Аннотация: Немного о моей жизни. О зрении, школе, матери и учебе.
В свое время, я, как и все дети, пошла в среднюю общеобразовательную школу рядом с домом. Меня посадили за четвертую парту, дали в руки ручку и велели учиться.
Училась я ни шатко, ни валко четыре года (первый, второй, третий и пятый классы), пока не пришла первого сентября в шестой класс. А дальше я с изумлением обнаружила, что совершенно не вижу написанного на доске. Я и раньше как-то не особо отличалась зоркостью, но не на столько, чтобы это стало критичным. Я могла не разглядеть мелкие картинки в учебнике, которые показывала нам учительница издали, но ведь у меня тогда на парте лежал точно такой же учебник, и можно было посмотреть не в разворот, в который тыкала пальцем училка, а в свой экземпляр.
Ну вот, а сидела я, повторюсь, на четвертой парте.
- Бисеренко, ты чего постоянно к доске шастаешь? - задала мне вопрос математичка во время самостоятельной, когда я пятый раз подошла поближе, посмотреть, что же на доске написано.
- Не вижу я, Марьванна! - отозвалась я.
- Ну ты спиши на бумажку, что на доске, а потом решай, - милостиво разрешила мне училка.
Минут десять я пыталась перерисовать с доски буквы (шестой класс, мне одиннадцать!) и цифры, сделала пару описок, в результате на само решение оставалось минут пять... Да еще с неправильно записанным условием...
За самостоятельную я получила "два".
Это была одна из первых двоек в череде "лебединой стаи".
На следующую контрольную я сделала "умнее" - попыталась истребовать у соседа, чтобы он мне прочитал, что на доске. Но, увы, дети жесток - сосед меня обсмеял и послал по известному адресу - ему самому надо было решать примеры своего варианта.
- Бисеренко, прекрати крутиться! - сделала мне замечание Мария Ивановна, когда я пыталась узнать, что написано на доске, повернувшись к соседу сзади.
За эту контрольную я тоже получила "два".
Уроки русского языка были не лучше. Я искренне пыталась разглядеть, что написано на доске, но, в отличие от математички, которая разрешала встать и подойти к доске, училка русского языка подобной лояльностью не отличалась.
- Миша, что написано? - пихала я своего соседа, тыча ручкой вперед в пространство.
- Сова, отвали, достала, очки надень!
Меня в школе называли "Совой". Почему Сова? Очень просто. Меня зовут София. И уменьшительно-ласкательное от София отнюдь не Соня, а Софа. Причем веселая детская фантазия переделало СОфу в СофУ, затем в Диван, потом в Кресло, потом в Кровать, но остановилось на СовЕ. Итак, первые четыре года школьной жизни я пробыла Совой.
- Бисеренко! - Наталья Васильевна имела голос громкий и жутко противный. - Отстань от товарищей!
- Наталья Васильевна, а можно я к доске подойду?
- Зачем?!
- Я не вижу, что написано!
- Всем видно, одной Бисеренко не видно! Самая уникальная, что ли? А сидишь, между прочим, на четвертой парте!
Хотелось объяснить НВ, что там я сижу уже пятый год, ибо посадили меня на то место еще в первом классе, но жизнь научила, что спорить с русичкой себе дороже.
- Ты уже все написала?! - минут через пять НВ заметила, что я просто сижу.
А что писать, я тему нифига не вижу!
- Нет...
- Так пиши, что сидишь?
- Я не вижу тему с доски!
- Вон из класса!
Собираю вещи и зло выскакиваю из кабинета.
В конце первой четверти в школу вызвали маму.
О маме стоит рассказать особо. Мама моя была женщиной властной и считала, что я обязана воплотить в жизнь ее мечты. Любые расхождения с ее представлением, каким должен быть ребенок, решались просто - запретами, скандалами, ремнем и прочими "воспитательными мерами".
- Софа стала хуже учиться, - обратилась к ней наша классная, Марина Николаевна.
- Софа?! - мама повернулась ко мне, всем видом выражая недоумение. Недоумение это было наигранным, ибо по телефону Марина Николаевна еще вчера объяснила матери причину вызова.
- Эм... - говорить что-либо было бесполезно, потому что было бесполезно.
- Вот посмотрите, по математике выходит за четверть "три", из серии "три пишем, два в уме". Русский язык тоже там же. Литература... По литературе учительница жалуется, что Софа не читает книжки, которые задают...
- Софа?! - мама повторила вопрос точно с такой же интонацией. - Ты читаешь книжки?
- Да! - пытаюсь выкрутиться из ситуации. Детская интуиция подсказывает, что надо было бы их читать, поэтому врем, что да.
Ну а как читать? После некоторого времени чтения начинали болеть глаза, как будто я пытаюсь разглядеть что-то маленькое. Ну, я и не читала. К тому же они были скучные.
- Врешь ведь, - мама легко раскусывает мою хитрость. - Но мы дома поговорим.
- По биологии... вы знаете, Надежда Павловна, - классная достает тетрадь. - Вот надо было срисовать с плаката. Софа совершенно не старалась... это разве рисунок.
Классная протягивает матери мой "шедевр". Ну, как видели, так и рисовали. Вместо сердца - нечто красное и в стороны всякие трубки торчат. То, что это трубки, подсказали одноклассники. Ну и получился этакий монстр - красное пятно с додуманными элементами.
В общем, классная достала все, что смогла.
А дома были разборки. Отец, попыхивая трубкой (он всю жизнь курил), сидел на диване, мать пристроилась рядом, а меня поставили посередине комнаты, на ковер.
- Софа, ты специально решила не учиться? - мама изображала отчаянье.
- Да она хочет, как дворовая Машка, по мужикам уже, - с презрением куда-то в угол шипел отец.
- Нет, Сережа, ты чего? - мать театрально пихала отца в бок. - Она еще маленькая... Так скажи, Софа, почему ты не учишься, как нормальные дети?
- Мне к доске не разрешают подходить! - пыталась я оправдаться.
- А зачем тебе к доске, скажи на милость? - мать всплескивала руками. - Другие дети же не выходят!
- Я не вижу! - в отчаяньи выкрикнула я и замолчала, испугавшись собственной храбрости.
- Не видит она... - отец снова набил трубку. - "Сляпая", что ли, стала совсем?
- Ну...
- Софушка, лапушка, - голос матери стал слащавым и мерзким, - ты же видела в прошлом году?
- Видела.
- И в позапрошлом?
- Видела.
- А в этом ты, дрянь такая, вдруг перестала видеть?
- Ну...
- Ну давай, скажи, скажи - "Я, София Сергеевна Бисеренко, специально перестала видеть доску, чтобы у меня был предлог не учиться..."
- Я не специально!
- В общем так, Софа, - отец был строг. - У тебя есть еще четверть. Если будет хоть одна тройка...
Меня заперли в комнате, разрешая выходить только к обеду. Все осенние каникулы прошли в слезах и куче учебников.
Вторая четверть началась не лучше. Доску я по-прежнему не видела, и к тому же стала путать цифры и буквы в учебниках. Восемь я путала с тройкой, "т" и "г" почти не различались, "о" и "е" тоже иногда менялись местами. На физкультуре меня обсмеяли после очередных попыток закинуть мяч в корзину: "Сова, ты выше, выше кидай!" А я просто не видела, на каком расстоянии находится корзина, и со всей дури запулила несчастный мячик куда-то вверх и в сторону. Учитель выгнал меня взашей, подумав, что я издеваюсь.
После очередных "двоек" мать не обращалась ко мне иначе, чем "кобыла ленивая", а отец ехидно называл "курица сляпая", произнося на белорусский манер "я" вместо "е".
- Тебе паааалочку белую купить? - с издевкой спрашивал он, когда я наклонялась над книжкой, почти водя по ней носом. - Или очочки чеееерные?
Я отодвигалась на "положенные тридцать сантиметров", и буквы превращались в сплошные серые полоски. Отец благодушно кивал, а я, обмирая от страха, делала вид, что читаю, не забывая иногда переворачивать листы.
- Ну, а теперь пересказывай, что читала!
А как я расскажу?
Я полагала, что меня спасет появление в школе ежегодной медкомиссии. Нас взвесили, проверили дыхание, а под конец посадили на стульчик, смотреть в таблицу.
- Сонечка, читай, - обратилась ко мне докторша. - Над полоской строчку.
- Над какой полоской?
- Ну над полоской!
- Над какой полоской?
- Соня, не тупи. Читай над красной полоской!
Упорно не понимая, где может быть красная полоска на таблице, я молчала, пытаясь ее вычислить.
- Не видишь? Читай строчку выше.
Час от часу не легче!
- Да не вижу я, где на вашей дурацкой таблице красная полоска! - в истерике отшвырнула я белую фиговину, которой глаз прикрывают.
- Сонечка, Сонечка, - врачица запрыгала вокруг меня. - Ну, читай хоть какую-нибудь строчку!
- М, Н, К! - гордо прочитала я то, что вижу.
- Молодец, а третью?
- А третью я не вижу, - призналась я.
Докторша схватила мою карточку.
- Единица, единица, - прочитала она. - У тебя зрение "единица" в прошлом году было, а сейчас, ты хочешь сказать, ты видишь только две строчки?
- Ага, - согласилась я.
Врачица забегала, нацепила на меня железные очки, вставила какие-то стеклышки. - А сейчас?
Буквы на таблице разъехались, заплясали.
- А сейчас ни одной.
- А сейчас? - докторша поменяла стекла.
- И сейчас...
- Не смешно, девочка, - сделала она вывод, сменив стекла в пятый раз. - Не может зрение так упасть за год. Что твои родители говорят?
- Ничего не говорят.
- А учителя?
- Тоже ничего.
- Вот и не притворяйся. Записываю тебе "единицу" на оба глаза, придумай в следующий раз другой предлог освобождение получить.
Сделаю еще раз напоминание читателям. Девочке одиннадцать лет. Девочка никогда в жизни не сталкивалась с таким явлением, как "плохое зрение". Она не знает, что такое "единица", что такое "хорошо видеть", что такое "плохо видеть". Она знает лишь то, что вот это - не видно. А вот это - видно. Вот отсюда - видно, а отсюда - не видно. Вот так - вижу, а вот так - не вижу. Когда девочка читает, она не задумывается, что между буквами в книге и ее глазами едва ли десять сантиметров. Она лишь инстинктивно придвигает к себе книгу, пока буквы не станут четкими. Но она уже понимает, что в ситуациях, когда она видела раньше, сейчас она уже не видит. Потому что ей об этом стали говорить. Потому что она наблюдательна. Она соображает, что вот Маша к доске не идет приглядываться, хоть и сидит на шестой парте, а Софа - не видит с четвертой. Она соображает, что нужно книгу держать подальше от глаз, потому что отец насмехается. И она верит, верит тетеньке в белом халате, что у нее с глазами все хорошо.
Но с глазами было плохо. Учителя постоянно меня одергивали, чтобы я "не писала носом", грозились рассказать родителям. Спрашивали, что сказал окулист на комиссии. Я говорила "Единица!", не понимая, что это значит. Учителя кивали головой и продолжали дальше требовать "сесть ровно", отодвинуть книгу от глаз, прекратить "придуриваться"...
- Нет, вы посмотрите на Бисеренко! - во всю глотку орала русичка, потрясая моей тетрадью. - Она самая умная, линейки не для нее! Она решила писать наискосок!
Наталья Васильевна швырнула мне на парту изорванную тетрадь с бледными, едва различимыми полосками. Я честно пыталась писать по ним, но, видимо, успехов не добилась.
- Софа, что с тобой? - Марина Николаевна и завуч решили поговорить со мной серьезно. - Ты так хорошо училась, а вдруг стала совсем плохо заниматься. Учителя жалуются. Наталья Васильевна говорит, ты вообще чуть ли не поперек тетради пишешь.
- Там полоски плохо видно, - пыталась я оправдаться.
- Нормальные полоски, - проговорила завуч, вглядываясь в обрывки тетради. - Софа... Знаешь что. Я тебе выпишу бумажку, сходи к окулисту.
- У них медосмотр был недавно, - "классная" обратилась к завучу.
- И что сказали?
- "Единица" сказали, - пробурчала я.
- Тогда странно, - завуч задумалась. - Ты должна видеть доску, а Мария Ивановна говорит, ты постоянно к ней выходишь. Может, пересадить ее на первую парту?
На следующий день меня пересадили на первую парту. Отличница Света, которую в результате поменяли со мной местами, обозлилась.
- Сова совсем слепая стала, - хихикала она с подружками.
- Двоечница - да на первой парте? - тыкали меня ее подружки. - Мир сошел с ума!
Помогло, но ненадолго. Я наловчилась угадывать написанное на доске по движению рук учительницы, по шепотку соседей. Тетради старалась покупать с четкими линейками, темную пасту.
Четверть я закончила с тройками почти по всем предметам, что вызвало недовольство родителей.
- Троечница, может, тебя в интернат перевести, в котором соседская Катя учится? - высмеивали меня на "семейном совете" родители. - Они там в шестом классе учатся до тысячи считать, квадратики рисуют...
Соседская Катя училась во вспомогательной школе-интернате, сейчас такие школы называются "VIII вида".
- Не надо... - я чуть не плакала.
- Короче, мать. Эта симулянтка говорит, что не видит. Своди ее в МНТК "хирургия глаза", пусть проверит ее профессор самый лучший и пристыдит! Вот мы тебе хотели туфли новые купить, но не будем! Заплатим за обследование!
Мы с матерью поехали куда-то в другой конец города в "Микрохирургию глаза", лучший комплекс на Дальнем Востоке.
Меня принял мужчина с проседью, тогда казавшийся старым и важным. Он усадил меня в кресло, велел читать буквы. Я косилась на мать, которая встала в позу "партизана", чуя боком ее ехидное "давай, давай, читай!"
- Что сидишь, читай! - мое ожидание оправдалось: мать заговорила ехидным голосом - Буквы забыла?
- Ш, Б... - послушно начала я, - М, Н, К...
- Дальше! - мать рявкнула на меня.
Дальше я не видела, но читать надо было.
- Мэ, Вэ, Нэ, Рэ... - понесла я какую-то ахинею, лишь бы мать думала, что я читаю. Все равно она не видела, что я читаю - дверь была сбоку от таблицы, а мать стояла как раз рядом с дверью.
Но врача-то я не обманула.
- Так, девочка, стой. Давай снова строчку...
- Читай нормально! - мать подошла сзади, ухватила меня за плечо...
- Мамочка, выйдите вон, пожалуйста, - врач указал матери на дверь.
- Но это моя дочь! - возмутилась мать.
- А это мой пациент, - вежливо сказал окулист. - Вы что хотите, чтобы я ей зрение проверил, или вашу ругань слушал? Научитесь себя вести нормально, а потом заходите.
Мать хлопнула дверью, а я разревелась.
- Девочка, не плачь, - доктор вытер мне слезы салфеткой. - А то видеть еще хуже будешь. Ты давно плохо видишь?
- Не знаю, - я пожала плечами. - Доску не вижу...
- Так... давай я тебе сейчас буду линзы вставлять, а ты говори, лучше или хуже...
Мне одели "железные очки", вставили стеклышки...
- Хуже, - говорила я, когда исчезали даже видимые буквы.
- Лучше, - когда буквы становились четче.
- Давай закапаем... - врач капал мне в глаза какие-то капли, заводил в темную комнату и смотрел сквозь какие-то стекла.
Затем меня заставили смотреть сквозь какой-то аппарат...
Я не помню всех процедур, но в итоге врач позвал мать и выдал ей справку.
- Левый глаз десять процентов, правый двадцать. Улучшается только до тридцати процентов. Ваша девочка на плохое зрение давно жалуется?
Мать обомлела и схватила меня за волосы.
- Ты и врача обманула, а я за это заплатила?
Тут врач уже не выдержал. Он орал на мать так, что дрожали окна. Орал о том, что ее дочь слепнет, а она ей не верит. Что если бы они пришли в самом начале ухудшения зрения, то глаза можно было бы спасти. Что меня надо срочно класть в больницу, останавливать прогрессирующую близорукость... Что он многое видел, а таких дебильных мамаш - очень редко.
Меня положили в больницу. Сделали операцию, запретив нагружать глаза. Мне запретили читать, смотреть телевизор, находиться при ярком свете. И выдали направление в школу для слабовидящих.
В школе для слабовидящих я проучилась четыре года - седьмой, восьмой, девятый и десятый классы. Программа растянута - наш шестой класс соответствует седьмому в спецшколе, восьмой - обычному седьмому и так далее. То есть, десятый класс - это девятый в обычной школе, после него считается основное общее образование. А одиннадцатый и двенадцатый классы - это полное среднее.
Так как шестой класс я толком не училась - не считать же четверти с двойками и три месяца (третью четверть) в больнице за учебу, меня отправили в седьмой класс (с программой шестого обычного класса). И получилась я как бы второгодница по сути, но не второгодница по нумерации.
После десятого класса, когда мне было семнадцать, мы переехали во Владивосток, и я пошла в вечернюю школу рядом с домом, где проучилась три года - десятый, одиннадцатый и двенадцатый классы. Двухлетнее среднее образование растягивается в вечерней школе на три года, то есть класс за полтора года проходят. И я снова очутилась в десятом классе, но программа была уже на класс старше.
В общем, я училась в шестом и седьмом классе по одинаковой программе, но два десятых класса подряд - по совершенно разным.
И к двадцати годам кое-как осилила премудрость школьного курса.
К окончанию школы зрение упало еще сильнее. Врачи категорически запретили читать больше часа в день, а мне предстояла учеба в институте. Год я ходила на подготовительные курсы и параллельно изучала рельефно-точечный шрифт Брайля. Мать орала, что мне лишь бы выделываться, но я к тому времени уже знала, что такое - быть почти слепой. В школе меня научили, что жить можно и нужно в любом случае. Что плевать, "как принято у зрячих", надо приспосабливаться. Для зрячих есть стандартизированное "допустимое расстояние" до книги. Для меня есть мое индивидуальное расстояние - насколько я вижу, настолько и отодвигаю. Для зрячих есть "общие рекомендации" для чтения - столько-то часов. Для меня есть "индивидуальные рекомендации" - не больше часа в день.
Да, первое время надо мной смеялись, что, мол, зачем я тыкаю грифелем, если "прекрасно вижу" обычный шрифт. Только после чтения глазами я нередко мучаюсь головными болями, а рельефный конспект позволяет не отвлекаться на такую ерунду, как попытки вглядеться в мелкие значки в учебнике. Что я пишу по брайлю не потому, что не вижу совсем, а потому, что чтение глазами доставляет мне неудобства. Да, писать рельефно получается медленнее других. Да, конспекты имеют кошмарные размеры - буквы по брайлю больше сантиметра в высоту. Да, решать примеры очень неудобно - брайль такая штука, что либо читаешь, либо пишешь, делать это одновременно затруднительно. Да...
Но благодаря ему я сохранила остатки зрения. Благодаря ему я могу сейчас видеть экран монитора. Благодаря ему я могу смотреть фильмы. И благодаря ему мое зрение еще позволяет читать обычные буквы.