Зима в Австрии не бывает холодной и снежной. Лишь только в западных районах, в Альпах, в Тироле и южнее Зальцбурга выпадает обильный снег. В Вене и в Нижней Австрии зима мягкая, хотя и там хватает дождя и снега. В тот год зима пришла поздно и к концу января Вена наполнилась грязью и слякотью. Большого снега никто и не ожидал, его и не было, если не считать нескольких дней последней недели января. К середине месяца похолодало, но снега не было. Позже небо застелило свинцовыми тучами и повалил снег. Дунай замерз. К празднику Фашинга, который в Австрии празднуют не так разгульно, как в соседней Германии, на Рейне, погода ухудшилась. Тучи, идущие с Атлантики через всю Европу, лишь к концу января достигли столицы и свалили свой мокрый и холодный груз на город и облегчившись, двинулись дальше на Восток. Вена же, несмотря на непогоду, жила своей жизнью. Стоял январь 1913-го года. Театры ставили Моцарта, Вагнера и Верди. В филармонии шло пятнадцатое представление "Петрушки". Райнер Мария Рильке декламировал свои стихи со сцены Нового Театра. Доктор Пауль Камерер читал под эгидой общества "Урания" цикл лекции на тему "Общество и воспитание". А на Берггассе, в доме номер десять, многим еще неизвестный психиатр принимал пациентов. Было холодно, но сезон баллов начинался и народ не терял надежду,- веселился, как мог. Многие, кто мог себе этого позволить, избавляясь от венской суматохи, в конце недели уезжали из города.
В купе, у окна друг против друга сидели двое: мужчина средних лет с короткой бородкой и молодой парень с усами, который, видно, решив с пользой провести время путешествия, держал на коленях толстую раскрытую книгу. Бородатый скрестив руки на груди, полудремал. Они были в купе одни и друг-друга не знали. Вена скоро осталась позади. Поезд мчался на запад и выпыхнутые паровозом клубы дыма шарами рассеивались в морозном воздухе.
Скорый поезд Вена-Линц отправился с венского Вестбанхофа 31-го января ровно в семнадцать минут четвертого после полудня. Бородатому нравилась эта точность в немцах и австрийцах. Такое не часто встретишь в других странах. - Наверно, также точно и прибудем, - подумал он. Как бы ему в укор, лишь только они миновали Хютельдорф, поезд замедлил свой ход и вскоре остановился на чистом заснеженном поле. Бородатый рукавом протер запотевшее окно и всмотрелся. Вокруг ничего не было видно, кроме занесенного снегом поля. Крутяшийся за окном снежный вихрь закрывал обзор. Ветер злобно выл. Метель, - подумал он, - дорогу, видно, занесло. Ветер крутил снежинки, гнал их взад и вперед, швырял в окно.
Бородатый взглянул на парня напротив.
Тот, уткнувшись в книгу, оставлял впечатление, что вовсе не интересуется остановкой поезда. Бородатый поправил поднятый воротник пальто и прислонился к спинке сиденья. Потом закрыл глаза, поднял чуть выше подбородка черно-белое клетчатое кашне и ушел в воспоминания. - Снег и метель... Метель... Здесь тоже валит снег и свистит ветер. - Вспомнил пережитые метели, заносы, морозы. Там, где он бывал, - в Туруханске - лета нет. Там весь год - зима. - Так он это запомнил. - Лишь к середине июля становится чуть теплее. Потом сразу, в одничасье налетают и метель и снег. В последний раз уже в августе или в сентябре похолодало. Нет, холод там, пожалуй, не такой мерзкий, как здесь и мороз как-то суше. Там не так влажно. Здесь влажнее и пять ниже нуля чувствуются, как целых сорок там, у нас. У нас... у нас...
У нас вообще теплее, чем в этой паганой Европе...
Из воспоминаний его вывел голос спутника:
- Стоим. - Прозвучало, больше как утверждение, чем как вопрос.
Немецкий язык бородатый не знал. Нет, он разумеется его немного изучал, - смог бы с трудом объясниться, - но языком не владел и не все понимал. Особенно здесь, в Австрии пришлось ему туго. Здесь они совсем на другом языке говорят. А в училише он учил нечто другое. Вывески и надписи он еще разбирал, ну а речь разговорную, - почти нет. Он особенно готовился к этой поездке, в учебник заглянул, словарь освежил. Все равно, пришлось спасаться латынью, которую учил в семинарии. Латыни и древнегреческому почти во всех семинариях и гимназиях учат. И здесь, в Европе - тоже. Кто гимназию посещал, тот обязательно, хоть что-то знает. Вот-те и интернационал, интернационал образованных. Бедных детей в гимназию и семинарию не отдают. Бедные родители не посылают детей в...
Нет, почему же, иногда и дети бедных учатся...
Не дождавшись ответа, молодой опять сказал:
- Es sieht nach Schneesturm aus. - Буря мол.
Да, видно, что буря.
- Ja, Sturm. - Ответил бородатый на немецком же.
Шторм, наверно, так и будет, - штурм по немецки.
Видно, ему следовало по другому ответить: Молодой медленно поднял голову и посмотрел бородатому в лицо. - Неправильно сказал, - подумал тот. - Видно понял, что я иностранец.
Как бы отвечая ему, молодой спросил внятно:
- Ausländer?
- Ausländer. - Ответил бородатый.
Услышав ответ, собеседник опять уткнулся в свою книгу.
Высокий проводник беспардонно приоткрыл дверь и устало и монотонно повторил пассажирам уже не раз сказанное: -
- Задерживаемся из-за метели. Дорогу, наверно скоро расчистят.
Потом, также без эмоций закрыл дверь и удалился в темный коридор. Бородатый кивнул, хотя он понял не все сказанное, но догадался, о чем шла речь.
Молодой опять поднял голову.
- Простом часа три. - Он закрыл книгу и положил ее на сиденье рядом. Его спутник одним глазом, искоса посмотрел на книгу: Эрнст Хессе, стояло на обложке, "Немецкая политика."
Бородатый теперь внимательнее осмотрел соседа. - Интересный тип, - подумалось ему. Его спутнику было, от силы 23-24 года. У него было тонкое лицо и узкие, аскетические губы. Волосы были пробором разделены около левого виска и зачесаны на правую сторону. У него были густые черные усы и большие живые глаза. Выбрит он был чисто. Его коричневое облупленное кожанное пальто висело в углу на крючке. Маленький, также из коричневий кожы саквояж, лежал наверху на полке вместе с альбомом для рисования. Одет он был в коричневый пиджак, а белую строгую сорочку украшал коричневый бант-галстук, который в Австрии именуют еще и маршалом. Все на нем было чистое и сидело опрятно. Даже обувь, несмотря на непогоду, была на нем чистая. Он сел в поезд в Вене, также, как и бородатый и не обмолвился ни словом с контролером, зашедщим проверить билеты.
-Будем стоять часа три. - Повторил молодой. - Вы тоже в Линц направляетесь?
-Нет, в Санкт Полтен, - ответил бородатый.
-Да, это недалеко. - Сказал молодой и опять положив книгу на скрешенные ноги, раскрыл ее.
Бородатый откинулся на спинку сиденья. Он был лет на 10-11 старше своего спутника. Волосы у него были тоже темные и густые, но в отличие от молодого, у бородатого они были зачесаны назад. Усы и борода у него были негустые и покрывали нижную часть лица, густо испещренного следами перенесенной оспы. На нем было короткое черное пальто из драпа, а под черно-белым, в пепито кашне виден был также черный вязанный свитер. Галифе у него было заправлено в сапоги из тонкой кожи. Иногда он прятал подбородок в кашне, будто зяб.
В купе стало тихо. Слышен был лишь вой ветра. Он все еще заигрывал со снежинками, беспорядочно мотая их. Ни одна снежинка не похожа на другую. Каждая из них неповторима и имеет свою уникальную форму и структуру. Они рождаются там, наверху, в облаках. Потом спускаются к земле. Если их в пути застигает ветер, они не достигают земли, а бесцельно болтаются в холодном пространстве. Потом, когда ветер утихает, снежинки все равно падают на землю, независимо от того, из какого облака они начали свой путь, какой они были формы и сколько времени крутились по ветру. Они все равно растают на земле. - Прямо как люди, - подумалось бородатому. Он наклонился вперед и обратился к молодому:
-Поехали... скоро?
-Поезд капут! - Также на ломанном немецком ответил тот. - Когда снег, поезд капут!
-Часто?
-В плохую погоду часто.
Они улыбнулись друг другу. Бородатый почему-то почувствтвал симпатию к молодому. В его речи и манерах было что-то притягательное - знакомое. - Кажется век его знаю, - подумал бородатый.
-В этой стране раньше хоть погода была нормальной. - С улыбкой начал молодой. - Теперь и погода никуда не годится. Это все из-за правительства. Этот Вайскирхнер, вообше загубит Вену.
-Правительства... - Не понял бородатый. Растерялся. Через секунду уловил юмор собеседника, откинулся назад и засмеялся. Вспомнил, что товарищи ему рассказывали о новом бургомистре Вены, Ваискирхнере, бывшем министре.
-А у вас бывают такие бури? - Молодой, видно, решил побеседовать.
-У нас... У нас бури сильные. - Бородатый запнулся, подбирая слова, помогая себе руками и продолжая улыбаться: -У нас и правительство хуже.
Сказав это, он опять смутился. Не следовало бы так о правительстве. Этот парень... Хотя он и не похож на агента, но кто его знает, все может быть, охранка на все способна. Стал сожалеть, что таким образом раскрылся незнакомцу.
Теперь молодой прочистил рукавом окно. Уже почти ничего не было видно. Лишь снежинки, гонимые ветром и на миг прилипающие к окну, блестели серебристо в тусклом свете купе. Все остальное тонуло в темном мареве наступающего вечера. Молодой достал из внутреннего кармана пиджака карманные часы на цепочке, открыл крышку и посмотрел на циферблат. Потом закрыл крышку, хмыкнул, положив часы обратно, сел на свое место и опять взял в руки книгу.
Бородатый встал и приоткрыл дверь купе. Чуть дальше, в проходе стояло несколько человек, они курили. Проводника не было видно. Окна в проходе были такие же запотевшие, как в купе. Ничего интересного. Он закрыл дврь и вернулся на свое место. Включили ночное освещение. В тусклом свете расплывались контуры. Молодому, видно, надоело читать и он опять обратился к бородатому:
-Издалека едете?
-Я был в Вене. - Не понял вопроса бородатый.
-Нет, я о вашей родине спрашиваю. - Уточнил молодой свой вопрос.
-Ах, о родине... Я из России.- Понял он теперь.
-Ооо... - Растянул молодой многозначительно. - Никогда там не бывал. А следовало бы съездить разок. - Он сам удивился, зачем соврал. Он никогда не думал о поездке в Россию.
-В России снегов и метелей хватает. - Сказал бородатый. - Особенно в Сибири. Слыхали о Сибири?
-Да. Да, слыхал. Вы из Сибири, господин эээ... - Замешкался теперь молодой и посмотрел собеседнику в глаза.
-Иванов. - Протянул тот ему руку и повторил: - Иванов.
Молодой засомневался: видно ему назвали ненастоящее имя. - Этот или от кого-то прячется или имя у него длинное, - но он пожал протянутую руку, приподнялся и слегка поклонился, на старый манер.
-Грубер. Рольф Грубер из Германии. - Решил соврать теперь молодой.
-Ах, вы немец? - Удивленно сказал Иванов, тоже приподнялся и ответил коротким поклоном. Его желтые глаза блеснули в полутьме. За окном ожесточенно взвыла метель. Миллионы снежинок закрутились в вихре и рассеклись об окна стоящего на пустыре поезда.
-Да майнхерр, я - немец. - После короткой паузы добавил: - немецкий художник Рольф Грубер.
-Ars longa, vita brevis! - Иванов почему-то вспомнил латинскую пословицу: Искусство вечно, а жизнь коротка! Улыбнулся он собеседнику.
-Вот именно! Вот именно! - Поспешил ответить Грубер. - Хотя, в наше время жизнь художника гораздо труднее, чем в древнем Риме.
После этого он снова сел и прислонился к спинке сиденья. Бородатый еще раз посмотрел в окно. В темноте ничего не было видно, кроме крутящихся снежинок. Потом он тоже сел и углубился в свои мысли. - Вена ему не понравилась. Да, конечно, в центре города есть прекрасные здания, старые церкви, дворцы, рестораны, но все это ведь в руках маленькой кучки людей. Простой люд, рабочие, здесь также с трудом сводят концы с концами, как и в России. Хотя одно его удивило: уровень политической подготовки здешних товарищей был ощутимо выше, чем у людей, с которыми он имел дело на родине. Этого следовало ожидать. В центре Европы традиция классовой борьбы была сильнее, чем где-либо в другом месте. Наверно, это из-за высокого образовательного уровня. Из за образования... За этим его и позвали за границу. Льву и Николаю то что, им легко, они и языком владеют и со странами знакомы. Их отцы не сапожниками были. Буржуи раздутые! Коля рассказывал, что даже в университете когда-то учился. Трепачи! Набить бы им морду! - Думал бородатый полушутя. - Того югослава тоже бы с удовольствием удавил, тезку своего, с которым его вчера познакомили в Нейштадте.
Грубур достал с полки альбом для рисования.
-Желаете посмотреть? - Спросил он Иванова. Видимо хотел подтвердить, что на самом деле был художником.
Иванов кивнул и наклонился вперед. В тусклом свете плафона, закрепленного на потолке купе было трудно рассмотривать рисунки, но бородатый все равно взял их у Грубера. Всего было 10-12 листов.
-Это собор святого Штефана, это Альзерская церковь. - Начал обяснять молодой. -Вот это Бургтеатер, это церковь Рупрехта, это испанская конюшня.
Иванов медленно рассматривал рисунки. Они, в основном, были сделаны карандашом, хотя среди них было несколько акварелей и почти на всех были изображены здания. Рисунки были выполнены аккуратно, с фотографической точностью, в них почти не узнавался автор. Они были просто, как копии. На рисунках почти не было людей. Только здания. Молодой заметил, что левая рука Иванова плохо слушалась.
-Гут, зер гут. - Больше из вежливости сказал Иванов. Ему рисунки не понравились, хотя парень сам был ему почему-то симпатичен.
-Вена очень красива. Особенно весной. - Зажегся молодой. - Я, в основном, зарисовки зданий делаю. И почтовые открытки рисую, некоторые даже продаю.
-Это, например... Это императорский дворец, правда? - Повернул Иванов один из рисунков к собеседнику. На рисунке был изображен Бельведерский дворец.
-Красивый, да? - В ожидании согласия спросил Грубер.
-Красивый-то он красивый, но для одний семьи великоват. - Сказал Иванов с такой уверенностью, будто сам австрийский император ему по этому поводу недавно жаловался.
-Ну да, на одного великоват. - Согласился Грубер. - Народ-то аж в землянках живет, а у богатых дворцы. - Поддерживая беседу, продолжил он.
Иванов закончил просмотр. Он подал листы обратно Груберу и встал. В это время поезд двинулся. Иванов пошатнулся от толчка, но удержал равновесие, опираясь на подлокотник сиденья. Потом еще раз приоткрыл дверь купе и выглянул. В проходе все еще курили мужчины. С противоположного конца вагона шел проводник с завернутым желтым флажком в руке. Поезд постепенно прибавил ходу и загудел громче ветра.
-Поехали. Теперь Вам недолго. - Сказал молодой.
Иванов опять улыбнулся парню и сел на свое место. - Скоро уже. - Подумал он. -Наверно, товарищи узнали, что поезд опоздывает и подождут на вокзале. А если не подождут, продется там же и заночевать. - Он взглянул на свой чемодан на полке. - С таким грузом опасно всю ночь сидеть на вокзале. Что если жандармы или полицейские обыщут? Худо будет. Здесь тоже все с ума посходили. Опытные товарищи рассказывали ему, что раньше намного свободнее можно было ездить с нелегалкой. Это они в последнее время поприжали. Но вообще-то и Австрии и Германии должно быть все на руку, что России вовред.
-Вы, конечно правы: большинство трудящихся везде в нищете живет.- Возобновил прерванную беседу Иванов.
-Всю систему надо менять.- Решительно предложил молодой, вспоминая грязные кварталы Майдлинга. - Надо менять радикально, - малые реформы делу не помогут.
-Вы собираетесь систему менять? - Удивился резкости и откровенности Грубера Иванов. - А как?
-Все должны понять, что мы едины! - Вспыхнул Грубер. - Все: рабочие, крестяне, частники, каждый человек должен понять, что народ един. Лишь в единстве наша сила, только так можно преодолеть неравенство.
-Сомневаюсь, что это ваше предложение будет поддержано богатыми. - Иванов откинулся на спинку сиденья. - Проблема неравенства совсем в другом.
-Если вы имеете в виду социализм и социалистов, то это лишь идеология одурманивания людей. Это заговор. Вот смотрите, почти все главные социалисты - евреи.
На последнее Иванов не ответил. Он посмотрел сквозь окно, а про себя подумал: - На самом деле, прав же этот парень. И у нас, в Политбюро, всего два или три человека не евреи. И Маркс, тоже вроде евреем был. - Грубер молчал. Он, как и Иванов откинулся на спинку и смотрел в окно, в котором отражалось тускло освещенное купе. Отражение Иванова вместе с поездом бежало, мерцая и пританцовывая в снежинках. Выхряшийся снег, как волшебный экран изгибал и вертел его облик. Лишь отражение желтых проникающих глаз оставалось неподвижно и не шаталось в снежной тьме.
Иванов думал. - Такая наивность... Единство богатых и бедных... Такого не бывает... Особенно у нас. Хотя и здесь дела идут не лучше. Нет, Австрия никогда не станет "Швейцарией Востока." У австрийцев в Восточной Европе столько интересов, что их нейтралитет невозможен. Все смешалось. Дела идут плохо. А император их, с него, как с гуся вода, на Рождество с герцогом Сальватором гуляет в Шенбрюне. Консула в Митровице еще не назначили. Все напряжены, будто войну ждут. Большую войну. А Россия? Она тоже ведь ситуацию напрягает: Не соглашается с демобилизацией резервистов и точит зубы на Дарданеллы. Этот демагог в рясе, он вообще государя с ума сводит, - этого ему еще не хватало. - Перед глазами всплыло жирное, похотливое лицо Распутина. - Все они одним миром мазаны: И Гапон, и Распутин... Интересно, наверно, и я таким бы стал, выйди я священником. А мог бы стать священником... Вспомнилась мать. Бедная, как она хотела, чтобы я получил сан. Как она теперь, как живет? Последнее письмо от нее год назад получил, благодарила за посланные деньги. Бедная моя мать...
-Вы, наверно, домой в Германию возврашаетесь? - Спросил Иванов.
-Нет. Я в Линц. Точнее, недалеко от Линца, в гости к знакомым. - Ответил тот. -А вы?
-Я тоже в гости. - Смущенно потупился Иванов.
Со своей стороны Груберу тоже понравился иностранец. Несмотря не сложность общения, оставалось впечатление, что мог бы с этим человеком найти много общего, даже подружиться. Ну и что, что иностранец. Австрия так и кишит иностранцами. Вспомнил своих друзей: Чеха Августа Кубичека из Штумпфергассе, который лет пять назад часто посылал ему в посылке масло и сыр, Неймана и Альтенберга, евреев, торгующих антиквариатом, с которыми дружил. И своего врача вспомнил, тоже еврея из Линца. - Тоже ведь инородцы, но нормальные же люди. Хотя, по большому счету, иностранцы иногда мешают в некоторых вопросах. Вот избавилась бы Австрия от венгров, могла бы тогда объединиться с Германией. Все ровно, Австро-Венгерская империя разваливается. Венгерский премьер в начале января объявил реформу системы выборов. И на кой черт этим немцам нужны все Славяне, Цыгане, Мадьяры. Все они висят у немецкого народа на шее. Хотя бы Сербию взять: они хотят албанский вопрос с Австрией решить. Их посол, Иованович этот вопрос ставит резко. Или же дела в Хорватии. Румыны и Болгары все еще продолжают свой бессмысленный конфликт. И партия молодых турков войны жаждет. Нет, из этого ничего путного не выйдет. - Он возобновил прерванную беседу.
-После того, как Бисмарк уступил Австрию, каждый австриец и каждый немец мечтают о воссоединении.
-А с венграми то как? - С ехидством спросил Иванов.
-Венграм будет лучше, если они найдут самостоятельный путь. Немцы и без них будут неплохо жить.
Снаружи все еще свистел ветер. Снежинки, то и дело липли к окнам поезда. В уголках окон они слеплялись и образовывали форму бумеранга. Было темно. Молодой привстал, открыл свой, лежащий на полке саквояж, и достал оттуда два завернутых в бумагу бутерброда с сыром. Один он завернул обратно и положил рядом на сиденье. Второй осмотрел и, не предлагая собеседнику, стал есть. Завершив свою трапезу, он смахнул крошки, вытер губы платком и достал плоскую стеклянную фляжку из внутреннего кармана пиджака. Открутил крышку и заполнил ее до края. Он взглянул на спутника.
-Хотите попробовать Немецкий пшеничный шнапс. Согреетесь.
Иванов опять улыбнулся молодому. Пить не хотелось, но он не отказался. Здесь ему только пиво понравилось, даже название запомнил, Отакринг. Сам Франц Шумайер угощал в Вене.
-Только глоток, чтоб согреться.
Грубер выпил залпом, стряхнул крышку, наполнил ее опять до края и протянул Иванову. Иванов забрал у спутника крышку, подержал секунду перед лицом и тоже махом выпил. На сердце потеплело.
-Данке! - Сказал молодому.
-Бите, бите! - Грубер завинтил крышку на фляжке и решил продолжить разговор. -Вот, была бы у меня власть, я бы так все устроил, что у всех было бы достаточно еды и питья, одежды и обуви... И кроме того, всем талантливым людям дал бы свободу. - Сказал он мечтательно. Видно вспомнил, что уже два раза провалился на вступительных экзаменах в Академию художеств.
-А с буржуями то как? - Опять не без доли ехидства спросил Иванов.
-Запер бы я их в клетке и в зоопарке показывал, чтоб все видели, кто настоящие враги народа. - С мальчишеским озорством отпарировал Грубер.
-Это пустая мечта. - Серъезно воспринял шутку Иванов. - На сегодняшний день у буржуев вся власть в руках. Проблема именно во власти. Кто же власть уступит просто так? Кто позволит, чтоб такой человек, как вы или я пришел к власти? Другое дело, если рабочие сами возьмут власть в свои руки. Посмотрите, что пишут Отто Бауер или Карл Рэннер.
-Рабочие никогда не смогут сами управлять. - Теперь посерьезнел и Грубер. - Они же ничего делать не могут, кроме своей работы! У них мозгов на управление не хватит. Вы, вообще, знаете рабочих? Или вот рабочие на забастовке в Саарланде... Шахтеры, на прошлой неделе. Им же одно лишь интересно: Хлеба и зрелищ! - Последнее Грубер сказал пословицей, на латыни.
-У них образования не хватает, а в остальном, они такие же люди, как все, как мы с вами. Если они будут знать больше, то будут делать то, что надо.
-Ну, вы, оказывается мечтатель!
-Может я и мечтатель, но Вы тоже ведь об изменениях помышляете! - Громко засмеялся Иванов.
-Я не знаю, каких политических взглядов вы придерживаетесь, но тому, кто с рабочими хочет что-то сделать, требуется железная, даже стальная воля! У него должны быть стальные нервы! Иначе с ними ничего не сделаешь!
-Да, вероятно, Вы правы, стальные.... - Глухо отозвался Иванов.
Оба "мечтателя" замолчали и каждый из них углубился в свои воспоминания. Иванов в мыслях вернулся к статье, которую собирался опубликовать по возвращению на родину. Статья как раз касалась вопросов отношения классового и национального. - Наверно так и подпишу статью: Стальной человек. - Подумал он.
Грубер вспомнил Мюнхен. - Вот, где делается история! Здесь, в Австрии делать больше нечего, все глухо. Нет, надо мне срочно переехать в Мюнхен! - Подумал он и в мыслях же добавил: -Вот, исполнится в апреле двадцать четыре, тогда и перееду!
Потом продолжил свои мысли вслух:
-Хочу вернуться в Мюнхен. В Австрии уже ничего серъезного не происходит. Ни для художника, ни для молодого человека, интересующегося политикой.
-Я тоже скоро вернусь домой, на родину. Дел наверно накопилось, уйма. - Сказал Иванов о своем.
-Наверно жена и дети ждут не дождутся? - Спросил молодой.
-Три года назад супругу похоронил. Лишь сын остался маленький. - Холодно ответил бородатый.
-Ах, извините, я не знал. - Смутился Грубер.
-А, ничего... - Успокоил его Иванов.
Они еще минут десять сидели молча, думая каждый о своем. Потом поезд остановился на вокзале Санкт Полтена, где бородатого на перроне поджидало двое встречающих. Художник Грубер отправился дальше в Линц. Прощаясь, они, пожали друг другу руки, но несмотря на то, что понравились друг другу, эту встречу ни один из них не запомнил.
Буря стихла. Небо очистилось от туч и выглянула луна. Спутники разошлись. Оба продолжали свой путь. Эти пути должны были судьбоносным образом схлестнуться в грядущем. А тогда, в тот студенный январьский день 1913-го года, ни один и ни другой не подозревали, что главные метели еще впереди и что провидение именно в их руки положит судьбу двадцатого века.