КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ В ДОНСКИХ СТЕПЯХ

Посвящается памяти настоящего Семена Михайловича, моего деда, беспризорника и ребенка войны.

Перед самой экспедицией внезапно затеянной в начале зимы мсье Макроном Семен Хазин укреплял свой дух тем, что он как античный герой отправляется навстречу невероятным приключения. Словно Язон во главе команды корабля (три грузовика и броневик охранения), он отплывает в неведомую Колхиду (Советскую Республику). От скалистых берегов Понта к холмистым берегам Москвы-реки, так сказать. Конечно, у его патрона, у жены Наташи и их товарищей были на него совсем другие, приземленные планы. Но Семен предпочитал мысленно облачать себя скорее в античную тогу, чем в цивильную одежку экспедитора и порученца. Вот только за всеми предотъездными хлопотами он забыл учесть главное. Героям по профессии положено совершать великие подвиги, а приключения всегда сопряжены со смертельной опасностью. Но к таким раскладам он был по-прежнему не готов.

И вот теперь, ожидая расстрела или чего похуже в освещенном и теплом хлеву, Семен с тоской думал о том, что отопление, электричество и надежные стены, укрывающие от бури, сами по себе не приносят человеку счастья. Требуется еще и перспектива.

Но что имеем не храним, потерявши плачем. Эта русская поговорка, хорошо подходила и для него - Семена Хазина, торговца вином из славного города Севастополя. Приемную семью он недолюбливал за строгости воспитания, мэтра Макрона за скупость, жену за то, что постоянно от него что-то требовала и призывала к чему-то. Ну теперь-то он наверняка всех и все потерял. И сейчас, когда единственной перспективой впереди осталась только стенка, впору было оплакивать всю жизнь сразу и целиком. Но только не те три грузовика со спиртным, что он вез и не довез до Москвы, не до них сейчас было. А ведь Семену всегда казалось, что что-то ему не додали, в чем-то обделили. Ничего - порция свинца в груди и кишках это исправит, и даже с избытком.

Семен утер рукавом свитера - дубленку у него отобрали - набухшие на глазах слезы. Нельзя распускаться. А то вон мелкий фашист в углу и так за двоих старается. Аж подвывает и головой о доски стены постукивает от отчаяния. О своей молодой жизни погубленной сокрушается. Но он всего лишь оболтус восемнадцати лет, а Семен уже и в пенснэ и бородку клинышком носит, и женат, и повидал всяких ужасов на своем веку... Не солидно, в общем, стыдно голову терять! Хотя... Так бы и врезал этому Мишке унтом пару раз под дых, да сил бессмысленно напоследок тратить не хочется.

Впрочем, силы ему вряд ли понадобятся. Случись чудо, и Семен вырвался бы из хлева, да перемахнул через стену крепостицы - бежать-то все равно некуда. За пределами хутора, куда его привезли, взяв в плен, лишь ночь, бескрайняя придонская степь да буран апокалиптических масштабов. Лучше уж отогреваться в пахнущем навозом тепле, прислушиваться к помыкиванию и похрюкиванию скотины, завыванию ветра и со странным чувством удивления вспоминать о том, как он - всего несколько часов назад - боялся смерти от обморожения и не знал, что судьба ему приготовила куда худшую участь.

И винить некого, кроме себя. Они выехали из Ямской слободки, где последний раз заправились, по решению самого Семена. Он положился на уверения Мишки, молодого ростовского фашиста, а по совместительству их проводника. Тот начал гутарить о том, что на дорогах неспокойно, опять лютует банда атамана Москаленко. И лучше переждать ночь и буран в городе. А то, что они до города доберутся засветло и надвигающуюся бурю упредят, то в том он, Мишка, мамой клянется!

- И вона какие "реношки" ваши - грузовички - борзые!..

- Сопля ты зеленая, а не фашистский молодчик! - с усталой злостью пробормотал Семен, но даже не обернулся к стонущему и хныкающему в углу хлева Мишке. - А я дур-рак!

Они ехали по тракту, проложенному в середине двадцатых англо-французским трестом "Шоссе-Хайвейс". Согласно Второму Версальскому договору о разделении территорий бывшей Российской империи между странами Антанты и их союзниками было принято решение соединить английскую и французскую зоны влияния - читай оккупации - несколькими нитками современных шоссейных дорог. Этого требовала коммерция, к тому же осуществлялась мечта еще императора Петра Великого, и в эти дикие места наконец приходила настоящая европейская цивилизация. А на возмущенные ноты "кремлевских мечтателей" из Советской республики никто внимания обращать не собирался. Работа закипела, дороги понеслись сквозь степь, и окрестности после нескольких лет Разрухи вновь оживали...

Но просто так дикость уступать прогрессу не собиралась. Разразилась Советско-польская война, а за ней, словно всадники Апокалипсиса ринулись Вторая Руина, Великая депрессия и целая череда военно-фашистских переворотов. Лютовали банды и охотящиеся на них отряды карателей. Народ стал разбегаться с богатых на урожаи черноземных земель, коммерческие перевозки сошли на нет, дороги захирели.

Теперь это была пародия на асфальтовое полотно. Хорошо, что снег забил многочисленные колдобины, но все равно грузовик "рено" сильно трясло, и рессоры не спасали. Семен поминутно глядел то на показания градусника (-30 по Цельсию), прикрепленного к зеркалу заднего вида, то всматривался в даль за лобовым стеклом. Лунный свет едва пробивался сквозь пелену туч и снег, падающий с неба. Начиналась пурга, и за пределами света фар мало что было видно. Колонна автомобилей сбросила скорость до 20 км/ч, водители ориентировались по красно-черным дорожным столбам, Семен бормотал себе под нос молитвы, обрывки которых застряли в памяти со времен детства.

Тревога грызла его нутро, сердце холодело, и не спасали ни дубленка, ни печка грузовика, обогревающая кабину. Семен старался убедить себя в опытности шоферов, нанятых мэтром Макроном для этой экспедиции, и в надежности французской техники, но страх продолжал свое медленную и упорную работу по пережевыванию его души. Он не мог умереть сейчас, здесь - глупо замерзнув посреди бескрайней степи - когда в его жизни все самое интересное только начиналось. И Наталья, жена молодая, и новое Дело, и старое дело, в котором наметились первые успехи... Все не могло пойти прахом из-за глупой ошибки, внезапной метели и дурацких уверений молодого дурака Мишки... Страх пожевывал душу с хрустом и чавканьем.

Егорыч, водитель хазинского, первого грузовика, следующего сразу за броневиком, утешал Семена: "ничего, парень, ничего - выедем", но видно было как он сам напряжен и ни на миг не отрывает взгляда от дороги, заметаемой мириадами колючих снежинок. За пунктирной пеленой снега, как две красные путеводные звезды светили задние фары едущего впереди броневика. Его вел самый опытный водитель в колонне - сержант Ривароль. С ним вместе ехали никудышный проводник Мишка и два стрелка-пулеметчика.

Семен тоже стал вглядываться в красные огоньки броневика. Все в мире свелось к трем краскам. Черная, белая, красная... Как в страшной поэме Блока, которую недавно прочел и почему-то полюбил Семен. Черный ветер, белый снег, красные звезды...

- Ветер-ветер на всем божьем свете, - пробормотал Семен, на миг закрывая глаза.

Он, видимо, задремал ненадолго на нервной почве и очнулся от внезапного толчка, удержанный на месте ремнем безопасности. Грузовик стоял, движок тарахтел на нейтралке. В еще сумеречном ото сна состоянии сознания Семен повертелся всем разомлевшем в тепле кабины телом, отстегнулся и посмотрел на Егорыча. Тот нервно покусывал седеющий ус и глядел через стекло на разбуянившуюся метель.

- В чем дело? - с трудом выговорил Семен: рот слипся от засохшей слюны. - Сбились все-таки, ротозеи?!

- Не знаю, - Егорыч пожал плечами. - Броневик встал, крутит турелями.

Впереди раздались три резких гудка, звуки мгновенно уносились ветром. На их условной сигнализации это означало внезапную преграду. Семен сразу же схватился за кобуру маузера, прицепленную к поясу. В голове мелькнула нелепая мысль: "А ведь по живым людям я еще не стрелял!.." Он почувствовал, что трясется всем корпусом, ладони под толстыми перчатками сразу покрылись холодным потом. Пытаясь успокоиться, Семен несколько раз глубоко вздохнул, вспомнил укоризненный взгляд жены, ее строгое, красивое лицо и отдернул руку от "маузера".

Паниковать было рано. Но ведь он сейчас за главного, не на кого было спихнуть важные решения, и отвечал за судьбу экспедиции он один. Поэтому поморщившись, поерзав, Семен все-таки натянул на голову пышную шапку-ушанку, открыл дверь кабины и вывалился в мороз и вьюгу.

Впереди дорогу перегородил перевернувшийся грузовик. Его темная туша виднелась за пределами света, бьющего из фар броневика.

- Командир, - сержант Ривароль объяснялся с Семеном по-французски, смущаясь своего акцента. - Я подъеду к нему на малом ходу и попытаюсь спихнуть с дороги. Если машина не груженая, мощности моего двигателя должно хватить. Если груженая, потребуется помощь наших грузовиков.

- Да ну, да ну, - неугомонный Мишка, также выскочивший из утробы броневика, постоянно подпрыгивал, чтобы согреться. На нем были только осеннее пальто, вязаная шапка и худые валенки. - Такой мощный броневик, да не столкнет! Отличная у тебя машина, Шарль!

Как и многие дети Разрухи, Мишка неплохо болтал всех трех языках новых хозяев земли русской. А Семен из-за резкого перехода из тепла в лютый холод, от которого горели щеки и нос, от скачка из сна в бодрствование не то что болтать, соображать мог с трудом. Но ход его тугих мыслей прервали крики, внезапно донесшиеся из тьмы.

- Эгей... Эге-гей! Люди!..

Крики приблизились. В круг, освещенный фарами ворвался белый медведь... Нет, не медведь, просто здоровенный мужик в белом полушубке, белых штанах и валенках. На голове у него громоздился огромный белый малахай, а лицо заросло большущей бородой, сейчас засыпанной снегом. Только глаза у него были черные и глубоко посаженные, тенями скрытые. Ривароль сунул обратно в кобуру выхваченный было "парабеллум".

- Слава те, Господи, в вышних сферах! Люди! Да еще на механической тяге! - белый мужик размашисто перекрестился. - А я-то думал - хана! Шоферюга мой, бесом попутанный, заснул за рулем!.. Ну так мы на рытвине и чебурдахнулись! Ежли б не вы, до утра бы мы не вытянули, и пропадай моя головушка...

Семен недоуменно таращился на мужика. Не ожидал он встретить на этой дороге других проезжающих. Но помочь, конечно, надо было попавшим в беду людям. Вот только кому именно? Терпеть такой холод долго не было никаких сил, поэтому Семен спросил прямо.

- А кто вы собственно такой, милостивый государь? И как здесь оказались? Это же Дикое поле!..

Кажется, его голос не дрожал. Это хорошо, Наташа бы одобрила.

- Так это... Михайло я Иваныч, - мужик схватился за свой нелепый малахай, чтоб не унесло, и продолжил, перекрикивая ветер. - Торговый я человек из Чернигова. Веду дела с немногочисленными местными хлебопашцами, храни их Христос! Запоздал со своим обычным объездом на две недели, рискнул головушкой и вот чуточки ее не лишился! А сами-то вы эх!.. с размахом идете... целый караван...

- Из Крыма мы, тоже торговцы, - крикнул Семен, решившись чуть-чуть открыться: все-таки братья по несчастью. - Ладно, давайте пройдем к вашему грузовику, посмотрим, как мы сможем его на колеса поставить...

Семен сделал шаг во тьму, но был резко остановлен сержантом. Ривароль схватил его за рукав дубленки.

- Шеф, я бы не стал слепо доверять первому встречному, к тому же на этой дороге. Торговец легко может обернуться пиратом, об этом можно прочитать в любой книжке по истории, - другую руку сержант се еще держал на кобуре. - Да и мой марокканский опыт что-то значит. Мои ребята в броневике это подтвердят.

А потом указал рукой на турели пулеметов.

Семен заколебался было, но его сомнения разрешил Михаил Иванович. Он явно не понимал французского, но зато хорошо знал язык жестов. Торговец из Чернигова словно из воздуха вынул два "нагана" и направил их на Семена, сержанта и присевшего в испуге Мишку.

- Лады, хлопцы, не дергайтесь! У меня по обочинам дороги два пулеметных расчета, вмиг вас на фарш пустить можем! А потом и сопутников ваших покоцаем. Поэтому медленно, тихо - разоружаемся! Проводим вас к атаману, пусть судьбу вашу решает.

Отстегивая пояс с кобурой, Семен подумал, что совсем не испытывает страха. Несколько часов он боялся другого исхода, а направления мыслей в такой холодине изменялись медленно.

Михаил же Иванович, или как там его, улыбался так широко, что в белой бороде образовался черный провал.

- Ну и голова наш Москаленко! - пробасил он. - Направил нас в пургу и ночь и предсказал, что и вы на этой дорожке непременно нынче же и объявитесь!

Видимо, Семена и его подручных сдали сельчане из Ямской слободы, у которых они гостили около суток, которых он угощал марочным крымским коньяком из личных запасов, и которые продали им втридорога разбавленный бензин. Семен услышал сквозь порывы ветра шум приближающихся шагов и чей-то злой смех, оглянулся на спокойного и мрачного Ривароля, выкатившего перепуганные зенки Мишку, и до конца осознал, что помощи ждать неоткуда и все они в большой беде. Отныне его мысли будут о том, как спасти собственную шкуру.

И вот опять шаги, доносящиеся сквозь вьюгу, быстрый южнорусский говор с матерком, смешки. Семен отошел от ворот хлева, весь внутренне сжавшись. Ведь казнят обычно на рассвете, неужели они так торопятся с расправой?!

Распахнулись со скрипом ворота, и в хлев ввалились два мужика в солдатских шинелях образца Великой войны. По их обрюзгшим, заросшим рожам Семен понял, что ничего хорошего от встречи с ними ждать не приходится. Один из них так злобно ухмыльнулся, что Мишка снова по щенячьи заскулил и попытался еще глубже забиться в свой темный угол.

- Ты, морда жидовская, к атаману отправишься, - произнес второй, - опросить тебя хочет, прежде чем в расход пущать!

Семен сморгнул накатившие на глаза бисеринки пота и спросил как-то нелепо:

- А пальто?..

- Оно тебе больше не понадобится, сучий потрох! Шагай давай, нечего скотину застужать!

Холод немедленно схватил его в тесные объятья. Метель на время утихла, но ветер злыми порывами влепил ему несколько оплеух по застывшему лицу. Уже начавшего было бежать в испуге Семена, остановил окрик:

- Куды понесся, стрелять буду! Да и хоромы панские в другой стороне...

Его грубо завернули и, пройдя мимо каких-то невысоких строений, они остановились перед огромным доминой, первый этаж которого был каменный, а второй был сложен из толстых бревен. Окна второго этажа, прикрытые занавесками, были единственным источником света. К ним, в тепло, во временное убежище вело высокое крыльцо с крутыми ступеньками. Семена толкнули в спину, и он стал взбираться на верх, оскальзываясь унтами на обледенелой и плохо очищенной древесине.

Дверь оказалась не заперта и, ввалившись внутрь, Семен оказался в небольшой горнице, тускло освещенной несколькими лучинами. Стекла пенснэ мигом запотели в тепле, Семен ослеп, но очухаться ему не дали. Опять последовал мощный толчок в спину, и Семен влетел в следующую комнату, едва успев пригнуться, чтобы не расшибить голову о низкую притолоку.

Трясущимися - тепло, холод, тепло - руками Семен снял пенснэ, протер его о рукав свитера и снова водрузил на нос. Огляделся. Большая комната, три двери из которой ведут в другие комнаты. Посреди залы покрытый белой скатертью обширный стол под старинной бронзовой люстрой с горящими свечами. За столом сидел один человек лет сорока в английском темном мундире без знаков отличий, на левой руке дорогие швейцарские часы. Лицо мужчины было свежим, с натянутой на скулах кожей, выбритой до синевы, аккуратная стрижка с пробором. Весь он был какой-то излишне ладный, прилизанный и глянцеватый, словно белогвардеец из пропагандистского фильма, снятого в Москве. Вот только усталый взгляд черных глаз, и тени под ними... Перед мужчиной на столе стоял графин с темно-янтарной жидкостью, в которой Семен безошибочно угадал коньяк из собственного груза, две рюмки и блюдце с тонко нарезанными дольками лимона.

- Петров, Семенченко, - произнес мужчина мягким, глубоким голосом, - оставьте нас с господином Хазиным наедине и отправляйтесь в караульную. Там вас ждет заслуженный ужин с хорошей выпивкой.

- Атаман... - проворчал было один из конвоиров, но мужчина посмотрел на него внимательно, и кряхтение за левым плечом Семена тут же затихло.

- Я думаю наш гость будет вести себя сообразно своему положению, - произнес мужчина. - Так?!

Он чуть наклонил голову, и изменившаяся светотень от яркого, но неверного света свечей на миг превратила его лицо в как бы восковую маску. Семен отчаянно-утвердительно закивал.

Резкий звук захлопнувшейся двери заставил продрогшего Семена вздрогнуть еще сильнее, но мужчина радушно раскинул руки и произнес:

- Что же вы, мсье Хазин, присаживайтесь. Я настаиваю!

Семен потоптался было, но потом все же прошел к столу и, отодвинув стул с высокой резной спинкой, сел прямо напротив мужчины. Тот взял графин и разлил коньяк по рюмкам с ловкостью и аккуратностью, сделавшими бы честь опытному сомелье.

Поставив на стол графин, мужчина поглядел на рюмки, на Семена и сказал:

- Как вас и ваших спутников - за исключением мелкого шкета - зовут я знаю из ваших документов. Я же - Москаленко, Андрей Геннадьевич, радушный хозяин. Атаман разбойничьей шайки. - Помолчал. - Предлагаю выпить за знакомство.

И поднял рюмку, протянув другую Семену.

Семен никогда не был против выпивки и особенно при таких обстоятельствах. Он взял рюмку, вытянув руку. Чокнулись. Семен не любил коньяк и не умел его пить. Поэтому хватанул его одним глотком и стал претерпевать то, как жгучая жидкость с дубовым привкусом обжигает горло и пищевод.

- Вы, верно, замерзли, пока шли сюда в одном свитере, - справедливо заметил Москаленко, - так что надо повторить по-быстрому. И теперь закусывайте, голубчик, лимоном. Это редкий гость в здешних краях, как, впрочем, и такие, как вы. Так что это будет еще одна нежданная встреча, ха-ха.

Чокнулись, выпили. Семен почувствовал, что тепло уже пробивает панцирь из холода и страха, сковавшего его тело и ум. На голодный желудок он быстро "поплыл" и почувствовал, что, пусть и невольно, расслабляется. Да и хозяин, несмотря на грозную репутацию, интеллигентный, видимо, человек, не источал никакой явной угрозы. И на заднем плане мыслей Семена даже забрезжила надежда...

- А теперь, - мягко произнес атаман разбойников, - вы мне все расскажете. Дарья же, тем временем, соберет нам ужин.

Щелкнул пальцами, позвал:

- Дарья!..

Он не всегда был Семеном Хазиным. До девятилетнего возраста он прозывался Теня Кац, Моисеев сын. Жил с родителями и старшими братьями и сестрой в небольшом местечке недалеко от Бердичева. Ему было около пяти, когда началась Великая война. Так что никаких таких светлых воспоминаний о детстве у Семена не осталось. Только нужда, постоянное недоедание, да разлад в семье бедного землепашца. А закончилось это время страшной бедой. В один из теплых солнечных дней лета 1918 года вся его семья была вырезана эскадроном польских гусар, выполнявших приказ Пилсудского о тактике "выжженной земли" в ходе короткой войны с Киевской директорией. О том, как он спасся от резни и как с толпами беженцев оказался в Одессе, занятой войсками Антанты, у Семена не осталось четких или более-менее связных воспоминаний. Многие годы спустя ему все еще снились кошмары, полные огня, криков, стрельбы и запаха гари. Но ничего достаточно осмысленного, чтобы можно было вспомнить и как следует оплакать родных и близких. Его семью будто гуммиластиком из жизни стерли, и следов не осталось.

Из Одессы Семена вместе с другими сиротами эвакуировали в Крым, подмандатный Франции. Там его чудом отыскали дядя по матери Михаил Хазин и его жена Елена Александровна. Дядя служил учителем в севастопольской гимназии, в этом-то городе и закончилась скорбная детская одиссея Семена.

Дядя Михаил еще в прошлом веке покинул их местечко, крестился по православному обряду, смог поступить в Московский университет, и закончил его блестяще. Имея образование, но не имея протекции, он вынужденно ступил на стезю учительства, женился на милой и доброй русской девушке и в итоге остепенился в Севастополе. С семьей своей он не сумел наладить отношения, его не любили за вероотступничество, но теперь мог отплатить добром своим погибшим, приютив и воспитав единственного выжившего родственника.

Тетка Семена, Елена Александровна, женщина добрая и также хорошо образованная, всю силу своего нерастраченного материнского инстинкта и широту души направила на переделку необузданного и неграмотного девятилетнего дикаря в прилежного и приличного мальчика из уважаемой семьи. И если дядя по учительской привычке все больше муштровал Семена, то Е.А. старалась достичь своей цели более лаской. Через несколько месяцев новой жизни Теня достаточно отогрелся душой и окреп умом, что смог подготовиться к экзаменам в гимназию и сдать их. Конечно, для этого ему самому пришлось пройти обряд крещения, ведь в те годы Крым еще не стал заморским департаментом Франции, и на его территории действовали многие законы Российской империи. Отныне и до конца жизни он стал именоваться Семеном Михайловичем Хазиным.

Учился Семен чуть лучше средней успеваемости, больше полагаясь на врожденные еврейские способности, чем на усердие и дисциплину. Но дядя с теткой тешили себя надеждой, что он сможет продолжить учебу в одном из европейских университетов, пусть и не из самых престижных. Однако бог любит смеяться над нашими планами, как говорят англичане. Семен учился в выпускном классе, когда дядя внезапно заболел и сгорел от рака в считанные месяцы. Елена Александровна была убита горем от внезапной потери, да к тому же пошли прахом мечты о будущем ее ненаглядного Сенечки. Дядя Михаил почти не оставил никаких средств вдове и пасынку. Так, Семену, закончившему гимназию с серебряной медалью, пришлось, как некогда его дяде, довольствоваться незначительной участью. Он тоже оплакивал дядю Мишу, но и злился бывало на него за его внезапную смерть.

К счастью, у тетки Елены были знакомые в среде оккупационных властей, и способный и легко обучаемый молодой человек получил место приказчика в конторе крупного винодела и виноторговца Себастьяна Макрона. Торговля и делопроизводство (кто бы мог подумать!) оказались очень близки врожденным наклонностям Хазина, и за считанные годы он вырос из обычного клерка в ближайшего подручного хозяина. Им были очень довольны и благодарили Елену Александровну за то, что воспитала столь исполнительного и умного молодого человека.

В нормальной жизни все должно делаться вовремя, и однажды, на вечеринке у друзей, Семен встретил красавицу Наталью. Ее пышные формы, осиная талия и милое округлое лицо с точеным носиком и пухлыми губами мгновенно сразили неопытного в амурных делах молодого человека. Шампанское лилось рекой (благодаря стараниям Семена), граммофон выдавал все более задорные ритмы джаза, шимми и тустепа, и, будучи отличным танцором, Семен так умело закружил девушку в пляске, что ухитрился уже никуда далеко от себя не отпустить.

Конечно, папаша Натальи, Николай Горковлюк, магнат, зажиточный фермер и опора режима хотел бы для своей дочери более выгодную партию. Девочка только что закончила Петроградский университет и, будучи богатой наследницей, могла бы найти жениха получше, чем выкрест-торгаш без копейки за душой. Но мэтр Макрон, чрезмерно благоволивший Семену, смог уговорить своего приятеля и делового партнера, что времена сейчас отнюдь не патриархальные и счастью молодых препятствовать не стоит. Сами со своей жизнью разберутся, следуя примеру старшего поколения.

И вот он наш Семен Хазин, двадцати пяти лет. Удачливый карьерист, счастливый молодожен, человек с отличными жизненными перспективами. Как некоему древнегреческому герою, ему поручают важнейшую миссию...

- Которая может закончиться внезапной и непоправимой катастрофой, - с какой-то почти не наигранной грустью закончил Москаленко.

Семен так резко замолчал, что даже поперхнулся. Крякнул и, не зная, что делать, "хлопнул" очередную рюмку коньяку. Вкуса он не почувствовал. Сплетая крупицы подлинных фактов и вдохновенные выдумки, Семен так далеко уплыл на волнах болтовни, что впору было остановиться и понять, куда и как выгребать дальше.

В этот момент Дарья поставила перед ним тарелку с гуляшом и картофельным пюре. И хотя Семен утолил первый голод холодными закусками, не прочь был продолжить. Заодно будет повод сделать тайм-аут и хоть немного разредить туман в голове, сгущенный терпким пятилетним коньяком.

Семен быстро взглянул на Москаленко: и как ему поведанная байка? Что дальше? Тот мягко улыбнулся.

- Вы кушайте, кушайте! Дарья превосходный кулинар, но женщина строгая, ее обижать не советую.

Семен быстро заработал вилкой и ножом.

- А я вам тем временем кое-что покажу, - и Москаленко достал откуда-то из-под стола и положил на скатерть книгу и пачку толстой рукописи.

Семен замер с полным ртом пищи. Посыпался я, вспыхнула в мозгу быстрая страшная мысль. Затем Москаленко положил на стол маузер и посмотрел на него, как на кокой-то незнакомый предмет, отстраненно.

- Сначала я хотел вас всех шлепнуть без затей, - произнес он своим приятным усталым голосом, - с глаз долой, из сердца вон, как говорится. А потом нашел в ваших вещах это, - он указал пальцем на книгу и рукопись, - и понял, что в кои-то веки мне попался в руки не обычный прощелыга-делец.

Москаленко вынул из нагрудного кармана кителя металлический портсигар с выгравированным на крышке Британским Львом и, достав из него тонкую сигарку, неторопливо ее раскурил. Попыхтел, разглядывая Семена прищуренными глазами сквозь сизый дымок. Тянул время, заставлял пленника нервничать. И Семен, послушно нервничая, принялся неосознанно ерзать на своем удобном стуле.

- Интересный вы, наверное, человек, мсье Хазин, - неторопливо проговорил Москаленко, жуя сигарку, - и не знаю, как к вам подступиться. Ведь с человеком, которому только что почки отбили, по-светски не поговоришь. Так что лучше не торопиться...

Еще поерзав, Семен все же утер ладошкой обильно выступивший на лбу пот. Он, не отрываясь, сквозь дым смотрел на своего мучителя. Как кролик и удав, мелькнул в сознании шаблонный образ. Все это какое-то нереальное, будто игра, игра...

Москаленко внезапно резко встал, а Семен, дернувшись, откинулся на спинку стула. Как бы этого не заметив, Москаленко подошел к небольшому окошку, отодвинул ситцевую занавеску и выглянул в ночь.

- Опять метет, эх-хе... Скоро так все заметет, что не пройти будет, не проехать. Если я вас все же не прикончу, придется какое-то время вместе пожить. Так что расскажу, кто я и откуда, а то болтают всякое - сам уже факты о себе от вымысла с трудом отделяю.

Он отошел от окошка и принялся мерить небольшими шажками комнату по ту сторону стола.

- А вы пейте коньяк, если хотите, Хазин. Я после контузии много не могу, голова прямо раскалывается... Я сам из Киева, но учился в Петрограде, правда, как и вам, университетов кончать не пришлось. Со второго курса забрали в армию. Последний императорский призыв, школа прапорщиков. Уже после Февраля ранение и плен. А когда немцы ушли из Петрограда и вообще покинули матушку-Россию, вернулся в столицу. Но прошлого ничего вернуть было нельзя, и, хотя я всегда был убежденным анархистом, стал честно служить эсеровскому правительству. Когда же весь северо-запад Руси отхватили под свой мандат англичане, оккупантам служить не пожелал. Ушел со всем своим подразделением милиции на Украйну. Примкнул к Нестору Ивановичу, стал партизаном. Воевал и с казаками, и с поляками, и с большевиками, захватившими власть в Москве. А как убили нашего батьку Махно, то своим умом жить начал и больше никому прислуживаться не собираюсь. До самой петли или пули, или что там меня в конце кривой дороги ожидает. Дашенька, голубушка, ну что с кофе?!.

Через минуту скрипнув дверью вошла Дарья с подносом. Семен опять не мог ей не любоваться. Как она была похожа на его жену!.. Тоже хохлушка, обильная телесами. А так как на Дарье были надеты американские джинсы и канадская клетчатая рубаха с закатанными рукавами, то все ее достоинства ничем не были скрыты, наоборот подчеркнуты: круп, как у раскормленной кобылы, и грудь выдающаяся. Глядя на нее, жить Семену хотелось особенно сильно. И под это дело он тяпнул еще рюмашку коньяка.

Красиво изогнув стан, Дарья поставила поднос на стол. На нем помимо кофейника с чашками размещались вазочки с вареньями и печеньем. Также тихо, и не обращая внимания на мужчин, она удалилась, откуда пришла.

Москаленко перехватил пристальный взгляд Семена и поощрительно ухмыльнулся.

- Прекрасно вас понимаю! Перед маленькими радостями жизни не в силах устоять ни анархисты, ни разбойники, ни негоцианты из Тавриды. И вся обстановка, - Москаленко взмахнул сигаркой, зажатой между тонкими пальцами, - и Дарья достались мне в наследство от бывшего хозяина этого имения. Польский пан, построивший тут настоящую крепость, видимо, мечтал о возрождении былой Речи Посполитой. А вот мы с парнями люди не сентиментальные, поэтому попросту закопали его заживо здесь неподалеку, а гайдуков его к бисам перестреляли. Ну да хватит о нас грешных, поговорим о вас, Хазин. Почему в вашем багаже оказались эта рукопись и эта книга, и почему вы даже не попробовали схватить разряженный мною "маузер", лежащий рядом с ними?

Честно говоря, Семену в голову это не пришло. Он даже пьяненько покраснел от такого собственного недоумия. Но вот же еврейское счастье: пистолет-то и заряжен не был. Так что ни к чему, кроме позора, его решительные действия привести бы не могли. Игра, игра, опять мелькнуло в голове.

- Ну, рукопись - это перевод нового французского автора...

- Знаю, знаю, - Москаленко, не садясь, налил себе в чашку кофе и принялся отхлебывать мелкими глотками. - Селин. "Путешествие на край ночи". Я читал в прошлом году. Не все парижские новинки добираются в наш медвежий угол, но эта книжка получила уж слишком скандальную популярность. Как у вас-то она оказалась, да еще в переводе на русский?

- Его сделал один мой приятель, своего рода упражнение по расширению словарного запаса и желание подзаработать. Правда, в Крыму его перевод никого не заинтересовал, и я пообещал попробовать пристроить его в какое-нибудь большевистское издание в Москве. Раз все равно туда еду.

- Будет вам, - Москаленко усмехнулся, - наверно, сами сделали перевод, а признаться не желаете. Так сказать, авторская застенчивость.

Семен и впрямь корпел над этим переводом больше трех месяцев, но признаться не желал вовсе не из-за стеснения. Скорее из-за Натальи с ее вечным стремлением совместить мечты о высоком с утилитарной практикой.

- А книга? - продолжил Москаленко, раскурив новую сигарку. - Тоже приятеля?

- Нет, моя, - и Семен спрятал руки подальше под стол, чтоб атаман не видел, как они трясутся.

- Ульянов-Ленин. ""В гостях" у германского Генерального Штаба и другие работы о Русской революции". Интересный выбор для чтения в дороге.

Семен нервно потер под столом потные ладошки. Сморгнул пот.

- Так ведь в самое осиное гнездо направляюсь, надо знать с кем дело имею...

- Кстати, почему это ваш шеф Макрон решил начать торговлю с большевиками. Они ведь не очень-то жалуют вашего брата-капиталиста?

Семен заученно пожал плечами и сцепил руки под столом. На этот вопрос он давно ответ заготовил.

- Но кризис не щадит никого, Андрей Геннадьевич... Даже виноторговцев. Нужно было искать новые рынки сбыта, взамен захиревших старых. Вот меня на разведку и отправили с образцами продукции. Никто другой не отважился...

Внезапно Москаленко подскочил к Семену, навис над ним и проорал чуть не в самое ухо:

- Ты что там, рукоблудишь под столом?! Или кукиши мне крутишь? За кретина меня держишь, морда жидовская?!!

Семен даже дернуться от неожиданности не успел. Входная дверь распахнулась настежь, и в комнату кубарем вкатилось какое-то тело. Следом втолкнули Ривароля со связанными за спиной руками. Его изодранная гимнастерка была залита кровью, а залитое той же кровью лицо опухло от свежих побоев.

На миг вскочивший на ноги Семен в ужасе зажмурил глаза, а потом заставил себя их широко открыть.

В комнату ввалилось несколько разбойников из шайки Москаленко. Мгновенно в комнате запахло мокрыми валенками и шинельной тканью. Засвербило в носу от едкого пота и крепкого табака-самосада. Один из бандитов пнул лежащее на полу тело, то пискнуло и перевернулось на спину.

Мишка. Кроме разорванного пальто и свежих отметин от ударов на лице, вроде, целый. Хорошо: пацан пусть и непутевый, но жизни достойный.

- Командир, - судя по голосу, бандит, в котором Семен узнал "Михал Иваныча", был сильно вдетый, - решили мы пощупать этих молодцов за мягкие места. Допросить, в смысле, как ты велел. И вот кто у нас в руках оказался...

Он еще раз пнул по ноге Мишку.

- А ну говори, сучий потрох, кем ты назвался!

Мишка выпятил гордо незнающий бритвы подбородок.

- Михаил я, Мелехов! Сын полковника Григория Пантелеича Мелехова, командира дивизии "Кондратий Булавин" Великого Казацкого Войска, знаменосца атамана Каледина. И батя вам мой за меня кишки повыпустит и на барабан намотает!

Москаленко резко и отрывисто засмеялся, словно пес залаял. От этого на голове его прилизанный пробор стал несколько неаккуратен.

- Так-так! Вот удача разбойничья, лихая! Давние счеты у меня с папашей твоим, еще с Руины. Много счетов! Говорят, к тому же, что это его люди Махно в свое время убрали. Так что приятно будет сыночка Гришки Мелехова по частям в Новочеркасск отправить. Даже выпью за это!

У Москаленко слова с делом не разошлись. А поставив рюмку, он сказал Семену:

- Коньяк и вправду хорош! Знают в нем толк лягушатники! И вот чего я не пойму, Миша. Как в одной компании оказались французский разведчик и казачок-фашист. Ведь насколько я знаю Всевеликое Войско ведет переговоры о мире с Москвой, а большевики непреклонные противники оккупантов. Как же ты им помогаешь?

Мишка нахмурил брови, потупился и вмиг стал похож на своего отца. И Семен удивился, как он раньше не замечал этого сходства. Ведь портреты одного из видных военачальников казачьей республики были ему хорошо известны. Голова своими проблемами была занята, вот и прохлопал. А теперь уже поздно каяться.

- Сбег я от папани, - мрачно заявил Мишка. - Потому как фашист он и прислужник мирового капитала. А я за большевицкое дело стою! Их сторона правая! Эти вот (кивок на Ривароля) в Москву пробирались, ну и примкнул. Как будто проводник я, а сам-то дорогу только по трофейным картам знаю.

Потом снова дерзко зыркнул на Москаленко.

- Но ты не боись, атаман. Хоть и разные у нас с ним взгляды на жисть, папаня за меня лютой карой тебя с дружками твоими карать будет. Никого у него, кроме меня, не осталось на свете. Ну, а не он, так Фрунзе с Блюхером рано или поздно всем вам бошки пооткручивают!

Разбойники заорали было на него матерно, но Москаленко громко захлопал в ладоши, и те тут же заткнулись.

- Ох и интересная ночка нам, ребята, предстоит, - со злой радостью в голосе заявил Москаленко, - потому что...

Почему именно, Семену узнать не пришлось. За окнами раздался мощный взрыв, комнату озарила яркая вспышка. Следом тут же зачастил пулемет, затрещали на морозе одиночные ружейные выстрелы.

- Папаня! - воскликнул Мишка.

А Ривароль, только что едва державшийся на ногах, пихнул плечом ближайшего от себя бандита, юркнул в сени и поминай как звали.

Семен же только рот разинуть успел от удивления.

- Двое за ним! Кретины! - рявкнул Москаленко и прислушался к пальбе на улице. - Пулеметы не только наши работают... Шубу мне!

Один из бандитов немедленно доставил из сеней богатую медвежью шубу. Москаленко, одеваясь, подманил пустым рукавом "Михал Иваныча".

- Тебе доверяю этих двоих! Не тронь, но и глаз не спускай. Если вдруг не наша верх брать будет, шлепни обоих, не задумываясь, и только потом уходи!

Москаленко подошел к Семену, охватил всего яростными черными глазами.

- Жаль будет, если не свидимся больше! Человек вы интересный и может быть полезный. А брехать все же должны научиться получше!

И резко повернувшись, Москаленко вместе с подручными выскочил навстречу пальбе.

Михал Иваныч подошел к столу и, взяв с него "маузер", указал дулом на стулья.

- Садитесь оба, и так, чтоб руки на виду! И не дергайтесь попусту, шкуры поберегите.

Семен подчинился, не отрывая взгляда от оружия и отстраненно думая о том, что раз в год и незаряженный пистолет стреляет. В этой игре ситуация менялась слишком быстро, внутри росло отупение и оторопь. Мишка же, усевшись, вовсе на сторожа своего внимания не обратил. Взгляд его, не отрываясь, следил за оставшимся на столе печеньем и прочими недоеденными яствами. Заметив это, Михал Иваныч расщерился сквозь свою густую бородищу.

- Ладно, тезка! Не с голодухи же тебе помирать...

И кинул пару печенек Мишке, в которые тот немедленно вгрызся. Себе Михал Иваныч налил полновесную рюмку из графина и, крякнув, опрокинул в глотку.

- А и вправду неплохой коньяк! - заявил он, со смаком пережевывая дольку лимона. - Но мне канадское виски больше нравится! Есть все-таки кое-что и хорошее в буржуйской оккупации. Выпивки стало больше разной. А то в молодости моей все самогон, да самогон...

Он прислушался к стрельбе.

- Кажись, не приближается! Может быть, тезка, если это твой папаша, то сегодня наш атаман карачун ему и устроит! Пан поляк хорошую тут крепостицу выстроил, и так просто нас не взять. А больше чем буржуев, Москаленко наш фашистов ненавидит. Они завсегда с анархистами в контрах были. И папаша твой со своими "булавинцами" много нашей кровушки попил. Я...

В это время за его спиной открылась дверь, в которую ранее вышла Дарья. Михал Иваныч загораживал своей тушей обзор, и Семен не видел вошедшего.

- Миша! Глянь, что покажу! - раздался чистый девичий голос.

- Дарья! Ты чего лезешь, сторожить мешаешь! - Михал Иваныч повернулся. - Ты что это затеяла, дура рехнутая?!.

Воздух в комнате порвал громкий выстрел. Михал Иваныч, словно куль с мукой повалился на пол. Семен с Мишкой вскочили на ноги, отпрыгивая с линии огня.

В дверном проеме стояла Дарья в толстой солдатской шинели и с пуховым платком на голове. В руке она держала обрез винтовки Мосина.

- Это тебе за пана Збигнева, сволочь! - сказала Дарья, глядя на труп. Потом бросила пленникам высокомерно и весело. - Ну что рты раззявили, дурни?! Не он, так вы бы померли! А теперь быстро за мной, не известно, как дальше дело обернется... И "маузер" свой забери, пригодится.

- Он не заряжен, - глуповато пробормотал Семен.

- Заряжен! Москаленко страсть как любит в игрушки со смертью играть! Бог даст, сегодня доиграется.

И пока Мишка жадно запихивал в рот оставшиеся печеньки и хлебал кофе прямо из кофейника, Семен, поморщившись от чисто физиологического отвращения, снял с трупа свой пистолет и убрал в оставленный у стола Москаленко портфель книгу и рукопись своего перевода. Рукопись была самым ценным грузом из всего, что он вез в Москву, но и оставлять всякому отребью мемуары Ильича о его немецком плену Семен тоже не собирался.

Вслед за Дарьей они прошли по короткой анфиладе темных комнат. Затем по крутой черной лестнице спустились в задние сени, освещенные керосиновой лампой. Дарья оказалась дамой смекалистой, и внизу пленников ожидали их верхняя одежда и пожитки в сумках.

- Только документы ваши я прибрать не смогла, - сказала Дарья. - Их Москаль в своем кабинете запер, а кабинет у него, как сейф в банке. Он и своим хлопцам не дюже доверяет.

- Кто хоть напал на них, знаешь? - спросил Семен, напяливая шубу. Ведь внезапная помощь могла оказаться хуже бандитского плена.

- С чердака в бинокль разглядела... Казаки это, верховые, с двумя бронеавтомобилями. Подорвали ворота и попытались прорваться. Но у разбойников этих замаскированные пулеметные гнезда и охраняют себя они строго. С наскока у казачков-то ничего не вышло.

Лицо Мишки в неверном свете керосинки показалось Семену весьма встревоженным.

- Точно, батя это мой! Он грозился, что ежли сбегу, из-под земли достанет и мою шкуру на ремни порежет.

- Там посмотрим, - Дарья взялась было за ручку двери, чтобы открыть, но ее за рукав перехватил Семен.

- Почему ты нам помогаешь?! - с детства он не бывал в таких передрягах и не знал теперь, как правильно поступать и что делать.

Дарья "обожгла" его коротким злым взглядом, змеей зашипела:

- А ты думаешь, мечта гордой казачки этим харям разбойным прислуживать, измывательства их терпеть?! Да я лучше сдохну, бежать пытаясь!..

В темном узком проходе между двумя строениями им немедленно ударил в лицо ветер, несущий колючую снежную крошку. Семен попытался сразу побежать вперед, прикрываясь воротом дубленки, но Дарья с неожиданной для женщины силой прижала его к стене.

- Ты что, окаянный, смерти ищешь?! Под пули несешься!.. Пробираемся, прижавшись к хате и не отсвечивая, осторожно. Твои заперты в гараже, который пан Збышек в земле вырыл. Он на богатые урожаи рассчитывал, да вот не довелось собрать... За мной идите.

Гараж располагался в подвале невысокой круглой башни элеватора. От остального хутора ее отделяла стена длинного сарая и высокий плетеный тын огорода. С другой стороны, за мощным бетонным забором крепости, как рассказала Дарья, сразу начинался глубокий овраг. Поэтому здесь казаки на штурм пойти не могли. К гаражу вел крутой спуск, обрамленный двумя кирпичными стенами. В тени одной из них и укрылись беглецы. Чтобы освободить остальных пленных нужно было только отодвинуть тяжелый засов, запирающий ворота.

Но не тут-то было. Железо примерзло на холоде, и Семену, самому сильному из них, никак не удавалось сдвинуть засов ни на дюйм. Его потуги были услышаны внутри.

- Кто там? Кто там?! Помогите, люди добрые! - раздались встревоженные голоса из-за ворот.

Семен узнал Егорыча и, кажется, Степана, одного из пулеметчиков броневика.

- Это я, Хазин, - отозвался он. - Сейчас вызволим вас!

- Хорошо! Только скорее, командир! Стрельба слышишь какая...

Семен слышал. Стрельбу и взрывы гранат, и невнятные вопли Москаленко, перемежаемые матом. Кажется, бой завязался позиционный и бандитам было пока не до них. Может, и тело Михал Иваныча они пока не обнаружили, и розыск беглецов не учинили. Но время работало против них. Семен, не поднимая головы, подобрался к Дарье, которая устроилась на самом верху спуска к гаражу и оглядывала окрестности, крепко сжимая обрез винтовки.

- Бесполезно, примерзло! - сказал Семен, дыша на онемевшие от холода руки. Перчатки его Дарья не нашла, а других рукавиц у нее не было. Семену очень хотелось запустить ладони Дарье под шинель и обнять ее мягкое горячее тело. Пришлось ограничиться похлопыванием ее по спине, привлекая внимание. - Дай свой отрез, попробую прикладом сбить засов хоть немного.

Дарья обернулась к нему, сразу поняла по его лицу, о чем он на самом деле думает, но руку его от себя не оттолкнула, только заявила, усмехнувшись:

- Еще чего!.. Не ровен час расколется, чем я девичью честь оберегать стану?!

- Шутить время нашла, - буркнул Семен. - Тогда лом нужен или еще что, так не открыть, а времени в обрез.

Дарья задумалась на миг.

- Ладно, сейчас в сарайке пошукаю... Кажись им теперь не до нас, но это ненадолго...

Действительно, в последние минуты стихли пулеметные очереди и не раздавалось разрывов гранат. То ли бойцы меняли позиции, то ли бой был окончен и шла зачистка оставшихся противников.

Дарья приподнялась, и в это время из-за угла сарая вышли два человека. Первый шел как-то странно раскорячившись и широко раскинув высоко поднятые руки, второй - плотно прижавшись к нему и мелко семеня. Дарья было пригнулась, но Семен вскочил в полный рост и схватился за кобуру с маузером. Это были безоружный Москаленко в распахнутой шубе и Ривароль в шинели с чужого плеча, прижимавший к горлу атамана финский нож.

- Патрон! - сказал явно обрадованный сержант. - Сейчас казаки добьют эту сволочь и лучше бы нам к этому времени вывести наверх свой броневик, чтобы в новой переделке не оказаться.

- Хазин, приятно видеть! - Москаленко улыбался, но в неверном свете луны лицо его казалось мертвенно синим. - И ты, Дарья, здесь. Значит, не справился Иваныч с заданием. Предала ты меня, подлюка...

- Небось в верности-то и не клялась, - хмыкнула Дарья, становясь рядом с Семеном. - Ежли, Москаль, эти олухи тебя пощадить вздумают. То я - нет! Шлепну из того же обреза, что и Иваныча твоего. Так что готовься!

Москаленко тем временем осторожно опустил руки.

- Погоди, Хазин! Не слушай ты эту панскую подстилку, - затем атаман перешел на французский. - Сержант, ты больше не в Сахаре с дикарями дерешься. Мы все тут цивилизованные люди. И я это докажу, аккуратно вынув кое-что из кармана. Рукой с ножом только не дергай, Ривароль!

Действительно, осторожно сунув руку в карман шубы, Москаленко достал какую-то коробочку и крепко ее сжал в ладони.

- Что это? - каркнул Семен внезапно пересохшим горлом. Его еврейская интуиция забила во все тревожные колокола.

- Ты ведь молодой человек, Хазин, и должен идти в ногу с прогрессом, поэтому ты знаешь, что это, - Москаленко явно нравилось издеваться и читать испуг на лице Семена. Законченный садист, он, видимо, решил до конца играть выбранную роль. - Это радио, мой друг! Сейчас я нажал рычаг и разомкнул цепь. Но как только моя рука разожмется, пусть даже и после смерти, это радио пошлет сигнал и все здесь взлетит на воздух. И твои подручные в гараже, и твой груз в первую голову.

Москаленко чуть повернул голову к Риваролю.

- Так что, сержант, ты просто подчинишься приказу.

Посмотрел на Семена.

- Нестор Иванович Махно был великий учитель. Говорил, что анархист без динамита - никто. И прав оказался. Я вот анархист и динамита у меня много. Так что решай быстро, пока казаки не нагрянули - отпустишь меня или дашь насладится Дарье ее бессмысленной местью и погубишь своих товарищей. А ведь ты знаешь, что это такое - терять своих. Вместе с ними ты теряешь и часть себя.

Семен снял руку с кобуры. У него и тени сомнения не было. На Москаленко ему было плевать, но губить людей и проваливать задание мэтра Макрона он не собирался. Возможно, анархист-атаман блефует и в руках у него коробка из-под нюхательного табака, но проверять Семен не собирался.

- Сержант... - начал было он, но тут произошли события, последовательность которых он потом узнал от Мишки.

Кто-то пальнул из-за угла сарая Риваролю в спину, сержант, падая, перерезал Москаленко горло, а тот выронил коробочку на снег.

Невероятная сила мгновенно схватила в охапку Семена и швырнула куда-то в сторону, вышибая дух. Оглушительного взрыва он, кажется, и не услышал.

Он очнулся под шум яростной перебранки. Ощущение было такое, что его прожевали и выплюнули. Ни рукой, ни ногой не пошевелить. Звуки слово сквозь слой ваты доносятся. Семен с трудом разлепил глаза. Судя по всему, он лежал на улице на каких-то досках. Под головой пальто или что-то вроде. Прямо перед ним разъяренный Мишка до хрипоты спорил с каким-то мужчиной в черной шинели казачьего офицера. Мужчина сжимал в правой руке нагайку и помахивал ею в крайней степени озлобления.

- Нет, не поеду я с тобой батя, хучь здеся кончай, если будет на то твоя воля!

- Щенок, - цедил офицер, - ах ты щенок!.. Что ты знаешь обо мне и о казачьем долге?!

Но Мишка сжимал кулаки и упрямо бычил голову.

- Знаю я все... Ты просто больше ни во что не веришь и служишь просто по привычке. А я за дело всех угнетенных земли Русской драться хочу, не только за мошну купцов Ростова и Екатеринодара. Не за их фашистские штандарты.

А может быть, подумал Семен, трусом Мишка только прикидывался. Такая себе стратегия выживания...

Мысль была сложная, и он снова отключился.

Окончательно Семен пришел в себя от непрекращающейся тряски. Он лежал полностью одетый в каком-то тесном помещении. Шумел работающий двигатель и отвратительно воняло бензином и оружейной смазкой.

Я в броневике, понял Семен, и он едет.

В голове царил полный бардак и тело болело от макушки до закрытых унтами пяток. Семен приподнялся, чтобы взглянуть, кто за рулем. Он узнал тонкую шею и вихрастую шевелюру Мишки. Тот не отрывал пристального взгляда от распахнутой в лобовой броне щели.

- Ты что - водить умеешь? - слабым голосом протянул Семен.

Мишка быстро обернулся, сверкнул в полумраке белозубой улыбкой.

- Очнулись? Хорошо! - снова стал глядеть на дорогу. - А как же, умею... Я ведь не просто от бати сбег, а из учебки. Вскорости после призыва. Должен был стать фашистским танкистом. Вот только служить я хочу трудовому народу под началом Ворошилова, а не какого-нибудь атамана Краснова. Пока батя воевал, дядя Кошевой меня правильно воспитал. Так что не видать фашистам Мишки Мелехова, как ушей без зеркала.

- Это хорошо! - Семен откинулся на спину. Борясь с приступом дурноты, спросил: Что наши?

- Эх-хе, - поник Мишка. - нет больше никого! Ривароля наповал, а остальные под руинами элеватора остались вместе со всем грузом. Броневик по счастью бандиты еще раньше отогнали. Так что, как только батя меня скрепя сердцем отпустил, я ноги в руки, вас под мышку и тикать! Заправил вот баки под завязку. Так что до Советов хватит. Вас-то самого не слабо о сарайку приложило, боялся - не оклемаетесь...

- А Дарья? - невольно дрогнувшим голосом спросил Семен.

- Да шо этой чертовой бабе сделается! С казаками ушла! Не смыслит ни шиша в политике... Панам служила, теперь черносотенцам будет... Ну ее!

Мишка снова обернулся, сверкнул улыбкой.

- Кубыть она вам приглянулась! А еще женатый, ха! - подмигнул всей левой половиной мальчишеского лица. Потом добавил серьезно: Тут, судя по карте, скоро мост, буржуями построенный. А там и до границы недалеко. Доставлю вас в Москву, а там через Европу вы сможете в Крым вернуться. Вот только беспашпортные мы теперь, да еще на боевой машине. Боюсь, возьмет нас в оборот ОГПУ, всю душу вытрясет...

Это хорошо, что Дарья выжила, а список его потерь не будет продолжаться до бесконечности.

- Не бойся! - Семен сел на импровизированной лежанке, сооруженной Мишкой из шинелей. Некоторое время боролся с приливом дурноты и головокружением. Взгляд его был прикован к портфелю Москаленко, лежащему рядом. В нем рукопись. Еще ничего не кончено. - Не бойся! Я могу теперь тебе открыться. Ты парнишка правильный и на то, что происходит, кажется, с верной точки смотришь.

Семен сунул руку за голенище левого унта, и вскрыв потайной клапан, вынул оттуда свой партбилет и показал Мишке.

- Мать честная! - вытаращился тот. - Семен Михалович! Коммунистическая партия большевиков!

Он даже рукой пихнул Семена, да так, что тот на миг отключился.

- Вот тебе и торговый агент из французского Крыма! Первый раз вижу живого коммуниста! Дядя Кошевой о таком только мечтать мог!

Семен мог только слабо улыбнуться. Он сам о таком и не мечтал никогда. Все из-за любви... Недаром французы говорят: "шерше ля фам", отвечая на вопрос о причинах тех или иных событий.

Рассказав Москаленко о своей жене Наталье и ее богатой семье, он утаил, что из Петрограда богатая наследница вернулась убежденной большевичкой и профессиональной подпольщицей. И вовлекла в дело борьбы с мировой буржуазией своего жениха. Семен поначалу просто хотел ей нравится, но потом почитав, подумав и пообщавшись с новыми товарищами, и сам стал идейным революционером. Москаленко это все было знать не нужно, а Мишке необходимо.

- Потому что торговая экспедиция - это только прикрытие. Слепая удача, что разоряющемуся Макрону пришла в голову такая идея. Без тени сомнения мы воспользовались его отчаянным положением. - Семен указал на портфель. - В рукописи перевода романа, которую я везу, зашифрована важная информация о французской военно-морской базе в Севастополе. Она поможет Советской республике в грядущей войне. Если со мной что случится, а ты цел останешься и до Москвы доберешься, рукопись надо будет передать в Наркомат обороны, а там ею смогут правильно распорядится. Ведь следующий, тридцать пятый, год обещает быть крайне насыщенным событиями!

Мишка опять болезненно хлопнул его по плечу.

- Ничего с вами не случится теперь страшного, Семен Михалыч! Скоро доставлю вас в Москву в лучшем виде! Вон уже и мост виднеется! Ах ты ж...

Он резко ударил по тормозам, так что броневик занесло, и он, пойдя юзом, едва не опрокинулся.

Выскочив наружу, Мишка понесся куда-то, громко матюгаясь. С трудом Семен выкарабкался вслед за ним. Подойдя, к Мишке он сам все увидел, а затем внимательно огляделся.

Под серой пеленой туч простиралась бесконечная плоская равнина, засыпанная мелким колючим снегом. Без солнца пейзаж казался мрачным, но никакого особенного уныния Семен не чувствовал. Усталость только, да приступы тошноты после сотрясения мозга. Однако надо было подбодрить юного товарища.

- Не привык я еще к таким просторам, - сказал Семен. - Большая она все-таки, Русь! И вся она снова будет нашей!

Но Мишка все продолжал вздыхать, как печка.

- Знаешь такую игру, - с весельем в голосе сказал Семен. - Казаки-разбойники. Одни убегают, другие догоняют. Я в нее всегда в детстве плохо играл. Слишком большой, чтобы прятаться, слишком медленный, чтобы догнать. Но сегодняшнюю-то партию мы с тобой сделали! Так что и сейчас что-нибудь да сообразим.

И теперь пришла его очередь хлопать Мишку задорно по плечу. Но прежде чем вернуться в машину, они еще некоторое время смотрели с высокого берега реки на некогда крепкий, а теперь разрушенный, мост и на сам Дон-батюшку, надолго скованный мощным панцирем льда.

КОНЕЦ

10.06.17