На дворе у дядюшки Вейно было темно и дымно. Очаг коптил, лампадки с китовым жиром тоже, убогое окно затянуто оленьим пузырём, а дымоход, видимо, наглухо забит. Солнце здесь было редким гостем. Точно в подземной кузнице мрачного Туони, хозяина Нижнего мира, которым старая Айнэ пугала детвору. Всякому ведь известно, что Туони делает с непослушными детьми: придёт ночью, взбросит тебя на железные рога и унесёт в свои владения, за край света! Саймо тогда не боялась: ни железнорогого духа тьмы, ни прожорливого великана Випунена, ни кровожадных равков, которым не лежится в могилах, ни даже самой Лоухи, злейшей из ведьм, что правила в тёмной Похьёле. Ей тогда было любопытно. Страшно стало сейчас, когда она выросла, а мир накренился над бездной. Страшно - и противно.
"Уж лучше тёмные чертоги Туонеллы, - обречённо подумала девушка, вымакивая лепёшкой остатки похлёбки, - чем эта дыра". Все её родичи уже были там. В Нижнем мире, на берегах чёрной реки, во владениях Туони. Златовласая Калма-Смерть с глазами синими, как лёд, и острой стальной улыбкой, перевела туда весь род Саймо Микелайни. Девушка была так молода. Слишком молода, чтобы завидовать мёртвым.
Она, кажется, задремала в своём углу, закутавшись в оленью шубку. Потому и не заметила, как из серо-чёрной взвеси, которой травил гостей дядюшка Вейно, выплыли три разбойничьего вида рожи. Встрепенулась, когда один из троицы, мелкий и кривозубый, ухватил её за локоть.
- Какая рыбка в этом омуте! - заячий треух съехал набок, улыбка смердела, как кишки налима, а в глазах разгорался похотливый огонёк. - Ну, пойдём с нами, мы тебя в невод поймали...
- Не бойся, - процедил сквозь усы высокий черноволосый человек, по виду - охотник из племени скридов, - не обидим.
Третий ничего не говорил. Невысокий, полноватый, ещё не старый, но уже с плешью, он молча пожирал Саймо пустыми глазами и потирал руки. Она видела уже такие глаза и такие руки.
Рванулась, освободила локоть, заехала мелкому в глаз, бросилась к двери...
Боль ослепила. Потом затошнило. Девушку схватили за волосы и бросили на пол. Пнули пару раз. Ногами, как собаку. Хозяин делал вид, что его это не касается.
- Ах ты сука! - брызгал слюной кривозубый. - Ах ты овца!
- Да никакая не овца, - рассмеялся охотник, - это рыбка-щучка, гляди, как брыкается!
- Как бы ей ртом воздух не хватать!
- Нет, - вмешался толстячок, снимая портки, - ртом кое-что другое пусть хватает...
Вдруг стало холоднее. Саймо повернула голову. Нет, дверь никто не открывал. Зато скрипнули половицы, и гость, сидевший весь вечер в углу, стоял уже рядом. "Неужели?" - слабая надежда мелькнула в душе Саймо. И тут же растаяла, растеклась весенней грязью: тот гость оказался проклятым светловолосым руотси2. Чужаком. Убийцей. Она поняла это и по его одежде, и по выговору. Она знала, что не переживёт позора.
То, что произошло потом, Саймо даже не увидела - настолько быстро всё случилось. Больше всего это походило на то, как охотится рысь: вроде сидит себе на ветке, а в следующий миг - раз, и олень на земле с разорванным горлом, а рыжая хищница рядом сидит, умывается... Видно, не просто так руотси прозвали Народом с волчьей повадкой.
- Думается мне, - негромко заметил светловолосый скрипящим, как снег под ногами, голосом, - что эта девушка не слишком рада вас видеть.
- Эй, становись в очередь! - посоветовал горячий парень, который получил в глаз.
- Лучше вам оставить ребёнка в покое, - руотси встал между троицей и скорчившейся на полу Саймо, грудь в грудь с высоким усатым охотником.
- Не мешай, добрый человек, - посоветовал скрид, глядя чужеземцу прямо в глаза...
...и отлетел назад, опрокидывая стулья, а из разбитого носа обильно текло: у чужака был хороший удар головой. И внимательный взор: из раскрытой ладони охотника выпал нож. Мелкий кинулся слева, плешивый, подтягивая штаны, справа, чужак нырнул между ними, пропустил похотливого краснорожего разбойника... а кривозубого не пропустил. Сломал ему кадык. Походя. Плешивец тоже выхватил нож, но получил пинок в живот, тяжело рухнул и скоро начал мычать и блевать кровью: ему разорвало желудок. Охотника чужак добил последним, воткнув ему в горло его же собственный нож. Острее ножа был визг хозяина:
- Будь ты проклят, руотси! Ты убил!.. в моём доме!.. ты... ты пролил кровь!.. в моём доме! Ты осквернил моё жилище!
Чужак хотел было помочь Саймо подняться, но вдруг повернулся к дядюшке Вейно. Тот перехватил холодный, презрительный взгляд убийцы. Покрытая инеем синяя сталь заката - сквозь дым и накипь отвращения. Вейно скис и побелел, как сыворотка.
- Ты сам осквернил свой дом непотребством, - заметил бесстрастно руотси, - и тебе это ведомо. Также знай, что я мог бы сжечь твой двор, а тебя самого прибить к воротам. И, думается мне, будет лучше, коли ты вернёшь этой девушке деньги за еду и постой, - и, поразмыслив, добавил, - мне тоже вернёшь.
Затем повернулся к Саймо. Девушка сама поднялась, отряхнулась. Не опёрлась бы на руку убийцы, не приняла бы его помощи. Но было в нём что-то, чего не было в трёх дохлых разбойниках, да и в хозяине из квэнов, похожем на сушёную сельдь. Что-то роднило этого битого ветрами и волнами скитальца с её милым Аксели. Взгляд, исполненный достоинства. Но если взор Аксели был чёрным кипящим штормом над бездонной пучиной, то в глазах руотси стоял стеной синий лёд промёрзшего до дна озера.
И сейчас глаза этого озера смотрели ей в душу.
- Да, старею, - отстранённо говорил чужеземец, - раньше я просто выгнал бы их отсюда пинками. Ублюдки, конечно, но всё же люди... Ладно, дитя, мне так думается, что тебе тут мало проку ночевать, да и у меня охоты поубавилось. Поэтому будет лучше всего, коли я передам тебя твоему супругу. Или ты пока живёшь в родительском доме?
Саймо молчала. Не хотела ни слова тратить на беседу с чужаком. И ненависть плавилась с благодарностью в девичьем сердце.
- Отчего ты так смотришь на меня, как росомаха на падаль? - нахмурился руотси. - Ты немая? Или не говоришь на Скельде?
"Как же, - подумала Саймо, - это вам, чужакам из Страны Заливов, позволено не знать нашего языка! Мы-то вынуждены говорить на Скельде, на этом холодном, угловатом, разрубленном на короткие слоги наречии! Скоро наша речь и вовсе перестанет звучать..."
- У тебя имя есть? - буркнул чужак.
- Не такая уж я дурочка, чтобы называть тебе своё имя, - выпалила Саймо.
- Что, боишься, заколдую? - грустно усмехнулся руотси. - А во фьордах самыми страшными колдунами считают вас, сааров.
- Я не из сааров, - гордо ответила девушка, - я из народа лиди-квэнов.
- Вы мне все на одно лицо, - отмахнулся руотси. - Ладно, не желаешь выдавать имени - дело твоё. Теперь идём к твоим родичам...
- К моим родичам?! - Саймо задохнулась от внезапной чадной злости, такой густой и ядовитой, что дым постоялого двора казался благоуханием соснового бора. Горький ком стал в горле, как сажа, на глаза навернулись слёзы, но девушка продолжила, - нет больше на свете моих родичей, нет ни одного человека из рода Микелайнен, они убили их, они пришли и убили всех! Знаешь, за что, проклятый чужак? За то, что они не хотели отдавать своих детей! Да! Твои соплеменники, такие же руотси, как ты, пришли к нам домой и потребовали рабов! Лиди-квэны никогда не ходили в рабах. У нас даже нет такого слова!
Белоголовый убийца бесстрастно возразил:
- Да ты что. В прежние времена, когда я был твоих годков, мы ходили сюда с Арнульфом-сэконунгом. И брали дань и с квэнов, и с лиди-квэнов, и с прочих сааров, и некоторые добрые владыки из местных, бывало, продавали нам своих прекрасных чернокосых дочерей. Знаешь, сколько стоит рабыня на торгах в Кериме? Четыреста марок серебром3!
- В роду Микелайнен такого никогда не было! - перебила Саймо.
- Охотно верю тебе, - кивнул руотси, - быть может, ты вспомнишь, кто были эти люди, что учинили у вас разбой? И когда это случилось?
- Какая теперь уже разница? - квэнке показалось, что этот хвастливый волк издевается.
- Тебе - и впрямь, уже никакой, - не стал возражать мореход, - а мне важно. Потому что люди эти были, вероятно, викингами, которых наш добрый король Хруд Стальная Длань объявил вне закона. Ваши земли он, кстати, считает своими. Так вот, эти люди могли быть людьми короля, и тогда они превысили свою власть, а могли быть просто морскими бродягами, и уж всяко не имели никакого права... Но и верно, не мне спрашивать с них ответ. Так что же, рыбка-щучка, дочь рода Микелайнен, ты теперь совсем одна в этом безбрежном и бездонном озере жизни? Потому как мне показалось, что ты или помолвлена, или замужем...
- Как ты угадал? - отступила на шаг Саймо.
- Колечко на твоём пальце. Не знал я, что у вас тоже принято обмениваться кольцами...
Квэнка вздохнула. Не было больше слёз, не было печали, осталась только выстуженная пустота в груди. Там, где раньше было сердце. Сказать ему? Вряд ли будет хуже.
- Был у меня и жених. Его звали Аксели. Да только он исчез. После того, как пришли ваши... А после... много чего было. Я не знаю, где он. Буду искать его по всему Северу. Буду искать, пока не умру. Больше мне нечего искать. Я точно знаю в сердце своём, что он жив.
Думала, руотси удивится, станет насмехаться, а потом свяжет её и отнесёт на свою змееголовую ладью. Чтобы отвезти на торги. Ради четырёхсот марок серебра. Но в глубине синего льда, стеной застывшего в глазах чужака, зажглась искорка - тёплая, как в родовом очаге.
- Меня зовут Торкель Волчонок, - улыбнулся руотси, - и говорят, будто я сын Ульфа Серого. Что же, рыбка-щучка, идём искать твоего жениха! Ты ходишь на лыжах? О да, конечно, ты же из народа квэнов, вы рождаетесь с лыжами на ногах. А скоро метель...
И, не оглядываясь, вышел.
- Эй, Торкель! - крикнула девушка. - Ты можешь звать меня Саймо!
- Нет уж, - руотси обернулся в дверях, ухмыляясь, - лучше я буду звать тебя щучкой.
* * *
Снег скрипел под полозьями. Путники шли на восток. На ночь глядя. За спинами у них догорало в облетевших кронах тусклое северное солнце.
Рёмнир, Ревущий, предпоследний месяц в году по исчислению хлордов, только начался, но ветра уже набирали силу. Да и снег выпал рановато. Радовало, что пока не очень много. Торкель всегда думал, что здесь, в землях сааров, снег не тает никогда, но Саймо сказала, что он дурак с отмороженными мозгами - чем бы кормились олени и лоси? Снегом?..
Народу на дороге почти не было. Никто не странствовал в сумерках. Нет нужды. Торкель всегда считал сааров медлительными тугодумами, какими их изображали в смешных народных сказках, но побывав здесь, обвыкшись, присмотревшись, понял, что саары просто никогда никуда не торопятся. И что они очень основательные и обстоятельные люди. И мало удачи будет Хруду конунгу воевать с ними, когда их женщины готовы на такие подвиги.
- Куда мы держим путь, рыбка-щучка?
- Дальше, на хутор Каукомьели. Вряд ли дойдём засветло, ночевать придётся в лесу. Между двух корней берёзы, между трёх стволов осины...
- А потом?
- Потом надо будет навестить одну мудрую старуху. Она рассказывала нам сказки, когда мы были детьми. И когда выросли, тоже рассказывала. Говорили, что она умерла, но она просто перебралась поглубже в лес.
- А к чему нам бабкины сказки?
- Тебе - ни к чему. Но в той трясине, в которой увяз Аксели, поможет только её совет.
Торкель усмехнулся и покачал головой. Мудрая старуха. Вёльва, как их называли во фьордах. Колдунья. Это дело становилось всё занятнее.
* * *
Ночевать и верно довелось в лесу. Под ёлкой. Саймо натаскала хвои на лежанки, Торкель умудрился разжечь костёр из влажных от снега сосновых веток. Где-то на побережье выл ветер. Сюда долетали только слабые дуновения. Ветер с запада. Значит, пока что не метель...
Девушка заварила травяной чай с клюквой в большой глиняной кружке. Торкель напластал окорок, позаимствованный у щедрого дядюшки Вейно. Они сидели рядом у огня, старик и девчушка, годная ему в дочери. Чужак-руотси, хлорд из народа фритов, и дочь этой земли, лиди-квэнка, из народа рыбаков, китобоев и оленеводов. Они сидели и пили чай, передавая кружку из рук в руки, обжигаясь и глядя в пламя. Саймо в пушистом капюшоне была похожа на горностая, который высунул из норки любопытный нос. Торкелю вдруг вспомнилась Кэтлен, дочь его старого друга Хагена, ныне покойного. Как и все старые друзья.
- Саймо, - произнёс он изменившимся голосом, - мне очень жаль.
Она уставилась на него, как на говорящую рыбу.
- Мне действительно очень жаль, - повторил старик, - что так вышло с твоими родичами. Мои соплеменники поступили дурно. Я всю жизнь был викингом. Я попирал трупы врагов, грабил их дома, насиловал их женщин, продавал в рабы их детей, а добро тратил на красивую одежду, дорогих коней и собак, крепкое оружие, вино и шлюх... В вашем языке есть слово "шлюха"?.. Я не буду просить у тебя прощения. Никогда не умел, а нынче стар учиться. Но...
- Не продолжай, чужеземец, - грустно кивнула Саймо, - мне не пять лет, и я отлично знаю, что в каждом народе есть разные люди. Так уж вышло, что я не решилась бы отправиться в этот путь совсем одна. Я очень боюсь. Боялась... до сегодня. Ни один человек из сааров, или из квэнов, или из лиди-квэнов, или из скольтов, или из скридов... Ни один не стал бы мне спутником на этом холодном и мрачном пути. Но вот пришёл ты, руотси, светлоголовый убийца, и вызвался сопроводить меня. Странно? Но у меня нет выхода. Я не дойду - одна...
Торкель подсел поближе и обнял девушку. Совсем как отец.
- Верно, от меня будет побольше толку, коли ты расскажешь, что это за колдовская трясина, в которой увяз твой Аксели...
2
...Давно ли, недавно ли, далеко ли, близко ли, жила себе на свете девчонка по имени Саймо. Отец её, Тапио Микелайнен, пас оленей на южных равнинах, а мать берегла родовой очаг, как было заведено у народа лиди-квэнов, извечных жителей северного побережья Калевалы. Жили небогато, не хвастались ни златом, ни серебром, ни многотысячными стадами, ни резными чертогами, зато не знали ссор и вражды, умели радоваться каждому ясному дню. Саймо помогала матушке по хозяйству, как могла, лазила с друзьями-подружками по лесам да по болотам, гуляла на взморье, где на песчаных дюнах тянутся к небу древние сосны, а больше всего любила петь. Иногда всей семьёй ходили в гости на хутор Каукомьели, или к весёлым братьям-рыбакам с озера Линнуоярви, или к старому нойде Ильмаро, а иногда к ним заходила бабушка Айнэ. Ей подносили пирог с малиной или олениной, миску овсянки на молоке, а она раскуривала длинную трубку и принималась рассказывать о давних днях: о рунопевце Вайнемёйнене, о кузнеце Ильмаринене, о герое Лемминкяйнене, о дурачке Ёуке, о несчастном Куллерво... И, конечно, о старой ведьме Лоухи, предвечной хозяйке мрачной Похъёлы, которая ненавидит весь мир и всё хорошее, что в нём есть. И все очень пугались этой злобной старухи, а Саймо хотелось поглядеть, какова она из себя и так ли страшна, как о ней повествуют. Но, конечно, никогда не говорила этого вслух.
Текли медленные воды реки времени, расцвела Саймо, словно ягодка, налилась красотой и силой родной земли, и стали заглядываться на неё местные парни. Да только к одному лишь соизволила она склониться сердцем - к молчаливому Аксели. И говорили, что не было ещё на свете любви сильнее и чище.
Однажды Саймо пришла к старому Ильмаро, чтобы тот вылечил её брата Пеку. Пека поранился на охоте, не обращал внимания, пока рана не загноилась и не начался жар. А всем известно, что в таком деле следует обратиться к нойде-шаману - если он, конечно, хороший шаман. Ильмаро был лучший. Но вместо него Саймо наткнулась на невысокого длинноволосого паренька в стоптанных сапогах и потёртой кожаной рубахе. Он сидел перед домом и держал на ладони крохотный огонёк.
Девушка остановилась, заворожённая. Никогда прежде не видела ничего подобного. А парень поднял на неё свои тёмные, глубокие глаза. Их взгляды встретились, соприкоснулись в живом пламени, жар освятил их, скрепил непромолвленной клятвой и навеки отразился в очах. Юноша встал, медленно подошёл к Саймо и протянул ладонь. Пламечко качнулось, но не угасло, когда она смело протянула руку. Огонь не обжигал - нежно ласкал кожу, словно солнце севера.
Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу,
Чтобы дева Микелайни
Далеко не уходила,
Чтобы ты сидела рядом,
Золотая дева мира.
Так давай свои мне руки,
Пальцы наши вместе сложим...
Запнулся. Тихий голос, глубокий, как и его взгляд, застыл на полдороги к её сердцу. Саймо смущённо опустила глаза, и погасло пламя на ладони рунопевца.
- Ильмаро дома? - теперь стыд обжёг лицо: там брат при смерти, а она тут слушает руны...
- Он в пути на Суомасару, и его долго не будет, - ответил парень, - меня зовут Аксели, я его ученик. Что-то случилось?
Саймо только всплеснула руками. Ученик... Так это правда, Ильмаро действительно взял ученика. Значит, он уже слишком стар. А этот - слишком молод...
Бедный Пека! Бедный, глупый Пека!..
- Идём, - Аксели зашёл в дом, погремел там чем-то, и вышел с сумкой на плече и с бубном в руке, - идём, дочь Микелайнена, а то кто-то умрёт.
- Не смей! Не говори так! - вспыхнула Саймо. - Ещё накличешь Калму!
- Калма, - серьёзно ответил Аксели, - это такая гостья, которую нетрудно выставить за порог.
* * *
Признаться честно - никто этого не ожидал, но Аксели помог. Через три дня Пека скакал на раненной ноге, как молодой козёл. А ученика нойды и Саймо Микелайни с тех пор частенько замечали вместе - они гуляли, держась за руки, смотрели друг другу в глаза и целовались на залитом луной прибрежном песке, под сенью вековечных сосен. Отец девушки не слишком обрадовался этой новости, ведь Аксели был незнакомцем, и никто толком не знал, откуда он родом. Однако у сааров отцовская воля в таких делах не слишком принималась в расчёт. А матушка Саймо, поседевшая до срока Миэликкэ-хозяйка, только спросила дочь:
- Ты точно ли знаешь, что делаешь? Не станешь ли потом горевать и плакать, как кукушка?
- Не сердись, матушка, ибо я люблю Аксели всем сердцем, и мне мало дела до того, что он безродный сирота.
- Не в том беда, что сирота, - возразила Миэликкэ с грустной улыбкой, - а в том, что ученик нойды. У его чёрных глаз - тяжкий взор, полный воды небытия...
- Но когда он смотрит на меня, в этой тёмной глубине мне видится восходящее солнце, ласковое солнце севера, - ответила Саймо, и больше о том не говорили.
В ночь середины лета Аксели подарил Саймо простенькое золотое колечко:
- Это тебе на память обо мне. Чтобы ты не забывала меня, коль скоро нам суждена разлука.
Голос его был тих, серьёзен и невыразимо печален. Словно некая тень легла ему на сердце.
- Отчего ты так говоришь? - встревожилась Саймо. - Ты куда-то уезжаешь?
- Может статься, что скоро придётся мне покинуть эти места. Ненадолго. Близится мне срок пройти испытание, спуститься в пасть Випунена, а оттуда не каждый вернётся.
- Ну тогда и я тебе кое-что подарю, - девушка повесила на шею любимому оберег из трёх бирюзовых бусин, - вот, теперь ты мой жених, и никакая другая девчонка пусть и не глядит на тебя! Не забывай об этом в своих странствиях.
- А если я вдруг потеряюсь - ты будешь меня искать?
Она засмеялась. Она думала - милый Аксели шутит.
Так они и жили на мирных равнинах Калевалы, и казалось им, что счастье продлится вечно.
3
Утренний туман был таким густым, что его можно было мазать на хлеб. Обволакивал, оседал за шиворотом и на усах Торкеля. Путники пробирались сквозь млечное марево едва не на ощупь. Свернули с большака на юг и двигались по лесной тропе, молча и упорно.
На хуторе Каукомьели никто их не встречал. Это удивило Саймо: род Кауколайнен был весьма обширным и гостеприимным, да и хозяйство держали небедное. Но ни звука не долетало из-за высокого тына. Не кричали гуси, не лаяли собаки, не мычала бурёнка, и даже намёка не слышалось на человеческий голос...
Саймо остановилась, откинула капюшон. Прислушалась. Тишь. Только ветер гулял в распахнутых воротах. Да ещё громадный ворон чернел на заснеженной риге. Склонив голову набок, стервятник молча наблюдал на гостями.
- Эй, хозяева! - крикнула Саймо, испугавшись потревоженного безмолвия. - Есть кто дома?!
- Может, и здесь побывали викинги? - предположил Торкель.
- Очень может быть, - ответила Саймо, - ведь однажды люди Кауко уже дали им отпор, и они могли вернуться, чтобы отомстить.
С этими словами путники вошли во двор.
И обомлели.
Кругом лежали мёртвые тела. Причём лежали не один день. Морозный воздух замедлил разложение, и смрад не удушал, однако Саймо всё равно не могла на это смотреть. Знакомые, близкие, друзья, которых Калма не взяла железом руотси, но увлекла в Туонеллу страшной хворью. Чёрные отметины на бледных лицах - о, некогда она даже радовалась, когда впервые увидела их! От болезни умирали свирепые беспощадные чужаки. Такие гордые своей силой, такие отважные и непобедимые, они скулили и плакали перед кончиной, ибо нет смерти хуже и позорней для воина, чем смерть от дрянной хворобы. Но почему умерли они, люди Кауко? Чем они это заслужили? Почему?..
В глубине своего сердца Саймо хорошо знала - чем и почему. Но стыдилась себе признаться, как стыдилась и своего давешнего злорадства.
- Оспа, - поморщился Торкель, - хуже некуда. Помню, как во фьорды занесли с Востока чуму. Целые селения вымирали... Здесь, думается, случилось подобное. Пойдём отсюда...
- Подобное, да не совсем, - девушка едва удержалась, чтобы не закрыть глаза рыжей Мьеллэ, лучшей подружке, не в силах смотреть, как оспины изуродовали милую веснушчатую мордашку, - это не просто чёрная оспа, это сильное колдовство. Чёрные чары.
- Чары чарами, - бестрепетно заметил Торкель, - а куда скотина подевалась? Хлев настежь, там какой-то парень внутри. Привязи все оборваны...
- Да какая разница? - Саймо не сдерживала жгучих слёз, а перед глазами мелькали лица, лица близких людей, у которых она не скоро сможет попросить прощения - за зло, что коснулась её краем воронова крыла, и которому она не смогла помешать. - Какая теперь разница, ты, руотси! Они мертвы! А скотину забрали соседи! Да! Глупые, жадные, завистливые соседи! Чтобы зараза цеплялась за новых людей, и так, пока все не умрут, все, все, все!..
- А может, и нет, - миролюбиво возразил руотси, - может, волки задрали. И никто не умрёт скверной смертью. Пойдём отсюда, Саймо, рыбка-щучка. Мы тут никому не поможем! А подцепить мор - дело нетрудное. Ну-ну, идём, чернокосая дщерь Севера...
Торкель обнял её за плечи, как вчера у костра, и повёл прочь от вымершего хутора. Саймо давилась рыданиями и вытирала нос и глаза рукавом. Снег скрипел под полозьями. Торкель подумал, что надобно бы по хорошему сжечь весь этот посёлок, чтобы выпалить заразу дотла, но куда уж тут. Девушка повела плечом, освобождаясь от объятия, отошла в сторону, подняла к низкому серому небу зелёные глаза, такие редкие у сааров. Внезапно поднялся ветер. Сдувал белую пыль с еловых лап, сушил слёзы на розовых щеках. Она дышала ветром. "Ильматар-Вихрерождённая, - беззвучно промолвила девушка, - очисти меня, забери жар сердца, дай мне твоего хлада, как тот, что в глазах у этого руотси!".
А Торкель оглянулся на страшный хутор. Встретился взглядом с вороном. Громадная птица пронзительно крикнула, снялась с риги и расправила крылья в серой выси. Торкелю показалось, что он уже явно где-то видел этого ворона. Но не мог вспомнить - где.
* * *
Было хорошо пополудни, когда путники взобрались на поросший ельником пригорок. Достаточно далеко забрались от морового калмиста 4. Здесь Торкель развёл высокий, жаркий огонь, чтобы согреть девчушку, которую увиденное пробрало до дна души. Достал из сумки задубевшую копчёную колбаску, протянул Саймо. Та молча повела головой. Волчонок пожал плечами и сам принялся жевать. Довольно вяло: смрадные язвы на белых лицах виднелись, будто наяву. А когда стало смеркаться и послышались совиные крики, Саймо вдруг очнулась, набрала снега в кружку и стала заваривать свой особый травяной сбор.
- Аксели научил меня собирать травы, - без какой-либо причины говорила квэнка, глядя на угли, - у нас в роду все знают в этом толк, но ученика нойды никто не превзойдёт. Он искусен во многих делах, особо же - во врачевании ран. Я не могла подумать, что у столь доброго и нужного умения может оказаться столь злая и жестокая изнанка...
Ты знаешь, к чему я веду, бывалый скиталец Торкель Волчонок?
- Догадываюсь, - кивнув бывалый скиталец, - но ты говори, пусть яд выйдет из твоего сердца.
4
В ту пору пришли к берегам лиди-квэнов змееглавые ладьи с Запада, из Страны Заливов. Народ с волчьей повадкой, жестокие руотси, гребцы с золотыми волосами и ледяными глазами, они явились требовать шкур, мехов, янтаря и рабов, и не было от них пощады. Нет нужды расписывать большое и злое дело, что учинили викинги: кто видел, тот знает, а кто не видел, так тому и не надобно. Только не стало больше на свете ни родителей Саймо, ни братьев, ни друзей, ни знакомых - кого убили, кого забрали на ладьи, в неволю. Даже старый Ильмаро в тот кровавый день отправился в Туонеллу: не помогли чары, не защитили заклинания и духи-помощники. А может, и не стал Ильмаро никого созывать: пожил на свете, и будет. И, быть может, когда руотси потехи ради сожгли нойду в его собственном доме, пронзив перед тем тремя копьями, старый шаман видел в дыму и пламени, на пороге Нижнего мира, чёрные глаза своего ученика, его нечеловеческую улыбку и месть, которую он приготовил незваным гостям. И как знать, гордился ли своим прекрасным, умелым наследником, или проклял его на веки вечные.
А Калма-Смерть всё плясала на равнинах Калевалы.
Саймо не избегла плена и горькой рабской участи. Нет, её не бесчестили: девственницы стоят дороже на восточных невольничьих рынках! Её не били и не морили голодом, и не поручали никакой тяжкой работы. Единственной работой, за которую могли усадить раба на ладье, была гребля, только раб после этого становился свободным. Саймо и других девушек везли вдоль родных берегов, на восток, даже не связывая рук и ног: куда ты денешься с несущейся лодки? Была там одна, что прыгнула в бурные волны, так ей пустили стрелу в затылок. Микелайни не была такой храброй. Она слишком хотела жить. Видела мир, гибнущий в крови и мраке, но всё равно хотела жить. Даже в разорённом гнезде. Даже на руинах. Словно цепкий лишайник.
А что же милый Аксели? Что же тот, любимый, единственный, кто мог бы поддержать и защитить? Он исчез. Как и обещал. Прямо накануне набега викингов. Знал ли ученик нойды, что случилось на хуторе Микелайни, знал ли, что зелёная Калевала превратилась в поляну бога смерти, что его наречённая невеста в руках у жестоких чужаков? И если знал, то...
...Пленницы вначале очень испугались, когда их хозяева начали вдруг болеть и умирать. Однажды они так и не вышли из бухточки, где делали остановку. Ясеневые снеки остались на берегу, навечно. Суровые бородатые мужи сделались немощными, как старухи. Не только те, что схватили Саймо: по всем землям сааров, по всей стране, чужаки-руотси внезапно заболевали и умирали. Так закончилась та война. Хворь обминала исконных жителей Калевалы - тех, кто остался в живых. Следовало бы начать новую жизнь, наново покрыть рунами бересту судьбы, но Саймо не смогла. Радовалось её нежное сердце, когда злобные белоголовые хозяева подыхали у неё на глазах, и эта радость оказалась ядом гадюки, что выжег до горькой золы дом её души.
Саймо выжила - но теперь это её не радовало.
- Где ты, любимый мой, - пела она в одиночестве, сорванным голосом, и косые лучи северного солнца были ей вместо струн кантеле, - почему оставил меня жить на белом свете?
Белый свет, однако, потускнел, сделался серым, расчерченный алыми и чёрными полосами. До зимы было ещё далеко, но - сердце покрылось коркой льда, и кровь холоднела день ото дня. Так и скиталась Саймо Микелайни в надежде отыскать дорогу домой, на ощупь, во тьме, в земле сааров, что сравнялись в жестокости и безразличию к чужой жизни с проклятыми руотси, будто заразились от них мором презрения. Скиталась, пока не забрела в родные края и не остановилась на хуторе Вейно.
5
А потом, как и ожидал Торкель, налетела с востока метель. Саймо сказала, что это, верно, гибельное дыхание ведьмы Лоухи из Похъёлы, с края мира, но бывалый мореход лишь засмеялся: дескать, вельсы и гелинды верят, что зимние бураны насылает злобный бог Пердунис 5, а из какого места дуют эти ветра, нетрудно догадаться по его имени. Саймо эта шутка не показалась такой уж забавной.
Им повезло переждать непогоду в заброшенной ньяле6. Намело по пояс, так что Саймо чуть не утонула в сугробе. Торкель грязно выругался и зашагал впереди, расчищая девушке дорогу. Тропа здесь была одна, и заблудиться мог бы только полный олух.
* * *
Они почти дошли до жилища бабушки Айнэ, когда появился медведь.
То был старый медведь-шатун, которому не спалось этой зимой. Зверь благородный, он хотя и выскочил сзади, зато огласил округу трубным рёвом. И деловито направился к Саймо с явным намерением плотно подзакусить. Шерсть свалялась, бока запали, но мышцы под облезлой шкурой бугрились ядрёной силой.
- Отсо7! - вскинула руки Саймо. - Отсо Осмолайнен, Батюшка-Медведь, хозяин чащи! Позволь нам пройти, не гневайся на нас!
Торкель не понял ни слова: квэнка говорила на родном наречии, напевном и протяжном, как бескрайние лесные просторы. Медведь, видимо, тоже не понял. Возможно, это был чужеземный медведь. Так или иначе, зверь не сбавлял хода, брызгая слюной с оскаленных клыков.
Медведь остановился в двух шагах от девушки, медленно повернулся на хриплый голос и рванулся к воину, разрывая снег. Волчонок оскалился, запрокинул голову и протяжно завыл. В левой руке он держал лыжную палку, в правой - нож-лангасакс. Ветер трепал его длинные волосы - такие же, подумалось Саймо, как у Аксели, только не чёрные - белые, совсем белые. И не человек виделся ей в тот миг, а старый, матёрый седой волк.
Они сшиблись - хищная туша, ударом лапы сокрушающая хребет быку, и гибкий снежный змей с железным зубом. Отсо Осмолайнен отмахнулся от лыжной палки, промедлил миг, и получил ножом по горлу. Щедро брызнула на снег чёрная струя. Бессильно щёлкнули зубы. Торкель вывернулся из-под лапы. Недостаточно быстро.
Когда Саймо подбежала, прыгая по сугробам, будто оленёнок, Торкель уже даже не пытался встать. Снег под ним быстро парил и делался рыхлым, ноздреватым. Сквозь пропоротый когтями бок обильно текло. Волчонок лежал на спине и блаженно улыбался, глядя в небо.
- Старею, - едва слышно прошептал он.
Последним, что видел Торкель Ульфсон, была забавная собачья морда.
* * *
В хижине бабушки Айнэ было темно, но то была уютная темень, пахнувшая сушёными грибами, травами и ягодами, что ожерельями висели по-над низким потолком. В горшке над очагом булькала каша, у порога сидели две здоровенные лохматые лайки, а на полатях лежал Волчонок, сын Волка Серого. Саймо склонилась над ним, с тревогой глядя на бледное, обескровленное лицо. Рыжий зеленоглазый котище тёрся об её колено, словно уверяя, что всё будет хорошо. То же сказала и старая хозяйка:
- Ты ничем ему не поможешь, если так и будешь пялиться без толку. Сядь лучше да поешь. А то ты стала такая тощая, что тебя снесёт ветром.
Саймо вздохнула и подчинилась.
Айнэ была бойкой ехидной бабкой, ростом по плечо невысокой Саймо, полноватой и совершенно беззубой. В своём тёмно-зелёном шерстяном платье она была похожа не то на маленькую ёлку, не то на большую мудрую лягушку. Лицо у неё было как печёная репа: округлое, тёмное, истресканное годами и ветрами, а в глубине слегка раскосых глаз притаилась рядом с насмешкой тихая, неизбывная печаль. Она была такой уже тогда, когда родители Саймо ещё под стол пешком ходили. Дочь Микелайни не знала, к кому ещё обратиться, как не ко всеобщей бабушке.
Саймо подняла глаза на сказительницу. Та вовсе не издевалась, улыбалась тепло и ласково.
- Ты кушай и рассказывай, дитя. Я, конечно, старая и мудрая, и догадываюсь кое о чём, но всё же мыслей читать не умею.
Саймо так и делала. Айнэ не перебивала, иногда удивлённо вскидывала редкие брови, порой недоумённо пожимала плечами. Затем достала длинную трубку и с видимым удовольствием её раскурила.
- Да, натворил твой Аксели делов... Все Калеви и Саары долго то не расхлебаем... Дивно, что Отсо Осмолайнен тебя не понял, а понял чужака. Видно, захворал и медвежий род, а это куда как скверный знак. Он, кстати, ничего, - подмигнула в сторону беспамятного Торкеля.
- Он же руотси, - неуверенно возразила Саймо.
- Э, - отмахнулась Айнэ, - руотси, шмуотси, был бы человек хороший. Да... был у меня один руотси, могучий колдун, Видрир Синий...
- Это он после тебя посинел, что ли? - улыбнулась девушка.
Айнэ расхохоталась:
- О, да ты никак шутишь? Вот это мне по нраву. Ну, теперь, коли желаешь, я баньку истоплю, а потом спать ложись. А я тем временем пошаманю. Ты в это дело не лезь, а лучше уши закрой поплотнее. Нынче мы ничего толком не придумаем, а наутро, глядишь, и развеется туман.
* * *
Торкель не приходил в себя, потерял слишком много крови. Бормотал что-то сквозь забвение на своём рубленном наречии, звал кого-то, хрипел и снова проваливался в небытие. Хорошо ещё, что лайки быстро дотянули нарты с беспамятным телом до хижины, а то выл бы сейчас Волчонок на луну на берегах Чёрной реки в Туонелле.
Саймо помогала Айнэ по хозяйству, как прилежная внучка. По вечерам старушка садилась у огня, брала в руки спутанный клубок, перебирала узелки на шерстяной нити, и рассказывала предания старины. То было древнее письмо сааров, древнее рун, какими пользовались руотси. Только ныне мало кто умел читать по нитям. А ночью, когда девушка засыпала, Айнэ открывала крышку в полу, спускалась в лаз и шаманила, наигрывая на хомусе10. И только янтарное мерцание кошачьих глаз освещало ей путь в Нижнем мире.
* * *
Так прошло несколько дней. Саймо и хотела бы расспросить, что поведали шаманке вещие духи, да что-то удерживало слова на губах. А та день ото дня становилась всё мрачнее. Пока однажды вечером не вынесла из кладовки зашнурованную кожаную торбу.
- Открой, - протянула дочери Микелайни увесистый мешок.
Сгорая от любопытства, Саймо развязала тесёмки, раскрыла торбу - и ахнула. Не могла поверить своим глазам. Но пальцам - верила вполне. Держала на руках, бережно, точно младенца, старое ольховое кантеле11, принадлежавшее некогда Тапио Микелайнену, её отцу. Думалось ей, что инструмент погиб вместе со всем хозяйством, и теперь молодая квэнка прижимала к груди последний осколок родного дома.
- Узнаёшь? - подмигнула Айнэ. - Я его просушила, вскрыла лаком и перетянула струны. Должно звучать как прежде. Опробуй, коли хочешь. Умеешь играть на кантеле?
Конечно, Саймо умела. Аксели очень любил, когда она пела, положив короб на колени и перебирая струны. Аксели... Саймо прошлась пальцами по натянутым жилам, и хижина озарилась сиянием небес. А звук - о, это был поистине чарующий звук, напев давних дней, что всегда жил в глубинах памяти поколений предков.
- Что это за струны? - изумилась Саймо. - Это ведь не жилы и не стальные нити!
- Какая смышлёная девчушка, - засмеялась Айнэ, - это не просто струны, а косые лучи северного солнца, что я сняла с неба и натянула на короб. Пришлось потрудиться... Твой Аксели не умер, это точно, но и среди живых людей его никто не видел. Я не знаю, чем тут помочь...
Саймо не знала, что и сказать. А потому и не говорила ничего. Девушка играла на инструменте отцов и дедов, и пела печальные песни, какие поёт кукушка над вечерними болотами. Словно мать, потерявшая дитя, оплакивала Саймо Микелайни свою утрату, свой рухнувший мир и затянутое солёной мглой грядущее...
А старуха Айнэ сидела рядом и не могла сдержать слёз.
И вдруг старое кантеле заговорило человечьим голосом, что пронзил девичье сердце, словно луч солнца севера, золотой и острый. И голос сказал так:
- Что ты плачешь и убиваешься по тому, кого уж не вернуть, кто стал оленем и отрёкся от людского обличия?
- Я хочу вернуть его и пойду за ним на край света! - надежда вмиг сожгла изумление.
- Туда тебе и дорога, - ответило кантеле, - ибо он нынче во власти самой Лоухи, а она, как тебе ведомо, худшая из колдуний. В облике оленя ходит твой Аксели, водит её стада на унылых просторах Похъёлы. Такова цена за чёрные чары, за хворь, за месть, что страшнее причинённого зла...
- Как мне вернуть ему разум и человечий облик?
- Это большое и трудное дело. На день Середины Зимы приходи к Суомасаре, там увидишь стадо оленей. Узнай среди них своего милого и позови его по имени. Только он не отзовётся на привычное "Аксели": ведомо тебе, что своего истинного имени он тебе так и не открыл. Это имя из всех живущих знает лишь Ильмаро, мудрый нойда, его наставник.
- Так ведь он мёртв! - воскликнула Саймо в отчаянии.
- Это большое и трудное дело, - повторило кантеле, помнившее пальцы сотен сказителей, а потом лопнули струны и треснул короб. Саймо бы и заплакала, да уже нечем было.
* * *
- Э, да разве это беда? - усмехнулась беззубо старуха, смахивая украдкой слёзы. - Хороший был инструмент, жалко, конечно, да только и мир не вечен. А то, что умер Ильмаро, так и это никакое не горе. Склочный был старикашка... Теперь он в Нижнем мире, а это не так далеко, как кажется, да и вернуться не столь уж трудно. Надо, чтобы кто-то живой держал тебя за руку и выл, как собака, или кричал, как ворон, и бил в бубен под стук твоего сердца. Не помешает, конечно, и дух-проводник...
- Я пойду, - произнёс вдруг хриплый голос на Скельде.
Торкель, перевязанный и голый по пояс, на диво твёрдо стоял на ногах. Бледный до желтизны, багровые круги под глазами, и явственно чернели морщины да шрамы на гордом бородатом лице. Лихорадочный блеск во взгляде испугал Саймо.
- Куда ты пойдёшь? - проворчала Айнэ. - В задницу ты пойдёшь со своим геройством...
- Я пойду, - упёрто повторил Торкель. - Готовь сани смерти, старуха! Это будет славное дело!
Айнэ пожала плечами:
- А и лемпо12 с тобой. Ты и так почти мертвец, и, думается, в Туонеллу тебе спуститься будет куда проще, чем ей. Но здесь вы в Нижний мир не пройдёте, здесь могу спускаться только я. Поэтому завтра, нимало не мешкая, отправляйтесь к горе Виндевуори, к ущелью Пасть Випунена. Не заплутаете. Потом ты, Волчонок, сын Волка, спустишься туда, а ты, Саймо, станешь у входа. Я дам тебе вот этот клубок, руотси, а ты, девчушка, держи один конец нити. Эта нить будет вас связывать. Если Торкель выполнит, что должно, и не сможет выбраться сам, пусть подёргает посильнее, только не порви. Тогда, не выпуская нити, зови его во всё горло, чтобы мертвецы повылазили из могил и умоляли тебя замолкнуть. А ты не замолкай, пока Торкель не вернётся и не принесёт тебе истинное имя твоего любимого.
- Погоди, это не всё, - возразила ведьма, - Торкелю в Нижем мире потребуется дух-проводник, который отыщет Ильмаро. Поэтому ты, Мяуни, - обратилась Айнэ к рыжему коту, - завтра отправишься с ними. Потом расскажешь мне, как всё прошло.
- Ну вот, опять... - с недовольным видом заурчал кот и широко зевнул.
* * *
Вышли спозаранку. Айнэ хотела дать им сани, но Торкель решительно отказался: мол, жалко губить хорошую вещь в здешних заметах и буераках. На том и порешили. Саймо взяла было кота на руки, но Мяуни лишь фыркнул и зарылся в сугроб. Только рыжий хвост торчал над снегом, как знамя на корабле. Усатый разбойник прекрасно знал, куда идти.
Саймо и Айнэ обнялись на прощание. Обе чувствовали, что это их последняя встреча.
- Всех-то я вас порастеряла, - грустно улыбнулась ведьма, - некому будет больше слушать мои сказки и руны13. Ну да ладно, рыбка-щучка, ягодка лесная. Пусть улыбнётся тебе удача, пусть солнце нашего убогого Севера разгонит мглу на твоём пути. На-ка вот, это можжевеловая акавита. Для наружного употребления, так что этому дуралею не давай! Ну всё, иди, красавица...
Саймо поцеловала бабушку в сморщенную щёку...
...Уже за воротами Айнэ окликнула Торкеля:
- Эй-йя, руотси! Скажи, а чего ты вообще полез в это дело? Влюбился, никак?
- Поздно мне влюбляться, старуха! - засмеялся викинг. - Я просто всю жизнь хотел посмотреть Сторвег, а тут такой случай!
- А что такое "Сторвег"? - не поняла Саймо.
- "Большой путь", - пояснил Торкель, - мы так называем вашу страну. А вы как её называете?
- Калевала.
- Красиво звучит...
* * *
Путники не заметили, как в небе над лесом расправил крылья давешний огромный ворон. Вещая птица следовала точно за странниками от самого хутора Каукомьели, и даже острые глаза кота Мяуни не могли заметить чёрную тень.
6
Ущелье действительно походило на пасть, усеянную каменными клыками. Некогда здесь прилёг отдохнуть великан Випунен, а чародей и мудрец Вайнемёйнен залез ему через рот в желудок, чтобы найти там недостающую часть заклинания. С тех пор все нойды, колдуны и чародеи следовали его примеру14. Давно уже уснул каменным сном недобрый великан, однако спуск в Нижний мир через его пасть стал обязательным ритуалом посвящения учеников в шаманы.
- Ты уверен? - спросила Саймо. - Всё же это страна мёртвых...
- Да ерунда, - отмахнулся хвостом Мяуни, - я уже сто раз...
- Замолкни, морда котячья, - бросил резко Торкель, - а ты, Саймо, лучше вспомни, что говорила старая ведьма. С этого блохастого станется бросить меня там, а нюх у Волчонка уже не тот, что прежде. Так что ты в случае чего кричи, не стесняйся.
Саймо не сразу поняла второй смысл его слов. А потом было поздно: кот и Волчонок уже исчезли под толщей камня.