- Нетрудно сказать. То был великий шанахи... Самый удивительный из бродячих артистов Эйре... Рафтери был не просто скрипачом - он был волшебником скрипки. Ох!... - в его скрипке я слышал завывание волка, дыхание груди морей, шепот эльфов, скорбный вой баньши под ивами, жалобу бекаса на вересковой топи... Одиночество болот и красота небес, свист черного дрозда и песни соловья, легкая поступь тысяч и тысяч фей, топот их крошечных ножек в ночной пляске до самой зари...
Он был Творцом, и глиной его были души людские, из которых он мог лепить своей музыкой прекрасные миры, полные красок и подвигов... Деньги он презирал. Любовь! - только любовь была его богом, его церковью и сумой. Однажды любовь даже подняла его из могилы, и он сыграл последний концерт на свадьбе бедняков Динни и Мэри Макдермот...
Но однажды он предал любовь.
Зеленое и податливое, оно колыхалось и дрожало, урчало, мычало и рычало сернистым газом. Рафтери прыгал с кочки на кочку, безнадёжно измазав кожаные ботинки болотной грязью. Впрочем, не в его правилах было привередничать или чураться пыли дорог. Он был шанахи. Небо было его крышей, земля - постелью. И не его вина была в том...
В деревушке Муйл Бо, что к югу от руин легендарного Рат Круахан, была свадьба. Рафтери шел туда трактом, но какой-то пьяный егерь едва не раздавил его своей кобылой. Еще немного, и шанахи выронил бы футляр с драгоценной скрипкой. А грубиян не только не извинился - куда там! - обозвал Рафтери сидовой вошью и псом. Рафтери не обиделся - псов он любил. Да и к сидам относился вполне терпимо, ибо один раз его пригласили в Холмы на Самайн, и не сказать, чтобы ему там не понравилось. Но вот глаза егеря ему не понравились. То были глаза убийцы. Пустые, голодные глаза, какие были у треклятых локланнов, что приходил когда-то на драконьих ладьях...
Впрочем, даже локланны уважали певцов.
"Господь, Отец небесный! Святой Патрик и Дева Мария! Что же, мы стали хуже белоголовых убийц?" - сокрушался скрипач, но Патрик молчал, лишь бурчание зеленой утробы да звонкая ругань комаров были ему ответом.
Свадьба сорвалась. По чьей вине - Рафтери не спросил. Возможно, он помог бы, если б его попросили. Он мирил влюбленных, и говорили, что с тех пор они жили душа в душу. Но его никто не просил, а лезть самому в осиное гнездо... Кроме того, скрипач чувствовал, что мало от него будет толку. Все не шел из памяти тот егерь. Почему-то он расстроил Рафтери едва не до слёз. Такого с ним ещё не было. Что-то ворочалось в его душе. Что-то умирало, что-то рождалось. Страх. Бред. Ну и что, что дожил до первых седых волос? Кто властен над сердцем своим? Никто - ни юнец, ни старик...
По счастью, в Муйл Бо была таверна. А стало быть, и вересковое пиво.
Таверны одинаковы везде, но в Ирландии они особенные. Перед входом висит подкова. На счастье. В этот раз подкова не свалилась на Рафтери, хотя гвоздь, державший ее, проржавел, как душонки многих завсегдатаев таверн. "Это на счастье", - подумал скрипач, сел за столик и положил на колени футляр.
Получив пиво и оплатив его, шанахи ушел в созерцание таверны. Людей набилось, что лосося в сети. Дощатый пол так затоптали, что на этой грязи вполне можно было что-нибудь написать. Например: "саксы, убирайтесь домой!" Столы заляпаны пивом. И на стенах венки из клевера. "Это только у нас так бывает - клевер среди поганок, сид среди гоблинов, король среди пьяной солдатни", - подумал Рафтери, потягивая эль.
Шанахи закашлялся. Но вовсе не от пива. "Воистину, мир тесен..."
За стойкой сидел черновласый мужчина лет тридцати в легком зеленом плаще для охоты; рядом лежал небольшой лук, возможно тисовый, а может и ореховый; шанахи в луках не разбирался; а за поясом - охотничий нож. Нос, как у самого Кромахи, пьяные глаза цвета болота осенью и борода клином.
"Проклятый егерь, едва не задавивший меня".
- О, шанахи! - воскликнул егерь, - Какая удача, что я не втоптал тебя в пыль. Ты ведь сыграешь для меня?
- Ты что женишься? - парировал скрипач, уставившись в виски.
- Ну что тебе, в самом деле! Сыграй для нас, для всех! Чтоб весело было!
И на стол упала серебряная луна. Маленькая и звонкая.
"Зря. Охотник, зря ты так. Думаешь, все продается?.."
Рафтери отправил монету обратно, да так ловко, что она упала на дно его кружки.
"Сейчас будет драка!"
Егерь вытащил кинжал. Лениво и показушно.
"Я поклялся. Поклялся умирающему отцу, когда он передал мне Дар и Скрипку, лежа на полу такой вот таверны с ножом в печени. Поклялся, что никогда не предам любовь. Но это было давно. Тридцать зим назад. Когда мне было пятнадцать. Но во владениях Скатах нет времени; и память мертвых всегда свежа".
- Ладно. Уговорил, парень. Я сыграю вам, сыграю джигу.
"Прости, отец".
Шанахи встал из-за стола. Потом залез на него сверху. Достал скрипку из футляра, положил ее на плечо, и, пряча взгляд в грязи на полу, начал играть. Неуклюжие тела завертелись в джиге, натыкаясь друг на друга, опрокидывая стулья и столы.
Трактирщик ахнул: "Рафтери! Сам Рафтери!"
Но слова исчезли, разрезанные смычком. Две молоденькие служаночки завертелись подобно феям, случайно попавшим к фоморам, празднующим Самайн. Пьяные пляски в темноте.
"Прости отец".
Подкова грустно покачала стальной головой на ржавой шее и сорвалась. На счастье.
Рафтери поднял взгляд на толпу и нашел лицо егеря. Сверкнули клинки души. И охотник вздрогнул: перед ним, над ним, над ними всеми возвышался отнюдь не полунищий бродяга-шанахи. Нет! Это был Кухулин, мстящий за Фердиада; это был темный неукротимый дух, восставший из глубин Бездны Теней, от самого начала времен; это был обезумевший баньши в заляпанных грязью ботинках, поношенных брюках, некогда белой, а ныне серой рубахе, клетчатом жилете, клетчатом же плаще; из-под фиолетового берета струился огонь рыжих волос; такой же огонь окаймил его подбородок. Но ни одно пламя не могло сравниться с тем, что горело в глазах злого волшебника, безумного оборотня, проклятого пака... Пламя мести и ненависти пашило жаром из зеленых очей, от лица пересеченного трещинами, будто стена замка. Драконья улыбка исказила сухие губы.
И егерь понял, что не сможет остановиться.
Мелодия огненным хлыстом подгоняла толпу. Обжигала ступни, осушала глотки, выдавливала из легких воздух, как из волынки. Сковывала волю и вбивала ее в грязь кузнечным молотом. Бам-бам-бам. Джига кружила грязь огненным ураганом все быстрее и быстрее. Вот уже и храп коней короля Конала, летящих через всю Эйре; и лязг мечей о доспехи в битве уладов с конахтами в древнем Ульстере; и смертельное проклятие Кромахи; и хруст костей на зубах дракона... Охота на вепря, морская буря, рушащиеся горы, стонущий лес, охваченный пламенем, предсмертное ржание единорога...
И безмолвный смех Смерти.
"Прости, отец. Прости..."
Гордая и неумолимая Скатах шла в наступившем безмолвии, гладила лежащих танцоров, нанося белила на их лица и похищая останки дыхания. Длинная вереница теней тянулась в далекий Авалон.
"Доплясались", - подумал Рафтери, слезая со стола и пряча дрожащими руками убийцы скрипку и смычок в футляр. Затем, топча трупы, он подошел к стойке.
- Хозяин, прости, если сможешь.
Тот молча смотрел в упор, не замечая скрипача.
- Эй, почтеннейший!
"Почтеннейший", белый, словно морские барашки, прохрипел что-то и грохнулся на пол.
- Вот так дела-а-а! - протянул шанахи, - великий Рафтери заиграл до смерти две дюжины кобелей. И двух сучек. Эдак меня больше ни на одну свадьбу не пригласят, если узнают. А, ладно, все равно я в Шотландию собирался...
Рафтери поплотнее запахнулся в клетчатый плащ и вышел из таверны. Случайно пнул подкову. Наклонился, подобрал ее и закинул на крышу склепа. И, не оборачиваясь больше, направился к тракту.
Небо стало серым полем, по которому бегут темные лошадки. Их поступь отзывалась громом, а копытца высекали молнии. Одна из них ударила стальную подкову, и таверна вспыхнула, словно костер на Самайн. Погребальный костер.
Поэтому никто не узнал, что Рафтери предал любовь.