Девяностые

Эти вряд ли хранили списки,
этим вряд ли когда обелиски,
кто-то водку, а кто-то виски
в тишине - словно третий тост.
Может совесть буравят сверла,
подступает комок до горла?
Не поймешь, да и  время стерло
все, что было, обрушив мост. 

Больше жизни здесь были ставки.
Я шел вброд  сквозь коробки, прилавки;
голосили Маринки и Клавки,
был на мне китайский пошив.
Кучка бритых стояла в сторонке;
их бы  взять в оборот  оборонке:
пальцы в перстнях, сверкают коронки;
кто из них на сегодня жив?

Эти молодцы, эти девахи,
кто ушел от всевидящей пряхи,
не примерил смертной рубахи,
побросав, наконец, якоря,
где они обрели приюты?
Поменяли косухи на сьюты.
Здесь встречались такие Малюты, 
 напрудившие крови моря.

Все другое - почти иностранец -
на фасадах - журнальный  глянец,
пусть на чей-то взгляд - новобранец,
но уже овладел строевой,
как расправивший крылья  сокол,
как волжанин, что прежде "окал".
В ветровые - плоскости стекол:
аккуратен,  богат,  деловой.

  Твой портал сверкает Сезамом;
поднялся,  кто числился замом,
а что было на деле, на самом -
скрыла времени пелена.
 Все проходит -  друг другу вторим,
все проходит -  напрасно спорим.
Соль же слез, что, стояли морем,
просто высохла, не видна.