Вопреки распространенному в обществе мнению о не типичности и чернушности фильмов Валерии Гай Германики, могу сказать, что в них есть Бог... Он где-то за кадром. То есть это они - за кадром - все эти жестокие и одновременно беззащитные школьники-подростки... Но в них - зарыт Бог... Это по нему они так тоскуют, не осознавая глубинных корней своей тоски. Германика показывает тоску детей и подростков, людей вообще- по Богу. Не по слащавым вещам, которые у нас принято иногда называть духовностью, а - по Богу. Это, по-моему - главное в ней!
По большому счету - такому счету, который задает классическая литература - сочувствовать там нечему. Героев как героев, которые борются за что-то лучшее - там нет. Поступков - нет. На уровне поступков никому и ничему не сочувствуешь. Но в этих детях есть тоска по этому отсутствующему в них и окружающем мире - тоска по любви.
Я вот иногда включаю какой-нибудь российский чернушечный фильм и - тут же выключаю. Они показывают просто пустоту, безысходность - и все. А мы это и так знаем. Ничего нового - нам. А в фильме Германики есть эта отсутствующая в других чернушечных фильмах душа. Сама-то Германика изображает такой мир - с СОЧУВСТВИЕМ и теплотой. Это и чувствуется.
Эти девочки - героини фильма "Все умрут, а я останусь" на бессознательном уровне транслируют тоску по любви, транслируют то, как они одиноки и то, как вообще экзистенциально одинок человек в мире. Тема фильма - это экзистенциальное одиночество человека. Режиссер выходит за рамки социальных вопросов, он копает глубже - в экзистенциально-страшное нутро бытия.
Отчасти фильмы Германики берут еще и тем, что в них вливается струя молодежной альтернативной культуры, к которой принадлежит автор фильма. Герои фильма сами по себе к этой культуре не принадлежат, они даже бунтовать не умеют во имя чего-то. Но режиссер через свой авторский взгляд - взгляд изнутри, из гущи этих мальчиков и девочек (взгляд не сбоку и не сверу, а именно из гущи этого маленького народа, с которым она заодно, с которым связана почти кровными узами душевного родства и сочувствия) - транслирует эту живую струю, пробующую просочиться где-нибудь пониже застолбившего всем путь унылого однообразного потока.
А вот что пишут о Германике в Сети понимающие ее люди -
"Все умрут, а я останусь" - это вердикт ещё и современному искусству, погрязшему в жажде "красивости", оторвавшемуся от почвы, от реальности. "Реальность реальна" - сказал поэт, и единственный способ существования в ней - не укрываться от неё, не прятаться, не играть в ролевыеигры, просто принимать, и любить, и ненавидеть, и быть.
Яростные критики Германики, критики высокоучёные, с чинами и медалями, не знают того простого факта, что большую часть своего свободного времени эта двадцатипятилетняя выскочка тратит на изучение классической русской литературы, преимущественно Достоевского, как я подозреваю. Собственно говоря, Германика и есть Достоевский путинско-медведевской эпохи. Настоящий, не приглаженный, не литературно обработанный каким-нибудь Борисом Акуниным Достоевский, а Достоевский самый что ни на есть реальный, живой и трахающийся. Запретить показ"Школы", к чему призывали уже во вторник-среду коммунисты, - всё равно, что сжечь все издания "Преступления и наказания" за последние 150 лет.
Или вот ещё. Был такой замечательный русский роман - "Герой нашего времени", одна из частей которого начиналась с фразы "Людей слишком долго кормили сладкими пилюльками, теперь им нужны горькие лекарства".Помнится, Николай I прочитал роман и сказал: "Какая гадость этот ваш Печорин,нет в нём моральной ценности. Вот в Максиме Максимыче есть моральная ценность".
Я не понимаю, честное слово, просто не понимаю, как люди,учителя литературы, рассказывают детям про Раскольникова и Печорина, а потом видят то же самое, в той же стилистике, только про сегодняшний день, и переполняются возмущением: "Клевета! Чернуха!"
Очевидно, потому что русская классическая литература давно уже стала для этих людей уютным мирком, в котором легко и просто жить, не замечая Страны, нисколько с 1859-го года не изменившейся, несмотря на все публицистические пререкания и революции".
Давайте попробуем углубиться дальше в феномен фильмов Германики, точнее, скорее в феномен ее личности.
Давайте попробуем отделить Германику от героев ее фильмом. Хоть в обсуждении фильма "Все умрут, а я останусь" с А. Гордоном многие и говорили о том, что между героями и автором фильма нет никакого зазора и - стало быть - нет и авторской отстраненности, нет авторской позиции. А раз нет авторской позиции, то нет для зрителя - и ничего нового. Ничего, якобы, нового - только талантливо снятая с натуры картина.
И Германика, присутствовавшая при этом в зале, как будто бы не противоречила такой постановке вопроса. Ну, она на этом обсуждении никаким постановкам вопроса не противорчечила. Она видно с самого начала так и решила - молчать, не говоря ни да, ни нет.
Но на самом-то деле мне вот показалось, что зазор между режиссером и его героями - есть. Она масштабней их как личность. И она ставит перед собой и зрителем такие вопросы, о которых герои и не помышляют. Вот именно - что у этих малолетних героев, как и у большинства взрослых, такие вопросы с порождающих ими мироощущением проходят лишь фоном на фоне общей веселухи, которой они их забивают. Эта всеобщая веселуха - это такой пир во время чумы. В фильме "Сестры" - квартирная попойка - этакий пир во время чумы. Ненадолго вспомнили отчего ударились во все эти попойки-загулы, вспомнили, отчего так по-черному пируем - и тут же появилась насущнейшая необходимость поскорее все это - в виде вопросов к себе и жизни - последних экзистенциальных вопросов - забыть, залить, обезболить... И - жить дальше. Жить - не тужить. На энергии, не скованной никакими моральными нормами и обязательствами, ибо весомо и красноречиво послали всех на х...й. Все умрут, а я - останусь. Один. И веселюсь я - один. Как одинокий волк. Щедро расплескивая одному мне предназначенную энергию. Живую первобытную энергию бытия, которая так и хлещет - не отобранная никакими эгрегорами, ничья... Одинокие волки никому не служат - ни социуму, ни государству, ни даже - это самое потрясающее - по большому счету - себе. Все это бушует в них, волнуется - не загнанное в рамки, не рафинированное, не отглаженное. Эти дети - этим и живы. Они живее своих умерших родителей, которые постно-послушно служат невесть чему... И в этом - их сила. Их стартовая сила. В свободной циркуляции практически не сублимированной энергетики.
Но - что дальше?
Эта та точка бытия, в которой стоит Германика как художник. Я бы даже сказала - как экзистенциальный философ: "Что дальше?" Есть ли смысл отдавать эту живую энергию хоть чему-либо в этом мире? Эй, люди, отзовитесь и скажите - есть ли среди ваших дел такие дела, которые - не фигня, чтобы этим детям стоило отдавать за них все свое еще живое и первозданное?
Резкие переходы от депрессивности к безудержно-эпатажному веселью в случае самой Германики - это проявления этой могучей живой, не убитой (приглаженной, введенной в рамки, отграненной), бунтующей натуры человека как он есть. Который смотрит жизни прямо в лицо и не отворачивается от ее проклятых вопросов бытия.
Германика ведет свое происхождение от Ницше.
Но и это еще не все. Художников-ницшеанцев не так уж и мало. Зазор же между Германикой и ее малолетними героями - не только в разнице внешней масштабности личностей (интеллектуально-образовательного плана), но и в - это самое важное - в том внутреннем свете, который озаряет, просвечивает, пронизывает пространство ее фильмов. Этот внутренний свет - излучают не герои, сами по себе они не способные его излучать. Его излучает - автор. Автор - это любящий Бог. Да-да, Германика это такой Бог - любящий своих детей (своих героев, которых берет из жизни, среди которых живет и общается). Это тот самый Пеликан из стихотворения, которое она читает в одной из своих видеоработ - Пеликан, который способен разорвать себя, чтобы напоить птенцов собственной кровью. Пеликан, которому мало жизни такой как она есть и которому необходимо подлинное бытие. Ненасытимый Пеликан, который скорее погибнет, чем насытится чем-то тухлым и преходящим.
Вот только не обернулось бы это бедой - саморазрушением... По образному выражению Феофана Затворника, которого я позволю себе немного перефоазировать, дух человека так жаждет единого на потребу, что способен дойти до величайших крайностей, пока не подступится к самому главному и насущнейшему. Что мы и видим, собственно, в героях Достоевского. Поэтому - да хранит таких людей Бог. И пусть - не выдохнется, не выродится все это до позы, до игры в неформат. А то тенденция к этому имеется - судя по обилию скандалов и шумихи вокруг имени Валерии. Система имеет свойство всасывать в себя тех, кто рискует играть против нее - на ее территории. Опасная, почти заведомо проигрышная игра.