Хайлис Лилия Мойшевна : другие произведения.

Катастрофа или последний треугольник в Атлантиде

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    К спорам об Атлантиде, которые продолжаются с момента упоминания о ней Платона. Почему боги древних греков так похожи на людей? Откуда взялись легенды о русалках и кентаврах? Почему Кассандра отвергла любовь Аполлона? Что за дар и проклятье получила взамен? Существовали ли раньше на земле мобильные телефоны, компьютеры, генная инженерия, самолеты, ракеты, бомбы, лазер и многое другое? Что мы знаем о своем прошлом? Да и наше ли прошлое это было? И знаем ли в рельности или кому-то почудилось?
  
   Пролог
  
  
   Полюбив Троянскую царевну Кассандру, Аполлон наделил её даром
   пророчества. Но девушка отвергла любовь Бога, и в наказание он
   сделал так, что никто никогда не верил её предсказаниям.
   Из мифов Древней Греции
  
  Звуки накладывались друг на друга, распадались, соединялись в причудливые комбинации и разбивались вдрызг, как стекляшки калейдоскопа, чтобы быстро перелиться и незаметно склеиться в новый рисунок. Рисунки все были разными, но тема их перетекала из одного в другой и оставалась неизменной.
  Каждый крик взрывался у Лона в мозгу коротким треском перегоревшей электронки.
  Один из аэробилей стремительно завертелся вокруг своей оси. Потом, уже, вроде нехотя, стал падать, падать долго и неуклонно, как в замедленной визо-съемке. Аэробиль неторопливо и плавно опускался в черную воду, уже заполненную обломками зданий и наземных дорог, но ещё способную вобрать в себя и поглотить всё, созданное человеческими руками, да и самих создателей заодно.
  Вода бурлила, а в ней кипел хаос, но не первозданный хаос будущей жизни, а нервозная агония заключительного аккорда, мучительный предвестник смерти.
  То тут, то там периодически трещали, вспыхивали и мгновенно, с шипением и дымом, гасли части машин. Визгливо таща за собой тучи брызг, метались провода. Мучительно шурша по нервам, трепетали на ветру листья деревьев и книжных страниц. Время от времени проносилась куда-то влекомая волнами одежда. Что-то массивное билось и шлепало, с силой хлопало по воде плашмя: это обезумевшие русалки, почуяв смешанный запах свободы и гибели, рвались из своих загонов в открытый океан.
  Фантасмагорию завершали напряжённые руки. Их было так много и они работали с таким отчаяньем, что издалека казались похожими на сказочное многорукое чудовище. Вблизи же становилось ясно, что это сотни человеческих рук неравномерными рывками вздымались и с силой падали обратно, опять и опять вздымались и падали, постепенно теряя мощь. Рано или поздно то одни, то другие уставали, сдавались и, совершенно изнуренные, опускались, чтобы больше уже никогда не подняться.
  А над волнами, низко, чуть ли не касаясь их крыльями, кружились аэробили, выхватывая, выдирая из смерти обратно в жизнь немногочисленных счастливцев.
  Время казалось странно растянутым, но все продолжало растягиваться и растягиваться до бесконечности, а потом, в один момент, лопнуло, достигнув, наконец, своего предела.
  Какофония внезапно оборвалась и звуков не стало. Пронзительная, неземная, нечеловеческая тишина прозвучала громче любого вопля, обозначая конец.
  Сердце Геи отстучало последние часы, захлебнулось и замерло навсегда.
  Метрополис, который веками притягивал, впитывал в себя и переплавлял по-своему людей всех рас: и смуглокожих эллинов, и горбоносых халдеев, и черных, как тартесский гранит, нубийцев, и рыжебородых шумеров, и русоволосых этрусков, и длинноглазых египтян, и краснокожих огу, и золотоволосых гиперборейцев, и носатых финикийцев, - огромный могущественный город развалился в прах.
  Империя, которая тысячелетиями рассылала сигналы, давала команды, диктовала науку, моду, законы всему миру от Иерихона до Чолулы, в два дня, можно сказать, в одночасье, перестала существовать.
  Скрылись, исчезли, канули во мрак океана великолепные колоннады дворцов, махины гимнасий, сады Гесперид.
  Обсаженные кокосовыми пальмами, банановыми деревьями и смоковницами гигантские поля затопило чёрное море; погибли и трудяги кентавры, рабы и хозяева этих полей.
  Витые наземные дороги и кружевные мосты вместе с мчавшимися по ним днем и ночью вереницами мобилей оказались погребенными под толщами лавы и воды.
  Рухнули в бездну хитрые скоростные сплетения парков фантазии.
  Старинная гордость города, золотой, отделанный серебром, орихалком и мамонтовой костью храм Посейдона-родоначальника стоял долго, надменно возвышаясь над Посейдонисом, но все же и этот последний оплот цивилизации поддался стихии, ушел под воду, молчаливый, величественный, цельный.
  Закончилась развесёлая жизнь Парнаса, яркого, шумного и одновременно романтического. Вспомнится ли когда-нибудь кому-нибудь извечная обитель поэтов, музыкантов, художников и тех, кого по визовым передачам знала вся Посейдия: муз, актеров, танцовщиков, певцов, прекраснейших.
  Утонули мрачные и таинственные Елисейские Поля и унесли с собой секреты Баала. Все то, что прежде тщательно охранялось, теперь осталось запертым и забытым в похожих на пыточные камеры лабораториях. Где-то там, в опытах, о которых, если отваживались, то говорили только шепотом, долго содрогаясь после, в крови и муках рождались все новые и новые достижения генной инженерии. Откуда-то оттуда появлялись одноглазые великаны - тупые и кровожадные пастухи, козлоголовые сатиры - гвардия Охраны Тайны, убивавшие взглядом горгоны, вампиры и всякая нечисть для устрашения мира, а еще - рабы: бесстрастные гномы, легкие эльфы, покорные русалки, могучие кентавры.
  А Эдем! Загадочный, непроницаемый, он поглощал все виды излучений Солнца, Неба и Земли для того, чтобы снабжать Настоящих энергией и силой. Неприступный Эдем, символ могущества империи, рассыпался на миллионы осколков, как тысячи разбитых зеркал.
  Пропал, наконец, и надменный Олимп, а с ним - причудливые виллы богатейших из богатейших атлантов, их горячие и холодные бассейны, их парки со спортивными площадками, охотничьими рощами, аэродромами.
  Когда с неба посыпалась черная каша, аэробили стали набирать высоту и уходить от того места, которое только-только было их домом, тысячелетиями - домом их предков, и, казалось, будет еще надежным домом поколений и поколений потомков.
  Оставшиеся в живых покидали родину, бросившую их на произвол судьбы, улетали, уплывали, кто куда. Флотилии Инка направились на Запад. Золотая молодежь во главе с Зевом и его детьми устремилась на Восток: в Иберию, в Элладу, в Месопотамию... Кое-кто из богачей и политиканов мчался в Вави, а оттуда - в космос, в неизвестном направлении в неведомое, главное - прочь от родной планеты.
  Где-то еще едко молчал свободный ученый Ноэл, закрывшийся от мира в своем унимобиле. И постыдно молчал бывший глава бывшего Института Времени Кронот, то ли подавшийся неведомо куда, то ли погибший вместе с тысячами соотечественников в этот страшный день, ставший последним днем Истории.
  Великая Атлантида навсегда ушла в забвение.
  
  Глава 1
  
  Лон очнулся и несколько раз с силой тряхнул головой.
  Кошмар закончился.
  Сумеречный полумрак вязко обволакивал комнату, обширные старинные ложа, маленькую фигурку Касс. Неярко, чтобы не портить зрения, светилась стена виза. Было уютно, впрочем, он всегда возникал, этот уют, когда Касс оставалась на ночь. Присутствие подруги, по недавнему признанию известнейшего поэта, музыканта, певца и оракула, самого Лона Апола на выступлении в аудиториуме левитаций, неизменно действовало на ауру "двояко по-разному и дважды положительно": оживляло воображение и одновременно успокаивало нервы.
  Но привидевшееся казалось почти осязаемым, реальным... Никогда еще до сих пор картины не вырисовывались так ясно. Ни разу прежние видения не были настолько глобальными и одновременно детальными. Безнадежность и беспомощность, сжавшие горло во время транса, не отпускали и теперь, только с возвращением сознания прибавилось ещё чувство, что неведомое чудовище, урча, сосёт и гложет солнечное сплетение. От этого дополнительно тошнило и хотелось взвыть, невзирая даже на то, что рядом находилась живая, тёплая, спокойная женщина.
  Выходит, гибель Атлантиды неизбежна. Выходит, так.
  Лон Апол - это вам не какой-нибудь невежа египетский. Не припадочная жрица из Вави, что за золото для своей жадной богини отдается приезжим богачам на ступеньках зиггурата. Лон Апол - не Геракл, юнец драчливый, которого Зев никак не приобщит к цивилизации, а Эра все хвастает прибрать к рукам... Лон Апол легенд не сочиняет, а в его предсказаниях можете быть уверены: все произойдет. Сбудется каждое слово.
  Значит, что-то надо делать: предупреждать, убегать, немедленно звонить музам по событиям... Но ведь поднимут на смех. Ещё и с каким удовольствием! Этого, правда, пока не бывало, с Лоном, во всяком случае... Тем больше наслаждений сулит острякам-насмешникам. А остальные... Уж кому-кому, а ему ли, ясновидящему и поэту, не знать: реакция толпы непредсказуема? Нет правил в общении с толпой... Кроме одного, если это можно назвать правилом: предвидеть реакцию толпы невозможно. Что ж, тем хуже для толпы. Только не спешить... Спокойно все обдумать, поговорить...
  Поговорить бы, конечно, хорошо, но с кем?
  С Зевом, окончательно помешавшимся на хорошеньких чужестранках? С Фадитой, так ведь она не муза по событиям, она тут же заскучает и отключится на полуслове... Может, с Артемой? Которую, кроме охоты, вообще ничего не волнует...
  Ученые? Господа ученые мужи. Кронот, выживший из ума от старости со спесью. Чем разговаривать с Кронотом, лучше уж сразу на растерзание общественности... Ноэл? Если б знать, что не попадешь под удар его красноречия, а вдруг попадешь? Да ведь, скорее всего, и попадёшь... Асклепий, занятый своей амброзией? Все бессмертия ищет, все жаждет осчастливить Человечество. Это ему про конец Атлантиды? Да, господа ученые мужи, много вас в славном городе Посейдонисе. Смешно... Было бы смешно, когда бы не было так грустно.
  В тишине еле-еле слышалось легкое пощелкивание удаленного переключателя: Касс бездумно бегала по программам виза.
  Лон вяло подумал, что надо бы отработать новую песню, которую он сочинил для предстоявшего вечера у Зева и Эры. Песня была почти готова и звучала не безнадёжно. Даже, пожалуй, многообещающе. Правда, не очень еще на местах некоторые слова да рифма на "Юность" не идет: то глупости какие-то, то не влезает в ритм. Но это мелочи... К тому же, вряд ли сейчас что-нибудь удастся улучшить... Что ж, значит, хватит мучиться. Значит, просто пора отдохнуть...
  Поэт приподнялся, опёршись на один локоть, и уставился на экран.
  Интервью с молодыми конструкторами космодрома Вави... Состязания атлетов гимнасий... А вот и Орф со своей терой. Слабо рифмованная ерунда, цинизм, обычные орфовские дела...
  - Здорово он владеет струнами, - заметила Касс, чуть-чуть скашивая голову в сторону друга. Появлялась у нее иногда странная манера: не смотреть, а так, подсматривать, на манер любопытного петуха, одним глазом.
  - У него пальцы деревянные, - немедленно возразил Лон с нервным смешком.
  Касс только взглянула в ответ. В её движении усматривался протест.
  - Подумаешь, конкурент! - голос Лона стал звонким от обиды.
  - Он становится все более и более популярен, - не сдавалась любимая. Похоже, она сегодня в том самом настрое, который доводил поэта до белого каления и одновременно обострял желание победить, покорить, заставить, влюбить в себя. - Голос его необычен, да и стихи...
  - Тебе хочется меня разозлить?
  Лон вскочил и стал возбужденно бегать вдоль стен из угла в угол. Иногда один и тот же маршрут ему надоедал: провидец неожиданно менял направление или пересекал комнату по диагонали.
  При этом, первый поэт Атлантиды отчаянно размахивал руками и саркастически выкрикивал, срываясь на несвойственный ему фальцет: - Меня разозлить легко! Меня злят бездари! Меня злит, когда искусством занимаются не те, кто имеет к этому от природы талант, а те, которые умеют громко вопить и тянуть на себя! Я тоже умею повышать голос...
  - Ты-то здесь причём?
  - Я при всём! Я давно злой! Я из транса! - голос Апола действительно усиливался с каждым восклицанием. - Я ещё не отошел от кошмара! - возмущался поэт. - Вот эти крики ты считаешь песней? О, Творцы! Какой слог! Какие образы! Какие рифмы! Какие недосягаемые вершины поэзии! - Лон воздел к потолку руки и принял горделивую позу. - Может, ты думаешь, я орать не умею?
  - Нет, почему же, - мирно размышляла Касс. - Орать ты как раз умеешь, даже очень... - криво улыбнувшись, она гнула свое. - А все-таки в нем что-то есть... Даже в том, что Орф поет языком плебса, даже в его ругани... - девушка надолго задумалась, а потом сделала странный вывод: - Может, вовсе не потому что поэт, а потому что хулиган?
  - Насчет хулиганов - тебе виднее! - отрезал Лон, хотя сам не знал, что именно хотел этим сказать. - А вот поэт - это я. - он выставил вперед указательный палец. - Номер один!
  Ей оставалось выражать согласие молчанием.
  А поэт номер один, продолжая сильную, хоть и не очень понятную, жестикуляцию руками, не без интереса осведомился: - И вообще, тебе не кажется, что мы тратим на Орфа слишком много времени?
  На этот раз Касс только вздохнула, и тогда Лон, все еще вздрагивая от возбуждения, объявил:
  - Я видел!
  - Что-нибудь плохое?
  Она всегда немедленно понимала по тону, а может, чувствовала... Вернее, чуяла. И тут... Сообразила, наконец, ученица ясновидящего.
  - Мы должны уехать отсюда.
  - Куда? - Касс пожала плечами. - А что случится?
  - Об этом потом, нужно подумать... Впрочем, об этом лучше не думать... Лучше уехать... Молча...
  - И ты уверен, что не ошибся?
  Она прекрасно знала, что не только ошибка, а даже неточность для него маловероятна.
  - Вы имеете дело с тренированным оракулом номер один, Прекрасная Дева. - Лон покивал со значением и усмехнулся. - К счастью, или, может, наоборот, к сожалению, я не ошибаюсь.
  Касс встала и подошла к огромному, на всю стену, западному окну. На улице уже было светлее, чем днем. Горели уличные электронки, ярко и разноцветно сверкали аэро и наземные мобили, бегали огни витрин, ослепительно отсвечивала великолепная орихалково-зеркальная отделка зданий.
  - И ты полагаешь, бегство нас спасет?
  Касс задернула шторы и бесцельно походила по комнате. Лон мрачно смотрел, как девушка ступает маленькими босыми ногами по прогретой, чуть шершавой мозаике пола, по-детски забирая носками внутрь. И всем своим видом показывает нежелание не только уезжать из Посейдониса, но даже и говорить об этом.
  - Только не надо! Не надо красивых слов. - Лон поморщился, каждым мускулом лица изображая, как неприятны ему красивые слова. - Долг, благородство, не в бегстве спасение, - не начинай: все это наизусть...
  Касс пожала плечами. Вслух она не произнесла ни звука. Тогда Лон, уже миролюбиво объяснил: - Просто, кроме бегства, не вижу выхода... Хоть в Тартесс для начала, а оттуда... Или сразу в Элладу... Гея велика, места нам с тобой хватит.
  Касс молчала. Орф закончил свою бесконечную песню и теперь гордо улыбался восторженным крикам и аплодисментам зрителей. "И что только находят в нем глупые бабы!" - злобно подумал Апол.
  Молчание Касс можно было расценивать по-разному. Молчит и молчит себе. Впрочем, она всегда больше молчала: задумается вот так и губами шевелит... А толпа? Толпа молчать не станет, и благородства от неё не жди... Вон она, толпа, Орфу аплодирует...
  Вдобавок еще хлестнула мысль, что его, в искусстве игры на тере и мастерстве стихосложения не знавшего себе равных, не пригласили. Предпочли сопляка Орфа, грубого молодчика с какой-то визгливой чепухой. Самыми приличными атрибутами поэтического красноречия во всех песнях юнца выступали истерзанные любовью тела, искусанные поцелуями рты и обманутые чувства...
  Впрочем, ведь это и чувствами не назовешь: так, нечто. Непонятное, аморфное, мелкое, скользкое. Не понять им с Орфом друг друга. Смешно, какая чушь лезет в мысли... В конце концов, что такое Орф, когда цивилизация на грани катастрофы? Лон опять поморщился, на этот раз собственной патетике.
  Микрофон взяла муза по изящным программам, сама изящная, ослепительная в полупрозрачной, переливавшейся всеми цветами тунике. Яркий луч высветил трех претенденток на титул Прекраснейшей: Фину, Артему и, конечно, Фадиту. Ну да, ведь без этой нынче ни на шаг... Впрочем, без Орфа с недавней поры тоже не обойтись: куда ни сунешься, там либо Орф, либо Фадита, либо вдвоём.
  - Красивое все-таки у нее тело... Живое, гибкое, - прошептала Касс, не отрывая глаз от бывшей жены Лона.
  - На кобру похоже, - мгновенно отозвался тот, сразу поняв, о ком речь.
  Три Прекрасные Девы красовались на экране виза, статные, сильные, белозубые.
  Атлетическое тело Фины казалось по-мужски могучим, несмотря на то, что скроено было вполне по-женски. Пошла она одновременно и в мамашу Эру, и в папашу Зева, и была хороша, воинственно хороша... Угадывалась, правда, некая дисгармония в её красоте... К тому же, грубовато очерченный властный рот и чуть более тяжелый, чем хотелось бы, подбородок немного портили юное лицо единственной дочери атланта номер один.
  Артема, сестра-близнец Лона, несмотря на спортивное сложение, казалась ленивой, мягкой и всегда полусонной: это придавало ей сходство с породистой кошкой. Всё те же черты древнего рода Аполов заставляли считать Лона красавцем мужчиной, Артёму - неотразимой женщиной... По её безмятежному лицу невозможно было не только догадаться, но и поверить, что мужчин на лазерный выстрел не подпускала к себе величавая девственница, а более всего на свете любила охоту. Со всеми ее прелестями: бешеными гонками, стрельбой, запахом пота и крови...
  Ну, а Фадита по-прежнему была великолепная, уверенная в силе своей притягательности самка: то же ослепительное, правильное, словно выточенное из мамонтовой кости тело, ни морщинки, ни складки... Даже тот факт, что она родила и выкормила грудью малыша Эрта, не отразился на ее внешности.
  "Вон на том ложе, у розовой стены... Точка в точку, где сейчас, обхватив руками колени, сидела Касс... На том ложе Фадита почему-то, раз избрав, потом уже всегда предпочитала заниматься любовью", - вспомнил Лон. И нервные сумбурные поцелуи у восточного окна в тот самый первый раз, и спокойную снисходительность, с которой она принимала его утонченные, с отточенными рифмами стихи.
  "Искусанные поцелуями рты".
  Апол саркастически усмехнулся: "О Творцы! Глупец я, глупец номер один. Посвящал стихи, поэмы, песни. Кому? Ей."
  Муза торжественно объявила Прекраснейшую - и на экране засветилась победная улыбка Фадиты... Опять, в который раз, Лон подумал о том, что надо бы заехать повидать малыша Эрта, но ведь придется общаться с бывшей супругой. А, общаться все равно придется, особенно теперь...
  Фадита явно и думать о нем забыла. И хорошо, что забыла. И легче живется с тех пор, что забыла...И смешно, если бы не забыла... Да и с какой это стати ей его не забывать... Впрочем, она похоже, и о сыне сейчас мало помнила, а глядела на Орфа тем самым, хорошо знакомым Лону, взором. Странно не соответствовал этот взгляд холодному надменному облику первой красавицы Атлантиды.
  Лон представил себе: вот сейчас перед миллионами экранов покрываются испариной спины миллионов мужчин. Щенков и взрослых, богачей и тех, кому изо дня в день приходилось вести счет своим монетам. Его, Лона, но об этом не будем, и какого-нибудь там, никому не нужного презренного гнома. Известное несоответствие взгляда и облика Фадиты на всех действовало одинаково. Без исключений.
  Прекраснейшая, не сходя со сцены, сбросила тогу и застыла в характерной позе девы огу с островов Му, готовясь исполнить танец обнаженной жрицы Солнца. Лон, не переставая бормотать: "Это нам неинтересно, это нам давно знакомо, это мы все уже наизусть..." - но притом не сводя глаз с экрана, двинулся к ложу у розовой стены. Он плюхнулся рядом с подругой, чуть не промахнулся, ругнулся, отдернул взгляд от открытых всему миру прелестей бывшей жены и стал отнимать у Касс переключатель. Та все отмахивалась: хотела посмотреть танец Фадиты.
  - Конечно, чтоб получить лишнюю возможность позлословить, - догадался он.
  - Ну да, - бросила Касс: - Что я тебе, Эрида, что ли?
  - Для того, чтоб болтать гадости, не обязательно быть Эридой.
  Касс только хмыкнула и снова, в который раз за этот вечер плеснуло пронзительной волной её био-поле. - Ладно, мне стыдно. - быстро сказал Лон. - Отдай.
  - Не отдам, - спокойно ответила она, как будто сложно рассмотреть, что аура её ещё не успокоилась. - Знаю я тебя, сейчас как начнешь бегать по программам, ничего вообще не понять, не уловить, только запутаешься зря.
  В конце концов, Лон со всякими дотрагиваниями, щекотаниями и прочее, дотянулся до нужной кнопки и уже совсем было переключил. Но тут весь экран медленно заволокло черным бархатом и на фоне этого бархата возникло лицо музы по экстренным сообщениям. Пока муза, видимо, для вящей торжественности смотрела куда-то в сторону, непонятно чего ожидая, Касс вдруг заявила: - Хочу быть музой.
  - Ну вот! - натянуто засмеялся Лон. - Эрудиция, память, дикция, - перечислил он. - А смотришься ты, между прочим, не хуже... - он кивнул подбородком на экран. - Почему бы тебе, в таком случае, не попробовать стать Прекраснейшей?
  - Бедная Фадита, - засмеялась Касс.
  - А еще лучше, упражнялась бы ты лучше в ясновиденье.
  Не просто бросил выразительный взгляд, а, что называется, взором одарил. - То есть, своими законными обязанностями.
  Тут Лон вспомнил, что веселиться не время, ссутулился и мрачно закончил: - Как тебе и предписано. Мы тогда вдвоем всю Элладу к рукам приберем.
  - Ха-ха, - сказала Касс. - Зачем мне Эллада к рукам?
  Она осмотрела свои маленькие, с трогательным изяществом вырезанные пальчики, ручки с гладкой глянцевитой кожей и улыбнулась от удовольствия. Не желала она мрачнеть. - А если я доупражняюсь до номера один?
  - Тебе я готов уступить первенство. - поэт улыбнулся с превосходством уверенного в своей непобедимости человека.
  Апол готов был развивать тему своего приоритета, вплетая в основную мелодию мотивы самопожертвования ради любимой, но муза на экране подала, наконец, признаки жизни.
  - Двое Настоящих обнаружены злодейски убитыми в районе второго канала, - сообщила муза почему-то обыденным тоном, будто объявляла увлекательное путешествие в Трою с охотой на холмах Иды. - Первый - на пересечении радиуса Второго Аквариума с Третьим Водным кольцом, второй - на пересечении того же радиуса с Пятым кольцом. Каждое из этих мест затоптано копытами, следы копыт ведут дальше в город.
  - Невероятно.
  По тону Лона чувствовалось, что сообщение его окончательно добило. - Доигрались. Машины взбесились.
  - Почему именно машина? - поинтересовалась Касс.
  - А что ж еще? - удивился Лон. - Ты видела где-нибудь в Посейдонисе настоящую живую лошадь? Ясно, кентавр.
  - Их же программируют не причинять Настоящим ни вреда, ни боли. Начиная с генетического уровня, разве нет?
  - Ну как же, - оракул принял полное сарказма выражение: - всем известное ЗеЗе: Заповеди Запретов... Да кто программирует-то? Я и так все удивлялся, что ошибок нет... - Лон покрутил головой. - Ведь Бааловы инженеры программируют.
  - Ну и что?
  - Что - что? Сама не знаешь, что?
  Вообще-то Касс знала, конечно: слухи распространяются. Особенно, когда речь идет об умственных, профессиональных и человеческих достоинствах Баала со всеми его подчиненными сатирами-инженерами. Лон на всякий случай все же пробурчал: - Может, когда-нибудь в будущем нормальный спец и пойдет к Баалу в лабораторию, не знаю, не знаю, пока что нормальных спецов там не встречал: сплошные мясники.
  На этот раз Касс очень удивилась: сама она даже имя Баала страшилась произнести вслух, не то, чтобы по каким-либо причинам посещать Елисейские поля, где находились лаборатории.
  - Ну, посещай не посещай... - начал выкручиваться Лон. Стало понятно, что, может, и он в лабораториях Баала бывал ровно столько же, сколько и Касс. - Ясновидящий я в конце концов или нет?
  - Ты хочешь сказать, что бываешь там, когда ты в трансе? - Касс содрогнулась: перспектива побывать на Елисейских даже в кошмарном сне ее мало устраивала.
  - Ну, непосредственно в лаборатории, может и не бываю... Но где-то бываю, конечно... - Лон все бормотал и бормотал, пожимая плечами. - Мало ли, кто где бывает... Смотри, смотри, вот так убийство!
  На экране крупным планом появились окровавленные жертвы.
  - Нет, лучше не смотри и даже не слушай.
  Лон вскочил и, раскинув руки в стороны, стал отгораживать Касс от экрана: он знал, она не переносила вида крови.
  - Отвернись, зажмурься и думай о чем-нибудь приятном... Например, обо мне.
  Касс молчала, закрыв руками глаза.
  - Не смотри, - комментировал Лон. - И сейчас не смотри... А теперь старайся и не слушать... Ну и ну! Ого! Вот так да!
  Накал в его голосе достиг апогея. Затем Лон глубоко вздохнул несколько раз и сообщил: - Все, можешь открыться.
  Увидев вернувшуюся на экран музу по экстренным сообщениям, Апол плюхнулся на ложе рядом с подругой, будто выполнил сложную задачу.
  - Сейчас трудно сказать, каким именно образом кентавр взбесился, - вещала муза. - Вероятно, это связано с ошибками в программе, но об этом мы сообщим позже, когда выясним подробности.
  - Как же, безусловно, держите уши нараспашку, - издевался Лон. - Сообщат, во всех деталях сообщат...
  - Сейчас только одно, - продолжала муза. - Безумный кентавр мчится по улицам Посейдониса. Давит Настоящих и, возможно, машин, всех, кто попадается на его пути. Просим жителей города без особой надобности на улицу не выходить, особенно по Второму Радиусу.
  - Что ж это такое? - Касс смотрела на Лона серьезно, в глазах ее светился страх. - Надо же узнать поподробнее...
  - Как насчет небольшой тренировки? - тут же предложил тот.
  - Я боюсь. - быстро отказалась она. - Вдруг он там еще кого-нибудь убьет, я же заболею, если увижу... Может, ты?
  - Я слишком недавно из транса. - Лон покачал головой. - Еще не отошел.
  - Боюсь, боюсь, боюсь, - скороговоркой протараторила Касс. - Если увижу, что он кого-нибудь убивает, я тут же лягу рядом и умру.
  - Одно из двух, - резонно заметил Лон. - Ты отучаешь себя от своих дурацких привычек, или я отказываюсь с тобой работать. - Поэт отчетливо понимал, что давит, и чересчур, но во-первых, выхода другого не видел, во-вторых, по-мальчишески поиграть силой перед своей девой нравилось до глупости. - Это все твое воображение, не забывай: ты же будешь в трансе. История, между прочим, куда ни всматривайся, хоть вперед, хоть назад, сплошная кровь.
  Он криво усмехнулся и закончил: - На то мы и люди, чтобы кровь лить. Или встраивать вот такие милые ошибки в программы машин. А если еще ошибки? А если они все взбесятся? Ты представляешь, что будет, если все машины взбесятся одновременно? Хотя... - Лон поджал губы: - Как ни крути, всё равно - конец. Ладно, работай, всматривайся, узнавай истину, оракул.
  - Значит, я вообще, в принципе не гожусь в прорицатели...
  - Глупости. Даже машины способны видеть. А уж Настоящий, тем более, ты... Ведь ты Прекрасная Дева, у тебя кровь фосфоресцирует от чистоты: тренируйся себе - и все придёт.
  - Причем тут моя кровь... - девушка все еще пыталась отвертеться, не хотелось ей вот так, ни с того ни с сего, заглядывать в душу какому-то кентавру.
  - При том. Хватит спорить. Ложись. - приказал он. - Ты же меня знаешь, все равно не отстану.
  Да, она знала. Молча, уже без сопротивлений, Касс покорно легла на спину. Медленно устроилась поудобнее, вытянула ноги, вытянула руки вдоль туловища и закрыла глаза.
  - Вдох, - командовал Лон. - Глубокий вдох, долгий выдох... Освобождайтесь от телесных уз, Прекрасная Дева. Однако, мне все труднее становится себя контролировать, когда ты так лежишь передо мной... Вдох... Выдох... Ты спускаешься с Парнаса... Площадь Творцов... Сзади у тебя храм Клейто, впереди храм Посейдона, а за ним - дорога на Олимп, где-то там, на вершине возвышается Эдем... Определились? Теперь поворот направо... И налево... Вперед, вперед, по радиусу Второго Аквариума, от центра к каналам... Вдох... Выдох... Вдох.... Выдох...
  
  Глава 2
  
  Цок-цок-цок. Быстрой дробью по плитам мозаики стучат копыта. По пустой сумеречной улице несется кентавр. Он еще молод, но в карих чуть продолговатых глазах застыло страдание. Да, он еще молод и силен, но безмерно устал: ведь кентавр бежит от самого Аквариума, то есть с берега внутреннего канала, а вокруг уже пошли пределы города. Беглец не преследует определенных целей, не знает, куда направляется и зачем, не представляет, что ждет его в городе. То есть, догадывается, конечно, что ничего хорошего, но продолжает движение, скорее всего, по инерции. Да и куда двинешься с берега острова, если не в середину?
  - Эй ты, машина, куда торопишься?
  Всего-навсего двое. Опять двое.
  - Угомонись, не то растеряешь копыта на такой скорости!
  Не надо больше крови: разве они виноваты в его несчастьях.
  А, впрочем, кто знает? Ведь они - Настоящие... Может, именно те самые, что и перестроили его генетику... Перекромсали, переломали всю жизнь... Ах, если бы они унялись, замолчали, перестали искушать...
  - Поставили на тебя, что ли?
  Нарочно они? Вот пристали. Пьяны? Соскучились в поиске жертвы? Неужто обязательно сейчас насмехаться над ним? Сейчас, когда взвинчены нервы... Да-да, и у машин должны быть нервы, иначе не были бы так обострены чувства... Ах, как трудно удержаться... Все труднее и труднее сдерживаться... Нет, не надо больше крови, хотя сладок ее запах, когда мстишь Настоящим...
  - Да продали твою подружку! На ипподроме она давно.
  Все. Это чересчур. Сами виноваты. Во всем виноваты проклятые Настоящие.
  - Заткнись, - коротко выдохнул кентавр. Он остановился так резко, что копыта заскрипели о мозаику улицы..
  Касс затрепетала в страшном предчувствии.
  Насмешники даже немного протрезвели от растерянности.
  - Что? - пролепетал один из них.
  - Ты меня слышал, - коротко проржал кентавр.
  - Машина позволяет себе хамить Настоящему!
  Они, возможно, готовы были бы и отступить, но кентавр ударил копытом мозаику мостовой.
  - Я не машина!
  Нет, они все еще не поняли.
  - Уходите, убегайте, спасайтесь! - мысленно орала Касс. Ах, если бы только они могли ее слышать!
  - Нектар слишком крепкий попался, что ли?
  Один из них недоуменно потер ладонью лоб.
  - Бред. Машина не может рассердиться, - вспомнил второй.
  - Я покажу вам рассерженную машину!
  Кентавр с силой, будто это дорога была во всем виновата, снова ударил копытом. Потом прыгнул вперед.
  После этого прыжка уже никаких сомнений.
  Запах крови - запах мести.
  Касс не научилась выходить из транса без помощи Лона, а он пока еще не хотел отпускать ясновидящую, хотя губы ее побелели, а глазные яблоки начали беспорядочно метаться под прикрытием век. Лон утешал ее частыми короткими поглаживаниями по лбу, но из транса пока не выводил.
  Русалка Лега мечется в своем загоне, от стенки к стенке, от сетки к сетке. Будто чувствует, бедняжка. О, Творцы, причем тут русалка Лега? Взрослая, сильная, как давно они не встречались! Да и Лега ли? Кстати, почему она оказалась во Втором Аквариуме? Вроде бы, ее заказывали куда-то во дворец... Причем тут Аквариум? Или не аквариум? Да это же просто ее черты выгравированы на ожерелье. Ожерелье? Почему ожерелье на шее кентавра? Когда кентавры носили драгоценности? Впрочем, мало ли: самоделка. Просто гладкие камешки, а на них чем-то острым, скорее всего, твердым заостренным камнем, выбиты изображения русалки и кентавра.
  Кентавр срывает ожерелье с шеи, бросает незаметно возникшему откуда-то из темноты товарищу: - Передай... ей...
  - Подожди, не теряй скорости, - просит тот. - Он поможет.
  "Кто это, Он?" - с новым внезапным беспокойством думает Касс.
  Некоторое время оба кентавра бегут рядом по темной пустынной улице.
  - Нет, все.
  Кентавр-убийца решительно тормозит всеми четырьмя копытами. Останавливается. Ресницы его дрожат. - И не в скорости даже дело... Передай... Беги, беги, главное, передай ей...
  Второй кентавр растворяется в темноте так же незаметно, как возник из неё, а над первым появляются тени двух аэробилей, между которыми растянута сеть. Кентавр, не сопротивляется. Наоборот, даже подставляется. Бока вздымаются в надрывном дыхании, тело лоснится от усталости. Аэробили удаляются к Елисейским полям, увлекая за собой тяжелую сеть с покорной добычей.
  Русалка Лега мечется в своем загоне. От стенки к стенке.
  Прекрасную Деву дёргали сильные бешеные рывки, словно эпилептический припадок, выламывая тело в самых неожиданных местах.
  В конце концов, Лон понял: ее больше в трансе не удержишь. Да и бесполезно было удерживать: она явно не желала видеть ничего нового. Учитель щелкнул пальцами, произнес короткое слово "Домой".
  Касс сразу открыла глаза и простонала: - О Творцы, это же Лега!
  - Кто? - удивился Лон. Он все еще чувствовал себя усталым после собственного кошмара, так что за ее видениями не следил.
  - Русалка Лега, МОЯ Лега! - ответила Касс и окончательно пришла в себя. Теперь девушка сообразила: зря она вслух при Лоне произнесла сейчас это имя...
  - Русалка! - картинно обрадовался Лон. - Это я тебя так научил, да? Говорят же, что кентавр, причем тут русалка! И вообще, с каких это пор русалки бегают по городу, оставляя следы копыт?
  Если он готовился прочитать ей лекцию о необходимости более частых и более долгих тренировок, то был, наверно, прав. Но рассказывать подробно про кентавров, ожерелье, а уж тем паче, приплетать сюда Легу, пожалуй, не следовало. Касс вздохнула: жаль, что ничего не получается с ясновиденьем, но, может, оно и к лучшему, может, и не нужно, чтоб получалось...
  - Это у тебя была такая машина? - допытывался Лон. - Русалка Лега? - уж если этот привяжется...
  - Подруга это моя была, русалка Лега... В детстве...
  - Ну, знаешь ли... - на Лона сообщение явно произвело впечатление. - Ты дружишь с машинами? Почему я до сих пор этого не знал?
  Он выжидающе смотрел на подругу. Та молчала. Больше всего ей хотелось, чтобы все происшедшее оказалось сном.
  - Русалке полагается иметь хвост, - проникновенно сообщил Лон, все еще глядя Касс прямо в глаза. - Тех, у кого вместо хвоста имеются копыта, мы называем кентаврами.
  Девушка посмотрела на него. Оракул номер один был злой и веселый. Она не стала ни уточнять, ни настаивать на своей правоте.
  - Мало, что они показывают, - продолжал Лон. - Ты должна научиться видеть только то, что тебе надо.
  - Кто это, "они"?
  - Я откуда знаю?
  Касс, вздохнув, опять взяла переключатель и машинально включила Виз. Сразу же на весь экран грязно-серым расплывчатым пятном залохматилась косматая борода Ноэла. Борода стала постепенно уменьшаться, отодвигаться, а когда измельчала и отодвинулась достаточно, на экране появились Кронот и муза по интересным событиям.
  - Кого я вижу, - мрачно протянул Лон.
  На экране глава Института Времени Кронот и свободный ученый Ноэл смотрели друг на друга, не затруднившись предварительно скрыть неприязнь. Каждый из них считал своим долгом ежеминутно усмехаться в адрес другого.
  В старые добрые времена Касс непременно покатилась бы со смеху, сейчас же только кивнула: - Они умудряются оба одновременно смотреть друг на друга сверху вниз...
  Лону стало не до смеха, едва лишь он понял, о чем речь.
  - Слишком уж все это похоже на религиозную чепуху, - проскрипел Кронот. - По-вашему, выходит, жрецы правы: человек рассердил Творца и в наказание должен погибнуть... - Кронот покачал головой: - Извините, уважаемый, правильно ли я вас понял? - и, совсем уже неприлично подмигнув, прибавил: - И Он, - Кронот закатил глаза, указав ими куда-то вверх, - Он сообщил Вам день, час, порядок? Способ, которым намерен угробить Гею?
  - Вы нарочно коверкаете смысл того, что я говорю? - взорвался Ноэл.
  - Все, что вы тут бормотали последние пять часов, - вообще бессмыслица, - ответствовал Кронот.
  - Господа ученые мужи, прошу Вас, - вмешалась муза. Чувствовала она себя явно не на своем ложе.
  - Нет, это я прошу Вас.
  Ноэл взъерепенился: об этом говорил и повышенный тон, и нетерпеливое движение плечами, похожее на попытку стряхнуть неприятности, связанные с разговором, взять себя в руки. - Хорошо, я попытаюсь еще раз сформулировать... - Ноэл ехидно взглянул на Кронота и пояснил: - для среднего уровня...
  Кронот на это усмехнулся еще ехиднее: - Вы бы о своем уровне заботились.
  - Итак, представьте себе, что на вашем теле, - Ноэл счастливо засмеялся, получив лишнюю возможность уколоть соперника. - На Вашем теле расплодилась колония, - Ноэл еще раз хохотнул, - прошу прощения, насекомых.
  - Это на той прорехе в вашем мозгу, которую вы называете извилиной, - тотчас прошипел Кронот, - развелась колония насекомых.
  - А ваш мозг египтяне вообще забыли вложить на место, когда последний раз мумифицировали, - ловко парировал Ноэл.
  - Господа ученые мужи, прошу Вас, - опять вмешалась муза, едва сдержавшись от смеха: Кронот и в самом деле был похож на высохшую от времени мумию.
  Ноэл заулыбался, довольный тем, что собеседник не нашел достойного ответа и продолжал сидеть с раскрытым ртом.
  - Если насекомые беспокоить Вас... - э-э-э... - Ноэл еще раз приятно улыбнулся и поправился, - ваш организм... не будут, он их и не заметит, но если они начнут кусать, высасывать кровь, выделяя взамен яд, принося страдания и боль, то долго ли будет организм это терпеть? И есть ли разница в том, что за метод применит, чтобы попытаться избавиться от своих мучителей? Главное, попытается, и не в наказание, а представьте себе, только потому, что мешают...
  Кронот проскрипел было что-то, но экран снова заволокло черным бархатом.
  Появилась опять муза по экстренным сообщениям и объявила, что кентавр пойман, стало быть, конец экстремальной ситуации.
  - Почему мне так скверно? - прошептала Касс.
  - Тебе всегда скверно после транса, - напомнил Лон.
  - Да, но теперь по-другому...
  Муза по экстренным событиям все не исчезала, говорила и говорила о том, какую огромную пользу обществу приносят совместные усилия всех членов общества.
  - Так. Замечательно. Похоже, сейчас засадит в Круг, - предсказал Лон.
  И точно. Муза получила ответные сигналы сразу из нескольких домов: заверения в полной готовности помочь восстановить истину. Затем попросила зрителей устроиться поудобнее перед экранами, расслабиться, сконцентрироваться, приготовиться ко входу в подсознание.
  - Не хочу в Круг, - простонала Касс.
  - Правильно, без нас обойдутся. - согласился Лон.
  Но муза обходиться не намеревалась. Как бы в ответ на его заявление, она попросила всех оракулов Посейдониса принять участие в общем трансе. Она четко назвала каждого по имени, и, конечно, Лона Апола, лучшего, главного и самого необходимого в предстоявшем сеансе.
  Лон Апол тотчас вскочил и забегал взад-вперед. Что-то слишком часто в последнее время стали использовать Круг. Нужен дождь - Круг. Заболел кто-нибудь из элиты - Круг. Пора идти покорять враждебных нубийцев - Круг. Что они, хотят, чтоб Настоящие свихнулись все, как какие-нибудь паршивые машины? Давайте теперь все взбесимся - и привет! Все равно, недолго осталось...
  Лон остановился перед Касс, бешено вращая зрачками. Не поэт знаменитый, а кентавр безумный... И ничего он не нервничает, всем давно понятно, что для хорошего ясновидящего Круг - это болезнь и беда. Не может хороший ясновидящий функционировать в Круге. Слишком много влияния чужих полей, а каждое чужое поле - это чужой эгоизм, чужое зло, чужая боль. Да что там объяснять! Нет - и все тут.
  Напоследок же Лон небрежно бросил: - Ничего, обойдутся. - он еще чуть-чуть подумал и прибавил: - Чтобы у меня еще больше голова разболелась? Обойдутся без нас. Встань! - гаркнул он на Касс изо всех сил. - Не расслабляйся! А то они тебя втянут.
  Касс поспешно встала.
  - Ходи! - приказал Лон.
  Она стала ходить, стараясь не выпускать экран из виду.
  - Никогда в это не ввязывайся, - на ходу поучал Лон. - У каждого свои мысли, всякие разные. Поэтому не поддавайся. Думай в это время обо мне, о том, что ты подруга Апола, знаменитости номер один...
  - Думаем, - вещала муза. - Только о кентавре. Не о жертвах, не о лабораториях, не о машинах вообще, только об этом конкретном кентавре... Глаза закрыты. Думаем... Концентрация на кентавре-убийце.
  Муза сама закрыла глаза и затянула в голос, задавая общим вибрациям Круга тон и частоту.
  - Не думай ни о чем, - немедленно приказал Лон. - Разговаривай, ходи... Хочешь, давай петь... или целоваться.
  - Целоваться - это хорошо, - задумчиво согласилась Касс.
  Пока они приводили план в действие, лицо музы на экране съежилось, стало совсем мелким. Теперь оно занимало минимальное пространство в верхнем левом углу. На черном бархате появилась точка, затем еще одна, еще... Вот уже множество точек кружится вокруг невидимой оси. Вот точки укладываются в застывшую форму...
  - Русалка! - объявил Лон упавшим голосом. - Не может... Русалка!
  Касс и сама уже увидела знакомые очертания, вздрогнула и почувствовала, что ее щеки краснеют. Вот же, действительно - русалка. Неужели Лега?
  Точки опять сместились, поехали куда-то затем, чтобы перелиться в новую форму. Вот уже русалка плавает в пенистых волнах, играет на солнце, смеется радужным брызгам...
  Кeнтавры выволакивают на берег стеклянные контейнеры с рыбой, заготовленные русалками за день.
  А те, неутомимые, носятся вокруг, и стрекочут, и хохочут... Лега не принимает участия в общем веселье. Лежит себе поодаль на мокром песке, мечтательно улыбается, чего-то ждет. Один из кентавров часто смотрит на нее влюбленными глазами. Сначала взгляды его торопливы, бросаются украдкой. Постепенно их длительность увеличивается. Все труднее становится кентавру отвернуться, все чаще глаза его ищут Легу, все мечтательнее задерживаются на ней, все более долгими бывают эти остановки. В конце концов, кентавр смотрит на русалку, почти не отрываясь.
  Но вот погрузка закончена. Время отдыха. Кентавры группой бегут купаться. Тот из них, кто посматривал на Легу, теперь приближается к ней, ложится рядом на мокром песке. Она гладит его по волосам, он целует ей руки, лицо, грудь.
  Каждому атланту понятно: образы на экране не живые люди: всего-навсего спроецированные на общую плоскость видения участников Круга, но у Касс перехватывает дыхание. Прямые рыжие волосы кентавра жестки. Мягкие, зеленые, как речная водоросль, волосы Леги податливы. Что-то новое, тревожное, неожиданное появилось в ее движениях.
  Всем известно: программа машин не включает вообще никаких чувств, а особенно, самых сильных: ненависти и любви. Машины создаются для того, чтобы работать, а не чувствовать. Что же это с Легой? Лицо ее приближается к его лицу, русалка и кентавр целуются.
  Бока его начинают лосниться, дрожать... Он отталкивает прильнувшее к нему тело, вскакивает на ноги...
  - Что ты? - тихо спрашивает Лега? - Разве ты разлюбил меня?
  - В том-то и дело, что слишком люблю, - шепчет кентавр. - Прости меня, не могу больше.
  - Что с нами? - русалка качает головой.
  - Болит, - отвечает кентавр. - Болит все: снаружи, изнутри. Тело болит, мысли болят. Не могу больше.
  - Значит, все, что было раньше, все-все - просто пустая болтовня?
  Если бы машины умели плакать, то сейчас, наверно, по ее лицу текли бы слезы. - Все наши разговоры? "Главное не тело, главное - эго... Наслаждение эго гораздо больше, тоньше, выше, чем наслаждение тела... Слияние не на телесном, а на духовном уровне", ты забыл?
  - Я ничего не забыл.
  Кентавр сначала отрицательно качает головой, потом согласно кивает. - Помню каждое твое слово, каждое твое движение. Но природа берет верх, прости.
  - Что ты, - шепчет Лега, - какая природа, мы же машины!
  - Этого не может быть! Они обманули нас!
  Кентавр вскакивает, голос его срывается на крик. - Проклятые Настоящие обманывают нас всю жизнь. Мы умеем любить, умеем страдать! А как сильно я, оказывается, могу ненавидеть! Разве они знают, что такое любовь! Что они вообще понимают, кроме наслаждения своих тел? Это они машины, а не мы!
  На экране поехали вперемешку черные и желтые полосы: муза поспешно прервала сеанс.
  - Вот оно что! - по-актёрски отчетливо прошептал Лон. - Как же я сразу не догадался? Впрочем, разве тут догадаешься? Русалка и кентавр, с ума сойти!
  Муза поблагодарила всех участников Круга и закончила передачу просьбой звонить и сообщать о русалке, кто что знает.
  - Как ты сказала, ее зовут? - переспросил Лон.
  - Забудь, - попросила Касс. - Она не виновата. И вообще, не она это: мне только почудилось, что она, - быстро проговорила девушка.
  В том, что русалка была Лега, Касс не усомнилась ни на терцию минуты.
  - Вот это любовь, - протянул Лон. - Просто номер один! Представляешь, любовь между кентавром и русалкой... Бред.
  - А результат - сюжет вполне для Лона Апола, - подытожил вернувшийся на экран Ноэл, будто мог слышать замечание Лона...
  Лон, довольно усмехнувшись, ввернул, зная, что Ноэл его на самом деле слышать не может: - Вот именно, Лона, а не Орфа...
   Кентавр, который был до того послушным рабом, - продолжал Ноэл, - обезумел от избытка чувств, выскочил на улицу и пошел давить копытами всех подряд...
  - Еще бы, - пробормотал Лон. - Можно его понять. Интересно, каким образом... Невероятно: любить друг друга через стекло аквариума... Или даже так, во время погрузки... Тот самый момент, когда не свихнуться, я думаю, невозможно... Обязательно свихнешься... Подумать только! - Лон покачал головой и повторил: - русалка и кентавр! Бред!
  - Да почему же именно Лега? Почему обязательно Лега? - думала Касс напряженно. - Мало ли русалок плавает вокруг? У всех у них волосы зеленые, почему же непременно Лега?
  Девушка знала: это, безусловно, была Лега.
  - Распустились машины, - сквозь зубы процедил Кронот.
  - Машины? - С нажимом переспросил Ноэл. - А может все-таки, не машины?
  - Машины. Машины, изготовленные в лабораториях Баала, - проворчал Кронот. - Прочистить память хорошенько...
  Ноэл, ставший очень серьезным после секундного молчания, тихо проговорил: - Я не знаю, не в состоянии предсказать время, порядок и конкретную причину... Может, Гея, обезумев, столкнется с другим, соизмеримым ей организмом... А может, Вы в своем институте Времени доиграетесь...
  - Я в своем институте Времени не играю, уважаемый.
  - Или авария, в Вави, на Фаэтоне, - не слушая, прошептал Ноэл. - Только я чувствую, что очень скоро...
  - Чувствую, - подчеркнул Кронот. - Вот это и есть самый верный научный довод.
  - Возможно, - сказал Ноэл. - Не раз уже в истории Геи признавалось научным то, что веками ранее считалось бредом.
  - Ваше мнение, господин ученый муж, - сказала муза. - Могут ли жители Геи подготовиться, да и останется ли кто-то в живых?
  - Трудно сказать, несет ли предсказываемый мною катаклизм гибель всего человечества. Скорее всего, погибнет цивилизация, то есть, главным образом, Атлантида. На других континентах люди, вероятно... Я бы сказал, очень вероятно, погибнут тоже. А те немногие, что останутся в живых, будут отброшены на первобытный уровень... Возможно, им придется заново открывать для себя огонь... Или изобретать колесо... - Ноэл что-то беззвучно пожевал и быстро, вроде бы случайно, вскользь, заметил: - Я готовлюсь.
  - Прошу Вас, подробнее, - быстро ответила муза.
  - Сегодняшний разговор - это часть моих действий. Основная же моя подготовка заключается в том, что я строю корабль, который по моим расчетам должен выдержать возможные изменения внешней среды. Наводнения, землетрясения, пожары, даже потерю атмосферы, полный вакуум вокруг выдержит. Ну, а в корабль вложу накопленные до сих пор знания. Кроме того, я намереваюсь собрать известные нам семена растений, половые клетки насекомых, птиц, животных...
  - Человека? - быстро спросила муза.
  - Разумеется, - молниеносно ответил Ноэл. - Человека, конечно, тоже.
  - Зачем же стараться? - ядовито вставил Кронот. - Если мы непростительно плохие, если мы жестокие и скверные... Может, лучше и не надо?
  - Повторять ли эксперимент, - решать не Вам и не мне. - Ноэл криво улыбнулся. - И должны же мы когда-нибудь... выбрать другие пути?
  - Вот это и есть, - прошептал Лон, - то, что я видел.
  Кронот на экране стал откашливаться, видимо, готовился дать сопернику достойный отпор. Но поэт отключил виз, так и не дав старику слова.
  Лон взглянул на подругу, решился и выдохнул: - Ноэл прав, Атлантида погибнет.
  Сглотнув что-то, поэт тихо и быстро забормотал: - Я тоже не могу предсказать время, порядок и причину, зато знаю, что именно произойдет: Атлантида, - он зажмурился и с ужасом закончил: - утонет. Помнишь легенды о допотопной Лемурии?
  - Лемурия... - повторила Касс. - Значит, ты считаешь, что Атлантиду ждет участь Лемурии... Той самой затонувшей Лемурии, в которую никто не верит... Выходит, Атлантида - это такой же эксперимент, как Лемурия? И то, что будет после нас?
  - Получается так. Ведь на самом деле все уже происходило, - медленно проговорил Лон. Он встал со своего ложа и подошел к подруге, порывисто обнял ее за талию. - Была Лемурия, в которую теперь верят только романтики и, - он криво усмехнулся: - кучка оракулов. Остальные живут и не допускают, знать не хотят... Правдивой, но мало воспринимаемой эмоциями Настоящего истории, в которой тысячи лет назад уже все было: огромный континент, заселенный людьми. Жители Лемурии творили, радовались, страдали, плакали от боли, смеялись от счастья, скрипели зубами от обиды, шалели от любви, раздирали себя в сомнениях и сжигали себя же в ненависти... Десятки тысяч лет тому назад... А потом случилось непоправимое, внезапное, необъяснимое, страшное. Континент утонул вместе со своими обитателями, история закончилась. - Лон помедлил и сделал неожиданный вывод: - И началась сначала. С нуля. Здесь, в Атлантиде. Случайность? Эксперимент Творцов?
  Касс вздохнула: ее переполняли жалость и желание жить... Она хотела сказать что-нибудь умное, но только вздохнула еще раз.
  - Надо уезжать отсюда, - начал было Лон, но его прервал вызов по визу.
  С экрана смотрели честные серые глаза Рамтея.
  Не кто-нибудь искал связи с Лоном: Рамтей - брат Зева. Частыми беседами с титаном Рамтеем мало кто мог похвастаться в Посейдонисе.
  Лон безмерно удивился и включился на связь.
  - Приветствую, - сказал Рамтей.
  Прозвучало его приветствие довольно странно: можно было подумать, что вызов атланта номер два в порядке вещей, будто Рамтей только тем и занимался, что без конца вызывал оракулов или поэтов.
  - Мне нужна Касс. Она здесь?
  Брат Зева, как всем было известно, не отличался ни гибкостью, ни красноречием.
  - Могу я узнать, в чем дело?
  Несмотря на то, что Лон удивился до растерянности, он счел нужным придать легкую небрежность плюс недовольство своему тону.
  - Нет, - спокойно отрезал Рамтей и стал обводить комнату глазами, а, узнав Касс, объявил, будто лишь его вызова весь вечер ожидали в этом доме: - Поторопись, Касс. Поговорим в Веселом Гроте. Будь одна.
  И отключился, не дожидаясь ни расспросов поэта, ни ответа его подруги.
  - Да это наглость, - начал Лон. - Он думает, если он атлант номер два, то наплевать ему на правила, на манеры, на чужую личную жизнь, наконец?
  - Я пойду, - сказала Касс, ошеломленная внезапным вниманием Рамтея.
  - Это, конечно, твое дело. Если тебе безразлично собственное достоинство, свое время, я, мнение близких! - Лон распалился и почти уже заорал по поводу некоторых, которые думают, что им все позволено.
  Касс уже подбегала к стоянке своего аэробиля, а поэт все еще возмущался.
  
  
  
  Глава 3
  
  Даже постоянных клиентов низкий зал Веселого Грота не переставал ошеломлять размерами. Что же касается посетителя случайного, попавшего сюда пусть не впервые, пусть в третий или четвертый раз... Касс не помнила точно, сколько визитов нанесла в это излюбленное пристанище искавших развлечений Настоящих, особенно, молодёжи из элиты. До сих пор Веселый Грот своей величиной давил и даже пугал Прекрасную Деву, будто была она не Прекрасная Дева, а залетная букашка.
  Ирреально огромным этот зал только казался. Эффект создавался обилием зеркал. В зеркальных стенах и зеркальных простенках между зеркальными же столиками многократно отражались и сами столики, и горевшая на каждом из них свеча, и темно-вишневые ложа вместе с полулежавшими на них посетителями.
  Яркое, бесчисленное множество каминных огней ослепляло окончательно.
  - Интересно, где все-таки прячется настоящий камин, - подумала Касс, осматриваясь. Она вдруг поймала себя на том, что не осматривается, а, скорее, озирается, причем делает это до неприличия неловко.
  Что-то, она не смогла сразу сообразить, что именно, действовало здесь ей на нервы. Возможно, огонь, который плескался на дне круглого низкого камина... Вернее, размноженность этого огня в сотнях отражений... Или, скорее всего, то, что распознать оригинал представлялось задачей совершенно невыполнимой. Попав в густую кроваво-красную полутьму Веселого Грота, Касс чувствовала, что она, вроде этого огня в камине, раздваивается, растраивается, не может собраться. И, что самое неприятное, - не станет сама собой уже никогда.
  Наверно, потому Рамтей выбрал именно Веселый Грот, что здесь было всё-таки, если сравнивать с другими увеселительными местами такого рода, относительно спокойно. Музыка не била по барабанным перепонкам, сокрушая слух, а ласково мурлыкала. Никто никого не перекрикивал: публика сюда допускалась хорошо воспитанная и только приличная. При желании, каждый мог удалиться в комнаты для групповой медитации. Касс на миг прикрыла глаза. Это помогло ей немножко успокоиться.
  Только заново подняв веки, Прекрасная Дева смогла более или менее разглядеть обстановку.
  Всякому, кто в этот вечер отворял дверь Веселого Грота, в глаза, прежде всего, бросались не зеркала, не музыка, не сотни каминов в полумраке. Взглядами сегодняшних гостей, едва только они попадали в этот зал, завладевала гибкая женская спина, хорошо освещённая, покрытая рыжими завитыми локонами. Она извивалась в чувственном медленном ритме на круглой площадке для танцев, устроенной в центре зеркальной фантасмагории. Туда, на этот яркий лепесток света, летели со всех сторон недвусмысленные взоры. Притягивавшая же их, в свою очередь, казалась в высшей степени захвачена танцем, и дела ей не было до остального, и не проявляла никакого интереса к поклонникам.
  На рыжих локонах, длинных, холеных, роскошных, обитали мужские руки. Красивые, изысканные, они жили своей отдельной жизнью: то подпрыгивали, то успокаивались, то нервно вздрагивали, заставляя волосы нервничать в свою очередь.
  Спина остро реагировала на каждое, даже самое легкое, самое неуловимое движение этих рук. То мелкая дрожь, то плавный изгиб, то быстрый, безотчетный или, наоборот, глубокий тяжелый вздох выдавали мягкое послушание нежных тканей порывам владевших податливым телом пальцев.
  В момент, не успела еще дверь захлопнуться за вошедшей, к ней подлетел эльф. Высокий, изящный, он низко склонился перед Касс. В ее ноздри немедленно толкнулся густо исходивший от его волос и тела цветочный запах. Соблюдая положенные правила вежливости, раб тихо задал свой стандартный вопрос: - Могу ли я услужить Прекрасной Деве?
  - Проводи к Рамтею: он ждет меня, - потребовала Касс и немедленно увидела сверкнувшее в прозрачно-голубых глазах эльфа любопытство. Он не без труда явно старался это любопытство скрыть. Будто кто-то обращает внимание на машин...
  Пятясь задом наперед, эльф повел посетительницу куда-то в глубину мерцавших в зеркалах свечей. Это был созданный для скорости раб. Поэтому, приноравливаясь к шагу Касс, он усердно старался замедлить свое движение и, по возможности, не вспархивать. Обычная человеческая походка давалась бедняге не без труда. Для того, чтобы держаться, не отрываясь от поверхности пола, ему приходилось прикладывать заметные усилия.
  Внезапно девушка снова почувствовала раздражение. Она опять не сразу поняла причину этого раздражения, только через некоторое время сообразила: на этот раз больше всего ей мешала искусственная улыбка машины. Не задумываясь, Касс недовольно потребовала: - Сейчас же прекрати угождать!
  Эльф преданно посмотрел ей в глаза, всем своим видом выражая недоумение. Улыбка, как пришитая, держалась на его лице.
  - Как прикажет Прекрасная Дева.
  Он опять поклонился с ещё большей угодливостью.
  По меньшей мере, глупо чего-то требовать от этих созданий. Уж лучше вовсе на них не смотреть. Резко отвернувшись от эльфа, Касс попала взглядом на парочку на танцевальной площадке. Партнеры в тот самый миг отлипали друг от друга.
  Касс легко узнала яркий профиль Эриды. Та, разумеется, в свою очередь, немедленно узрела приятельницу и соседку по Парнасу. Вся увлеченность партнером и Веселым Гротом не помешали Эриде мгновенно отметить и оценить тот факт, что Касс появилась в позднее время в Веселом Гроте, одна, без Лона, и явно не совсем в обычном настрое. Те мысли, которые молниеносно пронеслись в красивой голове Эриды, заставили ее застыть в стойке гончей собаки, унюхавшей дичь.
  По возбужденному лицу красавицы отчетливо проскользнули, одно за другим, три разных выражения. Не обязательно было знать эту женщину всю жизнь, чтобы не задумываясь, разгадать каждое из них. Три мысленные оценки появления Касс в Веселом Гроте. Три как бы примерки своего, в зависимости от этих оценок, отношения. Скверно: потом встреча с Рамтеем всегда будет ассоциироваться с Эридой. К тому же на любопытство Прекрасной Девы, особенно, этой, в отличие от любопытства эльфа, стоило обратить внимание: ведь ее устами завтра же будет говорить весь Посейдонис.
  Всегда, сколько помнила себя, Касс помнила и двух своих подружек по играм, сестер, Эриду и Фадиту. Особняк их родителей занимал на Верхнем Олимпе достойное место рядом с особняком родителей Касс. Три Прекрасные Девы росли вместе, будто не только Фадита с Эридой, но и Касс была в этой компании сестрой.
  Говорят, в жизни обязательно случается хотя бы что-нибудь, что потом тщетно стараешься забыть. Даже ненадолго не отвязаться от постоянного присутствия своеобразного инородного тела: оно напоминает о себе постоянно: то свербит неудобством, то ранит легким уколом, то доводит безотчетным нытьем, то мучает откровенной болью. Занозу, которая с детства беспокоила Касс, звали Фадитой.
  Вот и сейчас, подумала - и покраснела. Впрочем, с того момента, когда сегодня, вдвоем с Лоном, они увидели первую красавицу Посейдониса по визу, абстрактный ее образ все время вертелся в подсознании.
  Ведь нарочно обратила на нее внимание Лона. Знала, что непременно придумает поэт для бывшей жены не ту, так другую, но обязательно унизительную колкость. Ждала этой колкости с удовольствием. Потому что заметила, какими глазами смотрел Апол на великолепное тело Прекраснейшей.
  Касс вспомнила давнишние, хвастливые (или по-дружески откровенные?) рассказы Фадиты об ухаживании за ней Лона. Тут же пронеслись перед глазами картины их свадьбы: уверенная в себе невеста и влюбленный в нее жених. Недосягаемый, тот самый, главная знаменитость Атлантиды, поэт и ясновидящий, Лон Апол.
  Вспомнила - и заноза опять заныла в душе... Не то укол, не то укор... Столько времени прошло... И не уйти до сих пор...
  А ведь зависть все может. Зависть, даже мимолетная, разит хоть словом, хоть мыслью, хоть взглядом. Кстати, именно эта странная сила у машин, по рассказам Леги, и называется - "поганый глаз". Неужели же это Касс виновата в том, что не сложилась семейная жизнь Фадиты? Неужели именно она, ближайшая подруга Прекраснейшей, так откровенно и одновременно подло позавидовала чужой любви? Или, ещё лучше, - чужой удаче? Могло ли быть, чтобы ее глаз оказался главным виновником разрыва счастливой на вид пары?
  В ближайшем зеркале глаз отражался обыкновенный, глаз как глаз: лучистый, ярко очерченный, чуть раскосый... Вполне приятный на вид... Да и что это за слово: "поганый"? Противное слово, плебейское, изобретение машин... Разве Прекрасной Деве впору употреблять такие слова...
  А у Фадиты глаза круглые, аметистовые, бездонные...
  Но сейчас-то все это зачем? Когда давным-давно все позабыли: ну случилось где-то что-то когда-то. Ну, женился кто-то на ком-то, а кто-то с кем-то развелся. Где Фадита? Причем тут Фадита? Ах, да, было. Было, но когда? В другой эпохе...
  "Подруга Апола, прелестная Касс", "вдохновившая поэта, милая Касс", "избранница самого Лона обворожительная Касс", - везде: на концертах, в журналах, в программах виза, мало? Все еще мало? Опомнитесь, "возлюбленная поэта", у Фадиты свои дела, и нет ее, и след ее простыл... Но ведь видела, видела, какими глазами смотрел на бывшую супругу Лон.
  Касс показалось, что нехорошие чувства вот-вот прорвутся наружу. Вот как хлынут сейчас из глаз (моих "поганых глаз", - горько, чтобы лишний раз пристыдить себя, уточнила она), как прорвутся потоки застарелой зависти, застрявшей в горле ревности, вперемежку с навязшим в зубах стыдом да набившей оскомину виноватостью... И надо же было... в самый неподходящий момент... Перед Рамтеем... Надо же было вспомнить о Фадите... Из-за того, что случайно попала в обозрение Эрида... Тоже своего рода знаменитость. Вся Посейдия знала о штучках этой женщины, и не зря ведь прилепили ей прозвище коварной. Так и называли её, даже музы иногда, с улыбкой, правда, как бы извиняясь, но все же - коварной Эридой.
  А она как будто опять постарела. Что это? Еще до вчерашнего дня, кажется, за несколько лет не прибавила ни одной морщинки, и вдруг за одну ночь, рывком, раз - и лицо, и взгляд, и шея ее состарились лет сразу на десять.
  - Бедная, - со внезапной жалостью подумала Касс.
  Коварная Эрида исчерпывала последние годы последней молодости, так и не сумев познать самого главного. Наверно, ни одна Прекрасная Дева не мечтала так страстно о чем-то настоящем. Что произошло с этой мечтой соседки, Касс не знала. О себе Эрида рассказывала неохотно.
  - Мое горе заставило меня измениться.
  И все. Что за горе, о том молчок.
  Фадита на скорбь сестры усмехалась в ответ: - Подумаешь, горе! Да она всегда такая и была.
  Однако изменилась с уходом юности Эрида здорово.
  - А любви так хотелось! - всем телом потягивалась, кривовато улыбаясь, признавалась она.
  Куда там любовь! В течение последних двух десятков лет неудачливая мечтательница хладнокровно, - она даже разработала собственный метод, - влюбляла в себя всех, до кого могла дотянуться. Она встречалась с многочисленными поклонниками в одиночку и скопом, придумывала все новые и новые забавы. Об ее похождениях знала и болтала вся Атлантида, а в колониях сочинялись легенды.
  Поклонники Эриды быстро менялись по составу, но оставались юными. Чужая молодость приводила ее в ярость. Иногда в красавицу влюблялись всерьез. Чужое стремление вызывало в ней приступы доходившей до бешенства злобы. Тех, кто не исчезал после одной-двух ночей, она равнодушно обрекала на страдание. Чужое страдание вызывало в ней презрение. А чужая любовь, хоть мужчины к ней, хоть матери к собственному ребенку, - ненависть.
  - Ах бедная я, бедная. Обделена. Подсознательно чувствую: обделена, - ныла несчастная. - Что за непонятная подлость природы!
  - Глупости какие! - взрывалась на это Фадита. - Чего тебе не хватает?
  - Любви мне не хватает! - орала Эрида в ответ.
  - Это тебе-то? - насмешливо сомневалась сестра. - Пойди, поболтайся среди знакомых, поработай язычком. Что-то ты давно никого не ссорила... Рассоришь кого-нибудь, сразу успокоишься. - Фадита пожимала плечами, делала почему-то обиженное лицо.
  Действительно, когда Эриде удавалось кого-нибудь поссорить, унизить, поставить в неловкое положение, она удовлетворенно усмехалась про себя своими яркими губами.
  - Она же обо всех добывает сведения, - жаловалось на сестру Фадита, оставшись при случае с Касс наедине. - Меня, если что, не пощадит, я это чувствую. Ведь она даже, когда ничего плохого не знает, все равно делает вид, что знает, причем обо всех. Угораздило же меня родиться ее сестрой! Главное, в ее присутствии не покидает чувство опасности.
  Последнее замечание было абсолютно верным: в отношениях с этой женщиной главным и постоянным было чувство опасности.
  Временами, когда общение с Эридой чересчур затягивалось, Касс казалось, что она напрочь теряет чувство реальности и тихо сходит с ума.
  - Ты не думай, конечно, она моя сестра и я ее люблю, - заканчивая неприятный разговор, Фадита с непонятной миной поджимала губки бантиком.
  Прекраснейшая не лгала, да и никак не могла лгать: по праву рождения Прекрасным Девам полагалось говорить только правду. Неприязни к себе Эрида действительно почему-то не вызывала. По крайней мере, у Касс. Если же неприязнь и существовала, то густо затушевывалась острым и слегка болезненным интересом, смешанным с привлекательностью той же остроты и той же болезненности. А привлекательность существовала, не проходила, несмотря ни на что. Было что-то в Эриде, что притягивало к ней, а что именно - ни понять, ни объяснить...
  Общаться им приходилось довольно часто: задние дворы домов обеих Прекрасных Дев соприкасались. Границей служила в полтора роста стенка, увитая диким виноградом. Иногда у Касс возникало ощущение, что Эрида насквозь просматривает ее двор, а может быть, и дом.
  Представив себе завтрашнее появление вдвоем с Лоном, рука об руку, на вечере у Зева и Эры, Касс усмехнулась, а потом увидела Рамтея и сразу позабыла о злополучных сестрах.
  Могучий, огромный, русоволосый, Рамтей поднимался навстречу. Держался он, как всегда, холодно и бесстрастно, при этом непонятная тень едва уловимо скользила по его надменному лицу. Брат Зева казался сегодня не то смущенным, не то расстроенным.
  Сначала Рамтей, не обращая внимания на эльфов, мельтешивших вокруг с напитками и фруктами, изучал взглядом приближавшуюся гостью.
  Касс, хоть и старалась того не показывать, все-таки чувствовала себя неловко. Вот именно такой тяжелый немигающий взгляд называют свинцовым. От таких взглядов всегда бывает не по себе, даже если они коротки, а тут...
  Девушка поежилась. Смешно. Кажется, никогда в жизни не было у нее сильнее желания, чем то единственное, которое овладело ею сейчас: чтобы Рамтей шевельнул хотя бы ресницами. В результате, он так и не шелохнулся, зато у нее как будто щелкнуло что-то в позвоночнике. Касс всем телом вздрогнула и отчаянно заморгала.
  Прошла наверно вечность, прежде чем брат Зева удовлетворился видом девушки. Галантным движением руки он пригласил ее, все еще стоявшую перед ним, сесть. Затем, когда она присела на край ложа, наконец, разжал губы: - Я не располагаю особо временем, хочу только передать тебе это.
  Раскрыв сжатую до сих пор ладонь, Рамтей выложил на стол перед Касс предмет странных очертаний. Прекрасная Дева не сразу поняла, что именно видит, но почему-то сжалась от пронзительной боли. Еще не осознав мысленно, интуитивно она уже знала, чем окажется предмет. Медленно протянула руку, взяла, прощупала пальцами и поднесла ближе к глазам.
  Предчувствие не обмануло девушку. Предмет являлся ожерельем. Не просто украшением, а тем самым, материализавшимся из недавнего видения с шеи страшного кентавра, преступившего все мыслимые законы цивилизации. В густом освещении Веселого Грота, где всё кажется кроваво-красным, невозможно разбирать цвета, но Касс сейчас же узнала эти, непонятным образом прилаженные друг к другу гладкие речные камни. И едва ощутимые, но всё же понятые её чувствительными пальцами, искусно выгравированные на каждом из этих камней изображения русалки и кентавра.
  Девушка разглядывала точки, из которых складывались картинки. Русалка верхом на кентавре, русалка обнимает кентавра, кентавр держит в руках русалку высоко над волной, два профиля: губы, слитые в поцелуе. Это, безусловно, было то самое ожерелье.
  - Русалка Лега. - сказал Рамтей. - Он просил передать это ей... - Рамтей опять испытывающе взглянул на Касс: - Перед гибелью. На которую буквально напрашивался сам. Не знаю, возможно ли спасти ее.
  Касс почувствовала жар, который волнами разливался по телу. Каждая волна била в щеки и виски. Теперь определилось точно: речь шла ещё и о той самой русалке с коротким звучным именем Лега. Значит, из-за машины заинтересовался вдруг Рамтей Прекрасной Девой Касс. Что же связало русалку с Настоящим? Не простым Настоящим - атлантом номер два?
  Рамтей сидел, чуть набычившись, но смотрел Касс прямо в глаза. Будто пытался точно понять, вникнуть в ее мысли, чувства.
  - Кентавра уничтожили полчаса назад, - взвешивая каждое слово, сообщил, наконец, Рамтей. - Перед смертью несчастный просил меня передать тебе для Леги свой последний дар. Я, конечно, мог бы это сделать и сам, но ведь я человек чужой... А ты... Он сказал, ты была ее близким другом.
  Затем, по-прежнему, так же в упор уставившись на Касс, и так же ни разу и не мигнув, спросил: - Ты знаешь, где ее искать?
  - Честно говоря... - смущенно пролепетала Касс.
  - Второй аквариум, средний круг, - коротко бросил Рамтей.
  - Хорошо, - сказала Касс. - Я, правда, давно не видела ее. Потеряла.
  Девушка замялась. Ей вдруг почему-то стало стыдно, что детская дружба с Легой давно оборвалась. Но какое все-таки отношение имел Рамтей к машинам? Неожиданно что-то постороннее пришло в голову. Неужели... Мог ли Рамтеем быть тот самый "Он", у которого собирался просить помощи кентавр? Трудно поверить, чтобы брат Зева взялся помогать машине... А иначе, откуда у него ожерелье? Оставался еще один вариант: могла существовать связь Рамтея с лабораториями Баала. Нет, это слишком страшный вариант. К тому же, для чего бы понадобилось Баалу... Выявить Легу? Да нет, Рамтей ведь и без Касс точно знал, где служит русалка. Глупо привязывать к Баалу атланта номер два...
  Рамтей, тем временем, молча и с видимым отчуждением читал что-то, ясное только ему самому, в ее душе. Она не нашла ничего лучше, чем пробормотать: - Я не знала, что машины умеют любить.
  - Да-да, машины. Нам привычно и легко называть их машинами.
  Прямо скажем, не особенно это просто, привыкнуть к странной манере Рамтея смотреть, не отрываясь, не мигая, как смотрят иногда дети, прямо в глаза.
  - По-твоему, Лега похожа на машину?
  - Ну, Лега... - сказала Касс.
  - Это живые существа, - внушительно и желчно, очень похоже на Ноэла, произнес Рамтей. - Не только Лега, а все они. И способны на все то, на что способны живые существа: злобу, зависть, сострадание, любовь, боль.
  В глазах брата Зева загорелся странный огонь. - Правда, они не умеют проливать слезы, но чувствуют не менее остро, чем мы. Я полагал, ты это знаешь по своей собственной дружбе с маленькой русалкой.
  Касс открыла рот, готовая слушать. Этого нового, неожиданного, необычного Рамтея она не знала. Он выступал сегодня в совершенно непривычной, казалось бы, не свойственной ему роли. На минуту ей почудилось, будто титан безмолвно просит ее спасти Легу. Конечно, у Прекрасной Девы свои возможности... Итак, какие конкретно? Ей хотелось услышать от него побольше, но взгляд Рамтея ушел куда-то за собеседницу, огонь в его глазах погас столь же внезапно, как вспыхнул, лицо стало еще более холодным, еще более отчужденным.
  Касс оглянулась: к их ложам подходила Эрида. Очередной партнер ее при близком рассмотрении оказался откровенным еще юнцом, обладателем копны рыжих длинных кудрей, под стать спутнице. Щенок поклонился Касс чуть неуклюже: мешало то, что одной рукой он продолжал обнимать партнершу. К тому же он на сегодня явно переборщил с нектаром.
  - Привет, малышка. - Эрида не скрывала изумления, уставившись на Рамтея. - Видеть тебя здесь, Рамтей, - большой и приятный сюрприз.
  Тот, в ответ на приветствие, буркнул что-то неясное. Эрида же, кокетливо указав пальчиком на друга, с гримаской из тех, какие можно понимать по-всякому, сказала: - Это Эрмс.
  - Привет, дядя, - развязно бросил юнец Рамтею.
  Глаза его при этом бесцеремонно рассматривали Касс.
  Рамтей небрежно кивнул, всем своим видом показывая, что никакого интереса ни к непрошеным собеседникам, ни к неожиданной беседе с ними не испытывает.
  Касс удивилась этому обращению. Видимо, она не отреагировала на имя "Эрмс" должным образом: Эрида сочла нужным подчеркнуть: - Эрмс - младший сын Зева.
  Касс, хорошо знакомая с тремя детьми Зева, Фестом, Арсом и Финой, удивилась еще больше: она не помнила, чтобы имя Эрмс упоминалось когда-либо в той семье. Тем не менее, девушка улыбнулась новоявленному члену семейства Зева и пробормотала все то, чего требовали правила вежливости.
  - Я незаконный, - как будто угадав, о чём подумала Касс, объявил новый знакомец и презрительно усмехнулся: - И, боюсь, множество нас, бедняжек, у папашки моего... - он сделал свободной рукой широкий жест, обозначавший множество, расхохотался и добавил: - живем вдвоем с Маей в Тулане.
  - Мая? - Эрида встрепенулась.
   Имя моей матери, - продолжая обнимать партнершу, отчего казался слегка скособоченным, пояснил Эрмс. - Я привык называть ее по имени.
  - Тулан? Выходит, ты с Запада? - чтобы хоть чем-то поддержать разговор, сказала Касс. Она бросила быстрый взгляд на Рамтея. Тот молча напрягся с видом человека, ожидавшего конца болтовни.
  - Выходит. Играем там вместе с Кронотом со временем, - бросил юнец. Он изо всех сил старался держаться небрежно и значительно.
  - Интересно, - вежливо сказала Касс.
  - Да, очень, - подхватил Эрмс. - Нам удалось наладить связь с прошлым, пока одностороннюю, правда... Но ведь это только начало... - он слегка улыбнулся и добавил, как бы размышляя вслух: - Когда идея пришла мне в голову, я сам удивился.
  Внимательно вглядываясь в Рамтея на предмет произведенного впечатления, Эрида защебетала: - Представляешь, - Зев, вот же деспот, прятал от нас этакого белокурого красавца.
  "Знаем мы, от кого Зев пытался спрятать своего сына", - подумала Касс. Вслух она сказала: - Но от нас никаких красавцев не спрячешь.
  - Не спрячешь, - с кокетливым смешком подтвердила Эрида. Каждая нота ее голоса была рассчитана на эффект. - И не спасешь, - Эрида опять засмеялась. Глядела она куда-то поверх головы Касс. - Я упряма и настойчива.
  Касс повернула голову в ту же сторону, куда направлялось неотрывное внимание Эриды. Взгляд ее прямиком попадал в Рамтея. Терпение того, видимо, истощилось. Не желая замечать настроя непрошеной собеседницы, гигант решительно поднялся.
  - Мне пора, - коротко бросил Рамтей, ни на кого не глядя.
  Касс поспешно, пожалуй, чересчур поспешно поднялась вслед за ним.
  Эрида и Эрмс тоже, хоть никто их никуда не звал, последовали за ними к выходу.
  - У тебя глаза красные. Ты устала? - Эрида всегда говорила хоть и тихо, зато отчетливо: разобрать даже в шуме Веселого Грота можно было каждое слово на двадцать шагов вокруг.
  - Нет, почему, - скороговоркой отвечала Касс. Она приблизительно знала, чего можно ожидать от Эриды, которую не удостоили вниманием на публике.
  - Значит, расплылась тушь.
  В глазах собеседницы сверкнула зловещая искорка. Искорка эта иногда вспыхивала в мутноватых, зелено-коричневых глазах Эриды и ничего хорошего не предвещала.
  Касс похолодела от предвкушения неприятности.
  - Разумеется, это тушь, - безапелляционно сказала Эрида. - Для плебса, что ли?
  О, Творцы! Вот обязательно находила Эрида что-нибудь низкое, и умела подобной чепухой ударить больно. Самое неприятное, что это слышал Рамтей. И что это было только начало.
  - Только не говори, что ты всё ещё в приятельских отношениях с машинами. - Эрида сочла нужным пояснить Эрмсу: - У неё была лучшая подруга - русалка! Как её звали? Эту, твою?
  Кажется, все посетители Весёлого Грота, как по команде, повернули головы.
  - Или снова проблемы с Фадитой? - вязалась Эрида.- Не Лона же, надеюсь, потянуло на место, занятое Орфом?
  И все это слышал Рамтей. И все вокруг.
  Касс крепко сжала рот в упрямом молчании. Как всегда в подобных случаях, она растерялась и не находила мало-мальски достойного ответа. Оставалось только стиснуть зубы и, сгорая от стыда, следовать за Рамтеем. Тот, неизменно бесстрастный, стремился к выходу и отрешенно молчал.
  Зато Эрида продолжала гнуть свое. - Не стоит обращать внимание, кто что говорит.
  Она бросила на девушку внимательный взгляд: - Мало ли что скажет Фадита... или Эра...
  - О чем ты? - машинально произнесла Касс и опять сжала губы. Ей казалось, что каждый звук, издаваемый ярким ртом Эриды, сверлит насквозь ее, Касс, собственный мозг. Если та сейчас же не замолчит...
  - О том, что говорит о тебе Фадита, конечно... Разве нет? - Эрида с мимолетной надеждой на хоть какую-нибудь реакцию взглянула на Касс.
  И вся эта унизительная чушь - на глазах Рамтея и всего Веселого Грота.
  Эрида задумалась, вроде бы сконфузившись тем фактом, что случайно выдала сестру, а потом сказала: - Никак не вспомню, вчера или три дня назад... Что ты... ну, в общем, что Апол...
  Она опять попыталась прочесть хоть что-нибудь в лице Касс или Рамтея, но те упорно продолжали молчать. Тогда замолчала и Эрида, скорее всего, обдумывая тему и тон для новой, более умной атаки.
  Молчал и Эрмс: ни Касс, ни Рамтей, ни Фадита, ни Лон явно не занимали его. Со скучным выражением лица незаконный сын Зева обдумывал возможности повернуть разговор на свое участие в успехах Кронота.
  Рамтей не стал ждать, пока Эрида подготовится к очередному наступлению.
  Холодно, хоть и не выходя из рамок приличия, он кивнул и быстро вышел за дверь. Касс выскочила следом. Она простилась с гигантом с сожалением.
  Девушкой цепко владело чувство обиды. Представлялось знакомство с великаном так: пришел человек в дом, а туда его не звали, не ждали его там, не нужен он был там никому. Дверь в дом случайно распахнулась, но тут же и захлопнулась перед самым носом, не дав ничего не узнать, ни понять. Что могло открыться там, за той дверью, которую Рамтей бесцеремонно затворил перед ней? Пока прояснилось только одно: смутная, оказывается, это личность: брат Зева, атлант номер два.
  
   Глава 4
  
  Касс быстро неслась прочь от Веселого Грота. Левую руку она держала, как того требовали правила безопасного полёта, на щите управления аэробилем. Свободная же правая перебирала гладкие камешки. Сначала машинально, потом - очень постепенно, всё более и более методично. Наконец, Касс заметила, что пальцы её вдумчиво, последовательно, одно за другим, прощупывают звенья ожерелья.
  Как сильно, оказывается, увлекло ее это занятие! Вещунья трогала рисунки, будто ласкала что-то нежное. Щербатинки точек и линий составляли единое гармоничное целое с гладкостью поверхности, отполированной речной водой.
  Девушка положила ожерелье на ногу, оторвала от него руку и несколько раз легонько повела чуть собранной в пригоршню ладонью, не касаясь камней. Ожерелье все еще хранило ауру кентавра. Сначала ладонь поймала теплоту, но теплота почти сразу же перестала быть гладкой. Шероховатость очень скоро сделалась колючей. Наконец, что-то острое резануло и ядовитое жало вонзилось прямо в бугорок Любви. В руку Прекрасной Девы хлынула волна неведомой муки.
  И опять-таки Лон оказался прав. "Правило номер шесть: никогда не читай незнакомую ауру горстью, а только открытой ладонью. Незачем втягивать в себя чьё-то зло." Что ж, не послушалась учителя, теперь лови, держи, чувствуй чужое горе, нерадивая ученица ясновидящего... Постороннюю трагедию придется преломить через собственное сознание, пропустить через собственное сердце...
  Страдание, быстро проросшее откуда-то снизу, пронзило все ее существо. Когда пик воткнулся в горло, провидица задохнулась. Только после этого боль постепенно стала отпускать. Лон бы уже все знал, - подумала Касс. Она же только ощутила, учуяла что-то, в чем еще надо будет разобраться. Девушка опять взяла ожерелье рукой.
  На этот раз Касс поймала себя на том, что пытается прочитать рисунок пальцами. Интересно, что это ей вполне удавалось. Конечно же, вот, например, очертания русалочьего хвоста... А здесь... Нет, не разобрать... Что-то округлое, непонятное, не то изгиб волны, не то женская грудь... А вот здесь точно кентавр... Насмерть влюбленный в русалку. Или кентавр, поднявший руку на Настоящего? Конечно, эти кентавры не могли быть одним и тем же, потому что даже в бреду неловко, неправильно совмещать любовь и убийство...
  А в каком бреду совместить с Настоящим взбунтовавшуюся машину? Возможно ли мысленно воссоздать ту цепь обстоятельств, которая способна соединить не созданнные для соединения существа, кентавра и Рамтея? Пусть это не сумасшедший, а тот, второй кентавр... Все равно, воображение отказывается верить в подобную связь. Дружеские отношения машины с Настоящим. Постой, но почему, собственно, нельзя? А ее, самой Касс, дружба с Легой? Да ведь Рамтей - не взбалмошная и одновременно наивная Прекрасная Дева. Атлант номер два - не она, Касс. Не просто Настоящий - брат Зева.
  Но иначе ожерелье не могло попасть в руки Рамтея. Не могло. Опять же, откуда, если допустить другие возможности, он узнал о Леге? О дружбе девочки из элиты Настоящих и русалки? О той самой дружбе, которая так долго была главным предметом насмешек Эриды и Фадиты. Зря она, Касс, конечно, упомянула Легу при Лоне... Будем надеяться, он забудет имя русалки. Нечто пострашнее безумных машин сидит сейчас в голове Апола.
  Обреченный континент. Мифическая Лемурия? Или, на этот раз, родная Атлантида? О, Творцы, разве можно допустить подобное? Чтобы целый континент, города, жители, земли, - все, все было смыто океаном?
  Настоящие-то, конечно, спасутся: почти у всех есть аэробили. А бедняки, у которых аэробилей нет? Кентавры? Смогут ли хоть русалки вырваться из своих загонов в свободные океанские просторы? А остальные? Гномы, например, эльфы? Через зал эльф, разумеется, перелетит, но ведь океан - не зал... Ладно, машины. Но люди, люди? Такие же Настоящие, вроде её самой... Такая же девушка, только не Прекрасная Дева... Или искатели приключений, попавшие сюда из колоний... Лон прав, думать об этом страшно...
  Вот и водный магазин. Вышколенная нимфа узнала Прекрасную Деву, едва та приоткрыла дверь. Не дожидаясь приказаний, машина метнулась, в мгновение нырнула в аквариум. Когда Касс подошла ближе, нимфа уже встречала ее с угодливой улыбкой и большим пластиковым пакетом в руках. В пакете, наполненном водой и сладко-соленоватой йодовой водорослью, метался огромный краб. Животное яростно пыталось выдраться, но все безнадежнее запутывалось в темно-зелёных сетях из предназначенного для гарнира морского растения.
  - Нет-нет. - сказала Касс. - Это не для меня. Сегодня ты мне принеси что-нибудь для другой нимфы, в аквариум... Что-нибудь вкусненькое, что ты сама любишь.
  - Это вкусно.
  Бедняга никак не хотела понимать, что дар предназначался для такой же, как сама она, служительницы аквариума. Нимфа тупо смотрела на Касс широко распахнутыми синими глазами, улыбалась изо всех сил, не могла взять в толк, что в любом аквариуме этого добра...
  - Вот что ты сама любишь? - Касс начала кипятиться. - Не из воды, а на полках?
  Нимфа захлопала глазами и наново попыталась всучить Касс не нужного ей сейчас краба.
  В конце концов, Касс выхватила из суетившихся рук злосчастный пакет и, на радость животному, вывернула его обратно в воду. Затем быстрым шагом стала обходить аквариум по периметру. Служительница аквариума, пытаясь не отставать, с недоумённым видом суетилась рядом в зеленой морской воде. Время от времени, нимфа ныряла, чтобы достать и предложить капризной покупательнице то опять краба, то медузу, то сладкую водоросль, но никак не хотела понять, что искать нужно не в самом аквариуме.
  Очень скоро Касс вовсе перестала обращать внимание на неудачливые потуги продавщицы: взгляд девушки упал на полки, заставленные предметами для рыбной ловли. Необходимый предмет не заметить никак: он первым бросался в глаза. Он находился в самом центре. Светился, переливаясь всеми цветами радуги. Хороший, лазерный, добротный, надежный. С таким ножом не страшна ни акула, ни морской спрут... Ни ограды загонов... С таким ножом через все океаны...
  Затем Касс нашла полки с лакомствами. Нимфы обычно любят вот эти засахаренные устрицы, а еще креветки в виноградном вине... Что же касается Леги, тут и думать нечего: вот они, пикантные конфетки из раковых шеек, излюбленное лакомство русалки. Сколько лет подряд девочка каждый день носила русалке эти конфетки? Лега неизменно удивлялась, почти, как Настоящая, хлопала в ладошки от радости, предвкушая удовольствие, рассматривала каждую конфетку по отдельности...
  Прекрасная Дева уже садилась в свой аэробиль, а нимфа все еще кланялась ей вслед с улыбкой, приклеившейся к синему, чуть темноватому для нимфы лицу.
  - Еще бы не машина, - подумала Касс. Это у нее-то живая душа? Ведь ничего, кроме тупости, ничего, кроме рабства в глазах...
  Но внутри тотчас защемило, заколотилось тоненькое, жалкое, почти беззвучное эхо: - Да, именно живая. Ну и что же, что тупость? А у Фадиты что можно прочесть во взгляде? Далась же сегодня эта Фадита, - мысленно ругнула себя Касс. Она приказала себе забыть о Фадите, а потом сделала глубокий вдох и выдох. Это дало возможность расслабиться "по Лону".
  Но только теперь в памяти всплыла Эра со своим красивым лицом, потом Эрида тихо и отчетливо зажужжала что-то обидное, и вот уже перед глазами замелькали друзья: сливки Настоящих, высшее общество. Касс вздрогнула, пытаясь оторваться от образов, которые вдруг, почему-то, по какому-то странному волшебству, в один миг стали неприятными. Оторваться не только не получилось, - наоборот: к прежним мыслям уже настойчиво привязывались другие, тоже не особенно радостные.
  Например, зачем-то вспомнилось, что назавтра назначен вечер у Эры и Зева. На пышном приеме в собственном дворце праздновать поражение своей единственной дочери - для любого нормального человека это прозвучало бы насмешкой. Можно представить себе чувства, которые обуревают сейчас мать побежденной Фины. То есть, можно было бы, наверное, если бы речь шла о какой-нибудь другой матери, но Эра? Тщеславие которой давно служило в Посейдонисе предметом насмешек. Не говоря уже о гипертрофированной ревнивости.
  "А ведь она была совершенно уверена в том, что на этот раз Фина победит", - неожиданно догадалась Касс. - Потому и назначила прием. Но где-то что-то не сработало, и Фадита опять получила корону Прекраснейшей. Вот уж, действительно, "трюк фортуны". - Касс усмехнулась: - Каково ей было узнать, бедняжке...
  Мысли вернулись к нимфе. - Живая! - выкрикнула внутренняя Касс. - Конечно, живая. А Лега? Разве Лега - машина? В конце концов, для нее, Касс, не в том дело. Неважно для нее, машина Лега или нет. Важно, что русалка не раз спасала ее. Не задумываясь, нужно ли это делать, должно ли, правильно ли. Вот и теперь Касс спасет Легу, независимо от природы русалок. И не будет упрекать себя за это. Как в тот раз... Когда обе впервые поняли, что игра переросла в дружбу.
  Эрида не то, что поверить, - представить не могла... Они с Фадитой двадцать раз переспрашивали Касс о том, как же такое вышло, что она солгала. Прекрасная Дева солгала туторам. Даже Эрида, и та не лжёт, даже для нее обман унизителен, даже она была шокирована.
  О, Творцы, зачем понадобилось Эриде сегодняшнее представление в Веселом Гроте? Весь этот мелочный вздор... Стареет, стареет, бедная.
  Что ж, и Фадита когда-нибудь состарится. Ну, и она, Касс, конечно, тоже. Когда-нибудь. Если Асклепию удастся, если добьёт своё извечное детище, свою обещанную и долгожданную амброзию, тогда, конечно, всё изменится... Плохо, что должны стареть Прекрасные Девы. Интересно, была ли, хоть ненадолго, счастлива Фадита? Пожалуй, что нет, не была. И с Лоном не была, и после... А ведь обе сестры одинаково несчастливы... Да, пожалуй, обе. У Фадиты взгляд, что у Эриды. Тот же порок, та же надменность... Та же смесь желаний, та же вкрапленность горечи. И губы обеих одинаково изогнуты капризом, неясной болью.
  В заключение, перед глазами снова возникла Эра. Холеная, красивая, со своим крупным властным подбородком и ртом. Которая не договаривала до конца фраз. Кажется, ни одной мысли еще не высказала от начала до конца жена атланта номер один. Зато всегда точно знала, с кем и как нужно себя вести: кому улыбнуться, на кого прикрикнуть, а кого и не заметить... На одних она подобострастно смотрела снизу вверх, на других - уничтожающе, на третьих - высокомерно, с презрительным удивлением...
  Вспомнилось, что однажды в припадке нервной откровенности рассказывала о родителях Фина. Воображение немедленно же и разыграло сцену: мечется по своему роскошному дворцу в который раз обманутая мужем Эра. С ненавистью выкрикивая отрывистые злобные проклятья по адресу муз, жен и дев, всех, кто имел когда-то несчастье попасть под неугомонное око Зева...
  И сам Зев, с его аристократическим лицом и томными пальцами, Зев хватается за плеть... Нет, по-другому: лицо его искажается, глаза мечут молнии, губы бледнеют, пальцы дергаются, - говорят, атлант номер один бывает по-настоящему страшен в гневе, - и тогда он хватается за плеть.
  А бесконечные ссоры между Зевом и Рамтеем, тоже братья, называется...
  Тотчас же память услужливо вырисовала надменное отрешенное лицо исполина. Что все-таки могло связать титана с кентавром? Холодного бесчувственного Рамтея с кентавром, который выгравировал на речных камнях историю своей любви, а потом впал в истерику... Аскета Рамтея с кентавром, погибшим из-за эмоций...
  Перед смертью вытащил ожерелье. Кстати, откуда он его мог вытащить? С шеи своей снял, конечно: всем известно, что кентавры не носят одежды. Итак, кентавр передал для любимой свое единственное сокровище - кому? Настоящему. Не простому настоящему - атланту номер два.
  А почему, собственно, - два? Ведь Рамтей старше Зева? Почему безоговорочно и привычно всегда первенствует Зев? Полная Рамтею противоположность: мягкий, внимательный, большой любитель плотских наслаждений. Впрочем, что плохого в желании услаждать свою плоть? Вполне нормальное желание человека без отклонений. Разве чувственность вредит кому бы то ни было? Все Настоящие сладострастны от природы. Все, кроме Рамтея.
  А Орф, со своей паталогической ненавистью к чувствам? Или Орф все-таки то же, что и остальные... Нет, пожалуй, не совсем. Ярче немного, что ли... О, Творцы, ну причем тут Орф?
  - А Лон? - Касс опять вздрогнула и мысленно закричала: - А ты-то сама? Ты, кровь от крови всех тех, кого только что...
  - Ну признайся сама себе, наконец, не отгоняй от себя правду! - вслух приказала себе девушка. - Разве ты не плоть от плоти всех, с кем проводишь время, делишь ужины, развлекаешься в постели?
  - Да, тебе жаль Легу, может, жаль того несчастного кентавра, ну и что? Они все равно чужие. А Настоящих, кого он убил, и других... Этих... - Касс поймала себя на том, что не может больше произнести слово "машина" и опять стала думать: а ведь так обидно, так несправедливо быть таким существом.
  - Ну и ладно, пусть не машиной, пусть рабом, что от этого меняется. Русалки все равно наполовину рыбы, а кентавры - наполовину звери. Не в названии дело.
  Она разозлилась на себя окончательно, опять попыталась нащупать смутную мысль, опять дала этой мысли ускользнуть, а поймать не смогла, наконец, решилась и для себя поняла, что на самом деле, ей безразлично, как там их называют... Настоящие, ненастоящие, машины или живые, - надоели ей все со своими проблемами, со своими тайнами. Все надоели: от Эриды до Рамтея.
  А Лега? И Лега надоела? Тогда, когда прервалась, наконец, странная дружба, начавшаяся... Когда же всё началось...
  Детский бассейн без триады русалок не бассейн, игры не игры, веселье не веселье без рассыпчатого, искрящегося в каждой капле воды, особого русалочьего смеха.
  Туторы - что? Им главное - порядок. Русалки же, хоть и следят за безопасностью детей, - все же сверстники. С удовольствием показывают, как плавать, как нырять. Щедрые на озорство, придумывают развлечения. Прирожденные певцы и артисты, забавляют, смешат, веселят.
  Конечно, никому не приходило в голову подружиться с машиной: и не только потому, что дети Настоящих сближались один на один лишь с себе подобными. Касс поймала себя на том, что опять легко назвала Легу машиной, но развивать эту мысль дальше пока не стала.
  Не то, что бы это запрещалось, но легкий привкус, - и Касс всегда знала, или, по крайней мере, чувствовала, - странный привкус, из-за которого и сами отношения казались чудаковатыми, безусловно, был.
  А ведь сначала действительно даже в голову не приходило: взять и завести вдруг близкие отношения с какой-то русалкой. Как вышло, что обычный урок плаванья закончился дружбой? Незаметно, ненавязчиво, не нарочно: это произошло само собой.
  В какой-то момент Касс заметила хлюпавший рядом раздвоенный рыбий хвост, опоясанный гранатовыми ромбиками. Вспомнила, что этот опознавательный знак видит возле себя вроде бы не в первый раз. И постепенно привыкла к тому, что Лега откуда-то выныривает и плывет рядом, едва лишь стоит Касс оказаться в воде.
  Больше всего Прекрасную Деву в русалке поражала всегдашняя готовность ввязаться в любое приключение, расхохотаться каждому порыву ветра, попавшей в рот соленой морской капле, сверкнувшему в глаза солнечному зайчику.
  Сложенные в смешную гримаску треугольные губки Леги придавали ее лицу трогательную беззащитность. Полураскрытый рот, казалось, только и ждал повода, чтобы раскрыться вовсю и рассмеяться. Ах, как громко, как беззаботно, как заразительно умела заливаться смехом русалка Лега! Да, плакать машины не умеют (интересно, нарочно их такими придумали? Чтобы хохотать вовсю, а плакать - ни-ни), - но улыбка! Ведь никто так не может, ни один из знакомых...
  Удивительно, что Эрида с Фадитой до сих пор помалкивали о Леге. Ах, если бы побеседовать с Ноэлом, только как заставить себя отважиться на беседу с Ноэлом. Взять да позвонить. Решиться да позвонить... - Помогите, господин ученый муж: Прекрасную Деву одолели нехорошие сомнения. Странные мысли. - А Прекрасным Девам мыслить не положено. - и вся беседа.
  Да. Вот так, выходит и началось: просто, стоило Касс войти в воду, откуда-то появлялась Лега. Как нечто, само собою разумевшееся, русалка возникала и беспечно плыла рядом, поднимая тяжёлым хвостом веселые брызги.
  Нет, вряд ли то, хоть и сильное, но неосознанное стремление друг к другу, можно называть товариществом... А вот когда Лега голыми руками разорвала спрута... Откуда он взялся в детском загоне, этот спрут, сам еще ребенок, наверное? Впрочем, русалки для того и существуют, чтобы охранять детей Настоящих от опасности.
  Дружба, на самом деле, началась с драки. Скверный рыжий мальчишка с птичьим именем. Сколько лет прошло, а Касс все еще помнила его имя. Противный мальчишка с противным именем, произносить которое не хотелось ни вслух, ни в памяти... И с противным маленьким блестящим носиком, густо посыпанным веснушками... Разразился некрасивым, искусственным, унизительным хихиканьем, показывая пальцем на Легу. Что ему не понравилось в ней?
  Касс отважно пошла на веснушчатого и дело кончилось потасовкой: Настоящая девочка и русалка бок о бок в безумном морском бою против целой группы Настоящих же мальчишек.
  Что-что, но бить атлантов, тем паче их детей, машинам не позволено. То есть, строго настрого запрещено... Легу спасло от лабораторий Баала только то, что Касс, плача, но не опуская глаз, упорно твердила туторам: русалка защищала ее от хулиганов.
  "Посмотрите мне в глаза", - твeрдила Касс.
  "Посмотрите мне в глаза" - и изо всех сил заставляла себя поверить в абсолютное соответствие своего рассказа тому, что произошло в действительности.
  Туторы заулыбались. А поглядев в безупречно честные глаза Прекрасной Девы, заулыбались еще больше и поверили.
  Вот тогда и завязалась дружба девочки и русалки.
  В течение нескольких лет, каждое утро для Касс начиналось с плаванья. Она выискивала всевозможные предлоги, чтобы почаще бывать в бассейне. Она мчалась на встречу с Легой, едва выдавалась свободная минута. Странным непостижимым образом девочка и русалка умудрялись не надоесть друг другу.
  Как получилось, что они расстались? Тоже, само собой.
  - Почему ты не пришла вчера?
  - Искала новый наряд на вечеринку к Эриде.
  - Что такое "вечеринка"?
  - Это когда молодые люди собираются, пьют нектар, танцуют.
  - Что такое "танцуют"?
  - Это когда делают вот такие движения, и такие, и такие...
  Следовал показ танцевальных движений на песке, с брызгами копий русалочьим хвостом в волне.
  - Давай завтра опять танцевать.
  - Завтра не могу: у меня свидание.
  - Что такое "свидание"?
  - Это когда любовь. Мое тело готово к любви.
  - Что такое "любовь"?
  Правда, потом, через время, однажды Касс искала Легу, но поздно: русалку уже отправили на работу куда-то во внешний аквариум... Второй аквариум, средний круг, - сказал Рамтей.
  Нет, не искала по-настоящему... Не было того напора... Или особого усердия... Не нашла и сразу успокоилась. Значит, безразлично... То есть, выходит, это она, Касс, стала равнодушной. Не могла же русалка искать Прекрасную Деву: из загона не выпрыгнешь...
  Значит, всегда, и когда плавали вместе, и когда дрались, и когда шептали друг дружке обо всех переменах во взрослевших телах, и когда делились новостями...
  Всегда обе знали, чувствовали разницу. Подсознательно были готовы к тому, чтобы потерять друг друга из виду.
  Парнас сверкнул огнями в последний раз и уплыл вниз и в сторону. Касс помчалась над нижним городом. Главную площадь, храм Посейдона, а потом дворец Клейто, она проскочила в миг.
  Внизу промелькнули купальни, водная полоса внутреннего канала. После гимнасий, началось бесконечное ровное поле ипподрома, а когда показалась набережная среднего канала, Касс тревожно вздохнула и пошла на снижение.
  Она поставила аэробиль, тютелька в тютельку перед входом в аквариум. Это и был именно второй аквариум: уж что-что, а ориентироваться сверху девушка умела.
  Главная нимфа, зевая от скуки, торчала, маялась у разделительного стекла. Была эта машина, как на сестру, похожа на ту, которая только что обслужила Касс в водном магазине. Разница обнаруживалась только в цвете лица. У этой оттенок был посветлее, скорее, голубой, чем синий.
  - Приветствую Прекрасную Деву, - с той же угодливостью, что и та, из магазина, пробормотала нимфа, не дождавшись, пока девушка закроет за собой дверь.
  - Русалку Легу. - потребовала Касс и, протянув руку над стеклом, вложила в мокрую ладошку нимфы пакет с лакомствами.
  - Прекрасная Дева очень добра. - тихо сказала та, с жадностью схватив подарок. - Что это?
  Служительница Второго Аквариума долго заглядывала в пакет, чмокая губами.
  - Однажды я пробовала это. - вслух размышляла она. - Это когда же это было? До перевода сюда? Или нет, еще в первом аква...
  - Хорошо, хорошо, - сказала Касс. - Мне нужна Лега.
  - Это какая же это Нега? - тупо переспросила нимфа. - Это та, что представляет с дельфинами по визу?
  - Да нет, - нетерпеливо перебила Касс. - Вздор, вздор... Лега, у которой был друг кентавр. Здесь она?
  Рабыня посмотрела куда-то в сторону и глаза ее странно застыли, а тело словно оцепенело. Касс так и не поняла, испугалась ли она или просто задумалась, решая для себя, насколько встреча Прекрасной Девы и русалки может оказаться опасной или безопасной для нее самой... Или задремала без причины, ни с того ни с сего: с машинами случается...
  - Эй, ты, - громко позвала Касс. - Знаешь Легу, русалку?
  Нимфа задрожала, выходя из транса, и сразу громко заныла на одной ноте: - Прости, Дева, не знаю никакого кентавра... И не слышала, и не видела, и ей сколько раз говорила: - Ну их к Баалу, этих кентавров, одно несчастье от них...
  - Хорошо, хорошо, - раздраженно сказала девушка. - Есть тут, где поговорить наедине? Мне нужна Лега. И поторопись, я устала ждать.
  - Ладно, - засуетилась та.
  Похоже, она обдумала и решила для себя, что никакой беды на ее голову разговор Касс с Легой не навлечет. Вряд ли служительницы аквариумов участвовали в Круге сегодня вечером. Скорее всего, не дошли еще до рабов последние новости. Получается очень удачно, что в Атлантиде машинам не полагается смотреть виз.
  - Прекрасная Дева хочет войти в воду последнего загона?
  Нимфа указала дорогу и метнулась на глубину. За Легой. Касс пошла по коридору между стеной здания и стеклянными стенками загонов.
  Вдоль стен тускло горели, даже не горели, а мерцали посаженные близко друг к другу крохотные электронки. С глубокого черного неба прибавлялся неяркий свет звезд. В городе они существуют где-то далеко, сами по себе. В горах, например, на Иде, звёзды совсем близки. Крупные, яркие, они чуть ли не висят над головой, четко вычерчивая линии созвездий. Удивительно, но ближе всего звездное небо кажется всё-таки под стеклянным куполом аквариума.
  Запах океана смешался с ароматом ночи и мяты, которой традиционно обсаживали любые прибережные здания. Было спокойно, было так тихо, что не верилось, совсем не верилось в смерть... И ни во что плохое не верилось у этой теплой воды, в этом слабом свете, в этом запахе моря и мяты, в этой волшебной близости звезд.
  Касс почувствовала, что давивший горло ком начал рассасываться, отпускать. Она теперь опять любила и жалела вся и всех, кого знала на этом свете. И Атлантиду, которая по предсказаниям Лона и Ноэла была обречена на гибель, и мифическую Лемурию, погибшую много тысячелетий назад. И каждого из тех, кому уготована смерть, или давным-давно сгинувших обитателей. Непонятно, почему, но больше всего было опять-таки жаль самое себя.
  Когда Касс подошла к последнему загону, Лега вынырнула. Пожалуй, уже несколько минут поджидала, пока подойдет Прекрасная Дева. Высунула из воды голову и молча оперлась руками о покрытый светло-коричневым пластиком край разделительного стекла. Круглые зеленые глаза без ресниц уставились на Касс вопросительно, но равнодушно. Смотрели, не выказывая ни малейшего удивления по поводу внезапного появления подруги в аквариуме.
  Касс не стала раздеваться, входить в воду. Просто со своей стороны прислонилась к перегородке. Некоторое время Прекрасная дева и русалка разглядывали друг друга. Наконец, Касс нарушила молчание.
  - Прости, Лега, я принесла тебе плохую весть.
  - Настоящие убили его. - немедленно догадалась Лега. У губ ее обрисовались две горькие складки.
  - Перед... - запнувшись, девушка в последний момент заменила слово на более, как ей казалось, мягкое: - УХОДОМ... - она снова чуть примолкла прежде, чем продолжать: - он просил передать тебе это, - Касс взяла руку Леги и вложила в холодную ладонь русалки гладкие камешки ожерелья, полученного только что от Рамтея.
  - Ты видела его? - с надеждой спросила Лега.
  Касс отрицательно покачала головой: - Мне передали... для тебя.
  Лега не стала спрашивать, ни кто передал, ни когда. Нет, не умели плакать русалки со своими круглыми, без ресниц глазами.
  - Настоящие творят нас и уничтожают. - бесстрастно сказала Лега. Спокойствие являлось той самой ледяной невозмутимостью, которая бывает только при одном условии: если пройти очищение. - Настоящие, конечно, знают, как лучше.
  А может, она действительно уже прошла обработку? Но тогда она вообще ничего бы не помнила, она и Касс не узнает после очищения.
  - Он приезжал за рыбой, - монотонно говорила Лега. - Он был добрый кентавр. Он был силен и прекрасен.
  - И вы полюбили друг друга. - закончила за нее Касс. - Вы, разные... - она запнулась и замолчала в поисках нужного слова, не нашла и тогда повторила: - Совершенно разные.
  - Настоящие дали нам разные тела. - возразила Лега. - Это настоящие любят телами. Мы любили душами. А души наши похожи.
  - Говорят, и настоящие не всегда любят только телами, - вздохнула Касс. Затем, мгновенно уловив всю фальшь и неуместность своего ненужного, никчемного, неприемлемого сейчас и здесь оправдания, быстро добавила: - Тебя я люблю душой, например.
  - Нет, - покачала головой Лега. Она ничего не заметила в голосе подруги. Она в упор не видела ни смутной фальши, ни откровенной неуместности. По-прежнему, верила словам, а не смыслу, запрятанному за ними. - Я имею в виду не ту любовь, а другую, ту самую... Помнишь, я расспрашивала тебя, а ты не знала, как, не сумела объяснить? Теперь поняла.
  "А если все же не равнодушие, а умение контролировать свои чувства...", - мелькнуло в голове у Касс. Вслух она промямлила: - Как же вы...
  - Поэтому он мертв. - тяжело произнесла Лега и опять улыбнулась новой, не свойственной ей раньше улыбкой. Эта несчастная улыбка, полугорькая, полужалкая, заменившая на лице русалки и живость, и веселый задор, и смешливость... Что-то острое кольнуло Касс в позвоночник, а потом, распространившись на грудь, превратилось в странное щемление, жалившее теперь уже все тело.
  - Сквозь толщу стекла и воды я слышала его поступь, и сладкий огонь обжигал мою душу, - неторопливо говорила Лега.
  Вдобавок, эта неприятная манера (скверная привычка, особенность машин?) - не говорить, а бормотать. Да еще не просто размеренно шевелить губами, а без устали раскачивать при этом плечами. Вот-вот, вправо-влево, вверх-вниз, монотонно продолжая: - И тогда все мое тело нанизывалось, нанизывалось на пронзительную терпкую боль.
  Да, строить красивые цветистые фразы всегда любила русалка Лега.
  Касс посмотрела по сторонам. Нимфы, других русалок, - не было видно ни души. Тогда Прекрасная Дева вытащила купленный недавно нож.
  - Зачем это? - Лега вопросительно приоткрыла свои треугольные губки.
  - Если ты уплывешь сегодня, ты, пожалуй, можешь спастись.
  - Зачем?
  - Иногда русалки вырываются на свободу. Может, ты еще встретишь...
  - Нет. - Лега покачала головой. - Не хочу никого встречать. Ничего больше не хочу. Мое эго умерло.
  - Они найдут тебя и уничтожат. Они тебя уже ищут.
  - Это было бы замечательно: ведь тогда мы соединимся с ним.
  - А может быть, они не станут убивать тебя, сотрут лишь твою память.
  - Тогда я забуду, и это тоже неплохо. А когда мы встретимся там, по ту сторону, моя память вернется ко мне.
  - Ты так молода, Лега... - Касс придумала последний аргумент: - Он будет рад, если ты спасешься.
  - Кто знает, что такое - спастись? Кто знает, что такое - погибнуть?
  - Мне трудно понять тебя. - Касс облизнула пересохшие губы. - Я не стала бы погибать из-за... из-за...
  Она опять не нашла нужного слова, но Лега поняла: - Значит, твое эго не любило, не любила твоя душа: любило только тело.
  - Наверно, ты права... - у Касс перехватило дыхание, она почувствовала странный перебой в груди, будто кто-то на миг лишил ее воздуха.
  - Любить телом легко, - частым шепотом забормотала Лега. Не надо мучиться, не надо умирать всякий раз, когда расстаешься... И оживать только, когда слышишь голос... Теперь я мертва. Мне не нужна свобода.
  - Мое сердце плачет. - Касс тронула холодную скользкую руку русалки своей теплой холеной рукой. - Но поверишь ли ты мне, если я признаюсь, что...
  Прекрасная Дева задумалась, а потом, медленно, сама себе не веря, решительно закончила: - что я завидую тебе?
  Что это было, внезапно открывшееся ей, когда девушка, начисто забыв мучившие ее дорогой сомнения, не казня себя, не думая, не виня, а просто, по-человечески, по-женски, обмирая от жалости и сострадания, гладила изумрудные волосы русалки, а мокрая Лега, прижавшись к груди Касс, отвечала крепкими объятиями?
  На обратном пути Касс включила звуковой диск Лона...
  Туманная тоска неосознанного желания терзала ее поочередно то комом в горле, то камнем в груди. Смутные мысли о никчемности её существования цеплялись друг за дружку. Невнятные чувства всего, что не сложилось в жизни, не хотели отпускать.
  Девушка не могла постичь природу той тягостной муки, которая грызла ее сегодня, в эту ясную, теплую, насыщенную красками, ароматами и звуками ночь. Не понимала ни тайны, мучившей ее, ни горя, сделавшего жалким и некрасивым ее лицо и, в конце концов, заставившего зарыдать.
  Когда Касс услышала первые аккорды теры, а потом бархатистый, хорошо отлаженный голос Лона, она навзрыд заплакала, сама не зная, о чем.
  Сначала девушка подлетела было к дому друга, но у самой стоянки, не раздумывая, резко вырулила обратно в воздух и понеслась к себе.
  Дома Касс оттерла слезы, умылась, потом включила виз на связь и набрала номер Лона.
  - Я спал.
  Недовольный голос поэта звучал совсем иначе, чем в песне на звуковом диске.
  - Ты меня любишь? - деловито осведомилась Касс.
  - И этот вопрос, конечно, никак не мог подождать до утра, - снисходительно отвечал Лон.
  - Значит, нет.
  - О, Творцы, уж эти мне твои глупости. Ну, конечно, я тебя люблю.
  - Как ты меня любишь? - требовательно спросила Касс.
  - Как дурак. - не задумываясь, изрек Лон.
  Касс вымученно улыбнулась: - Я имею в виду...
  - У тебя все в порядке? - поинтересовался поэт. Вид у него был сонный и недовольный.
  - Ты любишь мое тело?
  Лон встрепенулся и сразу ожил: - Хочешь, чтобы я сейчас прилетел? Я готов.
  - А эго? Любишь ли ты мое эго?
  Лон вопросительно вздернул брови.
  - Любит ли твоя душа мою душу? - настаивала Касс.
  - Не задавай глупых вопросов.
  Он зевнул. Тогда она отключилась и долго, сколько хватило слез, плакала, не отвечая на его вызовы. Заснула Прекрасная Дева только под утро, когда рассветная прохлада стала просачиваться сквозь оконные стекла.
  
   Глава 5
  
  
  Где-то неподалеку, не то на улице, не то во дворе у Эриды взвизгнули струны теры. И сейчас же, будто только того и ждал, грянул вызов виза. Одновременно, с сумасшедшим стуком заплясала на двери игрушечная бронзовая горгона.
  Экран виза почему-то никак не оживал, оставляя вызывавшего неизвестным. Отчасти именно поэтому Касс долго не могла проснуться окончательно. Она металась по комнатам, сбивчиво пытаясь сообразить, почему при темном экране виза захлебывается сигнал вызова, да еще бесится дверь, требует открыть, непонятно, кому, непонятно, зачем.
  "Если сознание не включается, не мучай себя, не пытайся думать, - подсказал один из намертво зазубренных уроков Апола. - Дай своему телу возможность действовать свободно: подсознание не подведет".
  Лон знал, чему учил. Едва ей стоило прекратить напрягаться, руки автоматически проделали правильные манипуляции с нужными кнопками. Правая включила виз на связь, левая хлопнула горгону на вход в дверь.
  Экран виза, наконец, осветился, на нем возникло лицо Эры с властными очертаниями рта и подбородка. Линия в линию, этот рот и этот подбородок повторялись в чертах Фины.
  - Привет, малышка Касс, - Эра улыбнулась, как будто в этот момент ей в рот попал хороший кусок лимона. - Привет и тебе, Лон. Рада видеть вас вместе в хорошем настрое.
  - Главное в нашей жизни - хороший настрой, - бодро объявил только что вошедший Лон. Дверь за ним чуть хлопнула. Поэт изрядно нервничал. Он, скорее всего, сильно не выспался: лицо его и голос выражали веселую злость на весь мир.
  - Здравствуй вечно, Эра, - сказала Касс, кивнула Лону и, наконец, проснулась.
  - Сегодня приятный сюрприз, - кокетливо сообщила Эра. - Но вам, так и быть, скажу. Обещаете молчать до вечера?
  Лон сделал страшное лицо, обозначив этим жестом непреклонную решимость хранить клятву, и тут же оговорил условие: - Но только до вечера!
  Эра расхохоталась: - Верю, верю... Так вот, Асклепий получил, наконец!
  Для того, чтобы усилить впечатление, жена Зева замолчала с раскрытым ртом, резко оборвав себя на самой высокой ноте.
  - Не может быть! - Лон сделал нарочито круглые глаза.
  - Представляешь?
  - Значит, назло всем тем, кто не верил, Асклепий получил-таки свою амброзию? Вот это сюрприз! - Задумчиво произнес Лон и тут же начал провозглашать: - Новость номер один! Труд всей жизни учёного мужа завершен!
  - Ту самую амброзию, которая замедляет скорость старения клетки? - переспросила Касс. - Это же невозможно.
  Эра счастливо засмеялась: - Возможно! Я, правда, плохо понимаю... - жена Зева задумалась, явно потеряв мысль.
  - Эра, кого волнует, как ты понимаешь? - Лон ободряюще улыбался. - Главное, чтоб ты передала правильно.
  - Нет-нет, то есть, да, я правильно... - Эра передохнула и выпалила на одном дыхании: - Новая амброзия сулит вечную жизнь!
  - Это-то ясно... - протянул Лон. - Если Асклепий получил именно то, что искал.
  Поэт выжидающе смотрел на Эру, но очень скоро понял, что та исчерпала свои умственные возможности. - Ладно, не мучайся: доживем до вечера...
  Эра быстро закивала головой, в том смысле, что доживем.
  - Неужели, действительно получилось! Что ж, я всегда знал: в конце концов, так или иначе, обрету бессмертие. - Лон усмехнулся и на всякий случай еще раз подозрительно спросил: - Так ты уверена, что не спутала с реальностью желаемое?
  - Я-то? - Эра возмутилась, но быстро спохватившись, заметно потише, добавила: - Вообще-то я, конечно, могу, но здесь вроде бы... - она перевела дыхание и задумчиво забормотала, проверяя себя вслух: - Старение клетки... Амброзия... Бессмертие... Что тут можно перепутать? А впрочем... Сам сказал, доживем до вечера, так что уж...
  До Лона, казалось, только что по-настоящему дошел смысл того, что пыталась сообщить Эра. Он уставился на Касс и заорал: - Звучит-то! Звучит! Бессмертие! - Поэт блаженно улыбнулся и уже спокойно заговорил: - Если это правда, то молодец, наш Асклепий! Ну просто номер один.
  Лон еще раз улыбнулся, тягуче, блаженно-бессмысленно, и мечтательно произнес: - Вечность!
  Затем он подумал и, почему-то криво усмехнувшись, прибавил: - Именно то, чего нам всем до сих пор не хватало.
  - Вечная молодость, - Эра умела придавать своей улыбке нужный, в зависимости от обстоятельств, вид.
  - Так. - Лон хлопнул ладонями по коленям. Посидел секунду, как бы о чем-то раздумывая, затем решительно встал и наклонил голову. Касс точно знала, что означала эта последовательность жестов. Набыченная голова Апола вслед за хлопком по коленям иллюстрировала желание поэта номер один основательно пожевать, и тем самым успокоиться.
  - По этому поводу я оставляю прекрасных дам одних и убираюсь готовить завтрак, - как бы именно для того, чтобы подтвердить мысли Касс, заявил Лон.
  - А мой супруг обещает угостить нас сегодня нектаром по новому рецепту, - вспомнила Эра. - как-то он его назвал, забыла... А, ладно...
  - Я чувствую, сегодняшний вечер превзойдет все предыдущие, - улыбнулся Апол, удаляясь на кухню.
  - Не забудь теру, - крикнула вдогонку Эра и тоном заговорщика добавила, уже только для Касс: - сегодня будет много песен...
  Жена Зева возвела глаза к небу: - сплошная поэзия. Орф...
  Она хитро, очень похоже на самого Зева, подмигнула: - Фадита сегодня угощает нас Орфом. И еще, я пытаюсь разыскать старика Ноэла...
  - Ноэл ударился в поэзию? - с откровенной иронией спросила Касс.
  - Ноэл привез из Халдеи не то сына, не то ученика, вы еще ничего об этом не слыхали?
  Едва заметным движением губ Эра придала лицу многозначительное выражение и прибавила, как всегда делала, когда не знала, чем закончить фразу: - Ну, ты понимаешь...
  Она покачала головой и продолжала: - Говорят, великолепный поэт, к тому же, весьма и весьма...
  Супруга Зева сделала неопределенное движение ручкой, что могло означать: "Да, очень привлекательный молодой человек", а могло означать: "Мало ли, что говорят?", а могло просто вносить некую законченность в повисшее ни на чем предложение.
  - Кто говорит? - чтобы поддержать беседу, спросила Касс.
  - Эрида говорит, - со странным смешком ответила Эра. - Пахнет свежими интригами.
  - Пахнет свежим шоколадом, - в тон сказала Касс.
  - Я ничего не чувствую, - возразила Эра и тут же, громко рассмеявшись, хлопнула себя по лбу. - Совершенно забыла, мы же ведь по визу...
  Глаза ее округлились, обозначив зародившуюся в голове идею. - Надо дать задание этим бездельникам, ученым мужам: пусть придумают, чтобы по визу передавать запахи...
  Одним из негласных правил тех, кто поддерживал близкое знакомство с Эрой, было: ни в коем случае не давать ей возможностей развивать идеи. Уж кто, кто, а Касс правила знала хорошо. И потому вернулась к Эриде. - Значит, Эрида ударилась в поэзию?
  - Не отставать же от сестрицы, - презрительно усмехнулась Эра, немедленно забыв про передачу запахов по визу. Мечтательный тон легко сменился на ядовитый: - Прекраснейшая наша.
  Обиженная мать вложила в эти два слова всю злость, желчь и горечь, всплывшую в ней с последним поражением дочери, а заодно, издевку над обеими сестрами, судьями и их несправедливым выбором первой красавицы. - Ты смотрела вчера виз?
  - Я смотрела, Ноэл спорил с Кронотом. - вспомнила Касс.
  - Спорят, спорят, - недовольно вздохнула Эра. - И что на этот раз?
  - Ноэл предвещает гибель Атлантиды или даже всей Геи.
  - Тоже мне, всезнайка. - Эра зевнула, прикрыв рот рукой: - В общем, жду вас сегодня вечером, обоих и с терой.
  Тут до жены Зева с небольшим опозданием дошел смысл слов собеседницы. Эра передернула плечами: - Подумать только! - возмущенно произнесла она: - Весь настрой полетел! То вечная молодость, а то вдруг общая погибель.
  И отключилась.
  По дому окончательно распространился запах горячего шоколада. Лон, чьё расположение духа заметно улучшилось, по-сравнению, со вчерашним, с улыбочкой внес в комнату резной поднос. На подносе, в чашечках хаттийского фарфора дымился пахучий напиток, сверкал вымытый виноград, блестел сахарной глазурью жареный миндаль, сдобно пахли пшеничные пышки с медом. Ещё, по-видимому, для остроты вкусовых ощущений, на подносе красовалось блюдо с солёными маринованными оливками.
  Касс с благодарностью взглянула на друга.
  - Так не желает ли Прекрасная Дева поделиться со мной... - Лон замялся. - ...своими горестями?
  - Я не знаю, что на меня нашло, - тихо сказала Касс.
  - Рамтей на тебя нашло, - немедленно парировал Лон. Пожалуй, рановато было судить об улучшении его настроя. - Это я помню. А дальше? Не желаешь говорить? - Апол заглянул ей в глаза, поджидая ответа.
  Касс молчала.
  - Что с тобой? - Лон на какой-то короткий период времени казался действительно заинтересованным узнать, что происходило с подругой, но очень скоро не выдержал и пошёл выкрикивать. - Рамтей так на тебя подействовал? Мне что, его убить? Или публично обозвать номером два?
  Выдав самое наболевшее, Апол потоптался вокруг постели, подыскивая для подноса место. Настрой поэта портился на глазах.
  - Или ты обиделась из-за Орфа? Да считай его кем хочешь, хоть мной...
  Так и не найдя места для завтрака, Лон, в конце концов, поставил поднос прямо на покрывало.
  Поэт уселся напротив девушки, протянул ей чашечку с шоколадом. Затем схватил пышку и целиком запихнул в рот.
  - Причем тут Орф, - вздохнула, наконец, Касс. - У тебя здорово шоколад получается!
  - Понял, - разом проглотив всё, что было во рту, сказал Лон. - Ну что ж... Давай любить друг друга молча, - он подумал и заметил: - Самое лучшее - любить друг друга молча... Особенно по ночам...
  - Прости за то, что посмела разбудить тебя.
  Лон не успел найти достойный ответ, как снова заверещал виз.
  Увидев на экране Прекраснейшую, поэт сделал движение, недвусмысленно означавшее желание уйти, испариться, спрятаться, на худой конец, но Фадита сразу обратилась именно к нему: - Приветствую тебя, моя бывшая любовь, нам было хорошо вместе...
  Лон поперхнулся виноградными ягодами, которые забрасывал в широко отверстую пасть, по нескольку штук одновременно, и закашлялся. Пробормоченное при этом ответное приветствие вышло невразумительным.
  - Привет, Прекраснейшая! - вмешалась Касс. - С новой удачей!
  - Да что там удача! - протянула та, явно считая свою победу чем-то само собой разумевшимся. - Но все равно, благодарю.
  Фадита презрительно-надменно улыбнулась. Видно, вспомнила соперниц... А может, по-своему поняла смущение Лона. Затем улыбка ее несколько изменилась и стала обычной: слегка холодной, слегка рассеянной, слегка жеманной, слегка загадочной. Знаменитой полуулыбкой-полунасмешкой первой красавицы Посейдониса.
  - Рада видеть вас вместе... - будто что-то вспомнив, протянула Фадита.
  - Да что это вы все, - взъярился Лон. - Конечно, вместе, почему этот факт должен кого-то удивлять или... - он ехидно улыбнулся и с тонкой иронией закончил: - Или радовать...
  - Потому что Эрида сегодня рано проснулась, - подумала Касс.
  - А ты, как всегда и везде, в своем ложе, - отмахнулась Фадита.
  - Зато ты в чужом, - немедленно огрызнулся Лон. Он, похоже, оправился от смущения.
  - Из тебя скоро вместо жизни желчь потечет. - Фадита презрительно усмехнулась и закончила: - Горгон плодить...
  - Прекраснейшая в гневе, - театрально объявил Лон и сделал вертлявое движение нижней частью туловища. Кривляние, по всей вероятности, должно было изобразить бывшую супругу в гневе. Этого, однако, поэту показалось мало, он повторил: - Прекраснейшая заколотилась в благородном гневе. - В довершение покачав головой, сочувственно закончил: - А гнев так портит прекраснейших...
  Фадита задохнулась от злости, замолчала, сглотнула что-то, но быстро опомнившись, дернула головой в сторону Касс, не желая, или делая вид, что не желает более обращать внимание на Лона.
  - Слышала ли ты, Касс, о последнем открытии Асклепия?
  - Если ты имеешь в виду новую амброзию, то под большим секретом.
  - Я имею в виду бессмертие, - мечтательно протянула Фадита. Она лениво потянулась и поправила сама себя: - Да что бессмертие! Вечная молодость! Вечная красота!
  - Заманчиво, - согласилась Касс.
  - Эра меня стала по-возможности избегать, - ни с того, ни сего сообщила бывшая жена Лона. - Все ревнует.
  - Ревнует? - Касс удивилась: она ни разу не слышала, чтобы имя Прекраснейшей упоминалось в связи с похождениями атланта номер один.
  - Ну да, больно мне нужен Зев, - усмехнулась Фадита. - Но тут же еще Фина со своим тщеславием... Подумать только, спит и видит Прекраснейшей себя. А тут я... - она опять усмехнулась. - Зато Зев с утра прилетел поздравлять... Выходит, от меня никаких секретов...
  - Вот так Зев... - Лон усмехнулся. Видимо, это оказалось новостью и для оракула номер один.
  Удивительно было не то, что Зев навестил Фадиту: странно было бы, если бы его любвеобильность почему-то обошла красавицу своим вниманием. Удивительно было то, что никто не болтал об этом раньше.
  - Значит, он теперь тебя обрабатывает? - Касс задала этот вопрос без особого интереса, просто, чтобы доставить удовольствие подруге.
  - Ну да, теперь! - с готовностью возразила Фадита. - Всегда!
  - Поздравляю с невиданным успехом, - язвительно изрек Лон. - Сам Зев! Правда, он когда-то ухаживал еще за моей мамой, насколько я помню...
  С тонкой усмешкой он нанес последний удар: - Правда, мне вообще-то помнить сложновато: меня тогда еще не было на свете...
  Фадита продолжала упорно смотреть в сторону, но Лон громко и почему-то гнусаво гнул свое: - Говорят, Эра страшно ревновала его к нашей родительнице. Я даже слышал, что нас с Артемой зачинали... - Лон фальшиво расхохотался. - То ли не без его участия, то ли не без его присутствия, во всяком случае, не без! - Лон поднял указательный палец в виде восклицательного знака.
  - Я тоже люблю твою маму, Апол, - заметила Фадита.
  - Этого я и боялся больше всего. - Лона теперь трудно было бы остановить: он разошелся. - Что ты все еще любишь мою маму.
  - Касс, посоветуй ему заткнуть свой фонтан, - процедила Прекраснейшая.
  - Я чувствую, Орф успешно дает тебе уроки языка и хороших манер. - Лон вежливо улыбнулся и стал закидывать в рот остатки винограда.
  - Уж кто-кто, а ты бы о манерах вообще помалкивал!
  - Гладенький лобик Прекраснейшей избороздили две глубокие линии: одна от философского раздумья, вторая - от благородного гнева, - все так же громко и все так же гнусаво произнес Лон.
  Фадита приняла непроницаемый вид. Бросив Лону последнее короткое: "Заткнись", она продолжала говорить, упорно не глядя в его сторону.
  - Обработает какую-нибудь... такую... дурочку-этрурочку - и с утроенной силой на меня, а я ему - вот! - Прекраснейшая позволила себе неприличный, даже для плебса неприличный жест ("Вот это воспитание", - сейчас же громко ввернул Лон, не переставая, впрочем, жевать), затем, не переводя дыхания, сообщила: - Рамтей и Зев опять повздорили. То есть, чуть ли не до драки. Но никто толком не знает, почему.
  - Да ты сегодня настоящая муза по новостям, - прокомментировал Лон.
  Касс не успела ни узнать, чем кончилась ссора, ни ответить: из-за спины Фадиты возникла голая мужская рука. Опустившись на стройную шею Прекраснейшей, рука стала медленно сползать вниз, разглаживая белую, и без того гладкую кожу.
  Касс почувствовала, что перестает дышать.
  Что-то там у них еще произошло с переключателем: рука увеличилась настолько, что закрыла весь экран: крепкие пальцы приблизились, на них даже стали видны светлые волоски.
  Затем все куда-то поехало, показалось бессмысленно-возбужденное лицо Орфа, следом - невозмутимое лицо Фадиты. Похоже, она спокойно наблюдала впечатление зрителей.
  - Острая сердечная недостаточность, - многозначительно протянул Орф. - Нет, острая эмоциональная недостаточность, - поправил он себя.
  - Вот так и создаются бессмертные творения, - усмехнулся Лон и сморщился, вместо оливковой ягоды случайно сжевав кусок острого чеснока из маринада.
  - И катастрофическое отсутствие понимания, - так же многозначительно закончил Орф.
  Белое глянцевитое плечо Прекраснейшей заняло половину экрана. Орф наклонился к Фадите и, вызывающе глядя с экрана на Касс, сочно поцеловал это яркое плечо.
  Касс тихонько, будто боясь помешать, вдохнула и выдохнула.
  Фадита, наконец, сделала вид, что смутилась. Пробормотав что-то из-за прильнувшей к ее груди головы Орфа, Прекраснейшая поспешно отключилась. На прощание она успела бросить на бывшего супруга торжествующий взгляд, а бывший супруг отвесил ей вдогонку хорошую порцию презрения.
  - Мелочность, скука, спесь и пустота... - бормотал Лон. - Фадита и вечность... Орф и вечность... Хамство и вечность...
  - Это ты кого-то там упрекаешь в хамстве? - поразилась Касс. - Образец приличия, называется... Видели бы тебя сейчас твои поклонницы.
  - А мне-то что? Подумаешь, поклонницы!
  Лон наклонился к подруге. Бормоча: "Надолго ли оставили в покое. А Орф-то, Орф! Конкурент ещё!", поцеловал в шею, чуть выше ключицы. Затем деловито снял на пол поднос с остатками еды и также деловито стал приближать к лицу Касс свое лицо, целясь открытым ртом в ее губы.
  - Пора вставать, - твердо сказала Касс. Как бы демонстрируя своим движением, что действительно пора вставать, она приподнялась на локте.
  Взгляд Лона стал ледяным.
  - Я хотела бы поговорить с Ноэлом, - мягко, пытаясь загладить только что нанесенную другу обиду, объяснила Касс.
  - Это, конечно, важно, - мрачно согласился поэт. Он быстро встал и потер рукой щеку. Выглядело так, будто он пытался стереть с лица пощечину. Прибавив свое: - Разумеется, дело номер один... - и не желая дольше искушать судьбу, оракул выскочил из комнаты, не забыв, однако, прихватить поднос.
  "Хоть бы раз забыл что-нибудь", - с внезапной злобой подумала Касс.
  Она чувствовала себя виноватой.
  О мужьях типа Лона, говорят: "Как за гранитной стеллой".
  Касс представила себе: Лон с подносом в руках по утрам, изо дня в день... Из утра в утро... Лон рядом на ложе. Из ночи в ночь... Лон рядом перед визом, каждый вечер... Из вечера в вечер... Из года в год... Из столетия в столетие... Вечно... На тысячи лет обещанного Асклепием бессмертия. Выходило томительно, скучно, тоскливо. Даже нечто страшненькое просматривалось в картине счастливой совместной жизни с Лоном Аполом. Да и само это бессмертие почему-то пугало.
  Девушка рывком выскочила из постели, подумала мимоходом: "Не везет с подругами бедному Лону". "Бывшая любовь моя", - вспомнила она обращенное к Лону приветствие Фадиты и подумала, что не знает никого, кто подходил бы друг другу больше, чем эти разведённые супруги, оба лощеные, прекрасные, подтянутые.
  А потом вспомнила прошлую ночь: Эриду и Эрмса, Веселый Грот, нимф, Рамтея, Легу, ожерелье.
  Касс подошла к зеркальной стене и стала рассматривать все свое обнаженное маленькое, мягкое, по-женски вылепленное тело. "Никогда, никогда, никогда не было ничего такого, о чем говорила Лега", - с горечью подумала Прекрасная Дева.
  Все ее существо охватило неясное томление. Вернулась вчерашняя тоска. Сначала протянула где-то под ложечкой, затем перекинулась под грудь, на ходу превратившись в неопределенный гул. Гул этот разрастался, пока не стал яснее и отчетливее, и, наконец, превратился в пронзительное жжение плохого предчувствия.
  Касс прикрыла глаза, заставляя себя успокоиться.
  Когда она опять посмотрела в зеркало, из-за ее спины возникла голая рука Орфа. Рука плотно легла на шею и неторопливо поползла вниз по груди. По ее груди. Сразу заныло тело.
  Рука не уходила: то делалась меньше, то крупнее. Временами на ней выделялся каждый волосок, совсем, как на экране виза. Погоди-ка, причем тут Орф? Или, значит, ты превращаешься в Фадиту?
  Касс попыталась вызвать в себе чувство стыда, но это не получилось. Вместо стыда из-за спины опять высунулась рука Орфа, на этот раз ещё более осязаемая.
  Прекрасная Дева дернулась: каждая клетка ее кожи прочувствовала тепло этой руки и ответила призыву этих коротких мужских пальцев. Оставалось только напялить на лицо ту самую улыбку. Знаменитую улыбку Фадиты.
  Рука Орфа исчезла, но взамен появилось хитро улыбавшееся лицо Эрмса. "А потом ты превратишься в Эриду... И будешь хватать любого, кто попадет. И начнешь ссорить всех, кого сможешь... И влезать в чужие души и постели..."
  Красивое лицо Эрмса заменилось породистым лицом Зева, с чувственными губами, плотоядным взглядом. "А потом, останется только превратиться в Эру, и тогда уж начнется: ревность, интриги, месть... И Лон, на манер Зева, станет хвататься за плеть... Интересно, сколько раз за вечность можно схватиться за плеть".
  Наконец, наступила очередь Рамтея. Его честное лицо смотрело серьезно, сочувственно, но холодно и почему-то с упреком.
  Касс поспешно прогнала аскета прочь: Рамтей и любовь не совмещались.
  Сколько времени прошло? Видно, немало. Пожалуй, довольно долго она простояла вдвоем со своим воображением перед зеркалом, примеряя к себе знакомых мужей и юношей. Перемерила с десяток и стало совсем худо. Выходило, ко всему прочему, что сравнения с Лоном не выдерживал ни один.
  В зеркале опять цинично осклабился Орф, орудуя над ней, колдуя своими жадными пальцами. Снова требовательно заныло все тело.
  Касс стала стряхивать с себя видение, а оно прилипло и не хотело отлипаться.
  Но теперь в дверях, подозрительно всматриваясь в подругу, показался Лон. Поэт молча потоптался, выразительно приставляя к виску мизинец. В точности повторяя ночной тон, поэт номер один спросил: - У тебя все в порядке?
  Затем подумал и горько заметил: - И вообще, ты, кажется, очень торопилась...
  Он сам себе понятливо кивнул: - Полюбоваться на себя голую? - И уныло закончил: - Зрелище, конечно, - номер один...
  - Я видела, - без особой радости сообщила Касс.
  - Поздравляю, - оживился Лон. - Это первый раз без меня, да? Теперь надо заниматься, как можно больше.
  Он подумал и, увлекшись, начал было перечислять: - Прежде всего, надо добиться, чтобы видеть не спонтанно, или не только спонтанно...
  - Ну не сейчас же, - перебила Касс. - Что ты, сразу...
  - Тебе решать. - Лон было опять обиделся, но во-время взял себя в руки и вспомнил: - И что же ты видела, ученица оракула?
  "Да, вот именно, что я видела! - смущённо подумала Касс. Она даже вздрогнула, представив на миг, что рассказывает ему о своем видении. - Неужели вот это и есть то самое то? Моя любовь. Пожалуй, ведь не худшее из того, что попадалось до сих пор. Ну что ж, если так, то..."
  Она легко обернулась и приговаривая: "Да так, ерунду всякую видела, но все же... Видела сама, без тебя. Как ты полагаешь, это надо отметить?" Подбежала к Лону и сразу стала похожа на кошечку: по-кошачьи приласкивалась и по-кошачьи мурлыкала что-то насчет того, все ли в порядке у него самого.
  Лон, сначала недоверчиво, опасаясь опять получить оскорбительный отказ, а потом все более уверенно, с широкой улыбкой, со словами: - У меня-то? Хочешь, давай проверим, - с готовностью протянул к ней руки, неожиданно оказавшиеся прохладными.
  - А Ноэл? - успел еще съязвить поэт.
  Даже сейчас он остался самим собой. Ему необходимо было сделать это последнее замечание, которое Касс с трудом уговорила себя проигнорировать.
  - Ты в другой раз так и говори, - строго сделал последнее наставление Лон. - Что подступает транс. Ясно? Чтобы мне не переживать зря.
  Потом, когда все кончилось, они долго купались в бассейне на заднем дворе, с плеском и гиканьем плавали, изо всех сил изображая друг другу счастье и веселье.
  "Он никогда не уберется!" - с неожиданной злобой подумала Касс и ей снова захотелось плакать. Может, даже не просто плакать, а в голос, взахлеб, навзрыд... Или, еще лучше, завыть. Громко, протяжно. Как взбесившаяся волчица... Она опять сдержала себя. Сдерживала изо всех сил, дожидаясь только, когда он исчезнет.
  В конце концов, мечта девушки сбылась: поэт оставил её одну. Ушел, посвистывая, довольный тем, что все вернулось на свои места. И наступил покой. Через жизнь, через вечность Касс села прямо на пол, совершенно обессиленная, вконец измученная. Она просидела так, в одной позе, без мыслей, без видений, даже уже и без слез еще одну вечность.
  Наконец, девушка заставила себя подняться. Оделась. Бесцельно побродила по дому. Включила и выключила виз. Включила опять, на связь... Опять отключила. Тут же включила снова и уж тогда набрала номер Ноэла. В последнее мгновенье подумала: "А что я ему скажу?" - и чуть-чуть не отключилась. Но не успела, потому что Ноэл не замедлил откликнуться на вызов, вернее, ответил вовсе не Ноэл.
  Касс вопросительно посмотрела на светловолосого бородатого молодого человека, который одной рукой пытался отложить в сторону теру, а другой что-то перенастраивал в переключателе виза.
  По-видимому, не без труда справившись с переключателем, незнакомец в свою очередь вопросительно уставился на Прекрасную Деву.
  - Приветствую тебя, хоть и никогда не встречала прежде, - вежливо пробормотала Касс первое, что пришло в голову.
  - Приветствую и я тебя, - молодой человек улыбнулся.
  Касс почувствовала, что с этой его улыбкой стало таять ее напряжение, а заодно и ощущение безнадежности. Уходила усталость. Противная костлявая рука, которая со вчерашнего вечера жестоко давила горло, понемножку расслабила хватку, отпустила, испарилась совсем...
  Девушка сразу поняла, что ответивший по номеру Ноэла очень хорош собой. Но не безукоризненной красотой Лона, не развязной привлекательностью Орфа, не властной сексуальностью Зева, не слащавой картинностью Эрмса, даже не могучим притяжением Рамтея, а совсем по-другому. Что-то вне обычно принятых критериев было в нем, что выделяло из всех.
  - Хоть и я не встречал тебя прежде, - закончил незнакомец.
  Оба посмеялись.
  Верхняя губа молодого человека была необычно изогнута и заметно выдавалась вперед над нижней. Это его не портило, хотя и придавало лицу удивительное выражение: не то чрезмерной обидчивости, не то жесткости, не то обыкновенного юношеского упрямства. Такого нельзя, однажды встретив, потом не узнать. Даже через бессмертие вспомнишь и отличишь...
  - Я полагаю, ты из Пекрасных Дев? - перебил ее мысли юноша.
  - Да, конечно, ты угадал.
  Касс назвала себя и спросила о Ноэле.
  - В делах, - коротко ответил молодой человек. Затем представился: - Четвертый сын Ноэла, Уэшеми... Вчера прилетел из Халдеи. О Прекрасных Девах осведомлен, в основном, по учебникам хороших манер для провинциалов.
  - Я думаю, здесь ты очень скоро по реальной жизни узнаешь о нас все, что тебя интересует...
  - Меня захватывает все. Кстати, не только о Прекрасных Девах. Меня вообще занимают люди: их привычки, одежда, история, вкусы... Их взгляды на жизнь. Ну, и, конечно, искусство... Больше остального - песни, поэзия, музыка. Люди, с искусственно измененной генетической программой, которых вы называете машинами, мне особенно интересны.
  - Ты хорошо владеешь языком атлантов.
  Менее всего ей сейчас хотелось говорить о машинах.
  - Я говорю на семи языках, - объявил Уэшеми, легко меняя тему. - В том числе, - он легко, но заметно подчеркнул это "в том числе", - и на языке атлантов.
  - Пытаешься ли ты выразить мысль, что раса атлантов ничем не выше других рас? - осторожно спросила Касс.
  - Выше? - протянул юноша. Действительно ли проскользнула только что в его голосе тень насмешки или почудилось? - Только потому, что сильнее?
  - Хотя бы... А сильнее, потому что древнее...
  - Древнее, сильнее, мудрее!
  Вот теперь видно, что из провинции: не подобает сыну Ноэла раздражаться на слова Прекрасной Девы. Нет, вряд ли это раздражение. Или четвертый сын Ноэла во-время вспомнил учебники хороших манер? Во всяком случае, он опять заговорил спокойно: - Кто знает, что на самом деле выше: может, и не сила совсем? А, может, и не мудрость?
  - А что? - жадно спросила Касс. - Что может быть выше мудрости?
  - А хотя бы сострадание, например, - немедленно отозвался Уэшеми. - Жалость... Понимание...
  - Разве это не одно и то же? - Касс медленно прибавила: - Разве сострадание, жалость, понимание - не проявления той же мудрости?
  - А может, - любовь? - Уэшеми похоже не слышал ее последней реплики. Он продолжал размышлять вслух. - Или преданность. Доброта, наконец.
  - И любовь, и преданность, и доброта - разве не результаты все той же мудрости? - сказала Касс, приказывая себе не поддаваться на слово "любовь".
  - Да, конечно. - Уэшеми вздохнул. - Почему же атланты жестоки?
  - Неужели совсем ничего хорошего ты не видишь в нас?
  - Ну почему же? Вижу в атлантах и хорошие качества. Например, вы доверчивы и прямодушны. Вы не признаете подлостей. Вы говорите вслух, что думаете. Это отнюдь не плохо.
  Он сделал вид, что не заметил смущения собеседницы.
  - Мне нравится, что Настоящие не удостаивают притворяться. Все откровенно, будто намеренно предупреждают: "Вот я такой, хотите - принимайте". Это хорошо, всегда четко распознаешь. Ведь во всем остальном мире, а я привык бродяжничать и наблюдать... На мой взгляд, одно из самых неприятных в мире зол - притворство и хитрость.
  "С испорченной машины хоть сигнал", - подумала Касс.
  - Но я вообще, в принципе люблю Гею. - Уэшеми улыбнулся. Лицо его сразу стало милым и трогательным. - И все, что живет на ней: ведь доброта - свойство всего живого.
  - Как же, - съязвила Касс, не заметив, что опять съезжает на машин: - Например, кротость - отличительная черта горгон. Или, еще пример, сатирам свойственно милосердие. Вампирам присуще понимание. А уж сколько сострадания в Медузе! Ничего, что эти машины опасны! Зато они такие добрые.
  - Какие же они машины! - запальчиво возразил юноша. - К тому же, что, собственно, мы знаем об этих созданиях? Взять хоть Медузу...
  Уэшеми явно хотел поспорить: в нем бродили молодость и протест против всего на свете. - Что горгонам придается вид, Настоящему не особо приятный?
  - Ну да, только вид, - свои слова Касс отчеканила, подчеркивая их нарочитость. А почему бы и не поспорить, раз ему интересен спор. - А в душе они совершенно другие: стоит только кому-нибудь при взгляде на них случайно окаменеть, как горгоны тут же обливаются слезами от жалости и сострадания.
  - Кто знает, - не замечая иронии, прошептал Уэшеми. - что чувствует тот, кого сотворили с целью устрашать других, сотворили, между прочим, не спрашивая, желал ли он устрашать, или наоборот, совсем даже и не устрашать, а может, к примеру, возиться с детьми.
  Касс не нашла, что возразить, и Уэшеми еще раз улыбнулся своей необыкновенной, заново осветившей все лицо улыбкой.
  Вот этот изящный изгиб верхней губы по законам физиогномики непременно должен был означать некую черту характера... Каждая черточка на лице отражает черту характера... Еще когда он улыбнулся в самый первый раз, она с неожиданной радостью нового предчувствия подумала, как всё же он хорош собой, этот молодой халдей. Его черты, скорее, не типичны для атланта. Он, конечно, скорее похож на халдея, видимо, пошел не в Ноэла, а в мать. Особенно, этот длинный с горбинкой нос, огромные, чуть раскосые зеленые глаза. И что-то трепещет у нее внутри, стоит только вглядеться в эти глаза...
  - О чем ты задумалась? - спросил Уэшеми.
  - О тебе, - честно призналась Касс. - Никогда раньше не встречала таких, как ты... Я тебе нравлюсь?
  - Да, очень, - быстро сказал Уэшеми.
  Касс с удовольствием отметила, что он покраснел.
  - Ты милая.
  Своим апломбом он, по всей вероятности, старался скрыть смущение. - И, должно быть, очень умна.
  - А сколько во мне жалости... - протянула Касс с небрежной гримаской. - И сострадания... И преданности...
  - Только любви немножко не хватает. Пролетела на высоте своего аэробиля, да? - выпалил Уэшеми, покраснев еще больше.
  У Касс все похолодело внутри. "Подслушал. Мысли подслушал".
  Он уже сам по ее виду понял, что ляпнул, и тогда одним движением бровей смахнул с себя смущение и твердо, словно подведя черту под их разговором,сказал: - Я передам отцу, что ты хочешь говорить с ним.
  
  Глава 6
  
  Выше дворца Зева и Эры на Верхнем Олимпе располагалась только небольшая лужайка. Такая милая, чистенькая зеленая площадка, отгороженная от внешнего мира гранитной стеной. В центре ее сильным фонтаном прямо вверх из-под земли бил родник. От родника по четырем склонам падали вниз четыре голубых потока, разделившие гору на четыре же части. С высоты полета аэробиля создавалось впечатление светлого переливавшегося креста. Стекая, ручьи постепенно обогащались притоками, усиливались, и внизу, на равнине, превращались, в конце концов, в две огромные мощные реки: Тир и Эрат.
   - А знаешь, сколько говорят об этом пересечении рек крестом? - заметил Лон. - О том, что обе реки где-то в воображаемой точке пересечения ни с того ни с сего одновременно меняют направление на противоположное...
  - Почему в воображаемой? - переспросила Касс.
  - Не всякий может себе позволить подняться над Олимпом. Считанные ведь единицы... А много раз ты видела это по визу? Но объяснить непонятное хочется, вот они, то есть, большинство, и воображают эту, недосягаемую, мало чьему глазу доступную точку. А в колониях вообще сочиняют песни, легенды... Дают похожие имена...
  Лон описывал небольшой круг, спуская аэробиль пониже, чуть ли не на трехгранную, мерцавшую в собственной тени, громаду, возвышавшуюся над родником.
  - Не говоря уже об Эдеме. - оракул кивнул на пирамиду и торжественно прокричал, с каждым словом усиливая звук: - Эдем непроницаемый! Эдем таинственный! Эдем могущественный!
  - Кто владеем Эдемом, тот владеет миром, - дополнила Касс. - Из чьей это речи? Зева? Или кого-то исторического?
  - По-моему, обычный фольклор... - Лон покрутил головой, собираясь с мыслями. - А впрочем, не помню. У меня, и даже не стыдно в этом признаться: когда я нахожусь тут слишком близко, - буквально отшибает память.
  - Да уж... Пожалуй... - задумчиво согласилась Касс.
  - Сколько раз пролетал мимо, и все равно: стоит оказаться поблизости, всегда почему-то нервничаю.
  - Есть в пирамидах вообще что-то такое, от чего все замирает внутри... А в этой-то...
  - Знаешь, почему наши предки стали строить пирамиды, оканчивавшиеся крестом на верхушке?
  Они пошли было на снижение, но Лон, по одному ему известным соображениям, вдруг решив сделать еще круг, опять вырулил вверх и вернулся к вершине Эдема.
  Касс отрицательно мотнула головой. Поэт, с видом понявшего все на свете человека, стал вещать: - Да просто, самое обыкновенное изображение холма богатейших атлантов. Ведь Эдем сначала был всего лишь макетом Олимпа. Точно так же, бриллиантовый крест наверху был раньше только отображением родника...
  Лон остановил аэробиль. Они зависли над живым водным крестом и его легкой проекцией на верхотуре пирамиды: крестом бриллиантовым.
  - Это гораздо позже стали накапливать и вкладывать туда знания. А еще позже додумались до главного.
  - То есть?
  - Какое, "то есть"? Кто владеет Эдемом, тот владеет миром. Сама же цитируешь.
  - Ну и что?
  - Энергия, вот что! Неужели, правда, не знаешь?
  - Нет, почему, я знаю: Эдем дает энергию. Я только не поняла...
  - И никто не понял. - Лон расхохотался. - Думаешь, свободный ученый Ноэл понял? Или великолепный Асклепий понял? Не говоря уже о маразматиках, вроде Кронота... Случайно оказалось, что Эдем находится на пересечении всех силовых полей Геи... Случайно оказалось, что бриллиантовый крест над крестом водным фокусирует все силы в одной точке... Точнее, в противостоящих друг другу точках: с одной стороны плюс, с другой - минус. Вот и все.
  Лон стал размахивать свободной левой рукой. Он пытался воспроизвести движение маятника, раз за разом повторяя в такт: - Плюс - минус, плюс - минус, плюс - минус.
  Потом еще слегка пощелкал языком, имитируя фотонный счетчик, и только после того вернулся к своему собственному голосу: - Улавливаешь? Толком никто ничего не понимает, все оказалось случайно, но дармовая энергия бьет из атмосферы наподобие этого родника! А в результате, две реки, с именами "Тир и Эрат", протекают чуть ли не в каждой колонии. А самое главное, в результате, фольклор: "Кто владеет Эдемом, тот владеет миром!". Ну, и пирамиды, конечно...
  Выждав ещё чуть-чуть, видимо, для того, чтобы Касс усвоила информацию, Лон со вкусом закончил: - Ведь все эти конусы в провинциях: гладкие, ступенчатые, всякие пагоды, башни - это всего-навсего обычное подражание колоний метрополии.
  - Интересно, есть ли на Гее еще такие же точки... скрещения?
  - Как ты думаешь, для чего я тебя тренирую в ясновидящие?
  Касс посмотрела на него с недоумением и поэт продолжил объяснения, как будто давал очередной урок: - Находить эти точки, так называемые, энергетические ключи, тоже. Это будет одной из твоих задач.
  В который раз Лон не выдержал менторского тона и сбился на короткие отрывистые фразы: - А ты как думала? В Круге свои эмоции ломать? Вот и получай свой первый урок на эту тему.
  - Мне даже в голову не приходило...
  - Знаю, знаю. - Лон насмешливо сложил губы. - И никому поначалу не приходит в голову. Казалось бы, ложись себе в транс, смотри... Будущее там... Прошлое... Если ты оракул. Но ведь от нас еще нужна и реальная польза. Например, энергетические ключи. Вот и столбенеешь в трансе, крутишь в воображении глобус. Потому что точек этих - сколько хочешь, их только не всегда легко найти. Но даже у нас в Атлантиде есть еще штуки три похожих Эдемов. Правда, каждый из них гораздо слабее этого... Ну, и подстанции, конечно... Это уж каждый может... Например, у Ноэла во дворе я как -то заметил подстанцию... Явно, сам же с сыновьями и строил...
  - Не очень-то свободно себя здесь чувствуешь, - отметила Касс, и Аполу тут же почудилось, что она вообще его поучительных речей не слышала. - Мало тут радости, на пересечении. Слишком торжественно... Что ли... Или жутко...
  - А я тебе о чем... Между прочим, название "Эдем" по всей Гее стало именем нарицательным.
  Лон ухмыльнулся: - А в знаменитой Халдее, где каждый корчит из себя великого мудреца, Эдем, по иронии судьбы, обозначает блаженное местечко.
  - А я все думаю, чего это мы тут висим... Выходит, блаженство вкушаем?
  - Навкушалась? - оракул сорвал аэробиль с места. - Ну, в таком случае...
  Он вывернул вправо, вниз, еще минута - и поэт осторожно поставил машину на огромную гладкую плиту. Одну из тех, которыми была вымощена площадь перед дворцом Зева и Эры.
  Перед входом во дворец на открытом пространстве уже толпились обозреватели. Сбивая друг друга с ног, искатели сплетен ринулись к аэробилю, не давая прилетевшим ни открыть дверцы, ни закрыть, ни шагнуть. Пришлось проталкиваться сквозь плотную толпу, да еще под раздражавший нервы аккомпанемент ослепительных вспышек и восторженных комментариев.
  Эра любила известность. Она получала чуть ли не чувственное удовольствие от сознания, что вся Посейдия наблюдает по визу Ее дворец, Ее прием, Ее семью, Ее. Музы обычно приглашались и охотно посещали ее вечера и приемы, самые знаменитые из Муз - иногда даже в качестве гостей. Конечно, впустить в дом всех, Зев их насмешливо называл сплетне-усилителями... - "Нет-нет, невозможно, ведь у нас тьма людей. Даже для нашего дворца...", - не стесняясь гостей, говорила недопущенным Эра.
  А гости уже начали заполнять ярко освещённые залы, комнаты, дворы и дворики. Везде царила суета, беспечность и шум большого приема.
  Тут и там сновали гномы, порхали эльфы. Бронзовые, отполированные до зеркального блеска, этрусские подносы, уставленные посудой, снедью, питьем, казалось, сами по себе перелетали с места на место.
  В огромных купальнях, выложенных разноцветным мрамором, нимфы раскладывали полотенца, шампуни, губки, щетки, кремы. В обоих, горячем и холодном бассейнах, по протокам между ними носились зеленоволосые русалки, готовые служить, развлекать, массировать, всячески ублажать плоть.
  Ароматы жареной, сильно сдобренной чесноком, мятой и другими травами дичи перемешивались с запахом моря, исходившим от раков и крабов. В сложный букет иберийских вин вкрапливался сладковатый цветочный дух нового, по секрету всем обещанного Зевом, крепкого нектара.
  Лаванда и хвоя, устилавшие дно бассейнов, вносили в коктейль из запахов свою лепту. А по внутренним дворам пестрели мелкие, невидные, но очень душистые цветы маттиолы.
  Вся эта мешанина ароматов обдавалась влажным, теплым вечерним воздухом, создавая колорит этого дома. Особый, щедро приправленный эмоциями звуков и красок, дворец Зева не только до предела возбуждал плотские желания, но и обещал их удовлетворять.
  Посреди первой цветочной залы царил хозяин дома, встречая каждого гостя шумным приветствием, широкими объятьями и знаменитым новым нектаром. Дорогие, торжественные, массивные и одновременно изящные, критского золота кубки, были приготовлены и расставлены на столе перед Зевом. Гномы мгновенно убирали опустевшие и немедленно подносили новые подносы с чистыми кубками.
  - Приветствую, приветствую, - радушно сказал Зев, протягивая нектар Касс и Лону обеими руками.
  - Сегодня по новому рецепту, кто отважится выпить - мой лучший друг. Кто откажется - соответственно...
  - Хорошо, что предупредил. - Лон нарочито торопливо схватил кубок и улыбнулся: - Мне в этом дворце враги не нужны.
  Зев смотрел на Касс. Видно, ему очень хотелось, чтобы она выпила и оценила.
  Касс заглянула в кубок. Запах густой темно-коричневой жидкости был душистый, цветочный и напоминал чем-то запах эльфа из Веселого Грота. Девушка сглотнула слюнку и бросила короткий взгляд на Зева: тот ждал, уставившись прямо ей в рот. Она перевела глаза на Лона. Поэт уже проглотил содержимое своего кубка и теперь смаковал. Медленно, с видимым удовольствием облизывая губы, Лон все еще пробовал на вкус оставшуюся на них влагу.
  Касс наклонила кубок к себе и лизнула, как мороженое.
  - До дна, до дна, - потребовал Зев и расхохотался, а потом, с видом гурмана и кулинара, не сомневаясь в успехе, сказал: - Каков?
  - Блеск! - в ту же секунду отозвался Лон. - Напиток Творцов, просто номер один. Я твой лучший друг.
  Зев с превосходством, не глядя, похлопал поэта по плечу и вопросительно посмотрел на Касс.
  - Вкусно, - не без кокетства, подтвердила, наконец, та. После первого глотка мир показался ей уже не таким мрачным.
  Зев оживленно взял кубок, громко хлебнул, гулко глотнул, жмурясь от удовольствия. Отечески обняв Лона свободной рукой, атлант номер один со смехом советовал поэту: - Ты у меня возьми рецепт и пои ее, - владыка нацелил указательный палец девушке в нос: - утром и вечером, каждый день по глоточку.
  Оба, гость и хозяин, смотрели на Касс одинаково любовно, как будто оценивали её в каком-то особом, чисто мужском сговоре. И оба - чуть-чуть снисходительно, сверху вниз.
  - Твоя будет до конца мира, и, главное, - всегда такая же милая, как сейчас, - бравурно закончил Зев.
  - Я сразу понял: нектар этот - номер один, - согласился Лон.
  Зев, еще раз шумно похлопав его по плечу, откинулся. Этим жестом давалось понять, что хозяину пора заняться другими гостями. Отведавшие нового нектара переправлялись дальше, к Эре, которая здоровалась с гостями там же, в трех шагах от супруга. Глаза ее возбужденно блестели, но не забывали время от времени приглядывать за мужем.
  В тот момент, когда подходили Касс и Лон, Эра обнимала Фадиту. Поздравляла соперницу дочери и при этом вся светилась радостью. Выражение лица Эры могло бы, пожалуй, заставить наблюдателя стороннего поверить, что вчерашней победой Фадита осчастливила хозяйку приема, пожалуй, даже больше, чем своих болельщиков.
  Орф стоял рядом с Прекраснейшей. Взгляд его, по обыкновению, пустой, словно бы чуть удивленный, блуждал поверх голов.
  - К последнему творению Зева он, конечно, приложился изрядно, - шепнул Лон. - Но надо же хоть немножко уметь пить... То ли дело, я... Впрочем, боюсь, теперь он вместо меня окончательно станет лучшим другом.
  - Бывают же такие потные лица, - подумала Касс, исподтишка рассматривая Орфа. - И возбужденное до невозможности, да еще совершенно бессмысленное, вдобавок...
  Она смотрела на Орфа, тщетно выискивая в себе отвращение к молодому поэту, вместе с его мокрым лицом и прилипшей ко лбу прядью. Орф действительно был пьян, потен и возбужден, но отвращения к себе, при всём желании девушки, у нее не вызывал. Скорее, сильное любопытство. Или это было не совсем любопытство? Или совсем не любопытство? Во всяком случае, хмель ее сразу прошел. Вместе с хмелем исчезло ощущение праздника.
  Касс внезапно захотелось подбежать к этому чужому, влюбленному не в нее, человеку, обнять его, прильнуть всем телом... Она с трудом подавила в себе этот порыв, но поняла, какого рода любопытство тянуло ее к поэту. Подруга известнейшего в Атлантиде Настоящего, Прекрасная Дева, она бессовестно, постыдно желала любовника другой Прекрасной Девы, своей ближайшей подруги. Повторялась история с Лоном?
  Касс опустила глаза и немного постояла так, глядя себе на ноги. Может, именно это желание неосознанно мучило ее в прошлую ночь... "Синдром Фадиты", - горько подумала Касс. Необходимость обладать тем, кем владеет Фадита. То есть, говоря простыми словами, самая обыкновенная зависть. Значит, именно то же самое чувство толкнуло девушку когда-то в постель Лона? А теперь ей понадобился Орф. Неужели, действительно зависть? Или глупое тяготение к вызывающе порочным людям? Это Лон-то порочен? Нет, значит, не то. Только Фадита... А ведь похоже, именно эти чувства и превратили Эриду в Эриду...
  - Ни за что я не стану ею! - Мысленно поклялась себе Касс. Она, правда, не уверена была в том, как могла избежать участи Эриды, но после этой клятвы все же почувствовала себя немного легче. - Да ведь не только Прекрасные Девы... - размышляла Касс. - Лега права: атланты лишены любви на уровне эго... О, Творцы! Почему, за что это страшное наказание? Как случилось с нами, что мы, Настоящие, забыли, не ведаем, знаем только из красивых легенд или со слов русалок о подлинных чувствах!
  Касс неожиданно подняла ресницы и заметила: Орф, поймав ее взгляд, быстро отвернулся. Значит, он тоже смотрел на нее... Значит, желает того же... То есть, ее стремление к нему взаимно. Да если эго тут ни при чём, отчего же нет? Ах, этого не может быть, не должно. Некрасиво, неприемлемо, глупо. А мечты о любви эго? О, Творцы! Какое эго? Ничего, кроме этой прилипшей ко лбу пряди. То есть, присутствует у него где-то там, конечно, и эго, но ее-то в нем что привлекает? Ах, оставьте, она не ученый, не философ, - она всего-навсего Прекрасная Дева... Она только знает, что желает Орфа... И не надо, не надо - ради Творцов! - не надо про Эриду! Хватит! И, наверно, не надо про недосягаемую, недоступную, эфемерную любовь эго.
  Не без труда оторвавшись от Эры, Фадита взяла Орфа за руку.
  "Намертво приклеила!" - раздраженно подумала Касс.
  Орф безропотно отдался властной руке уверенной в себе подруги. Впрочем, ни лицо его, ни глаза особого счастья не выразили. Касс отметила это с недостойным, неприятным ей самой чувством злорадства. И тогда же, не без некоторого освобождения, поняла: то, что она чувствует сейчас к Орфу, - еще не само желание.
  Возбуждавшими желание волнами ее пронизывало напряженное ожидание. Чего-то! Совсем нового, не испытанного, не изведанного до сих пор, а другого, большого, да-да, ведь не всегда возможно обойтись без громких слов, истинного. И почему-то захлестывала уверенность, что это что-то вот-вот произойдет.
  Все-таки, она хотела бы, чтобы ожидаемое, если уж должно случиться, произошло бы с Орфом. Или с Уэшеми? Почему в мыслях Прекрасной Девы ни с того, ни с сего всплыло это, похожее на шуршание конфетной обёртки, имя? Касс не знала, зачем вдруг вспомнила юного халдея. Может, потому что тот так откровенно покраснел, заглядевшись на нее? Но заострять внимание на нем, безусловно, не стоило: слишком уж чужд ей этот четвертый сын Ноэла, со своей непонятно выгнутой верхней губой. Касс внезапно почувствовала прилив нежности и улыбнулась.
  "В Халдее каждый корчит из себя мудреца", - сказал Лон. Уэшеми, пожалуй, этого не надо: с первого взгляда видно, что юноша умен и знает об этом. И обо всем имеет мнение.
  Нет, все-таки не Уэшеми: слишком он далек от Геи, что ли. Все-таки, пожалуй, Орф. Свой, понятный, доступный... Скажем, не такой уж понятный... И совсем не такой уж доступный... Да, глупо, да, неловко, но, поймите же, наконец: она желает Орфа. Девушка не знала, к кому обращается. Зато она знала точно: это должен быть Орф. Угадывалась в нем почти осязаемая теплота, которая манит, притягивает к нему Прекрасную Деву.
  Тот, безусловно, снова почувствовал на себе ее взгляд. Удаляясь в обнимку с Фадитой, молодой поэт оглянулся, с веселым любопытством, бесцеремонно оглядел Касс сверху донизу. Не только щеки, но и шея ее покраснели.
  - Румяная, красивая! - воскликнула Эра, принимая в объятья новую гостью и одновременно, уж это она умела, провожая Фадиту и Орфа внимательным взглядом, тут же попутно вопросительно всматриваясь в лицо Касс.
  - Ну и ладно, - думала та. - Ну и постигай, а все равно тебе не разгадать: сама не в состоянии.
  Эра многозначительно улыбнулась. Выражение ее говорило, напротив, о несомненном и полном понимании.
  -Это вот это новое? - Касс поняла, что злится. И не столько на Лона, Орфа, себя, сколько почему-то именно на Эру, а еще больше - и уж это было совсем непостижимо, - на ничего, наверно, и не подозревавшего Уэшеми... Касс заодно про себя отметила, что молодого халдея не видно. Хорошо это или плохо, она пока не определила.
  - Мелко, скучно, стыдно и уже повторялось десятки раз, и со мной, и с ней, и со всеми остальными. - промелькнуло у нее в мозгу. - И совсем, совсем не то, о чем говорила Лега. Все, все не то.
  Задерживаться с хозяйкой, к счастью, надолго не полагалось: только поздороваться и идти веселиться.
  Из соседней залы уже раздавалась танцевальная музыка, а в уютном, всегда полутемном, озаренном только лунным мерцанием и подсветкой фонтана, внутреннем дворике готовилось выступление, оно же и состязание поэтов.
  Пока Лон со вкусом ел краба, запеченного в черепаховых яйцах, Касс ловила себя на том, что время от времени, поглядывает то на зеркала, то на входные двери, будто поджидает кого-то.
  В зеркалах, в ярком электронном свете отражались разноцветные туники, плащи, разлетавшиеся волосы, блестевшие глаза, все то, что составляет обычно милую суету шумного нарядного вечера.
  Подскочила Фина, с ней - Эрмс. Касс отметила, что несмотря на явную непохожесть, неуловимые общие черты объединяли всех детей Зева. - Вот, еще... братец появился! - выпалила Фина и с нервозным хохотом добавила: - Хитрый, скользкий, изворотливый.
  - Скользкий? - удивленно переспросила Касс.
  - Я имею в виду... - Фина оборвала фразу, в точности повторяя мать. - У кого хочешь, что хочешь, уведет... Кому хочешь, что хочешь, продаст... А ещё ученый...
  Фина зашлась от смеха. Эрмс посмотрел на нее с одобрением, тоже смеясь: эти двое явно друг другу подходили.
  Фест, средний сын Зева и Эры, никого и ничего не замечая, не дожидаясь раба с подносом, сосредоточенно наливал иберийское из объемистого инкрустированного кувшина. Заполнив чашу, тут же, не сходя с места, выпивал сам. Выпив, немедленно опять всей пятерней хватал изящно вытянутое горлышко. Время от времени, заметно хромая, он тащился к матери, чтобы поднести ей кубок.
  Эра отмахивалась от сына отрепетированным жестом левой руки, давно и намертво приклеенной усмешкой левого края верхней губы, раз и навсегда придуманной шуткой: - Даже знаю, какой именно там яд.
  На этот шедевр юмора всякий раз полагалось отвечать взрывом хохота, хотя спектакль, разыгрывавшийся между хозяйкой дома и ее сыном из приема в прием, давно уже успел всем изрядно надоесть.
  Зато Арс, самый старший из детей хозяев бала, обыкновенно оставался молчаливым и трезвым. Никто никогда не видел бледного, сухого, желчного Арса с кубком в руках. Во всяком случае, на людях первенец атланта номер один не пил. На приемах, соблюдая самим же собой установленные правила, незаметно забивался куда-нибудь в уголок, в тень. Оттуда старший отпрыск семейства исподволь следил за всеми подряд: гостями, музами, машинами. Для него представлялось удовольствием, если в разгаре веселья подворачивался повод собственноручно отхлестать раба. Или, вроде бы случайно, но больно задеть того, кто неосторожно оказывался в доступной близости, да хоть, словно поскользнувшись, неожиданно с силой наступить кому-то на ногу.
  О странных наклонностях Арса знали и домашние, и гости. Его сторонились, но жертва все равно всегда находилась, и уж тогда Арс не упускал возможностей.
  Своей ленивой кошачьей походкой откуда-то подоспела и Эрида. Лицо ее казалось бесстрастным на вид, но искусно запрятанное любопытство все-таки прочитывалось где-то на донышке глаз: ей очень хотелось знать, что происходит между Касс и Лоном.
  Наконец, среди гостей появился Рамтей. Неспешно, с обычным выражением лица он приблизился и кивнул, ни к кому конкретно не обращаясь. Касс немедленно поняла: на самом деле тот, кого она ждала здесь с той самой минуты, когда отворила двери этого дворца, был брат Зева.
  Касс отошла от Лона. Она придвинулась к Рамтею так близко, что почувствовала запах его духов. Тихо, чтобы никто не слышал, сказала: "Я передала". Он кивнул, а потом тоже тихо, но отчетливо разделяя слова, деловито сообщил: "Сегодня Ее взяли на очищение. Я не успел." В его голосе вместе с сожалением явно проскользнул упрек. Или только почудилось? И вина показалась? Но ведь Лега сама...
  В горле девушки мгновенно образовался огромный сухой ком. Процедура очищения кого угодно, хоть русалку, хоть Прекрасную Деву, превратит в машину. В полном смысле этого слова, бездушную машину. Значит, Леги теперь не будет. Звучание ее имени не изменится, движения тела останутся плавными, а волосы - прежними, блестящими, изумрудными, но самой Леги не будет.
  Значит, пока она, Касс, пыталась разобраться в чем-то своем, пожалуй, глупом, скорее всего, не особенно важном, где-то в недрах заведения Баала... Кто это был? По всей вероятности, сатиры... Говорят, сатиры этим занимаются... Впрочем, что ей за дело, кто именно... Важен результат: в лабораториях Баала уничтожили то главное, что делало Легу Легой: ее память.
  Значит, снимет бедняжка когда-нибудь ожерелье с собственной шеи, поднесет к свету и станет с удивлением рассматривать. Русалку верхом на кентавре, русалку на руках у кентавра, два профиля, губы, слитые в поцелуе. Посмотрит, посмотрит, и натянет обратно на шею. Может, пожмет плечами.
  Нет, по-другому: будет всматриваться, напрягаться изо всех сил, мучительно пытаясь поймать, выследить, выловить хоть что-нибудь из глубин своего сознания, но вряд ли вспомнит, потому что сатиры Баала методично, клетку за клеткой, прочистили те участки мозга, где хранится личная память.
  Касс тряхнула головой: прием Зева и Эры - далеко не самое подходящее место в Посейдонисе, где можно грохнуться в обморок или хотя бы поплакать, погрустить, подумать.
  К тому же, Лон уже медленно поднимался с непреклонным выражением лица, угрожающе выплевывая креветочный хвост. Эрида, Арс, музы с разных сторон смотрели во все глаза и выражение их лиц было абсолютно одинаковым. Напряженное ожидание скандала, склоки. Сладостное предвкушение чужой боли.
  - Вот это была бы пара, Арс и Эрида, - промелькнуло в голове...
  Все разом смолкли: гости, хозяева, рабы, музы. Во внезапно наступившей тишине раздалось характерное звяканье случайного удара кубка о поднос. Звук ещё больше усугублял тоскливое ожидание.
  Рамтей еще стоял близко, чуть ли не касаясь Касс локтем. С неизменно холодным, отчужденным выражением лица исполин равнодушно смотрел куда-то перед собой.
  - Что ему нужно? - сдавленно прошипел Лон. Он схватил подругу за руку, с силой дернул ее поближе к себе и сказал все еще тихо: - Да у тебя лицо изменилось!
  Затем первый поэт, он же главный ясновидящий Атлантиды, видимо, не считая нужным сдерживаться, обращаясь к возможному сопернику, взревел громче минотавра: - Я спрашиваю, что ему от тебя надо?
  - Кровь, - откуда-то послышался глухой голос Арса. - Оскорбления смывают кровью.
  - Неужто сразу оскорбления? - донеслось саркастическое заявление Эриды. - Мало ли кто с кем развлекается по ночам в Веселом Гроте?
  Касс молча сделала движение рукой, останавливая поэта, но тот, не желая замечать, рванулся к Рамтею.
  Вокруг встревоженно, но с явным интересом, молчали, наблюдая.
  - Мне не нравятся твои разговоры с Касс, - громко сказал Лон.
  - В мире иногда случаются события, которые кому-либо не нравятся, - ответил титан.
  - Я не намерен молча терпеть то, что мне не нравится, - продолжал оракул.
  Рамтей усмехнулся и пожал плечами, что в сочетании с абсолютным спокойствием и ледяным безразличием могло взбесить кого угодно.
  - Второй раз, после разговора с тобой она сама не своя, - отметил Лон. - Прекрати вовлекать ее в свои делишки, чем ты там занимаешься... в Веселом Гроте... или еще где...
  - Мало ли, кто чем занимается в Веселом Гроте... - прожужжала Эрида с едва заметной иронией.
  - А ты не намекай, не намекай! - заорал поэт. - Я твоих намеков не понимаю!
  - Да нет, - смиренно продолжала та, взмахнув ресницами. Только хорошо знавшим эту Прекрасную Деву была ясна её игра ресниц, дававшая Эриде возможность тщательно скрывать зловещее выражение глаз. - Я наоборот, я прямо говорю: может, они там в шахматы играли? В Веселом Гроте можно же вполне и в шахматы поиграть.
  Глаза Эриды опять подозрительно блеснули под полуприкрытыми веками, не предвещая ничего хорошего: - Музыка тихая, никто никому не мешает... Опять же, залы для медитации...
  - Я сказал, молчать! - проревел провидец в бешенстве.
  - Правильно, - уже почти открыто обидно усмехнулась Эрида. - Главное - отыскать виноватых. И легче всего - меня.
  - Заткнешься ты когда-нибудь! - Лон задохнулся.
  Рамтей поморщился, всем своим видом показывая, что поведение поэта постыдно. Гигант еще раз пожал плечами, но по-прежнему, молчал, и это окончательно вывело соперника из себя. Лон занес руку назад, а потом - Касс показалось, бесконечно медленно, - стал выносить кулаком вперед.
  Титан, не меняя положения тела, молниеносным движением перехватил брошенный ему в лицо кулак и сжал у запястья. Рывок не только не сдвинул Рамтея с места, но не заставил даже пошелохнуться. Ни напряжения, ни усилия нельзя было заметить в лице или фигуре исполина, словно перехваченная им рука принадлежала не атлету Лону, а немощной старухе.
  Трудно представить конец этой сцены, если бы в тот самый момент не подоспел Зев. Хозяин приема схватил Рамтея под свободную руку и со словами: - Лон, мне необходимо поговорить с братом, - потащил того в сторону выхода. Рамтей разжал кулак, из которого рука Лона бессильно выпала. Выходя вслед за Зевом, великан обернулся, чтобы на прощанье, ни в кого специально не целясь, швырнуть назад исполненный презрения и высокомерия взгляд.
  Лон опять задохнулся, с трудом подавив желание рвануться вслед или, еще лучше, - потому что рвануться вслед было бессмысленным, - провалиться сквозь мраморный пол. Возможно, поэт и провалился бы, но в этот момент на сцене появилось новое лицо. Представший взорам гостей молодой человек был долговяз, русоволос, с капризно изогнутой верхней губой. Касс мгновенно узнала Уэшеми.
  Четвертый сын Ноэла протянул руку Лону со словами: - Я давно искал возможности познакомиться с тобой, Лон Апол. Я хотел сказать тебе, что очень люблю и часто слушаю твои баллады и песни.
  Лон глубоко вздохнул, заставляя себя расслабиться и успокоиться. Одновременно, он принял обычный рассеянно-надменный вид "на публику". Затем поэт номер один улыбнулся, откровенно говоря всем своим видом: "Еще бы мои песни вдруг кому-то не нравились".
  Инцидент был исчерпан. Гости вернулись, каждый к своему занятию. Эрида и Арс затерялись в толпе. В зале вновь воцарился обычный для приёма шум.
  Касс с облегчением вздохнула, мысленно пообещав себе больше не терять контроля над собой, даже если на очищение к Баалу потащат ее самое.
  Уэшеми приветствовал девушку открытой радостной улыбкой. Касс ответила легким кивком. Она ничего не сказала, но опять, как при первом знакомстве с ним, почувствовала тепло, разлившееся по всему телу.
  - Моя невеста, - небрежно, но безапелляционно сообщил Апол.
  Гость из Халдеи пристально всматривался в Прекрасную Деву, будто желал убедиться в правдивости этого заявления.
  Лон же, не дав Касс вставить ни звука, обратился к новому знакомому: - Что ты думаешь о последнем открытии Асклепия?
   - Ты имеешь в виду Амброзию Бессмертия? - переспросил Уэшеми, медленно перевoдя взгляд на собеседника.
   - А, значит, уже и название есть? - беспечно, будто не он только что ввязывался в драку, кивнул Лон.
   Юноша уклончиво покачал головой: - А ты что об этом думаешь?
  - Да ничего не думаю. - Лон пожал плечами. Он явно не желал больше напрягаться. Поэт стянул с предлагаемого эльфом гостям подноса устрицу и с шумом высосал ее из раковинки. Отшвырнув на поднос подоспевшего гнома-уборщика пустую раковину, оракул поднял голову и хохотнул: - Впрочем, я всегда знал, что так или иначе обрету бессмертие.
  Уэшеми рассеянно подтвердил: - Разумеется, разумеется.
  Молодой халдей тоже был не дурак покушать. Ел он, на манер Лона, шумно и со смаком. Битых двадцать минут оба, без лишних рассуждений, жевали, обмениваясь одной стандартной фразой с небольшими вариациями:
  - Вот это вкусно.
  - Вот это очень вкусно.
  - А это просто безумно вкусно.
  Касс слушала, пока термин "Вкусно" не набил у нее оскомину во рту, а тогда пошла прочь, к большой группе гостей, собравшейся вокруг Асклепия. Там ничего не говорили о приготовленной еде. Зато, меняя интонации, правда, при этом сохраняя общее чувство приподнятости, по много раз повторяли три логоса, произносимых сегодня чаще других: "бессмертие", "вечность" и "амброзия".
  Там же, тесно прижавшись друг к другу, стояли Фадита и Орф. Орф посмотрел Касс прямо в глаза. Затем, не отрывая от нее взгляда, шепнул что-то Фадите.
  Видно, решил, что подруга собственной любовницы преследует его. Девушка же в который раз подумала, сама не зная, к кому обращается: - Ну и понимайте в таком случае, как хотите.
  - Асклепий рассказывает нам о своем новом открытии! - восхищенно улыбнулась ей Фадита.
  - Открытие века! - звучно, с глубокомысленным видом объявил Орф, продолжая бесцеремонно разглядывать Касс.
  Асклепий взглянул на Орфа из-под приподнятых бровей. Казалось, великий целитель впервые в жизни заметил, что Орф вообще существует. И, что самое удивительное, - еще умеет разговаривать. Затем ученый перевел взгляд на Касс. Брови его опустились, лицо потеплело. Асклепий горделиво отставил ногу немного назад и произнес: - Да, теперь, когда атланты получат бессмертие, желать уже больше нечего.
  - Заманчиво, - произнесла Касс, - и странно это звучит.
  Она медленно повторила вслух: - Желать уже более нечего.
  - Ты будешь вечно прекрасна и молода. Ничего в твоем облике, по сравнению с сегодняшним вечером не изменится, - не заметив просквозившей в ее голосе иронии, с жаром проговорил Асклепий. - Представь: пройдут тысячи лет, а ты будешь молода и прекрасна.
  - Вопрос в том, чем я стану заниматься эти тысячи лет, - задумчиво сказала Касс.
   - Давайте договоримся, - предложил Асклепий таким снисходительным тоном, что девушке захотелось тут же и закончить эту беседу, только деваться было некуда. - Я, Асклепий, не последний, - он самодовольно улыбнулся, - на Гее целитель...
  Стоя теперь перед ним, Прекрасная Дева чувствовала себя напроказившей школьницей.
  - Конечно, номер один! - одобрительно вставил незаметно приблизившийся Лон.
  Ученый откинул голову, осмотрел слушателей и торжественно сообщил: - Я дарю вам, - он сделал паузу для большего эффекта и, наконец, бросил: - Я дарю вам Вечность!
  Асклепий снова медленно обвел всех глазами. Он заслуженно упивался тем впечатлением, которое рассчитывал произвести и произвел безусловно. Вполне довольный увиденным, целитель продолжал: - Распоряжаться же моим даром каждому предстоит самому. На этот счет, никому ничего ни советовать, ни приказывать я не намерен: я не провидец, не политик, - только ученый.
  - Значит, вечность нам в зубы, а сам на пляж! - громко подытожил Орф. Пользуясь минутной растерянностью публики, новый оратор с жаром продолжал: - Делайте, значит, с этой вечностью, что хотите: ешьте её, пейте, ... - он ввернул неприличное словцо. - А я спокойно поплаваю... Правильно?
  Фадита наступила другу на ногу, потом, для верности толкнула его в бок, но он не обращал внимания.
  - Значит, всё - навечно! - выкрикнул Орф. Он замолчал ненадолго, подумал и, внезапно, будто чего-то сильно испугавшись, добавил: - И этот мерзкий чесночный запах - тоже навечно?
  Фадита снова толкнула его локтем в бок, но нахал не унимался.
  - Ты не понял меня, - с достоинством возразил Асклепий. - Никто не обязан принимать мой дар.
  - Хочется понять, - прошептала Касс.
  - Умные мы все до неприличия, - огрызнулась Прекраснейшая. - Нет, чтоб радоваться, благодарить, наслаждаться, - она пожала плечами и, моментально сменив раздраженный тон на мечтательный, протянула: - Вы только вдумайтесь - вечность. Чего же вам еще, атланты? - После очередного пожатия плечами, Фадита заново вцепилась в руку друга мертвой хваткой, на этот раз придав голосу льда. - Ну и не ешь чеснок, если не нравится.
  Произнося всю эту тираду, красавица вроде бы обращалась к Орфу, но смотрела почему-то на Касс.
  - Клянусь! - с новым, несвойственным ему энтузиазмом воскликнул Лон: - Клянусь, когда родится у меня еще один сын, - Лон выразительно посмотрел на Касс: - Я назову его Асклепием. В твою честь, великий целитель!
  Подошедший вместе с Лоном Уэшеми до сих пор не вмешивался, но на это обещание не то усмехнулся, не то поморщился, и, наконец, заговорил: - Я думаю, если ответить на вопрос, для чего человеку вообще, в принципе дается жизнь, то попутно выяснится и для чего нужна вечная жизнь... - Он помолчал и рассудительно, будто продолжая над этим раздумывать, прибавил: - Или не нужна...
  - Хорошо. - довольно кивнул Асклепий. - Очень хорошо. Умный вопрос... Только, я думаю, вряд ли кто-либо когда-либо сможет дать на него ответ...
  - Ну почему же... - уклончиво протянул Уэшеми. - У любой загадки есть отгадка. Нужно только время, чтобы найти ее.
  - И ты, конечно, искал... Нашел ли ты решение? - со снисходительной уверенностью, спросил целитель. - Ну да, ещё бы... - как бы сам себе в ответ, насмешливо протянул: - Какие уж тут сомнения.
  - Думаю, что да, - спокойно ответил юноша и все вокруг невольно подумали: да, этот молодой человек мог найти ответ на любой сложный вопрос.
  - Для чего же дается человеку жизнь? - Асклепий уже не мог сдерживать раздражение.
  Уэшеми обвел глазами слушателей и уже было открыл рот, чтобы ответить.
  - Подумаешь, загадка!
  В наступившей тишине пьяный фальцет неугомонного Орфа прозвучал особенно громко: - Напиться и залечь с хорошей бабой, вот вам и все дела.
  Орф шумно втянул в себя воздух, так же шумно выдохнул и нагло глядя на Касс, положил руку на обнаженную грудь Фадиты, аккуратно закрыв темно-розовый кружок посередине.
  Вокруг разом загалдели, зашевелились, будто услыхали им одним понятный сигнал.
  У Прекрасной Девы перехватило в горле и заныло где-то внизу живота. Красновато-кремовое пятно руки грязно и отчетливо выделялось на белом атласе груди. Касс с трудом отрывала взгляд, но не могла удержаться: опять и опять глядела туда, словно боясь не упустить малейшее движение по-хозяйски державшихся пальцев Орфа.
  Давно ставшая привычной мода полностью обнажать грудь, закрывая только шею несколькими рядами драгоценностей, внезапно показалась девушке постыдной. Нагота собственной груди вдруг стала раздражать и стеснять дыхание.
  Касс исподтишка оглядела других женщин: все казались безмятежными, одинаково непринужденными. Правда, бросалось в глаза то, что в сторону Фадиты и Орфа дружно старались не смотреть.
  Девушка обернулась к Уэшеми. Тот смотрел прямо на нее. Оценивающе? Испытывающе? Осуждающе? Она заметила: предварительно шепнув что-то юноше, Апол двинулся к подруге.
  Молодой халдей пожал плечами и пошел вон, а Лон приблизился к Касс. На манер Орфа, положил руку на грудь девушки, пробормотал: "Ну что ж, вполне приятно: гладко, мягко, тепло", - и выразительно посмотрел на соперника.
  Или, может, и не на Орфа вовсе, а на Фадиту?
  - Глупо, - подумала Касс. - Все глупо, все ни к чему.
  Она взяла руку Лона и мягко отвела в сторону.
  - Пойдем, - шепнула девушка. - Скоро состязания поэтов.
  
  Глава 7
  
  Лон, вслед за Касс, двинулся к внутреннему двору. В ожидании выступления поэтов там уже начали собираться гости.
  Визо-съемочная команда по изящным программам давно установила камеры на месте предстоявшего действа. Все успели подготовиться к съёмке, никто не суетился, только Муза нетерпеливо вышагивала взад-вперед. Понять ее нетерпение было легко: сегодня на одном концерте впервые сходились два соперника, двое самых знаменитых в Атлантиде из поэтов-певцов, Лон и Орф.
  Касс заметила Уэшеми. Неловко озираясь, тот переминался с ноги на ногу посреди двора. Перед ним обреталась Эрида. Тихо, только он один мог слышать ее речи, Прекрасная Дева нашептывала что-то. Взор ее таинственно блуждал, на лице играла стандартная улыбка; и обещала, заманивала, льстила.
  - Ах, я кентавр! Надо ж было предупредить халдея... - озабоченно сказал Лон. - А теперь она его так уломает... Жаль, жаль, беднягу...
  Касс взглянула туда еще разок. В груди почему-то вдруг кольнуло, и даже довольно остро: предупреждать было поздно. Бедный Уэшеми! При мысли о нем, Касс снова почувствовала непонятный прилив нежности. Она опять взглянула на Эриду: та льнула к собеседнику всем телом: тонкие ее пальцы так и летали вокруг, так и норовили доверительно дотронуться то до руки, то до плеча, то до волос молодого человека. Уэшеми, очевидно, не возражал. Нежность девушки сменилась невнятной тоской. Касс строго приказала себе больше в ту сторону не смотреть: что ей за дело, до кого там кто дотрагивается.
  У сверкавшего всеми возможными цветами и подсветками фонтана было приготовлено ложе для выступления. Там же, прислонившись треугольником одна к другой, спинками к стене фонтана, ждали своего часа три теры. Вокруг были расставлены сиденья для публики.
  К Лону неуклюже подскочила рабыня. Вид ее, мягко говоря, действовал на воображение нетривиально. Рук из боков торчало - не сосчитать, и на каждой балансировал поднос, уставленный всякой всячиной.
  - По-моему, тут что-то от паука, - громким шепотом поделился впечатлением Лон.
  Касс показалось, на подносах что-то зазвенело, будто задрожали державшие их руки.
  - Только урони! - с угрозой прошипела подошедшая следом Фина. Впрочем, тут же, легко сменив голос на нормальный, она с гордостью сообщила гостям: - Уникальная машина, сделана по моему заказу. Второго, подобного ей чудовища, нет на Гее.
  - Да, сестренка, воображение у тебя... - Эрмс, сегодня всюду следовавший за Финой, помахал своими золотыми кудрями.
  - Смотри, не уведи, - кокетливо, будто обращалась не к брату, а к любовнику, произнесла Фина.
  - Вообще-то я, конечно, могу, - усмехнулся тот, словно речь шла о чем-то, вполне достойном. Затем, пожав плечами, рассудительно пояснил: - Не для накопления ценностей: искусство ради искусства... - Эрмс еще немного подумал и сделал вывод: - Но эта уж слишком страшна... Тем более, для меня, заезжего провинциала...
  - Даже для меня, - только для Касс шепнул Лон. - Для меня, столичного поэта и ясновидящего, эта штука непривычна. Мало, что страшна - жутка!
  - Да я и салфетки от такой твари не возьму! - продолжал распалившийся Эрмс. - Ты уж прости, сестра. Но надо же было придумать да еще воплотить в жизнь подобное уродство!
  Рабыня содрогнулась; по всему множеству её рук, казалось, прошли судороги. Подносы накренились, посуда на них немедленно отозвалась тревожным звоном.
  Арс, непостижимым образом мгновенно оказавшийся рядом, сделал быстрое движение ступней. Оно было настолько неуловимым, что вряд ли оказалось замеченным. Даже Касс, рассматривавшая в тот момент шедевр воображения Фины, не могла с абсолютной уверенностью утверждать, что в действительности видела, как старший сын Зева толкнул женщину-паука. Но в результате несколько подносов зашатались и шарахнулись вниз.
  По мозаике пола с гулким грохотом покатились кубки. Заскользили красные струйки вина вперемешку с многоцветными каплями, сгустками фруктовых нектаров. Веселым звоном брызнули осколки хаттийского фарфора, зашлепали персики, черешня, виноград, кремовые трубочки... - чего только не умещалось на бесчисленных подносах рабыни.
  - Рахел! - завопила хозяйка. - Плетки захотела, погань?
  Касс вздрогнула, таким страшным стал голос Фины.
  - Исполосовать эту дрянь, - со спокойной улыбочкой предложил Арс.
  Рахел неуклюже и беспомощно топталась, пытаясь свободными руками что-то подобрать, что-то затереть, что-то исправить. Она наклонилась, чем повторила оплошность, опять необдуманно оказавшись спиной к Арсу.
  Тот не замедлил проделать все тот же невидимый пасс. Рабыня покатилась под ноги гостям вместе со всеми своими руками и остальными, до тех пор пока еще державшимися на них, кубками и подносами.
  Разъяренная Фина подскочила к Рахел и на глазах гостей начала избивать ногами. Прекрасная Дева с силой била беспомощную женщину-паучиху, пинала, топтала, куда попадет, не давая несчастной возможности подняться. Эрмс завертелся вокруг, пытаясь успокоить сестру, все приговаривал: "Нельзя же так нервничать, ну, подумаешь, вино...".
  Фина оттолкнула его локтем.
   - Перестань! - Эрмс подступился с другой стороны. - Ей же больно!
   - Сама виновата! - огрызалась сестра. - В другой раз будет расторопнее.
  Арс с презрительной усмешкой, не шевелясь, наблюдал эту сцену.
  Лон и Касс переглянулись: у обоих словно пропал дар речи. Больше всего сейчас хотелось исчезнуть. Но навстречу, бесцеремонно расталкивая всех, кто оказывался на пути, уже спешили хозяева приема.
  С одинаковыми улыбками, как бы приглашавшими публику разделить сочувствие родителей к несмышленому ребёнку, Зев и Эра двигались к месту преступления. За ними, торопилась, напряженно вглядываясь в лица свидетелей, чуть ли не трепетавшая от возбуждения Эрида.
  - Вот это любопытство! - Лон, в любом случае, не мог не комментировать события. Говорил он, правда, только для Касс, быстрым шепотом. - Да она халдея бросила! На полуслове бросила. Смотри, он так и стоит с раскрытым ртом.
  Следом за Эридой семенила, торопливо перебирая ножками, армия гномов уборщиков.
  Позади всех с бессмысленным пьяным видом, плёлся Фест. Мало осознавая события, замыкавший шествие бедняга, кажется, хромал уже не на одну, а на обе ноги.
  Зев и Эра, с двух сторон схватив свое взбесившееся чадо, вдвоем потащили Фину прочь. Эрмс суетился вокруг, предлагая помощь. Фест хлопотливо толкался возле матери, пытаясь всучить ей кубок с нектаром. Фина некрасиво визжала, рвалась и отбивалась.
  Гномы в минуту все убрали, начисто оттерли мозаику, увели дрожавшую Рахел. Арс с озабоченным видом поспешил вслед. ("Добивать", - прокомментировал Лон) и исчез где-то в недрах дворца.
  - М-да! - шепнул Лон на ухо Касс.
  Прекрасную Деву била дрожь.
  - Он что, давно крови не видел, - Лон говорил чуть слышно, не желая, чтобы кто-нибудь, кроме подруги, мог разобрать его слова. - Каков мерзавец, ну просто номер один.
  - Давай уйдем, - быстрым шепотом предложила Касс. - Мне нехорошо... Нестерпимо, ужасно...
  - Если б я мог! - мрачно сказал Лон. - Мне же петь, я обещал... А то еще подумают, что я Орфа испугался!
  Поэт обнял подругу. Касс знобило. Она долго не могла успокоиться. Да и не одна она не могла найти себе места. Остальные гости тоже маялись, не зная, как себя вести. В глубине двора одиноко слонялся брошенный поклонниками Асклепий.
  Наконец, Эра вернулась. Фину она, по-видимому, оставила на попечение мужа и рабов, чтобы самой спасать вечер. Хозяйка приема держала себя естественно, легко, как будто ничего не произошло. Видимо, она решила во что бы то ни стало вернуть течение вечера в нужное русло. И, вероятно, очень надеялась на то, что с помощью поэтов это удастся.
  - Что случилось, миленькая, тебе прохладно? - обратилась она к Касс.
  Касс молча уставилась на Эру.
  - Выпей чего-нибудь покрепче, - посоветовала та. Затем жеманно, как ни в чем ни бывало, обратилась к Лону: - Я думаю, пора... Тебе первым...
  - Может, Орф начнет, - попробовал возразить тот.
  - Нет, нет, - отмахнулась хозяйка и льстиво улыбнулась, - начинать надо с самого лучшего. К тому же, - Эра, явно позируя, оглянулась на донельзя возбужденную Музу: - Просили съемку начинать с тебя.
  - Да? - мрачно отозвался Лон. - Могу тебя поздравить: они уже начали с твоей дочери.
  - Что ж теперь, - Эра пожала плечиком. - От них же не спрячешься... - она опять осмотрелась: - А пусть только попробуют... - И, как всегда, прервала сама себя: - Ну, ладно...
  Эра громко захлопала в ладоши. Неестественным пронзительным голосом стала нараспев повторять: - Просим, просим, просим... Лон Апол, просим, просим, просим...
  Вслед за ней и остальные стали хлопать в ладоши и скандировать: "Лон, Лон, Лон, Лон".
  Поэт мрачно взглянул на Касс. Она поняла, что выражал этот взгляд: Лон умолял ее не портить отношения с хозяйкой дома. Касс выдавила из себя подобие улыбки. Апол, под гром аплодисментов, поцеловал подругу в щеку.
  - Как трогательно! - сообщила на публику Эра. От избытка чувств, она даже слегка наклонила голову.
  Аплодисменты не прекращались. Лон пошел к приготовленному для выступавших ложу, по дороге перестраиваясь: сначала с кривой, а потом, со все более и более открытой сценической улыбкой.
  Касс воровато оглядела гостей. Все вели себя по образцу Эры, словно ничего не случилось. Непостижимым образом, это мгновенное забвение многократно усиливало недавние воспоминания, делало их значительно ужаснее. Хотелось встряхнуться, убежать, забыть на самом деле. Вот когда надо проходить очищение! И ничего было нельзя по воле Эры и Лона. Девушку передернуло. .
  Внезапно Касс почувствовала на себе чей-то упорный взгляд. Она украдкой поискала того, кто смотрел.
  Это оказался Орф. Он остановился в дверях так, дабы отовсюду быть замеченным. Разболтанный, хмельной, поэт, казалось, едва управлял собой. Прилипшая ко лбу прядь теперь совсем съехала на глаза, что заставляло молодого человека поминутно откидывать голову для избавления обзора от назойливой помехи.
  Лицо молодого поэта выражало вызов всему миру. Чтобы не пошатнуться, Орф широко расставлял ноги, но все равно держался не слишком твердо.
  Фадиты с ним не было. Видимо, ради демонстрации презрения к бывшему супругу вместе с его творчеством, она решилась отпустить возлюбленного одного.
  Возлюбленный же, избавившийся от опеки подруги, откровенно рассматривал Касс.
  Взгляд Орфа из-под приподнятых бровей сначала застыл на ее открытой груди, затем прошелся по линии талии, неторопливо прогулялся по бедрам, соскользнул на ноги. Понять несложно: он явно пытался оценить её.
  Касс снова почувствовала неловкость от собственной обнаженности, что заставило лицо и шею покраснеть еще сильнее, чем в первый раз. Она не могла оторвать взгляд от Орфа. Его короткие ресницы, прямые, чем-то напоминавшие кошачьи, подрагивали в такт движению глаз.
  Неожиданно веки Орфа взметнулись вверх. Округлившиеся глаза нагло уперлись прямо девушке в нос. На лице поэта, кроме вызова, отразилось презрение. Этакое понятливое, снисходительное презрение. Впрочем, возможно, не конкретно к ней, а ко всему женскому полу.
  Касс почувствовала в щеках жжение крови. Следовало отвернуться, причем сделать это поспешно. А еще стоило приказать себе впредь не замечать Орфа. Касс держала голову твердо, как только могла. Прекрасная Дева изо всех сил старалась смотреть прямо, только в освещенный круг, в центре которого раскланивался Лон.
  Поэт номер один достал из футляра свою теру. Привычным движением опустился на ложе, принимая изящную, свойственную одному ему позу, в которой линия наклона головы плавно переходила в линии шеи и плеч. Силуэт получался выразительный. Певец представлялся публике оголенным, беззащитным, доверчивым, и, одновременно, мужественным и суровым.
  Не существовало в Атлантиде и колониях исполнителя, который, взявшись за теру, не пытался бы этот рисунок повторить. Критики с пониманием называли его 'Аполлоновым', вдохновенно говорили о передаче естества поэта.
  Поза эта, на самом деле, ничего общего с сутью не имела, поскольку являлась совсем не натуральной, а придуманной, отработанной, отрепетированной в мельчайших деталях.
  Еще до злосчастного брака, кажется, в самом начале знакомства с Лоном, Фадита хвасталась подругам, что изобрела посадку, которая принесет славу любому певцу. Фадита же, в подробностях, со смехом и скабрезными шуточками изображала перед любым слушателем весь процесс совместного отрабатыванья с певцом, "этого варианта сидения на ложе".
  Касс, пока не знала Лона, на все лады представляла себе, как репетирует он свой знаменитый наклон головы в специально для него сделанном тройном этрусском зеркале. Самое интересное, самое смешное выяснилось позже, в реальной жизни: поэт номер один позировал перед зеркалом в точности так, как когда-то она и воображала.
  Лон улыбнулся, прошелся пальцами по струнам. Эра картинно сложила перед собой холеные руки, выразив этим жестом высшую степень восторга.
  Начал поэт со старой, любимой Касс песни "Я поклонюсь седому океану".
  Публику обычно приводили в восторг его "яростная пена взбешенных волн", "бессильная покорность облаков" и "суровая стойкость скал". От сочетания со звуками, которые певец умудрялся извлекать из, казалось бы, обычного инструмента, этот восторг многократно усиливался. Пальцы Лона, вернее, до неприличия чувственные прикосновения кончиков пальцев музыканта к тере, постепенно раскаляли эмоции струн и слушателей еще больше. Полузакрытые глаза, в сочетании с чуть хрипловатым голосом, доводили, в конце концов, до экстаза.
  С уверенной улыбкой приняв аплодисменты, Лон огляделся, проронил: "А это новая, специально для сегодняшнего вечера". Он опять дотронулся пальцами до струн. Новая песня говорила о победной силе юности. Все здесь было одухотворено, все было наполнено воздухом и жизнью.
  В тени древней мрачной пирамиды в стремительном танце кружилась розовощекая Заря. Пирамида представлялась этаким ворчливым старым ученым, в котором давным-давно умерли все желания, Заря - лукавой шаловливой девчонкой. Она беззаботно отдавалась юности - своему танцу, и даже страх наказания не смог остановить ее. Ветер, давно и тайно влюбленный в собственный полет, распахнул настежь ворота и Заря победно ворвалась внутрь.
  Эту сцену наблюдало Небо. Пирамиду оно обволакивало ледяным мраком, а Зарю по-отечески обдавало теплыми брызгами дождя.
  Из рефрена становилась ясна и подоплека: всего-навсего сон поэта, каприз. Слово "Каприз" повторялось на разные лады по нескольку раз. Именно оно, это слово, сильнее всего действовало на воображение.
  Касс невольно, неосознанно, случайно опять взглянула на Орфа. И не поверила своим глазам. По лицу поэта вперемешку скользили слезы и тени, отчетливо читалось подсвеченное огнями фонтана духовное страдание, дополнявшееся потусторонним туманным наслаждением.
  Касс подумала, сколько раз за последние два дня она наблюдала знакомых ей людей с новой, другой, неожиданной стороны.
  Рамтей, брат Зева, сочувствовал рабам.
  Смешливая русалка Лега... впрочем нет, о Леге сейчас лучше не думать.
  Юная красавица Фина оказалась (кто бы мог предположить!) разнузданным, жестоким извергом и - неизвестно, что еще гнездилось в недрах ее души.
  А циник, бабник и пьяница Орф заплакал под влиянием красивого сочетания музыки, поэзии, голоса и жеста.
  Да и в ней самой, и она даже не осознавала этого отчетливо, а лишь смутно чувствовала, - в ней самой изменилось что-то. Эта перемена сегодня заставила Касс улавливать нюансы, которых еще два дня назад она не замечала, даже не подозревала об их возможном существовании.
  Прекрасная Дева отыскала глазами Асклепия. Тот сидел один. Вид учёного демонстрировал значимость. Касс показалось, спина его была выпрямлена слишком неестественно... Девушка подошла к недавнему кумиру вечера, уже напрочь забытому поклонниками. Она не знала, что сказать, впрочем, и не собиралась ничего говорить, наоборот, молчанием как бы предлагала себя в качестве слушателя. Ученый взглянул на подошедшую с благодарностью.
  - У триумфов есть одно общее свойство... - начал Асклепий. - Которое способно отравить любой триумф. Посмотри на этих людей: они приняли, проглотили обещанное им бессмертие и в момент забыли о вечности, а заодно и обо мне.
  - Конечно, никто не забыл. Возможно, твое величие, Асклепий, мешает им решиться подойти к тебе запросто, - предположила Касс вслух, про себя подумав, что о несчастной женщине-паучихе Рахел забыли с первого аккорда Лона.
  - Благодарю тебя, Прекрасная Дева, ты, как всегда, мила.
  Во взгляде учёного сквозила тоска. - Ах, как знакомо мне это чувство, - прошептал он. - Сколько раз добивался я цели, - и всегда, всегда, всегда... - Асклепий несколько раз покачал головой. - Всегда один конец. И нет покоя. Нет успокоения. Чего бы я ни искал... Стоит подняться на вершину - и опять оказывается, что это не вершина, а очередной слой пустоты... Казалось бы, уж теперь-то, теперь, когда я получил, наконец, Амброзию Бессмертия... Но нет, снова все то же. Появился студент, задал вопрос - и нет покоя. А ведь, действительно, зачем?
  Учёный, будто бы забыв о Касс, разговаривал теперь сам с собой. - Зачем нужна жизнь? Когда-то, я был еще молод, я решил: жизнь нужна для того, чтобы накапливать знания. И я учился. Я желал постичь все, что не дано было постигнуть другим... В результате пришло понимание собственной глупости... Я увлекся поэзией. Стремиться, по словам поэтов, полагалось к любви. Я получил то, чего добивался, но любовь принесла мне только сознание всеобщего ничтожества, в первую очередь, своего ничтожества. Тогда-то я и подумал впервые о том, чтобы, по возможности, давать счастье другим... Я стал лихорадочно искать это счастье для других. Я решил, что оно в бессмертии. Ах, я слепец! Они выхватили этот плод моих многолетних поисков, это очередное счастье из моих рук и немедленно забыли обо мне. Но дело даже не в этом... Вопрос в том, нужно ли на самом деле бессмертие? Как там у него... - Асклепий кивнул на Лона. - Все пустяки, каприз. Может, и мечта о бессмертии - простой каприз?
  Касс горестно вздохнула.
  Ученый замолчал. Недоуменно, словно не понимая, зачем она здесь, взглянул на Касс. Встал. Проговорил на прощанье: - Ах, Творцы! Какая пронзительная, острая, какая незаслуженная мука!
  Касс посмотрела на удалявшуюся, все так же неестественно выпрямленную спину Асклепия. Не оглядываясь, ученый, все с той же гордо поднятой головой, шагал сквозь ряды зрителей. На него уже не обращали внимания: слушали Лона.
  Поэт довел публику до грани безумства. Едва успела улечься последняя струна, грянули восторженные крики, аплодисменты.
  Эра громко аплодировала, шумно вздыхала, без конца повторяла: "Нет, Аполу равных нет". И с ироническим любопытством наблюдала Орфа.
  Тот уже стряхнул с себя навеянное соперником настроение. Быстро принял обычный наглый и полупьяный вид. Словно был один в этом дворике, он завозился на ложе, настраивая свою теру.
  Взмах пальцев - и на публику обрушился шквал брани струн и слов. Обрушился и довольно долго продолжался. Наконец, началась сама песня. Тонким фальцетом Орф заорал: "Целую твое мраморное тело..."
  - Сейчас он отомстит мне за свои слезы, - мрачно предсказал незаметно оказавшийся рядом с подругой Лон. Он опять обнял Касс за плечи и пообещал. - Сейчас он покажет, как надо любить друг друга.
  - Страсть, как змея, ползет дорогой длинной! - проорал Орф. После этого вступления опять пошла лихая перебранка струн.
  - Эх ты, разве страсть может ползти? - тихонько процедил Лон. Он немного подумал, покачал головой и произнес сквозь зубы: - Страсти взрываются, любовник!
  
  ...Утро было пронизано милым солнечным светом. Дневной зной еще не вступил в свои права. Солнце не жгло, - только, ярко высветив краски, ласково перебирало мелкую листву ивы.
  Тени от листьев, перемешиваясь с лучами, скользили по Его лицу. Так возник танец. Особый, нервозный спектакль, сюжетом которого была борьба света и тени.
  Свет искажал образ Орфея совсем чуть-чуть, рисуя по-особенному юным, прекрасным, чистым. Всякий раз, когда на это, любимое ею лицо наползала сумеречная волна, у Эвридики сжималось сердце. Потому что даже лёгкое затемнение приносило с собой неясную боль, безотчетную тревогу.
  - Каждый лучик отражается у тебя в глазах, - тихо отметил он.
  - Сначала - у тебя на щеке, а потом уже у меня в глазах, - с печальной улыбкой поправила она.
  - Почему ты грустна сегодня?
  - Не знаю, мне кажется, мы скоро расстанемся.
  - Ну, это невозможно, - он даже расхохотался от неожиданности. - Разве мы способны расстаться?
  Она посмотрела на него. Под этим взглядом он вскочил на ноги и замахнувшись терой... нет, теперь это называлось: кифара... Замахнувшись кифарой, Орфей прокричал с обращённым к небу лицом: "О Аполлон, мой учитель, мой Бог! О Афродита, Богиня любви! Ведь вы не допустите нашей разлуки?"
  - Тебе не страшно?
  Она не отрывала от него глаз. Столько гордости и любви было в ее взгляде! - Не страшно тебе дерзить Богам?
  - О Боги! - опять прокричал он. - Разве забываюсь я с вами или заслужил кары?
  - Не надо, - попросила она. - Не шути с огнем. Лучше спой.
  Орфей с готовностью ударил по струнам, высоким голосом пропел: -Я люблю тебя, Эвридика", - беспечно гикнул, подпрыгнул и свалился рядом с ней. Одной рукой он держал кифару, другой гладил лодыжку жены. Певец стал обцеловывать по кругу ее коленку. Губы его постепенно, неторопливо перебрав каждый волосок, спустились на маленькую нежную ступню.
  - Щекотно, - тихо смеясь, сказала она. - Не надо, лучше спой еще.
  - Не надоело?
  - Нет. Хочу всегда слушать твой голос. Твои песни все равно, что ласки, только еще сильнее, приятнее...
  - Значит, ты любишь не меня, а только мои песни, - перебил он. - В таком случае, я ревную, и вообще, я обиделся.
  - Ревнуешь сам к себе?
  Певец улыбнулся, молча кивнул и снова бросился целоваться.
  А потом она все-таки уговорила его спеть еще. Орфей пел, а Эвридика думала о любви. Может быть, о счастье, таком же туманном, как мысли нимфы.
  И все же смутное предчувствие давило грудь, хотя невозможно было расслышать шипения или увидеть скрытого высокой травой красивого тела смертоносной змеи. А змея лениво извиваясь, медленно подползала.
  Последней строчкой певец опять пропел: "Я люблю тебя, Эвридика". Напоследок, его кифара издала особенно тревожный, одновременно нежный и пронзительный звук. Слезы брызнули из глаз нимфы, она бросилась на шею мужа. Он бережно отложил кифару, не менее бережно взял на руки жену, прижал к себе, стал баюкать, гладить по лицу.
  Они поцеловались.
  - А все-таки, для чего все это: любовь, жизнь, радость...
  Она мечтательно взглянула на него круглыми темно-синими глазами. - Ведь все бывает для чего-то... Жизнь и смерть, наслаждение и муки, любовь и ненависть...
  - Добро и зло, - в тон прибавил он.
  - Да, добро и зло...
  Она подумала и продолжала: - Если существует, значит, кто-то изобрел, придумал... Зачем? Но ведь не может быть, чтобы все это было просто так, случайно...
  - Это было бы скучно, - полуспросил, полусогласился он.
  - Но все удивительно переплетено в этом мире, - задумчиво продолжала она. - Иногда, то, что кажется добром, на самом деле оборачивается злом, или наоборот... А сколько раз бывало, что привязанность превращалась в отвращение...
  - И наоборот...
  - Мой отец, например, считает, что влечение дано для того, чтобы приносить страдание.
  - А страдание?
  - Не знаю. Он говорит: основа всего - страдание.
  - Ну, это не может быть правдой. Ни логики, ни смысла.
  Орфей посмотрел на Эвридику уже совсем серьезно. - Я знаю: любовь на самом деле спокойна и светла. Еще я знаю: все на свете происходит от любви. Тот, кто изобрел ее... - он расхохотался и покачал головой: - Проклятую... - с удовольствием чмокнул щечку жены: - Соображал, что делает. Ох, соображал, - певец еще раз покачал головой: - Значит, основа всего - не страдание, а... - он улыбнулся и менторским тоном спросил: - Что? - зачем-то дотронулся до кончика ее носа указательным пальцем и назидательно изрек: - Счастье.
  - Но ведь страдание для чего-то? Не зря же посылают его Боги?
  - Боги? Страдание? Ну нет! - с непонятной уверенностью, будто давно об этом думал и все понял, беспечно сказал Орфей: - Боль, вражда, гнев - это все придумывают сами люди. На добро ведь сколько фантазии нужно. А зло придумать гораздо легче. И насколько легче придумать смерть, а до жизни до сих пор никто из людей еще не додумался. И ненависть придумать легче, чем любовь.
  - Правда. - Эвридика улыбнулась новой, загадочной улыбкой: чуть печально, чуть мечтательно. - Когда о человеке говорят: "Хороший", - задумчиво сказала она, - то уже ничего прибавлять не надо: хороший - и этим все сказано. Когда же говорят "Плохой", то обязательно пытаются это "Плохой" как-то объяснить, потому что неловко, кажется, нужно загладить, вот и объясняют...
  - Вот, видишь... А еще... Ведь каждый хочет, чтобы его понимали и любили, а много есть людей, которые хотят понимать и любить сами? Просто так, ни за что? Ради самого этого понимания и ради самой этой любви?
  Теперь в его взгляде почему-то была жалость к ней, одно сплошное участие. Ей опять захотелось всплакнуть, и она немедленно это желание исполнила. Эвридика всхлипнула, а Орфей молча стал целовать глаза и щеки любимой, познавая вкус каждой её слезинки.
  Они не услышали шипения, не заметили извивавшегося в траве, уже совсем близко, змеиного тела.
  Даже укуса нимфа не почувствовала, только увидела: лицо мужа исказилось. Он стал часто и дробно повторять: "Что с тобой, что с тобой, что с тобой?"
  Певец держал в руках все более тяжелевшее тело жены. Его слезы полились прямо в ее, еще открытые, но уже мертвые, круглые, темно-синие глаза нимфы.
  Когда Орфей убедился в том, что Эвридика мертва, он положил труп на траву. Змея еще была здесь. Спокойно приподняв изящную красивую головку, смотрела на него, словно любовалась делом своих рук.
  - Укуси меня, - попросил он змею. - Укуси же и меня.
  Змея подумала немного, вобрала в себя жало и отползла.
  Певец бросился на четвереньки и стал шарить в траве, не замечая, что колет и обдирает в кровь колени и руки: все искал, искал, искал. Но змея исчезла.
  Тогда он встал и опять поднял труп, теперь уже совсем холодный, тяжелый. Посмотрел изумленно, не веря, словно пытаясь окончательно удостовериться в случившемся. А утвердившись, опустил тело на землю. Механическим движением закрыл рукой мертвые глаза возлюбленной.
  Сделав это, вскочил и, обратившись к небу, закричал:
  - Аполлон, мой Бог, мой учитель! Признайся, ты подшутил надо мной. Признайся, она только спит: ты усыпил ее. Разбуди Эвридику поскорей, Аполлон! Это жестокая шутка, прекрати ее.
  Певец закрыл глаза, повернул голову туда, где, он знал, лежало тело, и осторожно открыл, сначала - левый глаз, потом - правый. Тело лежало в том же положении, по-прежнему мертво, недвижимо.
  Орфей опять обратился к небу: - За что ты, Аполлон, мстишь мне так беспощадно? Если за то, что превзошел тебя, - клянусь! - я перестану петь. А хочешь, возьми мою золотую кифару! Или мой голос! Возьми все, Аполлон, только помоги мне вернуть жену...
  Он подождал ответа, но ответа не было. Осиротевший, опять задрав голову к небу, дико взвыл: - Тогда пусти в меня стрелу из своего серебряного лука, чтобы и меня не стало, если нет ее... Если уж ты так сильно ненавидишь меня, то убей! Убей же!
  Он попеременно просил Аполлона, Афродиту, Эрота вернуть ему Эвридику. Или послать смерть ему тоже. Он молился долго и тщетно. Он просил всех подряд: Зевса, Геру, Артемиду, Гермеса, Афину.
  В конце концов, певец закричал. Закричал ужасно, не щадя голоса. И стал бить себя в голову кулаками и кифарой.
  Когда не помогло и это, Орфей взмолился кровавому Богу войны Аресу. Но и Арес не послал ему гибели.
  Наступило второе утро, а певец не умирал, только потерял голос. Он хрипел, но все еще молился, правда, теперь только Аиду. Орфей смиренно просил Аида вернуть ему возлюбленную или забрать его к ней, в свое царство мертвых.
  Переходя то на крик, то на хрип, то на шепот, певец молился трое суток у тела Эвридики.
  На четвертые сутки он замолчал и, более не издав ни звука, стал собирать дрова для похорон.
  Молча, с сухими глазами, он похоронил любимую. Только, когда улегся последний всплеск пламени и дыма, взял в руки кифару. Поэт попытался запеть, но из глотки вышел глухой хрип. И тогда, обессиленный, певец, наконец, рухнул на землю, уткнувшись лбом в разгоряченную траву.
  Орфей, скорее всего, сошел с ума: его песня, похожая на рыдание, рассказывала, что Боги разрешили ему вывести Эвридику из мира теней, но он не выполнил их условия, оглянулся - и потерял ее, теперь уже навсегда...
  
  - Ты что, совсем? - Лон чуть ли не заикаться начал, когда увидел слезы на лице Касс.
  Она глядела на него, с трудом отрываясь от видения, не понимая, что происходит.
  - Это как называется?
  Губы Лона побелели от ярости. - Вот этот кретин произвел на тебя такое впечатление? Я - нет, а он - да?
  - О чем ты? - пролепетала Касс и окончательно пришла в себя.
  Чем завоевал Орф любовь публики? А его, безусловно, любили. Под аплодисменты, певец кланялся. Вид его говорил о полном отречении от реальности.
  - Непостижимо, - только и сказал Лон.
  - Знаешь, я его не слышала, - призналась Касс.
  - Ничего не потеряла, - отрезал он. - Страсти почему-то ползают... Мраморное тело... Короче, весь идиотский арсенал. - Лон помолчал, потом добавил, уже спокойно: - Ну что ж, послушаем теперь Уэшеми... - и ворчливо добавил: - Раз уж все ударились в поэзию в этом мире... Даже заезжие халдеи...
  - Для чего бывает поэзия? - прошептала Касс и с мольбой посмотрела на Лона. - Для чего бывает любовь?
  - Для того, чтобы ею заниматься, - не задумываясь, ответил тот. И прибавил: - Тише, послушаем этого, дома поговорим.
  С первых же аккордов стало ясно: то, что делал "этот", оказалось совершенно другим и не походило ни на утонченную лирику Лона, ни на вульгарный бред Орфа.
  Уэшеми пел высоким, слегка хрипловатым тенором. Первая его песня, о мелочности суеты, наводила на вполне конкретные размышления, все о том же, о чем за минуту до начала его выступления думала Касс. Вернее, беседовали в ее воображении Орфей и Эвридика.
  - Вот это техника, - шепнул Лон. - А ты говоришь, Орф.
  - Техника? Ты замечаешь только технику? - не удержалась, ахнула Касс.
  - А что ж еще? - Лон пожал плечами. - Филосовские трактаты в стихах меня, уж прости великодушно, не очень вдохновляют... А техника игры высокая. Пожалуй, и стихосложения...
  Касс почувствовала, что если он сию минуту не замолчит, она сотворит что-то или взорвется от раздражения. Девушка дернула головой в сторону от Лона и, сперва нарочито, а потом по-настоящему внимательно стала слушать и рассматривать Уэшеми.
  Лицо его оказалось по-актерски подвижным. Певец смешно изображал разные проявления суеты: лень, ложь, глупость, спесь, зависть, скупость. Когда он дошел до рефрена: "Если только вдуматься", Касс задрожала. Ей показалось, музыкант играет не на тере, а на ней самой: струнный звук забился уже не где-то в стороне, а внутри нее. Конкретные размышления разъехались до неопределенных абстракций, которых она не понимала, только чувствовала всем своим существом.
  Вторая песня исполнялась в нервном и быстром ритме. Струны теры едва не лопались под сильными пальцами; в унисон рвались невидимые, но хорошо осязаемые струны в душе Прекрасной Девы.
  Звук голоса поэта стал нестерпимо высоким, будто в нем самом билась, рвалась натянутая струна, когда певец передавал полет четырех птиц. "Птица-жалость, птица верность, птица-горестная совесть, птица-честь", которые "от обиды улетают, от обмана умирают" и "лишь одни на слабых крыльях могут жизнь мою пронесть".
  Глаза Уэшеми горели мятежным зеленым светом и не имели дна.
  Он пел о том, что поэту суждено часто умирать, "чтоб чью-то совесть растревожить", что поэт "должен боль и грех познать, чтоб успокаивать сердца". ***
  Трудно было сразу разобраться в смысле этих слов. Над "частым умиранием" еще предстояло подумать, может, раздумывать долго, мучительно. Переносный смысл: всякий раз поэт умирает, когда поет? Буквальный? Поэт умирает много раз? Или все же переносный? Человек умирает много раз, но смерть поэта - нечто другое, отличное от смерти обыкновенных людей?
  Нет, дело даже было не в конкретном смысле конкретных слов, в чем-то, совершенно другом. Струнный перебор, особый, не обычный... Тембр голоса, по-особому, трогательный... Ну, и смысл. Конечно, тоже... Или волны... Невидимые, неведомые, настроенные друг на друга волны...
  Касс не знала причин сумасшествия, она даже не поняла еще, что сошла с ума. Она вообще не могла понимать, только чувствовать. Что-то раздирало все ее существо, что-то сильное, мучительное, пронзительное, долгое, острое. Она перестала ощущать себя и других, перестала сначала думать, а потом и чувствовать, сама вне своего тела стала одновременно своей болью и своим наслаждением. Она оторвалась от земли, она парила над собой, над другими, - и ничего не видела. Ничего, кроме лица Уэшеми. Вернее, живущих отдельной жизнью огромных зеленых глаз.
  В тот самый миг, когда закончилась песня, рухнули неведомые опоры, где-то внутри девушки прорвался и хлынул горячий поток.
  Касс оттолкнула кого-то, кто стоял на пути, ей показалось, это была Эрида, быстрее мысли метнулась к ложу, на котором сидел Уэшеми, и упала перед ним на колени.
  Она целовала руки поэта, и все более и более ясно видела проступавшую на них кровь, которая сочилась из ран на кистях: очевидно, ладони были пробиты насквозь чем-то крепким и острым.
  Уже теряя сознание, Касс почувствовала, что ее оттаскивают и несут куда-то сильные руки. Верно, это были руки Лона Апола.
  
  
  
  
  *** Строчки из песни А. Дольского "Четыре ангела".
  
  
  Глава 8
  
  Первым включилось зрение.
  
  Из сплошной серой массы стали выявляться отдельные, серые же тени. Постепенно тени обросли плотью, зашевелились, превратились в живую толпу. Должно было пройти некоторое время прежде, чем стало ясно: толпа движется не совсем хаотично, вернее, совсем не хаотично. Река бесцветных призраков текла в одном направлении.
  Наконец, опять через некоторое время, на сером фоне проступили пятна других красок. Сперва неброские, они неуверенно крутились в разных местах, будто бы пробуя свои силы. Утвердившись же окончательно в пространстве, стали быстро разрастаться, на ходу оформляясь в рисунки новых очертаний. Получились: белая хламида, темно-бордовый кровоподтек, маслянисто-коричневые глаза, блестящий солнечный зайчик, рыжий металлический шлем.
  Солнечный зайчик, едва зафиксировавшись в размерах и форме, встрепенулся, подпрыгнул, забегал. Яркий, неуловимый, мелькал перед глазами по шлему, пока не разбудил осязание.
  Выяснилось, что шлем жаркий. И день знойный... Причем, пекло - весомое, густое, плотное: его можно трогать... Но нельзя глотать: обжигает губы, перехватывает дыхание.
  Шлем вместе с неугомонным солнечным зайчиком придвинулся так близко, что ослепительное пятно, внезапно приостановив беспорядочные прыжки, разрослось до размеров всего шлема. От сверкнувшей вспышки под веками что-то взорвалось. В результате взрыва обострился слух.
  Из нечленораздельного гула толпы стали отчетливо выделяться скрежет доспехов, свист бича, лязг цепей, а еще - крики боли, хриплые ругательства, визгливый смех.
  От этого смеха проснулось обоняние. Лучше бы оно не просыпалось. Сразу терпко и отвратительно запахло: потным телом, трухлявым деревом, винным перегаром, гнилью... То ли протухшими продуктами, то ли плохими зубами... То ли вообще какой-то мерзкой дохлятиной...
  Забившаяся в рот пыль, смешавшись с мелкими каплями пота на губах, вызвала к жизни последнее из пяти чувств. Резкий, гадкий вкус острой солено-горькой сухости.
  Теперь, когда во всех параметрах определились составные части действия, можно было начинать рассматривать всю картину в целом.
  
  - Спокойно. Спокойно. Торопиться не надо. - Откуда-то издалека донесся размеренный голос Лона. - Не гони себя. Жди, когда все само собой сойдется в одно целое, уложится в сознании. Главное, не бойся уйти в кошмар совсем: ты вернешься... Я верну тебя, если что...
  
  Взбаламученная пыль неустойчиво укладывалась на дорогу и была на ощупь похожа на хорошо взбитые сливки, только чуть-чуть полегче, сильно горячее и гораздо темнее... Или на невесомый шелк, в который приятно погружаться глубоко, как можно глубже, босыми ногами. Пыли хватало на все: она устилала землю, скрипела на зубах, неопрятной корой покрывала лица, руки и ноги, а сандалии - сплошным серым налетом.
  По дороге брели три окровавленных, измученных побоями, жарой и жаждой человека. Несчастные спотыкались, шатались, падали под тяжестью огромных деревянных крестов. Подгоняемые ударами бичей, через силу поднимались, брели все дальше и дальше вперед.
  Двое были разбойниками: силой ножей и мускулов отнимали у людей золото, драгоценности, жизни. Третий был философ и поэт: силой слов помогал людям познать и ощутить жалость, доброту, понимание.
  Двое ненавидели других людей. За свою ненависть они должны были погибнуть. Третий людей любил. За свою любовь он должен был погибнуть наравне с первыми двумя.
  
  До Касс внезапно дошло: все трое не просто обречены на смерть. Они обречены на мучительную смерть. Провидица содрогнулась: она сообразила, какая именно смерть была предназначена казнимым.
  Вещунья физически, каждой клеткой своего тела чувствовала боль.
  
  Боль висела в воздухе, гнездилась в пыли и в жаре, затекала грязным потом в глаза. Боль струилась в мягких складках несложного платья, плясала на металлическом одеянии солдат. Боль лилась с нещадного солнца захлестывавшим всё и вся потоком. Боль наполнила собой цвета и звуки, заселила каждую частицу пространства и времени.
  
  - Больше не могу, - прошептала Касс. - Не могу больше.
  - Спокойно, спокойно, - монотонно повторял Лон. - Ничего на самом деле, не происходит: считай, это только твое воображение.
  - Не могу больше.
  По всему телу вещуньи пошли крупные судороги, на лице отразилась мука. Девушка дробно зачастила: - не могу больше, не могу больше, не могу больше, не могу...
  - Хорошо, - сказал Лон. Он щелкнул пальцами левой руки (правая безотрывно лежала у нее на лбу) и закончил тренировку одним словом: - Домой.
  Конвульсии и мука оставляли постепенно.
  Касс уже вышла из транса, но видение не хотело отпускать и напоследок билось в ней жестким ознобом. Она сильно дрожала в такт всем телом, - и всё ещё не могла освободиться совсем.
  - Вдох, выдох, - размеренно командовал Лон. - Глубокий вдох, длинный выдох...
  Знакомые очертания и окраска комнаты, мебели, вещей и предметов, прохлада Лоновской ладони, приятное тепло и уют ложа постепенно ослабили дрожь. В конце концов, вещунья согрелась и стала успокаиваться.
  - Видела в цвете? - деловито осведомился Лон.
  - Да, - еле слышно произнесла Касс и всё тело опять протянула судорога.
  - Ну что ж, вполне прилично, - не заметив, а может, только сделав вид, что не заметил ее смятения, пробормотал Лон. - Не надо только принимать все это близко к сердцу.
  Уже смутно, издалека, но все-таки опять Касс увидела:
  
   огромный крест, а на нем - прибитый к этому кресту человек. Несчастный медленно умирает под солнцем. Раскрытый, еще живой, казненный лишен возможности пошевелить рукой, чтобы смахнуть со лба пот или стряхнуть мух.
  Внизу - толпа людей.
  Они молча стоят и смотрят.
  Развлекаются.
  
  Касс застонала.
  - Успокойся, - сказал Лон. - Расслабься и успокойся. Вернее, соберись и успокойся. - Лон посмотрел куда-то в сторону и нарочито безразличным голосом произнес: - Я так улавливаю, ты видела Уэшеми? Это, разумеется, не Орф, но все же...
  - Я устала, - с обидой и горечью в голосе выдохнула Касс. Она облизнула губы и таким же, как только что Лон, нарочито безразличным тоном поинтересовалась: - Ты видел то, что видела я?
  Поэт не отвечал.
  Он принес ей кубок фруктового и, пока она погружалась в сладкую прохладу нектара, включил виз.
  Только теперь Касс окончательно пришла в себя. Настолько, чтобы услышать недовольство в его голосе, сообщившем: - Опять. В который раз...
  Вроде бы только одна или две музы были на вчерашнем приеме. Запись злосчастного вечера шла по всем программам виза, да к тому же еще с самого утра, с самыми разными комментариями.
  Вот и опять: мелькнуло холодное лицо Арса, бесстрастно наблюдавшее неуклюжие пируэты женщины-паука на красивой мозаике пола, а потом Рахел заслонили суетливые тела гномов...
  Теперь на экране визжала Фина, рвавшаяся из рук Зева и Эры. Густые, синие, сумасшедшие глаза насквозь прожигали экран. Мать и отец тащили ее, оттаскивали куда-то в тишину. Пытались спасти дочь, а заодно и себя от публичного, на всю Посейдию, позора, от скандала, от истерики. Фина била руками и ногами, все равно, куда, вопила: - Оставьте меня в покое, ненавижу вас всех, ненавижу, ненавижу...
  Наконец, в который раз, поплыли лица наблюдателей: каменное - Лона, удовлетворенное - Эриды, недоуменное - Асклепия.
  На лице Орфа легко читалось омерзение ко всему на свете.
  Рамтей полузакрыл глаза, но это не помогало. Ему все равно не удавалось полностью скрыть стыд. Да, пожалуй, скорее всего, - именно стыд за свою семью был тем ощущением, которое испытывал Рамтей. Надменный, всегда казавшийся бесчувственным исполин.
  Мимо Уэшеми камера проехалась, почти не задерживаясь: его ведь еще не знала публика. Но даже и за короткое время не трудно было заметить: лицо молодого халдея не просто выражало сострадание, оно было полно боли. Поэт вздрагивал от каждого удара, как будто Фина избивала не Рахел, а его самого.
  А вот и она, Касс: белая, противная... Губы бесформенные, расшлепанные... Она не любила смотреть себя по визу. Впрочем, большинство знакомых разделяло эту неприязнь к своему визовому образу. Считается, что в своем собственном воображении каждый представляется себе другим. Например, Касс никогда даже и не подозревала, что ее глаза могут быть такими неестественно светлыми, такими ненормально огромными.
  - Хороша, - не то одобрительно, не то, наоборот, с иронией произнес Лон, и не удосужился уточнить, к кому именно относится замечание. - А Фадита и тут умудрилась отвертеться.
  - Да ее же не было, - вспомнила Касс. - Она же потом появилась, когда Орф...
  - Знаю, знаю, - перебил Лон и повел плечами. Опять-таки было не понять, отгонял ли он этим жестом образ Фадиты, или пытался отмахнуться от навязчивой идеи сравнения себя и Орфа.
  - Скажи, - вдруг попросила Касс: - Ты ведь все еще ее любишь?
  Она немного успокоилась и открыто смотрела на друга, в ожидании утвердительного ответа. Получить этот ответ каких-нибудь два-три дня назад представлялось для нее катастрофой, а сейчас она, кажется, еще сильнее, чем раньше боялась, желала услышать его "Да". И чувствовала себя на редкость спокойно.
  - Что за глупости, - усмехнулся Лон.
  - Отпусти меня, - внезапно для себя самой взмолилась Касс.
  - Что за глупости, - повторил поэт со всё той же нелепой усмешкой.
  - Я тебя не люблю, - сказала Касс.
  - Любит, не любит, ударит, поцелует, - небрежно пропел Лон и ласково посмотрел на нее. - Все это ваши женские глупости.
  Он снова усмехнулся: - Нашла же ещё, к кому ревновать...
  Касс молчала и смотрела на человека, которого так долго считала любимым, ещё дольше - другом, и который являлся её учителем. Сейчас Прекрасной Деве очень хотелось пожалеть его, уверенного, большого, красивого, сильного. Может, ей всё-таки хотелось, чтобы он пожалел ее, запутавшуюся, маленькую, ослабшую от недоверия, усталости и сомнений.
  Она в упор долго разглядывала Апола. Тот, конечно, учуял в ней какое-то желание. Это заставило поэта ухмыльнуться, тем не менее, он терпеливо ждал. Оракул на этот раз, безусловно, все разгадал неправильно: и природу этого предполагаемого ее желания, и суть разговора. Касс не шевелилась.
  В конце концов, Лон понял, что момент упущен или не возник. В любом случае, обоим стало ясно: ждать сегодня чего-то ещё было глупо.
  - На самом деле...
  Поэт опять криво усмехнулся. - Это, чтобы ты успокоилась.
  Он утвердительно несколько раз покивал головой, словно обдумывал свою мысль, чтобы окончательно убедиться в ней самому прежде, чем формулировать вслух. - На самом деле любви не бывает. Есть только желания. Желание обладать. Желание познать неизвестное. Желание наслаждаться.
  Он подумал ещё, затем назидательно изрек: - По сути, вся наша жизнь и есть сплошная цепь желаний... - он подчеркнул: - Неудовлетворенных желаний...
  Ей опять захотелось пожалеть его, не любимого ею человека. Оракула. Атлета. Певца. Поэта, чья жизнь представлялась этой безрадостной цепью. Пожалуй, даже безнадёжной вереницей, каждым звеном которой являлось неудовлетворенное желание.
  - Я тебя не очень понимаю. - Касс вымученно улыбнулась. Она случайно взглянула на экран и вздрогнула, увидев свою собственную истерику. Вот ярко брызнули из ее глаз слезы, а вон она рвется, несется, падает перед Уэшеми на колени, хватает, целует его руки. Хороша, Прекрасная Дева. Нечего сказать, хороша.
  Ничего особенного на руках халдея сейчас не проявлялось, во всяком случае, на тыльной стороне ладоней крови не обнаруживалось. Крупные, холеные, с длинными пальцами, - кисти музыканта.
  Лон старался не смотреть на экран: все говорил, вещал, бормотал.
  - ...И понимать тут особо нечего. Нет никакой любви, и все тут.
  Он развел руками. Потом посмотрел на Касс, как бы пытаясь лишний раз удостовериться в ее внимании.
  - Мир балансирует на красоте и гармонии с одной стороны, уродстве и дисгармонии с другой. Красота есть добро, уродство - зло. Представь себе основу в виде весов. Гармония красок, цветов, звуков, созвучий, элементов, предметов давят, например, на левую чашу. Дисгармония всего того же самого... Не подрыв этой основы, а только обыкновенный противовес, брошен на чашу правую. Каждый предмет, существо, явление - это всего-навсего большая мозаика: сложилось гармонично - Добро. - Апол поощрительно наклонил голову: - Влезла в мозаику соринка - салют. И вся любовь.
  Легким свистом Лон изобразил начало, развитие и конец.
  - Выходит, одна соринка может превратить добро в зло?
  Поэт ненадолго задумался, покачал головой: - Ну почему же... Ничто не бывает совершенным... Тем паче, добро... Или зло... Даже в самом законченном уродстве можно изыскать хотя бы крупинку красоты... Абсолюта вообще-то не существует в природе... Со всех сторон противовесы...
  - Хорошо, а что же мысли, эмоции, видения твои, например?
  - А так, ничего.
  Лон махнул рукой. - Просто игра. Фантазия. Желания, душевные муки, тоска, все, что романтики называют любовью, - все это на самом деле ничего. Пустяки. Каприз.
  Он помахал несколько раз указательным пальцем в такт своим словам.
  - Фантазии Добра и Зла. - Апол театрально развел руки: - То есть, та самая цепь неудовлетворенных желаний, которая называется жизнью.
  - И все-то ты упростил... И все-то ты запутал... - Касс подумала и подвела итог: - И вообще, ничего ты мне не объяснил.
  Лон медленно покачал головой и строго произнес, подкрепляя слова напором указательного пальца: - Только красота или уродство. В скульптуре, музыке, поэзии... Потому что существует-то все вместе взятое только для искусства и только в силу искусства. Остальное не имеет смысла. И объяснять тут больше нечего.
  - Хочешь ли ты сказать, например, что женщина-паук не имеет смысла, потому что уродлива, а Фадита... - Касс пришлось приложить немало усилий, чтобы лед прозвучал в ее голосе не особенно явственно. - Фадита имеет смысл, потому что прекрасна?
  - Обе они смысла не имеют. Я ведь прежде всего сказал: Абсолюта не существует, все болтается на весах. - Лон немного подумал: - К тому же все субъективно... Да, для меня эта несчастная машина, как ее там, Ракен, шмакен, не имеет смысла: она для меня бессмысленно уродлива. Для Фины же, которая придумала ее такой, она вполне гармонична, то есть, Добро.
  - Ну, а эго? Добро, зло или... - Касс усмехнулась: - Или фантазия?
  - Смотря, что заложено в этом эго. - Лон пожал плечами: - Гармония или дисгармония...
  Он опять пожал плечами. - Конечно, фантазия. Даже уже не фантазия... - он помрачнел и презрительно усмехнулся: - Фантасмагория! Фейерверк! Яркое торжество Зла!
  - Любое эго?
  - Исключений я еще пока не встречал.
  Голос Апола стал жестким. - Не пришлось что-то еще повстречать. - поэт посмотрел на подругу и усмехнулся: - Кроме тебя, разумеется.
  - А Фадита? - желчно настаивала Касс. - Совершеннее ее тела нет в мире...
  - Да от нее больше ничего и не требуется... - с безразличием произнес Лон.
  - Значит, Добро?
  - Конечно, Добро...
  - Хорошо, ее тело прекрасно, ну а эго? - Касс покачала головой: - Извини, но большей дисгармонии, по-моему, не найдешь.
  - Что именно отражает тело Фадиты, принципиального значения, я думаю, не имеет. В любой интерпретации Фадита - Добро, - повторил поэт, утвердительно кивнув в заключение. - Из каких бы там фантазий ни складывалась ее эго. Пусть, не она сама, пусть картины или скульптуры, для которых она позирует. Пройдут годы, Фадиты не будет...
  - Вечность, мы же теперь станем бессмертны, - почему-то, с горечью, напомнила Касс.
  - Ну, не совсем бессмертны, - возразил Лон. - Все равно, пусть хоть через десять тысяч лет, но помрем, в конце концов... А скульптура останется... Представляешь, когда-нибудь, пройдет... - Он ухмыльнулся: - Эта самая вечность... Начнет потомок копать... Скажем, сад... И случайно раскопает скульптуру женщины, совершеннее которой не было в целом мире... Воспламенится потомок и заорет от восторга...
  - Но ведь через вечность все будет по-другому, - улыбнулась Касс. - Люди станут другими, где-то я слыхала, что человек превратится в сплошные мозги. Кто это вдруг сад начнет копать через вечность...
  - Все это ерунда, - хмыкнул провидец. - Слушай больше этих кретинов... Они тебе расскажут... - он вздернул голову и надменно произнес: - Мне верь, оракулу...
  - Номер один, - вставила Касс.
  - Вот именно, - легко согласился Лон. - И я объявляю во всеуслышание: не обольщайся на сказки идиотов! Не будет сплошных мозгов: сверхмозга вообще не бывает. Просто быть не может. Как не бывает и быть не может сверх-красоты, сверх-гармонии, сверх-добра. И сверх-зла поэтому допустить нельзя.
  Лон еще раз внушительно протянул по слогам: - Не-е-е-ль-зя.
  Касс удивленно вздернула брови. В голосе Лона послышалось торжество.
  - Сама природа, содрогаясь от страха, отвергает сверх-будущее и уничтожает тех, кто подойдёт к порогу этого "сверх"... Наша цивилизация сейчас, по-видимому, подошла к своему критическому порогу, ты думаешь, мы переступим его?
  Он саркастически расхохотался: - Ну нет, как бы не так: природа не даст нам натворить больше, чем мы уже натворили.
  - И нельзя ничего исправить?
  - Оглянитесь вокруг, Прекрасная Дева Касс, - сказал Лон. - Посмотрите, сколько страдания в мире, сколько ненависти, зависти, злобы... Если исправлять, то исправлять надо все, от начала до конца. А разве возможно исправить все? Утопить, да и только. Ты представляешь, превратить все это в сверх...
  Знаменитый поэт, утончённый эстет и гений изящной словесности грязно выругался: - Ноэл ошибается только в одном: в том, что он собирается, по его выражению, "повторять эксперимент"...
  Лицо Лона исказилось. - Да я пальцем не пошевелю, чтобы дать дикарям, которые останутся после катастрофы, хоть какие-нибудь, хоть самые зачаточные знания... Самое лучшее - оставить дикарей дикарями. Всем от этого только польза: и миру, и, прежде всего, - им самим.
  Апол задумался. Думал он, впрочем, недолго. Лицо поэта опять выразило спокойное презрение.
  - Но ведь нет же! - Лон саркастически рассмеялся: - Нет, ведь обязательно встрянет великий мыслитель Ноэл. Посмотрит своими серьезными глазами, крякнет и - вперед: поехали начинать сначала, а вдруг на сей раз все получится... Ладно, Ноэл: Ноэл хоть не дурак... - Лон помедлил прежде, чем продолжать: - Но ведь еще непременно сподвигнется... Доброжелатель... - лицо поэта потемнело от злобы и он сквозь зубы выплюнул: - По имени Рамтей. Или, как там его назовут.
  Поэт вздохнул во всю глубину своих легких, потом долго медленно выдыхал. Вот так он обыкновенно дышал, когда пытался сдержать гнев. Прикрыл ресницы, как бы отгоняя от глаз неприятную картину. Вдохнул и выдохнул еще раз.
  - Молчаливый. Внушительный. Добренький, - во взгляде Лона появилась странная, вроде бы несвойственная ему жесткость. - И подарит дикарям огонь. И все.
  Жестом руки поэт подчеркнул это "Все". - Точка. Конец. А, впрочем, наоборот, опять многоточие: все с нуля, и снова то же самое...
  - Ну, а если все же не то же самое? Если по-другому?
  - Откуда? - горько сказал Лон. - Откуда другое? Если все, что сидит в этих дикарях, - это жадность, жестокость и зависть? Если все, что сидит у человека в душе, в крови, в мозгах, в генетическом наборе, - это Зло? Одно большое сплошное и целостное Зло, которое ещё имеет обыкновение разрастаться вроде раковой опухоли. Вот же ты сама только что видела: откуда там другое?
  - Ну, видела, мало ли, что я видела, - пробурчала Касс. - Ты же сам только что говорил: абсолюта нет...
  - Правильно, я постоянно ищу противовес. - перебил Лон. - Ищу и не нахожу, понимаешь? Нет его. Значит, и для утверждения, что абсолюта нет, есть исключения: то есть, опять-таки, нет абсолюта. Значит, эго - прекрасный тому пример. Когда Зло уравновешивается не Добром, а все тем же Злом.
  - И вообще, один ты хороший... В одном тебе сплошная гармония... Я только не понимаю тогда, почему ты так обрадовался бессмертию?
  - Да, - твердо сказал Апол. - Я лучше. Во мне хоть жестокости нет. Имею право на свое бессмертие. Пусть молятся мне, пусть выберут меня в качестве Творца, пусть поклоняются. И пусть трепещут. Если бояться будут, тогда я, возможно, хоть немного смогу научить их прекрасному.
  - То есть, заставишь соблюдать.
  - А пусть не гадят.
  Теперь он говорил запальчиво и громко: - Хотя бы из страха перед наказанием, пусть не гадят. Да, заставлю, но зато...
  Он шумно передохнул: - Поставлю перед ними Фадиту для начала...
  Лон мечтательно улыбнулся: - Гордую, голую, бессмертную! Пусть смотрят и видят, что такое красота, что такое гармония...
  Он опять засмеялся, но уже не саркастически, а легко, примирительно: - Нет, самое большее и лучшее, на что способна цивилизация, - это склеить женщину, подобную Фадите...
  - Все ясно, - Касс вздохнула. - Фадита - сверхчеловек.
  Оба засмеялись.
  - Погоди, - вспомнила Касс. - Но тогда - зачем? Зачем гармонии люди?
  - Вот именно, - со значением произнес оракул.
  - Мы с тобой?
  - Ну, со мной-то все ясно, - заявил поэт: - Я - чтобы сочинять. Музыку, стихи... Песню, гармонию звуков и слов. Для чего другие, - он усмехнулся: - Честное слово, понятия не имею.
  - Хорошо. Допустим, скульптура переживет... - на этот раз усмехнулась Касс: - Ваше бессмертие. А песня? Я по непонятной, зато... - она усмехнулась еще раз: - ...до странности навязчивой ассоциации чувствую: искусства записи и воспроизведения звуков от тебя дикари не получат... Или для звукозаписи ты сделаешь исключение?
  - Ты когда-нибудь задумывалась, откуда мы берем информацию для своих видений?
  - Причем тут...
  - А вот, причем. Мир - это не только красота и гармония, это еще и память. Я не знаю, где она хранится, как записывается, знаю только: она существует. Гигантская кладовая памяти Мира. Все, что было, что есть, что будет. Когда видим мы, оракулы, мы удивительным, непонятным мне самому образом, подключаем к памяти Мира память своего личного мозга... Или, если, скажем, собирается Круг, то память коллективную. Я имею в виду, общую память всех участников Круга. На самом деле, никто ничего не сочиняет: все давным-давно существует в памяти мира. Поэты только извлекают оттуда созвучия, музыканты - музыку, философы - идеи, оракулы - видения, и так далее... Через эпохи, меня не будет, но другой, сейчас еще не родившийся, не задуманный еще сегодня природой поэт, подключится к хранилищу памяти, настроится на мою волну. Услышит мою песню о юности, почувствует себя гением, обрадуется, что сочинил шедевр. И выдаст ее...
  Не шла Лону мечтательная улыбка. Или просто не была такой же привычной, как саркастическая, например. Он тем не менее, томно осклабился в попытке изообразить именно романтичную задумчивость и протянул: - Мою гармонию...
  - А я? - Касс развела руки. - А мне тогда что? Я - зачем?
  - Вдохновлять меня.
  - А если я не согласна?
  - А тебя никто и не спрашивает...
  Касс немного подумала и повторила: - Но я не согласна.
  - И этим еще больше вдохновляешь, - ухмыльнулся Лон.
  Касс пристально взглянула на него. Где-то глубоко-глубоко, на дне его внешне спокойных... на самом дне его круглых карих глаз гнездилась неуверенность. Может, это был обыкновенный человеческий страх...
  - Я говорю серьезно, - упрямо сказала она. - Я не согласна, и я ухожу...
  - Пожалуйста, я тебя не держу... - Апол слегка отвернулся. Голос поэта звучал теперь глуше: - Только что ты без меня? Это со мной - приемы, концерты, виз, Прекрасная Дева Касс, подруга поэта. А без меня? - Лон опять взглянул на Касс и снова отвернулся: буркнув в заключение: - Малышка Касс? Папашкины монеты? К тому же имей в виду, жарко сегодня до невозможности. Почти, как там.... В видении твоем...
  Он опять стал играть с переключателем.
  С экрана донеслись обрывки фраз: - Дурные примеры заразительны... Машина по имени Рахел бесследно исчезла.... Отличительные признаки... Тот, кто увидит машину Рахел, обязан сообщить... Звоните прямо в студию немедленно...
  Очередной щелчок переключателя - крупным планом с экрана смотрело жутковатое лицо женщины-паучихи. Личной собственности синеглазой красавицы Фины.
  - Вот это да... - Лон даже присвистнул. - Вот это новости: машина сбежала.
  - Прекрати называть их машинами! - выкрикнула Касс.
  - Да без разницы, называть их машинами, шаминами или еще по-другому...
  - Не смей называть их машинами!
  - Может, тебе прекратить тренировки? - Апол, казалось, размышлял вслух: - Что-то они на тебя плохо действуют...
  - Все это ложь! - не дослушав, орала Касс. - Все, что ты тут наплел! Любовь есть, и смысл есть, и Рахел совсем не безобразна... Подумаешь, Философ! Подумаешь, Оракул! Подумаешь, Творец!
  - Успокойся, ты что... Нервы сдали, - бормотал Лон. Он явно не ожидал от нее такого взрыва.
  Поэт начал было обнимать подругу, пытаясь успокоить. Но она вырвалась, метнулась к двери, трясшимися руками стала открывать. Касс вообще более не слышала Лона. Она желала вырваться, сбежать, освободиться от его присутствия. А еще она почему-то была уверена: ей надо увидеть Рамтея.
  
  
  Глава 9
  
  Лон что-то кричал ей вслед, но Касс неслась вон, не слушая его, не думая ни о чем. Хотелось немногого: остаться одной. Вот сейчас, сейчас, сейчас, после мучительного транса, после страшного видения, после сонной комнаты, после откровений оракула, уже совсем скоро легкие наполнятся воздухом открытого пространства. Еще чуть-чуть - и разгоряченное лицо, наконец, обдаст свежим ветерком...
  Девушка выскочила на улицу. Первый же глоток воздуха обжег ноздри, губы, глотку... Видимо об этом-то, и вещал Лон вдогонку: жара невероятная. Ничего, только добежать до аэробиля, а там прохлада, напитки... Да она в три прыжка...
  Касс поискала глазами свой мобиль. Сначала беспорядочно, просто посмотрела туда-сюда... Затем стала методически обводить глазами возможные стоянки. Три прыжка, по-видимому, срывались. Ничего, ничего, надо только подумать, походить вокруг... Ни на одном из мест, где обычно оставляла аэробиль, тот почему-то не отыскивался.
  Куда же он мог подеваться... Ах, да, ведь вчера Лон прилетел за ней, а потом, после приема, привез прямо к себе. Касс остановилась и недоуменно повернула к глазам ладони. Тупо уставилась на свои пустые руки. Мысленно обозвала себя машиной. При ней не было ни кoшелька, ни ключей, ни золота.
  Все это, конечно, не смертельно. Ситуация лишь означала: предстоит хорошая прогулка через пол-Парнаса, причем, без единой монеты... В том смысле, что без единого стаканчика прохладительного... Да, в день, когда челюсти плавятся от зноя....
  А еще ситуация означала, что по дороге надо сочинить для Эриды версию, похожую на правдивую. Это она, Прекрасная Дева Касс, станет лгать Прекрасной Деве Эриде. Что ж, опыт есть. Она уже солгала однажды. Правда, тогда ради того, чтобы избавить русалку от лаборатории Баала. А теперь?
  Касс немного подумала и вроде бы нашла ответ. Теперь она солжет ради спокойствия Лона. Что ж, пора примириться с тем, что иногда и Прекрасным Девам приходится говорить неправду. Тем более, тут обмана особого нет. Просто промолчать о том, что ушла от Лона. Например, торопилась на прогулку и забыла ключи внутри... Вряд ли Эрида поверит... Хоть Прекрасной Деве, хоть кому... Это она-то, Касс, с утра пораньше торопилась на прогулку? А собственно, почему бы и нет? Мало ли, что может прийти в голову человеку? Зло ради добра, - горько поняла девушка, - но я прощу себе это зло и разберусь позже, когда буду в состоянии мыслить, а сейчас... - и она стала обдумывать варианты лжи.
  Допустим, не могла уснуть всю ночь после вчерашнего приема... После бессонной ночи к утру разболелась голова... Главное, потом не попасться на неожиданных вопросах: Эрида ведь любит уточнять... Выбрать момент, чтобы застать врасплох, а тогда поймать на несоответствии, несовпадении, легкой заминке...
  Впрочем, не все ли равно, что подумает или скажет Эрида...
  Нет, совсем необязательно всем вокруг знать пока о разрыве с Лоном... Хотя, раньше или позже, в принципе без разницы, все равно скоро все узнают... Ах, как не хочется, чтобы первой вестницей этой новости оказалась именно Эрида.
  Касс вздохнула и двинулась в путь.
  Парнас был внешне спокоен, и все же... Что-то изменилось в Посейдонисе за последние два дня... Или только на Парнасе? Причем, трудно даже понять, что именно... Создавалось впечатление, что жителями города овладело дурное предчувствие. Странная сила выгнала людей из домов на улицы в эту невозможную жару... Даже столиков на тротуарах сегодня, кажется, больше, чем всегда... На лужайках, в сквериках... И отовсюду обрывки фраз... Непривычные разговоры навевали тоску, наводили на нехорошие размышления...
  - ...Какие у машины возможности спрятаться в городе, при свете дня... Значит, кто-то помогает... Кто-то из Настоящих, не иначе.
  - ...Тебе легко: набрал красок, набрал кистей и - вперед. Кстати, куда ты? На излюбленный желтый Нил?...
  - ...Да почему, собственно, нужно безоговорочно верить Ноэлу? А если он вообще из ума выжил... Вместе с Кронотом...
  - ...Ну и семейка: родители развлекаются, а дети... Особенно этот хромой... Пьяница...
  - ...Теперь еще новый появился, настоящий туланский плут... Говорят, ходит всюду, распространяет Амброзию Бессмертия...
  - ...Что-то одно: или бессмертие или катастрофа. Ничего себе, выбор...
  - ...А остальные? Один - изверг, другая - сумасшедшая, и тоже - изверг...
  - ...Как она перед ним на колени, перед этим... халдеем. Хлоп! Прекрасная Дева-то...
  - ...Вот тут - Апол! Плечи - во! Талия - во! Имя, богатство! Что еще надо? А тут - беззвестный халдей с непроизносимым именем...
  Касс вздрогнула, опустила голову и ускорила шаг. В долетавшие до нее речи вкрапливалась новая тема.
  - ...Не может быть, она? Неужели, Прекрасная Дева?
  - ...Говорю, это Касс, та самая, подруга Апола.
  - ...Одна, пешком... Нет, быть не может. Не она...
  - ...А хороша все-таки...
  - ...И ничего такого особенного: две руки, две ноги, глаза блестят...
  - ...Что ж, все правильно устроено в этом мире: кому - погибель, кому - бессмертие...
  - ...Не просто истеричка, и в самом деле ненавидит родителей...
  - ...Верно, правда, что Ноэл говорит: цивилизация на краю гибели: атланты вырождаются, машины сбегают...
  - ...Если до сумерек не найдут - засадят в Круг. Круг, конечно, найдет...
  - ...Смотри, смотри, да это же - Прекрасная Дева Касс... Ох, хороша...
  - ...А мне Прекрасную Деву Фину жаль: молодая, красивая, и - пожалуйста: безумна. Это Зев виноват... Говорят, он особенно мучил жену во время беременности, вот и результат... Все дети...
  - ...Чтобы машина сбежала... Да ведь не случалось никогда ничего подобного...
  - ...Касс... Апол... Возлюбленная... Одна... На улице... Точно, она...
  Касс почувствовала, что задыхается. Задыхается от непривычной ходьбы, да еще при этой жаре... Задыхается от дурных предчувствий, от любопытных глаз, от того, что ее узнают, от того, что нет.
  Ей стало одиноко. Пожалуй, она давно не гуляла пешком. Пожалуй, она давно никого, кроме себя, не видела... Пожалуй, она давно ни о чем, кроме своего, не думала.
  Прекрасная Дева Касс... Скорей бы спрятаться, закрыться, в доме, в аэробиле... Куда-нибудь в тень... Надо бы бегом, быстрее, но физически невозможно.
  Вдруг нечто, большое, бесформенное, метнулось к ней справа, заслонило дорогу. Девушка обреченно остановилась и подняла глаза, пытаясь хотя бы немножко сдержать, успокоить, восстановить свое же собственное шумное дыхание.
  Это был кентавр. Глаза его глядели на нее туповато, но с добротой. Со свойственной всем им туповатостью. С далеко не каждому из них свойственной добротой. Или, наоборот, со свойственной машинам... рабам... туповатой добротой...
  Может ли доброта быть тупой? Может ли злоба быть мудрой? Нет, здесь предполагается обобщение: может ли Добро быть глупым? Может ли Зло быть умным? Можно ли разрешить себе пользоваться Злом ради Добра?
  Где-то она уже встречала этого кентавра. Смешно, где она могла встретить кентавра да еще заметить, запомнить его лицо? Но лицо это определённо казалось знакомым, откуда? Ах, да, да ведь это же тот, второй кентавр, из видения... Неужели, тот самый?
  - Прости меня, Прекрасная Дева.
  Кентавр вгляделся в нее, словно желал убедиться в том, что первое впечатление не обмануло его. Затем свободно, пожалуй, слишком свободно для раба, спросил: - Ведь ты - Касс?
  Она кивнула. Странно, как смиренно, с наклоненной головой стояло перед ней это существо. Хотя первое, что чувствовалось в нем, была сила. Сила исходила от мощного торса, местами покрытого уже изрядно поседевшими волосами... От атлетических рук... Даже от гривы волос на шее и голове... Силой дышали крупно вырезанные ноздри носа, грубо очерченные губы, угловатые мохнатые брови...
  - Я узнал тебя: видел по визу много раз...
  Еще несколько дней назад она бы надменно повела взглядом по сторонам и сказала: - Видишь ли ты всех этих людей? Ты считаешь, они не смотрят виза? Однако, никто из них не посмел заговорить со мной.
  Да, она, конечно, произнесла бы именно эти слова, всего лишь несколько дней назад... Однако, теперь мозаика складывалась по-другому. Теперь Касс, с молчаливой покорностью готовая выслушать его, стояла перед рабом и ждала продолжения.
  - Я знаю, ты была дружна с Легой... русалкой, - продолжал кентавр. - А тот, кого она любила, был моим близким другом...
  - Лега прошла очищение. - Касс сама услышала: ее голос заметно дрогнул.
  Кентавр печально кивнул: - Да что там, конечно... Не могли же они ее так оставить.
  - Почему? - машинально спросила Касс. Она-то хорошо знала, почему.
  - Неповиновение, потенциальный бунт, - вздохнул собеседник.
  Интересно, откуда у кентавра в лексиконе эти слова? Эти мысли? Вообще, мысли? Может, скоро кентавры займутся вопросами философии? А нимфы начнут управлять... космическими мобилями, скажем...
  - Видно, это правда, раз машина сбежала от хозяйки, - продолжал незнакомец. - Сначала то, потом это... Да еще...
  Во взгляде кентавра обозначилась тоска. - Скажи, - попросил он. - Правда ли, что скоро все это... - он обвел глазами площадь и криво усмехнулся. - Рухнет к Баалу... В Тартар...
  - По предсказаниям Ноэла, - уклончиво ответила Касс.
  - А бессмертие? Правда ли, что знаменитый Асклепий изобрел бессмертие?
  - Разве можно изобрести бессмертие? - горько улыбнулась Касс. - И нужно ли?
  - А ведь интересно...
  Кентавр, похоже, только сейчас осознал, с кем стоит и разглагольствует чуть ли не по-товарищески. Ему стало слегка не по себе. Но он справился со смущением и продолжал свою философскую беседу: - Интересно поглядеть, как будет, лет через тысячу...
  На меньшее он, конечно, никак не мог согласиться.
  - Или через тысячу лет здесь, - он опять обвел глазами площадь, - уже ничего не будет?
  - По Ноэлу, - тихо ответила Касс. - А по Лону Аполу через несколько месяцев, может, недель, здесь будут мирно катиться волны Атлантики... А может, наоборот: не мирно катиться, а шуметь, разбойничать, бушевать.
  Кентавр кивнул. Умирать ему, безусловно, не хотелось. Да и кому хотелось?
  - Перспектива - лучше не надо...
  Еще одно слово как раз из лексикона кентавров. Откуда он знает такие слова? Кто в Посейдонисе говорит о перспективах, неповиновении, потенциальном бунте? Неужели, Рамтей? Больше некому. Но Рамтей? Впрочем, попало же к нему известное ожерелье. Узнал же брат Зева о русалке Леге... Ах, Рамтей, Рамтей, как же разговорить тебя, атлант номер два?
  - Хотя, для таких, вроде меня, например, чем такая жизнь... - кентавр тяжело вздохнул. - А все же, не хочется умирать.
  Касс подумала, что за глоток шипучки она бы сейчас согласилась и умереть. Все бессмертие на свете она отдала бы сейчас за глоток прохладной кисловато-сладкой лимонной... Или прохладной сладкой апельсиновой... Или прохладной...
  - Тебе хочется пить, - странным непостижимым образом угадал собеседник.
  - Да, очень, невыносимо... - Касс сама почувствовала: ее голос прозвучал жалобно. - А до дому еще далеко... Угораздило вот выскочить из дому без денег...
  Это было по меньшей мере глупо: жаловаться кентавру на отсутствие денег. Глядишь, и поможет: полезет в потайной карман и достанет золотые на питье и транспорт.
  - Что ж ты молчишь, садись, - он хлопнул себя по спине... или крупу? - Я тебя в миг доставлю. Где твой дом?
  Кентавр подумал и сделал предохранявшее движение ладонью: - Нет, постой... Я же хотел сказать тебе... Предупредить...
  Предупредить? О чем это он может предупреждать ее?
  - Если можешь, уезжай куда-нибудь из города... - наклонив голову, прошептал кентавр. - Подальше. Сегодня, до вечера уезжай.
  - Куда я уеду? - спросила Касс. - Да и с какой стати?
  - Слуги есть у тебя? Рабы?
  Касс отрицательно покачала головой. Она инстинктивно не желала держать рабов. И всегда это было предметом насмешек той же Эриды. Впрочем, Фадита по неизвестным причинам, тоже не любила никого из прислуги держать в доме постоянно.
  - Если есть у тебя рабы или слуги, отпусти их сегодня куда подальше, - посоветовал кентавр. - Если уезжать не хочешь и рабов нет, запрись вечером хорошенько, никуда не выходи, никому не открывай.
  Касс посмотрела на него внимательно. Кентавр, судя по его виду, не шутил. Не ставил перед собой задачи поднять ее на смех. Что за дурацкие советы?
  - Послушай меня, Прекрасная Дева, - попросил кентавр. - Я предупредил. Прости, я сказал больше, чем мог.
  Ничего. Окунуться в прохладу, утолить жажду... И она сможет думать, а теперь...
  Кентавр лег, на манер самого обыкновенного коня, а потом, на манер самого обыкновенного человека, помог ей взобраться на спину. Когда Касс устроилась, он поднялся, не то прокричал, не то проржал: - Держись! - и с места понесся скачками. Она крепко обхватила его за шею.
  Касс моментально позабыла обо всём. Жара, ноющие ноги, сухой пожар во рту - да ведь это вздор! Подумаешь, загадки Рамтея! Тем более, загадки кентавра...
  Зато, какой небывалый восторг! Нестись вот так по Парнасу, упиваясь скоростью, приятным теплом этого крепкого тела, любопытствующими взглядами толпы.
  Да, это был восторг. Мчаться, вцепившись в жесткую гриву... Или волосы... Мчаться, ничего не слыша и никого не опасаясь... Всем своим телом чувствовать близость другого тела, сильного, покорного ей...
  Наездница громко рассмеялась и услышала в ответ хохот кентавра: сочный, беззаботный, просто так, за компанию... Несколько раз на неуловимых высоких нотах хохот этот переходил в ржание, но девушке было все равно. Она только мельком подумала, насколько он легок и быстр, этот переход от мужского смеха к конскому ржанию и обратно, но мысли не удерживались в ее голове надолго.
  Касс неприлично громко смеясь, ловила широко открытым ртом встречный ветерок. Временами, приходилось уклоняться от развевавшихся волос кентавра (или всё-таки, гривы?), но и это было весело, вызывало радость и смех.
  Когда они остановились перед дверью Эриды, та одним прыжком выскочила из дому. Не веря своим глазам, восхищенно прошептала: - Ого! Вот так малышка Касс! Этак ты меня скоро переплюнешь!
  - Прикажи напоить... нас... - попросила Касс, легко спрыгнув на землю.
  - Нас? - восторженно переспросила Эрида, растягивая это "нас" и постепенно увеличивая его громкость. Недоверчивый взгляд в упор останавливался то на подруге, то на ее спутнике.
  - Да нет, - смутился кентавр, - я ничего...
  - Ну почему же, - тон Эриды стал непривычно громким и приподнятым, глаза взбудораженно блестели. - Проходите, проходите, садитесь...
  Они вошли. Касс плюхнулась на первое попавшееся ложе. И сразу же увидела напротив яркие синие глаза Фины. Фина, в отличие от хозяйки, не выражала удивления. Она вообще не выражала эмоций. Лицо, рот, фигура, руки, - во всем теле девушки не шевелился ни один мускул. Дочь Зева сидела белая, неподвижная. Ни дать, ни взять, - красивая фарфоровая статуэтка.
  - Все, как надо, - обреченно подумала Касс. - Мало было Эриды... Обязательно, разумеется, непременно, ну просто необходимо было поприсутствовать здесь еще и Фине...
  Кентавр беспомощно топтался посреди залы всеми четырьмя копытами, явно не зная, куда себя деть. К ложам и близко подойти не осмеливался. В голову не приходило кентавру, что ему тоже можно опуститься на ложе и отдохнуть.
  - А ведь я не спросила даже его имени, - вспомнила Касс. - И надо же как-то заплатить...Или, наоборот, обидится... Как же быть...
  - Садись, - предложила кентавру хозяйка и хлопнула в ладоши. Мгновенно подлетел раб, высокий, стройный, сероглазый эльф. Она приказала принести прохладительного и стала, не без иронии, расспрашивать кентавра: - Тебе чего? Лимонной? Банановой? Или, может, нектара? Ты хорошо относишься к нектару?
  Тот, окончательно смешавшись, молчал, тупо глядя вниз.
  - Садись же, - приказала Эрида, и кентавр, как подкошенный, одним неловким движением повалился прямо на ковер подле нее.
  Он чувствовал, что занимает слишком много места, что является в этой комнате инородным телом. Догадывался, насколько огромным, насколько неуклюжим выглядит в обществе трех Прекрасных Дев. Ощущал себя неповоротливым, другим, чужим.
  Он несмело, искоса, исподтишка разглядывал хозяйку. Иногда, неловкий его взгляд падал и на Фину. На свою недавнюю наездницу не смотрел вообще: теперь он стеснялся ее почему-то больше всех.
  Эльф принес поднос с напитками, и Касс с наслаждением погрузила губы в холодную ароматную шипучую жидкость.
  Краем глаза девушка заметила, что Фина, наконец, оживилась и потянула кубок с крепким нектаром к себе. Кажется, это и был тот самый коричневатый нектар, смешанный по новому рецепту Зева.
  - У тебя есть имя? - спросила Эрида, тут же запустив пальцы в седоватую гриву кентавра.
  Тот, прикрыв глаза ресницами, шумно хлебал из огромного кубка, который Эрида сняла с подноса и сама поднесла к его огромным губам прежде, чем втолкнуть в руку гостя. В такт глоткам двигались легкие руки Прекрасной Девы. Она поглаживала грязно-серые космы, шею, почесывала гостя за ушами, похлопывала по мускулистой груди.
  - Однако, ты знаешь, что делаешь, - весело сказала Эрида, одобрительно поглядев на Касс. - Удивительно, ведь мне раньше не приходила в голову эта идея...
  Тут Фина подала голосок: - Обманщица! - воскликнула Фина, пустив петуха: - Ты его уже любишь!
  Эрида растянула в ухмылке яркие губы: - Ничего, и тебе достанется.
  - О чем это они? - с замиранием сердца думала Касс. Не нужно было обладать даром провиденья, чтобы при одном взгляде на Эриду понять: да, именно, причем легко, без лишних раздумий.
  - Ненавижу мужчин! - с отвращением молвила Фина. - Хоть Настоящих, хоть машин. Ненавижу всех мужчин на свете, - повторила она. - А больше всех, - Фина пьяно мотнула золотоволосой головкой: - папашу Зева.
  - Ты только не начинай опять, - оборвала ее Эрида. - До ужаса не люблю истерик... То есть, насчет папашки Зева, ты, безусловно права, но это чудо...
  Руки Эриды трудились без отдыха. Вот они заскользили по туловищу. Бока кентавра немедленно залоснились в ответ. Методически, не прекращая похлопываний, почесываний, оглаживаний, - тонкие руки Эриды неустанно находились в движении, постепенно опускались по бокам на живот, медленно, упорно добираясь до одним им известной цели.
  - Прогони его, - потребовала Фина. Губы ее по-детски надулись: - Обманщица, ты только что клялась, что любишь меня.
  Кентавр, Касс так и не расслышала его имени, стесненно взглянул сначала на Фину, потом на Эриду. На Касс он упорно не смотрел. Бока его подрагивали. Было ясно: он мог ожидать всего, что угодно, но только не этого напора хозяйки дома... С сопровождением отпора Фины.
  Эрида прекратила манипуляции руками, засмеялась счастливым коротким смешком, ласково шлепнула обалдевшего кентавра по спине и громко, отчетливо, было легко разобрать каждое слово, прошептала ему на ухо: - Ты придешь ко мне ближе к ночи, ладно? Запомни мой дом, хорошо, милый? И ещё дружочка приведи какого-нибудь... Покрепче...
  Теперь только бедняга оглянулся на Касс. Она пожала плечами. Ей-то что за дело до того, с кем проводят ночи знакомые... Конечно, Касс благодарна этому, но не родственница пока еще, не опекать же его теперь вечно...
  Хозяйка дома без особой спешки провожала кентавра к двери.. И при этом без устали приласкивала, нашептывала что-то на ухо. Касс приподнялась было, но совершенно взбесившаяся Эрида выразительно на нее посмотрела, и этого взгляда оказалось достаточно, чтобы девушка тут же рухнула обратно. Прокричала кентавру вслед слова благодарности - и только.
  - Обманщица! - с нажимом повторила Фина.
  И едва уже не завелась снова, но тут Эрида вернулась в комнату. Фина смолкла.
  - Я вышла пройтись и забыла в доме ключи, - выпалила Касс приготовленную ложь.
  Эрида рассеянно кивнула. Стало ясно: к большому облегчению гостьи, хозяйка сосредоточилась на предстоявшем приключении с кентавром. Теперь ей было не до соседки. Машинально вызвала эльфа, машинально же приказала ему перемахнуть стенку, забраться в дом Касс и достать ключи.
  - Где они у тебя там... - Эрида теперь казалась рассеянной, пробормотала, думая о чём-то своём.
  Пока девушка пыталась вспомнить и объяснить, Фина снова заглянула в кубок. Шумно хлебнув еще, дочь Зева тупо смотрела на собеседницу.
  - Она только что обещала меня любить, - обиженно пожаловалась Фина и потянулась к Эриде всем телом.
  Та отклонилась.
  Фина не без труда выпрямилась, взглянула на Касс и сказала: - Вот, и все так... Дайте тогда яду, что ли...
  Губы Фины разъехались в разные стороны, она вздохнула и заныла: - И никому я не нужна. Все меня ненавидят. Отравили бы - и точка.
  - Ну вот еще, глупости, - неуверенно сказала Касс.
  - Может, ты меня любишь? - Фина подождала, но уяснив, что надежды нет, горько вздохнула: - Вот. И ты меня ненавидишь.
  Дочь владыки заплакала.
  - Да хватит тебе, успокойся, говорю. - Эрида обняла ее за плечи.
  - Это правда, что твоя... Рахел сбежала? - вспомнила Касс.
  Эрида посмотрела на нее выразительно, с укоризной.
  - Даже машины, и те ненавидят.
  Слёзы Фины высохли как-то мгновенно, сами собой. - Ненавижу проклятых машин! - взвизгнула она. - Плохо этой паучихе у меня было, видите ли... Конечно, еще Арс тут, братец родной, издевается, живодер... Да Фест, второй братец родной, хромает вокруг, все старается последнюю ногу кому-нибудь отдавить, подлец... Ну, и папашка с плёткой... Откажет ему очередная красотка, и он сразу - что? - Фина размахнулась правым кулаком. Она хотела опустить кулак в свою левую ладонь, чтобы изобразить разгневавшегося Зева. Но не попала, угодила кулаком в стол и, поморщившись от боли, закончила: - У, погань! Сама себя же! Вот так! Вот так! За плеть!
  Касс стеснённо посмотрела на Эриду. Та пожала плечами. Выражал ее вид упрек. Что-то, вроде: - Сама виновата: вспомнила о сбежавшей, затронула больное место...
  - Свободы, видите ли, захотела! - опять взвизгнула Фина. Потом, уже потише, пробурчала: - Все им не хватает чего-то, все чего-то хотят. Вот-вот, сейчас, как Круг соберется, она у меня сразу все получит. Это что ж теперь, каждый паук будет требовать свободу?
  - Вся наша жизнь - сплошная цепь неудовлетворенных желаний, - вдруг изрекла Эрида.
  Касс напряглась.
  - А тебе то что? - в который раз взвизгнула Фина. - Тебе то что до моей машины!
  Касс, перестав уже обращать на нее внимание, напряжённо смотрела на Эриду и отчётливо представляла себе, как ту же фразу, насчет неудовлетворенных желаний произносит Лон. В сущности, ещё двух часов не прошло с тех пор, как девушка услышала от поэта то же заявление. Эрида воспроизвела его сейчас, как вызубренный урок, даже тем же тоном и с тем же прищуренным глазом. Или, может, это Лон перенял у Эриды?
  - От кого-то я это уже слышала, - протянула Касс.
  - Дайте мне папашкину плеть! - с чувством проорала Фина. - Лазер мне! Или тогда яду...
  - И не помнишь, от кого? - Эрида хихикнула. От мыслей о кентавре она явно отвлеклась. За лукавой улыбкой, где-то на самом донышке глаз просматривалось презрение.
  - На что ты намекаешь? - Касс сама не поверила тому, как тихо прозвучал её вопрос.
  - Угадай, почему моя сестрица развелась со своим... номером один...
  Эрида, уже с открытым пренебрежением расхохоталась, словно вспомнила что-то недостойное её, но всё-таки, одновременно, приятное и остроумное.
  - Ты хочешь сказать, что и тут взяла свое...
  - Конечно, я никого не пропускаю... - веско ответила Эрида. Что-то жутковатое промелькнуло в ее неторопливом голосе. - Всегда и везде беру свое...
  - Проклятая обманщица, - опять затянула Фина. - Тебе что, даже яду для меня жалко?
  - Слушай, иди поспи, - раздраженно огрызнулась Эрида. - Ну сколько можно?
  - Я тебя люблю, - обиженно сказала Фина.
  - Я тебя тоже, - ответила Эрида, уже спокойно. - Ты пойди, поспи, я потом приду.
  Та встала и, шатаясь, побрела в другую комнату. Уже на пороге девушка вспомнила что-то и с трудом обернулась. Язык ее заплетался, но Фина сочла нужным сказать на прощанье: - Да, а если появится братец Эрмс... продавать бессмертие...
  Она внимательно посмотрела на Касс, неожиданно трезво и отчетливо задала вопрос: - А ты уже купила свое бессмертие? - и исчезла за дверью.
  - Зев поручил Эрмсу распространить новую амброзию, - пояснила Эрида. - Тот теперь ходит по Парнасу и всем предлагает счастье на века. Впрочем, каждый просит сам... А на Олимпе уже все напокупали и даже съели.
  - Почему Эрмсу? - поинтересовалась Касс.
  - А он у нас торговлю любит, пройдоха он у нас... - Эрида снова хихикнула и повторила то, что о брате сказала на приеме Фина: - Хитрый, скользкий, изворотливый... У кого хочешь, что хочешь, уведет, кому хочешь, что хочешь, продаст. Представляешь, он у Лона твоего на вчерашнем приеме чуть теру не увел. Шутки ради.
  - Нет, я не знала, - прошептала Касс.
  - Ну да, ты же там была увлечена... - Эрида лениво ухмыльнулась. - До обморока...
  - Слушай, - прошептала Касс. - Неужели это правда? - Она кивнула в сторону, куда только что скрылась Фина.
  Эрида сразу поняла, о чем речь, и уклончиво сказала: - Все в жизни надо попробовать.
  - А как же...
  Эрида лениво растянула свои яркие губы в усмешке. Получилась почти прямая линия. - Неужели ты ничего не видишь, не замечаешь... Или не желаешь замечать?
  Она расхохоталась. - Чиста, Прекрасная Дева. - она опять расхохоталась. - Нечего сказать, чиста.
  - С ума сойти, - прошептала Касс.
  - Да вот, никто не сходит, - серьезно сказала Эрида. - А кентавр - это, пожалуй, действительно что-то новое... Молодец, подруга: кентавр - это тебе не Апол, общий любимец, заезженный-переезженный... Тут ты молодец...
  Касс открыла было рот, но Эрида перебила: - Вкусы у тебя... Странные, оказывается, у тебя случаются затеи...
  Взгляд соседки медленно и откровенно прошёлся по девушке, что называется, сверху донизу. - Прекрасная Дева Касс...
  - Да он только подвез меня...
  - Не разочаровывай меня, я тебя умоляю, - капризно протянула Эрида.
  - Может, мне другое нужно, - Касс говорила сначала, раздраженно, а потом даже с воодушевлением . - Может, я вообще, любви хочу. Настоящей, как в песнях. И все. И ничего больше.
  - Ишь ты, чего захотела! - не то удивленно, не то возмущенно протянула Эрида. - Любви... - Эрида помолчала и назидательно начала: - Вся наша жизнь...
  - Знаю, знаю, - перебила Касс и закончила: - Сплошная цепь неудовлетворенных желаний.
  - Вот именно, - отрезала Эрида. - Неудовлетворенных. - На слоге "Не" она сделала сильное ударение, а после этого слога выдержала паузу.
  - Ну и пусть, - сказала Касс. - Ведь я же не требую взаимной любви. Я только хочу настоящих чувств.
  - А ты бы лучше поработала с кентавром, - посоветовала Эрида. - Тут тебе и настоящие чувства, тут тебе и острые ощущения... А то ведь... - Эрида посмотрела куда-то в сторону. - Любовь, даже если она реальная, проходит быстро. Особенно, когда без взаимности...
  - Значит, ты это испытала?
  - Раз сто.
  - И все сто раз по-настоящему?
  Взгляды двух Прекрасных Дев: один - лучистый, другой - пронзительный, холодный, - встретились.
  Касс, в упор, прибавила: - И все сто раз без взаимности?
  - Слушай, что ты ко мне пристала?
  Яркие губы противницы размякли, потеряли обычные очертания и молча зашевелились.
  - Вампир, досыта наевшийся крови, - подумала Касс и отвела глаза.
  Она взяла в руки ключи от своего дома, добытые и принесённые эльфом. Хотелось уйти, отдохнуть от разговоров, наконец.
  - Все в жизни построено на случайном совпадении, - глухо сказала Эрида. - И любви поэтому может быть, сколько хочешь... И всегда, всегда - настоящая...
  Эрида покачала головой: - Но совпадение - оно на то и совпадается, чтобы быстро распадаться...
  - А добро и зло? Тоже совпадается-распадается?
  - Конечно, - легко сказала Эрида. Она опять была собой. - Калейдоскоп. Самый настоящий калейдоскоп: сейчас один рисунок, через секунду - другой, через две - третий. Да и вообще, - она пожала плечами: - Что это такое: добро, зло?
  - Да, вот именно, что?
  - А вот что. - Эрида облизнула губы. - Попадется мне из всех этих немощных...
  Она всем своим видом выразила презрение: - Один хороший... - Она не пояснила, что именно, зато сделала жест, не оставлявший сомнений: - Вот это и есть добро.
  Эрида опять облизнулась: - Губы что-то пересыхают последнее время. А окажется этот хороший...
  Она повторила тот самый, не оставлявший сомнений, жест: - Окажется он дурак дураком, да еще и вильнет хвостом - и нет его, пообщаться не с кем, лежу одна и все мое тело ноет...
  Эрида зло посмотрела куда-то в сторону: - Ноет мое бедное, несчастное тело от этих самых... Неудовлетворенных желаний... Вот уже и не добро, а зло.
  - Значит, по-твоему, человек живет только для того, чтобы удовлетворять желания своего тела?
  - А для чего ж еще, - снова легко сказала Эрида. - Человек - составная часть вселенной. Случайное совпадение. Добра и зла столько, сколько людей: у каждого свое. Вот сейчас явится наш Эрмс, и мы с Финой станем бессмертными. И это вроде бы будет добро, а на самом деле - случайное совпадение: ведь почему, за что? Именно мы, именно для нас. А ни за что: случайность.
  - Кстати, - непонятно, к чему, прибавила Эрида. - Позавчера я любила Эрмса, но была ему безразлична. Теперь он меня любит, но у меня с тех пор многое изменилось...
  Взгляд Эриды остановился: верно, она вспомнила что-то важное. - Ах, Баал меня забери - она с упреком покачала головой: - совсем забыла: у меня же сейчас свидание в Веселом Гроте...
  - Кто на этот раз? Уж не сам ли Рамтей?
  Эрида лихорадочно собиралась и потому не обратила внимание на иронию, просквозившую в голосе соседки.
  Она только пробормотала: - Нет, пока... Но и Рамтей никуда не денется... А теперь пока еще только...
  Эрида помолчала, но все-таки не отказала себе в маленькой приятности: - Никогда не угадаешь, кто.
  - Даже и не пытаюсь, - холодно сказала Касс.
  Несмотря на то, что Эрида, видимо, очень торопилась, она решила внести ясность. Голос ее звучал по обыкновению, тихо: - Ох, уж эти мне халдейские имена. Уэшеми, ну, поэт новый. - Улыбка вдруг сделалась чуточку кривой. - Тебе, насколько я понимаю, безумно понравилось вчера его выступление... - соседка тонко улыбнулась и уточнила. - До потери сознания...
  - Что означает это выражение "безумно понравилось"? - стараясь сохранять хотя бы внешнее спокойствие, переспросила Касс.
  Эрида уже думала о чем-то своем и последнего замечания вообще не слышала. Говорила она спокойно, медленно и немножко кокетливо: - Вчера умолял меня о встрече... Ах, да, вы же с Лоном раньше исчезли, вы же ничего не видели... Так что это был у тебя за обморок?
  Она еще что-то бормотала.
  Мир, на чем бы он там ни был основан, из чего бы там не состояла его мозаика, - мир окаменел.
  Остановилось движение. Застыло пространство. Замерло время.
  Сокрушительная волна накатила врасплох, да так мощно, что накрыла с головой. Волна не убила, даже не уложила наповал, только оглушила и сейчас же спала. Но плотная вода, вместе с грязью и тиной, осталась в ушах, заполнив пустоты внутри и вокруг гулкой, вязкой, быстро обволокнувшей все на свете тишиной...
  В образовавшемся вакууме Касс четко слышала громкое неритмичное биение своего сердца.
  
  
  Глава 10
  
  
  Жажда, жара, усталость, - это всё теперь уже не мучило больше. Изводило предчувствие невиданной неминуемой беды. Касс по-прежнему не понимала, как совладать с собой, как побороть страх перед надвигавшейся на неё тенью, но чем заняться дома девушка не знала тоже. Поэтому, даже не отворив входной двери, устремилась прямо к аэробилю. Не хотелось домой. Слишком уж скверным казалось одиночество взаперти сейчас.
  Что ж... Эрида солгать не может. Во всяком случае, до сих пор за ней такого не наблюдалось. Из всех известных Прекрасных Дев пока что только одна Касс преступила этот закон.
  А Уэшеми? Да что ей известно об этом человеке? Может, у них в Халдее вообще полигамия. Она почувствовала, как сама же передёрнула плечами. Неужели в природе могла возникнуть некая связь Уэшеми с Эридой? А почему, собственно, нет? Говорят, мужчины вообще, в принципе падки до порочных женщин. Даже, если это так... Да, это так и есть... Есть в пороке нечто притягательное, это уже, как будто, выяснили...
  Для кого бы то ни было... Но Уэшеми... Ха-ха, он-то чем отличается? Да, бесспорно хороший поэт, ну и что? Да и чем она-то, Касс, лучше Эриды. Увы, уже поняли и то, что ничем.
  Неожиданно Касс обнаружила себя у Веселого Грота. Она совершенно не думала, что направляется именно туда. Летела вперед... Машинально, не держа никакого курса, плыла по течению, куда глаза глядят... Совершенно бездумно пошла на спуск... Вот захотелось остановиться именно в этой конкретной точке. Где пожелала, там спустилась: ее дело. И только посадив свой аэробиль, сообразила: перед ней - Веселый Грот. Место, где Эрида обычно назначала свидания. И где совсем недавно Касс получила от Рамтея ожерелье Леги.
  Почему же она всё-таки попала сюда? Что за неведомая сила, независимо от сознания, принесла ее и заставила пойти на посадку именно здесь? Не справа, не слева, а тютелька в тютельку, перед темно-красными с вычурной позолотой дверьми Веселого Грота...
  Вот сейчас Касс войдет и увидит прижавшегося к Эриде партнера, и партнер этот окажется Уэшеми...
  Ну и что она сделает? Скажет ему: - Какой ты, оказывается, плохой мальчик, Уэшеми?
  Самый замечательный, самый удивительный, лучший в мире поэт...
  Скажет ему: - Я ждала тебя. Точно знаю: именно тебя, зеленоглазый халдей.
  Русоволосого юношу с изящно изогнутой верхней губой... Уж Эрида-то не упустит, не в ее правилах прозевать очередное приключение... К тому же, если представляется возможность кому-то насолить, особенно вероятной сопернице... Да ещё при желании конкурировать со всеми, а поэт из Халдеи хороший трофей... Красивый поэт с именем, похожим на шуршание дождя.
  Или, может, я ждала чуда. Долго, с надеждой, с трепетом. Четыре птицы взмыли в мелодии твоего голоса, и я поняла: тревожный свист их крыльев и есть то самое чудо. Длинно и слишком, до смешного красиво. Интересно, Лега ещё разговаривает так же цветисто или, в процессе очищения, поменялись и манеры русалки? Ах, ну причём тут Лега!
  Уэшеми. Касс посмотрит ему в глаза. Продолжительный взгляд и вопрос в упор, прямо в насмешливые зеленые глаза: - Неужели Эрида - это то, чего ждал и на что надеялся ты? Не обратил внимания на меня, не заметил моего порыва, но умолял Эриду о встрече?
  Касс горько усмехнулась. Кому дело до ее порывов! До ее надежд и душевного трепета?
  Да и ей-то что? Хоть кентавр, хоть Фина... Ей-то что до Эриды, со всеми ее... любвями...
  Но Уэшеми...
  Она посидела, не выходя из аэробиля, перед входом в Веселый Грот. Все там было наглухо, все там было закрыто от посторонних взоров.
  Солнце висело далеко на Западе, низко-низко, почти касаясь океана темно-оранжевой короной. Дневная жара уходила.
  Скоро зажгутся огни, - думала Касс. - И настанет теплый летний вечер.
  Теплый летний вечер всегда, сколько она себя помнила, ассоциировался с запахом мелких цветов маттиолы.
  - А правда, - подумала девушка. - Почему маттиола пахнет только в теплые летние вечера? Ни днем, ни утром, ни в прохладу, ни в жару, - только в теплые летние вечера... Все теплые летние вечера пронизаны ароматом маттиолы... И воздух становится густой, вкусный, волшебный... Необычный...
  Касс вздохнула и рывком оторвалась от плиты, на которой стоял аэробиль, а потом уже плавно стала набирать высоту, стараясь не думать. О том, что может быть, именно сейчас, в этот самый момент... Лучший в мире поэт с халдейским именем, Уэшеми, красивый, высокий, русоволосый юноша, обнимает рыжеволосую, тихую до зуда в позвоночнике, стареющую Эриду... Как Легу обнимал её возлюбленный... Опять, Лега! Ах, русалка... Зеленоволосая, зеленоглазая... Вот он что! Глаза Леги, изумрудные глаза Уэшеми...
  Эрида извивается змеёй, отдается снисходительно и, вместе с тем, - победно, самодовольно... Или по-другому? Злобно, с видом победителя, презрительно улыбаясь яркими губами... И при этом, думает о том, что ещё предстоит: о вечернем приключении с кентавром...
  Рамтей жил недалеко от гимнасий, на одиноком холме. Небольшой дом на отшибе. Небольшой двор, отгороженный от посторонних взглядов высокой стеной кустов шиповника. Их посадили настолько густо, что теперь листья кажутся сцепившимися насмерть.
  Откуда она знала, где живет Рамтей, Касс не помнила: кто-то когда-то, давным-давно, случайно показал ей это место, а поиск на экране аэробиля подтвердил адрес. Рамтей не Зев: никаких приемов, никаких показов по визу, а сплетни... Если они есть, то осторожные, смутные... Не сплетни - догадки, досужие домыслы.
  Когда аэробиль приземлился и Касс по узкому зеленому коридору между кустами пошла ко входу, сердце девушки забилось сильней. Она и сама не знала, чего ждет от этого посещения, только чувствовала его очевидную для себя необходимость. И знала еще, что где-то, в конце недлинной этой дорожки, ждет необычное.
  Касс нажала кнопку с правой стороны проема: в глубине дома откликнулся звонок виза.
  Экран для пришедших не осветился. Значит, его не включили на обоюдную связь. Голос Рамтея звучно произнес: "Да". Он, безусловно, увидел гостью на своём визе, но не удивился... Неужели ожидал её визита?
  Касс улыбнулась слепому окошку и сказала: - Могу ли я видеть тебя.
  Прекрасная Дева не предполагала ни тему, ни построение разговора, но надеялась: все произойдет само собой.
  Голос Рамтея так же звучно ответил: - Да, конечно, я рад.
  После этого стало тихо. Прошло, кажется, несколько минут, пока мелкие шажки не нарушили тишину. Что-то шаркало и кряхтело сначала поодаль, затем странные звуки, похожие на глухие стоны, постепенно приблизились и усилились.
  Дверь начала открываться, медленно, натужно. Касс стало не по себе. Неожиданно она догадалась: для того, кто находился там, за гранью, было тяжким физическим трудом тащить створку на себя. Это Рамтею-то? А, может, он заболел? Или чего-то опасался? Неужели у него такие рабы? Неужели у него вообще есть рабы?
  Когда вход, наконец, открылся, Касс стало не по себе еще больше: ее даже затрясло мелкой, рябью по телу, дрожью. Это не могло быть жилищем Рамтея.
  Гостья еще раз посмотрела вперед. Перед ней был пустой, длинный и мрачноватый коридор. И во всю длину его не обнаруживалось ни одного живого существа. Создавалось впечатление, что дверь оттаскивалась сама собой и сопротивлялась тоже сама себе.
  Только, спустя некоторое время, дряхлый голос прокаркал откуда-то снизу: - Угодно ли Прекрасной Деве войти к Рамтею?
  Касс опустила глаза.
  Прямо перед ней сопел, круто задрав несуразную голову, старый маленький гномик в огромных, не по росту, башмаках. Вот он, раб Рамтея. Значит, справедливый Рамтей всё-таки держит рабов... Уродливая голова гномика едва доставала до бедер Касс: ему пришлось отступить, чтобы видеть ее лицо. И с видимым напряжением удерживать в маленьких ручках веревку, которую створка тянула к статусу кво.
  - Да, пожалуйста, - почему-то шепотом попросила Касс.
  Гном молча посторонился и пропустил ее в дом. Кряхтя и шаркая ногами, он еще несколько минут тащился впереди.
  Наконец, он, по-прежнему, со стонами, натужно пользуясь точно такой же веревкой, открыл еще одну дверь в конце коридора.
  Касс вошла и теперь окончательно замерла, ещё больше, чем минуту назад, пораженная открывшимся видом.
  Перед ней был просторный, светлый, отделанный в белых и жемчужных тонах зал. Обстановка и убранство выдавали пристрастие к роскоши, аристократизм и, безусловно, определенный вкус. Чего-чего, но первых двух качеств она почему-то не ожидала от Рамтея. Удивительно уживались, оказывается, в этом человеке явный, просто-таки, бивший в глаза аскетизм с пристрастием к роскоши. Странно это нелепое соседство в одном доме мрачного коридора с бело-жемчужным залом. Не в насмешку ли сочетается аристократизм хозяина с гномом, который впускает в дом посетителей, натужно таща ручку за неприглаженную веревку.
  В двух шагах, ожидая гостью, не скрывая наслаждения произведённым на неё впечатлением, стоял сам хозяин.
  А в углу, на необъятном ложе странной ромбической формы, удобно, безo всякого смущения устроился тот самый кентавр, на котором Касс с большим удовольствием проехалась сегодня по Парнасу.
  - По крайней мере, становится понятно, откуда у Рамтея оказалось ожерелье, - мелькнуло в голове.
  Рамтей учтиво поклонился и предложил девушке устраиваться на ложе, уже приготовленном для нее напротив кентавра. Тот заметался на месте, едва только увидел свою недавнюю наездницу и узнал ее.
  - Это Горн, - без комментариев представил кентавра Рамтей. Объяснять гнома и парадное веревочное вступление он, похоже, не считал первостепенной необходимостью.
  - Мы знакомы, - улыбнулась Касс, тоже ничего не объясняя. В свою очередь, не без легкого злорадства девушка наблюдала удивление на лице хозяина, а затем быстрый подозрительный взгляд в сторону кентавра.
  Она устроилась, по-свойски улыбнулась сначала Горну, потом Рамтею. Отщипнула виноградину: поднос с фруктами и напитками ждал на столике, примыкавшем к ложу. Касс заметила, что такие же подносы стояли и перед мужчинами... О, Творцы! Это вот только что она мысленно назвала кентавра мужчиной!
  - Я рад видеть тебя, Прекрасная Дева, - нарушил молчание Рамтей. Очевидно, он был ошарашен появлением гостьи и не знал, ни о чем говорить с ней, ни как себя вести в её обществе...
  Касс вежливо улыбнулась, рассеянно обвела комнату глазами. И опять обнаружила нечто, достойное удивления. Что ещё за сюрпризы ждут её в этом доме?
  Прямо перед девушкой, слева от входа, на стене висел огромный, во всю стену ковер. Рисунок его изображал сцены из жизни владыки и его семейства.
  Сцены, которые не льстили ни Зеву, ни Эре, ни их детям.
  Рамтей, переглянувшись с Горном, с улыбкой следил глазами за реакцией гостьи. Она же не могла глаз оторвать от этого ковра.
  Идеей рисунка было Зло.
  Порок владел каждым членом могущественной семьи, сидел в каждой нитке ткани, светился в глазах, выступал на губах, обретался в лицах и руках каждого из людей, изображенных на ковре.
  В центре выткано породистое лицо Зева. Какой мастер сумел так тонко поймать и передать выражение властителя? И ведь ковер - не картина, не скульптура: ведь его же не писали, не лепили - ткали...
  Самодовольство, сладость и, одновременно, - неуловимая досада разлиты в глазах владыки. Хитрое раздумье, упрямое желание без проблем взять свое: перед ним, скрыв под опущенными веками гневные искры в глазах, потупила голову Эньюэ.
  Эньюэ, тоже из Прекрасных Дев, когда-то была подругой Арса, потом что-то случилось, она на время потерялась из виду, затем появилась опять. Ходили слухи, что они с Арсом так и остались друзьями; поговаривали, что склонна Эньюэ к тем же шуточкам над другими, вернее, издевательствам, служившим развлечениями Арсу. Изображение девицы, во всяком случае, выдавало и жестокость, и хитрость, и распущенность, и, между прочим, - то, что стоять вот так перед Зевом особой радости ей не приносило.
  А вот и Арс: бледный, холодный, мрачный. Его обуревают жестокость и плохое предчувствие: вот-вот отнимет его собственность, его принадлежность, его игрушку проклятый отец. В наглых, отважных глазах непослушного сына выражен и страх перед Зевом, и насмешка над ним... По минимуму - насмешка.
  Рядом с Арсом - обмякший, замкнутый, озлобленный и, конечно, по обыкновению, пьяный Фест.
  С другой стороны от Зева Фина и Эра. Лица обеих изуродованы судорогами гнева и безуспешными попытками хоть немного этот гнев скрыть. В ярко-синих глазах Фины ненависть и стыд: да, пожалуй, это действительно глубоко запрятанный стыд. За отца? За братьев? За глупую, ревнивую, злую мать?
  Такой изображена Эра с крепко сжатыми, одинаково белыми руками и губами. Дай ей только волю, она бы всех сейчас передушила. Видно, ей хочется наброситься сейчас на ненавистную Эньюэ, рвать новую соперницу, кусать, терзать - до крови, до смерти. А заодно обругать, избить, уничтожить сына, который притащил во дворец этот очередной соблазн для Зева. Привел красотку, прекрасно зная нрав своего отца.
  Касс перевела изумленный взгляд на Рамтея.
  - Это выткала Рахел, - с готовностью пояснил тот. - Из-за этого ковра Фина её возненавидела больше всего. Скажу даже: для меня оказалось достаточно сложным его спасти. Собственно, в конце концов, я просто вытащил ковёр из огня...
  - Я потрясена, - выдавила Касс и напрямую спросила: - Рахел у тебя? Нужна ли моя помощь? Я готова оказать тебе любую услугу, Рамтей.
  - Она в безопасности, - гордо сообщил Рамтей. - Еще ночью я отправил ее... Далеко. - он улыбнулся: - Но все равно, благодарю. Я рад.
  - Я слышала, если раз в году они не пройдут обязательную профилактику, то постепенно, рано или поздно полностью превращаются в свое низшее...
  Касс замялась, безуспешно стараясь не глядеть на кентавра. Она мысленно пыталась построить фразу без обиды для него... Все, что вертелось в голове, высказывать Горну ей казалось, по меньшей мере, неуместным. Но Рамтей терпеливо ждал, и она решилась.
  - Например, Рахел, если я правильно понимаю, в конце концов, превратится в гигантского... - Касс содрогнулась и упавшим голосом закончила: - Паука?
  - Зато будет свободна, - отрезал Рамтей.
  - Значит, это правда?
  - Насколько я знаю, необязательно, - смягчился хозяин. - Зависит от обстоятельств, организма...
  - Лучше умереть, чем такая жизнь, - вставил Горн.
  - Умирать никому не хочется, - возразила Касс. - Кстати, правда ли, что Эрмс сегодня ездит по Посейдонису, предлагает всем Асклепиево бессмертие.
  - Да, он был у меня... - улыбнулся Рамтей. - С сегодняшнего утра я бессмертен.
  Он сказал это просто, как можно говорить о завтраке, поклонился и усмехнулся: - Если верить, конечно, Асклепию и Эрмсу...
  Касс молча уставилась на гиганта: в его внешнем облике, вроде бы, ничего не изменилось.
  - Я вижу, Прекрасную Деву это удивляет... - протянул Рамтей.
  - Признаюсь.
  - Что же именно удивляет тебя?
  - Не знаю, - ответила Касс. - Мне казалось, ты хотел уйти...
  - Уйти - это для слабосильных! - гордо заявил атлет. - Нет, я так легко не уйду. Ему, - он грозно и с ненавистью вскинул подбородок к изображению на ковре брата: - ему так легко от меня не избавиться! Прежде всего, я заставлю его заплатить за все свои удовольствия... Чтоб платили не дети, не жена, не красавицы - он сам!
  Касс поразилась виду Рамтея. Обычная бесстрастность его испарилась. Глаза горели. Великан тяжело дышал.
  - Разве в наслаждениях смысл жизни? - тихонько подыграл кентавр.
  - Лон говорит, что смысл жизни в красоте, - прошептала девушка.
  - Нет, - уверенно сказал Горн. - Смысл жизни в страданиях. Только страданием можно постичь...
  Кентавр покивал головой, как будто поддакивая сам себе, и закончил: - Только страданием можно искупить...
  - Передай своему Лону, пусть стишки пишет, - презрительно бросил Рамтей. Выступления кентавра он, казалось, и не заметил.
  - Тогда в чем? Правда, в страдании? А, может, наоборот, в счастье? Или, в любви? - С надеждой спросила Касс. На каждое ее предположение Рамтей отрицательно качал головой.
  - В чем же? - настаивала она. Казалось, вот-вот - и он ответит на тот самый главный вопрос, который мучил ее все это последнее время.
  - В бунте. - Рамтей произнёс это слово отрывисто, как выплюнул.
  Он приподнялся, взял с подноса трубку и стал раскуривать. По комнате поплыл сладковатый запах трубочного табака.
  - Мир устроен так, - с наслаждением затянувшись, тихо говорил Рамтей: - что в его основе лежит справедливость. Справедливость распределения сил стягивает между собой атомы, вращает планеты, гонит куда-то галактики... Справедливость взращивает растения, выбирая к жизни самые лучшие... Справедливость поддерживает огонь жизни. Справедливость царит над зверями в лесу, заставляет их подчиняться определенному порядку...
  Рамтей опять затянулся и продолжал: - И только в отношениях между людьми справедливость чаще всего беспомощна и бесполезна.
  Касс взглянула на Горна: тот сидел, пригорюнившись. Ему, видимо, очень хотелось изменить отношения между людьми.
  - Почему-то ситуация всегда складывается в пользу того, кто меньше всего этого заслуживает. Ничтожества властвуют над гениями... Бездари над талантами... Чем ничтожней человек, тем знатнее слывет... Чем бессовестней - тем большим богатством обладает... Чем меньше достоин славы - тем знаменитей...
  Рамтей передохнул, подумал, затем твердо посмотрел перед собой и подытожил: - Смысл жизни в сопротивлении. Только, когда справедливость станет основой отношений между людьми, необходимость мятежа отпадет, - тогда, возможно, возникнет другой смысл...
  Рамтей взглянул на Касс, словно, в поиске подтверждения: - Возможно, это будет любовь. Возможно. А пока... Пока что я - единственный на всей Гее, - тихо и медленно сказал Рамтей, длинно растягивая последние слова: - Единственный, кто поможет слабому. До тех пор, пока у меня есть возможность спасти от истязаний хотя бы одну такую Рахел, я не могу позволить себе уйти, оставить несчастных один на один с братцем Зевом... И гвардией Баала... С Легой вот не получилось, не успел... Но я хочу справедливости для всех: и для тебя, и для него, - Рамтей кивнул на притихшего кентавра, - и для гнома...
  Рамтей кивнул куда-то в сторону. - Пусть хоть самого, я думаю, тебе показалось, ничтожного... Но я когда-то спас его и в награду получил верного друга... Может ли кто-нибудь из наших знакомых...
  Рамтей презрительно улыбнулся и закончил: - похвастаться верным другом?
  Он покачал головой сам себе в ответ. - Ну, и пусть впускает гостей, если ему так хочется...
  Рамтей глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Ресницы его были пушистые и короткие. Совсем не вязались ресницы Рамтея с его речами.
  - И я добьюсь когда-нибудь этой справедливости... - внушительно сказал он: - хоть это изнурительная, долгая и тяжелая работа... Мне только нужно время...
  Он вздохнул и блаженно протянул: - Бессмертие! Теперь спешить некуда: раньше ли, позднее - но справедливости...
  В глазах Рамтея засверкали молнии, он воодушевился. Где-то в недалеком будущем он уже видел победу: - я имею в виду, той самой высшей справедливости, которая только может установиться в отношениях между людьми, я добьюсь.
  Касс неосознанно чувствовала во всем услышанном неуловимый подвох, но не могла найти возражений, да и не знала, имело ли смысл какое угодно возражение.
  Пока она думала, а Рамтей и Горн молча курили, на одной из стен вспыхнул экран виза, а на нем - изображение Зева.
  - Я желаю говорить с тобой, брат, - требовательно и монотонно повторял Зев. - Прошу тебя ответить. Прошу тебя ответить.
  Рамтей кивнул Горну, тот быстро поднялся, в свою очередь кивнул Касс на прощанье, и одним прыжком оказался в дверях. Убедившись, что кентавр исчез, Рамтей включил виз на связь.
  Зев, не веря своим глазам, уставился на Касс. На дне его глаз тяжелыми искрами вспыхивал накопленный за последние дни гнев.
  - Прошу простить, - отрывисто сказал Зев. - Я и не предполагал, что ты тут... - Он выразительно кивнул на Касс и задумался, подыскивая нужное слово. Потом, найдя, перевел взгляд на Рамтея и громко сказал: - Занят?
  - Я всего лишь твой брат, - заявил Рамтей. - Но еще не ты, пока что.
  Касс заметалась, порываясь выйти, но Рамтей остановил ее движением руки и обратился к Зеву: - Тебе что-нибудь нужно?
  - Машина эта... Которая сбежала от Фины, у тебя?
  - Нет, не у меня. Но я ей помог.
  - Я и не сомневался: твоих рук дело.
  - Я и не скрываю: моих рук дело.
  Оба говорили отрывисто, голоса их были похожи. Даже молчали они похоже, одинаково набычившись.
  - Чего ты хочешь?
  - Справедливости.
  Рамтей явно не успел отойти ещё от собственного монолога.
  Зев захохотал. Он долго и визгливо смеялся, с надрывом, то страшно всхрапывая, то задыхаясь. Потом смолк. Пробуравив Касс глазами, он резко оборвал свой смех и жестко сказал: - Врешь, братец. Власти ты хочешь, - он перевел взгляд на Рамтея и повторил: - Власти!
  Рамтей презрительно усмехнулся краем губ.
  - А я говорю - власти! - взревел Зев. - А про справедливость - дурочкам, - он кивнул на Касс, - хорошеньким рассказывай! Я-то всегда знал. И про зависть про твою: у меня - семья, женщины, слава. У меня, - Зев усмехнулся, - Эдем. Я - властелин. А ты, - Зев опять усмехнулся. - Всего лишь - брат. Вот оно, все рядом, а не ухватишь: брату принадлежит. Думаешь, не знаю? Знаю, и даже сочувствую, но - не всем дано.
  Зев помолчал для внушительности. - Так ты на мелкие подлости? Племянницу обкрадывать?
  Он подождал ответа. Рамтей молчал, до боли сжимая кулаки. Наконец, он сказал: - У тебя ведь и не могло возникнуть другого объяснения... Ты и не мог понять иначе.
  Зев повернулся к Касс и стал рассказывать ей: - Слетал милый братец на Запад. Нашел племя дикарей неподалеку от Чолулы. Научил жениться, научил разводиться: как же варварам без брака и развода? - Зев развел руки. - А потом, глядишь, - там появилась религия. И кому бы ты думала, поклоняются дикари? Богу Солнца, Ра! - тут же выпалил он, даже и не думая дождаться ответа.
  Глубоко вздохнув, говоривший продолжал: - Слетал братец и на Восток. Повещал небезызвестному Множеству Темноволосых Братьев... Уже и там Бог Солнца, по имени...
  Зев сделал паузу, как бы предложив Касс угадать это имя, но опять, не выдержав, пока поспеет ответ, проорал: - Ра, конечно. Ра!
  Властитель Геи несколько раз с восхождением громкости повторил: "Ра!". А потом сказал, обращаясь к Касс: - Ты только погляди на этого Бога Солнца.
  Касс послушно перевела взгляд на Рамтея: тот стоял бледный, со сцепленными зубами и сжатыми кулаками.
  - Ты закончил? - глухо спросил гигант, когда брат, наконец, замолчал.
  - Почти, - нагло ответил тот. - Я закончу, когда сочту нужным. А пока предупреждаю: если ты не прекратишь мне палки в колеса...
  Зев заорал изо всех сил: - К Баалу на перевоспитание! Хоть брата, хоть кого!
  - Спасибо, что предупредил, - усмехнулся Рамтей, глядя тому прямо в глаза. - Разреши и мне предупредить тебя, в свою очередь...
  Зев молча ждал.
  - Один из твоих же сыновей однажды скинет тебя с твоей высоты.
  Рамтей полюбовался эффектом и злорадно продолжал. - Я это знаю точно: предсказывает кое-кто, кому можно верить. Не верить нет оснований.
  Рамтей саркастически усмехнулся и махнул рукой: - А кто именно видел и что конкретно видел - не скажу. И не скажу, ни когда, ни от кого, ни способа избежать. Думай, жди и мучайся.
  Заявив это, Рамтей незаметным броском выпрямил руку с переключателем прямо в лицо Зеву. Затем он сквозь зубы презрительно швырнул в том же направлении: - А ведь мог, когда ты родился, ведь так легко мог свернуть тебе шею...
  Выстрелом прозвучал щелчок. Рамтей отключился.
  Когда экран стемнел, великан устало поежился и, обхватив руками голову, опустился на свое ложе. Потом раскрылся, чтобы в упор посмотреть на гостью. Во взгляде Рамтея сквозило удивление, будто он хотел сказать: - Почему ты все еще здесь? Разве тебе непонятно, что пора оставить меня, наконец, одного?
  Касс встала. Во время короткого прощания, она поняла, что правильно разгадала взгляд хозяина: он был рад избавиться от ее присутствия.
  Неужели Зев прав, думала Касс. Вопрос этот не давал ей покоя всю дорогу домой. Неужели Рамтей действительно хочет только власти? Нет, это не могло быть так. А почему не могло? Только потому, что Рамтей симпатичен ей? Или потому, что окутан неким ореолом... Загадки? Тайны? Героизма? Что-то в нем притягивало ее... Но и в Эриде что-то притягивало ее... И в Орфе... Даже, пожалуй, в изображении Эньюэ... Опять же - порок? Необычность? Непохожесть на других? Нет, все равно, Зев не мог быть прав.
  Только войдя в свой дом, Касс поняла, как сильно устала и проголодалась. Когда она ела последний раз? Вчера у Эры? Или только пила? Утром у Лона она выпила чашку шоколада перед тренировкой. Лон считает, ясновиденьем предпочтительно заниматься на голодный желудок, желательно, после легкой дозы возбудителя...
  Не включив света, девушка пошла прямо на кухню. Сделала лёгкое освещение плиты, чтобы хоть что-то видеть. Достала остатки позавчерашних пышек, соленый эллинский сыр и съела, стоя тут же на кухне и запивая фруктовым нектаром.
  После этого, Касс вернулась в комнату и опустилась на ложе. Она легла на спину, заставила себя расслабиться и стала дышать глубоко и размеренно, усердно соблюдая все правила, установленные Лоном. Значит, не все. Значит, для разнообразия попробуем в сытом виде... В сытом виде и никакого возбудителя. А, может, стоило выпить чашку шоколада... Ладно, попробуем по-своему, не выйдет, так не выйдет. При этом скомандуем по Лону, медленно, размеренно: "Раз - два, вдох - выдох". Ведунья командовала сама себе и думала о Рамтее, пока, наконец, не сконцентрировалась достаточно хорошо. Теперь она могла долго и непрерывно удерживать в сознании четкий образ атлета.
  
  ...Сама Гея встала на дыбы. Началось ли это обычное землетрясение или тот самый катаклизм, который предсказывали Лон и Ноэл, Касс не знала. Видение напоминало страшный фильм и с каждым кадром, с каждым звуком фильм становился все ужаснее и жутче.
  Казалось, встала на дыбы сама Гея. Попеременно, то горячий, то ледяной воздух с гулом рвался куда-то, шум отдавался в ушах. Вдобавок, нещадно свистел ветер. Временами переходил на заунывный вой, бился, резко меняя направление.
  Где-то вдали с мощным размахом раскачивался горизонт.
  Две горы, между которыми в этот момент пролетал аэробиль, вдруг потеряли твердость очертаний. Как бумажные, шатались, мотались, дрожали и скрежетали глыбами и камнями.
  На самом деле, все потеряло твердость, места и свою обычную повседневную уверенность. Гея судорожно изламывалась: исполинское больное существо в горячке. А с существом металось все живое и неживое, что обреталось на обезумевшем теле.
  Аэробиль шарахался от одной смерти к другой. Сцепив зубы, Рамтей, выжимал из легкого суденышка все, что мог, но ветер сотрясал кораблик, как ребёнок трясёт погремушку. Горы бросили на беглеца всю свою мощь: швыряли в него отколовшимися скалами, стреляли выдранными с корнем деревьями, обдавали ледяными брызгами потоков. Природа кинулась на аэробиль врукопашную и избивала, беспощадно, немилосердно, не давая ни передохнуть, ни даже увернуться.
  К тому же, померк свет: сначала посерело, а потом стало совсем темно. И сделалось трудно дышать: воздух заполнился пылью, горячей, густой, черной. Наконец, в моторе что-то задребезжало и взорвалось. Аэробиль начал падать. В это время горы дали очередной крен и аэробиль звонко стукнулся крылом о твердое. От сильного удара Рамтей раскинул руки и потерял сознание.
  Гигант очнулся от боли, которая мучила его и одновременно баюкала. Он не мог ничего видеть, но не это стало самым страшным. Самое страшное было то, что Рамтей оказался не в состоянии шевельнуть ни ногой, ни рукой: неведомые силы насмерть приклеили его к опоре.
  Скорее всего, это являлось скалой: атлет чувствовал себя прижатым спиной к чему-то твердому. Впереди же и внизу ощущалось открытое пространство. Рамтей не мог видеть: оставалось по-прежнему темно.
  В голову пришла одна-единственная догадка, одно-единственное объяснение происшедшему: во время удара пилота выбросило из аэробиля в эту мелкую нишу, а руки и ноги завалило камнями.
  Все еще живой, но беспомощный, как младенец, могучий исполин Рамтей не имел возможности пошевелиться, потому что висел, самой природой прикованный к скале над бездонной черной пропастью.
  Должен был пройти не один день, пока его разыщет Фест. И еще дни и дни, пока Зев решится, наконец послать помощь.
  Напоследок, Касс услыхала странный клекот и шелест. Уже на выходе из транса она поняла: это летел неведомо откуда взявшийся огромный орел... Летел, почуяв легкую добычу, прямо на Рамтея...
  
  Как предупредить брата Зева, Касс не знала. Да и что она могла сказать ему: "Никогда в жизни не летай больше"? Да он просто посмеется над ней. Надо рассказать, что она видела, а он пусть решает сам.
  Но ведь, если он поверит, то потом все время будет ждать, мучиться... Сам же бросил Зеву: "Думай, жди и мучайся".
  Рамтей не Зев: он силен и, возможно, примет правильное решение, располагая сведениями заранее... Опять-таки держаться подальше от аэробиля? Каким бы оно ни было, это будет его решение! Скорее всего, он в самом деле просто посмеется над ней... Что ж... Все-таки, она должна рассказать... Или лучше не надо ему знать? Хотела бы она сама ведать, когда и каким будет ее конец? Или, наоборот, не хотела бы?
  После мучительных размышлений Касс решила позвонить Рамтею и без обиняков рассказать ему о своем видении, предупредив, что она ни в чем не уверена... Девушка набрала номер и несколько минут говорила в пустоту, просила Рамтея ответить ей. Но гигант не отвечал: не желал разговаривать, а может, его не было дома.
  Вообще-то стоило все хорошенько обдумать. Все, что Касс увидела, услышала и прочувствовала за последние дни.
  Она попыталась вспомнить, с чего все началось. Было ли началом видение Лона? Предсказание Ноэла? Встреча с титаном Рамтеем в Веселом Гроте? Разговор с Легой? Знакомство с Уэшеми?
  Ах да, вот оно что: Уэшеми... Касс вспомнила певца и мгновенно опять заныло в низу живота, заколотилось в груди. Значит, вот так это бывает... О чем бы ни думала она, мысли ее все равно переключались на Уэшеми... Интересно, сам он сказал бы Рамтею или промолчал...
  Принять бессмертие или отвергнуть? В красоте смысл жизни, поёт Лон. В борьбе, утверждает Рамтей. В случайности, бормочет Эрида. В страдании, вздыхает кентавр Горн. В высокой любви эго, говорила Лега. Или, не в том, не в другом и не в третьем, а в чем тогда?
  Поделитесь раздумьями, Прекрасная Дева Касс, скажите честно и сосредоточенно: "В любви, конечно, в любви". Ах, до чего же неприятно прослыть сентиментальной. Это ведь Лоновская строчка: "А о любви молчать, молчать, молчать..." Можно ведь и молчать глубокомысленно...
  "Для чего все?" - Касс чувствовала, как гложет её неясная тоска. Зачем и кто все это придумал? Придумал и воплотил? Создал... Неужели... Случай? Это не мог быть Случай, ведь на то он и случай, чтобы его нельзя было предвидеть... Предугадать... Жизнь, смерть, добро, зло - это происходит для чего-то и почему-то... И подчиняется конкретному закону... Конкретным законам... Зачем я пришла в этот мир? Что-то исполнить? Понять? Искупить? Нет, не случайно, нет, не просто так - для чего-то. Нужного и определенного.
  А потом она, обмирая от смутных предчувствий, опять вспомнила: "Уэшеми". Теперь она ясно видела образ поэта: тот играл на тере и пел высоким голосом, бившимся у него в горле и у нее в душе.
  Про правду и ложь, про суету и про четырех птиц, которые умирают от обмана, улетают от обиды. Умирают только потому, что кто-то кого-то обманул... Исчезают только потому, что кто-то кого-то обидел...
  А, может, это и есть то самое, тот самый высший закон и смысл? Честь и жалость, которые умирают от неправды? Совесть и верность, которые улетают от обиды?
  Уэшеми, безусловно, знает... Да, Касс уверена: для него очевидно нечто такое, что неведомо всем остальным... Какая-то тайна открыта только одному ему.
  Но причем тут Эрида? Это не могло быть настолько примитивно, это не вязалось с ним. Ведь не мог он от безделья, от тоски, от скуки? Неужели, мог? Неужели, нельзя иначе и плоть требует своего?
  А потом неожиданно пришли покой и тепло.
  "Настоящая любовь спокойна и светла", - вспомнила она слова Орфея. - Ах, прости, Орф. Ты - еще не ты. Тебе еще только предстоит стать Орфеем, а вот тогда...
  И, уже засыпая, радостно подумала: неважно, что считают другие. Лон, Рамтей, бессмертие, справедливость, гармония - все это прекрасно, но не для всех приемлемо одно и то же. У каждого свои дороги. И у нее своя. Вот-вот она разберёт паутину своих путей, вот-вот догадается, куда идет и зачем.
  Впрочем, одно Касс в результате поняла: она, правда, не знала точно, наяву ли поняла, или это ей уже приснилось. Но, во сне или наяву - не столь важно. Важнее всего лично для нее, цель, причина и смысл ее персонального существования - не вдохновлять, не бороться, не наслаждаться и не страдать, а любить. "А о любви молчать, молчать, молчать"... Вот пусть Лон и помолчит, она же будет бесконечное количество раз, на все лады повторять, петь, примерять к себе это слово. Она будет холить и лелеять свою любовь.
  К Уэшеми.
  
  
  Глава 11
  
  Кассандра, разумеется, не собиралась подсматривать, но так уж получилось. Вышло совершенно случайно, само собой. Заметив брата, царевна почему-то не сразу решилась окликнуть его, поэтому выдавать своё присутствие теперь было неловко. Глазеть в таких ситуациях тоже, наверно, неудобно, даже, пожалуй, непристойно... Но что делать? Исчезнуть? А этого как раз очень не хотелось. Любопытство держало на месте крепко.
  Она не знала Париса в детстве, разве что только из своих видений, а теперь он внезапно возник в реальности. Появился откуда-то с холмов Иды незнакомый взрослый мужчина и оказался ее братом. Нет, Кассандра не могла исчезнуть, не желала и открыть своё присутствие: он слишком интересовал ее.
  И девушка все смотрела и смотрела. Сколько прошло времени, она не знала, но чувствовала, что прячется довольно долго. Исподтишка, царевна следила за старшим братом, не отваживаясь пока открыться ни словом, ни движением.
  Спектакль, который наедине с собой разыгрывал Парис, казался Кассандре трогательным и, конечно, очень смешным: охорашиваться перед зеркалом пристало гетере, но мужчине? Тем более, царевичу, пусть даже он прекрасен. Ах, как хорош собой оказался он наяву, этот украденный в первую неделю своей жизни, найденный только сегодня брат.
  Тот же довольно улыбался, разглядывая в зеркале себя, вчера еще безвестного пастуха, сегодня - обожаемого Илионом царского сына. О, каким счастьем улыбнулось ему это "сегодня", взметнув на высоту героя, победителя игр, любимца всей Трои! Парис упивался каждым моментом этого сказочного дня. Внезапная слава приводила его в восторг. А невиданная роскошь... А царские одежды... Вчерашнему пастуху определенно нравились шелковые, расшитые золотом шаровары, изящная золотая диадема... Особенно - центр, украшенный семью рубинами, которые мерцали и переливались так, будто их насчитывалось не семь, а семьсот семьдесят семь...
  Новоявленный царевич прилаживал к плечам шкуру, которую сам несколько дней назад содрал с побежденного им леопарда. И с тех пор, время от времени, придавая своему лицу значительное выражение, не забывал повторять: "Этот леопард расстался со своей одеждой в честной борьбе".
  Шкура живописного хищника символом мужества и героизма гордо красовалась на атлетическом мужском теле. Только раньше Парис связывал ее обыкновенным кожаным шнурком. Шнурок этот, подаренный нимфой Юноной, валялся сейчас в углу. Простой подарок возлюбленной пастуха уже заменен застежкой, достойной царевича. Леопардовую шкуру скрепила надменная драгоценная брошь: огромный, в виде львиной головы, лунный камень, оправленной бриллиантовой крошкой.
  Парис еще раз осмотрел себя в зеркале, рассмеялся от удовольствия. Но тут же, заглянув туда поглубже, обнаружил, наконец, притаившуюся в уголке Кассандру. Принц нахмурился: сознание того, что чьи-то глаза видели его кривляния, особой радости не доставляло. Но ведь это сестра. Единственная во всей троянской толпе, кто узнал в пастухе царевича. Да и, говорят пастухи, она, бедняга, слегка не в себе... Обижаться на нее долго не подобает. А если и попытается потом рассказать, кто ей поверит!
  Парис весело, как ни в чем ни бывало, обернулся. С улыбкой приблизился к царевне, обнял, легко оторвал от пола, закружил девушку в воздухе вокруг себя. Кассандра без сопротивления поддалась его веселью. Только что она боялась пошевелиться, а теперь с хохотом отдавалась теребившим ее сильным рукам. Он осторожно опустил царевну на пол, обхватил её плечи, подвел к зеркалу. Обнявшись, брат и сестра рассматривали один другого, молодые, стройные, черноглазые. Оба румяные, задорные, полные жизни, эти двое были во всем под стать друг другу.
  Вдруг Кассандра вздохнула.
  - Почему нельзя, чтобы всегда все оставалось легко, приятно, спокойно... - прошептала она. - Хочу, чтобы этот момент продолжался вечность.
  - Удивительно: ведь я именно сейчас размышлял об этом, - согласился Парис. - Подумать только, еще утром я был простым пастухом, и вдруг... Я...
  Он бросил на себя в зеркале еще один взгляд, быстрый, украдкой, а потом - осторожный, как будто испытывал её, - на сестру. Затем недоверчиво произнес: - Я - сын царя.
  В его взгляде шевельнулось беспокойство: - Скажи, Кассандра, правда ли это? - взмолился он. - Не может ли то, что происходит сейчас со мной, оказаться насмешкой? Злой шуткой? Сном?
  - Ты - сын моих родителей: царя Трои Приама и его жены Гекубы, - четко выговорив каждое имя, подтвердила девушка. - Ты - мой брат Парис. Все это время, с самого твоего исчезновения из дворца, родители оплакивали тебя. Сегодня они счастливы.
  - А ты? - прошептал Парис. - Ты тоже оплакивала меня?
  - Я всегда понимала, что ты жив.
  Кассандра повела плечами. Ему показалось, ей стало зябко. - Я всегда чувствовала, что настанет сегодняшний день, и ты явишься во дворец, и я тут же угадаю, кто ты... И мне поверят...
  - Скажи, а как ты... знаешь?
  Он шепотом подчеркнул это слово: "Знаешь".
  - О Аполлон, не безразлично ли это? - она скорчила досадливую гримаску и небрежно произнесла: - Ведаю, да и все тут.
  - Послушай, - он посмотрел на нее, будто его внезапно осенила странная мысль. - Послушай, раньше... Я иногда разговаривал с другими... - Парис чуть-чуть замялся. - ... другими пастухами... Правда ли, - он опять перешел на шепот. - Правда ли, что тебя полюбил сам Аполлон?
  Кассандра не отвечала, с напрягшимся лицом глядела куда-то в сторону.
  - Правда ли, что это его дар тебе - ясновиденье? - не замечая ее смущения, спрашивал брат. - Правда ли, что ты отважилась, - царевич шептал тревожно, но еле слышно, очевидно, боялся расспросами навлечь на себя гнев Бога, - осмелилась отвергнуть Его любовь?
  - Не спрашивай меня, - попросила Кассандра.
  - Значит, правда, - выдохнул он. - Но почему?
  - Что - почему?
  "Интересно, всегда ли настроение моей сестры меняется так легко", - подумал Парис. Теперь в её голосе вдруг послышался сарказм, а там и раздражение.
  - Что - почему? - с иронией повторила царевна. - Почему он полюбил меня? Почему сделал вещей? Почему я отвергла его любовь?
  - Тише, - перебил Парис. Ему стало откровенно не по себе. - Вдруг Он слышит? - И царевич приподнял вверх брови, беззвучно объясняя этим жестом, кого именно имеет в виду.
  Кассандра в упор осмотрела брата с ног до головы и насмешливо кивнула: - Конечно, слышит: он же - Бог.
  - Неужели возможно отказать... Ведь он привлекательнее всех на свете... Сам Аполлон... Не понимаю, - сокрушенно шептал Парис. - Или он не показался тебе в своем настоящем облике?
  - Я видела Аполлона: он действительно очень красив, - просто ответила Кассандра. Слушая ее, наблюдая ее спокойствие, можно подумать, что увидеть Бога для смертной девушки - нечто, само собой разумеющееся.
  - Но только я хочу настоящей любви, - задумчиво продолжала царевна. - Человеческой, а не божественной... А иногда...
  Рот и глаза ее одинаково округлились: - Иногда я даже думаю, что уже люблю кого-то, незнакомого, спрятанного... Мне нужно только найти, угадать, раскрыть... Я пытаюсь вспомнить его образ, напрягаюсь, вспоминаю мучительно, прикладываю все свои усилия, но почему-то вспомнить не могу... Знаю только, что это он. Тот самый, которого я люблю... Давным-давно, целых сто лет! - Кассандра опять легко рассмеялась и беспечно пожала плечами. - Ну и пусть Аполлон привлекательнее всех на свете!
  - Ты сама не осознаешь, что говоришь. - Парис казался потрясенным и одновременно раздосадованным. - Уж любовь-то я выбрал бы божественную...
  Кассандра уставилась на него в упор и царевич съежился: взгляд сестры показался ему странным, жестким. Даже не человеческим - ведьмовским. Ко всему прочему, юноша отчетливо заметил ясное, хоть и быстро промелькнувшее осуждение в этом взоре. На лице Париса явственно обозначился ужас. Вещунья внезапно отвернулась и порывисто подошла к небольшому окошку.
  Царевна, надолго задумавшись, смотрела куда-то сквозь дырочки в кружевных ставнях. Казалось, она совсем забыла о брате. Наконец, когда Парис, уже было, решил, что сестра действительно не в своем уме, девушка резко обернулась к нему.
  - Посмотри, как хорошо, - вкрадчиво начала Кассандра: - эти ставни скрывают жаркое солнце, в комнатах прохладно даже сейчас... И море - милое, спокойное... Но в секунду оно переменит свой нрав, станет черным, страшным... Если захочет Посейдон...
  Парис удивленно глядел на сестру, стараясь понять, к чему она клонит.
  - Божественная любовь так же ослепительна, как полуденное солнце... - сказала девушка. - Но нет ставен, которые могли бы укрыть от нее...
  Провидица потрогала краешек резьбы. Движение ее руки было медленным. Прикосновение пальцев к деревянному кружеву показалось Парису тревожным, трепетным, будто не только пальцы, но и ставни были живыми.
  - Бездонная и переменчивая, точь в точь это море.
  В голосе царевны послышалась неожиданная усталость. - Боги относятся с легкостью к нам, смертным. Божественная любовь может оказаться не даром - тяжким наказанием.
  - И тем не менее, за неделю божественной любви, - азартно проговорил царевич, торжественно растягивая слово "божественной": - за одну неделю я согласен терпеть потом наказание всю жизнь...
  - А ведь это очень долго - вся жизнь, - задумчиво сказала Кассандра. - Это гораздо дольше, чем одна неделя... Что неделя? Всего семь дней...
  - Все равно, я согласен.
  - Божественная любовь может быть и сокрушительной, недаром ведь Энюо так часто оказывается рядом с Афродитой...
  - Да, Богиня любви и Богиня разрушения часто ходят вместе, - прошептал Парис. - И все же я согласен на все. За одну неделю...
  Кассандра горячо перебила его: - Хорошо, если бы это касалось только тебя, но ведь ты же не пастух, ты царский сын. Твой дом - весь Илион. Та погибель, которая грозит тебе, грозит истреблением всему городу, всем его жителям, всем нам, твоим близким!
  - Ты говоришь уверенно, неужели действительно знаешь? - недоверчиво произнес Парис.
  - Может, и знаю. Или ты забыл: я - вещая?
  - Что же ты видишь - уничтожение всей Трои?
  - Я вижу чужие корабли, - прошептала царевна.
  Она смотрела сквозь ставни и стены куда-то, в неведомую даль. В выражении девушки теперь угадывалась смертная тоска.
  - Я вижу вражеские костры на берегу: их великое множество. Я вижу смерть, рабство, пожары. Войну и горе. - Кассандра всплеснула руками и закричала во весь голос: - О Боги, сколько горя я вижу!
  Тогда Парис стал успокаивать ее. Он обнимал ее, гладил по лицу, целовал то в глаза, то в щеки. Он был ласков, нежен и добр. Но он, конечно же, конечно, не верил ей.
  - Ну что ты, девочка, - говорил царевич. - Троя сильна. Мы не допустим... Взгляни хорошенько: нет кораблей, нет костров... Море тихо, чудесно... Волны его легки, спокойны, ничто не предвещает беды. Ты ошиблась, тебе померещилось, сестра: видно, Аполлон слишком напугал тебя. Разве может любовь вызвать войну? Любовь должна приносить счастье - не войны...
  В ответ на последние слова Кассандра вздрогнула всем телом.
  - Мало ли, где и с кем ходит страшная Энюо... Эрида тоже ходит с Афродитой, значит ли это, что любовь вносит в жизнь раздоры? - продолжал рассуждать Парис. А боги войны, Афина и Арес... Так что ж? Просто, все они - дети Зевса, все они - бессмертные боги, все они вместе... К тому же, - царевич опустил голову и прошептал: - Нет у меня никакой любви, ни божественной, ни человеческой... Наверно, я провинился перед Афродитой...
  Царевна слушала и всхлипывала все тише.
  - Иногда я смотрю на себя, как будто вижу со стороны. - звучно рассуждал Парис. - Нет недостатков в моем теле. Нет изъяна в моем лице. И скроен я ладно...
  - Ты великолепен, - восхищённо прошептала Кассандра.
  - А любви нет. Наверно, я все-таки провинился перед Афродитой... Раз она забыла обо мне...
  - А нимфа Юнона? - напомнила Кассандра. - Разве не проводил ты с ней дни и часы? Разве не ласкали вы друг друга, не обещали друг другу вечной верности? Вспомни, разве не любит она тебя?
  - Да разве это... - начал было Парис, но спохватился: - Тебе-то откуда известно! - Я бы очень удивился, если бы оказалось, что сплетни пастухов проникают в царские дворцы так же легко, как жизнь из этих дворцов превращается в досужую болтовню хижин...
  Сентиментальная печаль, разлившаяся по его лицу, быстро уступила место любопытству. Впрочем, так же, как впускать Юнону в жизнь настоящую, он считал ниже своего достоинства отказываться от существования нимфы в жизни прошлой. Но отношения, сложившиеся у пастуха на холмах Иды, следовало заменить новыми, отношениями царевича Трои, поэтому афишировать семье былую привязанность Парис не рвался.
  Сестра смотрела на него выразительно. Неужели она действительно видела скрытое? Быть не может. Скорее, всё-таки сплетни...
  - Подумаешь - нимфа... - царевич рассеянно покачал головой. - Не то...
  "Бедная Юнона", - думала вещунья. - В один день любимый отказался от неё. Стоило ему только стать принцем. А если бы он стал бессмертным Богом? Нет, это не имеет значения: хоть пастух, хоть царский сын, хоть сам Аполлон...
  - Но слышал я... - перебил мысли сестры Парис и лицо его странно изменилось: - Блистательней всех женщин в мире, подобие самой Афродиты на земле, - царица Спарты... И так же умна, как хороша. И так же добра и нежна...
  - Что ты! - испугалась Кассандра. Она давно поняла, к чему идет весь этот разговор. Знала, бесполезно, но все же решила попробовать, отговорить, убедить брата: - Ведь Елена замужем.
  - Ну и пусть. Мне нет дела до ее мужа.
  - Не можешь же ты жениться на той, у которой есть муж! - убеждала брата царевна.
  - Не знаю, кто там у нее есть.
  В голосе Париса звучало теперь холодное упрямство. - Не желаю знать. Знаю только: царица Спарты - роскошнейшая женщина на свете. Она достойна меня. Я хочу увидеть ее и увижу.
  Глаза Париса засверкали: он уже мысленно видел Елену, а рядом себя. Он уже чувствовал себя обладателем самой прекрасной женщины в мире.
  - Хотя бы она была замужем за всеми мужьями на свете, я увижу ее, мою мечту! - воскликнул царевич. - Чего бы мне это не стоило, я увижу золотокудрую Елену.
  - Нет! -закричала вещая девушка. - Нет, нет, нет! - захлебываясь собственным криком, повторяла она.
  Тело Кассандры билось в рыданиях, она не могла произнести ни слова, кроме этого короткого "Нет". И как ни напрягалась: отчаянно, бешено, - крик ее выходил совершенно беззвучным.
  Рот усердно работал мускулами губ, пытался образовать и вытолкнуть, выкричать это "Нет!" Но несмотря на сумасшедшие старания рта ничего не получалось: у ведуньи больше не было голоса. Даже шепота не вылетало из онемевшего горла троянской царевны Кассандры.
  
  От бессильного напряжения тело покрылось холодным потом. Изо всех сил она старалась очнуться или хотя бы обрести голос. В конце концов, ясновидящая заорала: надрывно, громко, страшно. И, услыхав собственный вопль, наполовину очнулась.
  Первые несколько минут Касс не осязала собственного тела, мучительно постигая свое присутствие в Юниверсии, будучи не в состоянии окончательно прозреть. Мир на высокой скорости кружился вокруг в одном направлении.
  Разумом вещунья понимала, что вроде бы приходит в себя, но все еще не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Значит, никак не получится окончательно выйти из транса. Ко всему прочему, то ли от усталости, то ли от безнадёжных предчувствий, то ли от стремительного движения вокруг, то ли от всего вместе, безжалостно тошнило.
  Касс стала заставлять себя сконцентрироваться. Она мысленно упиралась плечами и ногами в углы, локтями цеплялась за стены. Потом представляла себе, как напрягаются мускулы, пытаясь затормозить обращение комнаты. Постепенно, коловращение действительно замедлило ход. Через некоторое время, оно наконец, прекратилось совсем.
  Еще через несколько минут Касс сумела открыть глаза. Попробовала приподняться, каждое движение доставалось с трудом. Нечеловеческим усилием вещунья высунула из-под покрывала ноги, дотянулась носком правой до пола. Отдохнула. Поставила на пол правую ступню, подтянула к ней левую. После этого опять пришлось отдыхать. Кое-как, помогая себе руками, девушка выбралась из постели.
  Но и тогда, когда она, как будто, совсем пришла в себя, ей долго казалось, что все вот-вот начнет кружиться снова. На всякий случай Касс даже стала балансировать руками. Потихоньку, чуть ли не кряхтя от напряжения, она едва не на четвереньках выползла на веранду, так же медленно приблизилась к башенке-лекарю. С трудом натянула поверх ночного наряда лечебное одеяние: шлем и комбинезон; втиснулась внутрь кабинки и рухнула. Тяжело дыша, глядела вверх, на хрустальную крышу. Прислушивалась, как взмывает к специальному выходу на макушке шлема и постепенно изгоняется черным потоком больная энергия, а взамен через входы комбинезона в каждую чакру тела вливается здоровая. Касс не знала, сколько прошло времени прежде, чем ощутила первые уколы. Незаметно они участились и превратились в трепет, наконец, сменились жжением, возбудившим приятные, слаженные, в унисон со вселенной вибрации в больших и малых энергетических точках ступней, ладоней, затылка и лица, наконец, - и всего тела. Все системы организма перезаряжались, обновлялись, выздоравливали.
  Закончив процесс излечения, Касс, уже без напряжения, содрала комбинезон и сбросила шлем, а затем ровно, почти легко пошла к бассейну.
  Стоя на краю, скинула ночную хламиду, нагая вошла в воду. Постояла на одной ступеньке по щиколотку в воде, потом на другой, по колено. Наконец, опустилась совсем, вздрогнула всем телом, и уже тогда окончательно поняла, что совсем избавилась от остатков болезни. Или, может, ещё осталась только лёгкая усталость... Девушка оттолкнулась ногами от дна бассейна и поплыла.
  Теперь во всём ощущались скользкота и духота ночи: куда только делся чудный, пропахший маттиолой вечер. Звезды пропали, небо давило сверху и казалось тяжелым, черным, каким-то мутным, как дно опрокинутого котла. Без луны и звезд, это небо, внезапно ставшее жутким, выглядело почти плоским, ненастоящим, будто нарисованным.
  Вот они, правила Лона. Ведь он предупреждал не делать этого слишком часто. Касс вдруг поняла: только что она была близка к безумию. Да, она чуть не сошла с ума. Вот, что произошло.
  Кто же в Посейдонисе не знает Трою? Не любит беспечного троянского отдыха, с охотой на Иде, с романтикой знаменитого Мерцающего Грота, в котором море светится, мягкое, бархатное, волшебное? Кто из атлантов пропустит известные всему миру ежегодные состязания на огромном спортивном поле Илиона? Бешеные, до исступления, танцы девушек и юношей с дикими быками?
  Троя. Красивый, совсем еще молодой город. Белый камень строений, кружевная вязь ставен, кариатиды царского дворца... Зеленые улицы... Витые колонны по сторонам белых лестниц, резко падающих чуть ли не прямо в море...
  Но отродясь не было там никакого Приама, никакой Гекубы, никакой Кассандры. Кстати, ведь это имя звучит похоже... То есть, почему, собственно, похоже: все то же имя Касс, только удлиненное. Она вслух произнесла с оттяжкой: - Касс-сандра...
  Уже несколько раз вещунья заглядывала в другую, незнакомую жизнь. Вернее сказать, в разные жизни. Неужели все увиденное являлось только игрой воображения? Пусть замысловатой, сложной, но все-таки, - игрой воображения... Нет, это было бы слишком скучно, примитивно. Это не заслуживает внимания. Даже не из-за некоторых деталей... Например, одежды или вооружения солдат... Или имена... Или крест?
  Касс вспомнила предвещавший столько боли крест и содрогнулась: - Или вот такая казнь - не слишком ли могущественным должно быть воображение, чтобы так ясно, так детально видеть все, что видела Прекрасная Дева? Конечно, не фантазии, а совершенно чужая, другая жизнь, в которую оракулы заглядывают непонятным, непостижимым образом.
  Исключительным в этом смысле оказывалось только видение о Рамтее: тот же внешний облик, та же, привычная одежда. Это, безусловно, был тот самый Рамтей, которого она знала сейчас. Зато все остальные, все те, кого Касс могла узнать, были и теми, и немного другими.
  Орф, пьяница и циник, в ее видении звался Орфеем. И представал чистым, влюбленным, способным умереть ради своей любви. То есть, превратился чуть ли не в полную себе противоположность. Или всё в нём заложено уже сейчас, но ему нравится казаться дерзким циником?
  Уэшеми, который своим искусством влюбил ее в себя. Поэт и философ, он шел на мучительную гибель, ради каких целей? Казалось, она думала об этом раньше, вроде бы, в чём-то разобралась... Нет, тут все еще многого не понять.
  Касс вспомнила кровь на руках Уэшеми. Первое видение было слишком коротким, извлечь из него можно скорее эмоции, чем информацию. Из второго тоже мало, что разберешь.
  Уэшеми жертвовал собой ради какой-то идеи. Ради своих принципов, пока ей неизвестных, и потому непонятных. Ради своей философии, ради своей поэзии. То есть, ради красивых слов. Но кому, зачем могли понадобиться такие жертвы? Неужели можно казнить за красивые слова? Но если только красивые слова, зачем убивать так ужасно? Зачем идти на мучительную гибель? Впрочем, способен ли поэт на подобные порывы в действительности, Касс не ведала.
  Кстати, а почему она считает, что знает Орфа? Разве не случается в жизни: напялит человек маску, играет свою, им же самим придуманную для себя роль... Может, Орф действительно совсем не тот, кем хочет казаться? Может, он всего-навсего тщится, старается представить себя другим...
  Зачем? Стесняется себя, настоящего? Пожалуй, не похож на актерское действо его оценивающий взгляд... Тогда, перед выступлением у Зева... Слишком уж правдивым казался этот полупьяный, циничный экскурс глазами Орфа по ее телу...
  Париса, в этом-то Касс почти уверена, она не знала в этой жизни. Да он мог быть кем угодно, этот самовлюбленный подлый трус.
  Влюбленная в Орфея нимфа Эвридика, влюбленная в Париса нимфа Юнона. Тут тоже никого знакомого. Это опять же мог быть кто угодно: хоть Лега, хоть она сама. Или обязательно созвучие имен? Есть же в звуках свой умысел, для какой-то миссии ведь они созданы? Что же именно знаменует подобие имен? Кстати, ТАМ никто ни разу не назвал нимф машинами... Это надо отметить просто так, на потом, пока еще не очень ясно, для чего.
  Что за Парис, кто такая Елена, почему любовь этих двоих угрожала Трое гибелью? Разъяренный, обманутый муж, способный уничтожить целый город... Разве может человек разрушить целый город только потому, что жену его полюбил другой...
  Бессмертные Боги: Аполлон, Энюо, Эрида, Афродита, Арес, Зевс, Гера - уж тут и раздумывать не стоит: этих-то Касс знала хорошо. Вот для чего трудился Асклепий в поиске своей амброзии! Чтобы Эрида с Эньюэ стали бессмертными Богинями...
  Стоп. А причем тут Посейдон? Ведь он давно мертв, ему уже не поможет амброзия Асклепия. Посейдон уже теперь - сама история.
  Родоначальник ее города. В честь этого путешественника наречен главный город. И центральный архипелаг Атлантиды назван Посейдией, чтобы обессмертить имя беспокойного богача. В его честь воздвигнуто самое высокое, самое великолепное, самое богатое сооружение Посейдониса: отделанный орихалком и драгоценностями, известный всей Гее Золотой Храм. И вдруг - Бог, от которого зависит поведение моря. Кто-нибудь из рода Посейдона?
  Наконец, Кассандра. Себя не узнать она никак не могла. Это, безусловно, она, Касс, только не совсем она, немножко другая она. Совершенно другое тело: высокое, хрупкое. Совершенно другие глаза. Черные и матовые, а у нее - карие и лучистые. Но вместе с тем, нечто основное из нее, Прекрасной Девы Касс, сохраняется в облике принцессы Кассандры. Жаль, ауру свою ей никак не научиться разглядеть. Будем надеяться, пока. Наконец, имя. То же и не то. Способность видеть, причем способность более совершенная, отточенная. Видеть будущее легко. Не укладываясь для этого, не впадая в тяжелый транс, не так неуклюже, как получается сейчас.
  Аполлон подарил Кассандре дар ясновиденья. То есть, Лон Апол научил Касс входить в транс с тем, чтобы видеть. И в благодарность за это получил... Причем же тут благодарность. Она не любит его, и все тут. Сто лет... Похоже, там уже не сто, а вся тысяча лет прошла... От нее, Прекрасной Девы Касс, до троянской царевны Кассандры... Или еще больше... Много тысяч лет... И в отношениях мало что изменилось... Что уж тут поделаешь... Не везет в любви бедному Лону...
  Кстати, Кассандра не богиня... Смертная земная девушка... Смертным был и Орфей. И поэт, который брёл на казнь. Тот, кем в ее видении стал Уэшеми.
  Значит, дар Асклепия не для всех? Не для всех амброзия бессмертия? Почему? Не зря, наверно, она, Касс, относится к изобретению Асклепия с неясным даже себе самой подозрением.
  Почему имя должно быть почти тем же? Что все-таки заложено в имени, почему меняется внешний образ, но почти не меняется имя? Каким образом, узнается, кто есть кто? Откуда, собственно, эта уверенность в том, что Кассандра, например, - это она сама? А Орфей - Орф? Интересно было бы узнать имя Уэшеми в той, другой жизни.
  Касс плавала и размышляла, тщетно пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку. Но не только не находила ответов на мучившие ее вопросы, - даже не знала, с кем можно эти вопросы обсудить.
  Всё же насколько это увлекательно, интересно - чувствовать себя на пороге тайны, заглядывать в будущее, приподнимать неведомую, нематериальную, неосязаемую, таинственную завесу... Завесу, отделяющую друг от друга жизни? Времена? Эпохи? Или, наоборот, связывающую... В чем она, эта связь?
  Например, связь Орфа с Орфеем в искусстве: оба - певцы, оба - поэты и музыканты.
  Связь Уэшеми с тем, кто найдет на кресте свою смерть, - тоже в искусстве владения словом. Оба - поэты, мыслители...
  В чем связь Касс с Кассандрой? В ясновидении? В нелюбви к Лону? В любви к Уэшеми?
  Чего-то во всех ее рассуждениях не хватало. Знаний, разумеется... Или самого обыкновенного опыта? Касс смутно чувствовала: разгадай она проблемы сегодняшние - и тогда всё, что мучило её вчера, решится само собой.
  Потом опять, из прошедшего вечера в памяти ее возникло имя: "Уэшеми", и сразу пришло облегчение. В грудь толкнулась теплая волна, девушка улыбнулась и окончательно пришла в себя.
  Касс вышла из воды, встала под сушилку. Послушала шелест теплого ветерка с несильным запахом озона. Закинула руки за голову и с хрустом потянулась. Всем телом, подставляя ветерку каждую клетку кожи.
  Обновленная, легкая вышла из сушилки, нагая же вошла обратно в комнату. Теперь девушку вдруг охватило тяжелое предчувствие беды, непонятный страх сдавил горло. Касс догадалась: что-то происходит ужасное, возможно, очень близко, но что именно, где происходит, - не знала, не могла ни осознать, ни разобрать, ни сообразить, ни увидеть. Одна мысль о том, чтобы сейчас наново лечь в транс, передернула, заставила затрепетать всё её маленькое тело.
  В доме по-прежнему было как-то липко и душно, видимо, надвигалась гроза. Касс включила кондиционер воздуха и бесцельно побродила по комнатам. Звякнуть кому-нибудь? Кому? Лону?
  Поговорить хотелось только с одним человеком: Уэшеми. Ах, да, ведь у него свидание с Эридой, - беспокойно подумала, повела плечами. Искать Уэшеми сегодня не имело смысла.
  Касс уже было отбросила переключатель виза, но в это время экран вдруг вспыхнул сам собой, словно кто-то подслушал, догадался о ее одиночестве, о необходимости поговорить. Это была всего-навсего Фадита, но и той сейчас обрадовалась Касс. Она включилась на связь, одновременно доставая и накидывая свежую тунику.
  - Куда же ты исчезла? - подозрительно спросила Фадита. - Ты прости за столь поздний звонок: все с ног сбились, ищут тебя и найти не могут.
  - Серьезно? - Касс пожала плечами со смущенной улыбкой: - А я давно дома.
  - Да? - сказала Фадита. - Я тебе звоню каждые полчаса.
  - Может, я спала, не слышала...
  - С каких это пор тебя одолевают столь крепкие сны? - Фадита немного помолчала, а потом сказала: - А Эрмс нашел тебя?
  - Эрмс? - удивилась Касс. - Зачем я понадобилась Эрмсу?
  - Как зачем? А бессмертие? Зев поручил Эрмсу распространить амброзию. Все наши уже. - объявила Фадита. - Только тебя почему-то нет нигде и нет.
  - Нет, - возразила Касс. - Эрмс меня не нашел. - Ее охватило беспокойство. Неужели, Уэшеми тоже? Вслух она спросила: - А кто - все?
  - Ну, все, кого мы знаем. Что теперь, по именам перечислять? И говорят все только об этом, бессмертные наши...
  - Послушай, - сказала Касс. - А зачем это тебе?
  - Что - зачем? - Фадита уставилась на нее, не поняв вопроса.
  - Бессмертие - зачем? - пояснила Касс.
  - Ты что, совсем? - Фадита выразительно показала пальчиком на висок. - Вот, и Орф, заладил тоже: зачем да зачем? А затем, что я жить хочу! Вот просто - жить! И быть прекрасной!
  - Ты считаешь, самое главное в жизни - красота?
  - Самое главное в жизни - жизнь! - не без пафоса парировала Фадита. - Ну, а что за жизнь без красоты? Богатство тоже не помешает, - выставив указательный пальчик кверху, вспомнила Прекраснейшая. Затем, будто подведя итог, закончила одним словом: - Кстати.
  - Значит, вы все теперь вечны... Эрида, и ты, и Орф... - протянула Касс. Два имени, Лон и Уэшеми, она пропустила.
  - Ага, Орфу только бессмертия не хватало, - горько заметила Фадита. - И пьян еще, как всегда, негодяй. Уж ему-то не до вечности, видите ли...
  - Что ж ты будешь делать? - осторожно спросила Касс. Выходит, своё видение она поняла правильно: Орф от бессмертия отказался. Почему?
  - Сяду и зарыдаю, - протянула Фадита. Тон выдавал, что слезы здесь точно не грозят.- Уж придумаю, что.
  - Я полагала, у вас любовь...
  - Ага, как бы не так.
  В голосе прекраснейшей прозвучала злоба. - Я тебе еще не дурочка-этрурочка... - Она возвела глаза к небу. - Любовь, слово-то какое!
  - Зачем тогда...
  - Вот же заладила! - возмутилась Фадита. - А зачем ты и Лон? Зачем Зев и Эра? Глупое это слово: "Зачем".
  Она ещё подумала и прибавила: - Зачем Эрида и этот халдей ненормальный? Тоже, между прочим, против амброзии... "Не то это бессмертие", - говорит. Представляешь, бессмертие ему уже не то. - Фадита покачала головой. - Как же его? Уэшеми, что ли? Скажи мне, зачем: Эрида и Уэшеми?
  - Что - Эрида и Уэшеми? - скороговоркой переспросила Касс. Она слишком хорошо знала Эриду.
  - Вот-вот, угадай, что именно, - зло засмеялась Фадита.
  Смех ее однако тут же и прервался, потому что в комнату стремительно ворвался Лон.
  - Фадита, не отключайся, - сходу приказал поэт. По его виду, по тону обе девушки немедленно поняли: что-то случилось. Серьезное, даже страшное.
  - Сколько можно болтать... - Лон оглядел обеих и отрывисто объявил: - Все двери настежь. А в Посейдонисе - мятеж.
  - Что? - с одинаковым изумлением, синхронным дуэтом спросили обе.
  - Рабы под предводительством Рамтея, - даже в этот момент Лон не смог не съязвить. Быстро взглянув на Касс, он подчеркнул: - Твоего любимого друга... Рамтея, - оракул что-то вспомнил, облизнул сухие губы и уже серьезно оповестил: - Рабы под началом Рамтея подняли мятеж. Фест помогает Рамтею. Дорвался, идиот... Ну, и все прелести бунта: беспорядки, кошмар, кровь, разорение, насилие.
  Обе девушки закричали в один голос: - Как! Почему кровь? А ЗеЗе?
  Поэт пожал плечами, внушительно посмотрел Касс в глаза и, отчетливо выговаривая каждое слово, как будто одновременно сам старался осмыслить произносившееся, предположил: - Скорее всего, тот, самый первый кентавр-убийца... Помнишь этого героя-любовника?
  Касс машинально кивнула. Душа её трепетала.
  - Похоже на то, что те убийства Настоящих машиной были своеобразной репетицией... - Оракул снова пожал плечами и продолжал, по-прежнему все еще постигая весь ужас собственного открытия. - Видимо, Рамтей научился менять программу... - на эту реплику Фадита взвизгнула от ужаса. - Свободу рабам, понимаешь... Свободу выбора... Только свободы выбора кентавров нам ещё не хватало, - поэт вскинул кулак куда-то в небо: - Ну Рамтей... - Апол задохнулся от злобы и сделал глубокий вдох-выдох: - Короче, ЗеЗе явно больше не действует... Пролетели Заповеди Запретов. Нет их. Сгинули.
  Лон кивнул бывшей жене и отрывисто приказал: - Хватай своего милого, - он и тут не мог обойтись без сарказма. - Пусть трезвеет поскорее... Пока они не добрались до Парнаса... Или вы у тебя? До нижнего Олимпа они уже добрались... И прорывайтесь к Зеву: бессмертные собираются там.
  Касс передернуло от этого определения их круга. Значит, отныне они будут называться бессмертными?
  - Уже? - Фадита затряслась от испуга: она жила на среднем Олимпе. - Я ничего не слышу.
  - Скоро услышишь, - пообещал Лон. - Если немедленно не уберешься наверх, к Зеву. Или к родителям, главное, - повыше: Верхнего Олимпа им не достать.
  Повернув голову к Касс, поэт прибавил: - Ну собирайся же, собирайся.
  Экран погас и вспыхнул опять: теперь это были отец и мать, с одинаковыми вопросительными, встревоженными лицами.
  - Нашел, нашел. - скороговоркой успокоил их Лон. - Она вам позвонит от Зева. Это я сообщил твоим, пока вы тут... - он кивнул на экран.
  - Непременно позвони, - попросила мать. - Сразу, как только долетите...
  На прощанье она пожелала удачи.
  - Карманный виз захвати... Одежду для охоты... - Лон метался и давал указания. Наконец, рявкнул: - Ты что ж стоишь? Дожидаешься Рамтея с его кентаврами?
  - Нет у меня одежды для охоты. - Все ее существо сопротивлялось, она сама никак не соображала, с какой стати и чему конкретно. - Разве не знаешь еще, я не охочусь никогда. И вообще... Не хочу к Зеву.
  - Тогда к семье, - повелел Лон. - Главное, - на Верхний.
  - Не хочу я на верхний Олимп, - упавшим голосом произнесла Касс.
  - Да тебя никто не спрашивает, хочешь ты куда-то или нет! - Лон взревел:. - Я сказал, собирайся немедленно! Вот-вот - и станет поздно: они наверняка уже где-то близко.
  Всё это время он не переставал хаотически метаться по комнате, выбрасывая из шкафов одежду, из шкатулок - драгоценности.
  - Полетишь в своем аэробиле впереди, я - за тобой: нечего оставлять им транспорт на растерзание.
  - Не хочу, - твердо отказалась Касс. - Я остаюсь.
  - Я не дам тебе погибнуть под копытами этих тварей!
  Лон посмотрел на нее в упор. - Знаешь, что такое - десяток взбесившихся кентавров? На, погляди, если ты мне не веришь.
  Он включил виз на новости и сейчас же, не давая Касс возможности осознать увиденное самой, прокомментировал то, что происходило на экране: - Правильно, разве можно обойтись без этого, - сквозь зубы бормотал Лон. - Это, разумеется, в первую очередь.
  Сцена не из видения, не из кошмарного фильма: действительность, снимаемая по ходу дела, из аэробиля сверху. Трое кентавров насилуют Настоящую. Двое за руки удерживают ее на коленях, третий суетится над ней.
  Как мерзко он ржет, - мельком подумала Касс.
  - Вот тебе справедливость Рамтея, - приговаривал Лон. - Вот тебе отказ от Заповедей Запретов. - Поэт ткнул пальцем в экран виза, хотя Касс и без того смотрела, не отводя расширенных от ужаса глаз. - Вот тебе освобождение от рабства.
  Ни лица девушки, ни лица этого третьего не видно: затылок и спина. Напряженная, искаженная отчаянным, но безуспешным сопротивлением шея, которую почти накрыло тело кентавра. Касс заметила, бока его лоснились.
  - Вот тебе свобода выбора, - бубнил Лон без передышки.
  - Это мог бы быть Горн, - пронеслось в голове. - Или тот, погибший, который любил Легу? - Касс опять забыла его имя.
  Щелчок переключателя - дикие, опьяневшие от разрушений, освобожденные от запретов причинять вред Настоящим кентавры. Могучими руками, помогая себе копытами, уже почти звери, в которых ничего от человека не осталось, крушат золоченные колонны дворца Клейто.
  Еще щелчок: рабы вдребезги разбивают аэробили.
  - А это ещё зачем? Чем же мобили провинились-то, - продолжал толковать Лон.
  Гномы поджигают дома, рвут в клочья комбинезоны в башнях уличных лекарей, эльфы сверху разбивают хрустальные крыши тех же злосчастных лекарей, разносят витрины.
   - Дома им, выходит, не нужны, - удовлетворенно кивал поэт. - Лекари тем более... А я всё думал, что-то мародерства давно не видно.
  На воде бессильно лежат четыре трупа с посиневшими от удушья лицами: мать, отец, двое детей, а над ними мечтательно улыбается русалка. Покорная, прекрасная, готовая служить. О, творцы! Ведь это же Лега! Быть не может, чтобы Лега... Касс знала точно: это была Лега.
  - Ну, достаточно? - Лон отключил виз. - Видала, что творят бедные обделенные обиженные?
  Не проронив больше ни слова, Касс стала укладываться.
  
  
  Глава 12
  
  С высоты, да еще на скорости, с которой летела Касс, а вслед за ней - Лон, трудно было что-либо разобрать. Прежде всего бросалась в глаза непривычная темень, даже не темнота, а какой-то мрак, глубокая беспросветность. Причина этой непроглядной мглы, впрочем, разъяснилась очень скоро. Касс отметила, что количество электронок, витрин, реклам, зеркал, - короче, всего того, что излучает или отражает свет, сильно поубавилось.
  - Ты погляди, звезд же нет сегодня. А я никак не мог догадаться, чего мне не хватает.
  Сейчас голос Лона по визу звучал почти так же, как на звуковых дисках, и у Касс от этого хрипловатого, всё ещё родного голоса больно сжалось сердце. Действительно, ведь звезды так и не проявились на небе. Чуть ли не единственными источниками света метались внизу языки пламени. Время от времени, от огней, рассеянных по всему пути от Парнаса до Олимпа, слабо тянуло гарью и дымом, но различить, костры это или пожары, с высоты полета аэробиля представлялось невозможным.
  Касс хотелось рассмотреть, не по визу, а своими глазами, в действительности, что происходит в городе. "Не выдумывай", - категорически отрезал Лон. "А вдруг понадобится кого-нибудь подобрать или кому-то оказать помощь", - девушка поделилась с ним этим соображением, просто потому что ничего другого в голову не пришло. На этот аргумент Апол, недолго думая, ответил, что для начала помощь нужна самой Прекрасной Деве, а уж потом, когда у нее в голове все прояснится окончательно, когда она сможет самостоятельно отличить опасность от игры, вот после этого и решим, помогать, не помогать, наблюдать, не наблюдать, по визу или из аэробиля.
  Выслушав тираду поэта, Касс, сцепила губы и, не вступая больше в споры, молча рванула вниз, на первый попавшийся огонь. На высоте двух-трех десятков шагов от земли круто вырулила, чтобы уже после этого пойти горизонтально вокруг, плавно огибая языки пламени. Теперь она ясно видела: огонь был не пожаром, а костром.
  Суетившиеся вокруг мятежники заметили девушку, повскакивали, засуетились еще больше. Касс успела рассмотреть двух большеголовых гномов. Те кричали друг другу смешными, какими-то искривленными голосами, а что - она не могла разобрать. Усердно жестикулируя, гномы показывали руками на ее аэробиль. Заметно торопясь, но не отрываясь от костра, они семенили кругами на своих коротеньких ножках.
  - Касс, вверх и левее! Быстро! - раздался предупредительный окрик Лона.
  Вслед за этим Прекрасная Дева и сама заметила взметнувшуюся снизу хрупкую тень. Эльф взлетел высоко, лицо его, искаженное испугом и гневом, приблизилось чуть ли не к глазам Касс. Она резко отдернулась и взяла повыше. Золотые волосы эльфа уплыли вниз и исчезли из виду. На экране управления появилась трепетавшая в полете хрупкая фигурка, но через несколько мгновений и она оторвалась, а потом скрылась совсем.
  - Давай, ускоряй, - потребовал Апол. - Пора уходить, не то еще эти попадут... - и снова завопил: - Шевелись же!
  Девушка услышала быструю дробь копыт: за аэробилем мчались кентавры. Взбешенные, почти не целясь специально, бросали вверх все, что попадало под руку: выломанные из мозаики площадей и дорог камни и плиты, обломки колонн и зданий, тяжелые части машин.
  Внезапно ее резанула догадка: - Да ведь это в меня они метят, это меня хотят убить.
  - Ну что же ты зависла!
  Голос Лона дрожал от нетерпения. - Придешь ты в себя когда-нибудь, наконец!
  Это разило нелепостью: кто-то, вдруг, ни с того ни с сего желал ее смерти... Кто-то, о существовании кого Касс несколько минут назад даже не подозревала, и кому никакого вреда не причинила...
  - За что? - громко удивилась она вслух. - В чем я перед ними провинилась?
  - Не говори глупостей, - тут же отозвался Лон: - Им сейчас без разницы, ты, не ты, виновата или нет, сделала пакость, не сделала... Им сейчас кровь нужна, неважно, чья... Насмотрелась? Хватит, уходим. Ну давай, левее и вперед!
  Но девушка вывернула вправо, еще на один круг. Она сама не понимала, зачем ей понадобился этот последний круг. То ли нехорошее предчувствие, то ли некая странная сила, непонятная, неведомая связь притягивала Прекрасную Деву к мятежному костру. Потом, вспоминая случившееся, ей казалось, что у костра вдруг на мгновенье вырисовались знакомые черты, как будто промелькнуло лицо Орфа. Но ни сейчас, ни после, сколько ни думала об этом, Касс так никогда и не смогла точно решить, действительно ли видела среди кентавров молодого поэта, или просто почудилось.
  Лон следовал за подругой, словно привязанный. Она видела поэта на визе, да его аэробиль модулировался на экранах управления и защиты. Лон все время, не замолкая, ругался похлеще Орфа; ругательства его транслировались по тому же визу, казалось, с удесятеренной громкостью.
  Один из брошенных кентаврами предметов попал. Касс могла видеть на экране управления комок, соприкоснувшийся с плавно закругленной линией дна аэробиля. Сейчас же виз передал звонкий всплеск удара.
  Мгновенно, в ответ на этот звук, из аэробиля Апола выскочил тонкий лазерный луч. Луч побежал за преследователями. Тот, кого он настигал, оплавлялся изнутри, съеживался, испарялся, исчезал вовсе.
  - Вот так! Видала? - раздался довольный собой голос Лона. - Как я их! Даже заржать не успели! Это вам не девчонок насиловать, беззащитных.
  Касс, не ответив, стала выруливать вверх: никогда не охотившейся, ей даже в голову не приходило заводить оружие в аэробиле.
  На площадке перед дворцом атланта номер один царила суета. Но не беспечная, не праздничная сутолока приема: деловитая напряженность, решимость, граничившая со страхом взволнованность.
  Прекрасную Деву больше всего поразила скорость, с которой совершенно переменился общий настрой. За один день прирожденная, казалось бы, леность Настоящих исчезла, уступив место стремительности не только в движениях, но и в разговоре, во взглядах, в обличье, во всей ауре толпы.
  Развевавшиеся яркие одежды сменились облегавшими тела комбинезонами для охоты и путешествий: серебристыми, золотистыми, телесного цвета, с лазерами на поясах. Легкомысленные прически превратились в гладкие, со строгими узлами на затылках.
  Исчез кокетливый блеск в глазах, общее выражение стало озабоченным, серьезным. При этом почему-то не оставляло странное впечатление того, что всем вокруг даже нравилось происходившее... Из-за новизны, нетривиальности?
  - У папашки лазерок - видимо-невидимо! - вместо приветствия выпалила подскочившая Фина. Она не скрывала восторга. - Он всем дает, кому нужно.
  Касс с изумлением осмотрела дочь Зева и Эры.
  Мало, что осталось в Фине от неуверенной в себе, неудавшейся Прекраснейшей. "О, Творцы, как давно это было!", - подумала Касс.
  Истеричка по странному волшебству преобразилась в настоящую воительницу: на талии - лазер, на бедре - миниатюрный карманный виз в форме небольшого зеркальца, на другом бедре - плоский экран защиты, тоже в виде зеркала. Свои крупные, с отливом золота кудри девушка перетянула серебристой, под цвет комбинезона и сапожек, полукруглой эгидой.
  - Ненавижу кентавров, - сообщила Фина. - Я уже пять штук уничтожила, а гномов и эльфов - без счету.
  Глаза ее возбужденно горели, она делилась впечатлениями заговорщицким тоном: - Знаешь, ужасно здорово: летишь, а внизу - машина. Ты опускаешься пониже и - шарах ее из лазерки. Что бы это ни было, кентавр, гном, сатир, - всхлипнуть не успеет: сначала...
  Голос Фины стал тише и значительнее, говорила она медленно, смакуя каждое слово: - Сначала появляется небольшая дырочка, потом дырочка растет, растет, ОНО оплавляется, сникает, стекает, по краям, изнутри, глядишь - машины нет.
  Касс почувствовала подхлынувшую к горлу тошноту.
  - Молодец, - одобрительно сказал Лон. - Так их, мятежников.
  - Мне бы братца Феста найти! - с угрозой протянула Фина. - Или дядюшку родного. Вот же подлец!
  - Фадита уже здесь? - спросил Лон.
  - Ни Фадиты, ни Эриды! - ответила Фина. В голосе ее почему-то прозвучал пафос, очевидно, тем фактом, что ни Фадиты, ни Эриды не встретила, она почему-то гордилась тоже. - И вообще, мы с Арсом и Эньюэ уже воюем вовсю, Артема тоже, Эрмс - за разведку, представляете? Стрелять не умеет, Артема взялась его обучить. Папашка, - в голосе ее отчётливо и, наверно, впервые за всю жизнь, чувствовалась гордость за отца: - Папашка за главного, мамашка с нами носится, ей неимоверно нравится палить в машин. Вообще - здорово! Мы - защита и гордость, вся надежда на нас, вы располагайтесь, мне некогда.
  И, придав лицу деловитый вид, легко повернулась и убежала.
  - Надо подключаться, - сделал вывод Лон.
  Зачем Касс прилетела не к матери, а к Зеву, она уже сообразила: надеялась найти Уэшеми. Но теперь, именно после встречи с Финой, поняла, что допустила ошибку. Даже, пожалуй, не только потому, что представлялось нереальным встретить в этой сутолоке ни красивого поэта с непривычным для слуха атланта халдейским именем, ни его отца, свободного ученого Ноэла. Совсем по другой причине. Не могла она, Касс, разделить подъем Фины, не вписывалась со своим отвращением к крови ни в толпу гостей, ни в этот дворец, ни в глупую войну с собственными кентаврами.
  Неужели происходившее и есть то, что Ноэл с Аполом предсказывали всего каких-нибудь три-четыре дня назад? Нет, это не могло быть то самое: ведь ученый говорил о катаклизме, а тут... Или это только начало? А вдруг, не приведи Творцы, Уэшеми погиб? Интуиция тихо подсказывала изнутри: он жив.
  - Надо защищаться, - голос Лона звучал твердо. - Иначе они нас всех передавят своими копытами.
  - Пусть уж лучше давят, - прошептала Касс. - Я убивать не намерена.
  Лон не нашел, что ответить, а только изумленно уставился на нее, как будто не верил своим ушам.
  - Я не могу выстрелить в человека из лазера, - выкрикнула Касс. В голосе ее, и она сама это услышала, прозвучало отчаянье. - Ты же прекрасно знаешь! Я даже в сеансе заболеваю от вида крови.
  - Разве это люди? Ты видела, что они творят?
  - Я все равно не могу. Не могу причинять вред. Не в силах лишать жизни.
  - Это после всех моих уроков?
  Взгляд Лона смягчился. На лице неожиданно появилась ласковая улыбка: - Дурочка ты моя.
  Он потерся щекой о ее щеку и задумчиво кивнул: - Ну, что ж... Значит, вот в этом твоя гармония... Ладно, не надо: не женское это дело все равно...
  На прощание Лон обнял подругу и напомнил: - Да, родителям позвони. И моим, скажешь, - воюю.
  Лон широко, ей показалось, с гордостью, улыбнулся. Приказал: "Не хандри", - и отправился искать Зева.
  Касс прошлась по комнатам. Везде суетились Настоящие, носились оставшиеся в подчинении рабы. Кто устраивался, кто что-то решал... Там разбирали оружие, тут делились впечатлениями о пережитом.
  На площади перед дворцом не прекращалось движение: одни аэробили садились, другие взлетали. Появлялись всё новые и новые беженцы: пешком, на мобилях, шли и шли, вливались, втекали в огромную площадь перед дворцом Зева.
  Ни Эриды, ни Фадиты, ни Орфа, ни Уэшеми, ни Ноэла в этой толпе Касс не встретила, как ни искала.
  Девушка забрела в тот дворик, где прошлой ночью выступали поэты. Подумать только, ведь прошли одни сутки, а такое впечатление, будто давным-давно закончилась та, другая жизнь. Воспоминание вызвало прилив тоски и обреченности. Прекрасная Дева бессильно присела на краешек фонтана, вытащила из взятой с собой сумки карманный виз, такое же зеркальце сияло на боку у Фины, словно оружие.
  Касс позвонила своей матери, потом матери Лона. Из разговоров выходило, что Настоящие из элиты, все, кто может, вооружаются и вылетают: ее отец, оказывается, уже где-то носился вместе с Артемой. Воевали.
  Подавленная, Касс сидела у фонтана, глядя на погасший экран мини-виза. Ладно, Фина. Ладно, Арс. Ладно, Лон с Артемой. Ладно, Лега... Ее собственный отец летал над Посейдонисом и убивал. Ее собственная мать гордилась подвигами мужа. Можно понять страсть к зачатию: через страсть к физической близости... Или наоборот... Но страсть к убийству?
  Одно разумное существо уничтожает другое разумное существо. Касс опять вспомнила того кентавра, которого Лоновский лазер заставил испариться. В буквальном смысле слова, превратиться в пар. Стоило подумать об этом - и она содрогнулась от омерзения и тошноты.
  Потом вспомнила Легу, мечтательно улыбавшуюся над трупами детей, - и бессильно заплакала.
  Наконец, решилась набрать номер Ноэла. Там не отвечали. Через информацию узнала личный номер Уэшеми. Посидела, собираясь с силами. В конце концов, плюнув на все приличия, на Эриду, на самое себя, набрала этот номер. С замиравшим сердцем стала бормотать в виз, как заклинание: "Уэшеми, прошу тебя ответить". Поэт не отзывался.
  Тогда Касс стала набирать подряд номера Рамтея, Орфа, опять Ноэла, опять Уэшеми. Ни один из них не отвечал.
  Внезапно экран вспыхнул, она вздрогнула от неожиданности. Это был Зев. Атлант номер один просил никого не включаться на обратную связь, а только слушать его.
  Со всех наличествовавших в Посейдонисе экранов владыка разразился длинной предполагавшей вдохновлять на подвиги речью. Речь эта была густо пересыпана словами: "Долг", "Борьба", "Победа", "Родина" и "Подлость". Последнее - в разных вариациях существительного, прилагательного, наречия и даже глагола относилось к Рамтею.
  Зев долго клялся, что не допустит, защитит, победит и отомстит.
  Потом просил жителей Верхнего Олимпа, по возможности, давать приют беженцам из других районов Посейдониса. Будто не ясно, что надо помогать друг другу...
  В заключение, Зев сообщил, что в ближайшие часы намерен употребить всю свободную энергию, имевшуюся в его распоряжении, на защитное поле вокруг Верхнего Олимпа. Прорваться через поле не сможет ни одно живое существо: только те, на чьи голоса вот сейчас, пока мы говорим, настраивается пропускная программа.
  Голоса избранцев, между тем, перекликались в эфире: Касс время от времени слышала и отца, и Лона, и Артему, и Фину, и Арса, и Эрмса, и многих других, кого знала, с кем беседовала, танцевала, развлекалась, с кем проводила время на вечерах и приемах.
  Зев давно отключился, а девушка в странном оцепенении все еще сидела у фонтана. Она понимала, что находиться в бездействии стыдно, недостойно. Разумеется, надо, необходимо что-то делать.
  Касс вздохнула: не знала она и не могла себе представить никакого действия.
  Это походило на болезнь. Странную, непонятную, связанную все с той же русалкой Легой. Где она теперь, Лега? Все еще душит и топит Настоящих? Когда-то близкое существо, русалка, у которой отобрали свет из памяти и счастье из сердца, оставив взамен лишь мрак и ненависть.
  Случались, конечно, и свои малоприятные моменты в их дружбе. По-видимому, во всяких отношениях возможны срывы. Когда поступаешь совсем не так, как нормально себя ведешь. Когда говоришь не то, над чем долго думал, а первое, что приходит в голову, что-нибудь такое, что хочется потом забыть. Когда лицо принимает выражение, тебе не свойственное, а присущее кому-то другому, чужому, скорее всего, не приятному тебе человеку. Когда в крике изламывается собственный голос, когда теряешь контроль. Короче, когда перестаешь быть собой.
  Касс уже знала, к чему ведут эти мысли. И хорошо знала, что отогнать их не сможет: не удавалось ей избавиться от рокового воспоминания, когда оно порабощало мозг. Не получалось, при всем желании не удавалось забыть, вытравить, стереть из собственной памяти тот эпизод.
  Однажды Лега, ни с того ни с сего, шепотом, ежесекундно оглядываясь по сторонам, поведала подруге о страданиях, уготованных для непокорных в лабораториях Баала.
  Выслушав первую же фразу, Касс побледнела, затряслась и попросила Легу замолчать, но в русалку словно сам Баал вселился. Вращая выкаченными, неестественно светлыми глазами, рассказчица с присущей ей красочностью, вдохновенно живописала ужасные подробности. Если же что-то и опустила русалка, то воображение девочки, включившееся с первых же слов Леги, мгновенно дорисовало детали. Касс, заткнув уши, пыталась отмахнуться от кошмаров, больно копошившихся теперь в ее собственной голове. Плача, она умоляла Легу прекратить, но та, словно назло, продолжала гнуть свое.
  В довершение ко всему сказанному, русалка намекнула еще, что если уж кто попадет в лаборатории, то там без разницы, раб ты или свободный атлант, машина или Настоящий, ко всем приемы одни и те же.
  Касс забилась в истерике. Она не могла больше плакать, лишь громко икала и сильно всхлипывала. В конце концов, девочка почувствовала, что больше не в состоянии держаться на воде. Ей стало совсем холодно. Все казалось безразличным, ненужным, неправильным, - если Лега сказала правду, если в Атлантиде, в замечательной, прекрасной, любимой Посейдии творилось подобное, жить больше не имело смысла, - Касс пошла ко дну.
  Это заставило русалку, наконец, опомниться. Она вытащила девочку на прибрежный песок и откачала. А потом долго молчала: по-видимому, выдала весь запас красноречия и говорить стало не о чем.
  В изумрудных глазах Леги читалось какое-то странное недоумение, немножко осуждение, как будто это она, Касс, виновата в том, что в лабораториях Баала сатиры мучают живые существа.
  Девочку стошнило, после этого пришло сознание болезни и уже не покидало Прекрасную Деву никогда. Слабость, озноб, рвота, головокружение, - все это закончилось в тот же день, но болезнь осталась на всю жизнь, и не спасли никакие лекари: ни башенки, ни врачи. Заключалась же немочь в том, что с тех самых пор вид чужой крови, ощущение чужого страдания, иногда даже слезы другого человека вызывали в Касс тошноту, слабость, а затем - пронзительную физическую боль в солнечном сплетении, постепенно переходившую в острые рези внизу живота.
  Даже не увидеть, а только прочитать, услышать о чьих-то муках для нее с тех самых пор становилось достаточно, чтобы по-настоящему заболеть. Стоило ей услышать слово "Пытка", как воображение живо начинало работать, вспоминая все, что нарисовало еще тогда, во внезапном полудетском бреду. С трудом отмахиваясь от кошмаров, Касс в этих случаях содрогалась от болей, насквозь прорезывавшихся через все ее существо. Даже башенкам-лекарям требовалось несколько сеансов, чтобы временно сбалансировать после этого ауру.
  Впрочем, она и от дурного запаха могла заболеть легко: ей совсем не обязательно было видеть кровь. Странно, что кошмарные видения пока остались без привычного результата... А, впрочем, кто знает, возможно, прорывы в её тонкой оболочке ещё скажутся...В какой-нибудь усиленной форме... Об этом ещё предстояло подумать. Как бы там ни было, но воспоминание, услужливо подсказанное памятью, теперь означало: и речи не могло идти о том, чтобы ей, Прекрасной Деве Касс, участвовать в кровавом действе. Неважно, стрелять или даже лечить... По выражению Лона, "подключаться".
  Касс не только не знала, что делать: она чувствовала себя не в силах даже четко осознать происходившее. Ненависти, или хотя бы неприязни к Рамтею она, сколько ни искала, все же не находила в своей душе. В конце концов, нельзя же требовать от него ответственности за сумасшествия каких-то диких кентавров.
  Тотчас же, в сознании всплыло и возражение: человек должен отвечать за свои поступки. Поднимая мятеж, Рамтей обязан был предвидеть и кровь, и насилия, и разгромы. Но, с другой стороны, разве можно все предвидеть?
  - Вот ты где! - раздался знакомый голос.
  Касс вздрогнула от неожиданности. Возникшая из ниоткуда Фадита затараторила с высокой скоростью, на высоких тонах и с напором сплошных восклицательных знаков: - Что творится - кошмар! В городе - кошмар! Эрида - кошмар! Орф уперся, просто кошмар! И ни в какую!
  - Что - ни в какую? - не поняла Касс.
  Фадита никого, кроме себя, не слышала. Она стала изображать в лицах, как пыталась уговорить Орфа лететь вместе с ней к Зеву, как "подлец, когда только успел так напиться! И где!!!" на все ее доводы упрямо твердил одни и те же три слова: "А ну их..."
  В конце концов, когда она стала давить слишком сильно, он изменил эти три слова на "А ну тебя..." Еще немного подумал, затем долго, сложно и замысловато объяснял, куда именно.
  - И можешь ты это себе представить? Объявляет, что должен участвовать в событиях, поднимается и уходит, оставляет меня одну, исчезает, растворяется в этой темноте, негодяй! Представляешь!
  После короткой паузы, которую Фадита выдержала, вероятно, ища поддержки, она стала рассказывать дальше. Как не стерпела и, плюнув на Орфа, полетела искать Эриду. У сестры выяснилось, что неприятности Прекраснейшей на возлюбленном не закончились.
  Эрида развлекалась у себя дома с двумя кентаврами и поэтому не отвечала на вызовы.
  - Кентавры? И только? - не выдержав, перебила Касс. В висках у нее сильно застучало: выходит, Уэшеми с Эридой не было.
  - Два кентавра, ты считаешь, мало? - об Уэшеми Фадита, видно, позабыла, потому и не поняла последнего возгласа подруги. Упершийся в лицо Касс взгляд Прекраснейшей выражал уважение и веселый вопрос.
  - Мало тебе?
  Прошло какое-то время прежде, чем Фадита прекратила гипнотизировать Касс своими фиалковыми глазами. - Так о чем же я? Ну да...
  Тут бедняжка взахлеб поведала финал истории об очевидном бешенстве сестры, иначе решила ли бы та остаться с кентаврами, а когда Фадита, пыталась усовестить безумную, в том смысле, что стыдно же, Эрида послала ее туда же, куда и Орф. Отвергнутая всеми близкими, одна-одинешенька, бедняжка прилетела сюда. - И теперь, после всех этих подлых предательств, - с патетикой воскликнула Фадита: - Зев мне сестра, семья и возлюбленный.
  - Не вздумай только сообщить эти умозаключения Эре, - посоветовала Касс.
  Взгляд Прекраснейшей сделался вдруг странно-пустым. Она передохнула и потребовала ответа: - Почему ты не дерешься?
  - Успокойся, - сказала Касс.
  - Я спокойна, - не задумываясь, ответила Фадита. - И иду драться, а вот почему ты в такое время сидишь тут? Как можешь ты прохлаждаться у фонтана? Когда все защищаются.
  В подтверждение своим словам, Фадита размахивала лазером.
  - Откуда у тебя ружье? - изумлённо спросила Касс: - Ведь ты же не любишь охоты. Зачем?
  В это время во дворе появилась Эра. Фадита в тот самый момент размахнулась пошире и, не глядя, случайно влепила хозяйке дома рукояткой лазера по левой щеке.
  Эра взвизгнула, поморщилась и отшатнулась.
  - И ты туда же... Воевать? - с досадой сказала Эра. - Занималась бы любовью...
  Фадита сначала смутилась и заикнулась было о прощении, но неосторожно покосилась на свою случайную жертву и громко прыснула: лицо Эры, отчетливо, только немного карикатурно изобразило удивление оскорбленной невинности.
  Выражение хозяйки дома мгновенно изменилось: теперь Эра всем своим видом проявляла снисхождение. Она молча умоляла Касс взглядом не обращать внимание, не судить глупышку слишком строго.
  - Я понимаю, это мятеж на тебя подействовал, - в заключение отметила Эра.
  Хозяйка дома замолчала. Долго и озабоченно она смотрела куда-то, в видимую ее лишь глазу точку, не то пытаясь что-то вспомнить, не то переключаясь на другую тему. Затем, придав голосу легкую примесь рассеянности, сообщила: - Да, там накрыты столы... В любое время суток... - Эра кивком показала, в какой стороне. После этого повернулась к Касс и прибавила: - Пойдем, я покажу тебе вашу комнату. - Эра еще немножко подумала, прежде чем просительным тоном внести объяснение: - Гостей теперь слишком много, вы уж с Лоном в одной комнате... Да ведь вы же все равно, так что...
  - Я тоже здесь, не возражаешь? - скороговоркой выпалила Фадита.
  - У меня, конечно, народу уйма... - выразительно ответствовала Эра. Во взгляде ее теперь сквозила насмешка. Хозяйка дома, не скрываясь, улыбнулась, правда, только уголком своего красивого рта: - Да ведь ты же сама видишь...
  Все-таки Эра решила более не смущать и без того уже достаточно сконфуженную Прекраснейшую, поэтому к финишу перешла на материнский тон: - Но для тебя, я, разумеется...
  - Спасибо, миленькая, у вас ужасно весело...
  Смотреть на объятия, осторожные, чтобы не испачкать друг друга губной помадой, лобызания Эры и Фадиты, было бы смешно... "Если бы не было так неприятно", - подумала Касс.
  Эра показала ей их с Лоном комнату, повторив несколько раз: - Придется уж вам вместе... Народу-то здесь...
  - Да не извиняйся ты, никто не возражает, даже, наоборот... - Фадита развязно подмигнула, сначала Касс, а потом хозяйке дома.
  Эра кивнула. Наконец, они вместе с Фадитой удалились, обнимая друг дружку за талию. По дороге, жена Зева тихо переговаривалась с Прекраснейшей, ни дать, ни взять, влюбленная парочка.
  Эльфы разложили её и Лона вещи, принесённые из аэробилей оставшимися во дворце Зева кентаврами. Но не успела девушка освоиться в новом жилье, как раздался победный стук в дверь. Не дождавшись приглашения, Фадита возникла на пороге с веселым запевом: - А кто это, кто это к нам стучит...
  Прекраснейшая шумно ворвалась в комнату. Не нравилось Касс нарочитое возбуждение подруги, не предвещала искусственная веселость Фадиты ничего хорошего. Долго, опять же шумно красавица возилась на ложе, устраиваясь поудобнее. Потом движения ее слегка потеряли уверенность. Наконец, со смущенным видом Фадита произнесла насморочным голосом: - Все-таки, наверно, надо... Звякнуть, узнать, что он там... Не хотелось бы один на один, понимаешь...
  Не допуская возражений, Фадита схватила удалённый переключатель. Касс досадливо отвернулась, но Прекраснейшая вдруг издала такой испуганный и одновременно изумленный возглас, что девушка обернулась к ней.
  Фадита, от удивления вытаращив глаза, уставилась на стену с экраном виза, а там...
  Орф действительно пребывал в весёлой компании рабов, в основном, кентавров, развалившихся у костра. По бестолковому выражению лица, по прилипшей к потному лбу пряди, сразу же стало понятно: поэт сильно навеселе. Новые друзья от него явно не отставали: болтали что-то пьяными голосами, с фамильярностью хлопали с обеих сторон по плечам. Увидев на мини-визе Орфа двух Прекрасных Дев, кентавры настороженно стихли, прислушиваясь.
  Орф ухмыльнулся и громко объявил: - Свобода!
  Подумал и прибавил: - Но вам этого не понять.
  - Как ты думаешь, что с ним? - нервно поинтересовалась Фадита, обращаясь к Касс.
  Орф картинно выставил вперед правую руку и с актерским пафосом произнес: - Знаете ли вы, что такое... - поэт закатил глаза, широко открыл и мечтательно закончил: - Равенство!
  - Он с ума сошел, - с неожиданно ледяным спокойствием в голосе произнесла Фадита.
  - А, не нравится, - произнес один из кентавров, тот, что был к Орфу ближе остальных.
  - Ничего, доберемся и до этих красоток, - мрачно пообещал второй.
  - Вот этой... - первый кентавр показал пальцем на Фадиту. - Я бы сам, собственноручно...
  - Ну нет, - перебил второй. - Я занялся бы той...
  Кончик грязного пальца уставился прямо в лицо Касс. Казалось, он вот-вот проткнет экран и с силой упрется ей в нос.
  Кентавры осклабились, их лица приняли возбужденно-бессмысленное выражение, жесты сменились на неприличные. Пьяно сквернословя, мятежники во всех подробностях обсуждали, что именно предприняли бы, попадись Прекрасные Девы им в лапы.
  Касс словно окаменела. Она стояла перед экраном виза в каком-то странном полу-гипнотическом сне, слушала оскорбления. Молчала, не в силах ни шевельнуться, ни найти достойного ответа.
  Фадита реагировала так же. Словно завороженная, она застыла и даже не пыталась отключиться.
  Орф, сначала было, заулыбался, затем что-то сообразил. На лице его появилось выражение протеста. Наконец, певец похлопал одного из собутыльников по плечу и сказал: - Однако...
  - Чего? - грубо отозвался тот. Глаза его моментально налились пьяной злобой.
  - А того, что она моя, - сообщил Орф. - Так что, убери копыта, приятель.
  Оба кентавра вскочили на ноги. Касс поняла: сейчас произойдет что-то, чего ей наблюдать никак нельзя.
  - А эта тоже твоя? - заржали две глотки с двух сторон, кивая на девушку.
  Орф оглядел Касс долгим взором, очень похожим на тот, каким одарил её на приёме, повернул лицо обратно к кентавру и отрезал: - Уж не твоя ли.
  Поэт как-то открыто-беззащитно сидел перед этой явно взбешённой компанией, пьяно пошатываясь. Он ещё не предчувствовал назревавшей опасности. Он весело улыбался.
  Гогот компании смолк. Сотоварищи Орфа поднимались неторопливо, неуклонно трезвея на глазах. На лицах появилась угроза. Пальцы стали сжиматься, приготовляясь к драке.
  Один из кентавров пока еще легко ткнул поэта кулачищем в грудь.
  Орф от этого незаметного толчка чуть не упал, но, быстро восстановив равновесие, одним прыжком оказался на ногах и махнул пятерней по направлению к нападавшему.
  Фадита взвизгнула. Обе девушки в один голос закричали: - Не надо, Орф!
  Кентавр молча стоял перед по-прежнему улыбавшимся поэтом. На диком, сейчас гораздо более похожем на морду, лице разбойника играли желваки.
  - Уступи, осел! - пронзительно завизжала Фадита. - Ты что, смерти ищешь? Ну его к Баалу, моя, твоя, что он с нами по визу...
  - Ах, ослом дразнишь? А чем это тебе плохи ослы?
  Кентавр постоял, играя желваками. - Мало они для вас грузов таскали? - он подумал еще немного. - К Баалу, говоришь? Это тебя к Баалу, зараза! В ослицы!
  Кентавр перевел взгляд на Орфа и неожиданно потребовал: - А ну, извинись!
  - Это за что же? - поинтересовался тот. Он всё ещё играл в какую-то странную игру.
  - За все! - проржал кентавр. - За все мои страданья! На колени перед нами, тружениками! Сколько я для ваших проклятых дворцов камней перекидал! А ты еще надо мной издеваться? Это сейчас-то? А ну проси прощенья!
  - С разбегу! - медленно и нагло, глядя кентавру прямо в глаза, проговорил певец. - Больше ничего не желаешь, машина?
  Фадита снова взвизгнула.
  - Как ты сказал? - угрожающе переспросил тот.
  - А вот так и сказал.
  Орф мило улыбнулся. - Сказал, а не проржал, между прочим.
  Ржание опять вырвалось из горла кентавра, едва он уловил насмешку: - Вот это твое равенство?
  - Ах, да, - вспомнил Орф и рассудительно заявил: - Ну что ж... Равенство - это, конечно, хорошо... Но зарываться не стоит, ребята.
  - Ну, а дружить... - вступил в разговор до сих пор молчавший другой кентавр. Словно все еще не веря услышанному, он кивнул в сторону девушек: - А дружить с ними тоже нельзя?
  Орф развернулся на голос и еще раз улыбнулся: - А дружи-ка ты со своими... - поэт улыбнулся в третий раз и ласково произнес, отчетливо выговаривая каждую букву: - Кентаврихами.
  Касс закрыла глаза. Фадита завопила, крик Прекраснейшей слился с ржанием и возмущенными возгласами в момент окружившей Орфа свалки.
  Фадита уже не визжала. Прекраснейшая зашлась животным воплем, вскоре голос ее сорвался, превратившись в бессильный хрип.
  Когда Касс открыла глаза, все было кончено.
  Кентавры удовлетворенно сопели, оттирали руками потные лбы, успокаивались, оглаживали друг друга по лоснившимся бокам, стихали, расходились. А у догоравшего костра беспомощной грудой грязного окровавленного тряпья валялось то, что всего еще несколько минут назад было весело улыбавшимся поэтом и певцом Орфом.
  
  
  Глава 13
  
  Царь Агамемнон пригласил ее за свой стол. Он, похоже, считал, что оказывает этим своей невольнице великую честь. Победитель, видно, забыл о том, что она, сегодня его рабыня, ещё только вчера была царевной.
  Кассандра не желала ни еды, ни вина. Агония ее города длилась в памяти девушки весь день, хотя, едва наступил рассвет, стало ясно: город перестал существовать. Несмотря на то, что сожженный берег давно исчез за горизонтом, гарь и копоть пожаров по-прежнему, как во время отплытия, застилали глаза, въедались в ноздри, обжигали кожу. На всем корабле не находилось места, где можно было бы укрыться от хлопьев золы, горького дыма и страшных воспоминаний.
  Шум безумной последней борьбы, торжество победителей, отчаянье побежденных, плач женщин и дев, которых насиловали, вязали, волокли, вели, тащили в рабство, - все это звуковое безумие собралось вместе, нагромоздилось друг на друга, застряло в горле большим сухим комом. Этот ком не проглатывался и не рассасывался.
  С той самой минуты, когда обманутые проклятыми хитрецами троянцы себе на горе втащили в город коварного деревянного зверя, великим Илионом владела гибель. Позор, горе, ужас и падение Трои лежали на сердце Кассандры ее собственным позором, горем и ужасом, ее собственным падением. Гибель всех родных, любимых ею людей, стала ее собственной гибелью, хотя царевна, единственная из царской семьи, осталась в живых. Агамемнон пожелал взять дочь Приама с собой.
  В который раз перед глазами вещей девушки вставали сцены, от которых снова и снова леденело тело.
  Вот врывается в последнюю, пока еще их комнату проклятый Неоптолем, весь, с головы до ног забрызганный кровью.
  Опять и опять замахивается топором воинственный злодей, опять и опять падает замертво несчастный старец, отец, троянский царь Приам.
  Вот беззвучно летит в пропасть выброшенный из окна младенец, сын брата Гектора, погибшего защитника Илиона.
  "Оставьте коня! Не трогайте проклятую игрушку! Это смерть! Коварные эллины обманывают вас!"
  Но разве слушали ее, разве хоть один раз в жизни, хоть один человек на свете, хоть кто-нибудь, когда-нибудь разве послушал ее? Поверил ей?
  Послушал ее Парис, когда просила, заламывала руки, плакала, валялась в ногах у него сестра? Умоляла не ходить в Элладу, не тревожить царя Менелая, забыть о Прекрасной Елене.
  Или, в тот солнечный день, когда вопила она, кричала, заходилась от горя страшных предчувствий, - а Парис и Елена, влюбленные, гордые, с торжеством шли с корабля во дворец под радостные приветствия охваченной ликованием толпы?
  "Прекраснейшую женщину мира в прекраснейший город!"
  "Пусть знают греки могущество троянцев: сегодня мы овладели царицей Спарты, завтра овладеем миром!"
  "К длинному носу Менелая подходят рога, которые наш Парис вырастил у него на лбу!"
  И так далее... Ах, сколько упражнений в красноречии и остроумии, сколько надежд...
  Где теперь Парис? Покинутая им нимфа Юнона дождалась, наконец, возвращения своего возлюбленного... Получила его мертвое тело.
  А когда просила царевна Елену вмешаться, оставить Париса, успокоить Менелая, сделать хоть что-нибудь, пожертвовать хоть чем-то для людей, которые любили, обожали, боготворили ее? Даже взглядом не удостоила Кассандру "прекраснейшая женщина мира".
  Накануне ужасной ночи, когда конь уже находился в стенах обреченного города, а грекам до победы оставалось только дождаться наступления темноты, троянская царевна бежала в храм Аполлона.
  Кассандра никогда не знала, ни откуда появлялся Аполлон, ни куда исчезал. Для того, чтобы вызвать его, ей было достаточно приложить руку к губам статуи. В ответ на поцелуй мраморного Бога происходило следующее.
  В первом случае, и так выходило чаще всего, статуя Бога плавно отъезжала вправо. Затем внешняя стена за статуей гармошкой отодвигалась влево. В результате открывалось огромное зеркало. Изнутри оно вспыхивало странным неестественным огнем, при этом оставаясь холодным на ощупь.
  Кассандра знала, что огонь, освещавший зеркало изнутри, не греет, потому что однажды подскочила и украдкой потрогала. Почти неуловимое движение, которое, скорее всего, осталось бы незамеченным для человека, вызвало оглушительный хохот Бога.
  Аполлон появлялся тотчас же после вспышки. Всегда по ту сторону зеркала. Бога можно было видеть, слышать, но нельзя было потрогать, нельзя было почувствовать его запах или тепло. Будто не живое существо находилось перед царевной, - лишь оживало его изображение.
  А иногда, правда, это случалось гораздо реже, Аполлон слетал к ней с неба на своей золотой колеснице. Тогда с нечеловеческим стоном раздвигался сначала купол храма, чтобы впустить Бога.
  В этот, последний раз, Кассандре не пришлось вызывать Аполлона: он сам уже поджидал ее. Посреди храма, под настежь раскрытым куполом стояла золотая колесница. Покровитель поэтов и оракулов нетерпеливыми шагами измерял расстояния между разными предметами в храме.
  Когда вошла Кассандра, Аполлон подбежал к ней, словно был простым смертным, взял ее руки в свои, выдохнул очень по-человечески: - Ну, наконец-то.
  Вещунья удивилась: подобного жеста она никак не могла предугадать, Бог обыкновенно бывал суров.
  - Ты ждал меня?
  - Кого же мне еще ждать? - он криво усмехнулся: - Теперь ты видишь, каково это, когда ты к ним всей душой, а тебя отвергают?
  - Пощади, Аполлон! - начала Кассандра заготовленную молитву: - Неужели ничего невозможно исправить? Прости меня, ведь я только слабая девушка.
  - Ты гораздо сильнее, чем думаешь, царевна. - Аполлон отстранился, сообразив, о чем она пришла просить его...
  А он-то надеялся! Впрочем, на что ему было надеяться? На ее благодарность? Или на беспомощность?
  - Пощади Трою, Аполлон... Защити мой город, спаси его жителей!
  - Я сделал все, что мог, для твоего города.
  Бог с досадой отвернул от нее голову. Он угадал правильно: девушка просила не за себя, всего лишь за Илион.
  - Что же касается жителей... Скажи, Кассандра, почему ты просишь за троянцев?
  - Почему я прошу... Я не понимаю тебя, Аполлон.
  - Тебе жаль их? Страшно за них?
  Царевна тревожно молчала, пытаясь угадать, к чему он клонит.
  - Но разве не покоряли твои соплеменники других народов? Не сжигали чужих городов? Не брали рабов в плен? Не уводили в неволю чьих-то жен и дочерей? Сегодня подошла очередь их самих, только и всего...
  - Но ведь ты же защищал нас все это время...
  Аполлон глубоко вздохнул, повернул голову к ней и стал пытливо, с надеждой всматриваться в лицо девушки: - Я защищал не Трою, дорогая. Что мне Троя! Что мне все города смертных! Я защищал тебя. Я желал избавить тебя от того, что ждет царевну побежденного города... Мы проиграли. Да и невозможно изменить предопределенное: сегодня пришла очередь Илиона... Приходится соблюдать правила... Раз уж люди сочинили эти игры с основным правилом: сегодня один народ, завтра - другой...
  - Скажи уж проще: Зевс желал нашей гибели, а ты не можешь пойти против Зевса! - запальчиво возражала Кассандра.
  - Что ж, это, конечно, тоже. - согласился Аполлон. - С какой стати мне идти против Зева? Что я ему, родственник, что ли? Рамтей-Прометей?
  Здесь Кассандра не поняла ровно ничего, поэтому не отвечала, разлядывая собеседника во все глаза.
  Тот тоже внушительно помолчал, но долгого безмолвия выдержать не смог, потому сразу же прибавил: - Если это утешит тебя, могу предсказать: придет год, день, час, - и потомки троянцев вернут все эллинам сполна.
  - Нет, меня не утешит это, Аполлон. Мне и эллинов жаль. И вообще, жаль мне людей.
  - Подумай над своими речами, Кассандра. Это тех самых людей, от которых ты только и видела, что недоверие, насмешки или, в лучшем случае, снисходительное равнодушие? Это их тебе жаль, несчастная? Но ведь ты еще не все получила от них! Ты еще узнаешь их ненависть, они еще обвинят тебя в своем поражении... Непременно найдется тот, кто скажет: "Эта ведьма накликала беду, навлекла наказание богов, напророчила несчастье, и оно случилось..." Тому, кто ткнет в тебя пальцем, они легко поверят, Кассандра. Не тебе: тому, кто опорочит тебя.
  - Но ведь это ты, ты сам проклял меня, Аполлон! Ведь твоих рук это дело, из-за тебя люди не верят мне, разве я не права? Или ты позабыл свои угрозы?
  Он расхохотался. Мурашки побежали по ее телу от этого божьего хохота.
  - И ты, ты, моя ученица, веришь во всю эту ерунду! Нет силы, которая могла бы заставить всех разом верить или не верить, любить или ненавидеть, жалеть или насмехаться! Ты сама - свое проклятье, царевна! Ты сама - свои угрозы и беды!
  Кассандра удивленно посмотрела ему в глаза. У нее возникло странное чувство, что он - обыкновенный человек. "Неужели, не Бог?"
  Внезапная мысль показалась девушке еще коварнее чудовищного коня, и царевна мигом прогнала эту мысль.
  - Конечно, - продолжал Аполлон, в его голосе ясно звучала горечь. - Я не отказываюсь, я обучил тебя ясновиденью. Да, я угрожал наказанием... Даже у Богов бывают минуты слабости... Но я не делал этого, не в моих силах такое, поверь!
  Он умоляюще посмотрел ей в глаза, в свою очередь.
  - А мое проклятье? Ведь они никогда! Слышишь? - она повторила это слово "Никогда" по слогам. - Ни-ког-да не верили мне. Именно так, как ты предсказывал. Смеялись надо мной, время от времени жалели, но не верили. Они никогда не верили мне!
  Кассандра вспомнила последние годы. Слезы обиды брызнули из ее глаз.
  - Я сделал тебя оракулом. Все остальное - ты сама. И даже не тогда ты навлекла на себя кару, когда приняла мой дар, гораздо раньше. Твое несчастье - это ум, проницательность, доброта, твоя жалость, твое, как ни странно, сострадание к людям. Я лишь немного прибавил к тому, чтобы ты выделялась на общем фоне, а отличие от других - это и есть то единственное проклятье, которое висит на тебе, царевна.
  Кассандра покачала головой: - Твои слова одновременно лестны мне и обидны, Аполлон.
  - Я не могу говорить иначе. Таковы люди. Человек способен простить другому причиненное ему зло, но добра не прощает. Любой снисходительно отнесётся к чужим недостаткам, но превосходство над собой...
  Аполлон опять расхохотался, и Кассандра почувствовала в груди костлявую ледяную руку, сжавшую изнутри горло и заморозившую душу.
  - Чужое превосходство не может вызывать ничего, кроме ненависти, царевна. Это главное свойство людей. Они могут простить уродство, но жестоко наказывают совершенство.
  - Погоди, - громко сказала Кассандра. Она нашла возражение и обрадовалась этой находке. - Вот ты и ошибся, великий Бог!
  - В чем же ты усмотрела ошибку?
  - Елена - само совершенство, а люди обожают ее.
  - Это ты ошибаешься, Кассандра.
  - Нет, я помню: вся Троя бесновалась от восторга, когда Парис вел Елену во дворец. И этот восторг был искренним: народ боготворил и Елену, и Париса, хотя оба от других отличаются: Елена - красотой, Парис - красотой, да еще и удачливостью. Они бы должны и Париса ненавидеть, если по-твоему...
  - Удачливость Париса - это всего-навсего его заносчивость, завистливость и наглость. Разницы между ним и остальными в нем не вижу. Что же касается Елены...
  Аполлон усмехнулся: - Если бы Елена отвергла Париса, они бы возненавидели ее с тем же пылом, с которым полюбили. Но обманув и обокрав мужа, сбежав с любовником, бросив детей на произвол судьбы, - О! Всем этим она открыла им свою настоящую красоту!
  Бог задохнулся от гнева. Ярость кипела, клокотала в его груди и горле. Аполлону даже пришлось сделать несколько глубоких вздохов прежде, чем продолжать: - Подлость приблизила Елену к толпе, коварство вызвало сочувствие, неверность привела в восхищение! Да, её ненавидели бы за совершенство, но по поступкам поняли, что совершенства на самом деле нет, то есть, нет никакого отличия от них же самих... Вот причина их любви к Елене. Вот почему они обожают ее. Она - часть их. Родная, своя.
  - Это очень неприятно, даже больно слышать то, что ты говоришь, - прошептала Кассандра.
  - Я еще не все сказал. - Аполлон усмехнулся опять, и снова горечь просквозила в его голосе.
  - Тебе предстоит еще увидеть: тот самый Менелай, с которым Елена поступила... - в голосе Бога прозвучала жестокая ирония. Он задумался, подбирая нужное слово: - Я бы сказал, "бесчеловечно", но ведь это и есть именно по-человечески... Тот самый Менелай... Он сегодня ночью погубит из-за этой женщины целый город... А совершив это, не дожидаясь утра, поведет виновницу к себе на корабль. Ты увидишь, любовью к Елене будет светиться его лицо, ты увидишь гордость на лицах его товарищей... А троянцы, ведь на них обрушилось из-за Елены столько бед... Ты думаешь, ее когда-нибудь назовут причиной трагедии? Как бы не так, уверяю тебя, скорее тебя сделают виновной, чем Елену, ведь она такой же человек, как все они.
  - Нет, нет, - шептала Кассандра. - Ты видишь только плохое в нас, Аполлон. Разве нет у людей достоинств? Неужто на одни только подлости способны мы, смертные? Неужто ничего, кроме убийственной безнадежности и глупости не найти в нас? Ничего, совсем-совсем ничего хорошего?
  - Если искать, то и в диком звере можно найти хорошее... Но не в том дело. Оставим это. Не волнуют меня проблемы и достоинства людей. Только твоя судьба беспокоит меня, Кассандра. Не говори "мы", говоря о смертных. У тебя нет ничего общего с ними. Ты считаешь мои речи одновременно лестными и обидными - уверяю тебя: ты ошиблась, царевна. Нет лести в моих словах. Не в обиду должна ты принимать их. Люди - одно, царевна Кассандра - другое. Бессмертие - выбор, который ты должна сделать, наконец. Тысячелетия я любил тебя...
  - Тысячелетия? Да мне и тридцати-то нет.
  - Ты опять ошибаешься, любимая.
  Он говорил нежно, но желчь не покидала его голос.
  - Бесконечное количество раз мы встречались с тобой на этом свете. Ты приходила, и я всегда узнавал тебя. Ты уходила, а я оставался и ждал. Когда-то давно, вечность назад, ты спросила меня, как я тебя люблю. Я ответил шуткой, но я уже тогда любил тебя, Касс. И сейчас. И не переставал никогда.
  - Мне стало слишком сложно понимать тебя, - прошептала девушка. Она даже не заметила, что Аполлон назвал ее не Кассандрой, а Касс.
  - Знаю. Никто и не требует сейчас, чтобы ты понимала. Только прошу: поверь мне, согласись, и я сделаю тебя бессмертной богиней... И кончатся твои неприятности. Одно короткое "Да" - и ты с нами, на Олимпе. Это, правда, не тот Олимп, да и Парнас не тот... - Аполлон тоскливо вздохнул. О чем говорит он, стало еще непонятней. - Зато ни забот, ни ужасов, ни страха, ни болезней, ни насилия тебе не придется испытывать в жизни. Не насмешки и издевательства - поклонение и молитвы будешь получать впредь.
  - Раз уж ты все знаешь, Аполлон, скажи: для чего мне поклонение? Зачем нужны мне чьи-то молитвы?
  - Любому это нужно, Касс, не прикидывайся глупой. Любой жаждет чувствовать себя великим.
  - Я не прикидываюсь. Я действительно не понимаю. Для чего чувствовать себя великим? Уверен ли ты, что это нужно каждому?
  - Без сомнения. Представь себя бессмертной богиней: в твою честь возносятся храмы, слагаются песни, легенды...
  - Разве может это сделать меня счастливой?
  - Это делает счастливыми всех нас.
  - Ты хитришь сам с собой, Аполлон. Не вижу я счастья в твоих глазах.
  - Твоя любовь - единственное, чего мне не хватает для счастья.
  В голосе его с силой взметнулась надежда: - Скажи: "Да", Касс, скажи - и все плохое позади.
  - О Аполлон! Ведь ты Бог! Будь же великодушным, Аполлон!
  - Ну, конечно, Боги обязаны проявлять снисходительность и великодушие, считают люди... Обязаны, должны, только по той простой причине, что они - Боги. Но позвольте, а что же в обмен? Немного великодушия к Богу? Приходит ли тебе в голову, человек, хоть иногда, случайно, насчет снисходительности к тому, кто не ниже, а выше тебя?
  Кассандра молчала.
  Аполлон вздохнул и взволнованно продолжал: - Разумеется, легко и просто быть великодушным к слабому, а к сильному? Уверяю тебя: великодушие и снисходительность к сильному могут оказаться гораздо нужнее, значимее, ценнее. Попробуй сама стать великодушной, Кассандра: не к человеку - к Богу!
  - Прости меня, Аполлон, - упавшим голосом сказала Кассандра. - Я не могу солгать. Особенно в этом я не могу солгать тебе.
  Она рухнула на колени и заломила руки: - Хочешь - возьми меня, хочешь - убей! Я сама не знаю, в чем причина. Но знаю твердо. Прости меня, Аполлон! Прости: я всего лишь смертная. Прости: я не люблю тебя.
  Бог, отшатнувшись от девушки, бегом устремился к колеснице.
  Но горячий короткий бред Кассандры потому и был бредом, что проговаривался бессознательно, без участия разума, на одних чувствах. Едва лишь царевна поставила точку, она отчетливо поняла смысл тех слов, которые минуту назад, очевидно, сами по себе произнесли ее побелевшие непослушные губы. А поняв, схватилась за голову, опять заломила руки и стала, громко плача, молиться ему, просить прощения и пощады. Но было поздно: Бог перестал разговаривать с ней. Даже слышать не мог ее больше за шумом колесницы, которая затарахтела слишком громко, как всегда, перед взлетом.
  И все. Кончено.
  Видения последних часов, проведенных в родном городе, до конца ее дней не покинут ее.
  Вот охрипшая от воплей, без голоса, без слез, царевна молится, уже в храме Афины Паллады, умоляет богиню защитить ее город, пощадить, защитить ее.
  Вот в храм врывается мерзавец, пропахший своим и конским потом, косматый дикарь Оилид, и отрывает от кумира богини руки Кассандры, оттаскивает, насилует бесчувственную, здесь же в храме, чуть ли не на обломках разбившейся статуи.
  А вот и Елена. Бледная от страха Елена. Прекрасная Елена, не успевшая оплакать Париса. Идет, идет, идет к кораблю... С ней Менелай, из-за которого, собственно, все и вышло: страшная война, гибель города, смерть стольких людей. Царь ведет за руку неверную жену и смотрит на нее с любовью. Забыв, простив красавице предательство, обман, воровство.
  Все, как предсказал Аполлон.
  - Я знаю, тебе пришлось пережить страшную ночь, - примирительно начал Агамемнон. - Эта подлая собака, Оилид, еще получит свое...
  Кассандра вздрогнула. Причем тут Оилид... Да, злодей, да, мерзавец, но разве он главный виновник? Он только воспользовался теми обстоятельствами, которые удачно сложились для него... Для эллинов...
  - Хотя, как мужчина, я могу понять его страсть к тебе, - вкрадчиво продолжал царь.
  Кассандра мрачно взглянула на него. Он-то чем отличается от Оилида? Тем, что еще не изнасиловал ее? Он, пожалуй, не способен понять всю степень ее отвращения к нему. Да и плевать хозяину на то, что противен своей невольнице. Противен весь, от голоса до запаха, этот греческий царек.
  Она, вещая царевна Кассандра, уже видела Агамемнона. Когда там же, в храме, он отобрал ее у мучителя, отнял не потому, чтобы спасти - отнюдь: захотел иметь сам. Что ж, все верно: добыча принадлежит царю. Конфисковывал же он для себя у собственных воинов награбленные ими ценности. Видела вещунья и жадность, и похоть, и спесь в желтых глазах царя.
  - И могу понять твою... - он сначала хотел сказать "ненависть", но осекся: - Твое отношение к нам. - продолжал Агамемнон.
  Хозяин изо всех сил старался показать: он щедр, он понятлив, он сочувствует ей, он терпелив и добр к своей рабыне.
  А она не могла ни есть, ни говорить. Только горестно мигала, глядя куда-то в сторону... Вздыхала, облизывая пересохшие губы.
  Царь собственноручно налил невольнице вина в серебряный, критской работы кубок. Кассандра прикоснулась губами к влажному краю.
  - Мне стыдно за ту жестокость... - он опять осекся. Чуть было не сказал: "Ты должна понимать, это обычное отношение победителей к побежденным", но решил пощадить ее и пробормотал: - Все эллины не могут отвечать за жестокости двух-трех человек... Ведь герои долго боролись за победу и, наконец, победили...
  - Да, - тихо согласилась Кассандра. - Победили.
  Агамемнон окончательно смутился. Чувство неловкости не покидало его в присутствии этой девушки. Было в ней смутное, неуловимое, но явственное отличие от всех женщин, которых он знал. Разница, которая делала царевну выше, лучше других, он ощущал это кожей...
  - Я много слышал о твоей красоте, образованности...
  Царь хотел говорить с невольницей. В конце концов, она принадлежала ему. Он желал беседы и невольница обязана была беседовать с ним.
  - Благодарю тебя, Агамемнон. - Кассандра чуть наклонила голову.
  И все. Продолжала молчать.
  - Правда ли то, что тебе открыто будущее?
  - Правда и то, что люди не верят мне.
  - Это неприятно, когда тебе не верят, - царь позволил себе усмехнуться.
  - Неприятно?
  - Пожалуй, это очень обидно, когда тебе не верят.
  - Это особое чувство, - сказала Кассандра. - Это не передашь словами... Когда ты знаешь, точно знаешь, в общем и в деталях. А тебе не верят... Насмехаются... Смеются в лицо... Обзывают...
  Девушка поднесла кубок к губам, сделала несколько больших глотков. Она посмотрела на Агамемнона. На лице его застыло просительное выражение. Он ждал от нее чуда, откровения. И она открылась ему. Сама не понимая, зачем.
  - Но не это самое страшное, - прошептала Кассандра. - Не неверие, не насмешки, не издевательства. Самое страшное - это, когда они жалеют тебя.
  Она стала повторять нараспев: "Ах, безумная! Ах, жалкая, несчастная девица! Сумасшедшая, она возомнила себе, что знает будущее! Можно ли не пожалеть бедную царевну: и прекрасна, и богата, но - безумна, безумна".
  Кассандра глубоко вздохнула: - А потом все те же они проклинают тебя за то, что не убедила их. Не заставила их поверить себе.
  - А если я верю тебе, - прошептал царь. - Можешь ли предсказать мне мою судьбу?
  Вещунья мельком взглянула на него и быстро отвернулась: - Не требуй от меня этого, Агамемнон. Твоя страшная судьба уже ждет тебя.
  - Я слушаю, - отрывисто приказал царь. - Говори.
  - Ну что ж, - вздохнула девушка. Она наперед знала его реакцию на свое предсказание. - Если требуешь...
  - Да, требую. -жестко сказал Агамемнон.
  - Твоя жена уже точит кинжал.
  Глядя ему прямо в глаза, медленно выговаривая каждое слово, сообщила ясновидица приговор его судьбы. - Даже суток тебе не прожить в своем доме, царь.
  - Я понял, почему люди не верят тебе, невольница.
   Агамемнон презрительно расхохотался.
  В его смехе Кассандра слышала предсмертный стон своего города. Отсветы зарева полыхали на ее щеках: она опять видела насмешки и проклятья, агонию, кровь и разрушение, опять повторяла мысленно два слова: "Троя пала".
  Царь Агамемнон хохотал долго, а когда отсмеялся вволю, вытер слезившиеся от смеха глаза и велел Кассандре приготовиться: он намеревался овладеть ею сразу же после ужина.
  
  
  Глава 14
  
  Прекраснейшая хандрила. Маялась, бедная, с того самого дня, как вместе с другими, оставившими мятежный Посейдонис, нашла убежище во дворце Зева. Фадите претило все. Днем изводила жара, необычная даже для Атлантиды, ночью донимал озноб, как будто было холодно... Комната казалась то слишком пустой, то чересчур тесной... Общество тяготило, но в одиночестве представлялось невозможным вынести минуты... Запах сыра раздражал чрезмерной остротой, а крабы не пахли вовсе... Львиная доля недовольства красавицы приходилась на Круг. Совместные медитации под бриллиантовым крестом Эдема проводились ежедневно по утрам и вечерам, и считались теперь обязательным и основным занятием обитателей Верхнего Олимпа.
  - У меня от вечернего Круга потом всю ночь звенит в ушах и снятся битые кентавры, - жаловалась Фадита. - Главное, ни спрятать, ни защитить свои несчастные мозги. И только попробуй отказаться. А к матери - там не выдержишь с нервами посильнее, чем у меня. Ребёнок, правда, у неё скучает... Ничего, придётся потерпеть... Надо же собраться с силами... Да ещё эта зануда, моя сестра... Исчезла - и всё тут. А я отвечай... Эрта-то я вижу, навещаю... Просто обосноваться там не могу... Слишком тягостно...
  Касс с тоской посмотрела в окно.
  - С другой стороны, что поделаешь? - продолжала рассуждать красавица. - Надо так надо. Хотя, если подумать, кому это надо? Зачем?
  С главной площади взлетели несколько аэробилей. Касс знала: один из пилотов был Лон. Как будто, это являлось теперь для поэта жизненной необходимостью: беспечно поцеловав подругу в щечку, уходить каждую ночь.
  - Не нравятся мне эти боевые вылеты, - вырвалось у Касс. - Особенно, ночные.
  - Глупости какие! - возразила Фадита запальчиво. - Ночи абсолютно безопасны. Во всяком случае, не опаснее дней.
  Она немножко подумала. - Даже наоборот. У машин же нет ничего, у безмозглых.
  Прекраснейшая усмехнулась, всем своим видом выражая презрение к мятежникам: - Кроме мускулов с копытами... Летай себе сверху и - шарах!
  - В том-то и дело, - горько подумала Касс. - Мало им дней на убийства.
  Вслух она промямлила: - У Рамтея есть исправный аэробиль, да и лазеры, наверно... У Феста, Ноэла...
  - Неужели Рамтей пойдёт палить в Настоящих! - убеждённо воскликнула красавица. - Даже Рамтей... Скажи еще, у Эриды есть аэробиль, а главное, - у ее поклонника-халдея.
  Фадита многозначительно улыбнулась, показывая бровями куда-то вверх и чуть-чуть в сторону: дескать, знаю, знаю, но не скажу, чужая тайна.
  Касс вздрогнула. Глаза собеседницы, внимательно следившие за каждым нюансом, выразили затаенное удовольствие. Как ни занята была собой Прекраснейшая, а всё же не могла не заметить, что творилось с Касс, стоило разговору повернуться на Уэшеми. Красавица, верно, давным-давно все поняла, раз теперь не упускала возможностей лишний раз напомнить подруге о связи молодого поэта с Эридой.
  И когда она только успела сделаться такой? И это выражение лица - а ведь Прекраснейшая никогда не была похожа на сестру. Надо сконцентрироваться, подумала Касс. Сколько раз она давала себе слово не реагировать на словесные пытки, придуманные для нее Фадитой! Ведь та, если свяжется, в конце концов, с Эридой, может оказаться единственной возможностью выяснить хоть что-либо о судьбе Уэшеми. Поэт так и не объявился ни во дворце Зева, ни вообще на Верхнем Олимпе.
  - Спокойствие, - мысленно приказала себе Касс. - Спокойствие полное. Никаких эмоций. Спокойствие абсолютное.
  Вслух, изо всех сил придав своему тону небрежность, она спросила: - Значит, до Эриды ты так и не дозвонилась?
  - Какое там! Не отвечает сестрица.
  По-видимому, на этот раз Касс удалось не выдать своего напряжения. В голосе Фадиты послышалась легкая досада. Но красавица, видимо решив попробовать еще, а возможно, по инерции, продолжала: - Вряд ли сейчас там можно найти кого-нибудь другого. Даже, если это Эрида ищет. Значит, она все еще либо с халдеем, либо с кентаврами. Я надеюсь, в любом варианте с ней ничего страшного не произошло. Кентавров моя сестрица обманет легко, а с этим...
  Фадита исподтишка бросила на Касс последний пытливый взгляд. Та сохраняла невозмутимый вид, стойко молчала и страданий, если даже их испытывала, не выказывала. Легкая досада Прекраснейшей сменилась раздражением.
  - Если халдей не дал деру в свою Халдею, то остался в городе с семьей Ноэла, а тот, судя по всему, поддерживает Рамтея. Значит, тем более у моей, обезумевшей от желаний сестрицы, все в порядке. Уж её-то кентавры не разорвут.
  Касс прикрыла веки. Когда она вспоминала конец Орфа, ее охватывал пронзительный, безудержный страх за жизнь Уэшеми. А Фадита... Вот, оказывается, о чем думала Фадита. Что ж, вполне резонно. Раз уж растерзан ее Орф, то всех остальных надо тоже... Включая родную сестру... Ах, как сложно, как мучительно давалось в этот вечер самообладание!
  К счастью, Прекраснейшая ненадолго замолкла, и потом больше к Уэшеми не возвращалась. За время передышки в голосе появились новые, не свойственные Фадите раньше, плаксивые, с надрывом ноты.
  - В город же не дозвониться никому, там же со времен защитного поля, говорят, вообще нет энергии. Вроде бы у Ноэла махонькая подстанция во дворе, на строительстве его на дурацком, но не больше. Ведь кентавры все в Посейдонисе переломали.
  - Одно слово, машины, - вставила подошедшая Эра. - Соображать же иногда надо.
  Плаксивость Фадиты моментально испарилась вместе с раздражением. С нарочитым изумлением Прекраснейшая посмотрела на Касс и, не скрываясь, прыснула со смеху. Выразительно выделила каждое слово, подчеркнув: - Еще бы! Соображать, безусловно, надо! Жаль, не каждому дано.
  - Не вижу ничего смешного, - заявила та, явно не поняв, или, скорее, не пожелав принять выпад в свой адрес.
  Фадита покатилась со смеху.
  - Это на нее так Круг действует, - вслух предположила Касс. - То плачет, то смеется, то нервничает.
  Прекраснейшая, неожиданно оборвав свой смех, застыла с раскрытым ртом.
  - Что это с тобой? - брезгливо спросила Эра.
  - А может быть! - с видом человека, которого вдруг осенило, молвила красавица. - Возможно, и правда, на меня так влияет Круг. И еще кентавры эти потом во снах, дохлые...
  Тон ее сделался просительным. - Может, не надо больше Круга, а? Может, они и так, сами перемрут? Говорят же, что у них ни аэробилей, ни лазеров, ни энергии, - вообще ничего.
  - В первую же ночь бунта мятежники сломали, разбили, испортили все, что могли бы использовать сами, - торжественно объявила Эра. - Теперь, для того, чтобы восстановить хоть какой-либо миниум, нужны специалисты. А без техники что они против нас? Конечно, перемрут. Ждать только не хочется слишком долго.
  Жена Зева одарила слушательниц полным достоинства внушительным взглядом. - Первый же совместный вылет Лона, Артемы, Арса и Фины доказал полную несостоятельность бунтовщиков. Но Круг нам пока необходим. Во-первых, для того, чтобы поддерживать защитное поле. Во-вторых, - для полного слияния и единства духа всех нас, защитников Верхнего Олимпа. В-третьих, - для того, чтобы воздействовать на противников: насылать болезни, ссоры, угадывать планы, и так далее.
  Фадита повторила полный нарочитого изумления взгляд, адресованный Касс.
  Продемонстрировав короткой, явно заученной речью, свою осведомленность, Эра продолжала цитировать мужа: - Счастливы те машины, что останутся в живых! - и, уже своими словами закончила: - А теперь пусть попробуют!
  - Репетирует Зев перед тобой, что ли?
  Прекраснейшая не без облегчения засмеялась. - Как Лон передо мной когда-то. А перед тобой, - она повернулась к Касс: - тоже? До сих пор?
  Та пожала плечами.
  - Между прочим... - Фадита многозначительно улыбнулась. - Между прочим, я слышала, наш Фест неплохо помогает бунтовщикам...
  Всегда славившаяся своим умением держаться, Эра, наконец, смутилась при упоминании имени сына.
  Касс невпопад сказала: - Это замечательно!
  - Что?
  В вопросе хозяйки дома, на фоне смешанной со стыдом угрозы, прозвучал упрек.
  - То есть, я имею в виду... - поправилась Касс. - Я слыхала, Фест бросил пить. Что ж тут плохого?
  Фадита, похоже, обрадовалась. Взгляд её нехорошо оживился.
  - Безусловно! - с восторгом затараторила Прекраснейшая. - Мало, что Фест работает с кентаврами в кузнице! Говорят, зато наловчился, стал мастером. Говорят, весь Посейдонис сейчас на нем!
  - Когда она успела стать столь похожей на Эриду? - снова подумала Касс. Или и раньше такой была, только я почему-то не замечала?
  Казалось, Эра вот-вот упадет в обморок. Высказывание по поводу того, что Фест заодно с мятежниками пошел против родителей, да еще, как простая машина, по собственной воле трудится с кентаврами в кузнице, нанесло последний, явно чересчур жестокий удар. Несмотря на всем известную выдержку первой матери империи, губы женщины побелели.
   - Я пойду, пожалуй.
  Судя по виду Эры, ей пришлось приложить заметное усилие для того, чтобы сохранить спокойное выражение оскорбленного достоинства. - У меня же еще прием...
  - Приём - это здорово! - Фадита наслаждалась произведенным впечатлением. - И летать никуда не надо: все на месте.
  Что это с ней, размышляла Касс. Никогда не была такой. Ведь раньше только Эрида получала от этого удовольствие. Неужели Фадита действительно становится похожей на сестру? Уже почти-почти? В генах у них это? Или Круг так метит своих членов? Какое счастье, что я не участвую в совместных медитациях. Какое счастье, что Лон научил меня блокировать ауру, сознание, подсознание и вообще отключаться! Ах, как сложно, как все сложнее, все мучительнее становится с ними общаться!
  - А завтра вылет.
  Жена Зева со значением посмотрела вперед, позволив себе сразу на несколько порядков повысить голос. - Мне, наверно, не хватает того, что всех тут кормлю, пою, укрываю под крылом... Я же ведь еще воюю. Вас вот, Прекрасных Дев, защищаю.
  Это тоже было слишком для нее: приличия до сих пор хозяйка дома старалась соблюдать. Касс не раз удивлялась пристрастию Эры к вылетам: уж ей-то воевать было незачем. Но первая дама Атлантиды рвалась на подвиги вместе с мужем и детьми. Мятеж оказался полезным, по крайней мере, для этой семьи: свободного времени теперь не оставалось ни у Зева на любовные приключения, ни у его супруги на ревность, ни у Фины на истерики.
  - Ничего! - Эра отчужденно посмотрела куда-то вдаль. - Я верю: когда-нибудь все изменится к лучшему и с Фестом. Главное, он не пьет больше.
  Она гордо подняла голову, свысока взглянула на Прекраснейшую и звонким голосом повторила: - Ничего, зато я знаю, что для победы делаю все! И не боюсь, - Эра повысила голос, стало похоже на внушение: - Не боюсь синяков!
  Касс даже украдкой опасалась теперь взглянуть на подругу. Да, напрасно задела та хозяйку дома. Уж кто-кто, а Эра не привыкла оставаться в долгу, так что на этот раз пришла очередь Фадиты сжаться. Все вокруг знали, как действует на Прекраснейшую простое слово "синяк". С того самого, страшного дня убийства Орфа.
  Бессмысленная, мучительная гибель поэта чуть не свела его любовницу с ума. Будучи не в силах оторваться от экрана, Прекраснейшая наблюдала кровавую сцену во всех подробностях. Картина, на которой проклятые кентавры терзают еще совсем недавно любимое ею тело, прочно врезалась в память красавицы. Пережитое не исчезало и не забывалось. Стоило закрыть глаза - и снова убийство Орфа рисовалось во всех деталях, красках и звуках, заставляя опять и опять содрогаться от ужаса и отвращения.
  В первый же момент, не помня себя, Фадита, едва выключив виз, схватила лазер и понеслась к аэробилю. Мстить.
  Пыл Прекраснейшей, однако, испарился почти сразу, после первого же, явившегося и последним, вылета. Аэробиль красавицы вернулся через полчаса после старта. Неудавшаяся воительница неуклюже вывалилась наружу в полуобморочном состоянии. На шее ее внушительным пятном разливался кровоподтек. На лице Фадиты под удивленно поднятыми бровями застыла неподвижная сконфуженность. А искреннее детское недоумение, разлившееся по всему облику девушки, завершило дело, вызвав на Верхнем Олимпе дружный громовой хохот свидетелей.
  Пока возникновение странных размеров и форм кровоподтека в укромном местечке между ключицей и подбородком, для всех оставалось тайной. Если кто-либо пытался в эту тайну проникнуть, у Фадиты тотчас же начиналась истерика, а слово "синяк" с тех самых пор ввергало в душевный трепет.
  Вот и теперь, вид у Прекраснейшей сделался до того жалкий, что у Касс защемило сердце. Но хозяйка дома не стала щадить гостью. Милосердием Эра не отличалась и в лучшие времена.
  - Да, воюю! Без синяков! - еще раз, теперь уже с откровенно зловещим оттенком прошипела жена Зева. - Не то, что некоторые!
  Касс смотрела, как хозяйка дома удаляется, прямая, деловая, спокойная.
  - За что она меня так ненавидит? - прошептала Фадита. Губы у нее дрожали. - Все же над ее тупостью подшучивают, не я одна. Главное, у меня и с Зевом ничего... Никогда... Я же не виновата, что Фест, этот пьяница, ни с того ни с сего вздумал трезветь. Я же не виновата, что Фине меня не обскакать ни на одном конкурсе. Что же мне теперь, нарочно у себя на лице завести какую-нибудь гадость? Может, у меня вообще ничего в жизни, кроме красоты моей...
  - Ну что ты. Не все же, в конце концов, способны драться. Я, кстати, тоже не воюю. Откуда у тебя уверенность, что она выразила... вообще тебе, а не мне? - попыталась успокоить подругу Касс.
  - Да? А про... - Фадита сделала движение ключицей, показавшее, о чём речь. Даже произнести слово "синяк" она опасалась. Всё её тело явственно содрогнулось. - Тоже тебе?
  - Не обращай внимания. Просто у всех взвинчены нервы. Сидим тут, под колпаком...
  Под колпаком защитного поля на Верхнем Олимпе становилось слишком скученно: к Эдему стянулись жители из захваченных рабами районов Посейдониса. О просторной до времен восстания жизни во дворцах пришлось забыть.
  - И Круг еще этот проклятый каждый вечер, - жалобно ввернула своё Фадита. - Все равно, жить тесно, зато весело.
  - Тебе весело?
  С тяжёлым вздохом Прекраснейшая опустила ресницы.
  - Ах, как долго тянется этот кошмар! - вырвалось у Касс. - Как бесконечно долго!
  - Хорошо еще, хоть всего вдоволь. - Фадита, похоже, начала всё-таки понемножку приходить в себя. - Еды-питья-энергии достаточно. Будем надеяться, что воздушная дорога и впредь не подведет. А пока надо держаться. Нервы не распускать. Ты слышала, что повстанцы грозят вот-вот найти способ разрушить защитное поле?
  Прекраснейшая воодушевлялась на глазах. - Слышала?
  Касс отрицательно покачала головой.
  - Шумят, дураки, орут насчет того, чтобы погулять по трупам вокруг Эдема, "Дойдем до самого Тартесса".
  Прекраснейшая презрительно улыбнулась: - Наши трупы имеются в виду, между прочим.
  Касс сморщилась.
  - Будто это им когда-нибудь удастся, - победно закончила Фадита.
  - О Рамтее по-прежнему ничего?
  - Исчез. Не показывается ни в городе, ни на экранах.
  Красавица посмотрела на подругу подозрительно: - Слушай, почему это ты ничего не знаешь ни о ком? Это Апол тебя так научил? - догадалась она. - Этот может. Лично меня он по ясновиденью не тренировал... Тем не менее, я тебя очень хорошо понимаю.
  - Ну, причем тут Лон, - неуверенно произнесла Касс. По виду Прекраснейшей чувствовалось, что она мучается в лихорадочных поисках какого-нибудь малоприятного намека.
  К счастью, появился Эрмс.
  - Вот, кто нам сейчас сообщит все новости! - шумно обрадовалась Прекраснейшая.
  - Да нет ничего новенького. - Эрмс подумал и объявил: - Город не подает признаков жизни. Уцелевшие обыватели тихо отсиживаются по уцелевшим домам.
  - С Баалом наладили связь? - спросила Фадита заметно потише.
  О лабораториях Баала на Елисейских Полях ходили разные слухи. То со всех сторон не без тайного удовлетворения твердили, что там все разрушено, сожжено, стерто с лица Геи в первые же минуты мятежа. То, откуда ни возьмись, доносилось, что лаборатории живут и процветают. Действительно, ведь машинам в память изначала встраивается прежде всего особенный страх перед Баалом. При любых обстоятельствах, бедолаги близко боятся подойти к Елисейским Полям. Не говоря уже о том, чтобы осмелиться что-либо там разрушать. То кто-то с содроганием убеждал, что лаборатории захвачены Рамтеем, так что теперь-то скоро оттуда попрет невиданная до сих пор сила, и уж перед этой силищей не устоять никакому защитному полю.
  - Понятия не имею. - Эрмс покачал головой. - Если я вообще хоть чуть-чуть в этом разбираюсь, отец сам испытывает к лабораториям чуть ли не суеверное почтение. Во всяком случае, чувствую, о Баале он старается не думать. Впрочем, мне не понять отца в этих делах.
  - Бывает. Трудно разобрать, что на уме у Зева, - согласилась Фадита. - Я думаю, надо добить бунт, покуда позволяет ситуация. Сколько же можно надеяться на какую-то эфемерную сферу? Вообще, что такое - это защитное поле?
  - Да уж, - неопределенно протянул Эрмс. - Невидимое, неощутимое. Огромный мыльный пузырь. Но ведь на самом деле защищает! Нет, я согласен: канителиться ни к чему. Взорвать их всех к Баалу, одним махом, несколько бомб - и все дела. У меня такое впечатление, что нашим эта возня вокруг мятежа просто почему-то нравится. Своего рода, развлечение. - Эрмс ухмыльнулся. - Да, кстати, как поживает твое боевое ранение?
  Он многозначительно осмотрел шею Прекраснейшей: - Так как же, ты рассказываешь, это ... туда попало?
  Фадита жарко покраснела и шарахнулась в сторону: - По-моему, Круг на всех на нас влияет дурно. То Эра, теперь ты. Злой ты какой-то стал, нельзя тебе участвовать...
  - Причем тут Эра, - бросил Эрмс, озабоченно глядя вслед торопливо удалявшейся Прекраснейшей. - Я же хотел пошутить... А что - Эра? Эра молодцом, другой такой мачехи во всей Посейдии...
  - Зачем так, - укоризненно сказала Касс. - Ей же неприятно.
  - Подумаешь, Прекраснейшая, - процедил Эрмс. - Из неё же теперь желчь фонтаном... - неожиданно он поинтересовался: - Ладно, это-то все ерунда... Лучше ты мне скажи: что Лон вещает о событиях? - Эрмс досадливо поморщился. - Побеседовать нет времени. Опять вылетел?
  - Говорит то же, что и вы все, - неохотно ответила Касс. - Что будет вылетать и стрелять до тех пор, пока сам, лично, не убедится в гибели мятежников, всех до одного. Вот, что он говорит.
  - А ты небось не согласна?
  В выпуклых глазах Эрмса, на самом дне чёрных, обрамлённых коричневым с золотыми вкраплениями зрачков, четко обозначилось любопытство.
  - Мне пора, - сказала Касс.
  По пути в свою комнату, в одном из коридоров она опять наткнулась на Эру. Хозяйка дома выговаривала что-то почтительно склонившейся перед ней Эньюэ. Проходя мимо, Касс опять услышала уже знакомые речи: "В первую же ночь бунта мятежники сломали, разбили, испортили все..."
  Поэт номер один вылетал каждый вечер, предоставляя подруге несколько часов свободы, чтобы думать об Уэшеми.
  Забравшись в единственно доступное ей укрытие, девушка опять, как всегда, стоило ей остаться одной, по само собой установившемуся порядку, набрала номер Рамтея, затем Ноэла, и последним - Уэшеми. Как всегда, ни тот, ни другой, ни третий не отвечали.
  Касс положила переключатель и задумалась. Вряд ли кто-нибудь во дворце вообще понимал, что происходит с Прекрасной Девой. Вряд ли она сама это понимала. Только Лон смутно чувствовал. Касс знала: поэт старается уходить вечерами, чтобы не оставаться с ней наедине на всю ночь.
  Обычно Лон отвоевывался уже на рассвете.
  Едва он вступал в комнату, Касс делала вид, что спит. Лон шуршал одеждой, бесшумно отправлялся к бассейну. Возвращался посвежевшим, хорошо пахнувшим. Прикидывался, что верит ее сну. Даже передвигался вокруг на цыпочках: притворялся, что не хочет разбудить.
  Поэт номер один тихо пристраивался рядом на ложе, отворачивался и начинал вздыхать. Вздыхал он горестно и слышно, вкладывая в каждый выдох смешанную с усталостью обиду. Иногда придыхания затягивались так, что становились уже больше похожими на стоны.
  В предрассветной полутьме Касс открывала глаза, лежала молча, прислушивалась. Лон, ко всему прочему, в последнее время, в тумане этого своего состояния перехода от яви ко сну, много разговаривал. Он жаловался на жизнь, стыдил Рамтея за все, что происходило в Посейдонисе, угрожал восставшим кентаврам. В конце концов, поэт засыпал. Иногда просто замолкал, прервав свое бормотание на полузвуке.
  Касс тихонько переворачивалась на живот, лицом к Лону, и смотрела. Иногда проводила пальцами по его скуле, брови, локонам: у нее даже выработалось своеобразное движение, быстрое, легкое, словно рука стремилась к нему украдкой, независимо от собственного настроения или желания Прекрасной Девы. Это движение уже не будило поэта: спал Апол по-прежнему беззаботно и крепко. Все беды покидали его во сне.
  Касс заснуть не могла вовсе. Чаще всего, именно в эти часы она разрешала себе поплакать. Стараясь не всхлипнуть, не разбудить друга. Кусала губы, переворачивалась на спину, отворачивалась, делала глубокий вдох, а затем неслышный, прерывистый, в несколько ступеней выдох. Слезы беззвучно скатывались за уши, переползали на шею, сначала скапливались где-то под затылком, а потом уплывали, терялись в волосах и подушках.
  Касс не вставала, пока не просыпался Лон. А стоило шелохнуться ему, она мгновенно выскальзывала из постели. Оба, не глядя друг на друга, убивали остаток дня. И оба делали вид, что все в порядке, что все идет правильно и нормально.
  Вставали, собирались, умывались, шли в зал, где в любое время суток были накрыты столы с едой и напитками.
  До вечера слонялись по дворцу Зева, болтали, узнавали и обсуждали новости, старались, по возможности, не оставаться один на один, а самое главное - в редких разговорах не задевать тем, которые могли бы привести к выяснению отношений.
  Это продолжалось вечность.
  На сей раз, вернувшись из ночной вылазки, Лон не выдержал.
  Он улегся рядом, но не отвернулся, а положил руку ей на шею. Собственно, даже не положил, нет, скорее, бросил, решительно, коротким рывком. Приказал себе сделать это. Выполнил определённую последовательность действий не потому, что хотел так поступить, а потому, что счел нужным, принял решение и осуществил план. Рука поэта легла между шеей и грудью подруги неприятным холодком.
  Касс не шла навстречу, но и не протестовала. Лон начал целовать ее. Сначала лоб, глаза, губы. Потом шею и грудь. Руки его постепенно теплели.
  Касс напряглась. Тело поддавалось наплыву почти без сопротивления. Ее собственный организм предавал её. Плоть взбунтовалось против эго, отказавшись исполнять прихоти сознания. Плоть предъявляла свои желания: она громко требовала от разума считаться с этими желаниями тоже. Тело располагало упругостью, и силой, и молодостью, которая решительно отказывалась терять время на фантазии эго по имени Уэшеми. Вообще не знала, не понимала, чего и почему должна терпеть.
  Касс устала сопротивляться. Не Лону - сама себе.
  И оракул незамедлительно это учуял: он слишком хорошо знал свою ученицу.
  Движения поэта стали уверенными, мягкими. Руки окончательно разогрелись и теперь действовали, не суетясь, со знанием дела.
  Несмотря ни на что, он был приятен ей. А может, Уэшеми она себе придумала? Может, на самом деле ничего и нет? Обыкновенный, даже несколько примитивный случай: сначала скучала, потом разомлела от красивых песен, размечталась, развоображалась... И наткнулась взглядом на привлекательного халдейского юношу по имени Уэшеми... С тоски, нехотя, неожиданно.
  А тогда уж и придумалась любовь. Нематериальная, иллюзорная, безнадежная. Да и чего ожидать от того, чего на самом деле нет, что существует только в воображении...
  - А может, и все вокруг, и мы... - прошептала девушка: - И все-все - только плод чьей-то больной фантазии?
  Лон сдавленным голосом пробормотал: "Хоть теперь помолчи". И продолжал наступление.
  Всем существом Касс ощущала свою раздвоенность.
  Чувственность, полностью попавшая под власть чужой, совершенно прекратила повиноваться собственному разуму. Каждая клетка всего существа поэта умело поддерживала в каждой клетке существа подруги этот мятеж. Вот и все. Вот и она уже, не рассуждая более, послушно шла за Лоном всюду, куда он увлекал ее.
  Тело приняло решение. Теперь оно непоколебимо отмахнулось от эго, упрямо требуя одного: своего наслаждения.
  Плоть предательски ополчилась на мышление войсками готовых к бою нервов. Каждый из этих оскаленных нервов оголился, напрягся в обостренном ожидании.
  Когда же то, чего добивалась плоть, произошло, когда Лон довел ее до той самой высшей точки, в которой сконцентрировалось раскаленное до боли блаженство, в мозгу Касс произошел взрыв.
  Она почувствовала: что-то надорвалось, что-то лопнуло в ней, а потом громко всхлипнуло и стало выливаться наружу слезами и словами.
  - Отпусти меня, - с плачем бормотала она. - Неужели ты не видишь: я не люблю, не могу любить тебя. Что же мне делать, не хочу я здесь... Не могу с тобой... Домой хочу...
  Лон погладил ее по плечу, поцеловал куда-то в ключицу: он остался вполне доволен собой и партнёршей, он не слышал ни одного ее слова.
  Все оставшееся до обеда время поэт заглядывал подруге в глаза, был благодарен, внимателен и нежен. Она же не могла его видеть. Она мечтала только о том, чтобы пришел, в конце концов, вечер, и Лон улетел, оставил бы ее одну хоть на несколько часов. Поскорей.
  В дверях столовой, любовники вдруг наткнулись на Эриду.
  - Откуда? - Лон не высказал ни особого интереса, ни даже удивления.
  - Оттуда, - так же коротко и равнодушно ответила Эрида.
  Вид у неё был не то больной, не то помятый, до странности смущенный.
  - Дайте выпить, потом поболтаем, - попросила новая гостья дворца.
  Лон не стал ждать обещанной болтовни. Напротив, до странности резво проглотил еду и немедленно рванул вон. Схватив Касс за руку, поэт потащил ее за собой. Пройдя несколько шагов, он резко остановился, круто развернулся, она прямо-таки влетела в его объятья.
  - Лично меня россказни Эриды волнуют мало, - шепнул Лон, притянув Касс к себе поближе. Крепко поцеловав подругу, оракул умчался к Зеву.
  Касс вернулась в столовую, пошла за соседкой к столу с напитками, стала молча наблюдать: та все еще не ела. Жадными большими глотками пила, пила, пила крепкий нектар.
  Только через несколько минут Прекрасная Дева оторвалась от кубка, вытерла рот почему-то согнутым указательным пальцем и объявила совершенно трезвым голосом: - Ух, устала.
  Она постояла с полуприкрытыми веками и сказала: - Устала я, безумно устала за эти последние дни. О, Творцы!
  - Кто это тебя так? - поинтересовался Эрмс, взявший, видимо, в привычку появляться внезапно. - Уж не тот ли кентавр, которого мы с Арсом только что приволокли?
  Касс вопросительно взглянула на пришедшего.
  Тот усмехнулся, не спеша сделал несколько глотков и прибавил: - Между прочим, когда мы его ловили сетью, мне показалось, он бежал за аэробилем. Не тебя ли догонял этот молодчик, Эрида?
  - Надоели кентавры, - в ответ заявила она. - Все надоело. Сегодня же ночью вылетаю воевать.
  - С ума ты сошла?
  - Может, - коротко согласилась Эрида.
  - Твой дружок...
  Вскинутый подбородок Эрмса показал по направлению к заднему двору: - Мечется там...
  Юноша закатил глаза и протянул: - В глубокой яме... - Эрмс глубоко вздохнул, потом продолжал, уже нормальным тоном, но со значением: - Я имею в виду, ту самую яму... С запахом... - и немного погодя прибавил: - Понимаешь, да? Ждет, пока отец допросит его.
  Младший сын Зева еще чуть-чуть подождал. Затем, так и не удостоившись ответа, уставился на слушательницу в упор и стал уточнять: - Твой дружок?
  - Слушай, что ты ко мне пристал? - Эрида широко открыла глаза. На лице ее выразилось недовольство. - Дружок, не дружок, яма не яма, тебе-то что?
  Она покачала головой и, обернувшись к Касс, все с тем же недовольным видом сказала: - Надоели все.
  - Что это с тобой? - Касс сама услышала в своем голосе едва прикрытую гадливость, но потом вспомнила утро.
  Нет, она, Касс, не имела права на брезгливость. Она не имела права вообще ни на что, кроме стыда: все в ее жизни обернулось ложью.
  Эрида, вероятно, была слишком увлечена собой, потому не заметила того, что в другое время не упустила и не простила бы.
  - Не знаю, - просто сказала она. - Не знаю, что на меня нашло. Все время, с тех самых пор, как ты вышла из моего дома, я в дурмане, в кошмаре, в чаду, в бреду. И не понять ничего.
  - Ты собиралась на свидание, когда мы с тобой виделись в последний раз, - напомнила Касс. Стараясь придать своему голосу безразличие, она проронила: - С халдеем, кажется... Или нет?
  Глаза собеседницы округлились, взглядом в упор уставившись на девушку. Теперь этим выражением подозрительности лицо Эриды стало чуть ли не точной копией сестры. Касс же изо всех сил старалась сохранять хотя бы видимость спокойствия.
  Эрмс суетился вокруг еды. С полным ртом он увлечённо обходил столы. Высмотрев лакомый кусок, хватал приглянувшееся прямо с выставленных блюд и пускался в новый оборот вокруг пищи. Челюсти и руки юноши находились в постоянном движении: он то бросал себе что-то в рот, то, наоборот, что-то выплёвывал, попадая всякий раз точно в посудину для мусора.
  - Вот-вот, халдей, - промычал Эрмс.
  - Что?
  В Касс взметнулась надежда получить хоть какие-нибудь, пусть ничтожные, но сведения, наконец. Не в силах более выдерживать безразличие, девушка ринулась к Эрмсу, тревожно ожидая, пока тот прожует и проглотит.
  - Чудак, который отказался от бессмертия, - вспомнил Эрмс. - Уэшеми.
  - И что? Погиб? - с ужасом спросила Касс.
  - Мне-то откуда знать, - он равнодушно пожал плечами. - Слушай, ты же вся побелела...
  Эрида подозрительно сверлила глазами, изучая. Значит, пришла в себя.
  - Между прочим, сама-то ты собираешься в этой жизни брать амброзию? А то после смерти будет поздно...
  Касс молчала.
  - Пока из всех, кого я знаю, не взяли только три человека. Если не считать самого Асклепия. Вот этого мне уже никак не понять. Говорят, Асклепия так потрясла беседа с халдеем, что учёный совсем спятил, даже отказался от собственного бессмертия.
  - Ну да! - усомнилась Эрида. - Кто же от бессмертия-то откажется?
  - Представь себе, сам Асклепий, да еще трое. Этот самый Уэшеми, вот она, - он кивнул подбородком на Касс, - и певец Орф. Последний, всем известно, уже погиб. С другой стороны, никто не знает, как бы с ним обернулось, если бы амброзию он взял, а терзали бы не меньше...
  - Орф погиб? - переспросила Эрида и с видимым сожалением прибавила: - Надо же, упустила-таки я одного.
  - Никому не говори, все равно не поверят, - посоветовал Эрмс. Он выплюнул осколок раковой шейки, снова попал в круглую вазу, полузаполненную шкурками, и без надежды на успех сказал: - А то, может, ко мне вернешься?
  - Может, и к тебе вернусь, - без особых эмоций согласилась Эрида.
  - Между прочим, кентавр там этот твой, - совершенно непоследовательно вспомнил Эрмс. - Все тебя зовет. Говорит, любовь у вас. Ты бы хоть подошла: он на заднем дворе, в яме... Из-за тебя, между прочим, пропадает...
  - Отстань, - лениво приказала Эрида. - Мало ли кто там из-за кого пропадает...
  - Представляешь.. - Эрмс обернулся к Касс: - Человек, можно сказать, из-за нее попал не куда-нибудь, - в знаменитую яму...
  - Ага, тоже человек. - Эрида вздохнула: - Кентавр-то. И вообще, тебе что до этого? Занимаешься бессмертием? Вот и занимайся, уговаривай, - она кивнула на Касс.
  - У нас, в Тулане принято считаться с чувствами других... Глупо, конечно, провинция... - Эрмс пожал плечами.
  - Подумаешь, чувства. - Эрида криво усмехнулась. - Это у машины-то... Надоели вы мне все, хоть с чувствами, хоть без.
  - А кто этот кентавр? - чтобы что-нибудь произнести, спросила Касс. Больше всего на свете, ей сейчас хотелось узнать, что с Уэшеми. Но где-то, на задворках сознания мелькнула мысль: - Горн.
  - Тебя это очень волнует? - Эрида пожала плечами. - Или нет, это же ты привела его тогда.
  Конечно, Горн. Значит, бедняга принял Эриду всерьез на свое несчастье. И мечется сейчас в яме на заднем дворе...
  - Пойдем, посидим у фонтана, - предложила Эрида. Она слегка озабоченно посмотрела на Эрмса и выразительно прибавила: - Без мужчин.
  Тот пожал плечами, бросил им вслед: "Ладно, пережили мятеж, переживем и это как-нибудь" и с новым рвением занялся едой.
  Девушки вдвоем вышли в сумеречную прохладу внутреннего двора, устроились на широкой и низкой круглой стенке фонтана. Совсем недавно здесь пели поэты, все трое: Лон, Орф, Уэшеми... О, Творцы, что с ними стало теперь! Со всеми с нами. Что будет с Посейдонисом, мучительно подумала Касс. С Атлантидой!
  Полуобернувшись к фонтану, девушки опустили руки в воду.
  - Привела ты мне этого кентавра... - сетовала Эрида. - Едва я от него избавилась.
  - Ну, рассказывай. С самого начала.
  - Да что тут рассказывать... Встретилась я с этим... халдеем в Веселом Гроте... Ну, как полагается... Выпили, потанцевали...
  Касс облизнула внезапно пересохшие губы. Она вспомнила, как стояла в это время перед дверью Веселого Грота, представляя себе обнимавшуюся парочку.
  - Слабосильный он, - продолжала жаловаться Эрида. - Бедная я, бедная, не везет мне, хоть умри.
  Касс молча ждала продолжения.
  - Потом привезла его к себе. Смотрю, он ни то ни се, задает разные вопросы... Ведет со мной разговоры... Беседует, то есть. Нужны мне его беседы!
  Эрида подставила руки под холодные брызги, собрала, плеснула себе в лицо.
  - Я к нему и слева, я к нему и справа, а он вопросы задает... Представляешь? И вдруг, говорит: "Я очень хотел бы тебе помочь". - Эрида опять подозрительно уставилась на Касс и повторила: - Представляешь? Нужна мне его помощь!
  Касс охватило безумное, бесконечно растянутое ожидание радости.
  - Ну, я ему, естественно, отвечаю: "Есть только один способ, которым мужчина может мне помочь".
  Эрида снова криво усмехнулась: - Сбрасываю, естественно, с себя тунику и на высокой скорости - к нему на шею.
  Касс отвернулась ближе к воде, чтобы Эрида не видела ее глаз.
  - И, ты думаешь, что делает этот немощный? Может, он отказывается? Может, посылает меня прочь?
  Касс напряженно молчала.
  - Как бы не так!
  Для большего эффекта Эрида выдержала небольшую паузу, а затем торжественно сообщила: - С большим удовольствием он протягивает руки! Он-то, бедный, даже мечтать не мог, что ему такая я вдруг достанусь...
  Нечестно по отношению к себе самой надеяться на то, что Прекрасная Дева лжёт. Лучше не думать вовсе... В конце концов, было, не было, мало ли у кого что было... Главное, ничего нет... Или, может... Нет, не думать, не думать.
  - И все напрасно.
  Рассказчица глубоко вздохнула: - Он оказался мало на что способен. Несмотря на все мои старания...
  В ее взгляде мелькнула озабоченность, Эрида поправилась: - Несмотря на все его старания, почти ничего не вышло. В общем, выпроводила я халдея...
  Эрида криво усмехнулась: - Он, правда, умолял, несчастный, дать ему еще хотя бы один шанс. Хотя бы один... Но я держалась: мне эти дела ни к чему. Ты меня знаешь: второй попытки не допускаю никогда.
  Теперь на лице ее поочередно появлялось то умоляющее, то вопросительное выражение. Очень хотелось ей по лицу Касс угадать, произвел ли рассказ нужное впечатление... Не думать, не думать... Нет, думать. Хорошо пораскинуть мозгами. Какую бы правду ни увидела в случившемся Эрида, Касс необходимо поразмыслить и понять собственную...
  Сделав свои, одной ей понятные выводы, Эрида с видимым облегчением вздохнула: - Ну ничего... Я послала эльфов за кентаврами, уж отвела душу...
  - За тем кентавром, который меня к тебе привез?
  - Да без разницы, тот или другой... Нет, этот, кажется, возник потом, на другой день...
  Все понятно, думала Касс.
  Горн, друг Рамтея, конечно же участвовал в мятеже, безусловно, был одним из предводителей... В ту страшную ночь до любви ли ему было? Не до любви, не до Прекрасных Дев... Бедный Горн.
  Касс представила себе: вот он мечется в яме на заднем дворе, ожидая допросов, унижений, пыток... Обманутый любимой женщиной. Бедный, доверчивый, наивный кентавр, надо же было ему попасться на крючок... Разумеется, его будут мучить... Прежде, чем убьют... Или отправят к Баалу...
  Она содрогнулась.
  Эрида, не замечая, бормотала еще что-то, но Касс уже не слушала ее: думала о том, справедливо ли для Прекрасной Девы помочь кентавру... Или вопрос стоит по-другому: вправе ли она не помогать Горну.
  Или еще, совсем иначе: достойно ли ей вообще сидеть здесь, под колпаком защитного поля, в полном бездействии... А что можно сделать? Сначала вырваться отсюда, а там будет видно...
  В таких случаях необходимо придумать план, продумать детали... Но какой уж тут план, когда в голове царит полный сумбур: тут и Лон, и остальные, плюс пропускная программа защитного поля.
  А самое главное, Касс впервые за все это время всерьез решила попытаться найти Уэшеми, в чём бы ни заключалось его свидание с Эридой. И самое-самое важное, она не запрещала себе больше мечтать о поэте и о том, что любит его. И самое-самое-самое основное, не упрекала и не стыдила себя за эту, быть может, и придуманную любовь.
  
  
  Глава 15
  
  Яма была вырыта на заднем дворе давным-давно, еще до рождения Арса.
  Зев и Эра, тогда совсем молодые, охваченные рвением власти, новоиспеченные хозяева дворца, задумали построить на заднем дворе беседку для рабов. "Пусть и им хоть что-то...", - с умилением объясняла Эра каждому встречному. Глаза ее при этом увлажнялись от сознания собственной добросердечности.
  Рабов в те времена предписывалось содержать по-хозяйски, в порядке, основой которого считались сытость и милосердие. А щедрость, и не только на Олимпе или в Посейдонисе, но во всей Атлантиде во все времена была в моде.
  И куда только делись милые старинные обычаи, с тоской думала Касс. - "Если хочешь, чтоб машина работала, не насилуй ее. Заповеди Запретов поддерживай собственным добром и мягкостью, иначе программа собьется с логики..." О Творцы, как давно исчезли, растворились в забвении древности те времена! О Творцы, что с нами стало!
  Сколько же горя принесла несчастным тогдашняя временная благожелательность Эры. Вырыли углубление для основы. Уже собирались приступить к строительству, но тут провинился кто-то из гномов-уборщиков.
  В чем состоял тот, самый первый грех, кому именно пришло в голову посадить раба в только что вырытое углубление на заднем дворе, история замалчивала. Факты, даты, имена - все это со временем забылось, стерлось из памяти участников событий. Известным оставалось только то, что с тех самых пор беседку строить отменили. Неоконченную основу, раз и навсегда переименовав в "яму", оставили для наказания и устрашения. По сей день неудавшаяся беседка успешно применялась в качестве тюрьмы.
  Постепенно дно дурно прославившейся ямы заполнилось грязью и нечистотами. Стенки покрылись слизью. Даже подходить близко было противно. Сажали теперь туда только очень провинившихся.
  Касс, да и пожалуй, все окружение хозяев дворца знали о яме, знали, где именно яма находится. Но никогда, ни Касс, ни ее знакомые, не упоминали, не думали о той смрадной мерзости, которая называлось "ямой". Да что там, мысли об обсуждении чего-нибудь подобного в голову не приходили. Будто ничего такого и вовсе на свете не было.
  Когда, не без труда отвязавшись от Эриды, Касс вышла на задний двор, у нее не намечалось конкретных планов. Да, ей хотелось помочь Горну, но желание это было сомнительным, смутным, расплывчатым. Не откроет ли поступок, на первый взгляд добрый, дорогу новому злу? Не будет ли потом, до конца ее дней, мучить чувство вины перед своими? И что за сила заставляла сейчас, вместо того, чтобы, как часто в последнее время, думать о любимом, переключить все свои мысли на малознакомого кентавра.
  Ну видела его у Рамтея, ну проехалась на нем по Парнасу разок... Ну пытался он ее предупредить... Невразумительно, правда, но все же пытался... Тем не менее, не только другом, - даже знакомым нельзя его назвать... Знает она о нем что-либо, кроме того, что видела его у Рамтея?
  Да, знает: Горн - враг. Бунтовщик. Один из зачинщиков мятежа. Вот и все, что известно. Нет, не все. Кентавр пытался предупредить ее. Не просто чужого - чуждого ему человека. Не просто незнакомку, чью-то там бывшую подругу, не просто Настоящую, - Прекрасную Деву.
  Рамтей, кстати, словом не обмолвился, а ведь знал заранее... Разумеется, знал: не мог не знать, должен был, обязан был предвидеть последствия. Тот, кто планирует действие, не может не подумать о всех возможных результатах... Тем более, мятеж, да ещё вкупе с отторжением от Заповедей Запретов, непременными атрибутами которого не могут не выступать кровь, разрушения, пожары... Насилие.
  Сам-то Рамтей, конечно, ни в чем этом прямо не участвовал: наблюдал, ждал перед экраном своего виза... Чего ждал? Справедливости? Или единственного номера? Отвоеванного для него кентаврами первенства? Того самого первенства, которое должно было бы по праву первородства принадлежать Рамтею, но почему-то досталось Зеву?
  Впрочем, все это эмоции. Интересно, конечно, понять Рамтея, но сейчас не это самое важное. Главное сейчас решить совсем другое: мог ли Горн участвовать в насилии? Погодите, а собственно, почему она считает основным именно это? Каждый имеет право судить только себя. Ей-то что до Горна? Да, вот именно, ей-то что? Ах, да, он пытался предупредить ее... Спасти... Значит ли это, что она, Касс, должна в ответ попытаться спасти его? Нет, конечно, никто никому ничего не должен. Она желает, всем своим эго она хочет спасти Горна.
  А спасение кентавра означает участие. Другими словами, она, Касс, всерьез размышляла о своем участии в насилии полулюдей над людьми. На стороне полулюдей. Нет, нельзя так категорично. Но можно ли иначе? Ведь все, что Касс наблюдала с момента восстания, не говорило - кричало, вопило о дикости, безнравственности мятежников.
  А до момента восстания?
  Как долго можно безнаказанно называть живые существа машинами? Мучить болью и унижениями? Лишать памяти? Распоряжаться чувствами?
  Как долго можно безбедно жить, спокойно спать, растить детей, имея на заднем дворе "яму"?
  Насколько высоко способна подняться цивилизация, выдумавшая наслаждение тонкими запахами шоколада, фруктовых нектаров, цветочных масел, и, одновременно, утонченную пытку зловонием?
  Высокая, мощная цивилизация, в фундаменте которой зияет яма...
  Но с другой стороны... Можно ли, нужно ли оправдывать зверства одних зверствами других? Кровь кровью? Боль болью? Наверно, да. Наверно, дикость есть порождение дикости... А безнравственность - следствие безнравственности... Но это означает, что выхода нет... От дикости происходит безнравственность, от безнравственности - дикость... И беспросветно, до бесконечности, одно и то же: дикость - безнравственность, безнравственность - дикость... И непременное зловоние.
  Вот что такое - заколдованное колесо, думала Касс.
  Кентавры насилуют и убивают, потому что до этого насиловали и убивали их. Лон убивает рабов, потому что те убивают хозяев. Но разве можно не делать этого, если лазеры Настоящих уничтожают рабов. Да и кто из них, в итоге, полуживотные, а кто люди? По принципу: машины - Настоящие? Старые принципы сейчас тонули в крови мятежа, значит, распознавать, кто есть кто, надо было бы теперь по-другому. Но как?
  Выходит, Лон прав. Выходит, вся история человечества оказалась, продолжает являться и долго будет одним сплошным всеобъемлющим злом. Без перерыва, без просвета... Пока сама Гея, будучи не в силах терпеть дольше, не восстанет против заколдованного колеса... Встряхнется, чтобы разорвать порочный клубок убийств и насилий... Чтобы уничтожить источник боли и крови, который не в состоянии иссякнуть сам... Остановить, прекратить существование всего того, что называется цивилизацией... А, может, не Гея? Может, все-таки сами люди?
  В любом случае: Творцы ли, люди, Гея, - важен результат. А результат грозен: скоро, скоро конец, человечество на грани гибели.
  Скорее всего, и тут он прав, оракул, именно то же произошло с Лемурией...
  Человечество гибнет, но потом, по необъяснимой причуде природы, возрождается из руин, пепла и грязи. Опять и опять. А вместе с человечеством мгновенно возрождается боль. Вместе с человечеством все начинается сначала: убийства, насилия, кровопролития... Безнравственность и дикость... Пока хватит заново терпения Геи. Сколько же раз могут повторяться кровавые циклы?
  Гибель поставила точку на Лемурии. Теперь очередь Атлантиды... Если верить Лону и Ноэлу... Но если не верить этим двоим, то кому? Рамтею можно сочувствовать, симпатизировать, но верить? Справедливость Рамтея уже выявила себя во всей красе, оказавшись значительной частью чудовищного круговорота.
  Неужели Зев прав? Неужели Рамтеем действительно движет самая обыкновенная зависть?
  Неприятно думать, что не высокое стремление к справедливости, а именно наоборот: самое низменное из человеческих чувств являлась двигателем Рамтея. Стыдно, неловко.
  Как, например, стыдно думать, что один человек вообще, в принципе, способен унизить другого. Или, о жестокости ребёнка, пусть, неосознанной... Или, наконец, о возможности любви привести хоть кого вот сюда... В едкий смрад, в липкую грязь ямы...
  Подойдя ближе, Касс сразу заметила: у края обретался первенец Зева, по обыкновению, сухой, с бледным лицом. Приятельница Арса, живая, очень хорошенькая и, что её украшало ещё больше, донельзя возбужденная, Эньюэ, находилась здесь же. У обоих в руках было по длиннющей палке с металлическим наконечником. Едва стоило металлу соприкоснуться с живой плотью, раздавался треск разряда, а на теле, в том месте, куда втыкалась молния, немедленно возникала кровь.
  Горн, с налитыми кровью глазами, похожий сейчас на матёрого, но ослабшего затравленного волка, метался на дне. Он по-собачьи крутился волчком, подпрыгивал и падал в грязь, пытаясь увернуться от сверкающих ударов. Но не один, так другой доставали его, впивались в плечи, грудь, шею, бока, лицо - треск их почти не смолкал. Со всех сторон по могучему телу кентавра, смешиваясь с нечистотами, стекали грязно-бурые струйки пота и крови.
  Касс с трудом подавила в себе приступ тошноты. Она сдерживала дыхание, старалась не вдыхать, но все равно дышала, не могла не втягивать в себя с каждым вдохом отвратительную вонь, которой мгновенно проникли все поры, заполнилась каждая клетка тела, забились дыхательные пути, пропиталась одежда.
  Арс бросил на подошедшую быстрый взгляд, криво улыбнулся и с силой ткнул в Горна в последний раз. Затем, опрокинув свою пику вертикально, наконечником вниз, отодвинулся от края.
  - Хочешь развлечься? - Эньюэ не заметила выражения брезгливости на лице Касс, до такой степени ее захватила ужасная игра.
  - Развлечься? - выдавила из себя Касс. - Я вообще не понимаю: что это? Где я? Куда я вдруг попала?
  Она правдиво изобразила на лице недоумение, потерла лоб рукой.
  - В трансе гуляешь, что ли? - подозрительно спросил Арс.
  - С прорицателями это случается, - с пониманием и сочувствием кивнула Эньюэ. - Я тоже попробовала разок. Легла в транс, очнулась после, смотрю - подо мной снега... Что это? А это, как потом выяснилось, я в своем аэробиле в бессознательном состоянии летала над облаками... Больше не пробовала... Расхотелось что-то мне заниматься ясновиденьем. Особенно, когда еще каждый день - Круг.
  - Действительно, - согласилась Касс. - Я сидела в своей комнате, думала... И вдруг - вы... Кентавр какой-то... Значит, вы с ним развлекаетесь?
  - Ему все равно не жить, - рассудительно ответила Эньюэ.
  Касс посмотрела на Горна. Тот не подавал виду, что знаком с ней. И глазом не моргнув на последнее высказывание мучительницы, кентавр, судя по его внешнему виду, просто тихо радовался внезапной передышке. Облизывал губы, оттирал, сколько мог грязными ручищами, глаза и лоб, поминутно всхрапывал, отдыхал.
  И ведь все знали... Совсем рядом, стоит только пройти через двор, и сразу... Залы, бассейны, цветы, фонтаны дворца, чисто промытая зелень, яркая мозаика полов и стен, музыка балов и приемов, блестящие наряды, благоухающие тела, глубокомысленные беседы... Амброзия бессмертия... Совсем рядом...
  У кого-то заверещал карманный виз. Ах, это у Арса, затем у Эньюэ... Наконец, ее собственный: муза по событиям собирала всех в Эдем.
  - Опять этот противный Круг! - капризно заныла Эньюэ. - Как жаль!
  - Перестань, - лениво сказал Арс. - Все равно же не отвертишься. Это только Лон умудряется отсиживаться в своей комнате. Как будто, остальные не устают от ночных полетов.
  - Да нет, дело совсем не в усталости, - будто извинялась, пробормотала Касс. - Просто для сильных провидцев повышенные концентрации чужих полей очень опасны. Слишком мощное влияние общей ауры на отдельную...
  - Что-то ты такое умное сказала, что я ничего не поняла. - Эньюэ пожала плечами. - Я вот как-то участвовала в групповом трансе...
  - Ладно, пошли. - Арс ухмыльнулся. - По дороге расскажешь про групповой транс.
  Эньюэ бросила на Горна последний, полный сожаления взгляд... Они двинулись к Эдему все втроем: Касс, Эньюэ и Арс, неторопливо вливаясь в нестройные цепочки тянувшихся туда же участников предстоявшего Круга...
  По дороге Эньюэ, не замолкая ни на миг, трещала: "И вот как-то раз я чувствую - взлетаю, а пропускная программа требует образец голоса, а у меня вдруг голос пропал. Тогда я включаю виз"...
  "Да, я спасу его, - поняла Касс. - Не означает это никакого ни в чем участия. И не из чувства обязанности. Спасу несчастное существо, потому что не желаю, чтобы его терзали Эньюэ с Арсом, вот и все. Что делал или чего не делал кентавр - это его собственная карма. Я отвечаю за свою."
  Сомнения моментально улеглись, сформировавшись в четкий план.
  Пришло решение. Ясное, простое, легко выполнимое. Касс остановилась, невразумительно промямлила какое-то извинение, отстала сначала от этих двоих, затем повернула назад, в свою комнату... Лон, намаявшись за ночь, спал крепко. Она поцеловала его на прощанье. Попала куда-то в затылок: поэт лежал, обхватив руками голову.
  Затем, когда Круг вобрал в себя всех, когда ворота Эдема плавно съехались вместе...
  Сколько времени заняло это путешествие на одном дыхании: кратчайший путь бегом через дворец, площадку до ворот, площадь, короткий полет на аэробиле... Мгновенный спуск авральной лестницы, мгновенный подъем Горна... И бегство... Пока все заняты в Круге... Пока никто из своих ничего не понял... Пока спит Лон...
  Время мчалось еще стремительнее аэробиля. Мгновенья отсчитывались не пульсацией электронов на календаре - гулкими ударами собственного сердца.
  У самого защитного поля Касс обеспокоенно подумала: вдруг не выйдет. Нет, она не желала отступать. К тому же отступать все равно было поздно: вот-вот пропускная программа потребует образец голоса. Что-то такое полезное сообщила Эньюэ... Вспомнила! Включив виз на полную громкость, Касс набрала номер Лона. Она рассчитала точно: оракул пробудился вовремя. Голос поэта раздался точь в точь, в нужный момент: - Да. - рявкнул Лон: - Это я.
  Он заворочался и с хрустом потянулся, не обращая внимания на Горна, копошившегося в глубине аэробиля.
  - Ну вот, - тихо сказала Касс.
  Ловушка уже выпустила ее. Они с Горном были вне защитного поля.
  - Я хотела узнать, как ты.
  - Блеск!
  Во всяком случае, Лон ничему не удивлялся. - Спал сном младенца. Безмятежно спал. Спал безмятежным сном.
  Оракул помотал головой. - А можно, и в стихах: Сплю безмятежными снами...
  Поэт еще раз помотал головой, потом быстро несколько раз крутанул головой справа налево. Горна он так и не заметил. Громко, чтобы окончательно проснуться, сделал "Бр-р-р". Еще несколько раз крутанул головой слева направо. С удовольствием потянулся.
  - Эх, ты, подруга поэта, бедная моя, что тебе приходится от меня выслушивать. А ведь получилась поэтическая строчка... Почти...
  Лон с сомнением повторил нараспев: - Что тебе приходится от меня выслушивать... Нет, опять пошлятина какая-то. Вдруг что-то как будто дошло до его сознания. Тон стал серьезным: - Погоди, а где ты? Я что-то не пойму. Ты же мне только что снилась.
  - Счастливо, - пожелала Касс.
  - Ты куда? - заорал окончательно пришедший в себя поэт. - Воевать собралась? Спятила? Назад!
  Беглянка отключилась. На последовавшие вызовы брошеного друга она больше не реагировала.
  Девушка неожиданно поняла то, о чем не подумала раньше, чего еще не желал понимать Лон: вот сейчас, сию минуту произошло их окончательное, самое последнее прощание. А лишь только поняла, немедленно что-то сдавило в сердце. Жаль стало прошлого: и теплоты, и спокойствия, и уверенности, и легкости, и всего того, что было раньше.
  Куда нес ее аэробиль, к какому будущему - Касс угадать не могла, да и не пыталась угадывать. Непредсказуемость, конечно, пугала, но и придавала ощущениям новый оттенок: бессознательную радость ожидания, трепетную тревогу появившейся вдруг возможности свершения невероятного.
  Горн мотнул головой, когда над его ухом ни с того ни с сего раздался рев Лона, но продолжал сидеть с отсутствовавшим видом. Пожалуй, он так ничего и не сообразил.
  Всю дорогу девушка и ее пассажир молчали. Горн так и не понял, что происходит. Даже, когда они приземлились на площадке перед домом Рамтея, кентавр все еще казался безучастным.
  А Касс... Ей мерещилась погоня, но погони не было. Лону изменницу уже не догнать. Остальные еще заняты в Круге. Верили Прекрасной Деве на Верхнем Олимпе... Все, кого она только что предала и обманула... Ах, как легко обманула и предала... Друзья, родители... Нет, простите уж все великодушно, она отказывается чувствовать себя виноватой. Наоборот, в полете прочнее укрепилась уверенность, что вот сейчас, наконец, она, Прекрасная Дева Касс, может быть, впервые за всю свою самостоятельную жизнь поступила правильно...
  Открыл им все тот же гном, с тем же сопением таща на себя дверь все за ту же веревку.
  В доме Рамтея видимых перемен не наблюдалось.
  Хозяин находился в том же зале, у того же камина, опять не один. На этот раз гостем исполина оказался свободный ученый Ноэл. Тот самый Ноэл, кого последнее время тщетно разыскивала девушка.
  Оба они, и Рамтей, и Ноэл, пребывали в непонятном для смутного времени бездействии. И в каждом из них, или это только показалось Касс, вырисовывались какие-то странные перемены.
  Рамтей, впрочем, курил знакомую трубку. Выглядел он подавленным, непривычно смятенным. "Скомканный", - отметила про себя гостья. Ноэл производил импульсивные нервные движения, то рукой, то ногой, то всем телом.
  Они поздоровались. Гном бесшумно выскользнул из зала. Горн последовал за ним.
  - Ты не торопись, - вдогонку бросил кентавру Рамтей. - Умоешься, поешь, отдохнешь, придешь в себя, тогда поговорим.
  Ноэл потянул носом воздух, сморщился и, тяжело уставившись на Прекрасную Деву своими умными глазами, напрямик спросил: - Зачем ты это сделала?
  Касс молчала с ощущением, что на неё почему-то перешла подавленность Рамтея.
  Рамтей кивнул и коротко приказал: - Объяснись.
  - Я вас не понимаю, - наконец, вымолвила Касс. Голос ее звучал обиженно.
  - Что могло заставить Настоящую прилететь сюда с Верхнего Олимпа?
  - Уж не сам ли Зев прислал тебя? - догадался Рамтей.
  Касс пожала плечами: - Что может заставить Настоящего бунтовать против друзей и родных на стороне рабов?
  Она опять пожала плечами.
  На холодном лице гиганта не дрогнул ни один мускул.
  - Причем тут Зев?
  - И всё же? - Рамтей настаивал. Во взгляде его сквозило недоверие.
  - Мне стало жаль Горна.
  - Сострадание? - недоверчиво переспросил Ноэл. - Это, после всего, что натворили кентавры в городе? - Ноэл неожиданно улыбнулся: - Неужели, сострадание?
  - Жалко его стало, - повторила Касс. Она чувствовала тяжелую, мрачную усталость. Смутная надежда опять, в который раз за последнюю неделю, подводила девушку.
  - Погоди-ка... - протянул Рамтей: - Как тебе удалось проскочить через защитное поле? Как тебе вообще все это удалось?
  - Я обманула. - Касс опустила голову.
  - Ты? - Ноэл покачал головой. - Невероятно.
  - Да. - сказала Касс и скороговоркой прибавила. - Мне очень стыдно.
  - Неужели умеешь говорить неправду? - сомневался Ноэл.
  Касс горестно кивнула.
  Ноэл опять потянул носом и поморщился. Вонь ямы, исходившая от Горна, которой за дорогу пропахли одежда и волосы девушки, устойчиво обволакивала ее, понемногу расходилась, завоевывая пространство вокруг...
  - Что ж, если так, то...
  Свободный ученый задумался.
  - Что - то? - не без раздражения переспросил Рамтей.
  - То понятно, почему мы все еще живы до сих пор, - засмеялся Ноэл. - Я имею в виду, сострадание. Не то, что Прекрасные Девы вдруг выучились нечестности...
  Затем свободный ученый еще раз шумно потянул носом и не выдержал: - Да что ж это такое, последний всплеск моды?
  Касс недоуменно взглянула на него.
  - Духи! - рявкнул Ноэл. - Это у вас там под защитным колпаком додумались до этой мерзости? Очередной дар Асклепия?
  Касс покраснела, съежилась и одними губами выговорила: - Яма.
  - То есть, ты его из ямы?... - Рамтей покачал головой. - Той самой?
  - Как странно, - задумчиво произнесла Касс. - Ведь не думали об этой злосчастной яме. Жили, развлекались, разговаривали... Знали, но не думали... Ну, яма. Была и была. Но ведь это... - Касс посмотрела на Ноэла, перевела взгляд на Рамтея. Оба слушали ее внимательно. - Это даже не вяжется... Мы, атланты: аэробили, лазеры, амброзия бессмертия - и яма на заднем дворе... Лаборатории Баала - и яма на заднем дворе... Бессмертие и яма...
  - Что ж, - пробурчал Ноэл. - Все правильно... Земля наша Посейдия... Но, скорее всего, не обязательно наша... Яма на заднем дворе - это, по-видимому, неизбежный...
  Небольшая заминка в поисках нужного слова: - Непреложный атрибут любой цивилизации. Где прогресс, там и яма. Разумеется, иначе быть не может!
  Пока Рамтей раздумывал над последним восклицанием, а Касс над тем, как бы побыстрее да потактичнее убраться отсюда, вымыться, избавиться от проклятого запаха, а куда убираться, тоже неизвестно, - вспыхнул экран виза. На Касс исподлобья смотрели укоризненные глаза Зева.
  Рамтей немного помедлил, угрюмо оглядел гостей, но все же включился на связь.
  - Ага, конечно здесь, - удовлетворённо начал Зев. - Снова здесь.
  В ответ все молчали.
  - На твоем месте, - Зев кивнул на Касс подбородком, почему-то не удивляясь компании, в которой нашел брата: - Я бы сам на себя повернул свой лазер.
  Касс молчала.
  - Предать и продать всех: мать, отца, любимого, подруг, друзей...
  - Неужели то, что я спасла от мучений живое существо, - предательство?
  - Тебя любили, тебе верили... - Зев гнул свою линию, не желая слышать попыток Касс объяснить себя. - Что заставило тебя это сделать? Ради чего? Чем тебя так привлекает мой братец?
  - Ты считаешь, всем вам... и моей маме было бы легче, если бы Арс с Эньюэ продолжали бы сейчас мучить несчастного?
  Говорить с Зевом было бесполезно: владыка все равно не умел и не желал слышать кого-либо, кроме себя.
  - Молчать! - приказал он. - Арс, в отличие от тебя, не дошел еще до подлости.
  - А мне кажется... - начала Касс, но Зев опять перебил ее:
  - Меня не интересует, что тебе кажется. Нам необходимо было допросить эту вонючую лошадь.
  - Уж не для того ли, чтобы узнать, где находится Рамтей? - желчно вставил Ноэл.
  - Очень умно, - огрызнулся Зев. - Именно, как подобает свободному ученому. Все его ждут, ищут, надеются, а он тут лошадям лекции читает.
  - Кстати, понятливая публика, - заметил Ноэл. - Случается, разбираются в проблемах гораздо легче, чем кое-кто из твоих родственников.
  Зев проглотил намек, не распробовав. Ему необходимо было выкричать свое: - Я только спрашиваю: ради чего? Чего тебе не доставало? Чего ему? - Зев кивнул на Рамтея. - Братцу-то какого... не хватало? Что вам всем вдруг так позарез понадобилось?
  Касс угрюмо молчала.
  - Ради справедливости, - тихо вмешался Рамтей. - Она поняла, что такое справедливость.
  По лицу Зева то красной, то белой волнами, медленно разливался гнев. Казалось, атланта номер один сейчас хватит удар.
  - Добился справедливости? - взревел он. - Видал, что творится в городе? Этого добивался?
  - Зев, успокойся, - внушительно сказал Ноэл. - Сейчас речь уже даже не о городе.
  - Да? - грозно переспросил Зев. - Может, ты сообщишь мне, о чем?
  - О гибели Атлантиды... Возможно, всей Геи... Если ты не прекратишь тянуть из одной ее чакры энергию для своего защитного поля...
  - Чакры-шмакры, - отчетливо, даже со смаком, сказал Зев.
  - Так называются точки тела, в которых происходят концентрированные энергетические завихрения. Потоки гравитационных, электромагнитных, звуковых и психических полей усиливаются, обостряются в этих точках, - размеренно начал объяснять Ноэл.
  - Без тебя знаю, - нетерпеливо отозвался Зев. - Ты за кого меня принимаешь?
  - Вот одна из таких чакр Геи и есть Эдем на Верхнем Олимпе, - невозмутимо сообщил свободный ученый. - Защитное поле расходует чересчур много энергии.
  - Пусть он, - Зев кивнул на титана, - уберет своих, всех к Баалу, до последнего... А тогда и о защитном поле поговорим.
  - Брат, - вырвалось у Рамтея.
  - Мне сейчас Аид брат! - прервал его Зев. - Он командует ночными полетами. И Нептун брат. Командует дневными. - Зев глубоко, с присвистом вздохнул: - Больше нет у меня братьев.
  На лице Рамтея выразилась мука. Если бы он сейчас мог повернуть назад стрелки часов...
  - Думать надо было раньше, - пробурчал Зев. - Прежде, чем бороться за свою... справедливость.
  Тихое сожаление брата помогло ему немного успокоиться. - Я не могу отключить защиту, когда мне со всех сторон угрожают эти твари.
  - Что, если отпустить их? - предложил Рамтей. - Дать им остров, вывезти...
  - К Баалу, к Баалу, и только к Баалу, - безапелляционно отрубил владыка. - Никаких альтернатив.
  - Если поле просуществует еще несколько дней... - сказал Ноэл.
  Он оглядел собеседников. - Всего лишь несколько дней, то сбудутся все мои предсказания: Атлантида, а, может, и вся Гея, погибнет...
  На несколько минут все замолчали.
  - Ты только из меня виноватого не делай! - Зев уже совсем было распалился опять, но, вовремя что-то про себя смекнув, немного сбавил тон: - Да за всю историю не случалось подобного.
  Последнее замечание Ноэла явно смутило атланта номер один. - Чтобы защитное поле привело к гибели Геи...
  - За историю это и может произойти только один раз, - усмехнулся Ноэл.
  Касс посмотрела на братьев. Сейчас, когда Рамтей сник, утратив свою надменную уверенность, а Зева покинула неукротимая плотоядность, в соперниках проявились общие черты. Впервые бросилось в глаза, как похожи эти двое внешне.
  - До сих пор защитное поле применялось только локальное, для защиты одного человека или небольшой группы людей, скажем, на охоте, - пустился в новые объяснения Ноэл. - И на короткий срок: не дольше нескольких часов. В этих случаях энергия берется не обязательно из одной чакры, и даже не обязательно из чакр, Гея успевает восполнять ее из Космоса.
  Ноэл говорил ровно, со знанием дела, чувствовалось, что предмет этого разговора давно занимает ученого: - А защитное поле вокруг Верхнего Олимпа непрерывно и существует уже больше недели.
  Ноэл обвел глазами собеседников: - К тому же, оно настолько мощно, что для его поддержки требуется громадное количество всех видов энергии, включая психическую. Я слышал, у вас там и Круг регулярно выплевывает в окружающий мир всякие гадости... Так вот. Гея не в состоянии непрерывно восстанавливать потери с той же скоростью, с которой они производятся. Получается дисбаланс: в одной точке энергетического поля планеты создается чудовищный отток необходимых для нормальной жизни сил. С другой стороны, в той же точке возникает огромное и слишком длительное усилие, противостоящее нормальной жизни. То есть, именно то напряжение, которое и может привести к катаклизму. Именно в этой конкретной точке. Нарушение психического равновесия провоцирует нарушение баланса электромагнитного и гравитационного. Могу предсказать: скоро начнутся землетрясения, наводнения...
  Ноэл еще раз обвел всех глазами. Он уже воображал, что читает лекцию.
  - Незадолго до... - ученый криво улыбнулся. - До мятежа мне пришлось поспорить с Кронотом... - Ноэл еще раз криво улыбнулся. - Который пытался доказать мне, что в Атлантиде, в принципе, все в порядке...
  Ноэл горько покачал головой: - Я тогда, возможно, говорил слишком абстрактно: ведь еще ничего не было известно, да я и не прорицатель. Я только ученый... Но теперь точно знаю, о чем говорю.
  Ученый вздохнул прежде, чем продолжать: - Когда-то люди пришли в этот мир материи и времени, обладая абсолютным знанием истины. Пришли, чтобы получить опыт. Тот самый опыт, что, присоединившись к знанию, превратит человека в Творца.
  Ноэл вздохнул еще раз и с сомнением посмотрел на Зева. Казалось, он пытается определить, дорос ли тот до перевоплощения в Творца. - Но обо всем забыли. - В голосе ученого по-прежнему сквозила тихая горечь. - Об абсолютных истинах никто уже не вспоминает. Растеряли знание, перестали видеть цель. Застыли на месте, без движения вперед, без смысла. А тем немногим, кто хранит, не само знание - жалкие остатки, тем немногим, кто видит цель, помнит смысл, - той горсточке мыслителей не верят. Убийственно не верят.
  - Ладно, хватит морочить голову, - проворчал Зев. - Начиная с того, что я при ней, - он снова показал подбородком на Касс. - Вообще говорить не желаю. Если надеетесь договориться - уберите эту... - Зев без стеснения уже просто указал на Касс пальцем. После этого он замолчал.
  Девушка неловко посмотрела на Рамтея. По настороженному ответному взгляду она поняла: надо уходить. Рамтей проводил ее. Уже в дверях, он шепнул на прощание: - Я запретил им трогать твой дом. Там все должно быть цело. Еду и все необходимое пришлю сейчас же, следом за тобой.
  Касс поблагодарила тоже почти беззучным шепотом.
  Она поднялась в воздух, ничего не видя. Разочарование застилало глаза и колотилось в висках. Только бы доплестись домой, а там вымыться, уйти от тошнотворной засевшей в волосах вони, забыть о проклятой яме. И выспаться.
  Со своей стоянки, едва успев приземлиться окончательно, Касс сразу увидела смутный, странно перемещавшийся свет в своем доме. Девушка догадалась: это мечется огонь в низком камине залы.
  В доме кто-то был. Наверно, кто-то, чей собственный дом разгромили восставшие. Или незнакомые, скорее всего, агрессивные, пренебрегшие распоряжением Рамтея кентавры.
  Касс, с трудом волоча отяжелевшие, будто ставшие гипсовыми, ноги, пошла к дверям.
   - Если меня сейчас убьют... - промелькнуло в голове. - Никто не услышит. Не помешает, даже не узнает. И никакое приказание Рамтея не спасет. Была ученица оракула, милая маленькая женщина, смешно загребавшая ступнями внутрь - и вот уже лишь едва заметный отпечаток в ауре Геи. Слабый образ, призрак, легкий дымок. Дрожит, тает, растворяется в атмосфере, - и конец: вообще ничего. Дышала ли волшебным воздухом города Посейдониса Прекрасная Дева Касс? Существовал ли вообще на свете могущественный город Посейдонис? Правда ли, что когда-то на Гее, на пороге вечности утонула страна по имени Атлантида?
  Девушка, замерев, остановилась в трех шагах от собственного дома.
  Бессилие перед надвигавшимся ужасом душной волной накрыло ее с головой. "Глупости это все, сплошные эмоции. Долго я буду так стоять?"
  Она страшилась сдвинуться с места. - Хорошо, если сразу убьют, а если не сразу? Если сначала изнасилуют? Смешно, кому я нужна, ямой же пахнет?
  Касс осторожно принюхалась к себе, морщась от отвращения. Потом улыбнулась своему ребячеству, пытаясь хоть сколько-нибудь подбодрить самое себя: - А ты, оказывается, трусиха, Прекрасная Дева Касс!
  Ее окатила новая волна страха: - А вдруг замучают, но не сразу до смерти? Вдруг долго будут мучить?
  Прошло несколько минут. Она все еще колебалась войти.
  О Творцы, как не стыдно! Девушка заставила себя сделать крохотный шаг, но сейчас же опять застыла в жутком ожидании. А вдруг в доме сатиры Баала? Вдруг это Зев приказал превратить меня в машину! Этот способен... И глазом не моргнет. В наказание за Горна...
  Внезапно дверь стремительно распахнулась. Касс отпрянула, но тут же, просияв, всем своим существом рванулась вперед.
  На пороге застыл Уэшеми. Чисто вымытая шея просматривалась из белоснежной свежей хламиды. На шее трепетала тонкая голубая жилка. Лицо поэта осветилось радостной мальчишеской улыбкой. Капризно изогнутая верхняя губа нелепо выдавалась вперед над нижней, придавая всему его облику по-детски упрямое выражение. В зеленых глазах мерцала загадочная смесь: ожидание, чуть-чуть смущение, немножко неловкость, немножко напряжение... Или это была только радость...
  - Я ждал тебя, - сказал Уэшеми. - Ну, наконец.
  Он протянул к ней руки.
  
  
  Глава 16
  
  
  В воздухе все еще висели мелко рассеянные искорки влаги. Они представлялись такими же злобными, каким обернулся этот серый холодный мир, мрачно поджидавший на выходе и не предвещавший ничего хорошего. И влагой-то называть вредные крупицы измороси как-то неловко... Ведь они даже не собираются в капельки, чтобы соскользнуть вниз. Только больно кусают, царапают, прокалывают кожу, особенно остро задевая нервы на щеках, а потом тут же исчезают, будто приснились.
  Означать эта мокрая серость могла одно: осень все еще тянулась. Сколько же времени семью промучили в тюрьме? Верно говорят, дни на свободе бегут быстрее. Казалось, пора бы уже закончиться муторному безнадежному преддверию зимы...
  Впрочем, та осень, возможно, и закончилась год назад. Или не год, а много веков назад? Кто знает, сколько времени прошло с того рокового дня? С той тайной субботы за столом, на котором мама не осмелилась зажечь свечи. Перед Инквизицией следовало дрожать гораздо сильней, чем перед Богом.
  В наглухо закрытом от посторонних взглядов доме марранов в тот вечер не пахло ни сдобной халой, ни куриным бульоном, ни сладким вином... Все, что разрешили себе от субботы в этом доме, была свежая белая скатерть да быстрая, тихим шепотом, неразборчивая молитва матери. И чего оказалось достаточно, чтобы суббота стала последней для семьи.
  Все же интересно, - подумала Сара: - Та осень, а если не та, то которая по счету? Или всё-таки уже зима? Во всяком случае, что не лето, не весна, - это определенно.
  Когда молодая женщина, зажмурившись от показавшегося ей ярким несчастного, будто украденного у солнца света, кое-как выбралась на улицу, в лицо ей ударила холодная воздушная волна. Но снега не было. Значит, который бы это ни был год, настоящая зима, по-прежнему, как тогда, еще не начиналась.
  Земля, сморщенная от сырости и озноба, похожая на недовольное старушечье лицо, чуть ли не ежилась от холода. Саре, как замерзшей этой земле, ужасно хотелось снега.
  Измученные долгой тьмой глаза молодой женщины быстро привыкли к свету. Теперь она просто жаждала, чтобы стало светлее, чтобы небо побелело над головой от лихих снежинок. Кажется, никогда до сих пор она ничего не желала сильнее, чем, чтобы в это, последнее в ее жизни утро, хоть ненадолго выглянуло солнце или пошел снег. Насколько легче было бы ей перенести все, что предстояло, если бы снежинки легонько таяли на лице прохладными чистыми капельками...
  Сара пошевелила разбитыми иссохшимися губами. Она осязаемо представила себе наслаждение влагой... И как слизывает не сладкие, не соленые, но именно тем и вкусные, невесомые прозрачные комочки, пьет чистую воду... Пьет, захлебываясь от удовольствия...
  Что-то тяжелое плюхнулось на руки. Это монах, не глядя, бросил в телегу холодное тело пятилетней малышки. Бедная девочка умерла до казни, не выдержав первой же пытки. Сколько ни умоляла до сих пор мучителей Сара отдать хотя бы тельце ребенка, ей отвечали одно: "Скоро встретитесь в преисподней".
  "Как замечательно, - прошептала себе Сара. - Моей крохотульке теперь не придется больше страдать от боли. И она у меня, наконец. Я могу погладить ее по лицу, могу поцеловать щечку, правда она такая ледяная... Могу потрогать вот эти милые мелкие кудряшки, а могу просто держать в своей руке эти родные пальчики с чуть заметной родинкой на мизинце, сколько хочу."
  Ах, как восхищалась пять лет назад молодая мать именно этими крохотными пальчиками новорожденной."Поглядите на это изящество... И ведь все совершенно законченное, даром что малюсенькое... Нежные, как лепесточки... Как только природа могла создать такое чудо!"
  В ответ сплошным потоком неслись сердитые окрики старой Хавы: "Хватит уже смотреть мне на ребенка! Еще, не приведи Господь, сглазишь, хоть сама себе фигу покажи, сумасшедшая! И никому не показывай дитя, столько дурных глаз вокруг, а она же моя красавица!" Возмущение при этих словах немедленно исчезало, губы вытягивались дудочкой, голос делался сладким: "Теп, теп, теп, моя золотая! Чтобы бабушка разрешила сглазить свою внучечку? Да ни за что! Ах, ты мое солнышко, ну вы мне скажите, только правду, вы видели где-нибудь еще такого красивого младенца? Это же чудо природы!"
  Теперь они встретились все. Семью, наконец, соединили. Для того, чтобы на казнь повезти вместе, в одной телеге.
  Только сейчас Сара впервые после ареста увидела отца. Что нужно проделать с человеком, чтобы превратить здорового средних лет весельчака в немощного старца? Понять бы еще, кому нужно... И зачем...
  Наконец, вывели мать. О, не так уж легко далась им в ту злосчастную субботу красивая пышная еврейка, которая, поняв, что спасенья нет, пережила и отбросила свой страх. Она билась насмерть, отгораживая собой детей. А еще вопила на смеси испанского с ивритом, вымаливала у Бога страшные кары "паршивым гоям", насылала на испанские головы еврейские проклятья, от которых хочется не плакать, - скорее смеяться.
  "Чтобы ваш Папа сгорел в своей собственной постели! Вместе со всеми вашими мамами, которые плодят таких выродков, как вы, и чума не раздирает их чрева!"
  "Там твой Иоська-хулиган прежде чем тебя спасать, лежит пока в гробу кверху лицом. Так ты, чтоб тебя перекосило, хотя ты и без того уже достаточно косой да еще кривой вдобавок, ты возьми, его переверни, поцелуй в задницу и передай привет от бывшей католички Хавы из Толедо!"
  "Ищите, холера вам в бок, ищите хорошенько, может, еще где-нибудь припрятана тысяча золотых! Тысяча казней египетских на всю вашу Испанию, пропади пропадом эта помойка, вместе с вами, вашими детьми и детьми ваших детей!"
  Теперь из тюрьмы выползла безмолвная старуха. Тряся седой головой, она смотрела куда-то мимо, не узнавая ни детей, ни мужа. Громадные черные глаза, в которых раньше вместе с мудростью уживались сила, молодость, озорство, - погасли: в них не осталось даже ненависти: одно безумие.
  Цепляясь за материнские юбки, рядом с ней ковыляли младшие братья.
  Молодая женщина не могла видеть себя, но какие уж сомнения на этот счет? Вероятно, все, что проделали с ее родными, проделали и с ней, можно ли тут выглядеть иначе... К тому же, в первый момент встречи от нее отшатнулся младший брат ее мужа, до ареста тайно влюбленный в нее... Этот его первый порыв длился не больше секунды, но Сара заметила.
  Юноша заплакал и потянулся к ней: он всю ночь простоял перед дверью тюрьмы, чтобы успеть проститься с любимой, когда ее повезут на казнь. Он тянулся к ней, а она еще сильнее палачей отталкивала его. Ведь не могла же она допустить, что живой и сильный парень, со своим терпким ароматом здоровой молодой плоти, обнимет ее истерзанное, пропитанное запахом крови и гнили наполовину уже убитое тело. В слезах молодого человека Сара видела свое отражение.
  - Расскажешь ему, - шепотом приказала она. Его брат, а ее муж, по своим торговым делам ушел на Восток, буквально за неделю до несчастья.
  Каждый ухаб на дороге отзывался стократной болью в истерзанных телах. Сара, старалась смягчить толчки, достававшиеся на долю девочки, вернее, того, что осталось от бедняжки в этом мире. Как могла, балансировала, придерживая руками свою отяжелевшую безжизненную ношу. Поцеловала еще раз мертвый, ставший будто чужим лобик. Со стороны могло показаться, женщина просто баюкала уснувшего на коленях ребенка.
  Бросив взгляд на братишек, Сара осторожно, чтобы не причинить им излишней боли, погладила одну, черную, в мать, другую, рыжую, в отца, всклокоченные детские головы под яркими клоунскими колпаками.
  Дурацкие высокие колпаки и нелепые желтые "бенвенуто" с громадным черным словом "ПРЕДАТЕЛЬ - ЕВРЕЙ" напялили на всех. Каждому в правую руку воткнули длинную свечу...
  За телегой бежали испанские мальчишки. Конечно, испанские: можно не сомневаться, еврейские дети сейчас сидят по домам... Марраны молятся по-еврейски, чтобы никто не услышал, едва разжимая губы... Плачут беззвучно, бесслезно... Сидят, не имея права внешне проявить свой траур... Боятся даже выглянуть в окно, не то, чтобы выпустить детей на улицу...
  Среди тех, кто бежал за телегой, Сара заметила погубившего их доносчика: черноглазого оборвыша с покрытыми пылью ногами.
  Звали его Педро? Хуан? Хосе? Она не помнила, да и безразлично ей его имя. Безразлично, тот или другой. Разве не все они одинаковы, он и остальные его собратья? Вон, бегут за телегой, радуясь предстоящему зрелищу. Будь они прокляты... Или нет, что это с ней, разве понимают дети, что творится? В мире, где и взрослым-то разобраться нелегко... Впрочем, люди, хоть большие, хоть малые, тоже бывают разными. Не все же дети этого злосчастного города побежали сегодня смотреть на казнь...
  А этот... Видно, отец его был мерзавец... И отец его отца был мерзавец... Интересно, заплатили хоть маленькому подлецу за донос... Или он совершил этот подвиг ради спасения своей сопливой жалкой душонки? Каким непостижимым образом мальчишка вообще разнюхал, что члены их семьи, новоиспеченные христиане, тайно празднуют шаббат?
  - Слушай, Израиль, - теперь уже вслух, не скрываясь, твердил отец. - Я, Адонай - твой Бог, я один!
  Отец был спокоен внешне, только рука мелко тряслась на жирной, особенно яркой на желтом фоне, черной букве "Е".
  - Почему Он позволяет все, что делают с нами... - прошептала Сара.
  - Не гневи Бога, нечестивая, - приказал отец. - Не нам судить Его. Особенно после того, что отреклись от Него. Отреклись от веры отцов, значит, сами виноваты.
  - Что же нам оставалось делать?
  - Терпеть.
  - Но ведь мы по-настоящему не отрекались...
  - Отреклись вслух, значит, отреклись.
  Она замолчала.
  - Да будет возвеличено и святимо великое Имя Его в мире, сотворенном по усмотрению Его, - отец начал читать Кадиш. Своей семье и сам себе.
  - Да явит он царство свое при жизни вашей...
  Братья заученно вторили ему. Судя по словам, выбрали Кадиш скорбящего.
  - И в ваши дни и при жизни всего дома Исраэля.
  По правилам, как могли, раскачивались, размахивая в такт скорбными свечами в тонких детских руках. - Без промедления и в скором времени.
  Все происходило медленно, но произошло быстро. Долго читали какие-то списки, потом обвиняли в тайном еврействе, потом торжественно объявили приговор. Конечно, аутодафе. Будто, можно было ожидать чего другого...
  Наконец, их привязали попарно, спинами друг к другу, а затем каждому по очереди стали пихать к губам крест.
  Сара внезапно поняла: того, кто изображен распятым на этом кресте, она давным-давно знала. Любила. Не Бога - человека. Да, когда-то очень давно, в другой, забытой жизни, в которой оба они, казненный после на кресте и казнимая теперь во имя этого креста, звались по-другому. Он тогда сочинял баллады и песни, она любила его. Он любил ее.
  Проходили эпохи, влюбленные появлялись в этом мире опять и опять. Почти всегда их пути пересекались во времени и пространстве. Двое встречались, любовь снова соединяла их. Отношения между ними не ограничивались только любовью между мужчиной и женщиной. Бывала эта связь душевной привязанностью, дружбой, родственными узами...
  А однажды, в какой-то, тоже давней, тоже забытой жизни, он был ее сыном. Непослушным, своенравным еврейским юношей... Немного тщеславен... Немного сноб... Философ, поэт, бродяга... Знаток и почитатель вин... Любимец женщин...
  Толпа поступила с ним по тому же вечному, четко отработанному сценарию, по которому всегда обращалась с любимцами: замучила и уничтожила, а после объявила Богом. Чтобы, уж по заведенному в мире порядку, вперед на тысячелетия слепо верить, славословить, поклоняться, заодно оправдывая муки других, благословляя на уничтожение всякого, кто думал вопреки, вообще мыслил, желал жить иначе, просто чем-то отличался от остальных.
  Все это в мгновенье промелькнуло в голове молодой женщины. Она не помнила раньше всего того, что неожиданно вспомнила, поняла в свой смертный час. А стоило в этом хоть чуть-чуть разобраться, - и исчезла боязнь. И сама Сара, и все остальные приходили и уходили всегда. Оказывается, именно это и являлось их работой: рождаться, жить и умирать... Смерть перестала казаться страшной.
  Приговоренная стиснула губы, чтобы случайно не поцеловать изображение, не прикоснуться к распятию. Она изо всех своих последних сил, скулами, щеками, подбородком отталкивала изображение: не поцеловать его, любимого, стало самой важной, самой значительной задачей в ее жизни. Обречённая не видела, но знала: и отец, и братья сделали то же.
  К спине молодой матери привязали спинку ее мертвой малышки.
  - Слава Адонаю, - подумала Сара. - Он дал нам проститься. И, значит, Бог любит меня, раз избавил моего ребенка от последних, может быть, самых страшных мук.
  Да, Бог наверно ее любил. Едва лишь начали подниматься вверх первые струйки дыма, Сара потеряла ощущение боли.
  - Да пребудет великий мир с небес и жизнь над нами и над всем Исраэлем...
  Последнее, что доносилось до нее сквозь туманную горькую завесу, была молитва отца.
  - Созидающий мир в высотах Своих, да сотворит Он мир для нас и для всего Исраэля.
  Сжигаемый твердил Кадиш в полную силу голоса, будто старался молитвой заглушить боль. - И скажите: Амен.
  Крест опять возник перед ее глазами. Он стал расти, а вместе с ним увеличивался в размерах тот, кто безжизненно висел на нем. Но вот голова казненного на кресте поднялась, зеленые глаза осмысленно посмотрели на Сару... Сострадание, брызнувшее из этих глаз, заново наполнило ее жизнью.
  - Ответь мне: ты в самом деле Бог? - прошептала она.
  - Ты больше не чувствуешь боли, - сказал он.
  - Отвечай мне, казнимой твоим именем: правда ли, что ты - Бог?
  - Я знаю, ты устала... Тебя слишком мучили...
  - Почему ты уходишь от ответа? Если ты Бог, скажи, зачем тебе мои страдания? Если нет - тем более говори: за что я горю на этом костре?
  Он вздохнул. Она поняла: ему хотелось плакать. Но он пересилил себя: - Оглянись.
  Распятый облизнул губы. - Видишь ли, ведь они все те же: те, кто распял меня когда-то, и те, кто сжигает тебя сейчас, - все те же самые...
  - Меня не интересуют они, - перебила она. - Но ты! Ты! Что за человек или... или Бог - ты?
  - Я тот, кто любит тебя.
  Он слабо, одними краешками губ, улыбнулся. - Я тот, кого любишь ты. Вот и все.
  - Нет, не все! - запальчиво протестовала она. - Что это за любовь, которая жаждет крови? В третий раз спрашиваю: если ты Бог, почему разрешаешь все это? Зачем понадобились тебе невыносимые муки моего ребенка? Моего отца? Моей матери и братьев? Ты что, чувствуешь себя лучше, когда чужая боль не в силах сдержать перед тобой слёзы? Если ты хочешь, чтобы мы научились прощать, почему так долго и так страшно наказываешь сам? Чем провинилась перед тобой моя пятилетняя дочка? Даже, если бы мы были виноваты перед тобой... Даже, если одни мы... Даже, если бы мы были виноваты перед тобой, зачем тебе такие адские и такие бесконечные страдания моего народа? Сколько сотен лет полагается помнить ошибки? Принесла ли тебе облегчение месть моему неповинному ребенку? Если верить их книгам, ты проповедовал милосердие. Как можешь ты быть таким безжалостным? Как не стыдно тебе быть таким кровожадным? Какую науку может постичь ученик, если преподаёт сама жестокость?
  - Ты опять меня не узнала, - выдохнул он. - Я еще могу понять, когда меня не узнает толпа... Сколько лет уже меня то распинают, то жгут... Разве это я наказываю? Зачем бы я выбирал каких-то одних? Тогда бы уж всех подряд... Я-то, дурак, всякий раз надеюсь, что люди изменились. Нет, никого не карал я, поверь! Какая месть, что ты! Я прихожу для того, чтобы помочь... Но снова нахожу все то же... Неужели не видишь: ведь это меня сжигают сейчас вместе с тобой. Мы всегда являемся в этот грубый мир вместе: и другом ты бывала мне, и матерью, и сестрой, и женой, и любимой. Так уж устроены мы. Одна аура. Единое целое, мы просто не можем существовать друг без друга, ты и я.
  - Подожди, - пробормотала Сара. - Объясни, что за помощь получило от тебя моё дитя? Или я чего-то не допонимаю? Пытки и смерть? Хороша помощь, ничего не скажешь.
  - Если хоть один из этой толпы заразится нашей болью, прочувствует ее на себе, впитает в себя, чтобы уже никогда не иметь ни желания, ни способности причинить боль другому, вот и помощь.
  - Не слишком ли дорога цена?
  - Если бы я мог выторговать другую!
  - Выторговать! У кого? Выходит, правы проклятые инквизиторы? Значит, ты действительно сын Бога?
  - Прости, я случайно применил это слово, "выторговать", я просто не нашел другого, ведь речь шла о цене... Ты хочешь знать, не сын ли я Бога? Ровно в той же степени, что и каждое существо на Земле. Я думаю, каждый из нас по-своему Бог. Каждый из нас по-своему дьявол. Каждый из нас по своему человек.
  - Странно рассуждаешь ты. Неужели, вон тот изверг, которому издевательства над другими заменяют любовные ласки, он тоже, по-твоему, Бог?
  - Пока еще нет. Но когда-нибудь станет. И все остальные тоже. Просто здесь никто, кроме меня, этого не знает.
  - А если ты все знаешь... - Сара задохнулась от негодования и выпалила: - Как смеешь ты позволять пытки! Рабство! Надругательство власти над беззащитностью! Зависимость одного человека от другого! Начертание всей нашей истории одной лишь сплошной кровью!
  - Но что же мне делать, когда они!...
  Распятый повысил было голос в возмущении, но тут же опомнился. Осекшись, он вернулся к прежнему мягкому тону. - В тебе сейчас говорит пережитый кошмар, - он покачал головой. - Поверь, мне не нужны страдания, ни мои, ни твои. - он подумал ещё и решительно повторил: - Ничьи страдания мне не нужны. Совсем не этого я хотел. Я же сказал, я только хотел помочь им, ведь они так безнадежно отстали... Но они опять все переиначили по-своему. Они по-прежнему не ведают, что творят...
  - Я не желаю говорить о них! Если каждый из них - Бог, тогда я отрекаюсь от всякой веры! А если Бог ты - тогда хорошенько оглянись вокруг: кого ты сотворил, Господи!
  Зеленоглазый поник головой: - Да, я ошибся. Ошибся в том, что пытался нести идеи людям, ещё не готовым их принять. Революции всегда бессмысленны, нахрапом ничего не выходит. Ученики непременно перекручивают по-своему учение, коему служат. Преемники делят власть. Я страшно ошибся. Я так желал добра! Я так надеялся оставить след в истории!
   - Не слишком ли дорого обходятся истории подобные следы! - воскликнула Сара. - Сколько же боли, несчастий и ужасов несёт в мир жажда добра! Неужели ты не знал об этом!
   - Знал, - покачал головой зеленоглазый. - Ох, как знал! Но как же тогда?Просто пройти мимо чужого страдания? Как же тогда жить?
  Он смотрел на Сару с надеждой, что она вот-вот найдёт ответ на этот вопрос.
   - Да, - запальчиво сказала она. - Лучше пройди мимо. По крайней мере, не сделаешь хуже.
   - А ты умеешь пройти мимо? - желчно поинтересовался зеленоглазый.
   Настала очередь Сары поникнуть головой. Распятый передёрнул плечами и легко отнял от креста руки.
  - Мы еще побеседуем обо всём этом, а пока... - он протянул руки к ней. - Не обвиняй меня в том, чего не могу изменить! Умоляю тебя, не надо больше ненависти: ее достаточно много в этом мире. Прошу тебя, не сердись. Да, люди по-прежнему преисполнены зла. Но вспомни: разве никогда не видала ты от человека и добра? Взять хотя бы твою семью. Постарайся сейчас забыть свои беды, это будет лучше всего. Если помнить плохое, оно не уйдет никогда, так и станет держать за горло. Сумеешь ли ты пусть не понять - простить меня? Сумеешь ли ты, ты первая начать очищение от ярости, горечи, гнева? Впрочем, сейчас не до разговоров. Освободиться, отдохнуть, - вот все, что нам надо сейчас... Пойдем со мной.
  Только теперь она заметила: он давно оторвался от своего креста и парил перед ней в ожидании.
  - Значит, я умерла, наконец?
  - Подумай, разве ты чувствуешь себя мёртвой? Неужели смертью зовется лёгкость? Освобождение? Ты вольна парить, лететь, мчаться, куда угодно...
  Да, он говорил правильно. Она легко выскользнула из связывавшей ее веревки, которая теперь потеряла свою силу над ней. Он взял её за руку, потянул за собой, от толпы, от костра. Вдвоем они оказались в тоннеле, длиннющем, бесконечном... Сара осмотрелась. Было чисто, светло, покойно. Не жарко, не холодно, а именно хорошо...
  Справа и слева от коридора убегали дорожки. Петляя, формировали отсеки. В каждом отсеке проходила своя жизнь.
  Сара еще раз посмотрела прямо перед собой. В тот отсек, где догорали три костра. Оттуда тянуло смрадом жжёного мяса, паленых волос, потной плоти. Еще оттуда доносилось ликование бесновавшейся толпы. Тех, кто называл себя последователями распятого на кресте поэта, воспевшего бессмертную душу, милосердие и любовь.
  Боль ушла вместе с телом. Сара теперь была не Сара, но Нечто, бесплотное, невесомое. Перед ней стояли другие, уже не люди, а те же освобождённые от бремени тел, что и она сама. Расцвеченные яркими бликами сущности, выскользнувшие, ушедшие оттуда, из плена материи.
  В памяти откуда-то всплыло слово "Эго". Сара поняла, так назывались теснившиеся в сердцевине каждого светового образа сгустки мыслей, эмоций, энергии. Четверо из тех, что еще час назад являлись ее семьей, простились по очереди, затем двинулись в путь. Полетели быстро, целеустремленно, будто знали, куда и зачем летят.
  Оставшиеся Двое потянулись друг к другу.
  Сара еще раз посмотрела в знакомый отсек. Каждый человек в толпе обладал собственным эго. Предметы и люди светились изнутри. Теперь она четко видела это свечение, выбивавшееся за пределы человеческого тела, как бы обрамлявшее его. Только обгорелые трупы не излучали ничего. "Аура", - подсказала память еще одно название.
  Сара почувствовала, что к ней вернулось неведомое, казалось, и не существовавшее до сих пор знание. Она осмотрела себя. Цвет ее был золотистый с малиновым, с редкими вкраплениями красного, оранжевого, серого, светло-голубого. Цвета ее спутника были чище, почти без примесей, в основном, малиновый, золотой, лиловый, ультрафиолетовый. "Любовь, - решила Сара. - Понимание, духовность, высокое развитие". Оказывается, она умела раскрыть значение всех цветов.
  Толпа излучала совсем другие оттенки. Больше всего грязно-болотного, перемешавшегося с мертвенно-бледным. Много красного, коричневого, серого, попадалось оранжевое, ядовито-зеленое. Она определила эти излучения, как ненависть, страх, гнев, жадность, уныние, тщеславие, зависть. Но мелкие искры золотого, малинового, синего, голубого нет-нет, да и выявлялись вдруг среди ядовитого дыма темных красок. Даже на пыльно-оранжевом были рассыпаны сверкавшие невесомые крапинки.
  - Что все это значит? - с трепетом спросила она.
  - Что еще не все потеряно, - ответил он. - Пойдем.
  
  
  Глава 17
  
  Двое устремились по коридору вперёд. Это напоминало гонки во сне: никто не смог бы ответить на вопрос, каким именно образом существа умудрялись передвигаться. Плыли? Неслись? Парили? Бежали? Скорость казалась им высокой, тем не менее они успевали с любопытством осматриваться по сторонам.
  Дорожки в отсеках по бокам тоннеля убегали, переплетались, раздваивались, образовывая порой ясные, упорядоченные пути, а иногда превращаясь в запутанные причудливые лабиринты.
  Двое смотрели на близких, сами на себя. В отсеках встречались знакомые, родные... С другими, до сих пор не ставшими им известными, еще предстояло познакомиться. В разных жизнях люди принимали разные обличья, носили разнообразные одежды, говорили на разных языках, были связаны различными узами, но это не мешало двоим безошибочно узнавать себя и других, понимать речь, разбирать все, что происходило с ними.
  - А все-таки есть и счастье, и радость, и любовь.
  - Но царит везде ненависть. Погляди, разве я не права?
  Он и сам видел. Ненависть, зависть, злоба, жестокость, властолюбие, жадность, похоть, подлость, ложь, гнев, корысть, - одним словом, зло во всех своих формах переполняло отсеки, расположенные по сторонам коридора. Зло отравляло каждую клетку пространства болью, страхом, обидами, страданием, тошнотворным запахом тлена и крови.
  - Вот он, самый настоящий ад! Неужели где-то может обретаться еще какой-нибудь другой?
  - Ты права. Разумеется, это и есть ад. Единственный... Впрочем, можно придумать и худшие миры...
  - Везде борьба, везде войны. Везде ликование толпы заглушает стоны казнимых.
  - Да.
  - Посмотри, как хитро они умеют изводить друг друга там, где кровь не льется явно. Как тонко используют унижение, лесть, предательство вместо физических пыток.
  - Да. Неизвестно только еще, что хуже, какие из мук страшнее: телесные или духовные.
  Двое скользили по тоннелю вперед, в будущее, все дальше и дальше. Где-то бесконечно далеко впереди тоннель обрывался. Оттуда шел яркий, ослепительный, невиданный, прекрасный свет. Возможно, там находилось счастье, тепло, душевное спокойствие...
  - Что там, в конце?
  - Любовь. Мудрость. Творчество. Все то, что мы называем Богом... Бессмертие. Не то бессмертие, что продает Эрмс, - истинное. Бессмертие, которое не купить, которое можно только выстрадать, понять, заслужить.
  - Но откуда все это?
  - Оглянись. Видишь, свет в самом начале?
  Действительно, далеко, там, где начинался тоннель, тоже был свет, но другой, не столь ясный, не столь яркий... Это ворочалось Нечто, похожее на гигантское облако. По краям оно сгущалось, образовывая тоннель. Время от времени облако изрыгало из себя волны, собранные из миллионов сверкавших, сцепленных между собой крошечных радуг. Сплошная световая воронка втягивала скопления блёсток в отсеки, где сила, связывавшая искринки, слабела, волны рассыпались, комбинации частиц меняли порядок, перетасовываясь и преобразовываясь, однако, не менее причудливо.
  С каждым разворотом облака тоннель убегал и уносил с собой отдельные искры, по пути те обрамлялись различными телами и оживляли их. Забегали в отсеки, затем, покинув временные тела, выскакивали обратно в тоннель, медленно в своем путешествии преображаясь. Чем дальше уходили искры от начала тоннеля, тем более разрастались, окрашивались разными цветами, принимали человеческие очертания.
  - Что это?
  - Жизнь.Эволюция. Путь, который надо пройти от бессознательной частички мироздания до впитавшего в себя знания эго.
  - Зачем?
  - Чтобы в конце концов, присоединиться к вечности. Не бессмысленной обузой - творческой энергией, осознавшей, выстрадавшей, отбросившей Зло.
  - Не хочешь ли ты сказать, что я должна соединиться в вечном творчестве с теми вонючими монахами, которые меня пытали?
  - Им предстоит пройти через множество собственных мук, собственных страданий, собственных смертей. Чтобы в результате прочувствовать, понять, уничтожить в себе Зло. У каждого из них своя дорога. Но, пройдя её всю, человек перестанет быть инквизитором. Это будет Эго, достойное соединения с тобой, со мной, с вечностью.
  - Неужели это единственный путь?
  - Не знаю. Думаю, эволюция - есть ещё и поиск... Постепенное определение других возможных путей... Систематическое накопление знаний... Освоение умения правильно использовать изученное...
  - Слова. Я мало что понимаю.
  - Я тоже. Но мы поймем когда-нибудь, уверяю тебя.
  - Смотри, они сменили кресты на пятиугольники... Шестиугольники... А вон и опять кресты, только изогнутые в окончаниях... Нет, не стали эго лучше от тех перемен. Мы уже так далеко, а они все еще не выглядят более совершенными...
  - И все же, некоторые из них облагородились. Видишь, золотая аура... А вон малиновая... И еще...
  - Красно-коричневые травят золотых собаками. А серо-оранжевые убивают малиновых... А вон грязно-серые убивают и красно-коричневых... Смотри, как те удивлены! Лазеры они придумали какие-то странные.
  - Похоже, это еще не лазеры, лазеры еще впереди.
  - Ах, мы несчастные. Когда же кончится этот кошмар?
  - Надеюсь, что когда-нибудь... Боюсь, на этот раз нам туда не дойти. А теперь... Пора возвращаться.
  Вот и опять, догоревшие три костра... Расползающаяся толпа...
  А вот и тот отсек, та жизнь, где погибал под солнцем распятый на деревянном кресте еврей, Бог почитателей креста. Он же, возлюбленный Прекрасной Девы Касс, халдейский поэт Уэшеми.
  И тот отсек, та, другая жизнь, где на фоне зарева полыхавшей Трои царевной Кассандрой овладевал Агамемнон. Быть может, на глазах Бога Аполлона, который наказал возлюбленную своим даром. Того Лона, который, наверно, разыскивал её сейчас... Все ту же, Прекрасную Деву Касс.
  Где-то здесь же строил свои дерзкие планы красавец Парис...
  Затем они миновали тот отсек, где фракийский певец Орфей, иначе - поэт и певец Орф, плакал над телом жены - нимфы Эвридики.
  Наконец тот, где висел над бездной прикованный к скале Титан Прометей... Атлант Рамтей, вместе с чернью восставший против брата...
  Вот и выход.
  
  - Ну что ж, добро пожаловать в грубый мир материи!
  В ответ Касс всем телом прильнула к телу Уэшеми.
  Теперь оба они вновь приобрели плоть. Это приобретение заставило обоих отяжелеть, но зато они опять могли чувствовать физически. Ей было тепло, покойно прижиматься к нему. Крепко, плотно, чтобы и духом, и телом слиться в единое целое.
  - Тысячелетия крови и боли, - горестно пробормотала Касс. - Прекратится ли это когда-нибудь?
  В голосе ее звучала жалость, тоска, безнадежность.
  - Ты же видела свет в конце...
  - Да, видела... Очень-очень далеко.
  - Эволюция всегда происходит медленно.
  - И все-то ты знаешь... Расскажи.
  - Я склонен предполагать, что знаю. - Уэшеми задумчиво посмотрел на подругу. - На самом деле, я совсем не уверен, что я прав. Просто я очень много об этом размышлял... И путешествовал...
  Он взглянул прямо в ее глаза и мечтательно произнес. - Туда...
  Касс притиснулась к нему еще сильнее.
  - Мне кажется, по логике все должно происходить именно так. Ты перебивай меня сразу, если что, не стесняйся. Ладно?
  Она кивнула.
  Уэшеми устроился поудобнее, поцеловал Касс в щеку. Говорил он тихо, монотонно, будто нарочно баюкал ее.
  - Вначале субстанция жизни... Сублимация эмоций, творческих желаний и разума... Короче говоря, Творец. Или эфир... Космический. Единый. Абсолютный. Не просто огромный - безграничный, всепроницающий.
  - Почему отсекаются эти искры от облака, зачем?
  - Любой процесс творения предполагает, что частица фантазии, эмоций, знаний, умения, любви переходит от творца к созданному им предмету. Таким путём во всё вдыхается жизнь. В данном случае, каждая искра есть воодушевлённый самой Вселенной эмбрион, которому предстоит оформиться в эго.
  - Все это красиво, но так сложно понять... Как-то трудно представить, что это облако и есть жизнь... Главное, для чего все это Творцу?
  Уэшеми пожал плечами.
  - Творческое начало требует... На то и Творец, чтоб творить.
  - А не может Он как-нибудь проконтролировать все, что натворил?
  - Не знаю. - Уэшеми усмехнулся. - Вероятно, может: Он-то все может. Но где тогда смысл? Смысл-то именно в том, чтобы мы сами научились себя контролировать. Что ж ему теперь, вечно нас за руки держать? Или, возможно, Он просто пробует... Кто мы такие, чтобы знать...
  - А вдруг это только наше воображение? Вдруг и нет никакого резона? Вдруг мы его зря ищем, смысл?
  - Да? А ты посмотри на все внимательно. На тщательную, тончайшую рассчитанность всего, что существует в мире. От разбега вселенных до вибраций частиц, от общей целостности картин бытия до мельчайших деталей каждого фрагмента. Не может все это быть случайностью. Не может движение быть в никуда, да ты и сама видела: оно идет от света тускловатого к свету, более яркому. Не хаотически, а целенаправленно. Не случайно, а по какой-то программе.
  - Ну хорошо, допустим, идея человеческой жизни в том, чтобы усвоить какие-то законы, истины... Но искры, ведь я же видела, они начинают с того, что каким-то образом вселяются в камни... Что за резон в том, чтобы быть камнем? Растением? Животным?
  - Зачем же по отдельности? Начнем с того, что есть одна основная идея, общая цель: вырасти в Творца. Буквально из ничего... Хотя, и в отдельности каждая жизнь имеет свои причины, свою задачу...
  - Например, задача песчаника - превратиться в золото, - пошутила Касс.
  - А что, - задумчиво согласился Уэшеми. - Вполне. Через булыжник, белые строительные глыбы, гранитные скалы - к алмазным и золотым россыпям. После прохождения всех необходимых циклов в бытие минеральном - отдых. А затем - возрождение, уже в форме растения. Травы, дерева, дуба... Задача дуба в том, чтобы научиться давать больше прохлады и тени. Ему, правда, на науку и времени требуется... - Уэшеми по-детски зажмурился и пропел: - Ого-го, - он широко раскрыл глаза и серьезно глядя на подругу, пояснил: - Ведь он же дуб! Но зато потом, выполнив всё положенное, станет деревом плодовым, и начнёт приносить не только тень, но и пищу...
  - А задача... Например... - Касс подумала и выпалила: - Банана?
  - Накопление сладости. - Уэшеми засмеялся. - Получился вкусным - вперед: в следующей жизни уже не банан, а...
  - Нектар, по новому рецепту Зева, - нашлась девушка.
  Оба посмеялись.
  - Допустим, - опять начала Касс. - Но только, хоть убей, не пойму, каким образом банан может чему-то учиться.
  - Ладно, банан, - поддержал Уэшеми. - А дуб?
  - Вот именно. И откуда все-таки начинается Зло? Ну, искра, ну, камень, ну эго, а откуда зло? Откуда ненависть? От хищников? Кстати, что за урок можно получить в шкуре хищника? Убивать только для того, чтобы жить? Почему же в бытность человека мы об этом забываем?
  - Кое-кто... Ты заметила там, в тоннеле... Все дороги, которые начинались в отсеках, уходили в стороны, раздваивались, растраивались... И на любой из дорог, дорожек, тропинок, путей - всегда подходил такой момент раздвоения, заметила?
  - Ну, заметила, - согласилась Касс. - Ну, и что?
  - Пространственное выражение - просто проекция тонкого. На самом деле, всякое раздвоение - это выбор. Практически получается, что в любой точке своего пути мы должны выбирать: добро, зло, направо, налево, прямо... Или вниз, вверх... И вся совокупность всех выборов приводит к определенной ситуации. Всякий раз, когда мы что-то из чего-то выбираем, мы вычерчиваем из всех именно тот самый маршрут, который ведет к определенной судьбе. Свой крест, например, я готовлю для себя уже сейчас, я знаю точно. И деревья для растопки костров уже задуманы, возможно, их семена только что попали в почву.
  - Что это значит, мы выбираем? - Касс задрожала. Щеки ее стали красными, а лицо - нервным и злым. - Я не желаю выбирать пытки... Я хочу радоваться, жить и любить. Я не хочу, чтобы меня жгли на костре. Я не хочу, чтобы тебя распинали на кресте!
  Она вспомнила все свои видения и содрогнулась.
  Уэшеми опять обнял ее и стал размеренно гладить по плечам, лицу, волосам... Постепенно, дрожь ее прошла. Когда она успокоилась совсем, он снова заговорил.
  - Дело в том, что не все мы усваиваем пройденное одинаково быстро и хорошо. К тому же, весь процесс творения идет волнами. Те, кто сегодня приходит в этот мир в облике людей, уже появлялись раньше и минералами, и растениями, и животными. И на каждой стадии развития среди нас бывают свои отстающие и свои опережающие. Мы с тобой, по-видимому, относимся к опережающим... Или отставшим от предыдущей волны, то есть, для волны текущей, все равно передовыми. Те, кто овладел методами тренировки, кто познал смысл и связь вещей и времен, - уже на другой стадии. Соответственно, те, кто унижает и мучает других, - отстали... Ну, а громадное большинство... То есть, основная волна, - наблюдатели... Тоже, в принципе, не в первых рядах...
  - И ты веришь в то, что эти... отстающие... Неужели они когда-нибудь станут такими, как ты?
  - Конечно, станут! Гораздо лучше меня, станут, как ты!
  Касс расхохоталась.
  - Вот уж, благодарю. Но, к сожалению, я не лучше. Во всяком случае, твоего оптимизма не разделяю. Не верю я в них.
  - А ты поверь. Конечно, им предстоит еще множество жизней. И в этих жизнях они будут гореть и страдать сами, пока на своей шкуре не убедятся в том, как такое "приятно" и не запомнят: нельзя. И только тогда, когда зазубрят это "нельзя" наизусть, только тогда пойдут дальше. В тоннеле можно застрять, но остаться навсегда... - Уэшеми отрицательно покачал головой. - Нет, каждый из нас обязан пройти свой тоннель до конца.
  - Погоди-ка... - Касс опять почувствовала озноб. - А меня тогда за что? Уж не намекаешь ли ты, что я причинила кому-то боль? Неужели я когда-нибудь кого-нибудь пытала?
  - Материальное существование - это не обязательно наказание... Это, может быть, урок, я ведь уже говорил... Урок, и не обязательно только твой: Вселенная не обращается вокруг нас двоих.
  - Я не хочу, чтобы меня сожгли в назидание, - запальчиво заявила Касс. - Я не хочу гореть, чтобы кто-то там пошел дальше... Плевать мне на них на всех... Отсталых дикарей...
  - Ну что ж, - сказал Уэшеми: - Значит, ты еще не готова... А я согласен. Тревожить чью-то совесть, подталкивать к желанию познания...
  - Может, лучше не надо, - сказала Касс. - Ты же сам признал, что ошибся... Вспомни снова, в какое множество пыточных камер и костров выльется одна такая твоя философия, один такой твой крест. Лучше уж тихо, мирно дать каждому возможность придти к истине самому...
  - Не бывает тихо-мирно, - отрезал Уэшеми. - Я сильно подозреваю: не будь моей философии, не будь моего креста... Эго, в которых сильна жажда крови, сыскали бы возможность, нашли бы предлог проливать кровь во имя чего-нибудь другого. Нельзя ведь, в конце концов, обвинять меня в том, что дикари меня неправильно поняли!
  - А тогда перед дикарями и не философствуй!
  - Должен же кто-то помочь им уйти от своего дикарства...
  - Но если это во вред! - упрямо твердила Касс. - Если помощь оборачивается новыми страданиями, если этот твой ускоренный путь к счастью приводит только к новым и новым несчастьям...
  - Уверен, не только, - твердо сказал Уэшеми. - Кому-то мой опыт все равно поможет. И Рамтея, - зачем-то прибавил он: - Рамтея все равно уважаю, вместе с его идеями, несмотря ни на что. Даже если эти идеи и есть основная причина гибели Атлантиды. По-человечески уважаю. Я, кстати, вполне обошелся бы и без креста. Крест - это, кстати, совсем не мой выбор... Потомки тех самых троянцев помогли... Гибели которых, кстати, так противилась царевна Кассандра... Интересно, сколько раз я повторил сейчас это слово "Кстати", - заметил он и замолчал.
  - Кстати, откуда ты все знаешь? - прошептала Касс. - Может быть, ты и вправду немножечко Бог?
  - Конечно, и ты тоже... Вообще - все, мы с тобой только что об этом говорили... - Уэшеми немного подумал. - А, впрочем, ничего я не знаю наверняка. Просто так думаю, чувствую, понимаю. Это я тоже уже говорил, кажется...
  - Раз уж ты так все хорошо понял, скажи, почему имена обязательно бывают созвучны?
  - Все построено на вибрациях, ты же видела, - немедленно отозвался Уэшеми. - Цвета, звуки - это те же вибрации. Слово имеет громадную силу: ведь каждый звук точно соответствует тому, что выражает. Есть даже слова, которые во всех языках, во все времена будут означать одно и то же. Например, слово "Чакра". Сгусток энергии. Только вслушайся: ведь это слово и есть сама энергия... Уверен: вместе с языком атлантов оно не умрет. Обязательно всплывет где-нибудь в другом языке...
  Оба они помолчали. Уэшеми подумал и продолжал: - Жаль Атлантиды, но Творец тут все-таки ни при чем. Выбор наш.
  - Смешно, - сказала Касс. - Зев и все общество вместе с ним получили бессмертие. Атлантида погибнет, мы сгинем, а они... - Касс истерически расхохоталась. - Они останутся навечно. Дикари станут им поклоняться, как богам. Зев будет вершить судьбы. Эре и Фине, Арсу и Эрмсу, Лону и Фадите будут молиться! Только имена изменят немного... В их честь будут возводиться храмы, приноситься жертвы...
  - Приветствую тебя, Прекрасная Дева! - Уэшеми усмехнулся. - А тебе надо, чтобы в твою честь приносились жертвы?
  - Нет, но я не возражала бы против храмов. - Касс слабо улыбнулась.
  - Ясно, - кивнул Уэшеми. - Да в том-то и дело, что все это обман. Основные условия развития эго - это перемены тел и обстоятельств, в которых эго должно обретаться определенное время. То бессмертие, которое получили твои друзья - это не бессмертие, это тупик. На тысячи лет заморозить развитие своего эго - какое уж тут бессмертие? Между прочим, слыхала ты? Ведь сам Асклепий отказался от своей амброзии?
  - А Ноэл?
  - Что - Ноэл? - Не понял Уэшеми.
  - Насколько я понимаю, Ноэл не собирается умирать вместе с Атлантидой. Он же строит какой-то особенный мобиль, чтобы спасти в нём семью, половые клетки животных, семена растений, прочее...
  - Ах да, "Ковчег"... Ну что ж, у каждого своя дорога. Значит, так надо, чтобы сгинули не все. Но жизнь не на тысячелетия - только на сию минуту. Ноэл не намерен покупать их бессмертие.
  - А мы с тобой?
  - Наш выбор, - сказал Уэшеми. - Помнишь, я пришел сюда и ждал тебя здесь? Не подавая тебе никаких сигналов? Я что, идиот, по-твоему?
  - В том-то и дело, ведь я же не знала, что ты ждешь меня в моем доме. Искала тебя везде...
  - Вот-вот... Но я хотел, чтобы ты сама сделала свой выбор.
  - Какой там выбор? - пробормотала Касс. - Не делала я никакого выбора. Искала тебя, да и все тут.
  - Нет, дорогая. Ты не приняла их бессмертия, ты ушла оттуда, из-под защитного поля. Ведь ты же не знала, что я жду тебя. Зато прекрасно знала, что ждет Атлантиду.
  - Да, - призналась Касс. - Я слушала тогда Ноэла по визу. Лон, между прочим, тоже в тот вечер видел: Атлантида утонет.
  - Странно, что Лон остается с ними... Ведь он ясновидящий?
  - Безусловно. Он меня и тренировал...
  - Странно... - Уэшеми покачал головой и продолжал: - Ладно, не мне кого-то судить... Так вот, если бы я сообщил тебе, что жду тебя здесь, ты бы пришла ко мне. Не от них, а ко мне. Понимаешь? Улавливаешь разницу?
  Касс кивнула. Не могла она, не желала более продолжать сегодня ни умные беседы, ни экскурсы в тоннель.
  - Все, - решительно заявила она. - Хватит с меня науки. Теперь я просто хочу жить. Неужели мы вместе? Неужели ты меня любишь?
  - До конца тоннеля, - с нежностью обещал он.
  - Я тоже... До конца тоннеля... И потом, после конца...
  Касс сильнее прежнего прижалась к Уэшеми. Они поцеловались. В этот момент качнулось ложе.
  Сначала Касс подумала, показалось из-за неосторожного движения. Руки Уэшеми крепко притягивали к себе ее тело. Он опять поцеловал ее. Они не заметили, что ложе качнулось во второй раз.
  - Да и совсем необязательно нам погибать теперь, - словно продолжая прерванную мысль, беспечно сказал Уэшеми. - У нас же есть аэробиль. Есть энергия, вода, есть пища. Сделаем, что сможем, все увидим, запомним, а потом рванем, куда глаза глядят.
  - Только сперва посмотрим, куда глядят глаза Зева... и всех остальных, кто вместе с ним... - Касс улыбнулась и уточнила: - А потом развернемся в противоположном направлении.
  В звуки поцелуев стал почему-то вклиниваться отдаленный протяжный гул. Сила его постепенно наращивалась, а потом все вокруг напряженно загудело, вот уже не только ложе, но и стены, окна, предметы, - все стало то шататься, то трястись, то качаться.
  Закряхтела мебель.
  Страшно зазвенели дорогие этрусские зеркала.
  Началось землетрясение.
  
  
  Глава 18
  
  - Вот оно, опять, - упавшим голосом отметила Касс.
  За последние сутки землетрясение не стихло. Наоборот, устанавливалось, водворялось, словно желая сделаться привычным для атлантов, стать для них одним из повседневных условий существования.
  - Знаешь...
  Чтобы услышать это, едва ощутимое волнение воздуха, Уэшеми пришлось напрячься.
  Так шепчут люди, которые боятся нарушить чей-то сон... Или когда покойник рядом, - подумал юноша.
  Касс, между тем, уже погромче продолжала размышлять вслух: - Ведь оно, как живое... Потрудится, потом отдохнет... Потом начнется опять, уже чуть сильнее... Будто хочет освоиться на новом месте, укрепиться, вступить в права, устроиться попрочнее, постабильнее...
  - Оно скоро кончится.
  Уэшеми через силу улыбнулся, пытаясь успокоить подругу. Но Касс не успокаивалась.
  - Мне еще хуже, когда толчки прекращаются: ведь я уже знаю, это временное затишье перед новой атакой. Короткая передышка - и опять... И опять... И мощнее, и длительнее...
  - Да, пунктуальность завидная.
  Уэшеми обнял Касс. Она прижалась к нему.
  - У тебя сердце бьется в такт с толчками, - тихо заметила она.
  - Серьезно? - он снова улыбнулся ей так же вымученно, как в первый раз. - У тебя тоже.
  - Немногословен ты сегодня, - сказала Касс. - Будто вчера выговорил все, а сейчас и сказать больше нечего. Будто обязательно только о тайнах творения... Зато я что-то вещаю без конца. Удивительно, я же со всеми молчу. Странно, я знаю так постыдно мало, по сравнению с тобой, но не стесняюсь бормотать всякую ерунду. Действительно, ты единственный из всех моих знакомых, с кем я разговариваю, понимаешь? Не только слушаю, но еще и говорю что-то сама.
  - Ты хочешь сказать, что я сделал из тебя болтушку? Прости уж, я до смерти люблю твой голос. Он у тебя необыкновенный... Я из толпы, не глядя, смог бы узнать тебя даже по одному, даже по очень слабому, короткому вздоху. Представляешь, как мать узнает плач своего младенца из сотни других... Ну вот, разговорила-таки ты меня. А в это время нам с тобой хорошо бы именно не болтать, а, наоборот, отключиться и работать... Ведь время Круга. Ну, и толчки...
  - Прости... Что-то меня сейчас не очень тянет в транс.
  - Как жаль! Я ведь чувствую, мы с тобой - единственные, кто сейчас сопротивляется Эдему.
  Во время землетрясений и собраний Круга Уэшеми обыкновенно медитировал совместно с Касс. Сначала, по нарастающей, из ладони в ладонь, они передавали друг другу энергию, усиливая ее тем самым до такой степени, что вибрации обоих сливались в единый импульс. Достигнув этого, влюбленные начинали излучать в мир волны своей любви, пытаясь хоть немножко смягчить натиск черного вала, вздымавшегося над Верхним Олимпом.
  - Ничего, не можешь, так не можешь... Ты устала. Значит, отдохни на этот раз. Я сам...
  Касс посмотрела на любимого, который устраивался, усаживаясь в характерную позу, чтобы один на один выйти на противоборство со всеобщим злом. Молча, чуть откинув корпус назад, она придвинулась, встала перед Уэшеми на одно колено и приблизила к открытым ладоням друга свои, широко распахнутые ладоши. В первую минуту было трудновато сконцентрироваться, но постепенно их вибрации резонировали, обороты энергии увлекли друг друга, импульсы слились, всё вошло в норму.
  Удары постепенно замерли. Землетрясение закончилось.
  - Ну, на сегодня, пожалуй, конец, - беспечно, словно только что и не отключался, сказал Уэшеми. - Отделались.
  - Надолго ли?
  - Ты у меня герой. Сильно устала?
  Касс потянулась всем телом: - Никогда еще после транса не чувствовала себя так хорошо.
  - Да, у нас с тобой отлично получается. Мы прекрасно дополняем друг друга, - Уэшеми с непонятным выражением ухмыльнулся. - Прекрасная Дева Касс.
  Он опять обнял ее и поцеловал. - Я же говорю, у нас одна аура на двоих.
  Девушка встала, чтобы размять руки и ноги.
  - Интересно, где сейчас Рамтей, где Горн, где все, - задумчиво прогуливаясь по комнате, протянула Касс.
  - Пробуем виз? - предложил Уэшеми.
  Виз с готовностью осветился, едва только Касс включилась на связь.
  - Рамтей, конечно, не ответит.
  - Он же вездесущ, видимо, мотается вокруг. Кого-то откуда-то освобождает, кого-то куда-то перевозит... Короче, спасает, кого может, - отозвался Уэшеми. - Попробуем отца?
  Ноэл не отвечал, не отреагировали и родители Касс.
  - Зато мы с почти точной вероятностью угадаем, где и чем занят Фест.
  - Набрать кузницу? - Касс улыбнулась.
  - Если бы ты догадывалась, как хороша твоя улыбка, ты бы улыбалась, не переставая.
  - Если бы ты догадывался, как приятны твои комплименты, ты бы дарил их мне один за другим... И ведь уверена же, он там, что ж не ответить на вызов? - Касс задумалась на минуту и спросила: - Как ты думаешь, что он там без конца кует?
  - Человек впервые в жизни почувствовал, что кому-то нужен...
  Касс округлила глаза. Вид у нее сделался, будто девушка уразумела нечто, крайне важное, чего раньше долго уяснить себе не могла. - Я разобралась!
  Торжественно объявила она. - Трезвенность свою он там кует.
  Уэшеми засмеялся: - Неплохо!
  И непонятно было, на чей счет отнести это одобрение, то ли на шутку Касс, то ли на внезапную трезвость Феста, известного на весь Посейдонис пьянством и дружбой с таким же горьким алкоголиком Вахом.
  Действительно, с тех самых пор, как сын Зева наловчился работать с кентаврами в кузнице, он блаженствовал. Несмотря на окружавший хаос и мучительное ожидание конца, Фест чувствовал себя абсолютно счастливым: оказавшись не просто нужным, а нарасхват. Без лишних разговоров шел всюду, куда его звали: там помогал соорудить лодку, там плот, в другом месте чинил брошенный во время мятежа и заново кем-то найденный аэробиль. Гордо хромая, Фест вышагивал вокруг, что-то вымерял, что-то проверял, что-то придумывал. Времени даже на сон у него почти не оставалось, не говоря уже о пьянстве.
  - Не отвечают, - подытожила Касс. - И никому мы с тобой не нужны!
  - Почему же не нужны? Просто заняты все очень... - Уэшеми посмотрел в окно. - Вообще-то и нам пора. Если ты отдохнула, давай, полетаем? - предложил он.
  - Да, наверно, надо, - согласилась Касс. - Пока оно, - девушка подчеркнула это "оно": - Пока оно спит.
  После очередной серии толчков они вдвоем облетали Посейдонис: фотографировали, снимали на виз, заносили в память аэробиля. Наконец, запоминали. Все, что происходило вокруг, в том или ином виде.
  Первыми рухнули жилища бедняков и рабов в нижнем городе. Затем дома, разбитые бунтовщиками, обессилевшие еще раньше от разграбления и загаженности.
  Парнас пока не пострадал, нижний и средний Олимп - вроде бы тоже. Верхний же Олимп по-прежнему скрывался под защитным колпаком. Молчал. Даже прекратились боевые вылеты.
  - И то хорошо, - оценил, покачивая головой, Ноэл прежде, чем окончательно нырнуть в свое укрытие.
  Центральная площадь, храмы Посейдона и Клейто, окружные улицы и скверы оставались невредимыми, если не считать многочисленных, но еще не смертельных ран, нанесенных городу повстанцами.
  Уэшеми и Касс пролетели над Елисейскими полями.
  - Ну, здесь все, как было, - сказала Касс. - Мрачно, торжественно, боязно.
  - Покой да тишина.
  - Как странно.
  Сверху, сквозь темно-зеленую листву невозможно было разглядеть ни строения, ни ограды, ни живой души.
  - Мне кажется, вся атмосфера здесь пропитана ожиданием смерти, - прошептала Касс. - Впрочем, сейчас это уже не только здесь. Кажется, в воздухе висит общее напряжение и сгущается обреченность. Осязаю всеми шестью чувствами...
  Посейдонис волновался. Везде образовывались, распадались и собирались заново группы людей. Обсуждались последние события, землетрясения, предсказания Ноэла о гибели Атлантиды. Имя учёного не сходило с уст. Время от времени то в одной, то в другой группе вспыхивало имя Лона, предсказания которого тоже, непонятным, правда, образом, стали известны. Основными темами разговоров сделались защитное поле и чакры. Всё чаще и чаще вкрапливалось и неслось от одной группы к другой слово "Наказание".
  Дом Рамтея оказался пустым, двери настежь: исчез даже гном с веревкой.
  - Неужели, улетел совсем, - спросила Касс.
  - Между прочим, виз перестал работать, - сообщил Уэшеми. - Я опять пытаюсь набрать Феста или отца...
  - Как, не работает? Не отвечает?
  - Нет, - вздохнув, возразил Уэшеми. - Не включается на связь. - Уэшеми помолчал, а когда заговорил вновь, Касс не узнала его голоса.
  - Это конец, - заявил Уэшеми. - Понимаешь? Всё.
  Он сразу же, по-видимому, справился с собой. Во всяком случае, голос его опять стал спокойным и деловитым.
  - Связи нет. - Уэшеми посмотрел на подругу с виноватой улыбкой. - Я думаю, осталось еще дня два, максимум, - три... Не больше.
  - Я боюсь, - только и сказала Касс.
  Уэшеми пожал плечами и сказал обыденно просто: - Бояться надо неведомого, а тут... Все известно наперед, чего уж тут бояться? Мы же знали, что произойдет...
  - Все равно боюсь.
  - Да, - спокойно согласился Уэшеми. - Конечно... И я тоже... боюсь... - неожиданно признался он.
  - Знаешь, я хочу посмотреть... Интересно, цел ли еще Веселый Грот, - вдруг предложила Касс. - На прощанье...
  - Что это ты ни с того ни с сего затеяла? - Уэшеми внимательно посмотрел на девушку, пытаясь понять, для чего бы ей вдруг понадобилось прощаться с увеселительным заведением. Подумал. Затем, очевидно, что-то сообразив, кивнул: - Ну что ж, если хочешь...
  На площади Веселого Грота, как везде на Парнасе, тоже слонялись встревоженные люди. Фонтан, правда, не работал, пожалуй, с самого первого дня мятежа. Но ещё с утра сорвался ветер, поэтому зной не чувствовался.
  Касс поставила аэробиль на развороченные плиты площади. Вот и знакомая, наглухо закрытая темно-красная дверь с вычурной, но изрядно потускневшей под слоем пыли позолотой.
  Касс выбралась из аэробиля, подошла вплотную ко входу и решительно толкнула дверь. Та бесшумно поддалась, впуская посетительницу внутрь. Девушка осторожно вошла в зал, из-за пустоты и темени показавшийся ей теперь непривычно мрачным, чужим, торжественным. Никто не ринулся навстречу. Молчала музыка. Исчезли свечи. Неясные очертания столиков отражались в запыленных остатках разбитых зеркал, угрюмые, неузнаваемо неуклюжие, ставшие похожими на гробы...
  - Так я и не узнала, где находится камин, - подумала Касс.
  Она пошла в ту же сторону, куда вел ее когда-то послушный эльф. Ей показалось, она нашла тот самый столик, где начались трагические события, которые и ввергли великолепный город в разруху, швырнули размеренную жизнь - в пучину хаоса, а блиставшую богатством и роскошью империю притащили, разве что не волоком, на грань уничтожения. Где титан Рамтей спокойно выложил перед Касс ожерелье Леги, а Прекрасная Дева и знать не знала, чем все обернется.
  - О, Творцы, другая жизнь, другая эпоха, ведь это было совсем недавно, а кажется, - так давно!
  К горлу нараставшей тоской тяжело подкатывался сухой неподатливый ком. Касс по-детски опустила голову на руки и зарыдала, в который раз за последнее время. Она плакала, но на этот раз слезы не облегчали, не вымывали тяжести, которая прочно гнездилась на сердце, не таяла, а только становилась все горше и горше.
  Уэшеми подошел к ней неслышно, так же беззвучно опустился рядом на колени... Поглаживая по голове и по плечам, целуя волосы, он говорил тихо и вкрадчиво. Речь его сводилась к тому, что, пожалуй, раз уж ей так жаль прошлого, нужно подумать, возможно, теперь, накануне, все-таки стоило бы помириться со старыми друзьями... На всякий случай, просто, чтобы не оставаться в одиночестве...
  - Почему одиночество, - прорыдала Касс. - А ты? Разве ты не со мной? Разве мы не вместе?
  - Нет, я имею в виду, на всякий случай, - убеждал Уэшеми.
  Девушка представила себе, что вернулась к Лону, и они живут себе и живут... Пусть не в Посейдонисе, пусть где-нибудь в Элладе, Иберии, Тулане или Чолуле, но живут и стараются не вспоминать всего происшедшего. Вокруг все те же: Фадита, Эрида, Эра и Зев, Эрмс, Фина и Арс... Эньюэ... У каждого свои, не нужные, не интересные ей, глупые россказни... Вокруг все: нет только Его, единственного, без которого не обойтись, потому что без него не будет жизни...
  - Но ты со мной?
  Вопрос вторично вырвался из ее горла громким взрывом плача.
  - Куда ж мне без тебя, - спокойно ответил Уэшеми.
  Касс поняла: он просто пытается подарить ей лишнюю возможность выбора и не осудит за решение спастись. Но сам хочет остаться и погибнуть. Один в умирающем городе.
  - Я не понимаю тебя.
  Голос ее звучал слабо и поминутно прерывался всхлипами и вздохами. - Почему тебе обязательно надо умереть вместе с Атлантидой?
  - Зачем умирать, - возражал Уэшеми. - Я и не собираюсь умирать...
  - Ведь это даже не твоя родина, - не слушая, продолжала Касс.
  - Конечно, - бодро отвечал Уэшеми. - Что мне Атлантида! Улетим куда-нибудь вдвоем, хочешь - в Халдею...
  - Врешь ты все... Ты не желаешь улетать... Тебе зачем-то обязательно погибнуть здесь... Зачем? Я понимаю, тоннель, Творец, урок и так далее... Но ведь это самоубийство! Ведь это нельзя! Ты сам говорил, что человек должен пройти свой путь до конца!
  - Вот я и должен пройти свой... Не твой, не отцовский, не Лона, а свой!
  - А я? А как же я?
  - Прости. Каждый из нас волен выбирать своё.
  - Это страшная, чудовищная глупость! Если ты, или мы с тобой утонем здесь, кому от этого будет легче? Кому мы этим поможем?
  - Нет, ты пойми... Я не намерен умирать специально. Если выйдет, мы улетим, и если к этому ведут наши действия, останемся живы... Но если мы уже исполнили задачу этой конкретной жизни, - значит, - нет, и тогда не стоит суетиться: дожить свое в этом мире, додумать... - Уэшеми как будто что-то знал наперед, то, чего не знала она. Он улыбнулся нежно, но твердо: - Донаслаждаться физической любовью (ведь кто знает, будет ли она там), сколько хватит сил... И уйти. По возможности, достойно... С тем, чтобы ускорить совершенствование своей кармы... Да и провидение обязательно вмешается...
  - Это другое дело... Я думала, ты нарочно меня отталкиваешь... Прогоняешь к ним...
  - Что ты... Просто я не хочу, чтобы твое решение строилось на одних эмоциях. Не хочу навязывать свой опыт... Свое понимание... Не хочу склонять ни в какую сторону. А с ними безопаснее... Тем более, раз уж в тебе всё ещё так сильна жажда жить... Но это совсем не значит, что отталкиваю. Даже, если б захотел, я не могу тебя прогнать: мне без тебя скверно...
  - Ну вот, а мне предлагаешь остаться с ними... Знаешь, как мне без тебя худо... Обещай, никогда-никогда-никогда не гнать меня к кому бы то ни было...
  Теперь Касс окончательно успокоилась и перестала плакать. Она еще что-то говорила, но уже, не горячась, лениво, и ни на чем больше не настаивала. Она сидела, уткнувшись лицом в плечо Уэшеми, чувствуя сквозь тонкую ткань его комбинезона теплый запах живой кожи. Напоследок, девушка всхлипнула еще разок и улыбнулась.
  - Я обслюнявила тебе все плечо...
  - Не только обслюнявила, но вдобавок еще и обсоплила...
  Он взял в обе ладони ее лицо, отодвигая от своего плеча. Ее глаза оказались на уровне его губ, и поэт незамедлительно поцеловал мокрые ресницы, а потом - щеки подруги.
  - Если кто войдет, подумает, мы сошли с ума, - прошептала Касс.
  - Правильно подумает, - подтвердил Уэшеми. Он засмеялся. Смех его звучал совершенно счастливо: - Мы на самом деле сошли. А ведь здорово: вокруг разрушение, ужас, а мы намереваемся заняться любовью... И мы правы...
  - Когда ты со мной... - в голосе Касс появились загадочно-шутливые нотки: - Когда мы намереваемся заниматься любовью... Мне тогда наплевать и на ужас, и на разрушения...
  - Вообще-то гигантом, в этом смысле особенно, я себя до сих пор как-то не считал, - смущенно признался Уэшеми.
  - Значит, я тебя сочту, - засмеялась Касс. - Хоть в этом буду номер один... А если честно, - не имеет значения, гигант, не гигант... Мне нравится прижиматься к тебе... Мне нравится вдыхать твой запах... Мне нравится с тобой целоваться... Все остальное прикладывается, а само по себе, оно, оказывается, существенного значения не имеет...
  - Если ты намекаешь на что-то, не особенно для мужчины приятное... - Уэшеми засмеялся тоже... - Учти, намеков не понимаю, упрёки принимать не желаю...
  - Я люблю тебя. Вот и все, на что я намекаю. Я уже говорила? До конца тоннеля.
  - До конца тоннеля, - подтвердил он. - Я люблю тебя. Или я тоже уже говорил?
  - Иногда, в самые решительные моменты, мне приходят в голову дурацкие мысли... Послушай, а не может это быть кощунством? Сейчас, здесь... Вдруг, действительно, войдет кто-нибудь...
  - Пусть тогда пеняет на себя... Не бойся никого. И почему же - кощунство? Если мы пока ещё живем в этом мире, нам полагается действовать по его законам, а там дальше видно будет...
  Новое землетрясение отозвалось пронзительным звоном зеркал, но ни Касс, ни Уэшеми не услышали этого звона.
  Когда они выбрались из Веселого Грота, на площади все было по-старому. Вернее, на первый взгляд, оставалось тем же, что и час назад: развороченные плиты, высохший фонтан... Да и ветер метался с новой, нараставшей силой...
  Не хватало на площади лишь одного: их аэробиля.
  - Что ж, провидение распорядилось. По крайней мере, от необходимости решать чего-то ещё я избавлена, - с некоторым, не совсем даже ей самой понятным удовлетворением произнесла Касс. - Кто-то уворовал нашу единственную возможность спасения.
  - Ну зачем же обязательно уворовал... - Уэшеми пожал плечами. - Очевидно, решили, брошенный хозяевами по каким-то своим причинам...
  - Очевидно, очевидно, - с легкостью согласилась Касс. - Я только удивлена, что меня это совершенно не удивляет... И, кажется, больше не пугает. Ах, представь: я перестала бояться.
  Касс действительно выглядела спокойной. Она не кричала, не заставляла его бежать куда-то в поисках Рамтея или Феста, не убеждала идти в сторону Верхнего Олимпа, а вдруг впустят, вдруг простят да помогут... Она больше ничего не требовала, ни в чем не обвиняла, ни на чем не настаивала. Она поняла, а поняв, приняла случившееся, как должное. Уэшеми с благодарностью обнял ее за плечи.
  Так, обнявшись, они пешком дошли до ее дома. Лишь у себя во дворе Касс нарушила молчание: - Все-таки это здорово, что с нашим бассейном все в порядке...
  Не заходя в дом, она скинула с себя тунику и ласточкой полетела в воду.
  Уэшеми все еще прыгал на одной ноге, пытаясь содрать с себя комбинезон, когда Касс услышала бормотание аэробиля.
  - Вот оно, провидение!
  Сердце забилось, поддавшись всплеску надежды. - Спасены, - подумала она. - Неужели спасены... Нет, этого не может быть. Я запрещаю себе радоваться. Не хочу потом жалеть...
  Да, это был аэробиль. Да, он летел прямо к ним. Правда, солнце мешало разглядеть пилота, но радость толкала ее в грудь, билась в висках, щекотала где-то в позвоночнике.
  - Спасены! - во всю силу своих легких заорала она.
  На мгновение, лишь на одно короткое мгновенье, Касс почувствовала смутное разочарование, но не стала искать в себе его причины. Ликование триумфа жизни вовсю овладело ею.
  - Спасены, спасены, спасены! - восторженно орала девушка и, не в силах сдерживаться, прямо из воды, голая, мокрая понеслась к приземлявшемуся во дворе аэробилю.
  Лон одним прыжком выскочил из машины и тут же принялся громко и возбужденно выговаривать ей: - Все правильно, знаменитость номер один пусть носится с Олимпа на Парнас, с одного канала на другой, а Прекрасная Дева Касс принимает хвойные ванны... Прекрасную Деву, как всегда, ничего не касается.
  На соперника он упорно старался не смотреть.
  - Ну, что стоишь? Одевайся, - приказал ей Лон. - Поехали.
  Касс посмотрела в сторону Уэшеми. Тот уже успел снова натянуть комбинезон и сел прямо на траву, на то же место, где только что стоял. Сидел он, напряженно ссутулившись.
  - Выбора моего ждет, - со внезапной злостью подумала девушка.
  На ходу стряхивая с себя капли воды, Касс пошла туда, где трепетала на ветру сброшенная туника. Присела на корточки, взяла кончик серебристого шелка, потянула на себя. Одевалась, не сводя взгляда с напряженной фигуры Уэшеми...
  Лон не отставал ни на шаг.
  - Готова? - решительно сказал он. - Пойди, собери все, что может понадобиться.
  - Я вообще-то вдвоем, ты заметил? - Касс почувствовала: голос ее дрогнул.
  Лон, конечно, услышал и оценил этот легкий срыв в ее голосе.
  - Пускай берёт твой аэробиль.
  - У меня больше нет аэробиля.
  - Как это нет! - Лон возмутился. - Мы не можем взять третьего. Я не могу взять этого... - Выдвинув нижнюю челюсть, он кивнул в сторону соперника.
  Касс посмотрела в упор на человека, которого совсем недавно считала близким.
  - Естественно, у Зева попросим кого-нибудь, кто может... Пусть он, - Лон опять, на этот раз, брезгливо кивнул в сторону Уэшеми: - Пусть подождет здесь, за ним прилетят. У Эриды, кажется, свободное место в аэробиле. Разумеется, его не оставят...
  Уэшеми, несомненно, слышал каждое слово. Он не спеша встал и медленно, размеренным шагом, подошел поближе.
  - Да, безусловно, - вежливо и очень спокойно согласился он. - Я подожду.
  Еще чуть-чуть подумав, Уэшеми добавил без тени сарказма: - Благодарю тебя, Лон.
  Касс взглянула на молодого халдея. Тот держался, будто речь шла не о жизни и смерти, не о прощании навсегда... Словно события развивались по единственно верному сценарию. Некоторое время Касс глядела на Уэшеми. Затем перевела взгляд на Лона.
  Ветер трепал великолепные золотые локоны. Поэт, певец и оракул номер один глядел куда-то себе под ноги. Глаза его были прикрыты длинными золотистыми ресницами, в лице не осталось ни кровинки.
  Касс сделала шаг в сторону Уэшеми. Прижавшись к нему боком, она продолжала неотрывно глядеть на Лона.
  Уэшеми молча обнял подругу за плечи, подержал так секунду, словно прощаясь, а потом стал легонько отталкивать от себя к Лону.
  - Прекрати, - строго сказала Касс. - Ты же прекрасно понимаешь: я без тебя не уйду.
  - Я, кажется, чётко объясняю: у меня нет мест для вас обоих, - упрямо глядя то в сторону, то себе под ноги, быстро пробормотал Лон.
  - Ты можешь попросить кого-нибудь другого? - спокойно спросила Касс. - Там, у Зева... Чтоб взяли нас обоих?
  - Думаю, ты плохо представляешь, как к тебе там относятся, - возразил Лон. - И речи быть не может о том, чтобы ты там появилась без меня.
  - Пожалуй, ты прав, - согласилась Касс и так же спокойно закончила: - Пожалуй, я остаюсь.
  - С ума сошла? - взорвался Лон. Ресницы его взметнулись вверх, глаза налились яростью. - Жить надоело? Этот бессовестный мерзавец свел тебя с ума. Или ты не веришь мне?
  Теперь он открыто смотрел прямо ей в лицо.
  Вот, что означает выражение "Глаза потемнели от гнева", думала Касс. Вот, что это такое... Странно, я ведь столько раз слыхала, что глазам полагается темнеть от гнева, но сама наблюдаю впервые... Ах, Творцы, сколько всего я еще ни разу не видела, не замечала, не испытывала в этой жизни... Только читала, что оно бывает, или смотрела по Визу, или слышала от кого-то...
  - Говорю, его спасут следом за тобой! - гаркнул Лон. - Да я сам за ним вернусь, раз уж он тебе так позарез понадобился... - он перевел дыхание и во весь голос завопил ещё громче, обращаясь к Уэшеми: - Ты что ж молчишь, подлец! Крови ее захотел?
  - Либо ты забираешь сейчас нас обоих... - начала Касс.
  Лон обернулся к ней. - Ты мне лучше условия не ставь. Сейчас моя очередь ставить условия!- Он перебивал, не давая ей договорить: - Либо ты летишь немедленно вместе со мной, либо спасайся, как знаешь.
  Касс облизнула пересохшие губы и отчётливо, словно он приглашал ее на прогулку или прием, ответила: - Ну что ж, благодарю за беспокойство. К сожалению, этот вариант нам не подходит.
  Лон повернулся к сопернику.
  - Как ты смеешь молчать?
  В эти слова оракул, кажется, вложил всю, накопленную за последние недели горечь. - Я с тобой разговариваю, негодяй!
  - Постыдился бы, - Касс с выражением жалости посмотрела на Лона, боком прижимаясь покрепче к Уэшеми. - Ведь ты же потом себя замучишь, ты же потом жить не сможешь, всю свою вечность сам будешь себя упрекать.
  - Не твоя забота! Сам себя упрекну, сам же себя и прощу. А ты... - он опять с ожесточением взглянул на противника. - Чему ты радуешься, болван? Говорю тебе, образумь ее. Это кто же из нас троих должен чувствовать себя виноватым, в конце концов? Чему ты ее научил? Смерть ее тебе нужна?
  Уэшеми виновато улыбнулся, - не могу же я ее заставить...
  И тогда произошло нечто, уже совсем невероятное. Лон сделал шаг вперед, правой рукой оторвал девушку от соперника и отшвырнул ее в сторону. Затем левой рукой схватил Уэшеми за край комбинезона, а правой развернулся и ткнул изо всех сил здоровенным кулаком в открытую незащищенную грудь.
  Уэшеми пошатнулся, но не упал. Он молчал, не делая даже слабых попыток защитить себя.
  Лон развернулся еще раз и дал ненавистнику по уху. Презрительно, обидно, не кулаком - развернутой ладонью. И ещё вдобавок, наконец, по щеке.
  Касс во все время эпизода молчала, стоя недвижимо, словно в каком-то столбняке. Только заметив побежавшую по щеке юноши тоненькую струйку крови, девушка закричала.
  Лон застыл с занесенной было для нового удара рукой.
  - Мне стыдно за тебя, - тихо сказал Уэшеми.
  - А мне не стыдно за себя! - выкрикивал Лон. - Я хочу спасти ее, а ты губишь! Стыдно ему за меня, а ты за себя постыдись! Ты что, не можешь отправить ее со мной? Что ты морочишь ей голову всякими глупостями? А ты не отказывайся, не отказывайся. Знаю я о ваших экскурсах на тот свет, понаблюдал немного, любопытства ради. Сам, между прочим, кое-что умею, сам не последний оракул на Гее. Так вот. Если желаешь подохнуть здесь, твое дело. Но ее за что? Ее-то ты обязан заставить жить!
  Лон бушевал. Он размахивался, нанося Уэшеми новые и новые удары. Тот шатался, но молчал.
  - Подлый трус! - скандалил Лон. - Даже ударить меня боишься!
  - С чего ты взял, что боюсь?
  Уэшеми явственно ухмыльнулся разбитым ртом.
  - Прекрати это позорище! - закричала, наконец, Касс. - Кто тебя сюда звал? Что тебе от меня надо? Что ты ко мне пристал? Разве ты не видишь, я тебя не люблю! Что ты к нему привязался? Он не виноват, если любят не тебя, а его.
  Лон вдруг замер, остановил руку на лету, съежился, обалдело посмотрел на избитого в кровь халдея, перевел взгляд на Касс и неожиданно тихо пробормотал: - Хорошо, я не возражаю...
  Взгляд его стал затравленным. - Я ничего, я согласен, ладно, потеснимся, влезем как-нибудь все втроем. Он же сам не хочет, я-то знаю.
  - Мы остаемся, - устало сказала девушка. - Мне нужно отдохнуть. Я хочу искупаться и отдохнуть.
  Никто не отвечал.
  Она опять заорала, что было сил: - Устала я, понимаешь? Зверски, безумно устала! И дай мне выкупаться, наконец!
  Лон молчал, молчал Уэшеми.
  - Оставь нас, - уже тихо попросила Касс.
  - Прошу тебя... Заклинаю тебя всем, что было между нами хорошего. Не делай этого.
  Лон заломил руки.
  Этот жест мольбы принадлежал Лону Аполу. Красавец. Сноб. Атлет. Блистательный поэт. Тренированный оракул. Гордость Посейдии, Лон Апол, а еще бессмертный Бог Аполлон, он умолял её не уходить из жизни, умолял, заламывая руки.
  Наверное, самым страшным, самым тягостным зрелищем из всего, виденного Касс в последние дни, был этот жест Лона. Жест отчаянья, жест просьбы человека, который, сколько она помнила его, не просил никогда, никого, ни о чем.
  - Прошу тебя, скажи ей... - несколько раз повторил Лон. - Сделай что-нибудь... Заставь ее.
  Что-то сломалось в этом человеке. Он был согласен на любое унижение, только бы уговорить ее, спасти от гибели.
  - Через два дня здесь не останется камня на камне...
  Это был последний, самый значительный аргумент.
   - Тогда дай нам прожить спокойно хотя бы эти последние два дня, - твердо сказала Касс. - Оставь нас в покое, наконец.
  
   * * *
  
  Двое лежали, плотно прижавшись друг к другу, не обращая внимания на хаос смерти, владевший миром за стенами шатавшегося в последней агонии дома.
  Он крепко обнимал ее, она - его, а вокруг... Вокруг рушилась эпоха.
  И где-то, вне времени и пространства, начиналась новая.
  Неведомое рождалось в кошмаре гибели отжившего.
  Что сулило будущее? Для начала - долгую, тысячелетнюю тьму.
  Тысячелетия забвения и мрака, тысячелетия отчаянной борьбы за огонь...
  Долгий и трудный путь одичавшего, ослабшего человечества к познанию, пониманию, возвращению на уровень цивилизации.
  Тысячелетний поиск.
  Бесчисленное количество любви, бессчетное число разрушений, сладость зачатия, страсть к убийству. Человечность, жестокость, гармонию, уродство, память, забвение, бессилие, творчество.
  Новую жизнь, новую смерть.
  Наконец, сцепившиеся в объятьях вечной борьбы Добро и Зло.
  А еще - бесконечные переходы, виражи и отсеки тоннеля. И всякий раз новую необходимость личного выбора.
  
  
  Эпилог
  
  Медленно подкатив к бордюру, Сандра остановила свой "Бьюик". По привычке безжалостно, впритык. Подумала, зря я порчу колеса, чуть-чуть дала назад. После этого, выключив мотор, вылезла из машины. Дверь, небрежно отброшенная ногой, захлопнулась. И дверь от такого стука, наверно, портится, дополнительно мелькнуло в голове. Ну разве можно доверять машины таким безалаберным бабам, вроде меня!
  В лицо плеснуло ветром. Сразу же пахнуло свежестью и морем.
  Странно, - подумала Сандра: - Там казалось, Сан-Франциско, нечто, вроде Рио-де-Жанейро: жара, солнце, и все ходят в белых штанах... Впрочем, мало ли, что нам казалось там.
  Она усмехнулась своим мыслям: это был первый солнечный день. За целое лето.
  Как странно, как наивно! Почему-то с умилением подумала Сандра.
  Залив Золотых Ворот чуть слышно плескался где-то далеко внизу, со своими белыми гребнями волн и белыми же парусами яхт. Направо уходила вытянутая стрела моста. А слева открыто, ясно обозревался освещенный солнечным закатом белый нарядный город.
  Сандра прошла несколько шагов, а потом устроилась на бордюре так, чтобы все видеть. Села, уткнувшись головой в колени.
  Быть бы ей русской поэтессой Александрой Гродман или, уж на худой конец, обыкновенной еврейской женщиной, с таким же библейским, как глаза, именем Сара, но нет...
  "Бесподобная Сандра, гадалка и советчица, поможет вам решить любую проблему. Если вам одиноко, если застопорилась ваша карьера, если хотите увеличить доход, найти спутника жизни - все ваши несчастья, проблемы, сомнения, - позади: стоит только позвонить по этому номеру..."
  Еще бы научиться безболезненно решать проблемы своей отчужденности... Собственного одиночества... Своего безденежья...
  Сандра усмехнулась: - Стоит только позвонить...
  Девушка представила себе: вот она входит в телефон-автомат через дорогу от дома, в котором сняла жилье, набирает номер своего телефона... В пустой квартире раздается звонок, другой, третий... Каждый гудок в трубке обозначает звонок в квартире. А после гудков раздается щелчок. И тотчас же вслед за тем, ее собственный вежливый голос на чужом языке: - Я не могу сейчас ответить, но ваш звонок очень важен для меня. Оставьте свое имя, номер телефона и я позвоню вам при первой же возможности...
  - Приветик, подруга, - скажет она после сигнала. - Я хочу оставить позади все свои несчастья, безденежье и одиночество. Желаю увеличить доход, найти спутника жизни и умотать в Бразилию.
  Она остановится, чтобы немного послушать легкое шуршание записывающего устройства.
  - Я и есть ты. Я живу в Атлантиде... Далеко. Глубоко. Туда не дотянешься ответным телефонным звонком, не дозвониться тебе туда, глупая бесподобная Сандра. Новоиспеченная гадалка. Никому не нужная советчица.
  И положит трубку.
  - Почему, собственно, в Бразилию? А туда, где все в белых штанах... Это уж, как заведено, никуда от этого не денешься... В Рио... Мечта нескольких поколений: чтоб все в белых штанах... Хрустальная мечта... - Сандра опять усмехнулась.
  А потом, когда вернется домой, она увидит, что глазок гаснет и вспыхивает, вспыхивает и гаснет, обозначая тем самым поведением, что есть запись. А вдруг кто-нибудь еще... Ведь может же когда-то оказаться, что записался кто-нибудь еще, и это не продавец пылесосов или энциклопедий, и не сексуальный маньяк...
  Она честно прослушает все, что наговорила в трубку, а после, в заключение, три звонка подряд. То есть, конец записи, больше сигналов нет. Автоматически нащупав средним пальцем, нажмет крайнюю левую кнопку, и все, что записалось, сотрется. Устройство должно быть всегда подготовленным для новых сигналов... Чтобы на ленте вместилось бесконечное количество новых сигналов...
  Резко поднявшись, Сандра подошла чуть ли не к самому краю обрыва. Где-то далеко, в размытой перспективе, море и небо сливались в единое целое, и уже невозможно было понять, где волны, а где облака...
  Белые линии меняли направления, а с ними изменялись и зыбкие очертания рисунков. Чаще всего в смутных скоплениях линий просматривались глаза: лучистые - Прекрасной Девы Касс, темно-синие - нимфы Эвридики, черные - царевны Кассандры, зеленые - русалки Леги... И строгие глаза Уэшеми, и круглые - Лона, и беспощадные - инквизиторов.
  Там бессильно рушились громады зданий погибавшей страны Посейдии...
  Там полыхала падшая и разграбленная Троя...
  Там поэт Лон Апол избивал в кровь поэта Уэшеми, а Бог Аполлон с надеждой просил о любви земную девушку Кассандру...
  Там медленно уходил под бешеные черные волны Атлантики прекрасный, сказочный, волшебный город Посейдонис, а где-то в необозримых далях уже поднимались новый Олимп и новый Парнас...
  Где-то там же брел из города в город слепой певец, чтобы петь на площадях и базарах свои поэмы и баллады...
  Под яростные крики толпы сверкавшими на солнце короткими мечами убивали друг друга гладиаторы...
  Сникая, умирал на кресте странный зеленоглазый иудей...
  Неслись на восток потные крестоносцы в тяжелых металлических доспехах...
  Корчилось, догорая, тело еврейской женщины, ведьмы Сары...
  - А все равно, и здесь, и там есть любовь, и есть радость, и есть счастье, - думала Сандра. - Ведь был же когда-то в истории последний крест, и последний поход, и последний костер... Значит, все плохое когда-нибудь будет последним. Зато поэзия была и останется навсегда... И всегда, слепой ли, зрячий ли, но будет, будет брести из города в город, из века в век певец со своей кифарой... Со своим банджо... Со своей гитарой... И песни расскажут слушателям о дальних местах, о далеких временах, о давно ушедших людях и странах... О жизни и смерти... О творчестве и о бессмертии... И, конечно же, о самом главном, о чем и должны быть песни: о непонятной, тоскливой награде, чудной муке под названием любовь.
  Сандра глубоко вздохнула и опять посмотрела на красивый город Сан-Франциско. Солнце все еще освещало его белые неровные здания... Ни о чем плохом думать не хотелось...
  И не хотелось верить нависшему над городом предсказанию о том, что предстоит этой земле разделить скорбную участь континента, давно забытого, возможно, и не существовавшего никогда, а только придуманного романтиками. Континента с протяжным и звучным именем Атлантида.
  
  
  
   Сан-Франциско
   1991
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"