Аннотация: Про князя Святослава только ленивый не писал. Впрочем, героя этого рассказа могли звать как угодно - ведь во все времена были люди, которым тесно в пределах окоёма...
Коль скоро доведётся бывать вам в тех краях, где пенногривые кони Даны мчатся с шумом сквозь острые гранитные пороги, то знайте, что есть там большой остров. Будет удача сойти на него тому, кто устал в пути. Там, на скалах, живут белые соколы. В погожий день можно любоваться, как они охотятся и кричат в синей вышине. Но горе тому, кто полезет на утёсы, чтобы раздобыть птенца на продажу: сорвётся, не соберёт и костей. Ибо те соколы никому не служат, и невозможно их приручить. Иногда вольная птица становится духом достойного человека, следует за ним по всему миру незримо и неотступно, и тогда не надобно человеку ни оберега, ни заклятия, ни молитвы. Глаза человека и глаза сокола становятся едины, и неумолимая, страшная жажда ветра и простора ведёт скитальцев против бури.
Но нет погибели для такого сокола вернее, чем яд сердца людского...
1
Есть у меня для владычицы гостинец, который, пожалуй, не слишком её обрадует. Но будь что будет - я шёл сюда слишком долго.
- Погляди-ка, княгиня: это всё, что осталось.
Она протянула руки. Приняла череп бережно, будто младенца. Ты ведь уже держала его так, давным-давно, а кажется, только вчера. Как быстро он повзрослел, возмужал и... погиб. Ты смотришь на череп, измазанный глиной и питьём, осквернённый золотой отделкой и самоцветами, ты узнаёшь в изломе линий родные черты. Ты видишь лицо. Его лицо. Ты не плачешь. Твоё холодное лицо высечено из прибрежного, растрескавшегося гранита. Однако...
Я принёс матери череп её мёртвого сына. Никто не назвал бы Хёгни сына Хельги трусом, но я не отважусь посмотреть тебе в глаза, княгиня!
- Ветра говорили мне, а я не верила, - тихий голос, некогда властный, теперь как шорох сухих ковылей, - вороны говорили мне, а я не верила... да и людям не верила. Ты не слишком ли устал, добрый человек? - обратилась к путнику.
- Не слишком, хотя неблизок был мой путь. Я расскажу тебе всё, владычица. Я, Хёгни Хельгасон, был там, в час последней битвы Белого Сокола.
2
С самого детства он знал, что отец его был подло убит. На старого князя напали ночью, нарушив закон гостеприимства, биться в открытую побоялись. Легенды ходили о том, как мать за него отомстила: голуби возвращаются в родные края, неся под крыльями огонь, садятся на соломенные крыши, и вот уже город полыхает вовсю, а немного погодя ошалевших, перепуганных, жалких погорельцев избивают воины Свенельда. Для него долг - месть за господина. Теперь повсюду детушек малых пугают огнекрылыми голубями да секирами варягов.
Только было лихо, которого боялись в тех краях сильнее, чем гнева властителей Киева.
- Хазары! - и крик поднимался до неба, и горестный плач, и чёрный ужас, и ярый гнев; ибо казалось, что гибнет мир под копытами тысяч коней, а стрелы летят так густо, что не видно солнца; и - алеет прибой на берегах Даны-реки... Хазары, а с ними и печенеги, и торки, и гузы, и мадьяры, и другие народы Великой Степи. Все платили им дань. Кровавый степной орёл живьём сдирал кожу за неповиновение.
Все платили им дань - и потому Игорь Старый, сын Рюрика Сокола, принялся разорять край, куда пришёл как гость. Об этом княжич догадался сам, нетрудно было. Алчность, глупость, желание угодить далёкому степному хищнику - что толкнуло отца на дерзкий поступок? Не столь уж важно. Не оскорблённые данники убили Игоря сына Рюрика, нет.
Святослав князь всегда знал, что это сделали хазары. Вот кому он должен отомстить. Он понял это сердцем своим в те годы, когда иные мальчишки ещё в догонялки играют.
Впрочем, на свою первую битву княжич отправился, когда ему сравнялось четыре.
Он навсегда запомнил гром сражения, сверкание железа, гортанные кличи, вопли боли и храп лошадей. Алое знамя с белым соколом - точно над головой, как небо. Рука ребёнка тянется к птице - нет, не достать! А рядом совершается смертоубийство, копья, стрелы, мечи падают словно клювы, и красная грязь летит во все стороны. Свенельд улыбается, у седого волка сечи не хватает зубов, и маленький князь смеётся, глядя на него. Старый варяг подносит ко рту рог, конь бросается вскачь, ветер в лицо. Погоня! Всадники мчатся сквозь поле, сквозь травы, навстречу солнцу. Стая на охоте. Святослав никогда не забудет радость бешеной скачки, он всегда будет стремиться вперёд, за край неба, а этот пыльный, грязный, бренный мир будет лишь сдерживать его, точно в оковах.
Да, он потерялся. Лучшего приключения и не придумать! Дядя Свенельд рассердится, а уж как всыплет ему матушка - об этом даже думать страшно! Бедный, бедный дядя Свенельд. Но что поделать, вокруг столько любопытного, не сидеть же весь вечер на месте.
Мальчуган недалеко ушёл от лагеря, когда услышал из кустов ракиты жалобный писк. Солнце садилось, но было достаточно светло, чтобы отыскать в траве пушистый комок. Птенец вертел головой, хлопал глазами и отчаянно пищал. От голода? От страха? Как знать.
- Вот ты глупый курёнок! - Святослав взял птенца на ладони, взглядом пытаясь отыскать его родное гнездо. - Как тебя угораздило? Чего с тобой теперь делать? Да не пищи ты... ай! кусаешься как собака! Голодный? Идём, покормлю.
Княжич вернулся в лагерь, так и не найдя гнезда. Свенельд без лишних расспросов надрал ему ремнём задницу. Сын князя стерпел, не пикнул, как, случалось, терпели пытки его суровые варяжские предки. Пищал только незадачливый комочек пуха.
- А это что такое? - кивнул Свенельд на птенца.
- Не что, а кто! - морщась от боли, юный герой натягивал портки. - Я назвал его Вышеслав. Ему не повезло выпасть из гнезда. Теперь он этот... изгнанник.
Свенельд лишь презрительно хмыкнул, но Асмунд Аспаксон, о котором поговаривали, будто он колдун, подошёл ближе и взял птенца на руки.
- Чтоб меня жаба забодала, если это не добрый знак, - сощурился наставник, вглядываясь в чёрные глазёнки Вышеслава. - Соколёнок с Порогов! Да его можно продать на торгах дороже, чем твой волосатый зад, Свенельд ярл, вместе с мечём и сапогами!
Колдун перевёл взгляд на Святослава. У того остановилось сердце. Как так! Продать! Ну нет!
- Не на продажу товар! - тихо сказал князь. - Это мой друг, тогда уж и меня продавай!
Асмунд рассмеялся:
- Хорошо сказано, сын конунга! Ты прав: не на продажу. Белый сокол - знак твоего рода. Думается мне, боги избрали тебя для великого дела. Коль этот птенец переживёт ночь - вырастет у тебя сильный и зоркий помощник, твой дух-хранитель. Сам Даждьбог вручил тебе его... На-ка, возьми да покорми, а то он мне уже все руки обгадил!
Соколёнок пережил ночь. И следующую, и многие другие. А однажды, когда юноша Святослав спустил его с руки в первый полёт, то спросил птицу:
Был полдень, когда люди Кучум-бея пришли на погост за данью. Сухой раскалённый воздух сменился прохладным ветерком от озерца. Кони радостно заржали, чуя близкий водопой. Да и сами всадники заулыбались, представляя нехитрые радости привала.
Один лишь Кучум-бей не улыбался: ему эта дань была хуже, чем корове слепень. Он просто служил своему роду, как умел. Если бы не спутник из урусов, чьё имя Кучум так и не запомнил, было бы вовсе худо. А так - хоть толмач есть.
Тот ехал, скрывая лицо от палящего солнца под капюшоном бурнуса. Торговец, странник, наёмный воин, поэт, гадатель, толмач - всё смешалось в серых глазах с зеленоватым отливом. Даже годы его никто не мог угадать: то он казался юношей, то битым жизнью мужем, едва не старцем: уж больно хрипло порою звучал его смех. К нему привыкли.
- Вай! Иди сюда, урус-сарт! - позвал изумлённый Кучум, указывая на разложенные на полотне товары. - Ты умный человек, растолкуй, к чему это? Раньше нам платили дань зерном, скотом, серебром, бывало, мехами и янтарём, и рабами, но никогда - клинками! Что это значит?
Торговец вошёл под намет, откинул капюшон. Взял прямой меч, с плоским кружком внизу рукояти, проверил заточку. Под пыльно-рыжими усами возникла ухмылка:
- Это значит, о досточтимый Кучум-бей, что в следующем году вам незачем будет приезжать сюда за данью!
Досточтимый скривился, хотел ударить его плёткой по наглой роже. Но в руках уруса был меч. И - да, он умел им пользоваться!
- Мы привели хазарского лазутчика! - пленника со скрученными за спиною руками бросили к ногам князя. - Говорит, мол, тебя видеть хотел!
- Встань! - молодой голос, звонкий, как удар секиры. - Да развяжите его! Ну, кто таков?
- Меня зовут Хёгни, и говорят, будто бы я сын Хельги конунга, которого ещё называли Вещим Олегом. А коль скоро ты Свентислейф конунг, то у меня есть для тебя немало любопытного. Видишь ли - я последнее время много странствовал по Хазарии, торговал и бродяжничал, и забрался дальше, чем мой отец и твой отец во время их грозных походов.
Помолчал и добавил:
- Или можешь казнить меня на месте. Так даже проще.
- Ты, верно, устал с дороги, сын достойного отца, - почти без раздумий отвечал князь. - Отдыхай пока, а вечером потолкуем.
Святослав задумчиво слушал гостя, заложив светлый чуб за ухо. За вечер он узнал о хазарах больше, чем за всю жизнь. Хёгни вёл речь обстоятельно и неторопливо, так что у князя почти не возникало вопросов. Одна лишь досада: где же ты был раньше, странник?..
...Хазар. Тысяча. Никто не знает, откуда и когда пришли они на берега Хвалинского озера, кто их предки, как смогли они покорить степные орды хищников. Уж которое столетие подряд они держали в кулаке окрестные народы. И богатели, жирели, разбухали их торговые города Итиль и Семендер.
Хельги и Ингвар, Олег и Игорь, наставник и ученик, они некогда выступили против воли каганов, их ладьи и рати шли по Вольхе-реке, и не нашлось такой силы, что могла бы остановить занесённый боевой топор! Но всякий раз злато одолевало сталь, и владыкам Итиля удавалось откупиться. Ни разу, ни разу не была взята столица хазар! И тысячи коней вновь обрушивались на мир, подобно буйным волнам прибоя...
...Он не помнил, конечно же, Хельги конунга, которого поляне звали Олегом, а другие - Вольгастом. Но каждый малец с пелёнок слышал о нём. О сподвижнике самого Рюрика Белого Сокола, о чародее и провидце, о мудром и жестоком человеке со страшным ожогом на пол-лица. О том, кто заставил спесивых ромеев дрожать от страха, прибивая щит на ворота Миклагарда. О том, кто залил всю Великую Степь кровью хазар от одного края неба до другого. Каждый мечтал быть похожим на него.
А вот на Игоря Старого мало кто хотел бы походить. Сам Святослав - тоже, хотя было горько и обидно признаться себе в том. Тот не зовётся мужем, кто шагу не ступит без воспитателя! Даже супругу, красавицу Ольгу, ему подыскал Хельги. Завидовал ли он наставнику, иль сам разучился думать? Хазары откупились от него, греки же выстояли на поле брани, на сей раз ничего не заплатив. Да и гибель такую никто не назвал бы славной.
Однажды Святослав приехал на курган, где лежал Вещий со своим конём. Не было нужды юному князю вскрывать могилу, как то делали в северных странах, чтобы разжиться добром мертвеца. Он приехал поклониться останкам великого человека.
- И как же ты, такой мудрый, не смог предвидеть и отвратить своей гибели? - с горькой насмешкой вопрошал Святослав. - Неужто не знал, что змея свила гнездо в конском черепе? Немного стоит такая ворожба и россказни о вещей силе!
- Мне была ведома моя судьба, - раздался вдруг голос, - но избежать её не может никто. Только стремиться ей навстречу. Но ты прав, бросая мне упрёки, молодой конунг. Я прозевал хазарскую змею. Надо было раздавить, а я позарился на блеск огня прилива...
Святослав обернулся. Ветер бросил горсть пыли в лицо. Ни души вокруг, только травы.
Князь молча поклонился кургану...
... - не можешь быть сыном Хельги! Сколько ж тебе лет?
В ответ - смех:
- Мои лета ветра растрепали. Не желаешь - не верь. Но не важно, кто я и чей сын. Важно, что я знаю о твоих врагах больше прочих.
- Что ты хочешь за свою помощь?
Хёгни ухмыльнулся:
- Ты только двинь полки на хазар. Я возьму своё сам.
4
- Знаешь грамоту, Хёгни? Тогда пиши, нашими ризами, вашими рунами да ихними хазарейскими закарлючками: ИДУ НА ВЫ. Пусть готовятся, пусть соберутся все в одном месте. Чем гуще травушка, тем легче покос.
И вот - жены стоят на стенах Киева-града, провожают мужей, отцов, братьев, сыновей на смерть. Не голосят, не плачут, разве что украдкой. Княгиня Ольга - не плачет. Она обняла сына, благословила и перекрестила на счастье. Сам Святослав не верил в Белого бога, но верила матушка, отрекшись от родовых кумиров. Однако держалась пожилая княгиня, точно сама Мара Моревна, воинственная богиня древности: гордая, статная, огонь и лёд в глазах... Она счастлива за сына. За зверя на тропе великой охоты.
Она единственная верит, что стая вернётся с победой.
Она - да сокол, что кружит над войском.
Впереди - пыль столбом. Над головой - чужое, блеклое небо. Под ногами - грязно-жёлтое месиво, сухой кустарник, колючка. Солнце разливается над песчаными сопками. Утро. Не жарко.
Пока что - не жарко.
Но мы уже сомкнули ряды.
Мы - поляне, сиверяне, древляне, вятичи, радимичи, кривичи, дреговичи, словене, чудь, весь, меря, мурома, варяги и другие, кому поперёк горла клёкот ненасытного орла. Мы прошли полмира и несколько столетий, чтобы умереть сегодня за Белого Сокола.
- Там, впереди - хазары! - князь разъезжает перед войском, на плечах - багряный плащ, на котором не видно крови, блестит на солнце кольчуга, сверкает меч, ветер треплет длинный чуб на бритом черепе, усам не скрыть оскала, а взор - острей копья. - Они выродки, но они умеют драться. Вы видите, как их много? Сегодня великий день, братья! Сегодня мы порадуем наших предков обильной тризной! Выстоим или умрём - о нас будут петь песни, и многие из нас отобедают уже в Чертоге Павших. Но никто не покажет спины! Мёртвым - не стыдно! Вы со мной? Вы со мною, братья мои!? Вперёд!!!
Мы с тобою, князь.
Мы идём слитно, неудержимо, неотвратимо, точно огненная колесница Даждьбога. Свистят стрелы, мы падаем, поднимаем червлёные щиты, идём дальше. Хазары вопят и бросаются в ближний бой. Ну наконец-то! Четыре грозных вала поднялись на нас. Четыре конских лавы сдержали наши ряды, обливаясь кровью и потом: "Утро пёсьего лая", "День помощи", "Вечер потрясения", "Солнце Пророка". Мы разорвали четыре гибельных волны! На острие - воины Свенельда, варяги, люди с ледяными глазами и ледяными сердцами, со страшными секирами в руках, что разрубали пополам лошадиные черепа. Сам Свенельд - без кольчуги, из-под расколотого шлема - кровь, в руках - меч и топор. Он смеётся и урчит, как медведь, ему хорошо, воевода впал в священное безумие...
Да и Святослав ничем не лучше. В каждой руке по мечу, по плечи в чужой крови, красные полосы через всё лицо, капает изо рта, конь в мыле, иссечённая кольчуга висит клочьями. Тут же - алый стяг с белым соколом. Безумные глаза навыкате, тёмно-серые, как грозовое небо, совсем не такие, как у отца и деда: у тех была чистая вешняя лазурь. Из горла рвётся пронзительный клич. Вперёд! На смерть!
- На смерть!!!
Говорили, будто бы в тот день сам Перун Златоусый спустился с небес на землю, чтобы сражаться бок о бок с великим героем, и часто сверкала его пламенная секира. Как ещё объяснить, что бесчисленное войско кагана было рассеяно по равнине, будто стая куропаток? Славно погулял бог грозы и сражений, славную требу справили ему витязи Святослава Храброго.
Позади остались дымящиеся останки павших героев, а перед войском уже высились стены и башни Итиля. Город взяли в кольцо: мышь не проскочит. Вот открылись ворота, и к знамёнам княжьим двинулись всадники, окружившие тяжело груженный крытый воз. Святослав выехал навстречу:
- Стоять! Говори!
- Великий каган Иосиф просит своего брата из страны урусов об одолжении, - учтиво и довольно чисто заговорил упитанный лысый посланник, - увести войско и возобновить мир между нашими державами! Великий каган опечален гибелью многих знатных людей из наших обоих станов, но не держит на тебя зла. И коль скоро это может помочь...
Воз оказался набит золотом, серебром и драгоценностями. Все так и ахнули. Такой добычи давненько никто не мог упомнить!
- Это малая часть того, что причитается тебе, достославный урус-каган. Также причитаются кони, овцы, шелка, парфянская кожа, согдийские ковры, рабы и рабыни, и вечная дружба великого кагана Иосифа!
Святослав закрыл глаза. Мир замер. Сердце отсчитывало удары. Мерно посвистывал ветер. В тишине один раз крикнул сокол.
Какой же глупый человек этот "великий каган"! Видно, злато отупляет...
- Боревит! - тихо подозвал воеводу. - Твои всадники готовы? Можешь сейчас ударить на ворота, пока открыты? - и, открывая глаза, вскинул руку:
- Давай!
Конники рванулись к огромным створкам, завязался бой, дальше в проём двинулась пехота. Какой-то меткий лучник на стене взял на прицел князя, но в последний миг сокол Вышеслав ударил того когтями в лицо. Лысого посланника скрутили. Позже, на пылающих руинах Итиля, ему вливали расплавленное золото прямо в глотку.
- Я посол! Я неприкосновенное лицо! - причитал тот.
- Что, горяча кашка? - смеялись ратники. - Студи, дураче, под носом ветер есть!
- Тот, кто готов платить за свободу золотом, не стоит ни золота, ни свободы, - пояснил умирающему Асмунд, наставник Святослава. - За свободу платят только железом и кровью.
Над горами горячего чёрного праха, над багровыми реками огня, что текли ночными улицами Итиля, над растоптанной державой возвышался князь, точно идол божества. Да он и был в тот миг божеством. Среднего роста, вовсе не великан, он виделся вровень с горными вершинами. Бритый череп, бронзовый от загара, изукрашен сажей и засохшей брагой жизни. Губы изломаны в улыбке. В серых глазах - усталость и свобода. Тут он один. Даже верный Вышеслав оставил его, ибо ночь - не для соколов.
- Я так счастлив сегодня, - шепчет князь ночному небу, - что хочу умереть.
Горячую тьму вспорол истошный женский крик.
5
Кто она была, эта чернявая красотка Малха, косая на левый глаз? Я так и не узнал, да и мало кто теперь может сказать уверенно. Одни говорят - армянская рабыня, другие - арабская принцесса, одна из младших жён кагана Иосифа, третьи клянутся - дочь иудейского раввина, знатока чародейской науки. Чем приворожила она князя? Как заманила сокола в сети? Была ли то любовь, или жалость, или действительно - колдовство?
Я никогда не спрашивал о том Святослава. Не успел, а потом стало всё равно.
Он спас её от надругательства, снеся голову с плеч слишком пылкому любовнику. Он привёл её к себе в шатёр, нашёл для неё служанок и какие-то тряпки. Не тронул и пальцем. И пока мы шли обратно - сквозь разорванную, растерзанную Хазарию, с боями, осадами и захватом крепостей, с грабежами, пожарами и резнёй, - с этой Малхой обращались как с ромейской царевной, не меньше. Вечера князь проводил с ней в долгих разговорах, благо я худо-бедно обучил его хазарской речи. Впрочем, оказалось, Малха прекрасно понимает и наречие полян.
Мы вернулись с победой и большой добычей. Но Святослав говорил, что самая большая награда в этом походе - вот она, красота писанная. У князя была супруга и двое сыновей, маленькие Олег и Ярополк. Да и Ольга-княгиня прохладно отнеслась к сыновней забаве. Впрочем, князь не взял её в жёны, оставил служанкой, и все подумали, что этой Малхе и так оказана слишком большая честь.
Вскоре мы снова отправились в поход. Но Асмунда Аспаксона с нами не было. Вышла у него ссора с конунгом, и говорят, что сталось это так. Малха понесла от Святослава, об этом прознали все, кто мог, но долго не обсуждали. Эка невидаль, сделал рабыне ублюдка. Колдун же открыто пришёл к воспитаннику и сказал, обнажив меч:
- Позволь мне вскрыть ей чрево и выпотрошить оттуда мразь. Ибо мне ведомо, что из-за этого младенца изменится мир, и, клянусь, не в лучшую сторону!
- Ты выжил из ума на старости лет со своим колдовством! - в ярости вскричал князь. - Мне плевать, что ты там увидел в своей гадательной чарке! Ещё одно такое слово, и я сам тебя выпотрошу, не посмотрю, что ты меня воспитал!
- Отойди, юноша, - спокойно отвечал Асмунд, - и дай мне завершить дело.
- Вон отсюда, - рука не тронула оружия, но во взоре сошлись грозовые тучи, и Асмунд отшатнулся, и возгордился учеником, - и не приходи более, мне не надобна ни твоя служба, ни твоя дружба, ни твоя мудрость.
- Дам тебе последний совет. Коль скоро соколиное яйцо высиживает гадюка, вылупится может и чудище-василиск. Ты, впрочем, этого не увидишь.
Больше никто не видел Асмунда сына Аспака.
- Что хотел твой серый волхв? - Малха склонила голову, смоляные кудри рассыпались по обнажённым медным плечам, в чёрных очах - озорной огонёк.
- Он больше не придёт, - с тёплой улыбкой пообещал Святослав, обнимая любимую...
...хочу, чтобы ты знала: ты дала мне жизнь и огонь, что греет, но не обжигает. У меня ничего не было, кроме войны с хазарами, к которой я готовился с пелёнок, да чистого неба. Когда мы разрушили Итиль, мне стало пусто. Незачем жить. Ты понимаешь? Я никому о том не говорил. Даже матери. Кому какое дело до того, что на сердце у вождя? Раньше, глядя на солнце, я видел обагрённое кровью золото. Но... я не видел солнца, пока не увидел тебя.
Малха молча слушала. Гладила своего северного зверя, жалела его. И улыбалась. Всё же ей невероятно повезло - бежать из дворца именно в ту ночь. О, тогда её мир погиб в огне, её душила ненависть, дурманил страх, урусы носились подобно волкам, которым она желала погибели! Желала до сих пор. Когда вырастет её сын - он будет самым страшным волком.
И тогда тысячу лет обливаться слезами этой земле!
Любо было тешиться князю с Малушкой, да только не век же сиднем сидеть, так и вовсе обабиться недолго! Поднялись по весне ветры буйные, внуки Стрибожьи, затосковал князь по ратным подвигам. Поднял дружину славную, да и на Буг подался. Сыны подрастали, и старших взял с собою, к воинскому делу сызмалу приучать, а младшего, от Малхи-рабыни, прозванного Волчок, только мельком повидать успел. Что же - время ещё будет, нескоро ещё нарекут рабичича взрослым грозным именем - Володимер.
Долго ли, коротко ли шла война, а и воротился князь в стольный Киев-град. При нём был и ловчий его верный, Вышеслав Соколович. И случилось князю то увидать, что не дай бог и нам с вами...
- Нет! Нет! Я не... он сам! Силою взял меня! Славушко, да не виноватая я...
Князь не слушал. Верно говорят - сучка не захочет, кобель не вскочит. Тут или слепым надо быть, или дуралеем. Ладомир тысяцкий отделался исхлестанной конской плетью спиной да разорванным лицом. Недоумение в глазах: за что, князь? За рабыню?.. Сам не подумал освободить её, побоялся, так удобнее... да что думать, растоптать лживую гадину! Но того не ожидал он, что мальчонка лет трёх от роду, коего он застал младенцем, принялся колотить его кулачками, с воплем:
- Уйди, дядя! Уйди, злыдень! Не тронь маму! Не тронь батю!
Слишком долго не было тебя, Святослав Храбрый. Твой сын, твой Волчок, зовёт тебя дядей и злыднем, а любовника собственной матери - отцом. Ты тут чужой, ты тут лишний, уйди.
В гневе отец поднял руку на сына. Отродье! Ублюдок! Прав был старый колдун! Но - ладонь не опустилась, белый сокол ударил клювом, отбил удар. Не дал пролить кровь родича.
- Ты тоже поди прочь, - бросил Святослав ловчей птице. И вышел во внешнюю тьму.
6
Вскоре боги возжелали новой войны. Святослав собрал полки и двинул на Переяславец и Доростол. Сбежал из Киева. Душно, тошно было князю в столице. Всё лучше в чистом поле под широким небом, чем со змеями подколодными. А коли получится перенести столицу в тот же Доростол, то уж и возвращаться нужды не станет.
Ни с кем не простился, даже с матерью. Серая гибельная мгла застила ему очи, как туман над болотом. Не было с ним и сокола: дух-хранитель покинул скорого на гнев владыку, вернулся на скалы Даны-реки. А мы не могли его покинуть. Помню, как он осматривал ряды и говорил:
- Мертвецы... вы все уже мертвецы. И я мертвец. А мёртвым не стыдно...
...Перед глазами, в тумане, проплывали очертания людей и коней. Костяки. Все - ходячие костяки со ржавыми мечами, под истлевшими знамёнами, безглазые и безмолвные. Мёртвым ни к чему имена. Холодные кости не согреет сияние золотой славы. Каждый герой - одинок. И каждый герой - мертвец.
О той войне сказано много, и получше моего. Греки решили, что Доростол им тоже пригодится. Как-никак, торговое перекрестье. И сошлись рати, и пела тетива, и умирали юноши в грязи и дерьме. Князь повторил неудачу своего батюшки: Игорь Старый тоже немного добился в войне с ромеями. Сам Перун дал знак прекратить бой, когда послал сильный ливень на оба войска. И понял Святослав Храбрый, что этой войны ему нынче не выиграть. Да к тому же пришли вести, что на Киев идут печенеги. Словом, пришлось повернуть назад.
У каменных порогов Даны-реки он принял последний бой. Степняки напали из засады. Стрибог был в тот день на их стороне: больно метко ложились их стрелы. Но стрел не хватило на тех, кто пировал на руинах Итиля. Мы бились пешие против конных. Никто не показал спины. Никто не ушёл живым.
Святослав дрался до последнего мига. Весь красный, от чуба до пят, по мечу в каждой руке, он разил направо и налево, иссечённый саблями, пронзённый копьями, и пел древние боевые песни, которым обучили его Свенельд и Асмунд. А потом вдруг упал, обессилев, и прошептал:
- Какое высокое небо... Где ты, мой сокол? Дай мне крылья...
Солнце отражалось в незрячих глазах, и я понял, что мой господин умер. Что наконец-то он ушёл в вышину, в бескрайнюю синюю даль, в золочёные палаты, и ещё дальше и выше. Он не вспоминал ни родичей, ни друзей. Не звал матушку, не помнил сыновей, не шептал имя любимой изменницы. Видно, мы все стали ему обузой.
Я не мог отомстить за него. Но когда осмелевшие печенеги подошли к телу, дабы разжиться добычей, с неба прянула белая молния. То вернулся сокол, чтобы забрать князя в вечность. Гордая птица не подпускала врагов, неуязвимая для железа, калечила и убивала любого, кто делал шаг к останкам Святослава. Зачем он вернулся? Неужто простил обиду и невольный гнев? Хотел выплатить последний долг? А может, просто не мог оставить друга одного?
Что было дальше - не помню. Я не умер от раны, очнулся, увидел, что голову князя унесли. Добрался до поселений, пришёл в себя. Затем выследил печенегов. Их великий Куру-хан сделал из черепа Святослава кубок для хмельного. Конечно, такого издевательства я не стерпел. Теперь-то Куру-хану кубки без надобности.
Святослав не был ни человеком, ни божеством. Он был - Белый Сокол Гардарики, Страны Городов, как мы зовём эту землю. Я очень надеюсь, что его сын Волчок, став Володимером, будет достоин своего отца, которого величал злыднем.
7
Больше у меня не было слов для княгини Ольги, что пережила мужа и сына2. В полной тишине она поцеловала череп в белое темя. И сказала так:
- Я благодарна тебе, Хёгни Хельгасон, что ты отомстил за моего единственного сына. Не знаю, правда, как могу отблагодарить тебя. Проси чего пожелаешь.
- Мне больше нечего желать, госпожа. Не желаю видеть красное солнце, что взойдёт завтра над всей страной. Впрочем, мне бы хотелось, чтобы у сокола из гнезда вылетали соколята, а не нетопыри-кровососы. Только вот это им самим выбирать.
Сказав так, я повернулся и вышел прочь.
Княгиня Ольга заплакала.
Солнце садилось за поросшие дубом кручи. Багряное золото обливало Дану. На холме Щека было пусто, лишь ветерок гладил траву.
Сокол на руке странника беспокойно вертел головой. Ему не терпелось в путь. Человек подбросил руку, ловчая птица взмыла в вечернее небо, громко и радостно крича.
- Лети, белый сокол, - помахал ему странник. - Лети против ветра, всё дальше и выше.
![Hvitafalki []](/img/h/hagen_a/hvitafalki/belyj_sokol.jpg)