнуло любопытство. - А вы друг с другом кокетничаете?
  Джо поперхнулся вином и закашлялся. Взгляд его выражал ошарашенность с подмешанной горечью.
  - Но ведь ты же сам начал, - пробормотала она. - Мне жутко любопытно, как это у вас происходит?
  Он осведомился ледяным тоном: - Ты имеешь в виду, как мы делаем любовь?
  - Ну, я не о технике... - Кэт смешалась и взяла сигарету. Она чиркнула спичкой, не заметив зажигалки, предложенной Джо. Демонстративно, что ли...
  Он аккуратно погасил огонь.
  - Послушай, - что это мелькнуло в её голосе? Неужели, надежда? - А пробовал ли ты когда-нибудь с дамой?
  - Меня никогда не привлекали дамы, - тихо сказал Джо. И опустил "до тебя".
  - А вдруг бы тебе понравилось? - настаивала она.
  - Меня не привлекают женщины, - он развёл руками. - Вот ты, например. Могла бы ты спать с женщиной? Пришло бы тебе это в голову? Вот и мне...
  - Но это против Бога, - перебила Кэт. - В Библии же написано...
  - Да кто же меня создал, такого?
  - А ты уверен, что создан, а не стал таким?
  Он опять пожал плечами. Оба молча курили, пока Джо не расплатился. На прощанье Кэт сказала: - Ты не думай, я тебе не судья. Конечно, останемся друзьями.
  Он кивнул.
  - Если хочешь, - Кэт улыбнулась, - я даже могу притвориться на работе, что у нас с тобой... Ну, чтоб никто не догадался...
   - Я был бы тебе признателен, - ответил Джо.
  
  Всю дорогу, пока вела машину, Кэт плакала и думала о Джо. Приехав домой, она включила свет, посмотрела на себя в зеркало, потом вспомнила: сейчас он с другом...
  Она вытерла слёзы и подбежала к телефону.
  - Я согласна, - пробормотала Кэт, услышав протяжное "хеллоу". - Согласна разделить с тобой квартиру.
  
  С Джо они действительно остались друзьями. Проводили вместе обеденные перерывы, свободное время. Ездили вдвоём на Тахо, ходили на лыжах, в Калистоге сидели в минеральном бассейне... Гуляли...
  На работе сплетничали.
  - Странно, ведь живёт он как будто на Кастро... Я был почти уверен...
  - На Кастро, да ещё - с другом...
  - Выходит, теперь он стал лезбиянкой...
  - А она, значит, - педерастом?..
  - Но она явно "straight"...
  - Ну, в конце концов, могли же мы и ошибаться...
  
  Через несколько месяцев, на день рожденья Кэт, Джо повёл её в "Робинзон".
  - Должен поблагодарить тебя, - начал Джо. - В моей лояльности теперь не возникает сомнений.
  - Шеф спрашивал меня, - согласилась Кэт, - не собираемся ли мы пожениться.
  - Если честно, я польщён.
  Джо скосил глаза на входную дверь, наклонился к Кэт и прошептал: - Вижу наших. - Он дотронулся рукой до её щеки и опять прошептал: - Если я тебя сейчас поцелую... Ради шутки, не возражаешь?
  - Я и не ради шутки не возражаю...
  - Оказывается, это не так уж плохо, - удивлённо отметил Джо, продолжая дотрагиваться губами до губ Кэт после слегка затянувшегося для шутки поцелуя.
  - Вот сейчас, наконец, ты меня обидел, - объявила Кэт.
  - Тебе не понравилось? Я должен немедленно повторить попытку, чтобы себя реабилитировать.
  - Я хотела сказать, что до сих пор все, кто со мной целовался, были от этого в восторге, - мечтательно повторила Кэт. - А ты говоришь, неплохо.
  - Я неточно выразил свою мысль, я в восторге... Можно, я поцелую тебя ещё раз?
  - Разве в дверях опять стоит кто-нибудь из наших?
  
  Неизменное трио официантов с неизменной свечой в неизменном пирожном исполнили неизменное "Happy birthday".
  Кэт загадочно улыбалась и не произносила ни слова.
  Джо повертел в руках счёт и нарушил молчание: - А вот теперь я чувствую себя каким-то извращенцем.
  - Нам с тобой противопоказано отмечать дни рождения...
  - Но я действительно должен признаться...
  - Надеюсь, на этот раз не малолетки?
  - А сколько тебе исполнилось?
  - Ага, в таком случае, признавайся: приятно и неожиданно.
  - Вечно вы всё знаете заранее... Насколько всё-таки проще иметь дело с мужчинами... Я чувствую себя предателем, Кэт. Я хочу тебя так, как никогда не хотел ни одного...
  
  - Он всё-таки в меня влюбился! - торжествующе кричала Кэт, влетая в свою квартиру. - Я победила!
  - Поздравляю.
  Ответ был кратким, тихим, ледяным и радости не выражал. Сочувствия тоже.
  Пытливо взглянув на подругу, Кэт обняла её и улыбнулась: - Но дорогая, твои опасения напрасны. Ни один мужчина в мире, - шептала Кэт, - ни один не нужен мне с тех пор, как в моей жизни появилась ты.
  
  СЕАНС
  
  Эмма дошла до буквы "Ф" и сосредоточенно зашевелила губами.
  - Ой, у тебя же ничего не поместится! - Испуганно воскликнула Лиза. - Ещё же прорва букв!
  - Да? - Озабоченно сказала Эмма и округлила глаза. - Представляешь, я совсем забыла алфавит.
  - Можно подумать, выучила эй-би-си, - усмехнулся Толик.
  - Ну, в конце Э Ю Я, - размышляла Лиза. - Там же где-то твёрдый знак, мягкий...
  - Ишь ты, знаки помнит, - не то с сарказмом, не то с восхищением вставил Толик, но Лиза проигнорировала.
  - И ещё куча шипящих, - задумчиво молвила она. - Всегда в конце путаюсь...
  - "Ы" пропустили, - напомнил Толик. - Грамотеи.
  Последней буквой, которая влезла в полукруг, была "Ч", оставшиеся кое-как прилепились по бокам. Пересчитали, оказалось ровно тридцать три.
  - О'кей, - одобрительно сказала Лиза.
  - Вот боюсь, что это вил хёрт, - усомнилась Эмма. - Надо же, как неаккуратно.
  - Доунт ворри, - посоветовал Толик. - Если эти типы найдут "А", то они грамотные, найдут и всё остальное... И всё равно я в это не верю.
  - Сейчас поверишь, - пообещала Лиза. - Сейчас забегает.
  Выключили верхний свет, зажгли свечку, нагрели блюдце, всё по правилам. Эмма и Лиза положили на блюдце пальчики. Толик наблюдал. На устах его играла улыбка.
  - Здравствуйте! - Загробным голосом начала Эмма.
  - Привет, привет, - расхохотался Толик.
  - Ты что? - Испугалась Лиза. - Никого же ещё нет. Их же надо вызвать.
  - Есть здесь кто-нибудь живой? - Почему-то с угрозой в голосе произнёс Толик. - А мёртвый?
  В ответ на молчание, он прибавил, уже игриво: - Хелло, духи!
  Блюдце чуть-чуть шевельнулось.
  - Духи! - Загробно и торжественно произнесла Эмма. - Мы хотим с вами поговорить.
  Блюдце завертелось вокруг своей оси.
  - Сами и шевелите, - убеждённо заявил Толик.
  - Заглохни, дурак, - прошипела Эмма и продолжала гнуть свою линию. - Можете ли вы поговорить с нами? - Вещала она. - Да или нет?
  Девочки напряженно помолчали и Эмма ещё раз отчётливо и внушительно повторила: - Да! Или! Нет!
  Толик беззвучно зашёлся хохотом.
  Блюдце медленно, как будто нехотя, поехало к букве "Д" и остановилось.
  - Спасибо, а дальше? - Шепотом сказала Эмма.
  Блюдце так же нехотя поехало к букве "А".
  - Ол райт. - Из округлостей Лизиной груди вырвался вздох облегчения. - Начали.... Да, а кто это говорит? - Переспросила девушка.
  Блюдце резво, как будто только и ждало этого вопроса, подскочило к букве "Г".
  - Вот теперь правильно. - Порадовался Толик.
  - Г-о-ш-а, - дуэтом прочли девушки, следуя за остановками блюдца.
  - Обшибка вышла, - удивлённо заметил Толик.
  - Гоша! - Воскликнула Лиза. - Что это за Гоша? Ладно, был бы хоть Гриша, тогда Распутин...
  - Попрошу не подгонять факты, - раздался тенор неугомонного Толика.
  - Моего дедушку звали Гоша, - укоризненно, будто все должны были знать, как звали её дедушку, проговорила Эмма.
  - Вот ты и водишь, - Толик подвёл итог: - Сто процентов!
  - Если так, - с чувством заявила Эмма, - садись сам!
  Они поменялись местами и Толик возложил на кромку блюдца грубые, по-мужски очерченные руки.
  - Ну, конечно, - язвительно заметила Эмма. - Теперь его вообще сдвинуть невозможно.
  И действительно, блюдце словно прикипело к столу.
  - Гоша! - Опять игриво позвал Толик. - Ты где?
  Блюдце встрепенулось и шустро побежало по буквам. Слово составило к вопросу неплохую рифму.
  - Мой дедушка никогда не матерился. - Эмма, кажется, не на шутку обиделась.
  - Гоша, а Гоша! - Примирительно сказал Толик. - Что ж ты так ругаешься? Может, лучше поболтаем? По-хорошему?
  Блюдце сконфуженно молчало.
  - Рассердился, - решила Лиза. - Этот придурок, - она кивнула в сторону Толика, - сейчас нам всех распугает. Давай, Эмка, опять вместе.
  - Ясно, водите! - Огрызнулся "придурок". - Я же и виноват оказался.
  Как только Эмма опять прикоснулась к блюдцу, оно дёрнулось и насторожилось, как бы нетерпеливо ожидая вопросов.
  - А теперь кто говорит? - Поинтересовалась Лиза.
  Блюдце горячо сорвалось с места, галопом скакнуло к букве "Д", затем к "В", затем к "О". Проделав этот марш-бросок, оно нерешительно остановилось.
  - Спасибо, а дальше?
  После недолгих размышлений, блюдце медленно поползло на "Й", потом маленько призадумалось и, уже оставив всякие сомнения, уверенно двинулось к "Р", а после - к "А".
  - Двойра. - Прочла Эмма. - Это ещё что такое?
  - А это, вероятно, моя прапрабабушка, - откликнулся Толик. - А ты разве не знала, что есть такое еврейское имя?
  - Первый раз слышу. А дальше?
  Блюдце радостно понеслось к букве "Г".
  - Ага, - протянул Толик. - Опять, значит "Ге"... Ну что ж, "Ге" - оно и есть "Ге", иначе не назовёшь. - Глубокомысленно заявил он и в заключение изрёк: - Во тарелка даёт!Только что не летает!
  - Г-а-д-и-н-а, - целенаправленно объехало блюдце.
  - Двойра Гадина! - Толик покачал головой: - Ну не-е-ет, на мою прабабушку это уже, кажется, не похоже.
  Блюдце потопталось на месте и прыгнуло на "П".
  - Сейчас опять ругаться будет, - шепнула Лиза.
  И не ошиблось. Вышло всё то же непечатное слово.
  - Вот такая Двойра! - Восхитился Толик. - Двойра, а ты что же, других ругательных слов не знаешь, что ли?
  Блюдце быстренько откликнулось в том смысле, что знает ещё то, которое из трёх букв.
  - Ну и Двойра! - Толику сеанс явно начинал нравиться. - Ну и грубиянка! Ай-яй-яй... А ещё?
  Блюдце понеслось дальше.
  - Ты сам дурак. - По буквам прочитала Лиза.
  Эмма высунула кончик розового язычка в сторону друга.
  - Хулиганьё! - Ответил тот. - Странная Двойра какая-то. Ты когда умерла, хамка?
  - 1-2-4-5, - бодро выдало блюдце.
  - Это становится интересным, - процедил Толик. - Некая Двойра Гадина в 1245 году говорила на современном русском языке... А вот скажи мне, Двойра, раз уж ты такая грамотная, какая кличка была у нашего математика?
  - К-О-З-Ё-Л, - с готовностью отвечало блюдце.
  - А вот и нет! - Торжествующе воскликнул вопрошавший. - Это физика так звали.
  Но блюдце не дало ему отпраздновать победу и уточнило: - Т-Ы-К-О-З-Ё-Л.
  - Ну это уж точно опять Эмка двигала.
  - Да не двигала я!
  - Всё равно не верю! Кто-то из вас двигал!
  Все зашумели разом, Толик в сердцах выдвинул идею, что, если они не хотят все перессориться, пора что-то делать и вообще что-то стало холодать. Девушки согласились и одновременно встали из-за стола. На прощание Толик дал стеклянному обидчику хорошего пинка. Троица двинулась на кухню, перестав обращать внимание на злосчастное блюдце, которое с каждым оборотом тормозило ход вращения, делая короткие остановки поочерёдно на трёх буквах: С-О-С!
  
   1986
  
  Страшная месть или размышления у компьютерного экрана
  
  Елене Литинской - с любовью и благодарностью
  
  Слушай, ну хватит уже! Да убери ты руку! Сколько можно хватать несчастную скулу! Ну болит, но не так ведь страшно, как в первые дни. Пройдет и это, и тем скорее, чем меньше будешь дергать. Немедленно сконцентрируйся и вернись к работе!
  Приказы приказами, причем только мысленно, а наяву писательница Н задумчиво сидела в напряжённой позе, тупо уставившись на экран компьютера. Положение спины не менялось уже, пожалуй, второй час. Руки то и дело взмывали над клавиатурой, но тут же безвольно опадали, так и не дав ни одному пальцу прикоснуться не то, чтобы к букве, - даже к запятой. Когда бы на странице нового файла не чернело заглавие "Страшная месть", этот почти пустой прямоугольник на голубом фоне монитора мог выглядеть белым флагом от литературы.
  - Нехорошо получается...- корила себя Н. - Не отходя от названия, а уже плагиат...- Тут же сама с собой спорила: - А собственно говоря... У Николая Васильевича своя, у меня - своя, тоже должна быть страшной. Никакой чёрной магии, никаких отрубленных рук, никаких вампиров с вурдалаками... Или, наоборот, взять да и понапихать туда... И вампиров, и оборотней, ещё шпионов, маленькая рыбка съела большую... О! - лицо Н. скривилось в саркастической улыбке. - Пришельцы из параллельной вселенной... А пуркуа бы и не па... Все о пришельцах, и мы о пришельцах... С миру по нитке, глядишь, рассказец выйдет, а то и повестушка... С чёртовой тучей пришельцев...
  Вернее, наоборот, в наше время стараются больше о попаданцах... Сейчас почему-то путешественники бросились не в нашу черную дыру, а в иные... даже не вселенные - выдуманные, непременно магические реальности... В родной юниверсии стало скучно, зато интересно отсюда, в какие-то чужие неизвестные миры, где в итоге, несмотря на чудеса, оказывается все то же самое, только еще похлеще... Куда там пакостнее, сеньора? Неужто вам мало? А не о себе сейчас... Итак, бэк ту арт... К чему же сии современые веяния? А для чего кому-то нестись, незнамо откуда, за тридевять земель в адовую пороховую бочку? Чтобы тут что? Бэ... Она изобразила рвотный рефлекс.
  Вернемся к действительности. Поднатужился Хемингуэй и запустил на несколько страниц чучело собачки... Что позволено Хемингуэю, за то меня...
  Н. горько усмехнулась и занесла руки над клавишами, будто решившись с какой-то из них начать, но тут же безвольно уронила пальцы.
  Если шлёпать по сюжету, - размышляла Н. - Без изысков. Некий Тартюф в юбке творит ряд хитрых козней своей подруге. Этакая Тартюфа случайно налетела в магазине на Димку.
  Первый стоп. В классической развязке правда всплывает наружу, Зло наказано, Добро ликует. Кто сказал, что концовка не имеет право быть другой? Никто. Но не имеет. Аксиома - и никаких доказательств. Венец действия - всплеск добра, хотя бы намёк на надежду обязателен, иначе зачем огород городить... Выходит, в данном случае героиня должна воссоединиться с Димкой, несмотря на происки Тартюфы. Но можно ли считать Добром воссоединение героев, а вдруг это и окажется именно Злом?
  Н. машинально погладила скулу и убедилась, что вроде уже не больно,
  Почему выдуманные финалы стараются уйти от настоящих? Опять-таки, смотря что считать завершением, да и что - очевидностью. Раз Тартюфа мешает героине с Димкой, то по всем законам литературы челюсть в конце должна болеть у подлой бабы, а героиня с Димкой счастливы отныне и вовеки веков. Явь? Фантазия? Пародия на жизнь? Виртуальная, блин, реальность?
  Очередная усмешка вышла желчной.
  А пусть тогда отрицательный Димка спокойно даст жару Тартюфе за сплетни, вот какой плохой Димка, нам такие не нужны, пускай Тартюфа это счастье и имеет, только месть получится откровенно хилой. Подумаешь, морду набили, причём за дело. Вот почему Тартюфы всегда уверены в себе? Это она-то уверена в себе? Ну в своей правоте... Но в жизни ей ведь физиономию не начистят, а как раз наоборот, чмок туда - чмок сюда, причем со всеми, не только с самыми бездарями... Если же всё-таки именно врежут, да конкретно ей, можно ли считать это актом добра? То есть, оно казалось бы благом для меня, в смысле, мне было бы приятно знать, что больно Тартюфе, а не мне... Ах, положительная ты моя...
  Н. вздохнула, а выдох обернулся чуть ли не стоном. Снова погладила правую скулу, потом оттопырила её языком и посмотрелась в экран монитора, уже успевший затемниться, как в зеркало. В чёрном экране синяк не отразился, но Н знала, что ещё заметен.
  Итак, ваш выход, мадам. Делайте уже хоть что-нибудь. Со всеми вытекающими.
  Почему опять сомнения? А вот. Во-первых, имеет ли право писатель на собственный, причём открытый читателю, суд над Добром и Злом? Да, имеет в своём творчестве, поскольку является творцом такового. Нет, не имеет, поскольку творец не судья и не может им быть. Не должон. Не судите, да не судимы...
  Хорошо, сдвинулись с места и пошли дальше. Это называется - сдвинулись? А ведь вот ещё и во-вторых: имеет ли моральное право само произведение отражать жизнь зеркально, показывая не собирательный характер, а живого человека, которого легко узнать? Этакую фотку, ведь до такой степени выразительный, яркий и при том четко с натуры, - кажется, пока ещё ни у кого не получилось. И, возможно, не надо, чтоб получалось. Скучно, наверно. Или, наоборот?
  К тому же, в-третьих, это означало бы право отдать на заклание публике не вымышленную личность, а собственного врага. Вот, дескать, эту грязную редиску надо осудить и отстранить. Слушайте все, присоединяйтесь к борьбе за правое дело, кто не с нами... Б-р-р... Вперёд к избиению младенцев, то есть, Димки, потом Тартюфы. А заслужили. Только кому от этого станет легче, тоже непонятно... Мне точно будет скверно, загрызу ведь сама себя... Худо будет, дальше некуда... Засамобичую...
  Плохо дело, - тоскливо подумала Н. - Лучше не философствовать. Итак, вернёмся к сюжету. Димке выглядеть ай-ай-ай, каким чудовищем, следовательно, добрым молодцем рисуем Олега? Героиня и Олег хорошие, все остальные ни рыба, ни мясо, Тартюфа дрянь, Олег бежит Тартюфы, как чумы. Долой Тартюфу! Пришли к тому же. Ату её! Пли-и-и!
  Глаза Н наполнились слезами.
  Срочно нестись к Димке подставлять левую щёку...
  Насколько всё было проще, скажем, во времена инквизиции. Анонимное письмо опускается в специальный ящик. Такая-то - такая-то - ведьма. Проверьте. Или донос соответствующим органам, естественно, анонимный. Мол, враг народа, совесть не позволяет умолчать. И все дела. И всё шито-крыто. А тут? Когда не угрожает не только костёр, не только лагерь, но даже увольнение?
  А, может, это идея? Действительно, взять и запустить героиню, скажем, в какой-нибудь отдел какой-нибудь конкретной фирмы, чтоб она там выбилась в начальники, делая подлости всем, кто подвернётся? Сделать главную героиню Тартюфой. И никаких Димок, никаких Олегов... Чужой мир бизнеса. Тогда никто никого не признает... Но такая ситуация требует про фирму, деловые отношения...
  Н. в ужасе замахала на экран руками.
  При любом раскладе остаётся одно "но": для того, чтобы публика узрела в герое отрицательного типа, надо продемонстрировать его коварные поступки, а как? Каким образом из обыкновенного, например, телефонного разговора, получается низость?
  Не умею я этого, - с некоторой даже гордостью призналась себе Н. - Непременно выйдет грубо и слишком прямолинейно. Не умею. Не гибкая я такая... Диалог мне этот просто не составить... Вредная баба делает гадости другой бабе. Такой же мерзопакостной? По закону конфликта, если Тартюфа плохая, значит, жертва обязана быть хорошей, иначе откуда возьмётся борьба Зла с Добром. Но об этом потом, допустим, ху есть та, кто не Тартюфа, решим позже.
  Теперь, как Тартюфа должна уметь разговаривать, чтобы плести интриги, в глазах знакомых оставаясь при этом незапятнанной? Идиотка! - обругала себя Н. - Ты выслушивала её часами, неужели не знаешь, какими словами она опутывает душу и при этом получается красиво? Нет, о работе не выйдет, даже время тратить не стоит.
  А вот в магазине, допустим, легко. Например, вот так.
  - Димуля, ты ли это? Какая встреча! А где же твоя Н?
  А Димуля в ответ: - Пошла вон, такая-разэтакая, не лезь в душу.
  - Димочка, что ж ты хамишь, я же к тебе из лучших порывов...
  - Без тебя тошно.
  - Ага, значит, ты всё узнал. А я-то тебя всегда жалела, ну сколько можно из себя дурака строить, подставляться, рога носить...
  - А ну говори, бля!
  - Ой, ну ты же знаешь, что не в моих правилах, тем более, она моя подруга, я решила, ты сам правду узнал.
  - Говори, сука, не то челюсти повыбиваю.
  - Какой ты грубый, Димуля, а я-то тебя жалела.
  - Скажешь, что знаешь, или нет?
  Хватание за шиворот, следом добровольное признание, вроде от страха, с просьбой только никому не передавать. Слезную челобитную непременно, Тартюфа всегда использует этот прием: во-первых, придает ей честности, во-вторых, порядочности, в-третьих - вроде бы она сочувствует... Как же... Тыщу раз сжалилась с соплей в голосе... Следом правдивый рассказ о том, как дурачка Димку просто-напросто использовали для того, чтоб забыть единственного возлюбленного, Олега.
  И всё. Димка, обгоняя траффик, торопится домой и разносит удостоверение личности не Тартюфе, заслужившей наказание за сволочизм, а любимой женщине за попытки разобраться с собой. Примерно, в таком духе. Развлекательный рассказец... А то и повестушка... Раскрытие отношений с Олегом может потянуть на несколько глав... Дальше о романе с Димкой... Зависть Тартюфы... Метания жертвы...
  Так. Что это такое! Тартюфа, жертва... Давно пора дать героиням человеческие имена. Скажем, назовём Тартюфу как-нибудь... Ну какое придумать имя, которое асоциировалось бы с пакостливой завистливой тёткой?
  Н вздохнула, на этот раз зловеще. Назови свинью Изольдой. Народ обхохочется. Опять же, над кем смеётесь. Ай-ай-ай, неужели по-прежнему штампуем от Николая Васильевича... Можно подумать, он сам от Александра Сергеича не драл... Нагло врешь собственной душе: учился, было такое дело, а ты что творишь? Стыд и позор! Трижды фи: за образ мышления, язык и по инерции. Еще и эту вершину красноречия "целиком и полностью" не забудь. Все, ха-рэ, больше не буду, - покаялась Н в потолок и продолжила мысленный диалог сама с собой.
  Легко представить себе обильные слёзы на некрасивом лице Тартюфы. Или лучше пусть выглядит красавицей? Разве красотка-прелестница не способна быть носителем Зла? Избито-заезжено, стереотип шпионских-приключенских-яких-не-яких фильмов, значит, не будет Тартюфа даже мало-мальски привлекательной. Отрицательный тип, к тому же отталкивает внешностью... Тоже, между прочим, стереотип ещё какой... А все давно превратилось в пошлятину, вся литература, если подумать... Хоть и уродливая старая скупердяйка... Зато Фёдора Михайловича. За что, за то?
  Н. нервно расхохоталась. - Ладно, детали, потом решу. А вот с чего начать? С маленьких глазок редиски (а, может, всё-таки дать ей большие? Перебьётся, на то и редиска, или нет?)
  Н. расхохоталась истерически.
  Пойдём с другого конца. С названием, кознями и портретами разберёмся, воспоминания свежи... Как хороши, как свежи, блин! И оставь свой фэйс в покое... Профиль тем более... Заживает - и слава Богу. А всё же, интересно, сколько ещё гадостей наделает Тартюфа прежде, чем получит по заслугам? Да ведь уже получает, ведь она - самый несчастный человек, какого только знаю.
  В принципе, не о том сейчас речь, а о том, как всё-таки строить сюжет. Приехали! - горько упрекнула себя Н. - Уже фабулу склеить не умеем. Изобрази всё, что связано с Тартюфой за последние десять лет, вот и всё. Не просто сюжет, а длинная цепь интриг. Каждый раз, когда обошли твоё имя, потому что любимая подружка сумела красиво шепнуть в нужное ухо.
  Очевидно, изображая тот, самый страшный раз, ни в коем случае о рукоприкладстве, чтоб никто никого не узнал... Значит, так: Димка случайно забрёл в магазин... Один... Готовый слушать... Взвинченный до предела... Брошеный и обиженный Димка... Дальше - выше-очерченный диалог... Кстати, насчёт брошеный - это ещё бабушка на сколько-то там сказала, тут ещё додумывать в процессе, кто кого бросил... Но всё-таки завязка.
  А потом потихонечку история с самого начала... С Олега... Или со скулы? С того момента, как несчастная Н схватилась за щеку и охнула от боли... То есть, наоборот, охнув от невыносимой боли, схватилась за лицо...
  Н снова рассмеялась, на этот раз саркастически: - Только же что решила без рукоприкладства, нельзя про мордобитие, значит, какое-нибудь другое унижение... Например, Димка явился на вечеринку с новой дамой... А там Н. А что? Вполне. И никакого избиения. Или ещё скандал между Н и очередной пассией... Опять же спровоцированный Тартюфой прямо там... Такая сцена на балу, только без вальса, зато с клочьями выдранных волос... Или все-таки очередной пассией сделать Тартюфу, да и хрен с ней, пусть хоть в рассказике получит это сомнительное удовольствие...
  А ведь Димка всегда чувствовал, как мечтает о близости с ним Тартюфа... Интересно, каким образом срабатывает это у неё в голове? Хочу Олега, потому что в него давно уже влюблена Н? Хочу Димку, потому что теперь Н с ним? Или как-нибудь эстетичнее? Например: какие качества необходимы Олегу, чтобы в него до одури втюрилась Н? Надо мне с ним поговорить, понять, а вдруг действительно что-то есть? Н неожиданно бросилась в любовь с Димкой, который совсем, прям-скажем, не Олег. Или и в нём что-то нашла? Что-то! Да из него прёт мужская сила! И всё. И этого достаточно, чтобы всё переступить, на всё пойти, лишь бы разбить, лишь бы не видеть чужого счастья... Неужели так Тартюфа, в самом деле, рассуждает?
  Н резко встала и двинулась на кухню, нервно разминая в руке сигарету. А Димку-то, Димку как назвать? Его же под любым именем, и в собирательном характере узнают, если изобразить, какой есть, даже не вспоминая о злосчастной скуле. А не изображать - образ не раскроется. Такой яркий, такой притягательный, такой желанный негодяй. Да на самом-то деле вырисовывается что негодяй не Димка, а именно героиня...
  Нет, господа, не виноватая я... Кто повинен... Мы не рабы, рабы не мы... Так-так-так, если уж совсем честно, а лживо вроде и незачем, носителем добра получается как раз Димка, а избиение - это именно его страшная месть...
  Значит, бор-р-рбу с боксом оставить? Как же без мордобоя-то? Скучновато вообще-то без драк русскому читателю. Плохой человек, бьёт свою женщину, вернее, уже не свою... Вернее, уже и не плохой, а доведённый до отчаяния... Пусть даже и виноватую, что ж, даме - и кулаком в лицо? Значит, узнают так узнают! Пускай и ему мало не покажется. И назвать Анатолем! Убиваем двух зайцев, образа создавать не надо, всё априори ясно. Ну и на фиг тогда рассказ затевать, роман давно написан...
  Н заметила, прикуривая, как дрожит рука.
  Страшная месть! А интересно, кого представлял себе Лев Николаевич, изображая Курагина? Кому мстил? Что за Димка того века? Как получился этот не первой степени герой таким живым, если не был списан с натуры? То есть, наоборот. Не выходит так с натуры, скорее всего, всё же собирательный. Не просто Димка, а смесь Димки с вурдалаком... Что ж делать-то? С классиками тягаться? А я? Зачем тогда я?
  Не туда, не туда понесло! Отставить внутренние монологи и возвернуться к Тартюфе. Как её всё-таки там? А героиню? А того же Димку? Хороший, плохой, это уж читателям разбираться, что хотел сказать автор, кто там жертва, кто палач.
  Н. не заметила, как стала рассуждать вслух. - Ага! Вернулись к жертвам и палачам. Лучше быть жертвой... А если подумать? А если подумать, палач должен обладать особым душевным строем... Все же знают, например, что тираны пережили в детстве много унижений... Тартюфа пережила в детстве много обид... Отца не помнит, мать предпочла бы забыть... И ту экзекуцию до кровоподтеков за невыученную таблицу умножения... Это кем же надо быть, чтоб бить своего ребёнка, маленькую девочку за какую-то паршивую таблицу умножения... И маленькая девочка вырастает Тартюфой...
  А Димка рассказывал, что пьяный папаша избивал его ремнём каждый день с пяти годков до семнадцати лет... В семнадцать парень ушёл из дома навсегда, без оглядки, чтоб никогда больше не видеть родителей... Боже мой! - Н заломила руки, сердце её сжалось. - Двенадцать лет ежедневных ожидаемых побоев! Бедный Димка, понятно, что он вырос таким, каким стал. Двенадцать лет детства, обращённых в тюрьму и пытки... Разве не самые настоящие пытки - каждый день идти домой, заранее зная, что быть битым... Двенадцать лет синяков на синяках... И мать, старавшаяся приходить с работы попозже, чтобы не ведать. Интересно, что эти двенадцать лет заставили Димку возненавидеть больше почему-то именно женщин... То есть, он сам считает, что женщин любит, но для него каждая женщина символизирует предательницу мать.
  Н поняла, что совсем скверно. Так худо, что в памяти всплывает встреченная в парке девочка с отцом. Маленькая, сколько ей? Пять? Семь? По лицу видно, что зверушка. Затравленная забитая зверушка. И мачо - глава семейства. Таких же немедленно надо докладывать. Не трусить, не отговаривать себя тем, что нет доказательств, а звонить в соответствующие инстанции. Что выйдет из той девочки? Ведь на лице у неё было написано, что отец не только избивает, но ещё и насилует. Такое детское личико, обезображенное угрюмой гримасой агрессии, хитрости, да что там - настоящего голода, и духовного, и обычного недоедания... И тупой безнадёжности... А куда звонить? А опять же доказательства? А если просто плод воображения и пострадает хороший человек? Вот так Димка и жил, и родная мать знала и ничего не предпринимала... И никакого выхода...
  Н подошла к зеркалу. Выбитая скула поставлена на место и почти не болит. Никто не узнал. Стыдно ведь про такое рассказывать. Кому расскажешь, что близкий человек вдруг однажды превратился в страшного зверя и замахнулся. Взмахнул рукой и покалечил, а потом плакал и твердил, что от большой любви... Поверила бы в это Тартюфа, обезумевшая от зависти, видевшая Димку только красивым и обаятельным... Интересно, Олега тоже бил отец? Однажды Олег рассказал, как тащил папулю на своих плечах через весь город. Пьяного в дымину. И как престарелая проститутка, первая его женщина, бахвалилась тем, что и его батя был её клиентом... Что пережил Олег? Он ведь не стремился поделиться переживаниями, только факты, скупо несколько голых фактов... И обзаводятся, в свою очередь, наследниками Димки да Олеги...
  А начиналось всё просто. Та, самая первая обезьяна взяла в руки камень не просто так, а для того, чтобы от беспомощной обиды на более сильного зверя наказать собственного ребёнка. Выместить злость. Вот тебе и вся борьба Добра со Злом. Начало всех начал. Вернее, не совсем так. Первым мотивом к хватанию камня было научить своего ребёнка отбиваться от диких зверей. А от "научить" прямая дорога к "проучить", а там уж, конечно, рядом и "наказать".
  Опять не туда заносит, - плача думала писательница Н. Надо как-то выходить из этого. До чего же подлая штуковина - это наше человечество. Вся история - потоки крови, сплошная подлость и избитые детские тельца... И выбитые мужскими пятернями скулы женщин... И гневная любовь мужчин... Плохо дело... Не выйдет страшная месть... Плохо пахнет... Это не месть, а дерьмо какое-то... бесконечная спираль обид и местей...
  А в самом начале у самых первых родителей было два сына, один из которых убил второго... Тот, убитый, не оставил детей, не успел... Следовательно, все мы являемся наследством второго? И в каждом из нас заложены гены завистника-убийцы?
  Н вернулась к компьютеру, стёрла прежнее название и вывела: Беличье колесо для потомков Каина.
  
  
  Вальс
  
  За какую провинность великолепного града его названием нарекли маленькую уличку Молдавского захолустья? Впрочем, по-сравнению с другими, Сорокские улицы хоть относительно чисты, если не считать разбросанных, где попало, навоза и дохлых кошек.
  Так говорит бабушкина соседка слева тётя Фаня. А тётя Фаня знает все: она учительница. Её дочь Сабина уже почти взрослая, умная и рассудительная девочка, читает книги даже, сидя на горшке. Тётя Фаня, в отличие от других тёть, не орёт и не ругает дочку сволочью. Поэтому Пуське нравятся соседи слева. Каждое утро оглашается её звонким приветствием: - Доброе утко, тётя Фаня!
  Не то, чтобы большая четырёхлетняя девочка не выговаривала букву Р, нет, Пуська всё прекрасно говорит, и даже поёт, почему-то удивляя этим незнакомых, но просто любит дурачиться, притворяться маленькой. Когда совсем вырастет, Пуська станет артисткой: ей нравится представлять и выступать. Вот и представляет.
  Улица Ленинградская тянется от улицы поэта Пушкина до парка Победы. От Пушкина, книгу сказок которого Пуська в свои четыре года прочитала и даже запомнила наизусть, а читать Пуську научил папа, когда ей было три, она знает, что в каком-то другом сказочном мире все люди делятся на хороших богатырей, коварных ведьм и прекрасных принцесс. В Сороках же никого такого не бывает, водятся только евреи и гои. Пуська ещё не понимает, что такое евреи, а вот про гоев она знает, что те торгуют на базаре малиной и живыми курами. Сорокские женщины громко рассказывают друг другу, как покупать у гои курицу: самое главное - подуть курице в попку. Раньше Пуська и не подозревала, что у курицы бывает попка, потому что ведь это место для того, чтобы ходить по-большому, а как же курица вытирается? И вообще, где берёт для этого кусок газеты? В жизни всё так сложно, не то, что в сказках.
  В улицу Ленградскую втыкается сверху маленькая Кишинёвская. Ступеньки, покосившиеся стены, неприятные запахи. На самом верху книжный магазин, где папа покупает Пуське книги. Чуть ниже - кривобокий маленький домик, который Пуська старается обходить, как можно подальше. Там живёт ребе вот с такой седой бородищей. Ребе на самом деле шойхед, но настоящего ребе убили немцы вместе со всей его семьёй, школой и синагогой. Если и этого убьют, тогда больше никакого ребе в Сороках не будет, потому что его неоткуда взять. Шойхед сделался ребе, но остался немножко шойхедом тоже и живёт со своей женой. Они всегда приветливые и раньше Пуська их любила, но в один страшный день ребе зазвал её в гости: - Хочешь зайти, посмотреть, как я режу курей?
  Пуська - девочка вежливая, да и кто мог подозревать, что будет? - и она вошла. Ребе привёл её в комнату, где квохтало много куриц и сильно воняло. Тётя Фаня говорит, что слово "воняет" некультурное, надо говорить - "пахнет". А как же тогда отличить? Пахнет - это ведь что-то хорошее, например, от мамы пахнет мамой, новая книга пахнет свежей краской или конфеты пахнут шоколадом, а как же понять, что воняет, если говорить - "пахнет"?
  В той комнате Пуське сразу же сделалось плохо, она захотела убежать, но постеснялась сказать, только тоскливо смотрела на ребе недетскими глазами. А ребе неторопливо надел фартук, схватил курицу и взмахнул рукой. На этом Пуська закрылась ресницами, но обезглавленная курица рванула по комнате, разбрызгивая кровь, и Пуська поняла, что воняло кровью, что вежливый ребе просто-напросто убийца, злодей из страшной сказки, и если Пуська шевельнётся, он и ей тут же снесёт голову с плеч. В сказках всегда сносят голову с плеч, и Пуська раньше этого не понимала, а теперь вот поняла. Раз человек способен зарубить живое существо, то что ему стоит точно так же хватить этим огромным ножом по шее беззащитного ребёнка? Девочка так и окаменела, зажмурившись. Потом её выпустили, сунув в руку корзинку для бабушки. Ребе на прощание упрекнул: - А зачем же ты согласилась смотреть? Сама виновата.
  Нельзя отрицать собственной ответственности, но по дороге Пуська всё равно сунулась было со своими горестными впечатлениями к первой же попавшейся навстречу тёте. Та укоризненно сказала: - А бульон ведь любишь?
  Вышло, что опять же девочка сама виновата. Кстати, та тётя ошиблась: как раз бульона Пуська не любит, и связи между курицей и противным супом не видит, а когда палят, а потом общипывают перья, сбегает, потому что с детства ненавидит любую вонь. Всё-таки лучше больше ни к кому со своим мнением по поводу ребе не соваться. А когда бабушка ещё пошлёт её с кошёлкой, в которой, Пуська знает, горестно бьётся обречённая курица, девочка наотрез откажется. В обязанности маленьких детей входит носить курей к шойхеду и обратно, так что всё-таки снова приходится идти, но не дальше ребиного порога, где Пуська с ужасом ожидает, мучительно стараясь не думать о том, что сейчас происходит в комнате, но всё равно думает и вся сжимается от страха. Потом жена ребе выносит кошёлку, а в ней завёрнутый в газету куль. Пуська несёт кошёлку, далеко, насколько позволяет детская ручка, отстраняя от себя мёртвое тело. В следующий раз девочка потихоньку пытается развязать куриные ноги, едва отойдя от дома, но бабушка настигает и ловит почти освобождённую пленницу, чтоб быстренько водворить обратно в кошёлку. Это уже последний раз: больше Пуську не нагрузят страшной ношей и к ребе не отправят.
  Но в Сороках и без ребе достаточно много неприятностей для маленькой девочки. Ещё выше уличка совсем кривеет, там живёт ужасный, похожий на гору Арка с маленькой страшненькой женой. Об этом Арке ходят чудовищные слухи, что он продавал евреев немцам за деньги. Тут Пуська ничего не понимает: одно дело продавать курицу на базаре и совсем другое дело - продавать человека человеку. Интересно, а немцы тоже дули в попку евреям, которых покупали? И кто такие немцы, если они не евреи и не гои? Нет, всё это Пуська узнает потом, а пока на всякий случай боится Арку и тоже старается обходить. И его детей, замурзанную Баську с тупым маленьким лобиком и старшего Шмулика лучше опасаться, особенно Шмулика. Противный мальчишка. У него тоже тупой маленький лобик и квадратный подбородок, вечно облитый зелёнкой и сверху ещё присыпанный белым порошком стрептомицином. От одного вида с души воротит. Но ведь это ещё не всё. Шмулик постоянно ошивается через дорогу над книжным магазином и грозит Пуське куском балиги. А балига, между прочим, - это не что-нибудь, а огромные лошадиные какашки. Лошади тянут посреди улиц свои подводы, убивают кошек и делают по-большому прямо на месте, иногда даже не останавливаясь, причем без никакой газеты. Шмулик возникает неожиданно и всегда с куском балиги в руках. Пуська знает, что сорокские хозяйки употребляют балигу для побелки, но чтоб вот так нeразлучно держать при себе в голой руке и грозить швырнуть - нет, этого Пуське не понять, она только старается одна туда не ходить. Однажды Шмулик пригрозил девочке, что когда-нибудь поймает и увидит её глупости. Пуська очень испугалась и крикнула через дорогу же, что хоть и не ябеда, а всё же наябедничает маме, если Шмулик захочет посмотреть её глупости, которые на то и глупости, чтоб никому не показывать. Тот отстал и с тех пор молча демонстрирует девочке грязный кулак или всё ту же балигу, даже когда Пуська идёт с папой, спрячется за кем-нибудь из взрослых и из-за спины выставит.
  Вот на Ленинградской улице никакого книжного магазина нет. Зато в летние вечера всё вокруг заполнено ароматом метеолы, а днём варят сливу. Аккуратный дымок простирается вверх из каждого двора. Пахнет сладостью и горечью одновременно, Пуська любит запах этого дыма. Дедушка сбивает бочку (цоок-цоок-цок-цок-цок, потом опять сначала: два длинных, три коротких, под эту своеобразную музыку можно даже танцевать), а бабушка мешает повидло в тазу. Одинаковые тазы на одинаковых треногах стоят во всех двориках, на которые нарезана Ленинградская улица. На ветру дым мечется и беспорядочно смешивается. Сегодня тихо, дымовые столбики направлены точно вверх и от бабушки, и от тёти Фани, и от тёти Ривы. Каждый занят своим делом, только Пуська скучает и чувствует себя заброшенной и одинокой... Стоп, одного столбика не хватает. Из последнего двора справа, где живёт Цоцыха. Цоцыха не варит повидло, значит, тоже скучает и чувствует себя одинокой. Туда и направляется Пуська.
  Сначала дом, где живут тётя Рива и её сын Сюня. Там ещё вообще-то много народу живёт, но бабушка с ними в давней ссоре, так что Пуське общаться с этим двором не велено. А дальше живёт девочка Беллочка, которую для того, чтобы отличить от двоюродной сестрички, называют по имени-отчеству: Белла Исаковна, хотя Беллочке всего шесть лет. Она очень милая, никогда не дерётся, никого не убивает и не угрожает никакой гадостью. У Беллочки пышные волосы и три аккуратных бантика: два на косичках и третий на макушке, чего почему-то не полагается Пуське, хотя ужасно хочется. Мама считает третий бантик ненужным, а вот Пуське он очень нравится. Сегодня Беллочки не видно, только у калитки сидит её бабушка и трясёт седой головой. Пуська вежливо здоровается, но так тихо, что сама едва слышит своё "здрасьте". Старая Перл трясёт головой, смотрит куда-то поверх Пуськи и не отвечает на неслышное приветствие. Пуська не решается отодвинуть старушку, чтобы через калитку проникнуть во двор к Белле Исаковне, где тоже варят сливовое повидло и поднимается сладкий дым. Бабушка рассказывала, что старую Перл, когда-то молоденькую голубоглазую красавицу, жених, бабушкин старший брат, привёз из Польши. А видала Перл в Польше страшные погромы, потом, уже в Сороках, пережила войну и гетто, потому теперь сидит у калитки, трясёт головой и никого в упор не видит. Пуська проходит мимо, прямо к жуткому, похожему на избушку бабы-Яги домику.
  Цоцыху Пуська тоже никогда не видела, но думает, что, наверно, хозяйка баби-ягиной избушки и сама похожа на бабу-Ягу, иначе зачем бы ей такой домик, весь забитый-заколоченный, двор по уши зарос травой, а окна покрыты пылью и дохлыми мухами в паутинах. Мух в Сороках много, особенно летом. Их гоняют полотенцами, тряпками и чем попадёт, хлопают специальными мушиными хлопушками, а у некоторых даже висят клейкие ленты, и мухи на них попадают. Получаются своеобразные узоры, иногда даже очень красиво, особенно над обеденным столом. У Цоцыхи такой ленты нет, а возможно, Пуська просто не может рассмотреть, так там всё темно и пустынно.
  И через забор тоже ничего не увидишь. Только приглушённые звуки откуда-то из глубины дома... Амурские волны... Раз-два-три... Раз-два-три - это вальс.
  Про Цоцыху говорят всякое. Не так, как про ужасного Арку, но шёпотом и с какой-то неловкостью. Что-то такое случилось раньше, когда и ребе с женой, и Арка, и Цоцыха с мужем жили в гетто, и Цоцыхин муж как раз стал одним из проданных немцам евреев. Беллочкина мама, тётя Феня, жила в том же гетто, но никогда ни о чём не рассказывает. Тётя Феня вообще-то хохотушка, часто смеётся, а раз молчит, значит, ничего весёлого об этом гетто не расскажешь. А вот Цоцыха, говорят, после пережитого тронулась, иногда гоняется за Аркой, проклинает его детей и кричит, что всё равно достанет этого подлеца.
  Пуська не видела той погони с проклятьями, но много о ней слышала. Однажды тётя Феня очень серьёзно заявила: - Но ведь она права.
  Остальные Цоцыху избегают. Пуська, во всяком случае, никогда не замечала, чтобы кто-то разговаривал с ней. Всегда о ней.
  - Мужа похоронила, а сама патефон крутит! - жалуется бабушке на Цоцыху жена ребе, а её муж, куриный убийца, рассказывает такой анекдот: - Подаёт Цоцыха мужу бульон, а тот спрашивает: "А это что"? И показывает сваренную мышь. Цоцыха смотрит, смотрит, и пожимает плечами: "Это же наша мышь!". И все смеются. Пуська не понимает, что тут смешного, и размышляет по поводу сваренной мыши. Но папа тоже засмеялся и ничего не объяснил. Папа часто смеётся. Раз Пуська спросила у него, откуда она взялась, и он тоже смеялся. Даже мама смеялась. Пуська тоже стала смеяться вместе со всеми, просто за компанию, но потом папа рассказал, что Пуську вынули из маминого живота, и ей стало не до смеха. Девочка задумалась: что же выходит? Пуська осторожно спросила родителей, а как тогда она попала в мамин живот? Тут все ещё больше расхохотались, и опять никто ничего вразумительного не ответил. Пуська долго размышляла, пытаясь найти ответ на простой вопрос: откуда берутся дети, но так и не нашла, потому что взрослые смеялись, а дети все отвечали по-разному: кого-то, как курицу, купили на базаре, кого-то нашли в капусте, кого-то принёс аист, ладно, но что было до базара, до капусты, до аиста? И никто не знает, даже учительница тётя Фаня.
  В конце концов, бабушка сказала: - Перестаньте морочить голову ребёнку.
  На этом тему закрыли, так Пуська и не проследила своё начало дальше маминого живота. А жаль, главное, и спрашивать больше некого.
  Музыка за калиткой закончилась и началась было сначала. Беллочка показывала, как надо крутиться в вальсе, и Пуська пытается воспроизвести её движение. Раз-два-три... Старая Перл в такт трясёт головой: - Раз-два-три...
  Калитка внезапно приоткрылась. Выглянула тётя в огромных сандалиях. Пуська едва успела замереть на месте. Неужели это и есть Цоцыха? Вроде ничего общего с бабой-Ягой. Почему эта тётя ни с кем не дружит? Почему она сидит, закрывшись одна, и ни с кем не разговаривает, только проклинает Арку и его детей? И почему вдруг заговорила с Пуськой?
  - Любишь танцевать?
  - Не знаю, - Пуська пожала плечами. - Наверно, люблю. Это вальс?
  - Амурские волны, - мечтательно произнесла Цоцыха. - Заходи во двор, я ещё раз поставлю.
  - А вы меня в печку не засунете? - спросила Пуська.
  - Нет, - засмеялась Цоцыха. - Ты считаешь, я ем маленьких девочек?
  - Нет, - на всякий случай схитрила Пуська и двинулась за хозяйкой внутрь двора. - Но только в дом не пойду, а то мало ли...
  - Ну не ходи, - согласилась Цоцыха. - А всё-таки ты никого не слушай, ведь бабы-Яги едят только плохих девочек. А ты разве плохая девочка? - она вопросительно посмотрела на Пуську.
  - Я не знаю, - ответила Пуська, потому что хвастаться как-то неприлично.
  - Ну мне ты ничего плохого не сделала. - Цоцыха улыбнулась. - Нет, девочек с такими глазами никто не ест, не бойся.
  Пуська ещё вырастет, проживёт, что положено ей, и поймёт, в конце концов, что тут-то эта женщина ошиблась, потому что чаще всего злые людоеды предпочитают именно хороших девочек, и непременно с такими глазами. Но сейчас она ещё не знала всего, что предстояло испытать ей самой, а потому поверила и улыбнулась в ответ.
  - Вот я сейчас запущу громче, - пообещала Цоцыха и вошла в дом.
   Пуська с интересом осмотрелась. Лопухи выше её, а так ничего особенного, двор как двор. Уборная у задней калитки, а дальше огромный пустырь, в самом конце которого высоченная крепость. Про крепость тоже никто ничего не знал: ни откуда взялась, ни кто построил. Знали только, что крепость очень древняя и стоит на берегу Днестра много лет. Пуська ходила туда с папой, летом в крепости было прохладно в тени стен, но опять же ничего особенного, только в круглых отделениях... Что это? И здесь лошади? - Папа, а чья тут какашка? - поинтересовалась Пуська. И опять папа засмеялся и увёл её туда, где была чистая травка.
  - Сейчас я покажу тебе, как танцевать вальс, - сказала опять появившаяся во дворе Цоцыха. - Смотри.
  Она взяла Пуськину руку и придвинула девочку к себе. - Ногу надо поставить вот так.
  Цоцыха поставила Пуськину правую ножку между своими огромными ножищами. Получилось, что и Цоцыхина правая нога оказалась между Пуськиными ступнями.
  - А теперь вот так, - Цоцыха переставила ногу. - Главное, чтобы ступни всегда оставались между друг другом. Вот так.
  Цоцыха опять переставила ногу и Пуська за ней, стараясь не оступиться.
  - Во-о-о, видишь, как просто, - из-за калитки можно было увидеть седую голову старой Перл, трясшуюся в такт Амурским волнам.
  Начало получаться. Они сделали первый, не совсем уверенный круг. Ещё один. Ещё. Внезапно девочка почувствовала необъяснимый восторг, охвативший всю её душу, окутавший тело. Малышка вдруг оказалась в прекрасной сказке. Она плыла по неведомым Амурским волнам, не замечая ни земли, ни высоких лопухов, ни даже горько-сладкого дыма. Ребе, который шойхед, и замурзанная Баська, и противный Шмулик с навозом в грязном кулаке, и разрисованные дохлыми мухами клейкие ленты, - всё плохое забыто, исчезло, кануло в Амурские волны и утонуло. Цоцыха увлечённо вела, как когда-то ещё до войны по тем же волнам водил её, молодую и полную надежд, погибший потом в гетто муж.
  Начало смеркаться. Мелкие светло-сиреневые цветочки вначале осторожно, а потом всё быстрее, всё стремительнее набирая силу, чистили от накопившейся за день пыли и грязи знойный воздух. И вот уже начинается вечер, и силуэт крепости загадочно высвечивается в калейдоскопе ярких закатных лучей, и весело искрится блестящая розовая дорожка через весь Днестр, и вовсю пахнет метеола. Четырёхлетняя Пуська торжественно и серьёзно, как на балу, кружится в своём первом в жизни вальсе.
  
  
  
  Первый брак
  
  Задние калитки всех дворов Ленинградской улицы, по крайней мере, той её части, где живёт бабушка, выходят на огромный пустырь. Раньше тут располагался какой-то скотный базар, ещё раньше - еврейское кладбище, а совсем раньше Пуська не знает. Делать на этом пустыре особенно нечего, дальше него только крепость и берег Днестра, ну и сам Днестр, конечно. На берегу растёт травка и всякие кустики, а на пустыре ничего не растёт. Только пыль и следы колёс разных повозок. Когда идёт дождь, пыль превращается в грязь.
  А к соседям приехал на лето мальчик Серёженька, такой беленький, приятненький, совсем не похож на противного Шмулика. И вообще на знакомых мальчишек. Тётя Катя, Серёжина мама, тоже не похожа на местных тёть. Пуська пока не определила, в чём точно разница, почему вроде бы знакомые слова в речи приезжих выглядят как-то не так. Например, о крепости, заметной издалека и отовсюду в Сороках, Пуська, увидев её впервые, спросила бы: - Что это такое?
  Серёженька же сказал: - Вот так Кремль!
  В вопросе о Днестре: - Как называется эта река? - девочка растянула бы заключительное "ка", ударение на нём же и поставив, как делают все сорочане. Серёженька же спросил: "Чё за речка-то?", а мама его подхватила: - Речка-то? Днестр, глядь-ка, совсем серый. Во дождь хлынет!
  Читать Серёжа ещё не научился, зато много всего узнаёт от дяди Андрея, соседа по квартире.
  - Родственник? - догадалась Пуська.
  - Нет, я же говорю, сосед по квартире.
  - Как же это? Чужой человек живёт вместе с вами?
  - Нормально, - говорит Серёжа. - Комуналка. Ты что, не слыхала никогда?
  - Что-то такое слышала про Воронью слободку, - вспоминает Пуська. - От папы, но я думала, это давно было...
  - Ничего не давно, мы так живём, - возражает Серёжа и тут же хвастается: - Он безногий.
  - Как? - Пуське становится страшно. - Как - безногий?
  - Инвалид. Ты че, инвалидов не видала? Которые с войны? Кто без рук, кто без ног, кто на тележке, кто на костылях прыгает.
  - Нет, я только один раз видела курицу без головы, - шепчет Пуська и вся содрогается от ужаса. - Но она не прыгала, а так, подпрыгивала, на бегу... - девочка замолкает и снова вся содрогается, на этот раз представляя себе людей, которые вот так же прыгают без ног.
  Мальчик посмотрел на новую знакомую с уважением.
  Как только начался дождь, они через заднюю калитку выскочили на тот самый пустырь между двором и берегом. Серёженька принялся учить Пуську шлёпать босиком по лужам. Грязь была такая тёплая, мягкая, а когда просачивалась между пальцами, то щекотала и чавкала, выступая у мизинчиков пузырьками. Честно говоря, Пуська в глубине души подозревала, что мама за это не похвалит, но Серёжа сказал, что всё равно ноги-то уже грязные, так почему бы не побаловаться, и вообще, за семь бед один ответ. Про такой ответ Пуська читала в сказках, хотя и плохо понимала, что это за семь бед таких с одним ответом. Но не стала уточнять, а решила, что потом как-нибудь само собой поймётся.
  На этот раз успели до мамы вымыть ноги под водичкой из громоотвода. У всех сорочан есть такие трубы по углам домов, а под ними тазы, в которых собирается дождевая вода, потом её переливают, кто куда, чтобы мыть голову. Плескаться вдвоём в этом тазу обоим понравилось даже больше, чем просто под дождём.
  - Здорово! - радовалась Пуська, а Серёжа пообещал ещё чему-нибудь научить, не менее приятному.
  Во всех дворах у задних калиток находятся уборные, такие деревянные домики, выстроенные в одном ряду на одинаковом расстоянии друг от друга, а калитки у всех заперты, потому что туда ходят только по делам. Пуська время от времени забредает к задней калитке просто так, без всякого дела, если скучно. Растёт на задворках всё как-то выше и гуще, чем везде, и девочке нравится заходить туда, смотреть далеко за крепость, где река сливается с небом, не поймёшь даже, что это, вода или облака. Там хорошо представлять. Пуська иногда представляет себя прекрасной принцессой, а иногда - царевной-лебедью, а иногда просто девочкой, но зато в каком-нибудь сказочном королевстве, а Серёженька будет принцем, и в каждый дождь они будут гулять босиком вместе со всеми фрейлинами.
  - Это ещё кто такие? - важно спросил Серёжа. Перспектива ему явно понравилась.
  - А это из Андерсена, - отвечала Пуська: - И ещё из братьев Гримм. Там всегда принцессы с фрейлинами, солдатам, конечно, разуться нельзя, - размышляла она вслух, - им полагается постоянно быть в сапогах.
  - Тоска! - Серёжа заметно охладел. - И никакого кайфа.
  Пуське было стыдно признаться, что она не знает иностранного слова кайф.
  - Это дядя Андрей курит кайф, - объясняет Серёжа.
  А зато Пуська показала новому другу дорогу к Молке за семечками.
  Молка сидит со своими сдвоенными полосатыми мешками около телеграфа, и запах жареных семечек распространяется от её мешков во все стороны. Вверх по улице Одесской начинается "гора", где живут цыгане, вниз улица спускается прямо к Днестру, правда, упираясь при этом в баню, из-за которой до самого Днестра всё-таки не доходит. Цыганки спускаются по воскресеньям с утра большими пёстрыми группами. Позже, когда они уходят, по дороге лузгая семечки от Молки, подтягиваются остальные жители, потому что воскресенье - банный день. Нижнюю часть Сорок разделяет большой парк, слева от "горы" обитают простые люди, а через парк - самые приличные, которых бабушка называет по-еврейски ой-бе-ге-бой-бн.
  - Ой - что? - переспрашивает Серёжа.
  - Ой, а дальше я плохо разбираю, - честно признаётся Пуська.
  - Может, твою мать? - деловито уточняет Серёжа. - Дядя Андрей так говорит. Только там перед бэ, не ой, а ой наоорот...
  - Нет, моя бабушка говорит не так, - случайно перебивает Пуська, снова размышляя вслух.
  - Ну, например, что ещё? - Серёженька не возражает. Он не прочь и сам узнать что-нибудь новенькое.
  - Ну, например, вот такая красавица, вот с таким гойдэром! - передразнивая бабушку, Пуська проводит ладошкой чуть ниже пупа.
  - А это ещё чего?
  - Что именно? Красавица?
  - Что у нас в Москве-то, красавиц нет? - тоном видавшего виды человека заявляет Серёжа, подражая дяде Андрею. - Так чего за гойдэр за такой?
  - Точно не знаю, но, наверно, что-то особенное, что даётся самым раскрасавицам.
  - Понятно, - Серёжа по-взрослому кивает головкой и подводит итог. - Странное место какое-то, эти ваши Сороки... И имена странные... И метро нет... А мороженое хоть есть?
  На этот вопрос Пуська пристыженно опускает голову. Про мороженое она читала в детской книжке, там даже рисунок такой есть, вазочка с шариками, сама же Пуська, хоть и предполагает, что эти шарики и есть как раз то сказочное мороженое, но не уверена. Просто понятия не имеет, что бы это еще могло быть.
  - Понятно, - обречённо вздыхает Серёжа. - Куда я попал!
  - Вообще здесь не так уж плохо, - обижается Пуська за родной город. - Вот, Молка семечки продаёт. Мне бабушка дала на стакан... Ещё можно пойти в когиз... Только там Шмулик...
  - Это кто? - встрепенулся Серёжа.
  - Мальчишка такой, противный, балигой кидается.
  - Че-е-м?
  - Вот тем самым, что лошади делают...
  - Он что, дурак?
  Пуська только вздыхает, и тогда Серёжа сгибает правую ручку. Над подмышкой наливается бугорок. - Видала мускулы?
  Девочка кивает.
  - Пусть только сунется! - обещает Серёжа. - Я ему покажу!
  - Вот видишь, а он всё обещает мне показать...
  - А я тебя защитю... Хочешь, - небрежно предлагает Серёжа, - давай поженимся, тогда тебя никто больше не тронет.
  - К-как? - Пуська начинает заикаться, но чувствует, что происходит нечто серьёзное, и ей, Пуське, это, пожалуй, лестно. И, пожалуй, радостно: начинается новая жизнь.
  - Очень просто, - отвечает Серёженька. - К дяде Андрею раз пришла тётенька и он выставил меня из комнаты, сказал, что будет на этой тётеньке жениться.
  - Откуда же ты знаешь? - подозрительно спрашивает Пуська. - Или ты подсматривал?
  - Что я, шпион? - смеётся Серёжа. - Подсматривать плохо. Но я из своей комнаты всё слышал и понял. Тут главное, чтоб никто не мешал. Вот пойдём завтра в крепость, я тебя научу стать моей женой, как та тётенька с дядей Андреем.
  - Но я же ещё маленькая девочка, - сомневается Пуська. - Тебе шесть есть?
  - Почти. Скоро будет. А тебе?
  - И мне скоро.
  - Значит, взрослая. А когда станем совсем большие и у тебя появится этот самый,,, как его...
  - Гойдэр? - подсказывает догадливая Пуська.
  - Вот-вот... И ты станешь особенной раскрасавицей...
  - А если не появится?
  Лицо Пуськи выглядит тревожным, но Серёженька убеждённо успокаивает на правах жениха: - Раз ты моя жена, значит, для меня ты всё равно самая красивая...
  - Вот что такое счастье, - думает про себя девочка. - Это когда тебя любят даже и без гойдэра.
  Мальчик возбуждённо продолжает: - Смотри, все ещё только начнут искать себе жён и мужей, а мы уже готовы. Представляешь, как родители обрадуются?
  - Вообще-то я всегда хотела выйти замуж за папу... - всё ещё сомневается Пуська. - Правда, он уже женат на маме, но я читала в иранских сказках, что можно иметь двух жён...
  - Подумаешь, я и сам раньше думал на мамке жениться, но ты мне больше нравишься: не командуешь, не наказываешь...
  Пуська внимательно смотрит на жениха: - А ты не заругаешься?
  - Нет, - серьёзно отвечает Серёжа. - Я этого сам не люблю. Давай мы никогда не будем ругаться.
  - Это хорошо, - соглашается Пуська и выставляет наболевшее на душе собственное требование. - И никогда не будем есть куриный бульон.
  - Правильно! - с жаром принимает Серёжа. - Мороженое - и всё!
  Некоторое время они сосредоточенно грызут семечки.
  Назавтра о дожде забыто, и даже запаха прибитой пыли в воздухе уже не чувствуется. Пуська просыпается с ощущением близкого счастья: - Пора идти в крепость жениться! Серёженька уже наготове, тоже ждёт и чувствует ответственность.
  За задней калиткой, будто именно для того, чтобы выделить сегодняшний день, царит оживление: приехали несколько грузовиков, из кузовов посыпались люди в серых шапках, да и сами какие-то серые, и затеяли на пустыре возню с лопатами. Люди в шапках копали, а в шинелях - стояли вокруг и смотрели. Один усталый дяденька поднял от лопаты голову и стал смотреть на детей жалостливо, потом протянул им руку, а на ладони - грязная тряпочка с кусочком сахара. Пуське угощаться у чужих не велено, но она даже головой не успела, как следует, помотать, а к этому дяденьке подбежал другой, из тех, кто в шинелях, и замахнулся винтовкой. Девочка в ужасе зажмурилась.
  Серёжа взял подружку за руку: - Идём отсюда. Что я, зэков не видел?
  - Кто это? - сдавленно спросила Пуська. Ей было очень страшно и как-то неудобно.
  - Враги народа. - неохотно отвечал Серёженька. - Возьмёшь у такого сахар, а он отравленный.
  - Непохоже, чтоб тот дяденька был убийцей, - заметила Пуська. - Он хороший.
  - Мама рассказывала, что однажды взяли Исака Соломоновича. Это раньше был наш сосед, а потом стал вредитель, поэтому его комнату отдали дяде Андрею, - объясняет Серёжа. - А недавно и правда, оказалось, что он не виноват, но его уже расстреляли. Сейчас время другое, хороших уже отпускают.
  Пуська съёжилась, лицо заморщилось в гримасу: вот-вот заревёт. Серёжа сжал её руку: - Папа говорит, что об этом лучше не думать.
  - Мне так страшно, - прошептала Пуська. - А вдруг мы с тобой поженимся, а потом тебя заберут и заставят копать... Или сделают инвалидом... Как тот дяденька... Без ног... Или голову снесут... Я боюсь.
  - А я сбегу, - пообещал Серёженька. - Знаешь, как я быстро бегаю! Со мной ничего не бойся!
  - Всё равно боюсь, - призналась Пуська. - Ты не знаешь, детей они тоже могут?
  - Ещё как! - убеждённо сказал Серёжа. - У нас не очень далеко тюрьма, где специально дети сидят.
  Пуська, наконец, зарыдала. - Я не хочу, чтоб дети сидели в тюрьме!
  - Да это плохие дети...
  - Всё равно не хочу! Даже Шмулика не хочу... Хотя неплохо бы его куда-нибудь пристроить... Нет, даже этого не хочу в тюрьму.
  Серёженька мужественно выпятил подбородок.
  Крепость встретила детей торжественным молчанием. Вскарабкавшись по высоким ступенькам к большим железным воротам, всегда отворённым настежь, ребята вошли в круглый двор. Высокие каменные стены с маленькими круглыми дырками отбрасывали прохладную тень на круглые же закоулки по бокам двора. Травка в тени оставалась мокрой со вчерашнего дождя, но Серёжа и Пуська, мгновенно забыв о тюрьмах, побежали по линии стен, и нашли сухое местечко. Девочка села на траву, а мальчик полез по камням стены к отверстию.
  - Здорово ты карабкаешься! - заметила Пуська. - Я так не умею.
  - Это бойницы. Сюда вставляют оружие, - понял Серёжа. - Чтобы стрелять по врагам.
  - Откуда ты знаешь?
  - Дядя Андрей рассказывал...
  Мальчик покричал в окошко и стал спускаться, потом сел на траву напротив Пуськи и решительно сказал: - Пора жениться!
  Торжественность момента подчеркнул крик большой птицы, пролетевшей высоко под солнцем с явным стремлением спланировать прямо в Днестр.
  - Первым я кричу. Вот так.
  Пуська сначала заинтересованно смотрела, как Серёженька мотал головой в обе стороны и громко орал: -А-а-а-а-а!, - потом мальчик приглашающе кивнул и она с удовольствием вступила в игру.
  - А можно ещё так, - девочка стала прикладывать ладошки к ушам.
  - Ага, - поддержал мальчик.
  Некоторое время оба кричали, мотая головами в одну сторону, потом - в противоположные. Эхо гулко отталкивалось от стен, подчёркивая тишину вокруг. Пуське женитьба понравилась.
  А Шмулик возник, уже позже, когда ребята, вдоволь наоравшись в крепости, пошли к когизу. Как всегда через дорогу, Шмулик стал показывать кулак с балигой, но на этот раз ещё выкрикивая: - Жених и невеста! Жених и невеста!
  - Фиг тебе, - презрительно ухмыльнулся Серёжа. - Она мне жена!
  
  
  
   Враги
  
  Шестилетний Мишка и четырехлетний Сенька родные братья. Только не думайте, что они друзья. Они враги.
  Мишка ненавидит Сеню за то, что младший братец отнял у него все. Мало того, что не успев родиться, этот подлый человечек отобрал у Мишани мамино внимание, мало того, что днем пришлось делиться последними бутылочками клубничного йогурта, а новые папа принесет только после работы, так нет! - этот хитрюга Сенька еще замахнулся на самое главное. Мишка пока не хочет говорить о том, что случилось. Он лучше станет гордо страдать в одиночестве, и пусть им всем будет стыдно!
  После того, что Сеня еще в довершение сломал Мишкину игрушку - конечно, нарочно. Ведь это же игрушки Лего, любимые, старший брат собирал их долго и тщательно. После этого врагам нет пощады! Пусть рвется в их общую комнату для игр и орет хоть до посинения - никто сюда не впустит этого ломателя игрушек!
  Сеня далеко не такой могучий, как те вопли, что он издает с самого момента рождения. К тому же в глубине души младший брат хорошо знает, что виноват, и только это останавливает его от доноса мамочке. Пока. Но хитрец начинает уговаривать себя в том, что на самом деле он не так уж и виноват, как старший брат пытается ему внушить. Может, все-таки пора призвать маму на помощь? Без нее войну не выиграть. А на стороне противника запертая стеклянная дверь. Разбить ее никак нельзя. Влетит от папы, и мама не поможет.
  Сколько себя помнит этот бедный маленький ребенок, Миша всегда лучше. Самый красивый мальчик в садике - Мишаня, самый умный ребенок из всех знакомых - Мишенька, самый сильный спортсмен - Мишка. К тому же, Миша умеет танцевать и у него получается все, за что бы ни взялся, а бедный маленький Сенечка? Бабушка и мама говорят, что Сенечка красавец и умница, но все остальные девочки, кажется, все-таки предпочитают Мишку.
  Честно говоря, Сеня терпеть не может клубничного йогурта, банановый самый вкусный, но из-за того, что всего-то две бутылочки клубничного оставались, справедливо было потребовать одну. Заодно и рассердить Мишу.
  Понимаете, когда старший брат сердится, он дерется, а Сеня очень любит ввязываться в драки, прямо-таки обожает драться. Конечно, Мишка во как сильнее и так может дать беззащитному маленькому ребенку! Но тогда мама сердится на Мишку и любит Сеню больше. Сенька орет звонче и сильнее бьется в хрупкую стеклянную дверь, теперь уже всем тельцем, и пусть влетит от папы.
  Мишаня со своей стороны двери тоже все сильнее распаляет свое горе над разобранными кубиками игрушечного самолета. Мальчику ровно ничего не стоит собрать аэроплан заново, он плачет скорее для порядка. Еще сильнее малыш горюет над маминой любовью, за которую теперь приходится бороться с братом. Ну и пусть! Ну и не надо! Пускай его, Мишку, заберет Баба-Яга и посадит в клетку. А зато она закормит его всякой вкуснятиной и сколько хочешь клубничного йогурта, не говоря уже о печенье с шоколадом! Пускай они тогда поплачут со своим любимым Сенечкой. На Мишкины глаза наворачиваются слезы, но быстро сменяются мстительной улыбкой.
  Это он представляет себе, как Баба-Яга пытается посадить его на лопату и отправить в печку. Его-то, футболиста, который к тому же занимается дзю-до и Израильской борьбой, да он этой Бабе-Яге одной ногой так врежет, что она сама мячом вкатится в свою печку.
  А Мишка вернется домой победителем. Так что ничего, пусть поплачут. Особенно этот Сенька.
  - А Бармалея ты не победишь! - подначивает из-за двери подлый враг.
  - Нет, победю! - утверждает Мишка.
  - И Чуду-Юду не победишь! - продолжает Сенька.
  Ну это чересчур!
  - Победю! - Мишка не выдерживает и со своей стороны бросается на дверь, прекрасно понимая, что его снова провели.
  Распахиваясь, дверь с силой отбрасывает тщедушного провокатора к стене, спасая от прицельного удара левой пяткой, способного перешибить целую кучу куриных ножек Баб-Ягийных избушек вместе с Бармалеем и Чудой-Юдой за компанию. Мишка вложил в этот удар всю свою накопленную за последние минуты злость.
  Нет, подумать только! Последнее, что он сделал, это действительно чересчур! Мишаня сообщил маме, что когда вырастет, хочет на ней жениться, и что же! Сеня, этот маленький подлый хитрюга, тут же завопил, что нет! Что это он женится на маме, когда вырастет, и тут же заревел и пустил в ход все свои штучки. Он ведь вообще не думал о женитьбе, пока Миша не затеял этот разговор, да-да, Мишка первый сказал. Но негодяй Сенька так орал, что вынудил маму отказать обоим.
  - Вы, мальчики, вообще-то заметили, что я уже замужем за вашим папой, - засмеялась мама.
  Мишка тоже улыбнулся, потому что нашел маме замену. Конечно, бабушка не такая красивая, как мама, зато рассказывает интересные сказки и готовит вкусные блинчики с сыром. Самое главное - держать пока эту идею в секрете от Сеньки.
  Он бросился догонять брата. Врагу пощады нет! И неизвестно, чем закончился бы этот бой, если бы не помешала пришедшая в гости бабуля.
  - По какому случаю снова драка?
  Враги отвечали одновременно с двух сторон.
  - Он не хотел делиться со мной йогуртом!
  - Он сломал мои Лего!
  - А кому рассказать новую историю?
  - Мне!
  - Мне!
  - Драчунам не рассказываю.
  - Мы больше не будем. Правда, Сенечка?
  - Конечно, Мишенька, мы же братья!
  Бывшие враги горячо обнимаются. При этом Сенькина левая нога сама собой, Сенька же о том и не ведал, лягнула Мишку сзади, а Мишкина правая рука, тоже сама по себе, отдельно от хозяина, дала брату подзатыльник. Обе конечности зря понадеялись, что бабушка не заметит.
  - А это как называется? Знаете?
  - Да! - Дружно сообщили враги. - Подлость!
  - А в нашем доме подлость - что?
  - Запрешается!
  - Вот именно. И еще что?
  Дружый рев, поднятый обоими в ту же секунду, возвестил о принятых к сведенью мерах наказания.
  Бабушкин указательный палец с угрозой помахал перед двумя сморщенными от искреннего раскаянья носами. Рев, как по команде, прекратился. Сорванцы с двух сторон обняли бабулю, подсовывая ей для поцелуя вихрастые головы. А за спиной две ладошки без звона, чтоб бабушка не услышала, дали друг другу "пять", вселяя уверенность в завтрашнем дне. Бой непременно продолжится, несмотря на происки взрослых.
  - Ничего, я до тебя еще доберусь, - мысленно пообещал брату Сенька.
  - А ты у меня еще получишь, - без слов отвечал ему Мишка.
  - А я от тебя убегу...
  - А я тебя поймаю...
  - Вот так гораздо лучше, - улыбалась размякшая от счастья бабуля, целуя обоих. Не умела она читать мысли. Зато в голове у нее уже начала складываться история.
  - Я знаю! - Вдруг завопил подлый хитрюга Сеня, взбираясь к бабушке на колени. - Я придумал! Раз на маме нельзя, я женюсь на бабушке!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"