Высота
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Исполинское инопланетное дерево, выросшее на Земле, становится мерилом высоты и низости для моих героев, мерилом любви и ненависти.
|
Весело болтая, они вышли из деревни и направились к реликтовой роще - гордости деревни, название которой, благодаря Дереву, прогремело на всю страну. Правда, большой пользы Кузяевке от известности не прибавилось. Нахлынули туристы и покупатели, стали расхватывать землю, быстро замусорили и заездили, размесили машинами девственные пространства. Правление поначалу артачилось, одновременно запуганное и заласканное спешно созданным Институтом Древоведения.
Но учёные, сами безденежные, не больно-то раскошеливались на благоустройство территории и организацию заповедника, и правление, хоть и со скрипом, но понемногу поддавалось пришлым купцам. То там, то сям начинали строиться новые, далеко не бедные хозяева, и сдерживало их только отсутствие хорошей дороги. Просёлок грешил такими ухабами и выбоинами, что ой-ёй-ёй! А проводить нормальное шоссе - так хозяев не находилось.
Итак, они вышли из Кузяевки...
Кто они? Двое мужчин и одна молодая женщина в белом льняном платье, с фотоаппаратом "Olimpus" на шее. Она то и дело отбегала в сторону, примеривалась, то заставляла мужчин позировать, то вдруг с восторгом обнаруживала более достойный вид.
- Лия, не переводи зря плёнку! Я тебе сказал! - уж который раз, улыбаясь, но не без досады, говорил ей черноволосый, высокий и худой. - Вот увидишь сама, снимки выйдут барахло. Отдай лучше мне!
- Ха-ха! Ты же подарил фотоаппарат? Подарил! Что хочу, то и снимаю! Я ж не виновата, что у тебя сегодня нет настроения снимать! Ты сам об этом заявил, забыл уже?
- Лиечка, сейчас мы завернём, и ты увидишь то самое Дерево! Приготовься!
- Ага! Вот я и хочу запечатлеть дорогу к тому самому Дереву - для Истории!! Стас, миленький, когда-нибудь эту дорогу заасфальтируют, проведут указатели, настроят убогих ларьков для ублажения жевательных инстинктов или, чего доброго, ещё более убогих аттракционов для увеселения, а в самой роще выстроят мемориал, на котором выбьют чьи-то убогие имена: "Это Дерево в таком-то убогом году покорили..." И всё изгадят! Давайте, пока не поздно, влезем на него все разом и заявим во весь голос, что мы обо всём этом думаем!
- Ну, ты и тараторка! Просто не переставая работаешь языком.
- Это от перевозбуждения и предвкушения! Кстати, мне Дьюк так ничего толком и не рассказал. Во-первых. Откуда вы взяли лестницу таких габаритов?
- Да нет, Лиечка, эта лестница уже давно висит, её учёные с вертолёта сбросили, когда вся эта шумиха началась, а она возьми и застрянь. Ну, они так её и бросили, на большее их не хватило. Говорят, где-то на её верхушке - датчики, импульсы идут - и ладно. Думаю, аппаратура уже давно устарела или развалилась, импульсы теперь птички ловят. А мы - мы только прищемили ей хвост, иначе бы она при ветре представляла прямую угрозу жизни. Нам тогда было по 15 лет, мы приехали домой на последние каникулы, и у Дьюкиной мамаши в доме остановился биолог. Тот ещё чувачок-чудачок! Дьюк его слушал, конечно, раскрыв пасть, а потом вбил себе в голову, что обязан покорить Дерево, как альпинист какой-нибудь Монблан.
- О да! Дьюк это любит! - перебила Лия. - Вы оба такие, вам всегда надо что-то покорять. Какие-то высоты. Жили бы себе спокойно.
- А как же! Обязательно покорять, - Стас шутливо сделал вид, что обхватил её за талию: - В первую очередь я покоряю хорошеньких девушек, а также прекрасных женщин, но у меня есть один зловещий недостаток!
- Какой же? - Лия округлила глаза. - Как у Синей Бороды? Ха-ха-ха!
- Почти. Или хуже. Я на всём, чего и кого касаюсь, ставлю метку из трёх букв. Хочешь знать, каких? - И Стас поводил длинным, изящным пальцем по её плечу, якобы выводя буквы.
- Фу, Стас, как неприлично! При хорошенькой женщине!
- Эти буквы... - Стас таинственно нахмурил густые и ершистые брови, - М. О. Ё. Понятно?
- Н-н-не совсем...
- М. О. Ё! - снова значительно произнёс Стас, - Я - собственник!
И Лия сконфуженно умолкла.
- И всё равно, - продолжила она упрямо. - Иногда лучше не покорять, а изучать. Вдруг Дереву больно?
- Этой деревяшке? - в свою очередь удивился Стас. - Как это по-женски сентиментально.
- Молчи, Киса, - снисходительно усмехнулся Михаил, за некоторую заносчивость и склонность к самолюбованию и барским замашкам получивший прозвище Дьюк. - Тебе этого не понять, что значит "покорять высоту". Ты у меня глупенькая и болтливая. Да тебе это и не надо. Ваше женское место - рядом с мужчиной. У тебя таковое место имеется, и, кстати, весьма подходящее. - Он похлопал себя по груди. - Ты тоже была моей высотой в положенное время. Но важнейшей всё-таки стало Дерево. После него я почувствовал, что всё в моих руках, что я всё могу. Стас, помнишь, как мы на рассвете сбежали, пробирались по оврагам - лишь бы никто не увидел. Когда мать с огорода прибежала, оказалось поздно - мы уже спустились. Матери тут же стало плохо, а я, едва держась на ногах, обнял её и стал успокаивать. Стас тоже молодцом держался.
- Да, я полчаса не мог на ноги встать - всё онемело, ни рук, ни тулова, ни головы не ощущал, все мысли ветром на Дереве выдуло. Представляешь? А всё равно Мишке не хотел уступать. Что ты хочешь - 15 лет, пацаны!
- Как же вы сумели? - с изумлением, восторгом и благоговейным ужасом пропищала Лия.
- Очень просто. Где по веткам, где клинья забивали, как альпинисты - кора что скала, руки обобьёшь, а древесина просто непрошибаемая. Потом долго пытались поймать конец лестницы - я чуть кувырком не полетел вниз, Мишка удержал. Честно говоря, страшно было - душа в пятки ушла, а отступать вроде как поздно, всё равно, что признаться себе, что ты импотент.
- Верёвки удлинили, морскими узлами завязали, зубами затягивали - чуть карзубыми не стали. И матом ругались как козлы - помогает, знаешь, в экстремальных условиях. Стас сначала отстал, потом догнал.
- Ага. Как сейчас помню - такое не забывается! - как в пальцы эти проклятые альп-шнуры врезались, и как ветрило задувал. Ощущеньице, скажу тебе! Чувствуешь себя насекомым, которое великан стряхнуть хочет. Сейчас, конечно, трудно вообразить тот же путь. Дерево-то подросло, ребята, подросло так, что мало не покажется. Увидишь во всей красе, уже сейчас - только завернём за холм. Вооон макушка в небо убегает...
- Ну да... - Лия перевела дух, её передёрнуло от ощущения огромной высоты. - Так больше никто и не пытался до макушки долезть?
- Пытались, да на середине возвращались. Кишка тонка. Порода бабья! - несколько кичливо и самоуверенно сказал Михаил.
- Почему же ты считаешь, что бабья порода такая, трусливая? - тихо возразила Лия. - Женщины очень на многое способны...
- Да, конечно, девочка, - Михаил довольно привлёк Лию к себе и покровительственно, уверенно, как собственник, поцеловал в щёку. - Ты у меня на многое способна, славная Киса. Да ты не на меня смотри, вот же оно!
Лия тихонько охнула. Если бы не холм, Дерево виделось бы издалека и очень чётко, и затмевало собою всю округу. Это было, несомненно, очень старое Дерево, самое старое Дерево во всей роще. Остальные деревья ему в подмётки не годились. С чем был связан его гигантизм, учёные до сих пор не смогли выяснить. Никаких объективных причин и предпосылок. Полагали, что семечко попало сюда издалека, возможно даже - с древним метеоритом, и несло в себе ген-мутант. Самые отъявленные романтики уверяли, что Дерево инопланетно.
В нижней части его ствола можно было вполне поместить небольшой особнячок, и ещё осталось бы место для бани и гаража. Прямой, точно стрела, ствол так стремительно уходил ввысь, приобретая форму конуса, словно Дерево превращалось в ракету и собиралось улететь. Оно растолкало соплеменников - окружающие деревья росли косо, будто отшатнулись от него в немом изумлении и испуге. Но Дерево оставалось безучастным к земным делам, к суете людей вокруг и мельтешению птиц, его не интересовало то, что ютилось внизу, его привлекала только высота! И потому оно резво продолжало расти - до десяти метров в год.
Дерево было смешно огорожено заборчиком с колючей проволокой, давно покорёженной, поваленной и прорезанной в нескольких местах, потому как Дерево её просто смахнуло, не заметив.
До Дерева оставалось не менее двух километров по прямой. Но люди застыли в оцепенении, задрав головы вверх, завороженные его величием, брутальной силой и сумрачной игрой гигантской листвы, которая была настолько тяжела, что ветер почти не колыхал её, а лишь высекал тонкий и немелодичный скрежет. Листья оказались овальными, серовато-блескучими, словно у серебристого тополя. Ствол был приятного оттенка, бежевато-серый и очень гладкий. Даже отсюда просматривались застарелые и свежие рубцы, шрамы и ссадины, оставленные учёными, туристами, скалолазами и просто местными и пришлыми хулиганами. Благодаря этим меткам казалось, что Дерево беспорядочно испещрено пиктограммами и иероглифами.
У всех троих одновременно перехватило дыхание. Дальний, наполовину лысый холм сбоку от Дерева казался не менее чем жалким прыщиком. Несколько студентов-биологов копошились у его подножия, подобно трудолюбивым муравьям, раскинув походную лабораторию. Чуть поодаль, на склоне, ядовитым оранжевым кубиком стояла их палатка.
Лия открыла рот. Даже парни притихли. Каждый подумал о том, каково это - покорить Дерево теперь, когда оно вымахало, не дожидаясь очередных покорителей и дразня их год от году.
- Не Дерево, а целая планета... - очнувшись первой, пробормотала Лия. Она вздохнула, зябко повела плечами.
- Мишка, нехило же оно выросло за двенадцать лет! Представь себе, если бы оно было таким вот тогда - ты полез бы? А? Глянь, глянь, лестница-то как подпрыгнула! Видишь - старую метку? Потом её периодически удлиняли - вон сколько узлов! Небось, пацаны её вместо тарзанки пользуют.
- А мне можно покачаться на тарзанке, а, Стасик-душка? - она подмигнула мужу. - Конечно же, с вашей мужской поддержкой и надёжной рукой! Бежим?
И она, сорвавшись с места, стремглав бросилась вперёд, вниз по пологому склону. Мужчинам не оставалось ничего другого, как ринуться следом за ней.
Скоро все, дружно запыхавшись, сбавили темп. Михаил отставал на несколько метров - пытался сохранить солидность.
- Да, жаль, что асфальтированной дороги до сих пор нет! - просипел Стас.
Дальше шли не спеша. По мере приближения ствол и крона раздавались вширь, вытесняя остальной лилипутский обзор, и зрелище вблизи оказалось не менее сюрреалистическим, чем издалека. Выяснилось, что Дерево произрастает из глубины довольно глубокой лощины, а первые горизонтальные суки простираются где-то на высоте метров десяти над уровнем края.
Замызганные тросы импровизированной лестницы свисали со второго или третьего сука, по счастью, не над обрывом, а над ровной утоптанной площадкой, а куда дальше уходила лестница - было не видать.
Стас схватил концы, расставив ноги пошире, чтобы удержать лестницу от чрезмерного раскачивания. Амплитуда тарзанки с петлёй и подобием сиденья на конце была слишком велика и опасна. Случалось, тут расшибались о ствол или срывались под откос.
Лия с опаской ухватилась за конец троса, Стас подсадил её и легонько раскачал, придерживая. Лия для приличия подрыгала в воздухе ногами и повизжала, чтобы мужчины утвердились во мнении о том, что все дамы - трусихи, и их нужно опекать и оберегать от излишних треволнений и опасностей. Затем показала язык биологам у оранжевой палатки, пожалев мимоходом, что её язык на таком расстоянии никто не увидит. Лестница крутилась, голова немного кружилась, Лия смеялась, крепко вцепившись в капрон.
- Скорее, Миша, фотографируй меня! Пока не свалилась! Исторический снимок!
Михаил сделал кадр, затем сменил Стаса и запечатлелся с женою сам - этого он никак не мог упустить.
- Какие мы исторические личности! Ой, Стас, я святотатствую, да?
- Есть малость. Здесь только по большим праздникам качаются. Так что гордись!
- Так. Я увлеклась удовольствиями телесными. А как же искусство? - Лия сползла с неудобного сиденья, врезавшегося в ягодицы, и Стас принял её в свои целомудренные - в присутствии законного мужа - объятия.
- То есть?
- Отсюда я не смогу сфотографировать крону. Так? Так. - Она окинула взглядом окрестности. - Большое видится на расстоянии. Значит, надо отойти подальше.
- Ты уже была подальше.
- Оттуда мне не понравилось. Оттуда надо рано утром, а то солнце лепит в объектив - не хочу со вспышкой! Крона получится чёрной, а солнце - как паук. Хочу наоборот!
Роща, постепенно превращаясь в заросли кустарника, резко спускалась в глубокую заросшую ложбину - бывший карьер по забору песка и глины. Противоположный склон ложбины походил на почти отвесную стену, и за зелёным бортом, в узкий просвет между отпрянувшими деревцами, угнетёнными гигантом, она видела лишь тусклую полоску - синеватые в летнем мареве дальние леса и луга. Можно было обежать почти всё Дерево кругом по самому краю карьера.
- Здорово! - задумчиво сказала Лия. - Сколько возможностей для съёмки! У меня крыша едет! Лучше всего - перебежать на ту сторону! Как бы попробовать панораму, а?
- Ну, здесь уж никуда не денешься! - Михаил, прищурившись, странно поглядел на Лию. - Будешь фотографировать от деревни к вечеру, когда солнце передвинется к Тарасовским лесам.
- Девочка, мы уже шесть километров отшагали! Может, довольно? Может, пора на пикник располагаться? Восполнить потерю энергии? - С высокого, крупного Стаса градом лился пот - ему досталось самое сложное: тащить на своих плечах довольно объёмистый рюкзак с пивом, бутербродами, шоколадом для Лии и небольшим надувным матрасом. - Нет, пешком больше - ни-ни. Мишка, седлаем моторы, и плевать на ихние правила Древогигиены. Биологи вон вертолётят, им можно. А простым труженикам, понимаешь ли, шиш. Я вам не пацан-физкультурник, а зрелый муж.
- Мальчики... то есть, мужчины, вы располагайтесь, располагайтесь, на девочек не обращайте внимания. Я быстренько, туда и обратно, - и она помахала им рукой. - Чао!
И Лия вприпрыжку направилась в обход Дерева.
- Ты куда, Киса? Туда нельзя! - с досадой бросил Михаил. - Не ходи туда, нельзя!
- Это ещё почему? - обернулась Лия.
- Я же тебе объяснял. Там другая деревня. Чужая. Там чужаки, Девочка, тебе туда нельзя, там могут быть пастухи!
- Что, коровы забодают? - ехидно осведомилась Лия. Михаил махнул на неё рукой: - Тебе не понять!
- Конечно, маленькая глупенькая девочка не догоняет! Сколько раз ни тверди "чужаки", "чужаки" - она не поймёт!- передразнила Лия.
- Иди. И возвращайся побыстрее! Только до низа, потом - назад! Поняла?
- Поняла! Но не поняла, почему... - Лия повернулась и пошла вперёд, быстрее и быстрее, пока муж не передумал.
- Возьми её за руку и приведи обратно! - Тихо, но внятно сказал Стас. Но Михаил только раздражённо пожал плечами: - Ладно, она новенькая, да и далеко не уйдёт, карабкаться тяжело, путь не для всех. И потом, моя Киса хорошо воспитана.
- Не скажи, она у тебя резвая. И упёртая. Гарантирую, до самого верха долезет...
Лия дошла до края карьера и прикинула расстояние. Пожалуй, она поторопилась с решением, в обход будет долго: кромка карьера оказалась слишком "петлявая". Что, если рискнуть напрямик - то есть, спуститься вниз, к подножию Дерева, и затем подняться? Решено! Ей некогда была размышлять, какой путь из двух удобней, за ней наблюдали её мужчины!
Путь вниз оказался корявым и неуступчивым. А главное - не протоптанным.
Цепляясь за мощные выпуклые корни, похожие на крепкие, загребущие руки, изо всех сил упёршиеся в землю, оскальзываясь и жалобно вздыхая, Лия упрямо спускалась на дно карьера. Там отдохнула, посидев на жёстком корне, пожаловалась самой себе на собственное ослиное упрямство, и обречённо глянула вверх, на противоположную стенку, которая теперь выглядела не весёленьким травяным склоном, а зловещей, неприступной преградой. Правда, на неё лазили довольно часто: наверх вела тропинка, а сам склон был похож на рукотворный: он взбирался вверх ровными уступами, почти - ступеньками.
Внизу, у самых августейших ног Дерева, в вечной тени журчал родник, забранный в короткую цементную трубу, и затем разливался шустрым ручьём, над которым роем вилась мошкара и противные, пронзительные комары, жирные и ленивые. Трава была сочной и мощной. У родника на плоском камне, словно специально притащенном сюда, торжественно стояла большая алюминиевая кружка, прикованная тонкой цепочкой к крюку, каким-то непостижимым образом вбитому в кору Дерева - видимо, он вбивался очень давно, когда Дерево было более податливым, не таким заматерелым: вон, как прут врос в плоть древесины, остался лишь маленький выступ. Лия подумала - и, погромыхав цепью, отведала стылой родниковой воды.
Здесь, в зелёном сумраке, вода казалась особенно ледяной и вкусной. Через пять минут ей надоело отгонять комаров, Лия вздохнула и обежала взглядом отвесную зелёную стену с вкраплениями камней и глинистыми лысинами.
Своё упрямство необходимо было оправдывать. Тем более что и в одну, и в другую сторону оказалось одинаково круто. Правда, она обещала вернуться снизу, но зачем тогда было слезать?
Кряхтя и уже жалея, что ввязалась в эту авантюру, Лия полезла вверх. На каждой "ступеньке" она оглядывалась на Дерево, корчила ему рожи и смотрела в объектив, но там, внизу, была такая темень, что становилось скучно. Она утешала себя, что с того края снимет не только Дерево, но и своих самоуверенных мужчин, у которых кишка оказалась тонка, чтобы пойти за ней и помочь взобраться. Они будут, наверное, как муравьи! Очень смешно. Небось, они уже выпили без неё всё пиво! На это они горазды!
Лия пыхтела и отдувалась, узкий шнурок от фотоаппарата врезался в шею, но азарт и энтузиазм гнали вперёд. Вот последняя ступенька, вернее, уступ - самый высокий и резкий - и можно будет передохнуть и победно оглядеться! И совсем не высоко, просто - круто. Лия повертела головой в поисках того, за что можно было бы ухватиться.
И только тогда обнаружила, что за ней уже давно наблюдает сверху, из зарослей кустарника, молодой человек. Он сидел неподвижно на пятках, был светловолос, в руках держал кнут. С одной стороны на траве лежала толстая книга, с другой сидел, тоже неподвижно и безмолвно, изнывая от безделья, флегматичный серый пёс. Наверное, это и был тот самый мифический пастух. Весьма симпатичный. Что ж, очень кстати!
- Помогли бы, что ли! - ворчливо сказала Лия. - А то - как сфотографирую!
Пёс тут же вскочил с готовностью, взлаивая и отчаянно виляя хвостом, словно просьба относилась к нему. И тогда парень улыбнулся и протянул руку. У него была крепкая широкая ладонь, и Лия ухватилась за неё обеими руками. Один мощный рывок - и она наверху. Пёс вдруг заворчал недовольно, явно ревнуя.
- Молчать, Цезарь! - тихо приказал парень, и собачье ворчание перешло в жалобное поскуливание. - Ах ты, притвора и сибарит!
- А вы отчаянная! - сказал он Лие. Лия приняла это за комплимент и безмятежно улыбнулась.
- Вы - пастух! - сказала она утвердительно, отряхивая от земли и травинок коленки и пачкая ладони.
- Верно, - парень задумчиво смотрел на Лию, и от этого взгляда ей стало как-то непонятно томительно. - Вообще-то я из Института Древоведения, пастухом становлюсь лишь на сезон, но думаю теперь продлить его на всю оставшуюся жизнь, - сказал он. - Ребята в палатке - мои друзья. Они у меня останавливаются летом, а палатка - это не палатка вовсе, а стационарный комплекс сейсмических и метеорологических приборов.
- Первый раз встречаю учёного, который по собственному хотению стал пастухом, - задумчиво сказала Лия. - И что же, у вас в деревне столько коров и коз, что требуется целая когорта махальщиков кнутами?
Парень засмеялся и глянул на неё с любопытством.
- Да хватает коров, хватает, - и он посторонился, освобождая ей своё место. Лия выглянула за полосу кустарника.
Перед ней расстилалась цветущая равнина, по которой рассеялось ленивое черно-белое стадо. Ветер волнами доносил тёплые запахи парного молока, смешанные с запахами навоза и цветущих трав. Вдалеке, по всему горизонту, тянулась в голубой дымке ускользающей цепочкой гряда невысоких сопок. И у неё на миг от этой голубизны защемило сердце.
- У нас красиво, верно? - сказал пастух. - А там - моё стадо.
- Очень красиво. Сказочно. А меня сюда почему-то не пускали. Почему? Правда, я всё равно здесь. Такую красоту нельзя скрывать.
- Давайте не будем об этом, - отозвался пастух. - Это давняя и сложная история. Вам незачем забивать голову предрассудками.
- Значит, причины есть?
- Есть, но вам нечего бояться. Коровы не забодают, и вообще, пастухи - народ миролюбивый... А вы - не здешняя. Скорее всего, городская, а здешних мест и преданий не знаете.
Он произнёс "пастух" как-то особенно, почти так же, как и Михаил, только у парня это прозвучало мягко, по-доброму, а у Михаила - презрительно и с отголосками страха. Да, именно страха, который он тщательно маскировал.
- Да, я из города, я не знаю здешних мест, мать моего мужа - тутошняя, а я всего лишь семь лет замужем, - раздражённо перебила Лия.
- Всего лишь? И муж до сих пор вас сюда не привозил - знакомить со свекровью? - искренне удивился парень.
- Представьте себе, привозил! Только нам некогда было разгуливать. Дом строили. А что, быть горожанкой - плохо?
- Наверное, нет. Я вот не прижился в городе. Здесь мои корни. К тому же, невозможно изучать природу, находясь вдали от неё. Верно?
- А что вы заканчивали? Сельскохозяйственный? - спросила Лия, переводя разговор, чтобы скрыть собственную бестактность.
- Нет. Я - школьный психолог, но неплохо знаю радиоэлектронику.
- Ого! Значит, совсем забросили специальность? И как же такого специалиста отпустили? - Лия с пытливым интересом и уважением посмотрела на пастуха, но смущающего сердце мужчины взгляда в упор не получилось. Её сердце всполошено забилось: в ответном взгляде пастуха было столько восхищения и робкой нежности, что Лия почувствовала с досадой, что готова покраснеть. И это не было неприятно.
- Переучился, - ответил он, помешкав.
- И теперь вы только пасёте коров и консультируете их, - сказала она, не сумев спрятать иронии.
- Не только. Ремонтирую лабораторную радиоаппаратуру, кое-что собираю для себя.
- Добровольно отказаться от города и возможностей неплохих заработков? В наше время - чудеса!
"Или безумие? Дьюк назвал бы его просто дураком".
- Для меня проблемы не стояло. В городе мне говорили, что я бросаю поэзию ради прозы - пасти коров. Дома говорят, что от городской загазованной прозы я вернулся к поэзии реала.
- Значит, вы сами ещё не решили, чего больше в вашей теперешней жизни - поэзии или прозы.
- Нет, - пастух усмехнулся. - Я отказался и от поэзии, и от прозы. Я просто живу. И счастлив этим простором, волей, близостью Дерева. А вот младшего братишку Кима настраивать против города не стану. Он - талантливый художник, ему необходимо для начала выйти на большую дорогу, нести, так сказать, зелёное знамя в народ. Нечего прирастать... - он сказал это с какой-то затаённой печалью, и Лия снова не поняла, убеждён ли он в сказанном или пытается себя убедить.
- Ага. Понятно. Вы - члены отечественного Гринписа. Что ж... - Лия повертела фотоаппарат, открыла крышку, посмотрела в объектив на Дерево.
- Ерунда какая-то, - пробормотала она с отчаянием. - Почему так некрасиво?
- Зачем вы хотите сфотографировать Дерево? А может быть, оно не желает фотографироваться?
- Мой муж с другом когда-то в юности забрались на самую макушку. Они говорят, что нынче никто не повторяет восхождения, - Лия сказала это с гордостью, будто хотела похвалиться. Но рядом с таинственным пастухом слова прозвучали жалко и отнюдь не победно.
- Ваш муж? И вы любите его за это?
- Мне не нравится наш разговор! - Лия резко вскинула голову. - Мне пора. Меня ждут. До свидания.
Она, помедлив, отвернулась и решительно раздвинула кусты, присела на корточки и начала осторожно сползать с первой ступеньки.
И в этот момент вокруг Дерева начало происходить что-то странное. Воздух сгустился, задрожал и наполнился тонким гулом, потом стал зыбок и текуч. Дерево затряслось мелкой дрожью, точно в лихорадке, и Лие показалось, что ей стало труднее дышать, а листья Дерева заблистали, забликовали столь остро, словно маленькие зеркала. И из каждого зеркала на неё с любопытством всматривалось удивительное существо, голубоватое, круглоглазое, летучее, вроде стрекозы, но непрерывно меняющее очертания прозрачных крыльев, будто оно летало внутри маленькой сферы.
Страх сжал сердце. У неё закружилась голова. Мир Дерева завертелся, перевернулся и поплыл, Лие показалось, что она опрокидывается в небо. Она зажмурилась, коротко охнула и почувствовала, что падает...
...Она никуда не упала. Она очнулась на той же самой ступеньке, в руках пастуха. Он держал её крепко и пристально, непереносимо пристально смотрел в самые глаза, словно внушая что-то. Где-то поодаль подвывал Цезарь.
- Что... что это было? - заплетающимся голосом пролепетала Лия.
- Древотрясение. Дерево так растёт, в воздух попадают его гормоны роста. Для людей, для новичков, это как галлюциногены. Вас мучили видения?
- Да... Нет. Не знаю...
- Это по первому разу. Привыкнете.
- Они... они там живут?
- Глазастые? А вы как думаете?
- У вас те же самые видения? Так не бывает...
- Не бывает, - согласился пастух.
- Это Дерево - инопланетно... - заворожено прошептала Лия, ещё не вполне пришедшая в себя. - Оно - Пришелец...
Ей показалось, что голубые глаза пастуха и глаза тех созданий, живущих в листьях, на какой-то миг стали идентичны.
- Мы все - Пришельцы, - тихо ответил пастух. - Кстати, мы с вами так и не познакомились. Моё имя - Виктор. А ваше?
- Лия.
Лия смущённо повела плечами, освобождаясь от непрошеных объятий, словно только сейчас их ощутила. Схватилась за фотоаппарат, точно за спасительную соломинку.
- Ну вот, солнце опять лепит в объектив. Придётся придти сюда ещё раз.
- Почему придётся? Вам ведь здесь понравилось? - его голос, полный умоляющей нежности, снова взволновал её. Лия, сама не желая того, прерывисто вздохнула.
- Лия, я люблю вас, - вдруг сказал Виктор. Лия пожала плечами - "вот прилипчивый!" - и заставила себя улыбнуться: - Слишком поспешно. Это лишнее. Мне пора.
- Останьтесь со мной навсегда, - настойчиво повторил пастух. - Или мне придётся уйти за вами, куда угодно, только не уходите. Не уходи...
- С какой стати?
- Так надо. Дерево вас выбрало.
- Не болтайте ерунды. Лучше помогите спуститься.
Виктор с готовностью и чрезвычайной лёгкостью и грацией спрыгнул вниз. Лия неуклюже сползла на следующую ступеньку, придерживая фотоаппарат, и вновь оказалась прямо в его ласковых, крепких руках. Она не успела ни отвернуться, ни понять, что происходит, как его лицо приблизилось вплотную, горячие губы прижались к её губам.
- Нет, нет, не надо, - зашептала она, слабо пытаясь освободиться.
- Я, конечно, сошёл с ума. Но я не смогу без тебя. И ты без меня... не сможешь, - говорил он, и его речь была похожа на горячечный бред. - Оно свело нас. Теперь мы вместе навсегда. Мы не имеем права разлучаться. Поверь. Это судьба.
Жаркая волна нежности на мгновение закружила её. Лия изо всех сил свела локти и оттолкнула пастуха.
- Лия, будь моей женой... перед лицом Дерева...
- Виктор, признайтесь, вы - сумасшедший? - потрясённо спросила Лия. Виктор улыбался, спокойно, безмятежно, чуть печально: - Наверное, да. Но это не помешает нам. Ведь нет? Ты меня полюбишь?
- Нет, нет... прощай... - слёзы внезапно едва не вскипели в уголках глаз. Она слишком сентиментальна. Надо бежать. Бежать!
Оскальзываясь и упираясь в склон локтями и коленями, Лия торопливо спускалась с удивительной высоты на самое дно старого карьера. Воспоминания о пережитых объятиях и бредовых признаниях почти сгладили чудное видение откровений Дерева, теперь мнилось, что глазастые привиделись ей в неком недавнем сне.
...Она подходила к ждущим её мужчинам, ничуть не чувствуя усталости. Подходила провинившаяся, притихшая и смятённая, с опущенной головой. Конечно, они успели выпить пиво, наговориться до отвращения о своём, мужском, и впасть в негодование и тревогу по причине её долгого отсутствия.
- Будешь "Фанту"? - спросил Стас, копаясь в рюкзаке и доставая початую бутылку.
- Спасибо, Стас, миленький. - Лия приняла бутылку и, не отрываясь, выпила до последней капли.
- Мы ходили к оврагу и тебе кричали. Не слышала?
- Нет, увы.
- Почему так долго, Киса? И платье изгваздала. Лазила в овраг? - в голосе Михаила прорывалось нетерпение, раздражение и досада.
- И лазила. Искала кадр.
- И нашла? Снизу оно, конечно, виднее, откуда ноги растут, - насмешливо сказал Стас, но его шутка в этот раз никого не насмешила и не покоробила.
- А вверх поднималась?
- Нет, - угрюмо ответила Лия. - Что я, дура, в гору лазить туда-обратно, туда-обратно?
- Ты никого не встретила? - продолжал допрос Михаил.
- А кого я могла встретить?
- Ну, биологи за водой спускались. Пастух...
- Пастух был далеко в поле.
- Далеко в поле? Значит, ты солгала. Зачем ты лжёшь? Ты поднималась наверх. Посмотри мне в глаза.
Лия подняла лицо и, сделав над собою мучительное усилие, встретилась глазами с напряжёнными и злыми щёлочками, в которые превратились глаза мужа.
- Вот. Я смотрю тебе в глаза, - проговорила она строго. - Даже если я кого и встретила, что за беда? Наверху - красота! Я в полном порядке, меня не изнасиловали и не сделали "кирдык". Можно подумать, у вас тут Сицилия с вендеттой. Чепуха. Все люди одинаковые. Зачем жизнь усложнять? Что за предрассудки такие, чтобы деревнями враждовать?
- Это что, тебя там научили так говорить? - у Михаила почему-то округлились глаза.
- Мишка, это мы сами виноваты. Ну, не отпускал бы...
- Нет, мальчики, не отпускать - это нечестно, по-тюремному. Я другое скажу. Вы толстозадые стали. Ну, растрясли бы жиры, прогулялись вместе.
- Нет, Лиечка, ты не права, - проговорил Стас. - Это слишком серьёзно. Ты не понимаешь, но это и к лучшему. Дьюк, не забивай ей голову. Идём домой. Я умираю с голоду. А ноги просто отваливаются.
"Где же была в моей жизни высота?" - думала Лия, уныло шагая между мужем и его закадычным другом. Она не участвовала в довольно вялом, усталом разговоре, да и болтал, в-основном, Стас, а язык у него, как известно, без костей, в подробности можно и не вникать. Михаил шёл угрюмый, отбуркивался нехотя - Стасу попробуй, не ответь, душу вытрясет.
"Так где же была моя высота? И была ли?"
Она легко училась и в школе, и в институте. Легко заводила знакомства, легко привязывалась к людям и легко расставалась. Даже её женское обаяние не стоило ей никаких усилий. Она его не замечала - то самое обаяние, на имитацию которого окружающие её женщины тратили столько времени, сил и косметики. Лие с одинаковой лёгкостью давались и танцы, и рисование гуашью и мелками, и сочинение эпиграмм на однокурсников. Но ничто не задевало её серьёзно. Мужское внимание рано избаловало её, и Михаилу пришлось "попотеть", преодолевая и каприз, и инерцию жизни, чтобы не то, чтобы завоевать, но убедить её в том, что он тот самый единственный и неповторимый, без которого жизнь не будет раем.
Но когда это произошло, и она полюбила его, Лия сходу с лёгкой душой отказалась от прежних привычек, прежних друзей и привычного комфортного быта под крылышком у отца и матери. А он, не спеша, обстоятельно, крепко привязывал её к себе, виток за витком, узелок за узелком, внушая иные, более приземлённые, материальные идеалы и представления взамен романтических и сентиментальных, приводя к осознанию приоритета его нужд и потребностей. Ну, так где же в её нынешней жизни главное? И ради чего она живёт?
Лия уже не так сильно хочет ребёнка, как в первые годы жизни с мужем. Она была молода и порывиста, а ему всё было некогда: то он учился в аспирантуре, то писал диссертацию и защищался - не потревожь, строго придерживайся распорядка и ни минутки на посторонние отвлечения от единого курса. Потом он пробивался на надёжное, хлебное место. И вся её любовь и привязанность, забота и нерастраченная нежность - всё поглощал он, большой, рассудительный, солидный и самодовольный ребёнок. Так минуло 7 лет, сгладилась и боль, и любовь, и прежние надежды.
Теперь у них было всё: машина, новый роскошный дом и квартира, возможность отдохнуть за границей (пока не реализованная), масса всевозможной домашней техники. Но не было детей. И она знала, что Михаил вполне может скоро сказать: "Ну, что же, Киса, машину мы завели - пора завести ребёнка!", и она спокойно, бестрепетно согласится: "Ребёнка - так ребёнка!"
Об этом же она думала ночью, без сна лёжа рядом с мужем и ощущая его тяжёлую руку на своей груди, его довольное, сытое дыхание у своей щеки.
А когда она всё же задремала часам к четырём утра, перед глазами поплыла бесконечная цветущая равнина с далёкими коровами, и сопки на горизонте, а по равнине там и сям росли гигантские деревья, похожие на баобабы, и гигантские птицы, вроде птеродактилей - инкарнация архангелов - трубили в блестящие медные трубы. А к утру в колёсике справно заведённого механизма что-то поломалось, повернулось не в ту сторону, забуксовало. И Дерево выросло ещё и ещё, и его жёсткая глянцевая листва запела победно, заплескалась об тревожное грозовое небо над головой, а ветви всё ускользали, ускользали от её тянущихся рук... Дерево, выросшее для Вечности. Что ему земные печали и радости? А вот пастух говорил - "оно нас свело". Что бы это могло означать?
Стать бы вровень с Деревом, примерить на себя его непомерное стремление ввысь, неуёмный полёт, пить и ласкать языком облака, говорить с высоко летящими птицами на их языке, чувствовать каждой клеточкой тела глубинную жизнь своей планеты...
Затрепетала летняя шторка, и солнечный зайчик нахально уселся на щёку, другой проскочил на нос, третий стал щекотать левый глаз. Лия вздрогнула, зажмурилась, хотела повернуться на бок, но Михаил проснулся тоже, и с первым же своим движением притянул жену к себе. И ощущение беспредельной лёгкости исчезло без следа.
Самый первый год совместное пробуждение сопровождалось возбуждением и страстью, затем - теплом и нежностью, а последние годы всё чаще преобладала усталость и скука. В дневных домашних хлопотах Лия их изгоняла, ночью они возвращались.
... - Ах, Лиечка, когда же вы нас порадуете маленьким киндером. Хоть бы повлияли на Михаила - что за семья без ребёнка... - так говорила, накрывая стол к завтраку мать Михаила, небольшая, кругленькая, вполне благодушная и недалёкая. "Без затей", - как говорил Стас.
Лия натянуто улыбалась: "Уж как будто своего Михаила не знает! Он обузы боится пуще огня! Зависело бы это от меня одной..."
- Конечно, тётя Фира! Я и влияла, только у Миши трудные времена были. Не до младенцев. Я ему помогала, как могла...
- Помогала - и ладно. А ребёночек бы рос себе. Редко сынуля к матери ездит, вот что, надоумить его некому, советов не слушает - мол, сам с усам. Был бы жив отец - живо мозги бы вправил. Где это видано - столько лет вместе жить, и без дитя! Вся деревня спрашивает - а что это, Фира, внучка-то не везут на свежий воздух, к бабке? Али болезни какие заели? Коль болезни есть, отвечаю, не про вашего ума дело. На то в городе доктора есть. Пока молодые и здоровые, рожать надо, одного за одним. Годы-то здоровье и силы уносят. А у вас в городе все хилые, серые ходят, точно зомби какие, а сверху болезни краской замазывают. Уж как дед радовался, что Мишенька женился, такую кралечку взял. Всё мечтал - теперь внучонок появится, и порезвится на воле, на свежем-то воздухе, на чистых ягодках. Вы с Мишенькой насчёт болезней-то обследовались? Лечились? Может, что с гормонами? - Тётя Фира поставила на стол горячий картофельный пирог с мясом, крынку с топлёным молоком, чашки, ложки и горшок с пшённой кашей - тоже из печи. Она вовсю старалась, откармливала молодых, словно это могло помочь родить "киндера".
- Да, обследовались, всё в полном порядке, - кивала Лия. - Здоровенькие мы. И гормоны в порядке.
- Ты уж уговори Мишу, и я приложу все старания... Будем вместе на мозги капать.
- Да, уговорю...
Лия кивала головой и соглашалась, но её улыбка становилась механической, словно кто-то старательно дёргал за рычажок. Она хорошо относилась к свекрови, но эти постоянные разговоры, сначала вызывавшие горечь и боль, теперь начали вызывать раздражение, а совместные трапезы стали мучительными процедурами.
"В голове все болезни!" - думала она со злостью. - "Мозги лечить нужно. Миша заважничал, людей любить перестал. Он младенца за крики удавит, тётя Фира! Он со мной живёт, потому что не возражаю ему и на рожон не лезу, самостоятельность не проявляю. Ему на мозги не накапаешь, не тот типаж!"
- Тётя Фира, вы не сможете ответить мне на один вопрос? - спросила Лия внезапно.
- А Мишенька не может?
- Может. Но не хочет.
- Ах, ну так значит - так оно и должно быть. ("Опять Мишенька - Соломон всезнающий, без него никуда!") А что за вопрос-то? Простой? ("Ага! Проснулось любопытство!")
- Простой вопрос. Почему нельзя за Дерево, на ту равнину, где коровы и пастухи?
В воздухе словно разорвалась бомба. Повисло зловещее молчание. Лия испугалась, что свекровь хватит удар - так она побледнела и растерялась.
- Так то ж... Нельзя, значит. На ножах наши деревни. Туда наши не ходят. А ихние - к нам не ходоки. Иначе - драка. Смертоубийство между нашими деревнями лежит. Издавна.
- Издавна? А что же не изживёте вражду, если столько времени прошло? Наверное, поколение давно сменилось. Старожилы его помнят?
- Старожилы-то помнят, только старожилов осталось - раз-два и обчёлся...
- Какие старожилы, тётя Фира? Пожалуйста, расскажите! Я бы с ними поговорила. Столько знаю вас - а самое интересное скрыто!
- Какие старожилы? Старик Федот - да он глухой почти, да Тимоха хромой, тот вечно пьяный - не больно то много с ними наговоришь! - и тётя Фира поникла, совсем убитая: она невольно предала сына, рассказывая то, о чём не рекомендовалось даже заводить разговор. Так что придётся ей о разговоре промолчать.
Весь день мысленные образы Лии ускользали от осознания, расплывались, не успев оформиться, стремились к инопланетному Дереву и его старожилам...
А на следующий день Михаил, повеселевший и притушивший подозрения, дал согласие на пикник у Дерева.
"Пикник на обочине"?, - крутилось в голове у Лии. - "Только бы не "Пикник на обочине"! Пусть будет просто "Пикник"?!
Стас загодя замариновал мясо для шашлыка, заложил в машину Михаила шампуры, мангал, коньяк, неизменную "Фанту", лаваш, овощи и фрукты. Фотоаппарат вновь уютно покачивался у Лии на боку, словно прирос, и она не желала с ним расставаться ни на миг.
Прекрасный джип цвета "металлик" легко тронулся с места. Стас что-то фальшиво мурлыкал себе под нос, пока Дьюк не включил радио.
- А Киса у нас что-то загрустила. Не грусти, Киса, всё хорошо будет. Тебя мать допекла, да? - Михаил обнял её за плечи, другой небрежно обнимая руль, и Лия вздрогнула. - Мать, конечно, мать, её слушать надо, а жить - своим умом. А Кисе уже и ребёночка захотелось, да? Куда ей. Киса у меня сама как ребёночек...
Машина съехала с более-менее ровного просёлка и запрыгала по полю. Михаил вёл медленно и осторожно - он обожал свою новенькую игрушку ничуть не меньше жены.
- А я бы не прочь ребёночка завести. Не знаю, чего вы тянете. Свободная жизнь - это хорошо, а ребёночек - здорово! Крепкий такой бутуз, сестра родила в январе - супер парень! Я его беру и подвешиваю к перекладине - представляешь, на одной руке держится! Вот это хватка! Так вот и за жизнь цепляться будет. А чего твой Серёга своих матери не привозит на лето? - вмешался Стас. - Посадил на самолёт - а тут ты их встретишь. И всем весело.
- Да у него с Риткой нелады, - отмахнулся Михаил. - Она ему истерики закатывает, никуда не пускает. Давно бы ушёл от этой дуры или завёл девочку для развлечения, если уж справиться слабо.
- У меня Белка тоже в маразм впадает временами. Я себе шапку недавно купил - каракулевую, помнишь? Так она обиделась - мол, деньги общие потратил не на то. А что же, лысым гулять в мороз? То ей мать какие-то дурацкие письма пишет - она потом от меня всё бутылку прятала, заначенную - раскопала ведь! Это когда ко мне Сашка после пивбара зашёл, бухой в попу!
- А ты её хоть раз осадил? Рявкни разок!
- Ты что, чтобы я когда-нибудь ей грубо сказал? С женщинами грубо нельзя, да, Лиечка? Это безнравственно. У нас всё по-хорошему - если гуляем, то тихо, чинно, каждый сам по себе. Так что, Лиечка, если Михаил забудется - зови меня. Прибегу. Только я опасный - помнишь про печать? И ещё, иногда по попе шлёпаю. Говорят, в семейной жизни помогает.
- Такой поп и шлёпнуть можно, - ухмыльнулся Михаил.
- А говоришь, что грубо нельзя, - укорила Лия. В весёлом разговоре напряжение медленно испарялось.
- А это не грубость. Это необходимое средство воспитания. Да еще обоюдно приятное. Когда любимый муж пятерню прикладывает, это должно вдохновлять не хуже поцелуя. У меня Белка сразу чует, что от неё требуется, и мы друг друга с полуслова понимаем. Кстати, на выработку рефлекса много времени потратил, зато теперь никаких претензий, полное согласие.
- Что вам женщина? Зверь какой, чтобы дрессировать? - возмутилась Лия. - Она, прежде всего, человек, и чувствует тоньше, и не обязана себя подминать под других. И потом, нельзя же всех под одну гребёнку. Есть великие женщины, до которых и мужикам далеко! Женщины, у которых не самые последние мужчины в ногах валялись.
- Ну, Киса, - Михаил ухмыльнулся. - Так уж и валялись! Значит, недалеко от бабы ушли. Нет такой Великой женщины, которую нельзя было бы завоевать вполне отработанными приёмами. Да если бы не было мужчин, то великим женщинам на этом свете было бы нечего делать.
- Как это нечего? Да мы бы и без вас прекрасно прожили, хвастунишка.
- Ну да, век тупых клонированных Новых Амазонок. И где тут высота?
- Высота, высота! Вся твоя высота - одно это Дерево!
- Так ты и его не покоришь, моя слабенькая Киса. Спорим?
- Думаешь, не покорю?
- Конечно, нет. А что, хочешь попробовать? Сделать сногсшибательный кадр!
Глумливые нотки в голосе Михаила последнее время раздражали её всё сильнее. Михаил больше не скрывал своих "воспитательных" методов, уверенный в себе на все сто. Вот и теперь он разоткровенничался, убежденный в поддержке Стаса-собственника.
- Ты прав, не покорю. А разве это единственная высота - нагрузить руки-ноги, карабкаясь на вертикаль? У каждого человека высота своя, и не каждому дано заранее узнать о том. Моя, стало быть, впереди.
- Слыхал, Дьюк? А ты всё женщин воспитываешь. Оказывается, это женщины воспитывают мужчин. Браво, девочка!
- Киса, это тебе так кажется. А женщины без воспитания не обойдутся. Дурочка, вам же лучше живётся от этого. Вы же по природе капризны, ленивы, глуповаты, упрямы, от маминой юбки оторвётесь - ничего не умеете, а с гонором. Вас мать балует, сказки рассказывает вместо того, чтобы научить, как правильно гладить. Внушает какие-то маразматические представления, а вы ждёте, что муж в постель завтрак понесёт, препираетесь с ним, выставляете несуразные требования. Нет уж. Раз замуж вышла - всё, муж для тебя и Бог, и царь, и герой. А к матери - не чаще чем раз в месяц, и то на часок, и о семейных делах ни гу-гу: всё отлично - и точка. Если мужчина по себе жену воспитает - семья счастливая, и никакая тёща не развалит.
- Уж не тебе об этом говорить, - тихо сказала Лия. Лицо её медленно угасало. - Кажется, моя мама не давала повода к этой проповеди.
- Ну конечно, твоя мама ангел. Стоп, ребята, приехали. Вот как удобно на джипе: раз - и на месте. Вылезай.
В полном молчании все вылезли из машины. Даже Стас притих и задумался. Только Михаил суетился и разговаривал подчёркнуто весёлым голосом. Дерево высилась неподалёку неприступной громадой, настороженное и вопрошающее.
- Ну что, ребята, располагаемся? Где тут у нас мангал? Киса, ты не стой, не стой, работай! Расстилай коврик, доставай припасы. Ты чего истуканом встала? Что смотришь букой?
- Стало быть, ты меня под себя воспитывал?
Лия стояла против него бледная, стиснув зубы и наклонив голову, словно боксёр на ринге.
Михаил попробовал засмеяться: - Не надо так напрягаться. Мы шутим.
- Вы шутите?
- Конечно, а ты не поняла? Вы, женщины, натуры тонкие и чуткие, требуете особого подхода. Вы такие же люди, и я ценю в тебе человека, но женщину всё-таки больше. Имей в виду, Киса, так все мужчины рассуждают. Верно, Стас?
- Верно, мы шутим, - каким-то деревянным голосом подтвердил Стас, чуя неладное. - Но ты, Мишка, слишком крут, нельзя так...
- Все мужчины... - повторила Лия. - Раньше ты так не говорил. А я-то думала... Значит, у меня в жизни нет и не может быть высоты? Значит, ты, мой любезный муженёк, моя единственная стоящая высота, и я должна тебя покорять и тебе поклоняться, как этому Дереву? Делать стойку, как собака в ожидании приказов и подачек? Ответь? - по её щекам вдруг поползли щекотные, едкие капли.
- Если ты ждёшь окончательного ответа от меня, Киса, кроме шуток, то я отвечу: да, - глаза Михаила сузились и стали жёсткими. Он заговорил спокойно и размеренно, но к концу тирады голос повысился, и тихая ярость едва не перешла в фальцет: - Какая тебе нужна высота? Чего тебе не хватает? Может, мне Кису подменили, а? Ты же всегда со мною соглашалась, Киса, что же теперь произошло, признавайся? Кто тебе внушил, что ты должна лезть на Дерево? Кто напел, что тебе живётся плохо и ты на что-то особенное способна? Пастух? Они на это мастаки. А ты развесила уши. Значит, плохо я тебя воспитывал. За одно это я ему зубы выбью и кишки выпущу.
Он подошёл к ней вплотную и встряхнул, точно желая вытрясти скверну и смуту. Лия вырвалась и отбежала. Её глаза сверкали гневно и вызывающе.
- Врёшь, не запугаешь! Я способна на всё. И ребёнка воспитать, и художником могла бы стать. Ты меня не допускал до высоты, осаживал вниз, на паркет, покрытый коврами, в плюшевый ад?. Ради любви я была способна пойти на любую высоту, а твой рекорд уже потерял смысл и покрылся паутиной в красном уголке, он был в прошлом веке. Да, он замшел, как и камень, в который превратилась твоя душа. Что ей моя любовь?
Она резким движением вытерла глаза и усмехнулась. Усмешка испугала Михаила.
- Лиечка, любимая, - Михаил шагнул к ней, протягивая руки, но она отходила всё дальше и дальше, потом вдруг с отчаянной решимостью развернулась и бросилась бежать.
- Алле-оп! - услышали мужчины. - Держись, муженёк!
Мужчины на секунду оцепенели: взгляд Лии словно отбросил их назад.
Когда они подбежали к свисающему концу капроновой лестницы, то уже не могли коснуться и кончика её фирменного кеда.
- Михаил, ну что же ты, скажи ей, крикни, что любишь, извинись, убеди! - Стас был бледен, его била дрожь. - Двоим сюда не залезть, верёвка не выдержит. Она же сорвётся!
Но Михаил стоял истуканом, лишь нижняя губа его дёргалась. Потом начал пятиться прочь.